Читать онлайн Любовь и хоббиты бесплатно

1. Шеф с прибором

Гном лежал на полу, потирал ушибленную коленку и помирал… Со смеху. Казалось, белая борода ухахатывается сама по себе – растительность занимала больше половины лица шефа, включая уши, ноздри и щеки. Красный колпак съехал на левое ухо, приоткрылась блестящая розовая лысина. Казалось, колпак тоже смеется, но иначе – криво, тихо, беззубо. Высокий дубовый стул валялся рядом. По форме шефский стульчик напоминает детский, плюс три ступеньки-перекладинки для комфортного восхождения. За минуту до этого гном спокойно восседал на нем, слушал меня, и вдруг кааак развеселится! Ну и пошло-поехало… Туда-сюда раскачивается, свешивается, подмигивает и ХОХОЧЕТ; равновесие потерял, и вот, пожалуйста.

Я сохранял внешнее спокойствие, хотя, если честно, внутри кипело и булькало. Пол-литра колы, чтоб ее! Выпил накануне.

Да сколько можно ржать?! Вам смешно, господин начальник, а мне стыд и мучение. Столько жидкости, сами понимаете, терпение скоро лопнет… И поймите еще одну вещь. Я, Боббер, внук хоббичихи Клавдии, брат маленькой Билльбунды и друг тощего Ури, с детства мечтающий стать первым на Базе хоббитом-агентом, неделю готовился к этому разговору, встал рано, репетировал, в приемную влез без очереди, Грызольде Вервольфовне нахамил, печеньку с блюдца стянул, ворвался к шефу, душу раскрыл, мечту доверил, а он…

Как выражается Алина Рашидовна Сафина – первая человеческая красавица, а кто не считает ее красавицей, тому я лично шнурки к звездолету привяжу, – «мечтать не вредно».

Эх, шеф!

Спасибо хоть ты меня с глазу на глаз высмеял, без свидетелей. Значит, правильно я сделал, что один пришел. Правильно, что оставил хоббита Урмана в его норе с булькающими пробирками и грязной посудой месячной давности. У них, изобретателей, всегда так – если кругом чисто, светло и не булькает, жизнь кончена.

Мы с корешем накануне поспорили: если я выжимаю из шефа агентское задание и успешно его выполняю, Ури будет в течение месяца носить белую футболку с надписью «Алина sexy!»; если задания мне не дадут или оно будет провалено, то Ури получает от меня ящик пельменей. На том при Федоре мы ударили по рукам. А что пельмени? Пельмени – ерунда, украду у Синелицего. Ури считает, что сырые пельмени продлевают хоббитам жизнь и помогают от икоты. Тут, как говорят врачи, медицина бессильна, бзик.

Конечно, он сказал, что я придурок, когда услышал про футболку. А я сказал, что пельмени еще никому не продлевали жизнь, и целый ящик негде будет хранить, поэтому он вдвойне придурок. Как вы поняли, мы старые друзья, просто тараканы у каждого свои.

Итак, шеф меня поначалу расстроил, но я продолжал верить в чудо.

Да, я мог бы возмутиться. Взорваться! Из вредности разломать стулья в комнате, включая его собственный. Заклинить чем-нибудь дверь на полпути, хотя бы ногой от стула. Но я помалкивал.

Мрачный, как Синелицый, упрямо сжимал зубы и считал волосинки на ногах, пробивавшиеся сквозь бабушкины вязаные носки. Кстати говоря, бабушки хоббитов вяжут чрезвычайно крепкие носки, из паутины сибирских пауков-мутантов, в наших фирменных носках можно топать по углям, месить грязь и катиться с ледяной горки: нить выдержит любые испытания. Хоббиты гордятся чудесными носками.

Если кому интересно, то брюки и жилет на мне из шерсти макемакского восьмиухого пони; до безобразия лохматые животные! С трудом выкапывают собственные уши, чтобы почесать их тридцатой или тридцать первой задней ногой. Но шерсть что надо. Мировая! Редкую ткань мы с другом нашли в костюмерке и, пока гоблины спали, поделили пополам. Ури заказал себе у гоблинш-портних точно такие же брюки и жилетку. «У друзей должна быть одна форма. Мы как члены одной банды», – говорил он.

Увы, реактивы, звездолетное топливо, ежедневные испытания огнем, старым кефиром, мазутом, маслом сливочным и подсолнечным сделали свое темное дело: Урман выдержал, а одежда погибла. Понятно теперь, почему в последнее время хоббит предпочитает изысканным тканям спецовку собственного изготовления. «Сто карманов» называется – с накладными карманами от локтей до щиколоток. Сшита из особо прочного, кислото– и пожаростойкого брезента для оборачивания звездолетов. Урман говорит, что похож на астронавта, а по мне – на идиота, обернутого в брезент. Поверьте, портной из долговязого полиглота неважный.

– Боббер… Боббер… – медленно произнес начальник Базы, стараясь дышать ровно. – И ты туда же… Оххх…

Шеф лежал на полу, как дурашливый мальчишка, разбросав руки и ноги.

Гному легко осуждать и смеяться, ему можно все – с его-то прошлым, да при этой должности. Посудите сами: вынянчил сотни агентов, укротил кучу монстров, научил их бриться, смывать за собой, говорить «спасибо» и другим хорошим манерам. Что тут спорить? Над сошками, вроде меня, можно и насмехаться, куда нам, безбородым болванам.

И вправду, кто я, чтобы обижаться?

Обычный житель хоббиточьего квартала, дважды в год прохожу курс лечения от мордорского синдрома, ворую и всегда готов протянуть пустую тарелку за добавкой. Нас таких много… Вон, взять хотя бы Федора. Хоббит окончательно слетел с катушек: прет все, что по форме напоминает кольцо: баранки, колеса от тележек, очки, монеты… Страшно подумать, во что превратилась его маленькая нора.

Гном – легендарная личность, он заслужил и памятник при жизни, и мавзолей после смерти, и главу в школьном учебнике. Я его могу понять. Вот смотрите: явился, значит, такой серьезный хоббит с важным разговором, хотя какой там хоббит! Хоббичишка. Маленький, серенький, занюханный, ничего путного из себя не представляю.

И мало, что явился. Набрался наглости просить ЕГО (легенду!) принять МЕНЯ (сошку волосатую!) на СЛУЖБУ, и не кем-нибудь, а профессиональным оборотнем! Ого! Видали когда-нибудь такое?

Поэтому он и катается по кабинету, давится со смеху под гул космодрома.

Время шло. Наконец, главный окончательно успокоился и встал. Мы вместе подняли стул, очень похожий на детский. Я помог «легенде» взобраться по ступенькам, а сам вернулся на сиротское место в двух шагах от овальной двери, сквозь которую доносились обрывки воплей напомаженной рептилии-секретарши про «бессовестных маленьких крыс». Двери здесь толстые, шумопоглощающие. Надо о-о-очень постараться, чтобы вас услышали.

Главный молча поправил колпак и потянулся к бумагам, ожидающим на столе; беседу он явно закончил и всем видом как бы говорил: «Пора тебе катиться колбаской, самонадеянный хоббит» – но и Боббер не лыком шит.

«Мал, да застрял», – говорит в таких случаях моя родная бабушка Клавдия, с которой вы обязательно познакомитесь чуть позже.

– А чем тебе, парень, не мила ставка в библиотеке или отделе утилизации? Отличная униформа, карьера! – как бы между делом предложил он, показывая, что все его внимание занимает толстая картонная папка, плотно набитая документами.

Бородатый придвинул ее к себе и развязал шнурки. На противоположном краю стола ожидали очереди еще три стопки бумаг – и в каждой наверняка отыщется огромное чудище, отличное приключение и, разумеется, ням-ням, паек! Все то, из чего складывается счастливая карьера профессионального оборотня.

– Чего молчишь? – он водил пальцем по строчкам, но при этом внимательно слушал, что кричалось за дверью. А там… Что ни слово, то оскорбление в мой адрес. И голоса звучали самые разные.

Я вздохнул и медленно поднял взор к потолку. Зеркальный. Говорят, у шефа когда-то и пол был зеркальным, но у впечатлительных эльфиек от странного зрительного трюка часто кружилась голова. Охая, они валились в обморок прямо на гнома. В кабинет влетала Грызольда Вервольфовна. Посетители слышали, как она роняет поднос, нагруженный корреспонденцией; тролльчиха вылетала из кабинета в приемную не зеленая, как обычно, а яростно красная. Бугристая от природы, Грызольда сильно напоминала живой бай-джанский пупырчатый помидор.

Эти сцены не могли продолжаться долго, и однажды ревнивая секретарша бросила шефу на стол заявление об увольнении. Дальше – больше: пока он придумывал способ удержать тролльчиху, на прием пожаловала многочисленная делегация вооруженных эльфов-мужчин. Разговор происходил за закрытыми дверями, но достоверно известно, что начальник Базы появился в приемной еще более красный, чем его подчиненная. Эльфы покинули Базу с гордо поднятыми головами.

Эльфиек присылают по обмену; сам эльфийский народ обитает в отдельной галактике под названием Розовое Эль Фятино (с ударением на «И»). В Розовое Эль Фятино от Базы ездят андроиды, делают черную работу, а гномов, как известно, остроухие недолюбливают.

В потолке отразились мои переполненные мольбою глаза, мольба выплескивалась, и я готовился залить ею весь кабинет. Представляете объявление у входа:

СКОЛЬЗКО! ЖИДКАЯ ХОББИТСКАЯ МОЛЬБА. НАДЕВАЙТЕ САПОГИ!

Белобородый хмыкнул. Отбросил папку на свободный край и потянулся за следующей. Стол у шефа восхитительный – солидный, вместительный, утыкан выдвижными ящиками, ручками, кнопками, дверцами, впадинками, выпуклостями. Я думаю, стол с сюрпризом – внутри скрывается спасательный космический челнок на два посадочных места, либо тайная комната с переходом в другие тайные комнаты… Что бы там ни скрывалось, маскировка под мебель виртуозная. Шеф продолжал водить коротким пальцем по строчкам документа.

Вот вы спросите, на что я рассчитывал, когда перся сюда? И я отвечу – на его доброе сердце. Правда, правда, на сердце. У гнома бандитское прошлое, красный колпак, настоящая бульдожья хватка во всем, что касается дел Базы, но удивительно доброе отношение к страдальцам. Вот я и стоял по стойке смирно, ожидая, когда меня пожалеют и примут в агенты. Гном пожевал губами. Вздохнул и воровато глянул в мою сторону. А я тут как тут: улыбаюсь, первые слезы пускаю.

Шеф начинает ерзать.

Я – шмыгаю носом, дрожу губами и дергаю нижним веком.

Шеф трет глаз.

«Действует!» – понимаю я и продолжаю кривляться.

Шеф теребит ухо.

Привстает. Хороший знак.

– Ну что с тобой поделаешь…

Ага! Вот – первая трещинка. Мы, хоббиты, настоящие занозы: малы, незаметны, и фиг от нас избавишься. Думаю, главный наконец-то понял, с кем связался. Он еще раз густо вздохнул и задом полез со стульчика вниз.

Неужели я ДОБИЛСЯ?

По спине рассыпался жгучий озноб, в голову проникла мысль об окончательной и бесповоротной победе. Ури, братан, вот сейчас ты бы оказался кстати! Посмотрел, порадовался.

Хотелось обнять шефа, а затем крепко схватить за руки и вертеть, вертеть… Дождаться, когда засвистит сапожками, остановиться, устоять, не выронить, и закружить в обратную сторону.

Это, ребята, не хулиганство, а истинно хоббитское выражение признательности. Мы так поступаем. Хватаем без предупреждения, от избытка чувств и вертим, вертим, вертим ошалелого собеседника до полного взаимного окосения. Бывает, на крутом вираже ваши ноги подкашиваются, пальцы разжимаются… И он, хохоча, летит, сбивает с ног всех, кто случайно оказался рядом. Шум, гам, переполох, больница, гипс, а какие воспоминания на всю жизнь! Романтика.

– Хорошо, будем считать, ты меня уговорил, Боббер! – торжественно объявил шеф, выходя из-за стола. Он задумчиво сцепил пальцы на животе. – Так уж и быть, выпишу пробное задание…

Он долго смотрел на меня неподвижным взглядом и раскачивался с носка на пятку, оценивал. Сам жребий во плоти. Решалась судьба хоббита. Перламутровые рыбки в большом аквариуме тупо таращились то на меня, то на гнома.

Я не выдержал:

– Неужели, господин главнокомандующий, я встречу орды троллей и толпы орков? – сколько снов, сколько надежд было в этом вопросе! Хотелось рыдать от счастья.

Главный проникся идеей и даже прекратил раскачиваться. Вытянул губы, почмокал, словно пробуя на вкус новый сорт эля, но мысль его двинулась по другому пути, и начальник Базы вернулся в состояние маятника.

Я попытал счастья:

– Неужели, господин главнокомандующий, меня ждет битва против Дарта Вейдера и Звезды Смерти? – одно его слово, и я, не раздумывая (что характерно для хоббитов), брошусь в бой, а после боя под пафосную музыку приму награду от пафосной космической принцессы (как в «Звездных войнах»).

Но легким движением головы шеф похоронил и эту мечту. Он внимательно рассмотрел меня от бабушкиных носков до тоскующей по мылу и расческе головы, издал странный звук, похожий на мычание, которое я истолковал, как добрый знак. Слов решил не дожидаться:

– Ух ты!.. Вы ссс-серьезно? – голос мой вышел из-под контроля. – Ккк-колония ззз-звережуков-ллл-люддд-доедов?! – колени выплясывали, пульс убегал, в глазах искрило; где-то глубоко я знал – удача придет, но чтобы вот так, запросто… обалдеть.

– Полегче, полегче! Я обещал пробное задание, Боббер, – назидательно сообщил шеф напуская на себя важный вид, – оно дается не для того, чтобы избавиться от агента, пробное задание – это экзамен для новичков, так сказать, проба на вшивость, а твои предложения насчет войны с орками, Звезды Смерти и звережуков могут рассматриваться в качестве пожеланий на будущее. Миссии, о которых ты мечтаешь, чрезвычайно опасны.

– Ага! – осклабился я, продолжая в самых ярких красках представлять себя сражающимся против армии злобных скарабеев, в моем воображении насекомые размером с хоббитскую нору шагали прямо по космосу, стреляя лазерными лучами из глаз. Кру-у-у-у-уто!

– Вот и договорились, – успокоился гном, поймав, наконец, мою танцующую ладонь. Крепкое рукопожатие отрезвляло, признаюсь, для храбрости помимо полулитра колы пришлось уговорить три кружечки эля… Вот. Но что мне оставалось делать? На карту поставлено будущее! Любой хоббит на моем месте, в ясном уме и твердой памяти, поступил бы точно так. Я не вечный абонемент в столовку выпрашиваю, я выпрашиваю КАРЬЕРУ АГЕНТА.

– Успокойся, хоббит! – он тщетно пытался отцепиться от липкого хоббитского рукопожатия. – Хватит!

– Пощечину! – самокритично потребовал я и вздрогнул: кажись, перемкнуло, шарики к роликам покатились… казаться стало всякое, подумалось вдруг, если разжать пальцы прямо сейчас, то задание точно не дадут. И зачем только послушал Федора? «Пей, – говорит, – ничего не бойся, мне всегда помогает…».

– А? Что? – шеф и ушам своим не поверил.

– Отвесьте Бобберу пощечину, господин главнокомандующий, она приведет его в чувство! – протараторил я, глядя, как от удивления у гнома удлиняется борода. – Сам себе не могу, рука жалостливая.

– Уверен?

– Врежьте Бобберу, уважаемый гном!

Лучше бы пощечину, а он взял и вдарил – да так, что пол и потолок дважды поменялись местами. Сверху открывался отличный, но недолгий вид на гномий красный колпак, любопытных рыбок, торчащих из воды, и слова «Особой важности» на папке. Вот как бывает, а увидишь главного в первый раз, улыбнешься – бородка мягкая-мягкая, рубашечка белая-белая, жилетик чистый, приталенный, штанишки-гармошки отутюженные, сапожки кирзовые, по моде подвернутые; вот кому под елками с зайками плясать и Белоснежке бусы застегивать, думаешь. Ан, не-е-ет, дядька, оказывается, еще тот драчун, любого космодромного звездогрузчика на шасси навернет.

Я смиренно пережил приземление, вскочил и, как смог, выдавил из себя благодарность: «…ссссиба!». От удара мой зад, начиная с пяток и заканчивая затылком, временно потерял чувствительность. Гном как ни в чем не бывало вернулся на стульчик и предостерег:

– На будущее имей в виду, Боббер, трезвый агент – живой агент.

Надо бы кивнуть, но и спереди все онемело, а гном решил, что Боббер упрямится:

– Смотри, в первый и последний раз!

– …рошшшо! – я, как мог, добивался внятного произношения. Боли не чувствовал: мохноногие, к боли терпимее, чем люди. Для наших визит к зубному врачу – способ пощекотать десны и повеселиться, а по-настоящему боимся мы только электрического стула. И, пожалуй, гильотины… Но, признаюсь, удар был о-го-го какой сильный, даже для выносливого хоббита. Да и куриный бульон с ним, зато теперь у меня первое агентское задание, которое я обязательно выполню.

Гном потянул ящик стола и достал маленькую книжонку; наслюнявил подушечки большого и указательного пальцев и принялся перелистывать замусоленные страницы.

– Курс молодого бойца, – шеф приподнял книгу, чтобы я увидел обложку. – Справочник простых испытаний для новичков вроде тебя.

Хотелось поспорить – мол, не стоит терять время на ерунду, мне лучше сразу дать настоящее задание, но вместо слов выходили стоны, на лице застыла каменная улыбка (биоробот после выхода в открытый космос без шлема).

– Вот, для начала! – он ткнул пальцем в надорванную страницу. – Скандинавский гномопырь, помесь цверга и упыря, на вид простой гном, но раз в пятьдесят лет жаждет крови. В остальное время безвреден, если закрыть глаза на тяжелый характер и природную скупость.

Я угукнул.

– Цверги, то бишь черные альвы, водятся в подземных пещерах, боятся дневного света, страшные грязнули, зато сильны в ремеслах. Проморгаешь упыря – покусает всю свою общину, через пару-тройку дней и ближним соседям будет полная крышка. Усвоил?

Задание перестало казаться простым: а что если я не найду монстра, или нос у него окажется слишком узкий?

– А можно мне… э-э-э, для верности, чем– нибудь усыпить гномов… простите, цвергов, всех и сразу? – переминаясь с ноги на ногу, предложил я, но слишком поздно догадался, что зря… Он гном, и они гномы, пусть грязнули, жадины, буки, а один фиг – родственники. Шеф растерялся, книжицу уронил. Я подскочил, поднял и забросил вещицу на стол.

– Не можно! – отрезал красноколпачник и рванул на себя второй ящик, взял оттуда одну мелкую штуку и бросил мне. Реакция у Боббера хорошая, я сразу увидел, куда штука закатилась – прямиком Грызольде Вервольфовне под платье. Зеленая ввалилась в кабинет вместе с подносом – я окосел и задышал чаще – гора шпикачек на подносе!

– Хам! – рявкнула тетка и дала мне хорошего пинка пяткой в бок, сохранив равновесие и закуску, но брошенную гномом штучку я все-таки изловчился подобрать.

Шеф отправил Грызольду восвояси, легко, словно фокусник опрокинул в себя поднос и в два глотка уничтожил принесенную вкуснятину, чем привел меня в восхищение: ни один голодный хоббит не способен на такое, хотя мы, как известно, те еще проглоты!

После «перекуса» господин Большая Кувалда подобрел и пустился объяснять мне принцип работы определителя кровососущих – коротко просто «ОК». Слушал я вполуха, запоминал плохо, хотя запоминать-то нечего, все просто: детектор и передатчик в одном корпусе, похож на трубочку или шариковую ручку, есть три цветных индикатора: красный, желтый, зеленый. С близкого расстояния вычисляет гномопыря. Трубочку надо вставить подозреваемому рабочим концом в правую ноздрю (не левую!). Тревожный красный индикатор сообщает, что обнаружил гномопыря, зеленый успокаивает – тест отрицательный, а если вы по ошибке вставили прибор не туда, заморгает желтый кружочек. Вот и вся наука, но я в это время о другом думал…

– А осиновый кол полагается агенту? – поинтересовался я будто спросонья.

– Вот еще! Ни кол, ни арбалет с серебряными стрелами, ни освященное лазерное ружье в пробном задании не выдаются. Пойми, малыш, оружие – оно для продвинутых, а ты у нас для начала в тестовом режиме поработаешь, – гном соединился с помощницей по интеркому. – Грызочка, ставим хоббита Боббера в заявку на облегченную миссию в Древнюю Скандинавию. Цель – поиск упыря из черных альвов, срок – до обнаружения, но предельно на сутки.

– Хоббита?!! – выстрелом бахнуло на том конце. «Хоббита???» – повторил хор посетителей, вперед которых я влез к шефу. Грызольда, тяжело дыша, добавила: – Я иду к вам… с лекарствами!

– Задание заключается лишь в том, чтобы найти гномопыря, – еще раз пояснил красноколпачник. – Найдешь – справился, упустишь – провалил.

Грызольда нарисовалась в овальном проеме, взволнованно прижимая к груди белую аптечку с красным крестом; взглянула на шефа так, будто он совершил самую большую ошибку в жизни (например, предложил ей руку и сердце), а на меня и вовсе не обернулась.

– Сутки, Боббер, сутки – ни часом больше! – гном нахмурился, глядя, как секретарша резкими движениями выкладывает пилюли на длинный стол-приставку для посетителей. – За это, надо сказать, приличное время ты должен сделать все возможное и невозможное, чтобы на приборчике загорелся красный сигнал. Управишься – вернешься на Базу автоматически, теоретически это возможно и через пять секунд после отправки. А при отсутствии результата возвращение случится само собой ровно через двадцать четыре часа от минуты телепортации, и тогда, в случае провала мы вынуждены будем расстаться, Боббер, потому что Базе нужны лучшие, – шеф прищурился и погрозил указательным пальцем. – Главное, Боббер, всегда держи при себе эту штуку!

– Э-э-э… Какую штуку? – Я с трудом оторвал взгляд от трех упаковок со шприцами, которые Грызольда показательно выложила на стол.

Шеф подлетел к сердитой помощнице, отобрал пустую аптечку, покидал медикаменты обратно и вручил ей.

– Грызочка, ты нас отвлекаешь!

Она с грохотом поставила коробку на стол, скрестила руки на могучей груди и уставилась на свой пятачок.

– Извините, – я покатал «ОК» между большим и указательным пальцем. – Задумался…

– Итак, Боббер, потеряешь или сломаешь детектор – пеняй на себя. База не сможет установить координат, останешься в Древней Скандинавии навечно. На Базу вернется сам передатчик, если будет в исправном состоянии, но кому от этого легче, верно?

Мне по-прежнему грезился осиновый кол – оружие, достойное отчаянного героя. Я видел фотографии в рамках, толпу братцев-хоббитов перед ними. На снимках я держал кол в руке и был обвешан медалями…

Для шефа я выглядел, как само внимание – сосредоточенный, неподвижный, а на деле прохлопал весь инструктаж. Шеф умолк и в сотый раз глянул на грозную секретаршу.

– Есть вопросы, Боббер?

– Э-э-э-э, и с чего я должен начать, когда окажусь на месте? – тут я понял, что выгляжу полным дураком. – Извините…

Грызольда по-крабьи зашевелила глазами и бросилась ко мне. Думал, порвет, злыдня. Подлетела, руками машет, трясется – ну прям мамашка хулигана. Нагнулась, почти касаясь бровей, и отчеканила:

– Определитель вставляется зараженному в нос! Это раз.

– Подозреваемому, – поправил гном. – Грызочка, перестань, он понимает, просто волнуется.

Кто бы его слушал…

– Если замигает красный, ты, бестолочь, вернешься на Базу, – рявкнула тролльчиха и вернулась к медикаментам. – Это два!

Она достала из аптечки тридцатикубовый шприц и редкими зубами сорвала упаковку. Не выплюнула, съела.

– Красный означает упыря, – добавил гном, переводя обеспокоенный взгляд со шприца на меня и на жующую тетку. – Запомни, Боббер, в правую ноздрю. В правую.

– Господин главнокомандующий! – Грызольда выдохнула как пузатый рейсовый аэробус; к счастью, шприц вернулся в аптечку неиспользованным, крышка захлопнулась. – Мы достаточно разжевали! Хватит, он всего лишь мелкий хоббит, а у меня дел по горло!! Эй, фьють!!! Быстро!

Вот значит как? Как с собакой?!

Я поклонился шефу, мысленно пожелал зеленой грымзе подавиться чаем для похудения, запихал приборчик во внутренний карман жилетки и помчался за вредной секретаршей в приемную.

Думаете, обиделся? На грубость, на крики? Да ни капельки!

Мы к подобному обращению давно привыкшие – хоббита на Базе не поругивает только ленивый, считают нас вроде как за цыган, и вообще сорным народцем зовут. Спорить не буду, мы не такие трудолюбивые, как гномы, но на то они и гномы, чтобы любить трудиться. Нам, конечно, далеко до гоблинов: у гоблина МОЗГ, извилин с одной головы легко бы хватило на десять-пятнадцать хоббитов. Мы не такие усидчивые, как люди, а кто сказал, что подолгу сидеть – хорошо? Мы по-своему очень даже полезные и нужные, если смотреть на нас правильно. Хоббит, в отличие от гнома, легко проживет без гроша за душой, и никогда не станет жаловаться, что ему мало заплатили за работу, потому что хоббит и работа – вещи несовместимые. Хоббита кормят быстрые ноги, цепкие пальцы и длинный язык. Ноги несут хоббита к еде и удирают, пальцы хватают самый вкусный кусок и держат намертво, а язык, как известно, нужен, чтобы заговаривать зубы тому, чей кусок схватили цепкие пальцы и унесли быстрые ноги. Мы самодостаточны и готовы простить всякого, кто из зависти упрямится признавать наши достоинства.

2. Кафтанчик из Финляндии

Грызольда заполнила серый талончик задания и велела мне валить (так и сказала: «А ну вали!») в костюмерку. Я попал туда в удачное время – агенты, отправленные спасать мир, еще не вернулись, а новые ожидались. Оба гоблина-костюмера (удивительно высокие для гоблинской расы, человеческого роста), получив исписанную Грызольдой бумажку, долго разглядывали ее и время от времени зыркали в мою сторону. Морды у них напряглись.

– Наверное, опечатка, – наконец, изрек первый, по имени Юдааш, похожий на хитрого крокодила с обезьяньими конечностями. Юдааш был одет в изысканный старинный костюм (наверняка человеческий), красивый, как пижама Алины (краснею, видел, подглядывал…). Под пиджаком белая сорочка с длинным рукавом и кружевными манжетами, на ногах белые панталоны с бантиками на коленях, туфли на каблуках, с носами, похожими на утиные. Прекрасный костюм, ужасный вид…

– Точно, – подтвердил второй, по имени Раабан, тоже похожий на крокодила, но не настолько хитрого и изысканного (кожаная безрукавка, простые штаны с налипшими нитками, босые лапы), и вырвал талончик из ручищ у первого. Посмотрел, нахмурился и прицелился в меня лимонно-желтыми глазенками. – Не стыдно, малыш? Где ты его подобрал?

Босой язвительно помахал надо мной листочком и явно вознамерился порвать документ, но я, не будь дураком, резко вцепился негодяю в палец правой ноги. Зубы у хоббитов не ахти какие острые, но для самообороны вполне годные.

– Ах ты, паршивец! – завопил Раабан и запрыгал на левой ноге, стараясь стряхнуть меня с правой. – Чтоб тебя Синелицый одним горохом кормил!

– Отдай документ! – потребовал я, разжав челюсти, и сразу укусил врага за лодыжку.

Мы ввалились в помещение. Юдааш надрывался от смеха и не думал вмешиваться; он с превеликим удовольствием смотрел цирковое представление – его напарник, пытаясь стряхнуть «мелкую тварь» (меня называли исключительно так), ронял вешалки с исторической одеждой, натыкался на шкафы и падал. Я отцепился от грубияна после того, как убедился, что его надежно завалило всеми размерами и достаточным количеством вешалок. Не подумайте про Боббера плохо: я, в отличие от многих, воспитан довольно сносно, просто гоблины часто выходят за рамки, если встречают нашего брата.

Ну и погром! Везде камеры – заметят, но я защищался, пусть эти двое объясняются. Я подскочил к Юдаашу; он согнулся от смеха, громоздкий, потный.

– Хватит ржать! – я подбежал к чудищу, размахивая талончиком, который чудом остался цел. – Реквизит! Быстро!

Юдааш опустился на корточки, глаза веселые, лукавые.

– Ути-пути! – поддразнил он, забавляясь моей серьезностью. Белые кружева на гоблинской шее терлись о кривой, массивный подбородок.

– Еще одно такое «ути-пути» и ты будешь лично объяснять шефу, почему агент Боббер опоздал в Скандинавию и упустил страшного гномопыря, понятно?!!

Смех оборвался. В куче сорванных вешалок продолжалась тихая, сопящая возня.

– Ладно, посмотрим, что у тебя, хоббичишка.

Он внимательно изучил содержание талона, разумеется, под моим строгим присмотром. Почесал морщинистый затылок и опять взглянул на меня.

– Даже не знаю… – гоблин пожал плечами. – Как звать?

– Боббер.

Он уставился в текст.

– Да, написано «хоббит Боббер»… Ладно, начальству виднее. Пойдем.

– А что делать с ним? – я показал в сторону завала.

Юдааш хитро усмехнулся и погладил меня по голове (вот не ожидал!).

– Забудь. Ты пришелся очень кстати.

– Это почему?

– Раабан должен мне коробку сушеных крыс, целый месяц не возвращает. Поделом ему.

– А… ну тогда на здоровье… – сказал я, а сам подумал: «Что у них за вкус? Жрут всякую гадость…».

Мы долго бродили между вешалок, копались в шкафах и коробках, но зря потратили время.

– Не шьют на вас, – остроухий развел руками и, подтверждая сказанное, вытянул из очередной коробки красное платье в белый горошек. – Видал?

– И что теперь, на Базе торчать?! – я хотел и его за что-нибудь цапнуть.

Юдааш поскреб в затылке, подхватил меня под мышки и принялся осматривать, ну прям как ветеринар собачку.

– Эй, в чем дело?! – я попытался отбиться ногами, но безуспешно: у гоблинов длинные руки.

– Расслабься, малыш, – костюмер вернул меня на место и принялся насвистывать «Гоблинскую доблесть». Мы отправились в пошивочную, где строчили десятки швейных машин (их шум напоминал перестрелку). Юдааш подобрал с пола, усыпанного нитками и обрезками, серую рвань на меху и приложил ко мне.

– Как говорят лучшие портные Базы, – торжественно произнес мастер, – «что гоблину носок, то хоббиту свитер, а что гоблину свитер, то хоббиту одеяло».

Признаюсь, я рассчитывал на обтягивающий красно-синий комбинезон, доспехи, байкерскую бандану в конце концов… или хотя бы на камуфляжные штаны, а что получу? Лохмотья?

– Все сделаем в лучшем виде, – пообещал Юдааш, снял с крючка на стене огромные ножницы и принялся кромсать подобранный с пола материал. – Судя по швам и запаху, – сказал он авторитетно, – шкура, что надо: старый козел.

Прощайте, обтягивающий красно-синий комбинезон, доспехи, байкерская бандана и камуфляжные штаны! Как говорит бабуля, мечтать не вредно, вредно ерундой страдать.

– Ты не думай, малыш, кафтанчик из Финляндии, – доверительно сообщил гоблин, – сняли со свежего трупа и, заметь, не с чумного или тифозника, а с нормального, экологически чистого лесного разбойника, его просто кореша топором зарубили.

Закончив раскрой, он передал заготовки портнихе, показал пальцем на меня и прорявкал ей указания по-гоблински. Работница отвечала противным смешком, напоминающим звуки старой канализации. Готовый наряд (строчила она быстро) производил удручающее впечатление – мы такое даже собаке в конуру не постелим, но куда деваться? Пришлось, преодолевая стыд и отвращение, переодеться. Костюмчик, чем-то напоминающий комбинезон, как вторая шкура, полностью закрывал руки, ноги и туловище. В остальном одно сплошное огорчение: серая шерсть в проплешинах цвета грязи, с дыркой от лезвия топора на спине – что может быть хуже? Хоббиты не брезгливы, но в ЭТОМ я ощущал себя даже не старым козлом, а битой крысой со свалки.

– Отвратительно! – я тоскливо хмурился в зеркало, любезно предоставленное портнихой гоблиншей. Здесь бы и байкерская бандана не помогла.

– Спасибо, я старался! – Юдааш светился от гордости.

– Старался?! – я аж подпрыгнул. – Сделал из меня вшивую бабайку и радуешься?

– Все строго по заявке, молодой нечеловек! Фуфло не брак.

– Как по заявке?

Он протянул талончик, я схватил бумажку, пробуравил злобным взглядом и… заткнулся. В графе «Легенда», в которой описывают вымышленную историю агента для пункта назначения, значилось:

«Лесная тварь без роду и племени, умственно отсталая».

Скулу у меня, конечно, свело…

Опускаюсь в графу «Внешний вид, одежда», читаю:

«Грязный, одет в обноски, воняет».

Грызольда постаралась, как пить дать; ОНА печатала эту гадость, хоббитоненавистница! Родную одежду пришлось оставить Юдаашу на хранение. Мы долго спорили насчет бабушкиных носков, гоблин требовал заменить их на протоптанные до дыр валенки, дабы соответствовать образу, в итоге сошлись на том, что я остаюсь в носках, а валенки сверху.

Костюмерку покидал без радости: совсем не таким представлялось мне начало агентской карьеры, совсем не таким. Что же дальше будет?

3. Кха! Кха! Кха!

Покружив окольными путями, дабы избежать встреч со знакомыми и малознакомыми хоббитами и неубедительных объяснений по поводу своего шокирующего внешнего вида, я проскочил в отделение телепортации. Важнейшее подразделение лаборатории, но сотрудники, как назло, самые мелкие и противные из гоблинов, обитающих на Базе. Раабан и Юдааш по сравнению с ними – интеллигенты высшей пробы, славные парни и воплощение вежливости. Телепорты, как их принято называть, отличаются крайней подлючестью, особенно по отношению к хоббитам. Обходительные и осмотрительные с людьми, они при любом удобном случае рады насолить мохноногим – был бы случай, а повод найдется. А посему между телепортами и хоббитами ведется настоящая холодная война, счет в которой постоянно меняется.

Хоббиты многое украли из помещений телепортов… Ну и что? Мы не виноваты, что у них так много полезных, а главное – круглых вещей: таблетки, колбочки, стаканчики, батарейки, объективы, монетки, розетки, вилки, диски, баранки, пончики, печенье, крышки, вращающиеся лабораторные стулья, очки, часы, гигрометры, люксометры, дозиметры, у них даже комнаты круглые есть. Может быть, кого-то и раздражало круглосуточное присутствие полсотни медитирующих хоббитов в этих комнатах, но не до такой же степени! Это не повод нас ненавидеть, нас надо понять и простить.

Я приблизился к дверям телепортационного отделения, зная заранее, что сработает сигнализация – у них тут повсюду натыканы противохоббитские сенсоры.

Я знал, что надо делать, на какое расстояние отойти и когда пригнуться. Двери разъехались, и на пороге появился мелкий горбонос, целиком затянутый в защитный комбинезон серо-зеленого цвета, на лице маска, в ручках ствол обледенителя.

– Прекратить клоунаду! – заорал я и начал махать документами. – Я – новый агент, у меня настоящее задание, и вы не смеете меня трогать! Понятно вам?!

– Ты кто такой? – мелкого обступили удивленные коллеги в белых халатах, их плечи слабо подергивались, многие сдерживали приступы смеха.

– Я – Боббер! Меня прислал шеф, я должен быть в Скандинавии сегодня, это чистая правда!

– Ну тогда иди сюда, если это чистая правда! Гы-гы-гы-гы-гы!!!

Они медленно расступились, дали войти, но сразу вновь обступили меня. Бумажка с описанием задания долго ходила по рукам, вызывая букеты шуток и взрывы хохота. Много обидного наговорили горбатые товарищи в белых халатах. Прежде чем приступить к отправке, они протащили меня по всем кабинетам, показали каждому сотруднику, подробно обсудили с каждым мое задание, особенно легенду (помните, наверное, «лесная тварь без роду и племени…»); все это было до жути обидно и несправедливо.

Похоже, гоблины увидели во мне удобный случай расквитаться за все неприятности, доставленные им хоббитами со дня открытия лаборатории, а я, если уж на то пошло, приходил сюда от силы раз пять, возможно семь, но не больше десяти, и почти не пакостничал. Почти.

Интеллектуалы Базы. Чтоб им вечно пить кофе «три в одном» вместо свежемолотого и печеньками давиться. Предлагали мне сдать задание, пока не поздно. Называли крысой. Дразнили баранками, кусали, глотали их и запивали мятным чаем из круглых чашек. Распахнули дверь в совершенно пустую круглую комнату и не дали туда войти, разрешая только смотреть.

ОНИ БЫЛИ УЖАСНЫ!

Я хотел возмущаться и топать ногами, но их было море, они поливали меня мерзкими шутками про хоббитов, брызгали слюной и хрюкали. Я хотел кричать: «Делайте свое дело, бараны!», а они передавали меня на потеху следующему коллективу. Я хотел орать: «Руки прочь от хоббита, идиоты!», а они взрывались многократным гоготом и щекотали меня под мышками. Гоблины отвратительны. И тут к моей радости один горбоносый товарищ поперхнулся. Уминал одну круглую печеньку за другой, и тут нате вам – перестарался. Кха! Кха! Кха! Он задыхался и кашлял, тыча в меня кривым пальчиком. Все стали его спасать, и тогда издевательствам пришел конец. Аминь.

Обжору увезли в больницу, а меня выкинули в телепортационную камеру. Я просидел там минут пять в тишине; шлюз открылся, забежали два коротышки и накрыли меня мусорным ведром. Оно было полное: объедки, бумажки, плевки – отвратительно!

– Это тебе в дорогу! – бросил кто-то из них.

Шлюз сомкнулся. Я плакал, не имея возможности видеть мигающие сигнальные лампочки, ведро натянули по самые плечи. Вот так началась моя первая отправка на задание.

4. Ётунштрудель

В пространственно-временном континууме ваши мысли (если они есть) заостряются и вытягиваются; думать легко и приятно, особенно о важных вещах вроде смысла жизни; я думал о смысле жизни хоббитов на Базе. Сложный вопрос. Наверное, нас подобрали с Земли по ошибке, но шеф добрый, вот мы и расплодились; интересно, как долго он будет нас терпеть? Думаю, недолго. Если поймать ворующего или уносящего краденое хоббита и сказать ему об этом (о том, что он испытывает чужое терпение), воришка искренне обидится и еще долго будет считать себя оскорбленным.

«Что? – встрепенется хоббит, крепко прижимая к груди узелок с чужим добром. – Путаемся под ногами? Срываем работу? Причиняем убытки? Ха! А что нам, уважаемый, в носу ковырять? Путаемся – значит, надо, вы работайте себе на здоровье. Дайте нам украсть свое и живите спокойно, а насчет убытков как вы хотели? Лес рубят – белки орут».

К счастью, в промежутке между мирами из ведра исчез весь мусор: распался на атомы. Сразу по прибытию я избавился от подарка гоблинов – ведро с грохотом запрыгало по мерзлой, каменистой земле. Воняло паленой шерстью и звериной мочой: шерсть, конечно, моя, а за второй аромат спасибо лисе. Встретились мы, что называется, нос к носу. Хищница рычала и пятилась, не сводя офигевших глаз с моей импозантной финской шкуры. Я приветствовал бедное животное; как мог, объяснил свое появление, извинился. Рыжая внимательно слушала меня, пока была в ступоре, затем очухалась – и в кусты.

Дремучий хвойный лес зарылся в одеяло ночи, макушки сосен разрывали небо, а меня разрывало от любопытства. Я похлопал себя по груди – определитель кровососущих, слава свежему печеночному паштету, лежал во внутреннем кармане, хоть за это Юдаашу спасибо, карман без дырки предусмотрел. Нормальный парень Юдааш, хоть и гоблин, дело свое знает, не злой, а что страшный, так он не виноват. Я попрыгал на одной ноге, затем на другой, выдохнул облачко пара и зарычал: «Бррррррррррррррррррррррррр!».

В остальном толку от финской поддрыгайки было мало: герметичность нарушена, кругом сквозняки; понимаю, надо для убедительности, но зачем, скажите Грызольда Вервольфовна, так изгаляться? Знаю, что не любите, но зачем позорные легенды писать? Не учли вы, глупая женщина, что хоббиты, хоть и малы, да выносливы: чтобы нас заморозить или перегреть, постараться надо оооочень сильно. А вот если бы я человеком был, то исключительно по вашей вине замерз бы тут. Представьте, любезная, каково здесь гомосапиенсу без варежек, теплой шапки и валенок, которые, между прочим, сгорели! Что ему делать в минус тридцать? На пихту лезть? Волком выть? То-то!

Но вопреки вашим стараниям, госпожа тролльчиха, на мне по-прежнему сверхнадежные бабушкины носки и плевать я хотел на минус тридцать. Доказать? Простой пример. Позавчера вечерком Урман с Федором влезли к Синелицему в морозильную камеру, баааальшущую комнатуху с отборной говядиной. Ноги, ноги, ноги… Знаете, сколько продержались? Ровно до следующего вечера. И НЕ-ЗА-МЕТ-НО сперли целую говяжью ногу!

Плевать на мороз.

Я потопал к мощным соснам, выдыхая в темноту горячий пар и стремительно трезвея (изыди, кола!). Света луны и звезд вполне хватало, чтобы открыть красоту могучего леса: большинство деревьев по толщине приближались к диаметру наших нор – это впечатляло. Казалось, лес пророс прямо из скалы, проткнул ее и укрыл белой фатою снега, как невесту. Лес молчал. Я обогнул колючие кусты и наткнулся на человека в сугробе; викинг хоть и валялся без памяти, но рожу сохранил откровенно зверскую: брови сердитые, рот распахнут, снежинки падают на язык и тают. Помню, наклонился, чтобы получше разглядеть серьгу в оттопыренном ухе (серьга имела форму кольца), внезапно человек так сильно втянул носом воздух, что могло показаться, будто к ноздрям викинга потащило весь лес до последней лисы.

Кто-то вдруг сказал хриплым голосом:

– Че уставился?!

Я отпрыгнул и всерьез собрался бежать по сосновым веткам-ступенькам до самой луны, но что-то заставило меня остановиться. Присмотрелся, прислушался… Всюду морозная, хрустящая тишина, викинг лежит с открытым ртом, и тают во рту снежинки. «Значит, – думаю, – кто-то другой разговаривал, и ведь, главное, я его понял, хотя и за границей нахожусь». Знакомый такой говор, как у наших гномов, с едва заметным акцентом. Подхожу ближе, смотрю – выходит из-за валуна человечек: живот, черная борода и глазюки-шарики; ног в снегу не видно.

Глядит на меня, белками сверкает; еще ближе подбираюсь и вдруг… доходит! Так ведь это ж обычный местный гном, каких я перевидал миллион, а то и больше. Маленький (на голову ниже меня), пузатый, приземистый, покрыт черными густыми кудряшками, на барана похож. Стало быть, черный альв.

Теперь понятно, что к чему: викинг – его добыча, а тут я, знаете ли, свалился без приглашения, и чего от меня ждать, поди разбери… Я тоже не особо понимал, что мне делать – то ли бежать, то ли на помощь звать, то ли бить по башке и тащить цверга вторым номером вместе с викингом. Правда, совершенно не понятно, куда тащить. Хотя, конечно, я себе льстил – похоже, во мне никакой опасности не увидели.

– Ётунштрудель, – представился он и гордо задрал нос, похожий на булыжник. – Моя пра-пра-пра-троюродная бабка согрешила с настоящим ётуном, это такой… – цверг раздул щеки парусами, выпучил глаза и разбросал в стороны короткие ручки. – Видал, да? В общем, гора! О как! Понял?

Я хотел поддержать разговор и вежливо перевел взгляд на ближайший валун. Ётунштрудель зыркнул на камень и рассердился: экземпляр попался до безобразия огромный.

– Ты не понял! – затопал ножками бородач и провалился в сугроб по самое пузо. – Пра, пра, пра, понимаешь? Бабка!

Какой неуравновешенный гном! Я и не знал, куда лучше смотреть; сосредоточился на кончике собственного носа.

– Как поживает… э-э-э… бабуля? – вежливо поинтересовался я, помогая внуку ётуна выбраться из снега. – У старушек в этом возрасте сильно мерзнут ноги.

– А ну тебя, – психанул тот и отвернулся, не поблагодарив за помощь; добавил полушепотом: – Хоббит!

Признаюсь, мало кто на моей памяти произносил это слово с бо`льшим презрением. Я почти обиделся, но передумал. Ётунштрудель так забавно раздувал поросшие черными волосами щеки… Вы бы видели! Грубый, невоспитанный, но смешной. Простил недомерка. Можно было для профилактики потаскать за бороду, но, говорят, скандинавские черные альвы ленятся чистить и пропалывать покрывающие их заросли. Есть ли тогда смысл руки марать? Блохи, вши, остатки еды, осколки костей, гвозди и прочий инструмент… Потряси цверга – рано или поздно из него посыплются самые разные вещи, а если, не дай Радагаст, что-нибудь выползет? Здоровье дороже.

– А я – Боббер, – с достоинством представился я и взял пленного викинга за свободный кожаный башмак. – Ладно, будем тогда считать, что познакомились… Давай помогу, куда его тащить? Надеюсь, и ты мне чем-нибудь поможешь?

– Нам туда, – сдержав слова благодарности, ответил бородач и пошел показывать дорогу, предоставив мне викинга целиком.

Во дают, скандинавы! А отказаться ради приличия? А спросить, какая мне собственно нужна помощь? Ни гигиены, ни вежливости.

– Силенок хватит? – спросили меня через пару минут и, не дожидаясь ответа, потопали дальше. Клубок шерсти с ногами! Все ему до фонаря: кто я, откуда, зачем. Ну и народ… В следующий раз надо брать дубину и активно пользоваться ей для «создания крепких дружественных связей», как выражается шеф на официальных выступлениях. Дикое место, дикий народ, что с них взять?

Самое время заняться аутотренингом по-урмански:

…Я спокоен, как Синелицый… Мои мышцы – выключенные андроиды… Мне легко и приятно, я чувствую себя теплой кастрюлей борща… Я – мягкая сметана… Я – диван… Я – закладка в Хрониках Нарнии… Мой лоб прохладен, в голове плещется компот из сухофруктов… Я украл все, что можно и перевыкрал все, что украли другие хоббиты… Мое сердце успокаивается… Я совершенно спокоен, братцы… До поры до времени.

Ручищи пленника ползли по снегу безвольными водорослями, иногда дядька мычал и говорил «А!».

– Зачем он тебе? – спросил я у Ётунштруделя на первом привале. – Богатый конунг?

Цверг вынул из-под бородищи измусоленную тряпку и в ответ соизволил густо высморкаться (где-то в глубокой берлоге откликнулся спящий медведь). Я стерпел и уточнил:

– Надеешься на выкуп?

Штрудель навел порядок в носу и упихал тряпку куда-то в область бедра. В ответ ни слова. И тогда я понял, что цверги – худшие представители рода гномо-сапиенс – грубые, скрытные, равнодушные. Конечно, и хоббиты не подарок, но элементарная вежливость должна быть? Я что – пустое место?

Поговорите со мной!

Сделайте вид, что я есть.

Я – не пустое место!

Черный продолжал бессовестно молчать. Я забыл про холод, я забыл про легенду, которой следовало строго соответствовать, я даже забыл про миссию. Я кипел, и от меня отделялся пар; вопреки инструкциям, вместо умственно отсталого полуживотного, я превратился в мастера мозгового штурма.

– Может, он пьяным валялся, а ты его милосердно подобрал? – я нарочно поглядел по сторонам и сделал вид, что прислушиваюсь, не доносятся ли из-за сосен звуки хмельного пира. Цверг сверкнул глазом и напрягся: он как зверь почувствовал опасность. Неплохо, неплохо, совсем другое дело – разговаривать, когда тебя слушают. Я возликовал, и вопросы полетели в него пулями.

– Одолел в честной битве один на один? Спорим на бублик, что вы играли в гляделки? – мне было все равно…

– Он в коме, а ты его выгуливаешь по просьбе родственников? – …плевать, что цверг подумает…

– Собираешься перекусить? Любишь норвежское холодное? – …ответит или бросится в драку. Или плюнет и уйдет.

– ДА, ЦВЕРГ ПОБЕРИ! – рявкнул черный альв и плюхнулся на пень; ответ озадачивал. К чему бы относилось его внезапное «да»?

Вдруг из-под черной бороды показалась колбаса. Сырокопченая. Чего-чего, а колбасу я в любых условиях унюхаю. Не надо этикеток, упаковок и уличных указателей, важен запах. Запах был, и он был прекрасен, но, увы, с каждой секундой запаха становилось меньше и меньше. Господин «волосатый бука», чтоб ему подавиться, поступил как истинный цверг. Сел ко мне спиной, покусал, пожевал и вернулся в исходное положение. Без колбасы, гад.

«Сначала шеф, теперь он… Как же все обожают истреблять вкусняшки в моем присутствии! А делиться?» – я страдал так, как может страдать хоббит и никто другой. Вы можете увести у хоббита невесту, научить курить его любимую собаку, вывалить ему на двор мусор из мусоровоза, но вы не смеете лопать в его присутствии и не делиться.

– А тут, оказывается, всем вообще поровну, что делает в лесу голодный, одинокий чужестранец… – выдавил я и понял, что от точки кипения быстро падаю к точке замерзания.

– Викинги кончились, – прошипел Ётунштрудель и схватился за пленника, как за сундук с кольцами.

– Что значит «кончились»? – поворот беседы меня смутил.

– Это МОЙ викинг! – заорал Штрудель и зарычал; в пасти сверкнули два острых клыка.

5. Едрить вашу по фьорду

От неожиданности я потерял равновесие и плюхнулся в снег. Вот тебе и раз, неужели нашел? Я, кажется, нашел то, что требовалось, многоуважаемый шеф. Вот так – сразу, без особых усилий; есть надежда вернуться на Базу к ужину, проучить Урмана, заставить парня надеть футболку, если, конечно, сделать то, что требуется, главное – строго по инструкции.

Валяясь в снегу, я вытащил детектор из кармана и понял, что трясусь уже не от холода, а от страха; цверг ходил вокруг человека, рычал и не сводил с меня выпученных глаз. Между мной и вероятным гномопырем было чуть больше трех ярдов.

– Слушай, Ётуншнобель, э-э-э, оговорился, – я дергался, и он, собака, это почуял. – Мне от тебя ничего не надо. Просто, понимаешь, я, как бы тебе сказать… Я врач, лекарь, издалека. Я должен тебя обследовать, вот! А то, говорят, у вас тут птичьего гриппа полно, пневмония кругом атипичная, отсеохондроз свирепствует, а прививки не делают…

И тут до меня дошло, что воткнуть осиновый кол в маленькую бородатую заразу вполне реально, а вот попасть заразе в правую ноздрю ерундой размером с шариковую ручку – совершенно не реально. Кто придумывает тренировочные задания? Гоблины-извращенцы? Закомплексованные орки? Грызольда Вервольфовна? Федор?!

Карлик переместился к голове викинга. Положил одну ладошку пленнику на лоб, другую – на плечо и зарычал:

– Ррррррррррррррррррррррррр! – не приближайтесь, мол, частная собственность, а кто не понял – того покусаю, кишки выпущу, моргалы выколю. Урман ведет себя так же, когда я пытаюсь убрать со стола его опыты и погрызть баранки с кефиром.

Рычи не рычи, а задание надо выполнять. Я помахал детектором. Рык прервался – хороший знак; я стал водить прибором по воздуху; альв следил за каждым движением; я показал прибор в действии на себе. Зеленый свет околдовал цверга.

– Вот видишь, ни капельки не больно, – я сделал шаг навстречу, – чуть-чуть щекотно.

Любой гном сгорает от страсти к механизмам. Гномы так устроены. Если маленький хоббитенок в подгузнике видит микроволновку, он первым делом открывает дверцу, надеясь найти еду. Если микроволновку видит гномик, он жмет на кнопки и пытается понять принцип работы.

Я сделал второй шаг навстречу, цверг стоял, открыв рот. Вот что значат правильная тактика, правильная наживка и правильные слова.

Но удастся ли мне заставить альва подставить ноздрю?

Я вознес короткую молитву пицце с грибами и продолжил промывание цвергских мозгов:

– Смотри, Штрудель, тут есть маленький экран. Хочешь посмотреть?

Он кивнул, глянул на викинга, посмотрел на меня, на детектор, снова на викинга. Конечно, хотел. Я напирал:

– Восхитительный корпус, возможно, титановый. Поможешь разобраться? – я размахивал определителем, как дирижер палочкой. – Интересная штука, правда?

Гном напоминал кошку, которую дразнят фантиком на нитке. Он едва поспевал за моими движениями. Влево-вверх-вниз-влево-вправо-вверх-вправо-вниз… Кончик бороды щекотал викингу лицо.

– аА-аА-аА-ПххххххххххххххЧиИИИИИИИИ!!! – прокатилось по лесу, и с неба упала звезда.

Викинг задрал голову, увидел над собой слегка контуженного, трясущегося цверга (разумеется еще и перевернутого) и заорал:

– Клянусь подмышками Имира! Черные альвы! Едрить вашу по фьорду!

Я понял каждое норвежское слово, удивительно. Цверг отскочил и с тревогой уставился на разбуженного. Поднялся тот быстро, громадный, особенно в сравнении с нами – гномами и хоббитами.

– Клянусь, я привяжу тебя к дереву твоей бородой, мохнатая тварь! – пригрозил викинг и приступил к исполнению задуманного – попытался схватить Ётунштруделя.

Трудно поверить, но черный альв, грубиян и хам, жадина, самое черствое существо на свете, вдруг ни с того, ни с сего разревелся в бороду. Мы с викингом переглянулись и поняли, что оба не знаем, как реагировать. Но вскоре человек подобрал подходящие слова:

– Эй, ты! Хватит реветь, как баба! Я все равно набью тебе морду, если найду…

– Мы могли бы быть счастливы, – срываясь на рев, заявил Штрудель и показал на меня пальцем, – если бы не он!

– Я? Ничего себе новость…

– Ты? – викинг тоже озадачился.

– Грязный хоббит! – цверга трясло. – Ты, чирей на заднице фьордского пони! – он брызгал слюной. – Гореть тебе сто лет в очаге старой вельвы! – он отводил душу. – Чтоб юты из тебя варежки связали, а даны – шарфики!

Вот это да! Как вам образы? Викинг был в восторге (он с удовольствием слушал проклятия), а я просто не знал, как реагировать. Бред. Сумашествие. Я-то здесь причем? Я просто хоббит.

Правда интуиция уже тогда подсказывала: быстрого возвращения не будет.

– Про чирей лучше всего получилось, – откуда-то сверху поделился со мной впечатлениями викинг. – А тебе, лесная тварь?

Что я мог ответить? «Да! Очень! Незабываемо! Великолепно! Бис!»? Тут и дураку ясно – укушенный слетел с катушек и вряд ли успокоится, пока его обидчик, хоббит Боббер, смеет топтать снега Скандинавии и пугать местных лисиц.

И тогда я… рассвирепел! Думаю, тут свою лепту внесли прекрасный бодрящий воздух, минус тридцать и желание успеть к горячему ужину. Я выставил детектор кровососущих перед собой словно нож. И конечно же, я обиделся. За что, простите, на меня-то злиться? За то, что предложил помощь? За то, что, надрываясь, тащил его добычу, которая теперь потешается над нами обоими? За то, что не вырвал из рук колбасы, как сделал бы любой другой уважающий себя хоббит?

Мы с карликом сцепились взглядами, и я понял без слов: путь назад, к перемирию, окончательно отрезан, придется драться, но, может быть, оно и к лучшему. В драке я мог воспользоваться детектором и быстро покинуть прекрасный, но слишком опасный мир. Меня трясло от злости и холода, как стиральную машину, а Штрудель искусно плевался грязными скандинавскими ругательствами, пытаясь зайти ко мне сбоку. Я сразу понял его замыслы и вовремя поворачивался в нужную сторону.

Разбуженный пленник забавлялся, глядя на нас. Вместо того, чтобы вмешаться и прекратить поединок или, на худой конец, уйти, он уселся на ствол поваленной сосенки и начал нас подзадоривать, ритмично выкрикивая: «Хэй-хэй-хэй-хэй-хэй-хэй!». Ветки сосенки испуганно задрожали и сбросили снег. На шум явилась обиженная мною лиса, уселась поудобнее и стала смотреть. Вряд ли она болела за команду хоббитов… Цверг резко повернулся к викингу и крикнул:

– Заткнитесь, мужчина! Лучше скажите, кто вам больше нравится!

– Он, – не задумываясь, ответил мужик и показал в меня пальцем.

– РРРРРРРРРРаааААААААААА! – страшно заорал черный альв в том же направлении. Орать он, конечно, мастак, но в драке полный профан, я спокойно поймал длинную бороду и дал цвергу навернуться. Мы оба упали, вцепились друг в друга. Покатились. Я улучил случай, когда он оказался снизу, подпрыгнул и сел грязному дикарю на шею. В руке сверкнул детектор, я прицелился и сунул трубочку в правую ноздрю.

Жаль, вы не видели этого, многоуважаемый шеф, я был великолепен!

– Уййййюййййюййййй! – заголосил противник и схватился за нос. – Больно!

– Так его, так, рваный! – молотя руками по воздуху, орал викинг. Он раскачивал сосну, как батут, стоя на ней в полный рост. – Хэй! Я верил в тебя, рваный! Ты мне сразу понравился! Хэй! Хэй! Рва-ный! Рва-ный! Рва-ный!

Ётунштрудель отчаянно взвыл, чем вызвал бурный отклик у ближайших волков; лиса из солидарности потявкала и принялась чесать задней лапой ухо. Я продолжал сидеть на плачущем противнике, ожидая итогов теста. «ОК» нежно пискнул, но я не видел цвета сигнала.

– А ну отдай детектор! – грозно потребовал я, кое-как вытащил его и отскочил в сторону.

Был уверен, что конец миссии наступил, и возвращение вот-вот начнется. Я помахал лисе, отчего она замерла с занесенной лапой; отвесил глубокий поклон артиста верному болельщику…

Ночь. Могучий лес. Плачущий Штрудель. Веселый викинг. Настороженная лиса…

Я по-прежнему здесь!

Что делать? Гляжу на злосчастный прибор. Вопреки ожиданиям бодро сияет зеленый.

Зеленый? Зеленый! Да разве может такое быть?! Я встряхнул пару раз подлое устройство (наивный: как будто что-то могло измениться) и заорал прямо в небо:

– Эй! База, меня кто-нибудь слышит? Вы ЭТО видели? Детектор бракованный. Брак, понимаете? Шеф, вы подсунули Бобберу брак!

– Брак! Брак! Брак! – прокаркал из сугроба Ётунштрудель. – Мне триста пятьдесят, и мне нужен брак. Община ждет! С женихом или в изгнание! Но я сказала им, выйду только за великана. Прабабка смогла, и я смогу. У нее был ётун, супер ётун! Скала. Ётун-ётун-Ётунштрудель! Ношу имя деда. Но как по мне, ётуны уроды противные, а этот, – грязный палец показал на пляшущего викинга, – красавец! Видал? Видал, мерзкий хоббит? Человеческий мужчина, не чета тебе. Норвег возьмет меня замуж, и у наших отпрысков будут красивые длинные ноги, длинные руки и длинное все остальное, понял, ты, никчемный хоббит?

Я запрятал испорченный, как я тогда думал, «ОК» во внутренний карман финского комбинезона и уверенно зашагал к гномопырю. Из снега торчал его опухший от слез нос-булыжник.

6. Кто, если не ётун?

Ммм-даааа, а черная борода, оказывается, женского пола. Согласитесь, словами «должна немедленно вступить…» и «сказала им…» нормальные мужики не самовыражаются.

Я посмотрел на Штрудель, вмятую в сугроб. И чего раньше не подумал? Цверг-мужчина и цверг-женщина совершенно одинаковы – это известно из школьной программы. Одеваются одинаково, бороды одинаковые, характеры одинаковые. И те, и те обычно говорят басом или хрипят как простуженные. Попробуй найди десять отличий. Как насчет главных, спросите вы, я отвечу – имеются, но, в школе нам объясняли, что далеко не каждый цверг их видел. Откапывать трудно.

Вот почему Ётунштрудель так просто принять за парня. Гномихи с Базы – те хотя бы в заколках, бантиках, накладные ресницы любят, есть среди них постоянные посетительницы салона красоты, а цверги… ну что говорить – дикое место, дикий народ.

Вспомнилась картинка из школьной энциклопедии: черные альвы обоих полов, похожие, как грибы, стоят в национальных костюмах (шахтерские робы), ржут, рты распахнуты…

– Добей его, братан! – донеслось с «трибун».

Мой фэн упал со ствола, отдавил лисе хвост, встал на колени и принялся трясти головой.

– Хэй-хэй-хэй-хэй-хэй-хэй-хэй!

Во дает, его бы напор, да к лепсоидам на концерт.

– Чего ты ждешь, мелкий?

Убийство не в моих правилах, враг женского пола, девочка… Триста и пятьдесят лет от роду. Я смотрел на викинга и радовался за парня: повезло, очнулся, а кто знает, как бы сложилась его судьба, останься он в отключке до самой пещеры? Смог бы он тогда отбиться от черных альвов? Вряд ли. Тут меня и огрело: у тех, на картинке в школьной энциклопедии тоже были клыки, белые треугольники, два сверху и два снизу. Точно были. Значит, у каждого цверга, вампир он или не вампир, клыки есть всегда.

Пока я помогал несчастной девственнице встать на ноги, пока она сморкалась в свою тряпку, а затем и в мою финскую шерсть, викинг поутих, заскучал, разочарованно ударил кулаком по дереву и, уходя в лесную чащу, крикнул напоследок:

– Слабаки вы оба!

Лиса тоже плюнула и захромала в ночь.

Мы с Ётунштрудель остались вдвоем; цвергиня (язык сломаешь) тихо поскуливала и хлюпала шнобелем. Я оказал девочке посильную помощь: стряхнул снег, почистил от иголок и веточек, но вполне ожидаемое «спасибо» снова где-то застряло. Никому не нужное джентльменство. Она молча показала туда, где пару минут назад маячила широкая спина похищенного ею человека, и прошептала: «Верни его! Я поклялась старейшинам, что если не ётуна, то уж кого-нибудь точно себе найду!».

– По-моему, ты совсем не в его вкусе, – осмелился возразить я, и не удостоился хоть сколько-нибудь обидного ругательства. Странно.

– Знаю, – тихо согласилась она и вздохнула. – Давай поедим, что ли?

Мы перекусили остатками колбасы (наконец-то со мной поделились!), после чего Ётунштрудель извлек (разумеется, извлекла) из-под бороды (у нее везде борода) крепкую веревку и с совершенно невозмутимым видом связал (связала, будь она неладна!) мои руки.

Все. Дело было сделано – тихо, без суеты и лишних слов.

Я попался.

Стоял как вкопанный, в очередной раз поражаясь диким нравам безжалостной страны Норвегии. Стянув пеньку в тугой узел, эта, извините за выражение, ушлая тетка потянула меня за собой словно глупого барана.

– Эй! Совсем ополоумела! А ну пусти! – сопротивление причиняло жуткую боль в запястье.

– После того, что ты сделал со мной, хоббит, ты, просто обязан жениться на мне! – заявила Ётунштрудель и рванула вперед, едва не лишив меня рук.

– Я??? На тебе??? – я задыхался от возмущения и обиды. – Дура, что ли???

– А где до утра второго викинга взять?! – огрызнулась бородатая девственница. – Община готовит торжественную помолвку, столы накрыты, кувшины полны, я должна привести мужа, понятно тебе, скотина?!!

Действительно, и что я мог на это возразить?

7. Черные альвы

И вот меня, натурально как скотину, пригнали к мрачной пещере. Там было жарко, везде горели искусно выдолбленные камины и факелы, пахло чем-то похожим на керосин, жареным мясом и потом. Много мяса, много пота, много бородатых карликов. Черные альвы, все как один угрюмые, носатые, неухоженные, обступили нас и тотчас принялись острить:

– Эй, глядите, какого огромного ётуна привела наша девочка!

– Штрудель, как тебе удалось изловить его? Не иначе, в глубокую яму с дохлым лосем!!! Гы-гы-гы! Га-га-га!

– Ух ты, Штрудель, неужели любовь с первого взгляда? Чем ты пленила его, крошка? Не иначе медом поэзии и хорошим ударом по башке!!! Гы-гы-гы! Га-га-га!

– Похоже, он полный идиот… Бедная девочка!

– Так ведь хоббит же, чего вы хотите!!! Гы-гы-гы!

Га-га-га!

Первым делом меня развязали, раздели и осмотрели на предмет… даже стыдно говорить, в общем, удостоверились, что я мальчик, а не девочка. Долго и зло смеялись черные гады, все их соленые шуточки приводить не буду; обсуждали мою позорную одежду, передавая лохмотья по рукам. Предложения поступали разные: сжечь, бросить перед брачным ложем для отпугивания комаров и мокриц, просто выкинуть на мороз, использовать в качестве коврика для грязной обуви и так далее. Поистине Юдааш создал шедевр, полностью соответствующий агентской легенде.

Больше всего меня волновал «обратный билет» во внутреннем кармане. Вот найдут или возьмут и выкинут вместе с костюмом – тогда всё, конец, не видать Базы, как грызольдовой красоты. К счастью, притрагиваться к финскому меху черные альвы не пожелали.

– А мне нравится твоя съемная шкурка… – Ётунштрудель, вырвала шедевр Юдааша из цепких когтей одного суетливого цверга (он собирался сжечь лохмотья) и нанесла самоуправцу сокрушительный удар по виску. – Но в нашей пещере жарко, любимый. Эй ты, – она помогла суетливому подняться, – позови портного!

Имя портного, которое я и не старался запомнить, проорали раз двадцать по цепочке. Вскоре перед нами возник свирепого вида бородач в черном кожаном балахоне. Мастера сразу видно: в нитках с ног до головы, потный, похожий на кузнеца, он сжимал волосатыми ручищами увесистые ножницы, вполне пригодные для стрижки ногтей драконам, и постоянно этими ножницами щелкал.

Ётунштрудель обрисовала задачу, и дело заспорилось. Щелк – отвалился один рукав комбинезона. Щелк – и на полу оказался второй. Щелк-щелк-щелк-щелк… хрясь – и не стало штанин, получились финская безрукавка и шорты в придачу. Я принял из рук мастера облегченный вариант свадебного фрака по-цвергски, быстро натянул изделие и впервые с благодарностью посмотрел в круглые глазюки Ётунштрудель.

Праздничный стол ждал. Для того чтобы я гарантированно участвовал в культурном мероприятии и не смылся в дремучие леса, сославшись на головную боль, три сердитых цверга обошли вокруг меня и связали по рукам и ногам грубой веревкой. Сервировка стола у черных альвов сводится к одному правилу: жратвы и питья должно хватить всем. Внешний вид хозяев и гостей оценивается по единственному признаку: сытый или голодный. Застолье удалось, если всем хватило и все ушли сытыми. Поэтому моя будущая невеста совершенно не парилась насчет платья, равно как и ее соплеменники – пришли, и замечательно. Обмотался бородой на другую сторону, вот и переоделся… Да что говорить, дикое место, дикий народ…

8. Помолвка по-цвергски

Мы со Штрудель сидели во главе стола, сколоченного из цельных стволов и пней. Пахло лесом, по`том и мясом. Над головами под низким куполом пещерного свода коптили раскидистые люстры – искусно сплетенные ветки, оленьи рога и свечи на бронзовых блюдцах. Цверги сосредоточенно пожирали всё, чем был завален стол, отнимали друг у друга куски пожирнее, пинались и грубили друг другу по-норвежски.

Кости и прочие объедки летели в стороны, отскакивали от стен, исчезали в пламени каминов. Было жарко. Борцы за трезвость в подземном обществе отсутствовали, хмельные струи звенели всюду. Слышалось жадное глотанье; кто-то, захлебнувшись, кашлял, над ним смеялись. Серые носы потихоньку краснели раскаленными кусками железной руды. Бороды улыбались…

Как сейчас помню, кто-то сыто откинулся на спинку стула и упал – хохот; кто-то отпустил сальную шутку в адрес будущих жениха и невесты – смех; вторая, третья острота – смех перерастает в ржание, люстры раскачиваются… Теперь все, кто собрался за столом, тычат в нашу сторону пальцами, мослами, вилками и кружками, кривляются, надрывают животы и время от времени валятся друг на друга. Я связан, растерян… Плохо врубаюсь в происходящее, но храню надежду рано или поздно спастись. Покуда «ОК» при мне, это возможно.

Суета, то и дело кто-то подваливает, сверкает клыками, скабрезно желает счастья в семейной жизни, многозначительно подмигивает и хохочет. Одно хорошо – многократная правнучка ётуна сует мне жареное мясо, вливает эль и причитает, что мол, совсем хрупенький попался, выхаживать надо… Признаюсь, так сытно даже родная бабушка Клавдия не кормила, а что до эля, то коварным напитком накачали меня по самые уши. «Безобразие, – подумал я, – шеф заругает, застыдит, уволит. Он строгий». Когда дошло до третьего тоста – за родителей жениха и невесты – я находился в состоянии заспиртованной селедки – что у хоббита ведро, то у цверга кружка.

Кстати, о предках… Я не знаю ни отца, ни матери, воспитывался у бабушки.

Встали мама и папа Штрудель. Легче в наперстки выиграть, чем понять кто из них кто. Выпили. Сели. Встали. Выпили. Сели. Выпили. Встали. Выпили. Сели. Выпили. Покачнулись… Видно, долго, ох как долго ждали бородатые старики. Дождались. С них и начались так называемые цверги на вынос – в зюзю пьяные, которых для общей пользы уносят глубоко в пещеру.

После серии обязательных тостов черные альвы перешли к настоящему веселью. Знаете, эти ребята еще те «юмористы» – хоббиты, которых считают лучшими по части розыгрышей и глупых шуток, по сравнению с цвергами просто любители. Окосевшим, мутным взглядом я распознал чью-то зеленую бороду. Сосредоточился, потер глаза и понял: борода растет из тамады по прозвищу Уни-Говорящие-Слюни. Он уверенно, если отбросить парочку случайных падений, двигался в нашу сторону.

Затейник вытянул меня и Штрудель в середину зала и стал на потеху гостям придумывать наиглупейшие задания. Типа для проверки нашей совместимости для будущей семейной жизни.

Ну-ну.

Идея мне сразу показалась плохой. Проверять совместимость? Кого с кем? Штрудель прекрасно сочетается с колбасой, дубиной, кружкой эля, прялкой, вязальными спицами, свитером, отарой черных овец, но не с хоббитом. Все и так видно и понятно.

Начались испытания. Помню, стыдно. Меня развязали (сделали приятное), но что было после, иначе как позором не назовешь. Казалось все живое, включая пещерных слизняков, бросило свои дела, чтобы поглазеть на ЭТО. Первым шел номер с отжиманиями. Да, да, именно, я отжимался над бородатой девочкой. Конечно, над грудастой хоббителкой оно было бы лучше… Над хохочущей Ётунштрудель получалось ужасно. Я отскакивал от ее живота, падал на каменный пол, взбирался снова, стукался подбородком о массивный булыжник цвергского носа. Шутки, хохот, крики. Мы сорвали овации, мы переплюнули все громкие концерты, на которые я ходил раньше. Последнее шоу лепсоидов (биороботов, специально созданных для развлечения публики по образу и подобию одного очень популярного певца, имя которого я забыл) ничто по сравнению с нашим выступлением.

Увы, вместо цветов в молодых полетели обглодки, пустые кувшины и очереди бранных слов. Дикая публика выражала свою признательнось. Чувства мои смешались: с одной стороны, удовольствия ноль, синяки на локтях, ссадины на коленках, в пьяных глазах мука; с другой – упоение аплодисментами.

Второе чокнутое задание называлось «Найди любимую». Романтично звучит, правда? Уни-Говорящие-Слюни нахлобучил на меня мешок по самую грудь, и я перестал что-либо видеть. Ткань воняла конским навозом – лучший запах за вечер, кстати говоря. Затем по команде тамады цверги хором сосчитали до десяти и сорвали мешок. Штрудель окончательно растворилась в черно-волосатой и булыжно-носатой толпе гостей.

– Найди ее, хоббит! – заорал Уни, и толпа повторила:

– Н-А-Й-Д-И-Е-Е-Х-О-Б-Б-И-Т!

Поверьте, братцы, в тот миг даже с галогеновым фонарем и трезвым помощником я вряд ли смог бы найти свои пятки. Отличить одного черного альва от другого? Бред! С тем же успехом можно ковыряться в куче угля. Я возмутился, но тамада плевать хотел на жалобы и сказал, что древние обычаи исполняются беспрекословно.

– А будешь кобениться, – шепнул он, дыхнув десятислойным перегаром, – выбросим на мороз.

Дикий народ, дикие нравы… Я включился в игру, правила сводились к следующему. Жених показывает на какого-нибудь цверга в толпе гостей и говорит: «Жена».

Ошибся – целуй гостя! В лоб не считается! И так до победного конца… По-моему, я их всех перецеловал – грязных, пьяных, волосатых, ржущих и жрущих, вечно пинающихся гномов. И по сей день противно вспоминать.

К третьему испытанию я пришел с распухшими губами и подбитым глазом: невеста оказалась очень ревнивой, она, видите ли, решила, что я специально тяну резину и якобы я «сластолюбец» и – цитирую!!! – «вошел во вкус!..».

– Больно надо! – хотелось проорать в ответ, но получались одни стоны и фырканье; Уни объявил следующее испытание, и сердце хоббита снова замерло.

По команде тамады в середину зала вытолкали жирного цверга, пьяного, на грани отключки; я стоял, ощупывал подбитый глаз и пытался договориться с равновесием. Штрудель радостно заухмылялась. Дура. Помощники Уни стянули с толстяка штаны, а затем, под всеобщий хохот – широченные семейные трусы в цветочек; дядька и бровью не повел, он захрапел. Уни с удовольствием разъяснял правила. Жених и невеста должны были влезть в трусы, каждый в отдельную прорезь-штанину. Бородатая девочка кинулась исполнять священный обычай первой; меня, мычащего, затолкали пинками. Таковы были приготовления, дальше – больше.

Тамада объявил медленный танец жениха и невесты. Толпа вдруг начала петь; сотня, а то и более голосов все как один затянули что-то без слов похожее на вальс: «МЫ-МЫ-МЫ! МЫ-МЫ-МЫ! МЫ-МЫ-МЫ! МЫ-МЫ-МЫ! МЫ-МЫ-МЫ! МЫ-МЫ-МЫ! МЫ-МЫ-МЫ! МЫ-МЫ-МЫ!». Я противился, как мог, упирался и орал, выл и скулил, пытаясь объяснить им всем, что блюду гигиену, но…

Отчаянная попытка набить морду тамаде провалилась: цверги сильнее, их больше, меня дружно вернули в трусы и заставили дотанцевать до конца. Толпа исполняла мотивчик, похожий на вальс; лохматая голова Штрудель рыдала на моем плече, а я клялся печеночным паштетом, что с первыми петухами любой ценой вырвусь из Древней Скандинавии. Если надо, отгрызу себе руки и ноги, устрою пожар, потоп, взрыв водородной бомбы, но на Базу вернусь.

Вот какие они, черные альвы.

После танца испытания, слава комплексному обеду, кончились, и цверги с новыми силами взялись орать тосты. Из всего сказанного я запомнил одну важную вещь – после помолвки нам со Штрудель полагалось прожить вместе ровно месяц. За это время меня должны были подвергнуть новым и еще более страшным испытаниям, подробности которых не раскрывались, после чего посвятить в цверги и официально признать членом общины, и лишь после признания – свадьба, дети и совместная жизнь до гроба лет эдак на пятьсот. Тосты и радовали, и пугали: радовало, что я пока холостяк, остальное – пугало.

Смутно помню, как после длинного тоста отца невесты за успешное принятие маленького хоббита в общину черных альвов я передвигался на четвереньках, боком, и мне было фиолетово, где я, на ком женюсь, и что случится завтра… После короткого тоста рыдающей матери я молча закатился под стол и стукнулся о чью-то коленку; слово «бежать» наряду с прочими словами, греющими душу, выходило из меня жалобным «ы-ы-ы»…

Затем были танцы, и внутри себя я танцевал, а на самом деле пытался передвигаться на четвереньках. Многие бородатики, которые тоже затруднялись принять вертикальное положение, сразу скопировали мою манеру, и в общине цвергов появился новый танец под названием «счастливый хоббит». Танец пользовался бешеным успехом.

Я отключился.

9. Моя бородатая зайка

И был жуткий сон, в котором я лежал на медном блюде посреди длинного стола. Гости чавкали, опустошали горшки, наполненные жареным мясом, и опрокидывали в себя литры эля. Шевелились бороды, орудовали руки, в полумраке сверкали голодные выпученные глаза. От холодного, жесткого блюда болела спина, зато мой контур был обложен всякой разной зеленью – укропом, петрушкой, кинзой и чем-то еще. Я приподнялся на локтях и увидел – сидят за столом пьяные цвергские рожи, а где-то за ними размахивает руками тамада. Я плохо его разглядел, но знал, чем он был занят – объяснением второму мне и Штруделю сути очередного дурного конкурса.

Разворачиваюсь, вижу – стоит по соседству большая открытая кастрюля, пахнет из нее вкусно, мясным бульоном. Заглядываю. Среди картофелин и колечек моркови плавает человеческая голова лицом вверх. Присмотрелся, а это тот самый викинг, которого я по лесу тащил! Открывает он глаза и говорит: «Спасайся, Боббер! Меня они на первое сожрут, а тебя на второе».

И прежде чем я успел подумать над его словами, пронзила мою шею острая, жгучая боль. Хочу заорать – а голос-то пропал! Пытаюсь подняться – и понимаю, что будто бы приклеился, а рядом два цверга разговаривают.

– Ну че, будем хоббита есть?

– Сырой совсем, могли бы и зажарить.

– Много ты понимаешь в хоббитах, сырые – самый смак!

– Дааа? Тогда ладно, уговорил, давай пробовать!

Тут я от ужаса задыхаться стал, кашлять, и к счастью понял, что просыпаюсь… Распахнул глаза, чернота вокруг, страшно. В душе тяжко, и на теле что-то неподъемное; мощный храп в самое ухо, вдруг – затишье и бранное слово на древнескандинавском. Снова храп.

Я забыл о себе самые важные вещи: имя, адрес, друзей и родственников, про миссию и надежду спастись… Я был никто.

Как постепенно выяснилось, на меня давили целых три цвергские туши и пустая сковорода в придачу. Приличных размеров сковородочка была, именно на ней в начале вакханалии лежал целый кабан в компании отварного картофеля.

Я вслепую, на ощупь выбрался из-под живого завала, отпихнул вылизанную до блеска сковороду (в ней отражалось тусклое мерцание слабых огоньков), осмотрелся и осознал пару важных вещей.

Стол снился не просто так – я действительно на нем только что лежал, но какими судьбами очутился в таком интересном положении, сказать трудно. Ясно было одно – эти мирно спящие сейчас цверги рухнули на меня, придавили, и от шока я потерял сознание. Вполне возможно, бородачи отключились еще до падения.

Даже потеряв память, я испытал внезапную радость, когда случайно увидел наголо обритого цверга: он спал на куче других цвергов, по-гномьи сцепив пальчики на пузе. У него была удивительная голова, голая от макушки до подбородка. Он был один такой на всю спящую братию черных, сальных бород! Казалось, белая кожа на черном фоне светится, но это, конечно, обман зрения, и, самое умилительное – зеленый шарфик на шее, напоминающий…

Уни-Говорящие-Слюни – догадались? – улыбнулся, не открывая глаз, и, чмокая, погладил «шарфик», в котором угадывалась ловко отрезанная от цверга борода. Кто отрезал и почему – я так никогда и не узнал, в любом случае благодетелю спасибо.

Храпели по углам и в пространстве между ними; цверги валялись на полу вперемешку с разломанными стульями и объедками. Угли в каминах отдавали последнее тепло, в одном очаге догорал сапог, в другом курился бараний череп. Люстры излучали слабое свечение, и этот воздух…

Трудно описать запах… отвратительный; что-то похожее, наверное, творится в кишечнике дракона спустя два-три дня после налета на заброшенный виноградник. Тело, включая голову, превратилось в одну сплошную отдавленную мозоль, нормальных мыслей в черепной коробке – ноль, хотелось света, морозной свежести и вишневого компота, лучше вчерашнего. Я двигался к самому светлому и чистому участку пещеры, подальше от стола, шел в основном на ощупь, перекатывался с одной спины на другую, постоянно попадал ногой в чей-нибудь полный живот, выпутывался из одной бороды и сразу впутывался в другую.

Я выбрался на участок зала, свободный от храпящих тел, и с удовольствием разогнулся, хрустя суставами. Назойливо горела шея. «Пчелы, – подумал я и засомневался. – Ну откуда здесь пчелы? По-моему, здесь и мух-то нету!». Подобрал начищенную до блеска серебряную тарелку и встал поближе к догорающему сапогу, чтобы посмотреть на источник боли, а заодно хоть себя увидеть – я ведь и вправду забыл, как выгляжу.

Долго смотрел, то так повернусь, то эдак, выворачивался, поворачивался, то ближе тарелку держу, то дальше. И вот пришло время делать выводы. Радовало, что я – не они, потому как я – вылитый хоббит, а они, бородатые, храпящие буки, напоминали одного важного, всеми уважаемого типа в красном колпаке, только были грязнее и воняли. Чем больше я думал о валяющихся кругом существах, тем больше проявлялись в моей истерзанной памяти их отличительные черты: грубость, обжорство, жадность, умелые руки. В отличие от спящих, тот, что в красном колпаке, был очень вежливым чистюлей, умным, но в чем-то и походил на этих: любил покушать, помахать кулаками, если надо… И откуда я его помню? Имя авторитета в красном колпаке скрывала черная пелена. Мозг работал с перебоями, как старый телевизор – показывать и говорить одновременно отказывался, он либо показывал, либо говорил, и все время шумели помехи: ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш…

Осторожно трогая шею, я обнаружил под правым ухом два одинаковых прокола. Хоть я и нифига не помнил, но версию с нападением пчел отмел сразу. Нагнулся к слабому огоньку в камине. Надо было рассмотреть рану. Вдруг что-то маленькое, похожее на палочку, выскочило из безрукавки и замерло между бугорками каменного пола. Предмет напоминал обычную шариковую ручку, толстую, с разноцветными кружочками и электронными часами, встроенными в корпус. Я сел на корточки и стал разглядывать находку, не прикасаясь к ней. Долго разглядывал; и пришла мысль. «ОЧЕНЬ ВАЖНАЯ ВЕЩЬ! – подумалось мне. – Мы как-то связаны, вот бы вспомнить, как именно… Вопросы, вопросы. Почему я ношу эту штуку? Какая от нее польза?». Я бы понял, зачем хоббиту нож, топор или электрошокер, учитывая разбросанных повсюду волосатых ребят с явно расшатанной психикой, но… Кто знает, до чего я мог дойти, будь у меня в распоряжении хотя бы десять лишних минут, но судьба распорядилась иначе.

– Зайчонок! Я нашла тебя! – хрипло обрадовались за спиной, и кто-то хватанул меня под мышки; я, к счастью, успел подобрать ценную находку. – Проспали мы с тобой, зайчонок, первую ночь после помолвки, проспали!

Выдыхая в затылок густой перегар, обладательница неженского голоса куда-то потащила меня. Я крепко сжимал в кулаке ОЧЕНЬ ВАЖНУЮ ВЕЩЬ, позволял себя нести, и размышлял. Думалось тяжело: Значит, не хоббит… Зайчонок… Вот оно что… Первая ночь после помолвки… Какая интересная ночь… Нам, зайцам, оказывается нельзя спать в эту ночь… Помолвка… Что бы это значило?

Перегар хриплой женщины бил в затылок и вообще оказался столь мощным, что я расслабился и думать перестал. Теперь меня все устраивало, включая полную неизвестность за спиной. Пока меня с пыхтением и сопением тащили по темным извилистым переходам, от одного поворота к другому, я разглядывал то бабушкины носки, то ОЧЕНЬ ВАЖНУЮ ВЕЩЬ и постепенно желание мыслить и задавать вопросы вернулось.

– Кто ты? – спросил я пыхтящую, наконец-то осознав, что давно надо было это узнать.

– Твоя сладкая Штрудель! – с любовью засипело в ответ. Почему сладкая? Лизал я ее что ли?…

– Хммм, а зачем ты меня тащишь? Я ведь и сам идти могу, – признался я.

Мы остановились; я слышал одышку и звук падающих в глубине тесных лабиринтов капель. Похоже и с этим вопросом я затянул, но ничего не поделаешь, лучше поздно.

– Я-то думала, после вчерашнего ты и головы не сможешь поднять, не то что… – медленно произнесли мне в затылок и отпустили; я ударился копчиком о каменный пол, а головой спружинил о мягкий живот. Было темно, мы находились в узком, сыром переходе. С трудом встал на ноги и решился на третий вопрос:

– Ты тоже заяц? – я вытянул руку и, как слепой, начал ощупывать ее густую, путаную бороду.

– Я – твоя зайка, – поправили меня и легонько толкнули, проверяя устойчивость. – Точно сможешь идти?

– Конечно! Смотри, как ходит зайчонок: левая нога, правая нога, левая, правая, левая, правая…

И тут в моей хмельной голове кто-то с нетерпением произнес: «Правая, Боббер! Правая!»

– Кто здесь? – я покачнулся и левой рукой (в правой был определитель кровососущих, но тогда я не знал, что это такое) схватился за бороду сопровождающей. Ух, ну и борода! Сальная, под пальцами песчинки, крошки – ни дать ни взять грязная швабра.

– МЫ здесь, – успокоила «зайка», выдыхая пары вчерашнего веселья, и положила шершавую лапу на мою ладонь. – Остальные спят, они будут долго спать.

– Кто такой Боббер? – имя показалось знакомым.

– Ты – Боббер, – сказало существо, отцепило мою руку от бороды и жалостливо погладило по голове. – Похмелье, оно такое! Ну, ничего, пойдем, я тебя вылечу.

«Правая ноздря!» – раздраженно настоял голос и умолк.

– Он разговаривает, – прошептал я. – Кто-то в моей голове разговаривает со мной, представляешь? Называет по имени!

– Пусть разговаривает, – отмахнулась бородатая «зайка» и свернула в очередной каменный коридор. – И не такое лечили.

Коридор закончился, пропал звук падающих капель; мы остановились. «Зайка» вытащила ключ из-под бороды, вставила в замочную скважину, как я понял по металлическому звуку. Дважды провернула; туго и тяжело застонали петли невидимой двери, открывая невидимую комнату.

– Входи давай! – прохрипела провожатая и затащила меня в душную каморку.

Дверь устало и медленно захлопнулась.

10. На Базу через ноздрю

Стоя в кромешной темноте, я вдруг вспомнил, как звать бородатую зайку, звать ее ЁТУНШТРУДЕЛЬ, но я здесь причем? Слышно было, как медленно задвигается тяжелый дверной засов. Шаги в мою сторону. Опять куда-то толкают.

– Садись на кровать, – сказала она, я сел; кровать была жесткая. Стал прощупывать: одеяло в дырах, пеньки вместо ножек, зато широкая. Стайка беспокойных мурашек пронеслась по спине, и в голове снова зазвучал голос, отвлекая от происходящего. В голове орали: «В правую ноздрю! В правую ноздрю!». Я вспомнил про находку в руке, она уже покрылась потом с ладони. Пока Ётунштрудель занималась чем-то своим, я водил пальцем по корпусу загадочного устройства и хмурился. И чего этому голосу моя правая ноздря покоя не дает?

«Вставь детектор, бестолочь!»

Приказ отличался от других, он помог вспомнить, что выпавшая из кармана безрукавки штучка и есть тот самый детектор. ОЧЕНЬ ВАЖНАЯ ВЕЩЬ – это детектор. Почему она такая важная? Может, у Штрудель спросить? Она-то небось знает. Голова загудела.

«Не смей! Молчи! – запротестовал голос, и голова разболелась. – В конце-то концов! Ты на Базу возвращаться собираешься?»

БАЗА – новое слово, родное, теплое, сразу мне понравилось. Я понял, что хочу на Базу. В глазах сменялись картинки: столовая, хоббиты уплетают борщ и выстраиваются в очередь за добавкой… много света… появились запахи еды: борща, блинов, аромат вишневого компота… я стою в очереди, вокруг толкутся хоббиты, приближаюсь к высокому дядьке, у него лицо покойника, синее, тянусь к пирожку на прилавке и получаю половником по голове… Баммммммсссссссссссссс! Ослепительно яркое воспоминание, иная реальность, но мохнатое существо село рядом, шумно вдыхая и выдыхая воздух, и картинки задрожали, как осенняя листва на ветру.

– Сейчас всё и случится, – прохрипело оно.

– Ух, поскорей бы! – согласился я, мечтая о доме и вишневом компоте.

«Вставь детектор в правую ноздрю, идиот!» – заорал внутренний голос.

– Хочешь, зажгу лампу? – выдохнула Штрудель.

– Давай, – опять согласился я, улыбаясь воображаемым хоббитам, они уплетали блины и бросались зубочистками.

Загорелся фитиль в тяжелой лампе – устало, медленно. В тусклом свете я узнал совершенно голую Штрудель. Окончательно узнал и потерял дар речи. Моя без одного месяца жена – опять мурашки по спине – улыбалась во весь клыкастый рот. Огромный нос-булыжник раскраснелся. Борода причудливо обмотана вокруг туловища. Ётунштрудель – черный альв, это факт. А я – хоббит, тоже факт. Подробности подкатили к горлу: лес, викинг, вчерашняя помолвка, ИСПЫТАНИЯ. Оййййййййййййооооу! Не хочу думать про испытания! Гадость! Цвергиня приближалась, мурлыкая и приплясывая.

«Ты домой хочешь или нет?» – обреченно-спокойно спросили в голове, тем самым давая понять, что на такого тупицу, как я, кричать бесполезно.

– Хочу! – вслух ответил я.

– Так возьми, возьми скорей свою зайку! – сладко выдохнула бородачка и тяжело, медленно обрушилась на меня. Достаточно медленно, чтобы принять меры, которых добивался от меня мой же внутренний голос. Я вставил приборчик в свою правую ноздрю – загорелся красный сигнал, и началось спасительное перемещение на Базу. В широко раскрытых глазах пещерной девы отразилась телепортационная вспышка…

Прощай, Скандинавия!

11. Смех карликов

Возвращение случилось быстро и стремительно, на мысли о вечном времени не хватило.

И вот я снова в телепортационной камере гоблинской лаборатории, весь в дыму, полуслепой и беззащитный. Воняет паленой шерстью: финский шедевр Юдааша превратился в черную сеточку, которая вот-вот рассыплется. К счастью, носки бабушки Клавдии целы и невредимы.

Чихаю, задыхаюсь и кашляю одновременно. Всюду пульсируют красные огоньки: на детекторе кровососущих, торчащем из носа, на стенах, и где-то в сознании тоже. Помещение погружается то в кромешную тьму, то в багрово-винное зарево. После третьего такта на меня хлынули картины прошлого: одна, вторая, третья. С каждой красной вспышкой приходило что-то новое. Теперь я четко понимал, где нахожусь, что База – мой дом, где живут агенты, стоят хоббитские норы и живут андроиды. Вспомнил, как очутился у цвергов, а главное – по какой причине вернулся. Выходит, вместо того, чтобы найти и обезвредить гномопыря, я сам попал под раздачу? Хоббит, укушенный гномопырем, получается ГНОМОХОББОПЫРЬ. Ну и дела, братцы, нарвался, так нарвался! Съездил, называется, в Древнюю Скандинавию! Одним словом, лажа. Стало быть, прав был главный, нечего мне делать в агентах, не того я сорта, какой нужен для этой опасной, тяжелой работы. Без памяти жить было легче, даже в спальне Ётунштрудель.

Я находился в боксе для отправки и прибытия агентов. Связь с помещениями лаборатории здесь устроена через специальный шлюз – довольно длинный переход, трижды усиленный особо прочными люками (два крайних и один промежуточный), а то мало ли кто захочет проскочить на Базу из дальних миров. Ближайшая ко мне дверь шлюза поднялась, и дружной толпой ввалились гоблины. Смех карликов ненавижу: хихихи-хихихи-хихихи.

Я резко выдернул из носа «ОК». Гоблины, как и следовало ожидать, решили продолжить издевательства, тем более мой внешний вид позволял дать волю фантазии. Глаз подбит, похмелье так и прет, грязный, мятый, вонючий – ну как здесь не повеселиться?

Они были везде:

– Эй, мелкий, а ты отлично провел время!

– Понравилось?

Одна особенно наглая морда потянулась ко мне, принюхиваясь:

– Коллеги, вам не кажется, что хоббит протух?

– Гляньте, фингал!

– С белкой поссорился?

Я вдавил голову в плечи: если обнаружат укус, мне конец.

– Огурчика? – и снова хохот. – ГЫГЫГЫ-Ы-Ы-Ы-Ы!!!

– Эй, червяк, а ведро наше где?

– На опохмел выменял!

– А не послать ли его обратно? ГЫГЫГЫ-Ы-Ы-Ы-Ы!!!

В тот злополучный день (или ночь – я запутался в сутках) я обещал себе при случае хорошенько поквитаться с гоблинами-телепортерами. Основательно с ними разделаться, с хоббитской выдумкой, за всё, что было до отправки и по возвращении, за шуточки, издевательства, ведро и прочее. Отомщу. Когда не буду выжат, растерян, укушен и унижен. Позднее, коллеги, чуть позднее…

А ведь я поверил, что они могут забросить меня обратно, это было реально, как мордорский синдром! Я готов был, проклиная всё и вся, лететь к покинутой Ётунштрудель, но – слава блинам со сметаной! – на отправку явились другие агенты, и всех срочно вызвали в диспетчерскую. Я проскочил сквозь закрывающийся шлюз, едва не превратившись в лепешку, и скрылся в одном из коридоров. О-о-о-о, как они ошиблись, что забыли про меня. Если б гоблины знали, что задумал Боббер… Если б только знали! Самодовольные индюки. Глупые обезьяны. Злые гадюки.

Они не знали. Гоблины сочли, что я слишком напуган, беспомощен и мал, чтобы представлять для них опасность. Да, я мог, скуля, дернуть в костюмерку или прямо к шефу, или сразу в нору, закрыться на десять замков, броситься на кровать и зарыться в подушку, проклиная день и час своего рождения. Кто-нибудь вроде Федора вероятно так бы и поступил, но не Боббер. Не мог я просто так взять и выйти из лаборатории, в которую фиг войдешь, если ты хоббит. Страшная месть подождет, а пока можно просто отвести душу мелкими пакостями…

В отделении телепортации много всяких маленьких комнат, напичканных оборудованием, кладовок, шкафчиков, тайников, аппаратных, реактивных и многого другого. Проходящему мимо хоббиту всегда найдется, что сделать: тут опрокинул, здесь выключил, там включил, нажал, перевел, оторвал, подрезал, надломил. Пять минут небольших усилий, а сколько удовольствия. В последней кладовке, когда за спиной нарастал гул подорванного оборудования, я обзавелся старым, обляпанным реактивами халатом, подрезал подол, подвернул рукава и выпустил себя на волю.

О-па.

12. Ну их!

Покидая лабораторию, я был, как выражается умник Ури, «на эмоциональном подъеме», дышал чистой радостью хоббита-пакостника. Но чем ближе становились помещения костюмерки, тем острее вставал вопрос о лохмотьях на мне. Агент обязан сдать полученный костюм – это железное правило. Если костюм поврежден или утрачен, как в моем случае, агент пишет подробную объяснительную на имя шефа, чтобы гоблины сняли костюм с учета. Мне хотелось договориться с Юдаашем и обойтись без объяснительной: написать правду я не мог, иначе карьере конец. Врать шефу не мог тем более – стыдно.

Я тщательно репетировал, что скажу Юдаашу. Буду давить на размер, скажу, мол, расход шкуры на хоббита незначительный, и попрошу списать на обрезки. Почему бы и нет? Вот и костюмерка. На стене у входа, довольно низко от пола, красовалась кнопка звонка с пояснительной табличкой «ДЛЯ ХОББИТОВ», но наши знали: кто нажмет, того тряхнет; гоблины есть гоблины, а двести двадцать есть двести двадцать. Воспользовался кнопкой вызова для улиток – так-то оно надежнее. Встречать вышел Раабан и, слава столовским пирогам с капустой, не узнал, а то бы лежать мне в больнице с переломами. Оно и понятно: для гоблина все хоббиты одинаковые. Вроде бы оскорбительно, а в моем положении лучше и не придумаешь! Всегда приятно вернуться от гоблинов без гипса.

– Че надо? – бросил Раабан и пошевелил острыми ушами, его штаны были по-прежнему облеплены цветными нитками, можно подумать, что он целыми днями ползает по полу в пошивочном цехе.

– Здрасссьте, – приветствовал я трусливым шепотом, – а господин Юдааш? Можно к нему?

Кулаки Раабана свисали низко, он был высок, а кулаки тяжелы; как хорошо, что все мы для гоблинов на одно лицо! Я крепко сжимал определитель кровососущих, не вынимая рук из накладных карманов краденого халата.

– Ты откуда? – ставлю котлету из индейки, что больше всего ему хотелось пнуть меня и вернуться к делам; представляю, как долго бы я катился… Но инструкции, подписанные шефом, и камеры видеонаблюдения вынуждали Раабана держать себя в рамках. Наверняка ему попало от начальства за прошлый раз.

– Из лаборатории, – прошептал я, отряхивая халат свободной ладонью. – Очень надо, простите.

Крокодилоподобный отвернулся и проорал куда-то вглубь:

– Эй, Юдааш! К тебе подопытный от мелконосых, – он оставил дверь открытой и потопал прочь, продолжая говорить с невидимым коллегой. – Спорим, заразный? Они, поди, нарочно его прислали, посмотреть, как мы поступим. Знаю я их! Кароче… Разбирайся, а мне некогда, бальное платье герцогини де Монпансье – это вам не шорты…

Он удалился строчить платье герцогини, реальной или вымышленной для чужого задания, а я тихо переминался с ноги на ногу, ломая голову над тем, как бы поскорее забрать свои штанишки и жилетку, избежав неприятностей.

Вышли агенты, один в стандартной серой форме – видно только надел; другой, с пивным пузом и кривыми ногами, вывалился на улицу в синих плавках и с красными ластами на ногах; еще кто-то вышел, и еще. Судя по всему, Юдааш ОЧЕНЬ занят. Оставалось путаться под ногами и ждать. Можно, конечно, войти без спросу, разыскать, объясниться насчет утраченного реквизита, сыграть на жалости; если не взять, то выкрасть родную одежду, но стоило подумать, ЧТО я выслушаю от Юдааша, Раабана и армии портних… Ноги сами понесли меня прочь через фойе к приемной. Ну их! Достаточно на сегодня.

Я был полон отчаянной решимости сознаться в сокрушительном, позорном, дилетантском провале. И пусть шеф делает, что хочет. Определитель верну, извинюсь и пойду в отдел утилизации полоскателем швабры или держателем туалетного ершика. Вот где самое место хоббиту-простофиле!

Грызольда доложила о приходе «господина Боббера» с таким довольным видом, будто заранее знала, чем дело кончится. Молчание троллевидной красавицы было хуже злых шуток всех гоблинов вместе взятых, при этом она избегала смотреть и поворачиваться в мою сторону. Вредина.

В кабинет шефа я отправился как в последний путь.

13. Привыкай, Боббер

Я глубоко втянул голову, чтобы спрятать укус на шее. Гном зарылся в бумаги, его выдавал красный колпак, пляшущий за папками.

– Подойди… – буркнул гном. – Это действительно ты, Боббер?

– Угу.

– Минутку… спускаюсь, – он спустился и обошел вокруг меня, удостоверяясь, что перед ним тот самый хоббит.

– Ну что, убедились? – я без особой радости вынул руку из кармана. – Вот, возьмите.

Я вернул чудесное устройство гному, на корпусе детектора кровососущих продолжал мигать красный сигнал. Шеф с довольным видом обозрел доказательство моего позора, отключил и сунул «ОК» в ящик стола.

– Стопроцентный упырь… – с удовлетворением подтвердил шеф, внимательно посмотрел на меня и очень бережно дотронулся до плеча (я вздрогнул). – Что, не сладко было? Тортами не угощали братья-скандинавы?

– Да уж… – я сгорал со стыда, ежился от страха и валился с похмелья. Что я мог сказать в ответ? «Эй, шеф, задание провалено. Прибыв на место, я как последний дурак попал в плен к черным альвам, всю ночь напролет до потери памяти глотал эль, закусывал кабанятиной. Поиски гномопыря? Да что ты, шеф, он сам сделал всю работу: и нашел и укусил – меня, причем дрыхнущего, как сурка, вот почему я и понятия не имею, кто это…».

Зашибись!

Детектор, если б мог, рассказал шефу всю правду, но прибор молчал, и я молчал, и стали мы с ним вроде как два сообщника. До чего же гнусное молчание… По дороге сюда признание казалось таким простым, естественным, само собой разумеющимся, но стоило увидеть красный колпак, рыбок в аквариуме и белую бороду, весь мой решительный настрой взял и пропал.

Должен был признаться, но не смог, а гном, похоже, и не собирался меня подозревать, за исключением одного пункта.

– Пил? – по-отцовски нахмурился он, хотя ответ был очевиден. Подошел вплотную, понюхал.

– Нет! То есть да! Так получилось… – признался я, ругая себя за то, что сегодня и молчу плохо, и вру криво.

– Понимаю… что ж! – он вдруг хлопнул меня мясистой ладонью по напряженному плечу. – Спасибо за работу, Боббер! Хорошее начало. Нормальное время показал, для новичка вполне сносное! Каких-то двенадцать часов на месте и такие плоды – это, брат, для хоббита-дилетанта потрясающее время. Далеко пойдешь, малыш, а я знаю, что говорю. Иди, отдыхай! Жду через трое суток.

После таких комплиментов выкладывать шефу реальное положение вещей стало особенно невыносимо. Я словно киселя в рот набрал, а когда он позвонил Грызольде и велел ей подать заявку на паек, я готов был поверить, что Скандинавия – страшный сон, подошедший к концу.

– Боббер, – сказал он, провожая меня к овальной двери, – подробности миссии надо изложить письменно в отчете агента. Привыкай, это важная часть нашей работы, отчеты помогают накапливать знания о чудовищах, находить ошибки и оттачивать мастерство. Покажешь, почитаем, обсудим.

– Хххорошо, – я кивнул.

– Ты понравился мне, Боббер, – сказал он, протягивая руку для прощального пожатия, – чаще заходи.

Я постарался не затягивать с рукопожатием, чтобы не вышло, как в первый раз, и пулей вылетел в приемную, показал Вервольфовне язык, когда она отвернулась, и выскочил в пустой коридор. Шею жгло, а я замерзал. Халат и носки не грели, и не в температуре воздуха тут было дело: жар и холод начинались внутри, я знал – внутри меня творится страшное. И вроде радоваться надо, я теперь с пайком, но жар и холод выворачивали наизнанку, приближалась лихорадка. Я прислонился спиной к стене, тихо застонал и сполз на пол… «Ну что, братец Боббер, – сказал внутренний голос, – всё еще хочешь быть агентом?». Клянусь подмышками Имира, тогда я мечтал лишь об одном – оставаться хоббитом.

1. Библиотека «с тараканами»

Я проскочил сквозь пустой коридор и вылетел в фойе, где смешался с толпой андроидов азиатской внешности, одетых под воинов Золотой Орды. Вокруг ряженых метались раздраженные инструкторы и разбрасывали замечания: у этого лицо слишком доброе, а вот с того толстяка срочно удалите красные носки с человеком-пауком, и чтобы никаких наушников, и шоколадку отберите – еще андроид называется! Инструкторами у нас в основном люди, старики-ветераны, знающие работу до мелочей. Ничего старички, бойкие, почти хоббиты. Клянусь печенью по-строгановски, когда-нибудь я тоже стану ветераном и буду давать пинков начинающим агентам!

Где между ногами, где в обход, я преодолел шумное сборище, повернул налево и оказался в библиотеке. Мы, хоббиты, умные места вроде библиотек, музеев и выставок античной скульптуры, обходим стороной, потому что с едой туда попробуй сунься, выгонят, а сами фиг накормят. Шуметь и разбрасывать экспонаты у них запрещено, плевки за собой надо вытирать, объяснительные писать, извинения приносить… Фу! Посудите сами, на кой нам, любителям веселой жизни и съедобного добра, появляться в таких строгих и безрыбных местах?… Но из каждого правила случается исключение: раз в сто лет корова лает, мышь мяукает и гномопырь хоббита прокусывает. Беда с гномопырями, честное слово.

И хочется о другом думать, а все равно возвращаюсь к больному вопросу – потому я, мохноногий бедолага, и явился сюда, то есть за ответом. Не сдаваться же, в самом деле, гоблинам-врачам? Надо быть последним слабаком, чтобы сразу взять и сознаться. Если сдамся, то на карьере можно рисовать жирный крест! В конце концов, в больницу можно всегда, она открыта круглосуточно. Надо пробовать выпутаться самостоятельно. Надеюсь, библиотека мне поможет. Она круглосуточная, как и больница.

Не знаю, как насчет других умных книжных заведений (слышал от путешествующих по Вселенной, что в них строгие порядки и скука), а в нашем всегда странности происходят, на эту тему даже поговорка имеется: «все хорошо на Базе, только вот библиотека „с тараканами“.»

Достаточно открыть дверь сокровищницы знаний и бросить самый беглый взгляд на внутреннее убранство, чтобы испытать легкое головокружение. Спирали винтовых лестниц тянутся в никуда, пересекаются и сплетаются самыми сложными узлами. Есть лестницы, по которым ходят вверх тормашками, по другим вы шагаете параллельно полу, никуда не поднимаясь и не спускаясь. Ури долго объяснял мне, почему здесь всё так, но из его ОЧЕНЬ УМНОЙ речи запомнились два термина: «преломление пространства» и «четырехмерность». Как названия коктейлей для взрослых.

Две лестницы тянутся крест-накрест. Каждая образует собой диагональ от верхнего угла помещения до противоположного ему нижнего. Ходят по ним только коты. Назвать чудовищ котами можно с большой натяжкой, но все-таки коты, просто выглядят будто нарисованные детской рукой – скособоченные, жуткие. Говорят, кривые усатики вышли из картин Пабло Пикассо – странного художника, жившего на планете Земля в далеком прошлом.

В библиотеку часто приходит Профессор. Он из жалости кормит сородичей, но с трудом скрывает отвращение.

Иной раз на ступеньках встречаются синие омары, их никто не подкармливает и не ест. Омары молча карабкаются то вверх, то вниз по ступеням и щелкают.

В полумраке прячутся колонны темно-коричневого мрамора – столбы, похожие на деревья, растущие из бездны в бездну. Внимательный наблюдатель сразу заметит, что колонны передвигаются: иногда вы видите, как они разбросаны по библиотеке, а иной раз стоят кучкой и шепчутся на испанском. Застукать их в процессе перемещения – большая удача, но каждый раз колонны исчезают и появляются там, где их еще не было.

Книжные полки, извиваясь трамвайными путями, сходятся и разбегаются, и книги почему-то удерживаются вопреки гравитации Базы. К верхним стеллажам, смотреть на которые можно только сильно задрав голову, частенько прибиваются облака. И желтые кобылы с ключами. Откуда берутся облака, кобылы и ключи, остается вечной загадкой, как и многое другое в нашей библиотеке. Например, со столов читального зала тут и там лениво стекают мягкие часы; если набраться терпения и понаблюдать, то можно узнать их маршрут, но вряд ли у кого-то хватит терпения глазеть на тикающие блины сутки напролет, так ведь и собственные шарики за ролики заедут. Будешь всю жизнь тикать и «ку-ку» говорить вместо «здравствуйте».

2. Пабло, Сальвадор и черная магия

Интересные байки рассказывают про библиотеку. От хоббита к хоббиту кочует история о том, как давным-давно в подвале этого сооружения по приказу шефа устроили склад магических книг. По инструкции, любой агент, которому на задании повезло задержать и обезвредить мага-фанатика и отобрать у него волшебную литературу с текстами заклинаний, обязан был приносить опасный трофей сюда и сдавать на складское хранение. Со временем накопился мощный арсенал для колдунов и чернокнижников. На всякий пожарный стены, пол и потолок подвала со злыми книжками укрепили в три слоя свинцовыми, золотыми и серебряными пластинами: уж больно много волшебной силы собралось в одном месте, надо было удерживать. В любой день, час, минуту, секунду потоки черной магии могли вырваться наружу и натворить страшных бед.

И вот однажды сторожевой робот, посаженный охранять опасную коллекцию, большой любитель подогретого солидола и глупых телесериалов, срывающимся от скачков внутреннего напряжения голосом доложил по интеркому, что в хранилище книг происходят странные перемещения.

– Датчик вибрации зашкаливает! – пискнул он в трубку, косясь одним глазным объективом на старенький телевизор, где в это время главная героиня рыдала на плече любимого, потерявшего память и кредитку. Второй глазной объектив был вечно расфокусирован и заляпан.

– Перезагрузись, – посоветовал сквозь дрему диспетчер и отключился. Все знали, какой сторожевой робот паникер, и давно перестали воспринимать серьезно его регулярные ночные «тревоги».

Интерком замолчал, датчик вибрации, расположенный у сторожа над «бровями», задымил; робот сверкнул аварийными маячками, икнул и сломался. Признаки жизни подавал лишь старенький телевизор: на маленьком экране красивый юноша с мужественным лицом начал приходить в себя и тискать зареванную главную героиню.

Утром пришли гоблины в защитных костюмах цвета пюре из брокколи, открыли склад и ахнули – помещение ни с того ни с сего увеличилось в ширину и высоту раз в пять – словно распухло! Книги построились в два кольца, похожие на колеса обозрения, каждое в диаметре по девять-десять ярдов, и закружились. На глазах у гоблинов книжные орбиты пересеклись и продолжили вращение в тандеме. Начали проскакивать первые молнии, и не надо быть большим спецом в магии, чтобы заподозрить скорый тарарам. Вот и гоблины не долго думая вдарили по хороводу из ледяных пушек и заморозили к едрене фене волшебное безобразие. Кольца, образованные книгами, распались, затем ребята в защитных костюмах упрятали опасную литературу в антимагические мешки и спустили в самые глубокие хранилища здания. О существовании глубоких хранилищ на Базе знают единицы, не считая вездесущих хоббитов, разумеется.

Гоблины раскидали опасные трофеи по бронированным ячейкам, вмурованным в пол, каждую накрыли чугунной плитой-крышкой, а единственный коридор, ведущий к хранилищам, заперли на десять дверей.

Около года наша будущая библиотека вела себя тихо, робота починили, и он спокойно смотрел свои сериалы единственным нормальным глазом-объективом.

Гоблины обходили здание стороной, у них это называлось «внешним наблюдением», а если говорить как есть – горбоносы просто не знали, что делать… Основной этаж (тот, что на поверхности) был один, просторный, вместительный, с кучей подсобных помещений; хочешь – устраивай лаборатории, хочешь – открывай общежитие, а можно и спортивно-тренажерный центр оборудовать. Но специалисты на вопрос шефа, безопасно внутри или нет, лишь разводили руками… кто его знает!

Однажды группа агентов Базы отправилась на Землю и внедрилась в банду мертвецов-коллекционеров, которые прославились тем, что похищали из лучших музеев планеты великие картины вместе с рамами. Звучит нелепо, но мертвецов интересовали не полотна, а рамы. Вы можете это понять? И я о том же. Покойники, одним словом.

Бесценные гениальные работы, наспех отрезанные, оказывались на помойках, пустырях, дорогах – словом, везде, где воры устраивали привалы. Музеи, полиция, военные – все силы Земли были брошены на поиски вандалов, но напрасно: пули и логика их не брали, в гостиницах и квартирах мертвяки не нуждались, питались чем попало, чаще крысами, передвигались ночью по пустырям.

Тогда за дело взялись наши: гном очень уважает искусство. Агенты под видом жмуриков (внешность создавали лучшие гоблины-визажисты – братья Грим) присоединились к чокнутой группировке и развалили ее изнутри, пользуясь в основном лазерными секирами и ультразвуковыми испепелителями. Картин удалось найти много; так получилось, что это оказались картины Сальвадора Дали и Пабло Пикассо. База помогает Земле тайно, о нашем существовании местные не знают, поэтому сначала шедевры доставили на Базу для восстановления. Их надо было привести в порядок и незаметно вернуть музеям.

Звездолет реставраторов с Юпитера задерживался.

Так вышло, что склад магических книг в тот день оказался самым подходящим для хранения картин: времени после случая с книжными хороводами прошло достаточно, страсти улеглись, он стоял пустой, спокойный, без хоббитов. Стало быть, решило руководство, место вполне безопасное, и полотна перевезли туда.

На следующий день к зданию явилась делегация гоблинов вместе с реставраторами. Впереди шел гном. Сперва обступили сторожку, чтобы узнать обстановку. Одноглазый вырубил телик и вытянулся по струнке. Он из своей комнатки, выпирающей наружу, как прыщ, давно никуда не ходил – боялся, поэтому на вопрос шефа, есть ли проблемы, лживо скрипнул, кивнул и отрицательно завертел головой. Системы видеонаблюдения в здании отсутствовали, за что гоблины получили от шефа по полной. Консультант шефа по безопасности, гоблин Дизель, нажал кнопку «ОТКЛ», и старый робот затих. Дизель выключил телевизор. Гном выходил из комнатушки последним, пожалел одноглазого и надавил на кнопку «ВКЛ».

Делегация зашла внутрь и обнаружила странный, загадочный мир, живой, цветной и объемный, весь до мелочей сошедший с полотен Дали и Пикассо… Гоблины испугались, а гному понравилось.

И вот появился ОН – тощий, долговязый человек в узких штанах и сорочке в черно-белую полоску, с длинными, острыми усами, похожими на рога, и вытаращенными глазами. Его глаза как бы говорили: «Я столько всего знаю и умею, что вам и не снилось!». Вышел навстречу гостям прямо из воздуха с двухметровым батоном хлеба наперевес, поклонился и представился: «Самвел Далиевич Пикассян, библиотекарь». Говорил отчетливо и вежливо. Пришедшие, кроме гнома, завидев уму непостижимое чудо, застонали и ломанули наружу, толкаясь и наступая на пятки впереди бегущим. Сторожевой робот обнял телевизор и нырнул в спящий режим, один только гном оставался внутри и разговаривал со странным существом. Как с другом.

Неизвестно, о чем они говорили; гном покинул библиотеку задумчивый. К шефу подбегали гоблины, докладывали обстановку, предлагали объявить тревогу. Он шел, не останавливаясь, и молча кивал подбегающим. Всё, что хотел, он уже узнал, а гоблины… пусть играют в тревогу, если им хочется: везут оборудование, монтируют, измеряют магические колебания… К удивлению горбоносых экспертов по волшебству, волны злой магии приборами не определялись, но зато появились новые волны. Их назвали заумными словами, но, как я понял, это были сигналы нового пространства, которое образовалось после того, как работы гениальных художников даже сквозь самые надежные преграды впитали в себя злую магию черных книг. Краски исчезли с полотен, осталась чистая ткань.

По указанию Дизеля проход в здание перекрыли бронетранспортером – так, на всякий случай, а то вдруг те, кто внутри, задумают улизнуть и похулиганить.

– Картины картинами, а порядок на Базе – святое, – повторял Дизель.

Реставраторы быстро скумекали, что заказ накрылся, и со скандалом вытребовали у нашего руководства половину гонорара в счет компенсации потраченного времени. Всё бы хорошо, но вдруг, когда они уже радостно влезали в кабину звездолета, нелегкая подбросила им старого знакомого с Титана в лице вечно пьяного работника взлетной полосы. Титанец, задорно щелкая клешнями, пригласил их в хоббиточий квартал на дегустацию редких напитков.

Есть у нас на районе одно место – круглосуточная гномья пивнуха, называется «Под колпаком»; на Базе любой слизень знает, как туда проползти. Палатка стоит прямо в центре квартала, на самом бойком пятачке, а на полках… чудеса космической контрабанды!

Для юпитерцев предложение оказалось заманчивым, у них на планете большая напряженка с горячительными напитками.

Главное правило кабака – прежде чем заказывать всё, что душе угодно, выясни, на что способен твой желудок. В баре вы найдете: ВЫСОКОГРАДУСНЫЕ НАПИТКИ НА ОСНОВЕ МЕДА, ШИПУЧИЕ СЛЮНИ КРОКОДИЛА, СЕРНУЮ КИСЛОТУ СО РТУТНЫМИ ШАРИКАМИ, ЕДКИЙ ПОТ ВУРДАЛАКА-ПЕРЕСМЕШНИКА, ТЕРПКОЕ ВИНО ИЗ ТАРАКАНЬИХ ПЯТОК И МНОГОЕ ДРУГОЕ, чего в космосе днем с огнем не сыщешь.

«Под колпаком не придется скучать, – орут на Базе по утрам луженые глотки, – главное, знать, что в кого заливать!».

[Когда-нибудь Дизель доберется до кабака – эту тему любят мусолить. По поводу гоблина под Колпаком образовалось два лагеря: одни считают, что помощник гнома прикроет заведение и всех арестует, а другие, самые пьяные, уверяют первых, что главный безопасник с удовольствием поорет песни вместе с постоянными клиентами и выйдет из палатки под утро на четвереньках.]

Многочисленные глаза юпитерцев разбежались и окосели; ребята на радостях решили испробовать всё – благо желудки до той ночи позволяли им пить многое, вплоть до жидкого азота…

Титанца вынесли первым, а пьяные в зюзю реставраторы устроили погром, пытаясь вернуть себе бездумно потраченные монеты. И повод-то нашли пустяковый – якобы им ртути в кислоту не докапали. В массовой драке при моральной поддержке хоббитов решительную победу одержали электродубинки гномов с функцией монообматерения. Моно – потому что противнику и слова вставить не дают. Улетали реставраторы в спешке, сильно виляя задом и подпрыгивая. После себя они оставили полностью разгромленный Колпак (короткое название палатки), три поцарапанных звездолета и одну разочарованную эльфийку.

Что делать со складом и его странными обитателями, гоблины не знали. Гоблин любит всё объяснимое, а необъяснимое доставляет ему беспокойство. Шеф умотал на очередную конференцию по вопросам спасения новых галактик, телефоны отключил, поэтому узнать его мнение о библиотеке не удалось.

И тогда один усатый агент, известный под прозвищами Профессор, Мурзик, агент 013, Очень Мудрый Зверек и многими другими, вызвался на свой страх и риск пойти на разведку. Вокруг здания собрался целый стадион любопытных, им хотелось зрелища.

«Коты и магия вполне совместимы!» – заявил Профессор, и гоблины согласились. Зрители зааплодировали: ждали долго, заскучали. Кот, преисполненный чувством собственной значимости, дождался, пока отъедет бронетехника.

Гоблины рывком приоткрыли дверь (она в библиотеке раздвигается на две половинки, как занавес), агент 013 перекрестился и прыгнул в пугающую темноту. Пропал на несколько дней, но, вопреки ожиданиям, вернулся целым и невредимым. Зрителей заметно поубавилось, но те, что остались (в основном безработные домовые, которых интересовали пустующие помещения), подтянулись поближе. «Не знаю, что за параллакс случился в этом континууме, но библиотеку мы получили что надо! – сказал кот. – Теперь у нас будут любые книги, даже ненаписанные!».

Слова Профессора, первоначально воспринятые как бред сивого мерина, впоследствии подтвердились. Увы, откуда взялся библиотекарь, до сих пор загадка, но что есть, то есть: глядя на это создание, вы как будто встречаете самого Сальвадора Дали в рубашке Пабло Пикассо. Переселение душ? Поди объясни ученому гоблину…

Гоблины побродили по зданию, попищали приборами и заявили, что Самвел Далиевич колдун и одновременно существует в четырех измерениях. Со временем гоблины выяснили, что он может запросто заглянуть в избу ко Льву Толстому или на хаус Агаты Кристи, чтобы стребовать с них автографы на новые поступления; он легко может одновременно прогуливаться по трем читальным залам и за раз выдавать литературу трем читателям. Когда один его двойник заполняет формуляры, другой протирает полки и заменяет перегоревшие лампочки в настольных светильниках, а третий в ту же самую секунду, но много веков назад, отчитывает Гоголя за сожжение «Мертвых душ»… Вот такая реальная мистика.

3. Фокусы Пикассяна

Надеюсь, я доходчиво объяснил, почему хоббиты редко суют нос в странное место под названием «Библиотека», и всё же я рискнул сунуться: если и заниматься самолечением, то лучше по солидной книге. А где взять такую, если не у Пикассяна?

– Болезни пищеварения в ту сторону, – подсказал голос, стоило мне войти. Накатила тошнота: в библиотеке сразу теряешь понимание, где пол, потолок и стены; вроде идешь по полу, смотришь – а это стена, поднимаешь глаза, а пол оказывается сверху, хуже морской болезни.

– Спасибо, схожу, попозже, – прошептал я, но, как и следовало ожидать, поначалу не заметил и намека на библиотекаря.

Он любил появляться и исчезать по частям, как чеширский кот, поэтому, когда в пустоте напротив возник один-единственный глаз и удивленно покосился в мою сторону, я даже обрадовался.

– Странно, – произнес голос, но теперь с противоположной стороны. – Обычно хоббиты интересуются промыванием желудка, реже – лечением психических расстройств. Ты что, расстроился, маленький хоббит?

Я вздохнул и снова обернулся, и снова в пустоту.

– Да. Есть чуточку, Самвел Далиевич, – признался я. – Расстроился… Хотел попросить у вас что-нибудь о вампирах почитать. Очень они меня беспокоят в последнее время.

Хорошо получилось: вроде соврал, а вроде и правду сказал. Уродливые коты на крученых ступеньках вышли из дремы и навострили ушки; где-то сверху заржала желтая лошадь, и грянул гром. Душа рвалась честно выложить колдуну все как есть, в мельчайших подробностях, но страх перед разоблачением запрещал трепаться. Самвел и шеф вроде как друзья, расскажу – хуже будет. Я молча следил за появлением библиотекаря: руки, ноги, туловище, голова…

– Читающий молодой хоббит, боже мой, в наше-то время! Похвально, похвально. Сэру Джону Толкиену будет приятно, – он схватил проплывающие мимо часы, встряхнул (вытряхнул облако пыли) и уставился на циферблат. – В ближайшее воскресенье мы встретимся, выкурим по трубочке. Как тебя зовут, мохноногий читатель?

Я представился, Пикассян гибко, по-цирковому наклонился ко мне:

– Беллетристикой интересуешься, Боббер? Молодец, вампиры – вечная тема, и могу тебя обрадовать, стая скоро будет здесь…

Стая? Какая стая? Вслух я уточнить постеснялся. Исчезая, он пожал мне руку. Жмущая ладонь осталась видимой, она и послужила мне указателем, поплыв по воздуху, как рыба.

– Самвел Далиевич, мне бы еще научную литературу, справочники там всякие, – добавил я на ходу дрожащим голосом, боясь потерять руку из вида. – Понимаете, для общего развития, а то мало ли что в романах навыдумывают.

Главное, не вызвать подозрений. Ладонь состроила кольцо из большого и указательного пальцев и понеслась в нужном направлении. Я – за ней. Передвигаться по библиотеке всегда страшно: сорваться с винтовой лестницы в пропасть, заблудиться или сойти с ума здесь также просто, как в обычной библиотеке – заскучать. Пришли. Указательный палец Пикассяна нацелился на письменный стол.

В нормальной библиотеке и стол был бы нормальный, стоял бы он себе спокойно на полу и ничем особенным не отличался. На Базе всё по-другому: стол возвышался на куче желтого песка цвета вареной кукурузы и слегка кренился набок. На нем я сразу выделил красный дисковый телефон, старинный, блестящий, лаковый, с проводом-пружинкой и трубкой в виде омара. Возле аппарата лежала толстая раскрытая книга, из страниц постоянно выплескивалась вода и тихо падала в жадный песок.

Я понял без подсказок – мне туда, и начал медленно, осторожно взбираться на кучу. Рука исчезла. Вопросы, конечно, были, но что-то внутри подсказывало – лучше оставить их при себе. Библиотека сама решала, что должно видеть гостю, а что не должно. Главное – терпение и координация движений. Насколько хватало глаз, кроме стола и кучи песка вокруг ничего не было. Вместо привычных стен, пола и потолка – сплошная черная пустота, похоже на сцену во время спектакля, когда луч света выхватывает всего две-три точки, сцена кажется бесконечной. И единственный зритель – Самвел Далиевич Пикассян. Ты его редко видишь, а он тебя – всегда.

Говорят, люди и андроиды, заходя в библиотеку, в девяти случаях из десяти попадают в самую обычную обстановку – книги, полки, столы, стулья. Всё на месте, привычно и понятно. «Везет им, – думал я, подбираясь к вершине, – входят, выходят без приключений, зевают, бутерброды лопают, а тут идешь, как по минному полю, шарики об ролики стукаются, и понятия не имеешь, где находишься, почему, и есть ли выход». Я взобрался на холмик цвета вареной кукурузы, вплотную приблизился к столу, наполовину скрытому в песке. Осторожно обогнул, рассмотрел телефон, дотронулся пальцем до диска. Холодный. Послышалось легкое шуршание: со страниц книги задувал свежий морской ветерок. Я подтянул ее к себе, но не увидел ни одной буквы. Там, где следовало пробегать печатным строчками, смешались волны и пена, настоящие, мокрые, соленые. Брызги фыркали в лицо, орошали стол и сморкались на красный телефон. И вдруг из этой глубины высунулась рыба, усатая. Мы уставились друг на друга, разинув рты.

– Чего тебе надобно, хоббит? – спросила она голосом Пикассяна и подмигнула.

– Кажется, мне пора домой, – прошептал я, озираясь по сторонам в глупой надежде увидеть спасительный выход, – давайте, Самвел Далиевич, я в следующий раз приду, а?

Тем временем вокруг многое изменилось: прошла какая-то несчастная секунда, а холмик цвета вареной кукурузы, на который я взобрался, очутился посреди озера. Тут и там из водной глади торчали обрубленные стволы и ветки засохших деревьев. Поразительно! Столько воды, откуда? Фантастика. Смена декораций происходила тихо и молниеносно!