Читать онлайн Последнее желание бесплатно

1 глава. Обитель кельтского семейства

Она смотрела, как солнце опускается к горизонту, и старательно стирала из сознания мысли, которые могли заставить её сомневаться. Сейчас, в первые дни лета, проживая в родительском доме, она могла думать только о том, как сильно она не хочет потерять своего возлюбленного. Весь мир казался ей дружелюбным, но жаждущим принести ей горечь разочарования. И, глядя в линию горизонта, она думала, где он может быть сейчас. Она ещё плохо знала его, но почему-то считала, что у их встречи есть какое-то сакральное значение, сам Бог когда-то поспособствовал их знакомству. На самом деле в её годы, если на неё обращал внимание мужчина, женщина невольно начинала верить в волю небес. Ей было уже двадцать семь, а она ещё ни разу не была замужем.

Отрываясь от дурных мыслей, как репейник от шерсти, она опустила взгляд и продолжила вязать. В её руках были нежного розового цвета пинетки для её маленького племянника, который появился на свет всего лишь полгода назад. Откуда-то издалека разносился детский плач, но она его не слышала – слишком глубоко в своих раздумьях она была. В любом случае это была соседская девочка – такой же новый маленький человек в большом мире. Её мать, толкая перед собой коляску, шла по дороге, и видно её было только сквозь просветы цветущей акации.

– Менди, – в комнату вошли, и она невольно опустила спицы, а затем обернулась через плечо, глядя на вошедшего. Это была её престарелая мать.

Ходить самостоятельно она уже не могла, поэтому опиралась на богатую трость из красного дерева, рукоять которой украшала морда льва из слоновой кости.

– Я Вас слушаю, матушка?

– Как я погляжу, ты наслаждаешься этим прекрасным летним днём, – она бросила короткий взгляд на пинетки, – так, словно тебе ещё нет и шестнадцати.

Девушка опустила голову, ей бы хотелось парировать слова матери, ответить в подобной же манере, но это было бы непростительной грубостью. Закусив нижнюю губу, Менди вновь перевела внимание на свою работу и продолжила вязать.

– И ты не ответишь мне? – строго произнесла женщина и прошла ближе, громко стуча своей тростью по деревянному полу. – Нечего сказать? Стыдно, да? – она облизнула сухие губы. – А стыдиться есть чего! Кому ты вяжешь пинетки?!

Холодная рука вдруг коснулась спиц, и послышался треск. Розовая шерсть оказался зажата в старческой, но уверенной руке, а затем пинетки вместе с небольшим клубком были брошены в другую часть комнаты.

– Матушка, – прошептала Менди, глядя на пустые спицы в своих руках. Это было единственным, что она смогла сказать, после она прикусила язык, понимая, что какие бы чувства ни всколыхнули внутри неё, ей необходимо молчать.

– Твоей сестре двадцать четыре, это её третий ребёнок. А ты? – женщина наклонилась в попытках заглянуть дочери в лицо. – Позорище! Щеголяешь в своих детских платьях и вяжешь пинетки чужим детям!

Не успела Менди что-то сказать, как позади послышался голос перепуганной прислуги. Она была примерно ровесницей Менди, и каждый раз, когда ей было необходимо обратиться к хозяйке, она выглядела так, словно её ждёт неизбежная гибель.

– Госпожа, миссис Блумфилд, – она была робкой, – Вас требует Ваш супруг.

В этот момент от облегчения Менди невольно закрыла глаза, в надежде, что её мать сейчас же покинет её. Но женщина не спешила, бросив на прислугу короткий строгий взгляд, она вновь обратилась к своей дочери:

– Скажешь потом спасибо своему отцу.

Она всё же направилась к выходу из комнаты, её трость с силой била по поверхности пола, а сама женщина продолжала что-то тихо говорить себе под нос, что-то про то, что её дочери никогда уже не оправдать родительских ожиданий.

Когда миссис Блумфилд вышла из комнаты, Менди поднялась со стула и окинула пол внимательным взглядом. Несмотря на негодование её матери, она точно знала, чего она хочет, поэтому, подняв наполовину распустившуюся пинетку и намотав обратно клубок, она вернулась на своё место. Связать подарок для племянника нужно было к их следующему визиту, а он был совсем скоро.

Менди повезло в том, что она совершенно не выглядела на свой возраст, большинство женщин, которые к этому возрасту обзавелись семьёй, выглядели значительно старше её. Ко всему она предпочитала использовать в своём гардеробе яркие, насыщенные цвета, их обычно выбирали девушки, которым едва исполнилось двадцать. Самым любимым платьем Менди было жёлтым, и после того как она его приобрела, чаще всего именно в нём ходила по дому.

Её мать не одобряла такие наряды, но надеялась, что они помогут её дочери найти избранника. Каждый раз, когда Менди выходила из своей комнаты, её матушка уводила глаза и старалась не акцентировать внимание на туалете дочери, в противном случае она не могла удержаться от едкого комментария. Отец девушки же ко всему относился лояльнее, и яркие наряды дочери его ни капли не смущали. Менди это не трогало, пусть внутри себя она испытывала благодарность за то, что хоть кто-то из родителей не осуждает её выбор.

Вид за окном ещё долгое время не менялся, и, только когда солнце было совсем близко к горизонту, комната стала погружаться в полумрак. Продолжать работу в таких условиях Менди не стала. Отложив вязание, она направилась в свою комнату. Ей было необходимо выспаться, так как к полудню ей было необходимо явиться в дом благо почтенной миссис Питерсон, которая несколько месяцев назад в первый раз стала матерью, и после увлекательных разговоров в её компании и других дам, она должна вернуться домой и продолжить вязание.

Вообще Менди не знала, в какое общество ей выходить: незамужних молодых девушек или же взрослых женщин, которые не могли обсуждать ничего кроме своих детей. "Такого-то дня, такого-то года произошло самое важное событие в моей жизни!" – говорила каждая из них. – "Я стала мамой!". Они всё время восхищались своими детьми, говорили о том, как сильно они их любят, и всё это так звучало, что Менди казалось, словно они пытались убедить самих себя, что довольны материнством и в целом являются счастливыми женщинами.

Сама Менди плохо понимала, хочет ли она в дальнейшем будущем обзаводиться детьми или нет. Приговорить себя к лицемерной радости своего бессмысленного существования она определённо не желала, но могло ли быть иначе, в случае если у неё всё же появятся дети? Менди старалась не думать об этом, пусть это давалось ей с трудом, так как стоило ей отвлечься от разрушающих её мыслей, очередная дама с ребёнком на коленях вновь начинала говорить о счастье материнства и объясняла девушке, как многого она лишена, так как до сих пор не состоит в браке и не познала радости от деторождения.

Несмотря на это, Менди находила детей достаточно милыми. Они не вызывали в ней раздражения или же неприятия, но вот их родительницы, как казалось Менди, не обладали ни обворожительностью, ни умом, ни сообразительностью, и как диковинные птички повторяли лишь одно – как же они счастливы стать мамами. При этом их дети, вне зависимости от возраста, иногда даже восхищали Менди своим удивительным стремлением к познанию мира. Совсем маленькие дети с большим интересом пытались изучить мир, засовывая в рот чтобы то ни было, а дети несколько постарше засыпали всех вокруг вопросами: «А зачем? А почему? А как?». Их матери мало что могли объяснить, так как для этого нужно было иметь хотя бы элементарное понимание мира, и обычно они отсылали своих детей поиграть с лошадками, железной дорогой или же с чайным сервизом, лишь бы не напрягать свой ум и не отвечать на совсем безобидные детские вопросы. Но Менди, которая к своим двадцати семи уже успела прочитать всю домашнюю библиотеку, с огромным удовольствием разговаривала с детьми.

«Когда у тебя появятся собственные, им можно будет только позавидовать! Сколько интересных вещей ты будешь им рассказывать!» – восхищалось её окружение, но Менди не воспринимала это как комплимент. Обычно в ответ на это она слабо улыбалась, или же вовсе игнорировала слова кого-то из женщин, которые в этот момент, пусть и говорили приятные слова, смотрели на Менди с осуждением. Они считали, что её стремление поделиться знаниями с детьми ничто больше, как попытка привлечь в себе внимание, показать, что она умнее и лучше всех присутствующих дам.

Это дополнительно раздражало Менди, которая и так с трудом выносила общество замужних женщин. Но ещё больше девушку выводило из себя, когда они начинали обсуждать обряды для рождения мальчика, который в обязательном порядке должен родиться на свет, и не один, чтобы стать наследником и правопреемником. И советы, которые они давали друг другу, порой заставляли Менди усомниться в их душевном здоровье. А помимо прочего они иногда шутили, и так, что девушка физически чувствовала, как её лицо краснеет от стыда. В такие моменты она думала, что лучше было бы оказаться в компании молодых и неопытных барышень, для которых замужество было волшебным сном, о котором они могли только мечтать.

Но, оказываясь с ними в одном помещении, она понимала, что тут ситуация обстоит ещё хуже. Юные барышни с головой тонули в своих инфантильных представлениях об отношениях между мужчиной и женщиной, краснели удушливой волной при любом упоминании тесного контакта с противоположным полом, смущенно хихикали каждый раз, когда речь касалась кого-то из молодых людей, кого они заприметили на последнем торжественном вечере. И при этом каждая из них ждала, что Менди обязательно расскажет им что-то, что расширит их познания о браке, и конечно же о любви. Но о любви платонической: о прогулках в саду в тишине вечера, о перешёптываниях на скамье под Луной, о бесконечных танцах только с ним. И ни одна не говорила ни о детях, ни о счастье материнства. Они жили в фантазиях о беспечной, лёгкой любовной увлечённости. И Менди слушала их, слабо улыбаясь и не смея разрушать их мечты, ведь позже они всё равно столкнутся с жестокой реальностью, таковой какая она есть, ведь дети появляются на свет от другого рода любви.

Родители Менди жили в небольшом доме на окраине Брайтона, южного города Англии на берегу Ла-Манша. Это был узкий, двухэтажный дом, вокруг которого росли яблони и акации, а мимо него к центру города шла выложенная камнем дорога. Здесь же Менди и выросла, как и её младшая сестра и два их старших брата, которые после женитьбы предпочли переехать жить в Лондон и редко появлялись в их милой провинции. Сама семья Блумфилд, несмотря на английскую фамилию, корнями восходили к ирландскому роду, поэтому Менди обладала роскошной копной ярких рыжих волос, которые волной спускались по её плечам. Внешне она была очень привлекательна – яркие голубые глаза, ровный нос, полные губы, нежные как лепестки только что распустившейся розы, но ирландская кровь сильно проявилась в ней: она была небольшого роста, а её щиколотки были значительно шире, чем у английских дам, из-за чего Менди казалась приземистой, но очень милой. Её сестра Джуди больше походила на англичанок – у неё были светлые волосы, которые выгорали на солнечном свете и становились практически блондинистыми, ростом она была выше своей сестры примерно на пять сантиметров, а щиколотки и запястья пусть и не были такими же тонкими как у англичанок, но и не могли сравниться с Менди. Старшие дети семейства (братья Ричард и Роберт) также плохо были похожи на ирландцев. Самый старший Ричард Блумфилд был светло-русым с серыми глазами и ростом вышел таким же, как и среднестатистический английский джентльмен, а Роберт пусть и обладал в волосах рыжим отблеском и зелёными глазами, но был очень стройного телосложения, его запястья были сопоставимы с запястьями Джуди, поэтому в обществе считали, что он очень тонок. Миссис Блумфилд была англичанкой, себя она считала чистокровной, и выросла в Лондоне, поэтому она соответствовала всем требованиям внешнего вида благородных англичан – тонкие, хрупкие запястья, светлые волосы, которые теперь были седыми, надменный взгляд, бесцветные глаза. Точно таким же был и её муж, который постарев, совсем ничем не отличался от неё кроме как тем, что взгляд его, как и нрав, был во множество раз мягче. Поэтому из всей семьи только Менди была доказательством того, что они ирландцы.

Утром Менди очень не хотела сталкиваться с кем-то из родителей, пусть совместный завтрак было не избежать, но с удивлением для себя она обнаружила, что сегодня её мать в удивительно хорошем настроении. Менди понимала, что это обусловлено тем, что скоро приезжает Джуди, и очень сильно не хотела, чтобы миссис Блумфилд вновь огорчалась из-за старшей дочери. Когда она вошла в крошечную столовую, прислуга приветствовала её и поставила на стол дополнительную тарелку.

– Доброе утро, – заговорила Менди, располагаясь за столом, и её мать, так как и сама не хотела портить своё настроение, проигнорировала свою дочь.

Мистер Блумфилд был рад видеть дочь за завтраком, он улыбнулся и обратился к ней, отставляя стакан с водой:

– Доброе утро, моя милая. Как тебе спалось сегодня?

– Не спрашивайте её об этом, Рональд, – заговорила всё же женщина, переведя взгляд на мужа, – она спала прекрасно, её же совершенно не мучает совесть! Она же совершенно ни о чём не беспокоится, у неё же всё прекрасно!

– Я рад, что мою дочь ничего не беспокоит, – ответил ей мистер Блумфилд, и Менди не смогла сдержать улыбку, а его жена поджала губы и отвернулась, явно сдерживаясь, чтобы ни сказать какую-нибудь дерзость. Но могла ли она сказать подобное мужу?

Миссис Блумфилд выходила из интеллигентной семьи, она получила отменное воспитание и образование, которое могла позволить себе женщина в девятнадцатом столетии, но это не сделало её сдержанной и тактичной женщиной. Иногда она могла позволить себе даже повысить голос на собственного мужа, но чаще предпочитала отвернуться и тяжело дышать, демонстрируя свою обиду. И только в минуты жуткого отчаяния она могла позволить себе что-то разбить. При Менди женщина ни разу не теряла голову, но её брат Роберт рассказывал, что однажды, когда он вернулся с прогулки с порванными брюками (ему было не более десяти лет), миссис Блумфилд была настолько недовольна, что втащила сына в дом за ухо, потом кричала что-то не разборчивое, а затем, когда мальчика попытался защитить отец, окончательно потеряла голову и кинула в него вазу с цветами. Вода расплескалась, цветы упали на деревянный пол, а миссис Блумфилд, с оскорблённым видом ушла в сад.

Когда Менди собралась на встречу с миссис Питерсон, она решила не надевать что-нибудь из своих жёлтых платьев, так же как и платья цвета фуксии или же ярко-оранжевого цвета. Она понимала, что в коллективе молодых мам, которые могут позволить себе только скромные, приглушённые тона, ей стоит выглядеть в несколько раз скромнее, нежели она выглядит всегда. Поэтому она выбрала платье нежного голубого цвета, настолько простое, что проще было просто некуда. А по пути к выходу из дома заглянула в библиотеку, дверь в неё была приоткрыта, и она увидела отца, который корпел над очередным переводом.

– Отец, – она постучала по косяку, не смея проходить без разрешения.

– Да, Менди, ты что-то хотела? – он поднял голову.

– Как Вы думаете, я похожа на замужнюю женщину с детьми? – и она покружилась, чтобы мужчина оценил её платье.

– Конечно же нет, милая, – он снял с носа очки и отложил их в сторону, – но разве это плохо?

– Я иду к миссис Питерсон, – разочарованно ответила Менди, поджимая губы.

– Тогда я посоветую тебе взять с собой шерстяную шаль, накинь её сверху, и волосы распущенные не носи – они же все убирают их в высокие причёски, чтобы волосы не изодрали дети, – тут он задумался, – ну, и не улыбайся так! Твоя улыбка с головой выдаёт всю твою неопытность!

– Получается, мне ходить серее тучи, отец, – Менди сморщилась и покачала головой, – но за советы спасибо, действительно – стоит взять шаль и собрать волосы.

Проблема была в том, что Менди не любила модные в это время женские причёски, которые носили большинство женщин, например, и её сестра Джуди. Волосы обычно собирали на затылке, а передние прятки закручивали, а Менди предпочитала ходить с распущенными волосами, которые перевязывала лентами в цвет платья. Этот образ раздражал миссис Блумфилд, так как она считала свою дочь очень неопрятной, да и в целом распущенные волосы она считала дурным тоном. В итоге, когда Менди вышла из дома, на плечах её была шерстяная шаль, но волосы всё также спокойно лёгкой волной ниспадали на плечи, перевязанные нежными голубыми лентами.

Миссис Питерсон жила на той же улице, в нескольких минутах пешком, и Менди решила дойти до неё сама, а не доехать на повозке. Она не хотела лишний раз беспокоить прислугу, да и на улице была прекрасная погода, пусть от жестоких солнечных лучей приходилось скрывать под кружевным зонтом.

Миссис Питерсон выглядела очень уставшей, а её восьмимесячный сын, которого она оставила няне, так громко и отчаянно кричал, что было слышно на улице. Переступив порог, Менди не могла думать ни о чём другом, как о том, что же могло с ним случиться. В доме уже были и другие приглашённые, две женщины, старшие дети которых уже обучались в школе. Они сидели в гостиной на диване и с умным видом обсуждали причину детских слёз.

– Я более чем уверена, что это газики, – говорила одна.

– А может и несварение, – пожала плечами другая.

– Несварение? – женщина усмехнулась. – Он же сейчас не ест ничего кроме материнского молока. Я думаю, Катрин необходимо погладить живот мальчика против часовой стрелки, и тогда ребёнку сразу станет легче.

– Я слышала что-то про странную трубочку, – говорила вторая, – её нужно вставить, Вы сами поняли куда, чтобы выпустить лишние газы.

Но миссис Питерсон не слушала их разговор и советам их не внимала. Поприветствовав Менди, она попросила её пройти в гостиную, а сама направилась наверх, к измученному криками сыну. Мисс Блумфилд никогда не испытывала особой нежности к хозяйке этого дома, а её маленький сын никогда не вызывал в ней нежных чувств, которые могут вызвать маленькие дети, но в этот момент Менди почувствовала жалость к ним обоим.

Нехотя оборачиваясь к лестнице и сдерживаясь, чтобы не предложить помощь – хотя чем она могла помочь, учитывая, что своих детей у неё нет, – она прошла в гостиную. Миссис Бейкер и миссис Варен продолжали обсуждать возможные причины крика мальчика, что могло заставлять его так страдать, в красках обсуждая вещи, которые миссис Питерсон было бы лучше не слышать, так как от газиков и несварения они уже перешли к теме детской смертности, неизвестных болезней и сглазу. Слушать это Менди было очень сложно, и она всё же вышла из комнаты обратно в коридор и бросила взгляд вверх, через лестницу, проверив, что на лестничной клетке второго этажа никого нет. А маленький мальчик продолжал невыносимо громко кричать.

Сердце Менди было больше не в силах оставаться незаинтересованным в облегчении мучений ребёнка, хотя она всё ещё плохо понимала, в чём будет полезна, и направилась вверх по лестнице. Гадать в какой они комнате не пришлось, слёзы ребёнка служили маяком, и девушка, пройдя ко второй двери, тихо постучала и поспешила пройти внутрь.

Миссис Питерсон не смела показывать свои эмоции на первом этаже, но тут, в детской комнате, держа ребёнка на руках и не понимая, как ему помочь, она изливалась горькими слезами. Она качала его на руках, а рядом была прислуга, которая суетливо меняла постельное бельё в кроватке мальчика.

Увидев всю эту картину, Менди поняла, что совершенно бессильна, и зря она в целом поднялась сюда, застав Катрин в таких расстроенных чувствах. Она поняла, что должна была оставаться на первом этаже и уже хотела выйти, закрыть за собой дверь и спуститься обратно в гостиную, но миссис Питерсон, заметив её, сказала:

– Не уходи.

– Миссис Питерсон, – выдохнула Менди. Проходя к женщине и чувствуя себя очень неуверенной в своих силах, она смотрела на мальчика в её руках. Он очень громко кричал, всё его лицо покраснело, а на лбу выступила вена, которая пульсировала, а всё его крохотное тельце дрожало. Он был совсем крохотный, словно с последней их встречи, он уменьшился и очень сильно похудел. Глядя на это, Менди почувствовала, как в такт пульсации венки у неё забилось сердце, и глаза неприятно защипало. Но плакать было нельзя, не при Катрин.

– Я не знаю, что мне делать, – миссис Питерсон была на грани, она была готова начать кричать сама, – он плачет всё сегодняшнее утро, я вызвала врача, но он сказал, что с ребёнком не случилось ничего серьезного – он делал ему пиявки и сказал давать ему странные таблетки, а как я дала одну, он стал кричать ещё громче. Менди, что, если он умрёт?

Менди замерла, она смотрела на знакомую, но всё внутри неё дрожало и пульсировало от ужаса. Миссис Питерсон было необходимо было отдохнуть, отдышаться и поправить волосы, и Менди протянула руки к мальчику.

– Давай мне, я подержу, а Вы – успокойтесь, ничего не случится с Вашим сыном, – а затем она перевела взгляд на служанку, – подайте миссис Питерсон воды и усадите в кресло, ей нужно перевести дух.

Катрин была благодарна. Она отдала ребёнка Менди, и та, взяв его на руки, поняла, что он стал совсем лёгким, настолько, словно родился только вчера. Он трясся, кричал, его руки стянул рефлекс, и он не разжимал кулачков, и пальчики его посинели. Но Менди нельзя было показывать свои опасения, она покачивала его и даже стала тихо напевать колыбельную, которую когда-то узнала от своей матери.

Миссис Питерсон, как и попросила девушка, посадили в кресло и подали ей стакан воды. Она выглядела замученной, слабой, словно детский крик высасывал из неё все её силы. Она откинула голову на спинку кресла и смотрела, как Менди укачивает её сына. Он продолжал плакать, все попытки успокоить его были тщетны. Мисс Блумфилд понимала, что скорее всего он чем-то болен, а помощь врача оказалась неэффектной, ко всему она пугалась того, каким крошечным казался восьмимесячный ребёнок.

– Если он умрёт, я сама умру, – заговорила миссис Питерсон.

Менди понимала, почему женщина настолько перепугана. Мысль о потери ребёнка сокрушительна, а миссис Питерсон рисковала потерять своего первого и на данный момент единственного ребёнка, но более опытные женщины, которые сейчас сидели внизу в гостиной, уже не воспринимали смерть ребёнка как повод для собственной смерти. Среднестатистическая женщина в Англии из десяти рождённых детей могла отправить в школу только пять, а во взрослую жизнь выпустить трёх из них. Высокая детская смертность была ужасной частью материнства.

Сама Менди потеряла старших братьев и сестёр. После первенца Ричарда, который появился в семье Блумфилд, у Менди родилась старшая сестра, но она не смогла прожить и пару дней – у неё просто остановилось дыхание, и в итоге она была похоронена на городском кладбище. Это был первый потерянный ребёнок мистера и миссис Блумфилд, поэтому девочке поставили красивый памятник в виде небольшого ангела. Следующие не выжившие дети были похоронены скромнее, так как в какой-то степени родители были бы рады забыть всех своих потерянных детей и не нести эту боль сквозь годы. Так, например, был похоронен пятилетний Чарльз, который был убит захлопнувшейся из-за сквозняка тяжелой деревянной дверью – её не удержала тканевая лента, которая была привязана к ручке. Дверь с силой ударила его по спине, и он умер через несколько дней, в мучениях в своей постели. Мистер Блумфилд после этого убрал ту дверь, заложив её кирпичом – раньше это был дополнительный выход из коридора первого этажа в сад. Менди не застала Чарльза, он родился за несколько лет до неё самой, и у родителей не осталось даже ни одной фотографии, а его могилка скромно стоит в стороне от центральной проходной городского кладбища.

Когда в дом явились и другие приглашённые, на втором этаже началась суета. Никто из пришедших молодых мам не смог остаться в гостиной, все стремились помочь миссис Питерсон: успокоить её сына, предложить способы лечения и просто морально поддержать женщину. Мальчик успел побывать на руках у каждой приглашённой по несколько раз, ему давали отвар, таблетки, что назначил врач, даже пытались покормить, но мальчик не успокаивался, продолжая истошно кричать. Когда он всё же стал успокаиваться, все вокруг понимали, что это вызвано не тем, что ему стало лучше, а тем, что у него просто уже не было сил кричать. Миссис Питерсон, взяв на руки сына, так же хорошо это понимала, поэтому она просто села в кресло вместе с ним и тихонько качала его, наблюдая за тем, как его теперь редкие кряхтения окончательно стихали.

Менди смотрела на это, понимая, что, когда у мальчика остановится дыхание, она не хотела бы присутствовать здесь. Она оглянулась на других женщин и поняла, что все здесь думают об этом же. Все моментально поспешили на первый этаж, ссылаясь на домашние дела, на ходу надевая свои шляпки и тихо перешёптываясь между собой о надеждах, что это не что-то заразное, и что они не принесут эту болезнь своим детям. Мысль о том, что, когда мальчик отправится в мир иной, миссис Питерсон будет совершенно одна, заставила Менди остановиться. Когда все покинули детскую комнату, она была единственная, кто остался.

– Менди, – прошептала Катрин.

– Я останусь с Вами, – ответила она, присаживаясь в кресло напротив.

– Спасибо, – так же тихо ответила женщина.

Мальчик продолжал кряхтеть ещё какое-то время, даже пытался изворачиваться на руках матери и снова закричать, но в последний момент, замирал, и начинал тяжело и часто дышать через открытый рот. Смотреть на это было невозможно, особенно на то, как миссис Питерсон поглаживала сына по голове, игнорируя стекающие по лицу слёзы и шёпотом говорила, так тихо, что Менди не понимала часть слов:

– Скоро всё закончится, мой славный. Твои мучения скоро закончатся, Бог спасёт тебя, моя крошка, а я всегда буду помнить тебя.

То, что касалось слуха Менди приносило ей самую настоящую физическую боль. Ей хотелось упасть на колени и схватиться за грудь – такая невыносимая, сосущая пустота образовалась внутри, и казалось, что ещё немного и она сойдёт с ума от ужаса. Она до последнего не хотела осознавать, что станет свидетелем детской смерти, поэтому как могла строила стену в своих мыслях, чтобы не допустить огромного шквала эмоций, которые в этот момент испытывала миссис Питерсон. Сдерживать построенную в голове дамбу было невыносимо сложно, но это было необходимо. Нельзя было позволять себе эмоции, так как это окончательно бы выбило из колеи Катрин.

Время как назло текло очень медленно, каждая минута казалась длиной в бесконечность. Тикающие на камине часы, казалось, онемели, единственный звук, который был в комнате – тяжелое дыхание умирающего ребёнка, поэтому, когда маленький комочек на руках миссис Питерсон вдруг замер, Менди показалось, словно она оглохла. Она моментально невольно придвинулась ближе к женщине, и та сама чуть ниже наклонила голову, чтобы убедиться, что ребёнок перестал дышать. Им понадобилась минута, а, возможно, даже больше, чтобы осознать, что сын миссис Питерсон скончался.

Менди почувствовала, как что-то внутри неё стремится наружу – животный ужас, отрицание, сострадание, всё это смешалось внутри неё в сумасшедшем коктейле, но Менди из всех сил попыталась сдерживать это. Она не могла позволить себе истерику, как бы сильно этого не хотелось.

– Катрин, – обратилась она к женщине шёпотом.

– Менди, он даже сейчас так красив, – заметила миссис Питерсон.

– Катрин, скажи, что мне сделать? – спросила девушка, понимая, что скорее всего женщина на время потеряла связь с реальностью.

– Посиди с нами.

Менди согласно кивнула и заставила себя остаться в кресле, хотя ей невыносимо сильно хотелось выбежать из комнаты и позвать кого-то из прислуги, а затем выйти из дома, смыть с себя свежим воздухом весь тот ужас, который она переживала. К желанию миссис Питерсон она отнеслась с пониманием и уважением, и позволила женщине продолжать сидеть с сыном на руках, и сама оставалась рядом.

Менди плохо понимала, что в целом происходит, и как правильно было бы поступить на её месте. Она понимала, что как только станет известно, что мальчик умер, его заберут у Катрин, поэтому в какой-то степени давала женщине проститься, отпустить сына, так как в следующий раз она увидит его только в маленьком деревянном гробу. Неизвестно сколько прошло времени, но в какой-то момент в комнату открылась дверь. Это была служанка. Она моментально поняла, что произошло, и бросив короткий взгляд на Менди, обратилась к своей хозяйке.

– Миссис Питерсон, я думаю, настало время передать его мне, – она говорила тихо и ласково, так, словно это был не первый мёртвый ребёнок, которого ей приходится забирать у матери. Скорее всего так оно и было, если до этого она работала в каком-то другом доме.

Катрин нехотя, несколько колеблясь, всё же отдала сына. Следующие события были быстрыми и смазанными из-за сильных эмоций, которые Менди сдерживала внутри. Миссис Питерсон отправили в её спальню, подав ей воду и успокоительное, а саму мисс Блумфилд отпустили домой. И только когда она оказалась на улице, ей показалось, словно с её плеч упал невыносимый груз. Практически бегом покидая территорию дома семьи Питерсон, Менди сорвала с головы шляпку, а по её лицу потекли слёзы, которые она никак не могла остановить. Она мучительно старалась зацепиться за трезвый край сознания, который призывал её к сдерживанию эмоций, но всё это было бесполезно. Всё то, что она с таким трудом удерживала в доме женщины, теперь прорвало дамбу и затопило её.

Когда она переступила порог дома, миссис Блумфилд вышла встретить её парой едких комментариев насчёт чистой совести и стыда, но увидев заплаканную дочь, которая с трудом держалась на ногах, моментально изменилась в лице.

– Милая! – она подхватила её, видя, что та находится на грани обморока. – Что случилось?

Но понимая, что, вероятно, дочь ей не ответит, она закричала в глубину дома:

– Кто-нибудь помогите мне, мисс Менди плохо!

Первым, кто показался в передней, оказался мистер Блумфилд. Он моментально подхватил свою дочь, не позволив ей завалиться на стену, а затем появился и слуга – крепкий мужчина, который был ответственен за весь тяжёлый труд в доме.

– Хозяин, сэр, позвольте мне, – проговорил он.

Менди была рада, что растворилась, что не выдержала, что потеряла сознание и хоть на время оторвалась от реальности. Когда она открыла глаза, она была уже у себя в комнате. У кровати стояла служанка, готовая к любому поручению, а в кресле сидела миссис Блумфилд.

Менди моментально поспешила подняться с кровати, но её остановили:

– Мисс, Вам необходимо отдыхать, – произнесла служанка, и девушка опустила голову обратно на подушку.

– Скажи только, Менди, – её мать с трудом поднялась из кресла и подошла к кровати, опираясь на свою трость, – что случилось?

– Ох, матушка, – девушка тяжело вздохнула, – миссис Питерсон потеряла сына, я была там до последнего. Я никак не могла её оставить, ей было так тяжело.

– Ты ж моя сердобольная, – женщина сжато улыбнулась, качая головой, – а я и подумала, куда вдруг по улице поспешно направились все её знакомые, – в конце она хмыкнула, – теперь мне всё понятно.

– Я их не виню, им было страшно за своих детей, – ответила Менди, покачав головой.

Новость о том, что скончался первенец Катрин, обошла весь город к вечеру, и все спешили написать в дом семьи Питерсон записку со словами поддержки и соболезнования. Писать что-то Менди не стала, не захотела быть очередной засечкой на сердце женщины, так как она понимала, что каждая записка, которую прочитает женщина, доведёт её до слёз. Когда на следующий день в городе объявился муж женщины, Менди была рада это узнать, так как она понимала, что только он, как каменная стена, сможет уберечь её от лишних переживаний. Именно он, не давая жене с головой утонуть в своём горе, организовал похороны, разослал приглашения и заказал памятник.

Когда Менди открыла конверт, ей показалось, словно её приглашали на свадьбу, а не на прощание с мальчиком, а потом картина сложилась в её голове и болезненно откликнулась в груди. Приглашение на похороны было выполнено на небольшой открытке из прессованного, немного шероховатого на ощупь картоне. Оно было украшено рисунком листочков, который был выполнен пером – должно быть, эти открытки ручной работы. И если присмотреться, можно было увидеть, что узоры по периметру складываются в повторяющуюся единицу – вероятно, эти открытки готовились для приглашения гостей на празднование первого года жизни мальчика. А на другой стороне среди таких же завитков аккуратной рукой было выведено место прощания и время.

Прибыть хотя бы в церковь обязывал этикет, при этом все бы поняли, если бы Менди не явилась на кладбище. Похороны совсем маленького ребёнка был большим ударом для всего круга знакомых миссис Питерсон. Некоторые, чтобы не нарушать правила приличия, понимая, что им придут приглашения, покинули город по якобы важным делам, отписавшись Катрин о том, что у них, к сожалению, не будет возможности проститься с её маленьким сыном. Жестокость таких людей поразила Менди, и она решила, что несмотря ни на что, как бы плохо ей ни стало, явится и на кладбище.

Чёрных платьев в гардеробе Менди не было, уводила её прежде судьба от надобности придерживаться траура, но теперь ей было необходимо приобрести что-то новое в свой туалет. Получив приглашение, она отправилась в город и купила, а не заказала на пошив, самое простое чёрное платье, какое можно было бы обнаружить в платяном шкафу у каждой второй небогатой английской дамы. И Менди надеялась только на то, что в следующий раз оно понадобится ей не скоро.

В церкви было много людей, по большей части все они были знакомыми Катрин, такие же мамы, которые чувствовали боль женщины как собственную. Их дети, в чёрных кружевных одеждах тоже присутствовали в церкви, растерянно глядя вокруг и совершенно не понимая, почему все вокруг обливаются слезами. Ком в горле стоял и у мужчин, прижимая к груди свои шляпы, они подходили к маленькому гробику и прощались с восьмимесячным мальчиком, желая ему спокойного сна. Когда священник заговорил классические вещи про детскую душу, рай, лучшее место и Божью волю, женщины не просто плакали, они издавали что-то наподобие тихого воя, и особенно тяжело было Катрин, которая за эти три дня, казалось, совсем состарилась, хотя была младше Менди.

Мисс Блумфилд очень старалась быть сдержанной, она не хотела участвовать в общей панихиде, и несмотря на всеобщее горе, заметила, как некоторые с неодобрительным видом осматривают её слишком простое платье. Конечно же это были люди, не входящие в близкий круг знакомых Катрин (её подруги настолько переживали из-за потери, что сами выглядели как покойницы), это были люди, которые имели знакомство с мистером Питерсон, а его маленького сына даже ни разу не видели при жизни. Они явились в церковь пусть и в чёрных, но в крайне шикарных туалетах. У одной со шляпки с широкими полями свисало воронье перо, а у другой была тонкая, поблёскивающая вуаль. При этом на оголённой груди у них были тяжелые украшения с нефритом или гагатом. Смотреть на это было никому не интересно, все переживали из-за похорон ребёнка, и это ещё сильнее огорчало пришедших модниц.

Когда зазвенел колокол, люди стали покидать церковь, а гроб понесли на кладбище. Как бы трудно ни было Менди, она направилась вместе с Катрин, которая не прощалась со своим платком. Вместе с ними пошли ещё несколько близких подруг женщины, а барышни, которые воспользовались похоронами как возможностью продемонстрировать свои лучшие траурные туалеты, стояли чуть поодаль со своими мужьями и очень возмущённо что-то обсуждали.

Менди чувствовала себя очень неуютно, хотя в происходящее ей было сложно поверить. На маленького мальчика она не смотрела, даже не подошла к нему в церкви, предпочитая наблюдать за всем со стороны, а ни принимать непосредственное участие. И пусть она взяла с собой платок, он ей так и не понадобился. Среди толпы, суеты и слёз она почему-то чувствовала себя сильнее, чем была на самом деле. А на кладбище, глядя на то, как гроб опускают в яму, она невольно поймала себя на мысли, что думает о совершенно необычных для себя вещах. Она рассматривала траву, сияющую на солнечном свете, качающиеся на ветру листья деревьев, каменные памятники, которые создавали свой особый колорит подобных мест, и думала о том, что весь этот необъятный, удивительный мир, наполненный красками, чувствами, событиями, этот мальчик никогда не узнает. Его мать упала на колени, и её попытались привести в чувства кто-то из женщин и её муж. Крики и слёзы дополняли эту картину, вызывая у Менди внутри странный, накатывающий ужас. При этом всё вокруг цвело и пахло, летняя пора набирала силу, Менди стояла на краю ямы, и лёгкий ветер качал её яркие рыжие волосы, контрастом которому служило строгое чёрное платье.

Когда Менди вернулась домой, её родители были заняты своими делами. Мистер Блумфилд был в библиотеке, согнулся над письменным столом и через стекла своих очков внимательно изучал открытую перед ним книгу, а затем что-то записывал в своём блокноте. Когда Менди проходила мимо, он тихо произнёс:

«A negotio perambulante in tenebris1».

Всё, на что надеялась Менди, заключалось в том, чтобы родители не обратили на неё внимания. Она очень не хотела разговоров с матерью и надеялась, что та в связи с сегодняшним мероприятием не станет начинать серьёзные разговоры о совести. Менди прошла через первый этаж до самой лестницы, когда всё же услышала голос матери из гостиной. Она стояла по центру комнаты, опираясь на свою трость и разглядывая картину на стене.

– Зайти ко мне, – она произнесла это с привычной для девушки жёсткостью в голосе и каким-то пренебрежением.

Сдерживая тяжёлый вздох, который выдал бы с головой все её чувства, Менди, стянув с головы шляпку, вошла в гостиную и взглянула на свою мать:

– Я тут, матушка. Вы что-то хотели?

– Хотела, – ответила она, глядя на картину, – как всё прошло?

– Сложно сказать, всё же это похороны, – Менди пожала плечами, – все плакали, желали Катрин сил…

– А ты как сама? – спросила миссис Блумфилд, всё же переведя взгляд на свою дочь.

– Лучше, чем я ожидала, – ответила Менди.

– Хорошо, а теперь подскажи мне, – женщина вновь перевела взгляд на картину, – как ты думаешь, не стоит ли её заменить?

– Она перестала Вам нравиться, матушка? – спросила девушка, пройдя ближе к матери и так же разглядывая картину.

– Она не нравилась мне изначально, – очень строго произнесла женщина, – какая позорная вульгарность иметь в гостиной подобную картину! Если бы не твой отец, я бы сожгла её в тот же день, как её принёс мистер О'Рейган. Совершенно не понимаю, как ему в голову пришло подарить нам нечто подобное?!

Менди перевела взгляд на мать, вспоминая, как муж её сестры Джуди подарил миссис и мистеру Блумфилд эту картину. Это было два года назад, и как ни удивительно, эта позорная вульгарность – как выразилась мать Менди – упакованная в пергамент и подписанная аккуратной рукой появилась в этом доме в Рождество. А когда Менди вновь перевела взгляд на картину, она невольно улыбнулась, так как она ничего непростительного в ней не видела.

Это была картина какого-то неизвестного художника, и судя по царапинам на раме, особой ценностью она не обладала, хранилась у кого-то дома, а потом была продана на стихийном рынке за символическую цену. Но что-то в изображённом сюжете сильно цепляло Менди, наверное, потому, что на ней была запечатлена рыжая девушка схожего с ней телосложения, которая лежала среди цветов, от удовольствия прикрыв глаза, а рядом с ней был мужчина, крупный, с копной роскошных тёмных волос. Они явно были увлечены друг другом, но открытого эротизма художник не изобразил. Менди подумала, что отношение матери к картине обусловлено тем, что у девушки голые ноги и плечи, но сама она не считала это чем-то недопустимым.

– Если так, матушка, стоит убрать её наверх, а здесь повесить какой-нибудь пейзаж? – заговорила Менди.

– Пейзаж, – согласно кивнула женщина, и Менди не смогла сдержать ещё более широкую улыбку, а потом поспешно стянула её, вспоминая, что на ней траурное чёрное платье. При этом перед Катрин она не почувствовала вины – она сделала всё, что было в её силах, и даже больше, и теперь, оказавшись в стенах своего дома, она могла позволить себе расслабиться.

Поднявшись к себе, Менди поспешила переодеться. Она не стала надевать на себя что-то яркое – жёлтое платье осталось в шкафу, она остановила свой выбор на светло-зелёном платье, а потом вдруг вспомнила картину внизу и уже потянула руку к розовой мягкой ткани, и в этот же момент передумала. Волосы она связала зелёной лентой, самостоятельно сделав косу и решила заняться отложенными делами. Пинетки для младшего из племянников она упаковала в маленькую коробку, украсила её бантом и отставила на полку над письменным столом – это она подарит Джуди, как только она приедет со всей своей семьёй.

Весь оставшийся день Менди пыталась отвлечься от мыслей о похоронах, этим же она занималась и два оставшихся дня до приезда сестры. Она практически ни с кем не разговаривала, с головой уходя в чтение книг, иногда всё же спускалась в библиотеку, понаблюдать за работой отца и помочь ему с правильным построением предложений, подбором слов и компоновкой текста, чтобы лучше передать смысл исходного, переводимого текста. Обычно мистер Блумфилд переводил с греческого, латыни, но были у него и специальные заказы, и тогда он выполнял работу по переводу книг с шотландского, ирландского и валлийского. Не редко это были старые семейные записи, чьи-то личные дневники, в которых хранилась информация об основателях семьи. Мужчина уходил в это с головой, и несмотря на то, что он знал множество семейных тайн, никогда не рассказывал их ни Менди, ни своей жене, ни ещё кому-то другому. И в принципе он уважал частную жизнь своих клиентов, поэтому дочь не всегда имела возможность ему помочь, в противном случае ей станет известно то, что должно оставаться между мистером Блумфилд и заказчиками. Его жена же редко проявляла интерес к деятельности своего мужа, пусть и считала её высшим благодеяньем и очень гордилась огромными познаниями различных языков своего супруга. Свои дни она проводила как самая настоящая домоправительница, поэтому в доме не было экономки. Миссис Блумфилд контролировала работу прислуги, раздавала им поручения, хранила ключи от всех дверей, а также ведала всеми финансовыми вопросами. Таким образом она создавала максимально комфортные условия для жизни своего супруга, который мог позволить себе не задумываться ни о чём кроме переводов. Своей матери Менди помогала, но с меньшим энтузиазмом чем отцу, так как она понимала, что в любой момент женщина может вспомнить о том, что её дочь всё ещё не реализовала себя в этой жизни. Поэтому чаще Менди принадлежала самой себе, она занималась тем, что сама себе придумает – чтением, рисованием, шитьем или же сочинением стихов, но этим она занималась очень редко, так как считала, что рифма её совсем не складная, не текучая как река, и поэтому стихи её не имеют право на существование.

В субботу, в светлое раннее утро у подъездной аллеи обители кельтского семейства остановился экипаж, и миссис Блумфилд поспешила встретить гостей. Менди в попытках забыть события прошедшей недели, также поспешила вниз по лестнице на первый этаж, и, пробегая мимо двери в библиотеку, махнула рукой маленькой светлой фигуре, которая вышла из экипажа и моментально оказалась в объятиях матери.

Джуди вышла замуж в шестнадцать лет, как и полагается в обществе по самому настоящему расчёту, ни о какой преданной нежности в этой паре не могло идти и речи, но вне зависимости от этого, девушка могла похвастаться счастливым браком и часто была в хорошем настроении. По сравнению со своей сестрой, которая обычно присутствовала в некотором напряжении, Джуди походила на яркую звёздочку в ночном небе. А рядом с ней держался громоздкий как кухонный сервант, мрачный как дождливый день её муж – мистер О’Рейган. Учитывая, какой небольшой ростом была Менди, рядом с ним она чувствовала себя совсем маленькой и беззащитной. Мистер Ристерд О’Рейган был самым настоящим ирландцем без капли английской крови, поэтому он походил на огромного воителя в классическом чёрном костюме, из-за чего выглядел несколько комично, но посмеиваться над ним никто не смел. Одного только взгляда этих карих глаз хватало, чтобы понять, что с этим мужчиной шутки плохи, а каштановые волосы, пусть и были коротко подстрижены, отказывались послушно улечься на один бок, и выглядели так, словно мужчина только что вскочил с коня. И светлая, сияющая Джуди была его полной противоположностью. Ко всему мужчина пусть был и не значительно, но старше её. Для Менди эта разница казалась существенной лишь потому, что она считала их слишком разными. Мистеру О’Рейган было тридцать четыре года.

Двадцати четырёхлетняя женщина познала счастье материнства, когда ей едва исполнилось девятнадцать, на тот момент они были в браке уже почти полтора года. Тогда на свет появился их первенец, а теперь их было уже трое. Старший сын в голубом милом костюме, с завязанной белой лентой на шее и деревянной лошадью в руке. Средний ребёнок – трехлетняя дочь, в тяжёлом богатом платье, которая походила на куклу. И младший – полугодовалый мальчик, который изучал этот мир с рук своей матери широко раскрытыми глаза.

– Джуди! – Менди выбежала на улицу и также поспешила обнять сестру. – Как я рада через столько времени наконец-то увидеть тебя вновь! Здравствуй, малыш! – Менди не обделила вниманием и маленького мальчика на руках женщины.

– Здравствуйте, тетушка Менди, – щурящийся от яркого солнечного света подал голос старший ребёнок Джуди – Джереми.

– Здравствуй, ты уже совсем взрослый, – заметила мисс Блумфилд.

– Мне уже пять лет, – согласно кивнул мальчик, и Джуди одобрительно улыбнулась ему.

– А мне! – в эмоциях закричала единственная дочь женщины, показывая Менди сначала два, а потом осознав ошибку, три пальца.

– А сколько это? – спросила Джуди, обращаясь к дочери, но та никак не могла произнести, продолжая показывать своей маме пальцы.

Очередь дошла и до мистера О'Рейган, которого также было необходимо приветствовать. Менди всегда находила его несколько странным, так как он сильно отличался от них. Молчаливый, безэмоциональный, он не проявлял никакого интереса ни к разговорам, ни к Джуди, ни к собственным детям. Лишь изредка он мог предпринять попытки контролировать их поведение, и даже в таком случае он просто бросал на них строгий, холодный взгляд, в котором было всё необходимое для того, чтобы Джереми и его сестра Лилия моментально успокоились и перестали шуметь. Менди даже не была уверена, что правильно помнила голос мужчины.

– Доброе утро, мистер О'Рейган, – заговорила Менди, – рада видеть Вас вновь.

– Доброе, мисс, – он кивнул, держа в руках свою шляпу, – взаимно.

Это всё, что он мог ей сказать, но и этого было достаточно. Все знали, что мужчина не очень общителен, а миссис Белинда Блумфилд вообще настаивала, что мужчина не должен много болтать, да и вообще участвовать в пустых беседах, а обязан думать о том, как обеспечить своей семье безбедное существование и сделать всё для реализации задуманного. Менди считала мнение матери слишком жестоким, но никогда не говорила об этом. Её взгляд на ситуацию был иным – если мистеру О'Рейган не нравится беседовать с ними, то никто и не настаивает.

Все вместе они прошли в дом, и дети поспешили начать изучать перемены, которые успели возникнуть. Джереми быстро заметил, что миссис Блумфилд переставила цветы, перетянула мягкую мебель в гостиной, и вообще в этой комнате стало в несколько раз меньше книг, а всё потому, что почти все были в комнате Менди. Маленькая Лилия же спешила потрогать всё, до чего могла дотянуться, но особенно ей нравилась новая трость её бабушки, и она даже попыталась повторить рык льва.

– А я знаю, как делает лев! – хвалилась она, проводя маленьким пальчиком по морде на рукояти. – Папа водил меня в Лондонский зоопарк.

Менди не видела сестру чуть больше полугода, в последний раз они встречались, когда Джуди была ещё беременна. Тогда она была совсем исхудавшая, с болезненным цветом кожи, измученная тяжелым токсикозом, ждавшая торжественного завершения всех её мучений – родов. Теперь же она спешила вернуться к бывшей свежести, вернуть изначальный вес и былое хорошее самочувствие, поэтому с большим аппетитом ела всё, что было на столе. Именно по этой причине никто не смел делать ей замечания, когда Джуди позволяла себе съесть чуть больше, чем полагалось есть леди за столом, ведь женщина должна питаться «как птичка». Миссис Блумфилд, видя, что её дочери понравился запечённый картофель, даже попросила слуг принести ещё, а если больше нет – немедленно приготовить дополнительную порцию для её дочери.

– Ох, матушка, не стоит, я уже наелась, – улыбнулась Джуди, – а то боюсь с таким успехом я располнею.

– Послушай мать, моя дорогая, – согласился с женой мистер Блумфилд, заметив, что женщина собиралась воспротивиться.

– Я сомневаюсь, что здесь кто-то желает тебе зла, – подала голос Менди.

– Ладно, уговорили, – засмеялась Джуди, – ко всему я бы ещё хотела немного обжаренных овощей, я уже и забыла, какие они вкусные.

Менди улыбнулась сестре, а миссис Блумфилд восхищённо заговорила:

– Ну, какое счастье! Хоть окрепнешь, а то совсем худенькая! – а затем обратилась к прислуге, ждущей приказ. – Софи, и овощей нам!

Менди с улыбкой наблюдала за сестрой, которая ела овощи так, словно не было нескольких порций до этого, и при этом замечая, что её муж ни капельки не заинтересован в ней. Он смотрел куда-то мимо, не участвовал в разговоре за столом, только изредка отвечал на вопросы мистера Блумфилд, которые были направлены лично ему, и явно был поглощён какими-то своими личными переживаниями. Заметив это, Менди нахмурилась и неодобрительно на него глянула, и мистер О'Рейган, встретившись с ней глазами, совершенно растерялся. Он определённо не ожидал, что мисс Блумфилд упрётся в него строгим взглядом, в котором только слепой не прочтёт требование быть более вовлечённым в беседу. Мужчина поставил бокал, прочистил горло и всё же обратил свой слух на то, что говорил мистер Блумфилд.

– Наша милая Джуди, ощущение словно тебя дома совершенно не кормят, – он смеялся, наблюдая за дочерью.

– Что Вы, папенька, – Джуди улыбнулась и бросила смущённый взгляд на мужа, – супруг у меня золотой!

– Спасибо за такой лестный комментарий, – ответил мистер О'Рейган, явно совершенно нетронутый такой сентиментальной откровенностью своей жены.

– И как же так получается, что ты за полгода до сих пор в себя не пришла? – с улыбкой спросила Менди.

– Не обижай Ристерда, – попросила Джуди, – жаловаться в этой жизни мне определённо не на что.

– Только если на его незаинтересованность и холодность, – шёпотом заметила Менди, понимая, что услышит её только сестра.

– Ристерд замечательный супруг, – таким же шёпотом ответила Джуди, – когда ты выйдешь замуж, ты поймёшь, на чём строится женское счастье.

Менди была в шоке от того, что услышала от сестры, и невольно вернула вилку в тарелку, так и не положив в рот кусочек курицы. Она подняла голову и бросила взгляд на её мужа, который в этот момент вновь углубился в свои мысли, и продолжила есть.

Джереми, Лилия и Кристофер были уложены спать после обеда. На самом деле Менди с огромным удовольствием сама бы легла, особенно если учитывать, сколько ей пришлось съесть, но она была вынуждена спуститься вниз вместе со всеми. В гостиной было принято решение провести совместный досуг. В итоге было мистер О'Рейган и мистер Блумфилд играли в карты, Джуди и миссис Блумфилд собирали пазлы, а Менди – читала им в слух Сон в летнюю ночь. И пусть это была комедия, девушка не чувствовала большого воодушевления и боролась с накатывающей зевотой.

В попытках не уснуть над книгой, она периодически потирала свою шею, но потом всё равно быстро проваливалась в свои мысли и читала пьесу невидящими глазами. Она плохо понимала, что в целом происходит в произведении, её голос звучал ровно, без интонаций это было полотном из слов, и не более.

– Из уст Менди это звучит действеннее колыбельной, – заметил мистер Блумфилд.

– Действительно, не могла бы ты читать с большим энтузиазмом, а то с таким успехом мы отправимся спать вместе с детьми! – согласилась его жена, как и обычно говорила она очень строго. – А если я посплю днём, то ночью и глаз сомкнуть не смогу!

– Прошу прощения, – Менди постаралась не закатить глаза, – хотя я бы не отказалась прилечь.

– Я на самом деле тоже, – Джуди улыбнулась, – когда Кристофер перестаёт плакать и засыпает, я всегда пользуюсь возможностью поспать самой.

– А как же няня, милая? – возмутилась миссис Блумфилд. – Отдай ребёнка, да и спи сколько соизволишь! Теперь понятно, почему ты до сих пор такая слабая – у тебя нет достаточного отдыха. Мистер О'Рейган, неужели у Вас нет няни?

Зная, что мужчина предпочтёт оставить вопрос без ответа, Джуди поспешила ответить сама:

– Нет, что Вы, матушка! Конечно же няня есть! Но я очень люблю своих детей и чаще занимаюсь ими сама.

– Пресвятая Мария! – закричала миссис Блумфилд, поднимаясь с дивана. – Ты так избалуешь детей! Джереми должен расти мужчиной, как и Кристофер. А Лилия? Ей уже три, что вы думаете о её образовании?

– В такие моменты я вспоминаю, почему я до сих пор не замужем, – тихо произнесла Менди, в надежде, что её никто не услышит, но боковым зрением она увидела, как едва заметно усмехнулся мистер О'Рейган. Но главное было в том, что этого не услышала её мать.

– Конечно же думаем, – с улыбкой, мягко ответила Джуди, усаживая мать обратно, – Вам не из-за чего переживать. Положение Ристерда в обществе позволяет нам дать нашим детям лучшее образование, а насчёт того, что я их избалую – матушка, я просто очень сильно их люблю. Мои дети – главное счастье в моей жизни.

Менди плохо понимала почему, но она верила в то, что говорила её сестра. По крайней мере она видела, что Джуди действительно счастлива. Когда она говорила о своих детях, в глубинах её глаз загорались звёзды, и она очень широко улыбалась. Её муж, мистер О'Рейган, только в этот момент поднял глаза и посмотрел на свою жену, слабо, но искренно улыбнувшись, и Менди поняла, что несмотря на то, что мужчина холоден к Джуди, он очень сильно любил своих детей.

– Я своих детей тоже очень сильно люблю, – несколько обиженно ответила миссис Блумфилд, – но всегда придерживалась того, что баловать вас не стоит. Я была с вами строга, но всё ради того, чтобы вы поняли, как важно устроиться в этой жизни. И в результате Ричард и Роберт живут в Лондоне, удачно женились, и ты, Джуди, посмотри – твой муж Ристерд О'Рейган, наследник огромного состояния и мужчина, что очень приятно, благородного происхождения. Я очень горжусь твоим браком, до сих пор иногда плачу, когда вспоминаю вашу свадьбу. Был чудесный день! – потом женщина словно очнулась, её восхищения резко оборвались, и она с горечью продолжила, бросив короткий взгляд на старшую дочь. – Осталось только, чтобы подобным событием меня обрадовала Менди. Если, конечно, я доживу до этого момента.

– Перестаньте, матушка, – Джуди явно была недовольна столь резкой переменой настроения матери, – Менди обязательно выйдет замуж, и ещё даст жизнь нескольким наследникам.

Внутренний бунт Менди после слов матери и младшей сестры подталкивал девушку сказать едкое: «Не дай Бог!» -, но она понимала, что лучше будет промолчать. Она увела взгляд и наклонила голову, в попытках сдержаться и успокоить свой пыл. Она всегда предпочитала молчать, когда её мать вспоминала, что Менди до сих пор не замужем, и обычно стремилась уйти, чтобы точно избежать конфликта, но сейчас, когда у них были гости, она обязана была остаться в кресле.

Она рассматривала узор паркета, как вдруг почувствовала на себе заинтересованный взгляд. Не выдержав его, она невольно подняла голову и встретилась глазами с мистером О'Рейган. Мужчина продолжал игру с мистером Блумфилд, но всё его внимание было направлено на девушку. Менди несколько растерялась от такого прямого взгляда, именно поэтому совершенно забыла про то, что только что услышала от своей матери.

– Ох, Джуди, не знаю, дождусь ли я, – огорчённо говорила женщина, – ведь у Менди совершенно нет совести.

Слова матери заставили Менди вздрогнуть, и она поспешно увела взгляд, понимая, что она, забыв про нормы приличия, смотрит прямо в глаза мужа своей сестры. Но, казалось, никто вокруг не обратил на это внимания. Мистер Блумфилд был слишком сильно увлечён шахматами, а его жена сетовала на дочь, игнорируя попытки Джуди успокоить и поддержать её. В этот момент Менди поняла, что её острые чувства, вызванные столь грубыми словами миссис Блумфилд, тревожили только мистера О'Рейган. Это поразило Менди, ведь она совершенно не понимала причину подобного поведения, и в очередной раз убедилась в том, что муж Джуди очень странный.

– Мама, Вы зря так переживаете, – Джуди уже отчаялась, в попытках успокоить мать она окончательно себя истерзала, поэтому совершенно забывшись, она резко повернулась к сестре, – Менди, расскажи ей.

– Что? – возмутилась миссис Блумфилд. – Что она должна мне рассказать? Менди?!

В этот момент Менди почувствовала себя так, словно бы сестра окатила её ледяной водой из металлического ведра. То, что она хранила внутри себя, рассказывать деспотичной матери она не хотела, но когда-то поделилась своими чувствами с сестрой в одном из своих писем, когда Джуди ещё была беременна. Тогда Менди почувствовала страстное желание рассказать кому-то о том чувстве возвышенности и воодушевлённости, которые в ней вызывает мистер Фултон. Она познакомилась с ним, когда он вернулся с очередного рейса в дом тётушки миссис Кирк, и на организованный бал она была приглашена вместе со своими родителями.

Миссис и мистер Кирк жили в доме на углу в центральной части Брайтона. Это был трёхэтажный особняк, выбивающийся из общего пейзажа города из-за фронтона с круглым окном и двумя белыми колонными, которые его поддержали, в то время, когда вокруг стояли узкие, прижавшиеся друг к другу скромные цветные домики. Особняк семейства Кирк был построен с учётом большой любви госпожи к благотворительности. На первом этаже она открыла личный комиссионный магазин и аптеку с очень дипломатичными ценами, где лекарства могли купить даже те, кто обладал очень скромными доходами, а в самом особняке раз в полгода проводились частные балы, на которых шёл сбор средств на финансовую поддержку бедного населения Великобритании. Детей престарелая чета не имела, но они смогли восполнить это воспитанием своего племянника, одаривая его всей той любовью, на которую способны их сердца. Но в случае своей смерти они не спешили оставить ему всё то, чем обладали. Мистер и миссис Кирк приняли решение, что, когда их не станет, дом должен быть выставлен на торги, и когда его выкупят, тринадцать процентов от его стоимости должно быть направлено на поддержку монастырей и церковных школ. У главы семейства в банке на счету хранились десять тысяч фунтов, но они с женой жили на проценты с них. Этого вполне им хватало, так как помимо прочего у них был дополнительный доход от открытых в их доме магазинов. Мистер Кирк после смерти всё же хотел оставить племяннику небольшое наследство – три тысячи фунтов стерлингов, а остальное передать на постройку сиротского дома. У миссис Кирк при этом не было ничего. Когда-то определённые события в её жизни привели к тому, что в Брайтон она переехала полностью обнищав. Подробностей Менди не знала, как и никто в городе, но при этом ходили слухи, что после смерти её родителей, дом перешёл в управление её старшего брата и его жены, которая не жаловала девушку, и миссис Кирк, оставшись без пенни в кармане, уехала на юг в попытке начать новую жизнь, поэтому и завещать своему племяннику ей было нечего.

Престарелые мистер и миссис Блумфилд были вынуждены прибыть, но весь вечер просидели в стороне, рядом со столом, на котором стояла большая ваза с пуншем, поэтому они совершенно не контролировали общение дочери с противоположным полом. И знакомство Менди с мистером Фултон было для них тайной, так как девушка совершенно не хотела делиться подобным со своей матерью.

Джуди виновно поджала губы, так как пусть Менди не говорила, что это секрет, но девушка понимала, что поступила очень некрасиво. Мистер Блумфилд заинтересованно обернулся через плечо и смотрел на дочь в ожидании ответа, в то время, как его жена была так возмущена, что вскочила с дивана. И только мистер О'Рейган вдруг замер и напрягся, смотря на Менди без отрыва, казалось, он даже не моргал и очень ждал, что девушка заговорит.

– Я плохо понимаю о чём речь, – ответила Менди, глядя Джуди в лицо, – о чём я должна рассказать?

– Да, верно, Джуди, о чём? – согласился мистер Блумфилд, переведя взгляд на младшую дочь.

– Джуди честное дитя, она не сможет соврать матери, – строго произнесла миссис Блумфилд, продолжая стоять и по смотря на дочь сверху вниз, а девушка невольно поёжилась, – верно, Джуди?

– Матушка, – виновно заговорила она, а потом подняла взгляд на сестру, – Менди, прости.

Это можно было назвать финальной точкой, теперь выбора у Менди не было. Тяжело вздохнув, она поднялась из кресла и всё же решила рассказать. Младшая сестра сказала слишком много, чтобы теперь у неё получилось удачно обмануть свою мать и оставить тайну нераскрытой. Ко всему все в комнате и так примерно понимали, что скрывает девушка, и при этом не хотела, чтобы мнение о ней было хуже, чем она того заслуживает.

– Джуди не соврёт, – согласилась Менди несколько разочарованно, – это правда.

– Мы просим тебя рассказать, что ты скрываешь – мы должны знать, чтобы в случае чего подготовиться к репутационному удару, – мягко проговорил мистер Блумфилд, но его слова всё равно ранили Менди.

– И пусть мистер О'Рейган тебя не смущает, – строго произнесла его жена, – пусть все знают, если ты допустила себе какое-то непотребство.

– Вы обо мне не лучшего мнения, – с горечью заметила Менди, – но я поспешу успокоить Вас, мои дорогие родители. Я не совершила ничего, из-за чего Вам стоило бы сокрушаться или отправлять меня в монастырь. На частном балу миссис Кирк полгода назад я познакомилась с её племянником, позже я встретилась с ним в городе, а также он присутствовал на общественном балу, который устраивался четыре месяца назад. В данный момент мы изредка обмениваемся письмами.

– Это благая весть, – сделал заключение мистер Блумфилд, потерев свою седую короткую бороду.

– И никаких непотребств, – тихо произнёс мистер О'Рейган, и Менди сжала губы, чтобы сдержать улыбку, но при этом она заметила, с каким каменным лицом он произнёс это, а в глазах не читалось ничего кроме странной тени разочарования и облегчения одновременно.

– Мистер Фултон, я полагаю? – чуть наклонив голову в сторону, спросила миссис Блумфилд.

– Да, матушка, – ответила Менди кивнув.

– Нам необходимо с ним познакомиться! Ты ведёшь переписку с мужчиной, а мы даже не знаем, кто это такой! – возмущённо произнесла женщина. – Какой позор. Это же крах всех сущих требований морали!

– Матушка, главное то, что Ваши переживания беспочвенны, – говорила Джуди, – наступит день, и этот мистер сделает ей предложение. И я с огромной радостью разделю с сестрой её счастье!

Менди всё же улыбнулась, слова сестры ей были очень приятны, а потом обратилась к матери:

– Я понимаю Вас, матушка. Сейчас он не в городе, но как только он вернётся, я Вас познакомлю.

Миссис Блумфилд облегчённо вздохнула и села обратно на диван, крепко сжимая в руке рукоятку своей трости. Она явно была удовлетворена тем, что услышала от дочери, и даже позволила себе практически незаметную улыбку и произнесла:

– Дорогая моя, ты можешь продолжить читать, у тебя неплохо получалось.

На самом деле Менди бы хотела, чтобы Джуди оставалась в Брайтоне как можно дольше. Ей очень хотелось побыть с ней наедине, поговорить, посмеяться, но Джуди была окружена требующими её внимания детьми, да и миссис Блумфилд никак не могла отпустить дочь, словно если Джуди приехала, то только к ней лично, поэтому Менди приходилось обходиться светскими беседами в гостиной. Поэтому и связанные пинетки ей пришлось вручать при всех. Джуди была в восторге, она смотрела на сестру глазами полными любви, а вот миссис Блумфилд, взяв в руки подарок, нахмурилась и произнесла:

– Отвратительно сделано! Менди, как ты это вязала? С закрытыми глазами?!

Но Менди не обратила на это внимания, так как её сестра рассыпалась в благодарностях, и, сдерживая слёзы, поспешила обнять сестру.

К вечеру закапризничали дети, требующие возвращения домой. Особенно маленькая Лилия, она очень хотела к своей кукле, которая осталась там и ждёт её. Да и Джереми тоже выразил своё мнение, что ему будет плохо спаться на чужой подушке – его дневной сон был беспокойным и поверхностным, но всё же отправляться в ночь ни Джуди, ни её муж не хотел, поэтому детям было сделано строгое замечание и пообещано, что они поедут домой на следующее утро. Это очень расстроило миссис Блумфилд, а ещё сильнее – Менди. Как только её сестра познала счастье материнства, так она потеряла главную свою подругу. Но Джуди пообещала, что они точно ещё приедут, и, если получится, без детей (она очень хотела отставить их на время у матери мистера О’Рейган в Лондоне). Всё, что могла Менди, это надеяться, что однажды так оно и будет.

Ночь была беспокойной. Кристофер плакал большую часть времени, а Лилия бегала по коридору второго этажа от двери к двери и требовала, чтобы её мама успокоила младшего брата, так как он никому в доме не даёт спать. Тогда Менди в первый раз услышала строгий голос мистера О’Рейган:

– Если ты не забыла, то мы всё ещё в гостях, и так вести себя нельзя. Немедленно вернись в кровать.

В этот же момент Менди услышала, как она побежала обратно через коридор в комнату, которую им с Джереми определили на эту ночь.

Утром же, совсем не отдохнувшая Джуди, вместе с детьми спустилась вниз. Она выглядела так, словно вновь захворала, и Менди моментально поспешила уточнить её самочувствие, но та лишь сослалась на бессонную ночь. Увидев дочь, миссис Блумфилд выразила всю своё категоричность в данном вопросе – отъезжать в таком состоянии опасно, ведь Джуди ещё не окончательно оправилась после родов, но Джуди отмахнулась и сказала, что она сможет поспать в экипаже.

– Ну что вы, право? – в прихожую вышел и мистер Блумфилд. – Куда же вы отправитесь, когда Джуди в таком состоянии?

– Это необходимость, – ответила ему дочь, – Крис не может здесь спать спокойно, оттого и остальные дети страдают. А от того и я.

Последние слова заставили семейство Блумфилд смягчиться и всё же отпустить гостей в обратный путь. Прощаться, практически через сутки, было для Менди мучительно. Она даже не успела провести с сестрой время, как та уезжает.

– Не грусти, моя дорогая, – говорила Джуди, – у меня впереди день рождения. Вы к нам приедете, и мы проведем несколько недель вместе. Зря я, наверное, не взяла с собой няню, но у нас такой крохотный дом, её было бы просто негде разместить. Всего четыре спальни.

– Тогда я буду ждать пятнадцатое июля, – ответила ей Менди.

– Даже не верится, что мне будет уже двадцать пять, – говорила Джуди, – я буду совсем взрослой женщиной.

– Мне двадцать семь, и поверь, – Менди обернулась проверить, не слушают ли их родители, – до сих пор себя таковой не чувствую.

Девушки обменялись улыбками, затем обняли друг друга, и Джуди, взяв на руки Криса, который вновь расплакался, пока был на руках у своей бабушки, вышла на улицу в сопровождении своего мужа и остальных детей.

Менди, пусть и плохо смыслила в детях, воспитании и во взрослой жизни, которая ей недоступна, предполагала, что Крис ещё слишком мал для таких длительных и тяжёлых поездок, оттого совсем не удивлена тем, что он всю ночь никак не мог уснуть и проявлял беспокойство, порой срываясь в крик.

Экипаж с семьей О’Рейган отбыл, и Менди махнула рукой на прощание ему в след. В доме вновь стало тихо, если не замечать ядовитые комментарии миссис Блумфилд в адрес своей старшей дочери, а оттого как-то грустно и скучно. Но не долго продолжалась печаль Менди, так как примерно через неделю после их отъезда, она получила письмо – мистер Фултон вернулся в Брайтон и приглашает её на бал в доме местного барона, который устраивается в следующую субботу.

2 глава. Встреча на балу

Берег Ла-Манша для Менди обладал особой притягательностью, а всё потому, что мужчина, к которому она испытывала слабость служил на корабле. Он был помощником капитана, мечтал дослужиться до собственного корабля и вывести его в атлантический океан. И Менди поддерживала его идеи, пусть она и расстраивалась от мысли, что, если когда-нибудь они поженятся, она будет видеть его не чаще чем пару раз в год. При этом иногда она задумывалась, что это не так уж и плохо, когда слушала рассказы миссис Питерсон и её подруг о тяжести каждодневных встреч с мужем.

Берег Ла-Манша в Брайтоне был живым, волны набегали на берег и спешили унести с собой всё, что забыли на песке. Из камня и бетонных блоков были построены отбойники, на горизонте виднелись корабли рыбаков, а у пирса стоял большой пассажирский корабль, а всё потому, что в Брайтон любили приезжать люди насладиться воздухом и отдохнуть и душой, и телом. Менди шла по песку, пользуясь возможностью пройтись босиком. Свои туфельки она несла в левой руке, а правой – поддерживала шляпку, которую несмотря на завязанную под подбородком ленту, пытался сорвать порывистый сильный ветер. Юбка жёлтого платья раздувалась ветром, но сохраняла форму из-за кринолина.

На самом деле, пусть Менди и принадлежала самой себе, и из-за возраста её уже не пыталось подавить общество, словно она молодая, незамужняя, а соответственно она не смеет появиться где-либо без сопровождения. Прогуливаясь вдоль берега, она чувствовала лёгкую неловкость и очень надеялась, что она никого не встретит. Именно поэтому, когда вдали она увидела две серые фигуры, которые спешили к воде, она развернулась и направилась в другую сторону. А затем, когда нагревшийся под солнцем песок начал обжигать её ступни, она решила обуться и направиться в сторону дома.

Маленький город, который часто страдал от натиска природы, открыл очередной туристический сезон. В город пришло лето, и в Брайтон вновь хлынуло большое количество людей, среди которых было немало семей с маленькими и не очень детьми. Менди шла через город постоянно наталкиваясь на приезжих, и она обращала внимание, что большинство женщин совершенно не заинтересованы в своих детях. Стоило только ребёнку заплакать или же закапризничать, как его мать моментально от него отворачивалась, с недовольным лицом привлекая чернокожую няню, со злобой и отвращением называя её имя: Мария или Диана, или ещё как-то. Это были приезжие с юга, которые по какой-то причине решили навестить туристический город старушки Англии. Глядя на этих холодных и безразличных женщин, она заметила, что её знакомые, та же миссис Питерсон, по-настоящему любящая, заботливая мать.

Когда Менди добралась до дома, заказав на одной из улиц повозку кабриолет, она была поражена удивительной тишиной, которая была внутри, и быстро поняла, что в доме нет никого кроме прислуги. Они решили воспользоваться возможностью и взялись за генеральную уборку, все окна в доме были открыты, шторы и тюль раздувались парусами, солнечные свет проникал внутрь, подсвечивая чистые, блестящие поверхности. Проходя внутрь, девушка не смела бесцеремонно ступить на начищенный, натёртый паркет, поэтому громко крикнула, в надежде, что её всё же услышат:

– Будьте добры, принесите мне домашние туфли, я переобуюсь у порога! – крикнула она в тишину дома.

– Мисс, мисс Блумфилд, – она услышала голос одной из девушек, которая уже бежала к ней вниз по лестнице, держа в руках миниатюрные жёлтые туфельки на небольшом каблуке, – я уже бегу, простите, мисс.

Менди улыбнулась, ей польстила такая поспешность девушки, хотя она никогда не проявляла в адрес прислуги нетерпимость. Девушка остановилась напротив неё и наклонилась, поставив туфли перед дочерью хозяйки и была уже готова помочь Менди переобуться.

– Ничего страшного, Софи, – ответила девушка, переобуваясь самостоятельно, а не позволив девушке сделать всё за неё, – а где родители?

– Мистер и миссис Блумфилд в саду, мисс, – ответила Софи.

Менди благодарно кивнула за ответ и направилась к себе в комнату. Теперь после того, как она уже подарила племяннику пинетки, она не знала, чем ещё ей заниматься в течение дня. Вязать что-то новое она не хотела, по крайней мере она ещё не придумала, что именно она бы хотела сделать. Ко всему, если у неё всё же возникнет идея, было бы необходимо подобрать подходящую пряжу. Она знала, что у Джуди приближается день рождения, но что подарить младшей сестре она не представляла. Сев в кресло, она даже пожалела, что не зашла ни в один магазин и не подумала над этим. Что можно подарить девушке двадцати пяти лет?

Менди задумалась о шёлковых лентах, об отрезе ткани, из которого сестра могла бы сшить платье, о записной книжке или же наборе перьев в декоративной, подарочной упаковке, которыми она могла бы писать письма родителям, братьям, ей самой и огромному множеству друзей. Книгу как подарок Менди не рассматривала, так как понимала, что Джуди менее заинтересована в чтении нежели её сестра.

Через приоткрытое окно Менди услышала голоса своих родителей, они подходили к парадному входу, медленно, держась под руку, поэтому миссис Блумфилд оставила трость в передней. Они не знали, что их дочь вернулась домой, поэтому ничего не стесняясь обсуждали именно её.

– Вам стоит быть проще, Белинда, – говорил мужчина, – у нас ещё есть возможность выдать её замуж за какого-нибудь сердобольного православного священника, коим можно соединять себя узами брака. Или же есть этот моряк, которого мы видели на общественном балу.

– Вы совершенно выжили из ума, – возмущенно говорила женщина, – какой священник? Чтобы наша дочь жила на милостыню прихожан? Чтобы у неё было одно платье и то рваное? Вам стоит пересмотреть отношение к собственной дочери. В конце концов, наша Менди точно заслуживает лучшего. А этот морячок?! – она громко хмыкнула. – Он же наверняка с портовыми шл… девушками якшается!

Мужчина улыбнулся в ответ на слова женщины, но отвечать ничего не стал. Когда они подошли к парадной лестнице, которая была пусть и невысокой, но покорить её миссис Блумфилд было нелегко, мужчина всё же вновь обратился к жене:

– Не думаю, что нам стоит так жестоко поступать с Менди, и говорить такие вещи об этом мужчине, мы не может знать наверняка. Вдруг он мужчина добропорядочный?!

– Добропорядочные мужчины занимаются искусством, литературой, профессиональным переводом трактатов и помимо прочего при этом не бедны, а в силах обеспечить достойную жизнь своей семье, – уже мягче говорила женщина, и Менди улыбнулась, услышав это.

Её не особо трогало то, что говорили её родители о мистере Фултон, но то, что они говорили друг о друге, особенно находясь наедине, приятно грело её душу. Какой бы склочной не была миссис Блумфилд, она определённо любила своего мужа и не жалела ни о чём.

– Ох, моя ты дорогая, – ответил ей мужчина, и Менди могла поспорить, что в этот момент они неловко и коротко поцеловались, а затем, помогая друг другу, поднялись на веранду и вошли в дом при этом отказываясь от помощи выскочившей прислуги.

Менди больше не хотела думать о родителях и об их отношении к мистеру Фултон. Она перелезла со стула к себе на кровать и легла на неё, глядя, как ветер раздувает как парус лёгкую ткань кружевного тюля. Она погрузилась в воспоминания о вчерашнем балу. Она так долго ждала возвращения мистера Фултон, что бал в его компании показался ей самым настоящим волшебством.

Проходил он в особняке мера – он часто проводил общественные балы, если так можно было выразиться, так как попасть туда можно было только в том случае, если Ваш доход не ниже одной тысячи фунтов в год. Семья мистера Блумфилд, несмотря на недостаток в средствах, обладала очень хорошей репутацией, поэтому Менди могла спокойно присутствовать на таких мероприятиях. Как большинство людей из её окружения.

Бальный зал был богато украшен, и Менди была рада, что выбрала свой лучший туалет. Отдавая предпочтение ярким цветам и некоторой детскости в нарядах, Менди выбрала платье нежно-розового цвета, подол которого было украшено вышитыми красными розами и насыщенными зелёными лепестками. Волосы её были непривычным для неё образом собраны на затылке и скреплены золотой заколкой. Не только из-за этого, но и в общем, среди своих сверстниц Менди выглядела непростительно юной, настолько, что женщины проедали её завистливыми взглядами. Но Менди не замечала этого, она была слишком поглощена тем, что искала взглядом мистера Фултон. Она догадывалась, что он может несколько задержаться, и ей предпочтительнее завязать с кем-нибудь разговор, пока его нет, но она всё равно продолжала выглядывать его в толпе.

Как и предполагалось, сломленная потерей сына, миссис Питерсон на бал не пришла, но в особняк барона пришли её близкие подруги. Все хотели насладиться вечером, отведать вкусных блюд и качественного спиртного, несмотря на то, что не так давно присутствовали на похоронах маленького мальчика. Какой бы богобоязненной и совестливой ни была Менди, она не чувствовала вины ни перед Катрин, ни перед Богом. Она могла с полной уверенностью заявить, что в те дни отдала всю себя и поступила как истинный христианин. И сейчас она могла позволить себе думать лишь о мистере Фултон и долгожданной встрече с ним.

Родители Менди расположились на одной из скамей, и миссис Блумфилд тихо жаловалась мужу на современные нравы. Она находила платья молодых барышень слишком яркими и откровенными, осуждая и собственную дочь. А вскоре в зале заиграла музыка, все направились танцевать. Горели свечи, сверкали украшения и роскошные туалеты, но мистер Фултон всё не объявлялся. Желая отвлечься от переживаний, девушка разговорилась с другими женщинами, пришедшими на бал. Это был кто-то из окружения Катрин, кто, явившись на мероприятие не мог не сказать что-то о почившем ребёнке.

– Кто бы подумал, что Катрин всё же потеряет сына, мне так жаль её, никому бы такое не пожелала, – говорила первая, обливая себя потоками воздуха с помощью веера.

– Да, слышала, она сидит дома, её муж никак не может помочь ей отвлечься от потери, бедная, – согласилась вторая.

– Стоит её навестить, – появилось стойкое желание у Менди.

– А Вы не слышали, дорогая? – заговорила следующая. – Они сейчас никого не принимают. Я пыталась к ним наведаться, испекла пирог…

– Сами испекли, – перебила её одна из тех, кто уже говорила, – боюсь, если Вы отдали приказ, то это не одно и то же.

– Это не важно, – отмахнулась женщина, – главное другое. Я с этим пирогом пришла, а он не хоть бы какой, а с консервированным персиком; постучалась, думала, Катрин уважит меня тем, что сама откроет дверь, но вот только открыла мне их ключница. Забрала пирог, сказала, что они не принимают визиты, но пирог хозяйке передадут; и закрыла перед моим носом дверь.

– Надеюсь, бедная Катрин не тронулась умом от этой потери, – вздохнула другая женщина.

– Не знаю, но уходя, я услышала странный вой, похожий на волчий, думаю, это Катрин билась в рыданиях, – закончила свой рассказ женщина.

– Но, возможно, примут меня, – Менди пожала плечами, но потом пожалела о своих словах, так как все вопросительно на неё посмотрели: чем это она должно быть лучше них, – имею в виду, что я зайду на днях, и может Катрин к этому моменту станет лучше.

– Кто знает?! – женщины пожали плечами и переглянулись. – Может быть.

После этого тема была закрыта. Дамы пригубили вина, и разговор продолжился совершенно в другом ключе. Но поддерживать его Менди не хотела, она стояла чуть в стороне и слышала лишь обрывки фраз, а потом девушки ушли танцевать. Кто-то со своими мужьями, кто-то с джентльменами, выпросившими их. И только одна Менди осталась одна. Мистера Фултон всё ещё не было, и она решила проведать своих родителей.

Престарелая чета продолжала сидеть на скамье. Миссис Блумфилд обвила своей рукой руку мужа и выглядела по-настоящему счастливой. Подобная близость с мужем заставляла её выглядеть на много лет моложе, и судя по тому, как мужчина аккуратно наклонился к ней, говорили они о чем-то важном для них.

Но это что-то заставляло лицо миссис Блумфилд светиться изнутри. Она в этот момент казалась нежной, робкой и хрупкой, словно вновь стала юной девушкой. А он – уверенным в себе, пышущим здоровьем, молодым мужчиной.

Менди не стала нарушать их идиллию. Заметив, как им хорошо вдвоём, она развернулась и направилась в обратную сторону. Прошла под украшениями, которые свисали с канделябров, и поняла, что на неё смотрят.

В этот момент Менди не смогла сдержать улыбки – сквозь толпу к ней шёл объект её мечтаний.

Мистера Фултон сложно было назвать писаным красавцем, и среди молодых девушек мало кто смотрел в его сторону. У него были редкие светлые волосы, которые в летнюю жару мокли и липли к высокому лбу. Сам он был невысокого роста, худощав, некоторого болезненного сложения. Но глаза были приятного голубого цвета, глубокого как летнее небо, и редко, когда в них можно было бы увидеть след от горьких помыслов. Мистер Фултон производил впечатление легкого в общении и по нраву человека, с множеством, но поверхностных знаний. Но не будучи при этом дураком, он знал о несовершенности своего образования, и редко выказывал его, предпочитая отмалчиваться, если кто-то в разговоре начинал хвататься своими познаниями. Многие эту привычки воспринимали как пример светлой скромности, которой должен обладать каждый уважающий себя джентльмен. Менди же не цеплялась к его образованию, она редко, когда касалась темы литературы, географии или истории, так как понимала, что не только мистер Фултон, но и большая часть её окружения, не обладает теми же познаниями. Проблема была в принципе не только в том, что миссис Блумфилд ревностно относилась к воспитанию и образованию своих детей, но и её муж, являясь человеком гуманитарных наук, стремился дать своим детям качественные знания.

– Простите, мисс Менди, я заставил Вас ждать, – проговорил он, поклонившись, – но наконец-то я могу Вам это сказать: добрый вечер, я очень рад Вас увидеть.

– Добрый вечер, мистер Фултон, – Менди улыбалась, – я рада меньше Вашего! И не переживайте – я понимаю, что нашлось что-то, что задержало Вас.

Он взял руку девушки и положил её себе на локоть, после чего они вдвоём двинулись по залу.

Мистер Фултон был англичанином в каждом поколении своей семьи, поэтому рядом с ним и Менди чувствовала себя в меньшей степени ирландкой. И это было единственное, чем он мог гордиться – своим происхождением. Иногда он так выпячивал это, что Менди чувствовала, как заражает он её той же гордостью, хотя едва она была уместна. Говорил он мягко и тихо, голос его был обволакивающим, способным унести в даль от реальности, если его владелец начинал рассказывать какую-то историю. И помимо прочего был очень схож с миссис Блумфилд, так как осуждал всё, на что падал его взгляд. Осуждал он и женскую моду, и играющую музыку, и манеры джентльменов, и бессмысленные разговоры других гостей, и пустую трату времени на игры в карты (по большей части он протестовал против азартных игр, но сам любил сыграть в «Очко», ставя крупные суммы). При этом он хмурился, поджимал губы и брюзжал. Менди, которой хватало её матери, всегда отвечала примерно одно и то же:

– Ой, расчудесный мой мистер Фултон, ну что же Вы так? Найдите же хоть что-то радостное в сегодняшнем вечере! Посмотрите, как горят свечи, а та так изящно изогнулась под властью жара, что стала похожа на лебедя.

– Что эти лебеди, мисс Блумфилд? – говорил он. – Изящность их преувеличена. Изящной я могу найти Вашу нежную ручку с Вашей белой бархатной кожей, но подобны ей только недавно зажжённые, ещё не успевшие растаять свечи. И посмотрите, как их мало в зале. Совсем скоро от всех свечей останутся одни огарки, и зал погрузится во тьму. И где же местные слуги? Должно быть, в какой-нибудь каморке пьют украденный у господ виски. Им же всё равно на то, какая суматоха тут начнётся, когда нежные создания подобные Вам, испугавшись темноты, впадут в истерию.

– Я не боюсь темноты, мистер Фултон, – ответила Менди, стараясь не показывать, что слова его её несколько обидели, – должно быть, и никто из присутствующих не воспримет погасшие свечи как главный страх своей жизни.

– Вы храбрая леди, – заметил мужчина, глядя девушке в лицо, – но не спешите судить о других. Я знаю, что многие женщины боятся темноты.

Менди тянуло ответить какой-нибудь гадостью, из разряда, а откуда у него такие суждения? Не оттуда ли, что он опросил всех женщин мира и высчитал среднее арифметическое? Но Менди в ответ лишь улыбнулась, так как очень не хотела тревожить самолюбие мистера Фултон. Он слишком сильно ей нравился, чтобы она стала развивать с ним конфликт. Ко всему сама Менди никаких исследований не проводила и не могла быть уверена, что он не прав.

Вдвоём они шли дальше вдоль зала, присоединиться к танцующим они не спешили, совершая подобие променада. Мистер Фултон выглядел крайне довольным собой, держа Менди под руку. Её он считал одной из главных красавиц Брайтона, и ему льстило, что она выбрала именно его из огромного количества холостых мужчин города. Его несколько раздражали её детские наряды ярких цветов, что совершенно не соответствовало её возрасту, но он закрывал на это глаза, считая, что скорректирует её туалет после женитьбы.

Когда они прошли ещё круг, Менди всё же попыталась привлечь интерес мужчины к танцам, но он лишь с недовольством посмотрел в сторону танцующих. Это огорчило девушку, но она старалась не допустить, чтобы скука и обида овладели ей. Они направились дальше по залу, дошли до украшенного стола, на котором стояла ваза с пуншем, и Менди едва сдержала вздох от облегчения, когда мужчина решил налить им этого напитка. Она надеялась, что с пуншем ей будет проще придерживаться хорошего настроения, но всё сложилось так, как Менди даже не ожидала. Опустошив стакан, мужчина широко улыбнулся – алкоголь заставил его раскраснеться, а в светлых глазах виднелось желание присоединиться к всеобщему плясу, и он, взяв Менди под руку, настоял, что они обязаны станцевать. И Менди без раздумий согласилась.

Один танец сменял другой. Мистер Фултон, пока он пил пунш, казался весёлым, улыбчивым и очень добрым. Весь мир вокруг него перестал вызывать в нём ненависть и презрение, теперь он отмечал, что бал удался на славу, и он рад оказаться в компании таких замечательных гостей. Такую перемену настроения Менди объясняла себе выпитым пуншем и врождённой любовью к миру, но скрытой под огромным количеством жизненных обид. И только спиртное позволяло ему отбросить прочь нехорошие мысли и предаться веселью. Менди отметила для себя, что это не лучшая черта, но в любом случае пусть так, чем если бы мистер Фултон в большей степени начинал ненавидеть этот мир.

– Вы, право, мисс Блумфилд, шикарно танцуете, – заметил после второго танца мужчина, – знал бы я раньше, что Вы способны так увлечь меня танцем, я пригласил бы Вас тот час, как мы с Вами встретились!

– Ваш комплимент мне очень приятен, спасибо большое, – ответила Менди, – я должна отметить, что и Вы двигаетесь потрясающе.

После третьего танца они отошли в сторону и стали смотреть, как танцуют другие. С большой радостью Менди переводила дыхание – казалось, мистер Фултон с лёгкостью может исполнить подряд несколько котильонов, а затем ещё и контрдансов, но Менди же после трёх танцев решила отдышаться у стены, ближе к скамьям, на которых сидели одинокие женщины, которых никто не спешил пригласить на танец. Рядом с ними Менди, казалось, попала в их тень и становилась такой же не желанной партнёршей для танцев. А мистер Фултон, дав возможность Менди прийти в чувства, налил себе ещё пунша, разместился рядом с ней и с видом знатока сей жизни смотрел на танцующие пары.

– Вот знаете, мисс Менди, – заговорил он, – вот что эти танцы? Кажется, какая радость кружиться по залу под музыку, держать за руку красивую женщину и наслаждаться этой компанией. М-да. Какая это отрада для мужчины, особенно для меня – холостяка. Хоть какая-то видимость счастья. Ведь я обречён остаться без денег, а соответственно и без жены. Встретить старость в нищете. Да, мисс Менди? Какая горечь на душе. Вот что мне эти танцы? Сверкающие платья, плавность движения женской руки, улыбки. Но это только здесь. А потом ожидание следующего бала, ожидание, что когда-нибудь произойдёт в моей чёртовой жизни хоть что-то хорошее.

Слушая монолог мужчины, Менди бросила косой взгляд на вазу с пуншем. Мистер Фултон был пьян, достаточно пьян, чтобы говорить то, что всё это время бороздило его мозг. Сколько страха, боли и обиды, должно быть, было в мужчине.

– Вы, наверное, считаете меня дураком? – спросил он, бросив взгляд на девушку.

– Вы заблуждаетесь, никогда Вас им не считала, – ответила Менди.

– Но я дурак. Я страшный дурак. Я тешу себя ложными надеждами. Идиотов полон мир, какая горечь – я один из них. Не останавливайте меня и не переубеждайте, я знаю, что Вы, как дама с чистым сердцем, поспешите успокоить мои терзания, но я прошу Вас, просто слушайте. Я редко бываю пьян, хотя уж ладно – часто, но что мне этот бал?

Менди смотрела на него и плохо понимала, как нужно разговаривать с пьяными мужчинами, она решила прислушаться к нему и выполнить его просьбу, поэтому стояла молча, ожидая, что он продолжит свою речь, хотя боялась, что её безмолвие способно как-либо его оскорбить.

– Вот Вы, мисс Менди, – заговорил он, глядя ей в лицо, – вот Вы прекрасны, умны, скромны, добры душой, но одиноки. Во что Вы верите, мисс Менди? Я, как истинный дурак, верю, что Бог позволит мне соединиться с кем-то по любви. А Вы? Хотя, Вы дама, я знаю Ваш ответ. Да и любой на свете человек хотел бы жить в любви. И вот я здесь, такой дурак, смотрю на эти танцы. Но что мне этот бал?

– Возможно, этот бал приблизит Ваше счастье, – ответила Менди вполне серьёзно.

– Вот я дурак – я верю в лучшее, и верю в милость Бога, а Вы – наивны и просты. Уж если что приблизит моё счастье, так это… Какая горечь, ну что мне?

– Я плохо понимаю, что по-настоящему тревожит Вас, – проговорила Менди, смотря мужчине в лицо, но он продолжил, словно не услышал её:

– Вот Вы, мисс Менди, Вы право так прекрасны! Вас лично Бог лепил, а ангелы на Землю опустили. Смотрю на Вас и понимаю, что Вы достойны лучшего, кого-то лучше меня. Но я дурак во что-то верю. Сейчас я с Вами здесь, мы танцевали, я наслаждался роскошью Ваших огненных волос. Боже! До чего же Вы прекрасны. Я убеждён, в Вас влюблён каждый в нашем захолустье, и каждый знает, что не достоин Вас.

– Захолустье? – Менди улыбнулась. – Не оскорбляйте Брайтон.

– И это всё, что Вы услышали? – несколько огорчённо проговорил мужчина. – Ох, мисс Менди, я такой дурак. Хочу сказать Вам, что я люблю Вас, и ничего не могу Вам дать.

И тут он замолчал, сел в рядом стоящее кресло, положил голову на кулак и полностью погрузился в свои мысли. Менди смотрела на него испытывая смесь чувств из жалости, понимания и даже лёгкой скорби. Она положила руку ему на плечо и тихо сказала:

– Мой дорогой, я наполнена тем же чувством. И если Вы дурак, но я самая настоящая дура.

Мистер Фултон поднял на неё взгляд, его губы искривились в усмешке, и он положил руку поверх её, а затем, закрыл глаза и откинулся назад.

Стоя рядом с мистером Фултон, Менди окинула взглядом зал. Она была совершенно не удивлена заметив миссис Кирк, стоящую по другую сторону в компании своей матери. Женщины были очень заинтересованы друг в друге и что-то воодушевлённо обсуждали. Менди было сложно понять, что именно, но она не поверила бы, если бы речь шла о возможной женитьбе Менди и мистера Фултон. Это же подтвердило то, что в какой-то момент миссис Блумфилд изменилась в лице, попыталась выпрямить спину, чтобы казаться более уверенной в себе, а потом, что-то заявив, развернулась и ушла. На секунду Менди отвлеклась на мистера Фултон – его дыхание выровнялось, стало поверхностным и шумным, а рука расслабилась. Мужчина, несмотря на громкую музыку и смех, погрузился в сон. Менди отняла руку от его плеча и перевела взгляд обратно на свою мать, та стояла со своим мужем и выглядела очень недовольной, а мужчина старался успокоить её чувства.

Менди продолжила наблюдать за танцующими парами. Она не знала, сколько времени она так простояла, но в какой-то момент мистер Фултон всё же открыл глаза и, переведя взгляд на Менди, проговорил:

– Я, должно быть, Вас утомил. Сначала излил Вам свои чувства, а затем Вы оказались вынуждены охранять мой сон.

Затем он поднялся из кресла и продолжил:

– Вот же мебель, кто её такую сделал?! Она столь удобна, что мне хватило доли секунды, чтобы уснуть. Право, с такими креслами, можно проспать весь бал. А мне ведь надо удивить Вас ещё тем, как мастерски я танцую польку. Да-да, именно, что мастерски. Вот её объявят, и я Вам покажу.

Пунш ещё не до конца выветрился из его крови, и Менди это понимала. Он всё ещё сохранял добрый нрав и жаждал танцев, поэтому, стоило только заиграть музыке, он тут же пригласил Менди. Ещё один танец, а за ним ещё два заставили Менди окончательно устать, и она, попросив у него прощения, вернулась к скамьям. Кого-то из дам всё же пригласили, и у Менди была возможность сесть.

Она устала, взмокла, её дыхание сбилось, а ноги ныли в тесных, но красивых туфлях. И она надеялась на то, что мистер Фултон больше не станет приглашать её на танец, а если вдруг он подойдёт к ней с подобным предложением, то она вежливо откажется и позволит ему станцевать с кем-то другим.

Но зачем ему кто-то другой? – мистер Фултон был настроен категорично. Танцевать он хотел только с ней, и у Менди получилось уговорить его устроить променад вокруг бального зала. Они могли бы поговорить и в полной мере насладиться компанией друг друга.

Менди взяла его под руку, и они медленно пошли по кругу, а мистер Фултон продолжил говорить:

– Люди ходят в церковь, они верят в Бога. Но на самом деле они верят в совершенно другое. Знаете, во что они верят, мисс Менди?

– Нет, мистер Фултон, – говорила Менди.

– Они верят в деньги. Ведь истинная сила человека в его деньгах. Вот посмотрите вокруг – горящие свечи, разлитое по бокалам вино, ваза с пуншем, закуски на столе: всё это чего-то стоило. А чего? Верно, денег. Большого количества денег. Мы на балу барона, между прочим. И откуда здесь столько денег? Скажите мне, мисс Менди?

– Я определённо не смогу ответить на этот вопрос, – Менди хмыкнула.

– Я скажу Вам, мисс Менди. Это всё деньги налогоплательщиков. Нищих налогоплательщиков. Тех, кто отдаёт последнее. У них даже нет средств на свечи, они жгут жир. А как же налоги богачей? Вот, например, близкое окружение мэра, например, наш барон? Ну вот я скажу Вам, они их не платят. Когда ты друг главного вора, то он позволяет воровать и тебе.

– Не стоит говорить такие вещи, иначе Вы станете здесь персоной нон грата, – шепнула мужчине Менди, но тот продолжил в полный голос:

– Настанет день, и моих любимых родственников не станет в живых, и я при любом раскладе стану персоной нон грата в этих кругах. Вы сами не заметите, как общество обеспеченных людей выдавит меня, признав человеком второго сорта. А почему? А потому что главное, во что верят люди, это деньги.

Менди смотрела на него, но отвечать не спешила. Она понимала, о чём он говорит, но поддержать разговор на эту тему едва ли могла. Мужчина цокнул языком, словно поставил точку, а потом спросил:

– Вам нравится бал, мисс Менди?

– Да, должно быть, я никогда не танцевала столько, как сегодня, – с улыбкой ответила девушка, и мужчина улыбнулся ей в ответ:

– Я с Вами соглашусь. Пусть танцую я неплохо, но редко позволяю себе такую праздность. Для танцев мне нужно особое настроение, а оно бывает крайне редко. Благо, сегодня на балу были неплохие увеселительные напитки.

В конце он бросил хитрый взгляд на почти пустую вазу с пуншем, от которой они не так давно ушли.

– Здесь нередко подают пунш, видимо, его любит лично мэр. Но помимо него разливают и вина, порой и шампанское. Для мужчин есть напитки и крепче.

– Крепкие напитки я не приемлю, – мужчина слегка качнул головой.

Они направились дальше. Мистер Фултон медленно вёл её по залу, и она заметила своих родителей, идущих им навстречу.

Настал момент, ей предстояло познакомить их, и Менди впервые за столько времени по-настоящему переживала.

– Милая моя, – нарочито нежно сказала миссис Блумфилд, – ты познакомишь нас?

– Конечно же, матушка, – с таким же притворством ответила Менди, – это мой добрый знакомый мистер Фултон. А это мои родители – мистер и миссис Блумфилд.

– Мне очень приятно познакомиться с Вами, – мужчина добродушно улыбнулся, пожал руку главе семейства, а потом поцеловал руку его жене.

– Какой приятный джентльмен, – заметил мистер Блумфилд, – а кем Вы служите?

– Я служу помощником капитана на пассажирском судне, мы обеспечиваем переправу граждан из Англии во Францию и наоборот, – ответил мистер Фултон.

– Должно быть, жалование у Вас небольшое, – заметила миссис Блумфилд, и Менди почувствовала себя неловко, но игнорировала нетактичное замечание своей матери.

– Пока что я не могу похвастаться своими доходами, – согласился мистер Фултон, – но я планирую хороший карьерный рост.

– Насколько я знаю, военные моряки на доходы не жалуются, – говорила миссис Блумфилд, – что ж Вы в армию не пошли?

– Пошёл бы, будь такова воля моя покойного отца, – ответил мужчина спокойно, – но он ещё при жизни определил меня матросом на пассажирское судно.

– Не подумал, право, Ваш отец, – с горечью в голосе произнесла женщина, но её муж бросил на неё неодобрительный взгляд.

– Думаю, мистер Фултон, ждёт Вас тот рост, о котором Вы говорите, – заговорил он, – вероятно, однажды настанет день, когда вопрос денег не будет Вас беспокоить.

– Благодарю Вас за доброе слово, – ответил мистер Фултон.

– Вы сегодня так ревностно охраняли Менди, мы заметили, что с ней сегодня танцевали только Вы, – пусть мистер Блумфилд улыбался, но говорил он это с укором.

– Действительно, – согласилась с ним его жена, – что совершенно неправильно. Стоит напомнить Вам, что девушка не может танцевать только с одним джентльменом.

– Да, здесь моя вина, – мистер Фултон опустил голову, – эгоистично с моей стороны, но мне хотелось как можно больше времени провести с Вашей дочерью.

– Менди девушка очаровательная, но нельзя забывать про этикет, мистер Фултон, – произнесла миссис Блумфилд.

– Не будем смущать плененного красотой Менди мистера Фултон, – мягко произнёс её муж, – порой, к чему бы ни призывали нас правила приличия, мы идём на поводу у сердца. А теперь, мистер Фултон, я очень прошу Вас извинить меня, но я вынужден попросить Вас распрощаться с Менди. Уже поздний час, мы отбываем.

– Я Вас понял, я провожу мисс Менди до экипажа, – ответил ему мужчина.

После взаимного обмена любезностями престарелые супруги двинулись к выходу из бального зала, а Менди и мистер Фултон остановились у стены. Прощаться им не хотелось, но и другого выбора у них не было.

Мистер Фултон пылко поделился с ней, как жаль ему, что она уезжает, а после тихо повторил слова любви. Менди смотрела на него улыбаясь, и также тихо призналась в своих чувствах. Ей было очень приятно знать, что они испытывают друг к другу что-то глубокое и взаимное, поэтому возвращалась домой она в приподнятом настроении. Настолько, что даже не слышала недовольных высказываний своей матери, которая сетовала на то, что она неприлично долго прощалась с мистером Фултон. Её отец же не видел ничего дурного в любовном интересе своей дочери и надеялся лишь на то, что он не обернётся для неё горьким разочарованием.

3 глава. Путь в другой мир

Джуди совершенно не походила внешне на своих ирландских предков, в ней проявились внешние черты свойственные только англосакским представителям их семейства. Но было в ней то, что можно было связать с её кельтским происхождением – она очень сильно любила лошадей. Это было такое фанатичное чувство, что ещё когда Джуди была ребёнком, мистер Блумфилд был вынужден пристроить к дому небольшую конюшню, нанять дополнительных слуг и приобрести рыжеватую пони, которую Джуди отказывалась оставлять без своего присмотра даже на ночь. Её мать, как женщина жёсткая, подобное баловство дочери не поддерживала. Один раз она даже высекла Джуди, когда утром обнаружила дочь в одной ночной сорочке в конюшне на сене. Та сладко спала практически под самыми копытами своей любимой лошадки, и миссис Блумфилд не одобрила подобное поведение дочери. Помимо кнута, которым её отходила мать, девочку ждало дополнительное наказание и более суровое, по её мнению, чем первое. Ей запретили ездить верхом на протяжении нескольких месяцев. В итоге через неделю Джуди в слезах вымолила у отца возможность прокатиться на пони кружком возле дома, и тот ей позволил, после чего ежедневные поездки Джуди восстановились. Менди, как старшая сестра, пыталась уберечь Джуди от жестоких расправ матери, но та всегда находила способ вывести мать из себя. Вообще по детству Джуди была страшной непоседой, и заставить её подчиняться требованиям было практически невозможно. С возрастом, и с усилиями миссис Блумфилд, Джуди стала сдержаннее и благоразумнее. Но чувства к лошадям в ней это не убавило. Когда ей исполнилось шестнадцать, мистер Блумфилд подарил ей настоящую лошадь. Рослую, с белой гривой, которая была украшена разноцветными лентами и цветами, и Джуди в тот же день, оседлав её, уехала в город к подругам, похвастаться подарком. С этого момента, если у неё появлялись свободные деньги, а мистер Блумфилд всегда был щедр, она приобретала лошадей сама. При этом не все они были воспитаны, и у неё появилось хобби – седлать коней. Некоторые попадали к ней в руки настоящими дикими зверьми, что при виде человека впадали в ужас, но она своими лаской и добротой, превращала их в красивых, послушных лошадей, которых потом продавала на выставках. Единственные постоянные кони, которые находились в её управлении – престарелая пони и лошадка, которую ей подарил отец на шестнадцать лет. А позже, когда в её жизнь вошёл мистер О'Рейган, она перевезла своих коней к нему в поместье. Пони увидела новый дом хозяйки, но в связи с возрастом быстро скончалась. Но белая лошадь и по сей день содержится под контролем Джуди. Высокие доходы мистера О'Рейган и большие территории поместья позволили девушке нанять двух слуг и продолжить воспитание молодых или одичавших лошадей, но после рождения Лилии (второго ребёнка) здоровье девушки сильно пошатнулось. Заниматься лошадьми она больше не могла, поэтому мистер О'Рейган дал расчёт конюхам, а питомцев жены распродал. Всех кроме одной единственной белой лошади, на которой Джуди ещё мечтала прокатиться. После рождения Кристофера Джуди стала казаться крепче и сильнее, особенно после того, как к ней вернулся прежний аппетит, но к лошадям подходить она ещё не осмеливалась, хотя писала Менди в письмах, что очень хочет вспомнить чувство полёта, когда мчишься верхом на коне.

"Ты бы знала, Менди, дорогая, как я соскучилась по лошадям, по их строптивому нраву, по бесконечному зелёному полю, по которому я могу без остановки гнать мощного коня. Как я соскучилась по мирным поездкам на моей белой лошадке, что подарил мне отец. Менди, как мне жаль, что здоровье моё не позволяет мне сесть в седло! Но врач говорит, что я совсем уже окрепла, и я жду дня, когда мне хватит храбрости спуститься вниз в конюшню!" – писала ей Джуди примерно через пару недель после их отъезда с семьёй обратно в поместье. Менди могла только отвечать ей словами поддержки и надеялась, что наступит день, когда её сестра сможет вновь насладиться поездкой верхом.

А в это время нарастал летний зной. Стоило солнцу достигнуть зенита, как его прямые лучи выжигали всё вокруг. Трава и листва, которые, казалось, только недавно набрались силы и густой зелёной краски, стали чахнуть от жары. В газетах стали писать о пожарах и странной лихорадке, которую мистер Блумфилд определил, как обычный перегрев под солнцем, из-за чего попросил домочадцев не совершать долгие променады под открытым небом. Но Менди было совершенно не до этого. После бала она была увлечена перепиской с мистером Фултон, корабль которого достиг Франции, и он на время остался там в ожидании обратной отправки. В это время он жил в Булонь-Сюр-Мер, и Менди было забавно думать о том, что они находятся по разные стороны Ла-Манша. Их переписка была наполнена нежностями и любезностями, таким большим их количеством, к какому Менди не привыкла за всю свою жизнь.

"Моя дорогая розочка!" – так называл он её в своих любовных посланиях. – "Вы бы знали, как душа моя по Вам истосковалась. Я вспоминаю Вас каждый раз перед сном в своей молитве, я прошу Господа Бога о новой встрече с Вами. Вы привнесли в моё бытие удивительное счастье. Весна цветёт внутри меня и даже не докучает невыносимая летняя жара, Ваша любовь для меня словно лекарство от всех бед нашего бренного мира. Мечтаю я вновь вступить на землю Англии, вернуться в родимый Брайтон и вновь свидеться с Вами. Мечтаю я целовать Ваши руки и щёки, веселить Вас своими морскими историями, и наслаждаться увлекательной беседой. Ох, моя дорогая розочка!".

Менди была сдержаннее, но только на словах. Внутри неё все пело и плясало, когда она думала о мистере Фултон, но вот в своих письмах она не говорила так прямо о своих чувствах.

"Дорогой мой!" – это всё на что ей хватало её воспитания и богобоязненного нрава. – "Спешу Вам сообщить, что я получила Ваше нежное письмо. Вы словно рядом оказались, когда я погрузилась в его чтение. Скажу Вам я, мой дорогой, что сама сгораю от желания снова повидаться с Вами. Всё внутри меня не даёт мне забыть нашей последней встречи и с приятным теплом ожидать следующей. Жду как праздник тот день, когда Ваша нога вступит на землю Брайтона. Я жду Вас, мой дорогой".

Но даже её скромных, сдержанных писем хватало, чтобы разжечь в мистере Фултон ещё больший интерес к её персоне. И его последующие письма были наполнены всё большими любовью, нежностью и надеждами на встречу. Менди радовала данная переписка, она помогала ей забывать о строгой матери и совместном с ней проживании, и давала ей право на фантазии о счастливом браке.

– Миссис Менди Фултон, – произнесла девушка, запечатывая очередное письмо мужчине, но потом покраснела и спрятала лицо в ладонях. Она не могла поверить, что, вероятно, совсем скоро он явится в этот дом и попросит её руки у мистера Блумфилд, но мысли об этом её окрыляли.

Воодушевлённая Менди даже решила, что подарит своей сестре на день рождения. Она придумала сшить своей сестре игрушку, набитую мягкой шерстью. И это было не просто игрушка, а небольшая лошадка. Всё это было направлено на утешение волнений сестры.

Коня она решила сделать из тёмно-оранжевой ткани, как цвет её волос, чтобы в игрушке было напоминание о старшей сестре, и теперь она, несмотря на нарастающий зной разгорающегося лета, сидела в гостиной у открытого окна и мастерила игрушку.

Раскалённый ветер проникал в комнату и обжигал Менди лицо, качал её волосы, а солнце, несмотря на плотный, узорчатый тюль, спешило выжечь яркие обои и ткань диванов и кресел. Но Менди не обращала на это внимания, уходя с головой в работу и в свои фантазии о мистере Фултон.

Каждое письмо она получала, испытывая неописуемый восторг и с глубоким чувством писала ответ, ожидая скорейшего возвращения мужчины в Брайтон. Она мечтала, как прибежит на пристань встретить его судно, и он, со сверкающими от радости глазами, спустится к ней, и они скажут друг другу как сильно скучали. И, возможно, он нежно коснётся губами её лба.

Чувства к мистеру Фултон казались Менди нежными, возвышенными, сказочными, а оттого какими-то ненастоящими. Она прекрасно понимала, что любовь идёт под руку со страстью, вожделением, но ничего подобного с мистером Фултон у них не было. Она даже назвала бы это больше дружеской любовью, нежели тем, что обычно связывает супругов. Поэтому думая о мистере Фултон, она представляла долгие разговоры, мечтания о будущем и ясное звёздное небо над ними, в котором, должно быть, они смогут найти ответы на все их беспокоящие вопросы. Но Менди не была против выйти замуж за мужчину, к которому испытывала лишь глубокую привязанность и ничего более чувственного. Этот брак она находила вполне комфортным для себя, ко всему некоторая религиозность Менди даже одобряла отсутствие пылких чувств, более того, женитьба с мистером Фултон спасала её от сожительства со своей матерью и от бедного существования после смерти родителей. Конечно, ни о каком корыстном интересе Менди не думала. Мистер Фултон завоевал распоряжение Менди, очаровал её своим романтизмом, и мог одним только словом заставить её улыбнуться, поэтому Менди считала, что она с огромной радостью пойдёт за него замуж.

Через неделю Менди вновь пришло письмо, и она не смогла сдержать улыбку. Его прислала ей прислуга, и оно было больше похоже на записку, набросанную на скорую руку. Мистер Фултон сообщал, что вернулся в Брайтон в дом своей тётушки, и приглашал Менди на чай.

Девушка прекрасно знала драму семьи Фултон. Когда мужчина был ещё мальчиком, у него от холеры скончалась мать, а отец покинул этот мир, когда ему едва исполнилось восемнадцать. Воспитанием и заботой о нём занимались его родственники – тётя и дядя (мистер и миссис Кирк), и Менди имела честь когда-то с ними познакомиться, но знала она их очень плохо.

На самом деле идти в их дом она не горела желанием, она сильно смущалась и боялась показать себя не с лучшей стороны. Миссис Блумфилд, заметив, что её дочь озадаченно смотрит на записку в руках, поспешила прочитать послание, а потом посмотрела на девушку:

– Можешь сильно не стараться, мистер Фултон беден, скушен и ограничен. Я ни слова не скажу, если ты обойдёшь стороной такого как он. Или он тебя.

– Матушка, – вздохнула Менди, – мистер Фултон совершенно не такой, какого Вы о нём мнения.

– Помяни моё слово, этот человек не то, – и миссис Блумфилд бросив на дочь взгляд, в котором читалось: "Сама подумай, присмотрись!" -, вышла из дома и направилась в сторону сада.

Что ни говорила бы миссис Блумфилд, Менди хотела показать себя достойной общества интеллигентных людей. Зная, что её предпочтения в одежде способны разделить не все, она решила выбрать туалет скромнее, чем носит обычно. Это было светлое платье фисташкового цвета, нежное, с закрытыми плечами, а с ним – белые длинные перчатки.

Выйдя из своей комнаты, Менди распорядилась, чтобы слуги поймали и оплатили ей кабриолет. Ехать в семейной повозке она не хотела, для этого с собой нужно было бы собирать слуг, а это заняло бы время. Когда Менди спускалась по лестнице, у парадного входа появились её родители. Миссис Блумфилд явно была измотана жарой – раскрыв веер, она пыталась привести себя в чувства, а её муж, сердито не неё глядя, зачитывал наизусть опасность летней лихорадки, которая вызвана слишком долгим нахождением под открытым небом. Но заметив дочь, женщина моментально забыла о своём плохом самочувствии. Она глянула на девушку и произнесла:

– Слишком приличный наряд ты выбрала для этого человека.

– Отец, прошу Вас, скажите матушке, что она предубеждена, – ответила Менди, – мистер Фултон человек уважаемый.

– Только если такими же как он, – женщина вновь вспомнила про веер, а мужчина, который не так давно был зол, заговорил мягким голосом:

– Дорогая Белинда, хорошая моя, прошу, давайте не будем ссориться. Кто знает, возможно наступит день, Ваше мнение поменяется?

– Мистер Блумфилд, – строго заговорила его жена, – Вы можете разбираться в литературе и в различных языках, но, совершенно не разбираетесь в людях. Неужто этот Фултон Вам понравился?!

Она была крайне раздражена, но ссориться с мужем не хотела, поэтому, бросив последний взгляд на дочь и неодобрительно покачав головой, ушла в гостиную. Её муж, всё же оскорблённый подобным замечанием жены, следовать за ней не стал. Он рывком развернулся и направился в сторону библиотеки.

Когда кабриолет остановился возле углового дома, девушке помогли спуститься, и она направилась вверх по ступеням к парадному входу, где её уже ждали. Мистер Фултон сиял от радости и выглядел возбуждённым, настолько, что Менди бы сочла, что он к чему-то готовится, собирается с силами, но не хотела, зря себя обнадёживать.

Его тётя стояла рядом с ним. И она была значительно сдержаннее его. Начать стоит с того, что родственники были совершенно не похожи. Миссис Кирк была выше племянника почти на голову, худощавая, с острыми чертами лица, узким подбородком, и, несмотря на возраст, держалась прямо. Наверное, это было следствием того, что миссис Кирк не знала, как на здоровье женщины могут отразиться роды. Она выглядела моложаво, среди её чёрных волос уже стала проявляться седина, но выглядело это опрятно и эстетично. Кожа на её лице и шее казалась сухой и натянутой. Миссис Кирк завистницы могли бы обвинить и в ведовстве, потому что она выглядела неестественно молодо среди своих сверстниц.

На ней было строгое, но стильное платье в морском стиле, подчёркивающее то, что проживают они в прибрежном курортном городе.

– Здравствуйте, мисс Менди, – заговорила она, улыбаясь, когда девушка прошла ближе, – очень приятно увидеть Вас снова.

Менди постаралась изобразить такую же одновременно сдержанную, но и при этом доброжелательную улыбку и ответила:

– Добрый день, миссис Кирк. Я очень благодарна за приглашение на чай.

Мистер Фултон, глубоко вздохнув, заговорил:

– Я понял, что очень хочу познакомить Вас с моей семьёй поближе, поэтому мы обговорили с тётушкой Ваше приглашение. Вы были здесь уже несколько раз, и этот дом вряд ли может Вас удивить, но мы очень хотели провести с Вами время.

– Что Вы?! – Менди продолжала улыбаться. – Мне кажется, я всегда найду чему удивиться в этом доме. Он так разительно отличается от своих соседей.

Миссис Кирк и мистер Фултон обменялись взглядами, бросив друг другу странные полуулыбки, после чего все трое прошли внутрь. Менди попыталась не акцентировать на этом внимание, но давалось ей это с трудом. Она очень переживала, что миссис Кирк сочтёт её кандидатуру неподходящей на роль жены мистера Фултон, а сам мужчина разочаруется в ней, и их нежная переписка закончится, так ни к чему и не приведя.

Внутри особняк был светлым и уютным. Слуги провели их в гостиную, где они и расположились на диванах и креслах. На туалетном столике разлили чай, и поставили вазу с шоколадными конфетами и мармеладом. И Менди почувствовала себя так, словно её пытаются обвести вокруг пальца.

На самом деле сладости из брайтонской лавки оказывались на столе семьи Блумфилд очень редко. Среди причин было: высокая цена и неодобрительное отношение госпожи – она очень не хотела избаловать детей. Поэтому Менди так редко ела что-то шоколадное или мармеладное, что даже не помнила вкус. И сейчас, пусть у неё была возможность, она не поспешила взять угощения.

Когда хозяйка дома пригласила начать чаепитие, Менди не спела сделала пару глотков. Все молчали, а девушка, пытаясь не проявлять явного интереса к вазе с конфетами, обворожительно улыбнулась и заговорила:

– Вы бы знали, как мне льстит личная аудиенция у Вас, миссис Кирк. Вы главная героиня нашего города – все знают, какое у Вас доброе сердце.

– Моё доброе сердце? – женщина сделала вид, словно слова гости её удивляют, но по тому, как загорелись её глаза, было понятно, как приятна ей эта лесть.

– Вы занимаетесь благотворительностью, – подтвердила свои слова Менди, – Ваши частные балы пользуются большой популярностью, потому что все хотят быть ближе к такому добродетелю как Вы и принимать участие в Вашем светлом деле.

Миссис Кирк просияла, ко всему она явно была несколько смущена, из-за чего поспешила увести глаза и не сдержала лёгкий смешок. Мистер Фултон, который сидел рядом с тётей почему-то восторга Менди не разделял. Он сначала серьёзно посмотрел в лицо девушке, а потом опустил взгляд на сладости в вазе. Менди понимала, что его некачественное образование никак не отражается на его умственных способностях, и догадывалась, что мистер Фултон прекрасно осознаёт, к чему ведёт девушка.

– Ну, право, скажете! – миссис Кирк отмахнулась, возвращая себе контроль над эмоциями, и, уже окончательно собравшись с мыслями и чувствами, заговорила: – Просто мне по-настоящему жаль бедняков и сирот. Если мы можем помочь им, то мы обязаны это делать. В противном случае мы теряем свою человечность.

После этих слов мистер Фултон жадным движением достал из вазы большую круглую конфету в фиолетовом фантике. Он вскрыл её и откусил, после чего с многозначительно заявил:

– С коричневой начинкой.

Только для неё одной ситуация казалась комичной или нет, Менди не знала. И она бы засмеялась, но боялась данным поведением оскорбить возлюбленного. Как бы ни было, Менди понимала, что мистер Фултон особо нежных чувств к родственникам не испытывает, ведь они обрекали его на нищее существование, когда покинут эту бренную землю, и, вероятно, будь они более откровенны друг с другом, он бы сам об этом сказал.

– Это ганаш-крем, – миссис Кирк была разочарована тем, что её племянник прервал похвалы Менди, – мисс Блумфилд, Вы могли бы тоже попробовать что-то из угощений.

– Спасибо, – ответила Менди, но так и не взяла ничего из конфет, наблюдая, как миссис Кирк явно обдумывает, как вернуть разговор к прошлой теме. В итоге она всё же сказала:

– В этой жизни человеку много не надо: кров над головой, скромный горячий ужин и близкие рядом. Но даже это есть не у всех. Мы с мистером Кирк решили помочь всем, кому в наших силах. Сами, пусть мы и живём в этом особняке, много не тратим – живём скромно, по Божьим заветам. Приятно слышать от молодого поколения похвалы подобного рода, как от Вас, мисс Менди. Хочется быть для Вас примером.

В этот момент девушка поняла, что дружеский визит на чай оборачивается для неё неприятным времяпровождением. Она улыбнулась женщине и ответила:

– Да, Вы для меня огромный пример. Думаю, и для мистера Фултон тоже.

Удивительно, но дальнейшее мужчина сказал искренне, явно выражая благодарность благосклонности родственников, которые всё же помогли ему после потери отца:

– Боюсь, с моим доходом моя тётушка для меня не пример, а благодетель. Вряд ли бы я смог найти себе угол в этом мире, если бы не доброе сердце моей тети.

Женщина невесело усмехнулась, а потом, сделав глоток чая, заговорила:

– Возможно, нам стоит сменить тему. Она слишком грустная для нашей сегодняшней встречи.

– Не знаю, о чём весёлом мы можем с Вами поговорить, – улыбнулась Менди, и миссис Кирк начала совершенно другую тему:

– Вы старшая из дочерей, верно, мисс Блумфилд? Но насколько я знаю, у Вас есть старшие братья. Лично с ними познакомиться у меня возможности не было.

– Да, нас четверо, Ричард и Роберт уже достаточно давно живут в Лондоне, и редко здесь появляются, – ответила Менди, радуясь, что тема ушла очень далеко от благотворительности.

– Дом Вашего отца, должно быть, в будущем будет делиться между ними, но дом Ваш не так велик, и сомневаюсь, что Ваши братья могут рассчитывать на хорошее наследство, – подметила миссис Кирк, и Менди пожалела, что порадовалась раньше времени. Ей хотелось ответить гадостью, что-то про то, что та же участь ожидает и её племянника, но промолчала. Она отставила чашку и ответила:

– Да, наследство у них будет не великое.

– А что насчёт Вас самой? – спросила женщина, внимательно глядя на девушку.

– Моё наследство и оно же приданое – полторы тысячи фунтов, – ответила Менди.

– Совсем небольшая сумма, – с горечью заключила женщина.

– Но мисс Менди не из-за чего переживать, – проговорил мистер Фултон, – я уверен, что её братья люди чести и не позволят своей сестре нищенствовать, а потом, растеряв всю надежду на светлое будущее, уйти в монастырь.

– Вы в таких красках сейчас описали моё возможное будущее, что мне невольно сделалось нехорошо, – честно призналась Менди.

– Отведайте шоколадных конфет, – ответила ей миссис Кирк, – от них всегда становится легче.

Но Менди лишь поблагодарила и сделала щедрый глоток чая.

Разговор продолжился. Миссис Кирк было интересно узнать о семействе Блумфилд немного больше, чем она знала до этого. Некоторые её вопросы были простыми или даже приятными, другие же казались Менди неуместными или грубыми, и на них девушка отвечала обтекаемо, стараясь убежать от чёткого ответа. Но и этого было достаточно женщине, чтобы сформировать представление о семье из небольшого дома на окраине Брайтона. При этом миссис Кирк напоминала Менди о конфетах, но Менди лишь благодарила и продолжала отвечать на вопросы. В очередной раз, когда миссис Кирк напомнила про угощения, Менди спросила:

– А часто в Вашем доме бывают шоколадные конфеты?

Миссис Кирк сначала несколько растерялась, а потом ответила:

– Каждый раз, когда я прохожу мимо лавки.

Менди кивнула и продолжила отвечать на заданный до этого ей вопрос.

Когда вечер набрал силу, и солнце стало клониться к закату, пришло время прощаться. К этому моменту небо стало активно заволакивать облаками, которые явно принесли на юг Англии дождь, из-за этого воздух стал горячим, липким и тяжёлым, и прежде чем отправиться домой Менди попросилась умыться холодной водой, чтобы ей легче дышалось. По распоряжению миссис Кирк Менди была проведена в дальнюю часть дома, где располагалась кухня, служебные комнаты слуг и выход во внутренний двор, в котором стоял удивительной красоты колодец. Молодая слуга принесла оттуда воды, прохладной и мягкой, и девушка с огромным удовольствием в ней умылась.

После этого она поспешила вернуться в гостиную, предполагая, что её ждут именно там, но никого там не застала.

Она прошла к чайному столику и взяла одну из конфет в вазе, чтобы прочитать её название. Всё было вполне ожидаемо. На зеленом фантике кружевным каллиграфическим шрифтом было написано La'Fleur2