Читать онлайн Город мёртвых птиц бесплатно

Город мёртвых птиц

– Ну и как мы прибудем в город? – спросила Астонция, с тревогой рассматривая стаю ворон, пролетавшую за окном кареты. – Как нормальные люди, с главного входа или же эпично свалимся им на голову, выкинув какой-нибудь трюк?

– Делай, как хочешь! – возведя глаза к небу – а точнее к крыше экипажа – пожал плечами мистер Шварцзиле.

– Я в любом случае сделаю, как захочу, вне зависимости от твоего мнения, но мне всë же интересно его узнать!

– Давай хотя бы на этот раз по-приличному, майн либер!

– О Великая Тэрке, ты скучнеешь на глазах, Арчи! – вздохнула Астонция. – Смотри, как бы я от тебя не избавилась, пресытившись столь унылым обществом! Пора бы повеселеть! И, знаешь ли, я всë-таки хочу по-неприличному!

Шварцзиле изобразил кривую улыбку на сероватом лице и отвернулся к окну. А чего же ещë можно было ждать от этой несносной девчонки?

Все в Локшере только и говорили, что о новом члене их славного сообщества – мистере Шварцзиле. Примечательно, что, хотя, в сущности, никто ничего о нём не знал, рассказывали очень и очень многое.

Был он то ли немцем по рождению, то ли просто немецкого происхождения, а сам исторической родины и в глаза не видел. Рассказывали: он страшный мот и способен проиграть в одну ночь целое состояние. Другие же утверждали: Шварцзиле одной ногой стоит на пороге работного дома и именно поэтому переехал в провинцию. Странным было также то обстоятельство, что загадочный иностранец, проигнорировав сдающиеся в аренду дома, выкупил полуразвалившуюся готическую часовню, в которой, по слухам, некогда совершила самоубийство графиня, чьей фамилии никто уже и не помнил.

Вызывала вопросы и спутница мистера Шварцзиле, привезшая с собой – опять же по слухам – пять больших сундуков, набитых исключительно куклами. Никто точно не знал, кем же приходилась джентльмену юная мисс Дульсемори: то ли племянницей, то ли сиротой-воспитанницей, то ли внебрачной дочерью. Высказывались разного рода предположения.

Боюсь, я вынуждена разочаровать и жителей славного города Локшера, и славных читателей сей истории: в мистере Шварцзиле, по крайней мере, при поверхностном знакомстве, не обнаруживалось ни грамма загадки. Людей, как он, свет проглатывал, пережёвывал, а иногда и выплёвывал, сотнями за сезон. Но, повторюсь, такое впечатление складывалось лишь при поверхностном знакомстве. А до более близких отношений с Арчибальдом Шварцзиле нам ещë ой как далеко!

Единственная важная и бросающаяся в глаза его особенность – шестой палец на левой руке, поселивший суеверный страх в акушерке, принимавшей роды у мадам Шварцзиле (если, конечно, мать шестипалого джентльмена могла когда-нибудь позволить себе оплатить услуги акушерки), которая назвала данный дефект «меткой дьявола» и оклеймила мальчика богопроклятым созданием.

С другой стороны, судьба, да и сам мистер Шварцзиле, позаботились о том, чтобы кличка «одиннадцатый палец» не прилипла к нашему герою. Мизинец правой руки, в свою очередь, был навсегда утерян в дебрях тëмной биографии Арчибальда Ганориуса Шварцзиле. Таким образом при нём осталось стандартное количество пальцев. Тем не менее ладони производили жуткое впечатление на окружающих: казалось, мизинец, обладая неуëмной энергией и нелюбовью к долгому нахождению на одном и том же месте, решил взбунтоваться и присоединиться к обитателям второй руки.

Впрочем, довольно о пальцах Шварцзиле.

На долгом жизненном пути отца Моррисона встречалось множество туманных утр и тяжёлых исповедей, но лишь одна девочка, свободно гуляющая по кладбищу, будто по парку. Примечательно, что встретилась она ему именно в туманное утро после тяжёлой исповеди.

– Грешна, ой, грешна, – лепетала по-детски уродливая старуха, сверкая чёрными дырами вместо зубов. – Грешна, ой, грешна! Столько женщин на своëм веку сгубила, столько душ невинных! Тысячи!

Старая сводница, увы, ничуть не врала. Грехам еë не было счёту, оставалось только поражаться, как слабая память умудрялась хранить в себе столько бесстыдных фактов. Но очень скоро священнику надоело поражаться, и он совсем перестал вслушиваться в строки мрачного перечня, а лишь монотонно покачивал головой, пребывая в том пограничном состоянии между сном и явью, когда в голову приходят самые странные фантазии и образы.

Так ему примерещилась его кузина, прекрасная Лизелла Смаугер, хладнокровно убивающая какого-то черноволосого ребёнка. Видение исчезло быстрее, чем Моррисон смог обдумать или запомнить его, а сам служитель Божий очнулся от дрёмы и немедленно устыдился. Старуха ещë не прекратила откровенничать и как раз нашёптывала одну очень интересную для священника вещь, которую он внимательно выслушал, запомнил и обдумал по пути домой.

Наконец смерть сжалилась и над умирающей, и над исповедующим, отпустив отца Моррисона восвояси, а тот запоздало отпустил грехи покойнице, хотя выбить место в Раю той не удалось бы уже ни при каком раскладе.

Было около четырёх часов утра, когда он, усталый, задумчивый и чем-то слегка напоминающий работника похоронной конторы во время эпидемии чумы, возвращался домой через туманное локшерское кладбище, неся на носу бесполезные запотевшие очки. Протирать стёкла не было смысла, потому что в такой туман всё равно ничего не увидишь, в этом Джон Моррисон уже успел убедиться.

Кладбище ожидаемо не могло похвастаться наплывом живых посетителей. Тишина, умиротворение, спокойствие. Идеальное место и время, чтобы погрузиться в мирные благочестивые думы.

Но не о вечном и неземном думал в этот момент усталый священник. И даже не о том, как бы поскорее добраться до тëплой постели и забыться безмятежным сном человека с чистой совестью и отменным здоровьем. Честно говоря, здоровье-то у Моррисона было не такое уж и отменное, и вряд ли сырая кладбищенская прогулка послужит его укреплению. К тому же, снятие грехов с чужой души – вообще весьма тяжёлый и вредный труд, который добавляет работающим в этой сфере дополнительные камни на сердце и морщины на лоб. Нет, его занимала одна интересная деталь старухиной биографии, которая напрямую касалась Лизеллы Смаугер.

Ах, Лизелла! Если бы ты только знала, Лизелла, какой мрачный секрет доверили сегодня твоему кузену! И чтобы с тобой случилось, выплыви всё наружу? А может, стоит рассказать, открыть миссис Смаугер страшную правду? Нет, конечно, нет, молчать до последнего, унести с собой в могилу, похоронить эту тайну в своëм благочестивом мозгу, и ни слова Лизи! Она ведь этого не переживёт: такая эмоциональная, страстная, ревнивая. Такая… Ну, в общем, самая удивительная женщина на всё белом свете! Нет, гнать прочь мысли о кузине, не позволять им взять над собой верх! Моррисон сделает всë, чтобы она была счастлива, счастлива в неведении. А что же Смаугер, этот подлец, который зовётся её мужем? Лизи ведь так его любит!

На этом месте мысли преподобного прервал высокий звук, странно напоминающий пение ребёнка. Девочки. Ранним утром. На одиноком кладбище.

Он стоял, оцепенев, прислушиваясь, пытаясь понять, чудится ли ему это. Нет, и правда кто-то пел. Любопытство в душе священника одержало верх над страхом, и он ринулся вперëд, натыкаясь на надгробия и мысленно проклиная хаотичное расположение могил локшерского кладбища.

Через минуту он уже смог разобрать слова, произносимые очень красивым, почти ангельским голоском:

«Ты живёшь, не понимаешь,

Что о смерти лишь мечтаешь,

Лишь о том твои мечты,

Как в гробу гнить будешь ты.

Смерть крадётся за тобою,

Веки я твои закрою,

Ты приветствуешь меня,

Будто я твоя родня.

Мир мой тихий и печальный,

Но ты гость в нём неслучайный,

И могилы темнота

Много лет, как ждёт тебя.

Я во тьму тебя зарою,

Двери в ад тебе открою.

Плачут демоны в огне

Так скучают по тебе!

А в земле сырой, глубоко

Труп гниёт твой одинокий.

Твари ночи жить хотят,

Плоть твою пускай едят.

Ну а я петь буду вечно,

Век мой славный бесконечный!

На твоей крови и боли

Длится жизнь моя в приволье!»

Моррисон ускорил шаг. Ему было необходимо во что бы то ни стало добраться до кладбищенской певички, пусть даже эта встреча повлечёт его гибель, а в душе священника почему-то с каждой секундой росла уверенность, что именно это и произойдёт.

Туман неожиданно расступился, и перед Моррисоном предстала девочка, вполне живая, сделанная из плоти и крови, а вовсе не кладбищенский призрак. В одной руке она держала букет каких-то фиолетовых цветов, в другой – пышнотелую рыжеволосую куклу с алой лентой на шее. На плоскую детскую грудь спадала толстая чёрная коса, перетянутая куском бордового бархата, а на голове красовалось что-то вроде золотистой повязки, расшитой камнями и бисером. Лёгкое белое платье в цветочек и замшевые летние башмачки совсем не соответствовали промозглой сентябрьской погоде.

– Только посмотрите, как странно: Эльжбета Вальдемаровна Рыпун, – вдруг произнесла малышка, пристально рассматривая надгробие могилы, на которой она – священник только сейчас обратил внимание на это необычное обстоятельство – сидела, сложив ноги по-турецки. – Эльжбета – это же польское имя. Вальдемаровна – скорее всего, русское отчество. А Рыпун – это вообще чëрт знает, что такое! И дат нет. Что она вообще забыла в Англии? Зачем было здесь умирать? Очень странно, вы не находите?

– Тебе не стоит так ругаться, – растерявшись, только и смог ответить Моррисон.

– А вы кто, сэр? – вдруг спросила девочка, подозрительно изучая преподобного. – Вас тоже восхищают пустынные кладбища, места вечного умильного покоя? Я очень люблю рассматривать могилы и выбирать себе подходящую, ну на случай, если вдруг умру! Правда, в таком случае меня, конечно же, сожгут и тела не останется, что будет довольно-таки обидно. Вы тоже так думаете? – она выжидающе смотрела на него.

– А… Эм… Ты кто такая? – выдавил из себя поражëнный священник.

– Я? Астонция Дульсемори, разумеется! Вы ведь слышали обо мне, мы здесь недавно, живём в старой часовне неподалёку от кладбища. Вот я и хожу сюда гулять, это меня успокаивает. Есть какое-то очарование, умиротворение в таких местах. Смешно думать, что люди считают, будто покорили себе природу, когда она прямо-таки цветёт и торжествует на их могилах. Я очень люблю кладбищенские цветы, они, как ни странно, самые живые и стоят очень долго, наверное, потому что питаются соками мёртвых, как вы думаете? Забавно, правда? У вокруг нашей часовни тоже разбит садик, он ужасно зарос, самой мне такое буйство не одолеть, но гулять там приятно. Нужно найти хорошего садовника, который будет ладить с растениями, заговаривать их. На это тоже особый талант нужен, мы так не умеем. Мы – это я и мистер Шварцзиле, кстати говоря.

– Ах, Шварцзиле! – облегчённо вздохнул Моррисон. – Конечно, я про него слышал, о вас много говорили в последние недели. Так ты, значит, его, эм, родственница, да?

– Только по крови! – рассмеялась Астонция. – А вообще он мой воспитанник, многим мне обязан, даже жизнью.

– Ну ты и фантазёрка! – рассмеялся священник, но как-то неуверенно.

– Не совсем, но можете и так считать, если вам спокойнее. На самом деле, фантазии у меня, как у дуба, а врать я совсем не умею, да и не хочу, это ниже моего достоинства! К тому же, правда часто пугает людей больше выдумки. Я даже имя для куклы не могу придумать сама, приходится искать на кладбище. Будешь у меня Эльжбетой? – нежно спросила она у куклы и поцеловала еë в макушку. – Ладно я, но вы-то почему шляетесь по кладбищам так рано?

– Я исповедовал одну умирающую женщину. Неизвестная болезнь сгубила еë меньше чем за сутки. Так что не разгуливала бы ты в таком лёгком платье, утро сырое!

– И никто не знает, что это за болезнь? – чересчур внимательно посмотрев на него, спросила Астонция.

Священник покачал головой.

– Вы ведь тоже живёте за кладбищем, около храма, я полагаю? Проводите меня?

– С удовольствием, – без удовольствия, но с тревогой ответил Моррисон.

– Заодно я смогу познакомить вас с мистером Шварцзиле! Заглянете к нам на чашечку чая?

– Неудобно заявляться в такую рань! – попробовал было отвертеться он. – Сейчас, наверное, ещë только около пяти часов утра.

– Тридцать две минуты шестого, – бодро отрапортовала Астонция. – Так что вполне можете зайти. По-соседски!

Моррисон не заметил, чтобы у девочки были часы.

Часовня была восхитительна. Мрачна, но восхитительна. Стара, но восхитительна. Так думала Астонция, а Моррисон тем временем, напрягая сонный разум, изо всех сил пытался сообразить, почему церковную собственность, пусть и заброшенную, продали частному лицу.

Частное лицо появилось на пороге только после продолжительного стука железной ручкой в виде головы грифа о массивную створчатую дверь, украшенную кованными цветами, бабочками и ящерицами. По оценке Моррисона, такую дверь маленькая девочка в одиночку открыть ни за что бы не смогла. Даже он, наверное, не смог бы с первой попытки.

– Шварцзиле! – гаркнула Астонция, и Моррисон подскочил на месте. – Открой!

Через секунду тяжёлый дубовый ужас раздвинулся, и явил миру высокого худощавого джентльмена в щегольском наряде. Прислонившись к косяку двери, тот задумчиво жевал трубку.

На вид ему было около тридцати пяти лет. Жидкие чёрные волосы болтались аккуратными волнами до самых хрупких, как у женщины, плеч, а серые глаза скучающе-томно разглядывали пришельца. Несмотря на кривой, как бы на полпути внезапно решивший свернуть вбок нос, Шварцзиле мог сойти за вполне симпатичного субъекта, хотя красавцем, конечно, не был.

– Мистер Арчи Шварцзиле, это отец Моррисон, наш приходской священник. Отец Моррисон, это мистер Арчи Шварцзиле, мой друг и компаньон.

Джентльмен свернул губы в чуть заметную полуулыбку и кивнул, не вынимая изо рта трубки.

По кручёной каменной лестнице они поднялись в гостиную. Комната поразила усталое воображение священника своим мрачно-гротескным видом. Дневной свет, проскальзывая сквозь витражные стёкла стрельчатой арки окна, обдавал комнату потоками убийственного алого, под цвет свежей крови. Стены украшали ветхие гобелены, в сюжетные основы которых веские поправки внесли разводы пыли. Впечатление завершали полчища разномастных кукол, украшавших собой все горизонтальные поверхности комнаты. Сотни стеклянных глаз разом уставились на Моррисона.

Ему вдруг пришла в голову мысль, что, если бы не живой насмешливый взгляд, Астонцию можно было бы принять за самую большую и красивую из кукол, так милы были еë детские черты: чуть вздёрнутый носик, чуть выступающая вперёд нижняя губка, чуть пухлые щëчки, чуть узкие глаза. Всего в ней было по чуть-чуть и всего хватало. На редкость красивая девочка.

– Арчи, принеси отцу Моррисону чашку кофе, а то он совсем засыпает, – не попросила, а приказала Астонция. Она сидела в кресле неестественно прямо, как истинная леди. – Мы тут ещë не всë доделали, как видите. Гобелены собирались снять, но стены за ними просто ужасны, на днях их должны очистить. И стёкла хотелось бы заменить, иначе, я думаю, мы сойдём с ума в эдакой обстановке! А вот и Шварцзиле. Что ж, расскажите нам, пожалуйста, про Локшер. Ничего не тая, со всеми сплетнями и грязными историйками, всë, что знаете, – мягко попросила Астонция, и Моррисон впервые обратил внимание на еë голос: слишком низкий для маленькой девочки, больше похожий на голос половозрелой девицы. Кажется, на кладбище он был другим, без ноток привлекательной хрипотцы. Успокаивающий тон, будто бы уволакивающий тебя в счастливый сон, которому невозможно сопротивляться.

Моррисон принял у мистера Шварцзиле чашку кофе и впервые обнаружил пугающую особенность его ладоней: шестой палец на левой руке. Отсутствие мизинца правой руки он заметил только спустя двадцать минут разговора. Так подсказали настенные часы, сам священник не помнил, как пролетело это время. Он очнулся на собственной фразе:

– Наш город, понимаете ли, весь такой сонный, вялый, даже немножко неживой, – его губы сами закончили начатое предложение, будто бы вовсе без участия сознания.

– О, не беспокойтесь! Свежая блут оживит Локшер, не правда ли? – ухмыльнулся Шварцзиле, многозначительно глядя на Астонцию.

– Вернее и не скажешь! – рассмеявшись, ответила девочка. Голос её снова звучал по-детски звонко и беззаботно.

– Ну, будем надеяться, что так оно и произойдёт, – принуждённо хохотнул Моррисон. – Миссис Смаугер неустанно работает над этим уже несколько лет и достигла кое-каких результатов.

– Да, расскажите про местное общество! – оживился мистер Шварцзиле. – Есть где шпилен в картишки?

– Игорных домов у нас не водится, но кое-какое общество есть. Конечно, вам, жившим в столице, наверное, наши местные незамысловатые развлечения будут не слишком-то интересны, – виновато произнёс он. – Городок у нас маленький, тихий. Центр локшерского общества – Смаугеры. Джозеф – местный судья, весьма почтенный и богатый джентльмен. У нас здесь, кстати, расположен единственный в этой области суд.

– Нет игорного хаузе, но имеется суд? У вас и правда крайне респектабельный штадт! И этот Смаугер – респектабельный человек? – с насмешкой спросил Шварцзиле, будто знал что-то особенное.

Моррисон, однако, этой насмешки не заметил.

– Безусловно! И жена его, Лизелла Смаугер, очень добропорядочная женщина, моя кузина.

– Хорошенькая? – деловито осведомился Шварцзиле, прищёлкнув пальцами.

Священник замялся, но потом решительно ответил:

– Да, очень. У них трое дочерей. Средняя, Мэрилл, как раз примерно твоя ровесница, Астонция. Думаю, вы с ней подружитесь.

– Несомненно, – улыбнулась Дульсемори, и Моррисону показалось, что куклы на полках улыбнулись вместе с ней. Как-то не по-доброму улыбнулись.

– Я обязательно попрошу Лизи, чтобы она пригласила вас на свой вечер, – поёжившись, заверил он. – Думаю, мне пора идти, уже очень поздно, точнее, ещë очень рано, а я всю ночь не спал.

– Заботы о зилен человеческих? – понимающе закивал Шварцзиле. – А знаете, в Европе всë большую популярность набирает мода на атеизм. Что вы об этом думаете?

– Я? – растерялся Джон. – Да ничего особенно не думаю. То есть, – спохватился он, – это несомненно ведёт к развращению нравов и падению морали, но Англия не последует примеру Европы, будьте уверены! Ла-Манш надёжно защитит нас от всякого зла!

– От всякого? – приподнял мохнатые брови джентльмен и снова щёлкнул пальцами.

– Абсолютно, – сказал отец Моррисон тоном более уверенным, чем сам он чувствовал.

– Ваши слова бы да Богу в уши!

– Вы, наверное, правда устали, – Астонция поднялась со своего места. – Не будете против, если я зайду к вам как-нибудь?

– Моя мать только обрадуется!

– А что насчёт вас? – невинно улыбнувшись, спросила Астонция.

– Ну и я, разумеется!

Девочка выпроводила Моррисона, вернулась в гостиную и завалилась в кресло, закинув обе ноги на край столика.

– И что же ты о нём думаешь? – спросила она, хитро улыбаясь.

– Неправильный выбор ты сделала! Скучный тип, даже под гипнозом ничего интересного не выложил! А ведь он влюблëн в свою кузинэ! – рассмеялся Шварцзиле.

– Да, я тоже заметила! Как он покраснел, когда ты спросил, хорошенькая ли она! Интересно было бы свести их. Вот скандал: приходской священник и жена судьи! Сюжет для дешёвенькой пьесы, но всё равно забавно.

– Даже не думай! Если она действительно хороша, то её соблазнением займусь лично я, – гордо запрокинув голову, сказал Шварцзиле и для убедительности дважды щёлкнул пальцами.

– Ого-го, берегитесь, жёнушки Локшера, Дон-Жуан-Арчи Шварцзиле уже вышел на охоту за вашими душами и телами! Хотя, скорее всё же за телами!

– Смейся-смейся, а все красавицы Локшера будут майне!

– Развлекайся, я разрешаю. Кстати, о развлечениях. Милый мой, расскажи-ка, зачем же ты убил бабку?

– Ты ведь и сама всё знаешь, зачем тратить вёртер! – фыркнул Арчи.

– Если я читаю твои мысли, то это не значит, что нам вообще нужно перестать общаться!

– Я гулял поздно вечером по городу, когда встретил её. Она предложила найти для меня женщину. Я сказал, что уже нашёл и… Она была стара и безобразна, но её биография, знаешь ли впечатляет!

– Интересная старая сводница, – кивнула Астонция.

– Да, сначала она занималась свои ремеслом в Лондоне, но, когда состарилось, перебрались в провинцию, так было безопаснее. Та ещё греховодница!

– Но это никак не умоляет твоего греха! – Стония выпустила когти и резанула ими по лицу Шварцзиле. – Я ведь запретила тебе убивать людей без повода! Бабка была вполне безобидной и даже честной, злом я её не считаю!

– О нет, ты ошибаешься, – медленно произнёс Шварцзиле, промокнув платком кровь со лба и внимательно рассмотрев алые пятна. – Ты представить себе не можешь, сколько несчастных невинных мэдьхен сгубила старая карга! А ещё я разузнал одну тайну, которая очень может тебя заинтересовать. Касается некого Эдди Миллса.

И Астонцию эта тайна очень заинтересовала.

Мать, несомненно, его любила, Эдди не позволял себе в этом сомневаться. Любила даже больше, чем сестрёнку Лилит, а Лилит она просто обожала. Но почему же тогда мать покинула их, таких маленьких и жалких, ещë более жалких и презренных, чем обычно бывают люди?

Эдди давно уже понял, что все люди катастрофически, каждый по-своему, жалки. Жалок почтенный отец семейства, навещающий в поисках приключений публичные дома; жалки проститутки, вынужденные за гроши отдаваться почтенным отцам семейств. Жалки красивые дочери не слишком богатых родителей, вынуждены точно также отдаваться в законный брак богатым старикам; жалки богатые старики, мечтающие спастись от старости и вернуть свою утраченную юность за счёт чужой. Жалок лавочник, по вечерам колотящий свою жену; жалка и его жена раз позволяет себя колотить.

Но самое жалкое в человеке – его убогое безвольное тело. Ах, это тело! Лишний раз не поспит – ослабеет, много раз не поест – умрёт. Эдди бесила постоянная необходимость выживать, когда ему хотелось просто жить, жить во всей полноте чувств, ведь какая же жизнь без чувств?

Иногда он мечтал отделиться от этой грубой нелепой оболочки, научиться поддерживать светлый огонёк жизни чем-нибудь незначительным и отправиться в бесконечное странствие по земле, чувствовать мир, наслаждаться им. Возможно, так и выглядит смерть, возможно, ради такой свободы стоит умереть, но кто же скажет наверняка?

Пока что Эдди жить было некогда и не на что: приходилось выживать. В его дырявых карманах честно заработанные деньги были редкими, почти случайными гостями. Где-то что-то разгрузить, перенести, загрузить, вынести, почистить обувь или платье – так, мелочи. Он бы уехал, непременно бы уехал на заработки город, но что же делать с малышкой Лилит?

Лилит была некрасивой молчаливой девочкой шести лет, чем-то напоминающей лягушонка. Ей нравилось читать книжки, изредка попадавшие в еë руки, бесконечно перелистывать страницы, то пропуская целые главы, то задерживаясь на каждой строчке по полчаса. Эдди не сомневался, что его сестра необычайно умна, даже гениальна. Но она была такой тихой, что он далеко не сразу заметил её болезнь.

Наверное, всë сложилось бы по-другому, пойми он раньше. Ведь когда-то у них ещë были деньги на врача. Мать оставила им кое-что в наследство, кроме несмываемого пятна на имени. А через неделю, когда подойдёт срок новой уплаты и их выселят из этой жалкой комнатушки – что будет с ними тогда? Своего благополучия Локшер добился исключительно за счёт нещадного изничтожения всех неблагополучных.

Покойница-мать была проституткой, Эдди это знал. Знали все мальчишки с их улицы и не позволяли ему забыть эту деталь собственной биографии. Мать никогда не говорила о работе, зачем, в конце концов, им это обсуждать? И совершенно незачем им было обсуждать, откуда берёт деньги сам Эдди, всё и так было предельно понятно. А что ещë оставалось делать, если не красть?

Эдди и сейчас продолжал красть, как же иначе? Если в твоём кармане пусто – лезь в чужой! Когда-то он мечтал разбогатеть и дать Лилит образование, а тут хоть бы не дать ей умереть. Лишь бы жила, пусть и необразованная! Это мать научила сестру читать. Мать была грамотная, только разве ей это пригодилось? Когда-то она работала гувернанткой в хорошем доме, но те времена благоденствия давно прошли. Эдди был уверен, что, если бы не дети, она никогда не стала бы уличной девкой. Она очень их любила, а покинула так невовремя!

Помощи ждать было не от куда: Миллс рос без отца, даже не зная его имени. В Локшер они переехали шесть лет назад, когда родилась малышка Лилит, так что где теперь его искать! Да и зачем? Однажды, перед самой смертью, мать заявила в порыве откровенности:

– А я ведь и правда любила твоего отца, кто бы и что про меня не говорил. Но, – тут она криво улыбнулась, – будь он сейчас здесь – непременно убила бы! За то, что бросил меня с тобой и Лилит, хотя обещал совсем иное!

Так Эдди выяснил, что у них с Лилит один отец.

Когда-то они жили в Лондоне и жили вполне неплохо: у матери был богатый покровитель. Но потом что-то случилось, она заложила все свои украшения, чтобы прокормить детей, а потом стала уходить из дома по ночам. Только одну брошь сохранила и взяла с Эдди честное слово никогда её не продавать, пусть отдаст Лилит в день свадьбы. Она верила, что дочери уготована иная судьба.

Но Лилит умирала, а за комнату нужно было чем-то платить, и Эдди решился. Он собирался заложить драгоценность, надеясь, но не рассчитывая когда-нибудь еë вернуть. Ведь только невероятная удача могла бы обеспечить его деньгами для выкупа. И невероятная удача двигалась сейчас параллельно той улице, по которой Эдди шёл закладывать своё честное слово.

Завернув за угол, Эдди вышел на площадь, посреди которой возвышался, раскинувшись во все стороны, древний дуб, посаженный чуть ли ни в день основания Локшера, дату которого никто уже не помнил.

Под ветвями старого дерева проходила ярмарка, одно из тех благотворительных мероприятий, устраивавшихся женой городского судьи в пользу детей из приюта имени святой Терезы. Несмотря ни на что, Миллс посовестился бы воровать у сирот, хотя, справедливости ради, он тоже был сиротой, но для него ярмарок никто не устраивал. А вот содержимым карманов зажиточных покупателей можно было поживиться без всякого зазрения совести.

Его внимание привлекла необычная парочка: высокий худощавый джентльмен с пышной хризантемой в петлице и его маленькая спутница – девочка в тëмно-синем атласном платье, покупавшая потемневшие серебряные серьги с рубинами. В городе недавно, денег у них завались – мгновенно оценил Эдди.

На инкрустированном сапфирами шатлене болтался расшитый золотыми нитями шёлковый кошелёк, заинтересовавший мальчика намного больше, чем хозяйка сего аксессуара. Кошелёк призывно, но вызывающе медленно, словно намекая, какой он пухленький и тяжёленький, покачивался в такт движениям незнакомки, деловито обсуждавшей со своим спутником покупку какой-то очередной безделушки.

Серьги уже заняли своё место в тонких полупрозрачных мочках девочки, и та краем глаза ловила собственное отражение в пыльном стекле старого зеркала, украшавшего витрину. Никто и внимания не обращал на шатлен, который, наверняка, стоил намного дороже, чем всë содержимое кошелька. Но так рисковать Эдди не стал бы. Если его поймают, то могут отобрать заветную брошь, а такой поворот событий оказался бы настоящей катастрофой.

– Может, лучше купишь часы, как все нормальные люди? – спрашивала девочка у высокого джентльмена. – Посмотри, какая хорошая работа! Эти ещë и тебя перетикают!

– Нет, нет и найн! – ответил мужчина голосом, в котором явственно слышалось вожделение. – Нихьт, кроме этого медальона! Вставлю в него бильт любимой и буду носить вместо часов!

– Да у тебя даже любимой нет!

– По такому поводу заведу!

– Ну и Тэрке с тобой, делай, что хочешь!

Чудесный шанс! За годы практики Эдди стал настоящим профессионалом в этом полезнейшим из всех искусств. Он прошёл так близко, что почувствовал ядрёный парфюм джентльмена и нотки лаванды и, кажется, ванили, исходившие от девочки.

Даже не глядя в их сторону, небрежным, почти незаметным, но точно направленным движением он сорвал пухлый мешочек с прощально звякнувшего цепочками шатлена. Ни одна монета не перевернулась в кошельке, когда Миллс быстро сунул его за пазуху, закутался поплотнее в худую куртку и был таков.

Совершенно довольный собой, он уже отошёл от главной площади на приличное расстояние, когда на его плечо опустилась тоненькая рука в синей кружевной перчатке.

– Эдди, Эдди! Я тебя, конечно, не осуждаю, но этот кошелёк мне очень нравился!

Миллс обернулся и встретился взглядом с насмешливыми зелёными глазами незнакомой девочки с ярмарки. За ней стоял долговязый господин и ухмылялся. Мальчик заметил, что тяжёлый золотой медальон уже болтался на том месте, где должна была висеть цепочка для часов. Впрочем, откуда же они знали его имя?

– Не понимаю, чё вы говорите, мисс, – он гордо вскинул подбородок, твёрдо решив потонуть с честью. Неподалёку прохаживался констебль, Эдди приметил его по дороге.

– Вот это выдержка, вот это достоинство! – восхищённо цокнула языком девочка и принялась свободной рукой распушать толстую чёрную косу, перетянутую серебряным перстнем, явно мужским.

– А тогда вас ист дас? – неприятно растягивая слова, спросил долговязый и протянул ему тот самый кошелёк, который минуту назад был надёжно спрятан у Эдди за пазухой. Мальчик в ужасе принялся обшаривать карманы, но брошь тоже пропала.

– Не это ищешь? – джентльмен достал из собственного высокого цилиндра коробочку с драгоценностью.

– Отдай, ты не смеешь! – в бешенстве воскликнул Эдди. – Это моей матери!

– Покажи, – девочка открыла коробку и пристально рассмотрела брошь. – Вещица дорогая, даже очень! За сколько ты еë хотел продать?

Эдди, растерявшись, ответил.

– Тебя бы надули! Не отдавай этой броши никому и никогда, слишком ценна! И откуда у уличной девки такая вещь?

– Как ты…? – задохнулся от изумления Миллс.

– Совсем с деньгами туго? – проигнорировав его замечание, спросила незнакомка.

– Сестра умирает.

– Поправимо, вполне поправимо. Веди меня к ней, там и поговорим! – тоном, не терпящим возражений, приказала девочка и протянула мальчику коробочку с брошью. – А это тебе больше не пригодится, – и она прицепила кошелёк обратно к шатлену.

Когда в дверь постучали, Эдди как раз корчился на полу в приступе безумной агонии. Остальные трое сидели на софе и молча наблюдали эту отвратительную и захватывающую сцену. Мальчик кричал, стонал, морщился, впивался в ковёр худыми пальцами, из которых вырастали длинные острые когти, совершенно нечеловеческие. Малышка Лилит тем временем высасывала кровь из голубя. Решено было в первую очередь обратить её, потому что она уже находилась в состоянии предпоследнего издыхания, а обращение в кровососущее чудовище требовало большой затраты жизненных сил.

Астонция выругалась, сморщившись, встала, оправила складки платья и поплелась вон из гостиной. Двойной ритуал обессилил и саму создательницу.

– Что, кроме меня, некому открыть? – проворчала она.

– Давай я открою! – вскочил с места Шварцзиле.

– Нет, ты не умеешь красиво лгать. Лучше сиди и наслаждайся видом чужих страданий!

Она спустилась и распахнула дверь. На пороге стояла статная, стройная, длинноногая старуха в синем пальто. За её спиной кружилась стайка голубей, что заставило девочку поёжиться.

– Это тебя зовут Астонция, деточка? – спросила незваная гостья и улыбнулась во все тридцать два, наличие полного комплекта которых было поразительно для её возраста.

– К сожалению или к счастью, – пробормотала девочка и прислонилась к косяку двери, крепко ухватившись за него. Глаза напряжённо следили за птицами. – А вы кто, собственно говоря?

– Дороти Моррисон, – улыбнувшись ещë шире, хотя, казалось, шире уже невозможно, ответила пожилая леди.

Астонция помутневшим взглядом следила, как лицо Дороти подёрнулось мелкой рябью морщинок. Внезапно новый приступ боли двинул по внутренностям Астонции, но она героически сдержала крик, сжав своё хорошенькое личико в выражение страдающего чернослива.

– Я мать того самого отца Моррисона, – продолжила леди таким тоном, будто бы её сын был знаменитостью всемирного масштаба. – Он рассказал мне о ваше встрече, о твоём чудовищном одиночестве, о вашей ужасной гостиной с этим психоделическим красным светом, – она выгнула дряблую шею, словно бы надеялась увидеть психоделическую гостиную за плечом Дульсемори, – и о твоей любви к куклам. Я принесла Мэри-Голд, с которой я играла в детстве. И яблочный пирог.

Она вручила девочке корзину, в уютном гнёздышке которой златокудрая кукла обнимала волнующе румяный и тёплый пирог. Мэри-Голд выглядела удивительно свежо и непотрёпанно, впрочем, как и её хозяйка.

– Вы очень любезны, – соорудила на своëм лице гримасу радости Астонция.

– Я специально сшила для неë новое платье из шейного платка, – жизнерадостно объяснила пожилая леди.

В это время за спиной Дульсемори раздался душераздирающий вопль. Обе собеседницы вздрогнули.

– Что у вас там происходит? – ещë дальше вытянув шею и выпучив и без того выпуклые глаза, спросила миссис Моррисон.

– Это мистер Шварцзиле, кажется, чем-то отравился, вот теперь и мучается. Буквально не встаёт с горшка! – красиво солгала Астонция и в ту же секунду сама чуть не повалилась на руки Дороти, тоненько взвыла и сползла вниз по стене. Обращение близилось к концу.

– А с тобой что? – взволнованно спросила гостья.

– И я, видимо, тоже, – Дульсемори прикрыла глаза и слегка покачалась вправо-влево, а потом вдруг энергично вскочила и принялась ненавязчиво закрывать дверь. – Спасибо огромное, что зашли проведать нас, это так мило. А теперь, я думаю, вам лучше стоит уйти.

– Чем же вы могли так отравиться? – старуха придержала дверь тонкой, почти изящной рукой.

– Да кто же знает, может, мясник попался недобросовестный и подсыпал чего в мясо, ну, вы знаете, чтобы не портилось подольше. Живы будем, не помрём! – бодро закончила Астонция и снова попыталась закрыть дверь. Но хватка оказалась на удивление крепка.

– Вам точно помощь не нужна? Прислать к вам сына?

– Нет-нет, пока ещë рано. Когда будет нужда в священнике, мы обязательно дадим вам знать! И поосторожнее там с мясом местных фермеров! – крикнула Дульсемори, когда таки сумела захлопнуть дверь, оставив Дороти снаружи. – Терпеть не могу лгать, но это явно ложь во благо! – прошептала она, прислонившись спиной к стене.

Девочка тряхнула волосами, накрутила прядь на палец и бодро поднялась по ступеням.

На полу гостиной, тяжело дыша, сидел бледный Эдди в окровавленной одежде, ошарашенно глядя по сторонам. Глаза его полыхали красным, из-под верхней губы выглядывали клыки, которые обещались ужасно натирать на первых порах.

– А вот и новорожденный вампир! – весело воскликнула Астонция. – Добро пожаловать в вечность! Жаль, что мы начали обращение так рано и лишили тебя возможности отведать пирога миссис Моррисон. Придётся удовольствоваться ещë одним голубем. Как самочувствие?

Эдди не сразу смог сфокусировать на ней взгляд, но ответил довольно чётко:

– Ты обещала сказать чё-то важное. Ну, когда обратишь.

Она рассмеялась.

– Не так быстро! Я сама изрядно утомилась. Шварцзиле, ответь-ка пока на их вопросы и объясни, каково это быть вампиром. Вампиром, которого создала Астонция Дульсемори, тебе всë равно легче об этом судить, чем мне. А я пока познакомлюсь с Мэри-Голд.

Она уселась в проёме окна, опустив куклу себе на колени, и на самом деле начала что-то шептать ей на ушко. Красный свет придавал зловещий вид обеим собеседницам.

– Итак, вампиризм фон Астонция, – скучным голосом начал Шварцзиле.

– Минуту, – Лилит вытащила из сумки, которую они с Эдди захватили из дома, толстый кожаный блокнот и кусок карандаша.

– Ты умеешь шрайбен? – изумился джентльмен.

Девочка кивнула, открыла книжку и приготовилась.

– Быть не может, я в твоём возрасте…

– Уже был приговорён к повешению, – закончила за него Дульсемори.

Шварцзиле бросил на неë полный обиды взгляд, но продолжил важно:

– Итак, теперь вы вампиры. Вы тринкт кровь. Кровь людей, кровь животных, кровь трупов – любую. Кровь с живого человека вкуснее всего. Но зуэрст нужно быть осторожным. Во-первых, на вас за многочисленные смерти могут обидеться местные мэньшен и убить.

– Как нас убить? – вмешался Эдди.

– Подожди! – поднял вверх указательный палец Шварцзиле. – По порядку. Во-вторых – и это существенней – Астонция не позволяет убивать без её разрешения и может вас сильно покарать за это. Поэтому пейте животную блут, она не такая вкусная и питательная, но поддержит ваши силы. Ну, или можете незаметно пырнуть человека ножичком и слить немного блут в бутылочку. Только для этого нужно неплохо разбираться в анатомии, иначе проткнёте какую-нибудь артерию и будет шлехьт.

– Я хочу изучать анатомию, – оторвалась от своих записей Лилит.

– Хорошо, я закажу тебе атлас, – пообещала Астонция, отвлекшись от беседы с куклой.

– Поначалу крови вам будет хотеться постоянно и много. Здесь кроется опасность не выдержать и укусить кого-нибудь. Кстати, запомните, киндер, что вы ядовиты. Если укусите человека, он в муках умрёт к следующему рассвету. Но вы можете его обратить, дав после этого своей крови, тогда вы оба всë равно будете мучиться, но между вами вырастет крепкая связь.

Вампирская связь, – он тяжело вздохнул и закинул ногу на ногу, – самое интересное. Отныне и навсегда эта леди, – он ткнул пальцем в сторону Астонции, – местное божество вашего мирка. Смиритесь, что она будет знать все ваши сокровенные мысли и чувства (кроме того, что касается обращённых вами вампиров), может причинять вам шмерц, подавлять волю, даже убить по собственной инициативе, если сильно выбесите. Так что лучше выполняйте все её приказы и не злите. В свою очередь она обязана защищать вас и опекать, она ваша создательница – и этим всë сказано!

В нашем, вампирском, мире действует строгая иерархия. Вам повезло, Астонция гуте, очень гуте, прекрасная создательница. Но лучше не испытывать еë терпения на прочность, ей ничего не стоит вас убить, помните об этом.

Он замолчал, раскурил кальян, щёлкнул пальцами для лучшей концентрации мысли и продолжил:

– Теперь про смерть. На первых этапах вас может убить буквально всë: огонь, утопление, повешение, пресловутый кол в сердце, удар ножом, обезглавливание… Кроме болезней, разумеется. Когда вы переживёте одну человеческую жизнь, что составляет плюс-минус айн хундерт лет, станете неуязвимы. Даже если вас расчленят, сожгут, а пепел развеют по миру, вы всë равно лет эдак через тысячу соберётесь обратно. А вот вампир-создатель вас сможет убить в любую зекунде. Или ваше собственное желание. Или смерть вашего вампира-создателя.

Ещë у нас есть особенные способности. Сверхчеловеческая скорость, сила, ловкость – это у всех. Возможность подчинять себе волю людей и способность к полётам тоже в какой-то мере развита у всех. Бывают и особенные качества. Например, Астонция виртуозно гипнотизирует, кто-то умеет исцелять, кто-то бродит по снам. А я умею немного читать мысли, – с заметной гордостью подытожил Шварцзиле.

– Чем ты беззастенчиво пользуешься, чтобы мухлевать в картах, – продолжила Астонция. – Вам всë понятно?

– А книги у вас есть? – спросила Лилит.

– Только для украшения, но можем купить тебе, если надо.

– Так чё ты хотела рассказать? – нетерпеливо повторил вопрос Эдди.

– Вот же пристал! – радостно воскликнула Астонция. – Пойдём ко мне, там и поговорим!

Лизелла Смаугер была женщиной на редкость энергичной, чем одновременно и привлекала, и пугала мужчин. Хотя, сдаётся мне, именно оторопь, которую она внушала неподготовленным собеседникам, и составляла главную часть еë очарования.

Ей было тридцать пять лет, на голове она с гордостью носила россыпь тёмно-золотых кудрей (приятный подарок матери), а в глазах – огоньки авантюризма и задора (не столь приятный подарок отца, который в молодости, если верить слухам, был о-го-го!). Но озорной характер родителя, слава Богу, не помешал Лизелле стать образцовой женой и матерью семейства, блестяще воспитать трёх дочерей и молча пронести свою страстную и невзаимную любовь к мужу через восемнадцать лет их скучного брака. Страсть, увы, губит браки, на кого бы она не была направленна! Но, несмотря ни на что, Лизелла не теряла жизнелюбия и энтузиазма, надеясь однажды завоевать сердце своего благоверного.

Судья Смаугер, субъект весьма замкнутый, можно даже сказать чёрствый, в проявлениях чувств был скуп, зато придерживался строго определённых принципов, правда, в чëм эти принципы заключались и кем они были определены для всех вокруг оставалось загадкой. Тем не менее Джозеф Смаугер слыл человеком весьма представительным и уважаемым.

Поскольку отец семейства был категорически против женских пансионов и частных школ («Женщинам образование вредно!»), все три девочки обучались собственнолично Лизеллой, которая, впрочем, тоже не утруждала их излишними знаниями. К чему? Танцы, рисование, французский язык, хорошие манеры, рукоделие, немного истории, математики, литературы – и довольно. Женихам нравится, когда от девушки веет лёгким флёром глупости, в разумных пределах, конечно.

Правда, поначалу Лизелла попыталась нанять для старшей дочери, Джанетты, гувернантку, но та не продержалась в доме и трёх месяцев, после чего была с позором выгнана по причинам, о которых Миссис Смаугер не желала вспоминать до сих пор. Нет, с этого момента она твёрдо решила учить детей сама и вложить в их головки всë, что вдолбил элитный пансион в еë собственную, а большего им знать и не требовалось.

Помимо домашнего хозяйства и занятий с дочерями, Лизелла также взяла на себя организацию культурной жизни Локшера, пытаясь довести местное сонное и вялое общество до уровня родного Лондона, с такой болью покинутого ею шесть лет назад. Переезд произошёл по причине ослабевшего здоровья и расшатанных нервов мистера Смаугера, которому врачи посоветовали срочно перебраться в тихую и спокойную, желательно, сельскую местность. Жить в деревне судья наотрез отказался, зато смог получить место в Локшере, идеально им подходившем: уютно и уныло. К тому же, во главе прихода стоял кузен Лизеллы: как-никак всë же родное лицо.

Миссис Смаугер за неделю перезнакомилась со всеми местными кумушками, ужаснулась скукоте их провинциальной жизни, проходившей среди книг, рукоделия и перемывания чужих костей за чашечкой чая, и решила во что бы то ни стало развеять облачко вечного сонного тумана, нависшего над Локшером. Она устраивала вечера, обеды, ужины и даже балы, организовывала благотворительные ярмарки, собирала разнообразные кружки и общества. Жизнь завертелась.

То она увлекалась ботаникой и под присмотром отца Моррисона вместе с группкой местных жён и девиц отправлялась в лес искать редкие растения и изготавливать из них гербарии; то открывала домашний театр, на представления которого собирался весь город; то занималась постановочной фотографией (весьма талантливой, надо сказать); то подхватывала всеобщую моду на изготовление чучел из птиц, и тогда дом наводнялся перьями, когтями и клювами, а шляпки всех обитательниц Локшера приобретали изысканные украшения из неприглядных обитателей местных лесов.

Однажды она даже достала через родственника мужа, известного археолога, подлинную египетскую мумию и пригласила всех понаблюдать за её разворачиванием. А о спиритических сеансах с настоящим медиумом и вспомнить-то невозможно без дрожи, таких ужасов насмотрелись тогда гости шоу!

Лизелле было отчаянно скучно на протяжении всей еë жизни, особенно сейчас, когда дети уже подросли и не требовали неотлучного внимания, а кипучая еë энергия более не находила новых выходов, потому что перепробовано было уже всë, что можно было перепробовать. В рамках приличия и морали, разумеется.

Поэтому, как только отец Моррисон наведался к ней с визитом и рассказал о встрече с Астонцией и Шварцзиле, она незамедлительно послала им приглашение на очередной вечер. Свежая кровь – это всегда интересно маленькому городку. К тому же, как она с восторгом узнала, экстравагантный джентльмен являлся счастливым обладателем шестого пальца на левой руке! Непременно нужно было заполучить такой редкий экземпляр в свою гостиную!

– Ты готова, майн либер? Или же ты решила сегодня поиграть в кокетливую барышню, которую мучительные сборы вынуждают опаздывать каждый раз часа на три? Это не бал, осмелюсь тебе напомнить, а всего лишь дружеская вечеринка среди незнакомых меньшен!

– Иду-иду, не бухти!

Астонция выплыла из своей комнаты, шевеля складками розового платья в тонкую тёмно-синюю полоску. Две чёрные косы спадали на грудь, а на голове сияла бриллиантами расшитая золотая повязка. Лиф украшала драгоценная брошь, которую ей любезно одолжил Эдди. Новенькие серьги весело болтались в ушах. Лицо у Астонции было недовольным.

– Совершенно невозможно вот так одеваться! – возмущалась девочка. – Мне срочно нужно найти себе хорошую горничную, иначе, клянусь Тэрке, я вообще перестану выходить из дома!

– А как же крошка Лилит? – спросил Шварцзиле, повязывая шёлковый галстук и вставляя хрупкий ирис в петлицу.

– Эдди не позволяет её напрягать, – пожала плечами Дульсемори. – Говорит, она ещё не оправилась после болезни. Да всё равно она была бы бесполезна! Эдди справился бы намного лучше, но не хочется смущать бедного парня! – она рассмеялась.

– Этому дому необходима служанка, – заметил Шварцзиле, проведя пальцем по жирному слою пыли на каминной полке. – Мы с тобой к таким кюнсте совершенно непригодны, – он засмеялся и щелкнул пальцами.

– Хохочешь, как ворона каркает! – заметила Астонция, передёрнув плечами, и принялась нервно перебирать многочисленные кольца на бледных пальцах. – Терпеть этого не могу! А Эдди вообще-то неплохо поработал! Если сравнивать с тем, как запустили дом мы.

– Эй, Миллс, – крикнул джентльмен, и высокий худощавый парень тут же явился на его зов. Длинные криво остриженные пряди были уложены в нечто, сильно смахивающее на воронье гнездо – хоть сейчас подлетай и селись. Слишком маленькие глаза Эдди слихвой компенсировались чересчур большим ртом, который, казалось, совершенно не умел улыбаться. Неприметное лицо, такое быстро забывается – идеально для вора. Нависший лоб, руки, постоянно сжатые в кулаки, будто бы всегда готовые к бою. Он выглядел старше своего возраста.

– Прибери тут всё, пока мы на вечере, – лениво обронил Шварцзиле, – будь уж любезен. Мы-то, как истинные гении, в быту совершенно беспомощны!

Эдди кивнул.

– Надеюсь, вы без нас не заскучаете! – мягко проговорила Астонция, будто извиняясь. – Я постараюсь разузнать как можно больше про Смаугера, а потом мы с тобой придумаем, как его убить.

– Я вампир. Чё бы просто не сгонять и не выпустить его чёртову кровь? – спросил Миллс.

– Это было бы некрасиво и неинтересно. Обычное убийство вряд ли кто запомнит надолго, а убийство при загадочных обстоятельствах, да ещё обставленное так, что пошатнутся самые крепкие устои общества и самые храбрые жители города, войдёт в легенду.

– Это зачем? – уточнил Эдди.

– Поживёшь с моё – поймёшь, – усмехнулась девочка, снимая с крюка пальто. Эдди тут же бросился ей помогать. – Я постараюсь принести вам свежей крови на ужин. Надеюсь, Лилит ещё не прочитает всю библиотеку к завтрашнему дню!

– Сомневаюсь, – улыбнулся Эдди. Впервые на их памяти.

– Что ж, нам эти книги всё равно нужны были исключительно украшения ради, – рассмеялась Астонция. – Шварцзиле ничего, кроме французских романов не читает, а я интереснейшую книгу своей жизни предпочитаю писать сама!

Наконец-то, хоть и с большим опозданием, они вышли из дома.

– Это ничего, опаздывать даже очень гут, даже очень модно! – радостно потирая руки, говорил Шварцзиле. Он слегка пританцовывал на ходу. Своим выездом эта парочка пока не обзавелась, да и вечер был весьма приятным для прогулки.

Арчи вынул из внутреннего кармана карточку с приглашением и в очередной раз пробежался по ней глазами.

– В семь часов вечера пятницы, – прочитал он. – А сколько сейчас?

– Если бы вместо старого медальона в кармане твоего жилета лежали часы, мы бы это знали, – елейным голоском произнесла Астонция.

Шварцзиле поморщился.

– Я прекрасно знаю: тебе не нужны часы, чтобы узнать самое что ни на есть точное время, но ведь тебе так хотелось меня уязвить! Не получилось, – он поднёс карточку к носу и блаженно прикрыл глаза.

– Пахнет абрикосом, – взволнованно произнёс джентльмен. – Как ты денькст: она специально надушила приглашение?

Астонция закатила глаза, пальцами теребя драгоценную брошь матери Эдди.

– У неё просто такие духи, а запах ты чувствуешь, потому что вампир! Она тебя даже не знает, с какого перепугу она стала бы душить письмо? Это вульгарно даже для любовного послания!

– А почерк, что ты можно сказать о ней, если судить по почерку, майн мэдьхен?

– Что её научили писать! Арчи, ты слишком многого ждёшь миссис Смаугер! Смотри, не разочаруйся!

– Я ещё недостаточно очарован, чтобы разочаровываться! И лучше бы ей соответствовать моим ожиданиям! Осторожнее, птица!

Астонция взвизгнула и отпрыгнула в сторону:

– Где, где, эта тварь?

– Да вон же, вон!

На дереве действительно сидела и с интересом разглядывала странных прохожих пухленькая сорока. Дульсемори погрозила ей кулачком и дёрнула спутника за рукав.

– Пойдём! Слишком много их в Локшере, вот что мерзко! Вот за что я любила Лондон: там все птицы передохли, в такой-то атмосфере! Создать, что ли, армию вампиров для уничтожения этих богопротивных тварей?

– И почему ты их так боишься? – с интересом посмотрел на неё Арчибальд. – Это же всего лишь милые птички! До сих пор не могу забыть, что ты сделала с тем крохотным совёнком, которого подарила мне проститутка!

– Только Тэрке известно! Ни один психиатр не дал мне ответа на этот вопрос. Наверное, потому что у них перья, – Астонция поморщилась. – Да и не боюсь я ничего, просто они неприятные!

– Ну да, ну да! – джентльмен ухмыльнулся. – А вот это тогда что сейчас было?

– Должно же и во мне быть что-то человеческое! – пробормотала девочка. – Кстати, Шварцзиле, – Астонция на ходу повернулась к джентльмену, внезапно ухватив нить прерванного появлением сороки разговора. – Ты больше никого не убьёшь без моего разрешения, ты понял? Тебе бы лучше внять этому предупреждению, потому что оно первое и оно же последнее. И поправь цилиндр, совсем сполз!

– Не сердись, либер, – рассмеялся Шварцзиле, сдвинув цилиндр ещë ниже на ухо. – Ничего Лизелле не будет, я пошутил! И вообще, я только начинаю чувствовать себя живым, каким был когда-то! Но что ты можешь понимать в этих взрослых делах, бэйби! А розовый цвет тебе, кстати, совсем не идёт, как и всем брюнеткам.

– Сейчас мне идёт всё по той простой причине, что городская портниха выполнит мой заказ на новое платье не раньше, чем через неделю. А я не так уж много одежды с собой привезла, как ты знаешь!

– Да, мы повсюду таскаем твоих кукол, а одежду раздаём и бросаем где попало!

– Зато твоих костюмов у нас пять сундуков! И перестань бросать где попало немецкие слова, ты не немец и никогда им не был!

– Но кто-то из моих предков был! К тому же, я вставляю немецкие вёртер, только потому что не знаю французского!

– Да ты и немецкого не знаешь! – и Астонция вдруг, резко развернувшись, выбила из рук Шварцзиле тяжёлую трость с набалдашником в виде львиной головы. – А вот мы и пришли!

Арчи бросился в кусты роз искать свой дорогой аксессуар, и Астонция в одиночестве переступила порог дома.

– Мистер Шварцзиле и мисс Дульсемори, – торжественно объявил дворецкий, впуская новоприбывших в гостиную.

Шварцзиле впорхнул в комнату с видом восторженным и восхищённым и тут же принялся околдовывать своим очарованием дам:

– Миссис Смаугер, я так польщён! Я столько прекрасного слышал о вас и о вашем изумительном гатте! Ах, вам так идёт это платье! Вы напоминаете мне нежную незабудку в изящной китайской вазе! Миссис Дрейзен, очень приятно наконец познакомиться с вами! Что за чудное колье, наверняка, фамильная драгоценность, не иначе! Миссис Олигем, так фро, так фро! О, а это ваши чудесные дети, какие милые малыши! Ах да, это моя воспитанница, Астонция Дульсемори.

– Какая прелестная девочка! Какие красивые волосы! Какое милое платьице! – защебетали три дамы, со всех сторон разглядывая Астонцию. Та степенно раскланялась и присела на краешек дивана с невероятно пристойным видом. Мистер Шварцзиле вопросительно приподнял брови.

– Очень рада, что вы наконец-то нас посетили! – с чистосердечной улыбкой обратилась к гостям Лизелла. – Отца Моррисона, моего кузена, вы уже знаете, именно он вас мне и рекомендовал. А это лорд Джордж, кузен мистера Смаугера. Моего мужа сейчас нет дома, как всегда, пропадает на своей службе. Какая уж тут, казалось бы, служба, а он всё никак не хочет окончательно уйти в отставку! – произнесла она нежно.

– Эти мужчины такие упрямые! – заметила миссис Олигем, кругленькая темноволосая подруга хозяйки.

– Вот и мой такой же! Оставил военную карьеру несколько лет назад, а к досужему отдыху приступать никак не хочет! Всё у него какие-то дела и заботы, в крайнем случае, убегает от меня на охоту! – рассмеялась миссис Дрейзен, высокая шатенка с родинкой над губой – другая лучшая подруга Лизеллы.

– Не хоронить же себя заживо в сорок пять лет! – робко улыбнулся полковник Дрейзен, стоящий у камина. – К тому же, здесь прекрасная охота! Вы, надеюсь, охотитесь, мистер Шварцзиле?

– Охоч только до приятного общества! – улыбнулся джентльмен. Все рассмеялась, а Астонция громко хмыкнула.

– Что ж, надеюсь, наша скромная компания будет достаточно приятна для вас, хотя с лондонским обществом, разумеется, не сравнится, – подняла на него взгляд чудесных медовых глаз Лизелла. – Вы ведь оттуда приехали, не правда ли?