Читать онлайн Домик над обрывом бесплатно

Глава 1. Великанша

Нужно ступать очень осторожно, чтобы не услышала Великанша, или уж сразу бежать. Великанша весь участок двумя шагами меряет. Шаг с крыльца – курятник, ещё шаг – парник с помидорами. А больше ей никуда и не надо.

Помидоры у Великанши тоже великанские, с мою голову. Я одним таким помидором на весь день наесться могу. Правда, вкус у них почему-то совсем не помидорный, а какой-то… сырный, что ли, а иногда как у влажного кекса с цукатами. А бывает, что и котлетный с кетчупом. Вот и я удивляюсь. В Сосновке эти помидоры никому покоя не дают – всем охота узнать, где Великанша такую рассаду берёт. Но разве она выдаст кому-нибудь свои великанские секреты?

А вот дальше парника лучше не заходить – можно в ущелье свалиться, там такой глубокий обрыв, что взгляд до дна не достаёт. С гор спускается туман и течёт по ущелью, как река. Великая туманная река. Кажется, что можно наступить на неё и перейти на другой берег с точно такими же, как у нас, дачами, яблонями и низкими частоколами, и грядками, разбитыми на выступах на склоне горы.

Я туманной реки уже не боюсь. Это только поначалу стоишь на краю обрыва и, пока голова во все стороны кружится, цепляешься за смородиновый куст. И всё-таки только Великанше могло прийти в голову поселиться в таком странном и жутком месте – прямо над обрывом. Когда дует сильный ветер, кажется, что деревянный домик сорвётся с насеста и полетит в ущелье вверх тормашками.

Но так уж у них, у великанов, повелось – в горах жить. Они горы любят. Они сами как горы. Даже когда умирают, превращаются в огромные валуны. Если идти от Сосновки всё время вверх, можно много таких валунов найти. Например, под Малиновым холмом бежит ручей – такой ледяной, что, если зачерпнуть из него воды и выпить, сердце тут же замёрзнет. Вот на берегу этого ручья и лежит один такой великан. Наклонился к самой воде и окаменел.

Я спрыгиваю с крыльца и спускаюсь по дорожке из белых плит, между которыми торчат хохолки травы, к чёрной смородине – она, как и всё остальное в саду Великанши, выше меня головы на две. Растопырила ветки-крючья и стоит, изучает меня пристально сотней чёрных глазок. Но я ловчее. Дёргаю ягоды и складываю в пластиковую коробочку. Кончики пальцев становятся красивые, фиолетовые. Позавтракаю на Барбарисовой горе. В рюкзаке ещё полпачки овсяного печенья. Ну всё, пора бежать.

– Куда это ты намылилась в такую рань?

Великанша! Я медленно оборачиваюсь. Тут главное не делать резких движений.

Прямоугольная голова едва помещается в окошке ванной. Великанша зачем-то прорубила себе в ванной окно, и выходит оно прямо на смородиновый куст. Она подозрительно щурится и морщит губы. Внешность у неё – что-то среднее между боксёром и борцом сумо. Во всяком случае, от её шагов тоже земля вздрагивает. И смотрит она так, словно вот-вот наподдаст.

Обычно она ходит в панамке или в косынке, завязанной под затылком, но по утрам, вот как сейчас, на голове у неё ничего нет, только короткие седые волосы, так что она кажется ужасно лысой. Зубная щётка в огромном кулаке похожа на зубочистку, и я тут же вспоминаю, как Великанша вот этими вот ручищами всаживает в землю лопату по самый черенок. Или как ворочает гигантским половником в кастрюле, которой нужны все четыре горелки, чтобы варить. Или как кур хватает. Цап – и не вырвешься. Прямо крокодил. С Великаншей лучше не шутить. С ней вообще лучше не разговаривать. Такой уж у великанов характер: они спокойны и безобидны, только когда окаменеют.

Ой, она ведь спросила что-то! А, куда я намылилась. Нужно обязательно отвечать, когда великан задаёт вопрос, а не то хуже будет. Спохватившись, я выпаливаю:

– Я гулять.

– А завтрак?

– У меня с собой! Ну пока!

– Стой-постой, карман пустой! У нас молоко кончилось, забеги к Руфе.

Вот почему надо действовать быстро и тихо, как снежный барс. Теперь-то всё, надо идти к этой ужасной Руфине, потому что у Великанши кончилось молоко.

Я волочусь на кухню, беру деньги и бутылку. Эту пузатую штуковину никак не пристроишь в рюкзаке – топорщится и выпирает, как какой-то инопланетянин. Но с Великаншей не поспоришь. Лучше молча взять и уйти.

Когда удаётся отловить меня и что-нибудь поручить, у неё сразу поднимается настроение. Я никогда не буду такая противная, хоть я ей и внучка. Я что же, получается, тоже великанша? Ну да, это уже сейчас по носу видно. Только я пока детёныш, но когда-нибудь, наверное, вымахаю в настоящую громадину. Великанша этого очень ждёт. Каждый раз, когда мы приезжаем к ней в гости, она первым делом подводит меня к дверному косяку на кухне и отмечает фломастером, докуда я выросла, и от каждого сантиметра в восторге. Сразу песни начинает петь, великанские народные. Если я и дальше так расти буду, придётся, чтобы в классе не дразнили, насовсем в горы переселяться и всю жизнь помидоры выращивать, пока не окаменею.

Хотя, может, ещё пронесёт. Вот мама так и осталась маленькая и красивая. У неё в детстве нос тоже рос, рос, а потом перестал, одумался.

Глава 2. Мальчик

За забором уже маячит красная кепка. Это Мальчик меня дожидается. Майка у него тоже красная. И шорты. Ну нравится ему этот цвет. Он даже щеками умеет краснеть, когда вздумается. Из-за того, что он такой красный, его отовсюду видно, в лесу не спрячешься.

Если Великанша прямоугольная, то Мальчик скорее круглый. Как-то по-хорошему круглый: глаза у него большие и внимательные, как у тюленя, очки совершенно круглые и коленки как мячики, не то что у меня – острые и костлявые. Может, он тоже будущий великан?

Мальчик ковыряет носком траву, чтобы кроссовки позеленели, а то какие-то они слишком белые. Его пока никак не зовут, я его только вчера придумала. Так что да, он воображаемый, поэтому в основном молчит. Иногда говорит «угу». Ходит за мной и слушает. И кивает. Я его придумала, потому что одной гулять скучно, а к Руфине в одиночку ходить так вообще опасно. Я его потом получше придумаю.

Мы идём по дороге вверх, мимо огородов и дач, и с каждого участка к нам наклоняются яблони. Яблоки ещё зелёные, в лучшем случае желтоватые, так что пусть ещё повисят.

Издалека мычат и звенят колокольчиками невидимые коровы – в горах всё очень хорошо слышно. В ущелье эхо вырастает большое и гулкое, и кажется, что это не коровы, а какие-то динозавры. Мы идём, а в это время над нашими головами невидимые коровы, оттолкнувшись от одного холма, неспешно перелетают на другой.

Воздух густой и мокрый, это брызги туманной реки до нас достают. Пахнет дождём, травой и навозом. Коровы невидимые, а навоз настоящий. Но, если не знать, что это навоз и не думать о нём, то пахнет приятно – сеном и землёй.

– Это навозом пахнет, – объясняю я Мальчику со смешком, и он морщит нос. Ему пока всё надо объяснять. Он же только вчера появился на свет и совсем ничего не знает. – Видишь вон ту гору? Туда нам и надо. Она называется Барбарисовая, потому что весь склон пахнет как большая барбарисовая конфета. А на самом верху стоит Мёртвое дерево. На нём ничего не растёт – ни почки, ни листья. И в корнях у него – заброшенная лисья нора. Ну, это я так надеюсь, что заброшенная.

Мальчик кивает и одёргивает майку. Он так часто делает, когда ему не по себе.

– Да, я тоже побаиваюсь этой норы, – признаюсь я. – По-моему, там всё-таки кто-то завёлся. Кто-то о-о-очень недобрый.

Вот и свежевыбеленный дом Руфины. Тут и заканчивается Сосновка. Дальше только Старый пруд и узкая дорога, которая забирается высоко-высоко, к самым ледникам, туда, где живут снежные барсы.

Со двора доносится приветственный лай Темучина. Рыжий Темучин хоть и беспородный и самого среднего роста, зато вежливый и, в отличие от своей хозяйки, действительно добрый, а не притворяется.

– Прив-е-е-ет, Темучи-и-ин!

Завидев нас, белая козочка высовывается в щель от выбитой доски. Это Лапушка. Уши у неё длинные как у зайца, и она ими по-всякому шевелит. Изо рта торчит травинка, которую Лапушка старательно перекладывает из стороны в сторону и никак не прожуёт.

Я глажу Лапушку между ушами, и она жмурит умные, печальные глаза. Совсем как человек.

– Знаешь, почему она такая грустная? – спрашиваю я у Мальчика.

Он, конечно, не знает и протягивает Лапушке руку. Темучин тоже слушает и с любопытством поглядывает на Лапушку.

– Потому что на самом деле она – человек, – я перехожу на шёпот, чтобы Руфина не услышала. – Я сразу догадалась! Раньше Лапушка была прекрасная девушка, а потом Руфина её в козочку превратила.

Мальчик косит на меня испуганные глаза.

– А Великанша не только молоко у неё покупает, но ещё и в гости зовёт, и зефиром с вафлями угощает! Руфина иногда так на меня смотрит, как будто тоже хочет в кого-нибудь превратить. Нет, всё, не пойду к ней! Пусть Великанша сама за своим молоком бегает!

Я решительно прохожу мимо Руфининого дома, и Мальчик, попрощавшись с Лапушкой и Темучином, семенит за мной.

Возле Старого пруда мы не задерживаемся. Пробегаем, покрепче зажав носы. Пруд зарос камышом, кувшинками и тиной, похожей на жёлто-зелёный зубной налёт. И пахнет… По сравнению с этим запахом навоз ну просто ландыш!

– Это место гиблое, – предостерегаю я. Вдруг Мальчик решит прогуляться без меня и угодит в ловушку? – Из этого пруда никакие птицы и животные не пьют. Слышишь, как тихо? Даже лягушки не квакают. Это потому, что там на дне утопленники лежат. И ждут. Знаешь кого?

Мальчик одёргивает майку и мотает головой.

– Тебя! – вскрикиваю я и угрожающе выставляю пальцы.

Мальчик отмахивается и нервно хихикает, но я-то вижу, что ему страшно до чёртиков.

Вдруг в пруду кто-то ка-а-ак квакнет! И – шлёп в воду.

Я перестаю хохотать и говорю серьёзно:

– Это они так приманивают, прикидываются лягушками, чтобы птицы и звери не боялись. А потом – раз! – и тащат на дно.

Мальчик ускоряет шаг, чтобы оставить страшный пруд позади. Когда мы отходим на безопасное расстояние, мне становится его жалко и я, так и быть, утешаю:

– Да они только в пруду опасные, а вылезти не могут. Они же без воды высохнут и превратятся в коряги.

Это немного успокаивает Мальчика.

– Чего их бояться? – продолжаю я. – Они глупые как зомби. Были бы посообразительней, залегли бы на дно в каком-нибудь чистом голубом озере, где все купаются, а не в этой тухлой луже. За три километра видно, что тут утопленники, да?

– Угу, – мычит Мальчик, но я знаю, что сам бы он про утопленников ни за что не догадался и пошёл бы лягушку ловить.

Добравшись до развилки, мы сворачиваем с главной дороги. Пусть она себе петляет между горами, а нас дальше поведёт через Берёзовую рощу Тропа грибников. Мы находим две палки и начинаем восхождение. Барбарисовая гора поначалу пологая, только чуть-чуть под углом, зато потом как взлетит кверху!

Мы задираем головы. Деревья тут такие длинные – как шеи у динозавров. Великаны, помидоры – в горах все хотят быть большими. Даже я здесь как будто быстрее расту.

– Вдоль тропинки грибы совсем маленькие, для отвода глаз, – рассказываю я, когда Мальчик притормаживает возле пенька с опятами. – Великанские вон там, подальше. Мы с Великаншей такие белые находили – из трёх грибов целая кастрюля супа получается. А у Великанши знаешь какие кастрюли?

У Мальчика в глазах зажигается любопытство, и они блестят, как ягоды на смородиновом кусте.

– Давай грибы как-нибудь в другой раз. Нам сейчас нужно домики для фей проверить.

Мальчик тут же возвращается на тропу.

– Но сначала надо раздобыть заячьи уши.

Мальчик настораживается, и я прыскаю со смеху.

– Да не бойся, не настоящие! Вон те лопухи. «Заячьи уши» называются.

Глава 3. Кое-что о феях

А вот и «рогатка», двойная берёза. Отсчитать девять шагов направо, и будет первый домик. Вдруг там уже завелись феи?

Я объясняю Мальчику, что домик не случайно так хорошо спрятан от человеческих глаз. Люди не должны его найти, только феи. Я специально построила его повыше, в дупле, чтобы грибники не растоптали. Представить страшно, во что превратится фея, если на неё наступит сапог. Но для фей тоже нужно оставить опознавательный знак – выложить на земле полукруг из маленьких камней. Это вроде как приглашение – входите, чувствуйте себя как дома.

Мальчик мотает на ус и внимательно рассматривает траву под кроссовками, чтобы ненароком не придавить какую-нибудь фею.

– Нет, обычными глазами фей не увидишь. Поэтому грибники на них и наступают. Но я знаю один способ. Давай сюда заячье ухо.

«Заячьи уши» бледно-зелёные с лёгким белым пушком, наощупь и правда как шерстяные. Так и хочется погладить!

Я достаю из рюкзака пластмассовые солнечные очки. Нужно хорошенько натереть их лопухом, чтобы увидеть фей.

Мы наклоняемся и изучаем дупло. Оно выложено прутиками и застелено мхом. У стены кровать из коры и птичьих перьев, камень-стол и стулья-камешки. А для украшения листья, жёлуди, ягоды – всё, что можно найти в лесу и на речке. Из дома ничего приносить нельзя, и, главное, никакой кукольной посуды, а не то феи, как увидят человеческие предметы, сразу решат, что это ловушка. Правда, несмотря на то, что мой домик построен по всем правилам, ни одной феи в нём нет.

– Тут пусто. Наверное, слишком близко к Тропе грибников. Ладно, пойдём к следующему.

До следующего домика путь не близкий. Мы замедляем шаг и помогаем себе палками, потому что гора становится круче, а тропа сужается. Теперь мы идём не рядом, а друг за другом.

– А ты знаешь, что феи женятся один раз и на всю жизнь, как попугаи-неразлучники? На свадьбу собирается весь волшебный народ. Речные феи празднуют свадьбу в лесу, а лесные наоборот у воды. Я сама такую свадьбу видела, когда мы с папой ходили в поход на Зелёное озеро. Пока он ставил палатку, я натёрла очки «заячьим ухом» и увидела недалеко от берега много-много серебристых огоньков. Это феи плыли на сосновой ветке.

Помолчав, я продолжаю:

– А если фею разлучить с её мужем, то она умрёт от разбитого сердца. Ведьмы и мальчишки строят на них ловушки, сажают фею в банку и смотрят, как она там бьётся, пока не потускнеет и не погаснет. А потом просто вытряхивают в мусорку, как дохлую муху.

Мальчик идёт сзади и пыхтит – это он так злится. Он бы ни за что не стал ловить фею, в этом я уверена.

– Моя мама тоже тускнеет, – добавляю я. – Давно уже. С тех пор, как папа в командировке. Она почти всё время спит, а когда просыпается, говорит, что очень устала. Ей даже приходится принимать специальное лекарство, чтобы продержаться до папиного возвращения. Такое фиолетовое, в стеклянных бутыльках. Пахнет оно вкусно – ягодами и чуть-чуть мятой. Я думала это как сироп от кашля, облизнула горлышко, а оно оказалось горькое. Не знаю, как мама его пьёт.

Мальчик молчит, но я слышу, как он дышит и как трескаются под его кроссовками сухие ветки. Хорошо, что я его придумала и теперь он здесь.

– В командировке папа всё время занят, так что ему некогда звонить. Скорей бы он приехал, а то маме всё хуже и хуже.

Какое-то время мы идём в тишине и слушаем птиц. Их не видно, но они где-то там, над макушками деревьев. Им некогда развлекать нас песнями, у них полно своих птичьих забот, и они лишь изредка перекликаются.

Берёзовая роща редеет, гладкие белые стволы сменяются шершавыми и коричневыми, то тут, то там вырастают большие пушистые ели.

– Почти пришли, – говорю я. – Ещё чуть-чуть, и Лисья нора.

И вдруг поднимается настоящий барбарисовый бриз! Нас окутывает запахом барбарисок, словно мы перенеслись на леденцовую фабрику. Мы пробираемся поближе к барбарисовому кусту – это он один пахнет на всю округу, – и дышим вкусным и сладким воздухом, от которого так и хочется откусить.

Глава 4. Мёртвое дерево

На большом пне напротив Мёртвого дерева мы устраиваем привал. Грызём овсяное печенье и заедаем смородиной. Я рассказываю Мальчику про Мёртвое дерево и Чёрную чащу. Мальчик поглядывает на дерево с опаской. Оно толстое, кривое и сердитое – как будто сейчас оживёт, замахнётся веткой и стукнет. Все деревья кругом обыкновенные, а это чёрное-пречёрное, как после пожара.

Корни Мёртвого дерева вздымаются над землёй как гигантские паучьи лапы, охраняющие Лисью нору. Нора глубокая и похожа на ход в подземный мир. Мы с Мальчиком оба там запросто поместимся, но лезть туда что-то не хочется. Оттуда веет холодной темнотой, и вряд ли там живёт кто-то очень гостеприимный.

Я никогда не хожу дальше Мёртвого дерева. Здесь заканчивается лес, который принадлежит людям, и начинается Чёрная чаща, где хозяйничают духи, а духи далеко не все дружелюбные. Они выглядят по-разному – одни похожи на зверей, а другие на туман или ветер.

В Чёрной чаще деревья стоят так плотно, что там всегда сумерки. Кора у них будто сажей покрыта, и кажется, что за Берёзовой рощей ухаживают, а за Чёрной чащей нет, вот она и растёт как попало.

Мальчик слушает с выпученными глазами и то и дело оборачивается, опасаясь, что из чащи вот-вот налетят духи. Ладно, хватит его пугать. Для второго дня в нашем мире он уже достаточно испугался. Только ещё кое-что про Лисью нору скажу, и всё.

– Лисы в лисьей норе уже давно не живут. Видишь, следов нигде нет? Теперь там живёт дух, который стережёт Чёрную чащу от людей. А ему незачем ходить по земле – он, конечно, летать умеет. Скучная какая работа – вход в чащу охранять, да? Сидишь целыми днями в норе, ни выйти, ни полетать. И пост не покинуть, пока кто-то другой не займёт твоё место. Так что к норе близко подходить нельзя, а то мигом в духа превратишься и станешь новым сторожем.

Неожиданно с ветки срывается ворона и с громким карканьем проносится над нашими головами, чуть не задев крылом. Мальчик вздрагивает, и изо рта у него выпадает полпеченья.

– Ой!

Он тянется, чтобы поднять, но я его опережаю.

– Надо угостить хозяина Лисьей норы. – Я забрасываю печенье в нору, как в гигантскую пасть. – Если он будет сыт и в хорошем настроении, то, может, и не утащит нас.

Тогда Мальчик вынимает из пачки ещё одно печенье и тоже целится в нору. Замахивается… Эх, недолёт. Уши у Мальчика становятся малиновые, он вскакивает и подкрадывается к норе, как к спящему тигру. Хватает печенье, швыряет внутрь и отбегает.

– Ну ладно, сами поели, духа покормили, теперь пойдём проверим второй домик. Он там, под елью.

Мы снова натираем очки «заячьим ухом» и заглядываем в шалашик, который я сложила под елью. Но и там пусто.

– Наверное, феи боятся Мёртвого дерева, – догадываюсь я.

– Угу, – соглашается Мальчик.

– Жалко. А мне нравится эта ель! Ладно, поищем место получше. О! Знаю! Феям наверняка понравится у ручья.

Мы спускаемся по крутому склону там, где нет никаких тропинок. Хорошо, что деревья растут густо – держась за стволы, можно быстро оказаться внизу. Но всё равно нужно быть очень внимательным и осторожным, и двигаться боком, чтобы не покатиться кубарем.

Неглубокий ледяной ручей старательно прокладывает себе путь между кустами и камнями.

– Ручей пришёл во-о-он с того ледника. Поэтому он такой ледяной.

Мальчик поправляет очки и пытается заглянуть за облака.

– Сейчас не видно, надо дождаться, пока туманная река сойдёт. Смотри, а вот уснувший великан.

Мы забираемся на большой валун, похожий на черепаший панцирь, и гладим его по спине. Здороваемся. С великаном обязательно нужно поздороваться, даже если он уже давным-давно окаменел.

– А ты знаешь, что, если перелезть через эти горы и подняться на Снежную вершину, то попадёшь в Китай?

Мальчик делает большие глаза.

– Однажды я туда доберусь и найду папу. Нам точно не сказали, куда его отправили, это же секретная командировка, но Великанша что-то знает. Говорит, папа не далеко и не близко. А я сразу догадалась, где это – не далеко и не близко. В Китае. Кажется, что Китай далеко, а на самом деле близко – сразу за этими горами.

Мальчик усмехается, как будто не верит, спрыгивает с валуна и начинает собирать камешки, листья и веточки для домика. Я тоже берусь за дело и говорю:

– Зря не веришь. Могу дорогу показать. Туда очень просто идти, главное тепло одеться и взять побольше еды, а то на Снежной горе очень холодно, всегда снег идёт.

Но Мальчик меня уже не слушает. Он отошёл подальше и размахивает руками, чтобы показать свою находку – Малиновый холм. Малине нравится у ручья, здесь она хоть и мельче, чем в огороде у Великанши, но слаще. Одно плохо: растёт она вперемешку с крапивой.

– Смотри не обожгись! – предупреждаю я, но Мальчик уже рванул в заросли и, взвыв от боли, выскочил обратно.

Ноги у него стали красные и пятнистые. Прыгает, чешется и губы кусает, чтобы не зареветь.

– Ну куда ты в шортах! Надо водой смочить – она холодная, не так сильно чесаться будет. Только пить не вздумай, а то сердце в ледышку превратится.

Охая и ахая, Мальчик снимает кроссовки и осторожно, как цапля, входит в ручей. Брызгает на ноги ледяной водой, а сам весь трясётся и стучит зубами.

– Говорю же, ледник. Ну что, уже поменьше чешется?

– М-н-н, – отзывается Мальчик без особой уверенности.

– Тогда ещё раз намочи.

Пока он залечивает болячки, я сижу на спине у каменного великана и рассматриваю горы. Там, за облаками, гуляют среди ледников пушистые снежные барсы с кисточкой на кончике хвоста и летают духи гор. Там лежит дорога в Китай. И папа. Папа тоже там.

Глава 5. Бурая медведица

Новый домик для фей готов, мы спрятали его под корягой на берегу ручья. Отсюда до Малинового холма рукой подать, и можно есть малину на завтрак, обед и ужин. Отличное место. Не сегодня-завтра заведутся феи, и мы их наконец увидим. Мне хочется задержаться, разбить возле домика небольшой сад и устроить феям пруд во дворе, но пора возвращаться.

Я проверяю время на старом телефоне, который, если что, «не жалко». Правда, Великанша всё равно требует, чтобы я носила его на верёвочке на шее, а то забуду где-нибудь или не услышу звонка. Но я же не корова с колокольчиком, чтобы так ходить! Я выключаю звук, чтобы Великанша не отвлекала и прячу телефон в рюкзак.

Надо торопиться, а то опять будет ворчать, что я к обеду опаздываю. Вовремя обедать – моя главная задача. На втором месте эти невозможные задачи по математике (каждый день!), а на третьем – молоко. Ой, ещё же за молоком идти! Вот интересно, что лучше – принести молоко, но опоздать на обед, или успеть вовремя, но без молока? Ладно, с молоком надёжнее.

После встречи с крапивой Мальчик всю дорогу прихрамывает, вздыхает и стонет, как только что из драки. Каждые пять минут останавливается, чтобы ноги почесать, и чешет так долго, ну так долго, что мы уже наверняка опоздаем!

Надо было придумать кого-то посообразительнее, кто не полезет в шортах в крапиву, но получился Мальчик. Я бы побежала вперёд, но я теперь за него в ответе. Его же никто, кроме меня, не видит и не слышит. Ладно, завтра придумаю ему вместо шортов штаны.

На подходе к дому Руфины я останавливаюсь и предупреждаю Мальчика:

– Слушай внимательно: Руфина на самом деле никакая не Руфина, а Бурая медведица – дух из Чёрной чащи. Она прикидывается добренькой, но ты же видел, что она сделала с Лапушкой? С духами нужно быть начеку.

Мальчик перестаёт чесаться и остолбенело на меня смотрит. «Шутишь!» – надеются его перепуганные глаза, но я, к сожалению, не шучу.

– Ей в Сосновке нравится больше, чем в чаще, – продолжаю я шёпотом. – Она обожает ходить в гости и пить козье молоко, но никто не должен узнать, что она дух. Вот она и вселилась в Руфину. Днём она снимает медвежью шкуру и вешает в шкаф, как пальто, а ночью надевает опять. Всё понял? Ну, идём.

Я вытаскиваю из рюкзака пузатую пластиковую бутылку для молока и решительно иду к дому. Мальчик, поколебавшись и почесавшись впрок, бежит за мной.

– Тёть Ру-фи-на! – кричу я с порога громко и весело, чтобы Бурая медведица ничего не заподозрила.

Руфина никогда не запирает дверь на замок, только на ночь, когда убегает в лес, но я лучше на улице подожду.

Первым меня встречает Темучин. Он выскакивает из-за сарая и ставит лапы мне на живот.

– Эй, Темучин! – смеюсь я и зову снова: – Тёть Ру-фи-на!

– Ау! Кто это – Ксюша? – откликается Руфина из холодной темноты. В Лисьей норе точно такая же темнота.

– Да, я!

Слышно, как Руфина торопливо шаркает из дальней комнаты.

Мальчик прячется за косяком. Это он правильно делает – Бурая медведица всё-таки дух, а не человек – вдруг она и воображаемых людей тоже умеет в животных превращать?

Руфина появляется в прихожей в домашнем платье с короткими рукавами и в серой косынке, повязанной по линии лица, чтобы ни один волосок не выглядывал. По сравнению с Великаншей она маленькая и сморщенная. А ещё ужасно старая и худая. Это я из вежливости её тётей зову, на самом-то деле она уже сто лет как бабушка. Плечи у неё острые, руки тонкие – одни кости, а на костях висит смуглая кожа. Это всё Бурая медведица виновата, из-за неё Руфина кроме козьего молока ничего не пьёт и не ест. Даже вставные зубы почти не носит – молоко-то жевать не нужно.

– Здравствуй, моя хорошая! Как дела? – жамкает Руфина и целует меня влажными губами в щёку. Я быстро вытираю щёку рукавом.

– Хорошо! Как у вас?

– Ай! – отмахивается Руфина. Наверное, хочет поскорее от меня отделаться.

Она берёт у меня бутылку и деньги и отправляется на кухню. Гремит кастрюлями и сковородками в поисках ковша или ещё чего.

Из-за косяка выныривает Мальчик и таращит глаза на шкаф, а потом вопросительно смотрит на меня. Я киваю: да, это тот самый шкаф, где Медведица прячет шкуру. Мы переглядываемся и я осторожно перешагиваю порог.

– Да где же эта, как её… воронка! – бубнит Руфина, звякая посудой.

Я протягиваю руку к дверце.

– Ну что за хулиганка!

Я тут же отдёргиваю руку, но Руфина это не мне, а воронке. В следующий миг молоко обрушивается в бутылку бурным потоком, как водопад.

Тихонько приоткрываю дверцу так, чтобы не скрипнула. Мальчик тянет шею. Мы заглядываем в щель, но там черным-черно, и я понимаю, что придётся просунуть туда руку. Я осторожно ощупываю нутро шкафа: кожаная куртка, кофта, пуховик, дублёнка… Вдруг пальцы натыкаются на шерсть. Грубую медвежью шерсть! Я тут же убираю руку, оборачиваюсь к Мальчику и делаю страшные глаза.

В этот момент из кухни выходит Руфина с бутылкой молока. Мальчик неуклюже прыгает за порог и прячется.

– На, моя хорошая! – говорит она и цепляет зорким взглядом приоткрытую дверцу шкафа.

– Спасибо большое, до свидания! – Я поспешно прощаюсь, хватаю тяжёлую бутылку и торопливо ухожу.

Когда Руфина скрывается в доме, ко мне присоединяется Мальчик. Он пробегает под окнами, согнувшись пополам, чтобы Руфина не заметила, и шумно дышит от страха. У меня и у самой сердце стучит, как у зайца, а пальцы до сих пор от медвежьей шерсти покалывает.

Мы стараемся идти спокойно, не вызывая подозрений, но ноги сами несут нас прочь от дома Бурой медведицы. Лишь у забора Великанши мы останавливаемся и выдыхаем.

– Я же говорила, говорила! Всё, больше я к ней ни за что не пойду!

Мальчик со мной совершенно согласен. От страха он даже чесаться перестал.

– Ксенья! Иди! – кричит с крыльца Великанша.

– Ладно, пока!

Сегодня поиграть уже не дадут, так что я оставляю Мальчика за забором и волоку в дом бутылку с молоком. После обеда Великанша скажет: «Ну что, отдохнула? Неси учебник!» и опять заставит решать математику, а потом собирать помидоры, яйца, ягоды… Каникулы у Великанши – тяжёлый труд.

На крыльце я оборачиваюсь. Мальчик стоит за забором и машет мне рукой.

– Остывает!

Великаний рёв сбивает с ног. Нет, я в самом деле спотыкаюсь, но, к счастью, не роняю бутылку, а то было бы крику. Все в доме, кроме самой Великанши должны вести себя очень тихо и ничего не ронять.

Ну вот, ногу подвернула. На щиколотке как будто железный браслет застегнулся, и я как узник в цепях ковыляю на кухню.

Глава 6. Фиолетовое лекарство

Великанша рубит огромным ножом помидоры, как головы пополам рассекает. Хрясь! Хрясь! Она это проделывает каждый день, но я никак не привыкну, и вздрагиваю, когда нож обрушивается на деревянную доску. БАХ! – помидор распадается на две половины. Одна хочет укатиться и спрыгнуть на пол, но Великанша ловит её, как змея мышку, и возвращает на место. У неё большие шершавые руки. Ногти подстрижены под самый корень, чтобы грязь не забивалась и удобнее было работать. А пальцы только кажутся такими толстыми и неповоротливыми, на самом деле они очень проворные.

Сок брызгает Великанше на белую футболку с застиранной фотографией меня и мамы. Наших лиц уже не разобрать, но Великанша всё равно её носит. Наверное, потому что не жалко запачкать.

Нет, не могу больше смотреть на эту казнь помидоров. Рядом на столешнице дымятся две тарелки супа: маленькая – мне, глубокая – Великанше. Куриный дымок ползёт тонкой струйкой в приоткрытую форточку.

– А мама с нами сегодня будет? – успеваю вставить я в перерыве между ударами ножа.

– Сходи спроси. Скажи: есть суп, хлеб, курица и помидоры.

Я взбегаю по лестнице на цыпочках, затаиваю дыхание и проскальзываю в мамину комнату. Меня тут же окутывает уютным запахом сна, тёплой мамы и сладковатого фиолетового лекарства. Мама лежит, свернувшись калачиком под белым воздушным одеялом.

У неё здесь темно как ночью – занавески всегда плотно задёрнуты. За окном балкон, с которого видно и ущелье, и Сосновую гору, а в ясную погоду и верхушки ледников. Раньше мы с мамой часто сидели на балконе на раскладных стульях, читали и загорали в купальниках, и я представляла, как будто мы летим на воздушном шаре. Но с тех пор, как папа уехал в командировку, мы ничего такого не делаем.

Мама спит не только ночью, но и днём, потому что во сне время идёт быстрее и папу ждать не так долго, как если весь день бодрствовать. Просыпается она, только когда пора пить лекарство, на тумбочке много красивых одинаковых бутыльков. Они бы мне пригодились, чтобы хранить волшебные эликсиры, но с ними играть нельзя – Великанша завязывает их в чёрный пакет и выбрасывает.

Когда лекарство заканчивается, мама просит Великаншу съездить в аптеку. Великанша долго ворчит и бурчит, и по-всякому выговаривает маме, что все эти лекарства – ерунда, а врачей вообще нельзя слушать, но потом всё равно едет.

В Сосновке аптеки нет, да и зачем, если здесь круглый год только Великанша с Руфиной живут, а им лекарства ни к чему. До аптеки минут двадцать на автобусе, но Великанша ужасно не любит автобусы – она туда еле-еле помещается, и все на неё глазеют.

В маминой комнате всегда тихо и сонно. Воздух как будто состоит из сна – невозможно сдержать зевок. Веки тяжелеют, и охота забраться под одеяло и пристроиться рядом с мамой, но Великанша не разрешает мне засыпать в маминой комнате. Я сплю внизу с Великаншей. Наши кровати стоят углом, и мы задеваем друг друга головами.

Каждую ночь, в самый тёмный час, Великанша начинает часто всхрапывать и посвистывать, я тут же просыпаюсь и почему-то сразу вспоминаю про утопленников, которые лежат на дне пруда. Мне кажется, по ночам, когда идёт дождь, они выползают и бродят по участкам – надо же им разминать косточки, а в дождь они не засохнут и не превратятся в коряги. У них жуткие лунно-белые лысины, и перепонки между пальцами на руках и ногах.

В животе от страха холодно и щекотно. Я прячусь с головой под одеялом – так они меня не заметят, они же почти слепые. От грязной воды у них всё время слезятся и гноятся глаза – называется «конъюнктивит». У меня один раз после бассейна тоже такое было, и мама целую неделю прикладывала мне к глазам остывшие чайные пакетики. Может быть, затем они и ходят по участкам и залезают в дома? Пакетики чайные ищут?

Великанша храпит, а я умираю от страха. Но ей до этого дела нет – она слишком занята и каждый раз старается всхрапнуть погромче. Утащат меня утопленники, она и не заметит. А они утащат, обязательно утащат, и я стану такая же, как они – белая, перепончатая и луноголовая.

Как хорошо наверху у мамы! Так высоко им ни за что не залезть. Они и ходят-то еле-еле – ноги с непривычки заплетаются.

И тогда я ка-а-ак хлопну Великаншу по плечу. За то, что мне страшно, а она спит себе как ни в чём не бывало, за то, что заставляет решать задачи, за то, что всё время ворчит, и за то, что не разрешает ночевать с мамой.

Я уже готова расплакаться, а она лишь промычит что-то, перевернётся на другой бок и ненадолго притихнет. И так каждую ночь.

Я заглядываю в мамину комнату и спрашиваю тихонько:

– Мам?

Она молчит, и я повторяю громче:

– Мама?

– М?

Я подбегаю и сажусь у неё в ногах.

Она поворачивает ко мне голову, ненадолго приоткрывает глаза и берёт меня за руку своими прохладными музыкальными пальцами, вовсе не грубыми и шершавыми, как у Великанши.

– Привет, Ксенчик.

Голос у неё слабый и поскрипывает. Мама теперь редко разговаривает, но слова всё равно звучат приятно и ласково, как будто кошка урчит.

На щеке у мамы отпечатались маленькие складки подушки. В полутьме они похожи на шрамы, но, если мама проснётся и встанет, они быстро сойдут.

– Мам, будешь кушать? Есть курица, суп, хлеб, помидоры!

Мама тихонько стонет, как будто у неё вдруг что-то заболело. Она приподнимается на локтях, тянется за лекарством, откручивает крышку и отпивает. Губы у неё становятся фиолетовые. Она морщится, ждёт немного и делает ещё глоток.

– Мам, ну пойдём?

– М-м. – Она снова откидывается на подушку, закрывает глаза и добавляет устало и хрипло: – Я пока не хочу, малыш. Что-то я себя неважно чувствую.

Мама не всегда отказывается, и тогда Великанша приносит ей еду на столике-подносе. Иногда мама даже спускается на кухню, а после еды недолго сидит на крыльце, щурясь от солнца, и я успеваю рассказать ей про горы, домики для фей и пожаловаться на задачи по математике.

Но чаще маме нездоровится, и она ничего не хочет – ни курицы, ни хлеба, ни помидоров. Тогда Великанша даёт мне тарелку каши, и я отношу её маме. Пока мама ест, я ей тоже что-нибудь рассказываю – то, что прочитала или сама придумала, ей нравится слушать истории.

Я сижу с ней ещё немного, пока её дыхание не становится глубоким и едва различимым, и тогда иду вниз.

– Ну? Будет? – уточняет из-под лестницы Великанша.

– Нет, заснула.

– Ладно, садись. Остыло уже! – резко говорит она и бросает ложки на стол.

Стол у Великанши под лестницей, потому что в кухне места нет – всё занято банками и ящиками с помидорами, которые громоздятся друг на друге чуть ли не до потолка. По четвергам за ними приезжает дядя Руслан и увозит на рынок, но Великанша быстро заменяет их новыми.

Я подбираю ложку и начинаю есть суп. Он тёплый и вкусный, и даже хорошо, что остыл, горячий я не люблю.

Мы едим молча. Великанша торопливо носит ложки в рот, как вёдра на пожар, и, пока жуёт, смотрит в тарелку с укором, как будто та отвлекает её от важного дела. Я за ней не поспеваю, но очень стараюсь. Когда остаётся один бульон, Великанша берёт суповую тарелку как чайное блюдце и с шумом выпивает всё до капли, а напоследок протирает тарелку хлебом, чтобы ничего не пропало.

Она щедро посыпает сахаром нарезанные помидоры, и они становятся на вкус ну точно как ягодный пирог – много мякоти и сладкого сока. Это Великанша здорово придумала, мы все любим сахарные помидоры – и мама, и папа, и я. Правда, мама их больше не ест, не хочет без папы.

– А папа уже скоро приедет?

Великанша вздыхает. Она не любит, когда я об этом спрашиваю, она вообще не любит вопросов, так что я стараюсь спрашивать пореже, только когда уже совсем невмоготу.

Вместо ответа Великанша собирает в руку хлебные крошки с клеёнки и говорит:

– Поела? Тогда неси учебник.

– А можно попозже?

– Когда – попозже? Встала бы с утра, сделала всё на свежую голову, и гуляй себе до завтра. Так нет же, нам неохота!

Правда, ужасно неохота. Ну не люблю я с утра. Утро – оно всегда такое новое, и кажется, что непременно случится что-то удивительное. Я даже встаю специально пораньше, чтобы оно подольше длилось. Как можно портить его задачами?

Глава 7. Банки и помидоры

Мы сидим и решаем. Иногда Великанше надоедает решать чужие задачи и она говорит, что надо решать свои. Её задачи всегда про помидоры. Если на одну банку «злючки» (острого соуса, который Великанша делает на продажу) уходит четыре кило помидоров, а у нас восемь вёдер по двенадцать кило, сколько выйдет банок? И какая будет выручка, если банка по триста пятьдесят? Только надо отсюда вычесть стоимость банки (пять) и крышки (два).

Голова кругом от всех этих условий. Цифры, банки, вёдра катаются по всей голове и никак не хотят считаться. Ну как их снова собрать в одну задачу? Я отгораживаюсь локтём, утыкаюсь в листочек и пытаюсь сообразить.

Если мне придётся всю жизнь думать о помидорах и с утра до вечера банки считать, тогда я совсем не хочу становиться великаншей. Лучше буду, как мама, учительницей музыки. Или рисования. Или танцев. Или учительницей горных походов. Ну или ещё чего-нибудь, где не надо считать.

Интересно, а если я всё-таки вырасту великаншей, меня примут в учительницы? Хотя я же буду добрая, а не сердитая, как Великанша. Отращу красивые косы и разговаривать тоже буду красиво и вежливо.

Пока я всё это обдумываю, Великанша уже всё подсчитала, помидоры с банками она только так «щёлкает».

Встрепенувшись, я хватаюсь за листочек. В ухе что-то потрескивает и немного искрится, как бенгальский огонь. От задач у меня всегда в ухе потрескивает. Я уже знаю, что запуталась и всё делаю наугад – что-то на что-то умножаю, делю, прибавляю и тут же отнимаю обратно. Цифры-то я записала, только уже не помню, что к чему относится и за чем идёт.

Великанша смотрит на меня в упор большими рыбьими глазами, мол, опять сто лет одну задачу ковырять будем? Ну как она так быстро? Я только про великанш-учительниц и успела подумать, а до вёдер так и не добралась…

Я начинаю беспокоиться и грызть безвкусную резинку карандаша, потому что единственное, что я знаю наверняка – что уже где-то ошиблась.

Великанша постукивает под столом шлёпкой о пятку. Время на исходе.

– Ну, как дела?

– Что-то не очень, – сознаюсь я.

– Сколько получилось?

Я долго смотрю в листочек. Выбираю, какую из всех этих цифр назвать. Потом решаю на всякий случай уточнить:

– Сколько чего? Помидоров или…

Великанша издаёт длинный вздох, похожий на небольшой ураган. Сколько же у неё в животе помещается воздуха? Она берёт листочек и начинает прыгать взглядом по столбикам. Я считаю не в одном месте, а в разных, по всей странице, чтобы ничего между собой не путалось, и оно вроде не путается, но и не складывается тоже.

– О-ох, – снова вздыхает Великанша, – нельзя тебя в магазин пускать. Обсчитают в один миг!

Я пристыженно опускаю глаза. А ведь я очень люблю ходить в магазин. Раньше я даже хотела стать продавщицей в отделе фруктов, но оказалось, что там нужно считать.

Я молчу и разглядываю тёмные пятнышки, как будто выжженные на деревянной поверхности стола. Они похожи на смуглые, как у Руфины, лица. Древесные разводы – это длинные волосы, остаётся пририсовать глаза, нос и рот.

Когда начинаются задачи, я как будто в Лисью нору проваливаюсь и шарю в темноте, пытаясь нащупать ответ. Словно всем в классе раздали очки ночного видения, а мне не хватило. Иногда мимо проносятся какие-то светящиеся цифры. Куда они летят, зачем? А потом кто-нибудь из класса выкрикивает правильный ответ. Татьяна Сергеевна объясняет задачу, и всё становится понятно, как будто кто-то на минутку включил фонарик, но дальше опять темнота.

– Ладно, давай вместе, – говорит Великанша. – Только внимательно, да?

Я киваю и усиленно хмурю брови – кажется, что внимание вот-вот созреет на переносице, и тогда я наконец справлюсь со всеми этими банками и вёдрами.

– Так, сначала с помидорами разберёмся. Вот у нас стоят восемь вёдер, и в каждом по двенадцать кило помидоров, а на одну банку нужно четыре кило.

Я слушаю и старательно удерживаю бровями внимание. Оно как стеклянная бусина, чуть-чуть расслабишь лоб, и выскользнет.

Великанша смотрит на меня вопросительно. Уже пора считать? Задача-то вроде длинная была. Я приподнимаю на мгновение брови и, конечно же, роняю внимание. Оно катится по полу – прямо в щель между половицами.

Великанша не выдерживает:

– Ксенья! Что нужно сделать, чтобы узнать, сколько получится банок «злючки» из восьми вёдер с помидорами?

Я устала, внимание укатилось и не поможет мне из подполья, но что-то отвечать надо. Я бы сделала вот как: сначала приготовила из помидоров пюре, разложила по банкам и потом посчитала.

Великанша цокает.

– А если у нас нет банок, мы их ещё не купили? Перекрутили помидоры, а складывать некуда! Потому что не посчитали заранее, сколько нужно банок. Помидоры попортились, покупатели остались без злючки, а мы с тобой – с пустыми карманами!

Я шмыгаю носом. Зачем тогда доверять мне такие задачи, если всё обязательно заканчивается плохо? Я хочу слинять в огород, но Великанша отлавливает меня взглядом.

– Куда намылилась? Пока не решим, не разойдёмся!

Глава 8. Невидимка

Сегодня утро пасмурное, туманная река вышла из берегов и затопила Сосновку. Великанша даёт мне большую чашку овсяной каши с вареньем, которую я несу маме. Мама ласково улыбается и съедает пару ложек, а я тем временем рассказываю ей про дорогу в Китай и заснеженную деревню, где круглый год катаются на лыжах и снежных барсах. А в домике под Малиновым холмом наверняка завелись феи. Так охота сбегать туда, но в тумане ничего не видно, придётся подождать, пока сойдёт.

Мама замечает что-то в углу:

– Это что, кошка?

– Где?

– По-моему, под кровать залезла.

Я мигом ныряю под кровать, пыль развешивает у меня на волосах свои серые лохмотья. Хоть в темноте смотреть неудобно, я различаю коробки и пакеты, но никаких светящихся кошачьих глаз не вижу. Может быть, кошку сморил сон?

– Наверное, спит.

– Чья же эта кошка? Спроси у бабушки, ладно?

Услышав про кошку, Великанша недовольно фыркает и, вооружившись шваброй, отправляется наверх. Так злобно топает, что сразу понятно – кошке несдобровать. Бедная кошка, спит себе под кроватью и даже не подозревает, какая надвигается беда.

Я бегу следом, пытаюсь протиснуться вперёд, но Великанша занимает собой всю лестницу. Толкает мамину дверь и включает свет. На секунду мне кажется, что мама сейчас ослепнет, она же совсем отвыкла от света.

Мама вздрагивает от неожиданности и прижимает ладони к глазам:

– Что такое?

– Где тут кошка? – недобро спрашивает Великанша и тянет ноздрями воздух.

Начинаются поиски. Великанша с трудом помещается в маленькой маминой комнате и пару раз задевает головой лампу. Это злит её даже больше, чем кошка. Она тяжело припадает к полу и тычет шваброй темноту под кроватью. Растолкав коробки и пакеты и убедившись, что там никого нет, вскакивает, проводит рукой по верхушке шкафа, распахивает дверцы, рывком отдёргивает шторы и выглядывает на балкон.

Я тоже не стою без дела: проверяю места, где можно спрятаться, только бы Великанша первой не добралась до кошки.

Но кошка как будто стала невидимкой. «Дух из леса» – проносится у меня в голове. В комнате темно и прохладно, как раз подходящее место для духа. Или этот дух пришёл за мамой, потому что она никак не поправится?

– Ну всё, она уже, наверное, убежала, – виновато подаёт голос мама.

Я вижу, как ей плохо от шума, грохота и яркого света, она держится за голову и щурит глаза. Я скорее подаю ей лекарство.

Великанша останавливается, пыхтит от усердия и резко выдыхает.

– На-ка, – она вручает мне швабру, – отнеси на кухню и заодно посмотри внизу, нет ли там кошки.

И вот я уже выставлена за дверь. Я успеваю сделать всего пару шагов, когда громовой голос Великанши заставляет меня обернуться.

Она гремит мамиными бутыльками с лекарством и цедит так громко, что почти кричит:

– Я сейчас всю эту отраву на помойку выброшу! Кошки уже мерещатся! Сиротой её сделать хочешь?! Чтоб я ещё раз за этой гадостью поехала!

Мама возражает, но её почти не слышно. Каждое слово Великанши как удар в барабан, маминому шелесту через такой грохот ни за что не пробиться.

На заплетающихся ногах я возвращаюсь и смотрю на полоску света на пороге. Вдруг дверь распахивается и я встречаюсь лицом к лицу с Великаншей.

– Иди вниз, я тебе что сказала!

Она ждёт, пока я не окажусь под лестницей, и снова захлопывает дверь, да так, что от косяка отскакивает штукатурка и пылинками повисает в коридоре. Теперь голоса звучат совсем глухо и непонятно, как будто телевизор за стенкой включили. Голос Великанши как грозовое эхо в ущелье, а мамин – как тоненький стебелёк на краю обрыва.

Сначала я стою, почему-то пригнувшись, и не знаю, что делать, как помочь маме, а потом срываюсь и начинаю носиться по первому этажу.

– Кыс-кыс-кыс!

Я ищу повсюду кошку, или духа, всё равно. Главное – найти, и Великанша сразу перестанет кричать. На всякий случай я срываю под крыльцом кончик «заячьего уха», натираю солнечные очки и осматриваю дом. Может, это феи или ещё какие-то волшебные существа, а Великанша думает, что маме мерещится? А если она и правда выбросит лекарство? Ну почему папа никак не приезжает? Неужели он не понимает, что мама болеет из-за него, из-за его дурацкой командировки!

Я выскакиваю во двор, чтобы обыскать огород и курятник.

Туманная река заполнила ущелье, накатывает на берег обрыва и ползёт по посёлку. Сейчас не то что духа, соседний дом не найдёшь.

На крыльце появляется Великанша:

– Ну? Нету?

Я оборачиваюсь и изо всех сил сжимаю кулаки, чтобы не разреветься. Ну зачем этот дух забрался к маме и, главное, тут же трусливо сбежал? Из-за него у мамы неприятности. Великанша не верит в духов, великаны вообще считают, что они – единственные хозяева леса и гор, а духи – это всё сказки, потому что их никто никогда не видел.

Вместо того, чтобы заплакать, я вдруг начинаю тараторить – так быстро, что язык за мной не поспевает. Косматые брови Великанши изгибаются от удивления и недовольства.

– Она там сидела, под твоим креслом! Как зашипит на меня! Я её выгнала, а дверь была приоткрыта, ну она и выскочила! И в курятник! Я быстро за ней, почти поймала, но тут она залезла на яблоню, спрыгнула за забор, а задвижку на калитке заело, и туман ещё, ну она и сбежала.

Великанша сверлит меня взглядом и прикидывает, вру или нет. В конце концов говорит:

– Ладно, иди в дом. Дождь будет, пойду бельё сниму.

– Она, наверное, к Руфине побежала, – добавляю я.

На это Великанша ничего не отвечает, морщит, как всегда, губы и идёт за бельём, что-то бормоча.

Бельевая верёвка, натянутая между двумя яблонями, раскачивается над обрывом туда-сюда. Внезапно поднявшийся ветер пытается сорвать простыню. Пока Великанша возится с бельём, я возвращаюсь в дом, но прежде чем бежать наверх, проверяю ведро с мусором – всё-таки выбросила! В пакете куча аптечных бутыльков. Я нахожу один почти полный и в четыре скачка преодолеваю лестницу.

Мама прерывисто дышит в подушку.

– Мам, вот лекарство, она чуть не выбросила!

Мама поднимает голову и быстро вытирает глаза тыльной стороной ладони.

– Мам, ты не плачь, папа скоро вернётся! Вот, положи куда-нибудь, чтобы она не нашла.

Услышав про папу, мама встряхивает головой, снова прячет глаза в подушку и вздрагивает плечами. Тогда я сама ставлю лекарство под кровать. Если что, маме нужно просто запустить туда руку.

– Вот, я тут поставила. Мам, ну не плачь.

Я глажу её светлые волосы. Раньше они были пышные и кудрявые, как соломенное облако, а теперь опали, прижались к вискам и затылку, и стали как будто масляные.

Мама всхлипывает и глубоко дышит, чтобы остановить слёзы. Она поворачивается ко мне, берёт за руку и чуть-чуть сжимает.

– Ох, Ксенчик, маленький мой… Всё хорошо, я просто из-за бабушки немного расстроилась. Ты не переживай, ладно? Мы с ней скоро помиримся.

Я залезаю на кровать, и мы лежим в обнимку. Мама постепенно засыпает, и я стараюсь дышать точно так же, как она, редко и глубоко. Иногда приходится задерживать дыхание, дожидаясь, пока она вдохнёт.

Приоткрывается дверь, и я чувствую спиной, как Великанша наблюдает за нами, от её острого взгляда затылок покалывает. С минуту она стоит на пороге, а потом уходит.

Я лежу и проговариваю про себя, чтобы ничего не забыть: еда, тёплая куртка, кроссовки, крепкая палка. Надо найти папу. Выступаем, как только туман сойдёт.

Глава 9. Дорога в Китай

– Это корабельные сосны. Папа говорит, что раньше из них строили корабли, – объясняю я, пока мы поднимаемся по склону, но Мальчик слушает не меня, а лесные шорохи.

Мы уже добрались до середины Сосновой горы и идём под самыми высокими соснами. Они стоят по стойке «смирно», как солдаты в оранжево-красных мундирах, и только где-то там, под самым куполом неба покачиваются их тёмно-зелёные макушки. Всякий раз, когда с такой верхотуры падает шишка, Мальчик замирает в присесте и беспокойно озирается по сторонам. Вот я и развлекаю его разговорами, чтобы не трусил.

– А дальше будет ельник, там есть очень редкие ели – голубые.

Раньше я не была в ельнике, но дорогу примерно знаю. Мне всегда хотелось увидеть голубые ели поближе. Подниматься непросто, и я дышу полной грудью, как научил папа – вдох через нос, выдох через рот. Пахнет хвоей, смолой и деревом. Наверное, так же пахнет в каюте корабля, сколоченного из этих сосен. Плывешь ты по волнам, а как будто в горах гуляешь… А может, сосны пропитываются морем и забывают родной лесной запах.

Идти под соснами скучновато, под ними ничего не растёт, и разглядывать нечего, только чёрные шишки и сухие порыжевшие иголки, длинные и острые, которыми гора усыпана от подножия до макушки. Издалека она кажется марсианкой. Как будто её выдернули из какой-то другой земли и поставили тут. Все горы в округе зелёные, она одна рыжая.

– На вершине Снежной горы стоит маленькая китайская деревня, – продолжаю я, отдышавшись. – Такая же, как наша Сосновка, только там все ходят на лыжах или ездят верхом на снежных барсах. И домá у них немного другие, вот с такими изогнутыми крышами. Везде висят красные китайские фонарики. Это специально, чтобы было видно издалека, так что не пропустим. Папа полетел туда на самолёте, но нам придётся пешком. Великанша меня не отпустит одну на самолёте. В общем, спросим там про папу, они его наверняка вспомнят. Ну, то есть не спросим, а фотографию покажем, я по-китайски не умею спрашивать, но можно объясняться жестами или на снегу рисовать.

Сухие иголки хрустят под кроссовками и походными палками. Из-за большого облака выныривает солнце, и целую минуту (или даже чуть больше) оранжевая гора похожа на тигра – солнечная полоска, тень от сосны, и опять солнечная, и снова тень.

По стволу бежит рыжая белка.

– Смотри! – показываю я.

Белка замирает от моего голоса и сливается с корой. Мы приглядываемся друг к другу, а потом она вспоминает о своих делах и бежит дальше, к шишкам, на самую макушку. Такого леса даже Мальчик не боится.

Солнце скрывается. Сегодня облаков много, и летят они очень быстро, как будто их подгоняет невидимый пастух, и совсем не дают солнцу смотреть, как мы покоряем Сосновую гору. Но когда солнцу всё-таки удаётся выглянуть, оно тут же отыскивает нас своим ярким глазом и гладит по голове тёплым лучом.

Вот только рюкзаки с едой и водой тянут плечи назад, и в особенно крутых местах кажется, что вот-вот опрокинешься. Приходится низко пригибаться к земле, так что можно зачерпнуть рукой сосновые иголки. Тут главное не оборачиваться и не смотреть вниз – голова закружится. Но Мальчик не может удержаться и всё-таки поглядывает. Он, конечно, пугливый, но и любопытный тоже. Сама не знаю, как он такой получился.

Вершину горы стережёт одинокий, похожий на гигантское яйцо валун. Мы растопыриваем пальцы и прикладываем ладони к его выпяченному животу, здороваемся. Валун шершавый и тёплый, солнце его нагрело. Хорошее он выбрал место для привала, этот великан. Прямо смотровая площадка, всё видно – берёзовую рощу, зелёные предгорья, Сосновку, опасливо заглядывающую в ущелье, смог, который всегда висит над городом, и торчащую из этого смога телебашню.

Над соснами раздаётся протяжный соколиный клёкот. Я узнаю эту высокую ноту. Это сапсан, он один так умеет, папа мне говорил. Кажется, что в этот момент и горы, и реки, и животные, и посёлки, – всё внизу замолкает и следит за далёкими крыльями, которые несут какую-то важную весть. Белки замирают на стволах, сосны перестают покачиваться на ветру и стоят, вытянувшись по струнке. Даже каменный великан приподнимает тяжёлый подбородок с груди, чтобы увидеть сокола.

Сокол кружит над Сосновой горой и, прежде чем устремиться вдаль, ещё несколько раз берёт эту высокую ноту, и я понимаю: так вот за кем все в горах растут и тянутся, тоже хотят быть, как он.

Когда сокол скрывается из виду, мы обходим валун и садимся в тени. Тропинка, которую я себе наметила, ухает вниз и тут же взбирается на следующую гору, Еловую. Здесь мы отдохнём, съедим по куску чёрного хлеба с сыром и отправимся дальше. Отсюда кажется, что Снежная гора совсем близко. Закроешь один глаз, и можно подержать её за кончик двумя пальцами.

Ельник встречает нас холодно, и я сразу понимаю, как он отличается от солнечной Сосновой горы. Он тёмный, старый и позабытый, и такой густой, что деревья сходятся над головой и стоят, упёршись друг в друга.

Намеченная тропа здесь бежит быстрее, как будто хочет поскорее выбраться из чащи, но то и дело путается, петляет, заводит в тупик и рыскает в поисках другого пути. Чтобы не упустить её, приходится перелезать через поваленные деревья и огибать огромные, как шатры, ели.

Мне становится не по себе: так далеко я ещё не заходила. Когда мы с папой смотрели на ельник с вершины Сосновой горы, он выглядел красивым и безобидным, а теперь кажется таким враждебным и подозрительным. Почему здесь так много упавших деревьев и сломанных веток? Несколько пней наполовину выдернуты из земли, словно кто-то огромный и сильный перевернул тут всё вверх тормашками.

Зато Мальчик совершенно спокоен и явно не чувствует никакой опасности. Шлёпает себе рядом, насвистывает, кусты палкой отодвигает. Вскрикивает, кое-как изображая сокола, и сам над собой смеётся.

«Если заблудимся, спросим у кого-нибудь дорогу, – решаю

Продолжить чтение