Читать онлайн Круг Девятирога бесплатно
ПРОЛОГ
Пермь,
15 апреля 2….. года
В день моей смерти стояла до чрезвычайности промозглая погода. Мышиного цвета туман клубился над городом, но не опускался вниз, вобрав в себя лишь верхушки высотных зданий. Только изредка щупальца его крадучись тянулись вниз, но, чуть коснувшись земли, тотчас растворялись, словно рассеянные некой волшебной силой. Остатки снега на крышах и газонах, и без того грязные, взопрев под этой гигантской периной, налились талой водой. Цвет их всё более и более приближался к чёрному. Водосточные трубы извергали такие водопады, какие не увидишь и при ином летнем ливне. В такую погоду никуда идти не хотелось. Нет, никаких предчувствий, ничего мистического! Просто выходить из тёплой квартиры и погружаться в эту туманно-моросную взвесь было, как говорит нынешняя молодежь, «в лом». Но куда же деться от забот наших суетных! Я вздохнул, извлек из помятой пачки и сунул в рот сигарету, поднял воротник курточки и вышел из подъезда своего дома.
Подвели меня дурная привычка курить на ходу и дешёвая китайская зажигалка. В задумчивости шагая по знакомой дороге, я почти автоматически достал зажигалку и, поднеся к сигарете, чиркнул колёсиком. Однако язычок пламени не появился. Чиркнул ещё раз – тот же эффект. Последующие попытки тоже не привели к успеху. А курить хотелось. Я остановился и потряс зажигалку. Чиркнул – не горит. Потёр в ладонях, опять чиркнул – снова не горит. Вот тут-то всё и случилось.
На поминках такую смерть штампованно называют нелепой и преждевременной. Насчёт преждевременности – не нам судить, а вот насчёт нелепости полностью соглашусь. НЕ ЛЕПО, не красиво. Да и какая уж тут красота, когда с высоты пятиэтажного дома на тебя сваливается огромный снежно-ледяной массив, многократно утяжелённый пропитавшей его влагой. Увлечённый борьбой с зажигалкой, я сначала не обратил внимания на скрежет льда по шиферу. Лишь только нарастающий гул рассекаемого глыбой воздуха заставил меня поднять лицо вверх. Грязная пористо-кристаллическая поверхность к этому моменту находилась уже в полуметре от моей головы. В сознании вспыхнуло чувство, которое невозможно выразить одним словом: в тесный клубок сплелись животный страх и детская обида, горестное недоумение и слезливая досада, наивная надежда и тупое отчаяние. Это чувство вдруг свернулось в тугую спираль, вспыхнуло неистовым светом и выбросило из себя миллионы острейших лучей, словно бы разнёсших мой череп изнутри…
ГЛАВА 1.
РОКИРОВКА
…Мало-помалу возвращается способность мыслить. Прислушиваюсь к ощущениям. Ничего не болит. Открываю глаза. Темно. Лежу. На чём? Осторожно щупаю рукой. Что-то «безвкусное», похожее на пенопласт. Медленно сажусь. Прислушиваюсь. Абсолютная тишина. Вообще ни звука. Как в барокамере. Где я? В больнице? В морге? Перед моим взором возникает пурпурная точка. Растёт. Как бы накаляясь, превращается в красную. Затем в жёлтую. Затем в ослепительно белую. Медленно начинает закружиться вокруг меня. Быстрее. Ещё быстрее. Тупо провожаю её взглядом. До тех пор, пока успеваю. Вскоре она превращается в яркое кольцо. Кольцо начинает вращаться вокруг одной из своих осей. Я оказываюсь замкнутым внутри нестерпимо сияющей сферы. И тут на меня нисходит – по-другому просто не сказать. Я вспоминаю всё. Буквально всё, абсолютно! Всё, что со мной когда-либо случалось в жизни. Всё, что видел, слышал, читал, ощущал. Могу дословно воспроизвести любой разговор с любым моим собеседником в любой из дней, часов, минут. Из буквы в букву процитировать любую книгу, даже мельком пролистанную.
Светящийся шар теряет яркость. Сквозь его стенки проявляется знакомый городской пейзаж. Панельная пятиэтажка, в которой я прожил последние семнадцать лет. Коряво обрезанные тополя. Вспученный асфальт ни разу не ремонтированной со времени прокладки дороги. Оттаявшие из-под снега зимний мусор и собачьи экскременты. Вот только люди куда-то подевались. Исчезли с лавочки пенсионеры, только что горячо обсуждавшие глобальное происшествие дворового масштаба. Дворник дядя Саша, в задумчивости опиравшийся на широкую лопату и грустно взиравший на груды мокрого мусора, бесследно испарился. Хотя фанерный инструмент труженика коммунального хозяйства непонятным образом продолжал вертикально стоять на тёмном пятачке асфальта. При более детальном осмотре оказывается, что единственная фигура, нарушающая полное безлюдье – я сам. Причём наблюдаю себя со стороны, застывшего в самой непривлекательной позе: голова задрана вверх, глаза выпучены, рот раскрыт, так и не прикуренная сигарета, выпав, зависла в воздухе, ноги полусогнуты, руки растопырены в стороны. А сверху, всего в нескольких сантиметрах над головой, парит солидных размеров глыбища серого льда… Короче говоря, картинка маслом под названием «Ой, ё!..» Кадр за мгновение до… О том, что произойдет через это мгновение, не хотелось даже думать. И лишь только теперь до меня дошло, что я просто-напросто умер. На память вдруг пришёл эпизод из голливудского фильма «Привидение», в котором душа трагически погибшего паренька в полнейшем шоке орала и буйствовала по поводу кончины своего тела. Я же в качестве души (или астрального, или тонкого тела – называйте как угодно) оставался абсолютно спокойным. И даже почувствовал облегчение: будто с плеч свалился груз, давивший на них так давно, что к его весу уже привык и не замечал.
Я подошёл к своему изваянием застывшему телу. Осмотрел его, осмотрел себя. Сравнил. Ну, прямо-таки близнецы-братья! Даже одеты одинаково: кожаные куртки, джинсы. И даже на правой кроссовке шнурок по-одинаковому расшнуровался. Только вот себя в новой ипостаси я ощущал по-прежнему, а тот… Тот вообще не прощупывался. «Картинка» присутствовала, а вот ощутить, как ни старался, ничего не удавалось: рука проходила сквозь пустоту.
– Ну что, друже, налюбовался? – услышал я за собой голос и резко обернулся. Буквально только что здесь было абсолютно безлюдно, а сейчас на детской деревянной песочнице, покрытой облупленным слоем синей краски, сидел атлетического вида парнище, одетый так, словно попал сюда прямёхонько с венецианского карнавала: камзол попугаистой оранжево-голубой расцветки, расшитый где только можно золотым позументом, башмаки из светлой кожи, похожие на двух маленьких бегемотиков. Лихо заломленную шляпу немыслимого фасона, огромнейшие поля которой возлежали на его плечах, украшал аляповатый букет разноцветных перьев. Завершал картину неимоверно длинный меч (и как только он его обнажать умудряется?) в сверкающих ножнах на широком кожаном поясе. Лицо парня – надо заметить, очень красивое, с точёным профилем – очень портило выражение, какое я неоднократно наблюдал у многочисленных представителей низшего начальства: этакое самодовольно-глуповатое, с налетом превосходства и лёгкого покровительства.
– Уразумел уже, что сей мир тебя не имет? – произнёс появившийся с менторской интонацией, как говорят с неразумным ребенком.
– Вообще-то воспитанные люди здороваются,– язвительно заметил я.
– Так то люди. Им, понятно дело, здравия хочется. А нам-то оно на что?
– «Вам» – это кому?
– «Вам» – это… ну, нам, конечно… Мне, тебе, другим, которые уже это…
– Что – «это»?
– Так… это самое… Ты уж вон,– он махнул рукой в сторону моего «фантома»,– почти что умер. Я тоже… почти.
– И кто же ты кто такой? Как звать-величать? – спросил я.
– Не зови ушедшего,– сказал он, многозначительно покачав указательным пальцем и нахмурив брови, кои жесты, по его мнению, должны были придать ему многозначительный вид.– Я послан за тобой, а потому реки: «Посланник».
Короче говоря, ушёл он от ответа.
– И кем же ты послан?
– Тем. Або Другим. А то и Обоими – не мне ведать.
– А если поконкретнее? – настаивал я.
– По… чаво? – не понял он слова.
– Точнее сказать можешь: кто послал тебя? Куда идти? Для чего?
– Дык, совет старцев-веломудров меня за тобою послал. Твоё Предназначение, опять же… То ись, разговорщик-то я невеликий,– всё же смутился он.– Моё дело – тебя привести. Вот придём, там всё и узнаешь.
– А ты уверен, что я с тобой пойду?
Скривив рот, он пожал плечами, что можно было истолковать лишь однозначно: а куда ж ты денешься? И это меня взбесило.
– Ну-ну, жди! – сердито бросил я и, оставив нового знакомца сидеть на песочнице, отправился обследовать этот знакомый мир, вдруг ставший для меня новым и непривычным. В голове крутились всяческие шаловливые мысли о том, каким весёлым и проказливым привидением я стану. Однако меня ждало разочарование. Лишь только я свернул за угол дома, передо мной разверзлась бездоннейшая чёрная пустота. И то же самое – за всеми другими углами. Городской пейзаж смотрелся целостно лишь с того места, где меня настигла смерть. Стоило отойти на несколько шагов, как в «картинке» появлялись чёрные щели, уходящие бесконечно вверх и вниз. Расколотая земля и, того больше, расколотое небо оставляли неимоверно гнетущее впечатление.
Я стоял на краю трещины, невидяще глядя в тёмное ничто. И только теперь различные грустные мысли, соответствующие моменту, проникли в моё сознание: вот, не успел этого… не завершил того… а как же без меня там?..
– Слышь, приятель,– услышал я над ухом. Подошедший Посланник говорил уже заискивающе,– ты того… не это… Тебе ж на самом деле-то свезло, как не знамо кому! Вот так бы сейчас просто помер – и всё! А тама тебя тело ждет, в коем ты Предназначение свершить должон.
– Какое тело? Где – «тама»?
– Дык, это… моё, говорю, тело. Зазря я, что ль, согласился его уступить? Да и, опять же, сам посуди: деться-то тебе некуда! Выбор-то невелик: иль выполняй Предназначение, иль – Вечный Схлоп!
– Вечный Схлоп? Что это?
– У-у-у… Это такая… такое… ну, навсегда, наверное… и страшно-о-о…
– Ладно, красноречивый,– сказал я ему,– уговорил. Пошли к твоим старцам, Бог с тобой!
– Оба,– довольно ответил тот.– Иди за мной.
Вне пространства,
вне времени
Мы завернули за угол, где в моём обычном мире пролегала улица Вижайская. Однако та странная улица, на которую мы вышли, ничего общего с Вижайской не имела. Начинаясь из ниоткуда, она уходила куда-то далеко, в бесконечность. По одной стороне её стояли недостроенные дома, напоминавшие дворцы, сошедшие с кульманов бездарных архитекторов. С другой стороны располагались причудливо-фантомные здания, в которых, вопреки всем законам физики, вместо многих этажей зияли пустоты.
А потом начались совсем уж странные вещи. Своего сопровождающего я вдруг увидел далеко-далеко впереди. Он что-то кричал – не разберёшь, что – и очень оживлённо жестикулировал. А меня начали со всех сторон обступать существа, среди которых Квазимодо смотрелся бы писаным красавцем. Все они были какие-то недоразвитые и абсолютно непропорциональные: у одних – маленькое тельце при огромных руках-ногах, у других – наоборот, огромное тело с маленькими конечностями и крошечной головкой, кто-то – с одной рукой, другие – одноногие. Какие-то шаржи на людей!
– Подай монетку! Подай монетку! Ты богатый, у тебя много монеток! Подай! – загундосили они.
– Какие монеты? – удивился я.– Откуда они у меня?
– А в кармане-то, в кармане! Ну, не скупись! – причитали они.
Я полез в карман и, к своему удивлению, обнаружил там довольно увесистый кожаный мешочек. Раскрыв его, я удивился ещё больше: он был полон золотых монет, блестевших так, словно на них падал яркий солнечный луч, несмотря на то, что нас окружал лишь рассеянный и тусклый, как при густой облачности, свет.
– Ну что ж, держите.
Я стал раздавать обступившим меня жёлтенькие кругляши. Наглыми они не были: каждый, получив монетку, отходил в сторонку и растворялся в окружающей фата-моргане. Одарив последнего из несчастных, я заглянул в кошель и увидел, что он пуст: каждому хватило ровно по одному золотому. И тут я почувствовал себя разбитым и опустошённым. Ноги не держали, и я сел (чуть было не сказал: «на землю») прямо там, где стоял. Ко мне подбежал Посланник.
– Ты это… Ты чего… Я же это… махал тебе, кричал,– он бестолково жестикулировал, не в силах выразить свою мысль.– Ты зачем раздал-то?
– Ты про деньги? – спросил я.– Да мне не жалко. И зачем они мне здесь, деньги?
– Ты тупой, что ли? Не соображаешь? Ну откуда у тебя здесь деньги? Кто тебе их дал? У тебя ничего нет, кроме тебя самого! Вот ты себя самого и раздал этим…
– Кто эти несчастные?
– Несчастные?– усмехнулся он.– Какие ж это несчастные! Это балбесы, у которых за душой ничего нет! Пустоцветы. Не нажили ничего при жизни, а теперь им дальше идти не с чем, вот и клянчат. Да только попусту: чужое – не своё, в счёт не идёт. Им подавать всё равно, что пьяницам: и себе в убыток, и им не впрок. А что мне теперь прикажешь делать? Опять неудача!
– «Опять»? – переспросил я.– Так я не первый? Видно, тебе всё равно, кого с собою тащить? Может, ты и смерть мою подстроил?
– Окстнись! – замахал руками тот.– Была бы нужда душу губить! Тем паче, что здесь, в безвременье, к смерти любого человека завсегда успеешь. И совсем не всё равно, кого с собой брать. Мне на то приметы верные дадены, под кои ты и подходишь.
– Какие приметы?
– Про то сказывать не велено. Однако ж первый, кого я по ним нашёл, мимо Камня пройти не смог…– внезапно спохватившись, он прихлопнул себе рот ладонью.
– Это мимо какого камня? – тут же насторожился я.
– И про то знать до срока не положено. Ну, какого рожна расселся? Пойдём-пойдём! Хотя ужо и сомнительно: дойдёшь ли?
– Почему это я не дойду? – мне стало даже обидно.
– Так ить ты, подобно тому дурню: ему через пустыню идти, а он всю воду раздал!
– Ничего, дойду! – сказал я упрямо. И мы пошли.
Идти мне, действительно, было тяжело: словно брёл по грудь в воде навстречу потоку. В голове гулко шумело. А тут ещё шедший рядом посланник без умолку болтал, нёс какую-то околесицу. Слушать его я был не в силах, поэтому повернулся к нему только тогда, когда он тронул меня за руку.
– Я говорю, отлучиться мне надобно по делам кой-каким,– повторил он, почему-то пряча глаза.– А ты иди всё вперёд, я тебя опосля догоню.
И он куда-то исчез. Я же продолжал продвигаться вперёд, пока не наткнулся на что-то, что при ближнем рассмотрении совершенно ни на что не походило. Лишь только отойдя на несколько шагов, я смог определить, что это такое. Обнаруженное оказалось огромным пальцем гигантской ноги. Великан был такого роста, что, задрав голову вверх, я увидел только колени: всё остальное терялось в сером мареве.
– Коли далее шествовать желаешь, должон ты златою казною откупиться! – прогремел надо мною зычный голос.
«Вот влип! – вяло подумал я.– Ведь ни одной монетки не осталось!»
– Как ни одной? – удивился великан и, стремительно уменьшившись, стал сопоставимого со мной размера. Я смог увидеть его лицо: обрамлённое густой кучерявой бородою, оно напоминало мне то ли Илью Муромца с известной картины Васнецова, то ли юного Карла Маркса.
– Ни одной,– подтвердил я вслух.
– А куда ж дел?
– Отдал.
– Кому?
– Да там,– я слабо мотнул головой назад.– Попросили…
– Жалеешь? – сочувственно прищурился мой собеседник.
– Не в моём обычае,– покачал головой я.– Что сделано, то сделано, назад не воротишь.
– Предъяви-ка мошну!– приказал он.
Я достал пустой мешочек, растянул его края, демонстрируя пустоту внутри, и в тот же момент почувствовал, как руки наливаются тяжестью: кошелёк превратился в большой серебряный кубок с двумя ручками по бокам, за которые я теперь и держался. А мой визави выудил откуда-то из складок своего просторного одеяния крохотную бутылочку диковинной формы и наполнил из неё огромный кубок до краёв.
– Испей! – приказал он.
Я выпил всё. Никакого вкуса у напитка не было, но ощущения, вызванные им, были непередаваемыми. Сравнить это не с чем, но для себя я определил так: словно бы огромный ковш расплавленного металла в болото вылили. Причём болотом на тот момент был я. Необычайный прилив бодрости, энергии, желания действовать!
– Кто от Души даёт, тому сторицей возвращается,– изрёк мой собеседник.
– Спасибо,– поблагодарил я.
– Уже,– ответил он.– Пусть и тебя спасёт.
– Кто ты? Как тебя зовут? – спросил я.
– Не зови ушедшего, ибо путь его долог, но твой не короче,– ответил он и исчез, словно не было. Лишь кошелёк с монетами, истинную цену которых я узнал лишь только сейчас, весомо оттягивал мне руки.
– Вот это-то и был он, Камень,– раздался рядом знакомый голос: я и не заметил, как вернулся Посланник.– Не всех он пропускает. Кого и заворачивает. Но теперь-то я наверняка знаю, что ты и есть он, Предназначенный. Так что вперёд, к твоему Предназначению!
* * *
Необычная улица закончилась. Далее мы шли по гладкой узкой дорожке, стеклянным мостом пронизывающей серую мглу. Никакого тоннеля, о котором повествуют люди, пережившие клиническую смерть, не было. Мы двигались внутри светящегося кокона, который передвигался вместе с нами, отчего казалось, что мы остаёмся на месте, беспомощно перебирая ногами по бесконечной ленте гигантского бегового тренажёра. Посланника вновь разобрал словесный понос, он что-то болтал как разбитной ди-джей, но я его не слушал: думал о своём. Машинально шагая рядом с ним, я развлекался, предаваясь интереснейшему занятию, которое стало для меня доступным благодаря вновь открывшимся способностям: анализировал свою прошедшую жизнь и логически выстраивал её вероятностные изменения при условии, что в какой-то конкретный момент поступил бы по-другому. Вспоминая малейшие нюансы поведения окружавших меня и сопоставляя факты, упущенные в тот момент из вида, я очень ясно видел свои просчёты и ошибки.
«Вот если бы я в пятого августа девяностого года согласился с Михаилом, а Егора послал бы куда подальше… Если бы я седьмого апреля двухтысячного настоял на встрече с Новиковым… Если бы я…»
Пронзительный визг и хлопанье крыльев прервали мои размышлизмы. Ринувшись из окружавшего тумана, несколько страшных летучих существ с яростью атаковали меня, норовя вцепиться в лицо. Перед глазами замелькали их ощеренные пасти, длинные кривые когти, шершавые перепонки кожаных крыльев, маленькие тельца, похожие на набитые дождевыми червями полиэтиленовые пакеты. Я заорал и, размахивая руками как мельничный ветряк, стал отбиваться, то и дело попадая кулаками по чему-то осклизлому. Впрочем, продолжалось это недолго. Вскоре нескольких гадин мне удалось отшвырнуть обратно в серую мглу, откуда они более не вернулись. Ещё одна, шипя и повизгивая, дёргалась у меня под ногами.
Всё это время Посланник стоял рядом, скрестив на груди руки, и с интересом наблюдал, как я расправлялся с этими тварями.
– Хоть бы помог! – попенял ему я.– Чуть ведь не убили! Стоишь тут… Ещё меч нацепил…
– Тебя убить – что рыбу утопить,– ответил он.– Ты ж уже не живой. И пока не живой. А что касаемо помощи, так с химерами справится тот лишь может, кто ими разродился.
– Ты что, хочешь сказать, что это я их сотворил?
– А то! Шёл, поди и думал: «Если бы этак сделал, то так бы было»? Так-то они, химеры, и рождаются! – наставительно произнёс Посланник.– Надо же, сколько ты их насотворял!
Я с омерзением посмотрел на продолжавшую шипеть тварь, наставил на неё пистолетом указательный палец и, имитируя выстрел, произнёс: «Ба-бах!» Ослепительно вспыхнуло, и чудовище бесследно исчезло…
* * *
Не могу сказать, как долго продолжалось наше движение: иногда казалось, что прошло всего несколько часов, иногда – бесконечно долгие недели. Кто его разберёт, этот мир-немир без времени и пространства! Но однажды впереди забрезжил неяркий свет, и вскоре мы вышли на большую ночную поляну. Находилась она в ущелье: с двух сторон метров на пятьдесят вверх возвышались отвесные скалы. Вход в ущелье преграждала стена с массивными деревянными воротами, сложенная из больших кусков необработанного камня. С противоположной стороны начинались густые заросли леса.
– Урочище Девяти Рогов! – торжественно прокомментировал мой спутник.
Действительно, посреди поляны возвышались девять одинаковых и, похоже, рукотворных монолитов высотою метров шесть. Расположенные по кругу диаметром около двадцати метров, они и в самом деле имели форму изогнутых рогов, направленных своими вершинами в одну точку над центром поляны. У основания каждого располагался небольшой светильник из кованого металла, однако язычки пламени в них казались какими-то ненастоящими, неподвижными, не дающими света. Мягкое, не дающее теней свечение голубоватого цвета исходило из туманного сфероидного образования в том месте, куда нацеливались все каменные рога. Прямо под этим необычным светочем – вросшая в землю невысокая, не более метра, каменная платформа, своею формой отдалённо напоминающая христианский крест. Сходство с распятием усугублялось ещё и тем, что на камне, раскинув руки, лежало обнажённое человеческое тело.
Лежавший представлял собой душераздирающее зрелище: низкорослый, неестественно худой, с рахитичным животом и непропорционально большой вытянутой головой. Редкие волосы едва покрывали его темя, на лице же и вовсе растительность отсутствовала напрочь – ни бровей, ни ресниц. При всем при этом он имел неправдоподобно огромные ступни и широчайшие ладони-лопаты. Единственно, чем он мог похвастать при жизни – также неправдоподобно большой детородный орган.
– Это что, труп? – спросил я Посланника.
– Ну, почти…– замялся тот.
– А что он здесь делает?
– Дык… это… тебя дожидается…
– Не понял,– совершенно искренне сказал я.
– Дык… чего уж тут и не понимать-то… Я это… был…
– Чев-во?! Ты что, хочешь сказать, что вот это прекрасное, полное жизненных сил и энергии тело предназначено для того, чтобы я с его помощью свершал судьбоносные дела?! А ну-ка, быстренько признавайся, что ты пошутил!
– Не шутковал я. Это я и есть… был, то бишь.
– Постой-постой! Что-то не стыкуется. Я вот, например, сейчас внешне точно такой же, как и в момент смерти. Значит, и ты…
– Ништо не значит! – нервно перебил он.– Ты ведь нежданно помер. А я долгонько готовился: всё представлял, каким я опосля смертушки стану молодцем-раскрасавцем. Вот оно по-моему и вышло. Да и то сказать: будь я таким при жизни – согласился б тебе тело-то уступить? Так что принимай наследство какое уж есть.
– Не-е, мужик! Так дело не пойдет! Не согласен я таким уродом жить!
– А вот это уж твоё дело! Не хочешь – не надо! Видишь, вон тама, в темноте, тени маячат? Местные пустоцветы. Они и о таком вместилище не первую вечность мечтают. Только скажи громко: «Отрекаюсь от тела!» – увидишь, какой тарарам здесь начнется. Так что, хочешь – выполняй Предназначение, не хочешь – зарабатывай Вечный Схлоп. А я своё Предназначение выполнил, посему свободен. Токмо напоследок должон ещё объяснить тебе, как в мир выйти. Это просто: ляжешь вовнутрь тела, мысли свои в кулак сожмёшь и скажешь: «Я здесь!» Ну, вот и всё. Прощевай! – с этими словами Посланник развернулся и, бодро и весело шагая, исчез в темноте за границей освещённого пространства, оставив меня один на один с этим полутрупом. Я лишь успел заметить, как многочисленные тени, прячущиеся во тьме, шарахнулись от него в стороны, как бабки-приживалки от царя.
Оттягивая неизбежное (да и куда торопиться при наличии отсутствия времени?.. или всё же «при отсутствии наличия»?), я походил вокруг, знакомясь с обстановкой. Урочище обступали высокие утёсы, густо усеянные отверстиями пещер, к каждой из которых вели грубо высеченные в камне ступени. В некоторых из них я побывал и пришёл к выводу, что нахожусь на территории какого-то монастыря. Гроты пещер, поделенные грубо сложенными каменными стенками на маленькие комнаты, служили, видимо, кельями: обстановка каждой состояла лишь из вороха сена и большого камня-алтаря, на котором возлежали предметы культа – по два отшлифованных каменных полушария с высеченными на срезе диагональными крестами: на одном – выступом, на втором – пазом.
Всё вокруг на ощупь – во всяком случае, пока – ощущалось точно таким же ненастоящим, «пенопластовым», как и в моём дворе после того, как на меня рухнула льдина. Даже ручей под горой. Даже огонь в светильнике. И только тело уродца не ощущалось вовсе: рука проходила сквозь него.
Я присел подле «распятия» и задумался. Пролистав свою прошлую жизнь – благо, с моими новыми способностями это было несложно – я пришел к выводу, что мне всё-таки необычайно везло: как будто кто-то отводил от меня неприятности и горе. Едва возникнув, они как бы рассасывались сами собой. Но в природе всё уравновешено, и не дано ли мне моё новое состояние в противовес прежнему?
Свою «реинкарнацию» я оттягивал, сколько мог: уж очень дикой казалась мне мысль о том, что придётся жить в виде такой вот образины. Однако наступил момент, когда мне показалось, что светоч начал меркнуть, а окружающая темнота с ещё сильнее завертевшейся в ней пляской теней подступила пугающе близко. Тогда, внутренне содрогаясь, я лёг на камень, раскинув руки, совместился с уродливым тельцем и произнес обречённо: «Я здесь!»
Урочище Девятирога,
2 сатината 8855 года
«Милости от Обоих! Скоро ли закончатся мои мучения, скоро ль приберёт Один Из Вас мою душу?! О, как не хочется вновь просыпаться, вновь из прекрасного мира снов вступать в этот, страшный и жестокий! Что ж так болит голова? Отчего глаза не раскрыть? Неужто опять перебрал вчера в обжорке «У толстой Дью»? Опять, поди, всё до последнего шестака спустил. А штаны-то?.. О, тарк побери! И штанов нет, опять заложил… и рубаху тоже… Опять где-то голым валяюсь! Глаза бы разлепить, посмотреть: где я? Но нет… нет… нет… Нету моченьки, нет… Посплю ещё чуток… А потом – сигаретку… В тумбочке под телефоном должна лежать заначка – полпачки «Честерфилд». Что за бредятина? Что такое «телефон»? Что такое «Честерфилд»? «Курить» – это что, бортничать, пчёл выкуривать? А что такое «обжорка»? И кто такая толстая Дью?»
О, Боже ж ты мой! Я всё вспомнил! Уж лучше бы я проснулся с самого-пресамого наистрашнейшего похмелья! На меня с двух сторон разом навалились «память духа» и «память тела». И надо сказать, последняя преподнесла мне столько сюрпризов, что все предыдущие страдания показались детскими игрушками. Каким же ничтожеством был при жизни этот Посланник! Да любой бомж с городской свалки перед ним – принц Уэльский. Умно он сделал, что своё имя не назвал, иначе бы ему сейчас там, где он есть, крутилось и вертелось бы, как хорошему вентилятору!
Я сел на холодном камне, открыл глаза и огляделся. Вокруг меня, образовав круг, стояли девять старцев – видимо, те самые веломудры, о которых говорил Посланник. Каждый из них, воздев руки, держался за длинный резной посох соседа, отчего вся картина напоминала детский танец «Каравай» на стадии «вот такой вышины». Все они походили друг на друга… не сказал бы «как близнецы», но очень и очень. Прежде всего, своей «половинчатостью». Увидевший такого в правый профиль, ни за что бы не узнал его слева. Своей правой стороной каждый напоминал мне волхва, каким я его увидел в красиво иллюстрированной книжке Пушкина «Сказ о Вещем Олеге»: длинная грива седых волос, такие же усы и борода, густая нависшая бровь, тяжёлая на вид синяя хламида, опоясанная чёрным поясом с шитыми серебром рунами. Слева же старцы больше напоминали буддийских монахов: гладко выбритое полуголовие, красное одеяние, белый пояс с золотыми рунами. Человек казался слепленным из двух половинок, каждая из которых по отдельности смотрелась внушительно. Но соединённые вместе… Это вызывало какую-то оторопь.
Увидев, что я пришёл в себя, старцы разомкнули руки, опустили посохи, разошлись и расселись по одному возле каждого рога. Я слез с этого то ли алтаря, то ли жертвенника и огляделся. Вид урочища изменился. Исчез светоч в центре поляны, но темноту рассеивал лунный свет настолько яркий, что делал почти невидимыми мерцающие огоньки девяти светильников. Капище кольцом окружала плотная молчаливая толпа людей, облачённых в такие же, как и у старцев, хламиды, но одноцветные: те, что стояли справа от меня,– в синих, а те, что слева – в красных.
– Я хочу помыться,– сказал я громко. Этого мне сейчас хотелось больше всего на свете: казалось, ещё немного, и меня стошнит от вони, исходящей от доставшегося мне тела. В ответ никто не произнёс ни звука. Да ну и пусть. Не хотят разговаривать – не надо, а помыться я всё равно должен обязательно.
Я подошёл к куче дурно пахнущего тряпья, в котором признал свое рубище. Брезгливо порывшись в нём, нашёл то, что искал: кривой нож с костяной рукояткой.
Невдалеке под горой, как я помнил, был ручей. К нему-то я и направился. Найдя в его неглубоком русле небольшой омуток, я, ухнув, плюхнулся в него. Горная вода обожгла холодом: как будто врезался телом в паутину из тонкой стальной проволоки. И это принесло необычайное облегчение. Сорвав пучок какой-то травы, я стал ожесточенно, до боли, тереться им как мочалкой: казалось, что вместе с грязью я стираю сукровичные корки чужих грехов.
В ночной тишине послышались шаги. На тропинке появился старик, похожий на сидящих на поляне, но без шокировавшей меня «половинчатости». Этот полностью напоминал волхва: и балахон был одноцветный, коричневый, и полуобритости не присутствовало. Даже вместо пояса с рунами имела место обычная витая верёвочка. Он оглядел меня сочувственно-понимающим взглядом и протянул пузатую бутыль.
– Пениво,– ответил он на мой вопросительный взгляд, после чего добавил.– Мое имя Асий.
«Мыло!– догадался я и не преминул про себя же ехидно добавить.– Шампунь «Ваш энд гоу» – «Иди умойся»! Идеальное средство от перхоти!»
Впрочем, от перхоти я знал средство и получше. Взятым с собой ножом (чрезвычайно, кстати, острым – хоть за этим чертов Посланник следил!) я сбрил противный пух с головы, срезал страшные загибающиеся ногти. Хорошо, что ночь была теплая. За несколько минут в холодном ручье я продрог до самых костей (а до них при этом телосложении-теловычитании совсем близко). Пениво оказалось замечательным средством, и вскоре я хрустел, как малосольный огурчик. Возвращаясь обратно, я чувствовал себя уже довольно сносно, если не считать озноба после купания и того, что до колотья в боку запыхался на совсем небольшом подъеме.
Я стоял в центре рядом с алтарём, преодолевая укоренившуюся привычку тела сутулиться. Ноги почему-то всё время хотели находиться в полусогнутом состоянии. Чертовски стыдно находиться голым среди стольких одетых людей, среди которых присутствовало и немало женщин!
– Мне нужна одежда,– сказал я.
Никто не промолвил ни слова, но из толпы вышел всё тот же Асий. Он протянул мне свёрток, в котором оказалась одежда из мягкой ткани, похожая на монашескую рясу с капюшоном. К ней прилагались кожаные сандалии и ремешок с подвесной сумкой. Облачившись в этот наряд, я почувствовал себя более сносно.
Старцы сидели пред рогами абсолютно неподвижно, скрестив ноги и держась руками за воткнутые в землю посохи. Решив не торопить события, я тоже замер без движения, хотя моему новому телу это давалось с превеликим трудом: постоянно ощущались позывы к каким-то подёргиваниям, навязчивым жестам. Ждать пришлось недолго. Всего лишь несколько минут прошло в тишине, нарушаемой только потрескиванием светильников да криками ночных птиц. А потом урочище прошил певучий звук, похожий на заключительный аккорд, взятый скрипачом-виртуозом. Разом ярко вспыхнули сине-зеленоватым пламенем все светильники, выпустив к ночному небу высокие столбы искр. В кругу волхвов прошло лёгкое движение. Один из них поднялся, подошёл и стал напротив меня.
– Мое имя Илен – Уста Стихии Огня,– сказал он.
Я решил, что пора представиться мне:
– Меня зовут…
Однако Илен сделал резкий жест, заставляющий меня молчать.
– Кем ты был, того уж нет. Ныне родился новый человек, и новое имя он обретёт.
Он торжественно стукнул посохом оземь, и тотчас все остальные веломудры поднялись. Старец положил свою сухую узловатую ладонь на моё плечо и подвёл к первому из них. Тот бросил в светильник какой-то порошок, очень медленно (я даже побоялся, что он сейчас обожжётся) провёл ладонью над пламенем и тонким ломким голосом произнес быстрым речитативом:
– Обращаюсь к Тебе, Суть Родящей Земли, что достойно представлена на Великом Совете Девятирога! Окажешь ли ты покровительство ныне прибывшему Предназначенному, дашь ли имя Рога своего, наконечника и средоточия силы твоей?
После этих слов пламя замигало, уменьшилось так, что, казалось, вот-вот погаснет, после чего разгорелось до прежнего состояния.
– Рог Земли не дает тебе имени и покровительства. Ищи свою судьбу у другого Рога.
«И здесь поповские штучки,– пронеслась в голове саркастическая мысль.– Главное дело тут, думается,– состав порошочка. На положительный-то ответ, поди, селитра припасена!»
Точно такие же, почти из слова в слово, ответы дали жрецы Рога Воздуха и Рога Света. Четвёртый старец, к которому мы подошли, служил Рогу Воды.
– Обращаюсь к Тебе, Суть Жизнь Несущей Воды, что достойно представлена на Великом Совете Девятирога! Окажешь ли ты покровительство ныне прибывшему Предназначенному, дашь ли имя Рога своего, наконечника и средоточия силы твоей?
Пламя вновь замигало и стало уменьшаться.
«Ну вот, опять…» – едва успел подумать я, как вдруг пламя в светильнике вспыхнуло, из него вырвался огромный сноп ярко-фиолетовых искр, взвился вверх толстой спиралью, замершей большой новогодней гирляндой. Тихо завибрировал воздух. И вновь звук, похожий на скрипичный аккорд, зазвенел, заметался, отражаясь от скал. Рог Воды озарился мириадами жёлтых искорок, число которых всё росло и росло, пока вся поверхность камня не засветилась как кусок раскаленного металла. Через некоторое время часть искр начала тускнеть, и тёмные пятна сложились в короткую надпись из рун. А спустя ещё мгновение всё закончилось.
– Рог Воды даёт тебе своё имя и покровительство,– торжественно провозгласил веломудр Илен.– Отныне имя тебе – Водорог. Это – посвящённое имя, не открывай его другим без вящей надобности. Имя же мирское избери себе сам. И да будет к тебе Один справедлив, если Другой благосклонен, на твоём пути к свершению Предназначения!
Сказав это, он, более не глядя на меня, покинул Круг Девятирога и присоединился к другим веломудрам, которые уже брели вереницей к одной из каменных лестниц. Да и все остальные, потеряв ко мне всякий интерес, молча стали расходиться по кельям. Люди в красном и люди в синем в молчании проходили мимо меня как мимо пустого места. Никто не обращал на меня и малейшего внимания.
– Послушайте, уважаемые! – громко сказал я.– Может, всё-таки кто-нибудь из вас подскажет, что мне дальше-то делать?
В ответ – ни звука, как будто я никого и не спрашивал, как будто меня здесь и нет совсем. Я бросился за веломудрами. Хотя слово «бросился» тут вряд ли подходит: заковылял чуть побыстрее, нежели обычно передвигается это тело. И, хотя старцы шествовали чинно и неспешно, я очень запыхался, пока их нагнал.
– Илен… Илен, что мне… дальше-то… Дальше-то что мне делать?
Реакция старца – полнейший ноль. Словно я бесплотное, невидимое им приведение. Я даже сомневаться стал в реальности своего существования, а потому дёрнул Илена за рукав и заступил ему дорогу.
– Илен, я вопрос задал…
Старец спокойно провёл ладонью по своему плечу, поправляя одеяние, обошёл меня и двинулся дальше. Стало ясно, что от веломудров я ничего не добьюсь: моё присутствие отныне полностью ими игнорировалось. Я чуть не взвыл от досады. Вот ведь ситуёвина! Какие-то хоттабычи вызвали меня, как спириты дух Александра Великого, а после бросили, как та кошка тех котят: барахтайся! Раз уж заикнулись о каком-то Предназначении, то хотя бы пояснили, в чём оно состоит! Хотя бы намекнули!
В полнейшей растерянности я вернулся на поляну и присел на алтарь. Урочище уже обезлюдело. Светильники сами собой погасли, и округу освещала только полная луна. Я взглянул на неё: нет, не наша, не земная. У этой и размер побольше, и рисунок кратеров совсем другой, и цвет какой-то более зеленоватый. К тому же, у неё присутствует ещё и собственный спутник, небольшой, но достаточно крупный, чтобы увидеть его невооружённым глазом. Другая, чужая планета!
Неожиданно я обнаружил, что не один на поляне. Около одного из Рогов виднелся тёмный силуэт: кто-то стоял и явно ждал меня. Подойдя ближе, я узнал Асия.
– Священнослужители связаны обетом мирского молчания, говорить они могут только лишь во время служения Обоим. Следуй за мной,– сказал он, и, повернувшись, направился к стене, возле которой я увидел небольшое строение – хижина без окон, сложенная из толстых брёвен. Внутри пахло смолой, травами и дымом: в очаге посередине хижины догорали угли. Дым от костра поднимался вверх и уходил в несколько специально для этого оставленных щелей. Старик подкинул дров, и огонь ярко вспыхнул. По стенам заметались тени. Я смог осмотреть нехитрую обстановку: нары, служившие одновременно скамьёй, да стол из толстых досок. Подле очага, чтобы не остыл, стоял котелок, распространяющий аппетитный аромат, от которого мой желудок мгновенно заурчал мини-трактором. Старец не стал испытывать моё терпение, поставил котелок на стол, достал пару ложек и лепёшки. На похлёбку я накинулся аки лев рыкающий. Когда это тельце питалось в последний раз? А чтоб я знал!
– Моё имя ты знаешь,– сказал старик.– А как мне обращаться к тебе? Ты уже выбрал себе новое имя?
– Вольф,– брякнул я пришедший на память свой компьютерный «ник», и тут же чуть не расхохотался над поразительным несоответствием своей внешности и нового имени: «вольф» по-немецки – волк. Да ну и чёрт с ним! Вряд ли здесь кто-нибудь знает немецкий язык!
– Ты здефь шифёшь? – спросил я сквозь набитый рот.
– Нет. Это пристанище для ищущих Мудрости Девятирога.
– А пофему ты не уфёл фместе со фсеми?
– Поручено мне советом старцев-веломудров,– Асий говорил в перерывах между приёмом пищи, настолько степенным, что я устыдился и существенно сбавил темп поглощения похлёбки,– сопутствовать тебе повсюду и всемерно ограждать от тех несчастий, в которые ты можешь попасть по незнанию своему и неопытности: ты ведь человек на Земле новый.
– На Земле? – я чуть не поперхнулся.– Но это ведь не Земля! Я же вижу, я знаю!
Асий подумал немного, пошевеливая густыми бровями, после чего сказал:
– Я так разумею: любой люд, уведав, что живет отнюдь не на плоском блюде, название почвы под ногами переносит на планету.
– Скорее всего, ты прав,– согласился я, припомнив примеры из языков родной планеты.– Ну что ж, Земля так Земля. Тогда, может быть, расскажешь о ней поподробнее? А заодно и о той миссии, ради которой меня сюда мобилизовали?
– О мире нашем поведаю с охотою, а уж о Предназначении твоем… Не обессудь, но сие мне неведомо.
– Как так? А кто ж тогда знает?
– Один Из Них.
– Из веломудров?
– Нет. Из Тех, Кто над всеми.
– То есть, Бог знает…
– Истинно.
– Мн-да, перспективка… «Поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что!» Какие хотя бы они вообще бывают, Предназначения? Хотя бы приблизительно знать, что делать…
– Предназначения неведомы вплоть до свершения оных, а то и неведомы вовсе. Кто-то его свершает, сам того не заметив. Кто-то ощущает свою предназначенность. Но уж коль тебя совет старцев-веломудров призвал, то, несомненно, твое Предназначение судьбоносно.
– Тоже мне, прогрессора нашли,– угрюмо проворчал я,– дона Румату Асторского… Так за тем мощь всей человеческой Федерации стояла, а у меня кроме этих мощей, которые кое-кто, ныне благополучно «сделавший ноги», посмел обозвать телом, ничего и нет! Что же ты мне, сказочному богатырю, предлагаешь делать?
– Странствовать. Как говорится, горы мудры вечностью, реки – движением. Предназначение скорей найдёт тебя в дороге. А в сей час, думаю, стоит тебе отпочивать: время позднее.
Признаюсь честно, спартанский образ жизни мне никогда не импонировал. Есть грех, обожаю комфорт и уют, а потому сразу же заснуть на жёстких нарах мне не удалось. Прибавить к этому ещё и возбуждение от всех тех невероятных событий, которые мне пришлось пережить за последние часы! Асий же вообще не ложился, сидел возле очага, думал о чём-то своём, изредка подкидывая сучья в огонь.
– Скажи, отец, знал ли ты этого Посланника при его жизни? – спросил я. Хотелось знать о бывшем обладателе тела побольше: что-то мне шептало, что «наследство» может преподнести сюрпризы.
– Не довелось,– покачал головой старик.
– А что это за Вечный Схлоп, которым он меня запугивал?
– Вечный Схлоп есть одно из состояний сущности человека после смерти. Того, кого не приемлют во Внешнем Мире.
– Ад, что ли?
– Что есть ад?
– На моей планете так называют место, где нечистая сила мучает души грешников. В котлах со смолой кипятят, на сковородках жарят…
– Без тела нет страданий телесных. Ежели чья сущность недостойна Внешнего Мира, её убирают с пути идущих туда: она уменьшается в размерах, стремительно и бесконечно. И так же бесконечно растягивается для неё время. Нет страшнее наказания, нежели нескончаемое одиночество…
– Ты говоришь: «Внешний Мир»… Следовательно, есть и Внутренний?
– И не един.
– А сколько их? Как располагаются? Где граничат?
Старик немного помолчал, а потом ответил:
– Ты тоже имеешь свой Внутренний Мир. Можешь ответить, как далеко он простирается? Где граничит, скажем, с моим?
– Подожди, подожди… Что-то я не совсем понимаю. Вот, к примеру, тот мир, в котором мы с тобой живём…
– Это внутренний Мир нашего Бога, сотворенный Им, дабы искупить свои прегрешения.
– Но ты, помнится, говорил об Обоих. То есть, их двое?
– Бог един, но имет Две Сущности, ибо для любого деяния необходим супротивник, силою равный.
– Ага, «эф» и «минус эф» равны по модулю. Третий закон Ньютона, проходили. Но что же тогда получается? Из твоих слов выходит, что Бог – это один из тех, кого не принял Внешний Мир? То есть, грешник?
– Внешний Мир приемлет всех. Однако же у одних путь прям и светел, у других – тёмен и бесконечно долог. Нет греха непростительного, но прощение даруется через нескончаемую чреду страдательных воплощений.
– Трудно быть Богом? – не к месту сострил я.
– Трудно не стать Богом…– произнёс Асий и, в недвижимости глядя на огонь, ушёл в свои мысли. А мне вдруг очень захотелось покурить.
– У тебя случайно табачка не найдётся? – спросил я.
– Найдётся. И то, правда, случайно.
Я мысленно потёр руки в предвкушении.
– Сегодня утром в рощице нашёл,– продолжал Асий.– На опушке рос. Сорвал несколько листочков: тугие, сочные. Пригодятся, думаю. А что у тебя за надобность? Нешто поранился?
– Так он у тебя что, зелёный? – разочарованно протянул я.
– Да. И очень свежий.
Пришлось объяснять, какой табак мне нужен, и что я с ним собирался сделать. Старик посмотрел на меня пристально, затем возложил ладонь на мою голову и сосредоточился.
– Телу твоему нет надобности в отраве,– произнёс он немного погодя.– Жаждет её лишь ум твой. Отныне и навсегда лишаю тебя этой жажды.
С этими словами он легко провёл кончиками пальцев по моему лицу, а потом тихонько толкнул в лоб. Я вновь упал на нары и мгновенно уснул: ни произошедшие со мной невероятные события, ни никотиновый голод меня больше не волновали.
ГЛАВА 2.
ЖИВИ УРОДОМ
Дрогоут Котур,
3 сатината 8855 года
– Все государства нашей планеты – лад-княжества – подчинены императору. А потому и деньги в обиходе повсеместно одинаковые. Основная монета называется тим. Однако ж стоит она немало, и простые люди редко её видят. Тим состоит из двенадцати катимов – эта монета уже не столь редка. Ещё чаще можно встретить макатимы.
– А макатим, я догадываюсь, это одна двенадцатая часть катима?
– Верно. Ты весьма сообразителен. Однако ж чаще сего ходят по рукам самые мелкие деньги – полушки, четвертаки и шестаки. Есть ещё одна монета, которая в ходу только среди очень богатых людей. Это золотой тим.Стоит он как двенадцать простых тимов.
Весь день мы с Асием брели под палящим солнцем по обширнейшей долине, и он без устали, лишь иногда прикладываясь к фляге с водой, рассказывал мне о местных обычаях, государственном устройстве, денежном обращении – обо всём, что, на его взгляд, могло помочь мне адаптироваться в здешнем мире. Долина называлась Божья Столешница. Травяной покров здесь произрастал не сплошь, а частыми островками, разделёнными «морем» из красной, твердой как камень глины. Деревья встречались чрезвычайно редко, их высокие тонкие стволы и жиденькие облачка крон почти не давали тени. Поэтому свои частые остановки для отдыха мы, старый да убогий, делали прямо на обочине дороги, похожей на застарелый шрам от нанесенного исполинской саблей удара. Дороги покрывают Божью Столешницу гигантской паутиной. В местах их пересечений стоят похожие друг на друга дрогоуты. Каждый из них представляет собой маленькую крепость, предназначенную защищать селян от лихих людей и, главное, от свор крысобак, страшного бича здешних мест. Горе путнику, которого ночь застала вдали от жилья: наутро от несчастного даже костей не сыскать, всё исчезает в ненасытных утробах этих тварей.
За день мы прошли мимо двух таких поселений, а в третьем решили искать пристанища на ночь. Дрогоут назывался Котур. Намного крупнее тех, что я успел увидеть ранее, он, судя по всему, процветал, чему способствовало его расположение на пересечении аж трёх дорог, одна из которых, внешне ничем не отличающаяся от других, носила гордое название Великий Северный Торговый Путь. Поэтому здесь, в отличие от многих других дрогоутов, имелся гостиный двор, отгороженный на всякий случай от основного поселения ещё одной стеной: мало ли кто по большим дорогам ездит!
Подкрепившись нехитрой и недорогой едой, мы сидели в трапезной, отдыхали и наблюдали за местной жизнью. Заезжего люда в трапезной собралось довольно много, в основном мужчины. Ели-пили, отдыхали после долгой и утомительной дневной дороги, вели неспешные разговоры. Небольшая компания в углу, обнявшись вкруговую, горланила грустную песню про «жизнь загубленну-у-у». Кто-то тащил приглянувшуюся, кокетливо отнекивающуюся служанку на топчан, специально стоящий у дальней стенки для желающих заняться любовными утехами. Здесь это считалось в порядке вещей и повышенного интереса не вызывало. За большим центральным столом играли в карты. Мне стало интересно, и я подошёл посмотреть. Весьма простая игра, в которую увлечённо резался приезжий люд, называлась «мерабо» – по первым слогам слов «меньше», «равно» и «больше». Колода состояла из семидесяти двух карт шести мастей – по дюжине карт каждой масти. Крупье выкладывал по три карты себе и игроку, в задачу которого входило угадать, больше у него в сумме очков, чем у сдающего, меньше или одинаково. Если угадывал – получал столько же, сколько поставил. Мелкие медные деньги – резные цилиндрики различной длины, похожие на огрызки карандашей – то и дело меняли хозяев, постоянно переходя из рук в руки, из одной кучки в другую. После того, как старая засаленная колода прокрутилась пару раз, я уже запомнил все рубашки карт и знал их лучше, чем многодетная мамаша своих пострелят.
Я вернулся к Асию.
– Много ли у тебя денег? – спросил я старика.
– Чуть поболее макатима мелочью. Не много, но до побережья нам хватит.
– Одолжи мне макатим. Поиграть хочу…
– Стоит ли оно того? Проиграешь – жалеть будешь. Да и выиграешь… Не идут впрок такие деньги. Но здесь чаще проигрывают.
– Догадываюсь,– отмахнулся я.– Теория вероятности в такой игре работает на крупье. Но всё же хочу попробовать.
О теории вероятности старик ничего не знал, слово «крупье» тоже слышал впервые, но, повздыхав и попеняв на мою неразумность, макатим мне выделил. Я вновь подошёл к игровому столу.
– Фто, молодой феловек, рефылись, наконец, сыграть? – прищурился на меня раздатчик.
– Да. Ставлю макатим! – вывалил я на стол горсть цилиндриков.
Моя фраза привлекла внимание окружающих: макатим в этом заведении считался очень крупной ставкой. И игра началась.
Играли мы довольно долго: чтобы не быть заподозренным, я не мог выигрывать постоянно. Приходилось время от времени и проигрывать, иногда и по-крупному. Но всё равно, медленно, но неуклонно раздатчик проигрывал. Вокруг стола собрались уже почти все присутствующие и, разделившись на два лагеря (одни – за меня, другие – за крупье), дружно орали при очередном вскрытии карт. Крупье то бледнел, то аж зеленел, а потом начал передёргивать и выкладывать по равному количеству очков: самая меньшая вероятность, труднее всего угадать. Я это видел, но не спешил ловить его за руку: всё равно я видел любой расклад. В конце концов, он объявил, что полностью проигрался, зло сунул в карман колоду и ушёл, громко хлопнув дверью. Я пересчитал деньги: мой выигрыш составил без малого десять катимов. Угостив пивом своих наиболее рьяных болельщиков, я поднялся наверх, в общую спальню, где, не дождавшись меня, уже спал Асий. Здесь, как и в любом помещении, где ночует слишком много народа, было душно, стоял спёртый неприятный запах. Кто-то громко храпел, кто-то бормотал во сне
«Может, стоит заказать отдельный номер? Деньги теперь есть»,– подумал я. Но будить очень утомившегося за день старика не хотелось. Да и сам я устал, а потому поленился сходить поискать хозяина гостиного двора, прилёг рядом с Асием и тут же уснул – словно в омут провалился.
* * *
Проснулся я среди ночи от того, что чьи-то руки осторожно меня обыскивали.
– Кто это? – со сна глупо спросил я.
– А, фтоб тебя! – раздалось в темноте злобное бормотание, после чего я получил такой удар в лицо, что сознание меня покинуло.
* * *
Утром Асий лечил меня от нестерпимой головной боли настойкой трав, купленных на последние деньги у местного ведуна. Из тех же трав он приготовил и примочку для моего заплывшего глаза. Старик ничего не говорил, но молчание это воспринималось мною хуже иных укоров. А, кроме него, сочувствия ждать не от кого: даже все мои вчерашние фанаты, узнав, что произошло, стали дико ржать и указывать на меня мизинцем – один из самых неприличных жестов в этом мире.
– Но я же знаю, кто это сделал! – кипятился я.– Это же грабёж! Он должен ответить по закону!
– Здесь не город, здесь один закон – закон сильного,– грустно ответил Асий, вновь смачивая тряпицу в травяном взваре.– Ты готов вызвать его на кулачный бой?
Мне? Драться?! В моём-то нынешнем воплощении? Да на меня дунуть – на ногах не удержусь. Осталось лишь заткнуться. Как только мне стало чуть лучше, мы снова двинулись в путь. Без единого шестака в кармане.
Дрогоут Реути,
4 сатината 8855 года
За день, такой же знойный, с безжалостно палящим солнцем, мы прошли ещё мимо двух дрогоутов, колосящиеся поля вокруг которых несколько скрашивали уже поднадоевший своим однообразием пейзаж Божьей Столешницы. Когда светило приблизилось к горизонту, вдалеке показался третий, и мы поспешили к нему, выбиваясь из последних сил, потому что за весь день у нас не побывало во рту и малой крошки съестного. Дрогоут оказался небольшим, без гостиного двора, так что о приюте на ночь здесь следовало просить хозяев.
– Скажи, уважаемый,– обратился Асий к одному из деловито снующих по большому двору крестьян,– как называется этот замечательный дрогоут, и кто здесь старший, у кого я могу попросить о ночлеге?
– Дрогоут Реути,– буркнул тот не слишком приветливо.– А хозяин здесь лэд Лоди. Только не вздумай к нему самому соваться. Видишь вон там, подле обоза, мужик такой невысокий? Это Есса, старший двора. Вот к нему и иди.
– А не приключилось ли хвори у какой живности в вашем дрогоуте? – продолжил выспрашивать старик.– Я неплохой скотознатец, и за скромную плату…
– Только попробуй, старый хрыч, у меня кусок хлеба отбить! Пожалеешь, что мимо дрогоута не прошёл! – рыкнул на Асия крестьянин.
Есса, маленький и кругленький улыбчивый человек, сновал между телегами, деловито распоряжаясь погрузкой обоза, который, судя по репликам работающих здесь людей, наутро должен отправиться на Взморье.
– Вон там, под навесом, на сене располагайтесь,– великодушно разрешил он.– Места не жалко. А ежели шестак-другой найдётся, так на кухне и покормят от пуза.
– Досадно, что здесь есть свой скотознатец,– сказал мне Асий, когда мы отошли.– Придётся ночевать натощак. Вот когда можно пожалеть, что я не фигляр!
– А что, артистов здесь уважают? – поинтересовался я.
– Фигляров не уважают нигде. Однако ж смотреть на лицедейство любят. Особенно в дрогоутах: поживи-ка в такой глуши!
«А что? Попытка – не пытка! Авось, в случае неудачи меня, убогого, очень больно бить не будут!» – решился я и заорал во всё горло:
– Эй, славные жители Реути! Слушайте, и не говорите, что не слышали! Только один раз! Проездом в Париж! Лауреат межрайонного смотра-конкурса моноспектаклей!..
* * *
Здесь есть катим потёртый… вот он. Нынче
Вдова мне отдала его, но прежде
С тремя детьми полдня перед окном
Она стояла на коленях воя…
Очень странно, но тот факт, что я говорю и думаю на языке, доселе мне совершенно неизвестном, я обнаружил только тогда, когда вознамерился декламировать стихи Пушкина. Как-то всё и звучало не так, и рифмы, что называется, «не били». Однако язык Ланелы (примерно так в фонетическом преобразовании здесь звучат слова «земля» и «Земля») весьма гибок, мелодичен и имеет множество синонимов. Поэтому очень скоро я поднаторел переводить любое стихотворение «с ходу». Получалось, судя по реакции слушателей, весьма недурно. И крестьяне, и местный лэд, не избалованные обилием культурно-массовых мероприятий, принимали «на ура» любой мой репертуар, до слёз хохотали над самыми незатейливыми шутками, от души рыдали над мелодраматическими сценами. Подогреваемый такой всенародной любовью, во мне проснулся недюжинный лицедейский талант. После «Скупого рыцаря» я разыграл в лицах «Двенадцатую ночь» Шекспира, которую, как и многие другие произведения, с помощью открывшегося во мне дара помнил до последней запятой в тексте. Выступление прошло при полном аншлаге. На концерт собралось всё население хутора. В «царской ложе» восседал лэд Лоди со своей семьёй. В «партере» копошилась детвора. «Бенуар» занимали крестьяне и крестьянки, а «галёрку» – толпа каких-то лысых людей. «Каторжники, что ли?» – подумалось мне.
Часа через три у меня с непривычки элементарно сел голос, и выступление пришлось закончить. Благодарные зрители щедро набросали мне под ноги цилиндрики мелких монет – шестаки, четвертаки и полушки. А растроганный лэд торжественно вручил полновесный катим.
Сытые и потому довольные, мы с Асием возлежали на большущей копне свежего сена под навесом, глядя на кипучую жизнь крестьянского подворья: погрузка обоза, прерванная моим выступлением, продолжалась при свете факелов. Людей по двору сновало много, но больше всего тех, лысых.
– Кто это такие? – спросил я Асия.– Странные какие-то. Даже не могу понять, мужчины это или женщины.
– Это бепо, бесполые,– ответил он.
– То есть как – бесполые?
– Странная прихоть Того иль Другого. Не мужчины, не женщины, чада от них не плодятся. Потому-то они и признаны повсеместно существами низшими.
Асий окликнул одно из бепо, которое тут же подбежало к нам и стало беспрестанно кланяться, напомнив мне супервежливого японца:
– Чем И-Ко может угодить господам?
– А ну-кось, разоблачись, да повернись на разные стороны,– Асий бросил ему мелкую монету. Бепо, подхватив деньги, с готовностью сбросило одежду и стало вертеться перед нами, поглаживая и нахваливая своё тело, действительно, напрочь лишённое каких бы то ни было половых признаков: формы усреднённые, волосяной покров полностью отсутствует.
– У И-Ко хорошее тело, красивое и крепкое. Господа желают И‑Ко? Как они его желают? И‑Ко умеет по-разному! И-Ко знает, как доставить удовольствие господам! И-Ко умеет и вот так,– бепо изобразило немыслимую камасутровскую позу,– и вот так, и вот так…
– Уже ступай себе! – махнул рукой Асий.
– Как? Господа не желают? Совсем? Очень-очень жаль. Но если господа передумают, то пусть они скажут, чтобы позвали И-Ко. И‑Ко все знают. И-Ко тут же примчится! – лопотало бепо, отступая спиной вперёд и всё так же непрерывно кланяясь. Я заметил, что оно строит фразы так, чтобы не говорить о себе в среднем роде.
Асий поведал мне, что, по какому-то капризу природы, бепо составляют самую большую часть новорожденных. Они более живучи и менее подвержены болезням. О рождении бепо здесь стараются замалчивать, в то время, как рождение девочки превращается в праздник. А если, что случается ещё реже, на свет появляется мальчик, то это служит поводом для недельной беспробудной пьянки.
Вскоре старик задремал, а мне отчего-то не спалось. Я лежал, глядя сквозь дыры в навесе на незнакомые созвездия, и думал о бепо: почему-то именно их существование бесповоротно убедило мое всё ещё на что-то надеявшееся сознание в том, что я всё-таки на чужой планете.
В тишине опустевшего двора раздались частые лёгкие шаги. Кто-то приблизился и остановился рядом с навесом.
– Эй!.. Эй!..– раздался тихий детский голосок.– Эй, фигляр…
Я подобрался к краю копны и глянул вниз. Там, задрав растрепанную головку, стояла маленькая девочка.
– Ты меня зовёшь? – спросил я, и она радостно закивала.– Чего ты хочешь?
– Сама-то я хочу спать. А вот юная лэд-ди хочет, чтобы я тебя к ней привела.
– Какая жестокая у тебя хозяйка! – шутливо нахмурился я.
– Нет! – сердито топнула ножкой девочка.– Юная лэд-ди Та добрая! Она сказала: «Быстренько сбегай за фигляром, а потом беги спать в свою кроватку!» И если ты прямо сейчас же не пойдёшь со мной, то значит, ты сам и есть настоящий жестокий!
Аргумент оказался непробиваемым, поэтому я спрыгнул с копны и поспешил вслед за девочкой в господский дом.
* * *
В девичьей светёлке меня встретили сама юная лэд-ди и две её подруги. Но, признаться, подруг на фоне хозяйки я не сразу-то и приметил. Боже мой, до чего она была прекрасна! И, прежде всего, глаза: огромные, малахитово-зелёные, они искрились добротой. Не берусь описывать её внешность – мне это не по силам. Одно могу сказать: каждая черта её лица, каждая линия фигуры дышали совершенством. Я застыл, очарованный, не в силах ни сделать малейшего движения, ни произнести хотя бы звук. Только ещё более остро накатило осознание своей физической ущербности, прорезавшей бездоннейшую пропасть между мною и этим неземным существом. И больше всего меня в этот момент терзала мысль: «Как нехорошо, что я нахожусь перед ТАКОЙ девушкой с ТАКИМ синяком под глазом!» Как будто мою нынешнюю рожу хоть что-то могло испортить ещё больше!
– Извини, любезный, что мы потревожили твой отдых,– ласково сказала юная лэд-ди.– Нам очень понравились твои рассказы. Их хочется слушать ещё и ещё. Я бы слушала их бесконечно. Но ты странник. Наутро ты уйдёшь, и, кто знает, приведут ли тебя вновь Тот либо Другой в наш всеми забытый дрогоут. Ведь так?
В ответ я смог лишь судорожно кивнуть.
– Я тебе хорошо заплачу. Понимаю: ты устал, у тебя сел голос. Но, думаю, это замечательное вино поможет тебе. К тому ж, здесь не надо надрываться и кричать на весь двор. Умоляю, расскажи нам что-нибудь… Что-нибудь красивое, доброе. Что-нибудь такое, от чего щемит грудь, а к глазам подступают слёзы счастья. Расскажи, прошу! Хотя бы шёпотом…
– С удовольствием, прекрасная юная лэд-ди,– просипел я (более от волнения, нежели от усталости голоса), принимая из её прекрасных рук бокал.
Очень неплохое молодое вино несколько уняло моё волнение и, действительно, смягчило натруженное горло. Девушки, опершись локтями о стол и подперев ладошками головы, смотрели на меня с нетерпеливым ожиданием. Даже маленькая девчушка, приведшая меня сюда, не спешила в свою кроватку, а, придерживая пальчиками закрывающиеся веки и чуть приоткрыв рот, ждала, когда же я начну.
– Что же вам рассказать? – призадумался я на мгновение.– Пожалуй, вот это… «В двух семьях, равных знатностью и славой…»
* * *
– Как всё это прекрасно! Бескрайнее море… алые паруса вдали… прекрасный юноша…– в грустной задумчивости произнесла юная лэд-ди. В светёлке все, кроме нас двоих, уже спали, в маленькие окна начинали проникать первые утренние лучи, с улицы доносились звуки просыпающегося двора.– Однако как всё это далеко от действительности!
– Не печалься, госпожа. И в твоей жизни будет свой алый парус,– попытался утешить её я, но вышло это как-то очень неубедительно.
– Парус? – грустно усмехнулась она и повторила.– Парус… Не только алого паруса, но и моря мне не суждено увидеть. Вместо прекрасного Грея с командой удалых матросов к нам в дрогоут на праздник Благодарности Обоим За Урожай завалится вечно пьяный лэд Пиро с гурьбой своих друзей-собутыльников. Несколько дней все они будут беспробудно пить. Потом он отвезёт меня четвёртой женой в свою Икорику, ещё дальше вглубь Божьей Столешницы: плодить детей да управляться по хозяйству. Да что ж делать! Видать, на то воля Того либо Другого.
– Была у меня мечта,– продолжила она после некоторого молчания,– сродни тем алым парусам: однажды приедет в наш дрогоут красивый, благородный лэд на могучем вороном рике. А копыта у того рика – серебряные… И рога такие же, так и сверкают на солнце! Склонится он с седла, подхватит меня сильными руками, усадит перед собой на своего рысака, поцелует нежно-нежно и увезёт отсюда… ох, как далеко! Туда, где счастье живёт.
– Ладно, не будем об этом,– прервала себя юная лэд-ди и протянула мне мешочек, в котором позвякивали монеты.– Это тебе за твоё искусство. Иди, буди своего спутника. Вы ведь в сторону Взморья идёте? Сейчас туда отправляется обоз: я попрошу Ессу, чтобы он позаботился о вас и устроил в одной из повозок.
– Прощай, прелестная юная лэд-ди. Ты и в самом деле прелестна. Как жаль, что я не красавец-лэд, и у меня нет вороного рика с серебряными копытами.
– Уже ступай! – махнула она рукой в сторону двери и резко отвернулась.
Дорога на Комукут,
5–7 сатината 8855 года
Диск солнца только-только успел оторваться от линии горизонта, когда мы выехали из Реути на головной повозке обоза. Старший каравана, он же старший двора, тот самый крестьянин Есса, через слово расхваливая мой актерский талант, предложил мне и Асию места рядом с собой в головной повозке. Подозреваю, с той же целью, с которой в наших автомобилях устанавливают аудиоаппаратуру. Предварительно он осведомился о том, куда мы направляемся. Признаваться, что мы бредем абы куда, конечно, не стоило, поэтому целью нашего путешествия Асий назвал прибрежный город Суродилу. И отчасти это было правдой, потому что, посоветовавшись, мы решили странствовать по городам и весям Взморья, где и климат не такой жаркий, как в центре континента, и крысобаки не водятся.
– В Суродилу мы не заходим, но до Комукута я вас довезу,– сказал Есса.– А оттуда до Суродилы всего ничего, с пяток силей.
С утра до полудня, пока жара не успела набрать полную силу, я устраивал походные представления, избрав в качестве сцены повозку Ессы. Все обозники, за исключением дежурных возчиков, шли рядом и внимали классике поэзии и прозы моей Земли. Да и дежурные, надо сказать, частенько пренебрегали своими обязанностями, полностью полагаясь на риков, о которых хочется сказать особо.
Эти животные покорили меня с первого взгляда. Они настолько сообразительны, что трудно не поддаться всеобщей уверенности местных жителей в их разумности. Жеребёнок рика очень дорого стоит, а потому имеются они только в зажиточных хозяйствах, где о них заботятся даже более, нежели о любом из членов семьи. Мясо рика никогда не употребляется в пищу – это считается грехом сродни каннибализму. Умерших или погибших, их хоронят, несмотря на неимоверную трудоемкость этого процесса.
Когда я впервые увидел рика, он чем-то напомнил мне рыцарского коня в боевом снаряжении – такое же сочетание грации и мощи. Прочные кожаные щитки, бархатистые от короткой пушистой шерсти, покрывают всё тело животного, но нисколько не лишают его подвижности, а в сочетании с массивным мускулистым хвостом и растущими из скул рогами делают его несколько похожим на доисторического ящера. Спина животного настолько широка, что седло можно устанавливать лишь в одном месте – у основания шеи. (Позже мне доводилось видеть и другой вариант упряжи, наподобие слоновьей: небольшая башенка укрепляется на середине спины. Но это – только для женщин, чьи мужья или отцы занимают очень высокое положение в обществе: лад-лэд-ди и юных лад-лэд-ди.)
Рик – царь местной фауны. Никто не помнит случая, чтобы даже большая стая крысобак напала на этот сухопутный крейсер. Взрослого рика приручить невозможно. Лишь только воспитывая жеребёнка с самых первых дней его появления на свет, можно добиться его послушания и любви. Здесь я не видел ничего, похожего на удила или шпоры. Рик не терпит никакого насилия, и управляется всадником исключительно с помощью голоса и лёгких похлопываний по шее. Правильно воспитанный рик предан и послушен. Именно поэтому возчики, дав своему рику «цэ-у», спешили на мой концерт, который заканчивался лишь с наступлением самой жаркой части дня. После этого все разбредались по своим возкам, под тенты, где большинство из них предавались довольно длительной сиесте. Тем же самым занимался и Есса. Под его заливистое похрапывание Асий продолжал рассказы о Ланеле.
– За меру длины у нас принята длина локтя. Она так и называется: локоть. Или, по другому, макасиль. Но ведь у разных людей и длина локтя различна! Раньше, бывало, нечестные торговцы этим пользовались, отмеряя, к примеру, ту же материю «мерными локтями» одной длины при покупке, и совсем другой длины – при продаже. Но сейчас – совсем другое дело. У каждого Строгого Судьи есть «образцовый локоть». И если, не приведи Тот или Другой, при проверке окажется, что «мерный локоть» торговца хоть на чуть короче, то его самого в тот же день укоротят на голову. Дюжина дюжин макасилей – это касиль. А большие расстояния, например, между городами, меряют силями. А в одном силе, как ты,наверное, уже догадался, дюжина касилей.
Вечером, по приезду в очередной дрогоут, небесприбыльные для меня концерты возобновлялись. И надо сказать, в своем репертуаре я не повторялся. Произведения, которые я исполнял дважды, трижды и более – исключительно те, которые меня просили повторить «на бис».
Суродила,
8 сатината 8855 года
До Суродилы, столицы одноимённого лад-княжества, мы дошли пешком уже под вечер. Город встретил нас лаем цепных псов из подворотен и зловонием окраинных трущоб, которое прямо-таки протаранило мои хилые лёгкие, успевшие за дни нашего странствия привыкнуть к жаркому, но чистому и благодатному дыханию Божьей Столешницы. Кучи мусора во многих местах запруживали сточную канаву, повторяющую изгибы кривой улицы. Жёлто-зелёная жидкость истекала через них ленивыми каскадами, нередко разливаясь широкими труднообходимыми лужами. Хороший ливень, единственный чистильщик этой клоаки, давненько не посещал здешние места. Прикрыв носы ладонями, мы поспешили к центру города. Кроме рвущих ноздри миазмов нас подгоняли ещё и недобрые взгляды, которые я почти физически ощущал. Кособокие домишки подслеповато щурились бельмами крошечных окошек, затянутых чем-то похожим на бычьи пузыри, но каждое из них, тем не менее, представлялось мне амбразурой вражеского дота.
– Паго, де додью иден,– пробурчал Асий из-под ладони.
– Тто, тто? – не поняв, переспросил я.
Старик отнял руку от лица и повторил голосом, то и дело перехватывающимся от царящей вокруг вони:
– Благо, не ночью… э-гд… идём. Ибо крысобаки – агнцы пред стюганами. Те лишь… э-гд… глад утоляют и не мучают жертву безвинно.
Зря он это сказал именно здесь. От пушечного удара ногой, чуть не сбив нас, распахнулась дверь халупы, мимо которой мы проходили, явив на свет Божий некое гориллоподобное существо с кривым перебитым носом и сильно прореженными в драках зубами. Растопырив локти параллельно горизонту и чертя указательными пальцами круги на уровне пояса (видимо, аналог нашей блатной «растопырки»), этот тип стал надвигаться на нас, заставляя пятиться к сточной канаве.
– Это чем же ж тебе, стрюк седой, стюганы не вздюмбрили? – неожиданно высоким и визгливым голосом стал «наезжать» громила.– Кайя не кавая? Или фырты не клоские? Да я тебе, трук сивый, дудло на крус натрымкаю! Вот эта смердючка твоей последней дрыхлянкой станет! Так что позырь вокруг последний раз, да похнычь о том, что по трезвяни фысы разбросишь!
Хотя я и не знал местной «фени», общий смысл сказанного уловить было не так уж и сложно. И я понял, что эта образина не просто рисуется, а, действительно, хочет развлечься по-своему: убить прохожего старика и его компанию, то есть меня: и весело, и, глядишь, поживиться удастся макатимом-другим. Я почувствовал мощный выброс адреналина, и… время вдруг стало растягиваться: все движения в окружающем мире замедлились, взвизгивания гориллообразины стали низкими и гундосыми, как из магнитофона, «зажевавшего» ленту. Читал я про состояние боевого транса, но сам такое испытал впервые. И вот стою я как боевой тушканчик перед гиеной и лихорадочно соображаю: что же такое героическое во имя спасения собственной жизни совершить? Да, преимущество во времени теперь у меня есть. И что дальше? Перед мысленным взором пронеслись самые острые фрагменты из фильмов с Джеки Чаном, Брюсом Ли и иже с ними. Однако я не нашёл в них абсолютно ничего подходящего для моего нынешнего субтильного воплощения, которому и пяток килограммов – неподъёмный груз. Хотя… Если схватить горсть пыли и швырнуть в эти поросячьи глазки… Наверняка изо всех домов наблюдают за бесплатным развлечением и не дадут, хотя бы из чувства корпоративности, далеко уйти «обидчикам» своего – хоть и не уважаемого, но своего! – соседа, но всё же это какой-никакой, а шанс. Но только лишь я начал нагибаться, как что-то загудело как мощный трансформатор. Я оглянулся на звук и увидел, что в нашу сторону плывет по воздуху боевая стрела – настоящее произведение искусства. Вокруг древка спиралью извивалась мастерски нарисованная красная змея. Тщательно подобранное серо-чёрное оперение упруго дрожало в потоках воздуха, вращая древко, и казалось, что рептилия ползёт, ползёт, но всё никак не может доползти до плоского стального наконечника, хищно сверкающего в солнечных лучах. Двигаясь мимо лица нашего обидчика, стрела аккуратно разрезала кончик его перебитого шнобеля, превратив в подобие утиного носика. Я проследил дальнейшую траекторию её движения и с огорчением обнаружил, что путь чудесного снаряда должен закончиться всё в той же сточной канаве. Это показалось мне ужасно несправедливым, поэтому, когда стрела поравнялась со мной, я обеими руками крепко ухватился за древко. Сила инерции оказалась настолько велика, что стрела протащила меня пару шагов прежде, чем стать послушной вещью в моих руках.
Оглянувшись, я увидел, что выражение лица громилы постепенно меняется с нагло-запугивающего на офонаревшее. В воздухе перед ним медленно парило множество красных шариков. А в начале улицы, в полусотне шагов от нас я увидел и хозяина стрелы: в руках он держал лук, на тетиве которого уже покоилась родная сестра той, которую я держал в руках. На великолепном гнедом рике восседал могучий парнище с кудрями и бородой того же цвета. И упряжь скакуна, и одежда всадника, выдержанные в красно-бордовых тонах, в сочетании с рыжим создавали неповторимый эффект, особенно на фоне начинающего багроветь вечернего неба.
Состояние боевого транса схлынуло так же внезапно, как и накатило. Время пошло как обычно. Воздух огласился диким разъяренным воплем громилы, мгновенно перешедшим в низкое растерянное «ы-ы-ы…», лишь только этот тип обернулся в сторону стрелявшего. Видимо, рыжего всадника здесь хорошо знали, потому что стюган тотчас же, зажав рукой раненое место и оставляя за собой цепочку из красных точек, рысью бросился к двери, из которой только что на нас вывалился. Захлопнув её изнутри, он заверещал оттуда так, что зазвенело в ушах:
– Ой, соседушки-братушки! Ой, да что ж это такое деется! Да куды ж бедняку-то податься! Это ж каждый, кто верхом, покалечить тебя безнаказанно может! Ох, убью я его, убью! Убью, а опосля к Строгому Судье пойду да в ножки паду! Да как увидит он меня, покалеченного, так не спасут обидчика и золотые тимы, коих в кошельке у него не меряно! – при этом из хижины доносились бряцающие звуки явно немирного характера. Рыжий всадник тронул рика и, подъехав к нам, коротко бросил: «Держитесь за стремена!»
Тем временем, заслышав о золотых тимах, изо всех щелей начало выползать местное население. Сказать, что их глаза лучились добротой, а в руках они держали хлеб-соль, было бы, мягко говоря, преувеличением.
Теоретически, бежать, держась за стремя, намного легче. Практически же я не успевал даже переставлять ноги, хотя рик и бежал лишь лёгкой трусцой. Поэтому всю дорогу – несколько кварталов – я попросту провисел, держась за стремя. В любое другое время я бы просто сверзился вниз, не удержав собственного веса. Но ощущение опасности придавало сил, и я, вцепившись клещом, болтался с левой стороны рика, в то время, как Асий занимался тем же самым справа. Доехав до небольшой площади, всадник остановился.
– Всё. Сюда они не сунутся,– сказал он и спешился.
Мы тоже спешились, если, конечно, это слово можно применить в отношении двух рухнувших на утоптанную землю мешков с костями. Во всяком случае, себя я ощущал именно так. Наш спаситель что-то пошептал на ухо своему скакуну, легонько шлепнул его по шее и пошёл в трактир, стоящий тут же на площади. Рик, осторожно обойдя наши тела, направился к яслям со свежей травой.
Спустя некоторое время мы нашли в себе силы для того, чтобы сесть.
– Надобно… поблагодарить… доброго человека,– прохрипел Асий.
– Ага…– мотнул головой я.– И покушать… тоже не помешает…
Однако ни он, ни я не двинулись с места: просто были не в состоянии это сделать. Продолжали сидеть, тупо глядя друг на друга.
На площадь выбежала стайка ребятишек, все сплошь одетые в какие-то невообразимые одеяния: что-то перешито из взрослой одежды, что-то напялено так, болтаясь как на вешалке. Не разберешь, где мальчик, где девочка, где… право, не знаю, как называется ребенок среднего пола.
– Лэд Большая Глотка! Идет лэд Большая Глотка! – завопили они, стараясь перекричать друг друга. Тотчас вслед за ними на площадь выступила небольшая, но очень торжественная процессия. Впереди шёл стражник с алебардой. За ним, пыхтя и обливаясь потом, два человека тащили большой медный гонг. Идущий следом с выражением огромной значимости на худом лице нёс на вытянутых руках колотушку для этого самого гонга. Семенящий за ним кругленький толстячок, также пытаясь изобразить торжественность, нёс простой деревянный табурет. Также на вытянутых руках. За ними без всякой помпезности, но с истинным, отнюдь не напускным достоинством, шёл высокий сухопарый человек, который, как я предположил (и не ошибся!), и оказался тем самым лэдом Большая Глотка. Замыкал шествие ещё один стражник. Достигнув центра площади, процессия остановилась. Стражники развернулись лицом к трактиру, приставили алебарды к ноге и замерли в торжественной позе. Тащившие гонг установили его на земле и отошли, вытирая со лбов капли пота. Лэд воссел на услужливо подставленный табурет и коротко мотнул головой в сторону трактира. «Начальник табурета» мигом укатился туда и вскоре вернулся, неся лэду большую деревянную кружку с пивом. «Колотушечник» подошёл к гонгу и сильно ударил. Над улицами поплыл низкий и гулкий мелодичный звук.
На площади стал собираться народ. Нам с Асием волей-неволей пришлось встать, чтобы не быть затоптанными. Народ всё прибывал, образуя плотное кольцо вокруг глашатаев, но лэд спокойно сидел, потягивая пиво. Спустя некоторое время человек с колотушкой снова ударил в гонг, на этот раз дважды. «Второй звонок!» – догадался я. Тем временем народу собралось столько, что в толпе уже стало тесно. Люди здоровались друг с другом, переговаривались, высказывали догадки относительно того, о чем поведает лэд. Отдельной кучкой стояла сине-красная группа молчаливых монахов, которые лишь изредка обменивались между собой только им понятными знаками.
Над площадью стоял ровный гул голосов, который мгновенно смолк, лишь только гонг прозвучал трижды. Лэд, не торопясь, допил пиво, встал и набрал в грудь воздуха. Я почему-то подумал, что он сейчас заверещит, как муэдзин с минарета. Ничего подобного. Глашатай имел красивый баритон, и такой мощный, какого мне не приходилось когда-либо слышать.
– Наш любимый правитель могучий лад-лэд Лейтес поручил мне передать вам, славные жители великого города Суродила,– сказал он голосом напряжённым, но не переходящим в крик,– что презренный Валдав из городишки Отонар поимел наглость объявить войну нашему лад-княжеству!
Над площадью пронесся возбужденный говорок и тут же стих.
– Война состоится завтра в полдень. Ставки принимаются уже сейчас напротив дома Строгого Судьи. Я всё сказал! Слава великому лад-лэду Лейтесу!
– Слава! Слава! Слава! – вразнобой прокричал собравшийся люд.
Процессия собралась и, сопровождаемая всё той же стайкой ребятишек, двинулась дальше. Народ, несмотря на большое возбуждение, расступился, уступая им дорогу. Однако возбуждение это показалось мне каким-то на удивление радостным. Когда мы выбрались из толпы, я не преминул спросить об этом у Асия.
– Полностью с тобой согласен: забава жестокая,– ответил он.– Однако же обыватели, аки чада малые, жаждут развлечений. То не вина, а беда их.
– Подожди, подожди… Что-то я совсем ничего не… Забава, развлечения… В моем понимании, война – это смерть, голод, разруха, сожжённые села, разрушенные города…
– Ах, вот ты о чём!.. Да, в незапамятные времена и у нас то же происходило: и горе, и страдания, и пожары. Но было это только до тех пор, пока не пришли Мечпредержащие. И вот с того времени война перестала быть бедствием, ибо не топчут поля, не сжигают деревни дружины лэдов, а сходятся в честном бою на ристалище, а люд простой смотрит на подвиги отважные, криками своими отваги бойцам прибавляет, героям славу поёт.
– Ясненько! Война как таковая трансформировалась в гладиаторские бои с тотализатором. По-видимому, тот лад-лэд, чья дружина победит, получает власть в княжестве – я правильно понимаю?
– Истинно.
– А народ к этому как относится?
– Народу всё едино, кому дань платить.
– Кстати, ты мне ничего не рассказывал об этих… Мечпредержащих.
– К слову не молвилось. Тебе ещё о многом не поведано.
– Вот и молвилось. Рассказывай.
– Рассказ не короток. Не лучше ль в сей час оттрапезничать? Да и благодарность доброму человеку принесть?
– И то правда,– согласился я, и мы направились в трактир.
* * *
Трактир был двухэтажным, одним из самых высоких зданий Суродилы. Выше него были только здание храма и замок лад-лэда – цилиндрическое сооружение на холме в центре города. Нижний этаж трактира, довольно высокий и просторный, делился перегородками на четыре части. Три из них служили трапезными: отдельно для мужчин, отдельно для женщин, отдельно для бепо. Женскую и беповскую части трактира обслуживали исключительно бепо, юрко шныряя между длинными столами. За мужчинами же ухаживали несколько девушек, одетых так, что, если бы они ходили между столами абсолютно обнажёнными, это было бы гораздо менее вызывающе. Добавить бы к этой картинке толстую «маман», нахлобучить на мужиков широкополые шляпы, нацепить им на пояса «кольты» и «смит-вессоны» – чистый Дикий Запад голливудского разлива. Ещё несколько точно так же одето-раздетых красоток жеманились, томно улыбались и совершали недвусмысленные телодвижения, стоя в широких дверях четвёртой комнаты, ярко освещённой множеством свечей, хотя на дворе лишь только-только начинало смеркаться. Назвать эту часть помещения «номерами» не поворачивался язык: она просматривалась насквозь. В ней находился только широченнейший топчан, застеленный соответствующих размеров лоскутным одеялом со множеством подушек, разбросанным поверх него.
Трактир одновременно служил и постоялым двором. Комнаты для приезжих располагались на втором этаже. Трактирщик, плотный усатый мужичок средних лет, стоял за стойкой и пересчитывал деньги.
– Добра в дом,– поприветствовал его Асий.
– Да покровительствуют тебе Оба,– ответил хозяин.– Как богато откушать изволите?
– Подай-ка нам яств и пива на полушку. Да большой жбан пива вон тому господину,– Асий указал на сидевшего за столом в глубине зала нашего избавителя.
– Красному Лучнику?
– Имени его не ведаем.
– Это у него в обычае: спасти кого и не представиться. И вас, поди, спас? От кого: от крысобак иль от привольных?
– От стюганов.
– Ох-хо-хо… Ныне и стюганы – что те разбойники,– он перешёл на шёпот.– Распустил их нынешний лад-лэд. Одна надежда: ежели волей Того или Другого в завтрашней войне он проиграет, то лад-лэд Валдав им спуску не даст!
– А ежели волей Того или Другого в завтрашней войне лад-лэд Лейтес выиграет, то ему будет очень интересно знать, что о нём говорят некоторые трактирщики! – раздался рядом громкий торжествующий голос. Мы и не заметили, как рядом с нами оказался худющий мужичонка с лицом, словно вырезанным из растрескавшегося полена.
В трактире наступила тишина. Все присутствующие обернулись с второну стойки. Прислуживающие девушки и бепо испуганно замерли там, где их застала эта фраза. Хозяин стал белее мела, опустил глаза долу и лихорадочно, совершенно бесцельно принялся перекладывать трясущимися руками монеты из одной кучки в другую.
– Я, это… господин Тринез, я совсем… То есть, я сказал, но… имел в виду, что…
– Вы, двое,– Тринез упёр в нас тонкий кривой палец,– должны подтвердить перед Строгим Судьёй всё то, что сейчас слышали!
– Мы только лишь сделали заказ,– твёрдо сказал я, глядя в серые мутноватые глазки тощего.– Трактирщик ТОЛЬКО ЛИШЬ пожелал нам приятно оттрапезничать. Остальное тебе померещилось, дядя!
– А ты нагл, уродец! Где-то я тебя раньше видел? А ты, старик, тоже скажешь, что мне померещилось?
– Стар я, слышу плохо,– уклончиво ответил Асий.
– Да вы… Как смеете!.. Вы должны! Обязаны, как верноподданные!..– он заорал так, что все обернулись.
– Лично я никому не подданный, и никому ничего не должен,– сказал я.
– Ах, вот как! – Его лицо засветилось такой злобной радостью, что я понял, что сморозил что-то не то.– Так ты из привольных? То-то я гляжу, знакомая образина. А ну, пошли!
Тринез схватил меня за воротник и уже намеревался куда-то потащить, когда со стороны одного из столов раздался громкий и уверенный голос:
– Тринез! Ты, никак, запамятовал наш последний разговор? Я предупреждал тебя, чтобы ты не смел портить мне аппетит своей тухлой рожей? – Красный Лучник сидел на скамье вполоборота, держа правую руку на излёте. Тощий скосил глаза в его сторону, уголки губ у него зло дёрнулись, но он не произнёс ни звука в ответ.
– Предупреждал! – ответил за него Красный Лучник.– Говорил, что тебе не поздоровится? Говорил! Поэтому СЛАВА ВЕЛИКОМУ ЛАД-ЛЭДУ ЛЕЙТЕСУ! – громко заорал он и швырнул в доносчика большим медным блюдом. Тринез быстро пригнулся, но совсем увернуться ему не удалось. Пролетая на бреющем полёте, блюдо с громким «бом-м-м!» шоркнуло его по покрытой редким пушком макушке и, после того, как со вторым «бом-м-м!» влепилось в противоположную стену, надтреснуто задребезжало по половицам.
– Мы ещё встретимся,– истерично взвизгнул Тринез непонятно в чей, мой или Красного Лучника, адрес, и, схватившись рукой за вырастающую на глазах шишку, опрометью выскочил из трактира. Красный Лучник широко махнул рукой, предлагая нам сесть рядом. Мы присели за его стол, и тотчас служанки расставили перед нами заказ.
– Прими, спаситель, в знак признательности,– сказал Асий, передвигая большой жбан пива ближе к Красному Лучнику.
– Что ж, не откажусь,– не стал ломаться тот.
– Красный Лучник из Суродилы,– представился он после того, как залил себе в рот половину содержимого жбана, и выставил перед собой раскрытую ладонь. Мы тоже представились и по очереди хлопнули его по ладони, как это полагается при знакомстве.– Тебя, случаем, моей стрелой не зацепило? Как-то ты дёрнулся не по-хорошему, когда я выстрелил.
Я отрицательно помотал головой и вытащил из сумки стрелу – ту самую, с красной змеёй, которую, несмотря на суматоху, успел припрятать – и протянул её владельцу. Тот молча принял стрелу и долго вертел в руке, многозначительно глядя на меня: как говорится, ежу понятно, что ни разыскать её в куче мусора, ни даже просто поднять с земли в тот момент я бы не успел.
– Да-а, парень…– задумчиво сказал он.– Если бы тебя при рождении не обделили… А так – даже за себя постоять не можешь. И поэтому вот что скажу: влип ты, как муха в дёготь. Тринез – доносчик на должности. Его подлым речам Строгий Судья верит более, чем всем нам, вместе взятым,– он усмехнулся,– и порою не без основания.
– А сам не боишься, что Тринез побежит на тебя жаловаться? – спросил я.
– Я вообще никого не боюсь. Тем более – какого-то Тринеза! Да о чём он сможет донести? О том, что я в приступе верноподданического ликования случайно его ушиб? Ведь именно так всё было, друзья? – обернулся он ко всем присутствующим.
– Так! Да! Так! Истинно! – дружно и весело загалдели те.
– Видишь, сколько у меня свидетелей? Да и не интересен этот проступок Строгому Судье. Подумаешь, Тринеза побили! Разом больше, разом меньше… А вот с тобой всё иначе,– продолжил он уже очень негромко.– Обвинение в бесподданстве – очень серьёзное обвинение. Правда, сейчас всем не до тебя, к войне готовятся, но до её начала советую вам из Суродилы исчезнуть. Могу посодействовать. Утром в Мойилет выходит обоз. Караван-лэд Колт – мой друг. Если я попрошу, он возьмёт вас.
– Благодарим тебя, добрый человек! Непременно воспользуемся твоим предложением, да будут к тебе Оба благосклонны! – склонил седую голову Асий.
– Ну что ж, на том и порешили! До встречи утром!
– Да будет твой сон спокоен и безмятежен!
Как оказалось, Красный Лучник не имел своего дома и жил здесь же, на постоялом дворе. Он удалился наверх, в отведённую ему комнату. К нам же подсел, спросив разрешения, дородный мужчина, не старый, но, как бы у нас сказали, предпенсионного возраста. У них с Асием завязался разговор на тему: «А вот в наше время…». Я сидел и поглощал огромную гору жареного мяса, удивляясь, куда в меня всё это входит, когда моё внимание привлекло происходящее в «love room». Туда заглянул один из посетителей, и его обслуживали сразу четыре девицы, выделывая такие фортеля, от созерцания которых меня аж в жар кинуло. Я судорожно сглотнул и исподтишка огляделся. Несмотря на то, что это действо, перед которым бледнели все «шедевры» порнографического кино, происходило практически у всех на виду, интереса оно ни у кого не вызывало. Взгляды присутствующих, если и обращались в сторону этой сексуальной группы, скользили по ней не задерживаясь. Гораздо больше их внимание привлекал толстый горожанин, который на спор, не глотая, вливал в себя уже четвёртый жбан пива. Смазливенькая девица, стоявшая на пороге «номеров», заметив мою реакцию, стала строить мне глазки, весьма эротично поглаживая свои выдающиеся формы и многозначительно переводя томный взгляд то на меня, то на свою грудь, то на своих подружек, уже вошедших в такой раж, что топчан ходил ходуном, грозя развалиться. А что я, не мужчина, в конце концов? Пусть не красавец… Однако «жриц любви» отнюдь не личные качества интересуют. К тому же, уж очень хочется попробовать в деле то единственное достойное внимания, что мне досталось в наследство от Посланника.
– Слышь, Асий! – тихонечко толкнул я старика.– А сколько стоит… Ну, вот это… Вон с теми девочками… это… любовью заняться.
– Достойно ль за любовь деньги брать? – искренне удивился тот.– Однако ж, ежели будешь настаивать, она тебе шестак заплатит. А очень понравишься, так и два.
Я чуть не поперхнулся от такой информации. Оказывается, «гусары денег не берут»! А старец, сообщив эти сведения, вернулся к прерванному моим вмешательством разговору. Я ещё немного поперемигивался с шалуньей. Потом, решившись, встал из-за стола и, стараясь казаться уверенным, направился к своей пассии. Она подхватила меня под руку на пороге комнаты и, страстно прижимаясь, повела к топчану, громко шепча на ухо:
– Ты такой бесстрашный! Не побоялся сказать Тринезу поперёк! Меня так возбуждает твоё бесстрашие!
– И меня! И меня тоже! Страшно возбуждает бесстрашие! – схватила меня за другую руку ещё одна девица.
– Отстань! – взвилась на неё первая.– Меня бесстрашие возбуждает страшнее!
– Не ссорьтесь, девочки! – начал было рисоваться я.– Моего бесстрашия за глаза хватит на двоих!
– А на троих? На троих хватит? – раздался сзади меня низкий протяжный голос. Я обернулся. За мною стояла ещё одна кокетка. Чтобы увидеть её лицо, мне пришлось поднять голову. Поверх нависающих огромных грудей на меня смотрело нечто волоокое.
– Э-э… право, не знаю…– пролепетал я.– Не уверен…
– Ну так мы прямо сейчас и проверим! – с этими словами великанша опустилась на колени и, накинув на голову подол моей хламиды, смачно лизнула мою щиколотку. Второй раз она лизнула чуть повыше, затем ещё повыше, ещё, и…
– Ы-ы-э-э-от это… это… Такого я… Девочки, все сюда! Бегом! Это надо видеть!
* * *
Я понуро выходил из «комнаты любви», провожаемый кислыми взглядами девиц, открыв ещё одну причину, по которой Посланник добровольно расстался со своим телом. Где-то около часа весь «трудовой коллектив» специального отделения трактира, применяя все мыслимые и немыслимые способы, абсолютно безуспешно пытался активировать моё сокровище. А так как всё происходило практически на виду у всех, то я ожидал, что сейчас со всех сторон посыплются насмешки, каждый посчитает необходимым пустить шпильку в мой адрес. Однако, к счастью для меня, всеобщее внимание привлекало совсем другое. Собеседник Асия разложил перед собой деревянную шкатулку, множество каких-то склянок и убеждал старика плюнуть в одну из них, на что тот категорически не соглашался.
– Дай, я! Есуча, дай мне! Я хочу! – возбуждённо приплясывал рядышком какой-то поддатый мужичок.
– Тебе, дружок, нельзя: ты уже вчера плевал. На каждого эта чудесная шкатулочка только единожды срабатывает.
В конце концов этому самому Есуче удалось убедить моего спутника, и тот плюнул в склянку, где плескалось немного какой-то жидкости. Есуча поболтал содержимое, посмотрел его на свет, почему-то крякнул, опустил сосуд в шкатулку, закрыл её. Потом накрыл ящичек широким куском материи, сделал над ним несколько пассов и, жестом профессионального иллюзиониста сдернув плат, откинул крышку. В шкатулке вместо склянки лежало сочное румяное яблоко, которое и было торжественно вручено Асию.
– Ай да Есуча! Ай да ловкач! – раздалось со всех сторон.– А ну-ка, давай ещё! Ещё!
– С превеликим удовольствием! Кто здесь ещё не пользовался волшебством моей шкатулки? Не хочешь попробовать, молодой человек? – обратился он ко мне.
А почему бы и нет? Запросто! Я от души плюнул в подставленную склянку. И тотчас же жидкость, содержащаяся в ней, зашипела, посинела, над горлышком появился белёсый дымок.
«Ёлы-палы! Да ведь это же тест! – дошло до меня, и где-то в области желудка зашевелился ледяной комок страха. – Этот тип под видом фокусов проверяет всех на наличие в слюне какого-то вещества! И я, похоже, влип! Чёрт его знает, что они тут делают с инфицированными: хорошо ещё, если просто изгоняют из города!»
– О-о… Этот синий цвет говорит о том, что чудо будет особенно удачным! – Есуча говорил весело, но в веселье этом я уловил нарочитость. Его голос чуть заметно дрожал. Дрожали и руки, держащие склянку.
На сей раз шкатулка явила на свет сразу четыре яблока, после чего «чудотворец» объявил, что на сегодня представление окончено. Народ вернулся к трапезе и возлияниям.
– Молодой человек! – торопливо зашептал мне на ухо Есуча.– По твоему виду можно понять, что ты догадался о том, что все эти манипуляции совершаются отнюдь не для потехи. Однако уверяю, бояться тебе совершенно нечего! Да, действительно, таким образом я давно и безрезультатно искал нужного мне человека. И вот, наконец, нашёл. И умоляю тебя пойти со мной. Это недалеко, всего через дом! У меня к тебе имеется предложение, приняв которое, ты не будешь знать нужды до конца своих дней – да продлят их Оба несчётно! – и будешь пользоваться уважением многих почтенных жителей Суродилы. А если ты сомневаешься в моей порядочности,– а это простительно, ты ведь видишь меня впервые – то можешь заручиться у почтенного трактирщика.
Я вопросительно посмотрел на Асия, который всё слышал.
– Что ж,– сказал тот,– не след уклоняться ищущему от путей, ему открывающихся. Заручимся словом трактирщика и отправимся искать неведомое.
– Нет, я схожу один. А вы с нашим другом Красным Лучником подождите моего возвращения,– решил всё-таки подстраховаться я. Есуча понимающе развёл руками.
* * *
Дом, в который меня привел Есуча, полностью соответствовал рекламе одного автомобильчика: внутри больше, чем снаружи. Его наземная часть играла роль прихожей очень больших апартаментов, которые язык не поворачивается назвать подвалом. Спустившись вниз, мы оказались в просторном коридоре с драпированными дорогой пурпурной материей стенами и высокими потолками, богато украшенными лепниной. По обе стороны, как в гостинице, тянулись длинные ряды дверей. Заканчивался коридор ещё одной дверью, огромной и резной, более похожей на церковные врата. Мы прошли вдоль всего коридора, и Есуча распахнул передо мной дверь слева от ворот.
Мы очутились в богато, но без излишеств обставленной комнате: стол, стулья, кровать. Есуча трижды хлопнул в ладоши, и тотчас же в комнату вошли две служанки: одна с большим подносом, уставленным разнокалиберными тарелками, тарелочками и тарелюшечками, а вторая – с маленьким, на котором стояли отливающие золотом кувшин и бокал. Женщины молча поставили всё на стол и удалились. И вот ведь парадокс человеческой натуры: буквально только что с превеликим наслаждением я поглощал куски пережаренного мяса, казавшиеся мне верхом кулинарного искусства, а сейчас жалел об этом, сетуя про себя на недостаток свободного места в моём желудке! Не знаю, как назывались и из чего были приготовлены эти блюда, но все они… если сказать «таяли во рту», значит, ничего не сказать. А вино! Да я такого в жизнях не пробовал! Ни в той, ни в этой!
Есуча ни к чему не прикасался, однако это совершенно не вызывало у меня никаких опасений. Он смотрел на меня так, как мать смотрит на своего нагулявшегося и оголодавшего сорванца.
– На вино не налегай. Тебе предстоит принять важное решение, которое может полностью изменить твою жизнь. Так что голову лучше иметь светлую,– посоветовал он. В это время откуда-то снаружи донеслись звуки флейты, и лицо его приобрело несколько озабоченное выражение.
– Хочу тебя предупредить. Обо всем, что ты сейчас увидишь, ты не должен никому рассказывать, иначе навлечешь на себя гнев весьма влиятельных людей. Я даже не требую с тебя клятвы молчания, ибо в противном случае за твою жизнь никто не даст и потёртого шестака.
Есуча сдвинул драпировку на стене. Между крупными блоками обнаружилась узкая горизонтальная щель, скорее всего, незаметная с другой стороны, через которую удобно просматривалось всё происходящее в зале, находящимся за большими вратами. Там собрались человек тридцать, исключительно мужчины и женщины различных возрастов, ни одного бепо. На каждом красовалась шапочка-маска, скрывающая волосы и верхнюю часть лица. И более из одежды – ничего. Все они в вольных позах сидели на пушистых коврах, расстеленных вокруг странного сооружения, более всего напомнившего мне голубятню, стоявшую у нас в глубине двора: небольшой домик на четырех красивых витых столбиках. К дверям «голубятни» поднималась широкая лестница-трап, покрытая ковровой дорожкой. Откуда-то раздавалась музыка, хотя самих музыкантов видно не было. Мелодия отдалённо напоминала те, что звучат в индийских фильмах. Вот в ней зазвучали торжественные ноты, и среди собравшихся возникло оживление, тотчас сменившееся почтительным молчанием. В зал, с трудом передвигая ноги, вступил очень толстый и оплывший старик в парчовом одеянии. Его появление встретил дружный, с придыханием в конце возглас «о-о-о!», будто бы вырвавшийся из одних уст.
– Лэд Понди-оди-тун,– шёпотом прокомментировал Есуча.
В тишине зала еле уловимо звучала флейта. Старик прошаркал к лестнице, с трудом, держась обеими руками за перила и преодолевая каждую ступеньку с правой ноги, поднялся по ней и скрылся за дверями «голубятни». Тотчас в зал вошла ещё одна обнажённая женщина с большим золотым подносом и, продефилировав по кругу, поставила его между четырьмя столбиками, точно по центру. Из домика послышалось кряхтение. Все присутствующие хором скопировали его, присовокупив в конце стон вожделения. Ещё несколько звуков, раздавшихся из недр «голубятни» и старательно воспроизведенных участниками этого мероприятия – и у меня исчезли всяческие сомнения: сооружение представляло собой ни что иное, как роскошный сортир, а люди вокруг с нетерпением ждали, когда старик опорожнит свой кишечник. И ждать им пришлось довольно долго. Но вот, наконец, свершилось: из дырки внизу сортира прямо на золотой поднос выпал кусок долгожданного… в общем, именно того, чего все с нетерпением дожидались.
– А-ах! – вырвался всеобщий восхищённый возглас. Всё та же женщина взяла поднос и стала обходить присутствующих. Тот, перед кем она останавливалась, склонялся над подносом и с жадностью вдыхал запах, для пущего эффекта подгоняя к своему лицу воздух ладонями. По-видимому, запах оказывал наркотическое действие, потому что нанюхавшийся приобретал вид человека, готового вот-вот чихнуть и в таком виде, только чуть покачиваясь, на длительное время входил в транс. Вскоре качались уже все. Музыка постепенно приобрела чёткий ритм. Покачивания синхронизировались и продолжались довольно долго. Зрелище уже начинало надоедать, как вдруг первая фаза воздействия этого, мягко говоря, необычного наркотика кончилась, и началась вторая, буйная. У нас бы сказали, началась оргия. Однако оргия как понятие подразумевает пьянство и блуд. Здесь же мужчины не обращали никакого внимания на женщин и наоборот, а всё внимание, всё вожделение было направлено на то, что лежало на подносе. Каждый стремился ухватить кусочек, размазать по своему телу, соскрести с соседа то, что успел намазать тот. Шум, визг, стоны, мелкие потасовки. Впрочем, это продолжалось недолго. Очень резко наступила третья стадия. Дальнейшее напоминало встречу Нового года в дурдоме, в отделении для тихих. Все были грязными и по-идиотски счастливыми. Каждый существовал сам по себе и не обращал ни малейшего внимания на остальных. Кто-то валялся на спине, размахивая в воздухе руками и ногами. Кто-то мелкими прыжочками передвигался по залу, изображая то ли зайчика, то ли тушканчика. Кто-то строил фигуры из своих пальцев, сосредоточенно разглядывая их и, судя по всему, улавливая в этом некий глубокий философский смысл.
– Так будет продолжаться около часа,– сказал Есуча и закрыл щель драпировкой.
– Зачем ты мне это показал? – спросил я.– Хочешь, чтобы я вступил добровольным членом в этот клуб любителей вони?
– Нет, и ещё раз нет. Первое «нет», потому что это общество избранных, сюда входят лишь немногие из числа очень уважаемых горожан. А второе «нет», потому что этот запах на тебя не действует, о чем свидетельствует посиневший раствор в склянке. Впрочем, как и на меня. Именно поэтому я – Главный Распорядитель КПЗ.
– Чего-чего распорядитель? – поразился я.
– Ка-Пе-Зе,– повторил он по буквам.– Комнаты Приятственных Запахов Дома Отдохновения. Хочу тебе кое о чем поведать. Все люди делятся на тех, на кого действует запах, коих подавляющее большинство, и остальных, на кого он не действует. Вторых ничтожно мало. Именно они, и только они могут этот запах создавать. К сожалению, лэд Понди-оди-тун очень стар. Он дряхлеет с каждым днём, всё меньше кушает, и, соответственно, всё реже собираются гости в Доме Отдохновения. Как ни грустно это говорить, но уже недалёк тот день, когда Оба призовут его на Высший Суд, и сердца достойных граждан Суродилы опечалятся. Поэтому я предлагаю тебе подготовиться к занятию этой почётной должности. Приняв моё предложение, ты из безвестного бродяги превратишься в уважаемого господина, получишь титул лэда. Послушай, как гордо звучит: лэд Вольф-оди-тун! До конца своих дней ты не будешь знать ни нужды, ни заботы. Десятки слуг будут стараться предугадать любое твоё желание. А обязанности твои, как понимаешь, будут естественны и необременительны. Ну, что скажешь?
– Скажу вот что: мне кажется, что ты что-то недоговариваешь. Один момент твоего повествования вызывает у меня сомнения. Ты сказал, что на тебя запах тоже не действует. Так почему бы тебе самому не стать лэдом Есуча-оди-тун, раз это так распрекрасно?
– Да, ты прав. Кое о чём я пока умолчал. Впрочем, об этом всё равно придётся говорить, так почему бы и не сейчас? Так вот, для того, чтобы содержимое твоей утробы приобрело необходимые, ценимые здесь качества, требуется соблюдение двух условий. Первое – употребление в пищу строго определённого набора продуктов. Впрочем, со здешними поварами это совершенно не угнетает. Тем более, что не возбраняется пить любые, в том числе и хмельные, напитки. Гораздо сложнее второе условие: абсолютное воздержание от любовных утех, для чего иссекаются некоторые части организма. А у меня семья: две жены, да третью собираюсь подсватать… Дети, опять же…
–…и поэтому ищешь кого-нибудь, кто за тебя подставит под нож эти самые части своего организма?
– Да. И говорю тебе об этом прямо. Но сам посуди: что взамен можешь получить ты, а что я? У тебя будет совершенно другая жизнь, лишённая страхов и каждодневных забот! А что приобретаю я? У меня всё есть. Я прибавляю только титул лэда, но при этом теряю свою семью. Согласись, обмен неравноценный.
– Надо подумать,– протянул я, умолчав о том, что предлагающиеся к иссекновению части этого тела давно, если не всегда, являлись лишь бесполезным придатком.
– Конечно, думай! Хоть сколько, хоть целый день! Хотя на твоём месте я бы… Но о чём тут говорить – каждому из нас определено Тем или Другим своё место! Эй, Касерен! – На зов вошёл плечистый паренёк, даже под просторной одеждой которого угадывался крутой рельеф мускулатуры.– Видишь этого господина?
Тот окинул взглядом мою фигурку и не удержался от жалостливой гримасы.
– Его зовут господин Вольф. Отныне он твой хозяин. От всех других обязанностей по дому ты освобождаешься.
Паренёк молча кивнул. На его лице отразилась кислая смесь из послушания и жалости к себе: надо же, быть слугой у такого урода!
– Слушайся его и, что самое главное, оберегай. Вскоре он станет новым лэдом-оди-тун нашего Дома,– Есуча говорил об этом как об уже безоговорочно решённом. И надо было видеть, как волшебно преобразилось лицо слуги. Всё! Отныне он меня обожал, был готов носить на руках и перегрызть горло любому, кто косо посмотрит в мою сторону.– Подожди своего нового хозяина в коридоре.
Касерен вышел, сияя от счастья и распирающего его чувства ответственности за доверенную ему миссию.
– Я думаю, мне пора вернуться в трактир.
– Зачем? – насторожился Есуча.
– Хотя бы для того, чтобы мои друзья не волновались. К тому же, если я и соглашусь, в чём пока до конца не уверен, у меня будет одно обязательное условие.
– Какое?
– Асий.
– Твой спутник? Мудрый старик. Признаться, я хотел поговорить с ним попозже и пригласить его на должность Хранителя Манускриптов Дома, ибо ныне библиотека до невозможности запущена и более похожа на склад, нежели на сокровищницу мудрости.
– Без меня бы он не согласился.
– Как и ты без него. Это радует. Ну что ж, ступай. И молю Обоих в надежде как можно быстрее вновь увидеть здесь и тебя, и его. Касерен проводит тебя.
Суродила,
ночь с 8 на 9 сатината 8855 года
Первое, что я увидел, перешагнув порог трактира,– желчное самодовольное лицо Тринеза, которое с левой стороны венчала огромная лиловая шишка.
– Вот он, хватай его! – завопил доносчик, и моё плечо будто зажали в тиски. Я оглянулся. Оказалось, что в этот раз Тринез пришёл не один, а привёл с собой стражника и ещё четырёх человек. Эти четверо, как-то зло прищуриваясь, вглядывались в моё лицо. Особенно злым показался мне один из них, лысина которого представляла собой огромный рубец, как будто в недавнем прошлом на нём вспыхнули и в момент сгорели все волосы. Из всей компании только держащий меня стражник оставался непробиваемо-спокойным. Глядя на него снизу вверх, я, несмотря на дрожь в коленях и холодок под ложечкой, почувствовал невольное восхищение. Это было что-то! Боевая машина десанта в образе человека! От него прямо-таки веяло непреодолимой мощью и смертью. Касерен, отважно бросившийся меня защищать, куклой отлетел к стене, получив короткий удар левой рукой, и остался лежать без движения, а равнодушное выражение на бородатом лице стражника не изменилось ни на миг.
– Ну что, узнаёшь обидчика? – спросил Тринез лысого.
– Как не узнать, узнал! Такого урода трудно забыть!
– Он, точно он,– закивали головами трое остальных.– Ни с кем эту образину спутать невозможно.
– Ну что, крысобакин сын, попался? – зашипел лысый мне в лицо и, похлопав себя по уродливой плеши, спросил.– Где же те роскошные кудри, которые должны были вырасти после применения твоего бальзама?! Смотри, гадёныш, что стало с моей головой! И за это я заплатил целый катим! Но я с тобой ещё не до конца рассчитался. Вот тебе!
С этими словами он плюнул мне в лицо: ещё один привет от слишком уж часто поминаемого мною Посланника. А лысый продолжал:
– Но окончательно рассчитавшимся с тобою я буду считать себя только тогда, когда собственными глазами увижу, как тебе на медленном огне отжарят левую ногу, как это положено за незаконное врачевание.
– А кроме незаконного врачевания этот мошенник обвиняется в принадлежности к привольным! И я сам, и трактирщик слышали, как он это собственноустно признал! – провозгласил Тринез.
Бледный трактирщик стоял за своей стойкой ни жив, ни мертв, опустив глаза. Понятно, что он подтвердит что угодно: куда ему деваться!
– Веди его в узилище,– приказал Тринез стражнику.– И вот этого прихвати! – указал он на Асия.
– Его-то за что? – возмутился я.
– А для проверки слуха! – съехидничал доносчик.
Всю дорогу до тюрьмы стражник прошагал молча, не обращая внимания на наши с Асием трепыхания. Казалось, он просто не замечает, что в каждой руке у него дёргается по человеку. Нам оставалось только семенить рядом: ощущение такое, словно случайно зацепился за паровоз. Наше незавидное положение усугублял ещё и гнусный Тринез, вприпрыжку бегущий следом и по очереди пинающий то меня, то Асия. В промежутках между грязными ругательствами в наш адрес он самодовольно бормотал:
– Обхитрить меня хотели! До начала войны до вас никому нет дела? Как бы не так! Всех мерзавцев привольных предписано уневоливать, не глядючи ни на ночь, ни на праздник. Так что вам дополнительная наука будет: назавтра война, после, как водится, три дня празднования чьей-нибудь победы, а на пятые сутки о вас, глядишь, и вспомнят, на довольствие поставят. Тухлую воду да гнилые лепёшки принесут. То-то обрадуетесь снеди!
В тюрьме стражник впихнул нас в камеру и, погремев ключами, закрыл на большой висячий замок. Ещё некоторое время покривлявшись перед заменяющей дверь решёткой, ушёл ненавистный Тринез, ехидно пожелав нам приятных сновидений.
Мы сидели на устилающей пол прелой соломе и сквозь решётку безучастно наблюдали за стражником. А тот, подкрепившись каким-то варевом из котелка, принялся за физические упражнения: принял упор лёжа, одну руку завёл за спину, а на другой стал отжиматься. Один, два, три… пятьдесят шесть, пятьдесят семь… девяносто два, девяносто три… Без устали, без малейшего напряжения, как автомат.
– Что нас ожидает, Асий? – спросил я.
– Судя по тому, что наговорил доносчик,– смертная казнь.
– Какая?
– От того зависит, в каковом настроении Строгий Судья пребывать будет. Добрым будет – лёгкую смерть назначит.
– Ни хрена себе, добренький. Послушай, Асий! А Есуча?! По его словам, он знаком со многими влиятельными людьми города. Может быть, он сможет нас вызволить?
– С чего бы ему о нас заботиться?
Я вкратце рассказал своему наставнику обо всём, что видел в Доме Отдохновения и о должностях, которые нам предложил занять Есуча.
– Невелика надёжа,– в сомнении покачал головой старик.– Ни разу не слыхивал о случае, когда привольного отпускали. Непременно всех казнили. Этот закон даже не от лад-лэда. Императорский закон…
– Но ведь я же не привольный!
– Ты в присутствии свидетеля признал, что не являешься ни чьим подданным. Сиречь, ты есть привольный. Трактирщик тебя выгораживать не станет. Кто ты ему? Себе дороже. А чтобы опровергнуть его и доносчика обвинение, надо на каждого, кто показывает против тебя, найти двоих, кто бы за тебя показал, да сверх того ещё одного. Итого пять. А чтобы снять обвинения в незаконном врачевании и того больше надобно: девять.
– Где ж мы их найдём?
– То-то и оно…
– Неужели надеяться не на что?
Асий задумчиво прищурился, глядя на всё ещё продолжающего отжиматься на одной руке охранника.
– Имеется у меня одна задумка,– сказал он.– Токмо слушайся меня безоговорочно, да выполняй всё, что тебе прикажу, безропотно. Согласен?
Я кивнул. Асий подошёл к решётке и обратился к стражнику:
– Усердно делаешь, служивый, но неверно. Ибо только тот труд хорош, что добрые плоды приносит.
Не прекращая своего занятия, тот повернул голову и недоумённо посмотрел на старика.
– Сей юноша покажет тебе, как надлежит делать,– продолжил Асий, после чего скомандовал мне не хуже того генерала.– Упал! Отжался!
Я не видел в этом смысла, однако же перечить не стал, как и договаривались. Принял упор лёжа. Р-раз… ручки дрожат, дыхание перехватывает, зубы стиснуты от напряжения. Д-два… трицепсы (или что там у меня вместо них?) ломит, вместо дыхания – судорожное кряхтение, по спине словно гиппопотам побегал, коленки приросли к полу – не оторвать. Тр… тр… труп! На третьем отжимании – уже труп! Ни рукой, ни ногой не пошевелить! А сверху – голос Асия: «Отжимайся! Я кому сказал? Нешто не понял? Отжимайся!» Ну, чисто сержант-сверхсрочник!
– Не могу… Устал!..
– Ты должен! Отжимайся!
– Нет, не могу. Я устал до невозможности. Не издевайся надо мной!
Тут я услышал рёв разгневанного тигра и, подняв голову, увидел, что стражник, вцепившись в решётку, яростно трясет её, с ненавистью глядя на меня. Я опешил: что случилось, в чём дело? За что он так на меня?
– Успокойся, сын мой, успокойся! – Асий произнес это негромко, но тот почему-то сразу стих.– Ты видишь, какое у этого человека прекрасное немощное тельце? Как мало в нём сил? Как мгновенно оно устаёт? (При этих словах стражник снова взревнул.) Ты хотел бы иметь его?
Со вздохами, похожими на судорожные всхлипы, наш цербер часто-часто закивал головой.
– А получится? – спросил он робко.
– Если нам удастся уговорить моего друга, то вне сомнений,– ответил Асий.
Ёлы-палы! Нечего сказать, хорош планчик! Подложить меня под эту озабоченную гору мышц, а самому в это время смыться! А я-то, я-то! Наставником его считал и другом! Уговорить они меня хотят! Как же! Уже бегу соглашаться! Да лучше уж смерть от топора, на виселице, на дыбе, где угодно – но не под этим бульдозером!
– Успокойся, друг мой! – услышал я голос Асия.– Что тебя так взволновало? Мне казалось, что ты готов пожертвовать своим телом…
– Ага, как же! Спешу, спотыкаясь и падая!..
–…в обмен на это, полное сил. Создавалось впечатление, что то тело, в котором ты находишься, тебя не совсем устраивает.
Ёк! Так это… Это совсем не… Ну я и балбес! Ну и кретин! Как я только мог так подумать про Асия!
– Прости, Асий. Я не то… Я неправильно тебя понял, наклеветал на тебя в мыслях своих. Прости! – я оглянулся: стражник стоял, прижавшись лицом к решетке, с видом напряженного ожидания. Казалось, он расплачется, если я откажусь.– Но, скажи на милость, зачем ему это тело? Почему он так хочет обладать им?
– Этот человек раньше служил в одном из отрядов Неутомимых, гвардии императора. В этих отрядах служат с младенческих лет. Туда отбирают отроков покрепче, потом с ними что-то делают – я не ведаю, что именно – и для них самым наивысшим наслаждением, многократно превосходящим все остальные, становится усталость.
– Свалиться от усталости – как это прекрасно! Как я мечтаю об этом, как давно со мной этого не происходило! – умильным голосом произнес стражник.
– Да, сие их всеобщая беда. Всё время занимаясь физическими упражнениями, годам к двадцати пяти они попросту теряют способность уставать, становясь злыми и раздражительными, неуправляемыми. Одни ищут смерти, другие сгорают во хмелю.
– А я? Вдруг я тоже стану искать смерти, взяв это тело?
– Думаю, что не станешь. Ощущение, к коему стремится Неутомимый, тебе неведомо и уже недостижимо. Так не ведающий опьянения не стремится его достичь.
– Ну что ж, давай попробуем.
– Согласился, согласился! – восторженно зашептал Неутомимый, который, как я понял, особым умом не отличался. И то сказать: везде, где учат качать мускулы и преподают искусство убивать, слишком умные никогда почётом не пользовались. От возбуждения он чуть не приплясывал и несколько раз ронял ключ, пытаясь попасть им в замочную скважину. И вдруг замялся.– А только вот… Как я…
– Что смущает тебя? – спросил его Асий.
– Так ведь… надо же где-то жить… что-то кушать… Не возьмут меня тогда больше в стражники-то, с таким-то телом…
– Об этом не печалься. Мы отведём тебя туда, где «у тебя будет совершенно другая жизнь, лишённая страхов и каждодневных забот»,– процитировал я Есучу.
Обмен телами произошёл как-то буднично и внешне очень просто. Асий потребовал два куска хлеба. Стражник, смущаясь, протянул надкусанную лепёшку, которую Асий переломил пополам. Порывшись в своем дорожном мешке, старик извлёк из него глиняную бутылочку, накапал из нее на каждый кусок по несколько бесцветных капель и, заставив нас полностью раздеться, уложил рядышком. С трудом сжевав кусок ставшей чрезвычайно горькой лепёшки, я отключился. В себя меня привёл звук, похожий на тот, что издаёт лопнувшая струна. Я открыл глаза и сел. Рядом со мной, так же, как и я, высовываясь из своего тела как из спального мешка, сидел Неутомимый. В своём внетелесном воплощении он явился таким, каким виделся себе в самых сокровенных мечтах: худой, бледный, немощный.
Мы только коротко кивнули друг другу и поменялись местами. Смешно, но, когда я сливался со своим новым, могучим телом, во мне возникло чувство сродни тому, которое я испытал, первый раз садясь за клавиатуру компьютера – радостное предчувствие новых, доселе недоступных возможностей. «Я здесь!» – мысленно произнес я, и сознание вновь померкло.
* * *
Очнулся я от того, что кто-то не слишком смело и не очень сильно, но весьма нахально пинал меня в бок, а знакомый противный голос нудно лез в уши:
– А ну вставай, бездельник! Нашёл, с кем спать, извращенец! Из-за твоей похоти чуть не сбежали два опасных преступника! Хорошо ещё, я вовремя подошёл! Вот сообщу обо всём лад-лэду, лишит он тебя своего покровительства!
Ещё не совсем очнувшись, я сел, сграбастал за грудки наклонившегося надо мной Тринеза и в раздражении отпихнул от себя. Как мне показалось, совсем не сильно, но, тем не менее, тот пронёсся сквозь весь тюремный коридор, влетел в открытую дверь камеры, впечатался головой в противоположную стенку и, изрядно оглушённый, тихонечко сполз на солому, где и остался сидеть, выпучив глаза и высунув язык. От произведённого нами шума очнулся и бывший стражник. Он сел и с блаженной улыбкой принялся нежно ощупывать вновь приобретённое тело. К нам подошёл Асий.
– Как звать тебя? – спросил он меня.
– Раньше звали Вольфом. Теперь – не знаю.
– А тебя? – спросил он моего соседа.
– Четыреста Двадцать Первый,– ответил тот.
– А человеческое имя у тебя есть? – продолжал спрашивать старик.
– Не знаю. Меня всегда так звали: Четыреста Двадцать Первый.
– Запомни хорошенько: отныне тебя зовут «господин Вольф»,– наставительно сказал я.– И всегда так звали. А в отряде Неутомимых ты никогда не служил. Если кто-нибудь узнает о нашем обмене, твое тело могут у тебя отобрать, не дав ничего взамен. И даже господину Есуче, к которому мы пойдём, этого знать не стоит.
Он быстро-быстро согласно закивал и тут же, перевернувшись, начал делать отжимания. Надо отдать должное его выносливости и стремлению достичь цели: при тех же самых физических параметрах он одолел десять отжиманий, после чего свалился с несказуемо блаженной физиономией.
Когда я уже заканчивал одеваться и пристегивал к бедру ножны кинжала, входная дверь распахнулась. В темницу ворвалась небольшая, человек из десяти, толпа чем попало вооружённых людей: самое «страшное» оружие – ржавый и зазубренный меч с отломанным кончиком. Возглавлял этот отряд Касерен, воинственно размахивая какой-то штуковиной, напоминающей нунчаки.
Мне ещё ни разу не приходилось драться более чем с одним человеком одновременно, но сейчас у меня была твёрдая уверенность: напади они – я справлюсь со всеми. Десяти секунд для этого за глаза хватит. А если осторожно, чтобы никого не покалечить, то пятнадцати. Однажды в прошлой жизни один мой приятель назначил мне встречу у себя дома, но, когда я пришёл, его не оказалось. Мама приятеля предложила мне подождать в его комнате. Он опоздал на три часа. Как я сердился на него тогда, и как благодарен сейчас! Дело в том, что от нечего делать я перелистал всю его богатую библиотеку по карате, кунг-фу, тхэквондо и иже с ними. Теперь всё это мгновенно вспомнилось и, наложившись на немалую боевую подготовку Четыреста Двадцать Первого, сделало меня, осмелюсь думать, одним из лучших рукопашных бойцов здешнего мира.
– Что ты с ним сделал, кровосос антурийский? – завопил Касерен, увидев распростёртое на полу уродливое тельце.
– Полегче на поворотах, уважаемый! Я тебя, как мне помнится, не оскорблял,– ответил я.– С твоим господином ничего страшного: утомился и отдыхает.
– Ты врёшь!
– Не веришь мне – спроси у почтенного старца,– я сделал жест в сторону Асия. Тот утвердительно кивнул.
– Коли так – твое счастье! А теперь защищайся!
– Зачем?
– Как зачем? – опешил Касерен.– Ты что, не понял? Мы пришли за ним.
– Тогда не теряйте времени, забирайте.
– К-как? Ты не будешь защищаться?
– Не буду,– подтвердил я и добавил.– Если нападать не станете.
– Да ты просто струсил! – скривил губы Касерен.
– Струсил,– послушно согласился я.
– Поня-ятно…– презрительно протянул он.– Тогда ещё вот что: мне очень не понравилось, как ты со мной обошёлся в трактире. Поэтому получай! – с этими словами он попытался огреть меня своим приспособлением. Зря он это сделал. Спустя мгновение Касерен сидел на полу с распухающим на глазах носом и, осоловело глядя на вращающиеся вокруг меня в пропеллерном темпе нунчаки, тупо соображал: как так могло случиться, что его собственное оружие его же и ударило.
– Ещё желающие есть? – поинтересовался я. Таковых не оказалось. Штурмующие опустили своё дрекольё и растерянно топтались, не зная, что делать дальше.
– Значит так,– распорядился я,– забирайте всех троих и ведите к господину Есуче. Всё понятно?
Те торопливо закивали. Асий подошёл ко мне и, положив руку на плечо, тихо сказал:
– Всё правильно, друг мой. Так будет лучше для всех нас. Отныне я бы стал для тебя обузой. Если я тебе понадоблюсь, ты знаешь, где меня найти. Прощай. Да ведут тебя Оба и твое Предназначение.
И он, не оборачиваясь, пошёл к выходу. Остальные наскоро одели бывшего Четыреста Двадцать Первого, подхватили его на руки и, поддерживая шатающегося Касерена, покинули тюрьму.
В наступившей тишине узилища послышался тихий шорох. Быстро обернувшись, я увидел, что пришедший в себя Тринез пытается на четвереньках пробраться к выходу. На его голове справа, почти симметрично первой, вздувалась ещё одна шишка.
– А ты куда, козлик? А ну, обратно! – прикрикнул я на него. Тринез с юркостью таракана шмыгнул обратно в камеру. Закрывая его на висячий замок, я не без злорадства приговаривал:
– Наука тебе будет: назавтра война, после, как водится, три дня празднования чьей-нибудь победы, а на пятый день о тебе, глядишь, и вспомнят, на довольствие поставят, тухлую воду да гнилые лепёшки принесут. То-то обрадуешься снеди!
Чтобы усугубить страдания этой подленькой душонки, я решил оставить ключ от камеры в зоне досягаемости, но… Длинный стержень ключа очень красиво намотался вокруг одного из прутьев решетки. Сможет размотать обратно – его счастье!
Заперев доносчика, я вышел на улицу и присел на крыльцо тюрьмы. Светало. За всеми этими приключениями ночь пролетела незаметно. В тишине городских улиц до моего слуха донеслось цоканье копыт по булыжнику. Звук в предутренние часы слышен далеко, а потому всадник выехал из-за угла только минут через пять. Уже издали по неясному силуэту я узнал Красного Лучника. Он направился прямиком ко мне и, остановив рика в нескольких шагах от крыльца, произнёс:
– Знаешь ли ты меня?
– Пусть Оба даруют тебе долгие дни, Красный Лучник! Кто ж не знает тебя в славном городе Суродиле! – ответил я. Если его и задел мой ненавязчивый урок вежливости, внешне он этого никак не выдал.
– Хотел бы и я пожелать тебе долгих дней,– продолжил он,– но, боюсь, этого не случится, если не отпустишь старика и убогого, которых привёл сюда вечером.
– Кто они тебе? – спросил я.
– Не важно. Это хорошие люди, и я хочу, чтобы ты их освободил!
– Не могу, и не проси!
– Я не прошу, я приказываю,– вслед за этими словами Красный Лучник выхватил из седельных сумок лук и стрелу, натянул тетиву и нацелился мне в грудь. Сделал это он настолько сноровисто, что все действия показались одним движением.
– Это невозможно…– я нарочито игнорировал наставленное на меня оружие.
Басовито пропела тетива, и знакомая красная змейка устремилась к моему сердцу с неуёмной жаждой крови. Я увидел, как она успела повернуться пару раз, сверкнув яркой киноварью в первом луче показавшегося над крышами солнца, и перехватил стрелу сантиметрах в десяти от своей груди. Несколько мгновений стрела, зажатая в кулаке, ещё вибрировала, потом успокоилась. Я беззаботно почесал ею затылок и продолжил:
–…потому что их там нет.
– Лжёшь…– сказал он неуверенно, ошарашено глядя на стрелу в моих руках.
– Проверь! – предложил я ему, указав стрелой, как указкой, на дверь тюрьмы. Он спрыгнул с рика, шлёпнул его ладонью по шее и, сказав ему «Посторожи-ка, Огонь, этого… ловкача!», прошёл внутрь. Рик, наставив на меня свои грозные рога, стал молча и медленно приближаться. Я спокойно посмотрел ему в глаза, и тут произошло то, что очень трудно описать словами, имеющимся в нашем лексиконе. Каким-то доселе неизвестным способом я ПОЧУВСТВОВАЛ животное, а после этого ОТКРЫЛСЯ ему.
* * *
Я ласково гладил сурового Огня по морде, а он, играясь как жеребёнок, пытался ухватить меня губами за воротник. Красного Лучника, в полнейшем удивлении вышедшего обратно, эта картинка окончательно добила, и он опустился на ступеньки рядом со мной.
– Где они? – спросил он немного погодя.
– В безопасности,– ответил я.
– А где именно?
– Чем меньше людей об этом знает, тем в большей безопасности эти люди,– сказал я и, возвращая ему стрелу, добавил.– Ты мой должник
– Я твой должник,– кивнул тот.
– Как ты понимаешь, мне нельзя оставаться в Суродиле. Я бы хотел наняться охранником в караван, который сегодня утром отправляется в Мойилет. Ты можешь дать поручительство начальнику каравана?
– Могу.
ГЛАВА 3.
ИМПЕРАТОРСКАЯ ОХОТА
Дорога на Мойилет,
10 сатината – 16 кумината 8855 года
Как оказалось, караван-лэд Колт принял бы меня с радостью даже без поручительства Красного Лучника. Он испытывал существенный дефицит кадров: трое из нанятых им охранников оказались ярыми фанатами военных матчей и, заслышав о предстоящей баталии, остались в Суродиле, не прельстившись даже на солидную прибавку к оплате. Любитель пофилософствовать и порассказать о своей богатой событиями жизни, Колт в моем лице обрёл не только недостающую штатную единицу, но и внимательного слушателя. Его байки служили для меня обширнейшей кладовой, из которой я черпал знания о местных нравах. Конечно, многое мне уже поведал Асий. Но разве можно сравнить рассказы старца, хотя и мудрого, но знающего о кипучей стороне жизни лишь понаслышке, и того, кто не представляет свое существование без приключений и авантюр.
– Мойилет – это только пригород столицы,– рассказывал Колт, беспечно развалившись под тентом в качающейся повозке,– а сам Суонар расположен в громадном каньоне, из которого есть только один выход, да и тот перегорожен Большой Стеной. Впрочем, стену ты сам увидишь. А вот Суонар тебе увидеть не суждено: туда простой люд не пускают. Живут там только Мечпредержащие и те, кого они набрали себе в слуги да в имперское войско. А что касается самого Мойилета, то это самый дурной городишка из всех, что я знаю: ни одного мастерового, даже рика перековать негде. Всё сплошь чиновники, купчики, трактирщики…
Караван, состоящий из одиннадцати запряжённых волами повозок, без особой спешки двигался в сторону Мойилета. Дорога пролегала по океанскому побережью, то петляя между небольших скал, то ныряя в густые тропические рощицы, где среди листьев буйной растительности то и дело мелькали яркие птахи. Не слишком часто встречающиеся на пути дрогоуты мало походили на те, что я видел на Божьей Столешнице: крепостных стен вокруг поселения здесь не возводили. Справа что-то тихо бормотал океан – Полуденное Море. Беспрестанный мерный шум прибоя стал привычным и оттого почти незаметным. Непрекращающийся лёгкий бриз давным-давно сдул с наезженной дороги всю пыль и овевал нас ласковой прохладой. Слева вдали тянулась нескончаемая скальная стена с ровной, словно отрезанной по линейке вершиной. Высоту этого массива с большого расстояния определить трудно, и я поинтересовался об этом у Колта.
– Да, пожалуй что, поболее силя ввысь-то будет,– ответил он.
– Судя по виду, наверху находится большое плато,– заметил я.
– Большое? Не то слово… Оно огромное! Называется Плато Синих Псов. Люди сказывают, что там бескрайняя каменная пустыня. Но, взаправду сказать, самому мне не доводилось встречать ни одного человека, который бы там побывал: плато неприступно.
– А откуда такое название?
– Травят байки, что раньше там жили большие стаи сипсов, Синих Псов. Большие были, умные. Кое-кто считает, что даже умнее риков.
– А почему «были»?
– Говорят, их всех съели огнедышащие драконы.
– Драконы? Да ещё огнедышащие? Разве они существуют? Я думал, это только сказки.
– Какая там сказка! Одного я своими глазами видел! Правда, слава Обоим, очень издалека. Летит по небу этакая туша огроменнейшая, хвост предлиннющий. А ревёт-то уж как – на многие сили окрест слышно!
– А ты его видел, часом, не из кабака возращаясь? – поддел я его.
– Эх, молодёжь, молодёжь! – укоризненно покачал он головой.– Никому на слово не верите, да всё ищете, как бы старших на смех поднять. А впрочем, и старики не лучше. Как-то схлестнулся я с одним в споре, тоже про драконов, так тот тоже с пеной у рта доказывал, что их нет и не было никогда.
«Не может,– кричит,– быть такого, чтобы тварь живая огонь изрыгала!»
«Да запросто! – отвечаю ему.– Вот сам, к примеру, нажрись от пуза, а потом рыгни на свечку газом желудочным – увидишь, какой факел получится!»
«Так что ж, по-твоему,– ехидничает он,– драконы со свечками бегают?»
А я спокойно так отвечаю: «Нет, свечки тут совсем не нужны. Слыхал что-нибудь про животных-молниеносцев? Скат, например, морской? Вот и тут так же: рыгает он горючим газом, а в это самое время у него искра меж зубов проскакивает. Вот тебе и факел!»
«А что ж тогда,– не унимается дедок,– до сих пор ни одного скелета дракона никто не нашёл?»
«Да и это,– говорю,– объяснить просто. Первое – живут они шибко долго, а потому и помирают редко. А второе – нет у них скелета, потому как и не животные они вовсе, а насекомые преогромные и только наружный панцирь имеют. Мёртвые кости – они не нужны никому, потому и валяются годами да столетиями. А насекомишные драконовские покровы растаскиваются их меньшими собратьями, чтобы было им из чего свои маленькие панцирьки мастерить».
Тот и возразить-то более ничего не смог! Вот такой вот вышел у нас спор научный. А ты говоришь – сказки… В мире, Ланс, в отличие от твоей Икорики, много есть чего интересного,– Колт снисходительно похлопал по моему колену.
Для того чтобы оправдать мои возможные попадания впросак, я сочинил себе подходящую легенду. Согласно ей я, Ланс из Икорики (это самый отдалённый из известных мне дрогоутов), младший сын тамошнего лэда, сбежал от папаши, сохи и навоза в поисках приключений и своей удачи. Вести себя приходилось соответственно, изображая простодушного деревенщину, что вызывало многочисленные подначки со стороны моих сотоварищей. Впрочем, только лишь дружескими подначками не обошлось.
Однажды на вечернем привале самый задиристый охранник по имени Арри, сладко потянувшись, сказал так, чтобы все слышали:
– Что-то я сегодня притомился! Придётся тебе, Ланс, нынче за меня ночью покараулить. Слышишь, суслик?
«Та-ак! На «вшивость» проверяет»,– понял я, а вслух спросил:
– Потому что ты, видимо, «дед» Советской Армии?
– Что? Какой дед? Какой армии? – оторопел тот. Надо сказать, что на Ланеле отцом называют только того, кто родил мальчика, и это очень почётно. Иметь внука и быть дедом почётно дважды.– Да я ещё и не отец!
– Так ведь можешь им и не стать, если будешь плохо себя вести: я тебе кое-что оторву.
Под дружный гогот караванщиков побагровевший от гнева Арри вскочил и ринулся на меня. Я даже вставать ему навстречу не стал, и, когда его кулак после залихватского замаха уже приближался к моему уху, резко откинулся назад. Холостой удар привёл Арри в состояние неустойчивого равновесия. Поймав его за плечо, я крутанул его вниз и от себя, одновременно сделав ногой подсечку. Совершив в воздухе полный оборот, он упал на землю.
– Убедительно,– сказал он, поднимаясь и отряхиваясь. Он выпрямился и достал из ножен кинжал. Решив, что дело принимает более серьёзный оборот, я тоже встал и замер, внимательно следя за Арри. Но тот взял кинжал за лезвие и оглядел остальных охранников. Те утвердительно закивали, средь них прошёл одобрительный говорок. Арри слегка ударил меня рукояткой по груди и произнёс:
– Сим признаю тебя равным среди равных. На равных хлеб, на равных кров, на равных кровь.
Затем, обняв меня, как полагается по традиции, прошептал мне на ухо:
– А ты не так прост, как хочешь казаться. Драться тебя в твоём дрогоуте научили?
Больше меня никто задирать не пытался, даже подначки прекратились: меня приняли в ряды своих. Попыток нападений на караван никто не предпринимал, и дальнейшее путешествие прошло почти в полной идиллии. Лишь только одна встреча оставила после себя гнетущее впечатление.
По пути в столицу караван догнал колонну уныло бредущих людей, человек полтораста. За колонной следовало несколько тяжело гружёных повозок. Охраняли всё это две дюжины вооружённых до зубов верховых стражников. У каждого из них к седлу был приторочен круглый щит, на котором чёрной краской был изображён взъерошенный, растопыривший крылья ворон.
– Кто это? – спросил я Колта, глядя на измученные лица еле передвигающих ноги людей.
– «Вороньё»,– негромко ответил он.– Имперские конвойно-карательные отряды.
– А люди в колонне?
– Большей частью – наложные.
– Что значит «наложные»?
– Каждый лад-лэд платит ежегодный налог императору: деньги, продукты, руды. А, кроме того, ладство обязано поставлять установленное число работников на императорские копи.
– На какое время?
– Почему – «на время»? Навсегда…– пожал плечами Колт.
– Так ведь это же пожизненная каторга! Почему б не посылать туда преступников?
– Здесь и преступники есть: мелкие воришки, нарушители порядка. Но основная часть – должники.
– За долги – на пожизненную каторгу?!
– Конечно. Не казнить же их как убийц и привольных. Поэтому милостью императора Строгий Судья и назначает им рудничные работы.
– У императора довольно своеобразные понятия о милости,– зло проворчал я.– То есть, они понимают, что у них нет никакой надежды? Однако они не скованы, не связаны. Почему они не разбегутся?
– Есть узы гораздо более сильные, нежели верёвки и железо: страх. Рассказывают, что у стражников в обычае в самом начале пути подстроить побег одному из каторжников. Затем его ловят и на виду у остальных подвергают изощрённым пыткам, а после сажают на кол. Больше никто бежать не пытается.
Я полез в свою котомку, намереваясь поделиться с невольниками провизией.
– Остановись! – перехватил мою руку Колт.– С ума сошёл? Хочешь пополнить их ряды?
– За что? За кусок хлеба? – удивился и возмутился я.
– Бывает, достаточно и меньшей провинности. Не все выдерживают дорогу, многие умирают. Но до места всегда доходит столько людей, сколько указано в сопроводительной грамоте: от этого зависит плата конвоирам. Если ты окажешься в их рядах, бесполезно будет доказывать свою невиновность. Селения пустеют, едва лишь приближается этап.
На узкой дороге разъехаться могут только всадники, поэтому несколько часов мы медленно двигались в хвосте этой колонны, то и дело ловя на себе хищные взгляды стражников. Лишь только тогда, когда стража решила устроить привал, Колт поторопился проехать вперёд, и при этом долго с умильной улыбкой раскланивался с конвой-лэдом, начальником охраны.
Из задумчивости меня вывел вопрос Колта:
– У тебя что, среди знакомых каторжники имеются?
– С чего ты взял?
– А откуда эту песню знаешь?
– Какую?
– Ту, что ты сейчас пел.
– Разве я что-то пел?
– Ну да! «А ну-ка, парень, подними повыше ворот,\ Подними повыше ворот и держись.\ Чёрный ворон, чёрный ворон, чёрный ворон\ Искалечил мою маленькую жизнь…»– напел Колт.
– Нет, Колт, знакомых каторжников у меня нет. А песню в застенках не удержишь.
– Это точно,– вздохнул караван-лэд.
Мойилет,
17 кумината 8855 года
Мойилет располагается на неширокой, чуть больше километра (никак не могу привыкнуть к местной системе мер!) прибрежной полосе, упираясь одним своим краем в песчаный пляж, а другим – в высокие отвесные скалы плато Синих Псов. Только в одном месте в сплошной массе базальта виднеется полукилометровая щель, перегороженная поистине циклопической стеной. Издалека кажется, что она вырезана из целой скалы, а после тщательно отшлифована. Лишь вблизи резкие изменения текстуры камня по местам соединений вырисовывают многометоровые блоки, из которых она сложена. В зазор между двумя соседними блоками вряд ли можно засунуть даже очень тонкое лезвие ножа.
В эту стену и упиралась дорога. Просто доходила до неё и обрывалась. Однако, как только караван приблизился, один из блоков чуть дрогнул, затем почти бесшумно подался назад. После, изменив под прямым углом направление движения, он ушёл вбок, в толщу стены, открыв нашему взгляду широкие рельсы, по которым двигался, и длинный тоннель с частыми бойницами по обе стороны. Тот, кто вздумал бы напасть на цитадель и каким-нибудь чудом умудрился пробить пятиметровую плиту ворот, оказался бы под перекрестным обстрелом. И хотя ни одного стражника в зоне видимости не наблюдалось, мы не сомневались, что находимся под самым пристальным наблюдением.
Колт выдал охранникам четверть причитающегося заработка и наказал ждать его здесь же через двое суток: внутри крепости караван в охране не нуждался. Два дня нам предоставлялись для отдыха, который,как просветил меня Арри, традиционно выражался в буйном загуле в трактире «Дует ветер», куда вся наша компания и отправилась незамедлительно, весело галдя и позванивая полученными макатимами.
Трактир, забитый посетителями, гудел от разговоров, криков и песен. Несмотря на то, что столов в большом зале стояло много, все они уже были заняты либо местными жителями, либо такими же охранниками, прибывшими с караванами из других городов. Выбрав стол, за которым сидела наименее суровая и наиболее пьяная компания, суродильцы направились к нему. После короткой словесной перепалки и нескольких зуботычин сидевшие там ретировались, а вновь прибывшие весело оккупировали стол, требуя от прислуги «самой лучшей жрачки и самого крепкого пива».
Я сидел вместе со всеми, ел и пил. Удивляло то, что меня совсем не брал хмель в отличие от моих собутыльников, которые уже в скором времени опьянели до стадии «ты меня уважаешь?»
Компании пьяных, не особо загруженных интеллектом мужиков мало отличаются, будь то на Земле или на Ланеле. Единственную разницу я заметил в том, что в разговорах отсутствовала тема «за баб». При здешнем многократном численном перевесе особей женского пола эта тема вообще считалась недостойной «компании крепких ребят». А если принимать на веру все россказни, которые я здесь услышал, то получалось, что я сижу с такими крутыми парнями, которым герои Сталлоне и Шварценегера не достойны пиво подносить. По словам моих сотоварищей, дрались они, как правило, в одиночку против троих-четверых, а если против одного, то непременно такого, который на голову выше, в плечах в два раза шире, кулаки – с тыкву. Рассказы отличались только тем, куда ударил сначала, а куда – потом. Мне стало скучно слушать эти байки. От нечего делать я принялся рассматривать присутствующих и встретился взглядом с человеком в синем военном мундире. Потягивая пиво, он, прищурившись, внимательно смотрел на меня поверх кружки. Несмотря на тесноту в заведении, места по обе стороны от него оставались свободными. Во взгляде незнакомца ощущалась агрессия.
– Арри,– спросил я сидящего рядом охранника,– не знаешь, кто это такой на меня уж больно внимательно смотрит?
– Это? У-у, п-парень…– ответил он мне нетрезвым шопотом.– Моли Обоих, чтобы он заинтр-свался кем-нибудь другим. На этом бугае форма полудюженника императорской гвардии, Н-неутомимых. Ты знашь, у нас пд-бралась неплохая компания, но в драке против него одного… эт… ни‑и! Полушки не поставлю!
Слова Арри напугать меня не смогли, но призадуматься заставили. Четыреста Двадцать Первый, чьим телом я сейчас обладал, тоже служил в отряде Неутомимых. Вероятнее всего, напротив сейчас сидит один из его бывших знакомцев. Как поступить, если он вдруг захочет поговорить со мной? Прикинуться потерявшим память? Уверять его, что он обознался? Или вступить в разговор, надеясь, что кривая вывезет? Размышляя, я почти машинально продолжал пить пиво, как вдруг почувствовал, что более вливать мне его некуда. Я вновь легонько толкнул Арри.
– Слышь, а где здесь это… куда император пешком ходит?
– Император?.. Пешком?.. Куда это он?.. Зачем?..– попытался он сконцентрировать на мне разбегающийся недоуменный взгляд.
Пришлось объяснить более доходчиво.
– А-а… С-сразу бы так сказал. Вон там, во дворе,– махнул он рукой на заднюю дверь.– Как выйдешь, направо… или налево…
На улице почти стемнело. Я обшарил весь двор, но не нашёл ничего похожего на то небольшое строение, которое искал. По-видимому, слова Арри следовало понимать буквально: вышел и… хоть направо, хоть налево.
Когда я возвращался назад, дверь передо мной распахнулась. В ней, занимая атлетической фигурой весь проём и загораживая мне вход, стоял тот самый полудюженник.
– Ну, вот и встретились, Четыреста Двадцать Первый,– насмешливо произнёс он, глядя мне в глаза.– Недолго же ты скрывался!
Тотчас откуда-то с боков, словно материализовавшись из сумрака, вышли и стали чуть позади меня ещё два человека, по комплекции не уступающие первому.
– Кто вы такие? – спросил я, примериваясь, как бы лучше с ними справиться и с кого начать.
– Не корчи из себя идиота большего, чем ты есть на самом деле! И расслабься: у тебя такой игрушки нет,– при этих словах все трое отработанным молниеносным движением выхватили и наставили на меня… пистолеты.– Свяжи его, Четыреста Тринадцатый!
Вряд ли кто-нибудь сможет попенять мне на то, что я не сопротивлялся. Три ствола в упор, да ещё в руках людей, которые, судя по всему, умеют обращаться с оружием, не оставляли ни малейшего шанса. А ещё к этому можно добавить и ту оторопь, которая меня взяла при виде невесть откуда взявшегося здесь, в дремучем средневековье, среди алебард и арбалетов, огнестрельного оружия. Пока Четыреста Тринадцатый – судя по «имени», тоже бывший мой сослуживец – скручивал мне за спиной руки, я мысленно пролистал «Энциклопедию стрелкового оружия»: предъявленные мне пистолеты в ней не значились, хотя внешне очень напоминали итальянскую «beretta 92 SBS special».
– Завязать ему глаза, Четыреста Двадцать Третий? – спросил Четыреста Тринадцатый.
– А какой смысл? Он не хуже тебя дорогу знает! – ответил тот.
– По Предписанию положено!
– Ну, раз положено, так завязывай. Слышь, Четыреста Двадцать Первый, может, уважишь бывших соратников, сразу, без допроса скажешь, где Камень Ол? И нам хорошо, и тебе не мучиться.
– Я ничего не знаю ни о каком камне,– ответил я и тут же получил удар в лицо.
– А сейчас? Не вспоминается?
– Я ничего не знаю…
– Да брось ты время терять,– сказал один из Неутомимых.– Будто Четыреста Двадцать Первого не знаешь: если что себе в башку втемяшил… Пускай им спецы займутся.
Мне завязали глаза и куда-то повели. Я запоминал дорогу: считал шаги и отмечал повороты. Минут десять мы шли по городским улицам, после чего остановились, и я услышал стук, по-видимому, условный: тук, тук-тук-тук, тук.
– Кого Оба послали? – раздался равнодушный вопрос.
– Тех, кто бережёт вместе с ними,– ответил Четыреста Двадцать Третий.– Отворяй живее!
Меня завели в дом, потом заставили спуститься довольно глубоко вниз по железной винтовой лестнице. Затем, судя по ощущаемой сырости и звонкому эху шагов, мы долго шли по тоннелю, который окончился ведущей вверх каменной лестницей. Поднявшись по ней, все остановились. Загремели засовы.
– Кого ведёте? – спросил новый голос.
– Не твоё дело! Заткнись и открывай камеру!
Меня куда-то впихнули. Сзади громыхнула, закрываясь, дверь. С трудом освободившись от профессионально завязанных пут, я снял с глаз повязку, но всё равно ничего не увидел: тьма стояла кромешнейшая. Крохотная, менее, чем в размах рук, квадратная камера. Под руками прощупывались лишь гладкий камень без единого шва да массивная железная дверь с большими заклёпками. Деться некуда, помощи ждать не от кого. Оставалось только ждать и размышлять о новом сюрпризе, который мне подбросило очередное тело. Итак, Четыреста Двадцать Первый спёр у своих бывших сослуживцев какую-то драгоценность, а расплачиваться за это должен… отгадайте с трёх раз, кто?
Тюрьма в Суонаре,
18 кумината 8855 года
– Это очень странно… Очень странно, господин атак-гроссер, но он действительно ничего не помнит! – человек в синем комбинезоне отлеплял от моего тела какие-то датчики, которые перед допросом наклеил во всевозможных местах.– На слова «Камень Ол» не возникает абсолютно никаких ассоциаций, как будто он слышит о нём впервые. И вообще, чёткие воспоминания ограничиваются последним месяцем, а дальше идёт полнейший бред: он представляет себя каким-то хилым уродом. Скорее всего, нервный срыв на почве «ломки», последствия нейроперекоммутации. Фантомные воспоминания, подавившие реальные. Все нормальные люди мечтают стать здоровыми и сильными, а этот…
Говоривший нимало не заботился тем, что я его слышу. Доклад его предназначался кому-то, кто стоял за креслом, в котором меня намертво зафиксировали хитроумными зажимами. Перед допросом довольно бойкий старичок с бегающими глазками вкатил мне в вену инъекцию какой-то розовой жидкости, после чего я впал в состояние полупрострации.
«Так вот он…– медленно, спотыкаясь и качаясь, плыли мысли в голове,– секрет Неутомимых… В одном слове… «Нейропе…рекоммута…ция». Меняют в мозге… зону усталости и зону удовольствия – и готов… культурист-фанатик… Чертовски, поди… сложная операция…»
Тот, кого назвали атак-гроссером,– высокий сухопарый блондин, облачённый в парадный малиновый мундир с обилием золотого шитья – прошёлся, стал напротив кресла, и его худое холёное лицо скривила недовольная гримаса. Он взглянул на меня как на что-то мерзкое, на что приходится смотреть исключительно по долгу службы. Моё внимание привлек сверкнувший серебром в электрическом свете ноготь на большом пальце его правой руки.
– Досадно! Император будет в гневе,– произнес он и повернулся, намереваясь уйти.
– Господин атак-гроссер! – поспешил окликнуть его человек в комбинезоне.
– Что ещё? – вопросительно приподнял бровь тот.
– А с этим… Что прикажете?
– Больше не потребуется,– несмотря на будничность этих слов, я понял, что они означают смертный приговор. Настроение от этого у меня не улучшилось. За несколько проведённых здесь часов я убедился, что местные тюремщики – экстра-профессионалы. Не то, что убежать – лишнего движения сделать невозможно: не помогают ни большая физическая сила, ни боевые искусства.
– Господин атак-гроссер, осмелюсь доложить! – раздался за моей спиной голос кого-то третьего.
– Что ещё?
– Осмелюсь доложить,– повторил тот же голос,– что у нас некомплект «тушканчиков».
– Ты же докладывал, что их семеро?
– Так точно! Но…
– Что значит «но»?! – вскипел офицер.
– «Тушканчик» номер четыре – почти старик. На охоте он не протянет и часа. А этот – из Неутомимых, имеет боевую подготовку…
Атак-гроссер окинул меня оценивающим взглядом, кивнул своим мыслям, и коротко бросил:
– В «зверинец»!
* * *
По гулким, не имеющим окон сводчатым коридорам трое Неутомимых вели меня в «зверинец»: один впереди, двое, с короткими автоматами наизготовку, на несколько шагов сзади. Конструкция оружия была мне незнакома, но по внешнему виду оно очень напоминало израильские «узи». Тому, что на планете есть и автоматическое оружие, я уже не удивился. Да и не то состояние, чтобы удивляться: кандалы, звенящие на руках и ногах, мешали идти, от воздействия наркотика во всех мышцах ощущалась невероятная слабость, перед глазами всё плыло.
– Стоять! – раздалась команда. Передний конвойный отомкнул металлическую дверь камеры и крикнул внутрь:
– Номер четыре, выходи!
Из камеры понуро, держа руки за головой, вышел худой мужчина преклонных лет, почти старик. Охранник схватил его за плечо и отпихнул в сторону.
– Заходи! – обратился он ко мне.– Теперь номер четыре – это ты!
В тесной камере, так же, как и коридор, не имеющей окон, освещённой лишь тусклым, забранным в частую решётку электрическим светильником, кроме меня находились ещё шесть человек, одетые в одинаковые серые штаны и куртки: три мужчины, две молодые женщины и одно бепо.
– Да хранят вас Оба…– пробормотал я приветствие и, гремя железом, без сил опустился на пол. Тотчас двое мужчин бросились ко мне и помогли добраться до топчана. Лишь только моя голова коснулась его жёсткой поверхности, я тут же провалился в глубокое беспамятство.
Тюрьма в Суонаре,
20 кумината 8855 года
Очнувшись, я ещё некоторое время продолжал неподвижно лежать с закрытыми глазами: действие наркотика кончилось, но ощущения после него остались самые пакостные.
– Всё ещё спит,– раздался женский голос.– Уже двое суток…
– Пускай поспит,– произнёс один из мужчин.– Видимо, ему здорово досталось, якорь им под ребро.
– Так ведь времени почти не осталось! Представляешь, что будет, если его разбудят перед самой охотой? Надо его хоть немного подготовить.
Я с трудом пошевелился и попросил: «Пить!» С губ сорвалось только «п-ть!», но меня поняли и поднесли деревянную кружку. Я сел, с жадностью выпил почти всю отдающую затхлостью воду. Немного оставшейся в кружке воды я плеснул на ладонь и протёр лицо. Чуть-чуть, самую малость, но всё же полегчало.