Читать онлайн Паучиха. Книга I. Вера бесплатно
Глава 1. Гость
Август 1932 г.
Почтальон пришёл под вечер, нарушив стуком ленивый дачный покой.
– Телеграмма Шувалову А. А.! – раздался нетерпеливый крик.
Отец отложил газету и отправился открывать. Мама с бабушкой переглянулись тревожно.
– Неужели вызывают опять? Алёша только три дня с нами побыл, – проговорила бабушка не то маме, не то пасьянсу, над которым сидела.
Отец вернулся в гостиную с листком серой бумаги, протянул его маме. Та прочитала, охнула и передала бабушке, бабушка – брату Саше, а Саша – домработнице Фане. Фаня покрутила телеграмму в руках, переворачивая так и этак, и сунула Верочке:
– Глянь, чего там?
Верочка взяла листок, прочитала вслух написанное на наклеенных узких полосках:
– Буду завтра семи вечера Ялте тэ-че-ка встречать не надо тэ-че-ка Былин.
– Это мой командир, – пояснил папа. – Погостить приедет.
Сразу стало шумно. Мама с бабушкой побежали в кухню, достали из выдвижного ящика буфета потрёпанные блокноты с рецептами. Бабушка надела очки, нацарапала сточенным огрызком химического карандаша на чистой странице «Ужин». Спросила маму:
– Лариса, встречать пирогами будем? Расстегаи с ватрушкой подадим? Фаня, лезь в подпол, сосчитай, сколько яиц осталось. Утром творог купишь, только смотри, чтобы мокрый не подсунули.
– Елизавета Денисовна, они же, наверное, вино будут. Надо бы из закусок чего поставить.
– Огурцы трёхдневные готовы уже. Фаня ещё грудинки возьмёт. А на обед что? Солянку?
– Жарко для солянки. Может, окрошку?
– Квас надо ставить. Фаня, посмотри, есть ли изюм.
Из подпола раздалось:
– Изюм в буфете быть должен. Яиц пяток только остался.
Мама открыла дверцу буфета:
– Тут орехи ещё. Можно штрудель испечь.
– Верно, штрудель на завтрак к кофе подадим. – Тут бабушка заметила Верочку: – Деточка, не крутись под ногами. Отнеси орехи отцу, пусть с Сашей поколют.
Папа с братом остались в гостиной. Саша спрашивал:
– А этот Былин, он чем командует?
– В войну – дивизией. А сейчас в Кремле сидит, много кем командует. Сам Сталин с ним советуется.
– Вот это да! И он так запросто к нам в гости приедет?
– Уж, наверное, не просто. Какой-то разговор у него ко мне имеется.
Верочка отдала орехи. Папа расстелил на столе вчерашнюю газету, достал из кармана перочинный нож и, не прерывая разговора, принялся чистить. Саша всё сыпал вопросами:
– А он на чём приедет?
– Скорее всего, прилетит. На самолёте.
– Где же он тут приземлится?
– Не тут, а на аэродроме. А к нам уже на автомобиле доедет.
– А самолёт какой? Истребитель?
Верочке стало неинтересно. Ей уже не нравился этот Былин. Папа и так ненадолго приехал, а теперь они с командиром закроются в кабинете и будут целыми днями говорить о делах. Она поднялась к себе в комнату и устроилась с книжкой под настольной лампой.
Мама разбудила всех ни свет ни заря. Фане вручила корзинку, длинный список покупок и отправила на рынок. После опомнилась, что Фаня не умеет читать, и отправила ей вдогонку Сашу.
– Верочка, а ты полы вымоешь. У Фани сегодня дел невпроворот.
Мама с бабушкой взялись месить тесто. Верочка надула губы. Опять ей поручили самое скучное.
К обеду от запаха пирогов с ума можно было сойти. Пустые животы урчали и требовали вкусного. Наконец бабушка сжалилась, накормила Веру с братом вчерашним супом и дала в утешение по расстегаю. Но к сладким пирогам строго-настрого наказала не прикасаться.
Радио пело «Вихри враждебные веют над нами». Бабушка сказала Фане:
– Выключи эту какофонию.
– Мама, – с укором проговорил отец.
– Алёша, у меня и так голова от печки раскалывается.
– Ну не при детях же, – сказал он тише.
Когда с готовкой было покончено, бабушка вскипятила воду и отвела Верочку в холодную баню. Там намылила ей голову, а после долго промывала волосы над тазом. Набросив полотенце на плечи, разложила по нему мокрые пряди и велела:
– Ступай сушись на солнце, но сперва отправь сюда Фаню. Пусть приберёт и истопит баню для гостя.
К семи вечера Верочку нарядили в светлое платье. В чистые, выбеленные солнцем волосы вплели атласные ленты. Мама надела шёлковую блузку, а бабушка – кружевной воротничок. Все собрались на веранде встречать важного гостя. Саша залез по приваленной к стене дома лестнице на крышу, чтобы первым увидеть появление командира. Верочка тоже хотела на крышу, но бабушка сказала, что приличные девочки в красивых платьях по лестницам не лазают.
– Едет! Едет! – закричал Саша.
Вскоре послышался рёв мотора, заклубилась рыжая пыль, и перед калиткой остановился чёрный автомобиль. Распахнулась задняя дверь, из неё вышел не бравый военный в форме, а дачник в белой тенниске и соломенной шляпе с воткнутым в тулью огромным зелёным пером.
– Это командир? – разочарованно протянул Саша.
– Ещё какой! – усмехнулся папа. – Вон, усищи, как у Чапая.
Он шагнул навстречу гостю. Они пожали друг другу руки и тут же крепко обнялись. Потом Былин поздоровался с мамой и бабушкой, поцеловал им руки и подошёл к Верочке:
– Здравствуй, прелестное создание! Можешь звать меня дядя Игорь. А тебя как величать?
– Вера, – ответила она.
Он наклонился, взял её ладошку и поднёс к своим губам. Кожу защекотали усы. Верочка зажмурилась от страха: где это видано, чтобы октябрятам руки целовали? А Былин уже знакомился с Сашей.
Первым делом отец с гостем отправились в баню, а после сели за стол. Входя в дом, ещё до бани, дядя Игорь снял шляпу и оставил её в кресле на веранде. Верочке очень хотелось рассмотреть перо, но бабушка запретила выходить, пока мужчины парились. А потом дверь и вовсе заперли.
За столом говорили о скучном. Верочка так устала за день, что даже не почувствовала вкуса ватрушки. Мама заметила, что она клюёт носом и отправила её спать. Верочка поцеловала родителей и бабушку, показала Саше язык, пожелала доброй ночи дяде Игорю и ушла к себе. Сил едва хватило, чтобы раздеться.
Проснулась она позже всех. Когда спустилась в столовую, отец с гостем уже садились за стол, мама разливала кофе, бабушка с Фаней раскладывали по тарелкам штрудель. Верочка вспомнила о пере, быстро позавтракала и выскользнула из дома. Шляпа по-прежнему лежала в плетёном кресле на веранде. Ветер шевелил пушинки пера. Оно оказалось не просто зелёным, а с глазком на расширенном кончике.
«Ух ты, неужели павлинье? Где же командир его взял?»
Верочка так залюбовалась, что очнулась, когда за дверью раздались шаги и голос отца. Боясь, как бы её не поймали, она юркнула за кресло. Отец с гостем вышли на веранду и закурили.
– Хорошо у вас. Воздух крепче одеколона, – протянул Былин, выпуская дым.
– Ты ещё на море не был. Докурим и пойдём, устроим заплыв. Я сам четвёртый день здесь, а только два раза искупался. Мать с женой всё время мне какое-нибудь занятие находят.
– Супруга тоже из ваших?
– Что, заметно?
– Заметно. Устроил ты дворянское гнездо.
Отец ответил с горячностью:
– Да Лариса чуть богу душу не отдала в первый год после революции! Семью убили, ей даже угла не оставили. Мать её приютила в своей комнатёнке. Я вернулся, что делать было? Я же Лару с детства знал. Женился.
– Богу душу… Да, Шувалов, шкурку-то легко сменить, а нутро, оно неизменное.
– Игорь, да пойми ты, нет во мне притворства! Сам же видишь, у нас без излишеств. Ты говоришь: «дворянское гнездо», а я тебе скажу, что все так жить должны. Ликбез надо не только в образовании проводить, но и в культуре. Не для того мы воевали, чтобы народ продолжал в убогости прозябать.
Былин затянулся, щелчком откинул окурок и процедил зло:
– А тут ты прав. Сколько ни борись, найдутся те, кого к старому тянет. Ты же понимаешь, что не в гости я к тебе из Москвы летел. Плохи дела, Алексей. Сопротивляется крестьянство коллективизации. И как сопротивляется! Скот забивают, посевы жгут, воруют у колхозов. Помощь твоя нужна, чтобы порядок навести.
– Мне что же, с крестьянами воевать?
– Они прежде всего враги. Сами не желают жить по-новому и другим не дают. А что с врагами советской власти делают?
Верочка поняла, что подслушивает военную тайну, и зажала уши. Что делают с врагами советской власти, она не узнала, но и через ладошки прорвался страшный грохот, звон посуды и женские крики.
Кричали в доме. Папа с Былиным вскочили с кресел и бросились на шум. Верочка наконец выбралась из своего убежища и побежала за ними.
Столовая была словно в дыму. Мама с бабушкой кашляли, их лица и волосы будто присыпали пудрой. Люстра качалась на оборванном проводе, а на столе, среди осколков посуды, лежали куски штукатурки. Верочка подняла голову: на потолке темнел провал.
– Все целы? – спросил папа.
Мама закивала, откашливаясь в фартук. Бабушка проговорила горько:
– Дурной знак.
– Мама, ну что ты со своими суевериями! Что случилось-то? Потолок обвалился, дело житейское, залатаем.
– А где нам к обеду накрывать? Нельзя же в этом разгроме сидеть! – Мама принялась собирать в фартук осколки посуды. – Фаня, где ты?
Фаня выглядывала из дверей в кухню и крестилась.
– Ты мне это дело прекращай! – погрозил пальцем отец.
– Алёша, оставь, она испугалась, – вступилась за Фаню мама. – Лучше помоги убрать и стол перенести.
Отец смутился:
– Ларис, я тут Игорю море обещал показать.
– Ну какое море! Успеется. Сначала порядок наведём, – успокоил его Былин.
– Нет, даже не думай! Ты гость.
– Тогда вот что. Ты оставайся, а Саша с Верочкой проводят меня на пляж.
На такой вариант папа согласился.
Вера повела дядю Игоря через дачный посёлок к пологому спуску. Он остановил её:
– А есть дорога короче?
– Есть, только у Верки кишка тонка по ней ходить, – хихикнул Саша.
– Показывай, – велел Былин.
Саша нырнул в проход между участками и вывел к крутому каменистому спуску. Узкая тропка терялась в тени нависших над ней кустов.
– Да ты настоящий разведчик, – рассмеялся Былин. – Ну идём.
Верочка сжалась от страха, но пошла, стараясь держаться поближе к дяде Игорю. На середине спуска кусты подступали совсем близко к тропинке. Он всегда поджидал в этом месте, таился, а стоило подойти, как выскакивал из зарослей, топорщил рога и тряс бородой. Вера невольно прижалась к Былину. Тот заметил и спросил:
– Верочка, ты чего-то боишься?
– Боится, – ответил за неё Саша. – Там козёл пасётся.
– А ты, значит, смелый?
– Ага. Надо просто быстро пробежать. Вот так.
Саша понёсся вниз и вскоре скрылся за ветками, только доносилось, как шуршал гравий под его ногами.
– Теперь он точно выскочит, – прошептала Вера.
Былин присел перед ней:
– Верочка, я могу научить тебя, как не бояться. Но это военная тайна. О ней никому нельзя рассказывать, даже Саше. Ты же знаешь, какие мальчишки хвастуны? Как пить дать проболтается.
Вера кивнула и спросила:
– И папе нельзя?
– И папе. Ему, конечно, о ней положено знать, но что он обо мне подумает? Что командир – болтун? Нехорошо ведь получится?
Вера снова кивнула.
– Значит, договорились. О тайне никому. – Былин взял её за руку. – Ты чувствуешь, где внутри сидит страх?
Верочка удивилась. Как это, где сидит? Да он везде. Ворочается в животе. От него дрожит голос, слабеют ноги и мурашки бегут.
Былин уткнулся пальцем ей в солнечное сплетение:
– Собери его здесь. Весь собери. – Он сильнее сжал её руку.
Вера почувствовала, как страх уходит их холодных пальцев, из-под дыбящихся волос и стекается под грудь, теснится там, давит, хочет вырваться.
– А теперь ты должна его выпустить. Страх укроет тебя снаружи, создаст оболочку… – Былин осмотрелся и сорвал лист тутовника с куколкой. – Назовём её коконом. Он защитит тебя. Я показываю, а ты запоминай.
Страх потёк наружу. Стало легче, но никакого кокона Вера не увидела. Былин вынул перо и коснулся им оболочки. Кончик упёрся в невидимую преграду и согнулся.
– Держи. – Он отдал перо Вере. – Проверяй, надёжен ли кокон. А если испугаешься, снова выпускай страх наружу. И верь, что кокон тебя защитит. Как только ты усомнишься, он пропадёт. Теперь идём к козлу.
Они медленно спускались к месту засады. Былин по-прежнему сжимал Верину руку, а она то и дело касалась пером кокона.
Хоть она и ожидала появления козла, всё равно вскрикнула, когда он выпрыгнул на тропинку. Большой, чёрный, косматый, он наклонил голову, выставил рога и пошёл на Веру. Она давно бы убежала, если бы её не держал дядя Игорь.
Козёл упёрся рогами в кокон и остановился, затряс бородой, не понимая, что мешает ему добраться до Веры. Отступил немного и снова пошёл в атаку. Верочка выставила перед собой перо. Козёл опять наткнулся на кокон, заблеял зло, затопал копытами и вдруг убежал в кусты, посрамлённый.
Верочка засмеялась:
– Такой страшный, а испугался пёрышка. Дядя Игорь, оно волшебное?
– Нет, Верочка. Волшебства не бывает, есть только распределение энергии. Советские учёные открыли, как её использовать. А перо пусть останется у тебя, чтобы ты не забыла, как создавать кокон.
Верочка не поняла, что такое энергия, но спрашивать не стала, а то ещё Былин заговорит о скучном. К тому же у неё появилась куча других вопросов:
– Дядя Игорь, а от мальчишек кокон тоже спасёт?
– С мальчишками сложнее, они не козлы. Хотя… Они тебя обижают?
– Не все, только деревенские. Обзывают буржуйкой и песком кидают. Он в волосы забивается, а меня потом бабушка ругает.
– Они только тебя обзывают или Сашу тоже?
– Сашу они боятся: ему двенадцать, он им уши надерёт.
– А тебе сколько?
– Мне девять через пять дней.
– Значит, совсем скоро в пионеры. Вот что, Верочка. От песка кокон, конечно, не защитит, но тебе не будет больно и страшно.
– Правда?
– Ещё какая правда. Думаешь, почему красноармейцы даже под пытками врагам в лицо смеются?
– Потому что они в коконе? Папа тоже умеет кокон делать?
– Умеет. Только знать об этом никто не должен. Иначе выведают шпионы тайну, и Красная армия лишится преимущества.
Верочка кивнула:
– Я поняла. Никому не скажу, честное октябрятское.
– Вот и славно. Теперь идём, а то Саша нас уже заждался.
К их возвращению в столовой навели порядок. Она стала пустой без стола и какой-то чужой. Мама с Фаней накрывали к обеду в гостиной. Бабушка, заметив перо, спросила:
– Откуда оно у тебя?
– Да выклянчила у дяди Игоря! – ответил Сашка, будто его кто-то спрашивал.
Верочка упёрла руки в бока:
– А вот и не выклянчила! Дядя Игорь мне сам подарил!
– Дети, не ссорьтесь. Мойте руки – и за стол, – велела мама.
После обеда папа с Былиным закрылись в кабинете и просидели там до самого ужина. Верочке очень нужно было спросить дядю Игоря, как делать кокон, если не страшно, но мешать разговорам взрослых было нельзя, поэтому она села под дверью и ждала, когда они выйдут. Её заметила Фаня, спросила тихо:
– Ты чего тут? Подслушиваешь?
Верочка завертела головой, прошептала возмущённо:
– Я не подслушиваю!
– Так иди погуляй. Или делом займись!
Пришлось уйти в сад с книжкой.
Былина Вера увидела только за ужином. Но спросить не получалось, он сидел слишком далеко, а после ушёл с папой курить на веранду.
Фаня убрала со стола. Мама села за пианино и разложили ноты. Звуки музыки вернули мужчин в гостиную. Устроившись в креслах, они слушали, как мама поёт. Бабушка и отца попросила спеть. Он долго отпирался, но на помощь Елизавете Денисовне пришёл Былин. Папа поднялся из кресла, сказал:
– Приказ командира положено исполнять.
Они с мамой запели дуэтом, а Верочка подкралась к Былину и зашептала:
– Дядя Игорь, а как делать кокон, если не страшно?
Он ответил также шёпотом:
– Зачем же тебе кокон, если не страшно?
– А если я разозлюсь или обижусь так сильно, что страха не почувствую?
– Тогда делай кокон из злости.
– Так можно?
– Можно.
Отец вернулся в кресло. Верочка отошла в сторонку.
Фаня внесла самовар, поставила на стол чашки и вазочки с вареньем. Сели пить чай. У папы в усах застряла косточка от вишни. Мама сняла её и вытерла усы салфеткой. Былин наблюдал с улыбкой:
– Эх, хорошо у вас. Так посмотришь – и самому жениться захочется.
– Давно пора, – ответил ему отец.
Былин усмехнулся как-то грустно:
– Жена, Алексей, это ведь не только пироги и борщи. Она по духу родной должна быть, верить в тебя без капли сомнения. Не встретил пока такую. Если только Верочку твою в жёны возьму, когда подрастёт.
Верочка ахнула:
– Дядя Игорь, вы же стареньким станете!
– М-да, проблема, – рассмеялся Былин. – Видать, не судьба мне жениться.
Утром Былин уехал. Провожать его вышли всем семейством. Он пожал руку отцу и сказал:
– Даю тебе два дня на прощание, а после жду в Москве.
Верочка сникла. День рождения через четыре дня. Опять праздник пройдёт без папы.
– Ну, Верочка, будешь меня ждать? – вдруг обратился к ней Былин. – Как расцветёшь – приеду свататься.
Верочке не хотелось отвечать при всех. Она замахала ладошкой, чтобы Былин наклонился, и зашептала ему в ухо:
– Пусть советские учёные сделают вас молодым, тогда дождусь.
Он кивнул и ответил серьёзно:
– Непременно дам им такое задание.
Сел в чёрный автомобиль и уехал.
Верочка взобралась на крышу и смотрела вслед. Когда автомобиль уже выехал из посёлка, из окна вылетел светлый круглый предмет, прокатился по обочине и исчез в бурьяне.
– Ой, это же шляпа! Наверное, ветром сдуло.
Верочка ждала, что автомобиль вот-вот остановится, из него выскочит Былин и подберёт шляпу. Но вместо этого машина ускорилась, её очертания размывались, делались прозрачными, пока вовсе не растворились в клубящейся дорожной пыли. Автомобиль исчез.
– Ничего себе! – изумилась Верочка. – Да-а, чего советская наука достигла.
Она слезла с крыши и побежала искать шляпу. Обшарила все придорожные кусты, но не нашла её.
– Неужели украли? – Она осмотрелась по сторонам, но заметила только чаек. Верочка пригрозила им кулачком: – У-у, воровки! Враги советской власти!
Чайки рассмеялись в ответ.
– Ладно, – махнула рукой Верочка. – Может, вам шляпа для гнезда понадобилась.
Больше она не стала задерживаться. Ведь у неё было столько дел! Надо взять перо и бежать на тропу ещё раз проучить козла. А после – к мальчишкам.
Верочка шумела погромче, чтобы козёл её услышал издалека и точно вышел. Она боялась, что без Былина не получится сделать кокон, но всё равно шла. Перед самым тёмным и узким местом остановилась. Стало так страшно, что Вера чуть не повернула назад, но тут же разозлилась на себя, топнула ногой и сказала строго:
– Вера Шувалова, ты трусиха! Разве будущие пионеры так себя ведут? Если убежишь, то так и будешь бояться.
Она замолчала и прислушалась, как угасает эхо её слов. И даже сквозь стучащий в ушах пульс различила крадущиеся шаги козла, быстро собрала свой страх, выпустила его и укрылась коконом. Проверила пёрышком. Получилось!
На тропинку выскочил козёл. Верочка вскрикнула, испугалась, что кокон не защитит, тут же вспомнила, что нельзя сомневаться, и выпустила наружу новую порцию страха. Козёл, помня вчерашний конфуз, ходил вокруг кокона, не решаясь напасть. Вдруг заблеял жалобно, поджал хвост и убежал в кусты. Путь был свободен.
Мальчишки грелись на солнце после купания. Они заметили Веру, как только она сошла с тропы и уже набирали полные горсти крупного колючего песка. Вместо того чтобы бежать, она пошла прямо на них.
– Буржуйка, ты совсем страх потеряла? Вали на свой буржуинский пляж!
В лицо Верочке полетел песок. Она зажмурилась по привычке, но почувствовала только лёгкое прикосновение, будто кожу защищала ткань. Вера повернулась к мальчишкам спиной и медленно пошла от них по полосе прибоя. Они бранились ей вслед, но она лишь гордо улыбалась и совсем не боялась их.
Вскоре проводили отца, а после Верочкиного дня рождения стали паковать вещи и собираться в Ленинград. Мебель укрыли от пыли чехлами. Фаня привела бородатого мужика, который заколотил окна досками. Можно было ехать. Лето кончилось.
Глава 2. Счастливое детство
Папа не приехал ни на годовщину революции, ни на Новый год. Он пропустил приём Верочки в пионеры и Сашин день рождения. О том, где он, узнавали только по названиям незнакомых деревень в Поволжье на конвертах редких писем. О себе отец не рассказывал, больше справлялся, как дела у родных и писал, что очень скучает. Верочка понимала, что причиной его немногословности была военная тайна.
Постепенно живой образ отца выцвел до потускневшей фотографии в гостиной. На ней папа улыбался напряжёнными губами и смотрел куда-то в сторону, будто виновато отводил взгляд. Верочке больше нравились снимки, которые хранились в альбоме у бабушки, в квартире на Васильевском. Точнее, в комнате, что оставили Елизавете Денисовне от роскошных апартаментов Шуваловых. Но то была уже семейная тайна, говорить о ней с чужими запрещалось строго-настрого. Как и о бабушкиных альбомах. Их доставали, когда дверь комнаты запирали на ключ. В одном из них бабушка хранила папино детство. На самых первых снимках отец был походил на девочку со светлыми кудряшками и в платье. После платьице сменила матроска, матроску – форма гимназиста, а ту – юнкерская. На последней фотографии молодой офицер Русской императорской армии старался казаться серьёзным, прятал улыбку в тонких усиках, но глаза искрились смехом. Снимок был сделан перед уходом отца на фронт Первой мировой. Вернулся он в Петроград уже красным комиссаром.
Был ещё один, самый секретный альбом. Его бабушка показывала редко. В нем скрывалось прошлое самой Елизаветы Денисовны, когда-то очень давно, ещё до рождения отца, служившей фрейлиной в свите императрицы Марии Фёдоровны. Бабушка вспоминала о своём звании с гордостью и иногда доставала из глубин шкафа бальное платье, пропахшее нафталином.
Верочка хранила семейную тайну, но никакого сожаления по прошлому не испытывала. Она ведь жила в лучшей на свете стране, на страже которой стоял её папа. Вместо апартаментов на Васильевском комитет выделил семье Шуваловых просторную квартиру на Мойке. В ней бы и бабушке место нашлось, но Елизавета Денисовна ни в какую не соглашалась покинуть свою комнату. Верочка догадывалась, что причиной тому был укрытый портьерами угол с иконами. У себя в доме отец не потерпел бы предметов религиозного культа.
Наступила весна, а отец так ни разу не проведал семью. Даже не написал, когда приедет. Мама украдкой плакала, у бабушки горела лампадка перед иконами, и Верочка понимала, что всё это из-за папы. Впрочем, ни разлука с отцом, ни слёзы матери не могли огорчить её надолго. У пионерки девяти лет столько дел в школе! А ещё балет. И подружки. И новый фильм в кинотеатре.
Закончился учебный год. Шуваловы, как повелось из лета в лето, ехали на дачу под Ялтой. Верочка, собирая вещи, положила на дно чемодана павлинье перо. За весь год ей ни разу не пришлось испробовать кокон, ведь в Ленинграде не водилось козлов и мальчишки были не такие противные.
В первое же дачное утро она взяла пёрышко и отправилась к морю по тропе в зарослях. Верочка долго ждала козла, но он так и не вышел.
Вместо вредных мальчишек в песке возились малыши не старше семи лет. Верочка подошла к ним:
– Мальчики, вы знаете козла, который прошлым летом тропу сторожил?
Мальчишки прервали игру и обернулись к Вере.
– Знаем. Это Митькиного деда козёл был.
Чумазый Митька улыбнулся, показав зазор вместо двух передних зубов:
– Издох он.
– Как издох? Когда? – удивилась Верочка.
– А тем летом ещё жрать перестал и к осени издох, – радостно сообщил Митька.
Верочка отошла в сторону, провела кончиком пера по руке, задумалась. Неужели козёл умер от страха? Что же с мальчишками, которые обзывали её буржуйкой? Она вернулась к малышам:
– А где старшие ребята, которые здесь были всегда?
– Их председатель на работы отправил.
– Кого на рыбу, кого на виноградники.
– А нас не взял, сказал, что малы ещё, – загалдели мальчишки.
Верочка успокоилась. Если обидчики живы-здоровы, значит, кокон не убивает, по крайней мере, людей. Она искупалась и вернулась на дачу. Перо за ненадобностью заложила между страниц книжки.
Обвалившийся потолок в столовой заделали. Стол вернулся на прежнее место. Только вечерами без папы было тихо. Даже Фаня как-то особенно осторожно гремела кастрюлями. Мама то вязала, то читала. Бабушка раскладывала пасьянсы. Верочке казалось, они специально не играют на пианино, не поют и не разговаривают, всё вслушиваются в тишину и пытаются уловить в ней шаги отца. А от него с мая не пришло ни одного письма.
Подходил к концу июль. Верочка загорела, вытянулась, завела дружбу с такими же приехавшими на каникулы девчонками. В компании подружек не было ни скучно, ни страшно. В то лето всех обуяла страсть к собирательству ракушек. Вера раскапывала песок в их поисках, когда её окликнули.
Она не сразу узнала отца в позвавшем её мужчине. За год он осунулся, над переносицей и в уголках рта залегли складки, делающие раньше весёлое лицо угрюмым. Он улыбнулся так же натянуто, как на фотографии в гостиной, и виновато отвёл взгляд. Верочка не решалась подойти и обнять этого чужого человека, стояла как вкопанная, пока брат Сашка не выскочил из волн с криком: «Папка-а!» и не побежал, окатывая загорающих водой и песком, взметавшимся из-под босых ног. Вслед ему неслись брань и угрозы, но Сашка их не слышал. Он уже висел на шее отца. Тогда Верочка ожила и прижалась к папе.
А после все вместе пошли купаться. Папа учил Веру плавать, поддерживая в воде крепкими руками. Верочка смеялась, молотила пятками по волнам, и в искрящихся солёных брызгах отец снова стал родным.
Вечером наконец подняли крышку с клавиш пианино, отец с бабушкой пели дуэтом «Утро туманное». Потом папа исполнял куплеты Вертинского под собственный аккомпанемент, а Вера с Сашей смеялись. Мама впервые за лето не занимала рук вязанием. Она не сводила счастливых глаз с отца. Когда же бабушка предложила ей спеть, мама отказалась:
– Елизавета Денисовна, у меня голос дрожит от волнения. Боюсь, расплачусь.
Верочке вспомнился музыкальный вечер прошлым летом, когда дядя Игорь в шутку сказал, что женится на ней.
– Папа, а Былин к нам приедет? – спросила она.
– Кто? – удивился отец.
– Твой командир, Былин, дядя Игорь.
Отец в недоумении посмотрел на Веру, на Сашу, на маму с бабушкой:
– Верочка, у меня никогда не было такого командира.
– Как же не было? Он приезжал… ой, прилетал к нам прошлым летом из Москвы. Такой с усами, как у Чапая, и в шляпе. И перо, перо было! – Она побежала к себе, достала из книжки пёрышко и вернулась с ним в гостиную. – Вот же! Неужели не помните? Мне его Былин подарил.
Все качали головами, только Сашка хлопнул себя по коленкам и хохотнул:
– Вот врушка! Она это перо в ботаническом саду подобрала и спрятала под платье, чтобы не заставили вернуть.
– Что ты придумываешь?! Завидно? – возмутилась Верочка. – Тогда потолок в столовой обрушился, и мы с дядей Игорем на пляж пошли. Или про потолок я тоже вру?
Про потолок все помнили, а вот про Былина нет. Только бабушка неуверенно проговорила:
– А ведь кто-то гостил. Мне почему-то кажется, что это был товарищ Алёши, ещё по кадетскому корпусу. – Она разгладила складки скатерти и тихо добавила: – Странно, пытаюсь ухватиться, а оно ускользает, как сон.
– Ох, мама, с тех пор столько всего произошло, что и не вспомнить, что прошлым летом было.
– Так это дядя Игорь и прилетал! – упорствовала Верочка.
– На истребителе? – встрепенулся Сашка, но тут же затряс головой. – Наверное, в кино такое видел.
Верочка досадовала на забывчивость родных и чуть не плакала. Мама обняла её и поцеловала в макушку:
– Какая ты фантазёрка. Это всё от волнения. Столько всего случилось за день. Иди отдыхай.
Верочка отчаялась что-либо доказать, горько вздохнула и ушла к себе. Ей уже и самой виделось, как она нашла перо среди розовых кустов. А как же Былин? Приснился он или придумался? Верочка и правда устала, поэтому не стала гадать, заложила пёрышко в книгу и забралась в постель.
Мама вышла к завтраку с покрасневшими веками. Была рассеянной, отвечала невпопад, а когда взяла у Фани стакан с водой, то чуть не половину расплескала, так дрожали руки. Не съев ни кусочка, она всё теребила бусы и мешала ложечкой кофе, но так и не притронулась к нему. Когда вставали из-за стола, порвалась нитка, и бусины градом посыпались на стол, на пол, зазвенели в чашках и тарелках. Мама вскрикнула и вдруг расплакалась.
«Неужели ей так бусы жалко? Это же пустяк, можно всё собрать заново», – удивилась Верочка и полезла под стол.
Отец неловко утешал маму:
– Лара, ну, что ты, в самом деле… Ну, перестань…
Она ответила, всхлипывая:
– Я сейчас успокоюсь, только уведи Сашу.
Отец с братом вышли. Фаня хотела было убрать со стола, но бабушка выпроводила её в кухню и села напротив мамы.
– Лариса, что случилось?
Мама не ответила, и бабушка продолжила допытываться:
– Я же вижу. Алёша весь потерянный вернулся, хоть и бодрился вчера. Сегодня ты… Скажи, у него появилась другая женщина?
– Ох, Елизавета Денисовна, лучше бы это была женщина! – простонала мама.
– Что ты говоришь такое? В чем тогда дело? Лара, это всё его служба?
– Да. Только заклинаю вас, не пытайте ни его, ни меня. Если вам дорога жизнь внуков, ни о чём никогда не спрашивайте!
Мама резко поднялась и выбежала из столовой. Бабушка вздохнула, пробормотала скороговоркой молитву, собрала посуду и вышла. Верочка смогла наконец выбраться из-под стола. Ей было уже не до бусин.
Отец уехал, не пробыв с семьёй и недели. В доме опять поселилась давящая тревожная тишина. Что такого страшного он открыл маме, так и осталось ещё одной семейной тайной. Верочка могла только предполагать, что мама боится врагов советской власти. Жаль, что нельзя рассказать ей про кокон, она бы быстро успокоилась, узнав, что папа под защитой изобретения советских учёных. Куда глупым врагам с ним тягаться! Правда, если не было папиного командира, может, и кокона никакого нет? Надо бы проверить.
Верочка достала пёрышко и встала в центр комнаты. Однако ни страха, ни злости, ничего такого, из чего можно создать защиту, она не чувствовала, потому горестно выдохнула и убрала перо в ящик стола.
Вернувшись в Ленинград, Верочка тут же забыла о летних волнениях. Школа, балет и подружки не оставляли времени на тревоги. Только заплаканные мамины глаза и горящая у бабушки лампадка порой напоминали о затаившейся угрозе.
В тридцать пятом отец получил новое задание и дома стал бывать чаще. Верочка не замечала его угрюмости в короткие побывки. У неё и своих забот хватало. К тому же Вера делала успехи в балете. Ей прочили большую сцену, но отец упёрся, что балет – занятие легкомысленное и ненужное. Стране нужны инженеры и учёные.
Наткнувшись однажды на павлинье перо в ящике письменного стола на даче, Верочка уже и не вспомнила, откуда оно взялось, как не вспомнила и того, кто его подарил.
Летом 1938-го в Ленинград приехал боевой друг отца. Они встретились, засиделись до утра. Много пили и много говорили. К вечеру гость уехал.
Вера с папой и бабушкой собирались в Ялту. Брат Саша окончил школу и готовился к поступлению в институт, поэтому они с мамой должны были приехать позже. Зато отец планировал пробыть на даче целых две недели! Перед отъездом Вера отправилась помочь бабушке навести порядок в комнате. Это занятие всегда затягивалось чуть не до полуночи. Из шкафов доставали альбомы с фотографиями, бальное платье, блокнот с поэтическими признаниями поклонников Елизаветы Денисовны. Верочка не могла оторваться от этих реликвий и после уборки оставалась ночевать на Васильевском.
Вернувшись наутро домой, Вера увидела казённые пломбы и печати на двери в квартиру. Она застыла с ключом в руках. Тихо проскрипела дверь напротив. Соседка прошептала в щель:
– Вера, твоих ночью забрали. Уходи!
– Как забрали? За что?!
– Ничего не знаю. Уходи!
Дверь закрылась. Вере ничего не оставалось, как вернуться к бабушке.
Елизавете Денисовне не удалось ничего разузнать о судьбе сына, невестки и внука. Сообщили лишь, что отцу вменяется статья «враг народа». О Вере, кажется, забыли. Никто её не разыскивал. Вечерами бабушка плакала, называла отца идиотом и революционным романтиком. Сокрушалась о том, какую державу уничтожили. От обиды и несправедливости она сделалась откровеннее обычного и, забыв об осторожности, рассказывала о балах, императорском дворе, подругах по гимназии, поездке с родителями в Швейцарию, а затем в Италию, где они попали на карнавал. О сильных и благородных людях, для которых честь была дороже жизни. Воспоминания пронизывала такая щемящая тоска, что Вера вдруг почувствовала принадлежность к тому ушедшему времени и ощутила горечь утраты.
Снова достали фотографии. Рассматривая снимок императрицы Марии Фёдоровны в окружении фрейлин, среди которых была и молодая Елизавета Денисовна, Вера с изумлением поняла, как они с бабушкой похожи. Те же серые глаза, нос, скулы и подбородок, те же завитки белокурых волос, то же хрупкое сложение и та же форма узких кистей рук с длинными тонкими пальцами.
– Ах, деточка, какой бы ты имела успех! – воскликнула бабушка, когда Вера примерила её старое бальное платье.
За Верой пришли через неделю. Сдали её соседи, живущие в комнатах квартиры, когда-то целиком принадлежавшей Шуваловым.
Начались допросы. Что говорил отец о коллективизации? Кто приходил к вам в дом? Вы с родителями обсуждали коллективизацию? Вера не понимала, каких ответов ждёт от неё следователь. У них в доме никогда не заводили разговоров о службе отца. Она честно сказала об этом. Но вместо того, чтобы поверить в её неведение и отпустить, следователь раздражался всё больше. Его вопросы стали жёстче: «Отец обвинял ЦК в голоде? Критиковал расстрелы за хищение зерновых? Рассказывал о людоедстве?». Вере казалось, что он над ней насмехается. Как возможно такое в Советском Союзе? Голод? Расстрелы? Людоедство? Она даже спросила, не розыгрыш ли это. Следователь побагровел и приказал закрыть её в холодной подвальной камере на три дня. Там Вера и отметила своё пятнадцатилетие.
Поняв, что дочь врага народа не хочет сотрудничать со следствием и давать показания против отца, её отправили на трудовое перевоспитание в степи Казахстана.
Глава 3. Колония
Полуторка остановилась. Вера ждала, когда же их выпустят наружу. После многочасовой тряски в раскалённом кузове нестерпимо хотелось вдохнуть свежего воздуха. Наконец дверь распахнулась и прозвучала команда выходить.
Глаза резало от яркого света. Горячий ветер гонял песок, который тут же прилип к мокрой от пота коже. В воздухе гудел рой мух. Вера осмотрелась, щурясь от солнца: бараки, обнесённые колючей проволокой, и рыжая степь до самого горизонта. Такой была колония-поселение для несовершеннолетних преступников.
Веру оформили, обрили под машинку, велели натереться щелочным обмылком и окатили затхлой водой из шланга. После выдали тюремную робу и отправили на работы. Надсмотрщица привела её в цех и подтолкнула к одному из столов:
– Вот твои товарки. Старшая всё тебе объяснит. Лямзина, принимай новенькую!
Товарки… Вере показалось, что здесь это слово значило не «товарищ», а «товар». «Мы все здесь товар, безликий расходный материал на изнанке лучшей на свете страны», – горько усмехнулась она.
Жара снаружи была ничем по сравнению с пеклом внутри цеха по переработке овечьей шерсти, которую в сезон везли нескончаемыми тюками. Тюк вываливали на огромный стол-ванну, заливали кипятком со щёлоком, а бригада из восьми девчонок выбирала из шерсти репьи и овечье дерьмо. В цеху постоянно клубился смрадный пар, который пропитывал одежду и кожу. Вера чувствовала его повсюду.
Товарки оказались грубыми и склочными девицами. За работой они непрестанно бранились, то и дело поминая непристойные названия гениталий. Таких грязных выражений Вера за всю свою жизнь не слышала даже от мужчин.
Вечером в комнате, которую занимала их бригада, одна из девушек потеряла что-то из своих вещей и приставала ко всем с расспросами. Соседки не оставались в долгу и сквернословили в ответ. Тут взгляд девицы упал на Веру:
– Ты взяла?
Она примиряюще улыбнулась:
– Когда бы я успела? Заходила сюда вместе с воспитателем. Только вещи оставила.
В ответ последовал удар кулаком под дых. Вера сложилась пополам и повалилась на пол.
– Больно умная? А если найду? – Девица принялась раскидывать Верины вещи. Не обнаружив пропажи, она сплюнула на пол и отошла. Остальные товарки хохотали. Унижение новенькой казалось им забавным.
К территории женской колонии примыкала мужская. Разделяла их условная граница из провисших рядов колючей проволоки. После рабочей смены парни забирались на крышу своего барака и встречали появление каждой девушки улюлюканьем и непристойными предложениями. Вера надеялась, что на подобных знаках внимания знакомство с соседями и ограничится, пересечь черту между бараками они не отважатся. Но на третий день по женской территории прошагал патруль из малолетних заключённых под предводительством Яшки Лютого. Пристально глядя Вере в глаза, он провёл языком по губам. Она не поняла этого жеста, но веяло от него чем-то жутким и омерзительным.
Позже товарки объяснили, что Яшку поставили на патрулирование не за хорошее поведение, а за умение держать в страхе и подчинении всю колонию. Поселение соседствовало с деревней овцеводов. Начальству было важно, чтоб малолетние воры, гоп-стопники, карманники, форточники и проститутки не донимали местных жителей. С этим Яшка отменно справлялся. В ответ надзиратели снабжали его папиросами и закрывали глаза на творимые им расправы. Впрочем, произвол внутри колонии никого не интересовал. Её границы даже не охранялись, всё равно бежать было некуда: на сотни километров вокруг расстилалась сухая степь.
В октябре открылась вечерняя школа. Преподавателей не хватало, да и классов было только семь. Вера всё равно ходила на уроки, чтобы хоть ненадолго избавиться от нападок товарок.
К ноябрю выяснилось, что их бригада не справляется с планом. Пришлось выходить на работу после занятий в школе. Однажды, закончив смену, Вера не смогла найти свои ботинки. Товарки быстро переоделись и убежали. Пропажа вскоре обнаружилась, но возвращаться в барак предстояло одной.
Патруль с Яшкой во главе поджидал между двух длинных сараев с шерстью. Вера ещё надеялась, что встреча случайна, и попыталась проскочить мимо, но Лютый заступил дорогу. Один из парней схватил сзади. Шершавая ладонь зажала рот. Веру потащили за сарай, сорвали одежду и издевательски смеялись над отчаянным сопротивлением. Затем придавили к холодной земле и развели ноги, выставляя напоказ потаённое. Яшка посветил фонариком:
– Бутончик, кажись, нетронутый.
Он спустил штаны. Пахнуло давно не мытой плотью. И навалился сверху, придавил, смял, каждым толчком утверждая, что кошмар отныне и есть реальность, возврата к прошлому не будет.
Яшка был первым. Потом насильники сменяли друг друга. Отпустили Веру уже ночью.
Она долго стояла в душевой под струёй ледяной воды, пытаясь ногтями содрать с кожи следы прикосновений. И выла по-звериному. Вдруг крепкая рука схватила сзади за шею и с силой придавила к мокрой стене. Ухо обдало горячим дыханием:
– Заткнись! Вздумаешь жаловаться на Яшку – тебя найдут в степи с перерезанным горлом. Разбираться в убийстве зэчки никто не будет, спишут на басмачей. Перестань бегать и сопротивляться, тогда Яшка потеряет к тебе интерес.
Хватка ослабла. Вера обернулась и узнала Ольгу, старшую четвёртой бригады, девушку высокую, крепкую, с гладко выбритой головой. Её уважали и побаивались.
– Тебя будут ломать до тех пор, пока не перестанешь считать, что ты лучше остальных. Но и в обиду себя не давай, бей первой. Тебе нужно выйти отсюда живой. – Ольга направилась к выходу. Вдруг обернулась. – Продержись до конца ноября. У меня двух девчонок переводят, заберу тебя к себе в бригаду. Народ у нас не такой гнилой.
Вера быстро оделась, прокралась в комнату и забралась в постель. Долго лежала без сна, стуча зубами от холода под вытертым одеялом.
«Выйти живой, – крутились в голове слова Ольги. – А как жить после этого? Зачем жить? Не бегать и не сопротивляться? Значит, это снова повторится? Я не вынесу!»
Как можно оставаться безучастной, терпя надругательства? Вера решила, что уж лучше окажется в степи с перерезанным горлом, чем снова переживёт насилие. Надо просто рассказать надзирателям про Яшку. А если он не сразу убьёт, а сперва будет издеваться?
За раздумьями Вера не заметила, как стала проваливаться в сон. Темнота барака превратилась в тень от кустов на заросшей тропинке. Вера стояла с павлиньим пером в руке и трогала им стены незримой защиты. «А от мальчишек кокон защитит?» – услышала она свой голос.
Кокон! Вера тут же проснулась. Откуда это? Перо, дача, тропа к морю… И страшный зверь. Больше ничего не получалось вспомнить. Только страх и кокон. Выпустить страх наружу…
Вера почувствовала, как обида и отчаяние собираются у солнечного сплетения, теснятся, готовые разорвать живот, и выливаются, обволакивая незримой оболочкой. Не было пёрышка, чтобы проверить её надёжность, но Вере вдруг стало спокойно и тепло. Значит, кокон работал. Что ж, иной защиты у неё всё равно не было, придётся попробовать эту.
Наутро товарки особенно громко смеялись и переругивались. Веру они словно не замечали. Никто не спросил, почему она вернулась так поздно. А вечером история повторилась: Веру снова оставили одну, а между сараев её поджидала Яшкина шайка.
Хотелось бежать и кричать. Вера пересилила себя и за мгновение, как её схватили, создала кокон из страха. Она почти не чувствовала их прикосновений, будто всё происходило не с ней. Наблюдала со спокойным безразличием и ждала, когда они закончат. И вдруг услышала музыку, тихий смех. Лица насильников растворились вместе с темнотой казахской ночи, и Вера оказалась в светлом зале посреди бала. Кружили пары, мелькали кружево и атлас, по полу шуршали туфельки. Чувствовался даже аромат духов.
«Это же… О чём рассказывала бабушка. Погибший мир вернулся, чтобы защитить меня!»
Следующим вечером Веру снова ждали, но в этот раз Яшка не притронулся к ней.
– Яш, ты что, не будешь? – спросил один из удовлетворивших похоть отморозков.
– Да ну её, лежит бревном. – Лютый сплюнул и пнул Веру в бедро. Она не отреагировала. Яшкин интерес к ней иссяк.
Насильники отстали, но остались товарки. И безысходность. Вера создавала кокон, чтобы укрыться от нападок, но вскоре стала прятаться в нём из-за безмятежности, которая охватывала под его защитой. Сами собой оживали бабушкины воспоминания, и вместо колонии Вера оказывалась в мире грёз.
Ольга сдержала слово: к декабрю Веру перевели в четвёртую бригаду. Старшая устроила здесь строгие порядки. Все внутренние конфликты решались на совете. Ходили по поселению только вместе. Если кому-то из девчонок нужно было на почту или к фельдшеру, то шли всей бригадой и ждали, сколько потребуется.
Утро начиналось с тренировки. Бить первой, да и вообще бить, Вера не умела и сомневалась, что в драках от неё будет хоть какая-то польза, но Ольга видела в бывшей балерине неплохой потенциал. И оказалась права: вскоре тело, привыкшее к воздушным пируэтам, освоило боевые выпады. Жить здесь было по-прежнему невыносимо, но теперь появился реальный шанс уцелеть.
За монотонной работой и ночью, перед сном, Вера уходила в кокон, где кружила в вальсе с остроумными юнкерами. Каждый вечер она разворачивала одно из бабушкиных воспоминаний и представляла себя то на карнавале в Венеции, то на верховой прогулке в сосновом бору. Погружение в ушедшую эпоху давало сил не сойти с ума.
В январе проходили медосмотр. Фельдшер спросил о последней менструации. Вера силилась вспомнить. Кажется, месячные были в октябре.
– Когда ж вы, шалавы, успеваете ноги раздвигать? Залезай на кресло!
Не сказать, чтобы Вера была совсем уж дремучей в вопросах половых отношений, но почему-то даже мысли не допускала, что при изнасиловании можно зачать.
Беременность и правда не подтвердилась. Фельдшер велел показаться через две недели. Но и через две, и через четыре матка не увеличилась, а месячные так и не пришли. От пережитого в организме Веры произошёл сбой. Сама природа противилась появлению детей в этом гиблом месте.
Летняя жара наступила уже в апреле. Колония готовилась к дню рождения Ильича. Вера и Ольга закрепили на крыше барака транспарант с надписью «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!» и прилегли отдохнуть в тени кумача. Ольга закурила. Вера рассматривала её мускулистые руки и вдруг спросила:
– Оль, тебе никогда не хотелось отомстить? Ну… Не знаю… Например, спалить колонию к чёртовой матери или подкараулить Яшку и всадить ему нож в сердце.
– Зачем?
– Как зачем? Чтобы справедливость восторжествовала!
– Верка, если ты обожжёшь руку, то будешь мстить огню?
– Нет, конечно. Это же глупо!
– Вот и Яшке мстить глупо. Он как явление природы. Сам не знает, для чего живёт, поэтому и распыляется по пустякам. То самоутверждается за счёт слабых, то подачку у начальства выслуживает. Всё это сиюминутные прихоти, а цели нет. Есть цели, ради которых всё переживёшь: и страх, и боль, и голод, и унижения. Вот ты знаешь, зачем живёшь, я знаю, а он нет. Поэтому отомстишь ты ему тем, что цели своей достигнешь, а он так и будет на ощупь по жизни плутать.
– Оль, а для чего я живу?
– Это ты у себя спроси.
– Я не знаю.
– О чём ты на работе думаешь? Ведь не от мыслей о Яшке у тебя лицо такое счастливое.
Вера не подозревала, что, спрятавшись в коконе, может лучиться радостью снаружи.
Ольга перевернулась на живот и снова закурила:
– Я могу убить Яшку. Он это заслужил. Стольких девчонок искалечил. Только нет у меня такого права. И так уже из-за моей глупости большое дело встало. Сейчас я бы школу оканчивала, к поступлению готовилась. А теперь ещё четыре года тянуть. Через год мне восемнадцать, переведут во взрослую. Выживу ли там?
– Оль, а что ты сделала? Расскажи.
Ольга помолчала, разглядывая трепещущую на ветру красную ткань. Наконец кивнула:
– Расскажу. Ты не из болтливых. Я из Москвы. Мой отец, профессор биохимии, несколько лет работал над созданием одного препарата. Чудесного препарата! Отец отрубал мышам лапы, наносил это вещество на срезы, соединял, через десять минут лапа полностью прирастала, и мышь снова бегала. У меня нет знаний, чтобы объяснить, как оно действует. Но это вещество может сделать людей почти бессмертными, отодвинуть старение. Три года назад папа выступил с докладом в наркомате. Он показал действие препарата. Сказал, что его производство – дело первостепенной важности, поскольку через пять лет СССР вступит в страшную войну. А открытие отца возвращало бы бойцов в строй в течение суток.
– Какую войну? Оль, получается, через два года начнётся война? С кем?
– Не знаю. Мне он об этом не говорил. В наркомате ему не поверили. Смеялись. Называли паникёром и сумасшедшим учёным. Даже издевались: «Ваши бессмертные люди смогут обходиться без еды? Нам бы тех, кто сейчас живёт, прокормить!» В общем, сказали, что у партии другие задачи, и велели убираться. Отец был в бешенстве, всю ночь где-то пил, утром пьяным явился в университет и выложил студентам, какие идиоты сидят в наркомате и что партии нет дела до людей. Потом он забрал меня из школы. Сказал, что скоро за ним придут. Он давно сделал копии своих работ, а перед выступлением спрятал их в тайнике, о котором знаем только я и он. И ещё, что мне нужно учиться, чтобы продолжить его дело. А когда получу достаточно знаний, найти студента Ваню Локтева, который помогал отцу в исследованиях.
Ольга раздавила погасший окурок о крышу. Щелчком пальцев отшвырнула в сторону.
– За папой пришли вечером. Я старалась держаться во время обыска. Но когда отца стали бить, я как с ума сошла. Кричала, что они ничего не понимают. Что папа хочет спасти человечество, а их партии плевать на людей. Такую же чушь несла на допросах. Мне казалось, что сейчас я им все объясню, и нас с отцом отпустят, ещё и извинятся. В общем, вместо факультета биохимии загремела на семь лет на нары.
Девушки долго молчали. Ольга снова закурила.
– Оль, а война правда будет?
Ольга ответила не сразу:
– Может, отец ошибался.
Вера постоянно вспоминала тот разговор на крыше. Для чего она живёт? Чтобы прятаться среди бабушкиных воспоминаний, которые умрут вместе с ней? Цель Ольги ясна и осязаемой. Это работа, результат которой перевернёт жизнь человечества и переживут саму Ольгу. И тут Веру осенило: надо сделать мир из кокона настоящим. Получилось же у отца сохранить в семье островок ушедшего прошлого! Надо только выбраться отсюда. Вернуться в балет или получить образование. Но у неё снова будут музыкальные вечера в Ялте, чаепития за столом под белой скатертью, бабушка со своими воспоминаниями и счастливая безмятежная жизнь.
В июле Яшке исполнялось восемнадцать. Чем ближе был этот день, тем более дёрганым становился патрульный и по любому незначительному поводу раздражался истеричными воплями. Вера поняла, что он боится. Слухи об ужасах взрослой колонии держали в страхе всю малолетку. Некоторые ребята видели возвращение сломленных зоной старших родственников. К произволу, творимому прожжёнными уголовниками, добавлялись издевательства и пытки надсмотрщиков. То было не местное ленивое начальство, которое считалось с тем, что вверенные им заключённые – дети.
Тем не менее колония с облегчением вздохнула, когда Яшка её покинул.
В конце августа четвёртую и седьмую бригады отправили красить здание школы. В разгар работы к границе поселения подкрался пожилой казах из местных овцеводов. Он замахал руками, подзывая Ольгу. Та отложила кисть и направилась к неожиданному посетителю, на ходу вытирая руки о штаны. Казах раздвинул ряды колючей проволоки, помогая девушке выбраться наружу. И вдруг низко поклонился. Происходящее было более, чем странным. Девчонки бросили работу и наблюдали за действом. Казах открыл рот, потыкал в него пальцем. Ольга взяла его за руку и долго что-то шептала. Он снова раскланяться, сунул ей что-то и убежал.
Довольная Ольга возвращалась к товаркам, подкидывая на ладонях мешочек:
– Вот и пополнили запасы махорки!
– Оль, это что было?
Она рассмеялась:
– У этого казаха зубы гнилые, а лечить боится. Два года назад подошёл ко мне и спрашивает: «Ты ведьма?» Я опешила; нет, говорю. Он расстроился: «Русский ведьма нада, слышал, сильный очень. Зуб болеть». Тут меня озорство какое-то взяло: «Чтобы боль снять, ведьмой и не надо быть. Помогу тебе! Только не забудь потом отблагодарить, а то не сработает». Мой отец древней китайской медициной увлекался, показывал некоторые точки на теле. Если надавить на них, можно зубную или головную боль снять, или насморк вылечить. Помогла я тогда овцеводу, с тех пор он ко мне обращается и махоркой снабжает.
– А чего ты там шептала?
Ольга вновь зашлась в смехе и вдруг запела:
– Gaudeāmus igĭtur,
Juvĕnes dum sumus!
Post jucundam juventūtem,
Post molestam senectūtem
Nos habēbit humus!
Мне же надо было колдовской ритуал изобразить, заговор прочитать. А что говорить? По-русски казах худо-бедно понимает, вот и нашептала, что помнила. Профессорская дочь знает «Гаудеамус» не хуже, чем дочь дьячка «Отче наш». А весь текст минут на пять растянуть можно, боль сутки не вернётся.
Вере показалось диким, что Ольга сохранила способность смеяться. Здесь, в месте слёз и скорби, среди бескрайних степей, мух и смрада услышать смех и пение было так же нелепо, как увидеть плывущий по небу парусник. Или Веру, кружащую в бальном платье под звуки вальса среди бараков… Вдруг стало ясно, что смех – это способ Ольги сохранить рассудок здравым.
Девчонки развеселились. К ним подошла седьмая бригада:
– Гадамус? Это что ж такое?
– Гаудеамус. Гимн студентов. Исполняется на посвящении, – разъяснила Ольга.
Улыбки начали гаснуть. Большинство девочек никогда бы не стали студентками и не спели старинный гимн на латыни под сводами университетов. Но все подумали о том, что где-то там существует другой, свободный мир. И он реален.
Ольга покидала колонию в апреле. Впервые девчонки видели её тихой и подавленной. Прощаясь, Вера спросила:
– Оль, мы когда-нибудь встретимся? После, когда всё кончится.
– Не знаю, Верка. Но искать я тебя не буду. Не то это место, которое я хотела бы помнить.
Бригада какое-то время ещё жила по установленным Ольгой правилам. Но постепенно девчонки сменялись, обычаи уходили в прошлое. Снова каждый был сам за себя.
В августе 1941-го Вере исполнялось восемнадцать. При мысли о переводе сердце тоскливо сжималось. Даже кокон перестал спасать от тревожных ожиданий.
Но в июле из степей Казахстана Вера уезжала в другом направлении. В один из первых дней войны женское отделение выстроили перед бараком. Начальник колонии объявил, что требуются добровольцы на курсы медсестёр для помощи раненым на полях сражений. Записавшиеся будут освобождены досрочно. Вера, не раздумывая, сделала шаг вперёд.
Глава 4. Война
Добравшись до Уральска, Вера первым делом написала бабушке. В колонии все письма к ней остались без ответа. На этот раз он пришёл. Елизавета Денисовна несказанно обрадовалась первой за три года весточке от внучки. Понимая, что почту могут просматривать, писала бабушка с осторожностью: «В Ленинграде я осталась одна. Алёша с Ларисой переехали под Сыктывкар, мне не пишут. Саша тоже уехал, но куда – не сообщил». Значит, родителей отправили в лагеря Коми, о судьбе брата ничего неизвестно.
О том, что, избежав одного ада, она попадёт в другой, Вера поняла уже на курсах Красного креста. Но ад колонии был бессмысленным, выживать в нём приходилось поодиночке; здесь же чувствовалась сплочённость против общего врага.
Курсы проводились в здании школы. За два месяца девчонки прошли подготовку, на которую в мирное время уходило больше года.
В сентябре 41-го Вера в составе санроты из Уральска отправилась на Юго-западной фронт, где под Конотопом подразделение должно было поступить в распоряжение дивизии. От Курска до линии фронта добирались на грузовиках. За несколько километров от места сражения стал доноситься рокот. По мере приближения гул боя нарастал, перекрывал рёв моторов и наконец поглотил все остальные звуки.
Рядом в кузове сжалась в тугой узел Мира и, прикрыв глаза, шевелила губами, но слов было не разобрать, в речи лишь чётко выделялись «ш» и «х». «Иврит, – догадалась Вера. – Молится». И позавидовала: сама она молиться не умела.
Грузовики остановились. Дальше бежали. Земля тряслась под ногами. Гул превратился в такую оглушительную канонаду, что было не различить отдельных залпов: взрывалось всё, одновременно и без остановки. За деревьями открылось поле, где вторые сутки шёл бой. Над сражением повисло чёрное марево из дыма и взметённой к небу земли.
– Девоньки, настраиваться некогда! Укрываемся в окопе. По моей команде перебежками к линии огня, дальше ползти и искать раненых. Есть возможность оказать помощь – оказывайте, нет – не теряйте времени, тащите в окоп! – слова санинструктора они больше угадывали, чем слышали.
Мира выскочила из окопа вместе с Верой. Какое-то время рядом мелькала её нашивка с красным крестом. Затем вокруг оказались лишь дым, взметённая земля, кровь, плоть, осколки и пули. Как здесь выжить?! Вера упала на землю, одновременно по привычке нырнула в кокон. «Защитит ли он здесь? Пули слепы, их мой страх не напугает. Помоги мне! Помоги! Слышишь?!» Она сама не знала, кого просит о помощи. Но вдруг почувствовала присутствие рядом. Кокон словно ожил, стал плотнее, расширился и укрыл невидимой сферой. Свистящая пуля ударила в купол, но только со злым шипением царапнула его поверхность.
«Ползти! Не думать! Искать раненых! Я в безопасности!»
Первый боец. Убит. Второй – убит. Третий хрипит, на губах пузыриться кровавая пена. Сквозное ранение лёгкого. Наложить повязки. Перекатить на плащ-палатку. Тащить.
На линии огня на спине лежит Мира. Руки раскинуты, широко открытые глаза смотрят в небо. Не помогла молитва.
Окоп. Передать раненого. Бежать. Упасть. Ползти. Не думать!
Седьмой по счёту раненый. Или восьмой?
Вот и ночь. Светло. Светло от взрывов. Ночью светло, как днём, днём темно, как ночью.
Командуют отступать. Отступаем.
– Вера, не ранена?
– Нет.
– Ты как заговорённая. Половину девчонок за сутки потеряли…
«Я в коконе. А теперь спать, стать…»
Снова бой. Бежать. Упасть. В кокон. Отступаем.
Ленинград в блокаде. Как там бабушка?
Марш-бросок. Переправа. Землянка. Бой. Отступаем.
Мы в оцеплении. Прорываемся. Прорываемся! Дивизии больше нет.
Стрелковый полк.
От роты девчонок из Уральска никого не осталось.
Письмо от бабушки: «Алёша, Лариса и Сашенька по-прежнему не пишут. Береги себя, моя деточка, больше у меня никого не осталось».
«Бабушка, у меня тоже никого, кроме тебя».
Окапываемся. Блиндаж. Землянка. Бой. Отступаем.
Отступать некуда – позади Москва!
– Верка, в чём твой секрет? Почему тебя пуля не берёт? – Это Зинка. Когда же она появилась в санроте? Вера не помнит. – Ну, скажи! Может, оберёг какой? На тебе даже крестика нет.
«Да, в стане научного атеизма перед лицом войны многие надели крестики. Но бережёт меня кокон».
Март. Письмо от бабушки. Написано ещё в декабре. Почерк дрожит: «Прощай, моя деточка! Да хранит тебя Бог!» Больше писем нет.
Ползти. Искать. По мёрзлой земле и смятому снегу. По осколкам льда. Ползти. По чавкающему весеннему месиву. По непаханым полям. По вытоптанной траве. Ползти и искать. Из зимы в лето. Изо дня в день. И не думать.
Июль 42-го. Под Богучаром. Артиллерийский батальон. Командир санроты указывает на майора, стоящего к ним спиной в группе других офицеров:
– Командир батальона…
«Папа? Это же папа! Он говорит… Папин голос!»
Вера бежит, раскинув руки:
– Папа! Папочка-а-а!
Со спины обнимает его за плечи и прижимается щекой.
Комбат оборачивается:
– Ты что, девчушка? Обозналась?
Вера захлёбывается слезами и обидой. Это не отец.
– Шувалова! Ты что творишь? Да я тебя…
– Отставить! – это майор командиру санроты. Потом Вере: – После боя поплачем, девчушка. Иди готовься.
Бой. Бежать. Ползти. Кокон. Искать раненых. Тащить. Окоп. Убедиться, что похожий на папу комбат жив. Снова за ранеными.
Танки! В кокон. За раненым. Нашла. Тащить в окоп. Умер. Искать другого. Тащить. И этого убили.
С танками идёт пехота. Грохочут винтовки. Почему наши не стреляют? Майор!
Комбат лежал в окопе. В крови, без сознания. Вера приложила пальцы к его шее. Руки так тряслись, что и не понять, есть ли пульс. Прижалась ухом к груди. И тут майор застонал. Живой!
Вдруг стрельба стихла. Лязг гусениц приближался и дрожала земля. Танки прошли над окопом. Значит, наши отступили. Сейчас немцы пойдут добивать раненых. Если увидят офицера – возьмут в плен. Нельзя! Вера лихорадочно соображала. Раздались первые одиночные выстрелы и короткие очереди. Идут! Планшет! В нем документы. Вера сняла его с комбата и спрятала себе под гимнастёрку. Оттащила командира подальше от блиндажа: тут будет жарко. Так, теперь надо спрятаться под тела убитых.
Загремели взрывы со стороны блиндажа. Ищут живых в окопах. Вера обняла комбата. Укроет ли кокон двоих? Иного выхода всё равно не было, стоило попробовать. Фашисты прошли мимо. Кокон не подвёл. Скоро стемнеет, можно будет выбраться.
Ползти. Тащить. К реке. Добраться до рощи. Там можно укрыться.
Комбат пришёл в себя:
– Как зовут тебя, девчушка?
– Вера. Вы помолчите, товарищ командир. Фашисты могут вернуться.
Они вернулись, когда до рощи оставалось метров пятьдесят. Надо замереть, притвориться мёртвыми. Комбат снова в беспамятстве.
Немецкая речь всё ближе. Один из фашистов идёт прямо на них. Майор стонет. Услышат! Вдруг рядом с немцем хрипло, с усмешкой, по-русски:
– Получи, гад!
Взрыв гранаты. Болью пронзает колено. Крик сливается с грохотом. Фашисты стреляют на бегу, забирают своего и уходят стороной.
Вере снилось, что она на море. Отец держал её в своих сильных руках и качал на волнах. В лицо летели солёные брызги.
Она открыла глаза: над ней сомкнулись кроны деревьев, сверху падали капли дождя. Её несли в плащ-палатке.
– Комбат! – Вера встрепенулась. Нога взорвалась болью.
– Лежи, сестричка, жив командир, рядом несут, – улыбнулся ей боец.
Вера закрыла глаза и снова упала в руки отца.
Глава 5. Саратов
«Милая, дорогая моя бабушка! Вот уже почти год прошёл с твоего последнего письма. Надеюсь, что писалось оно в миг отчаяния, ты жива и здорова, а причина молчания в том, что почта не проходит сквозь блокаду.
Сейчас я в госпитале в Саратове. Родная, только не волнуйся: ранение лёгкое, первое за десять месяцев войны, и то – в ногу. Пришлось, правда, оперировать, но скоро снимут гипс. И будет решаться вопрос о моём возвращении в строй. Возможно, комиссуют. Есть в этом и хорошая сторона: папа несказанно обрадуется, узнав, что с балетом покончено навсегда.
В госпитале меня наградили медалью «За отвагу». Да-да, я продолжаю славную традицию нашей семьи.
Саратов – удивительный город. Он словно Рим, куда ведут все пути. Здесь одномоментно собралась вся культура страны: Киевский, Харьковский, Полтавский и Московский театры, Московская консерватория, наш Ленинградский университет… Всего и не перечислить.
Бабушка, как же я скучаю! Береги себя. Горячо целую. Твоя Вера
16 ноября 42».
Вера свернула письмо треугольником. Она не будет тревожить бабушку тем, что потребовалась повторная операция. И если бы не комбат, она могла бы лишиться ноги. Когда их доставили в полевой госпиталь, майор пришёл в себя и услышал приговор врача:
– Ампутировать! Кость раздроблена, больше суток прошло, гангрены не избежать.
– Это будет последнее, что ты сделаешь. Расшибись, но ногу Верочке спаси! За эту девчушку я тебя из-под земли достану. – На врача смотрело дуло пистолета.
Больше комбата она не видела: когда очнулась после операции, того уже отправили в тыл.
Веру тоже доставили в тыловой госпиталь санитарным поездом. В Саратов она приехала с жаром и в бреду. Швы на колене лопались от гноя.
Повторная операция. Наркоза нет. Вера нырнула в кокон: «Мне не больно».
После недели лечения солевыми примочками рана очистилась, жар понемногу спал. Наложили гипс.
Здесь же, в госпитале, Вере вручили медаль за проявленную отвагу и мужество при спасении командира и важных секретных документов.
В крохотной женской палате их было двое. На соседней койке лежала обожжённая Лида, скрытая под бинтами. Она не разговаривала, лишь иногда тихонько стонала.
Вошла медсестра, баба Валя. В этой больнице она проработала лет пятьдесят.
– Вера, ты что же всё лежишь? Ослабнешь! – Баба Валя дала таблетки и отошла к Лиде.
– Я встану. Позже.
– Скоро гипс снимать, заново учиться ходить непросто. Тебе тряпочки нужны?
– Нет.
– Опять нет? Ты уже третий месяц у нас, а всё не нужны… Вер, ты не беременная?
– Нет. Мне вообще не нужны.
– Как так? У тебя что, никогда месячных не было?
– Были, но кончились. Четыре года назад.
– Бедная девка, – покачала головой баба Валя.
Вера не считала себя бедной: хоть одной извечной женской проблемой меньше. А когда она захочет детей, кокон снова всё исправит. Теперь она всецело ему доверяла, ведь он говорил с ней в те самые тяжёлые дни после ранения. Она и сейчас слышала его вкрадчивый голос, полный сожаления:
– Верочка, зачем же ты усомнилась? Всё для спасения было устроено: и умирающий с гранатой очнулся, и отступившие бойцы возвращались за вами…
Действительно, когда застонал комбат, Вера испугалась, что их заметят. Нет, она не вылезла из кокона, но вдруг ослабла вера в его защиту. В тот момент в её колено впился крошечный осколок гранаты.
Вера всё-таки потянулась за костылями и села на койке.
– Баба Валя, у меня нога стала короче сантиметров на десять. Это навсегда?
Медсестра меняла Лиде повязки.
– Это из-за гипса: накладывают в слегка согнутом положении. Как снимут, так распрямится. Сходи-ка на пост, попроси мне бинтов ещё.
Утро выдалось солнечным, что для Санкт-Петербурга в конце ноября – явление редкое и удивительное. Станислав Иванович, осанистый старик с выправкой бывшего военного и пышными бакенбардами, заехал за Верой в одиннадцатом часу. Кажется, он приходился ей пра-пра-прадедушкой.
– Графиня готова к прогулке? – раздался в прихожей его густой баритон.
Вера, одетая в английский костюм, ждала родственника в гостиной. Правая нога – в высоком ботинке со шнуровкой, левая – в гипсе. Станислав Иванович помог внучке накинуть шубку, вывел из парадной и устроил в открытой коляске. Сам сел рядом.
Они ехали по Университетской набережной.
– Верочка, зачем ты пошла на войну?
Вера смутилась, но призналась:
– Чтобы обрести свободу.
– И как? Обрела?
– В какой-то мере…
– Ты воевала за страну, уничтожившую дворянство?
– В этой стране живут мои родители, бабушка и брат. А ещё Ольга и майор, похожий на отца. Дедушка, лучше спроси, против кого я воевала.
– Против кого же?
– Против захватчиков. Против фашизма!
Станислав Иванович пожевал ус:
– Фашизм? Кто это?
– Не кто, а что. Это система, которая хочет убить либо поработить всё человечество, кроме себя, арийцев. И наш мир они бы тоже не пожалели!
– Наш мир… Да что ты знаешь о нём!
– Мне бабушка рассказывала, какой Россия была до революции.
– Россия? Ну уж нет! Ты не заметила, что здесь нет черни? Тех умников-нищебродов, что уничтожили державу.
– Но… – Вера указала на возницу.
– Ах, это, – рассмеялся Станислав Иванович, – это обслуживающий персонал. У них даже лиц нет!
Возница обернулся. На месте лица была натянутая кожа без отверстий для глаз, рта и ноздрей. Вдруг под ней задвигались челюсти и глухо донеслось:
– Вера-Вера-Вера…
Она в ужасе отпрянула…
– Вера, да проснись же ты! – Баба Валя трясла её за плечо, – Вставай! Лида умерла! Иди погуляй, пока мы тут уберём.
Вера взяла костыли и вышла в коридор. За ночь что-то изменилось за окном. Первый снег! У входной двери висели шинели. Бывшая графиня Шувалова накинула одну из них на плечи, сунула правую ногу в валенок и вышла наружу.
Тихо. До рассвета ещё далеко. Но мир уже приготовился, нарядился и замер в ожидании.
Дедушка не успел рассказать о мире. Или не хотел? Оставил загадку? Какой он, идеальный мир? Как зовётся? Вера глубоко вдохнула морозный воздух, будто в запахах пыталась распознать имя.
Левая нога так и осталась короче правой. И ступить на неё не получалось: непослушная стопа норовила вывернуться вовнутрь. Врач заверил, что проблема в атрофированных мышцах. Прописал зарядку. Баба Валя подобрала Вере валенки потолще и отправила одного из выздоравливающих к сапожнику приделать к подошве левого несколько слоёв войлока. После того, как зафиксировали голеностоп валенком, дело тронулось с мёртвой точки.
Место Лиды заняла Стеша с багровым шрамом на щеке.
– Ерунда, по касательной задело. В госпиталь меня по другой херне услали. Во, глянь! – Стешка задрала рубашку, показывая фиолетово-чёрные бедро и ягодицу, исполосованные грубыми швами. – Это мне осколком кусок жопы выдрало. Еле шкуру натянули. Теперь сидеть нельзя, чтоб не лопнула.
Пока Вера разрабатывала ногу, новая соседка пыталась закрыть шрам волосами. Длинные пряди никак не хотели лежать на щеке. Стешка швырнула расчёску:
– А, ну его к бесу! Как нитки вытащут, в паликмахерску схожу, стрижку сделаю как у Орловой. И на передовую!
– Зачем тебе стрижка на передовой?
– Как зачем? Мужика найти!
– Мужика?!
– Ну да. Нам с мамкой без мужика нельзя, дом совсем развалится. Батя-то наш ещё до войны утоп. А после войны мне с такой харей ловить нечего: мужиков поубивают, а на оставшихся с тылу столько красивых баб понавылезет.
– Что же ты в тылу не осталась?
Стеша посмотрела на Веру, как на неразумное дитя:
– Я у мамки единственная дочка, кормилица и опора в старости. И на войне! Ей недавно, как матери фронтовички, колхоз крышу перекрыл, а то ж текла, зараза. И козу с курями для войны не заберут.
Стешкина практичность поражала: собственная жизнь и крыша казались ей равнозначными.