Читать онлайн Дом шалунов бесплатно

© Капустина О. Н., иллюстрации, 2023

© Оформление, вступительная статья. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2023

Machaon^®

* * *

«КЛАССНАЯ КЛАССИКА» – ЭТО КНИГИ,

КОТОРЫЕ КАЖДЫЙ ДОЛЖЕН ПРОЧИТАТЬ В ДЕТСТВЕ!

Лидия Чарская— самая популярная детская писательница начала XX столетия. Её сказки, рассказы и повести неизменно становились любимым чтением. И сегодня, как и более ста лет назад, произведения Чарской по-прежнему востребованы, они учат детей сопереживать героям, не бояться испытаний и всегда оставаться честными. «Дом шалунов» – увлекательная история маленького сироты Ники, после долгих мытарств попавшего в школу-пансион, в котором перевоспитывались проказники из богатых семей. Дня не проходило в школе без розыгрышей и забав, порой вовсе не безобидных. Нелегко пришлось сначала Нике, но своей добротой и отзывчивостью мальчик сумел завоевать расположение воспитанников и учителей, а главное— наконец найти свою настоящую семью!

Произведения Лидии Алексеевны Чарской

ВХОДЯТ В ШКОЛЬНУЮ ПРОГРАММУ.

Книги этой серии содержат вступительные статьи, которые помогут подготовиться к урокам литературы. Статьи знакомят с жизнью и творчеством писателей, позволяют понять, как они работали, что их вдохновляло, а также дают представление о том литературном наследии, которое классики оставили своим читателям.

* * *

Лидия Чарская

1875–1937

Лидия Чарская. за что любили и любят её книги

У неё была необычайная, можно сказать, безграничная слава. В начале прошлого века за её книгами в библиотеках выстраивались очереди из гимназисток. Спроси тогда любую из них: «Кто твой любимый писатель?» – и они, не задумываясь, назовут двух: «Пушкин и Чарская».

В 1911 году журнал «Новости детской литературы» опубликовал статью «За что дети обожают Чарскую». В ней говорится:

«Она является властительницей дум и сердец современного поколения девочек всех возрастов. Книги Чарской берутся читателями нарасхват и всегда вызывают у детей восторженные отзывы и особое чувство умиления и благодарности…»

Со сменой власти в 1917 году резко изменится и отношение к ней. Ей не простят дворянского происхождения и былой популярности у «буржуазной публики». Корней Чуковский печатно назовёт её «гением пошлости», а Самуил Маршак на съезде писателей выступит с призывом: «Убить Чарскую». Конечно, не как человека, а как писателя. Он предлагал убрать её книги из советской детской литературы.

Так и случилось. Чарскую перестали печатать. Лишили работы. Она голодала, но говорила, что к этому привыкла. Девочки-соседки приносили ей еду и убирали в квартире. Чем она могла заплатить? Только новыми рассказами, написанными от руки.

Рождённая в 1875 году, Лидия Алексеевна Чарская окончит свою жизнь в марте 1937-го, после чего наступят почти шестьдесят лет забвения. И только сравнительно недавно – в девяностые годы – Лидия Чарская снова придёт к юным читательницам. И они снова, как их прабабушки, будут зачитываться «Княжной Джавахой», как зачитывалась ей юная Марина Цветаева, переживать за судьбу Сибирочки и Люды Влассовской, с неослабным интересом читать «Записки институтки» и «Записки гимназистки».

Может сложиться впечатление, что герои рассказов и повестей Лидии Чарской – только девочки. Нет, мальчики тоже. Об их судьбе, жизни, характерах, поступках очень интересно рассказывается в книге, которая называется «Дом шалунов».

Что же это за дом? Это частный пансион, в котором живут на перевоспитании мальчишки-проказники из богатых семей и куда по счастливой случайности попадает маленький Ника. Он не помнит, кто он и откуда, искренне считает себя деревенским. Нам же, читателям, автор в первой же главе расскажет, какая трагическая случайность с ним произошла. Из-за этой случайности жизнь мальчика круто изменится. Из нежной атмосферы ласки и любви он попадёт в удушающий мир грубости, принуждения, людской бессмысленной жестокости. Ника забывает свой ласковый и нежный мир. И только в детских грёзах к нему приходит неизвестная женщина…

«Кто эта женщина, которую он часто видит, точно во сне, Миколка не знает, но он чувствует какую-то особенную радость, когда она является в его мечтах. Иногда ему кажется, что он когда-то, давно-давно, бывал с ней постоянно и что она всё время ласкала, лелеяла его и пела ему ту же сладкую песню…

И сейчас он слышит эту песню, нежную и чудную, как дыхание ветерка:

Ника не раз мог бы погибнуть, если бы не рыцари. Так именуют себя воспитанники «дома шалунов». Они очень разные по характеру. Но всех их объединяет дружба и вера в справедливость. Хотя нет, не всех. Есть двое мальчишек, которые ненавидят Нику и потом предадут его. Но искренность, доброта и душевная отзывчивость Ники растопит и их сердца. Потому что любовь побеждает всё!

Да, любовь побеждает всё. В это верят юные герои Лидии Чарской, и в первую очередь она сама. А поэтому начинаем верить и мы – её читатели.

Дмитрий Рогожкин,

журналист и писатель

Глава I

Пропал мальчик

Хорошенький, черноглазый, с золотистыми кудрями мальчик по имени Ника, трёх лет, пропал между 2-мя и 4-мя часами дня во время прогулки близ городского сада.

Всех встретивших малютку убедительно просят дать знать его матери, которая живёт на N-ской улице, в доме № 3, кв. 24.

Молодая дама протянула бумажку, на которой было написано о пропаже мальчика, и подала её сидевшему за конторкой [1] пожилому конторщику [2] в очках.

– Пожалуйста, нельзя ли напечатать это объявление в завтрашнем номере газеты? – сказала она дрожащим голосом.

Конторщик с удивлением взглянул на бледную молодую даму с заплаканными глазами, прочёл внимательно поданную ею бумажку и спросил с участием:

– Это ваш сынок пропал, сударыня?

Молодая дама не в силах была ответить. Слёзы душили горло, руки тряслись, она поминутно вздрагивала. Вместо ответа она закрыла лицо руками и глухо зарыдала.

В конторе газеты было много народу. Все окружили рыдавшую. Начались расспросы, советы, утешения. А молодая дама всё плакала, плакала. Сквозь судорожные рыдания она могла только бессвязно пояснить, что пропал её Ника, её милый, маленький, дорогой мальчик, радость и утешение, пропал во время прогулки. Новые рыдания помешали говорить бедняжке.

Какая-то очень добрая на вид старушка протиснулась ближе всех к громко всхлипывавшей молодой даме и, дружески похлопывая её по плечу, ласково проговорила:

– Не плачьте, голубушка… Отыщется ваш мальчик… Выпейте водички, успокойтесь и поезжайте с Богом домой… Завтра, как только люди прочтут в газете ваше объявление о пропаже мальчика, так те, которые нашли малютку, приведут его к вам… Наверняка приведут… Плакать не надо… От слёз только заболеете, чего доброго… Выпейте-ка водички лучше, милушка моя!

Голос доброй старушки проникал в самое сердце молодой дамы, вселяя надежду, что её ненаглядный мальчик в самом деле найдётся. Она вытерла слёзы, выпила воды и, поблагодарив добрую старушку, наскоро расплатилась за напечатание объявления в газете и вышла на улицу, где, взяв первого попавшегося извозчика, велела ему ехать на N-скую улицу.

Теперь почему-то казалось, что Ника уже найден и ждёт её дома. И она поминутно торопила извозчика ехать скорее, обещая хорошо заплатить за это. Извозчик немилосердно хлестал свою чахлую лошадёнку, пролётка мягко подпрыгивала по ровным мощёным улицам, а сердце молодой дамы сильно билось в ожидании встречи с потерянным сынишкой…

Глава II

Горе маленького семейства

– Динь! Динь! Динь! – оглушительно звенел-заливался колокольчик. – Динь! Динь! Динь! Динь!

Находившаяся в комнате старушка только что поставила вариться манную кашку и мешала в кастрюле большой серебряной ложкой, как неожиданно раздавшийся звонок заставил её задрожать с головы до пяток.

– Господи! Никак привели Никушку! – вырвалось радостно из груди старушки, и она кинулась в переднюю со всех ног.

Трах-тах-тах! И тяжёлый крюк с грохотом отскочил от двери под трепещущей рукой старушки. Дверь широко распахнулась. На пороге стояла та самая молодая дама, которая только что отнесла в газету объявление о потерянном мальчике.

– Ну что, няня? Ника дома? Привели? – сорвалось с её губ, и красивые печальные глаза впились в лицо няни.

– Не нашли нашего Никушку? – задала в свою очередь вопрос старушка-няня, её морщинистые губы дрожали, а седая голова под тёмной наколкой заметно тряслась.

Рыдания снова подступили к горлу молодой дамы, и что-то забилось, заклокотало в её груди… Сердце сжалось сильнее, мучительнее…

Вдруг быстро распахнулась дверь, и худенький, остриженный под гребёнку мальчик стремительно вбежал в прихожую.

У мальчика было некрасивое личико, капризно оттопыренные, точно надутые, губы и тёмные глазёнки, сердито глядевшие исподлобья. Ему было не больше пяти лет. Это был брат пропавшего Ники по имени Жоржик.

– Мамочка! Когда же наконец найдётся Ника? – недовольным голосом заговорил мальчик, обращаясь к тихо рыдавшей молодой даме. – Мне не с кем играть без него. Мне скучно! Фроська всё плачет, уткнувшись носом в угол, а няня занята на кухне и тоже плачет… Я отлично слышал, как она всхлипывала и сморкалась… А мне так хочется играть в солдатики, мама! Вели же Фроське перестать плакать и прикажи ей заниматься со мной!

Екатерина Александровна (так звали молодую даму) с грустью взглянула на мальчика. «Как может он играть и веселиться, когда такое горе постигло всю семью?» – с тоской подумала она, но тотчас же утешила себя тем, что Жоржик ещё слишком мал, чтобы понять то, что случилось. И она тут же предложила сыну поиграть в солдатики. Жорж запрыгал от радости. Ещё бы! Ведь маме, занятой службой, редко приходилось играть с ними, детьми.

И крепко вцепившись в руку матери, он потащил её к себе.

Глава III

Никин барашек

В маленькой комнате, где жили Ника и его брат Жоржик, всё было по-старому. Солнце весело играло, заливая уютную, весёленькую комнату с розовыми обоями. Две маленькие кроватки стояли у стены, накрытые белыми пикейными одеяльцами. На одной из кроваток лежал белый маленький барашек, чуть-чуть замазанный, – любимая игрушка пропавшего Ники.

При виде кудрявого барашка сердце Екатерины Александровны сжалось сильнее. Ещё так недавно хорошенький черноглазый Ника целовал и ласкал своего игрушечного барашка, кормил его кашей во время завтрака и укладывал спать в постельку рядом с собой. А теперь? Где он, милый, маленький, ласковый Ника?..

Глаза Екатерины Александровны затуманились слезами… В углу послышалось сдержанное рыдание… Это плакала Фроська у окна, положив на подоконник свою огненно-рыжую вихрастую голову.

Фроське было всего пятнадцать лет, и её веснушчатое, остроносенькое лицо казалось совсем ещё детским. Екатерина Александровна не могла взять более солидную, нежели Фроська, прислугу в помощь няне. Взрослая девушка потребовала бы и большую плату. А у Екатерины Александровны денег хватало только-только в обрез. Рано оставшись вдовой после смерти Жоржиного и Никиного папы, она поступила на службу в управление одной из железных дорог. На своё небольшое жалованье она содержала теперь всю семью, нанимала крошечную квартирку в три комнаты, платила жалованье Фроське. Старушка-няня после смерти папы малышей от жалованья отказалась, видя, как тяжело приходится молодой женщине, которую она вынянчила в своё время. Няню никто и не считал прислугой. На неё смотрели как на родную.

Пока Екатерина Александровна бывала на службе, няня ходила на рынок или стряпала завтрак и обед, а детей нянчила Фроська. По большей части они гуляли в это время в ближайшем городском саду. Гуляли аккуратно каждый день – с двух часов до самого обеда. Пошли гулять туда и накануне, в те же часы на старое место, пошли все трое: Жоржик, Ника и Фроська. А вернулись только Жоржик с Фроськой вдвоём: Ника пропал!

Екатерина Александровна пришла со службы, узнав о случившемся, побледнела как смерть и залилась горькими слезами. Позвали дворников, велели им искать Нику по всем улицам, переулкам, садам, скверам. Позабыв про обед, сама Екатерина Александровна поехала в полицию заявить о пропаже Ники. Потом вернулась домой, отдала какие-то приказания и, взяв извозчика, вдвоём с няней снова поехала искать Нику – и кружила без конца по всем улицам, по всему городу. Вернулись поздно ночью, обе заплаканные и измученные. Вернулись без Ники.

Фроську не упрекали, не бранили. Только Екатерина Александровна не могла её видеть больше и всё махала на неё рукой, чтобы Фроська к ней не подходила… Фроська голосила на весь дом, как в деревне бабы голосят над покойниками. Всю ночь никто не ложился, все ждали Нику. Вот-вот, думали, приведут. Дрогнет звонок, и он вбежит, такой черноглазый, розовый, хорошенький… Но никто не приводил Нику. Ника не отыскивался.

Тихие, крупные слёзы падали из глаз Екатерины Александровны на сваленных в кучу оловянных солдатиков… Жоржик давно разделил войско на две половины: красных гусаров [3] взял себе, жёлтых драгун [4] отдал маме. Своих гусарчиков Жоржик давно расставил, а мамины драгуны всё ещё лежали вповалку. Мама точно совсем позабыла об игре.

Жорж надулся. Он заметил, что не на солдат вовсе, а на Никиного барашка смотрит не отрываясь мама. И закапризничал, заныл:

– Не хочу играть! Не буду! Разве это игра? Гусары выстроены в две шеренги, а драгуны лежат, точно раненные, когда они стоять должны… Нехорошо это… Не хочу…

И Жорж заплакал на всю комнату.

Фроська, как встрёпанная, вскочила с подоконника, подбежала к Жоржу и повела его в гостиную, уговаривая по дороге:

– Не плачь, золотце, не плачь, кисонька, не плачь, маленький, не то маме ещё горше станет! Молчи!

Но маме не могло быть горше от слёз Жоржика. Фроська ошибалась. Мама, казалось, даже и не слышала его плача. Её глаза всё смотрели и смотрели на милого беленького Никиного барашка…

Лишь только Жоржик и Фроська скрылись за дверью, как Екатерина Александровна вскочила со своего места, с живостью девочки подбежала к Никиной постельке, схватила барашка и, прижав его к груди, залилась слезами.

– Господи, – прошептала она, рыдая, – ты добр и милосерден, верни мне Нику!.. Верни мне его, Господи, моего мальчугана, крошку моего ненаглядного, птичку мою! Верни мне его!.. Никушка, малюточка моя! Детка моя крохотная! Золотой ты мой птенчик! Сердечко моё, где ты? Где ты, птичка моя?

И покрывала поцелуями беленького барашка.

Глава IV

Что случилось накануне печального дня

Розовый хорошенький мальчик, с чёрными вишенками-глазами, с золотой, цвета спелой ржи, головёнкой, отягощённой длинными, мягкими как лён кудрями, стоял перед огромной, пестревшей цветами клумбой городского сада.

Вот так цветочки! Каких тут только нет! И голубенькие анютины глазки, и плутоватый душистый горошек, который кажется таким простеньким и скромным на вид, а как хорошо пахнет! А вот и белые, точно снежные комочки, левкои. И ещё много-много других красивых цветов, названия которых мальчик не знает.

В золотокудрой головёнке мальчика появляется мысль: нарвать как можно больше цветов маме и поставить их на стол перед её прибором в стакане с водой. «Вот обрадуется мама! Вот расцелует своего Никушку!» – думает мальчик.

Он даже причмокивает от удовольствия и, быстро наклонившись, рвёт цветы и собирает их в букет: беленькие к беленьким, красные к красным, голубые к голубым.

Этот мальчик, собирающий букет для мамы, был Ника. Он пришёл в сад вместе с Фроськой и Жоржиком. Но Фроська заболталась с подругами, такими же молодыми няньками, как и она сама, а Жоржик на садовой площадке играет в мяч с нарядной девочкой в розовом платье, и обоим в эти минуты очень мало дела до Ники. А Ника и рад.

Один… другой… третий!.. Ещё, ещё и ещё!.. Ах, сколько он уже нарвал цветочков!.. Маленькие ручонки едва могут удержать огромный пучок.

И вдруг над его ухом раздаётся грозный голос:

– Как ты смеешь рвать цветы, негодный мальчишка! Вот я тебе задам! Постой ты у меня!

В один миг перед Никой вырастает какой-то человек с бородой впол-лица, в сером кафтане с блестящими пуговицами и с толстой палкой в руках.

Ника знает, кто этот человек. Это садовый сторож. Когда они с Жоржем расшалятся в саду, Фроська им говорит постоянно: «Вот погоди-ка! Отдам сторожу. Он тебя отучит шалить!»

Ника очень боится сторожа. Да и нельзя его не бояться: сам он огромный, и борода у него огромная, и палка тоже… Ой, какие борода и палка!.. И вот они теперь обе перед ним: и палка, и борода.

Глаза сторожа страшно и грозно смотрят на Нику. Вот-вот поднимет он палку и… Вне себя от страха Ника роняет цветы, весь пучок, все до единого, и, не помня себя, бежит. Бежит по клумбе, по цветам, по хорошенькой пахучей куртине прямо к выходу из сада, прямо на широкий тротуар длинной улицы. Ему всё кажется, что сторож гонится за ним по пятам. Но сторож и не думает гнаться. Он попугал только мальчика и теперь, с сокрушением покачивая головой, занялся исправлением клумбы, потоптанной маленькими ножонками Ники. А Ника всё бежит, бежит… Его красивое личико теперь красно, чёрные глазки горят страхом. Он бежит, не оглядываясь, по широкой улице, где в этот час мало пешеходов. Да и те, которые встречаются ему, и не думают остановить Нику.

– Ишь бежит сердечный, верно, няньку догоняет! – говорят они мимоходом, улыбнувшись красивому мальчику, и спешат дальше.

Ника бежит… Вот повернул направо, вот налево… Опять направо… Опять бежит. Широкая улица стала узкой… Или это другая?..

Дома кругом становятся меньше и реже. А дальше – поле, какие-то постройки и огороды и река. Никина мама живёт на самой окраине города, где квартиры значительно дешевле. Поэтому немудрено, что маленький Ника в какие-нибудь четверть часа очутился на самом краю Петербурга.

При виде реки Ника разом почувствовал, что ему уже давно хочется пить. И в крошечной головке под золотыми кудрями мелькнула внезапная мысль: спуститься к речке, лечь на её бережок и напиться прямо из реки так, как пьют собачки и лошади. Это очень забавно и весело! Задумано – сделано. Но берег крутой и скользкий, ножонки Ники скользят по траве, покрывающей его. Он хочет уцепиться за что-нибудь, но не может, скатывается и помимо собственной воли бежит вниз к реке… Маленькие ножонки всё скользят и скользят…

Вот и вода… Близко, близко… Мальчик уже не может остановиться и всё катится, катится к воде…

Глава V

Нику похищают

– Ах!

Две цепкие загорелые руки схватывают Нику и высоко поднимают в воздух над самой рекой. Ещё мгновение – и маленький Ника утонул бы в быстрых холодных волнах реки.

Сильные руки крепко прижимают мальчика к груди. Над ним склоняется загорелое лицо крестьянки, повязанное чёрным платком. Её светлые глаза ласково глядят на скорее удивлённого, нежели испуганного Нику.

– Не бойся, сыночек, не бойся! – говорит она грубым, но ничуть не сердитым голосом. – Худого тебе ничего не сделает тётка Матрёна… Кабы не я, потонул бы ты, сердечный, свалился бы вниз, и поминай как звали… Небось жалко такого красивенького парнишку… Глянь-ка на меня, сынок! А и хорош же ты, маленький… Волоски-то что лён… мягкие, золотом отливают… А глазёнки-то, глазёнки! Ишь ты!.. Чего смотришь, дурачок? Ты тётке Матрёне самим Господом Богом послан… Да… да… Таких ребяток на утешенье людям Господь даёт!.. Как моего Митюшку я хоронила, так думала от слёз помру… А вот, вишь, другого Митюшку Господь мне даёт!.. Поедем со мной в деревню, сынок… Любить тебя, холить буду… И мужу беречь велю, заместо сынка, то есть Митюшки нашего, покойничка!.. То-то заживёшь у нас, сынок!..

И, говоря это, Матрёна сжимала всё крепче и крепче в своих объятиях Нику, покрывая поцелуями его нежные щёчки, розовые губки и пышные волны золотых кудрей.

Но Нике были неприятны эти ласки чужой ему женщины с большими жёсткими руками, покрытыми мозолями. Сухие, потрескавшиеся губы женщины кололи его. Её грубый голос неприятно звенел в ушах.

Нике разом представилась другая женщина: нежная, молодая, с мягкими душистыми руками, с ласковым голосом и нежными поцелуями – ему вспомнилась мама.

– К маме хочу! – неожиданно закричал он и горько заплакал, затрепетав всем телом.

– Нет у тебя нынче другой мамы, окромя меня! Слышишь?! – сердито крикнула крестьянка и, зажав своей грубой ладонью маленький, громко кричавший ротик Ники, ещё крепче прижала его к себе.

Мальчику пришлось успокоиться поневоле.

Тогда женщина закрыла его с головой тёплым байковым платком, покрывавшим до этого её тощие плечи, и куда-то понесла его, несмотря на то, что Ника, барахтаясь руками и ногами, всеми силами старался вырваться из её цепких рук.

Глава VI

Отъезд в деревню

Матрёна принесла Нику в какую-то избушку, одиноко стоявшую на самом конце большого огорода. В избе жил кум [5] Матрёны, огородник Вавила, со своей семьёй. У них-то и останавливалась Матрёна во время своих поездок в город, когда привозила из деревни на продажу деревенский холст.

Вавила, его жена и дети очень удивились при виде красавчика-барчонка, принесённого кумой к ним в избу.

– В деревню к себе повезу… Заместо сынка, Митюшки моего, – пояснила им Матрёна. – Сам Господь, видно, послал мне этого мальчика, не иначе как Он. Под старость кормить нас с Кузьмой будет сыночек мой богоданный! – заключила она.

– А полиции не боишься разве? Небось это вроде кражи выходит… Чужого ребёнка ведь ты украла, Матрёна! – нерешительно заметил куме Вавила, умный и рассудительный мужик.

Но Матрёна только рукой махнула:

– Чего украла? Как украла? Что ты говоришь-то? Бог с тобой! Господь послал. Вот и всё!

И, упрямо поджимая губы, она тотчас же стала собираться в дорогу, к себе в деревню.

Прежде всего она переодела Нику в деревенское платье, купленное ею тут же, у огородника, и принадлежавшее до сих пор его младшему сынишке. Потом строго наказала Нике называть её «мамкой» и, накормив его досыта молоком с хлебом, попрощалась с семьёй огородника и отправилась в путь.

Ехали они долго. Сначала на конке [6], потом в трамвае, наконец приехали на вокзал и сели в вагон… И опять ехали весь остаток дня и целую ночь вплоть до утра. Ника ничего не понимал, не видел и не слышал. Он крепко спал, измученный слезами и тоской по маме, которую горячо любил всем своим маленьким сердечком.

После долгого пути, когда поезд подъезжал к станции Псков, Матрёна разбудила Нику, сказав «приехали», связала в узелок все вещи, какие взяла с собой из Петербурга, и вышла с мальчиком из вагона. Отсюда в Матрёнину деревню надо было ехать ещё вёрст двадцать на лошадях.

На станции Матрёну встретил с телегой мужик, с чёрной бородой и чёрными же глазами. Он удивлённым взором окинул Нику.

– Вот, Кузьма, сыночка нам Господь посылает! – умильным голосом пояснила мужу Матрёна, указывая ему на только что проснувшегося Нику. – Глянь-ка, что за красивенький парнишка! Помощником тебе будет! – И она ласково провела шершавой рукой по золотистой кудрявой головке мальчика. Но Кузьма не разделял, казалось, восхищения жены, угрюмо посматривая на Нику.

– Ещё чего! Нашла тоже дармоеда!.. Пока он вырастет, сколько на него денег уйдёт – пропасть! – проговорил он сердито, блеснув глазами на нежданного нового члена своей маленькой семьи.

Ника вздрогнул от этого взгляда. Вздрогнул и заплакал.

Лицо у Кузьмы стало ещё сердитее:

– Пореви ты у меня! А это видел?

И он погрозил мальчику кнутом, которым погонял лошадь. А потом стал упрекать и бранить жену за то, что та «навязала» им обоим на шею такую обузу. Матрёна тоже плакала и всё гладила по головке Нику, крепко прижимая его к себе. Ника больше не плакал. Затих. Страшный мужик с кнутом приводил его в ужас. Маленькое сердечко мальчика сильно билось от страха.

Глава VII

Нику ищут

Искали Нику всюду. Искала мама, няня, искали дворники, полиция, искали, прочитав объявление Екатерины Александровны в газете, чужие добрые люди. Искали и не нашли. А на следующее утро, после того как это объявление было напечатано в газете, один из дворников, проплутав всю ночь, нашёл на берегу реки зацепившуюся за дерево старенькую Никину фуражку и принёс её Екатерине Александровне.

Екатерина Александровна тотчас признала фуражку своего сына. На ней был вышит красным шёлком маленький флаг – для отличия от Жоржиной фуражки, на которой флаг был голубенький. Едва только заикнулся дворник о том, где нашёл фуражку, как Екатерина Александровна, вскрикнув, без чувств упала на руки подоспевших няни и Фроськи…

Её долго отливали водой, поили лекарством, давали нюхать спирт, всеми средствами стараясь привести в чувство. Оправившись немного и придя в себя, Екатерина Александровна решила, что Ники уже нет в живых, что он утонул, бедный, маленький Ника!

Теперь у убитой горем Екатерины Александровны было одно желание – во что бы то ни стало найти маленькое бездыханное тельце Ники. Для этого наняли рыбаков с лодкой. Рыбаки ездили по реке, шарили баграми в воде и ничего не находили.

Решили окончательно, что Ника утонул и что тело его застряло где-нибудь на дне реки. После того пригласили священников в маленькую квартирку, зажгли свечи и стали молиться за душу бедного погибшего Ники. Екатерина Александровна стояла на панихиде [7], молилась горячо и плакала, плакала безутешно…

Фроську отослали в деревню. Екатерина Александровна не могла её больше видеть, считая девочку главной виновницей гибели своего Ники. С тех пор няня сама стала неустанно ходить за Жоржем.

С фотографии Ники пересняли большой портрет, который Екатерина Александровна повесила в своей спальне. На портрете Ника вышел такой хорошенький, кудрявенький, весёлый. Екатерина Александровна целыми ночами не спала, сидела на постели и всё глядела и глядела на портрет, с которого улыбался Ника. Белый Никин барашек лежал тут же на столике под портретом, тут же лежала и найденная дворником у реки Никина фуражка – последнее воспоминание о нём…

Все эти дорогие вещицы часто-часто целовала Екатерина Александровна, оставаясь одна. Она звала Нику, смотрела на портрет и плакала горькими-горькими слезами…

Глава VIII

Через шесть лет

– Дай!

– Не отдам!

– Дай!

– Как же?!

– Дай!

– Не дам, тебе говорят! Раз!

Прежде чем Сенька успел опомниться, Миколка торжествующе восседал на его груди и собирался задать врагу порядочную трёпку. Не помня себя, Сенька завизжал как поросёнок и далеко отшвырнул от себя картуз, сорванный им ради шутки с головы Миколки. Но Миколка не удовольствовался этим и шлёпнул Сеньку раза три по спине, прежде чем выпустить его из своих цепких сильных ручонок.

– Вот тебе, не таскай чужих картузов в другой раз! – произнёс он наставительно тоном взрослого человека.

Сенька заревел. В ту же минуту показалась ватага крестьянских ребятишек, бегущих с конца деревни по направлению к лугу, где находились оба мальчика. Тут были и Ванька вихрастый, и Стёпка-козёл, и Митяйка рыжий, и два Андрюшки – Андрюшка хромой и просто Андрюшка, и Прошка беззубый, и Ванька маленький, и Санька-толстяк, и другой Санька – обыкновенный. Все они устремились к двум находившимся на лугу мальчуганам, один из которых продолжал реветь во всё горло.

– Чего глотку-то дерёшь? – суровым тоном взрослого обратился к ревущему Сеньке Стёпка-козёл, самый большой и сильный из ребят. – Чего орёшь, спрашиваю?

– Да всё он… Всё чужак забижает… Взлез, накинулся на меня и прибил! – всхлипывая, жаловался Сенька.

– Ты чего, чужак, дерёшься, а?

И Ванька вихрастый, грозно сжав в кулаки свои грязные ручонки, с задорным видом подступил к Миколке.

Миколка вспыхнул.

– Не ври, Сенька, не я тебя, а ты меня задрал первый, – произнёс он. – Я мирно лежал тутотка на опушке, стадо стерёг, а он с меня, братцы, – пояснял черноглазый Миколка, – картуз-то как сдерёт… Да на дерево ещё грозил закинуть… Ну, я его, значит, и того… Бока ему намял, чтоб не баловался!

И Миколка с гордостью оглянулся на окружающих ребят.

Он был меньше их ростом и казался стройнее и красивее всех. На вид ему было лет девять. Золотисто-русые кудрявые волосы так и горели на солнце; чёрные глаза сверкали умом. Тонкое загорелое личико дышало удалью и здоровьем. Мальчик был одет беднее всех. На нём была старая рваная рубашонка, широкие ситцевые штанишки, все заплатанные, едва держались на узеньком ремешке, ноги были босые. Однако несмотря на нищенский вид мальчик казался настоящим красавчиком…

Окружающие ребята враждебно и зло поглядывали на него.

– Эге! Ты драться, брат! – значительно проговорил Андрюшка хромой, проковыляв вперёд. – Так ты дра-а-аться! Братцы! – обратился он к товарищам. – Чужак дерётся. Давайте отлупим чужака! Больно зазнался! А?

– Отлупим его! Отлупим! – согласился Митяйка рыжий. – Чего с ним долго хороводиться! Хватай его, ребята! Раз, два, три!

И Митяйка с быстротой кошки первым подскочил к стоявшему неподвижно Миколке. Но тот только и ждал, казалось, этой минуты. Он смело выпрямился и сжал кулаки; чёрные глаза сердито сверкнули на смуглом от загара лице.

– Стой! – крикнул он.

И в тот же миг рыжий, как мяч, отскочил от Миколки, отброшенный его крепкими, недетски сильными кулаками.

Митяйка взвыл во весь голос. Это послужило как бы сигналом к началу схватки. Ребята разом ринулись на Миколку со всех сторон. Одна секунда, и мальчик был бы на земле, сбитый с ног своими врагами. Но быстрее молнии Миколка нагнулся, ловко подхватил с земли огромный сук, валявшийся тут же, по соседству, и, приняв боевую позу, произнёс сурово, сверкая чёрными глазами:

– А этого хошь? Подойди-ка теперича! А ну-кась!

Но подойти никто не решался. Сук был огромный, страшный. Но ещё страшнее были чёрные глаза Миколки, вдруг ставшие из добрых и сияющих сердитыми, почти злыми. Миколка сверкал ими и размахивал суком направо и налево с поразительной быстротой.

Мальчуганы поняли теперь, что им, пожалуй, с чужаком не справиться. Они выругались громко и уже намеревались было покинуть поле битвы, как вдруг Прошка беззубый, самый лукавый из них всех, что-то оживлённо зашептал на ухо Ваньке.

По лицу Ваньки проползла довольная улыбка. Что-то недоброе промелькнуло в его угрюмом лице. И вдруг неожиданно лицо это сделалось испуганным, оробелым. Ванька широко раскрыл рот и пронзительно заорал на весь луг:

– Глянь-ка, Миколка, глянь-ка! Волк твою Белянку дерёт!

Ответный, ещё более громкий и отчаянный вопль пронёсся по лугу. Миколка весь затрепетал с головы до ног, как былинка под дуновением ветра. В его прекрасных чёрных глазах отразился ужас. Лицо мальчика стало белее мела. Испустив новый громкий крик, Миколка со всех ног ринулся к лесу, где паслось овечье стадо, вверенное его присмотру.

А мальчишки весело загоготали на разные голоса. Шутка им удалась вполне: они «надули» Миколку…

Глава IX

Печальные мысли Миколки

Стадо, тихо позвякивая колокольчиками и пощипывая травку, мирно паслось на опушке леса. Любимая Миколкина овца, Белянка, гуляла тут же, с наслаждением лакомясь сочной травой. Миколка сразу понял, что никакого волка и не было и что злые, бессердечные мальчишки хотели только хорошенько его напугать. Чёрные глазёнки Миколки снова загорелись. Он сжал в кулаки свои маленькие, сильные загорелые руки и погрозил ими в ту сторону, где ещё пестрели на лугу цветные рубашонки его постоянных врагов – мальчишек.

Потом он быстро подошёл к Белянке, доверчиво потянувшейся к нему навстречу своей милой, тупой овечьей мордочкой с добрыми, глупыми глазами, и произнёс ласково, заглянув в эти глаза и обняв Белянку:

– Беляночка моя!.. Добренькая… И вы все овечки да барашки мои милые! Одни вы у меня. Как есть одни вы да Кудлашка! Добрые вы мои, одни вы меня не обижаете, голубчики! Спасибо вам, родненькие… Ввек вас не забудет Миколка, право слово, не забудет никогда!

И мальчик прижал голову овцы к своему сильно бьющемуся сердцу…

Белянка доверчиво тёрлась о его грудь и руки и тихо, жалобно тянула своё неизменное: «Бэ! Бэ-бэ-бэ!» Она точно хотела сказать этим: «Не горюй, не тоскуй, маленький Миколка! Я с тобой, твой друг и приятель. Белянка с тобой».

И мальчику показалось, что он понял блеяние своей любимицы. Он крепко сжал кудрявую шею овцы и, закрыв глаза, опустился на траву рядом с ней. В тот же миг что-то неожиданно защекотало голую пятку Миколки, что-то шершавое и влажное прикоснулось к ней. Мальчик испуганно открыл глаза, оглянулся и вдруг тихо, радостно рассмеялся:

– Ты, Кудлашка? Ох и напугала же ты меня!

Чёрная, кудлатая, вполне оправдывающая своё прозвище собака с ласковым визгом отскочила от его ноги, около которой прилегла было тихохонько, и быстрым прыжком очутилась у груди своего друга.

Миколка ласкал Кудлашку, обнимал Белянку и чувствовал себя почти счастливым в эту минуту. Потом он прилёг на мягкий мох, вскинул чёрные глаза к небу и стал думать: «Почему они не любят меня? За что обижают постоянно? Что я им сделал такого, что они дразнятся каженный день да прибить норовят? Неужто всем чужакам так горько на свете живётся?»

Миколка был «чужак», то есть чужой мальчик, из другой деревни. Своя – Миколкина – деревня лежала за добрый десяток вёрст от этой… Здесь, в этой деревне, Миколка всего полтора года. Как это случилось, что он очутился здесь, Миколка помнит отлично. Помнит он своё детство, которое мирно и беззаботно протекало в той, своей, деревне. Помнит и невесёлое, но ласковое, морщинистое лицо «мамки»… Мамка его любила крепко… Никогда не била… Кормила пирогами с маком по воскресеньям, покупала медовых пряников в базарные дни… Мамка была добрая. И Миколка её тоже любил. Он горько плакал, когда она умерла. Мамку схоронили, поставили крест на её могилке, на погосте… Тятька, и без того сердитый и суровый, сделался ещё сердитее со дня мамкиных похорон, стал крепко скучать по мамке, стал пить водку с горя, а под пьяную руку бил Миколку… Вскоре и тятька помер, свезли и его на кладбище и схоронили подле жены.

Теперь круглым сиротой остался Миколка. Один на свете… Собрались мужики со всей деревни и решили так: кормить Миколку даром нельзя, у самих ребят куча. Надо отдать Миколку в соседнюю деревню в пастушки – овец пасти. Там требуется такой пастух. В соседней деревне живёт к тому же одиноким бобылём отставной солдат Михей. У него изба большая. Больно велика для одного, Михей может взять к себе и Миколку заместо сына. Кормить же Миколку будет деревня – за то, что он станет пасти овец.

Так и порешили.

Миколка поселился у Михея в избе, стал пасти баранов и овечек. Михей был злой мужик и под горячую руку частенько колотил Миколку за всякий пустяк. Ребятишки не любили Миколку. Они чувствовали, что он был какой-то особенный, гордый, серьёзный, не лгал никогда, не бранился – не им чета. Миколка тоже не любил ребятишек. Любил он только своё стадо, Кудлашку мохнатую, любил поднебесную высь голубую, лесную чащу любил… Радостно и любо ему было лежать так одному на зелёном мху, на мягкой мураве [8]. Колокольчики овец звучат так серебристо и красиво… В лесу мёдом пахнет, диким левкоем, смолой… Птицы поют… Приветливо, звонко…

Под этот звон, под это пение чудится странное что-то Миколке… Всегда одно и то же чудится, постоянно всё одна и та же картина представляется ему: будто лежит он в белой мягкой постельке, будто пуховые перинки под ним, а голубое стёганое одеяльце его накрывает… И откуда взялись только перинка эта и это одеяльце? Где он, деревенский парнишка, мог видеть всё это?.. Но не только перинка да одеяльце чудились Миколке. Словно в облаке, тихо, неслышно приближается к нему женщина, молодая, прекрасная, с тёмными ласковыми глазами, с руками мягкими и нежными, гораздо более нежными, нежели шерсть на спине его Белянки. Женщина эта склоняется над ним, гладит его волосы своими нежными руками, целует его глаза, щёки и тихо поёт…

И голос у неё нежный, нежный… «Должно быть, у ангелов Божьих на небе бывают такие голоса!» – думается Миколке, и сладко-сладко становится у него на душе… Сердечко мальчика так и замирает в груди… И любит он бесконечно и голос этот сладкий и нежный, и руки эти мягкие, и печальные кроткие глаза, с такой любовью и лаской устремлённые на него, Миколку.

Кто эта женщина, которую он часто видит, точно во сне, Миколка не знает, но он чувствует какую-то особенную радость, когда она является в его мечтах. Иногда ему кажется, что он когда-то, давно-давно, бывал с ней постоянно и что она всё время ласкала, лелеяла его и пела ему ту же сладкую песню… И сейчас он слышит эту песню, нежную и чудную, как дыхание ветерка:

И видит Миколка, точно во сне, как печальные глаза сияют, как белые мягкие руки нежно касаются его, Миколки…

– Милый мой, хороший мой, родной мой мальчик! – шепчет белая женщина, лаская золотистые волосы маленького пастушонка.

И сердце мальчика наполняется сладкой тоской, глаза невольно закрываются… Тихий сон сковывает его тело, с головы до ног…

– Бэ-бэ-бэ! – громким, отчаянным блеянием пронеслось по лесу. – Бэ-бэ-бэ!

– Гав-гав! – оглушительным лаем залилась Кудлашка.

– Что это? – Миколка в ужасе открыл глаза… Сердце так и упало… Холодный пот разом проступил на лбу. – Господи помилуй!

Огромный волк стоял, оскалив зубы, в каких-нибудь десяти шагах от него, как бы выжидая чего-то. И вдруг, в один прыжок, с горящими хищным огнём глазами, бросился на ближайшую овцу… Новое отчаянное блеяние пронеслось по лесу, и страшный хищник, повалив свою жертву, вцепился в неё острыми, оскаленными зубами…

Глава X

Волк

Всё это случилось в один миг. В следующий же Миколка был уже на ногах… Ни светлого виденья, ни чарующей песенки как не бывало… Всё исчезло, как сон, из его мыслей. Страшный серый хищник и несчастная овечка, ещё бившаяся в зубах волка последними предсмертными судорогами, поглотили теперь всё внимание маленького пастушонка. Миколка весь преобразился… Задыхающийся, взволнованный, не помня себя, он рванулся вперёд, прямо к волку.

– Го-го-го-го! – завопил он совсем не детским голосом и исступлённо замахал на волка уцелевшим в его руках суком.

– Го-го-го-го! – пронеслось громким эхом по лесу.

В тот же миг с воем подскочила к волку и Кудлашка. Её шерсть топорщилась, глаза горели, как уголья. Она так и рвалась к волку, заливаясь оглушительным лаем. Волк взвыл в свою очередь и, нехотя оставив добычу, стал быстро красться кустами обратно, мимо Миколки, в чащу. Он полз теперь по земле с оскаленными зубами и алчным взором… Глаза хищника горели страшным зелёным огнём… Ещё минута… другая… Вот он в двух шагах от мальчика и как будто готовится броситься на него, но неожиданно что-то вдруг разом прыгнуло на спину волка и острыми зубами схватило его за шею… И вот уже волк и Кудлашка с воем барахтаются в одной сплошной куче… Миколка в один момент очутился подле них. Он бесстрашно нагнулся и изо всех сил крикнул чуть ли не в самое ухо волку:

– Го-го-го-го-го!

Волк подскочил как очумелый, несколько мгновений простоял на месте, ничего не понимая, и… кинулся бежать со всех ног в чащу леса.

К месту схватки подоспели крестьяне из деревни.

Глава XI

Злой дядя Михей. – Бегство

– Что случилось? Чего орал, точно кто тебя резал? – так и накинулись прибежавшие мужики на Миколку, очевидно, не понимая ещё всего происшедшего перед тем. – Ну, говори же!

Но Миколка молчал. Острая жалость защемила его сердечко. Перед ним лежала мёртвая овца. Кровь лилась алым потоком из её перегрызенного волком горла. Миколка присел на траву подле овечки и нежно гладил её мягкую, теперь липкую от крови шерсть. Кудлашка, тяжело дыша, с высунутым языком, с видом победительницы уселась тут же. Она, казалось, сочувствовала горю своего маленького хозяина и тоже печально смотрела на мёртвую овцу, изредка лишь оглашая воздух лаем… О волке они как будто и позабыли оба.

Сильный удар по спине заставил Миколку быстро вскочить на ноги. Перед ним стоял дядя Михей, рыжий, страшный, рябой, с торчащими щетинистыми усами, с маленькими, злыми, во все стороны бегающими глазками. Лицо дяди Михея было перекошено от злости. Он зашипел на Миколку и, больно дёргая его за уши, произнёс:

– Ты что же это, скверный парнишка, наделал, а? Волку овцу задрать позволил, а? Чай, по сторонам зевал, а? Вот постой ты у меня! Давно у меня руки о тебя чешутся… Отдеру я тебя как сидорову козу… Будешь ты меня помнить долго…

– И впрямь, дядя Михей, стоит проучить парнишку, – согласились остальные мужики, косо и сердито поглядывая на Миколку, – а то гляди-ка, как твою овцу-то волк испортил!

– Как мою овцу? – так и подпрыгнул Михей на месте и вдруг, кинув быстрый взгляд на лежащую без движения окровавленную овечку, закричал во всё горло: – Ах ты негодный! Ах ты разбойник! Ах ты душегуб этакий! И впрямь мою Кудрявку волк задрал. Ну ладно же, постой ты у меня!

И, не помня себя от гнева, Михей схватил Миколку под мышку и быстро потащил его к опушке леса. Здесь он бросил мальчика на землю, потом приволок его к дереву и, быстро распоясавшись, стал привязывать снятым поясом к толстому стволу старого дуба. Мальчик не давался Михею, извивался и барахтался в руках мужика. Тогда, видя, что ему одному не справиться с Миколкой, Михей стал сзывать на подмогу других крестьян. Но тут случилось нечто такое, чего совсем не ожидал Михей. Миколка изловчился и изо всех сил оттолкнул его от себя так, что Михей едва удержался на ногах. Вслед за тем Миколка стрелой помчался в лесную чащу.

– Держи! Лови его! – загремел на весь лес зычный голос Михея. – Убёг парнишка, держи его, ребята! – вопил он в ярости и бессильной злобе. Но поймать Миколку было не так-то легко.

За деревьями леса крестьянам не видно было, куда побежал мальчик. Только треск сухих сучьев разносился по лесу да голос Михея нарушал тишину. Кое-кто из мужиков бросился было в погоню за Миколкой. Другие же махнули рукой на это дело.

– Ладно! Всё едино домой вернётся. Не больно-то ночью разгуляется с волками. А ими лес кишмя кишит, – решили они.

Вскоре отстали и те, кто погнался было за мальчиком, и Миколка мог немного перевести дух и бежать тише.

Ночь наступала понемногу, тёмная, тёплая, пахучая июльская ночь. Деревья теряли в темноте свои настоящие формы и казались теперь огромными великанами, простиравшими к небу свои мохнатые руки-ветви. А Миколка всё шёл да шёл вперёд, пока не выбился из сил и не упал на влажную от росы траву.

Ночь совсем загустела. Стало темно, как в могиле. Темно и жутко. Ни зги не видать. Только изредка прорезывал тишину громкий, совсем как будто человеческий, голос филина да откуда-то из чащи неслось голодное завывание волков. Сердце Миколки болезненно сжалось. При свете дня, даже вечером, в сумерках, он волков не боялся. Смелый и бесстрашный от природы, Миколка умел глядеть беде прямо в глаза. А вот ночью, во тьме, когда не видно было, откуда крадётся к нему скрытый мглой четвероногий враг, когда опасность являлась, прикрытая темнотой, этого уже никак не мог не страшиться даже такой отважный мальчуган, как Миколка. И теперь, несмотря на ужасную усталость и желание уснуть, забыться, он отгонял от себя сон и таращил через силу в темноту свои широко раскрытые глазёнки. И всё-таки не выдержал в конце концов борьбы со сном. Сон оказался сильнее. Он подкрался незаметно и точно невидимой паутиной окутал голову Миколки. Голова перестала работать, мысли спутались, и Миколка крепко заснул, повалившись на мягкую росистую землю…

Глава XII

Сладкий сон и страшное пробуждение

Миколка спал. Ему грезилась во сне та добрая, кроткая, с белыми руками и печальными глазами женщина, о которой он так часто думал. Грезилось, как подходит она к нему, склоняется над ним, шепчет: «Бедный мой мальчуган, милый, бедный маленький Миколка!» и целует его, и гладит его волосы мягкой рукой… От этих нежных поцелуев в груди Миколки замирает дух. Он протягивает руки к светлой женщине, поднимается, тянется к ней навстречу, хочет обнять её за шею, прижаться к ней, пожаловаться на злых мальчишек, на жестокого Михея, на всех, кто его обижает и притесняет, и… просыпается неожиданно и быстро.

Прежняя беспросветная тьма окутывает лес.

Удивлённым взором оглядывается вокруг себя Миколка, не понимая, каким образом он очутился здесь, а не на лавке в избе дяди Михея, и неожиданно короткий крик смертельного испуга замирает на его разом похолодевших губах… Прямо на него медленно надвигаются две горящие точки, два огненных глаза, светящиеся зелёным огнём среди сгустившейся темноты.

Это был волк, встречи с которым так опасался Миколка, по всей вероятности, тот самый волк, из пасти которого они с Кудлашкой вырвали добычу. Теперь он, очевидно, пришёл расплатиться с мальчиком за отнятую овцу.

Ужас перед близкой гибелью сковал всё маленькое тельце Миколки. Ноги разом ослабели, отказываясь служить… О бегстве не могло быть и речи. Только руки он вытянул вперёд, как бы желая оттолкнуть ими страшное чудовище… А оно между тем всё приближалось и приближалось. Его горящие глаза точно плыли по воздуху, прямо по направлению к тому месту, где притаился мальчик. Миколка боялся дышать…

Он замер, съёжился. Холодный пот выступил у мальчика на лбу… Взгляд его не отрывался от горящих глаз волка, точно какая-то сила притягивала глаза мальчика к страшным глазам хищника… Ещё минута, другая, третья… Огненные точки как будто остановились, не двигались больше. Очевидно, хищник присел, чтобы легче было сделать прыжок и кинуться на свою жертву.

– Тук-тук! Тук-тук-тук! – мучительно колотилось сердце в груди Миколки. – Тук-тук-тук-тук!

Ещё минута проползла, долгая, томительная и последняя, быть может, минута коротенькой жизни маленького Миколки…

Мальчик отлично понимал смертельную опасность, которая ему угрожала. Понимал, что мгновения его были сочтены, что жить ему осталось немного, очень немного, что вот-вот он сделается добычей хищного волка, который не пощадит его…

Бедный Миколка!

А глаза между тем вспыхнули ярче, страшнее… Потом исчезли сразу… Волк присел… Нацелился… Крах!

Хрустнули сухие ветки… Прыжок… Отчаянный крик… И горячее дыхание зверя пахнуло жарко в самое лицо Миколки…

Глава XIII

Верный друг

Что это? Вместо острых зубов – нежное прикосновение шершавого, мокрого языка… Вместо страшного волчьего воя – какое-то нежное повизгивание… Что-то лижет лицо Миколки, его глаза, щёки, руки… Что-то мягкое, лохматое, тёплое трётся о его плечи, грудь… Миколка ничего не понимает в первую минуту. Но постепенно мысль его проясняется. Радостный крик срывается с губ:

– Кудлашка!

Новый визг, и кто-то в темноте обнимает его мохнатыми добрыми лапами.

– Кудлашка! Ты? Милая, родненькая! Нашла-таки меня? Нашла, сердешная голубушка моя! – слышится прерывающийся от радости голос мальчика.

Миколка никогда не плакал. Даже когда дядя Михей жестоко бил его, и тогда не плакал Миколка. Сожмёт только губы, зубы стиснет, но ни единой слезинки не проронит. А тут заплакал. Навзрыд заплакал от радости, что нашёл его верный друг, Кудлашка, незаменимый добрый приятель.

Миколка крепко прижал к груди собаку, обнял за мохнатую шею:

– Нашла ты меня, Кудлашечка, родименькая, нашла! Вот спасибо тебе, дружок ты мой сердешный! Вот спасибо!

Кудлашка визжит и умильно крутит хвостиком в темноте.

– Миленькая ты моя! Нашла меня таки! – И новые слёзы капают на нос Кудлашки.

Кудлашка визжит.

– Никогда теперича не расстанусь с тобой. Ей-богу! Куда я, туда и ты. Ладно?

Кудлашка визжит так, что звон стоит в ушах от её визга.

– Кудлашенька!

Мальчик и собака обнимаются снова, потом ложатся рядком на траву и через минуту уже спят крепко и сладко.

Глава XIV

Беглецы идут дальше. – Голод

Солнце стояло высоко на небе, когда всё ещё сонный Миколка почувствовал, что кто-то тянет его за рукав. Он вскочил как встрёпанный, протёр глаза. Перед ним Кудлашка, тянет его за рубаху, тихонько урчит и виляет хвостиком, по своему обыкновению.

– Миленькая! – шепчет счастливым голосом Миколка и чмокает Кудлашку прямо в чёрный влажный нос.

Потом решительно встряхивается от сна, оправляется и, обратившись к Кудлашке, говорит:

– Ну, брат, теперича мы махнём дальше, в лес. Куда-нибудь да выйдем. Идём, что ли?

Кудлашка неожиданно тявкает, точно хочет сказать: «Куда хочешь веди, всюду пойду за тобой!»

И оба пускаются в путь.

Солнце печёт вовсю. Но жара не чувствуется. Деревья кругом стоят такие высокие, ветвистые и дают тень и прохладу. Зато нечто другое, более несносное, нежели жара, начинает мучить Миколку и Кудлашку.

Это голод. Не поужинав с вечера, мальчик чувствует неприятную пустоту в желудке. Чувствует голод и Кудлашка; она уже не прыгает, довольная и радостная, как прежде, а идёт, уныло опустив голову, подле своего маленького хозяина… А лес, как нарочно, становится всё гуще и гуще. Мало надежды скоро выбраться из него. Миколка приуныл. Голод всё сильнее точит его внутренности. К голоду присоединяется жажда. Под ложечкой сосёт. Язык стал тяжёлый и шершавый – и пить, и есть хочется нестерпимо.

Вот солнце ниже. Вот оно красным огненным шаром спустилось к верхушкам деревьев. А они всё идут… идут…

– Господи! Есть-то как охота! – невольно срывается с губ Миколки, и он с тоской оглядывается на своего друга. Четвероногий друг мучается, видно, нестерпимо; он глядит на Миколку печальными, полными тоски глазами. Глядит и визжит. Целые сутки без еды, шутка ли!

Но вот лес стал редеть понемногу. Мальчик приободрился. Вдали заблестело что-то.

– Речка! – закричал радостно Миколка. – Чуешь, Кудлашка, речка близёхонько! Верно, и жильё есть. А где жильё, там и еда, вестимо! Чуешь?

Кудлашка тявкнула и стрелой помчалась вперёд. За ней, собрав последние силёнки, побежал и Миколка.

Лес ещё поредел. Светлая полоса реки засверкала ближе. Кудлашка как безумная метнулась к ней. За ней Миколка.

Оба кубарем скатились по берегу к воде. Миколка вместе с Кудлашкой стал жадно пить воду прямо из реки, лежа на самом берегу её. Вода бежала под самым лицом мальчика. Её серебристые струйки горели разноцветными искрами в лучах заходящего солнца. От этих искр, от их постоянного мелькания, от голода и усталости в глазах Миколки зарябило. Голова его закружилась. Тёмные круги заходили перед ним, и, лишившись последних сил, мальчик, перекувырнувшись через спину, тяжело бухнулся в воду…

Глава XV

Неожиданное происшествие

– Тише, вам говорят! Тише, пострелята! Кто только посмеет разбудить его, тому я дам здоровую взбучку. Гога Владин, ты знаком с моими кулаками! Сунься-ка!

– Уж ты бы помолчал, Алек Хорвадзе. Чего ты так важничаешь! Такой дылда, как ты, может одолеть любого малыша! Ты больше нас всех и оттого сильнее! Немудрено это!

– Я годами не старше вас. Ну а теперь марш отсюда, покуда целы…

Стройный чернокудрый мальчик с чёрными, пламенными глазами запер дверь перед самым носом детей разных возрастов, толпившихся на её пороге, и, снова подойдя к постели больного, склонился над ним.

– Что за красавчик-мальчуган! – произнёс он, рассматривая лицо того, кто лежал перед ним, рассыпав золотистые кудри по белой наволочке подушки.

– Этакий красавчик! Подумать больно, что такой чуть не утонул в реке! – Алек даже вздрогнул при одной мысли об этом.

Как раз в эту минуту больной приподнял веки. Два прекрасных чёрных глаза взглянули на Алека. Точно две горючие звезды зажглись в комнате.

– Где я? – произнёс больной слабым голосом.

– У друзей. Не бойся, малыш!.. – ответил Алек. – У друзей, которые тебя ничем не обидят.

– А где же Кудлашка? – снова с беспокойством проговорил больной.

Но едва он успел произнести это, как из-под постели неожиданно вынырнула потешная чёрная мордочка, и оттуда появилась и сама Кудлашка во всей своей красоте. С радостным визгом она кинулась прямо на постель больного, оставляя на белом пикейном одеяле следы грязных лап. Тёмноволосый Алек покачал головой.

– Макака не похвалит, если увидит это, – произнёс он серьёзно, – и Кар-Кар тоже. Впрочем, я заступлюсь за тебя, когда понадобится, – заключил он тихо.

– А кто они будут? – спросил не без трепета больной, широко раскрывая свои и без того огромные глаза.

– Макака – это обезьяна… Она похожа очень на человека и ест руками, как мы, и вся покрыта волосами при этом. Но наша Макака вовсе не обезьяна. Вот ты убедишься сам, когда увидишь. А зовут нашу Макаку господином Марковым, Александром Васильевичем. Настоящая макака – злая, а наш Макака – добрый. Кар-Кар же – это помощник нашего Макаки. У Кар-Кара четыре глаза и две головы: одна – своя, другая – чужая.

Больной ещё шире раскрыл глаза. Хотел спросить что-то и не успел.

Быстро распахнулась дверь, и из неё высунулось десятка два детских головёнок. Тут были и чёрненькие, и белокурые, и рыжие, и русые. Смешные любопытные рожицы изо всех сил тянулись вперёд. Карие, чёрные, синие и серые глазёнки устремились взорами на лежавшего в постели больного.

– Алек Хорвадзе! Алек Хорвадзе! Можно нам к нему? Можно посмотреть больного мальчика и собаку? Пожалуйста, Алек, пусти нас! – послышались звонкие детские голоса.

Но Алек не смог ни впустить, ни ответить, потому что как раз в эту минуту, оттолкнув детей от двери, в комнату вкатилась шарообразная толстая фигура, похожая на большой мяч. На плечах фигуры торчала круглая же, как шар, голова. Румяное лицо в очках лоснилось. Из-за стёкол приветливо и добро смотрели маленькие глазки. Очки едва-едва держались на кончике румяного же носа. Фигурка несла в руках тарелку с дымящейся в ней вкусной похлебкой. Тут же на краю тарелки лежал ломоть белого хлеба.

Круглый человек подошёл к постели и знаками стал показывать больному, что принёс ему завтрак. Больной не заставил себя долго упрашивать и с жадностью набросился на еду.

Глава XVI

Круглый человечек и шалуны

Больной ел. Круглый человечек сидел на стуле, кивал и улыбался, глядя на то, как ел больной. За его спиной стояли двадцать мальчиков, которые тоже кивали, улыбались и делали всё то, что делал круглый человечек. Почешет себе нос круглый человечек – и все двадцать мальчиков почешут себе носы. Начнёт сморкаться толстяк – и тут-то поднимается настоящая музыка, потому что все двадцать мальчиков принимаются сморкаться, и начинают раздаваться такие трубные звуки, что можно подумать, что едет артиллерия. Даже Кудлашка, вылезшая было из-под постели, услышав эти звуки, издала продолжительный, жалобный вой.

Но вот круглая фигурка протянула руку и погладила больного по голове. В ту же минуту двадцать рук потянулись к золотистым кудрям лежавшего в постели мальчика, силясь проделать то же.

Тут случилось нечто неожиданное. Видя, что трогают её маленького хозяина, Кудлашка взвизгнула пронзительнее прежнего, потом отчаянно тявкнула и, вскочив на постель, встала рядом с Миколкой, сердито скаля зубы.

Это случилось неожиданно быстро. Но ещё неожиданнее опрокинулся стул, на котором сидела круглая фигура, и толстенький человечек очутился на полу.

– Mein Lieber Gott! [9] – произнёс кругленький человечек и забарахтался отчаянно руками и ногами, силясь подняться.

В тот же миг двадцать мальчиков окружили его, громко крича:

– Я вас подниму, Карл Карлович!

– Нет, я!

– Нет, я!

– Бедный Карл Карлович!

– Ужасное падение!

– Вы не очень ушиблись, Карл Карлович?

– Обопритесь на меня!

– Вот вам моя рука, Карл Карлович!

И двадцать пар рук тут же потянулись на помощь упавшему. Но лишь только бедный немец (Карл Карлович был немец, и притом немец самый настоящий, приехавший лишь недавно из Германии и ни слова не говоривший по-русски) опирался на чью-либо руку, как мальчик, протянувший ему её, моментально падал на пол подле Карла Карловича и, сделав испуганное лицо, кричал:

– Ах, вы меня перетянули, Карл Карлович! Вы ужасно тяжёлый!

Один… другой… третий… четвёртый… одиннадцатый, пятнадцатый… двадцатый… Вскоре все двадцать мальчуганов лежали вповалку вокруг Карла Карловича, точно отряд индейцев, мирно отдыхающих после битвы в самых живописных позах вокруг своего вождя.

Это было так смешно, что Миколка, всё ещё уписывавший похлёбку, громко и весело расхохотался. Особенно смешон был Карл Карлович, который неистово дрыгал ногами, желая подняться с пола, и не мог.

Всё это время преважно сидевшая на постели рядом с Миколкой Кудлашка вдруг насторожилась. Очевидно, беспомощно дрыгающие в воздухе ноги почтенного немца неожиданно привлекли собачье внимание. Кудлашке показалось, что с ней заигрывают ноги кругленького человечка, и она разом приготовилась к возне, взвизгнула и подскочила.

Гоп-ля-ля!

Любой наездник позавидовал бы такому смелому прыжку.

– Ай-ай-ай-ай! – неожиданно закричал немец, когда зубы Кудлашки вцепились в его каблук.

Карл Карлович кричал, Кудлашка лаяла, Миколка хохотал, а все двадцать мальчиков шумели, кричали, свистели, пищали на двадцать разных голосов.

Лицо Карла Карловича из белого стало багрово-красным. Жилы напряглись на его лбу и надулись, как верёвки. Он сердито кричал что-то по-немецки, чего нельзя было разобрать за гамом, криками и свистом.

И вдруг всё покрыл один громкий возглас:

– Довольно! Молчать! Перестать сию минуту! Что за травля! Рыцари! Сейчас же на ноги, вам говорят! Поняли?

Это Алек Хорвадзе живо вскочил со своего места, находившегося около постели больного, подбежал к немцу и помог ему подняться на ноги. И все двадцать мальчиков тоже вскочили как по команде.

Алек Хорвадзе был самый сильный из них, и мальчуганы отлично знали, что тягаться с ним нелегко.

Лишь только Карл Карлович поднялся на ноги и, отдышавшись как следует, привёл в порядок свой костюм, он сердитыми глазами оглядел всех мальчиков и пропищал тоненьким голоском:

– Витик Зон! Komm hier! [10]

Из толпы мальчиков выскочил один – белокурый, голубоглазый, хорошенький, со сверкающим бесшабашным, весёлым взглядом.

Карл Карлович стал что-то оживлённо говорить Витику по-немецки. Витик был единственным из всех мальчиков, кто отлично знал немецкий язык, потому что был сам немцем по происхождению. Витик ответил Карлу Карловичу по-немецки же, очень серьёзно и очень тихо, так тихо, что остальные мальчики не могли ничего расслышать. Потом Карл Карлович ещё раз сердито оглядел их всех, покрутил головой, пошевелил своими белокурыми усами и быстро исчез за дверью.

– Жаловаться пошёл Макаке! – произнёс Витик. – Скажет, как на него напала собака и хотела его укусить и что мальчики уронили его на пол и стукнули ему колено и ляжку…

– Вот так история! Ну, будет нам на орехи, – произнёс Миля Своин, бледный, хрупкий, худенький мальчик, боявшийся всякого рода волнений и передряг.

– Да уж, здорово влетит от Макаки! – подхватили хором остальные мальчики.

– Влетит, конечно, если только Макака поймёт нашего Кар-Кара, – лукаво усмехнулся Витик. – Ведь Макака ни в зуб ногой по-немецки, а Кар-Кар совсем не знает по-русски, да к тому же я приложил все старания к этому и научил его сказать так: «На меня упал бак и ушиб мне ложку и каблук». Ну-ка, разбери, что это такое! – со смехом заключил Витик и победоносным взглядом окинул своих друзей.

– Браво! Браво! Витик молодчина! – закричали мальчики, охваченные внезапным восторгом.

И, прежде чем Витик мог опомниться, сорок рук подхватили его на воздух и начали качать.

Глава XVII

Кое-что понемножку выясняется

– Тебя как зовут?

– Какая кличка у твоей собаки?

– Ты деревенский?

– Издалека ты пришёл?

– Как ты попал в реку?

– А что, страшно тонуть?

– А собака у тебя давно?

– Ты чувствовал, что умираешь, когда тонул?

– Почему ты такой рваный?

– Ты бедный?

– Ты знаешь, куда попал?

– А драться на кулачках умеешь?

– Прыгать через стулья ты можешь?

– А родители у тебя есть?

Двадцать мальчиков – и двадцать вопросов! Попробуйте-ка отвечать на них сразу! Задача нелёгкая!

Миколка рассказал, однако, что его зовут Миколкой, что он из деревни Старая Лесовка, что он сирота, что бежал от дяди Михея, который дерётся шибко больно. Затем он рассказал, что сам не понимает, как упал в реку, не знает, кто его вытащил из воды и где он очутился. Вот и всё, что он мог ответить.

Тогда заговорили мальчики, все вместе, разом, так что ровно ничего нельзя было разобрать. Наконец Алек Хорвадзе снова повысил голос:

– Дайте мне сказать… Я буду говорить! – произнёс он твёрдо.

Всё стихло в один миг. Алек начал говорить степенно и обстоятельно, как взрослый, обращаясь к Миколке:

– Мы все, мальчики, купались вчера в реке с месье Шарлем, гувернёром, потому что Кар-Кар не купается: он очень толстый и боится, что может умереть в воде. Купаемся и слышим: за кустами шорох, потом крик, потом точно плюхнулось что-то в воду. Собака залаяла, и опять плюхнулось… Побежали за кусты… Видим, кто-то тонет… А собака плывёт к нему… Подплыла, вот схватила зубами, к берегу тянет… Вытащила тебя… Мы тебя на руки и прямо сюда. Здесь тебя качали на простыне… Думали, ты не очнёшься… Ты лежал некоторое время бледный, точно мёртвый, без движения… А затем очнулся и уснул. Теперь будешь жить, это уж наверняка! – убеждённо заключил свою речь Алек и похлопал Миколку по плечу.

Остальные мальчики тоже заулыбались, закивали ему радостно головами и тоже похлопали его по плечу.

– А меня дяде Михею не вернут? – опасливо спросил Миколка мальчуганов.

– Вот ещё! Мы не позволим! – закричал немчик Зон. – А насильно не посмеют отнять, Алека побоятся. У него кинжал есть.

– Да, у меня кинжал есть! – не без гордости произнёс Алек и блеснул чёрными глазами.

– Кинжал-то игрушечный! Тупой! – протянул тоненький высокий мальчик с насмешливым лицом и тёмными, презрительно щурившимися глазами.

– Ну-ну, ты помалкивай, Гога Владин! Трусишка ты, каких мало. Уж молчал бы лучше! Ты и твой графчик даже тараканов и лягушек боитесь, – сердито заметил Алек.

– И мух тоже, – весело прибавил Арся Иванов, некрасивый смуглый мальчик с большими умными глазами.

– Слушай ты, деревенщина, а ты высоко прыгать умеешь? – немного картавя, произнёс, обращаясь к Миколке, маленький, худенький, но чрезвычайно пышно одетый в бархатную, несмотря на летнюю пору, куртку и клетчатые штаны мальчик лет десяти, которого звали графом Никсом Гоптаровым и который очень кичился своим титулом и богатством.

– Ну, ты молчи, графчик картавый, не очень-то заносись! – прикрикнул на него Вова Баринов, вместе с другими не любивший Никса. – Вы с Гогой и ходить-то как следует не умеете, не то что прыгать…

– А вот и сочиняешь! Я прыгаю отлично! – картавил Никс.

– И я тоже! – вторил ему Гога, задетый за живое.

– А вот посмотрим! Так сумеешь?

И Вова быстро отбежал на край комнаты и в один миг перескочил через высокую спинку стоявшего посередине её кресла.

Миколка даже крякнул от удовольствия при виде этого прыжка. Он сам был большой любитель до всякого рода скачек и вполне оценил Вовино искусство.

– Ага! Ты небось тоже так можешь прыгнуть?.. – торжествующе произнёс Вова и взглянул на Миколку.