Читать онлайн Фани – мадемуазель из Удмуртии. Часть Первая бесплатно

Глава1. Приезд Чайковского

«– Ишь ты… Но-о! А, чтоб тебя! – мускулистый рыжий парень в белой рубахе с развязанным воротом пошлепал по морде статного коня каурой масти. Ссыпал в ясли шелестящий овес. Жеребец потянулся к зернам, подрагивая теплыми ноздрями, втягивая воздух. Пахло терпким разнотравьем.

– Хороший, мака… – конюх гладил по морде лошадь.

Она, пофыркивая, мягкими губами осторожно брала зерно горсть за горстью. Шелковая шерсть лошади лоснилась. Грива была вычесана волосок к волоску. Мускулы перекатывались под нежной кожей. Они были похожи – конюх и конь – оба молодые, нетерпеливые. Оба рыжие с вычерченными формами, мышцами, жилами, большими глазами и животным норовом.

Янтарь наелся и развернулся к конюху. Ткнулся мордой в плечо и тихонько заржал.

– Ладно-ладно, уговорил.

Казалось, они понимали друг друга без слов.

Мужчина положил на коня седло, перекинул стремена, мягко провел сквозь нервные губы удила. Янтарь нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Ждал ветра, бьющего в ноздри, движения. Конюх вывел лошадь во двор, где в выгребной куче, в навозе, от которого поднимался пар, копошились куры, громко ссорились воробьи. Легко вскочил на коня, мгновенно слился с ним и помчал по дорожкам усадьбы, напугав хромоногую бабку Устинью, шедшую со двора с ушатом. Немного поджав бока лошади стременами, перевел Янтаря в прыжок-полет, перемахнул жердяную изгородь, окаймляющую усадьбу, взял в галоп. Копыта коня выдирали молоденькую травку из рыхлой жирной земли и оставляли глубокие следы, быстро наполнявшиеся талой водой. Рыжий человек и рыжий конь слились в одно целое. Казалось, это святой Георгий скачет верхом. Получеловек-полуконь повернул обратно к усадьбе, замедлил бег. Василий скатился с лошади, скинул рубаху и отер с коня пот. Не торопясь, повел Января к главным воротам усадьбы, вошел во двор.

На крыльцо господского дома вышла миловидная девушка лет семнадцати в белом простом платье и переднике. Она, сложив ладошку козырьком и прислонив ко лбу, против солнца смотрела на дивную пару: загорелого мускулистого конюха и рослого под стать ему коня.

– Милая сердцу Онисья, привет тебе! Нас ждешь? Покатать? – лицо Василия светилось радостью. Парень поигрывал мускулами, глядя на девушку.

Онисья состроила строгую физиономию и таким же строгим голосом ответила:

– Ох, Василий, тебе бы все шуточки. А вот тебя кличут казаки встречать хозяина. Поедешь иль нет?

Василий сразу поджался:

– Дуреха, конечно, поеду. Я, считай, главный конюх. Сейчас что ли?

– Ну да, у нас такой переполох в доме. Все прибираем. Ждем-с, -девушка невзначай повернулась в профиль, продемонстрировав мягкую розовую щечку. Василий, недолго думая, взбежал на крыльцо, обхватил стан горничной и расцеловал прелестницу. Она даже ойкнуть не успела.

Василий отпустил девушку, кинул поводья подошедшему невысокому и плюгавенькому человечку, второму конюху:

– Федь, подержи, я рубаху поменяю.

Онисья одернула платье, погрозила кулачком рослому парню. Было видно, что она не злится. Повернулась, фыркнула и вбежала в дом, грохнув дверью. Маленький человечек посмотрел ей вслед. Потом повернулся к Янтарю и с удовольствием стал гладить коня по крупу.

Василий зашел в денник, кинул мокрую рубаху в угол на свой сундук и натянул свежую, сохшую здесь же под козырьком крыши.

Удивительной судьбы был этот молодой человек. Родители его умерли от горячки, которая косила десяток лет назад удмуртский край. В восемь лет мальчишка остался один. Его взял к себе в дом дядька, который служил при управляющем заводом главным конюхом, и Василий стал помогать с животными. Работа у него спорилась. Мальчишка чистил денники, купал жеребцов, вычесывал. Делал все легко, с удовольствием, как будто родился с призванием взращивать коней. Васька оказался общительным, смышленым и быстро прижился при дворе. По просьбе барыни, сдружился с болезненным барчуком на год младше себя, сделался его товарищем по играм, научил верховой езде. Хозяйка радовалась влиянию Васьки на сына: тот в присутствии крепостного мальчишки становился храбрее. Когда наступила пора школьных занятий, барыня предложила Василию приходить на уроки. Так крепостной Васька научился читать и писать. Особо поразили парнишку уроки географии. Как-то, рассказывая про Кавказ, учитель обронил, что ежегодно в Тифлисе проводят международные скачки. Увидев, как загорелись у мальчика глаза, учитель оставил его после урока и рассказал о скачках все, что знал сам. С того дня у Василия появилась цель в жизни – добраться через Москву или Санкт-Петербург и далее, до Тифлиса, где проходили те самые скачки, выставлялись лучшие кони, выигрывались и спускались состояния. Через несколько лет управляющий сменился, молодой барин уехал с родителями в Санкт-Петербург, и Василию пришлось оставить учебу. К этому времени Ваське было уже тринадцать. Он стал незаменимым помощником на конюшне, а еще через пару лет получил место второго конюха. За веселый нрав его любили все дворовые. Девушки с удовольствием танцевали с ним, выделяя из толпы парней. Казалось, весь город ходил у него в друзьях.

Но особенно Василий был близок с иконописцем Андреем, юродивым. Дружили с малых лет. С тех самых пор, как Василий прогнал деревенских мальчишек, у которых была забава – швырять камнями в сироту до тех пор, пока тот не забьется в падучей. Однажды Васька увидел, как травили юродивого, и разогнал шайку-братию, пригрозив, что в следующий раз возьмет хлыст и отходит тех, кто с первого раза не понял. Василия уважали, знали, что слово сдержит. После того случая мальчишки от Андрея отстали. Андрей же, как только в себя пришел, взглянул своими голубыми глазами на Василия и сказал: «Спаси тебя Господь, до самой моей смерти теперь быть тебе моим хранителем».

Родители Андрейки и младшая сестренка погибли во время деревенского пожара, когда сам Андрей был в церкви. Родственники отдали мальчонку в монастырь послушником. Андрей прикипел душой к монаху, которого настоятель благословил писать иконы. Вначале мыл полы в его мастерской, потом чистил кисти, готовил краски. Андрейка мог часами тереть минералы, чтобы добиться нужной консистенции красящего порошка. По шесть часов без перерыва мог мять золото с гуммиарабиком1 Когда подрос, ему стали доверять подготовку досок для икон: строгать, сушить, наносить рыбий клей, варить левкас2^], шкурить. Доски получались ровные, аккуратные. А после Андрейка уже и сам стал работать красками. Вначале по прописи цировкой3 переносил будущий рисунок иконы, потом обводил железной краской, раскрывал в цвете. Расписывал, золотил. Прошло два десятка лет, и мальчик стал настоящим иконописцем. Богомазом, как говорили простолюдины. Андрею выделили мастерскую рядом с городской церковью. Там он и жил, помогал на службах. Люди его подкармливали, любили. Его болезнь и неожиданные припадки закрепили за мальчиком нехитрую славу презренного, ума лишенного. Юродство Христа ради в России почиталось за подвиг. Иконы у юноши получались духовными, бесстрастными, взирающими с пониманием и прощением на людей. Так и Андрей прощал своих обидчиков и насмешников.

Ваське нравилось заходить в мастерскую художника и наблюдать за тем, как рисует мастер. Иногда Андрей вскидывал на Василия глаза и громко вещал: «Быть убитым, быть убитым». Кому быть убитым, узнать не получалось. Когда Андрейка опять говорил эту фразу, Василий отвечал: «Чему быть, того не миновать». Странная это была дружба: Василий, не верящий в Христа удмурт, и Андрей блаженный, разговаривающий со своим Богом, как с живым, начинающий день с молитвы, и ей же заканчивающий. Строго говоря, язычником Василий не был, потому что, как и все жители села, принял крещение. Как-то согнали всех на центральную площадь. Вышел поп. Что-то побубнил себе под нос. Затем староста зачитал вслух бумагу, в которой значилось, что все деревенские теперь – христиане, и каждому присвоено новое имя, которое надлежит использовать взамен старого. Старики даже и не поняли ничего: кто не слышал, кто по-русски не понял, а кто понял – сделал вид, что не согласился. Велели в куалу4 не ходить, своим богам не молиться, посещать церковь. Староста сам был не рад тому, что читал. Огласил грамоту, свернул, отдал господам офицерам. А сам тихонько плюнул в сторону и затерялся в толпе. Василий тогда маленький был, откликался на имя Кайсы. Новое русское имя ему понравилось больше. Так и стал удмуртом с русским именем.

Иконописец обладал даром предвидения. Говорил о том, что ему являлось, иносказательно, чтобы и не пугать людей открывшейся правдой, и заставить задуматься. Он мог во время службы закричать на весь храм, что монах, ведущий службу, накануне в постный день водку пил. Вроде и рассмешил всех, но монаху указал, что грех его Богу виден. Или перед причастием схватить за руку человека и вытянуть его из очереди со словами: «Тебе нельзя, тебе нельзя, ты ж про воровство не исповедался!».

К его словам прислушивались. Иногда нарочно приходили за предсказаниями, но тогда парень молчал, ничего из него нельзя было вытянуть. А иногда сыпал на людей словами. Главного инженера, молодого офицера Москвина, при встрече называл бабником. Местного конюха Федора ругал по чем свет иродом, главного полицмейстера как-то обозвал шкурой продажной и убивцем и потом не раз это повторял. Люди смеялись, передавали услышанное из уст в уста.

Была у друзей общая страсть: оба любили животных. Василий часами рассказывал убогому про свою мечту: заняться разведением коней орловской породы – и про любимого коня Янтаря. А Андрейка на эти рассказы отвечал: «Всякое дыхание славит Господа», – рассыпая крошки по полу. «Для домашнего мыша», – говорил он, расплываясь в улыбке. Мышонок у него был дрессированный, ходил за кусочком хлеба на задних лапках и прибегал по зову-свисту.

…

На развозе, где дорога в Пермь разделялась на две, стоял небольшой отряд казаков. Невысокие, в синей форме, с красно-черными погонами и красными лампасами на штанах, они смотрелись ладно на низкорослых местных лошадках. Среди них выделялся Василий в белой рубахе и черном подпоясанном армяке на высоком, янтарного цвета коне.

Мужики переговаривались. Один из казаков с седыми усами обращался к молодому наезднику:

– Г‘ришь, стрелецкой породы? А отец – арабский скакун? Ох и врун ты, Василий. Откуда у нас тут арабы?

– Глеб Петрович, право слово, не вру! Сколько раз говорил, Янтарь со стрелецкого завода. Есть такой на Кавказе. Ты про Кавказ слыхал? Там не то, что кони рослые получаются, там яблоки с твою голову вырастают. Его мать – стрелецкая, белая с молоком, а отец – настоящий арабский скакун. Золотой конь. Цветом, как гречишный мед у деда Назара. Вот Янтарь и вышел таким красавцем. Хоть сейчас на выставку. Его прошлый глава Федор Иваныч сосунком привез. Всю дорогу из рожка выпаивал. А я ему и мамкой, и тятькой стал.

Казаки заржали:

– Слышь, лошадиный батя, и чо ты со своим конем в нашей глуши делать будешь?

Василий загрустил. Задумчиво потрепал коня по холке.

– А вот и будем. Да, Янтарь? Не здесь, конечно! Мы в Москву поедем. А оттуда еще дальше – на Кавказ. Там за раз можно целое состояние выиграть.

– Свистишь ты, Василий! Кто ж тебя отпустит? Или ты свободным стал? Про коня и речи нет! Ты ему хозяин, что ли? Так, принеси-отнеси, помой-причеши.

– Тьфу, – сплюнул Василий. – Всю душу истоптали.

– Едут! – закричал казачок, который смотрел за дорогой.

Казаки выстроились в ряд. Из-за поворота показались дрожки, запряженные упряжкой супругов5.

В дрожках сидел видный мужчина с богатыми усами и лихим чубом, выбивающимся из-под темно-зеленой фуражки с черной отделкой. Это был Илья Петрович Чайковский, новый губернатор и начальник машиноделательного завода. К упряжке подъехал слегка полноватый молодой офицер лет тридцати в военной форме горного инженера, в кафтане из синего сукна. Он приноровил шаг лошади к ходу экипажа и, качнув треуголкой, отрекомендовался:

– Разрешите представиться, горный инженер первого ранга Москвин Алексей Степанович. Приветствую Вас на новом месте. Рад служить и помогать Вашему Превосходительству.

Илья Петрович улыбнулся, коснулся головного убора, вокруг его глаз рассыпались веселые морщинки:

– Спасибо, что встретили, голубчик! Наслышан о Вас! Династия Вашей фамилии на заводе впечатляет. Столько лет верой и правдой служить Отечеству!

– Ваше Превосходительство, Вы меня смущаете. В том, о чем Вы говорите, нет моей заслуги. Мой прадед, действительно, строил плотину и был первым управляющим завода, дед и отец пошли по его стопам, выучились на горных инженеров. Так что моя судьба, как говорится, была предопределена. Однако я не ожидал назначения в Воткинск. И вот уже третий год здесь.

– Звучит так, словно Вы не рады. Что же не так в нашем славном городе? Рассказывайте подробно!

– Все так, Ваше Превосходительство! Городок мил и тих, стоит на отшибе. Но вот беда: ни денег, ни технологий. Работаем по старинке. Вся надежда на Вас, авось встряхнете наше унылое болото.

– Встряхну-встряхну, – энергично покачал головой Чайковский. – Планов много. Помощники нужны. С рабочей силой как дела обстоят?

– Инженера у нас подобрались сильные. В основном иностранцы. С десяток англичан. А вот с рабочими беда: от работы отлынивают. Приходится казаков по деревням пускать, чтобы мужиков на завод собрать. Люди не хотят, сопротивляются. Встречаются подлые и неимущие, разночинцы всякие. Зимой изнасиловали и убили девку казенную. Она прислуживала в доме у Вашего предшественника. Средь бела дня задушили, прямо рядом с церковью, и никто ничего не видел. Удмурты своих никогда не выдадут, скрытные. Вот с таким людом работать приходится. Однако что-то я не о том. Печень пошаливает, когда накануне переешь, – разоткровенничался инженер, – Я в такие дни желчный становлюсь… Вам бы с дороги стоит отдохнуть. А я Вас сразу в омут, так сказать.

– М-да, Алексей Степанович, что-то Вы ипохондрически настроены. Однако уверен, что сумею Вас порадовать. Намерен я расшевелить ваш провинциальный городок. Внедрим современные технологии, пудинговое железо начнем лить. Откроем новые направления. Думаю, корабли начнем строить и на воду спускать. Как Вам такой подход? Наладим работу школ, госпиталя, найдем, кто убил крепостную, – глядишь, и люди в нас поверят. Конечно, ваши навыки и опыт работы с местным населением мне очень и очень понадобятся. Крепко я на Вас, голубчик, надеюсь. Миленький, как же я рад с вами лично познакомиться!

Последние слова не вязались с положением начальства, но были сказаны от всей души – Илья Петрович был человеком добродушным, искренним. Любил всем своим широким сердцем и сразу принимал незнакомого человека в круг ближайших друзей. Бывало, разочаровывался, но это – после. Вот и сейчас он не сдержался.

Однако молодой человек словно не слышал обращенных к нему ласковых слов. Он, как будто впервые в жизни, смотрел на впадавшую в водохранилище скудную речушку, больше похожую на ручей, и пытался представить на ней громадные корабли.

Надо рассказать, кто таков был горный инженер Алексей Степанович. Служил он больше по инерции, не горел. Его настоящей жизненной целью было удачно жениться, взять за женой приданое и уехать из Воткинска в Санкт-Петербург уже не провинциальным служкой, а состоявшимся чиновником, со своим домом и хозяйством, на худой конец – квартирой. Хотелось бы, чтобы невеста была девушка достойная, но без капризов. Москвин рассуждал так: красивой жена быть не обязана, наоборот даже, а вот любовница… При этой мысли у Алексея сладко сосало под ложечкой. В своих мечтах он часто представлял себе Санкт-Петербург и удобную, как домашняя тапочка, жену. В самых смелых картинках рисовалась она – его личная любовница, роскошная и волнующая женщина. Что касается службы – спокойную бы, не пыльную. А здесь новый начальник такие планы затевает. О спокойствии можно и не мечтать. Хотя… Алексей Степанович задумался. Но ведь, если все выгорит (чем черт не шутит), то и на повышение можно пойти.

– Ваше Превосходительство, я, конечно, человек маленький, поставлен, так сказать, порядки соблюдать – в этом я Вам помогу. А вот сказку в быль превратить – при всем моем уважении, я не помощник. Ну разве что завтра случится чудо, и к нам приедет император.

Илья Петрович вскинул брови домиком, засмеялся:

– Кто знает? Неисповедимы пути Господни! Предлагаю Вам пари, что кораблям – быть! А пока Вы будете думать над моими словами, вернемся к делу. Жду Вас завтра с подробным докладом в восемь утра. Не забудьте плановые показатели прихватить и отчет по выполненным работам. И вызовите ко мне с утра господина полицмейстера. А сейчас везите меня в дом. Устал-с с дороги.

Илья Петрович Чайковский прибыл в город один. Его семья застряла в Нижнем Новгороде – младшая дочурка разболелась дорогой.

В ожидании любимой супруги новый горный начальник использовал время с пользой. Он познакомился с главными управляющими городка: полицмейстером, настоятелем храма и главным врачом. Провел первые совещания с начальником производства, главными инженерами. За пару недель организовал ревизию на заводе, изучил технологии, написал план работ и даже вызвал из Санкт-Петербурга иностранных специалистов, которых по рекомендациям присмотрел, еще находясь в столице. Работал с утра и до глубокой ночи. Половину штата надобно было бы разогнать, но Илья Петрович с этим не торопился: особого выбора не было. В этом он убедился, побеседовав с главным полицмейстером города Алексеем Игнатьевичем Игнатьевским – тот оказался человеком недалеким, но с большими амбициями. Убийство сенной девки валил на удмуртов, толковых мотивов не называл. Дескать, местные-идолопоклонники убивают, чтобы богов своих потешить. Полицмейстер говорил, и жирные щеки его тряслись: «Вы поймите, Ваше Превосходительство, удмурты – они себе на уме. Обидчивы страшно. Могут на воротах повеситься, чтобы врагу досадить. Пройдитесь по дворам – в каждом есть жертвенник. Они совсем недавно, три-четыре десятка лет тому назад, людей богам резали. Чего им девку-то погубить. Кто-то побаловался, и ищи-свищи».

Илья Петрович слушал и удивлялся невежеству. Разговор с полицмейстером его расстроил – не хватало еще самому убийцу искать. Губернатор дал Игнатьевскому две недели на поиск убийцы.

Однако, были и радостные моменты, дающие надежду, что город-завод быстро выбьется в передовые.

Алексей Степанович Москвин, к удивлению начальника, оказался расторопным молодым человеком. Все поручения выполнял быстро и в срок, проявлял инициативу, подсказывал. Горные инженеры, как и управляющие завода, отвечали за приписанных к заводу крепостных6^]. На заводе практиковали бесплатную отработку по четыре дня в неделю плюс оброк за землю, покос и выпас. Народ упрямился, работать не хотел. Только физическое наказание удерживало крестьян. Русские-то хотя бы что-то делали, а удмурты просто уходили в леса. Ищи-свищи такого работника. Власть хватала баб, детишек, сажала в острог. Мужики нехотя возвращались. Только так можно было добиться послушания.

Илья Петрович первым делом ввел то, что до него не делалось: дал право приписным мастеровым брать участки на покосы и предоставил выгоны. Но за это право горнозаводские все так же были обязаны отрабатывать на заводе. Рабочие вздохнули полегче. Пользование землей, да еще дополнительный день в неделю летом, когда каждый день год кормит – семье подмога. У мужиков появилось время на личное хозяйство. А бабы и вовсе могли на огороде всю неделю работать да скотину обихаживать. Дело пошло. Выработка металла только за первый месяц увеличилась на четверть. А еще Чайковский ждал приезда специалистов, чтобы внедрить те свои планы, которые набрасывал в толстую тетрадь, дотошно изучая каждый угол производства. По вечерам дома в своем зеленом кабинете он переводил технические журналы, читал книги по технологии литья пудингового железа и о машиностроении на немецком, французском, английском языках, благо знал их в совершенстве.

С особым вниманием Чайковский отнесся к ремонту казенного дома, чтобы приготовить его к приезду любимой супруги. Все комнаты оклеили обоями, отремонтировали печи, прочистили дымоход, наладили окна, выскоблили пол и даже нарисовали паркет, к которому привыкла его молодая жена в далеком Санкт-Петербурге. Илья Петрович выписал оркестрину – механическую музыкальную машинку. В оранжерее, где круглый год росла зелень, свежие огурцы и помидоры, высадили цветы. Все уже было готово к приезду семейства, когда неожиданно пришла новость.

В этот день градоначальник, как обычно, проводил утреннее совещание с заводским высшим техническим и административным составом. В кабинете шло обсуждение планов на неделю с инженерами завода: Василием Ипатовичем Романовым, смотрителем цехов; уже известным читателю Алексеем Степановичем Москвиным, инженером первого ранга и еще одним инженером третьего ранга Львом Николаевичем с благостной фамилией Отрада. В приемной кабинета в ожидании томились полицмейстер города Алексей Игнатьевич Игнатьевский и его злейший приятель, так сказать, духовный оппонент – старший лекарь Сильвестр Федорович Тучемский.

В приемной кабинета открылась дверь, и строевой походкой к начальству прошествовал молодой фельдъегерь с завернутым в пергамент пакетом в руках.

В кабинете, отрапортовав по всем правилам, подпоручик вручил пакет подполковнику. Илья Петрович быстро сорвал бумагу, осмотрел конверт, взволнованно сломал печать, прочитал письмо и возбужденно пробежался по приемной, потирая руки. Оглядел инженеров, сказал, обращаясь к Москвину:

– Ну что, Алексей Степанович! Кажется, чудо, о котором Вы и помыслить не могли, свершилось. Так что Вы проигравший и … мой личный должник, так сказать.

Не отвечая на расспросы, Илья Петрович отворил дверь, приглашая всех присутствующих присоединиться, и осипшим голосом объявил:

– Господа! Нам оказана великая честь! К нам в город на наш завод с инспекцией едет великий князь Александр Николаевич, наследник престола.

Все замерли в изумлении. Конечно, слухи о большом путешествии наследника России достигли даже самых дремучих уголков империи. Но никто не ожидал, что цесаревич проявит такой пыл и доберется почти до Сибири. И уж тем более никому не приходило в голову, что он посетит затерявшийся в российских просторах городок Воткинск, где даже достойного жилья для наследника и его свиты не найти.

Илья Петрович взволнованно продолжил:

– Для нас, господа, это не только огромная честь, но и большая ответственность. Вятский губернатор пишет, что мы обязаны за короткий срок привести в порядок дороги и мосты, по которым проедут наши гости, подготовить завод, полицейское управление, госпиталь, школы для осмотра и ревизии. Нам отвели месяц на подготовку.

У нас появился шанс – мы можем так презентовать наш завод, что добьемся финансирования и получим госзаказ на строительство судостроительной верфи. Будем рассказывать о наших планах! Мы должны своим рвением и расторопностью доказать императору, что и в Воткинске могут строить корабли! Да-с! Голубчики мои, – Илья Петрович перешел на ликующий полушепот, – голубчики! Это такая удача! Я уверен, у нас все получится, и мы будем строить речной флот! Как сейчас купцы доставляют товар? На баржах да на подводах. А если у нас появятся легкие, маневренные корабли, мы же сможем пеньку из Сарапула отправлять в саму Астрахань, а сталь – в Санкт-Петербург. О, я вижу тот день, когда мы спустим первый корабль, – Илья Петрович чуть не кружился на месте. Подчиненные молчали, но невольно заражались энтузиазмом начальника. Разве не чудо, что их никому не известный город навестит сам цесаревич? Почему бы и кораблям не взяться в сухопутном городе? Пожалуй, этот начальник дружит с кем-то наверху и может творить чудеса.

Чайковский меж тем раздавал поручения:

– Жду всех к пяти вечера с отчетами по вашим заведениям – что и в какие сроки планируете подготовить, что будете показывать, о чем рассказывать, просить. Нам необходимы иностранные специалисты, знатоки пудлингового производства, строители судоверфи. Алексей Степанович, Вас прошу подготовить проекты и запросы, останьтесь, обсудим. Василий Ипатович, на Вас – завод! Чтобы все блестело, работало, как часы. Надо продумать программу – на какие производства поведем наследника. И не дай бог, рабочие жаловаться будут! Кормите их обедами пожирнее в эти дни. Лев Николаевич, дороги, мосты – на вас. Чтоб через две недели дрожки летели по дорогам, как по льду. Сильвестр Федорович, в Вашем ведомстве я уверен. А Вас, Алексей Игнатьевич, прошу удвоить бдительность: чтобы охрана смотрела в оба. Есть вопросы?

Москвин замялся, и Илья Петрович обратился к нему:

– В чем дело, Алексей Степанович?

– Да… Я вот думаю, наследник, хоть ему и девятнадцать, еще ребенок. Ему бы не бумаги читать, а повеселить, показать что-нибудь интересное. Может, отлить якорь в его честь? Или салют устроить в его честь? Молодые люди такое любят.

– Прекрасная мысль! Прекрасная! Хотя про наследника едва ли можно сказать, что он ребенок. Его же готовят стать императором. Но с салютом Вы совершенно правы. Василий Ипатович, подготовьте салют. И…праздничное освещение мы сможем смонтировать?

– Постараемся, Илья Петрович, – ответил лысоватый человек с небольшим животом.

– Вот и славно! А мне губернатор вятский дал особое поручение: достойно разместить августейшую особу и его наставников. Я знаю только один дом, готовый принять столь высоких гостей – мой. Точнее – казенный. У нас две недели, чтобы подготовить его. Друзья-коллеги, за работу!

Для помощи по дому и подготовки комнат под нужды свиты Великого Князя отобрали лучших слуг. А из Нижнего Новгорода, чтобы развлекать высокопоставленных гостей на чистом французском, срочно вызвали гувернантку-француженку Фани.

Она прибыла в Воткинск рано утром. Всю дорогу девушка учила сложные корявые русские слова и, измученная долгой дорогой, уже подумывала о том, что зря ввязалась в такую авантюру – согласилась на службу в далеком затерянном городке, чуть ли не на краю света. Но радушный прием ее так приятно удивил, что она вмиг забыла про свои сомнения. Илья Петрович вместе с высыпавшими дворовыми встретил девушку, словно это была его родная дочь, с которой он к тому же давно не виделся. Он троекратно расцеловал уставшую с дороги гувернантку и повелел выделить ей комнату, которую, однако, по причине ожидаемого нашествия гостей, пришлось делить с горничной.

«Пока не приехала моя супруга, Онисья поступает к Вам в услужение и помощь. Она поможет разобрать багаж и все Вам покажет. А пока отдыхайте с дороги», – с этими словами Чайковский оставил Фани наедине со слугами.

Мальчишку Мишку отправили переносить багаж гувернантки. Дворовые сгрудились вокруг брички, разглядывали чемодан, коробку для шляпки, саквояж и саму хозяйку утвари. Фани решительно улыбнулась и спросила: «Кто из вас ОнисьЯ», – ставя ударение на последний слог. Девка Прасковья, прачка, хихикнула: «Я – ОнисьЯ». Горничная шикнула на нее и вышла вперед, одновременно подхватывая саквояж из рук француженки. «Онисья я, – поправила она, – пойдемте, барышня, покажу Вашу комнату». Фани, подобрав юбки, засеменила за ней, едва успевая за быстрым шагом девушки. «А хороша французская кобылка!», – мечтательно завел Мишка, когда вернулся, отнеся багаж. Мужики засмеялись.

Комната оказалась светлой и довольно просторной. Постель гувернантки располагалась у окна. У противоположной стены стоял шкаф и единственный стул. Кровать Онисьи была прямо у входа. Под ней разместилась корзина с бельем, на стене на гвоздях висело пару платьев. Горничная поставила тяжелый саквояж на стул и спросила: «Разобрать багаж?»

Фани осмотрелась. Села на кровать, вытянула ноги. «Я плехо говорю по-рюсски, – обратилась она к горничной. – Ты будешь учьить менья?» Онисья широко заулыбалась. «Конечно, барышня». Француженка тоже улыбнулась: «Зови менья Фани».

Так началась эта странная дружба приезжей француженки и дворовой крепостной. Онисья оказалась доброй учительницей, не жалеющей сил повторять одни и те же слова, а Фани – отличной ученицей, хватающей новое на лету. Через неделю, когда девушки готовили комнаты к приезду наследника: вычищали мебель, расставляли фарфоровые статуэтки, раскладывали письменные принадлежности, – Фани уже в общих чертах понимала, что ей говорила Онисья, а то, что не понимала, додумывала.

Онисья весело щебетала:

– Я ему говорю: «Хочу замуж по-ностоящему, чтобы было венчание, свадьба». А он мне: «Довай по нашему обычаю поженимся». А что значит «по нашему обычаю»? Пошел на посиделки, остался на ночь и все – пара. Как у животных, ей-богу. Не хочу так!

Фани ей отвечала, показывая жестами то, что не могла выразить словами:

– Nous avons aussi une étrange coutume. У нас тоже есть странные обычаи. На свадьбе молодые должны поесть из горшка, куда весь вечер бросают объедки гости.

Онисья залилась смехом:

– Как собаки? На собственной свадьбе? Объедки? Дикие вы, французы. А правда, что вы лягушек едите?

– C'est très bon! Это очень вкусно! – веселилась Фани, наблюдая, как кривится симпатичная мордашка Онисьи. – Надо вместе попробовАть!

– Ну уж нет! Лягушек у нас только колдуны в свои варева кидают. По доброй воле – ни за что!

Вечерами, когда заканчивали с работой, девушки вдвоем отправлялись на пруд, который был в двух минутах ходьбы от усадьбы. Лето выдалось жарким. Вечера стояли теплые. Дворовые купались отдельно от господ, для которых были построены купальни. Пока Онисья, скинув верхнее платье, не стесняясь, бросалась в воду, француженка сидела на лавочке, обливаясь потом.

Однажды работа затянулась, и купаться пошли уже поздно, когда стемнело. На пруду никого не было. Онисья уговорила француженку зайти в воду. Та аккуратно сложила платье на скамью перед купальней и смело зашла пруд. Фани сделала несколько гребков и перевернулась на спину, разглядывая звездное небо. Кто-то коснулся ее руки. «Это ты?» – спросила Фани, поворачивая голову, и никого не увидела. Голос Онисьи звенел где-то в темноте. Фани насторожилась, и тут же кто-то с силой толкнул ее из воды и ударил по ногам. Фани схватила ртом воздух и поплыла к берегу, но невидимая сила опять ударила в бок, и ее потянуло в глубь. Фани успела выкрикнуть:«Помо-о…» – и ушла с головой под воду. Она увидела огромные желтые глаза. Они таращились на нее, неуклонно приближаясь. Фани закричала под водой и выпустила из груди остатки воздуха, которые пузырями поднялись на поверхность. Глаза приблизились почти вплотную. Огромная рыбина, раза в два больше хрупкой девушки, развернулась прямо перед ее лицом и ударила по воде хвостом так, что она перевернулась вниз головой и, потеряв баланс, начала тонуть.

Когда ее безвольное тело уже касалось илистого дна, сильные руки вдруг ухватили француженку за волосы и вытянули на поверхность воды. Онисья держала голову Фани одной рукой, а второй гребла к берегу. Вытащив подругу на берег, она что было силы надавила той на грудную клетку, едва не сломав ребра. Изо рта Фани вырвался фонтан воды. Девушка закашлялась и задышала, приходя в себя.

– Merci, Онисья, – от волнения Фани перешла на французский. – Если бы не ты. Даже не хочу думать, чем бы это закончилось! Кто это был? – спросила она уже на русском.

Онисья замахала руками, изображая чудище:

– Водяному ты приглянулась. Французских барышень не видал, вот и решил на тебе жениться.

– Что ты выдумываешь? – девушка всматривалась в пантомиму горничной. – Это рыба была – огромная, с желтыми глазами, – по-французски отвечала Фани.

– Вот я и говорю, водяной, – твердила горничная. – Хорошо, что я рядом была, а то утопла бы барышня ни по чем.

Онисья усадила Фани на скамью, растерла ее, стараясь согреть. И пошла за одеждой.

«Прохлаждаетесь?» – из тени деревьев выступил мужской силуэт. Девушки завизжали. Мужчина вышел на освещенную луной дорожку. Оказалось, что это Москвин. «Да не кричите, оглашенные! Не смотрю я, одевайтесь».

– Барин, мадемуазель Фани чуть не утонула, водяной ее утянул, – рассказывала Онисья, натягивая на француженку, а затем на себя платье.

– Водяной? Это тот, который с усами и желтыми глазами?

– Он, – ответила Фани. – Вы тоже его видели?

– Зачем же вы ночью полезли в воду, дорогая мадемуазель Дюрбах? У нас здесь, знаете ли, сомы водятся. Одного уже с год поймать не могут – гусей и коз в воду утаскивает. Видимо, теперь за французских курочек принялся.

– А почему Вы за нами подглядываете, Алексей Степанович? – перешла на французский Фани, почувствовав в последнем высказывании скабрезную иронию.

– А затем, милая Фани, что у нас не безопасно по ночам гулять. Я шел от господина губернатора, слышу: смех, а потом крики. Вот и кинулся узнать, что случилось. А тут – такие русалки на берег вышли. Осторожнее надо быть, однако. Позвольте проводить вас до дому? – Москвин подошел к одетым уже женщинам.

– Ну хорошо,– все еще стуча зубами, ответила та, хватаясь за предложенную руку и, приноравливая свой шаг к его.

Глава 2. Визит наследника престола

Наследник и его свита прибыли ранним утром. Одиннадцать колясок вкатились в Воткинск по спешно отремонтированной дороге в сопровождении отряда казаков. Вереница экипажей прогромыхала по центральной улице и остановилась возле большого казенного дома на Кривоножной.

Из первой коляски выпрыгнул Илья Петрович Чайковский, встретивший цесаревича на разъезде, и бегом поспешил к экипажу августейшей особы, который катился вторым, запряженный шестью бодрыми статными жеребцами. За экипажем наследника следовали коляски генерал-адъютанта Ливена, генерал-адъютанта Кавелина, полковника Юрьевича – ответственных за контакты и прошения, идущие от населения. Далее катились коляски действительных статских советников: Жуковского и Арсеньева – учителей наследника; затем шли экипажи его товарищей по школе, сопровождающих наследника в поездке. Замыкали кортеж «кухонная» повозка, перекладная для магазейн-вахтера и тележка для фельдъегеря. Всего надо было разместить и накормить одиннадцать человек свиты, обслуживающий персонал и пятьдесят семь лошадей. Илья Петрович весь прошлый день провел в страшной суете, заканчивая последние приготовления в доме. Василий-конюх с ног сбился, заготовляя корм и воду для царских коней. Во дворе наспех за пару недель возвели еще одну конюшню, но все равно всех лошадей в одном месте было не разместить.

Слуги спустили ступеньки у императорской коляски и раскатали ковер. Дверцы кареты распахнулись, и из экипажа вышел темноволосый молодой человек в дорожном костюме с тонкими чертами лица и щегольски подкрученными усиками, которые, очевидно, бережно растили и лелеяли. Наследник отлично выспался ночью в мягкой рессорной карете, под плавное покачивание на ухабах, и сейчас был бодр, весел и любопытен.

– К несчастью, Ваше Высочество, моя супруга в отъезде, и я не в силах обеспечить Вам должного уюта и общения, которые бы смогла устроить она… – начал было взволнованно оправдываться Илья Петрович.

Но наследник благостно улыбнулся и ответил:

– Не беспокойтесь, я давно заделался монахом! Женского общества вот уже несколько месяцев лишен… а уж столько служб и молебнов отстоял за время путешествия!

Начальник завода майор Романов помогал выйти из дорожной коляски наставнику и учителю наследника – поэту Василию Андреевичу Жуковскому. Десять лет назад он разработал многолетний план воспитания будущего царя. А сейчас пожилой поэт сопровождал своего августейшего ученика в долгой поездке по России, предпринятой с целью ознакомления будущего императора со своей империей. Жуковский был утомлен дорогой. В пути Жуковский писал императрице «Мы слишком скоро едем, имеем слишком много предметов для обозрения, и путь наш слишком определен; не будет ни свободы, ни досуга». Однако дорога давала возможность познакомиться с удивительными людьми, повидаться с друзьями-декабристами, бывшими в ссылке. Поэтому пятидесятилетний поэт без сомнения согласился на это интересное и трудное путешествие, которое длилось не один месяц и изрядно измотало и наследника, и его свиту. Они побывали в Новгороде, Твери, проехали через Углич, Рыбинск, Ярославль и Кострому, посетили Вятку и Пермь, Оренбург, добрались до Верхнего Урала. И вот, наконец, оказались в маленьком городишке Воткинске.

Визиты шли по согласованному заранее регламенту, не предусматривающему ни импровизаций, ни полноценного отдыха. Согласно инструкциям, наследнику следовало демонстрировать «приверженность православной вере» и в первую очередь посещать Храмы. Потом шли визиты в богоугодные и училищные заведения, общественные и военные учреждения. По дороге цесаревич навещал сельские церкви и крестьянские избы, что должно было возбуждать в народе восторг и любовь.

Когда наследник и свита покинули экипажи, их провели в губернаторский дом, где прибывшие едва успели умыться и сменить дорожную одежду. Нужно было отстоять молебен в Благовещенском храме, еще недостроенном, без колокольни. Затем были намечены обед в трапезной Храма и экскурсия на завод. Вечером, конечно же, бал у губернатора. А назавтра – снова в путь.

Народу в церкви набралось немало. Вся местная знать встала поближе к алтарю, купцы и крестьяне – в дальних уголках храма. Всем хотелось своими глазами увидеть наследника. Кто-то мечтал просто рассмотреть будущего царя вблизи, прикоснуться к нему, кому-то нужно было передать прошение.

В церкви наследника заинтересовали богатые росписи стен. Автора росписей, казанского художника императорской академии искусств Винокурова, в городе не было. Но на службе присутствовал его помощник из местных – иконописец Андрей Смирнов, блаженный. Его подозвали к наследнику, представили. Богомаз отводил глаза, стеснялся. Показали лично им написанные иконы: строгие, бесстрастные. Господь смотрел с тех икон, словно спрашивая: «Ты со мной?»

Александр Николаевич похвалил Андрея за работу и пожаловал пятьдесят рублей. Андрей деньги принял с поклоном, а отходя, вскинул глаза и отчетливо произнес: «Метальщиков берегитесь». Александр Николаевич удивленно переспросил: «Что он сказал?».

Полицмейстер, до этого молча стоящий рядом, живо оттеснил иконописца в сторону. А Илья Петрович ответил, смущаясь:

– Парнишка талантливый, но … ума лишенный. Болтает иногда странное.

Великий князь сощурился.

– О каких метальщиках7 идет речь?

– Не обращайте внимания, Ваше императорское Высочество, мало ли, что он болтает? Зря вы ему деньги пожаловали.

– Неужели пропьет? – предположил цесаревич.

– Нет, он не пьющий, раздаст. Ну да ладно. Бог с ним, а нам на завод пора.

По дороге к заводу Илья Петрович доложил о состоянии вверенного ему казенного заведения, рассказал о планах. Прошлись по цехам, посмотрели на плавку металла. Наследник с живым интересом слушал о новой технологии производства стали. Новая литьевая марка была впервые сварена в России крепостным Бадаевым, самоучкой, который сумел разгадать секрет английской прочной стали. Правительство выкупило Бадаева у помещика и направило в Воткинск на завод. Велели его позвать. Пришел мужичок с лицом, будто вылепленным из теста: нос картошкой, брови кустиками. Половины зубов у мастера не было: обглодал ядовитый газ. Бадаев встал в углу, смял шапку.

– Говорят, ему присвоили офицерский чин? – негромко обратился к Чайковскому великий князь.

– Так точно-с, – по-военному ответил губернатор, – в низшем чине шихмейстера 14-го класса.

– Господин шихмейстер, – обратился к Бадаеву цесаревич, – рад с вами познакомиться. Вы довольны условиями работы?

– Ваше исператорское высочество, бесконечно доволен.