Читать онлайн Чужак из ниоткуда бесплатно

ГЛАВА ПЕРВАЯ. Пробуждение. Чужое тело. Лечи! Мальчишка. Союз Советских Социалистических Республик.

ГЛАВА ПЕРВАЯ. Пробуждение. Чужое тело. Лечи! Мальчишка. Союз Советских Социалистических Республик.

– Котика он спасал.

– Не понял?

– Что здесь понимать. Стоял с одноклассницей у Полтавских ворот. Котенок на дорогу выскочил. И тут на тебе – купец-афганец на «студере»– барбухайке [1] с грузом шерсти. Границу прошёл, на таможню торопился, чтобы до закрытия успеть – разгрузиться и назад. Там ограничение сорок, а он семьдесят пёр, козёл обкуренный.

– Ещё и обкуренный?

– Я ему огня не подносил, да только они по жизни обкуренные, сами знаете. Но раньше прокатывало, нашим они на хер не сдались, лишь бы правила не нарушали и котиков не давили. А тут…

– Значит, он выскочил на дорогу – котёнка спасать?

– Сам я не видел, одноклассница его рассказала, мне его уже таким доставили – перелом свода черепа, практически несовместимый с жизнью, перелом позвоночника в двух местах – седьмой шейный и одиннадцатый грудной; множественные переломы левой кисти, четыре сломанных ребра… Это, не считая гематом по всему телу и рваной глубокой раны на внешней стороне правого бедра. В общем, котика он спас, а сам… Жалко, пацана, тринадцать лет всего. Вся жизнь впереди. Была.

– Понятно. И вы, опытный хирург, не смогли его спасти?

– Да, я опытный хирург, это вы, товарищ майор, верно заметили. Более того – начальник этого госпиталя. Однако не бог и не волшебник. Сделал всё, что в моих силах, включая срочную трепанацию черепа, но… Будь под боком окружной госпиталь с его оборудованием, возможно, был бы шанс. Но где мы и где окружной госпиталь? У меня кислородному аппарату сто лет в обед, а койки войну помнят. Не Отечественную. Первую мировую. Хорошо хоть рентгеновский аппарат нормальный, иначе бы вообще хана.

– А вертолёт вызвать?

– А смысл? Он в таком состоянии транспортировке не подлежал. Ни по воздуху, ни по земле. Слушай, майор, кончай цепляться, в рапорте всё написано. Подробно. Я понимаю, работа у тебя такая, но и ты пойми – пацан был не жилец. Мне ещё с родителями его говорить придётся. Как подумаю, так… Коньяка хочешь, майор? По пятьдесят. Самое время, учитывая обстоятельства. Как врач говорю.

– Хм. Не откажусь.

Стук. Лёгкое позвякивание. Звук льющейся жидкости.

– Ну, не чокаясь. Помянем раба божьего Сергея.

Тишина. Кто-то шумно втягивает ноздрями воздух. Выдыхает.

– Хор-роший коньяк. Не обманули.

– Раба божьего?

– Не бери в голову, майор. Я такой же коммунист, как и ты. Хоть и должен по всей истории моего рода быть правоверным мусульманином.

– Да нет, ничего. Просто… Кстати, об усопшем рабе божьем Сергее. Это правильно, что у него открыты глаза, и он ими даже моргает?

– Что?!

Единственная попытка повернуть голову отозвалась такой страшной болью, что я чуть было не потерял сознание.

На глазах выступили слёзы.

Сквозь их мутную дрожащую пелену я разглядел два мужских силуэта, склонившихся надо мной. Подумал вытереть слёзы рукой, но оставил эту мысль, – если попытка повернуть голову привела к таким последствиям, то лучше не рисковать и вообще не двигаться. Пока хотя бы. Тем более кто-то тут говорил о двух переломах позвоночника. Моего, следует понимать. Плюс черепная травма практически несовместимая с жизнью (теперь понятно, почему так болит голова) и прочее по мелочи. Однако я жив, что не вызывает ни малейших сомнений. Значит, поборемся

Я сморгнул, видимость улучшилась.

Крупный мужчина в белом халате и такой же шапочке. Рукава халата закатаны по локоть так, что видны сильные руки, густо поросшие черными волосами.

Врач? Будем считать.

Другой, ниже ростом, без головного убора, с короткой стрижкой жидковатых русых волос, облачен в какой-то мундир глухого зелёного цвета. Военный? Может быть. Поверх мундира наброшен такой же, как у первого, белый халат. Как к нему обращался первый – товарищ майор? Это воинское звание.

Стоп. Откуда я это знаю?

Нет, не так. Откуда я знаю язык, на котором они говорят? Более того. Я готов поклясться, что никогда прежде этого языка не слышал…

Зададим себе другой вопрос. Где я, и что вообще случилось?

Тем временем мужчина, которого я определил как врача, подошёл ближе, придвинул к себе табурет, сел и приложил большой палец к моему правому запястью (левое, перебинтованное, пульсировало болью).

Пульс считает, догадался я, исподволь разглядывая его рыхловатое лицо, на котором выделялись внимательные, чуть навыкате, карие глаза и крупный мясистый нос.

– Сто двадцать, – сообщил носатый врач, обернувшись к своему собеседнику. – Много, но не критично. Если бы не видел своими глазами, то сказал бы, что так не бывает. Однако – вот оно, – он умолк и опять склонился ко мне:

– Ты меня слышишь? Если не можешь говорить, просто моргни. Один раз – «да», два – «нет». Слышишь меня?

– «Да», – моргнул я.

Проверять, могу я говорить на этом языке или нет, не стал. Сначала разберёмся хоть немного в происходящем, потом говорить будем.

– Сейчас я посвечу тебе в глаза, старайся держать их открытыми. Хорошо?

– «Да».

В руке врача появился фонарик. Луч света коснулся сначала одного глаза, затем другого.

Понятно, реакцию зрачков проверяет.

Фонарик исчез.

– Рот можешь открыть?

– «Да», – я моргнул один раз и открыл рот.

– Язык в норме. Сомкни зубы и улыбнись так, чтобы я их видел.

Я оскалился.

– Хорошо. Боль чувствуешь?

– «Да», – моргнул я.

– Сильную?

«Нет» – дважды моргнул я.

Это было неправдой, но сильнодействующих лекарств я не хотел. Попробуем справиться сами – это надёжнее и полезнее для моего организма. Который, как мне кажется, и не мой вовсе. «Жалко пацана, тринадцать лет всего», – так сказал носатый врач, хорошо помню. Пацан – это я, и мне тринадцать лет. Это не слишком много, с учётом того, что средняя продолжительность жизни здесь – около семидесяти лет. Плюс-минус. Не спрашивайте, откуда я это знаю. Оттуда же, откуда язык и, вероятно, многое другое. Надеюсь. Но это всё потом, а пока необходимо заняться поломанным организмом. Как можно скорее.

– Хорошо, – сказал врач. – Хоть и весьма странно. Но самое главное, что ты жив. Остальное починим, не сомневайся. Это я тебе говорю, подполковник медицинской службы Алиев Ильдар Хамзатович. Веришь мне?

– «Да», – моргнул я.

– Это правильно, – улыбнулся он. – Порадовал ты меня, Сергей свет Петрович, если честно. Не ожидал. Лежи пока, отдыхай, я скоро вернусь. Пойдёмте, товарищ майор, поговорить надо…

Они вышли.

Сергей свет Петрович. Это он так меня назвал, на старинный манер. Значит, меня зовут Сергеем, а моего отца Петром.

Кемрар, произнёс в голове внутренний голос. Тебя зовут Кемрар. Кемрар Гели. Тебе тридцать два года, и ты инженер-пилот экспериментального нуль-звездолёта «Горное эхо».

Произнёс совсем на другом языке. Моём родном.

Но ведь и тот язык, на котором говорят этот врач, Алиев Ильдар Хамзатович, и товарищ майор, я прекрасно понимаю. Мало того, я только что на нём думал, даже не осознавая этого… Что происходит, я с ума сошёл? Раздвоение личности? Ага, и тела заодно. Ты – тринадцатилетний мальчишка, который кинулся спасать котёнка из-под колёс «студера», за рулём которого сидел обкуренный купец-афганец, и чуть не погиб. Зовут тебя, как уже выяснилось, Сергей. Отчество – Петрович. Фамилия…

Ермолов, всплыло в мозгу. Сергей Петрович Ермолов. А «студер» – это «студебеккер», марка грузового автомобиля. Не нашего, американского. Купец-афганец – подданный страны под названием Королевство Афганистан. Это наш сосед на юге, мы с ним торгуем и вообще.

И одновременно ты – инженер-пилот экспериментального нуль-звездолёта «Горное эхо» Кемрар Гели, тридцати двух лет от рождения.

Попытка совместить эти два несовместимых знания и вспомнить что-нибудь ещё привела лишь к тому, что головная боль резко усилилась.

Нет, так не пойдёт.

Сам же сказал – первым делом разобраться с поломанным организмом. Всё остальное потом.

Закрыл, глаза, привычно расслабился, стараясь вытеснить из раскалывающейся головы любые мысли. Теперь медленный, от живота, вдох и такой же выдох. Вдох и выдох. Вдох и выдох. Перед внутренним взором – спокойные воды реки, неспешно бегущие между низких берегов. Но одном – луг. На другом – лес, вплотную подступающий к берегу. Я сижу в траве на том, где луг, и смотрю на воду и лес. Вода течёт, листва шумит под лёгким ветерком. Лето. Покой.

Боль уходит, уходит, уходит в текущую воду, уплывает вместе с ней подальше от меня; вот уже почти вся ушла, осталось совсем чуть-чуть.

Хватит, всей утекать не надо, пусть малая толика останется. Как сигнал, что ещё не все в порядке. Теперь убираем воображаемую реку и переключаем внутренний взор.

Так. Багровое горячее пятно в районе головы – трещина в черепе, слева. Начинается в височной части, тянется до теменной. В височной – звездообразный пролом, крупный треугольный обломок кости вдавился в мозг, но уже поставлен на место. Мелкие осколки убраны, гематома осталась, но лишнюю кровь откачали. Вовремя, скажем прямо. Не будь этого, я бы, пожалуй, умер по-настоящему. Спасибо тебе, умелый хирург Алиев Ильдар Хамзатович. Коммунист, так и не ставший мусульманином (забавно, но, кажется, я понимаю значение обоих слов). Главное – мозг функционирует. Главнее не бывает.

Что ещё?

Два багровых, пульсирующих болью, пятна в районе позвоночника. Перелом двух позвонков. Без смещения. Уже хорошо, хоть и больно. Спинномозговые нервы целы. Ну, почти. Хорошо, что не разорваны, хотя справился бы и с этим.

Левая кисть. Из восьми костей запястья сломаны четыре. Всё уже вправлено и зафиксировано. Опять же, спасибо товарищу военврачу.

Рваная глубокая рана на внешней стороне бедра. Зашита, обработана, перебинтована. Спасибо.

Рёбра. Три слева, одно справа. Здесь тоже всё зафиксировано, слава Создателю.

Создателю? Какому ещё Создателю, богу, что ли? Бога нет, это вам любой советский пионер скажет. Или товарищ майор.

Отставить советских пионеров, что бы это ни значило, бога и всё остальное вместе с товарищем майором. Сосредоточься. Только переломы, раны и травмы. Сутки глубокого сна, и станет легче. Лучше – двое суток. Это не моё тело, уже ясно. Или тело, которое я по каким-то причинам не воспринимаю, как своё. Но это человеческое тело, и управлять им я могу практически, как своим. Сейчас дадим команду на излечение и – спать. Глубокий долгий сон – вот всё, что мне сейчас нужно. Мозг справится сам. Надеюсь.

Я послал мысленный сигнал в гипоталамус, активируя и усиливая его работу. Это не слишком трудно, когда знаешь, как это делать. Я знал. И второй – в продолговатый мозг, самую древнюю часть человеческого мозга, в которой сосредоточена память миллионов лет эволюции. Третий – в мозжечок. Четвёртый – в спинной мозг. Хватит, пожалуй. Дальше они сами.

Лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь, как поднимается внутри организма прохладная волна, наполненная тысячами, сотнями тысяч мельчайших, несущих радость и здоровье, невидимых пузырьков (воображаемые пузырьки в воображаемой волне, но какая разница, если это работает, верно?) и медленно погружался в сон. За дверью бубнили, – я смутно различал голос Алиева и товарища майора. К ним примешивался ещё один – женский, очень знакомый. Голос, полный любви и тревоги. Тревоги и любви.

Мама, успел подумать я, прежде чем уплыть в страну сновидений. Но перед тем, как соскользнуть туда окончательно, самым краем ещё бодрствующего сознания понял – слово «мама» звучит одинаково на обоих языках, которыми я владею, и значит одно и то же.

Её – маму – я и увидел, когда снова открыл глаза. То, что эта молодая симпатичная женщина, которой, вероятно, нет и сорока, – моя мама, понял сразу. Нет, я её не узнал. Но понял, догадался, что это она. Точнее, мама Сергея Ермолова, в чьём теле я оказался. Этот момент – нахождение в чужом теле – я тоже осознал быстро и окончательно. Как и то, что шизофренией – так называют здесь психическую болезнь, при которой больной испытывает раздвоение личности, – я не болен. Во всяком случае, мне так кажется. Правда, я почти ничего не помню о себе – Кемраре Гели, тридцатидвухлетнем инженере-пилоте экспериментального нуль-звездолёта «Горное эхо» но, очень надеюсь, со временем память вернётся. Потому что о бывшем хозяине этого тела – советском пионере Сергее Ермолове я тоже почти ничего не знаю и не помню. Например. Моего папу зовут Пётр. А маму? Уже не говоря о том, где мы с мамой сейчас находимся.

«К чёрту подробности, на какой планете?» – вспомнился старый анекдот.

О, анекдоты пошли, уже легче. Если дальше так пойдёт, глядишь, на самом деле вспомню, на какой я планете. Потому что точно не на моей. Здесь всё другое. Начиная от примитивной медицины и воинских званий и заканчивая коммунистами, мусульманами и советскими пионерами. Нет у нас ничего из этого. За исключением, вероятно, примитивной медицины, приёмами которой владеет любой нормальный врач.

А что есть?

Не помню. Но точно помню, что этого нет. Ладно, оставим пока. Как и тот факт, что я очнулся в другом теле. Примем как должное, а серьёзно над этим подумаем потом, когда будет больше информации.

Кстати, об информации и о теле.

Самочувствие меня информирует, что тело почти восстановилось. На девяносто восемь процентов, скажем так. Там, где было сломано, – срослось. Где разорвано – тоже. И ничего не болит. А вот чешется – это да, сильно.

Я отстегнул две эластичные ленты, которые прижимали меня к кровати, осторожно приподнялся на локтях и покосился на маму.

Мама спала. Рядом стояло простенькое кресло, в нём она и спала, трогательно склонив голову набок. На полу, у ножек кресла, лежала закрытая книга.

«Н.В. Гоголь», – прочитал я. – «Вечера на хуторе близ Диканьки».

Ни фамилия автора, ни название ничего мне не говорили.

По-прежнему соблюдая осторожность, сел.

Нормально, ничего не болит. Однако под повязками всё чешется просто нестерпимо. И очень хочется в туалет.

Было непривычно ощущать себя в мальчишеском теле. Даже не с чем сравнить. Я помню себя сильным высоким и широкоплечим тридцатидвухлетним мужчиной. Чёрные волосы, синие глаза, упругая походка, железная хватка и такая же воля. А сейчас?

Я посмотрел на свою правую руку (кроме черных широких трусов, на мне ничего не было, если, конечно, не считать одеждой фиксирующую сломанные рёбра повязку на груди). Моим глазам предстала худая бледная рука подростка, явно далёкого от спорта и даже обычной физкультуры. А ведь я в тринадцать лет мог спокойно три-четыре раза подтянуться на одной руке и задержать дыхание на пять, а то и шесть минут. Ладно, это мы исправим. Со временем.

Тихо, чтобы не разбудить маму, встал с кровати. Сделал шаг, второй. Тело слушалось, голова не кружилась. Небольшая слабость, но это пройдёт. Сколько я спал, интересно? Потом, потом, сначала туалет. Поискал глазами какую-нибудь обувь, не нашёл. Ну и ладно. Прошлёпал босиком к двери по крашеным чисто вымытым доскам пола, нажал на ручку. Дверь отворилась.

Надо же, не скрипит. Затворять не стал, только прикрыл. Вышел в коридор. Те же крашеные в тёмно-коричневый цвет доски пола, белые стены. Двери палат слева, окна (я насчитал четыре) справа. Первый этаж. За окнами какие-то голые кусты, мокнущие под мелким дождиком. Несколько деревьев, разбросанных по лужайке там и сям. Тоже голых. Поздняя осень? Тёплая зима? Ранняя весна? За кустами и деревьями виднеется ровная утрамбованная земляная площадка с сеткой посередине.

Волейбольная, всплывает слово.

Земля на площадке раскисла от дождя – не поиграешь.

За площадкой – грязно-белый сплошной забор. Не высокий – в мой рост, пожалуй. В мой теперешний рост.

В конце коридора – стол и стул. Ни на стуле, ни поблизости – никого. Я один.

Ладненько.

Неслышно, аккуратно, с пятки на носок, иду по коридору. Здесь довольно тепло – батареи отопления, расположенные под окнами и выкрашенные белой краской (любят здесь белый цвет), работают нормально. Прикладываю руку к одной из них. Горячая. Откуда-то мне известно, что по ним бежит нагретая в котельной вода. Чем греют, интересно? Электричество здесь есть – вон лампочки в стеклянных плафонах под потолком, и выключатель на стене. Выключатель как раз слева от двери, на которой тёмно-красной краской неровно намалёвана буква «м». Значит, для мужчин. В том числе и для меня.

Щёлкаю выключателем, захожу. Две кабинки, закрытые на невысокие фанерные дверцы, выкрашенные всё той же белой краской. Справа – раковина. Над ней – медный кран с белым фарфоровым вентилем. Из прямоугольного зеркала над раковиной на меня уставился вихрастый русоволосый мальчишка. Чуть вздёрнутый нос, серо-зелёные глаза под тёмными бровями, твёрдый подбородок с ямочкой посередине.

Так вот ты какой, Серёжа Ермолов, сын Петров. Симпатичное лицо, меня устраивает.

[1] Украшенная и раскрашенная самым причудливым образом грузовая машина афганцев.

ГЛАВА ВТОРАЯ. Мама. Чудесное исцеление. Папа. Своя чужая память. Совпадения и различия. Дом.

ГЛАВА ВТОРАЯ. Мама. Чудесное исцеление. Папа. Своя чужая память. Совпадения и различия. Дом.

Пол в туалете выложен мелкой керамической плиткой невзрачного синеватого цвета. Стены покрыты снизу, примерно до высоты моего подбородка, зелёной краской с тонкой синей окантовкой, выше – белые, как и потолок. Чистые стены, кстати, ремонт, что ли был недавно?

Открываю дверцу кабинки. За ней – унитаз с поднятой седушкой из многослойной фанеры. Над ним, высоко, – бачок со сливной ручкой на цепочке.

Терпеть уже нет никакой мочи. Быстро опускаю седушку, снимаю трусы, сажусь. Уф, успел…

Пока суд да дело рассматриваю фанерный «карман», пришпандоренный к стене на расстоянии вытянутой руки. «Карман» набит обрезками и обрывками газет, которые используют здесь вместо туалетной бумаги. Протягиваю руку, вытягиваю один. В глаза бросается название: «Красная звезда». Сверху, над названием, лозунг – «За нашу Советскую Родину!». Курсивом, я знаю, что курсив – это такой наклонный шрифт, и уже не удивляюсь тому, что знаю. Видать, мальчик Серёжа был начитан, и часть того, что знал он, теперь буду знать и я. А может быть, и всё. Пусть и не сразу.

Перевожу взгляд ниже.

«ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ОРГАН МИНИСТЕРСТВА ОБОРОНЫ СОЮЗА ССР»

Ещё ниже, мелким шрифтом: «29 октября 1969 г., воскресенье». Правее: «Цена 2 коп.». И ещё ниже – кусок чёрно-белого фото. Видны два атакующих танка и цепь пехоты, идущей за ними.

Значит, сегодня 29 октября 1969 года, и я нахожусь в Союзе ССР или в Союзе Советских Социалистических Республик – великой и даже величайшей стране на планете Земля. Третьей планете Солнечной системы.

Дверца в память Серёжи Ермолова, советского пионера, ученика школы номер тридцать один города Кушки – самой южной точки Советского Союза, слегка приоткрылась.

Итак, сегодня двадцать девятое октября тысяча девятьсот шестьдесят девятого года…

Точно?

Хм, скорее всего, нет. Газета сильно пожелтела, что говорит о том, что она никак не сегодняшняя. Возможно, прошлогодняя или даже старше. Откуда я знаю? Бумага – она и на Гараде бумага, тоже желтеет от солнца. Да и Серёже Ермолову это известно, не маленький.

– Серёжа! – через две закрытые двери до меня долетел женский крик. – Серёженька!!

Ага, мама проснулась. Увидела, что меня нет и теперь сходит с ума от беспокойства. Женщины. Везде одинаковые. Что ж, пора выходить.

Вымыть руки после туалета я смог, а вот вытереть было нечем. Посему обтёр о трусы и повязку на груди. Мельком глянул в зеркало, подмигнул своему отражению и вышел.

– Серёженька! – мама кинулась ко мне по коридору, добежала, хотела обнять порывисто, но вовремя затормозила. – Ты встал? Сам? Ты с ума сошёл?! Как ты себя чувствуешь? А ну-ка быстро в постель!

Всё это она выпалила практически без пауз, глядя на меня встревоженными серо-зелёными глазами – того же цвета, что и у меня.

– Встал. Сам. Не сошёл. Прекрасно. В постель не пойду – надоело, – я улыбнулся, шагнул к маме, обнял её.

Она громко всхлипнула и обняла меня в ответ. Мы оказались почти одного роста, я даже чуть выше.

Я погладил маму по волосам:

– Не плачь, мам, всё хорошо, правда, ничего не болит, только все бока отлежал. Лучше пошли в палату, поможешь все эти повязки снять. Чешется под ними – сил никаких нет терпеть. Только это… скажи, пожалуйста, какое сегодня число?

– Семнадцатое февраля, среда. Ты пять суток спал беспробудно, мы уже не знали, что думать…

В коридоре послышались уверенные шаги, из-за поворота появилась внушительная фигура начальника госпиталя.

Увидев меня и маму, он резко остановился, закрыл глаза и потряс головой.

– Это не галлюцинация, товарищ подполковник, – сообщил я. – Всё зажило, правду говорю. Прикажите снять повязки, а то я их сам сдеру. Чешется же страшно!

– Я тебе сдеру! Ну-ка быстро в палату на осмотр. Надежда Викторовна, подождите здесь, пожалуйста. Вон, присядьте на стул. Мы недолго.

Однако получилось долго. Где-то около часа, включая рентген. Всё это время мама (теперь я знал, как её зовут – Надежда Викторовна) терпеливо ждала в коридоре, – авторитет начальника госпиталя и его властная манера общения, судя по всему, не оставляли шансов на противодействие. Да и зачем? Врачам нужно верить. За исключением тех случаев, когда верить не надо.

К чести товарища подполковника, он принял моё, по его же словам «чудесное исцеление», как профессионал. То есть быстро и без обиняков. С другой стороны, куда ему было деваться, когда даже рентгеновские снимки показали, что пациент практически здоров, а тщательный осмотр это подтвердил?

– Если бы мне ещё неделю назад сказали, что тринадцатилетний мальчишка с твоими травмами встанет с постели через пять дней, я бы рассмеялся такому человеку в глаза. Пятьдесят – ещё куда ни шло. И то… – он неопределённо пошевелил пальцами. – Жалобы есть? Хоть малейшие?

Повязки и гипс с меня сняли, как только рентген показал, что всё в норме. Рана на бедре тоже затянулась до такой степени, что товарищ подполковник, недоверчиво качая головой, снял швы.

– Нету, – сообщил я, с наслаждением почёсывая левое запястье. – Хотя нет, вру, имеется одна.

– Какая? – взгляд Ильдара Хамзатовича обострился.

– Есть хочу. Сейчас бы борща да пюрешки с котлетами. А сверху компотом запить. Эх… – я сглотнул слюну.

Есть и правда хотелось. Сплошная физиология, подумал я. В туалет, почесаться, борща с котлетками. А узнать, какой сейчас год, например, или как зовут моего здешнего папу, если он есть, и кто он, ты не хочешь? Хочу. Но спрашивать не буду. Сумасшедшим, возможно, не сочтут, но на долгое медобследование куда-нибудь могут запросто отправить. В Мары или даже в Ташкент.

Так, уже какие-то другие города вспоминаю, хорошо. А ну-ка, столица нашей Родины? Москва. Ещё есть Ленинград. Но это бывшая столица, при царе была и какое-то время после революции. Великой Октябрьской социалистической. И Киев – древняя столица Руси. Я и мои родители – русские люди, но сейчас мы живём в Туркмении. Точнее, в Туркменской Советской Социалистической Республике, одной из пятнадцати республик, входящих в СССР наряду с главной – Российской Советской Федеративной Социалистической Республикой. Сокращённо – РСФСР. Возвращается память. Жаль, пока не моя. Или не жаль. Кто знает, что там в моей памяти сидит. Может быть, та неведомая сила, которая перенесла моё сознание в тело этого мальчишки, который, насколько я понимаю, вообще живёт на другой планете, посчитала необходимым придержать мои воспоминания. Хотя, если сосредоточиться…

Я сосредоточился. Перед внутренним взором забрезжили какие-то обрывки. Горная трасса. Опущенный верх машины. Руки на руле. Скорость и ветер, треплющий волосы. Резкий поворот и сразу передо мной двое – мальчик и девочка. Ему лет двенадцать-тринадцать. Ей – пять-шесть. Выскочили на дорогу, замерли в ужасе, глядя на вылетевшую из-за поворота четырёхколёсную смерть. Руки сцепили крепко, словно это может помочь. Создатель, откуда они взялись… Тормозить поздно – не успею. Объехать тоже – слева скала уходит вертикально вверх, места не хватит. Говорили умные люди – ставь антиграв, опасно ездить без него. Не послушал, идиот, полной аутентичности захотел. Теперь плати.

Резко выворачиваю руль вправо, пытаясь объехать детей по обочине и надеясь, что низкий центр тяжести машины не даст ей перевернуться. Объехать удаётся. Но машину заносит, она ударяется кормой об ограждение и… Пластмонолитовая панель, которая должна выдерживать подобные удары, не выдерживает. Её срывает, и машина, валится вниз по каменистому склону. Последнее, что я вижу – кренящееся в лобовом стекле небо и блеснувший под солнечными лучами краешек моря на горизонте. Затем страшный удар, короткая, словно вспышка, боль и темнота. Это что же получается? Здесь, как говорят, я спасал котика, а там, дома (где бы ни был этот дом) – детей. С практически одинаковым результатом. Других спас, а сам…того. Но в результате тоже спасся. Только каким-то совершено невероятным образом, который ещё предстоит как следует осознать. Но горная трасса, дети, машина… Как-то всё слишком похоже на Землю. Кроме слова антиграв. Антиграв – это гравигенератор. Устройство, уменьшающее воздействие гравитации на тот или иной объект. Для инженера-пилота Кемрара Гели привычное и хорошо знакомое (даже схема мелькнула смутно в памяти). А вот для мальчика Серёжи фантастическое.

Что ещё? Что-то было. Не просто слово, что-то зримое и, опять же, фантастическое для земного мальчика Серёжи и вполне обычное для Кемрара Гели – инженера-пилота экспериментального…

Вот оно!

Конечно же!

Море на горизонте, сверкающее под солнцем. Только солнце не одно – их два. Первое, летнее, жаркое – высоко, чуть ли не в зените. И второе, медленно встающее над морем, вслед за первым, – маленькое, голубоватое, слепящее…

Система двойной звезды. Точно не Земля.

Кстати, о мальчике Серёже. Где он? То бишь, где его сознание? Здесь, в этом теле, только память и то кусками, а самого его нет. По крайней мере никто не требует освободить его голову, не бьётся в истерике и не трясётся от страха. Как уже было замечено, никакого раздвоения личности.

Так где же он, если я здесь?

На секунду я представил, как земной мальчик Серёжа открывает глаза и обнаруживает себя на другой планете в теле взрослого мужчины – инженера-пилота экспериментального звездолёта «Горное эхо» по имени Кемрар Гели. Н-да. Пожалуй, такого детская психика может и не выдержать. А может и выдержать – детская психика штука гибкая… Но всё равно – ужас.

«А твоя ситуация – не ужас?» – спросил я себя и тут же сам себе ответил: «Ты взрослый. А он ребёнок. Ему в тысячу раз хуже».

Конечно, если мы действительно поменялись сознаниями. Но может быть и совсем другой вариант. А именно: спасатели нашли на дне пропасти изуродованную машину и в ней мёртвое – мертвее не бывает – тело тридцатидвухлетнего инженера-пилота Кемрара Гели. Необратимая смерть мозга. Оживление невозможно. Медицина бессильна. Всё кончено.

– Серёжа, алё! Эй!

Голос Ильдара Хамзатовича возвращает меня в реальность. В эту реальность.

– Простите, задумался, – я улыбнулся.

– Задумался… Голова не болит, мыслитель?

– Вы уже спрашивали. Не болит.

– Кстати, о голове. Точнее, о твоих глазах. Ты же, вроде, очки носил?

– Э… ну да, носил, – не стал отрицать, хоть и не помнил этого.

– Близорукость, так?

Я молча кивнул головой.

– Сколько диоптрий было?

Вот же пристал…

«Минус пять на правом глазу и минус четыре с половиной на левом», всплыло в памяти.

– Минус пять на правом и четыре с половиной на левом.

– А сейчас?

– Что – сейчас?

– Очки же разбились? Мне тебя без очков доставили. Как ты видишь без них? Не похоже, что ты близорук, глаза не щуришь.

– И правда, – я сделал вид, что страшно удивлён. – Только сейчас понял, спасибо вам. Всё вижу! Отчётливо, как будто в очках! Надо же… – я покрутил головой, похлопал глазами. – Вижу!

Проверка зрения показала, что близорукость тоже прошла, словно её и не было. Более того, зрение стало таким, к какому я привык в прежнем теле – исключительно острым.

– Зрение – двести процентов, – сообщил врач-офтальмолог, которого звали Вячеслав Олегович. – Если не все триста. Большая редкость в наше время, между прочим. Встречается у кочевых народов, диких племён, горцев… Людей, далёких от цивилизации, в общем.

– Очередные чудеса, – пробурчал Алиев, когда я, не напрягаясь, назвал буквы в последней строчке проверочной таблицы. Сначала глядя правым глазом, затем – левым. – Может такое быть? Хотя бы теоретически?

– Теоретически… – Вячеслав Олегович покачал головой. – Я сам проверял зрение у этого молодого человека пару месяцев назад. Помнишь? – он посмотрел на меня.

Я не помнил, но утвердительно кивнул головой.

– Близорукость. Причём прогрессирующая. Хоть и медленно, но всё же. А тут… Нет, наверное, история медицины знает подобные случаи, но мне они не известны.

– Не мальчик, а какой-то сплошной феномен, – сказал начальник госпиталя. – Пять суток назад был на волосок от смерти и – на тебе. Полностью здоров. Ещё и близорукость исчезла. Такое впечатление, что организм нашёл и пустил в ход какие-то внутренние скрытые резервы. Причём такие, о которых мы можем только мечтать. Про механизм запуска этих резервов я и вовсе молчу – тайна за семью печатями.

– Ну… случаи спонтанного излечения от тяжелейших болезней известны, – осторожно сказал Вячеслав Олегович. – А наш мозг – это действительно тайна за семью печатями, и на что он способен, особенно в критических ситуациях…

– Ну да, ну да. Слепые прозревают, безногие ходят, мёртвые воскресают.

– Как хотите, – поднял руки офтальмолог. – Вы начальник – вам видней.

– Удобная позиция!

– А главное – безопасная.

– На опыты не пойду, – прервал я пикировку эскулапов. – Сразу предупреждаю. И вообще, хватит издеваться над ребёнком. Мой растущий и здоровый организм требует еды. Немедленно!

– Вячеслав Олегович, – обратился к офтальмологу хирург, – у тебя нет случаем какого-нибудь вкусного бутерброда? Я, конечно, могу его в нашу столовую отвести, но…

В дверь решительно стукнули, после чего она распахнулась, и на пороге кабинета возник среднего роста подтянутый офицер в полевой форме и погонами подполковника на плечах.

– Серёжка, – сказал офицер севшим голосом. – Сынок… Живой!

Госпиталь мы покинули ровно через десять минут. Отец – а это был он – примчался на машине – служебном «газике» [1], положенном ему по занимаемой должности командира полка. Я узнал об этом из разговора между ним и Алиевым. Заодно услышал папино имя-отчество.

Пётр Алексеевич, так его звали.

Пётр Алексеевич Ермолов, подполковник, танкист.

Оказывается, пока меня обследовали, мама позвонила отцу на службу с телефона дежурной медсестры и сообщила, что сын встал на ноги. Отец тут же бросил всё и примчался.

Начальник госпиталя подполковник Алиев Ильдар Хамзатович отпустил меня домой под расписку родителей.

– Всё равно нарушаю, – сказал он. – Если моё начальство узнает… Впрочем, случай особый. На это и рассчитываю. Ну и на вашу порядочность, конечно. И режим! – он поднял вверх палец. – Никаких физических и умственных нагрузок.

– А как же школа? – спросил я.

– Освобождаю тебя от школы личной властью, – толстые губы подполковника изобразили улыбку. – На неделю. А там посмотрим. И чтобы завтра… хотя нет, завтра рано. Послезавтра, девятнадцатого февраля, в пятницу, был здесь, как штык. В девять утра.

– Зачем? Я хорошо себя…

– Чувствовать ты себя можешь, как угодно хорошо, – отрезал Алиев. – Главное, чтобы и я себя хорошо чувствовал. А для этого мне нужно точно знать, что с тобой всё в порядке. Осознал?

– Осознал, – кивнул я.

Улица, на которой мы жили, называлась Карла Маркса. Но это, как и многое другое, я узнал позже. А сейчас водитель – солдат-срочник с нашивками младшего сержанта, как мне показалось, буквально за две минуты доставил нас к дому. Отец тут же уехал, поцеловав маму и меня и сославшись на срочные дела по службе.

– Ну, пошли, – сказала мама. – Накормлю тебя и тоже на работу побегу. И так два дня за свой счёт брала, дел, небось, без меня накопилось выше крыши.

«Командирские» часы на моей левой руке (подарок отца на последний тринадцатый день рождения, как я помнил, не разбились, ура), показывали десять часов пятнадцать минут. Утро, понятно, весь день впереди. Интересно, где работает моя мама? Здешняя мама. И единственная, кстати, потому что свою настоящую маму, маму Кемрара Гели, я не помню. Как и папу. Они погибли при взрыве исследовательской лаборатории на спутнике Гарада – Сшиве, когда мне было два годика. Меня воспитывали родное государство и бабушки с дедушками, спасибо им.

Значит, планета Гарад, а её спутник – Сшива. В системе двойной звезды. Крайто – та, что ближе и Гройто – та, что дальше и меньше размером. А здесь – Земля и Луна, которые вращаются вокруг одной звезды по имени Солнце.

Задумавшись, я машинально проследовал за мамой в подъезд двухэтажного, выкрашенного в светло-песочный цвет, дома.

Три ступеньки, площадка, на которую выходят две двери. Мама открывает ту, что справа.

Вхожу за ней, быстро осматриваюсь. Ничего не узнаю, но при этом нужно делать вид, что мне всё здесь знакомо. Наверное, в каких-то крайних случаях, когда нет другого выхода, можно сослаться на частичную амнезию после серьёзной черепно-мозговой травмы, но точно не сейчас.

Справа – встроенная печь. Я узнаю её по чугунной дверце топки, поддувалу и задвижке наверху. Заодно вспоминаю, что топить её зимой – моя обязанность. И не только её. Вторая печь, которая отапливает ещё две комнаты, – слева, за стенкой. Ещё бы вспомнить, где брать топливо… Ага, вот и ведро с кусками блестящего на изломе чёрного угля. Антрацит, появляется слово. Здесь же, на тонком металлическом листе, прибитом к деревянному полу (чтобы выпавшие из печи угольки не устроили пожар), – ещё одно пустое жестяное ведро с железным совком, кочерга, два полена, и растопка из тонких щепочек.

Печное отопление, надо же. Заря цивилизации. Есть электричество, почему они топят дровами и углём?

[1] автомобиль ГАЗ-69

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Квартира. Самая южная точка. Крест. Пацаны.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Квартира. Самая южная точка. Крест. Пацаны.

Слева, напротив печи, – вешалка для одежды. Мама снимает пальто и короткие – до середины голени – сапоги, переобувается в тапочки.

Я повторяю её действия. Стягиваю тёмно-серую, почти чёрную, плотную куртку из какого-то гладкого и скользкого, не слишком приятного на ощупь материала – судя по всему, непромокаемому. Вешаю на крючок рядом. Теперь ботинки. Хорошо, что шнурки имелись и у той обуви, которую я носил в прежней жизни, а принцип их завязывания-развязывания одинаков. Прежняя жизнь… Чем больше я сопоставляю доступные мне воспоминания с реальностью, в которой нахожусь, тем больше поражаюсь совпадениям. Главное из которых заключается в том, что все мы – люди. Или силгурды, если перевести на мой родной язык. Во всяком случае, я не замечаю принципиальных различий. У меня, Кемрара Гели, жителя планеты Гарад, находящейся в системе двойной звезды Крайто-Гройто, были две руки, две ноги, по пять пальцев на каждой конечности, одно сердце (слева) и печень (справа), два лёгких, два глаза, один рот и нос, два уха.

Всё точно так же, как у мальчика Серёжи Ермолова, в теле которого я оказался. Жителя планеты Земля, третьей планеты в системе единственной звезды по имени Солнце. Со спутником Луна. Уверен, что мама, как и другие земные женщины, ничем не отличается от женщин Гарада. То есть, я, конечно, займусь более тщательными поисками разницы в анатомии и физиологии, но пока мне кажется, что мы идентичны. Что наводит на определённые размышления.

– Это папины тапочки, – говорит мама. – Ты же знаешь, он не любит, когда их надевает кто-то другой. Даже ты.

– Извини, – я смотрю вниз, выискивая свои. Ага, наверное, вот эти, с коричневым верхом, поменьше размером. Сую в них ноги. Да, удобно, мои.

Дверь справа закрыта. Дверь слева открыта, мельком заглядываю. Вижу печную топку слева в углу, справа – диван, напротив, у окна, – книжный шкаф, разбросанные по ковру на полу игрушки – несколько кубиков и куклу.

Кукла? У меня есть сестра? Выясним.

Из комнаты с диваном и куклой ещё одна, крашеная белой краской, дверь ведёт в мою комнату. Помню, что моя, но не помню, что в ней. Потом посмотрю. Дальше по коридору, справа, небольшой журнальный столик. На нём – эбонитовый чёрный телефонный аппарат с ручкой сбоку. Я помню, что для того, чтобы позвонить отцу, нужно покрутить ручку, снять трубку и сказать кодовое слово «вымысел». Тогда неведомый телефонист на другом конце провода щёлкнет рычажками и соединит нас. На столе в кабинете командира танкового полка зазвонит такой же телефон, и папа снимет трубку. А больше никуда по этому телефону позвонить нельзя. Или можно, но я не знаю, куда и как.

Телефон, однако, занимает моё внимание не больше двух секунд – ровно столько, чтобы вспомнить слово «вымысел» и всё остальное. Гораздо интереснее номер газеты «Советская культура», лежащий рядом. №19 ( 4299) за воскресенье 14 февраля 1971 года. Цена 3 коп. А сегодня, как мне уже известно, семнадцатое февраля, среда. Значит, это свежий номер еженедельной газеты, быстро соображаю я, и на дворе у нас одна тысяча девятьсот семьдесят первый год.

«ПОСТАНОВЛЕНИЕ ЦК КПСС, – схватываю верхние строчки, набранные крупно курсивом на первой полосе. И ниже прямым жирным шрифтом. – О ПРОЕКТЕ ДИРЕКТИВ XXIV СЪЕЗДА КПСС ПО ПЯТИЛЕТНЕМУ ПЛАНУ РАЗВИТИЯ НАРОДНОГО ХОЗЯЙСТВА СССР НА 1971-1975 ГОДЫ». Дальше три пункта обычным шрифтом пропускаю, останавливаюсь только на подписи жирным курсивом: «Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. Брежнев».

ЦК КПСС – это Центральный Комитет Коммунистической Партии Советского Союза, легко расшифровываю аббревиатуру, – главной организации в стране. А Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев – главный человек в стране. Выше него только бог, которого, как известно, нет. Делаю зарубку в памяти, чтобы потом внимательно почитать номер газеты, иду дальше.

Коридор упирается в дверь и поворачивает направо – в кухню. Уже слышно, как там хлопочет мама. Тут четыре двери. Одна – на кухню – открыта, остальные закрыты.

– Мой руки! – доносится из кухни голос мамы. – И садись за стол, уже скоро.

Быстро, бесшумно и поочерёдно открываю три закрытые двери. За одной комната. Почему-то неотапливаемая – оттуда тянет холодом. Вижу зеленоватый ковёр на дощатом полу (весь пол в квартире дощатый, как и в госпитале и крашен той же коричневой краской); круглый деревянный стол; три низких кресла (тёмно-красное, жёлтое и синее), низкий журнальный столик, какой-то ящик на четырёх чёрных ножках с чёрной передней панелью в верхней части и светлой в нижней. На верхней панели, которая кажется стеклянной, – две белые ручки-верньера по бокам и клавиши внизу того же цвета.

«Ригонда» – прочёл я надпись белым курсивом.

Что-то знакомое…А, радиола, радиоприёмник и проигрыватель пластинок одновременно. Эдакий примитивный комбайн. Можно слушать радио и музыку.

Вторая дверь – в ванную. Здесь расположена сама ванна, умывальник с краном и металлический цилиндр чуть ли не до потолка и с дверцей топки и поддувала внизу. Титан. Его тоже нужно топить, чтобы получить горячую воду. Ох, примитив… Ладно, освоимся. За соседней дверью – туалет с таким же, как в госпитале, унитазом и бачком высоко над ним. А также узким окном, замазанным белой краской так, чтобы только пропускать дневной свет. Сюда мне не надо.

Возвращаюсь в ванную комнату, мою руки холодной водой с мылом, вытираю их полотенцем, которое висит тут же на крючке и иду на кухню.

Надо же, как мечтал. На столе – тарелка с горкой пюре и тремя котлетами, куски сероватого хлеба на отдельной тарелке и компот из сушёных яблок в гранёном стакане. Ещё, кроме стола, покрытого клеёнкой в красно-синюю клетку, на кухне имеются четыре лёгкие белые табуретки; холодильник белого цвета с закруглёнными верхними углами и надписью «Юрюзань»; сервант с посудой; раковина; сушка для посуды; белая газовая плита (любят, однако, здесь белый цвет, ещё зелёный и коричневый); большой красный баллон с газом сбоку от неё, у стены, и, наконец, деревянная, со стеклянным верхом, дверь на веранду.

– Ешь, – мама села напротив меня и некоторое время смотрела, как я, чуть ли не с урчанием, расправляюсь с котлетами, пюре и хлебом.

– Горюшко моё, – вздохнула, подпёрла щёку ладонью. – Как же ты нас всех испугал… Ленка ревела всю ночь, спрашивала: «А братик правда не умрёт? Правда не умрёт?». Она всхлипнула, полезла в кармашек платья, вытерла слёзы платком.

– Ну ма-ам, – протянул я. – Перестань. Всё же хорошо, я жив и здоров.

Ага, значит, сестрёнка и впрямь есть, и зовут её Ленка, Елена.

– Ладно, – мама спрятала платок. – Потом расскажешь всё.

– Да что рассказывать…

– Всё, – твёрдым голосом, в котором не осталось ни следа слёз произнесла мама. – Где и с кем стоял, откуда этот котёнок взялся, и зачем ты кинулся его спасать, если видел, что афганец гнал этот свой грузовик дурацкий, разрисованный, как цирковой балаган, глаза б мои их не видели…

– Потому и кинулся, что он гнал. Раздавил бы котёнка. Не рассчитал, конечно, это да, прости. А стоял – сама знаешь, с кем, после школы провожал.

– С Иркой Шуваловой, – утвердительно сказала мама. – Что ты в ней нашёл, не понимаю.

– Да я и сам не понимаю, мам, – ответил я совершенно искренне.

Действительно, как понять, если я не помню, как выглядит эта самая Ирка Шувалова. Как и все остальные мои одноклассники. Одна надежда – узнаю, когда увижу. Ну а не узнаю, – буду заново знакомиться и ссылаться на провалы в памяти. Авось, не замучают медициной. Здесь же фронтир, а значит, как и на любом фронитре, – ставка при болезнях и травмах должна быть больше на здоровые силы организма, поскольку не до жиру. Что правильно. Ибо организм человеческий имеет такие резервы, о которых здешняя медицина не догадывается. Хотя и подозревает об их наличии.

После того, как мама, по её же словам «убежала» на работу, я предпринял более тщательное исследование квартиры, в которой мне теперь предстояло жить.

В квартире оказалось четыре комнаты. Та, не отапливаемая, с тремя креслами и радиолой, служила гостиной. Дверь справа при входе вела в родительскую спальню, где между шкафом и стенкой я обнаружил оружие – пятизарядную малокалиберную винтовку Тульского оружейного завода. Магазин винтовки был пуст, но две коробки с патронами (по пятьдесят штук в каждой, одна початая) нашлись на кухонном серванте, рядом с начатым блоком отцовских сигарет (бело-голубая пачка, изображение реактивного пассажирского самолёта и надпись «TU-134»).

Проходная комната напротив, как я уже понял, была комнатой сестры.

Моя комната, которая шла за ней, сразу мне понравилась.

Длинная и узкая, с одним окном, забранным снаружи решёткой и выходящим на улицу, название которой я уже знал – Карла Маркса. За окном был тротуар, отделённый от проезжей части забетонированной узкой канавой («арык», вспомнил я очередное слово) и пологим травяным склоном. Виднелось несколько голых по зимнему времени деревьев и желтоватая стена длинного забора на другой стороне улицы.

В комнате, у окна, так, чтобы дневной свет от него падал слева, стоял секретер и стул со спинкой. Напротив у другой стены, – односпальная заправленная металлическая кровать с пружинной сеткой и матрасом поверх неё. Далее – кресло зелёного цвета, точно такое же, как стоящие в гостиной, и узкий одёжный шкаф. Над кроватью – узорчатый настенный ковёр. Слева от ковра, прямо на побелённой штукатурке, красочно изображено дерево с листьями и пятнистой корой. Берёза, вспомнил я название.

Что ж, спать я не хочу – выспался за пять суток, есть тоже не хочу, чувствую себя нормально и даже хорошо.

Новая информация и впечатления, поступающие в мозг сплошным потоком, не только усваиваются, как должно – быстро и чётко, но и, словно расшевеливают, будят, заставляют работать слой за слоем уже имеющиеся залежи.

Те, что относятся к мальчику Серёже Ермолову, – быстрее; те, которые принадлежат Кемрару Гели, – медленнее.

Хотелось бы наоборот, но здесь я пока ничего изменить не могу, будем довольствоваться тем, что есть.

Пойду-ка я на улицу, пожалуй, на разведку. Квартиру в первом приближении изучил, теперь пора и город посмотреть.

Как мне уже известно, я нахожусь в Кушке – самой южной точке СССР, на фронтире.

Практически вплотную к городу проходит граница с Афганистаном, а севернее начинаются пески пустыни Каракумы. Я видел их, когда ехал с мамой и сестрой на поезде.

Почему-то мне кажется, что это было не очень давно. Возможно, несколько месяцев назад.

То есть, в Кушку моя семья перебралась недавно? А где жили до этого? Смутно припоминаются белые облака, плывущие над вершинами сосен, неширокая тихая речка, лес… Потом узнаю, память подскажет.

Да, это не моя память, а мальчика Сергея Ермолов. С другой стороны, уже моя. Потому что его воспоминания – это теперь и мои воспоминания. И деваться мне некуда – нужно привыкать, что Сергей Ермолов – это я. Привыкать крепко-накрепко. Так, наверное, привыкали к чужой личине советские разведчики в Великую Отечественную войну (фильм «Щит и меч», подсказала мне память Сергея Ермолова, хорошо бы пересмотреть при случае уже глазами Кемрара Гели).

Я здесь чужак. Чужак из ниоткуда, если разобраться. То есть, я-то сам знаю, откуда. Другие – нет. И знать им не надо. Может быть до поры до времени, а может быть, и никогда.

Хотя нет, последний вариант меня не устраивает. Пусть будет всё-таки до поры до времени.

Я оделся, обулся, подумал, не надеть ли шапку, но обнаружил только меховую заячью с длинными ушами. Явно не по погоде, на улице хоть и пасмурно, но довольно тепло. После короткого размышления решил идти без шапки.

Ключи мама оставила на журнальном столике, на газете, возле телефона.

Я взял ключи, подумал, разулся и отнёс газету в свою комнату. На всякий случай. А то ещё порежут на туалетную бумагу (что-то мне подсказывало, что номера газет с подобным содержанием не пользуются бешеной популярностью).

Снова обулся, вышел из квартиры, запер дверь и отправился на разведку.

Как будто специально для меня тучи слегка разошлись, поднялись выше, между ними показалось синее небо. Солнечные лучи ударили в прорехи, рассыпались по земле, домам, деревьям и дальним сопкам, окрашенным в серую зимнюю, давно выцветшую охру. Стало веселее. Я вдохнул сыроватый чистый воздух и повернул от подъезда налево.

Обогнул дом, вышел на тротуар улицы Карла Маркса. Передо мной лежало три пути: налево, направо и почти прямо. Почти, потому что проезжая часть улицы поворачивала не сразу передо мной, а чуть правее – там, где начиналась аллея с памятником какому-то лысому мужику в пиджаке на высоком, обложенным белой плиткой постаменте, деревьями, высаженными в два ряда, и бюстами военных на постаментах пониже.

Аллея Героев – ухватил я клочки чужой-моей памяти. А памятник Ленину – основателю Советского государства. Владимиру Ильичу.

Туда пока не пойду, надо посмотреть на город с верхней точки.

Ближние сопки начинались сразу за улицей Карла Маркса (кажется, этот человек имеет какое-то отношение к Коммунистической Партии Советского Союза, но точно вспомнить не могу).

Туда я и пошёл. Как оказалось, – правильно. Город кончился почти сразу, а дорога, покрытая растрескавшимся асфальтом, потянулась в гору. Вскоре она закончилась и перешла в бетонную лестницу. Поднявшись по ней, я повернул налево, преодолел ещё одну лестницу и оказался перед входом в бассейн с вышкой для прыжков в воду.

По зимнему времени бассейн был сиротливо пуст.

Я уже находился над городом, но обзор отсюда меня не устраивал, и я отправился дальше. Обошёл бассейн справа за металлической оградой и ступил на хорошо утоптанную тропинку, поднимавшуюся вдоль склона сопки.

Тропинка вывела меня к довольно обширной площадке на вершине.

Посреди площадки высился каменный Крест. Именно так, с большой буквы.

Был он светло-рыжего цвета, семи-восьми метров высотой и опирался на мощное бетонное основание с закруглёнными краями, которое возвышалось над землёй ещё на два метра с лишним. Если не на все три.

Я обошёл необычное сооружение по кругу, с интересом разглядывая. Да, метров десять, если с основанием брать, не меньше.

С тыльной стороны – металлическая дверь. А с парадной – той, что обращена к городу, – прибит двуручный чёрный меч. Метра четыре длиной. Ну, может, чуть меньше.

С задней стороны Креста имелись ступеньки, по которым можно было подняться на бетонное основание.

Так я и сделал.

Вот отсюда вид был, что надо.

Я постоял, разглядывая долину и город внизу. Теперь было заметно, насколько он мал.

Три улицы вдоль и несколько поперёк. Если пешком, – минут двадцать, чтобы пройти с юга на север или наоборот. Много – двадцать пять. С запада на восток и того меньше. Чуть правее, сразу за центральной улицей, виднелся стадион, за ним – одноэтажное здание вокзала с зелёным куполом и нитка железной дороги с водонапорной башней. Ещё дальше поблёскивала речная вода.

Речка Кушка, вспомнил я. И город Кушка, и речка с тем же названием.

Сразу за речкой вырастали сопки. На одной из них были хорошо заметны остатки земляных укреплений. А что, удобное место. Оборудуй пару орудийных позиций на вершине и держи под прицелом весь город и подходы к нему. Похоже кто-то когда-то так и поступил.

По правую руку, на соседней сопке, высилась металлическая серебристая фигура солдата в каске, плащ-палатке и с автоматом на груди. К памятнику вела длинная – уступами – лестница.

По левую руку, на горизонте, где тучи окончательно разошлись, таяли в небе далёкие горы со снежными вершинами. Там был Афганистан.

Больше на Кресте делать было нечего.

Я постоял ещё немного, стараясь хорошенько запомнить то, что вижу. Затем спустился вниз и отправился исследовать город ногами.

Первым делом они вынесли меня на стадион, ограниченный с восточной стороны невысокими, в несколько рядов, трибунами, а с западной – сплошным забором. Для чего он существовал, – непонятно, поскольку ни калиток, ни ворот в заборе не наблюдалось – только проёмы. Один – широкий – вёл на привокзальную площадь, другой, полускрытый кустами, виднелся с южной стороны рядом с каким-то то ли недостроенным, то ли заброшенным одноэтажным серым зданием, третий был с севера. Внизу, на футбольном поле, ближе ко мне, кучковалось несколько мальчишек.

Примерно моего возраста.

И кажется, что-то они не поделили.

– Череп, харэ залупаться!

– Врежь ему, Билли, не ссы!

– Кончайте, пацаны!

– Да пошёл ты…!

Отсюда, с верхнего ряда трибун, я хорошо видел, как один, на полголовы выше других и шире в плечах, с тонкими, словно прилипшими к черепу белёсыми волосами и длинным лошадиным лицом, толкал в грудь другого – маленького и щуплого, с круглой русоволосой головой. Щуплый был явно слабее, а посему пятился, нелепо закрываясь руками.

Череп и Билли, догадался я. Большой и сильный на маленького и слабого. Так не пойдёт. Остальные тоже догадывались о неправильности происходящего, однако вмешиваться не спешили. Видимо, Черепа побаивались.

По ступенькам я сбежал к первому ряду, спрыгнул на беговую дорожку, ступил на неровное кочковатое футбольное поле, поросшее жухлой прошлогодней травой.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. Новые старые знакомства. Варан. Директор школы. Вспомнить всё.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. Новые старые знакомства. Варан. Директор школы. Вспомнить всё.

Меня заметили.

– О! – воскликнул кто-то. – Вон Гуня идёт.

– Где?!

Головы пацанов повернулись ко мне.

– Привет, Гуня!

– Гля, живой-здоровый.

– А нам сказали, тебя сильно поломало.

Ясно, Гуня – это я, меня знают. Даже кличка есть. В детстве, в интернате, у меня тоже была кличка. Боец. Хорошая кличка, точная. Не потому, что я любил драться (таких мало, а с теми, кто проявлял излишнюю агрессию, работали психологи и чаще всего успешно), а потому, что никогда не отступал.

Интернат, да…

В памяти мелькнули белые купола у моря, тенистые аллеи, стадион, чем-то похожий на этот, но только гораздо лучше, обширное поле для полётов с антигравом, галечный пляж, трёхэтажное разноцветное здание школы с просторными, залитыми солнцем и свежим, пахнущим цветами и морем, воздухом классами. Внимательные и красивые лица наших воспитателей – людей, сознательно выбравших труднейшую и самую уважаемую профессию на Гараде.

Мелькнули и пропали.

Они вернутся, обязательно. Но не сейчас.

Маленький Билли, тоже повернулся, чтобы посмотреть на меня. Этим немедленно воспользовался Череп и смазал его пальцами по лицу. Не больно, но обидно.

– Салют, пацаны, – сказал я, отодвинул Билли в сторону и встал перед Черепом. Теперь было хорошо заметно, что он действительно выше ростом и шире в плечах. Скорее всего, старше.

– Проблемы, Череп? – осведомился я небрежно. – Могу помочь в решении.

– Чё? – маленькие водянистые глаза Черепа уставились на меня. Я в них заглянул и признаков развитого интеллекта не обнаружил.

На секунду мне стало его жалко. Но лишь на секунду. В конце концов, каждый сам выбирает свою судьбу. Хоть на Гараде, хоть на Земле.

– Хрен через плечо. Отвянь от Билли.

– Чё? – тупо повторил Череп. – Ты за него пишешься, что ли, я не понял.

– У тебя с пониманием, гляжу, совсем плохо. Я сказал отвянь, -значит, отвянь.

В предчувствии интересного зрелища, нас окружили.

– Гуня, – произнёс сзади Билли. – Не надо, ну его.

– Надо, Билли, – сказал я. – Спокойно, я быстро. Ну что, Череп. Или давай, вали отсюда, или иди сюда. Я встречу.

– Да я тебя… – Череп протянул руку, чтобы ухватить меня за грудки.

Я поймал его запястье снизу, шагнул навстречу, перенёс свой правый локоть, через его, заломил ему кисть и одновременно подставил ногу, толкнув для верности плечом.

Череп потерял равновесие и грохнулся на спину.

– Ни хрена себе, – восхитился кто-то из пацанов. – Ты где так научился, Серый, у погранцов, что ли?

Я не ответил. Врать не хотелось, а правду говорить – и подавно. Что я им скажу? Что на самом деле я не их товарищ Сергей Ермолов, он же Серый, он же Гуня, а тридцатидвухлетний житель планеты Гарад Кемрар Гели, с детства отменно владеющий приёмами боевого комбо (плотно занимался в интернате, как и многие другие мальчишки и потом не забывал, даже в планетарных Играх участвовал. Чемпионом не стал, но всё же).

Только сейчас, в прямом столкновении с Черепом, я понял, что мог бы войти в орни – особое состояние организма, при котором в несколько раз обостряются все чувства, ускоряется реакция и сила мышц. В состоянии орни видна аура живого существа и биотоки, циркулирующие в его теле. Да, это тело пока откровенно слабовато для полноценного орни, но – смог бы.

Ничего, телом займёмся. Главное – оно молодое, пластичное и вылепить из него можно всё, что хочешь.

Череп попытался встать.

Я толкнул его ногой в грудь, снова укладывая на жухлую траву.

– Скажи, «Серый, я больше никогда не буду обижать Билли».

– Да ты…

– В следующий раз горло вырву, – пообещал я.

Мы снова встретились глазами.

– Серый, я больше не буду обижать Билли, – пробормотал он.

– Никогда.

– Никогда, – повторил он.

– Вот теперь хорошо. Можешь встать.

Череп поднялся и, ни на кого не глядя, ушёл со стадиона через южный проём.

– Смотри, Гуня, – предупредил невысокий квадратный пацан с тёмным лицом, словно изрытым крупными оспинами (пендинка, вспомнил я, комар заразный укусил, потом язва и шрам на всю жизнь, у многих здесь такое). – Он тебе припомнит.

– Не пугай, Данатар, – выступил вперёд стройный мальчишка с быстрой улыбкой, синими глазами и чубом тёмно-русых волос, то и дело на эти глаза падающим. – Я слышал, как ты Черепа подбивал Билли в табло сунуть [1]. Мол, он говорил, что у того челюсть, как у обезьяны. А это не он говорил, это ты говорил.

– Ничего я не говорил, – набычился тот, кого назвали Данатар.

– Говорил. Вчера, когда чилимил[2] за туалетом с пацанами из восьмого «А». Вообще, ты заманал [3], Жека, Черепа натравливать на тех, кто слабее. Все знают, что он лось [4], ты и пользуешься. Думаешь, если с восьмиклассниками корешишься, на тебя укорота не найдётся?

– Да он и так короткий, куда больше, – усмехнулся я, ощущая явную симпатию к этому синеглазому мальчишке. Возможно, мы дружили.

– Пошли вы… – Жека, он же Данатар сверкнул чёрными глазами. – Весь кайф обломали, козлы. Ты, Тимак, если что слышал, держи при себе, целее будешь. А ты, Гуня, что-то много на себя стал брать. Гляди, как бы не уронить больно.

– Пацаны, харэ цапаться, – вмешался ещё один мальчишка с густой россыпью веснушек по всему лицу. – Давайте лучше в школу вернёмся. Что-то мне уже не хочется ничего.

– Да ну, Тигр, – возразил Тимак, посмотрев на часы. – Полчаса ещё плюс десять минут перемена. Сорок минут. Море времени.

Уже через пару минут я понял, что это мои одноклассники из шестого «Б» класса. Сачканули с урока туркменского языка и отправились на стадион. Не туркменский же учить, в самом деле. Во-первых, скучно и нудно – дальше некуда. А во-вторых, все и так его знают. Ну, почти все. Во всяком случае, на простом разговорном уровне. Чего там знать? Окувчи – ученик. Салам – здравствуй. Йок – нет. Хава – да. Чёрек – хлеб. Ну и всё прочее подобное. Легкотня.

– Так может, в лянгу [4] сыграем? – предложил Тигр. – Я как раз новую замастырил [6], гля, – он вытащил из кармана лянгу, подбросил, поймал.

– Надоело, – сказал Данатар.

– Я слышал, если в лянгу часто играть, можно грыжу заработать, – сообщил Билли с авторитетным видом.

Он был самый маленький и теперь, когда опасность в виде Черепа миновала, старался держаться на равных с остальными.

– Это от кого ты слышал? – презрительно осведомился Данатар. – От мамочки?

– И вовсе нет…

– Значит, от папочки. Херня всё это, сказки. Просто надоело. И потом, я всё равно всех сделаю.

– Ну, это как сказать… – протянул Тимак.

– Сделаю, сделаю, – уверенно сказал Данатар. – Я лучше всех в школе играю, и вы это знаете. Давайте лучше варана поймаем.

– Где?

– А вон он, шарится в кустах, – показал пальцем Данатар.

Мы посмотрели. Действительно, в кустах, что густо росли неподалёку, возле южного проёма, что-то шебуршало.

– Да ладно, – сказал Тигр. – Это собака.

– Или кошка, – добавил Билли.

– Варан это, – уверенно возразил Данатар. – Я сам видел. Пошли!

Варана мы поймали.

Точнее, поймал Данатар, пока остальные отрезали перепуганному животному пути к отступлению.

Варан оказался не маленький – метр с лишним, если вместе с хвостом. Вот за хвост Жека его и поймал, улучив момент. Гигантская ящерица, страшно шипела, но было понятно, что она нас боится гораздо больше, чем мы её. А Данатар так и вообще не боится (позже я узнал, что Жека из местных – родился и вырос в Кушке, в отличие от нас, приезжих детей офицеров).

Как только хвост варана оказался зажат в кулаке Данатара, животное перестало метаться из стороны в сторону и ринулось вперёд, куда глаза глядят.

– За мной! – скомандовал Жека и бросился за вараном, не отпуская его хвост и действуя им, как рулём. Хвост влево – ящерица берёт правее. Хвост вправо – левее.

Вслед за Данатаром и вараном с гиканьем и свистом мы выскочили в проезд, заросший с обеих сторон кустами и деревьями, промчались по нему со скоростью ветра и вскоре оказались во дворе школы.

Азарт необычной игры-погони кружил головы. Никто не думал, что делать дальше, и чем это кончится – все просто бежали за Данатаром.

А Жека направил варана к открытому чёрному входу и скрылся в недрах школы.

Мы нырнули за ним, и взлетели на второй этаж. Перепуганный чуть не до смерти варан показывал небывалую прыть и мгновенно вскарабкался по лестнице, не хуже любой собаки.

Данатар повернул по коридору налево и затормозил у дверей какого-то класса.

– Билли! – громким шёпотом позвал он. – Открывай!

Маленький Билли распахнул дверь и отскочил в сторону.

Первым в класс ворвался варан. За ним, крепко держа ящерицу за хвост, вбежал Жека Данатаров. Следом за ними – все остальные.

– Здравствуйте, Дурсун Полыевна, – вежливо поздоровался Тимак. – Извините за…

Договорить он не успел. Пяток девчонок, увидев варана, который шипел и разевал пасть, с диким визгом вскочили на парты.

Две из них были в одинаковой форме коричневого цвета с белыми фартуками и красных галстуках, повязанных особым образом. Остальные в обычных юбках и кофточках (тёмная юбка, светлая кофта). Но галстуки были у всех.

Пионерские галстуки, подсказала память. У меня тоже есть такой. Все мои одноклассники – пионеры. Верные ленинцы. А у пацанов галстуки сейчас – в карманах и портфелях. Потому что гулять вне школы в галстуках – западло. За исключением дороги в школу и обратно.

– Данатаров, бес ет! [7] – крикнула маленькая учительница в длинном коричневом платье, расшитом на груди и до самого низа ярким красивым орнаментом, и выскочила из класса.

– Всё, – сказал Тимак. – К Примусу побежала. Ну сейчас будет.

– Подержи-ка, – Данатар сунул Тимаку хвост варана, вскочил на пустую парту у окна, поднял-опустил шпингалеты и что есть силы дёрнул на себя ручку.

Как и в моей квартире, окна были заклеены по периметру полосками газет. На зиму, чтобы не дуло. Кроме форточки, которая оставалась свободной – для проветривания. Но засунуть варана в форточку было проблематично.

Полоски газет с треском отлетели и повисли. Правая створка распахнулась. Ещё рывок, и открылась вторая – наружная.

– Давай его сюда! – Жека протянул руку.

– Ты охренел? – осведомился Тимак. – Он же разобьётся.

– Ни фига. Я его за хвост на крышу опущу, которая над подвалом. Там метр падать, не больше. Фигня. Давай!

Тимак встал на парту рядом с Данатаром и поднял варана за хвост. Варан дёрнулся, пытаясь освободиться.

Или хотя бы дотянуться до обидчиков и цапнуть их, за что попадётся.

Не удалось.

Жека перехватил ящерицу, ловко забросил её тело в окно, лёг животом на подоконник и отпустил.

Через две секунды класс, прилипший к окнам (включая ещё недавно визжащих девчонок), с интересом наблюдал, как перепуганная животина, ощутив себя на свободе, мигом пересекла школьный двор, юркнула в дыру в заборе и пропала.

– Та-ак, – послышался в дверях высокий мужской голос. – Что здесь происходит? Данатаров, опять ты?

Класс обернулся.

На пороге стоял плотный мужчина, чуть выше среднего роста с широким тонкогубым красноватым лицом. Русые волосы торчат густым ёжиком, ворот белоснежной рубашки, заправленной в тёмные брюки, расстёгнут. Рукава закатаны до локтя.

Директор школы, догадался я. Он же Примус.

Из-за плеча мужчины выглядывало расстроенное лицо Дурсун Полыевны.

– Здравствуйте, Георгий Михайлович! – нестройно поздоровался шестой «Б» и полез рассаживаться по местам.

– А где варан? – директор школы прошёл к учительскому столу, внимательно оглядывая класс.

– Они его выпустили, Георгий Михайлович! – звонко доложила веснушчатая девчонка в форме и двумя тонкими косичками, в каждую из которых было вплетено по шикарному белому банту. – В окно!

Я, было, посмотрел на девчонку, но мой взгляд перехватила другая – тоже в форме с фартуком и в алом галстуке. Она сидела в среднем ряду, за третьей партой и в упор глядела меня чёрными, как ночь, глазами, в которых я прочёл одновременно тревогу и радость.

Ирка, всплыло имя. Ирка Шувалова. Та самая, которую я провожал, когда всё случилось.

Так вот ты, значит, какая, Шувалова. Симпатичная. Даже, я бы сказал, красивая. Точнее, обещаешь стать по-настоящему красивой через годик-другой, но уже сейчас видно, что это обязательно случится. Одни большущие, чуть раскосые, «кошачьи», чёрные глаза чего стоят. Вон как смотрит. Плюс высокая шея, гордая посадка головы, небрежная копна чёрных волос, брови вразлет, сочные, красиво очерченные, алые губы. Огонь-девчонка! Между прочим, варана не испугалась, когда мы вбежали, осталась сидеть.

Я улыбнулся ей и кивнул головой. Мол, всё нормально, не волнуйся.

Ирка радостно улыбнулась в ответ, сверкнув белоснежными зубами. На щеках возникли и попали задорные ямочки.

Одобряю ваш выбор, Сергей Петрович Ермолов, он же Гуня, мне тоже нравится. Даже очень.

– Георгий Михайлович, – проникновенно сказал Сашка Тимаков. – Мы давно говорили, что хотим живой уголок. А тут такой случай! Варан сам на нас выскочил, честно. Но Данатаров испугался, что вы рассердитесь и отпустил его. Простите нас, пожалуйста. Мы больше не будем!

Спать я лёг рано, часы показывали девять тридцать.

Перед этим успел заново познакомиться и даже поиграть с пятилетней сестрёнкой Ленкой, которая вернулась из детсада вместе с мамой, и поужинал. Отца не было – задерживался на службе. Обычное дело, как я помнил.

После ужина достал из книжного шкафа второй том Детской энциклопедии под названием ««Мир небесных тел. Числа и фигуры», сел за свой секретер, зажёг настольную лампу и принялся изучать первую часть тома, где говорилось об устройстве Вселенной, галактики, Солнечной системы с её планетами и спутниками, и о многом другом, что было для меня жизненно важно. Номер газеты «Советская Культура» решил оставить на потом.

Долго, однако, не просидел. Всё-таки моё нынешнее детское тело не было подготовлено к таким нагрузкам. Да и взрослое тело Кемрара Гели, думаю, реагировало бы похожим образом.

Я вспомнил, как однажды грохнулся о поверхность Сшивы во время испытательного полёта на истребителе «Охотник» -42М, когда отказал тяговый двигатель, а гравигенератор не справился с нагрузкой и тоже решил отдохнуть. «Охотник» собирали по частям чуть ли не по всей юго-восточной части кратера Великой Победы (надо же, и название кратера помню, теперь бы ещё вспомнить, что это была за Великая Победа…), а я долго потом засыпал в самых неожиданных местах и в самое неподходящее время – организм активно восстанавливался и требовал сна.

То же самое случилось в кабинете директора школы, где мы естественным образом оказались после истории с вараном. Директор Георгий Михайлович, любящий иногда в рабочее время дерябнуть стаканчик-другой винца, а то и чего покрепче, находился в благодушном настроении (видимо, по этой счастливой причине) и не стал доводить дело до вызова родителей.

Однако в различных выражениях высказал всё, что о нас думает. Я успел услышать «разгильдяи», «оболтусы», «головная боль учителей», «горе родителей» и «люди, недостойные звания советского пионера», после чего уснул. Стоя. Проснулся уже сидя и первое, что увидел – испуганное лицо Примуса с набранной в рот водой из графина, которой он собирался брызнуть мне в лицо, изобразив собой пульверизатор.

Увидев, что я открыл глаза, директор облегчённо проглотил воду и велел всем убираться.

– От тебя, Ермолов, я и вовсе подобного не ожидал, – заявил он напоследок. – А ещё председатель Совета дружины! Как тебя вообще из госпиталя отпустили, не понимаю. Марш домой, и чтобы я тебя в школе не видел до полного выздоровления.

Вот и сейчас.

Стоило мне освежить сведения о Солнечной системе (девять планет, Земля – третья от Солнца, Меркурий, Венера, Марс, Пояс астероидов, четыре газообразные планеты-гиганта с кольценосным Сатурном и настоящим монстром –Юпитером и, наконец, маленький далёкий Плутон), как глаза начали безудержно слипаться, а мозг напрочь отказался воспринимать информацию.

Противиться организму я не стал – пожелал маме спокойной ночи (сестрёнка уже посапывала в соседней комнате), почистил зубы и лёг спать.

Провалился в сон, как в чёрную пропасть, где не было ни звуков, ни образов, ни снов, ни воспоминаний, а когда открыл глаза, уже настало утро следующего дня.

Солнце, поднявшееся над ближней сопкой, наполняло светом занавески на окнах, отчего казалось, что они вот-вот сорвутся с карнизов и поплывут по комнате, подобно солнечным парусам.

О как, я знаю и помню, что такое солнечный парус.

О как, Серёжа Ермолов тоже знает.

Но Серёжа знает из фантастических романов, а я знаю и точно помню, из чего их делают и как используют.

[1] ударить в лицо

[2] курил

[3] достал, утомил своим поведением

[4] недалекий человек

[5] игра, заключается в подбрасывании ногой свинцовой пластинки, прикреплённой к куску кожи с овечьей шерстью – «лянги».

[6] сделал

[7] Данатаров, прекрати!

ГЛАВА ПЯТАЯ. Инженер-пилот Кемрар Гели с планеты Гарад. Энциклопедия.

ГЛАВА ПЯТАЯ. Инженер-пилот экспериментального нуль-звездолёта «Горное эхо» Кемрар Гели с планеты Гарад. Энциклопедия.

Знания и воспоминания Кемрара Гели – мои знания и воспоминания! – хлынули бурной волной, заполняя сознание.

Словно прорвало какую-то внутреннюю психологическую дамбу, и теперь ничего не мешало им переплетаться со знаниями и воспоминаниями Серёжи Ерёмина.

При этом они не смешивались, я чётко их различал, всегда понимая, где одно, а где другое и контролировал каждое, не позволяя себе растеряться или, что ещё хуже, запаниковать.

Так различают разноцветные нити в едином электрическом кабеле. Так сливаются в одну мелодию партии различных инструментов в оркестре.

Так пахнет в весеннем лесу, полным цветов, травы и листьев.

Окончание интерната и праздничный бал (в памяти всплывает прекрасное запрокинутое лицо одноклассницы Миры Руды, обрамлённое огненно-рыжими волосами и восхитительный поцелуй, который, казалось, не закончится никогда, но всё же закончился).

Три Больших Дела, которые должен совершить каждый парень или девушка, достигшие пятнадцатилетнего возраста, если они хотят стать полноценными гражданами Гарада.

Пятнадцатилетнего, потому год на Гараде состоит из четырёхсот пятидесяти двух суток, девяти месяцев (семь месяцев по пятьдесят дней и два по пятьдесят одному) и четырёх времён года, из которых зима, весна и лето длятся по два месяца, а зима – целых три. За счёт особенностей движения второго солнца – Гройто, которое в этот период удаляется от Крайто на максимальное расстояние. И зима эта бывает очень лютой, уж поверьте. Очень.

А вот сутки похожи на земные – тоже делятся на двадцать четыре части, и гарадский ун практически равен земному часу.

Сразу же понимаю, что по земному счёту Кемрару Гели аж сорок лет, тридцать два – это по гарадскому, а год на Гараде длиннее.

Но и живут гарадцы гораздо дольше людей. Сто сорок пять гарадских лет. Значит, сто восемьдесят земных. Это в среднем. Тех, кто проживает дольше на один-два десятка лет, тоже немало.

Почему так – ещё предстоит разобраться подробнее, но в общих чертах я уже понимаю, что дело здесь в умении сознательно управлять некоторыми процессами, происходящими в организме (в частности, регенерационными и обменными), воспитании, особых тренировках и образе жизни, нацеленном на творческий созидательный труд до глубокой старости.

Ну и в высоких достижениях гарадской медицины, конечно.

Выматывающая все силы работа по терраформированию радиоактивной пустыни, до сих пор фонящей на месте древней столицы Восточного Гарада – Ксамы, уничтоженной ядерными ударами Западной Коалиции во время Последней Войны.

Вот и с Великой Победой разобрались, в честь которой назван кратер на Сшиве.

Восточный Гарад победил ценой сотен и сотен миллионов жизней. С тех пор планета объединена, и на её алом знамени, перечерченном слева-направо и снизу-вверх по диагонали жёлтой полосой (символ некогда разделённого человечества) начертано четыре слова: «Жизнь», «Созидание», «Любовь» и «Справедливость».

«Жизнь» и «Созидание» – в левой части. «Любовь» и «Справедливость» – в правой.

Торжественное получение звания «Полный гражданин Гарада», которое ничем не отличается от просто «гражданина Гарада», за исключением права, в случае опасности для общества, первым встать на его защиту и первым же умереть.

Первая бутылка крепкого твинна, распитая на пару всё с той же Мирой Рудой и полная бешеной страсти ночь, последовавшая вслед за этим.

Поступление в Космическую Академию на инженерно-полётный факультет.

Первая серьёзная курсовая работа – расчёт мощности кваркового реактора для грузо-пассажирского космолёта средней дальности.

Первый самостоятельный полёт по маршруту Гарад-Сшива-Гарад…

Постепенно этот поток схлынул, упорядочился, разбился на множество ручейков и, наконец, окончательно затих, растворился в недрах сознания и подсознания.

Теперь я в любой момент мог вспомнить всё, что обычно помнит человек.

Он же силгурд, сказал я про себя на общегарадском. А что? Как уже упоминалось, разницы между людьми и силгурдами я не вижу. Ни вчера не видел, ни сегодня.

Сегодня особенно, потому что знания, одномоментно полученные мной после пробуждения, помогли заняться более углублённым сравнительным анализом. Который подтвердил первоначальное наблюдение – нет разницы. А если и есть, то на более глубоком уровне, куда без специального оборудования не попасть. Даже один хороший микроскоп мог бы многое проявить в этом вопросе, но пока его взять негде. Разве что в хозяйстве начальника госпиталя товарища Алиева Ильдара Хамзатовича найдётся.

Надо будет спросить ненавязчиво. Интересуюсь, мол, товарищ подполковник, устройством живой клетки и вообще подумываю на врача учиться. Дайте в микроскоп посмотреть, а то школьный совсем слабенький.

Но это потом. Если окажется, что сил гурды и люди не просто похожи, а идентичны, то выходит, что древние легенды некоторых народов Гарада о том, что их предки явились со звёзд, имеют под собой более чем весомое обоснование. Не говоря уже о том, что одна из теорий происхождения силгурда, как вида, поддерживаемая серьёзными учёными-эволюционистами и биологами, утверждает то же самое: Гарад не наша природная родина, мы появились здесь в невообразимо далёкие времена откуда-то из другого места.

Однако, повторю, это потом.

Сейчас безотлагательно необходимо заняться двумя вещами.

Первое – моё новое тело. Оно слишком слабое. Справиться с Черепом удалось только за счёт техники, а случись что посерьёзнее… Ещё вчера, возвращаясь домой, я свернул на спортплощадку рядом со школой и прыгнул на перекладину. Удалось подтянуться аж целых два раза. Позорище.

И второе – мой новый мир, в котором я очутился. Знаний о нём тринадцатилетнего мальчишки Сергея Ермолова было явно мало. Следовало пополнить. Чем скорее, тем лучше. И только потом можно строить дальнейшие планы.

Начал я с тела.

Поднялся, сходил в туалет, обнаружил, что в квартире никого нет и приступил к утренней зарядке. Утренней её можно было назвать весьма условно, поскольку было уже десять часов, и солнце давно поднялось, но не будем организму мешать, – он восстанавливается и спит столько, сколько ему нужно.

Сильно нагружать тоже не будем – товарищ Алиев прав.

Значит, разминка. Тщательная, но осторожная. С тренировочными выходами в состояние орни и назад (обычно я делаю четыре-пять, но сегодня ограничился одним).

Для начала сойдёт. Бегать будем уже завтра, а сейчас – в душ, завтракать и заниматься.

Благо, от растопки печей меня избавил отец. Точнее, тот самый младший сержант, который вёз нас из госпиталя. Роман, Рома – вспомнил я его имя. Он был личным водителем товарища подполковника Ермолова Петра Алексеевича и при необходимости выполнял множество мелких поручений. Как и все личные водители советских офицеров, кому по должности положен служебный автомобиль.

Записка на кухонном столе, написанная аккуратным почерком учительницы русского языка и литературы, сообщила, что на завтрак можно сварить два яйца или съесть беляши с мясом, которые мама напекла вчера вечером, и запить их чаем. На обед – борщ в холодильнике.

Я выбрал беляши, подогрел воду для чая (пришлось вспомнить, что такое спички, и как зажигается газ) и быстро позавтракал. Два вкуснейших беляша легли в желудок, как там родились, горячий, сладкий крепкий чай взбодрил.

Теперь – информация.

Для начала взялся за Детскую энциклопедию.

Это было неплохое издание, написанное внятным доступным языком. Главное, Серёжа Ермолов эти тома уже читал, и теперь мне оставалось лишь освежить их в памяти. В моей новой памяти, способной быстро и надолго запомнить тысячи страниц с гораздо более сложной и скучной информацией.

В первом томе под названием «Земля» было четыреста семьдесят две страницы, на которых рассказывалось о планете, где я оказался. Называлась она Земля, больше семидесяти процентов её поверхности занимала вода (на Гараде – шестьдесят четыре), а в атмосфере было двадцать один процент кислорода и семьдесят восемь азота (на Гараде двадцать против семидесяти девяти).

Хорошая планета, сказал я себе, интересная, красивая. Теперь это мой дом надолго, если не навсегда. Привыкай.

Э, нет. Навсегда не надо. Дом-то дом, но вернуться на Гарад я хочу. Пока не знаю, как, но хочу.

Если по-настоящему хочешь, значит вернёшься.

Вот именно. И чтобы больше никаких «навсегда».

Договорились.

На первый том у меня ушло пятнадцать минут.

На второй – «Мир небесных тел. Числа и фигуры» и третий – «Вещество и энергия» в общей сложности пятьдесят минут.

Из него я узнал главное – свою галактику земляне называли Млечный Путь. И это – очередное удивительное совпадение! – в точности повторяло название гарадцев. Для нас галактика была Молочной Дорогой. Это лишний раз укрепляло мои серьёзные надежды на то, Земля и Гарад находятся в одной галактике.

Дело было не только в размерах и строении Млечного Пути, которые, насколько я мог судить, совпадали с размерами и строением Молочной Дороги.

Галактики-спутники.

У Млечного Пути их было два – Большое и Малое Магеллановы облака. Так вот, их размеры и расстояние, на котором они находились от Млечного Пути и друг от друга полностью совпадали с размерами и расстояниями двух галактик-спутников Молочной Дороги.

Для стопроцентной уверенности в том, что галактика та же, сведений Детской энциклопедии не хватало, но я уже был воодушевлён и уверен, что так или иначе их получу. Местная астрономия, как и другие науки, отставали от гарадских, но не катастрофично. В конце концов, люди уже летали в космос. Пусть и на примитивных кораблях, оснащённых не менее примитивными жидкостными реактивными двигателями. Но летали! Даже сумели побывать на Луне, что говорило о их несомненной дерзости и смелости.

Четвёртый том назывался «Растения и животные», и на его изучение у меня ушло двадцать две минуты.

По разнообразию животного и растительного мира Земля оказалась богаче Гарада. Но у нас и климат гораздо суровее, – одна зима чего стоит с её семидесятиградусными морозами более чем на половине суши в течение, минимум, пятидесяти дней.

Пятый – «Техника и производство», пятнадцать минут.

Шестой том – «Сельское хозяйство», десять минут. Примитив, генной инженерией земляне не владели даже на зачаточном уровне. О чём говорить, если они до сих пор убивают животных ради пищи! Дикость в чистом виде.

Я подумал об утренних беляшах с мясом и неожиданно понял, что отвращения во мне они не вызывают. Наоборот, это было очень вкусно. Что ж, так тому и быть, не становиться же вегетарианцем из-за этого. В конце концов, сотни поколений гарадцев были такими же пожирателями живого мяса, как и нынешние земляне. Переживём. Как говорится, на войне и в трудной дороге не постятся. То, что дорога, которую мне предстоит одолеть, трудна, не подлежит сомнению. Да и с войной не всё однозначно, потому как один Создатель знает, что меня ждёт впереди. Нужно быть готовым ко всему. Значит, без мяса – никак.

Седьмой – «Человек».

Вот на этом томе я задержался аж на тридцать пять минут. Его содержание лишь подтвердило мои догадки о том, что люди и силгурды – один вид. Только разделённый неведомой волей и силой сотни тысяч лет назад.

Корме этого я убедился ещё в одной важной вещи. Страна, куда я попал, – Союз Советских Социалистических Республик, пыталась воспитать человека, похожего на нынешнего гарадца – здорового душой и телом, обладающего всеми знаниями человечества, устремлённого в будущее, думающего и заботящегося, в первую очередь, обо всём обществе, а уж потом о себе.

Я пока не мог разобраться в том, насколько Советский Союз преуспел в этом благороднейшем деле, но главное уяснил – дело это считалось у советских людей одним из важнейших. Если не самым важным. Это воодушевляло. С такими людьми мне точно было по пути.

Восьмой том, рассказывающий об истории человечества, занял у меня двенадцать минут.

Я быстро понял, что он очень сильно идеологизирован. Вся история сводилась к так называемой классовой борьбе, что уже было ошибкой, а значит и факты, поданные под этим углом, не заслуживали большого внимания. Тем не менее, вывод о том, что истинным творцом истории является народ, был верен.

Девятый том был посвящён пятидесятилетию Великой Октябрьской социалистической революции, назывался «Наша советская Родина» и рассказывал о том, как возник и развивался СССР, к чему пришёл на сегодняшний день и какое будущее его ждёт. Тоже полно идеологии и, на мой взгляд, излишнего пафоса, но в целом интересно. Двадцать минут. Есть, над чем подумать.

Десятый – «Зарубежные страны». Вот тут я завис. Даже предположить не мог, что человечество может дробиться на такое количество государств. На Гараде, в период, сравнимый с нынешним земным, их было менее четырёх десятков. Здесь же почти две сотни! В пять раз больше. Дурдом, как говорят русские. Теперь понятно, почему люди постоянно воюют – такое количество шкурных интересов просто невозможно привести к общему знаменателю.

Тридцать две минуты.

Одиннадцатый – «Язык и литература». Пятнадцати минут хватило. Для начала.

И, наконец, двенадцатый – «Искусство». Очень интересно, но тратить много времени не стал. Ограничился той же четвертью часа.

Итого: четыре часа, как с куста.

Медленно, можно было и быстрее уложиться.

Вспомнился тот же фильм «Щит и меч», виденный не так давно Серёжей Ермоловым. Эпизод, в котором советский разведчик Иоганн Вайс страницу за страницей, запоминает координаты подземных заводов ФАУ и концлагерей, тратя на каждую не более секунды. Я умел так же, только ещё быстрее. Ибо возможности человеческого мозга практически безграничны. Главное, владеть методами, раскрывающими эти возможности. Я – владел. Как почти всякий силгурд. Почти, потому что были и такие, кто сознательно ограничивал свой мозг. Мол, достаточно и того, что изначально дала природа, не нужно насиловать силгурдскую природу. К счастью, таких было мало и серьёзного влияния на развитие гарадского общества они не оказывали.

После энциклопедии я мельком просмотрел номер газеты «Советская культура» с «Проектом директив XXIV съезда КПСС по пятилетнему плану развития народного хозяйства СССР на 1971-1975 годы».

Хватило ровно пяти минут, чтобы понять: руководящая и направляющая сила СССР – Коммунистическая партия – испытывает явный кризис и пытается его скрыть за сплошным потоком славословий, лозунгов и бодрых докладов, которые почти наверняка весьма далеки от реальности. Если и дальше так пойдёт, то у СССР могут возникнуть очень и очень серьёзные проблемы. Если уже не возникли.

Почему я всё это понял? По стилю изложения. Чем больше в официальных документах казёнщины, канцелярщины и победных реляций, тем больше вранья. Известный закон, нас этому ещё в Академии учили на первом курсе на предмете «Социология». Да и сам я плотно интересовался в своё время историей Гарада, где подобные несоответствия между реальным положением дел и тем, что власть втюхивала народу через средства массовой информации, возникали множество раз. Последствия всегда были печальные.

Что ж, с этим тоже предстояло разобраться подробнее.

Но точно не сейчас.

Сейчас, после такой умственной нагрузки хотелось есть.

На кухне я достал из холодильника кастрюлю с борщом, налил его половником в алюминиевый ковшик, разогрел, перелил в тарелку и с наслаждением навернул со сметаной, чесночком и чёрным хлебом. Вкуснотища!

Запил это дело холодным компотом, затем полежал четверть часа, полностью расслабившись и очистив мозг от мыслей и образов. Поднялся, чувствуя, что пора размяться.

Часы показывали половину третьего. День ещё длился, хотя солнце уже перешло на западную сторону.

Я переоделся в спортивный костюм, обул кеды (не идеальная спортивная обувь, но за неимением другой сойдёт) и отправился на школьную спортплощадку. Куртку надевать не стал. День солнечный и довольно тёплый, да и мой метаболизм изменился (точнее, вернулся к норме) – я просто не чувствовал холода.

На площадке шёл урок физкультуры нашего класса. Его вторая часть, когда мальчики и девочки разделились. Девочки – в баскетбол, мальчики в – футбол. В мини-футбол, конечно – площадка для него располагалась рядом с баскетбольной, и я заметил, что при необходимости на ней можно было играть и в волейбол – стоило натянуть сетку между столбами.

Сегодня четверг, значит, последний урок физра, вспомнил я.

Девчонки уже вовсю стучали мячом, носясь по баскетбольной площадке, а пацаны всё что-то горячо обсуждали.

Учителя не было – провёл разминку и ушёл куда-то по своим делам. Обычное дело.

Я сразу понял, что для футбола одного не хватает. Двенадцать пацанов в классе, как раз по шесть человек в команде. Без меня осталось одиннадцать. Вот и спорят. То ли шесть на пять, то ли один пусть судит или так сидит. Но судить и, тем более сидеть, никому не хотелось, всем хотелось играть.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. Футбол. Неожиданное предложение. Ирка. Рваный.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. Футбол. Неожиданное предложение. Ирка. Рваный.

Я зашёл на спортплощадку и первым делом прыгнул на турник. Удалось подтянуться три раза. Мог бы и четвёртый, но не стал перегружать мышцы. Спрыгнул на землю, подошёл к друзьям-товарищам.

– Салют, пацаны, – поздоровался.

– О, Гуня!

– Привет, Гуня!

– Ты как, нормально?

– Гуня, в рамку встанешь?

– А давай, – согласился я.

– Ура!

Все тут же разделились шесть на шесть, я занял место в ближних к школе воротах, и началась игра.

Не помню, играл ли в футбол Серёжа Ермолов. Скорее всего, играл, но так – на запасных ролях. Типа в рамке постоять вместо третьей штанги. В надежде, что случайно получится отбить мяч-другой.

А вот Кемрар Гели играл, и весьма неплохо. Причём играл как раз в воротах.

Игра называлась цвинт, и весьма напоминала футбол.

Цель та же, что и в футболе – забить мяч в ворота противника и не допустить, чтобы в твои ворота влетел мяч. Руками, кроме вратаря, играть нельзя. Даже положение «вне игры» действовало и там, и там.

Правда, в цвинт играло восемнадцать человек (по девять в команде: один вратарь и восемь полевых игроков), на поле меньших размеров, три тайма по тридцать минут и с более жёсткой силовой борьбой. Но это мелочи. По набору технических приёмов игры были практически идентичны. Даже тактические схемы на поле похожи. В цвинт обычно играли в три защитника, два полузащитника и три нападающих. Иногда в три полузащитника и два нападающих. В футболе, насколько я успел вспомнить и узнать, была принята расстановка четыре-два-четыре, хотя играли и по другим схемам.

Мини-футбол отличался некоторыми правилами, скоростями, размером игрового поля и ворот, но в целом был той же игрой, что большой футбол и цвинт: если ты полевой игрок, – умей отобрать мяч у соперника, отдать и получить пас, обработать мяч, обвести соперника и точно пробить. Если вратарь, – умей руководить своей защитой, быстро реагировать на удар, предугадывать действия игроков противника, полёт мяча, ловить его или отбивать, падать и быстро вставать, не бояться выхода «один на один», угловых и штрафных ударов, столкновений, травм и вообще ничего, что может случиться на поле. А главное, помнить, что ты – последняя надежда команды. Если не выручишь, то уже не выручит никто.

В команде соперников самым шустрым, техничным и опасным оказался Данатар. Правда, как быстро выяснилось, он терпеть не мог отдавать мяч товарищам по команде, но в остальном был неплох.

Первые два мяча, пробитые им точно в ворота, я легко поймал.

Третий отбил ногой.

А вот для того, чтобы взять четвёртый, пришлось падать.

Однако взял намертво.

Перекатился через плечо, вскочил на ноги, профессионально прижимая мяч к груди и оглядываясь, кому отдать. Увидел открывшегося Тимака, точно бросил.

Тимак принял мяч, обвёл защитника, и с ходу пробил.

Есть!

Один-ноль, мы ведём.

Два тайма по пятнадцать минут пролетели быстро. Как ни старался Данатар и другие, ни одного мяча я не пропустил (это было легко, учитывая уровень игры), а вот мы забили три.

– Тебя, Гуня, как подменили, – тяжело дыша и упираясь руками в колени, помотал головой Женька Данатаров, когда игровое время вышло. – Был один Гуня, стал другой.

– Так бывает, – сказал я. – Работал над собой помаленьку. И вот результат.

– Ага, – сказал Данатар. – А то, что без очков стал играть, тоже работа над собой?

– Тоже. Есть специальные упражнения, чтобы зрение исправить. Я их делал. Ну и витамин «А» помог. В моркови его много.

– Так ты морковку жрёшь? – засмеялся Данатар. – Был Гуня, стал Кролик. Эй, Кролик! Кролик, Кролик!

Я молчал. Остальные тоже. Новая кличка явно не прилипала.

– Умей проигрывать, Данатар, – сказал я. – Полезное качество.

Откуда-то слева пронзительно свистнули.

Спортплощадка была окружена проволочным забором, который держался на металлических столбах. Которые, в свою очередь, были вделаны в бетонный фундамент.

Вот на этом фундаменте, как на приступочке, сидели трое взрослых парней. Двое из них курили. Третий – с плотной шарообразной шевелюрой тёмно-рыжих кучерявых волос махнул рукой.

– Эй, Очкастый или как тебя… Гуня! Иди сюда!

Я посмотрел на товарищей.

– Иди, раз зовут, – ухмыльнулся Данатар.

– Я с тобой, – шагнул ко мне Тимак.

– Звали Гуню, – сказал Данатар.

Мне показалось, он знает этих парней и не ждёт для меня ничего хорошего от встречи с ними.

– Сам разберусь, – сказал я. – Спасибо, Тимак.

Подошёл, не торопясь, остановился в пяти шагах, разглядывая всю троицу. Лет по шестнадцать-семнадцать, равнодушные лица, окурки в уголках ртов, прищуренные глаза.

Тот, что меня позвал, с тонким носом и какой-то, словно облупленной физиономией, не курил и был без головного убора. Его двое приятелей – в кепках, косо надвинутых на лбы.

– Знаешь меня? – спросил кучерявый.

– Меня машина сбила, – сказал я. – Слышали, наверное. Травма головы. Если и знал, то забыл. Извини.

– Олег, – сказал кучерявый. – Он же Пушкин.

– Сергей, – представился я. – Он же Гуня, – я понизил голос и доверительно сообщил. – Хотя я понятия не имею, что это значит. Только пацанам, – я обозначил поворот головы в сторону одноклассников, – не говорите, засмеют ещё.

– Правда, что ли, не знаешь? – удивился Пушкин.

– Правда. Может, и знал. Но… не помню.

– Гуня ты в школе, – один из парней щелчком пальцев отправил горящий окурок в полёт. – А для нас – Очкастый.

– Для вас – это для кого? – поинтересовался я.

– Для всех остальных, – ухмыльнулся парень. Выглядел он каким-то… расхлябанным, что ли. Вялая челюсть, тёмное лицо, грязно-болотного цвета глаза и шрам, тянущийся от края толстого, нечётко очерченного рта, через левую щёку. – Ты Черепа вчера завалил?

– Ну я. А что?

– Это мой брат.

– Ничем не могу помочь, – сказал я ровным тоном.

– Не понял. Ты чё щас вякнул? – болотные глаза сузились.

– Оставь его, Рваный, – сказал Олег. – Чего прицепился к пацану? Он Черепа честно завалил, один на один. Не лезь. Мы здесь не за этим. Не ссы, Гуня, – обратился он ко мне. – Никто тебя не тронет.

– Мне ссать не с чего, – сказал я. – Пусть ссыт неправый. Чего хотели-то?

– В большую рамку встанешь? Сегодня восемнадцатое. Через десять дней, двадцать восьмого, в воскресенье, мы с пехотой играем, а на ворота поставить некого.

– С пехотой – это…

– С мотострелковым полком, – пояснил Пушкин. – Первенство Кушки начинается. Первый матч, как всегда, с ними.

– То есть, это со взрослыми играть?

– Ну да, с кем же ещё. В сборную Кушки тебя зовут, Гуня, цени. Кстати, а где твои очки?

– Не нужны уже, зрение исправилось. Так что теперь я не Очкастый.

– Да нам по херу, – произнёс Рваный равнодушно и закурил новую сигарету.

– Ладно, пошли, – хлопнул ладонями по коленям третий парень (плотный, широкоплечий, с твёрдыми острыми скулами) и поднялся. – Значит, ждём тебя двадцать восьмого в воскресенье на стадионе в семь тридцать утра, – обратился он ко мне. – Если не зассышь, конечно.

– И мама с папой разрешат, – добавил Рваный.

– Буду, – сказал я. – Хорошо, что не завтра. Десять дней мне хватит, чтобы восстановиться.

– Вот и ништяк, – сказал широкоплечий. – Бывай.

Рыжий на прощанье кивнул. Рваный ухмыльнулся, сунув руки в карманы.

Троица покинула спортплощадку и скрылась.

– Что они хотели? – спросил подошедший Тимак.

– Звали в футбол играть, против мотострелков. Двадцать восьмого.

– Ого. В воротах, что ли?

– Ага.

– Сильно. А потянешь? Там взрослые парни в команде, по восемнадцать-двадцать лет. Бьют, как из пушки. Да и ворота большие.

– Значит, надо потренироваться. Готов помочь?

– Конечно. А как?

– Двое нужны, – сказал я. – А лучше трое. – Кто у нас, кроме тебя, лучше всех по воротам бьёт?

– Данатар и Тигр, – уверенно ответил Тимак.

Я обернулся, махнул рукой:

– Данатар, Тигр!

Они подошли.

– Пацаны, завтра, после школы, постучите мне по воротам на стадионе?

– Гуню в сборную Кушки позвали, на ворота, – пояснил Тимак. – Надо форму набрать.

– Ну, раз так… – протянул Данатаров. – Постучим. Только мяч где взять?

– Нужно три, – сказал я.

– На фига? – удивился Данатар.

– Трое же по воротам бить будут.

– Ага… – глубокомысленно промолвил Данатар.

– Один я в комендатуре возьму, – сказал Тимак, и я вспомнил, что его отец – пограничник, начальник кушкинской погранкомендатуры. Насчёт второго с физруком можно договориться. Третий – не знаю

– Разберусь, – сказал я. – Спасибо, Тимак. Тогда завтра в пять на стадионе жду всех троих.

– Замётано.

Пока мы разговаривали, остальные, включая девчонок, разошлись по домам. Осталась только Ирка Шувалова, стояла в сторонке, чего-то ждала.

– Тебя ждёт, – сказал Тимак, перехватив мой взгляд. – Иди, ты чего? Всегда же провожал после школы.

– Действительно, – пробормотал я. – Гуня я, в конце концов, или кто?

Очередная дверца в памяти Серёжи Ермолова открылась, и я увидел, кто такой Гуня. Точнее, Гунька. Литературный персонаж. Лучший друг Незнайки из книжки Николая Носова «Приключения Незнайки и его друзей». Гунька дружил с малышками, что категорически не нравилось Незнайке. Из-за этого они даже однажды поссорились.

Понятно. Значит, Серёжа Ермолов, дружит с малышками. Точнее, с девочками. Что для его возраста необычно. Причём необычно и на Земле, и на Гараде.

Я вспомнил наш интернат с раздельным обучением девочек и мальчиков вплоть до четырнадцати лет по земному счёту. А также горячие споры, которые кипели в обществе по этому поводу лет двадцать назад, – мол, не правильнее ли будет формировать смешанные учебные классы с самого начала обучения, то есть с шести-семи лет?

Традиционалисты тогда победили, и принцип формирования остался прежним – до четырнадцати лет раздельное обучение, затем – общее. На мой взгляд, это правильно. Однако здесь считали иначе. Хотя, как помнит Серёжа Ермолов, так было не всегда, были времена, когда мальчики и девочки в Советском Союзе, а перед этим в Российской империи, обучались раздельно.

Я подошёл к Ирке. Она подняла на меня чёрные глаза, улыбнулась. Я улыбнулся в ответ:

– Привет.

– Привет. Как ты? Хотела навестить тебя в госпитале, мне не разрешили. Сказали… – она замялась.

– Что сказали?

– Сказали, что ты без сознания, в этой… как его… в коме, и тебя нельзя тревожить. А старшая медсестра, она знакомая моей мамы, так вообще сказала, что ты можешь… ну… можешь не выкарабкаться. Зачем ты бросился за этим котёнком? Я чуть с ума не сошла, когда тебя… когда машина тебя сбила.

Её глаза подозрительно заблестели.

– Тихо, тихо, – сказал я. – Спокойно. Видишь же, я живой и здоровый. Врачи ошиблись, и слухи о моём переселении на тот свет преждевременны. Ты домой сейчас?

– Домой, – она кивнула.

– Тогда пошли, провожу.

– Хорошо… Только уговор – никаких котиков! И вообще на дорогу чтобы не выходил. Идём только по тротуару.

– Ладно, ладно, – засмеялся я. – Давай портфель и пошли.

Зачем я пошёл её провожать? Девчонка, только начавшая чудесную трансформацию в женщину, не могла меня увлечь. Увлечь, как мужчину. Но я и не был теперь мужчиной в полном смысле этого слова. Я был мальчишкой с памятью и сознанием мужчины. Не просто мужчины, а мужчины из другого мира, существование которого ещё предстояло доказать. Мужчины ниоткуда. При этом память земного мальчишки тоже никуда не делась и, если честно, я не был до конца уверен в том, что его сознание, его «я» полностью покинуло своё тело.

Нет, никакого раздвоения личности я не ощущал. Никто не стучался в моё сознание с криком: «Пусти, гад, ты занял моё тело!», тут всё было в порядке. Но. Всегда есть «но», верно? А уж в моём фантастическом случае – тем более.

Так что должен был пойти провожать. Как Серёжа Ермолов. Должен. А дальше посмотрим.

Я благополучно довёл Ирку до Полтавских ворот (так назывался южный въезд в Кушку, где сохранились каменные столбы, на которых когда-то были навешаны широкие крепостные ворота). Мы болтали о каких-то пустяках, я старался поддерживать разговор, даже пошутил раз-другой. Уж не знаю, удачно или нет, но Ирка смеялась.

– Всё, – сказала она у ворот, забирая портфель. – Дальше мы вместе не ходим, чтобы мама не заметила.

– Ага, – сказал я. – Мама, конечно, не знает, что мы дружим.

– А мы дружим?

– А разве нет?

– Ну… можно, наверное, и так сказать, – мне показалось, что в её голосе проскользнула нотка разочарования.

Быстро всё-таки взрослеют девочки. Гораздо быстрее, чем мальчики.

Она медлила, словно ждала чего-то.

Ну ладно.

Я шагнул к Ирке, взял ладонями её лицо, поцеловал в край сочных, красиво очерченных губ.

– Ты что? – прошептала она, широко распахнув глаза. – Увидят же…

Оглянулась. Кроме нас, возле ворот никого не было, включая котиков. Ни на той стороне, ни на этой. Даже дорога, выложенная бетонными плитами, пустовала – ни одной машины.

– Пока, – я опустил руки шагнул назад. – Увидимся в школе.

– Да, конечно, увидимся, – она коснулась пальцами губ. – Серёжа?

– Что?

– Что с тобой? Ты… ты стал совсем другой после… ну, после того, как тебя эта барбухайка афганская сбила. Я чувствую.

– Лучше или хуже? – улыбнулся я.

– Не знаю, – она покачала головой. – Другой. Старше, что ли. И не только. Знаешь… – она помедлила, – давай ты пока не будешь меня провожать.

О как, подумал я, такая маленькая, а уже женщина. Нутром почуяла чужака. Мама не почуяла, сестра тоже, а она почуяла.

– Обиделась, что я тебя поцеловал? Больше не буду, честное слово.

– Нет, не в этом дело. Просто…Просто давай оставим всё это. На какое-то время.

– Не вижу препятствий, – сказал я. – Оставим, значит, оставим.

– Вот опять, – сказала она.

– Что – опять?

– Ты сказал «не вижу препятствий». Раньше ты никогда так не говорил.

Да, подумал я, прокол. Серёжа Ермолов так не говорил. А вот Кемрар Гели говорил. Я просто сказал это по-русски. Хотя, что значит – прокол? Впереди меня наверняка ждут гораздо более серьёзные проколы. Что ж теперь, отказаться от грандиозных планов, которые уже начали понемногу складываться в моей голове? Ни в коем случае. Иначе всё вообще не интересно, и лучше бы я безвозвратно погиб там, на Гараде, в машине, спасая выскочивших на дорогу детей.

Но я вернулся. Думаю, не просто так. Должна быть какая-то цель у той силы, которая меня вернула, и думаю, это достойная силгурда и человека цель.

– Что ж, раньше не говорил, теперь говорю. Не вижу ничего странного.

– А походка?

– Что – походка?

– У тебя походка стала другая. Раньше ты ходил так, – она ссутулилась, вразвалочку, косолапя, прошлась туда-сюда. – А теперь так, – распрямила плечи, выровняла спину, и чуть ли не протанцевала по тротуару.

– Думаю, моторика изменилась после травмы, – сказал я. – Наверное, так бывает. Не знаю, я не врач.

– Моторика… – повторила она. – Слово-то какое. Ладно, я пошла.

– Пока, – сказал я.

Постоял, посмотрел ей вслед (красивая походка и обещает стать ещё лучше через год-другой), развернулся и отправился домой.

Рваный вышел из кустов, когда я срезал дорогу через аллею, ведущую к гарнизонному Дому офицеров. Я заметил его издалека, но продолжал идти, как шёл.

Он преградил мне путь.

Всё та же кепочка набекрень, мятые коричневатые штаны, пыльные туфли со сбитыми каблуками, и полотняная серая куртка поверх застиранной рубашки. Под кепкой – неприятная ухмылка на тёмном лице, болотный взгляд, и окурок в углу толстых рыхлых губ.

– Давно не виделись, – сказал он.

– Угу, – я остановился. – Отойди, мешаешь пройти.

– Да что ты говоришь? Ай-яй-яй, как я мог…

Он думал, что бьёт быстро. На самом деле – очень медленно. Его правая рука сначала пошла назад в замахе, потом вперёд по широкой дуге. Даже без перехода в орни я видел, что кулак плохо сжат. Плохо и неправильно. Если и попадёт, то выбьет себе палец.

Но он, конечно, не попал.

Я ушёл нырком, легко и красиво, и тут же ударил правой снизу в солнечное сплетение. Резко, коротко, сильно, помогая бедром и телом.

Рваный хекнул, пытая втянуть в себя воздух, и замер с выпученными глазами.

Я сделал шаг назад и добавил носком ботинка в пах.

– Тля… – прохрипел Рваный и присел, схватившись за промежность.

Шаг вперёд и ладонями – по ушам.

Рваный вскрикнул и завалился на бок.

Я перешагнул через него и пошёл домой.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Бег. Печи. Медосмотр. Библиотека. Вопросы и ответы.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Бег. Печи. Медосмотр. Библиотека. Вопросы и ответы.

На следующий день я поднялся затемно. Часы показывали шесть утра. В доме было тихо – все спали.

Сходил в туалет, попил воды. Натянул футболку и запасные спортивные штаны (костюм мама вчера забрала в стирку, строго поинтересовавшись, не подрался ли я с кем-нибудь, на что я честно ответил, что играл в футбол), кеды, тихонько выскользнул на улицу.

Тишина. Редкие фонари на Карла Маркса не мешали рассмотреть густую яркую россыпь звёзд на небе. Найти Молочную Дорогу было не трудно – светящейся широкой туманной полосой она тянулась по небу с севера на юг. Или с юга на север, как кому нравится.

Я постоял, задрав голову и разглядывая звёзды.

Где-то там должны быть мои родные Крайто и Гройто. Сейчас я не знаю, где именно. Но отыщу обязательно.

Раз-два, побежали.

За ночь температура упала, пар лёгким облачком вырывался изо рта, лицо чуть покалывало, морозный воздух норовил забраться под футболку, загнать обратно в тёплую квартиру.

Врёшь, не возьмёшь. Мы, ребята с Гарада, морозов не боимся, у нас зима сто пятьдесят дней в году, снег – выше крыш, а морозы под минус семьдесят по вашему Цельсию. В СССР, в России, тоже есть похожие места. Обязательно как-нибудь побываю, сравню.

По пройденному ещё позавчера маршруту добежал вверх до Креста, спустился вниз к Октябрьской, пробежал мимо строящейся гостиницы, потом мимо школы, нырнул на спортплощадку.

Тело работало нормально, лучше, чем я рассчитывал. Раз-два-три-четыре – вдох. Раз-два-три – выдох. Раз-два-три-четыре – вдох. Раз-два-три – выдох. Хорошо всё-таки быть молодым – энергия так и кипит. А то, что её пока маловато, не страшно – регулярные тренировки творят чудеса. Ну и время. Мне сейчас тринадцать. Значит, впереди лет семь-десять, чтобы набрать хорошую, даже по гарадским меркам, форму и не терять её. Великим спортсменом я быть не собираюсь, но и слабаком-задохликом – тоже. На то, что я задумал, нужны силы. И немалые. Дай, Создатель, чтобы их хватило.

Сначала – турник.

Удалось подтянулся пять раз. Явный прогресс.

Теперь брусья. Пяток раз отжался с махом назад. Столько же поднял и опустил ноги, разводя их в стороны «ножницами» в высшей точке и стараясь тянуть носки и не гнуть колени.

Теперь слайт-ходьба вокруг площадки и повторить.

И ещё разок.

Что такое слайт-ходьба? Спортивная ходьба с отработкой ударов, нырков и уклонов. Да, Кемрар Гели занимался слайтом – гарадским аналогом земного бокса и достиг в нем почти таких же успехов как в футболе-цвинте и боевом комбо. Он вообще был отличным универсалом, этот Кемрар Гели. Даже по гарадским меркам, где к универсальности стремились все, и она была заложена в систему воспитания.

Интересно, здесь есть упражнение бокс-ходьба? Должно быть. Земляне любят спорт, и, если есть настолько похожие дисциплины, то наверняка совпадают и какие-то методики подготовки.

Когда я вернулся, родители уже встали. Из ванной доносилось журчание и плеск воды, из кухни – аппетитное шкворчание готовящейся яичницы с колбасой.

– Доброе утро! – папа вышел из ванной. Был он в майке, тапочках и военных бриджах с опущенными подтяжками. Свеж, чисто выбрит, пахнет одеколоном. – Бегал, что ли?

– Ага, – я присел, собираясь развязать шнурки на кедах.

– Молодец. Гляди только, не переусердствуй.

– Я аккуратно, пап.

– Погоди разуваться.

– А что?

– Как что – печи. Можешь затопить, нормально себя чувствуешь? Я сегодня без водителя, Рома чинится.

– Конечно, пап, о чём разговор.

– Я сама разожгу! – крикнула из кухни мама. – Пусть отдыхает!

– Даже не думай, мам! – крикнул я в ответ. – Всё, пошёл. Только яичницу на меня тоже сделай, ладно?

– И чего вы так кричите все? – недовольная заспанная сестрёнка Ленка вышла в пижаме из своей комнаты. – И кричат, и кричат. Как не родные, прямо.

– Доброе утро, дочка, – улыбнулся папа.

– Доброе утро, – буркнула Ленка и скрылась в туалете.

– Слыхал? – засмеялся отец. – Кричим, оказывается, как не родные. – он покачал головой, выражая то ли восхищение, то ли изумление и скрылся на кухне.

Так. Значит, разжечь печи. Нет ничего легче. Особенно, если знаешь, как это делается. Кемрар Гели умел разжигать только костёр и кварковый реактор (шутка), а вот мальчик Серёжа Ермолов умеет. Теперь бы ещё вспомнить, как.

Из туалета вышла Ленка. Подошла, шлёпая босыми ногами.

– Сначала выгреби и вынеси на помойку золу, – сказала тихо. – Потом принеси из сарая дрова и уголь. Ключи, вон, на гвозде, у вешалки. Сарай номер восемь. Помнишь, где сараи?

– Э…

– Там, – она показала рукой. – На той стороне двора. Ты мимо них в школу ходишь.

Точно, по дальнюю сторону двора тянулся ряд сараев.

– Спасибо, сестрёнка, – я наклонился и тихонько чмокнул её в щёку. – Что б я без тебя делал.

– Пропал бы, – серьёзно ответила она, развернулась и пошлёпала в ванную.

Железным совком я выгреб в ведро золу из двух печей, взял ключи и вышел во двор. Выбросил золу в мусорный бак, нашёл сарай с нарисованной белой масляной краской восьмёркой на дощатой двери, отпер висячий замок. Поленья были сложены у левой стены, уголь лежал кучей в глубине сарая.

К этому времени солнце уже поднялось, его лучи ударили из-за вершины сопки прямо в открытую дверь. Куски антрацита заискрились на изломах, словно драгоценные камни.

Совковой лопатой я насыпал в ведро угля, накидал на левую руку поленьев. Запер дверь, подхватил правой рукой ведро и понёс добычу домой.

Растопить печь труда не составило – тот же костёр, только в топке. Смял старую газету, положил сверху растопку, поджёг спичкой. Когда разгорелось, добавил поленья. Теперь пусть маленько прогорит, и можно сыпать уголь. То же самое со второй печью. Просто.

Пока огонь набирал силу, я почистил зубы, принял холодный душ, растёрся полотенцем.

Ещё вчера понял, что горячей воды в доме нет. В том смысле, что из крана она просто так не течёт. Чтобы помыть посуду, надо нагреть воду на газе. Или разжечь устройство в ванной под названием «титан» – вертикальный металлический бак двухметровой высоты. На ножках и с топкой внизу, как у печи. Разжигаешь топку – огонь нагревает в титане воду. Можно мыть посуду, стирать или мыться самому. Примитивная штука, но другой нет. Значит, буду привыкать. Хотя что там привыкать, я и на Гараде принимал по утрам холодный душ. Для здоровья полезнее.

– Ты бы полегче с холодной водой, сынок, – сказала мама, когда я вышел из ванной и сел за стол. – Простудиться только не хватало сейчас.

Яичница с колбасой пахла умопомрачительно.

Я намазал маслом кусок белого хлеба и набросился на неё, как голодный стлак на зарезанную ульму.

«Как волк на овцу, – перевёл я про себя. – Будь внимательней, Серёжа Ермолов, не скажи подобное вслух. Оно, вроде, и ничего страшного, особенно с учётом последствий травмы головы, но лучше не надо».

– Божественно, мам! – сообщил, проглотив первый кусок. – А насчёт воды не беспокойся. Закаляться решил с сегодняшнего дня. Ну и бегать по утрам. Надо форму набирать, надоело быть дрыщём.

Ленка, которая уже доела свою манную кашу и пила чай, прыснула. Изо рта полетели брызги.

– Лена! – воскликнула мама. – Серёжа, что за слово такое?

– Слово как слово. Честное. Мне вроде как судьба второй шанс дала, согласись. Грех будет его упустить.

– Ты изменился, сынок, – покачала головой мама.

– Но ведь не в худшую сторону, а? – я подмигнул улыбающейся Ленке и отправил в рот кусок яичницы.

– Слава богу, – сказала мама.

– И я говорю, слава богу, – прошамкал я с полным ртом.

– Всё равно, будь осторожнее. Помни, что Ильдар Хамзатович сказал – ни в коем случае не переутомляться.

– Я помню, мам. Не переутомляюсь, правда.

– А что сегодня тебе к нему на осмотр в девять утра помнишь?

– Помню. Сейчас позавтракаю, оденусь и пойду.

– Привет ему передавай. И всё потом подробно расскажешь!

– Зачем? Он и так тебе всё расскажет.

– Он – это одно. Ты – другое, – с железной логикой заключила мама и налила мне чая.

Всё-таки Кушка совсем маленький город. От дома до ворот госпиталя я дошёл, не торопясь, ровно за пять минут. Ещё через две минуты постучал в дверь кабинета Ильдара Хамзатовича.

Весь медосмотр занял ровно час пятнадцать минут, включая рентген.

Частое рентгеновское излучение, в особенности на столь допотопной аппаратуре, не слишком полезно для молодого выздоравливающего организма, поэтому я нейтрализовал его воздействие. Но, видать, слегка перестарался, потому что организм отреагировал самым привычным и целесообразным образом.

Я как раз оделся, вышел из рентгеновского кабинета, когда почувствовал, что меня неудержимо тащит в сон. Словно щепку в водоворот.

До моей палаты, в которой я провёл пять, выпавших из памяти дней, было не более двух десятков шагов. Дверь оказалась открыта, в палате – никого. Правда, мою постель убрали, но мне вполне хватило матраса. Меня бы и голая пружинная сетка устроила. Да что там сетка – любая горизонтальная поверхность, включая пол. Желательно чистая, конечно.

А тут целая кровать! Шикарно. Я повалился на матрас и отключился.

Проснулся от недовольного голоса Ильдара Хамзатовича, доносящийся из-за двери:

– Что значит, не знаю? Он должен был прийти ко мне в кабинет ещё пятнадцать минут назад!

Сейчас кому-то достанется на орехи, подумал я. Спустил ноги с кровати, встал, открыл дверь и вышел в коридор.

– Вот же он! – радостно воскликнула дежурная медсестра. – Ты что там делал?

– Спал, – честно признался я. – Извините, Ильдар Хамзатович, меня после рентгена так в сон потянуло, что просто караул. Хорошо, что койка свободной оказалась.

– И как, поспал?

– Поспал, – я посмотрел на часы. – Как раз пятнадцать минут. Чувствую себя отлично.

– Это я решу, как ты себя чувствуешь, – пробурчал товарищ подполковник. – Давай за мной.

– Физически ты здоров, – заключил он, изучив рентгеновские снимки и ещё раз помяв мне живот и пройдясь твёрдыми холодными пальцами по позвоночнику и рёбрам. – Но в школу пока рано. Подтверждаю освобождение до двадцать шестого февраля. – Он перелистнул календарь на столе. – Это пятница у нас? Пятница. Значит, в четверг, двадцать пятого, ещё раз на обследование придёшь, а в пятницу – в школу.

– Может, лучше в понедельник уже? – спросил я. – Начало недели.

– Понимаю, – кивнул Ильдар Хамзатович. – здоровое желание нормального советского школьника. Что бы ни делать, лишь бы в школу не ходить.

– Да я хоть сегодня пойду, – сказал я. – Подумаешь.

– Не лезь в бутылку. Мал ещё. Значит, в четверг, двадцать пятого, в девять ноль-ноль тебя жду. Вопросы? Предложения?

– Как насчёт физической нагрузки?

– Какой именно?

– Бег по утрам, разминка, турник, брусья. Аккуратно.

– Сегодня утром бегал? – догадался Ильдар Хамзатович.

– Бегал, – признался я. – Немного.

– Немного – это сколько?

– От дома на Крест и вниз на школьную спортплощадку. Там чуть размялся и домой.

– Ладно, – подумав ответил хирург. – Только без фанатизма. И смотри – не усни на обочине. А то опять обкуренный афганец наедет.

– Не усну, – пообещал я. – Что с ним, кстати?

– С кем, с афганцем?

– Ага.

– Судить будут, что, – начальник госпиталя пожал плечами. – По нашим советским законам. Он действительно обкуренный был, анализы показали. Так что, думаю, сядет.

Ну и ладно, пусть сидит. Спасать котика из-под колёс бешеного грузовика – занятие для особо одарённых, понятно, но и бешеных афганских грузовиков-барбухаек на улицах Кушки тоже быть не должно. Тогда и котики будут живы, и школьники целы.

После госпиталя я оправился в библиотеку, которая располагалась в Доме офицеров. Она уже открылась, я был первым утренним посетителем.

– Здравствуйте, Таисия Игнатьевна! – я вспомнил имя высокой библиотекарши лет сорока.

– Здравствуй, Серёжа! – ответила она. – Ты почему не в школе? Ах, да, извини… Как ты себя чувствуешь?

– Нормально, спасибо. Я посмотрю книги?

– Конечно. Для чего ещё библиотека. Только ноги вытри хорошенько. Может быть, подсказать что-то?

– Пока не надо, спасибо.

Я вытер ноги о влажную половую тряпку, лежащую у дверей, и мельком огляделся. Библиотека располагалась на первом этаже и состояла из двух залов. Первый – читальный и второй – с книгами на стеллажах. Я прошёлся по первому, полистал газеты и журналы, отметил для себя, что надо будет повнимательней изучить журналы «Наука и жизнь» и «Техника молодёжи», затем направился во второй зал, к книгам.

Меня интересовало всё. То есть, вообще всё. Но нужно было выбирать, с чего начать.

Прошёлся вдоль полок, выхватывая глазами корешки книг. На Гараде тоже имелись бумажные книги, но больше уже как антиквариат, дорогие подарочные или специализированные издания. Но здесь были только бумажные.

Да что книги. Из того, что я успел прочитать и увидеть собственными глазами, уже было понятно, что земляне отстали от гарадцев лет на двести. Гарадских. Земных – больше.

Всё относительно, развитие цивилизации в разные периоды идёт с разной скоростью, но тем не менее.

Начать с ключевого фактора – энергии. На Земле её вырабатывают мало, и стоит она дорого. Не мудрено – от сжигания угля или мазута, падающей воды, тем более ветра или солнца много дешёвой энергии не получишь. Деление ядер урана – уже лучше. Но грязно, опасно и, опять же, не так дёшево, как хотелось бы. До управляемой же термоядерной реакции земляне пока не доросли. Не говоря уже о кварковом синтезе, на основе которого работают кварковые реакторы – источник практически бесконечной и дармовой энергии на Гараде. Дармовой по сравнению со всеми другими источниками, разумеется.

Отсюда – из нехватки энергии – раздробленность на множество государств и враждебность их друг к другу. Идут бесконечные войны за ресурсы – торговые, экономические и самые настоящие, с массовыми убийствами людей при помощи оружия, – и они не кончатся, пока не кончатся ресурсы или… сама цивилизация.

Есть спасительный путь – объединение. По нему сумел пойти Гарад. Правда, для этого пришлось потерять два с лишним миллиарда жизней в Последней войне, и за малым не уничтожить всю планету; но Создатель миловал; мы выжили. Выжили, чтобы объединиться и начать Великое Возрождение.

Великое Возрождение, в свою очередь, было бы невозможно без информационной революции; полной перестройки системы воспитания и образования; полноценного мощного выхода в космос в пределах родной звёздной системы; и прочего, и прочего, и прочего. Можно долго перечислять.

Отсюда вопрос.

Что делать хорошо образованному, сильному, талантливому и умелому взрослому силгурду, оказавшемуся в теле слабого подростка не просто на другой планете, а ещё, фактически, в другом времени?

Я остановился.

Вот он – главный вопрос. Тот же самый, что и всегда.

Что делать?

Скользнул взглядом по книжному стеллажу, прочёл надпись на белой табличке сбоку: «Фантастика».

Всего две полки. На одной – верхней – написано: «Советская фантастика». На другой – нижней – «Зарубежная фантастика».

С десяток книг на верхней, столько же или чуть меньше на нижней.

Негусто, но что есть.

Протянул руку, снял с верхней полки довольно толстую книгу с зеленовато-жёлтой обложкой. На лицевой стороне изображён космолёт белого цвета, как видит его художник, на фоне зелёных скал и жёлтого неба. «В мире фантастики и приключений» – белым шрифтом в чёрном прямоугольнике.

Раскрыл наугад.

«Станислав Лем

НЕПОБЕДИМЫЙ

Черный дождь

«Непобедимый», крейсер второго класса, самый большой корабль, которым располагала База в системе Лиры, шел на фотонной тяге.

Восемьдесят три человека команды спали в туннельном гибернаторе центрального отсека. Поскольку рейс был относительно коротким, вместо полной гибернации использовался очень глубокий сон, при котором температура тела не падает ниже десяти градусов. В рулевой рубке работали только автоматы.»

О как, гибернация, значит. Мы тоже когда-то думали, что она понадобится. Не понадобилась.

Год издания – тысяча девятьсот шестьдесят четвёртый. Возьму, это может быть интересно, с первых строк видно.

На той же полке выбрал потрёпанный сборник Аркадия и Бориса Стругацких «Далёкая радуга» с одноимённой повестью и второй под названием «Трудно быть богом». С нижней взял книгу в красной обложке из серии «Библиотека современной фантастики». Четвёртый том. Тоже Станислав Лем. «Звёздные дневники Ийона Тихого» и роман «Возвращение со звёзд».

Пожалуй, хватит для начала.

Когда-то, в юности, я любил фантастику. Да и взрослый Кемрар Гели не без удовольствия почитывал её в свободную минуту. Некоторые до сих пор считают этот вид художественной литературы «низким», чисто развлекательным, недостойным звания искусства. Слава Создателю, таких интеллектуальных снобов мало. Серьёзными исследователями давно доказано, что именно любовь к фантастике – в широком понимании жанра – чаще всего толкает молодых силгурдов заняться наукой, инженерным делом, медициной, учительством, воспитанием или любым видом творчества.

Ну а как иначе?

Силгурд (и человек) – это, в первую очередь, его сознание, умение и – главное! – желание хорошо мыслить. Что невозможно без богатого воображения, которое и развивает фантастика. Всё гораздо сложнее, конечно, но в грубом приближении – так.

Значит, если хочешь получше узнать людей – читай их художественную литературу и не забывай про фантастику.

В моём случае местную фантастику следует читать в первую очередь. Потому что она поможет уточнить и расширить ответ на мой главный вопрос.

Ответ, который я уже в общих чертах знал.

Нужно установить связь с Гарадом.

В одиночку это сделать невозможно. Даже определить точные координаты вряд ли получится. Не говоря уже о создании самой простой станции Дальней связи, которая работает корректно только в условиях вакуума и для которой требуется море энергии. Большое и глубокое море. Значит, – Луна. Только там подходящие условия для строительства самой станции и кваркового реактора, необходимого для её питания. Не получится кварковый – термоядерный. Или, на самый крайний случай, просто ядерный, но очень мощный.

А что нужно, чтобы значительно облегчить и удешевить полёт на Луну?

Правильно. Гравигенератор. Он же антиграв.

Потом уже, возможно, – надёжный и достаточно мощный ионный двигатель с обычным атомным реактором. Благо, для этого на Земле всё есть. Но это потом. Сначала антиграв, с которым и жидкостные ракетные двигатели смогут очень и очень много. Намного больше, чем сейчас.

Его, к слову, можно собрать и в одиночку, принцип действия и схему я отлично помню, тем более, что и чинил их неоднократно. Сложно. Даже очень сложно и трудно, он будет совсем простой, двухконтурный, с коэффициентом понижения гравитации не больше десяти [1].

Но можно.

Только для этого нужно быть уверенным, что общество, страна, в которой ты живёшь, не сожрёт тебя с потрохами, такого молодого и гениального не по возрасту, а поддержит и поможет.

Ладно, пусть не на сто процентов уверенным.

Хотя бы на шестьдесят-семьдесят.

Пожалуй, я соглашусь и на пятьдесят.

Пятьдесят из ста – хорошие шансы. Хальб унд хальб [2], как любит говорить в таких случаях мой земной отец.

[1] В десять раз.

[2] Половина на половину (пер. с немецкого).

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. С чего начать. Учебники. Математичка и физрук. Восстановление и тренировки. Кино.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. С чего начать. Учебники. Математичка и физрук. Восстановление и тренировки. Кино.

Пока Таисия Игнатьевна вписывала выбранные книги в мою библиотечную карточку, я внимательно разглядел плакат на стене, который заметил, когда вошёл.

На алом фоне с графическим портретом Владимира Ильича Ленина – основателем Советского Союза – в левом верхнем углу золотыми буквами было написано:

МОРАЛЬНЫЙ КОДЕКС СТРОИТЕЛЯ КОММУНИЗМА

Преданность делу коммунизма, любовь к социалистической Родине, к странам социализма;

Добросовестный труд на благо общества: кто не работает, тот не ест;

Забота каждого о сохранении и умножении общественного достояния;

Высокое сознание общественного долга, нетерпимость к нарушениям общественных интересов;

Коллективизм и товарищеская взаимопомощь: каждый за всех, все за одного;

Гуманные отношения и взаимное уважение между людьми: человек человеку друг, товарищ и брат;

Честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни;

Взаимное уважение в семье, забота о воспитании детей;

Непримиримость к несправедливости, тунеядству, нечестности, карьеризму, стяжательству;

Дружба и братство всех народов СССР, нетерпимость к национальной и расовой неприязни;

Нетерпимость к врагам коммунизма, дела мира и свободы народов;

Братская солидарность с трудящимися всех стран, со всеми народами.

А что, нормальный кодекс. Компиляция, разумеется, но мне нравится. Напоминает знаменитый «Кодекс гражданина Гарада», принятый после Великой победы и объединения планеты. Если соблюдать, а не только на стенах развешивать, то и вовсе хорош. Но с этим, чувствую, мне ещё разбираться и разбираться.

Пока шёл домой, продолжал думать. План, даже в таком общем и черновом виде, – это прекрасно.

Но кидаться сходу, очертя голову, его выполнять не стоит.

Самое главное препятствие – даже не техническая отсталость землян, а мой нынешний возраст. Тринадцать земных лет – это очень мало. Мальчики только-только начинают превращаться в мужчин, в организме бушуют гормональные бури, он активно растёт и развивается. Нагружать его сверх меры в это время опасно – можно сильно поломать. Так, что даже со сверхспособностями, которыми, по здешним меркам я обладаю, долго потом в норму приводить нужно будет.

А нагружать придётся.

Значит, действовать нужно хоть и быстро, но плавно.

Взять ту же школу. Учатся в СССР восемь иди десять лет – кто как захочет. Я, разумеется, выберу десять, чтобы поступить в высшую школу – институт или университет (пока не выбрал, но, думаю, это будет что-то техническое).

Зачем высшее образование? Не знаю, как в остальном мире, но в Советском Союзе без него никуда. То есть любой труд здесь почётен, а безработицы и вовсе не существует, но, если хочешь чего-то по-настоящему добиться, – учись. Диплом об окончании высшего учебного заведения придаёт вес, его уважают.

Вспомнились слова пионерской клятвы: «Я, Ермолов Сергей Петрович, вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Родину; жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия; свято соблюдать законы пионерии Советского Союза!»

Вот так. Серёжа Ермолов не просто эту клятву давал, он ещё и председатель Совета дружины школы, то есть формальный лидер всех кушкинских пионеров. Не бог весть что, но для начала совсем неплохо. Потому что учиться – это хорошо и правильно, но мало. Нужно еще идеологически соответствовать. Сначала октябрёнок (это позади), потом пионер (это в настоящем), потом комсомолец и коммунист (это в будущем). Главное, ни на какие компромиссы с совестью идти не нужно. Чему порукой «Моральный кодекс строителя коммунизма», который я прочитал в библиотеке.

Но вернёмся к учёбе.

Предстоящие три с небольшим года в школе можно сжать в один. Даже в полгода.

Потому что всё, или почти всё, чему меня здесь собираются научить, я уже знаю. Более того, знаю и умею я гораздо больше, но показывать это категорически не нужно. От будущей репутации юного гения всё равно никуда не деться, но пусть всё будет в пределах хоть какой-то нормы, а не чуда. Люди боятся чудес, как и всего непонятного, а тот, на кого смотрят с опаской не может рассчитывать на доверие. Мне же без доверия никуда. Хотя бы некоторых людей или, как тут в таких случаях говорят, фигур. Пусть даже не ключевых, но обладающих влиянием и властью.

Лучше всего, военных.

Во-первых, от них непосредственно зависит безопасность страны.

Во-вторых, мой здешний папа – военный. Пусть и не самых высоких чинов, но какие-то связи есть. Опять же, это сегодня он командир полка, а завтра, глядишь, и до комдива дорастёт. А это уже генерал, совсем другой статус, генералов в СССР уважают. В особенности тех, кто реально командует войсками, а не просиживает форменные брюки с лампасами в высоких штабах.

В-третьих, тот же антиграв будет интересен военным. Очень сильно интересен. Кровно интересен. Установи его на истребитель-бомбардировщик, чтобы вес последнего снизился в шесть-семь, а то и десять раз… А боевой вертолёт? А танк? Вообще любая военная техника, включая корабли и подводные лодки. Да за такую возможность военные душу дьяволу продадут. Даже с учетом того, что ни в бога, ни в дьявола в СССР официально не верят. Страна атеистов. Тоже интересный факт, кстати, и требует обдумывания, но не сейчас.

Значит, военные, запомним эту мысль.

Итак, сколько времени мну нужно, чтобы, не привлекая к себе лишнего внимания закончить школу?

Полгода. Могу, но не нужно, слишком рано.

Год. Тем более могу, но тоже рановато.

А вот два года – это оптимальный вариант. Мне будет пятнадцать. Да, организм ещё вовсю растёт, но основные гормональные бури уже позади. Можно начинать взрослую жизнь. Если ещё за это время собрать действующий прототип антиграва и суметь заинтересовать в нём военных, будет совсем хорошо.

Дома я разделся, поставил книги на полку и взялся за учебники.

«Алгебра»

«Геометрия»

«Физика»

«География»

«Биология»

«Русский язык»

«Литература»

«История средних веков»

Все за шестой класс, конечно же.

Памятуя о том, что перегружаться не нужно, внимательно, не торопясь, изучил первые четыре. По часу на каждый.

Н-да, примитив. Какие там полгода! На сегодня хватит, пожалуй, хотя я и не устал, но завтра уже закончу с шестым классом, можно сдавать экзамены экстерном. Значит, два дня.

Положим три дня на седьмой класс.

Расщедримся и возьмём четыре на восьмой.

Проявим неслыханную расслабленность и дуракаваляние и определим неделю на девятый.

На десятый, так и быть, две недели.

Что получается?

Два плюс три плюс четыре плюс семь плюс четырнадцать. Добавим два выходных. Нет, три. Итого: тридцать три богатыря. То бишь дня. Чуть больше месяца, чтобы полностью усвоить школьную программу. Н-да. Никому об этом не говори, хе-хе. Кстати, о школьной программе. Откуда выплыли эти богатыри?

…В чешуе, как жар горя,

Тридцать три богатыря,

Все красавцы удалые,

Великаны молодые,

Все равны, как на подбор,

С ними дядька Черномор.

«Сказка о царе Салтане», Александр Сергеевич Пушкин, великий русский поэт. Надо будет ознакомиться получше, того, что сейчас в памяти Серёжи Ермолова, маловато. Стихи великих поэтов много говорят о стране, к которой они родились и выросли. К тому же я люблю хорошую поэзию, грешен.

Пообедал, пятнадцать минут полежал, полностью расслабившись и очистив голову от мыслей, переоделся и побежал на спортплощадку – размяться.

Сегодня в это время там никого не было.

Я сделал три круга с резкими ускорениями, затем размялся на ходу (прыжки, наклоны, растяжки), перешёл на слайт-ходьбу и, когда почувствовал, что достаточно разогрелся, запрыгнул на брусья. Отжался несколько раз с махом назад и вперёд. Потом не выдержал и немного похулиганил – вышел на стойку на руках; прошёлся по брусьям; перекатился через голову на плечи, вышел снова на руки с махом назад, красиво спрыгнул.

Эх, хорошо!

Теперь – на турник.

– Ермолов! – позвали откуда-то сбоку.

Повернулся.

Старая тучная женщина в тёплом длинном зеленоватом пальто и серой пуховой шали смотрела на меня, стоя у входа на спортплощадку. Подняла руку, поманила пальцем:

– Иди-ка сюда.

Я подошёл, на ходу вспоминая, кто это.

Ну конечно! Марья Сергеевна, старейшая и в своём роде легендарная учительница арифметики и математики. Говорят, что она вколачивала знания в гимназистов ещё до революции.

Иногда в прямом смысле слова – линейкой по лбу. Не знаю, как гимназисты, а мы ей подобные методы прощали. Как и грубоватый стиль общения в целом.

– Здрасьте, Марь Сергевна! Как ваше здоровье?

– Не дождётесь. Почему не в школе, Чукарин [1]?

– Так освобождение у меня. До первого марта. Восстанавливаюсь.

– Вижу. Кувыркаешься вовсю. И где только научился, не замечала за тобой прежде… Значит – здоров.

– Врачи так не считают, – вздохнул я с нарочитой печалью. – Я им говорил, говорил… Не слушают.

– Это кто не слушает, Алиев, что ли?

– Он.

– Поговорю с ним. У нас важный материал во вторник и контрольная в четверг.

– Наверстаю, Марь Сергевна, не волнуйтесь.

– Старая я уже волноваться. Это ты волноваться должен.

– Я тем более не волнуюсь. Готов написать контрольную в любое время и на любую тему.

– Так уж на любую?

– Легко, – сказал я. – В пределах программы за шестой класс.

– Да ты бахвал!

– Не без, – приосанился я.

– Та-ак. Ну-ка скажи, как умножить многочлен на многочлен?

– Чтобы умножить многочлен на многочлен, достаточно каждый член одного многочлена умножить на каждый член другого и полученные произведения сложить, – оттарабанил я точно по учебнику.

– Хм, верно. Когда успел выучить?

– Сегодня, – признался я. – Марь Сергевна, можно спросить?

– Ну.

– Если я захочу сдать экстерном математику за седьмой класс, поможете?

– Зачем тебе это? – нахмурилась она.

– Пока не знаю. Но на всякий случай уже интересуюсь.

– А ты изменился, Ермолов, – взгляд Марьи Сергеевны, казалось, обрёл вес. – Не могу только понять, в какую сторону.

– В лучшую, Марь Сергевна, даже не сомневайтесь. Так поможете?

– Там поглядим, – буркнула она. Повернулась и, не прощаясь, вперевалку, словно старая утка, пошла по направлению к школе.

Подтягивание (шесть раз), подъём прямых ног к перекладине (пять раз). Отдохнуть, но не стоя, двигаясь в лёгкой стайт-ходьбе, и снова: подтягивание и подъём. Отдохнуть. И снова.

Хватит.

Теперь надо найти физрука и договориться насчёт мячей.

Мячи мне дали. Ровно два, как и просил.

– Под твою ответственность, Ермолов, – сказал физрук, он же трудовик, Виктор Леонидович Носатый.

У него и впрямь был роскошный нос. Прямо не нос, а носяра.

Кстати, о фамилиях. Знаменитая фамилия у меня. Узнаваемая. Был такой русский генерал Ермолов, герой Отечественной войны тысяча восемьсот двенадцатого года и вообще выдающаяся личность. Тоже Петрович, хоть и Алексей. Здесь на фамилии обращают внимание, так что запишем это в актив, может пригодиться в будущем.

– Сегодня же верну в целости и сохранности, – пообещал я. – А можно будет потом ещё взять?

– Потом – это когда?

Я объяснил ситуацию.

– Не рановато тебе в сборную города? – окинул меня внимательным взглядом физрук. – Там взрослые, а тебе только тринадцать. Да и не припомню я что-то за тобой таких выдающихся способностей. Игра вратаря на большом поле – сложное искусство.

– Гайдар в четырнадцать лет полком командовал, – неизвестно откуда выскочила у меня расхожая фраза. – Что до способностей, то я и сам не замечал. Открылись. Сегодня у нас девятнадцатое? Думаю, ещё два-три раза, не считая сегодняшнего дня, будет достаточно.

– Открылись, значит. Бывает. Ладно, три так три. Только время согласуем, чтобы заняты мячи не были. Когда матч, говоришь?

– Двадцать восьмого, в воскресенье, в восемь утра.

– В такую рань… Ладно, приду посмотреть.

– Спасибо, Виктор Леонидович!

– Пожалуйста. Только учти. Если хочешь серьёзно тренироваться, свой мяч нужно иметь. И ещё. Аркадий Гайдар не командовал полком в четырнадцать лет, это легенда.

– А чем командовал?

– Ротой. И не в четырнадцать, а почти уже в шестнадцать.

– Тоже неплохо, а?

– Да уж, – он усмехнулся. – Иди уже, тринадцатилетний вратарь.

– ?

– У Жюля Верна был пятнадцатилетний капитан, а ты тринадцатилетний вратарь, – пояснил физрук. – Ты что, Жюля Верна не читал?

– Почему? «Двадцать тысяч лье под водой» читал, «Дети капитана Гранта», «Таинственный остров», – вспомнил я.

– Почитай «Пятнадцатилетний капитан», – посоветовал Виктор Леонидович. – Раз уж собрался в тринадцать за сборную города играть. Пригодится. Да и вообще хорошая книжка.

Тимак, Данатар и Тигр не подвели и явились на стадион к пяти часам с разницей в пару минут.

Я пришёл с мячами чуть раньше, чтобы осмотреть ворота и оценить место тренировки.

Поле было откровенно плохим – много неровностей. Но штрафные площадки у обоих ворот были относительно нормальные. Вратарские, внутри них, конечно, вытоптаны, но это ерунда.

Я встал на линию ворот (выбрал южные – те, что ближе к школе), оценил размеры – ширину и высоту. Из энциклопедии уже знал, что ширина футбольных ворот равна восьми ярдам или семи метрам и тридцати двум сантиметрам. Высота – восьми футам или двум метрам сорока четырём сантиметрам. Игру футбол придумали англичане, отсюда ярды и футы.

Ворота для гарадской игры цвинт были меньшего размера (как и поле), поэтому поначалу я почувствовал себя в этих не совсем уютно. Особенно с учетом моего нынешнего роста в сто семьдесят сантиметров. Высокий для тринадцатилетнего мальчишки, но совсем не высокий для взрослого. А уж для футбольного вратаря и вовсе низкий.

Ничего, прыгучестью и реакцией возьмём.

Ну-ка.

Я подпрыгнул и повис на верхней штанге.

Нормально, достаю.

Пацаны-одноклассники, как оказалось, ни малейшего понятия не имели о том, как тренировать вратарей. Пришлось показывать.

Дождя не было два дня. Поле под февральским кушкинским солнцем, которое, хоть и с некоторой натяжкой, уже можно было назвать весенним, подсохло. Я выбрал относительно ровное место на бровке с травой погуще, сел.

– Бросайте мне мячи руками, – приказал товарищам. – По одному. Я буду ловить и кидать их вам назад. Начали.

Обычно это упражнение делается вдвоём, но я задействовал всех, чтобы не чувствовали себя лишними.

Тимак, Данатар и Тигр быстро вошли во вкус, и тренировка пошла, как по маслу. После бросков сидя перешли к броскам стоя.

– Бросайте так, чтобы я двигался. Не точно в меня, а по сторонам.

Бросок. Поймать. Кинуть обратно. Бросок в сторону. Шаг в сторону, поймать, кинуть. Ещё бросок. И ещё, и ещё.

«Старайся, чтобы за твоими руками всегда была ещё часть тела, – учил меня когда-то тренер по цвинту. – Грудь, живот, нога, голова. Если по какой-то причине руки не удержат мяч, для него возникнет следующее препятствие, и он не проскочит в ворота».

Ценный совет, которому я всегда старался следовать.

– Теперь удары, – приказал я. – Не сильно, но точно. В меня и по сторонам.

Дак! Дак! Дак!

Ах, как же мне нравится этот характерный звук ударов по мячу и как же давно я не играл в настоящий цвинт! Извините, в футбол.

Чего по-настоящему не хватало, так это сетки на ворота и вратарских перчаток. Ну да ничего, за пропущенными мячами можно и побегать. Что до перчаток, то на нет, как здесь говорят, и суда нет. Негде их в Кушке взять.

Мячи, летящие в ворота, после не слишком сильных ударов, старался забирать намертво. Те, что посильнее, отбивал. За слишком сложными, летящими точно в дальние углы, не тянулся, пропускал. Не игра, тренировка, можно себя чуток и поберечь.

Всякое падение на твёрдую землю – удар по организму. Да, вратари умеют падать, но всё-таки лучше играть на ногах. Отчаянные броски за мячом красивы и нравятся зрителям, но бросок и падение – это последний аргумент в споре вратаря с нападающим, а последний на то и последний, что после него уже противопоставить нечего. Пока вратарь на ногах, он может что-то сделать. Лёжа – нет. За редчайшими исключениями. Поэтому, если пришлось в падении отбить мяч, то нужно оказаться на ногах как можно скорей. Самый простой и быстрый способ – перекатом через плечо. Есть и другие.

Дак! Дак! Дак!

Друзья-товарищи поймали азарт, и мячи сыпались на меня один за другим.

– Стоп, хватит! – поднял я руку в какой-то момент. – Теперь отработаем угловые и штрафные.

– Эй, – сказал маленький Данатар. – Какие угловые и штрафные? Это тебе за взрослых играть, не нам. Я вообще с угла поля могу до ворот не добить.

– Я добью, – сказал Тимак.

– Я попробую, – сказал Тигр.

– Ну-ну, – сказал Данатар. – А головой во вратарской кто будет играть, Пушкин? Мне с моим ростом – беспонтово.

– Могу и я, – сказал, подходя, Пушкин, он же Олег.

Был он в спортивном костюме, кедах и с мячом. Рядом шёл тот широкоплечий остроскулый парень, которого я уже видел на спортплощадке с ним и Рваным. В руках он нёс сложенную сетку для ворот.

– Давно тут?

– С полчаса, – сказал я. – Хотите присоединиться?

– А то, – сказал Олег-Пушкин. – Посмотрим, на что ты способен в больших воротах.

Теперь дело пошло серьёзнее. Как довольно быстро выяснилось, Пушкину и его товарищу по кличке Лёзя (как и меня, его звали Сергеем) уже стукнуло шестнадцать лет. В глазах моих товарищей – Тимака, Данатара и Тигра – они были совсем взрослые, с паспортами. Хотя на самом деле, конечно, таковыми не являлись. Но всё равно они были сильнее и выше нас, тринадцатилетних. Играли тоже неплохо.

Так что я довольно быстро ощутил, с чем мне вскоре придётся иметь дело, – ладони после нескольких отбитых мячей горели, а на перехватах мне едва-едва удавалось опередить высокого Пушкина, да и то в половине случаев он, как и Лёзя, выигрывали за счёт массы, оттесняя меня от мяча.

Закончили, когда солнце почти коснулось вершин сопок на западе.

– Нормально, – подытожил Лёзя в своей лаконичной манере. – В воскресенье в шестнадцать ноль-ноль приходи, вся команда будет, потренируемся. Заодно познакомишься.

– Приду, – сказал я.

– А мы? – спросил Данатар.

Пушкин и Лёзя переглянулись.

– Приходите, – разрешил Пушкин. – В основной состав вам рановато, но потренироваться можно.

– Даже нужно, – добавил Лёзя.

Мы по-взрослому пожали им руки и расстались.

– Классно вышло, – сказал Тимак, когда мы шли с ним домой (он тоже жил на Карла Маркса, нам было по дороге). – Слушай, в кино пойдём сегодня на вечерний?

– В кино?

– «Красная палатка»! Говорят, обалденный фильм. Две серии. Про то, как наши итальянцев спасали в Арктике. Давно, до войны.

Местное кино я ещё не видел. Надо было сходить в любом случае.

– Пойдём, – сказал я.

– Тогда я за тобой зайду.

– Лады.

Мама и сестрёнка были уже дома.

– Ну как? – спросила мама.

– Отлично. В воскресенье ещё пойду, вся команда будет.

– Ох, сынок, беспокоюсь я. Ты только что из госпиталя…

– Мам, Алиев нагрузки разрешил.

– Дозированные!

– Так я и дозирую. Не беспокойся, правда, всё хорошо будет. Слушай, я сегодня в кино хочу сходить с Сашкой Тимаковым, на «Красную палатку».

– Сходи, отчего нет. Тебе денег дать на билет?

– Хорошо бы.

Мама дала мне пятьдесят копеек одной монетой, и я подумал, что в ближайшее время надо решать вопрос финансовой независимости. Хотя бы относительной. Просить копейки на билет в кино… Нет, это не дело. На Гараде тоже есть деньги, хотя они и не имеют такого большого значения, как здесь, и при необходимости, можно жить вовсе без них. Тем не менее, Кемрар Гели всегда зарабатывал достаточно, чтобы не испытывать в деньгах недостатка. Чем Сергей Ермолов хуже?

Фильм мне понравился. Даже захватил. Конечно, технически ему было далеко до художественных видеокартин Гарада, но сама история, режиссура, игра актёров – советских, и зарубежных – всё было на уровне. Режиссёр Михаил Калатозов, прочитал я в титрах. Запомню.

Но главное, мне, как и всякому силгурду, была близка северная, полярная тема. Наши долгие зимы с их смертельными морозами, ледяными торосами и айсбергами, бесконечными снегами практически ничем не отличались от того, что я видел на экране. Как и люди, мы точно так же боролись с собой и безжалостной природой. Боролись, не сдавались, и побеждали.

Хороший фильм.

[1] Виктор Чукарин – выдающийся советский гимнаст пятидесятых годов прошлого века.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. Игра с пехотой. Лимонад. Мертвяк и кошка.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. Игра с пехотой. Лимонад. Мертвяк и кошка.

Двадцать восьмое февраля подкралось быстро, но не застало врасплох – какую-то форму мне к этому времени набрать удалось. Не лучшую возможную, но чувствовал я себя уже гораздо увереннее, чем в первые дни. Прогресс был налицо. Подтягивался двенадцать раз, делал выход силой на одну руку и даже осилил подъём переворотом. Хватало на два раза подряд. Мало, но лучше, чем ничего.

Что до остального, то это должен был выявить предстоящий матч.

Трудно поверить, но накануне я волновался!

Вплоть до того, что минут десять, а то и все четверть часа не мог заснуть, прокручивая в голове возможные варианты игры.

Затем, осознав, что без информации о том, как играет соперник и твоя собственная команда это бессмысленно, провалился в сон и открыл газа уже утром.

Бегать не стал, обошёлся энергичной зарядкой, делая упор на растяжки. Принял холодный душ, позавтракал, вынес золу, растопил печи и отправился на стадион.

Футбольной экипировки у меня не было – ни бутс, ни гетр со щитками, защищающими голени, ни – тем более! – перчаток. Значит, буду играть без всего этого. На один матч сойдёт и спортивный костюм с кедами, а дальше посмотрим. Будет очень нужно – приобрету. Когда придумаю, как заработать денег. Кое-какие дельные мысли уже брезжили по этому поводу, но их практическую реализацию я пока отложил – нельзя успеть всё сразу. Наш девиз: постепенно и неотвратимо.

Однако обо мне позаботились.

Когда ровно в семь тридцать я появился на стадионе, команда уже была в сборе, а меня ждали слегка потёртые, но вполне годные кожаные бутсы, зелёные гетры со щитками, тёмно-синие спортивные трусы и того же цвета футболка с длинными рукавами и белой цифрой «1» на спине.

– Переодевайся, голкипер, – сказал капитан команды Володя Королёв по кличке Король. – Не в кедах же играть. Размер ноги сорок первый у тебя?

– Сорок первый, – подтвердил я.

– Значит, бутсы должны подойти. А вот перчаток нет, извини.

– Обойдусь. Хороших не достать, а обычные кожаные только мешают. Голыми руками хват надёжнее.

Капитан молча кивнул и отошёл.

Общей разминки не было, каждый разминался самостоятельно.

Я быстро переоделся (бутсы подошли точно по ноге), сделал круг по стадиону с ускорениями и растяжками. Затем встал в ворота с уже натянутой сеткой и попросил кого-нибудь мне постучать.

– Слава, Юра, Боря, – позвал капитан. – Разомните молодого.

Братья Юрасовы, играющие все трое в нападении, взялись за дело.

Дак! Дак! Дак!

Поймать-бросить. Поймать-бросить. Упасть-поймать-встать-бросить. Снова упасть-поймать-встать-бросить.

Через четверть часа я был готов к игре, ощущая, как разливается по телу горячая нерастраченная молодая энергия. Эх, роста бы ещё прибавить сантиметров пять (лучше – десять), было бы совсем хорошо. Ну да ладно, будем обходиться тем, что есть, – рост, как и возраст, сами придут, никуда не денутся.

Наш соперник – сборная команда мотострелкового полка – тоже разминался на другой стороне поля, у северных ворот.

Начало матча было назначено на восемь часов утра.

Рановато, как по мне, но, думаю, это было вызвано особенностями солдатского распорядка дня. Это мы, гражданские люди, вольны распоряжаться своим временем, особенно в выходной день, а они – нет.

Перед самым матчем к нам подошёл судья – какой-то майор-артиллерист, старавшийся, по слухам, судить объективно и худо-бедно знающий правила. Пожал руку Королю и Славе Юрасову – старшему из братьев.

– Готовы?

– Готовы.

Судья бросил на меня короткий взгляд.

– Это, что ли, ваш новый вратарь?

– Ага, – подтвердил капитан. – Он самый.

– Слушай, он же совсем пацан ещё.

– Нормально сыграет. Другого всё равно нет.

– Тебе сколько лет, мальчик? – ласково обратился ко мне судья.

– Четырнадцать, – соврал я. – И я не мальчик, а такой же игрок, как все. Прошу относиться соответственно.

– Как скажешь, – пожал плечами судья. – Смотри, Король, я конечно предупрежу ребят, чтобы поаккуратнее были, но, если что, под твою ответственность.

– Не волнуйтесь, – товарищ судья, – сказал я. – Если что, я и сам за себя отвечу.

– Ясное дело, – сказал судья. – Ты понял, Король?

– Понял, товарищ майор. Всё нормально будет.

– Тогда – на поле.

Команды выстроились друг против друга в центральном круге.

Король махнул рукой, и мы гаркнули в одиннадцать глоток:

– Команде мотострелкового полка физкульт-привет!

То есть гаркнули десять глоток, а я только рот открывал, не зная, что кричать. Теперь буду знать.

– Команде города Кушка физкульт-привет! – слаженно рявкнули в ответ мотострелки.

– Капитаны, ко мне, – поманил судья.

Бросили монетку. Нам выпало выбирать.

– Ворота, – сказал Король и посмотрел на меня. – Какие, вратарь?

Я посмотрел на небо, прикрывшись ладошкой.

Солнце поднималось, как и положено, на востоке. Сейчас оно слепило того, кто займёт северные ворота. А вот во втором тайме, когда оно поднимется выше, играть в северных будет уже легче.

– Южные, – показал я. – Берём южные.

Разошлись.

Судья свистнул, и игрок соперника сделал первый удар по мячу.

К моему удивлению, не смотря на ранее время, посмотреть на матч пришло довольно много народу. С другой стороны, почему бы и нет? Воскресенье – это воскресенье, день отдыха, а с развлечениями в Кушке напряг. Телевидения нет. Кино – вечером (хотя можно сходить и на дневной сеанс). Ресторан? Ну, так себе развлечение, на любителя, ещё и дорогое. Танцы по вечерам в том же Доме офицеров. Бильярдная, тоже там.

Что ещё?

Гулять по окрестным сопкам? Читать? Слушать радио? Пить водку с друзьями-товарищами? Заниматься спортом? Не всех устраивают все эти способы.

Испокон веков люди, как и силгурды, падки на зрелища. А что может быть лучше в этом смысле, чем футбольный матч? Пусть даже среди любительских команд. Вот и пришёл народ на стадион. Некоторые даже с семьями.

Я не высматривал, есть ли на трибуне мои. Перед матчем попросил маму не приходить, чтобы ей не волноваться зря, но не был уверен, что она послушается. Отец? У советского офицера выходных дней практически не бывает. А уж если он командует полком, то отдохнуть раз в месяц – уже счастье.

Игра сразу пошла в одни ворота – мои, и всё моё внимание переключилось на поле.

Хуже всего, что наша защита не воспринимала меня, как полноценного товарища по команде. Они видели мальчишку, которого нужно защищать от нахрапистого взрослого соперника, но при этом слушать, что он кричит-говорит – не обязательно. Сами с усами.

Вот из-за этого мы и пропустили в первом тайме.

Крайний правый нападающий мотострелков хорошим дриблингом, обвёл двоих, вышел к нашей штрафной и прострелил в центр.

– Играю! – крикнул я, выскакивая на перехват.

Но защитник – это был Лёзя – не послушал и решил отбить мяч головой сам. В результате столкнулся со мной, когда я уже был в воздухе, не дал дотянуться до мяча и сам промахнулся.

А соперник оказался тут как тут.

Удар – мяч в сетке.

Не попасть по пустым воротам из штрафной площадки трудно. Вот он и попал.

– Лёзя, если я кричу «играю!» – это значит, что играет вратарь и не хер ему мешать, – высказал я тёзке. – Чего ты полез?

Лёзя молча ожёг меня взглядом и потрусил из штрафной.

Ладно, играем дальше.

Второй мы пропустили уже почти в самом конце первого тайма, когда игра, казалось, более-менее наладилась, и нам даже удалось создать у ворот соперника пару-тройку опасных моментов.

Говорю «мы», потому что пропустили с пенальти. В цвинте тоже есть аналог пенальти, только бьют не одиннадцати метров, а с девяти. В любом случае – это расстрел вратаря.

Поэтому в пропущенном с пенальти мяче голкипер считается не виноватым по умолчанию.

Взять пенальти можно, если угадать направление удара или войти в режим орни. Но ведь и тот, кто бьёт, может в него войти. Именно поэтому в цвинте орни под запретом. В слайте – нет, но только в особо оговорённых поединках.

Но земляне-то про орни ничего не знают, верно?

Поэтому я вошёл в орни перед ударом. Но всё равно не помогло. Удар был сильный, мяч лёг точно под перекладину в верхний левый от меня угол ворот.

В «девятку», как здесь говорят.

Мне элементарно не хватило роста.

Нет, я мог, конечно, переместиться в левую часть ворот и отбить. Но со стороны это бы выглядело, словно вратарь исчез на долю секунды и снова возник, словно из ниоткуда, в нужном месте. Слишком невероятно. Фантастично. Из разряда чудес. А на фига нам, спрашивается, ненужные слухи? Правильно, совсем не нужны. По крайней мере, до поры до времени.

Поэтому я прыгнул за мячом, но не достал. Хотя кончиками пальцев коснулся, и это все видели. Видели и оценили.

Ноль-два.

С этим счётом мы ушли на перерыв.

Расселись за бровкой поля у забора. Кто-то пил воду, кто-то тяжело дышал, приходя в себя, кто-то просто сидел, отдыхая.

– Плохо, – сказал Король. – Проигрываем. Они быстрее. А у нас физика проседает. Говорил я, нужно больше тренироваться и поменьше бухать. Вот и результат. Поднажмите, мужики, иначе проиграем. Через «не могу». Первый матч важен, не мне вам говорить.

– Все матчи важны, – пробормотал Юра Юрасов, вытирая рукавом футболки обильный пот со лба.

Остальные молчали.

– Можно сказать? – попросил я.

– Скажи, если есть что, – разрешил капитан.

– Два замечания. Первое. Уже говорил, повторю. Не надо мне мешать. Если я кричу, что играю, значит, – все в стороны и дайте дорогу вратарю. И второе, главное. Они нас в полузащите обыгрывают, как детей. Отсюда постоянная угроза нашим воротам – есть кому снабжать нападение мячами. Знаете, почему обыгрывают?

– Потому что лучше играют, – сказал четвёртый нападающий Сарпек Джанмухамедов, – худой и ловкий, чёрный, как смоль, парень.

– Лучше играют, потому что играют в четыре полузащитника. Из которых два центральных при необходимости становятся центральными нападающими. А у нас схема четыре-два-четыре. И четверо нападающих почти никак не помогают полузащите, когда их отсекают от мяча.

– Я же говорю – физика проседает, – сказал капитан.

– Физика тоже, но не она главное. Нужно поменять схему. Оставляем двух крайних нападающих – Сарпека справа и Борю Юрасова слева. Слава и Юра оттягиваются в полузащиту. Активно мешают разыгрывать мяч в центре поля и поддерживают атаку, если сил хватает. Если не хватает – оттягивают на себя защиту соперника и снабжают мячами Сарпека и Борю. Сарпек, ты техничный, бей чаще по воротам, у них вратарь слабоват, нет в нём уверенности, может и пропустить «бабочку» [1] на дурака. И последнее. Особенно полузащиты касается. Старайтесь играть на опережение, не давайте им спокойно принимать мяч, перехватывайте. Особенно, когда пас длинный.

– А что, – сказал Юра Юрасов, жуя травинку. – Дельное предложение. Молодец, молодой, соображаешь. Думаю, можно попробовать. Как считаешь, Король?

– Думаю, можно, – согласился капитан.

С самого начала второго тайма соперник попытался, как и в первом, использовать своё преимущество в центре поля, но вдруг обнаружил, что преимущества уже нет. Свободно владеть мячом не получалось, пасы перехватывались, пошёл более жёсткий отбор мяча с последующим переводом свободным крайним нападающим – Сарпеку или Борису. В первые же десять минут Сарпек дважды пробил по воротам. Один раз попал, и этого хватило, – вратарь только проводил мяч глазами, не решившись или не сумев за ним прыгнуть, и тот лёг в сетку, как к себе домой.

Один-два.

Следующие двадцать минут прошли в упорной борьбе. Я сумел дважды спасти команду – один раз в броске переведя мяч на угловой и второй раз, вовремя упав в ноги нападающему, когда тот выскочил со мной один на один.

А за пять минут до окончания матча второй мяч забил Боря Юрасов. В прекрасном стиле обвёл защитника, отдал Сарпеку, который вытянул на себя ещё двоих, снова отдал Боре, и тот с ходу точно пробил. Два-два.

Последующий накат на наши ворота ничего не дал – соперник торопился, устал и мазал по воротам. Мы, впрочем, тоже устали, это было заметно по тяжёлому дыханию и бегу, то и дело переходящему в шаг. Так что свисток судьи об окончании матча все восприняли с большим облегчением, а кто-то и с откровенной радостью. Ещё бы! Дело шло к явному поражению, но мы сумели отыграться.

– Все молодцы, всем спасибо, – сказал Король после матча. – Вратарю особенно. Хорошо сыграл, молодой. И советы дельные дал. Так что поздравляю, ты теперь в команде. Следующий матч с танкистами, через неделю, седьмого марта. Тренировка в среду в восемнадцать ноль-ноль и в субботу в пятнадцать часов. Вопросы, предложения? Если нет, все свободны.

– Есть предложение выпить пивка, – сказал Пушкин. – В ШПВ [2] как раз свежее привезли. Отметить боевую ничью.

– Пивка для рывка, потом водочки для обводочки? – поднял брови Король. – И всё это в десять утра?

– А чего сразу водочки? – обиделся Пушкин. – Подумаешь, по бутылке пива…

– Знаю я ваше по бутылке, – сказал капитан. – Нет, запретить, конечно, не могу, идите, кто хочет. Но лично я – пас.

– Мы тоже, – сообщили братья Юрасовы. – Дел полно. И тебе, Пушкин, не советуем. Мал ещё пиво с утра хлебать.

– Как играть, значит, взрослый, а как пиво пить – нет?

– Ты что, и впрямь дурак совсем, если разницы не видишь? – Боря Юрасов постучал себя пальцем по лбу. – Вон молодой, Гуня, наш вратарь новый. Отлично сыграл сегодня. Сколько ему?

– Ну, тринадцать, – буркнул Пушкин. – Между прочим, это мы с Лёзей его нашли.

– За что вам спасибо. Но ты не отвлекайся. Тринадцать. Ты всерьёз считаешь, ему уже можно пить пиво, раз он играет вместе со взрослыми?

– Да я и сам не хочу, – сказал я. – Горькое оно, ваше пиво, и противное. То ли дело лимонад. Особенно «Крем-сода»! Эх, я бы сейчас выпил бутылочку. Не знаешь, Пушкин, есть в ШПВ «Крем-сода»?

Команда засмеялась.

– А что, – предложил Король, – давайте и впрямь жахнем по бутылочке лимонада. За боевую ничью.

– И нового вратаря, – сказал Юра Юрасов. – Пусть растёт быстрее.

«Крем-соды» в ШПВ, к сожалению, не оказалось. Пришлось удовлетвориться напитком «Буратино», который обошёлся нам по двенадцать копеек за бутылку, с учётом наценки и без учёта стоимости посуды. Я хотел заплатить за себя, двенадцать копеек у меня были, но ребята не дали.

– Что-то в лесу сдохло, – сказала буфетчица Таня, полноватая женщина лет пятидесяти, выдавая нам несколько бутылок лимонада и стаканы. – Или вы с собой принесли? Смотрите, увижу, что разливаете, – выгоню.

– Обижаете, тёть Тань, – сказал Сарпек. – Только лимонад. Спортивный режим у нас.

– Ну-ну, – сказала тётя Таня. – Зарекалась лиса в курятник не лазить.

Мы выпили лимонада, обсудили некоторые, наиболее острые моменты матча и разошлись.

Не знаю, как остальным, а мне понравилось. Было в этом совместном послематчевом распитии безобидного газированного напитка что-то объединяющее. Надо будет не забыть и повторить в следующий раз. Пусть станет традицией. К тому же мне, как самому младшему в команде, это было особенно нужно. Равняло с остальными.

На следующий день, в понедельник, я пошёл в школу. Слухи о моём чудесном исцелении и о вчерашнем матче с мотострелками уже разошлись, и я не раз ловил не себе заинтересованные и восторженные взгляды. Заинтересованные от старшеклассников, восторженные от тех, кто младше.

Привыкай, сказал я себе. Теперь так будет часто, если ты собрался удивить этот мир. А ты собрался.

Первые три урока – русский язык, математика и биология – прошли довольно скучно. Материал я уже знал, поэтому только укрепился в мысли, что школу нужно заканчивать экстерном.

Четвёртым уроком было рисование. Его должна была вести та же учительница, которая преподавала туркменский – Дурсун Полыевна. Я, было, приготовился скучать дальше или для развлечения похулиганить и набросать точные портреты одноклассников, благо рисовать Кемрар Гели умел и любил, но выяснилось, что урок отменяется.

– Училка заболела! – сообщил Данатар, первым узнавший радостную новость. – Айда на речку, пацаны!

За последнюю неделю речка Кушка, питаемая тающими снегами с гор Афганистана, из хилого ручья превратилась в мутный стремительный поток шириной в два-три десятка метров.

– Да ну, – протянул Тигр. – Чего там делать, на грязную воду смотреть? Мы лучше в лянгу поиграем, да, пацаны? Кто со мной? – он вытащил из кармана, подбросил и поймал ту самую новую лянгу, которую сделал недавно.

Мнения разделились. Большинство, как ни странно, захотели лянгу. Я выбрал речку, а вслед за мной – Тимак и Билли.

Через десять минут мы вчетвером уже стояли на берегу, глядя как проплывают мимо обломки деревьев и целые кусты, смытые половодьем.

Данатар подобрал и швырнул в воду палку. Я пнул камень. Тимак сложил колечком большой и указательный палец, свистнул пронзительно, с переливом. Делать на берегу реки было решительно нечего.

– Ой, – сказал Билли. – Кошка. Кис-кис-кис…

Он вытащил из портфеля, завёрнутый в бумагу бутерброд, отломил кусочек колбасы, протянул на ладони:

– Кис-кис, иди сюда, смотри, колбаска тебе.

Чёрно-белая кошка (или кот, так сразу было и не разглядеть) недоверчиво приблизилась, обнюхала ладонь взяла угощение и отошла в сторонку.

Тем временем Жека Данатаров, вечный заводила и подстрекатель, что-то заметил и теперь напряжённо всматривался в реку, прикрываясь ладонью от солнца.

– Что там? – спросил я, подходя.

– Глянь, Гуня. Это утопленник, что ли? – показал он пальцем.

Я посмотрел. Со стороны Афганистана по реке, ныряя в мелких волнах, плыло человеческое тело.

– Похоже, – сказал я.

Тело несло по воде лицом вверх, головой вперёд. Теперь, когда оно подплыло ближе, было видно, что человек облачён в типичную пуштунскую [3] одежду: светло-серые шаровары и длинную рубаху навыпуск, поверх которых был надет тёмно-синий халат. На голове – традиционная афганская пастушья шапка, похожая на причудливый берет.

Но главное не это. Левая рука человека была прикована к плоскому чёрному чемоданчику. Он и поддерживал тело на плаву, не давая ему полностью скрыться под водой.

Всё это я заметил в долю секунды, но что делать дальше первым сообразил Данатар.

– Достанем! – воскликнул он.

– Как? – ответил я. – В воду лезть? До него метров пять, не меньше.

Тем временем тело практически сравнялось с нами. Теперь уже его заметили и Тимак с Билли.

– Гля, пацаны, мертвяк… – тихо произнёс Билли.

– Афганец, – уверенно сказал Тимак.

– Ясно, что не русский, – согласился Данатар. – В горах смыло селем. Или убили, а потом в реку столкнули.

– Ага, убили, а чемодан оставили, – скептически заметил Тимак. – «Дипломат», между прочим, дорогая вещь. Интересно, что в нём?

– Билли, – скомандовал Данатар. – Ну-ка, тащи сюда свою кошку.

– Зачем?

– Тащи-тащи, не бойся, всё с ней нормально будет, – пообещал Жека и достал из портфеля моток верёвки. – Скорее давай, не успеем!

Везёт мне на котиков, подумал я. Куда не пойди, везде они. Надеюсь, этого спасать не придётся. Остановить, что ли, Жеку? Не стоит, пожалуй. Пусть проявляет смекалку, пока в пределах дозволенного.

– Ты что же, – спросил я, – всегда с собой верёвку таскаешь?

– А то, – сказал Данатар, ловко обвязывая кошку, которую держал Билли. – Верёвка дело такое – в любой момент пригодиться может. Вот и пригодилась. Та-ак, Билли, держи её крепче. Главное, чтобы лапы свободными остались.

Кошка неуверенно орала, но сильно не вырывалась.

– Бежим! – крикнул Данатар, подхватывая кошку и сунул мне в руки конец верёвки. – Щас вытащим!

Мы ринулись вдоль берега, догоняя тело. Перегнали его, остановились. Здесь река делала изгиб, и тело приблизилось к берегу. Теперь до него было не больше трёх метров.

– Раз-два-три! – Данатар раскачал кошку и швырнул её в реку.

С диким мявом животное взлетело в воздух и опустилось точно на тело, изо всех своих кошачьих сил вцепившись в халат.

– Тащи! – крикнул Данатар.

Мог бы и не кричать, я уже перебирал руками верёвку, подтаскивая тело к берегу.

Несколько секунд, и вот уже утопленник оказался на мели и дальше – руками – был вытянут на берег.

[1] Лёгкий для вратаря мяч

[2] «Шалман против вокзала», «Школа политического воспитания», «Шампанское, пиво, водка» – забегаловка в Кушке у вокзала.

[3] Пуштуны – один из иранских народов, населяющих Афганистан.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. Золотой перстень. Американец. Устройство антиграва. Школа. Нейтральная полоса.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. Золотой перстень. Американец. Устройство антиграва. Школа. Первые тюльпаны. Нейтральная полоса.

Первым делом освободили кошку. Киса тут же ошалело рванула в кусты и скрылось с глаз. Билли было явно любопытно, но он всё-таки старался держаться от утопленника в нескольких шагах. Данатар и Тимак мертвеца не боялись. Или умело делали вид. Тоже молодцы. Смелый не тот, кто не боится, а тот, кто умеет преодолеть страх – избитая старая истина. Но – истина.

То, что человек мёртв не первый час, я понял сразу, как увидел его вблизи. Характерная мраморная бледность кожи говорила сама за себя. Но проверить нужно.

Я присел рядом, постарался нащупать пальцами биение сонной артерии слева от острого кадыка. Ничего. Только мертвенный холод кожи. Знакомый любому, кто хоть раз дотрагивался до мертвеца. Кажется, что этот холод проникает в твою руку и пытается подняться выше – туда, где бьётся живое горячее сердце…

Глупости. Ничто никуда не проникает. Холод и холод. Иногда развитое воображение только во вред и требует неукоснительного контроля.

– Ну? – спросил Данатар, внимательно наблюдая за мной.

– Капец, – сказал я. – Оживлению не подлежит.

– Хреново, – сказал Данатар. – Не повезло чуваку.Ух ты, а это что? Чур моё!

Жека перешагнул через утопленника и присел у его правой руки, разглядывая золотой перстень на безымянном пальце. Солнечный луч ударил в квадратный драгоценный камень, вделанный в перстень. Камень заиграл всеми оттенками алого цвета.

– Вещь! – воскликнул Жека восхищённо. После чего ухватился за перстень и потянул к себе.

– Брось, – сказал Тимак. – Он же мёртвый. Так нельзя.

– Нельзя срать стоя, – ответил Данатар. – Потому что весь в говне будешь. Помоги лучше, не снимается… – он выматерился, продолжая крутить перстень туда-сюда.

– Не, я тебе в этом сраном деле не помощник, – Тимак сунул руки в карманы и демонстративно сплюнул.

– Погоди, Данатар, – сказал я, ощупывая на мертвеце одежду. – Не торопись.

– Ага, не торопись. Сейчас кто-нибудь из взрослых сюда явится, и прощай мой перстень. Камень видел? Натуральный рубин! Зараза, палец распух от воды, так не снять. Сейчас я его… – Данатар вскочил на ноги и заметался по берегу, что-то выискивая.

Под халатом на мертвеце оказалось что-то вроде безрукавки, сшитой из плотной шерстяной ткани серого цвета и надетой поверх рубахи. На внутренней стороне безрукавки я обнаружил карман на застёжке-молнии. В кармане прощупывалось что-то вроде книжки.

– То, что надо! – воскликнул Данатар и бросил на песок рядом с утопленником два камня. Один плоский и широкий, другой продолговатый. После чего вытащил из кармана перочинный нож, раскрыл лезвие.

Я открыл карман мертвеца и вытащил наружу паспорт тёмно-синего (или тёмно-серого, как посмотреть) цвета. На нём так и было начертано крупно белыми буквами: PASSPORT. Ниже – орёл в круге. Ещё ниже снова надпись.

– Юнайтед Стейтс оф Америка, – прочёл я вслух. – Американец. Эй, Данатар, ты собрался мёртвому штатовцу палец оттяпать? Я бы не советовал. Могут быть большие проблемы.

– Штатовцу? – Жека убрал нож от пальца.

– Ага, глянь, – я раскрыл паспорт.

С чёрно-белого фото на нас смотрел человек, в котором вполне можно было узнать нашего утопленника.

Билли и Тимак подошли ближе. Ещё бы. Не каждый день вылавливаешь из советской реки мёртвого американца!

– Джеймс Хайт, – прочёл Тимак через моё плечо. – Тысяча девятьсот тридцать шестого года рождения. Не старый ещё.

– Да какая, на хрен, разница, – выругался в сердцах Данатар. – Старый – не старый… Плакал мой мопед.

– Какой мопед? – не понял Билли.

– Теперь уже никакой, – Жека сложил нож, убрал в карман, выпрямился. – Что делать будем, Гуня? Может, посмотрим, что в «дипломате»? Пошарим по карманам, где-то же у него ключ должен быть.

– Оно, конечно, интересно, – сказал я. – Наверное. Но я бы не стал. И тебе не советую. Меньше знаешь – лучше спишь. Давайте так. Постойте здесь, покараульте тело, а я домой сбегаю – отцу позвоню. Пусть взрослые разбираются.

– Давай лучше моему, – предложил Тимак. – Это дело явно погранцов, а не армейцев. Тем более танкистов.

– Наверное, ты прав, – согласился я. – Давай. Только я с тобой. На всякий случай. Данатар, ты и Билли сидите здесь, караульте. Данатар за старшего. Смотри, чтобы… ну, ты понял. Мы быстро.

– Ага, – сказал Жека. – Не убежит, можешь не волноваться. Да, Билли?

Билли неуверенно захихикал.

Погнали, – сказал Тимак.

Сашкин отец, начальник кушкинской погранкомендатуры подполковник Тимаков Юрий Иванович, оказался на месте и наш рассказ воспринял серьёзно. Особенно, когда мы предъявили паспорт утопленника.

– Ого, – сказал он, аккуратно пролистнув тёмно-синюю книжицу. – И впрямь американец. Ну вы, ребятки, даёте…

Через минуту крытый ГАЗ-66 со мной и пятью солдатами-пограничниками в кузове выехал из ворот комендатуры. Тимак вместе с водителем и сопровождающим офицером сидел в кабине – показывал дорогу.

Пока ехали, я думал, что, кажется, совершил ошибку.

Для того, чтобы собрать опытный прототип антиграва, мне, кроме всего прочего нужно было золото и рубин. Золото для проволоки, которая шла на обмотку первый контура, и рубин – для простейшего лазера. Массивный золотой перстень с рубином было то, то нужно. А я сам наехал на Данатара и запретил его трогать. Идиот. Чистоплюй. Судьба послала тебе золото и рубин на тарелочке, а ты? Думай теперь, где всё это достать. Потому что перстень, считай, тю-тю. Сделанного не вернуть.

Данатар, Билли и труп американца оказались на месте.

Мы спрыгнули из кузова на землю и первое, и я сразу же заметил, что перстня на пальце нет.

Бросил взгляд на Билли. Тот отвёл глаза.

Ясно.

Посмотрел на Данатара.

Жека встретил мой взгляд и обозначил наглую ухмылку.

Тимак открыл, было, рот, но я ткнул его локтем, наклонился и шепнул:

– Молчи, так надо. Потом расскажу.

Друг кивнул головой – мол, надо так надо.

Солдаты под руководством офицера погрузили труп в кузов и уехали, а мы пошли в школу.

– Показывай, – потребовал я у Данатара.

– А чего ты раскомандовался? – набычился Данатар.

– Всё просто. Ты, Жека, сейчас нарушил закон. Серьёзно нарушил. Если мы тебя покроем, то будем соучастниками. Оно нам надо? Не надо. И тебе не надо, если мы на тебя настучим. А мы настучим, не сомневайся. Я так точно настучу.

– Ты стукач, что ли? – презрительно осведомился Данатар.

– Не-а, не стукач. Но мне позарез необходимы золото и рубин. Вот так, – я провёл пальцем по горлу.

– На фига?

– С их помощью я сделаю генератор гравитационного поля. Если коротко – антиграв.

– Чего?! – хором спросили Данатар, Тимак и Билли, затормозив от неожиданности.

– Что слышали. Дай перстень, расскажу. Давай, давай, не ссы.

Данатар сунул руку в карман, вытащил перстень. Золото и рубин сверкнули на солнце.

– Смотрите… – начал я, забирая перстень у Данатара.

Ввести в гипнотический транс троих земных мальчишек, понятия не имеющих о простейших приёмах психозащиты, не так уж и сложно. А если у тебя имеется блестящий предмет, от которого трудно оторвать взгляд, – тем более. Несколько плавных движений рукой (глаза всех троих неотрывно следят за перстнем, на котором играют солнечные лучи), неторопливая речь с заранее выбранным темпоритмом и тембром:

… таким образом мы с помощью двухконтурной системы обмотки, одна из которых является сверхпроводящей, а вторая сделана из чистого золота, потому что нельзя допустить ни малейшего окисления; а также лазерного луча, пропущенного в определённой последовательности через кристаллы горного хрусталя и когерентного колебаниям электромагнитных полей, возникающих в обеих обмотках; радиатора охлаждения, реостата; мощной электрической батареи или аккумулятора ваши веки тяжелеют, глаза закрываются, вы слышите только мои слова, они звучат в ваших головах, словно приятный колокол. Сейчас колокол ударит три раза, и с третьим ударом вы откроете глаза и забудете про золотой перстень с рубином. Навсегда забудете. Утопленник был, его американский паспорт был, «дипломат», прикованный к руке был, а перстня не было. Колокол! Бам-мм, бам-мм… бам-мм!

Глаза пацанов открылись.

Перстень уже лежал в моём кармане.

– Чего встали? – спросил я сердито. – Побежали скорее, на химию опоздаем.

Они переглянулись, неуверенно потрясли головами и побежали за мной.

Я знал, что они забыли про перстень.

Я знал, что не повредил им.

Я знал, что перстень мне необходим для большого и важного дела. Нашего общего дела, чёрт возьми!

Но всё равно мне было стыдно. Как бывает стыдно взрослому человеку, который обманул ребёнка.

Потекли будни.

Я ходил в школу и уже не так скучал на уроках, находя в них особую прелесть. Учительницы хорошо знали своё дело, любили профессию и школу, и каждая при этом обладала своей индивидуальностью, так что слушать их и общаться было интересно.

Особенно, когда знаешь предмет назубок и готов ответить на любой вопрос учителя в любой момент урока.

Пятёрки так и сыпались в мой дневник. По его содержанию и другим косвенным признакам я догадывался, что Серёжа Ермаков и раньше был не последним учеником. Но сейчас он, то бишь я, и вовсе стал лучшим. Я бы даже сказал, недосягаемо лучшим.

Учителя таких любят. А чего ж не любить? Не любят тех, кто доставляет проблемы, а отличники проблем не доставляют. Они их решают, поскольку являются опорой и примером для остальных.

Правда, могут возникнуть проблемы как раз с остальными – с одноклассниками и другими школьниками. Но это вопрос выбора правильного поведения. Будь проще, и люди к тебе потянутся, говорили здесь. Универсальное правило, одинаково хорошо работающее и на Земле, и на Гараде. Ему я и следовал.

Опять же, по косвенным признакам, я догадывался, что ещё совсем недавно Серёжа Ермолов, он же Гуня, имел в школе определённые проблемы. В основном, с местными хулиганами, которые были старше его. Однако после разборок с Черепом и Рваным, матча с мотострелками, и ещё одной драки у туалета, когда пришлось быстро и эффективно указать его место второгоднику-восьмикласснику по кличке Чиля, мой авторитет взлетел так высоко, что местные любители почесать кулаки о тех, кто слабее, резко поумерили свой пыл. Как рассказал мне Жека Данатаров (он знал всё, что происходит в Кушке), когда Лёзя узнал, что Чиля и Рваный собираются вдвоём подстеречь меня после школы и показать, кто здесь ходит свободно, а кто с оглядкой, он позвал братьев Юрасовых, и они вчетвером доходчиво объяснили этим двоим, что вратаря сборной команды Кушки Серёжу Ермолова по кличке Гуня лучше обходить стороной. Далеко.

Поначалу мне было непривычно, что все учителя в школе – женщины. На Гараде учителей-мужчин гораздо больше, но у нас вообще не такие школы, как здесь. У нас школы-интернаты, в которых учатся и живут все восемь лет обучения, уезжая домой к семье только на выходные и каникулы. Гарадских лет, разумеется, земных – десять.

Но я быстро привык. К тому же, не знаю, как в остальном Союзе и, тем более, в мире, а в Кушке просто не могло быть иначе. Кушка являлась, по сути, военной крепостью, фронтиром, в которой основная часть мужчин была занята исключительно мужским делом – защитой рубежей своей Родины. Так что обязанность учить и воспитывать детей лежала, большей частью, на женщинах. В основном, это были жёны офицеров, как и моя мама – учительница русского языка и литературы, работающая заведующей местным детским садом.

Может быть, поэтому приближающемуся празднику восьмое марта, который назывался Международным женским днём, придавалось столь большое значение? Большее даже, чем прошедший недавно, двадцать третьего февраля, День Советской армии и Военно-морского флота, который был праздником всех военнообязанных советских мужчин, но не был при этом выходным днём. А восьмое марта – был.

С первых дней марта в Кушке началась бурная и тёплая весна. На окрестных сопках полезли из земли первые тюльпаны, но их быстро обрывали. Для того, чтобы добыть по-настоящему хороший букет, нужно было забираться подальше.

Поначалу меня несколько коробила эта привычка – рвать бездумно полевые цветы, совершенно не заботясь об окружающей природе; у нас, на Гараде, так делать было не принято. Но вскоре понял, что ничего страшного для природы в этом нет. По крайней мере здесь, в Кушке. Тюльпанов было очень много, а людей слишком мало, чтобы они могли нанести их популяции хоть какой-то серьёзный ущерб.

В воскресенье седьмого марта, утром, сборная команда Кушки обыграла сборную танкового полка со счётом один-ноль. Единственный мяч забил Сарпек Джанмухамедов, а я отыграл «всухую», отразив в броске два опаснейших удара и несколько раз удачно перехватив мяч на выходе.

Защита уже приспособилась к моей активной манере игры в штрафной и теперь, заслышав мой крик: «Играю!», старалась не мешать. Да и в целом слушалась указаний.

На этот раз на матче присутствовала вся моя семья. После финального свистка и традиционного обмена любезностями («Команде танкистов физкульт-ура!», «Команде города Кушка физкульт-ура!») папа поздравил меня с победой. Однако не преминул шутливо посетовать, что родной сын способствовал проигрышу команды его полка.

– Играть надо лучше, – сказал я.

– Учту, – сказал папа. После чего отвёл в сторону и тихонько спросил. – Ты помнишь, что завтра восьмое марта?

– Конечно, пап. Мы с Сашкой Тимаковым уже договорились насчёт тюльпанов.

– То есть?

– Ну, он говорит, что знает место, где их много. Завтра с самого раннего утра сгоняем туда на великах. До обеда вернёмся.

– Железно [1] найдёте?

– Сашка говорит, что там точно будут. Я ему верю.

– Ладно, – сказал папа. – Тогда цветы с тебя, а с меня подарки.

Чуть не забыл. У меня здесь был велосипед! Как, впрочем, у многих кушкинских мальчишек.

Мой назывался «Украина».

Довольно примитивная, тяжёлая односкоростная конструкция. В особенности по сравнению с лёгкими и прочными многоскоростными углеритовыми машинами Гарада, которые я знал. Но делать нечего, здесь, на Земле, вообще приходилось приспосабливаться к очень многим вещам, о которых я раньше и понятия не имел. Точнее, имел, но думал, что они остались в далёком прошлом.

Самое главное, что доставляло больше всего проблем, – это, конечно, информационная блокада. Добыть нужную информацию было неимоверно трудно. И дело было не только в практическом отсутствии удобных и дешёвых вычислительных машин, соединённых в информационную сеть, которой мог бы пользоваться любой человек. Советский Союз находился в своеобразной информационной (и не только) блокаде от остального мира, которую во многом сам же и создал. Называлась она «железный занавес», и мне ещё предстояло со всем этим разобраться.

Ещё не было шести утра, когда Тимак постучал в моё окно. Я был уже готов. Вывел велосипед, и мы отправились в путь.

– Может, всё-таки, скажешь, куда едем? – спросил я, когда мы, оставив слева бассейн и Крест, а по правую руку старое кладбище с ещё дореволюционными могилами, углубились в сопки.

– Ага, – сказал Тимак. – А вдруг я скажу, а ты дашь заднюю? И что тогда, мне одному ехать?

– Интриги? – осведомился я. – Люблю.

– Слова-то какие, – хмыкнул Тимак. – Интриги… Где только набрался.

– Книжек надо больше читать, – назидательно заметил я.

– Куда уж больше…

Мы поговорили немного о книгах. Оказалось, что Стругацких Тимак тоже читал, но только одну книгу под названием «Страна багровых туч», а про Станислава Лема даже не слышал.

Я посоветовал ему «Трудно быть богом» Стругацких и роман «Непобедимый» Лема, после чего мы умолкли, поскольку тропинка пошла вверх, и нужно было беречь дыхание.

Поднялось солнце. Денёк обещал быть тёплым и ясным, хотя в небе висела лёгкая дымка, на которую мы не обратили внимания.

Минут через сорок на склонах начали попадаться первые алые тюльпаны.

– Гляди, вон они! – радостно показал я.

– Вижу, – сказал Тимак. – Здесь ещё мало, дальше едем.

В очередном распадке Тимак взял правее. Вскоре тропинка вообще пропала, а ещё через полчаса, взобравшись на очередную сопку, мы увидели внизу и впереди вспаханную полосу земли, которая, изгибаясь, выныривала из-за одной сопки и скрывалась за другой.

– Граница, – сообщил Тимак. – Контрольно-следовая полоса. Видишь столбы с «колючкой» [2] на той стороне?

– Трудно не увидеть.

– Это чтобы нарушители границы не пролезли. А вот ту широкую тропку с нашей стороны видишь, что вдоль полосы идёт?

– Ну.

– Это для пограничного наряда. Он тут проезжает время от времени, двое солдат на лошадях, с автоматами. Смотрят, нет ли человеческих следов на полосе.

– Понятно… Ни фига себе, сколько здесь тюльпанов!

Длинный широкий склон сопки, который спускался к самой тропе вдоль контрольно-следовой полосы, был усыпан тюльпанами, словно ночное небо звёздами в ясную погоду. Сотни и сотни. Рви – не хочу.

– Я же говорил, – гордо сказал Тимак. – Это нейтральная полоса. Тут никто цветы не рвёт. Строжайше запрещено.

«А на нейтральной стороне цветы – необычайной красоты!» – вспомнил я хриплый голос Владимира Высоцкого.

Катушку с записями его песен я как раз накануне слушал на нашем магнитофоне «Яуза 5». Мощный человечище. Далеко пойдёт, если не сломается. А сломаться может, уж очень накал высок, не бережёт себя, сразу чувствуется.

– И где она начинается? – Спросил я.

– Точно никто не скажет. Но ближе чем на двадцать-тридцать метров к контрольно-следовой полосе лучше не подходить.

– А то что будет?

– Если не заметят – ничего. А вот если заметит наряд…

– ?

– Драпать надо. На лайбы [3] и – ходу. С этой стороны сопки, – он показал в направлении, откуда мы пришли, – уже чётко наша территория. СССР. Имеем полное право на ней находиться.

– Сложно, – заметил я. – Но в целом понятно. Так что, берём тюльпаны или ну его на фиг?

– Ясное дело берём, восьмое марта же сегодня! Как думаешь… – он замялся.

– Что?

– Я это… Хочу Лариске Поздняевой букет подарить. Возьмёт?

– Куда она денется, – усмехнулся я. – Женщины любят цветы и прочие знаки внимания.

– Так то женщины.

– Лариска – будущая женщина. Значит, тоже любит. Можешь не сомневаться. Дари смело.

– А ты? – спросил он.

– Что – я?

– Ты Ирке Шуваловой будешь дарить?

– Не решил ещё. Мы, понимаешь, слегка поссорились. То есть, не то чтобы поссорились… Не знаю, в общем. Скорее всего, нет. Только маме и сестре.

– О как, – уважительно качнул головой Тимак. – Поссорились они. Тут ещё и дружить не начали, а уже коленки трясутся.

– Смелость города берёт, как говорил великий русский полководец Александр Васильевич Суворов. Слыхал?

– Слыхал, – вздохнул Сашка.

Рвать дикие кушкинские тюльпаны – особое искусство. Так просто не получится. Поначалу я не знал, как это делается, но Тимак, который жил в Кушке дольше меня (мы, как я уже знал, приехали сюда только в ноябре прошлого года), быстро научил.

Дикий кушкинский тюльпан, в отличие от декоративного садового, находится почти весь в земле. Снаружи – только бутон и несколько сантиметров стебля. Если ухватиться и потянуть, стебель оборвётся. Обидно. Поэтому следует овладеть движением, которое чем-то напоминает рыбацкую подсечку. Сначала дёрнуть вверх (не очень сильно!), чтобы освободить стебель от тесных земных объятий, а затем медленно, но решительно, потянуть, пока весь он не выползет наружу. С лёгким скрипом. Теперь следующий тюльпан, и ещё один, и ещё… Дёрнул – потянул. Дёрнул – потянул. Дёрнул – потянул.

Мы увлеклись, но по сторонам всё же поглядывали. Поэтому, когда из-за поворота выехал конный наряд погранцов, мы его сразу заметили.

– Атас! – крикнул Тимак.

– Стоять на месте! – крикнул один из погранцов – видимо, старший наряда.

От нас до пограничников было метров пятьдесят. Много – шестьдесят. До велосипедов, которые ждали нас на вершине сопки, меньше. Но всё равно много.

Мы рванули вверх по склону.

Погранцы пришпорили лошадей.

[1] Жаргонное выражение 50-х – 60-х годов прошлого века, означает «обязательно», «сто процентов».

[2] Колючая проволока.

[3] Велосипеды.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. «Афганец». Космонавт Валерий Быковский. Государственная награда.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. «Афганец». Космонавт Валерий Быковский. Государственная награда.

Успеем или нет?

Был бы я один, такого вопроса даже не возникло бы – достаточно на минуту-другую войти в орни, и никакая лошадь не догонит. Но я был не один. Со мной товарищ, а товарищей не бросают. Да и демонстрировать при нём сверхскорость… Плохая идея. Поэтому я просто бежал изо-всех своих земных мальчишеских сил. Тимак не отставал.

Когда до вершины сопки и нашего спасения оставалось не более десяти метров, случилось одновременно два непредвиденных события.

Сначала с юго-запада ударил ветер. Да так, что мне пришлось наклониться вперёд, чтобы не упасть. Вокруг резко потемнело. Исчезло голубое небо. Вместо него клубилась красноватая мгла, сквозь которую едва пробивался солнечный свет. Это была пыль, которую принёс ветер. Океан пыли. Она была везде – летела в глаза, лезла в рот и в нос, мешала смотреть и дышать. Ветер был такой силы, что бежать уже было нельзя – только идти, сильно наклонившись вперёд. Он вырвал, сломал букеты тюльпанов в наших руках. Тимак, а вслед за ним и я, застегнули на «молнии» воротники наших «олимпиек» [4] натянули снизу на лица до самых глаз. Дышать стало легче.

Но вот с обзором была совсем беда.

Несколько раз на Гараде я попадал в снежную бурю. Страшная штука. Особенно для тех, кто неподходяще одет, не имеет нужного снаряжения и находится вдали от укрытия.

Здесь было то же самое. Только вместо снега – пыль. Пыльная буря. Или «афганец», как здесь говорят. Мне рассказывали, что он всегда налетает вдруг, может бушевать от нескольких часов до нескольких дней и в это время лучше сидеть дома.

– «Афганец»! – перекричал свист ветра Тимак, подтверждая мою догадку. И добавил непечатное слово.

Мы ступили на вершину сопки. Здесь ветер ещё усилился. Видимость упала окончательно.

Уже на расстоянии трёх шагов перед глазами клубилась сплошная, жёлтая, с красноватым оттенком, пыльная муть. Приходилось отворачиваться, чтобы хоть как-то защитить глаза. Тут хорошо бы пригодились специальные очки, да только их у нас не было. Даже обычных не было.

Откуда-то сзади долетело жалобное ржание лошади, а через несколько секунд послышался крик:

– Помогите! Пацаны, сюда!!

Мы как раз наткнулись на велосипеды, подняли их и собрались спуститься вниз, в ложбину, чтобы хоть как-то укрыться от бешеного ветра и пыли.

– Помогите! – снова донёсся крик. – Сержанта придавило!

Не сговариваясь, мы бросили наши двухколёсные машины и поспешили назад.

– Где вы?! – крикнул я. – Мы вас не видим!

Перед глазами всё так же клубилась жёлтая муть, но по жалобному ржанью лошади и крикам пограничника вскоре мы вышли к нужному месту.

Одна из лошадей лежала на боку, придавив собой человека – солдата-пограничника с нашивками сержанта и жалобно ржала. Сержант лежал под лошадью неподвижно, не подавая признаков жизни. Второй солдатик, рядовой, в натянутой по самые уши солдатской панаме и рвущейся по ветру плащ-палатке, стоял рядом с товарищем на коленях и растерянно смотрел на нас. На его груди висел автомат АК-47. Другая осёдланная лошадь покорно стояла рядом, развернувшись к ветру задом.

– Слава богу! – воскликнул солдатик, увидев нас. – Лошадь упала, придавила сержанта, он головой ударился о камень! Сильно ударился, там кровь! – он показал правую руку. Пальцы были испачканы тёмно-красным.

– Тихо, – сказал я, опускаясь рядом на колени. – Без паники, товарищ рядовой. Рация есть? Вызывай помощь.

– Не работает! Помехи страшные! «Афганец» же!

– Первый год служишь? – спросил я.

Он кивнул испуганно.

– Как звать?

– В-валера.

– Ясно. Всё будет нормально, Валера, не ссы. Тимак, можешь посмотреть, что с лошадью?

– Ага, сейчас.

Я быстро ощупал сержанта. Он был жив, но без сознания, о чём я тут же сообщил испуганному воину и Тимаку.

Вот и камень, о который погранец ударился головой во время падения. Неприятный камень, зараза, острый. Об такой и убиться недолго.

Заржала лошадь.

– У неё нога сломана, – доложил Тимак. Как сын начальника горной погранкомендатуры, он худо-бедно разбирался в лошадях. – Левая передняя. Попала в нору сурка на скаку. Жалко.

– Кого? – спросил я.

– Обоих. Но лошадь больше. – он покачал головой. – Тут только один выход.

– Какой? – испуганно спросил товарищ рядовой Валера.

– Пристрелить, чтобы не мучилась, – сказал Тимак.

– Кого? – пыль нестерпимо секла лицо, но это не помешало глазам рядового на мгновение превратиться в два блюдца.

– Ты совсем дурак? – осведомился я ласково. – Лошадь, конечно. Сержант выживет. Надеюсь.

Основания для надежд были. Сержанту повезло. Если можно назвать везением трещину в черепе и рваную рану на голове. А мог бы и голову проломить, как я недавно. Я бы, конечно, и в этом случае постарался его вытащить, но…

– Индивидуальный пакет есть?

Первогодок кивнул, покопался под плащ-палаткой и протянул мне пакет. Я сунул пакет в карман штанов.

– Тимак, Валера, – приказал я. – Вы приподнимите лошадь, а я вытащу сержанта. Хотя нет, погоди, сначала её пристрелить надо, чтобы не дёргалась, а то ещё сильнее сержанта придавит. Валера, у тебя автомат, давай.

Валера сглотнул, переводя жалобный взгляд с меня на Тимака и обратно.

– Я… я не могу, – пробормотал он.

– Тебя должны были этому учить, – сказал Тимак. – Ты же пограничник. А мы – дети.

– Меня не учили стрелять в лошадей! – взвизгнул Валера. – Я только по мишеням стрелял! Не могу! Как хотите – не могу!

Я видел, что он опять близок к панике. Чёрт знает, кого берут служить в погранвойска.

– Ладно, – сказал я и снял с сержанта автомат. – Тогда мы сами.

– Справишься? – спросил Тимак. Мне понравилось, как он себя вёл в эти минуты, – не паниковал, не истерил, был собран и готов действовать.

– А куда деваться? Выхода нет.

На прошедшей неделе у нас как раз был урок военного дела с изучением АК-47. Принцип действия. Разобрать. Собрать. Ничего сложного и очень вовремя. А стрелять Кемрар Гели и Серёжа Ермаков, как сын советского офицера, умели оба.

Я передёрнул затвор, перевёл флажок предохранителя на стрельбу очередями.

Словно предчувствуя дальнейшее, лошадь жалобно заржала.

Я положил ладонь ей на лоб, послал долгий успокаивающий импульс. Лошадь закрыла глаза.

Поднялся, навёл ствол, прижал покрепче приклад к плечу:

– Прости, родная.

Оружие задёргалось в моих руках. Грохот выстрелов на несколько мгновений заглушил свист ветра. Запах сгоревшего пороха ударил в ноздри.

Убрал палец со спускового крючка, посмотрел. Лошадь была мертва. Кровь из простреленной головы тёмным ручейком сбегала в зелёную траву.

Я поставил автомат на предохранитель, положил рядом, и мы занялись сержантом.

Вытащить из-под лошади.

Сделано.

Аккуратно, но плотно перевязать голову.

Сделано.

Войти в орни и немного подпитать ауру.

Сделано.

Теперь самое сложное. Я понимал, что даже втроём при таком ветре нам не удастся посадить сержанта на вторую лошадь, а это был единственный способ доставить его к людям. Сидеть же на месте и ждать, пока утихнет «афганец» или пока нас найдут, было плохим решением.

Во-первых, он только начался и может дуть несколько дней.

Во-вторых, сержанту действительно нужна медицинская помощь и чем скорее, тем лучше.

В-третьих, заставлять себя искать множество людей, когда можешь выбраться самостоятельно, неправильно.

– Валера, твоя лошадь умеет ложиться по команде? – спросил я.

– Может, и умеет, – ответил рядовой. – Но я таких команд не знаю.

– Как её зовут?

– Ласка.

Я сходил к велосипеду, достал из коричневого бумажного пакета, притороченного к багажнику, шоколадку, развернул, отломил часть. Ветер не утихал. Вокруг по-прежнему ничего не было видно и казалось, что вся пыль мира поднята в воздух и несется на нас с единственной целью – забить глотку и глаза, замести, похоронить под собой.

– Врёшь, не возьмешь, – прошептал я.

Вернулся к лошади, погладил ей лоб, протянул на ладони шоколад.

Ласка осторожно взяла его губами, съела.

– Умница. Теперь тебе нужно лечь.

Я заглянул в её темные глаза, вошёл в орни, ясно представил, что я – это она, лёг на землю, подогнув под себя передние ноги.

Ласка покорно легла.

– Умница, – повторил я и скормил ей ещё один кусок шоколада. – Теперь берём сержанта, – сообщил Тимаку и рядовому Валере.

Мы усадили сержанта на Ласку так, что он ничком полулёг на её шею. С помощью солдатского ремня Валеры и поводьев, снятых с убитой лошади, закрепили его в седле, чтобы не свалился.

– Ну, пошли потихоньку. Ласка, вставай. Валера, автомат сержанта не забудь. Тимак, лайбы пока бросим, потом заберём.

– Ясное дело, – сказал друг. – Тут бы самим выбраться… Куда идём – на заставу или в Кушку? В Кушку ближе, сразу говорю.

– Значит, в Кушку – сказал я. – Держимся направления северо-запад. Попадётся слишком крутой склон – обходим и снова на северо-запад.

Компас у нас был. Хороший наручный офицерский компас. В случае нужды я бы вышел куда надо и без компаса, но зачем лишний раз демонстрировать своё превосходство над обычными людьми? Также имелась вода в четырёх полулитровых алюминиевых солдатских флягах, четыре бутерброда с маслом и колбасой, полторы шоколадки (целая у Тимака и половинка у меня), два автомата АК-47 и четыре магазина патронов к ним. Вполне достаточно, чтобы выжить.

Порядок движения был следующий. Первым, ведя лошадь с сержантом в поводу, шёл я. За мной, время от времени сверяясь с компасом и давая направление, Тимак. Замыкал мини-колонну рядовой Валера, груженый двумя автоматами и подсумками.

Так через два с половиной часа и вышли к Кушке.

Так и прошествовали по абсолютно пустой улице Карла Маркса мимо моего дома к дому Тимака. Зашли во двор, потом во двор комендатуры и сдали сержанта, лошадь и рядового Валеру обалдевшему лейтенанту-дежурному.

– Ну вы даёте, – только и сказал лейтенант. – Тут уже заставы в ружьё собрались поднимать. Наряд не вернулся, ещё и дети пропали!

– Всё в порядке, товарищ лейтенант, – сказал я. – Никто никуда не пропал. Вот только товарищу сержанту нужна срочная медицинская помощь. Озаботьтесь, пожалуйста. И ещё. Если дадите карту, я покажу, где лежит дохлая оседланная пограничная лошадь. Пришлось пристрелить, она ногу сломала.

Лейтенант посмотрел на меня дикими глазами и потянулся к телефону.

«Афганец» не помешал нашим с Тимаком родителям встретиться в тот же вечер восьмого марта у нас и отметить счастливое возвращение детей, а заодно и женский праздник.

– Извини, мам, – сказал я маме. – С тюльпанами не вышло. Но я вас с Ленкой всё равно поздравляю и люблю.

– Горе ты моё, – вздохнула мама. – Домой вернулся живой и здоровый – это для меня лучший подарок.

За столом, где нам с Тимаком даже налили по глотку вина, от нас потребовали подробного рассказа о происшедшем. Мы и рассказали. Благо придумывать ничего не пришлось, ещё в сопках решили, что в правда лучше всего. А что скрывать? Всё равно вылезет. Наряд-то не просто так пострадал – за нами гнался.

– Мог бы и не гнаться, – сказал мой отец по этому поводу. – Два пацана тюльпаны рвут на нейтралке… Непорядок, конечно. Но спугнули бы – и всё.

– Так они нас и спугнули, – сказал Тимак. – Мы же убежали сразу. А они погнались. Если бы не погнались, ничего бы не было.

– Старший наряда решение принимал, – объяснил Сашкин отец. – В данном случае пострадавший сержант. Ничего, я ещё разберусь. В любом случае, считаю, наши сыновья поступили достойно и даже героически. Спасли, можно сказать, человека. И не просто человека, а военнослужащего, пограничника! Горд за них.

– И я, – сказал мой папа. – За вас, ребята! Растите и дальше достойными людьми на радость нам и Родине.

Взрослые выпили. Мы пригубили.

«Афганец» вынимал из Кушки душу четыре дня и три ночи.

Девятого марта он усилился до такой степени, что выходить из дома стало просто опасно, и уже не стихал вплоть до одиннадцатого.

Занятия в школе и детский садик отменили, все сидели по домам. Даже отец выбирался на службу на пару часов в день, а большую часть времени проводил дома, с нами.

К тому же на второй день вырубилось электричество, и стало совсем весело.

Днём читали книги и слушали транзисторный приёмник «VEF 12», который работал на батарейках и от внешнего питания не зависел. Мама готовила еду из запасов, отец ей помогал, носил из сарая дрова и уголь для растопки печей, считая, что на мою долю борьбы с «афганцем» достаточно, чинил разные мелочи по хозяйству, до чего раньше не доходили руки.

Я, помимо чтения книг, играл с Ленкой, рисовал по памяти схему простейшего одноконтурного антиграва и рассчитывал, что мне нужно для его сооружения. Получалось на грани возможного.

Труднее всего было со сверхпроводящей катушкой, все элементы которой придётся делать самому; золотом, которого мне требовалось не менее полукилограмма, и германием (хотя бы грамм шестьдесят, а лучше семьдесят).

Кроме этого были необходимы четыре кристалла горного хрусталя, выточенные в форме большого икосаэдра [5], гибкий световод, твердотельный лазер и достаточно мощный и ёмкий источник питания.

Ничего из этого достать в Кушке было невозможно. Исключая, пожалуй, золото (теоретически) и источник питания (батареи или аккумуляторы). Не говоря уже о том, что в моих домашних условиях, даже при наличии всех необходимых элементов, собрать антиграв я бы не смог. Нужна была мастерская, и очень хорошая. При этом делать всё нужно было так, чтобы никто ничего не узнал. А если и узнал, то и близко бы не догадался, зачем это всё нужно. Уж слишком много стоит на кону.

Так что подобную рабочую схему я вычертил, расчёты сделал, но реализацию пришлось отложить.

Вечером, при свете керосиновой лампы, ужинали, потом играли в карты (в дурака, хотя папа научил меня интересной игре под названием «преферанс») или читали вслух. В основном читала мама, своего любимого Гоголя, так что я был просто очарован в очередной раз «Вечерами на хуторе близ Диканьки». Рано ложились спать.

Одиннадцатого марта, в четверг, после обеда «афганец» истратил все, имеющиеся у него силы, и пошёл на убыль. К вечеру стихло окончательно, люди начали выходить на улицы и приступили к приведению города в порядок.

А приводить было что. Поваленные деревья и столбы. Порванные и сорванные провода и крыши. Выбитые окна. Вездесущая пыль, которую ветром буквально вбило сквозь малейшие щели в жилые комнаты и помещения, и она покрыла всё тонким липким слоем.

Однако справились, и вскоре жизнь и кушкинская весна вошли в свое привычное русло. Дожди закончили уборку, смыв остатки пыли и песка, солнце пригрело землю, и окружающие сопки покрылись сочной зелёной травой.

Мы с Тимаком благополучно забрали свои велосипеды (трупа лошади уже не было, погранцы убрали). Заодно и тюльпанов набрали, наконец, и Сашка, решившись, подарил букет Лариске Поздняевой. Как я и предсказывал, одноклассница приняла этот знак внимания благосклонно.

Мы сыграли ещё три матча: с артдивизионом, батальоном связи и саперами. Два выиграли, один – с артиллеристами – свели вничью и по итогам стали чемпионами Кушки. Впервые за последние три года, как рассказали мне старожилы. Ходили разговоры, что хорошо было бы сыграть суперматч со сборной дивизии, но по разным причинам решили отложить на осень.

Я продолжал бегать по утрам и тренироваться, перейдя со школьной спортплощадки в спортгородоки танкового полка и погранкомендатуры.

Последний оказался особенно удобен – нырнул в калитку прямо из двора Тимака, и ты там. Вот с Тимаком мы туда и зачастили. В отличие от школьной спортплощадки, там был профессиональный турник (растяжки, чуть пружинящая перекладина), такие же брусья, кольца и помост с штангой. Последней мы не слишком увлекались, а вот турник и брусья было то, что надо, и вскоре, к радостному изумлению солдат-пограничников, два тринадцатилетних пацана не отставали от них ни в чём. Я так даже снова научился крутить «солнышко», делать выход силой на две руки, держать «крест» на кольцах и выходить в стойку на руках на брусьях.

После второго медосмотра начальник госпиталя Алиев Ильдар Хамзатович махнул рукой и сказал, что не видит ни малейших причин из-за которых стоило бы ограничивать мои физические и умственные нагрузки.

– Такое впечатление, что, побывав на самом краю, твой организм каким-то образом стал здоровее чем был. Причём намного. Устал повторять, но случай уникальный. Сам-то как себя чувствуешь?

– Как человек, который может и хочет свернуть горы, – совершенно искренне ответил я.

– Ну-ну, – сказал он и с восточной мудростью добавил. – Не забудь только, что после сворачивания гор нужно будет пахать равнину.

– Не забуду, товарищ подполковник, – сказал я. – Но спасибо, что напомнили.

Сразу после майских праздников нам сообщили, что в Кушку прибывает Герой Советского Союза лётчик-космонавт Валерий Быковский.

К этому времени я изучил всё, до чего смог дотянуться, об освоении землянами космоса. Ничего, кроме глубочайшего уважения и восхищения, первые советские космонавты и американские астронавты у меня не вызывали.

Я сам был космическим пилотом и, как никто другой, понимал, сколько нужно мужества, знаний и навыков, чтобы совершать то, что совершали они – летать в космос на этих примитивных кораблях с жидкостными реактивными двигателями.

Каких-то сто шестьдесят гарадских и двести земных лет мы тоже начинали на таких, и первые гарадские космонавты были героями, как земные Юрий Гагарин, Алексей Леонов, Нил Армстронг или тот же Валерий Быковский.

Как ни крути, без земной космонавтики мне было не обойтись. Если, конечно, я намеревался воплотить в жизнь все намеченные планы. А я намеревался. Иначе было бы просто не интересно и незачем жить. Если Создатель или судьба предоставили мне второй шанс, то грех им не воспользоваться. С любых точек зрения.

Кушка встречала Героя Советского Союза лётчика-космонавта, полковника Валерия Федоровича Быковского на стадионе. Трибуны были полны радостного народа, на беговой дорожке под ними, на праздничной трибуне, ожидало дивизионное и гражданское начальство. Рядом в торжественную линейку выстроилась наша пионерская дружина и остальные ученики – октябрята и комсомольцы.

Директор школы Георгий Михайлович объяснил, что, как председатель Совета дружины, я должен буду поприветствовать товарища Быковского от имени пионеров города Кушка.

– Надо, значит, надо, – ответил я бодро. – Поприветствуем, не побоимся.

Космонавт прилетел на военном вертолёте Ми-8. Боевая машина, поднимая винтами ветер, зависла над футбольным полем и ювелирно села точно в центральный круг.

Стихли двигатели, остановились винты.

Дверь распахнулась, выдвинулась металлическая лесенка, и по ней друг за другом спустились трое военных, среди которых по характерному остроносому профилю и лёгкой худощавой фигуре мы сразу узнали Быковского.

Хлеб-соль, приветствия, улыбки.

Когда космонавт подошёл к нам, я вышел из строя ему навстречу, вскинул руку в пионерском салюте (Быковский остановился и приложил правую руку к фуражке) и доложил:

– Товарищ лётчик-космонавт Советского Союза! Пионерская дружина школы номер тридцать один города Кушка для торжественной встречи построена! Приветствуем вас на самом южном рубеже нашей Родины! Председатель Совета дружины Сергей Ермолов!

– Здравствуйте, товарищи пионеры! – поздоровался космонавт.

– Здравия желаем, товарищ лётчик-космонавт Советского Союза! – гаркнули мы. Не так слаженно, как делают это военные, но тоже неплохо. Не зря репетировали.

– Подожди, Серёжа Ермолов, председатель Совета дружины, не становись в строй, – сказал Быковский и поднялся на трибуну.

– Товарищи! – произнёс он в микрофон. – Наверняка многие знают, что недавно пионеры вашей школы Сергей Ермолов и Александр Тимаков совершили самый настоящий подвиг – во время песчаной бури спасли жизнь сержанту-пограничнику Игорю Никитину. А незадолго до этого с их помощью были получены важные документы, имеющие прямое отношение к безопасности нашей страны. Поэтому, – он взял, переданный ему лист бумаги и зачитал. – Указом Президиума Верховного Совета СССР за активную помощь пограничным войскам в их боевой работе по охране государственных границ СССР и спасение жизни военнослужащего медалью «За отличие в охране государственной границы СССР» награждается ученик средней школы номер тридцать один города Кушка Ермолов Сергей Петрович! Подойди сюда, Серёжа.

Я подошёл.

Быковский спустился с трибуны и приколол мне на рубашку медаль. После чего вручил удостоверение и пожал руку:

– Носи с честью.

– Служу Советскому Союзу! – вскинул я руку в пионерском салюте.

Не знаю, почему у меня это выскочило и должно ли было. Но – выскочило.

Трибуны зааплодировали.

Следом такой же медалью наградили Тимака, а Жеке Данатарову вручили Грамоту Комитета государственной безопасности «За активную помощь в обеспечении безопасности государственной границы СССР».

[4] Верхняя часть спортивного костюма

[5] Звездчатый многогранник с 20-ю гранями

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. Гарад и Земля. Пора зарабатывать. Первый гонорар. Товарищи корреспонденты.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. Гарад и Земля. Пора зарабатывать. Первый гонорар. Товарищи корреспонденты.

Средняя продолжительность жизни на Гараде в пересчёте на земные годы – сто восемьдесят лет.

При этом трое-четверо детей в семье – норма. Не удивительно, что гарадское человечество (с какого-то времени я вдруг понял, что использую это слово и по отношению к жителям Земли, и по отношению к гарадцам) кровно заинтересовано в колонизации своей солнечной системы и – более того – в освоении дальнего космоса. Сиречь в полётах к звёздам.

Дело здесь не столько в какой-то заумной философии, а в элементарной логике выживания. Девяносто гарадских или сто одиннадцать земных лет назад на Гараде случилась тотальная война на уничтожение, которую теперь принято называть Последней войной. Выражаясь журналистскими штампами (да, на Гараде тоже есть средства массовой информации и, следовательно, журналистика с её штампами), воевали два мира, два мировоззрения.

Западная Коалиция против Восточного Гарада.

Не вдаваясь в подробности, можно сказать, что земной Союз Советских Социалистических Республик, насколько я его вижу и понимаю, есть прообраз Восточного Гарада. Западная же Коалиция в какой-то мере (весьма большой) соответствовала так называемым развитым странам Запада на Земле.

Совпадение даже на уровне географии, однако углубляться в досужие рассуждения на эту, без сомнения, интереснейшую тему мы пока не станем.

Так вот. В Последней войне, где массово применялось ядерное и термоядерное оружие, погибло два с лишним миллиарда гарадцев. Два с лишним миллиарда из шести.

Одновременно по всей экосистеме планеты был нанесён чудовищной силы удар, после которого до тридцати процентов видов животного и растительного мира просто исчезли, а половина плодородной и вполне пригодной для проживания суши превратилась в радиоактивную пустыню.

Гарадскому человечеству ещё очень сильно повезло, что война не закончилась полным уничтожением всего и вся, а разнообразнейший генетический материал, благоразумно собранный и спрятанный перед её началом в специальных хранилищах, расположенных в уединённых местах глубоко под землёй, позволил возродить если и не все виды (пока), то многие. Одновременно с активной дезактивацией и терраформированием заражённых земель, это давало надежду, что со временем мы вернём теперь уже Объединённому Гараду утраченное здоровье.

Но страх, въевшийся под кожу, в кости, мозг и кровь, уже не исчезал, и единственным средством от него избавиться была колонизация других планет. Потому что только колонизация давала хоть какую-то гарантию, что человечество уцелеет в случае очередной глобальной катастрофы, от которой невозможно застраховаться.

Например, астероидной или кометной атаки. Или взрыва сверхновой. Или даже инопланетного вторжения.

Здесь, на Земле ситуация была другой. Термоядерной войны пока не случилось, но человечество раздирали все те же непримиримые противоречия, которые совсем недавно по меркам истории чуть было не уничтожили Гарад.

Нужно было не только вернуться домой.

Нужно было предотвратить возможную термоядерную войну здесь, на Земле. Любым способом.

Потому что шансы на то, что рано или поздно она случится, были, по моим оценкам, слишком велики.

Так что, когда родители спросили, не хочу ли я на каникулы поехать к бабушке и дедушке, которые жили в собственном доме в городе под названием Алмалык, я сказал, что хочу.

Мой дед по отцу Ермаков Алексей Степанович, одна тысяча девятьсот десятого года рождения, насколько я помнил, был электриком высокого класса и вообще мастером на все руки; работал на большом заводе обмотчиком электромоторов и, значит, мог помочь изготовить антиграв. Хотя бы в теории. В Кушке, как я уже не раз прикидывал, на это не было даже теоретических шансов.

А бабушка – Зинаида Станиславовна Ермолова, в девичестве Станкевич, была моложе деда на два года, полькой по крови и домохозяйкой. Память Серёжи Ермолова не могла отыскать человека, который готовил бы вкуснее, чем она.

Ещё с ними жила мама деда. Следовательно, моя прабабушка Евдокия Павловна Ермолова. Моя мама, которая собирала все, какие могла, сведения о семье, рассказывала, что Евдокия Павловна появилась на свет в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году, была терской казачкой и родила девять детей, из которых к сегодняшнему дню были живы трое: сам дед, его младший брат Георгий (он же Жора) и старшая сестра Антонина.

Получается, прабабушке было восемьдесят шесть лет. Молодая женщина по гарадским меркам и глубокая старуха по земным. Это – то бишь, местную продолжительность жизни тоже надо было исправлять в сторону увеличения. Не могут люди жить так преступно мало, неправильно это. Человеческий организм рассчитан на гораздо большее, нужно только уметь высвободить необходимые ресурсы, и не гробить себя полным равнодушием к его настоящим потребностям.

Но это – потом. Сначала антиграв, без которого, как я понимал, все остальное останется пустыми мечтами.

В связи с этим довольно остро встал вопрос денег. По меркам большинства граждан СССР, мои родители зарабатывали очень неплохо. Точных цифр мне не говорили, но из обрывков домашних разговоров я понимал, что отец, как подполковник и командир полка получал около пятисот рублей (за должность, за звание, за выслугу лет и, так называемые «за дальность и дикость» – то бишь за службу в неблагоприятных климатических условиях). Мама, как заведующая детским садом, рублей сто пятьдесят. Итого – минус налоги – вместе шестьсот. По двадцать рублей в день на семью.

С учетом того, что батон белого хлеба стоил тринадцать копеек, яйца – рубль-рубль двадцать за десяток (иногда удавалось купить по девяносто копеек), сахар – от семидесяти двух до девяносто копеек за килограмм, а мясо в среднем два рубля за кило, жить, казалось бы, можно.

Но.

Двое растущих детей в семье – это не только кормёжка, но одежда и обувь, которую нужно постоянно менять на новую, поскольку из старой дети вырастают. И если бы только одежда…

С товарами народного потребления, как здесь называли то, чем пользуется советский человек в быту, в СССР были проблемы и большие. Танки, самолёты, ракеты, ледоколы и атомные электростанции, а также книги и фильмы делать умели, а вот что касается продовольствия, одежды и тысячи других, необходимых человеку в повседневной жизни вещей, – увы. То есть, делали, конечно, и даже местами весьма неплохо, но нужного вечно не хватало. Издержки планового хозяйства, как я уже понимал. Не планового по-умному (инициатива и свои заработанные деньги), а планового по дурному, когда план становится чуть ли не фетишем. При этом человек, как существо разумное и не желающее сидеть голодным и раздетым в такой богатой стране, всегда находит возможность удовлетворить свои потребности, что в свою очередь рождает множество незаконных способов обогащения тех, кто занимается распределением и торговлей.

Как бы то ни было, – денежный вопрос нужно было решать, поскольку тянуть деньги из родителей было мне не по нраву. Понятно, что дети в Советском Союзе не работают и, следовательно, деньги не зарабатывают. Но мне-то хорошо было известно, что я не ребёнок, а также, что из всякого правила есть исключения.

Любой криминал я отбросил сразу.

Уголовные преступления на Гараде практически сошли на нет, а количество тех, кто время от времени их всё-таки совершал, было на уровне статистической погрешности и относились к ним, как к больным силгурдам, которых надо не наказывать, а изолировать и лечить, дабы не заразили других и не на несли ещё большего вреда.

Ограбить самих грабителей? Я понимал, что богатые люди, нажившие деньги криминальным путём, в стране есть. Но, во-первых, их не было в Кушке. А во-вторых, и это самое главное, нахождение таковых людей, с последующим освобождением их от излишка денег, требовало большого количества времени и сил. Ни то, ни другое тратить на это я не хотел категорически. Было чем заняться. Тем более, что и своих денег мне требовалось не так уж много. По крайней мере, для начала.

Поэтому я пошёл другим путём.

В юности Кемрар Гели баловался пером и небезуспешно. С десяток неплохих стихотворений, столько же рассказов, незаконченный роман и даже одна пьеса, поставленная любительским театром Космической Академии. Не самый внушительный багаж, но всё же. Да и потом в течение взрослой жизни мне неоднократно приходилось писать научно-популярные статьи, как для специализированных, так и для общественных изданий. Так что какие-то литературные способности были. Оставалось ими правильно воспользоваться. Написать научно-фантастический роман?

Хорошая мысль, но – позже. Деньги нужны относительно быстро, а роман – дело долгое.

Что тогда? Рассказ в журнал? Тоже хорошая мысль. Даже отличная. Только не художественный, а документальный! Документальный рассказ о жизни советских пионеров в самой южной точке Советского Союза – городе Кушка. Романтика и экзотика, людям такое нравится. Главное, – ничего придумывать не надо. Возьму и опишу, как мы выловили из речки труп американца с важными документами, а главным героем сделаю Жеку Данатарова. А что? Он получил Грамоту от Комитета Госбезопасности? Получил. Не каждый день советские пионеры такие грамоты получают. Страна должна знать своих героев. Данатару – слава, мне – гонорар и в будущем, возможно, тоже слава, если рассказ опубликуют, и он станет первой ступенькой к дальнейшим литературным трудам за деньги. Всё по-честному.

Рассказ я написал быстро, за вечер. Назвал «Случай на речке Кушка», подписал своим именем и фамилией, отпечатал в двух экземплярах на пишущей машинке, которую по такому случаю арендовал на пару дней из штаба отец, и отправил в «Пионерскую правду». С кратким сопроводительным письмом, в котором сообщил, кто я такой и почему обращаюсь именно в эту газету. Действительно. А куда ещё писать председателю Совета дружины о грамотных действиях пионеров его дружины в деле «обеспечения безопасности государственной границы СССР»?

Даже отцу и маме понравилось.

Мама так вообще выразила громкий восторг по поводу стиля и грамотного русского языка, а отец только обескураженно покачал головой и спросил:

– А чего ж про ваши с Сашкой подвиги не написал?

Потом посмотрел на меня и сам же ответил:

– Ну да, понимаю, про себя писать нельзя. Нескромно. Но знаешь, чего не хватает?

– Чего?

– Фото! – торжественно изрёк отец. – Если ты ещё и фото к этому рассказу приложишь – того же Данатара твоего с Грамотой, будет вообще отлично. Можно школу ещё.

– И речку Кушку! – воскликнул я.

– Нет, – сказал отец. – Речку не надо. Ни речку, ни саму Кушку, ни ландшафт вокруг. Приграничная зона. Смекаешь?

– Ага, – кивнул я. – Только это… Фотографировать я не умею.

– Зато я умею, – воодушевился папа. – Ради такого случая, пожалуй, вспомню молодость и тебя научу заодно.

Фото получилось, что надо.

Оказалось, что у нас имеется целых два фотоаппарата: широкоплёночный «Москва-5» и «Зоркий-4». Был также и фотоувеличитель. Снимки отец делал «Зорким», заодно объясняя мне, как пользоваться экспонометром [1], наводить резкость и прочие премудрости фотосъемки.

Жека Данатаров буквально обалдел от происходящего. Офонарел, как мы говорили. Сначала Грамота КГБ, вручённая лично Героем Советского Союза лётчиком-космонавтом Валерием Быковским. Теперь возможный рассказ во всесоюзной газете. Да ещё и с фото, которое сделал не кто-нибудь, а командир танкового полка подполковник Ермолов. Это что же получается? Прощай хулиганское настоящее и криминальное будущее, здравствуй, новая жизнь? Я искренне надеялся, что для Данатара всё сложится именно так. Новая жизнь. Иначе, пожалуй, ради одних только денег, не стоило и затевать всё это дело.

Письмо со статьёй и снимками я отправил в газету девятнадцатого мая, как раз в День пионерии. Тридцатого мая закончились занятия в школе, и начались долгожданные летние каникулы.

А уже второго июня в Кушку нагрянули сразу три корреспондента. Один из «Пионерской правды», другой из «Комсомольской правды», и третий – фотокорреспондент, работавший сразу на обе газеты.

Эти три газетных волка мгновенно взяли в оборот учителей и директора школы, меня, Тимака и Данатара, одноклассников, наших с Тимаком родителей и даже сержанта Игоря Никитина, которого мы с Тимаком вытащили с нейтралки.

Приезд корреспондентов центральных всесоюзных газет, пусть даже одна из них предназначена для детей пионерского возраста, а другая, в основном, для юношества и молодёжи, вызвала среди кушкинцев не меньший ажиотаж, чем недавнее посещение Кушки космонавтом Валерием Быковским. Что не мудрено. О существовании затерянного за песками Каракумов, на самом южном краю великой страны, города-форпоста знали все или почти все, но мало кто сюда стремился даже по служебной надобности. И дело было не только в расстояниях. Для того, чтобы попасть в Кушку тем, кто не проживал в ней постоянно, нужно было специальное разрешение, получить которое можно было только имея на это веские основания.

У корреспондентов такое разрешение было.

В качестве приятного довеска корреспондент «Пионерской правды» привёз лично мне ещё и свежий номер газеты с моим опубликованным рассказом и фото Женьки Данатарова (снимок школы не поместился), а также гонорар. Двадцать семь рублей восемьдесят четыре копейки за статью и четыре рубля тридцать пять копеек за фото (автором снимка по соглашению с отцом назначили меня, так как подполковнику Советской армии и командиру полка не хотелось светить своё имя в газете).

Как объяснил мне корреспондент «Пионерки» Всеволод, это были так называемые «чистые» деньги:

– За рассказ тебе выписали тридцать два рубля. Минус тринадцать процентов подоходного налога. Итого: двадцать семь восемьдесят четыре. Да за фото пятёрка. Минус подоходный – четыре тридцать пять. Будь тебе двадцать лет, получил бы меньше. Скорее всего.

– Почему?

– Налог на бездетность, чтоб ему, – пояснил Всеволод. – Шесть процентов, з-зараза. С подоходным уже девятнадцать. Пятая часть от заработка! Любого! С двадцати лет платят те, кто без детей.

– А у вас есть дети?

– Нету, – грустно признался корреспондент. – В том-то и дело. Эх, жениться, что ли? Как тут, в Кушке, с невестами, не знаешь?

«Кому и кобыла невеста», – чуть не выскочило у меня (очень смешная книга «Двенадцать стульев», буквально накануне прочёл), но я сдержался. Как-никак Всеволод взрослый, а я в его глазах ребёнок. Должен иметь уважение.

Итого вышло тридцать два рубля девятнадцать копеек, потому что папа категорически отказался взять свои честно заработанные четыре рубля и тридцать пять копеек. Мало? Как сказать. Во-первых, очень и очень неплохо за день работы. А во-вторых, это было только начало. Первая ступенька. С таким багажом – публикация во всесоюзной газете – можно смело шагать дальше. В чём меня и заверили оба корреспондента, когда я посвятил их в свои планы.

– Пиши, юноша, – хлопнул меня по плечу корреспондент «Комсомолки» по имени Аркадий. – Читал твой рассказ. Весьма неплохо для начала. Весьма. Будут трудности с публикацией, – обращайся, поможем. Верно, Сева?

Всеволод подтвердил.

И только фотокорреспондент Юрий пробурчал:

– Вот на хрена это ему, а? Не слушай их, пацан. Лучше получи нормальную профессию и живи себе спокойно.

– Нормальную – это какую? – прищурился Аркадий. – Затвором фотоаппарата щёлкать?

– Нет, – самокритично признался Юрий. – Это тоже херня. В торговлю нужно идти. Или по партийной линии.

– Партийная линия – не профессия, – парировал Аркадий.

– А что же?

– Призвание. Не каждому, знаешь ли, дано. Такое же, между прочим, как журналистика.

– Ты меня не путай, – сказал Юра. – Журналистика – профессия.

– Причём древнейшая, – вставил Сева.

Все почему-то засмеялись.

– Товарищи дяденьки корреспонденты, – вмешался я. – Не спорьте. Обещаю разобраться со всем этим самостоятельно. А за предложение помощи – искреннее спасибо. Это дорогого стоит.

Материал газетчики собирали два дня, опросили всех, до кого дотянулись, фотокор Юра отщёлкал три кассеты плёнки. Уехали довольные.

– Готовьтесь, парни, – сказали на прощанье, пожимая нам с Тимаком руки как взрослым. – Скоро проснётесь знаменитыми.

Но проснуться знаменитым в Кушке я уже не успел, – буквально через день после отбытия корреспондентов меня отправили в город Алмалык к дедушке и бабушке. Почти на всё лето.

[1] Прибор для определения выдержки и размера диафрагмы при фото или киносъёмке на плёнку.