Читать онлайн Далёкая страна Июль бесплатно

Глава 1. Прибытие

Маленький катер протяжно завыл сиреной, затарахтел мотором, попятился от пристани и стал медленно разворачиваться, покачиваясь на волнах и немилосердно чадя соляркой… Набережная с кучкой провожающих, которые весело махали нам вслед и кричали что-то, уже неразличимое за шумом двигателя, отступала всё дальше и дальше, и вскоре люди и строения на берегу стали казаться совсем крошечными, а окружавшее нас со всех сторон водное пространство – бесконечно-огромным.

Я всё-таки еду туда. Всё-таки еду, несмотря на то, что никогда в жизни не была в пионерлагере и понятия не имею, что это вообще такое. Несмотря на уговоры родителей – одуматься и не идти на такой опрометчивый шаг, а отработать летнюю практику где-нибудь в городе. Несмотря на мой собственный панический страх перед тем, что меня ожидает на совершенно неизвестном мне далёком берегу, в совершенно новой, незнакомой обстановке.

Какое-то странное, большое и лёгкое чувство качало меня на волнах ещё задолго до того, как я села на этот катер, – пожалуй, с того самого момента, когда я вдруг решила для себя, и решила твёрдо и бесповоротно, что летом буду работать вожатой в загородном детском лагере. Принимать твёрдые и бесповоротные решения вообще-то не в моём характере, но на этот раз во мне произошла какая-то удивительная метаморфоза, и…и – вот, я еду туда. Я – городская, домашняя, «книжная» девочка, мамина и папина дочка, обожающая комфорт и порядок во всём, и кстати сказать совсем не обожающая детей, – я еду на целых двадцать четыре дня куда-то к чёрту на куличики, чтобы быть вожатой в пионерлагере!

Конечно, это уже не пионерлагерь, а детский оздоровительный центр, но так он называется только на бумаге, а по сути это тот же пионерлагерь, и «оздоравливающихся» там детей все называют не иначе, как «пионерами», несмотря на то, что они не носят красные галстуки, и по утрам никто не трубит в горн. Об этом нам рассказали девчонки-второкурсницы, которые едут в «Портовик» уже второй раз. Глядя на них, уверенных в себе и весёлых, мы, новоиспечённые «вожатки» тоже немного приободрились. Ведь если они захотели повторить свой прошлогодний опыт, значит, всё не так уж страшно, если они тогда справились, значит, и мы тоже справимся. О тех девчонках, которые не поехали в лагерь повторно, и о причинах, почему они не поехали, мы старались не думать.

Уже на катере, по пути к лагерю мы определились, кто с кем в паре будет стоять на отряде. Хотя, скорее всего, многие ещё раньше обо всем договорились. Что касается меня, то уже стоя вместе со всеми на пристани, я, как это ни странно, даже не задумывалась, кто станет моей напарницей. Моя близкая подруга, с которой мы собирались в лагерь, в самый последний момент передумала ехать, и теперь я была как будто бы одна. Но получилось так, что когда в крошечную кают-компанию катера спустилась дородная, загорелая, громогласная женщина и представилась нашей руководительницей, мы вдруг, совершенно случайно встретились глазами со скромной и тихой Лилей из параллельной группы, и этот наш понимающий обмен взглядами как-то сразу всё решил.

Какое-то время спустя мы поймём, что, наверное, было ошибкой объединяться в пару нам – одинаково мягким, меланхоличным и совершенно не приспособленным к суровой лагерной жизни девочкам. Но тогда уже будет поздно, и нам придётся вместе грести изо всех сил, на грани своих возможностей, чтобы наш хлипкий отрядный плотик с тридцатью сорванцами на борту не развалился и не пошёл ко дну.

Остальные вожатские «пары» подобрались более разумно, и это было заметно сразу, с первого взгляда: эмоциональная, взбалмошная Кира объединилась с флегматичной, рассудительной Машей; экстравагантная самоуверенная Яна – с тихой и заботливой Зоей… А вот Люба, которую на курсе все между собой звали не иначе, как Борода (от фамилии – Бородачёва), присоединилась к второкурснице Гале. Галя согласилась, потому что Бороду не знала. Более скандальной и истеричной особы у нас на курсе не было, и никто из наших не захотел бы работать с ней в паре. Однако их с Галей тандем оказался довольно-таки удачным, и в основном благодаря Галиному безграничному, прямо-таки ангельскому терпению и какой-то совсем уже взрослой, зрелой мудрости.

Пока наша руководительница, заливаясь театральным смехом, рассказывала во всех подробностях о лагере, мы с Лилей, притихшие, настороженные, сидели рядышком и думали, наверное, об одном: «Господи…куда я еду? И зачем?» Руководительницу, кстати, звали Старпеда. То есть, звали её Марина Владимировна, но в лагере для всех она была только Старпеда. Это сокращение от «старший педагог». На педагога эта дама не было похожа даже близко, но вот это сокращенное наименование «Старпеда» ей ужасно шло. Гораздо больше, чем собственное имя. Так мы её и звали всю смену потом. И старались обращаться к ней как можно реже. Девчонки-второкурсницы сразу сказали нам об этой особое пару слов… Хотя, они могли бы и не говорить ничего, потому что здесь всё было видно невооруженным глазом.

Ещё в пути Старпеда проинформировала нас по самым важным вопросам лагерной жизни: во-первых, надо беречь пионеров от нападения клещей; во-вторых, зорко следить за тем, чтобы они (пионеры, а не клещи) не ныряли с пирса; в третьих, всё оставшееся от обеда мясо нести её любимой собачке Грете. Ротвейлерша Грета, разлегшись у ног хозяйки, взирала на нас с добродушной глуповатой ухмылкой, а весь её экстерьер говорил о том, что собачке не мешало бы посидеть на строгой диете.

Потом Старпеда ещё долго перечисляла самые разнообразные мелкие и крупные наши обязанности, рассказывала всякие лагерные байки и страшилки, так что, в конце концов, мы с Лилей совсем приуныли, и только что не плакали, чутко прислушиваясь к стуку двигателя и с тоской ожидая прибытия к месту нашей летней экзеку…, простите, практики.

– Приехали! – крикнул нам сверху Ромка, единственный джентльмен в нашей студенческой команде будущих вожатых. – Причаливаем!

Мы с Лилей переждали, пока все девчонки поднимутся наверх, и только потом, вздыхая украдкой, стали сами карабкаться по узенькому скользкому трапу на палубу. Наш маленький катер (кстати, гордо именовавшийся «Артеком»), заглушив двигатель, неторопливо и бесшумно приближался к берегу, скользя по тихой гладкой воде….

Один только взгляд – и вся моя тоска, вся тревога, все мои страхи, сомнения, мрачные предчувствия вмиг улетучились и растворились в прохладном утреннем воздухе, пропитанном морской солью и терпкой влагой июльского леса. Шагах в двадцати от кромки воды, на большом зелёном футбольном поле паслись лошади. В ещё не рассеявшемся тумане их силуэты и движения казались какими-то призрачными, нереальными, и от немого восхищения у меня перехватило дыхание и слёзы подступили к глазам. Я влюбилась в этот берег мгновенно, с первого взгляда, сразу ощутив удивительное созвучие его с моим внутренним миром, в один миг опознав в нём живое воплощение моих сновидений и грёз. Я как-то сразу поняла, что, как бы трудно и тяжело ни было мне здесь, я всё сумею выдержать и преодолеть именно благодаря этому созвучию…

Коренастый немолодой мужчина с обветренным лицом, одетый в защитного цвета штормовку стоял на краю пирса и, чуть сощурив глаза, улыбался в усы. Огромная серая дворняжка изо всех сил виляла хвостом и смешно поднимала морду, нюхая воздух. Лошади бродили в тумане, опустив головы и помахивая хвостами. Невероятную, почти физически ощутимую тишину нарушали только лёгкий шорох волн о гальку и тонкие пересвисты ласточек, носившихся над самой землёй. … Мы приехали в «Портовик».

Глава 2. В ожидании детей

Холодным туманным утром 6го июля, через два дня после нашей первой «высадки» в лагере, маленький катер вёз нас обратно в город – на приёмку детей. Вставать пришлось в полшестого утра, так что, сидя в знакомой уже крошечной кают-компании, все мы клевали носом под убаюкивающее ровный стук двигателя. За полчаса до прибытия Старпеда организовала завтрак. Ароматы копчёной колбасы и свежего огурца приятно защекотали ноздри, но всё-таки запихнуть в себя что-то в такую рань было трудновато, так что я ограничилась крепким сладким чаем с горбушкой хлеба. Лиля тоже отказалась от еды. Она сидела, бледная, с осунувшимся личиком, и тупо глядела прямо перед собой.

Вообще-то за эти два дня подготовки к началу смены мы здорово вымотались. Нужно было отмыть и отдраить весь отряд, развесить занавески, застелить тридцать постелей, а ещё – придумать и нарисовать таблички на двери и приветственный плакат у входа в отряд.

Уборка и наведение порядка для меня дело привычное, да и Лиля показала себя далеко не белоручкой, но главная трудность заключалась в том, что в корпусе не было водопровода, и воду нам пришлось таскать с улицы, из колонки. И само собой разумеется, вода была холодная, да не просто холодная, а ледяная, так что наши с Лилькой руки вскоре покраснели и распухли. А потом у нас вдруг исчезло ведро! Вообще-то каждому отряду положено по два ведра, и оба они нужны до зарезу. А тут одно – как испарилось! Сначала мы было растерялись, но быстро смекнули, в чём дело, и – разгневанные, воинственно настроенные – отправились на поиски. Пропажа обнаружилась этажом ниже, в Ромкином отряде. Ведёрко наше стояло себе преспокойненько около вожатской, и на дне ещё оставался песок, который я не успела смыть. (Ох, уж этот песок! С сей неотъемлемой принадлежностью шикарных морских пляжей мы вели непримиримую борьбу в течение всей лагерной смены! Песок хрустел под ногами, набивался в обувь, оказывался на простынях, в тумбочках и чуть ли не на столе! Его выметали, вымывали и вытряхивали по нескольку раз в день, но он снова и снова насыпался и набивался всюду, куда только мог проникнуть!) Опознав родное ведро, я подхватила его за ручку и направилась к выходу из отряда, но тут из игровой комнаты выскочил Ромка.

– Куда?! – гаркнул он и, догнав меня, схватился за уводимый из-под носа трофей.

– Что значит – куда?! – заверещала Лиля (я не предполагала, она умеет кричать). – Это наше ведро!

– Почему это – ваше? С чего вы взяли, что оно – ваше?! – Ромка потянул ведро на себя.

– Что мы, своё ведро не знаем, что ли? – наступала Лиля, а я изо всех сил вцепилась в ручку и тянула его на себя.

– Моё ведро! – рявкнул Ромка.

– Нет, не твоё! Ты у нас украл!

– Что значит – украл?! – взвился Ромка и, видимо, от возмущения ослабил хватку. Я воспользовалась моментом, вырвала у него ведро и выбежала из отряда.

– А как же ещё сказать? Конечно, украл! – вопила Лиля.

– Я не украл, я взял, – начал защищаться Ромка, но Лиля не стала вступать в дискуссию о том, как юридически грамотно определить его поступок, и пошла догонять меня.

В общем, из этой первой маленькой битвы мы вышли победителями. Правда, спустя некоторое время Ромка отомстил нам за ведро, но отомстил, справедливости ради надо заметить, совсем неумышленно…

Покончив с уборкой, мы с Лилей принялись за дела оформительские. Лиля сразу честно сказала, что рисовать она умеет только человечка из палочек и сидящую мышку – вид сзади, так что заниматься изобразительным искусством пришлось мне, а Лилька старательно и добросовестно помогала мне раскрашивать рисунки. На двери мальчишечьих палат мы повесили изображения крабиков, а на девчачьих – кокетливых рыбок с зонтиками. Дверь вожатской украшала табличка с изображением двух акул, разинувших зубастые пасти на стайку рыб. С приветственным плакатом пришлось изрядно помучиться, потому что писать ровным чертёжным шрифтом я тоже не умела, и в итоге буквы всех надписей и текста стихотворения получились немного похожи на поваленный забор… Впрочем, пройдя по другим отрядам и убедившись, что там оформительские дела обстоят ненамного лучше, мы перестали терзаться самокритикой.

Как же мы удивились (и смутились, и возгордились), когда на вечерней планёрке Старпеда объявила, что шестой (то есть, наш с Лилей) отряд готов к заезду детей лучше всех! Она не скупилась на похвалу и говорила так искренне (что вообще было ей не свойственно), что даже начальник лагеря, обычно серьёзный и нахмуренный, ласково взглянул на нас с Лилей и улыбнулся в усы. Его сдержанная улыбка и проницательный взгляд небольших зеленоватых глаз с самого первого дня стали для меня лучшей поддержкой и самой желанной наградой за труды. Я как-то сразу, с первых минут нашего знакомства прониклась глубоким уважением к этому человеку. И не ошиблась. Александр Андреич был всегда суров и немногословен, но от него исходила такая энергия, такая подлинная мужская сила и надёжность, что, как бы ни было трудно, что бы ни случилось, при одном лишь его появлении на душе становилось спокойно и легко.

Весь остальной персонал лагеря представлял собой настоящее «маски-шоу». Взять хотя бы вечномалинового, насквозь проспиртованного завхоза Виктора Сергеича. Почему начальник держал на работе этого пьяницу – загадка, но наверное, всё ж таки потому, что несмотря на свое пагубное пристрастие, человек это был действительно хозяйственный. Видели бы вы, как он выдавал нам постельное бельё! Трясся над каждой наволочкой или простынёй, как царь Кощей над золотыми слитками, и орал во всю глотку, если кто-то неосторожным движением или репликой сбивал его со счёта. Орал и начинал считать всё сначала!

А шеф-повар! Эта необъятных размеров дама в белом халате и цветастом переднике командовала отрядом юных поварят, таких же практикантов, как и мы, и Боже мой, как же мы радовались, что мы – не поварята. Отборный мат сыпался на их бедные, увенчанные белыми колпаками головы с утра до вечера! Однако совсем избежать праведного гнева этой горячей женщины и нам не удалось. И кстати, именно по моей вине. Дело в том, что пока в лагерь не заехали дети, мы, вожатые, трапезничали вместе с поварами. Обычно мы вставали из-за стола раньше и, убрав за собой посуду, уходили. Но на второй день мы засиделись за ужином дольше хозяев кухни, а когда стали уходить, заметили, что повара оставили свои тарелки на столе. Только нам и в голову не пришло почему-то убрать за ними, мы отнесли свои чашки к мойке и направились к выходу.

– А посуду вы не хотите убрать?! – загремел нам вслед голос шеф-повара.

Мы остановились и переглянулись в недоумении. Вообще-то, была бы я одна, я бы молча вернулась и всё убрала. Потому как человек я довольно кроткий и безропотный. Но иногда, очень редко, на меня что-то находит, и я начинаю роптать. Как правило, это случается, когда надо заступиться не за саму себя, а за всех. И вот тут мой внутренний командный бунтарь поднял голову, расправил плечи, и я громко возразила:

– За собой мы всё убрали!

Ой…Почему у некоторых людей нет такой кнопочки – для уменьшения силы звука?… Шеф-повару такая кнопочка очень бы пригодилась. От её крика у нас даже уши заложило. Слава Богу, она не материлась. Но децибелы были просто запредельные. И самое ужасное, что кричала она не на всех нас, а именно на меня:

– Да вы только посмотрите на неё! За собой она убрала! А кто тебя здесь кормит, а?! Ишь ты, Жар – Птица какая!!!

Сначала я испугалась, но когда меня вдруг обозвали Жар-Птицей, мне стало весело. Вот так метаморфоза! В школе, да и в институте меня, отличницу и скромницу все считали «серой мышкой», и я настолько сроднилась с этим образом, что такое внезапное превращение в нечто совершенно противоположное меня просто ошеломило. Конечно же, я вернулась и убрала сама всю эту злосчастную посуду. Повариха удовлетворённо умолкла и в дальнейшем, вопреки всем моим опасениям, никаких конфликтов у нас с нею не было. Но Жар-птица, которой меня так неожиданно и щедро окрестили в минуту негодования, осталась со мной навсегда… Она ещё расправит свои золотое оперение, она еще засияет всеми цветами радуги, – спустя много лет, но это произойдёт.

В общем, все эти треволнения двух подготовительных к смене дней ужасно нас утомили, и поздно вечером накануне приёмки детей мы с Лилей уснули, как убитые. А когда ровно в 5:30 затрещал будильник, ответом ему было наше дружное хныканье. Впрочем, долго хныкать было некогда, так как через полчаса отходил катер. И когда мы, умывшись ледяной водой из уличного умывальника, наспех одевшись и кое-как причесавшись, вышли из корпуса, «Артек» уже завыл сиреной, и мы помчались со всех ног к пирсу, едва различимому в густом, словно накрахмаленном, тумане.

Глава 3. Знакомство

Теперь мы ехали принимать детей: наших подопечных, наших «пионеров», которых любящие родители доверят нам, обычным 18-летним девчонкам на целых три недели. С одной стороны, мне хотелось поскорее уже увидеть этих ребят, а с другой – я ужасно боялась того момента, когда тридцать сорванцов, вырвавшихся из-под родительской опёки, окажутся на диком берегу, где их повсюду подстерегает опасность, а мне придётся ежеминутно, ежесекундно следить за ними.

В промозглом полутёмном вестибюле одной из проходных Торгового порта в течение двух часов мы знакомились с нашими будущими подопечными. Заносили необходимые данные в тетрадку, выслушивали наставления и просьбы взволнованных родителей, кивали, улыбались, обещали, отвечали на бесчисленные вопросы… И вот, наконец, приёмка окончена. Выйдя на видное место перед зданием порта, мы высоко подняли таблички с номерами отрядов, и пионеры, нагруженные рюкзаками, чемоданами, пакетами и сумками, оторвались от своих мам и пап и сгрудились вокруг вожатых. Стараясь приветливо улыбаться взирающим на меня снизу мордашкам, я внимательно про себя пересчитала ребят по головам. Двадцать три. Я взглянула на Лилю. «Двадцать три», шепнула она, и я кивнула ей, вздохнув с облегчением. Две рыжеволосые, в золотых веснушках сёстры-близняшки стояли вплотную к нам и, задрав головы, с интересом нас разглядывали. Вдруг одна из них громко и восторженно сказала другой: «Какие красивые, правда?», и я тут же почувствовала, как она просунула свою горячую влажную ладошку в мою руку.

А потом нас всех погрузили на два больших просторных катера – «веранды», и мы отплыли к нашему далёкому берегу. Всё время пути я старательно изучала лица наших пионеров, чтобы уже с первого дня отличать их от чужих. Вот этого мальчишку, пожалуй, ни с кем не спутаешь, – у него такая яркая внешность кавказского типа и такое надменное выражение лица! И он в первые же минуты знакомства с нами показал, что отлично осведомлён об ответственности вожатых за детей – побежал на корму и свесился за борт, а когда мы с Лилей отцепили его от лееров, заявил с усмешкой:

– Ага! А если бы я свалился, вас бы в тюрьму посадили!

Уж это мы и сами, без него, прекрасно знали. Но услышать такие слова от девятилетнего пацана было жутковато.

А вон тот мальчик в ярко-красной, с большущим козырьком кепке, с огромными круглыми тёмно-серыми глазами, наверняка будет в отряде изгоем, – уж больно он угрюмый и молчаливый. Похоже, ему совсем не хочется ехать в лагерь: он отвернулся от всех и мрачно глядит в окно.

А вот эта юная особа, скорее всего, станет верховодить среди девчонок. Во-первых, она старше всех – ей уже десять с половиной, ну а во-вторых, она очень хорошенькая и уверена в себе на все сто! Обратите внимание, с каким чувством превосходства она поглядывает на остальных детей, и даже на нас, вожатых. Придется назначить её командиром отряда, чтобы удовлетворяла свои амбиции с пользой для других.

Вообще-то, конечно, я была несколько разочарована. Детей нам дали слишком маленьких, а я ведь мечтала работать с подростками, – как-то я их лучше понимаю, что ли. Но что поделаешь! Может быть, малыши более послушные. Да и, в конце концов, не самые младшие они среди всех пионеров: вон, у Гали и Бороды детишки шести-семи лет, им ещё носы вытирать надо. Непонятно, как родители вообще решились отправить таких малявок в лагерь! Была бы я мамой, ни за что не отпустила бы.

Зато в первом отряде пионеры совсем взрослые. Некоторых и детьми трудно назвать – они всего на полтора-два года младше вожатых. И как девчонки будут с ними управляться – загадка. А может быть, с большими, наоборот, проще: все они в лагере уже не первый раз, знают все правила, традиции и запреты, и наверное, даже помогают своим юным вожатым. Кстати, старшие отряды едут на второй «веранде» и похоже, они нас уже порядочно обогнали. И это правильно, ведь первому отряду уже сегодня, в день заезда предстоит дежурство по лагерю: не успеют они сойти на берег и бросить свои сумки в палатах, как сразу же помчатся в столовую накрывать к обеду.

В тот самый момент, как мы высадили наш отряд на берег, я со всей ясностью осознала, какая вещь нужна вожатому в лагере больше всего, – рупор! Да, именно вот этого простого и гениального приспособления мне очень не хватало в течение всех трёх недель лагерной смены. В первую же минуту после прибытия наши почуявшие свободу пионеры рассыпались по всему берегу, как горох, и нам пришлось полчаса драть глотку, чтоб собрать их вместе и отвести в отряд. Впрочем, некоторые из наших подопечных, судя по всему, попали сюда не впервые, потому что сами направились к корпусу и сами поднялись на третий этаж, где и ждали нас возле дверей отряда, равнодушно разглядывая приветственный плакат, над которым мы с Лилей столько пыхтели…

Надо сказать, что я как в воду глядела, когда рисовала крабиков на дверях мальчишечьих палат. Ибо наши пацаны, не успев ещё разложить вещи, и едва наспех проглотив свой первый лагерный обед, помчались со всех ног к воде и там, – кто присев на корточки, кто согнувшись в три погибели, – приступили к охоте на мелких морских членистоногих с клешнями. Крабики! С утра до вечера – крабики! Мало того, что перед завтраком, обедом и ужином нам с Лилей приходилось совершать кросс по всей прибрежной полосе, чтобы собрать наших любителей подводной охоты и отвести их в столовую… Через пару дней в палатах установился специфический запах дешёвого рыбного рынка, потому что всех пойманных крабиков мальчишки держали в банках на балконе или под кроватью, где несчастные морские обитали, разумеется быстро уходили в мир иной. А после того, как я сняла одного из наших пионеров с пирса, откуда он подкарауливал свою добычу, свесившись вниз головой, я поняла, что если я окажусь в местах «не столь отдалённых», то виной всему будут именно эти восьминогие морские твари. Но поделать с этим ничего было нельзя. И иногда даже – в педагогических целях – я подходила к кому-нибудь из своих подопечных, замершему у кромки воды, сгибалась пополам, следила за шевелящимся в морском песке пленённым крабиком и задавала юному океанологу вопросы об особенностях жизнедеятельности этих существ.

Прекрасная половина нашего отряда столь же упоённо, настойчиво, терпеливо и самозабвенно предавалась другому занятию первобытного человека – собирательству. Наши девочки с первых же часов пребывания в лагере приняли положение «кверху попой», и целыми днями высматривали на прибрежной полосе коральки. Коральки, если кто не знает, это такие крошечные, размером с ноготь детского мизинца, ракушечки, из которых можно делать разные очень красивые и интересные вещи. Девчонки наполняли коральками предусмотрительно захваченные из дома пакеты и стеклянные банки, а потом мастерили из них украшения: браслеты, бусы, колье. Одна из рыжеволосых сестёр-близняшек вскоре подарила мне чудесные бусы из серых и кремовых коральков, нанизанных на нитку. Жаль, что нитка оказалась не слишком прочной, и в один прекрасный день мои бусы порвались и рассыпались по всему полу вожатской комнаты, отчего я расстроилась чуть не до слёз.

Глава 4. Первые трудности

Бесконечная беготня по всей территории лагеря, необходимость за всеми уследить, никого не потерять, всё успеть строго по распорядку сделали своё дело: к концу второго дня после приезда детей я почувствовала себя нехорошо. А если точнее, впервые в жизни ощутила настоящую, упорную, разламывающую череп головную боль. Я пожаловалась Лиле, и она, перепугавшись, погнала меня в медпункт.

Медпункт – небольшой деревянный, выкрашенный в весёленький голубой цвет домик – располагался в сотне метров от нашего корпуса. Но идти туда мне не пришлось, поскольку наш местный эскулап отдыхал на скамеечке у воды прямо напротив корпуса, в компании лагерного ди-джея Сан Иваныча. Я подошла и несмело поздоровалась. Доктор вежливо ответил на моё приветствие и поднялся со скамьи, а Сан Иваныч только что-то буркнул себе под нос и продолжал сидеть, ссутулившись и втянув голову в плечи.

– Константин Александрович, извините, что беспокою вас, но у меня страшно болит голова…

Доктор подошел ко мне почти вплотную и стал изучать меня с высоты своего весьма немаленького роста. Шея у него была длинная, нос тонкий и острый – того и гляди клюнет, а густые чёрные волосы щёткой торчали на голове, отчего он казался ещё выше. И ужасно был похож на журавля. Что там Старпеда про него говорила? «Он, кстати, очень неплохой специалист». Что ж, посмотрим…

– Голова кружится или просто болит?

– Просто болит.

– Подташнивает?

Я прислушалась к себе.

– Нет, вроде.

– Слабость есть?

– Хм…скорее, просто усталость.

– Понятно. Идите пока прилягте, а я схожу за тонометром и приду к вам. Какой отряд?

– Шестой…

Я снова поплелась к корпусу, медленно поднялась на третий этаж и в вожатской улеглась на свою кровать. Мне казалось, что моя голова – грецкий орех, который засунули в щипцы и давят на него изо всех сил. Так, ну если уже на второй день я так раскисла, что же дальше-то будет? Переоценила я, видать, свои возможности, когда поехала сюда. Но сегодня мне болеть никак нельзя: после ужина надо провести отрядный «огонёк», а Лиля одна не справится.

– Так, угу…хм.. – доктор-журавль внимательно следил за стрелкой тонометра. – Странно.

– Что – странно? – спросила я умирающим голосом.

Он перевёл взгляд на моё лицо и долго, пристально смотрел, продолжая держать мою руку в своей.

– Давление-то нормальное. 120 на 80, идеальное, можно сказать.

Я хмыкнула. Всё понятно.

– У меня нормальное – 90 на 50, выше никогда не бывает.

Доктор поправил стетоскоп на шее. Вечно они ходят с этим стетоскопом, не расстаются с ним ни на миг, как будто всем вокруг собираются прослушать лёгкие.

– А, ну если так, то конечно….будет голова болеть. Полежите пока, выпейте некрепкого чаю с сахаром. Таблеток я вам давать не буду, а то упадёт совсем давление, и ещё откачивать вас придётся. Вас, кстати, как зовут?

– Алёна.

– Очень приятно. Если позволите, я буду говорить вам «ты».

– Да пожалуйста, – равнодушно согласилась я.

– Алёна, приду тебя проведать после отбоя.

И с этого самого вечера к моим вожатским заботам и проблемам добавилась ещё одна – ухаживание местного доктора. Вернее, не ухаживание, а скорее умеренно-настойчивое приставание. Я, конечно, понимаю, что взрослому мужчине трудно выдержать целый месяц без женского общества, но ёлки-палки, я-то здесь при чём? У меня – дети, целый отряд, неизбывный песок в палатах, крабики и ненормированный рабочий день. Да и вообще – этому Константину уже за тридцать, да и женат он наверняка, и туда же – по девочкам!.. Эх, не надо было мне при первом же недомогании идти к врачу! Наверняка он подумал, что я всё сочинила про головную боль, чтоб только привлечь его внимание и познакомиться…

После ужина мы собрали наше небольшое племя охотников и собирателей в отрядной игровой. Сначала нам нужно было рассказать пионерам о правилах безопасности. Мы с Лилей записали эти правила на листочке и договорились, что я их зачитаю, а Лиля ответит на вопросы, если они возникнут.

С листочком в руке я встала перед своим отрядом, но увидев двадцать три пары устремлённых на меня глаз – внимательных, робких, спокойных, настороженно-недоверчивых, снисходительно-насмешливых, рассеянно-отсутствующих, весёлых, дерзких, равнодушных, – я вдруг ужасно смутилась. Впервые в жизни я столкнулась с необходимостью говорить перед незнакомой аудиторией, и поняла, что это будет совсем нелегко. И неважно, что моя аудитория была детской. Думаю даже, что если бы передо мной сидели взрослые, мне было бы проще. Я стеснялась этих детей. Я боялась, что они не станут слушать. Была уверена, что они начнут смеяться. Во рту пересохло, а голос, когда я начала говорить, предательски задрожал. Конечно, можно было бы просто быстренько зачитать правила, уткнувшись носом в бумажку и не глядя на слушателей, но я всё-таки собрала всю свою волю в кулак и старалась смотреть ребятам в глаза, обращаться к ним. Они слушали. Почти не перебивая. Почти не вставляя своих реплик. А многие – вообще никак не реагировали. Я подумала, что все эти правила, в общем-то, мало их волнуют. «Не ходить одним, без вожатых, на пляж. Не ходить самим в лес и на озеро. Не лазать по кустам – из-за опасности подцепить клеща». Да они и не собираются никуда ходить и нигде лазать! Они будут крабиков ловить и коральки собирать – с утра до вечера…

А потом мы попросили наших ребят подумать, как назвать наш отряд. Ведь послезавтра открытие смены, и все отряды должны выступить, представить свои эмблему, девиз и спеть свою отрядную песню.

– Ну, предлагайте свои варианты названий! – мы с Лилей смотрим на своих подопечных и пытаемся изобразить улыбку.

Пытаемся, потому что уже настолько устали, что нам, если честно, не до улыбок. Да и потом, разве захочешь улыбаться, если видишь, что все твои призывы – глас вопиющего в пустыне. Пионерам явно до лампочки, как будет называться их отряд, и особо напрягаться, придумывая название, они, судя по всему, не намерены. Но мы с Лилей договорились, что не станем предлагать свои варианты: пусть сами думают, пусть понемногу подключаются к лагерной жизни. А они – не желают думать и не желают подключаться. И смотрят все уже не на нас, а мимо, и размышляют, наверное, каждый о своём.

– Ну что? Наш отряд без названия останется? – вопрошает Лиля и вдруг устало добавляет:

– Что же, как хотите. Пусть будет без названия.

Конечно, мы знаем, мы отлично понимаем, что детей нужно заинтересовать, их нужно замотивировать, воодушевить! И сделать всё это – наша прямая обязанность! Собираясь в лагерь, я проштудировала немало книжек по педагогике, по вожатскому делу, по психологии детей и подростков…Мечтала о том, как буду применять все эти знания на практике, как буду играть с детьми, беседовать с ними… Но почему-то здесь, в лагере, столкнувшись с реалиями вожатской работы, я вдруг почувствовала, как весь мой воспитательный запал куда-то испарился. … Нет, он ещё вернётся и окрепнет, но для этого нужно время, а сейчас я стою перед своим отрядом, перед ребятами, которые, возможно, неосознанно ждут какой-то поддержки, какого-то воодушевления с моей стороны, и понимаю, что не могу им этого дать. В самом деле, очень нелегко, – если вообще возможно! – кого-то вдохновлять, если сам не уверен в себе и своих силах, когда страдаешь от застенчивости, а ещё – когда мечтаешь лишь о том, чтоб добраться до кровати и смежить веки!

…Тут начинают раздаваться единичные вялые реплики:

– «Дружба»…

– «Парус»…

– Может быть, «Моряк»?

– «Якорёк»?

Мы с Лилей уныло переглядываемся: поступившие предложения банальны, неинтересны, и кроме того, мы знаем, что некоторые из них уже «заняты» другими отрядами. Впрочем, пионеры и сами это понимают и знают не хуже нас, поэтому и сидят, опустив плечи, сложив руки на коленях и понурившись.

– Молодцы, хорошо, – пытаемся мы приободрить их, – ну, ещё подумайте, нам надо придумать что-то интересное!

– Может быть, «Крабики»? – робко предлагает один мальчишка, криво улыбаясь.

«Господи, и здесь крабики» – проносится у меня в голове, и в этот самый момент наш самый нелюдимый пионер, тот самый, что отделился от всех ещё на катере, – всё так же хмуро глядя из-под большого козырька своей неизменной красной кепки, мрачно, но громко и внятно изрекает:

– «Раки на солнце»!

В игровой повисла звенящая тишина. Пожалуй, ничего более нелепого и вообразить было нельзя, но неожиданно этот вариант понравился абсолютно всем и путём голосования был единогласно утверждён в качестве названия нашего шестого отряда.

Глава 5. Главное – спеться

На следующий день сразу после завтрака Лиля собрала детей в одной из палат, чтоб разучивать песню, а я засела за рисование отрядного плаката. Конечно же, предполагалось, что за все художественно-оформительские работы будут отвечать сами пионеры, тем более, что во время приёмки детей почти все родители утверждали, что их чада любят рисовать. Однако едва детишки стали пионерами, их увлечение живописью мгновенно куда-то испарилось, сменившись другими, более практически-приземлёнными. Они даже не проявили желания нам помочь! В итоге я, вооружившись кисточками, красками и фломастерами, сама пыхтела в нашей вожатской над плакатом: большой солнечный диск и на его фоне – коричневое ракообразное с большими клешнями и длинными усами… А Лиля, прихватив с собой листочек с текстом песни, который мы накропали накануне поздним вечером, ушла к детям. Все тексты отрядных песен (да и всех других песен для лагерных концертов) создаются следующим образом: берётся какой-нибудь хит с простой мелодией, и его исконный текст переделывается под нужную тему. Наша отрядная песня исполнялась на мотив «Песенки о медведях» из кинофильма «Кавказская пленница», а говорилось в ней следующее: