Читать онлайн Стоящие свыше. Часть IV. Пределы абсолюта бесплатно

Только дети верят, будто днем зло спит.

19 мая 427 года от н.э.с. Исподний мир

Спаска привыкла к бесконечным отлучкам отца, и без него в замке ей всегда становилось пусто и холодно. Но в этот раз пустота казалась ей особенно глубокой, безысходной даже. Она не любила оставаться одна в комнате и, хотя запиралась на ночь, все равно часто просыпалась и подолгу не могла уснуть. Позвать к себе бабу Паву – просто чтобы не быть в одиночестве – она не желала, ей было бы неприятно, если бы та заняла постель отца.

Нет, она не верила, что кто-то может просочиться в комнату сквозь стену или забраться в окно, – просто слишком хорошо знала, что дверь можно сломать, а окно выбить. Стены замка не казались ей надежными, а все его мужчины, вместе взятые, не смогли бы ее защитить так, как отец. Без него она становилась уязвимой, и пока лишь с одним человеком она чувствовала себя защищенной – с Волче. Нет, она понимала, что Волче, в отличие от отца, не всесилен, что только в сказках о хрустальном дворце богатырь на вороном коне способен победить сонмище врагов, – в жизни все иначе. Но рядом с ним ей было спокойно. Спокойней, чем за каменными стенами замка. Рядом с ним она боялась только за него.

И теперь, просыпаясь по ночам в темной и пустой комнате, она замирала от страха, думая то о Волче, то об отце. И не хрустальный замок грезился ей в полусне, а смертоносный красный луч, рассекавший грудь отца, – Спаску пробивал озноб, дыхание останавливалось от ужаса, сердце то замирало, то колотилось изо всех сил, и уснуть после этого она не могла. Сабля гвардейца, с которым Волче сражался на болоте, летела на пядь выше, чем тогда, апрельской ночью, и попадала не в плечо, а в шею. И невозможно было ее остановить. И жить после этого тоже было невозможно. Боль и страх – отец был прав. Бесконечные ночи, полные боли и страха, – за несколько минут маленького счастья.

С тех пор как Волче обнял ее, назвал самой прекрасной девочкой, Спаска перестала вдруг стыдиться себя, и даже наоборот: ей хотелось поделиться с кем-нибудь, спросить совета. Обычно она старалась не вспоминать о маме, не бередить рану, не грезить о мертвых, а теперь, желая успокоить себя и заснуть, мысленно вела с ней долгие разговоры: рассказывала о Волче и придумывала мамины советы. И знала, что они выдуманные, не верила в них.

У нее не было подруг, в замке не нашлось ни одной девочки, хоть немного близкой по возрасту, – только иногда из соседней деревни приезжали две сестрички-двойняшки, на год старше Спаски. Обе вышли замуж не так давно, и Спаска не знала, будут ли они теперь говорить с ней как раньше, – у нее в деревне молодухи держались особняком.

Она бы поделилась с тетушкой Любицей, но та была далеко. А баба Пава… Спаска знала, что скажет баба Пава: что Славуш, знатный, ученый и богатый, гораздо больше подойдет царевне, чем неотесанный гвардеец, за всю жизнь прочитавший десяток книг, семь из которых – Свидения Айды Очена. И жизнь которого не стоит медного грана – что бы ни пообещал отец. Потому что, если с Волче что-то случится, отец узнает об этом слишком поздно.

В середине мая в замок приехала семья Красных Кукушек – погостить у родственников, – и Спаска с трудом узнала младшего братишку: Ладуш вытянулся за зиму, стал серьезней и спокойней и теперь как две капли воды был похож на Гневуша, каким его помнила Спаска. Только на лице мальчика высыпали веснушки – от непривычного солнца, которое светило после праздника на Лысой горке. Он совсем не помнил ни маму, ни деда, ни Ратко – и не понимал, почему Спаска зовет его братом. У Кукушек не было своих детей: новый отец вкладывал в мальчика всю душу, растил преемника, зная, какая сильная кровь течет в его жилах, а названная мать не чаяла в нем души. Они не очень радовались, когда Спаска встречалась с братом, а ей было больно видеть, как Ладуш зовет матерью чужую женщину. Она вспоминала, что Милуш предлагал и ее отдать в семью Красных Кукушек, и при этом как-то особенно остро скучала и об отце, и о маме.

В ту ночь Спаске приснился жуткий сон. И очень хотелось забыть его, навсегда выбросить из головы, но мысли сами возвращались к нему снова и снова. Ей снилось, как они с Волче в сумерках идут по улицам Хстова. И сумерки эти странные, полупрозрачные, словно воздух вокруг светится мертвым, серым светом. Волче держит ее за руку, и, казалось бы, нечего бояться, но ей почему-то страшно. Никого нет вокруг, словно город вымер. Не слышно ни чужих голосов, ни шагов, ни чужого дыхания, и в этой неживой тишине навстречу им выходит стая огромных лохматых собак. Собаки молчат, в сером свете сумерек сверкают их плотоядные глаза и проблескивают острые клыки. На загривках собак поднимается шерсть, они прижимают уши и скалятся – они угрожают, их много, они страшней волков, потому что совсем не боятся человека. А Волче идет им навстречу и словно не замечает опасности. И Спаска кричит ему: «Волче-сын-Славич! Постойте! Не надо, давайте обойдем!», но он отвечает ей спокойно: «Ты только мне доверяй…» А собаки все ближе, и Спаска смотрит на лицо Волче, закрытое капюшоном, стараясь понять, что же происходит. И дергает его за руку изо все сил – он поворачивается к ней, и Спаска видит, что у него на лице нет глаз.

Она проснулась от ужаса в пустой темной комнате, захлебываясь сбившимся дыханием, под грохот собственного сердца. И гнала, гнала сон из головы, сжимаясь в комок и ломая руки. Если бы она могла плакать, она бы заплакала.

За окном стояла глухая полночь – значит, проспала она не больше часа. Воздух в комнате показался Спаске вязким, густым. Она не хотела больше оставаться в постели, в этих стенах, наедине со своим ужасом и болью, – накинула плащ и вышла сначала во двор (слишком темный и мрачный, похожий на дно колодца), а потом поднялась на стену замка.

Ночь была звездной, но безлунной. В покоях Милуша светилось окно – неровным оранжевым светом чадящих факелов, – и от этого стало немного спокойней: не все в замке спят. Полуночник Милуш еще не ложился, а Свитко, наверное, уже встал – он всегда просыпался до света и выходил в межмирье. Наверное, и его добрый дух был ранней пташкой.

Спаска окинула взглядом темноту болота – оно снова шептало что-то, звало кого-то, алкало, требовало, обещало… Когда Спаска слышала его голос, то всегда вспоминала Гневуша, и теперь подумала о младшем братишке – вдруг болото позовет и его? Вдруг захочет забрать в свое чрево будущего сильного колдуна?

Что заставляет людей любить? Бесконечная круговерть ужаса есть любовь. И стоит только подумать о зловонном брюхе болота, чтобы представить себе, как вязкая трясина всасывает в себя маленького белоголового мальчика с веснушками на носу, как страшно ему умирать, как хочется вздохнуть и какая чернота разливается перед его глазами.

Спаска, стараясь отрешиться от мрачных мыслей, расслабилась, шагнула в пустоту межмирья – она умела это делать совсем не так, как другие колдуны. Нет, она не собиралась брать силу у добрых духов – просто всматривалась и вслушивалась в потоки энергий, бегущие мимо нее, словно вода в Лодне. И как кого-то успокаивает монотонное течение воды, так Спаску успокаивал еле слышный шорох межмирья. Широкая река любви, льющаяся из храмов и лавр в Верхний мир, ночью мелела, но обратный поток все равно был слабей… Спаска давно привыкла к этому, давно знала, что река любви ежедневно убивает ее мир, и давно примирилась с тем, что не может этого изменить. Она просто стояла на берегу и не пыталась, как Славуш когда-то, остановить поток.

Тоненькую ниточку, отделившуюся от реки любви, не заметил бы ни один колдун – Спаска тоже не обратила бы на нее внимание, не будь она так близко. Чудотвор! Чудотвор по имени Прата Сребрян! Ему тоже нужна энергия, здесь, а не за границей миров! И он где-то совсем рядом!

Спаска, стараясь не потерять межмирье из виду, осмотрела замок с высоты. Куда же эта ниточка ведет? Где прячется шпион?

Ниточка уходила вниз, в глубокие дворики замка. Спаска прошла несколько шагов по стене, стараясь разглядеть ее получше. Где-то у подножья Укромной башни. Или в самой башне, или рядом – в книгохранилище.

Спаска чуть не бегом спустилась со стены, но остереглась идти через дворы – подумала, что безопасней будет пробраться через покои Милуша в книгохранилище, а уже оттуда выйти к Укромной. Отец не разрешал ей ходить босиком, но Спаска всегда нарушала его запреты, тем более летом, тем более теплой ночью после солнечного дня. И теперь она не боялась, что ее шаги кто-то услышит, – босые ноги ступали по каменному полу бесшумно. Она подошла к дверям книгохранилища и замерла, прислушиваясь: ей показалось, что там кто-то есть. Она бы легко спряталась в темноте, но все равно было немного страшно.

И в тот миг, когда она протянула руку, чтобы толкнуть дверь, та вдруг распахнулась, в глаза ударил яркий свет свечи – Спаска отшатнулась, но через секунду, привыкнув к свету, увидела перед собой Славуша, который чуть не налетел на нее, шагнув через порог.

– Спаска? Что ты тут делаешь? – спросил он удивленно и обрадованно.

Спаска выдохнула с облегчением, приложила палец к губам и шепнула:

– Тихо. Как хорошо, что я тебя встретила, одной мне было страшно. Я ищу чудотвора…

– Белокрылого? – усмехнулся Славуш снисходительно.

– Нет. Не смейся. Где-то рядом прячется чудотвор. Я видела, как он пьет энергию.

– Спаска, в замке не может быть чудотвора, Милуш же говорил…

– Милуш просто не хочет в это верить, только и всего. Отец не может ошибаться. Это чудотвор по имени Прата Сребрян. Пойдем, может быть, он еще не ушел.

– Пойдем, – согласился Славуш и взял Спаску за руку. – Хотя ни в какого чудотвора в замке я не верю.

– Но я же видела, Славуш! Я же видела! Никто больше не может брать энергию, предназначенную чудотворам.

– Ты могла ошибиться. Твой отец сказал, что рядом с Лысой горкой портал чудотворов, может быть, кто-то из них подобрался к замку снаружи.

Даже если чудотвор и был где-то рядом, то, услышав голос Славуша, ушел или спрятался, потому что они никого не встретили: двор, в который выходила дверь книгохранилища, был пуст, а Укромная заперта снаружи на висячий замок.

– Хочешь, посмотрим со стены на болото, может быть, я прав. – Славуш виновато пожал плечами, глядя на расстроенное лицо Спаски.

– Пойдем, – согласилась Спаска, вздохнув.

Ей было все равно, куда теперь идти, – только бы не в свою пустую и темную комнату. А впрочем, стоя на стене и слушая голос болота, она чувствовала себя ничуть не лучше.

Они поднялись на стену возле ворот как раз тогда, когда над болотом всходил месяц, желтый, как сыр. Стража спала, оглашая окрестности богатырским храпом.

– Смотри внимательно, – сказал Славуш насмешливо, – может, чудотвор притаился где-нибудь под стеной.

– Ты у моего отца научился все время надо мной смеяться? – обиженно спросила Спаска.

– Я многому научился у твоего отца, – вдруг серьезно ответил Славуш. – Даже если он над кем-то смеется, то всегда по-доброму. Я никогда на него не обижался. И ты не обижайся.

– На отца я не обижаюсь. Но он тоже не верил мне, когда я говорила о болотниках… А теперь ты не веришь мне, когда я говорю о чудотворе.

– А я, когда увидел тебя в книгохранилище, как раз думал о болотниках. Я видел кого-то во дворе – он прошел под окном. Вообще-то я собирался его найти.

– Славуш, но, может, это в самом деле был чудотвор? Почему ты так уверен, что это был болотник?

– Я давно хочу его выследить. Я не слышу голоса болота, как ты, но… иногда мне чудится что-то такое… Я ведь часто по ночам сижу в книгохранилище. Твой отец говорил, что чудотвор – это шпион. Ему незачем ночью бродить по замку. Ему незачем воровать детей в соседних деревнях. Чудотворы не людоеды. Ты думала, зачем это делают болотники?

– Болото хочет, они лишь выполняют его желания. – Спаска пожала плечами.

– Ну если бы тебя болото попросило, ты бы стала выполнять его желания?

– Нет. Но оно меня и не попросит.

– Мне кажется, я понял, почему они с таким рвением исполняют его желания. И я, наверное, уже знаю, кто это… Но… Я не могу, без доказательств… Я чувствую себя отвратительно: вдруг я ошибаюсь? Даже думать такое о человеке, и то стыдно. А уж кому-то сказать…

Славуш снова окинул взглядом болото: оно было неподвижным и молчаливым. Даже лягушки примолкли.

– Послушай, – начал он, помолчав, – а тот парень, который в Хстове водил тебя колдовать… Гвардеец…

Спаска сжалась – меньше всего ей хотелось говорить о Волче со Славушем.

– Что? – натянуто спросила она, потому что Славуш замолчал.

– Я знаю, что твой отец ему доверяет. А ты?

– Да, я тоже ему доверяю, – ответила Спаска и даже хотела прибавить «как никому другому», но удержалась. – А почему ты спрашиваешь?

– Понимаешь, твой отец – он знает. А ты чувствуешь. Мне кажется, тебя нельзя обмануть.

– Волче никогда нас не обманет и не предаст. Он скорей умрет, чем позволит… – Спаска хотела сказать «меня обидеть», но осеклась, а Славуш расценил ее слово по-своему.

– То есть ради него стоит рисковать?

– Если он рискует собой каждый день, каждую минуту, разве мы не должны рисковать ради него? – прошептала Спаска испуганно: наверное, не просто так ей приснился этот жуткий сон. – А что, с ним что-то случилось?

Славуш посмотрел на нее пристальней, и взгляд его стал грустным:

– Значит, его зовут Волче…

– А ты разве не знал?

– Его имени не знает никто, кроме Милуша, тебя и Змая. Понимаешь, чтобы никто не мог даже случайно подслушать. Не называй его по имени вслух.

– А почему ты о нем спрашиваешь?

– От него нет известий с конца апреля. Зорич не знает, где он, в последний раз они виделись перед его уходом на Змеючий гребень. Мы не знаем даже, дошел он до Лысой горки или нет.

Спаска задумалась: а стоит ли говорить о том, что он дошел до Лысой горки? И решила пока промолчать.

– И… что? – еле-еле выговорила она.

– Милуш подумывает послать в Хстов Свитко, а мне кажется, что Свитко лучше оставаться в замке. В Хстове уже дожди, когда он еще погреется на солнышке? Он и здесь-то в последние дни что-то плох…

– Он разве не едет в Кину?

– Нет. Он говорит, что сейчас не время. Собирается… Погоди-ка! Смотри, Спаска, смотри!

Из-за длинной тени замка с восточной его стороны на болоте появилась странная низкорослая и широкая фигура в серо-зеленом плаще и островерхом куколе! Спаска не сразу поняла, что болотник несет что-то тяжелое, пряча под плащом. И как Славуш его заметил? Словно имел глаза на затылке.

– Стой! Остановись! – закричал Славуш и потянулся за плечо, но лука у него с собой не было. – Я же говорил! Я же чуял!

Он кинулся к лестнице, и Спаска побежала за ним, но быстро отстала.

Его крики разбудили стражников, но спросонья они плохо соображали. Славуш выхватил у одного из них топорик и ударился плечом в запертую калитку, чтобы отодвинуть засов.

– Что такое? – хлопая глазами, спросил у Спаски стражник.

– Болотник! Он… кого-то унес… – пробормотала Спаска и побежала за Славушем, уже распахнувшим калитку. Стражники, топая и ругаясь, бросились следом.

На болоте было посуше, чем обычно, тропа пружинила под босыми ногами, но все равно за Славушем Спаске было не угнаться. Болотник не мог двигаться быстро – ему мешала тяжелая ноша.

– Остановись! – кричал Славуш. – Я все равно тебя догоню! Стой, слышишь?

Стражники отставали, и Спаска боялась, что Славуш и в самом деле догонит болотника… Тот наверняка вооружен и так просто свою жертву не отдаст. А Славуш… Он, конечно, очень хорошо стрелял из лука, но… И она бежала из последних сил, чтобы хоть чем-нибудь ему помочь.

Неожиданно болотник споткнулся (словно кто-то толкнул его в спину) и упал на тропу. Только Славушу до него было слишком далеко – болотник успел подняться и закинуть за плечо безжизненное тело: теперь было видно, что он на самом деле несет с собой ребенка лет семи.

– Стой, я сказал! Оставь мальчика!

В замке в это время был только один мальчик такого возраста – Ладуш. И Спаска побежала еще быстрей, едва не крича от ужаса. А что если ребенок уже мертв? Почему он не двигается, не кричит, не зовет на помощь?

Славуш догонял болотника, и тот, пробегая мимо бочажка с открытой водой, избавился от своей ноши: в стороны хлынули брызги, но ребенок не барахтался – камнем пошел на дно. Славуш, оказавшись возле бочажка, пробежал еще несколько шагов, но опомнился, вернулся и полез в воду.

Когда Спаска добежала до бочажка, он уже вытаскивал на тропу неподвижное тело мальчика. Подоспевшие стражники помогли ему выбраться из трясины и выудить оттуда завязший сапог.

– Ушел! Ведь ушел! – ругался Славуш, сжимая кулаки.

Спаска присела на колени и взглянула Ладушу в лицо: оно было бледным, перепачканным тиной, к белым волосам прилипла гнилая трава. Она припала к его груди и сразу же услышала слабое биение сердца, только дыхания не было.

– Он жив, но не дышит… – выговорила она, выпрямляясь.

Один из стражников тут же перекинул мальчика через колено и с силой ударил по спине – изо рта хлынула вода, раздался судорожный вздох, а потом Ладуш закашлялся.

Спаска вдруг ощутила невозможную слабость: согнулась и закрыла лицо руками. Не зря ей приснился этот сон, не зря она вышла на стену…

– Он не успел толком захлебнуться, – проворчал Славуш. – Я почти сразу его вытащил.

Стражник поднял Ладуша на руки – тот уже открыл глаза, но еще не понимал, что с ним происходит.

– Живой? – весело спросил стражник.

Мальчик кивнул и потянулся рукой к темечку, но стражник его опередил, пощупав ему голову:

– Ну вот, шишка. Его просто оглушили, чтобы не закричал. Это не страшно, до свадьбы заживет. Надо мокрое с него снять – простудится еще…

– Погодите! – сказал Славуш. – Надо найти болотника! Он не мог далеко уйти!

Болотника давно не было видно, хотя месяц и освещал все вокруг, – тот скрылся из виду за редкой чередой сосенок и выпустивших листья кустов.

– Славуш, оставь, – махнул рукой стражник, державший Ладуша. – Лучше дозоры выставим – рано или поздно он вернется в замок. Посмотрим, кого в замке нет, и все будет ясно.

– А если он не из замка? Если просто знает проходы внутрь? Как тогда мы его сможем поймать? – спросил другой.

– Он из замка… – процедил Славуш, оглядывая болото. – Ну давайте хоть немного поищем, а? Он наверняка где-то притаился. Спаска, ты же чувствуешь, если кто-то идет…

– Если не далеко, – вздохнула она, поднимаясь. Ноги почему-то все еще дрожали, но стражник начал стаскивать с Ладуша мокрую одежду, и ему надо было помочь.

– А почему ты моя сестра? – неожиданно спросил мальчишка, когда Спаска расстегивала пуговицы на его рубашке – у него зуб не попадал на зуб.

– Я не по-настоящему твоя сестра, – грустно улыбнулась Спаска. – Мы раньше были брат с сестрой, когда еще не родились. Только я тебя помню, а ты меня нет.

– А так разве может быть?

– Все может быть, – успокоил его стражник, улыбнулся и подмигнул Спаске.

Славуш ходил неподалеку, всматриваясь в ту сторону, где исчез болотник, пока Ладуша раздевали, растирали и кутали в плащ. Тот не успел испугаться, не понял, что с ним могло произойти, поэтому вскоре уже улыбался – стражник, отец пятерых сыновей, быстро успокоил его и развеселил. А Спаска думала, что Славушу тоже холодно – он ведь весь промок. Только он не обращал на это внимания, был раздосадован и расстроен.

К замку двинулись все вместе, уже не торопясь. И только неподалеку от ворот, в тени его стен Спаска услышала чьи-то торопливые шаги навстречу и хриплое дыхание. Сначала она испугалась, и Славуш взялся за топор (который так и не вернул стражнику), но из темноты раздался голос Свитко:

– Это я, не пугайтесь! Что случилось?

Он тяжело дышал и держался руками за грудь.

– Ты куда так спешишь-то? – спросил стражник.

– Я крики услышал. Пока оделся, пока разобрался, пока увидел вас на болоте… Думал, не нужна ли помощь? – Свитко закашлялся. Наверное, он в самом деле спешил, потому что не надел ни плаща, ни своей излюбленной стеганки, ни безрукавки.

– Ты бы меньше бегал, – сказал Славуш все еще раздраженно. – Тебе бегать нельзя.

– Ничего… – Свитко попытался улыбнуться и судорожно вдохнул. – Я боялся, что-то случилось… Я не знал, что вас так много.

Он снова закашлялся, прикрыв рот обеими руками, на глазах его выступили слезы, блестящие в темноте, и Спаска увидела кровь между пальцев – много крови.

– Зря ты не поехал в Кину… – пробормотал Славуш, опустив глаза.

Свитко оказался первым, кто выбежал им навстречу из замка, – ближе к воротам их встретили трое полуодетых стрелков, потом вооруженные топорами истопники и повара, потом слуги Милуша с факелами. В подворотне обнимать Ладуша кинулись Красные Кукушки – они обнаружили пропажу ребенка, услышав поднявшийся в замке шум. А во дворе стоял и сам Милуш.

Когда все улеглось и стихло, когда рассказали собравшимся, как было дело, когда взбудораженные обитатели замка стали расходиться, когда расставили дозоры у всех входов и выходов, Спаска услышала, как Славуш вполголоса говорит Милушу:

– Ну куда Свитко ехать в Хстов? Посмотри, он же еле дышит…

И ей показалось, что Славуш кривит душой, говоря эти слова. Он словно радуется тому, что Свитко не может поехать в Хстов – искать Волче. Узнать, что с ним. Зачем тогда было спрашивать Спаску, стоит ли ради Волче рисковать? Неужели Славуш может совершить подлость из ревности?

– Но ты точно ни в какой Хстов не поедешь, – отрезал Милуш в ответ.

Славуш хотел поехать сам? Спаске стало стыдно: как она могла подумать о Славуше плохо? Он только что спас Ладуша, он нисколько не испугался болотника, он весь промок…

– Славуш… – Она взяла его за руку. – Ты простудишься.

Он посмотрел на нее сверху вниз и улыбнулся. Как будто был чем-то доволен, как будто добился чего-то важного. И… нет, он не обманывал Спаску, он сейчас сделал что-то именно для нее, только она не могла понять: что же?

Она бы отправилась в Хстов сразу, на рассвете, – если бы не дозоры, поставленные со всех сторон.

19 мая 427 года от н.э.с. Вечер. Исподний мир

Бригада штрафников не вернулась в Хстов – осталась на строительстве гати, ведущей вглубь болот. И, конечно, гвардейцам пояснили, что гать строят для того, чтобы освоить пустующие земли вдоль Северного тракта, но и ребенку было ясно, что новая гать прямиком ведет к замку Чернокнижника. Кроме штрафников на строительство нагнали сотни три трудников из окрестных лавр, и гвардейцы больше присматривали за порядком, чем работали сами. На границе земель Чернокнижника осушали болото, из окрестностей Волгорода везли лес. Не было нужды сообщать об этом в замок – всякий проезжавший по тракту видел, что происходит. И почти каждый понимал, что готовится осада.

А весна в самом деле хлынула на землю – светило солнце, и болото цвело, подсыхало, зеленело травой. Каждое утро, просыпаясь на заставе от окрика «Подъем!», Волчок видел сквозь приоткрытую дверь кусочек голубого неба. Наверное, нет более яркого, более сочного цвета – и более радостного, разгоняющего сон, заставляющего вскакивать на ноги, не сожалея о теплой постели. Гвардейцы строились во дворе заставы, жмурясь от солнца и с улыбками подставляя ему лица. И как-то раз девка, которая работала на кухне (и не только), всплеснула руками, увидев Волчка за обедом:

– Ой, Волче, у тебя же веснушки! А я-то думала, веснушки только у рыжих бывают. Да чего ты испугался? Ты с ними такой пригоженький!

Гвардейцы, сидевшие рядом, посмеялись.

– Тебе все пригоженькие… – проворчал Волчок.

Девка была веселой и ласковой, денег за любовь не брала – только подарки – и каждый день появлялась то в новых бусах, то с новыми сережками. Волчок подарил ей серебряную булавку с жемчужиной.

– А ты что, ревнуешь?

– Я – нет, все остальные ревнуют, – усмехнулся Волчок, и гвардейцы рассмеялись снова.

Веснушки появились не только у Волчка. Каждое утро он боялся, проснувшись увидеть серое небо, но шла к концу третья неделя после праздника колдунов, а солнце все светило над заставой. И Волчок думал, что каждый вечер Спаска выходит на болото и гонит тучи прочь. Иногда ему хотелось добраться ночью до замка и взглянуть на нее хотя бы одним глазком, но он боялся, что его выследят. Да и заблудиться в темноте без проводника ничего не стоило.

Волчок, не желая того, часто мучительно и подолгу думал о юноше по имени Славуш. Счастливец, который живет рядом со Спаской и может не смущаясь положить руку ей на плечо. И тот обидный толчок пять лет назад теперь вспоминался с горькой усмешкой…

А вообще-то за эти три недели на болоте Волчок хорошо отдохнул и совсем было расслабился: отпала необходимость думать над каждым словом, следить за выражением лица, прислушиваться и приглядываться. Кормили, правда, скверно, да и от казармы Волчок отвык, но солнечные дни окупали все неудобства.

В тот день ничто не предвещало неприятностей: на заставу вернулись задолго до заката, вечер был удивительно теплым, прозрачным, расцвеченным яркими красками, и после ужина Волчок ушел на задний двор – посидеть на завалинке позади кухни, погреться в последних солнечных лучах. Вместе с ним сидели еще трое гвардейцев и тоже счастливо жмурились, глядя на солнце. Говорить ни о чем не хотелось, и Волчок едва не задремал, когда над самым ухом раздался окрик:

– Волче! Тебя капитан ищет!

Волчок тряхнул головой, разгоняя сон. Что могло понадобиться капитану в этот час?

– Он в комендантской, иди быстрей! – Молоденький гвардеец, которого прислали за Волчком, обладал пронзительно-звонким голосом.

Волчок не спеша поднялся, потянулся и в последний раз взглянул на заходящее солнце: завтра его может и не быть.

– Быстрей же! Ну? – Парнишка топнул ногой.

– Цыц, – сказал Волчок. – Успеется.

И поплелся в комендантскую, не ожидая ничего хорошего. Однако настолько нехорошего он и предположить не мог: за широким столом рядом с капитаном сидел господин Красен. Волчок звонко щелкнул каблуком, прикрыв за собой дверь, и нехотя вытянулся по стойке «смирно». Чудотвор поднялся ему навстречу.

– Мне было трудно найти гвардейца по имени Волче Зеленый Налим, – сказал он без улыбки. Волчок сначала не понял, о чем речь, и только потом вспомнил шутку Огненного Сокола.

– Во имя Добра… – пробормотал он, не найдя слов поумнее.

– Мне нужно задать тебе несколько вопросов. Волче Желтый Линь. – Глаза чудотвора, яркие и пронзительные, смотрели на Волчка в упор – не столько с угрозой, сколько с уверенностью.

– Я не буду вам мешать, – вздохнул капитан и поднялся.

– Нет, сиди. Мы пройдемся. – Господин Красен встал, направился к двери и по дороге кивнул Волчку: – Пошли.

Волчок распахнул дверь, пропуская чудотвора вперед, и вышел следом. По спине бегали мурашки.

– Даже болото не так отвратительно, когда светит солнце, не правда ли? – оглянулся тот.

– Правда, – согласился Волчок, мучительно соображая, о чем стоит говорить чудотвору, а о чем нет.

– Любишь хорошую погоду?

– А кто ее не любит?

– А откуда она берется, знаешь? – Чудотвор снова спрашивал без улыбки.

– Да уж догадался… – хмыкнул Волчок.

Господин Красен вышел со двора заставы и направился к строящейся гати.

– Это хорошо, что ты такой догадливый. Проще будет говорить.

Вокруг никого не было, и незаметно подобраться к новой широкой дороге никто не мог. Трудники собрали инструмент, но бросили в беспорядке приготовленные бревна, заточенные колья, отпиленные коротыши, вязанки сучьев. Чудотвор сам отыскал два чурбака, поставил их друг напротив друга и усадил Волчка лицом на закат. И хотя солнце опустилось к самому горизонту, стало большим и красным – все равно резало глаза, и лицо чудотвора Волчок видел плохо.

– Одного моего слова достаточно, чтобы Государь продолжил расследование о передаче колдунов в Предобролюбовскую лавру. Тебе этого хочется?

– Мне все равно, – ответил Волчок.

– Меня обманывать бессмысленно. Я знаю, что ты солгал на допросе. Мы не стали настаивать на разбирательстве только потому, что нам оно было не нужно. Но в любую минуту мы можем вернуться к этому делу. Так как? Стоит ли к нему возвращаться?

Впереди снова забрезжило золото и капитанская кокарда, но Волчок предпочел бы обойтись без них.

– Что вам от меня нужно? Признание в том, что я солгал?

– Оставь его себе. Мне нужно знать, что́ ты видел в ночь на второе мая у стен Цитадели.

Волчок пожал плечами и усмехнулся:

– Я уже все рассказал. Вы же первый надо мной и посмеялись.

– Мне нужны подробности. Все, до единого слова.

Волчок похолодел: поверили. Что-то там произошло, и чудотвор поверил в то, что Змай превратился в Змея. А может, он верил в это с самого начала, только не хотел показать этого Огненному Соколу? Тогда, второго мая, они смеялись над Муравушем и интересовались, не брал ли он с собой напитка храбрости. Припомнил Огненный Сокол и тех змей, что мерещились Волчку на допросе. Впрочем, Волчок единственный из всех троих высказал сомнение в столь волшебном превращении, да и Муравуш под конец засомневался – только Градко стоял на своем и обижался, что ему не верят.

А ведь Змай говорил, что чудотворы будут искать его слабые места. Долго же они ждали… Поедет или не поедет господин Красен в Хстов, допрашивать Муравуша и Градко? Солнце слепило глаза, отвлекало, и рассмотреть лицо чудотвора не получалось. Пожалуй, еще ни разу Волчок не стоял перед такой сложной задачей – не зная, что известно Красену, ответить на его вопросы, не выдать Змая, даже случайно не обнаружить перед чудотворами его слабое место. Если допросить Муравуша и Градко, сразу станет ясно, что Волчок лжет… Но… Рискнуть? Красен не Огненный Сокол, всех проверять не будет.

– Вообще-то время прошло. Я всего могу не вспомнить. – Волчок пожал плечами.

Чудотвор поморщился и посмотрел на Волчка укоризненно:

– Не надо делать из меня дурачка. Никогда Огненный Сокол не будет полагаться на человека, который может что-нибудь забыть или пропустить.

– Огненный Сокол послал меня туда только для того, чтобы я не мозолил вам глаза, – проворчал Волчок.

– Вот именно. А это означает, что ты работал на него и раньше. К тому же я не вижу ни одной причины, по которой тебе следовало бы от меня что-то скрывать.

– Я не собираюсь ничего скрывать. Мне никто не отдавал приказа молчать об увиденном: у вас тоже нет причин меня запугивать.

– Ничего, тебе полезно помнить свое место. – Чудотвор усмехнулся. – Чтобы зря не тратить время, я буду задавать вопросы, а ты – подробно на них отвечать. Первый вопрос: с кем к Цитадели пришла девочка-колдунья?

Не было времени задумываться – Красен бы заметил замешательство.

– Она уже была там, когда мы подобрались к костру. Мне показалось, что трое вооруженных людей приставлены именно к ней.

– Это точно? Она не пришла вместе с Чернокнижником?

Волчок покачал головой и постарался сглотнуть незаметно. И как бы невзначай положил ладони на колени – за столом бы этот трюк не прошел, а на чурбачке должен был выглядеть безобидно.

– Вместе с Чернокнижником пришел юноша с луком.

– Вот как? – неожиданно удивился Красен. – Опиши его как следует.

– Вы его видели. Пять лет назад, помните? Когда он кинул в меня невидимый камень, а вы велели… – Волчок похолодел. Он сейчас сказал что-то такое, чего не следовало говорить. – …его отпустить.

– И он пришел к Цитадели вместе с Чернокнижником? Ты не обознался?

– Все может быть. Пять лет прошло, он же тогда мальчишкой был. Мне показалось, что это именно он, и я не стал его больше разглядывать.

– Что он делал все то время, пока вы за ними наблюдали?

– Ничего. Сидел вместе со всеми у костра.

– Он говорил о чем-нибудь с девочкой?

– Я не помню. Может быть.

– А ты вспомни. И не просто говорил или нет, а о чем и как! – неожиданно вспылил чудотвор.

– Лучше бы вам спросить об этом Муравуша, это он мастер запоминать такие подробности.

– Не беспокойся, и Муравуша я спрошу тоже. И учти, что капитан бригады штрафников – не Огненный Сокол, он будет подчиняться мне беспрекословно. Так что твою память я могу и прояснить.

– Не надо меня пугать. – Волчок вскинул глаза, но тут же зажмурился от солнца. – Память у меня от этого не прояснится. Мне показалось, что этот парень пытается за девочкой ухаживать, а она его ухаживания не принимает.

– Вот как? А как на это смотрел Чернокнижник?

Чернокнижник. Они понятия не имеют о том, что Спаска – дочь Змая.

– Я не знаю. Никак. Я не обращал на это внимания.

– А на что ты обращал внимание?

– Я… Не знаю. Мы наблюдали несколько часов, а ничего не происходило. Они травили байки и говорили ни о чем. Когда речь зашла о чудотворах, Муравуш сразу же послал Варко к Огненному Соколу.

Солнце давно село, а Красен продолжал и продолжал задавать вопросы. И Волчок лгал, и знал, что его можно уличить во лжи – достаточно допросить Муравуша и Градко. Но… Чудотворы не должны были узнать, что Спаска – дочь Змая… Волчок считал, что давно научился не выдавать внутреннего напряжения и сосредоточенности, отвечать спокойно и взвешенно. Раньше он знал ответы на любые вопросы, продумывал их заранее, а тут ему приходилось соображать на ходу. Чудотвор же умел спрашивать – гонял Волчка по кругу, выясняя одно и то же по нескольку раз.

– Значит, никто ни разу не назвал этого человека по имени. Тебе это не кажется странным? – продолжал чудотвор бесконечный допрос.

– Чернокнижник назвал его Живущим в двух мирах. Возможно, это было сказано не всерьез. А по имени его никто не называл. И имен тех троих вооруженных людей тоже никто не называл. Я за время этого разговора ни разу не назвал вас «господин Красен». Вы тоже по имени ко мне не обращались.

– И девочку тоже никто не называл по имени?

– Ее называли крохой. Это я запомнил.

Давно перевалило за полночь, когда Красен наконец поднялся с чурбака.

– Можешь возвращаться на заставу.

– Во имя Добра! – бодро ответил Волчок, и чудотвор смерил его удивленным взглядом.

Может, переиграл бодрость? Не было сил ни думать, ни сомневаться. От допроса человек устает, конечно, но если говорит правду – устает в несколько раз меньше, чем если лжет. И, добираясь до заставы, Волчок старался не показать усталости. Очень хотелось хлебного вина и одиночества. Спать хотелось тоже, слипались глаза, но стоило лечь под одеяло, и в голову полезли навязчивые и тревожные мысли: а что если Чернокнижник не убережет Спаску? Что если Волчок сказал о ней что-то лишнее? Он прокручивал в голове свои ответы на вопросы Красена, и искал ошибки, и холодел, отмечая какие-то неточности в словах, интонациях, взглядах. А если чудотвор будет допрашивать Муравуша с той же дотошностью… Эти мысли Волчок старался гнать, но получалось неважно.

Он так и не уснул до самого рассвета, и только когда окошко, затянутое пузырем, порозовело, возвещая о начале нового солнечного дня, вспомнил встречу на развалинах каменного дома. Это согревало: Волчок жмурился от счастья, перебирая в памяти слова Спаски, ее полные нежности взгляды и прикосновения. И очень хотелось бросить все – заставу, гвардию, Хстов – и перебраться в замок: там он был бы спокоен за Спаску, потому что в себя верил гораздо больше, чем в каменные стены, лучников Чернокнижника и (тем более) в тонкого юношу по имени Славуш.

25 мая 427 года от н.э.с.

На этот раз доклад Красена уже не расстроил Инду, а весьма удовлетворил. Они встретились в Тайничной башне в присутствии Приора, двух аналитиков, работавших в том числе с Исподним миром, и мозговеда Дланы Вотана, присутствие которого Инду вовсе не обрадовало.

О человеке по прозвищу Змай почти ничего не удалось добавить к имеющемуся досье, кроме одного: нашлись свидетели его превращения в чудовище. Когда они пытались об этом рассказать, им, разумеется, никто не поверил. Да, Милуш Чернокнижник назвал его Живущим в двух мирах, но это уже не имело никакого значения.

А вот о девочке-колдунье Красен разузнал гораздо больше, и Инда не мог не восхититься мастерски проделанной работой. Девочка в самом деле родилась от пересечения двух сильнейших родов: Серой Крысы и Синего Сома. Поиски замедлились тем, что родилась она во втором поколении – из детей этого брака выжила только одна дочь, Живка, которая не проявляла способностей к колдовству. Инда мог себе представить, как много пришлось приложить усилий, проверяя всех потомков сильных колдунов.

Живка вышла замуж за безродного Бурого Крота, родила в браке семерых детей, из которых в живых осталось только трое: две девочки тринадцати и четырнадцати лет и семилетний мальчик. Дело осложнилось тем, что их деревня была сожжена, большинство ее жителей погибло – пришлось искать тех, кто помнил Живку и ее родителей. Красен их нашел в одной из соседних деревень, там же обнаружилась и старшая из девочек: рябая, беловолосая, ширококостная – она нисколько не походила на красавицу-колдунью, которую он искал. Красен едва не оставил поиски – вряд ли родные сестры могли сильно отличаться друг от друга. Но рассказ о младшей сестре по имени Спаска вознаградил его усилия.

«Змеиное отродье» – вот как звали в деревне младшую дочь Живки. Припомнили соседи и драку ее мужа с человеком по прозвищу Змай – шила в мешке не утаишь, в деревне все знали, что Живка загуляла с городским «богатеем», пока ее муж ездил на заработки в Волгород. Все видели, что у нее не переводятся деньги, – городской «богатей» не просто обрюхатил деревенскую простушку, а позаботился о ней и о ребенке. Все помнили, что во время оспы в четыреста двадцатом году он забрал девочку к себе, и вернулась она в деревню «настоящей царевной». И как Змай искал ее в сожженной деревне после стычки с гвардейцами, тоже помнили. И что забрал с собой младшего сына Живки, заметили тоже. Девочку же с тех пор никто из соседей не видел.

Едва услышав слова «змеиное отродье», Инда уже потер руки. Это была настоящая удача! Такая удача, какая выпадает очень редко. Конечно, не всякий отец любит своих внебрачных детей, даже если знает об их существовании, даже если дает деньги на их воспитание. Но… был еще пестрый аспид – змея не менее опасная, чем королевская кобра. И оказалась эта змея у постели девочки не случайно.

– Мне не удалось связаться с Пратой Сребряном, – сказал Красен. – Но, судя по всему, даже в замке стараются не упоминать, чья дочь эта девочка. Даже по имени ее не называют – зовут крохой. Ее способности к колдовству проявились очень рано, я говорил, что заметил ее еще в четыреста двадцать втором году, на празднике четырех четверок. Видимо, с этого времени ее и начали прятать от людей.

Приемник Врага… Нет, девочка не должна умереть – она, как и Йока Йелен, будет работать на оба мира. Какая удивительная гармония: один мир порождает мрачуна небывалой силы, другой создает колдунью, способную эту силу принять. И вряд ли стоит приписывать всю заслугу селекции, скрещиванию сильных колдунов – генетические опыты не всегда заканчиваются успехом. Нет, это необъяснимый закон природы, какая-та высшая сила, обеспечивающая равновесие… Инда не верил в существование Предвечного, но в последнее время часто задумывался о некоторой разумности мирозданья.

Длана Вотан слушал Красена как будто бы равнодушно, но Инда заметил: он ловит каждое слово, боится хоть что-то пропустить. Все еще надеется сменить Инду на его поприще? Может быть, он всего лишь карьерист? Инда не сомневался в повышении, если все пойдет гладко и он не совершит грубых, непростительных ошибок – а он их не совершит. Из ста членов центумвирата не более десятка стояли на второй ступени посвящения, и ничего удивительного не было в том, что ему доверили руководить самым, возможно, важным сейчас делом в судьбе клана (и всего Обитаемого мира) – действительно, не Гроссмейстер же должен бегать за Йокой Йеленом и выслушивать многочасовые отчеты Красена… Длана Вотан все же не консультировал тригинтумвират, к тому же он был доктором нейрофизиологии, а не прикладного мистицизма. На что он мог рассчитывать?

Инда не верил в карьеризм Вотана. Слишком холоден он был для карьериста и, пожалуй, слишком умен.

Красен продолжал:

– Есть и другие новости. Не знаю, хороши они или нет. Храм всерьез готовится к осаде замка Сизого Нетопыря и даже не скрывает этого. Это вызов и нам, и Государю. Я не был в Хстове, лишь получил почтовые отчеты Явлена, но об осаде можно говорить уверенно. В Дерте Храм закупает чугун и бронзу, пригодные для отливки пушек, причем эту информацию Явлен получил с легкостью – сделку никто не скрывал. Из Кины вот-вот начнет поступать хлопок, и, я думаю, не на рубашки мнихов он пойдет, а на пополнение запасов пороха. Государь уже ответил на это запретом продажи оружия иноземными купцами, но у Храма довольно своих кузнецов и кузниц. На подходах к замку строятся дороги, на глазах у всех сколачиваются осадные башни.

– А каковы силы Чернокнижника? – спросил Инда.

– Он может собрать около полутысячи человек со своих земель – мужчин, пригодных к обороне замка, я имею в виду. Еще сотни три – с Выморочных земель. Но я почему-то думаю, что он получит существенную помощь из Волгорода. Мне известно о договоренностях между Милушем и волгородским князем. Волгород не заинтересован в уничтожении колдунов.

– Тысячного легиона хстовской гвардии не хватит на то, чтобы взять замок приступом, – заметил один из аналитиков. – Замок хорошо укреплен, окружен топким болотом, в нем есть вода. Нужны силы, десятикратно превосходящие число его защитников, иначе это превратится в многомесячную осаду. Не забывайте: колдуны – это оружие.

– У Храма есть еще два легиона за пределами Хстова и гвардейцы в других странах, – ответил Красен. – И Дерт, и Лицца, и Рух подчиняются Стоящему Свыше. И… есть еще «кинские мальчики» – достойный ответ силе колдунов.

– А что? – улыбнулся Инда. – Это интересно. Представьте себе, какой отток энергии обеспечит эта осада… И чем дольше она продлится, тем лучше.

– Возможно, – поморщился Красен. – Только что мы будем делать после этой осады? Плодить «кинских мальчиков»?

– Если нам больше ничего не останется – то да, – твердо ответил Приор. – На грани катастрофы хороши любые средства, Красен. И если разум кинских оборванцев, судьба которых умереть от холеры или голода, не достигнув детородного возраста, вам дороже, чем судьба жителей Славлены, можете обратиться к Гроссмейстеру со своими предложениями – они будут рассмотрены.

Инда усмехнулся: Приор сразу заметил сочувствие Красена жителям Исподнего мира. Красен промолчал, лицо его не выражало ни протеста, ни чувства вины – оставалось деловым и сосредоточенным.

– Вы забыли о Государе, – робко напомнил один из аналитиков. – Если он выступит на стороне Чернокнижника – это гражданская война. А она нам не нужна – население Млчаны и так сокращается чудовищными темпами.

– А знаете, у меня в голове созрела некая комбинация… – начал Инда, и Приор кивнул ему, приглашая продолжить. – Мои цели скромны: мне нужно как минимум задержать оборотня в Исподнем мире и как максимум – уничтожить его до того, как он приведет нас к катастрофе. А теперь представьте себе, на чьей стороне окажутся молки, если Чернокнижник разбудит восьмиглавое чудовище? Станут ли они под знамена Государя, если тот обратится на сторону Зла?

– У Государя есть армия.

– Армию тоже можно перетянуть на свою сторону. Это во-первых. Государя можно и поменять, это тоже не надо упускать из виду. Но пока это никак не пересекается с моими целями. Девочка-колдунья – хороший способ диктовать оборотню свои условия, но этого маловато. А вот мощное оружие в руках Храма, превосходящее оружие Государя и Волгорода, – это позволит свернуть любую гражданскую войну за несколько дней, свяжет руки Государю, а главное – вынудит оборотня принять участие в войне, причем не с топором в руках. Но стоит восьмиглавому змею хоть раз появиться в небе над Млчаной, и война будет проиграна Государем и Чернокнижником – на их сторону не встанет никто. Необязательно даже убивать колдунов. Насколько я понял, они в цене и будут лучшими трофеями при падении замка.

– И какое оружие вы хотите предложить Храму? – равнодушно спросил Красен.

– Да хотя бы рецепт бездымного пороха… Ну и технологии выплавки стали, из которой можно делать соответствующие пушки.

– Передача подобных военных секретов в Исподний мир может сослужить скверную службу… Рецепт бездымного пороха уже через месяц-другой будет в руках Государя.

– В любом случае Государь будет отставать от Храма на несколько месяцев, – согласился с Индой второй аналитик. – Делать бездымный порох – это не лаптем щи хлебать. Нужен чистый – ружейный – хлопок, а караваны из Кины идут месяцами. Нужно железо, нужны особенные домны.

– Заметьте, если при этом заявить, что Храм получил новое оружие в борьбе против Зла от самих чудотворов, это тоже прозвучит неплохо. А главное – это один из способов вернуть повиновение храмовников. Например, заставить пользоваться нашими инструкциями по правильному использованию колдунов в неволе. – Инда довольно улыбнулся.

– Инда, Гроссмейстер недаром забрал тебя в Афран, – улыбнулся Приор в ответ.

– Сдается мне, дело не в том, что я такой умный, – сама по себе идея неоригинальна. – Инда скромно опустил глаза, но продолжать не стал. Он почти не сомневался – и Красен, и его коллеги, и аналитики слишком много внимания уделяют средствам, отдаляясь от целей.

– Не скромничай, я в твою скромность не верю, – посмеялся Приор.

– Вы не хотите согласовать это предложение с Афраном? – на всякий случай переспросил один из аналитиков.

– Разумеется, решение будет согласовано, – ответил Инда. – Но если вы с ним не согласны, я готов выслушать аргументы против.

– Нам нужно это обдумать, – сказал Красен. – Просчитать все последствия.

– Конечно, – кивнул Приор. – Никто не настаивает на скоропалительных действиях.

– Однако в ночь на тридцать первое мая намечается праздник мрачунов, и это хорошая возможность встретиться с оборотнем, – заметил Инда. – Надеюсь, поимка девочки-колдуньи не входит в число стратегических вопросов, которые надо согласовывать с Гроссмейстером? Можно ли успеть к этому времени вытащить ее из замка?

– Вполне, – кивнул Красен. – Если нам не помешают чрезвычайные обстоятельства.

Только тут в обсуждение включился Вотан:

– Я считаю, что поимка девочки-колдуньи не менее важный стратегический вопрос, и решение по нему должен принимать децемвират.

– Вот как? – удивился Инда. – И что заставляет тебя так думать?

– В рамках стратегии максимального сброса энергии в Исподний мир мой вывод очевиден: девочка слишком ценный экземпляр, рисковать ее жизнью – преступное расточительство.

Он сказал о стратегии так, будто кроме этой существовала какая-то еще стратегия, и в ее рамках рисковать жизнью колдуньи не было расточительством…

– Никто не говорит о лишении ее жизни. Не все ли равно, где она будет принимать энергию Йелена, в замке или в башне Правосудия?

– Ты, верно, думаешь, что принимать энергию Йелена – это как собирать цветочки на лугу? Если судить по отчетам Мечена, каждый выброс энергии Вечного Бродяги – это смертельный риск для его приемника.

Вотан назвал Йелена Вечным Бродягой, как мрачуны… Инда просто отметил этот факт, побоявшись до времени делать выводы.

– И что? Какая разница, где она рискует жизнью? – парировал он.

– В замке рядом с ней опытные наставники, готовые подстраховать, а кроме того, насколько мне известно, Чернокнижник – один из лучших врачей своего мира, и его специализация – лечение колдунов.

Помнится, Вотан и для Йоки лучшим наставником видел профессора Важана… И в четыреста двадцать втором году намекнул Красену, что девочкой интересоваться не стоит… Подписав перед этим отчет о болезни Йоки Йелена…

– Откуда вам это известно?

– Именно к нему доставили «кинского мальчика», когда колдуны Къира не смогли определить, что с ним произошло. А это значит, что его знания признают далеко за пределами Млчаны.

О Предвечный… А ведь Вотан – мозговед, доктор герметичной нейрофизиологии… Наверняка он знал об опытах ламиктандрийских ученых, а то и принимал в них участие… Признаться, от этой догадки Инда испытал не презрительную гадливость, а смешанный с отвращением страх, будто дотронулся до опасной ядовитой жабы, а не безобидной лягушки из местного болотца.

– Мне в самом деле интересно, а было ли решение о лоботомии детей Кины согласовано с децемвиратом? Или нейрофизиологи действовали на свой страх и риск? – Он многозначительно взглянул на Вотана.

Но тот не смутился.

– Вне всяких сомнений, это решение было согласовано. А что, тебе тоже дорог разум кинских оборванцев?

Инда заметил, как Красен шарахнулся от мозговеда, будто тоже решил, что это опасная ядовитая жаба. И даже привычки дипломата не удержали его от столь откровенного выражения эмоций. Но и на это у Вотана был готов ответ:

– Крапа, любой мрачун может превратить нормального человека в слабоумного, однако у нас вовсю идет обсуждение отмены смертной казни для мрачунов. Тебя это не коробит?

– Я не видел мрачуна, который бы целенаправленно этим занимался, – проворчал Красен.

– Зато призраков, которые это делают осознанно и целенаправленно, в Исподнем мире пруд пруди.

– Да, особенно много их появилось после того, как они увидели первого «кинского мальчика». Я допрашивал одного такого призрака в четыреста двадцать втором году. И знаешь, он руководствовался очень простой логикой: если чудотворам не хватает энергии добрых духов, то почему бы им не помочь? Мы, стоящие свыше, несем в десятки раз большую ответственность перед людьми, и смешно сравнивать докторов медицины и горячих юнцов, одержимых местью.

– Перестаньте пререкаться, – оборвал их Приор. – Крапа, я уже сказал: давай в первую очередь думать о жителях нашего мира, а не чужого. Опыты ламиктандрийцев делались в рамках стратегии максимального сброса энергии. И вряд ли ты можешь предложить лучшую стратегию, иначе бы ты сидел не здесь, а в децемвирате.

27–29 мая 427 года от н.э.с. Исподний мир

Дождь начался двадцать второго мая. Уже накануне небо затянулось серой дымкой, а утром Волчок проснулся под шум дождя и подумал, что сил одной девочки все-таки мало, чтобы вернуть солнце навсегда… Настроение испортилось у всех: не слышно было привычных шуток и зычного хохота – одни только окрики и ругань; за едой лишь ложки стучали по мискам, на строительстве звон топоров уже не казался веселым – совсем по-другому они звенели, впиваясь в мокрую плоть дерева. И капюшон плаща с непривычки казался душным, в сапогах снова хлюпала вода, бревна под ногами скользили, а над болотом висела серая пелена – оно напитывалось дождем, и краски его меркли, размывались. Горше всего делалось от мысли, что это надолго, если не навсегда. Что солнечная погода лишь подразнила своей прелестью.

А двадцать седьмого к ужину на заставе появился Огненный Сокол и человек десять из его бригады. Они прибыли верхом и, по всей видимости, торопились. Волчок не сомневался, что их появление как-то связано с расспросами Красена, и не ошибся. Огненный Сокол не побрезговал знакомством со штрафником – не только поздоровался, но и отозвал Волчка в сторонку.

– Ну как служба? Не надоело в штрафниках ходить? – спросил он весело. Он вообще пребывал в хорошем настроении: глаза его светились, и на губах играла довольная улыбка.

– Да пока не очень, – пожал плечами Волчок. – Тут гораздо лучше, чем в Хстове.

– У меня к тебе есть просьба. Именно просьба, не приказ. Тут с вами девка крутится, я заметил… Мне бы хотелось, чтобы ты ей рассказал о том, что видел восьмиглавого змея.

Волчок опешил, посчитав просьбу необычной, но потом покачал головой и усмехнулся:

– Чтобы надо мной вся застава потешалась?

– А ты так расскажи, чтобы не потешалась. Страшно расскажи. И под большим секретом.

– Если под большим секретом – застава об этом узнает еще быстрей, – хмыкнул Волчок и вдруг понял: именно это Огненному Соколу и нужно.

– Я же говорю – просьба, не приказ. И за эту ничтожную просьбу – пять дней отпуска. С нами в Хстов сможешь вернуться. Поешь как следует в своем трактире, отоспишься на перинах. А?

– Посмотрю. Может не получиться – очередь не моя, – улыбнулся Волчок.

– Ну ты уж постарайся, а я с твоим капитаном договорюсь.

Вряд ли бригада Огненного Сокола притащилась в такую даль ради этой малости, тем более что задерживаться его гвардейцы не собирались – готовились к переходу через болото. В замок? А впрочем, какая разница… Они приехали за Спаской. За кем еще? Красен наверняка раскопал о ней все – судя по тому, как подробно он Волчка расспрашивал.

Нет, подслушать разговоры Огненного Сокола (если он не хотел, чтобы их подслушали) было невозможно, и рисковать понапрасну не следовало. Но даже если Волчок ошибся и приехали они за чем-то другим – все равно надо было отправляться вслед за ними. И, пожалуй, отказать Огненному Соколу в просьбе было бы нелепо – и без Волчка пустят слух, его рассказ ничего не решит. А заодно и снимет подозрения.

Перекупить очередь на девку у матерого гвардейца ничего не стоило, гораздо трудней было быстро от нее отделаться. Девка умом не блистала, в рассказ о Змее сразу поверила, и Волчок очень хотел добавить, что Змей отправился в Верхний мир – воевать с чудотворами за возвращение солнца, – но решил, что оно того не стоит.

Огненный Сокол выступил с заставы засветло (и Рыжика оставил на попечение капитана), Волчок вышел на болото в густых сумерках. Девка не сомневалась, что он отправился спать в казарму, в казарме думали, что он не меньше чем полночи проведет с девкой. И, конечно, к рассвету нужно было вернуться.

По новой гати он прошел не меньше чем полпути до замка, незамеченным миновал лагерь трудников – сапоги со снятыми подковками ступали мягко, на поясе не звенело оружие, но Волчку казалось, что его слышно на целую лигу вокруг. И хотя шел он довольно быстро, бригада Огненного Сокола впереди так и не появилась. Может, их целью был вовсе не замок? Может, они двигались на Лысую горку?

На краю гати, в темноте (а после ясных лунных ночей темнота казалась особенно непроглядной) было трудно отыскать посошок покрепче, Волчок потратил на это несколько драгоценных минут. И в конце концов наткнулся на заточенные колья, сложенные на краю дороги. Тяжелым оказался посошок, зато надежным.

Страшновато было шагать по болоту, но Волчок торопился и больше старался не шуметь, чем выбирал безопасную дорогу. Однако Огненный Сокол тоже шел без проводника – не так просто было его разыскать, ведь на заставе никто не ждал появления бригады Особого легиона. Сначала Волчок опасался сбиться с пути, но потом разглядел слабый свет неба на севере.

Как ни старался он ступать тихо, болото все равно чавкало под ногами.

Отчетливый шлепок по воде впереди заставил его замереть: Волчок прислушался и расслышал отборную ругань – свистящий шепот разнесся по болоту громче, чем тихий голос. Догнал. Похоже, кто-то из гвардейцев провалился в трясину, потому что провозились с ним довольно долго – небось вылавливали из болотной жижи сапоги.

Волчок подобрался чуть ближе, надеясь расслышать, о чем они говорят, но гвардейцы помалкивали – наверняка все обговорили заранее. Идти за ними на таком расстоянии было слишком опасно: не настолько хорошо он умел прятаться и ходить бесшумно, чтобы остаться незамеченным. Свет на небе медленно двигался к востоку, и Волчок, видевший силуэты людей впереди себя, мог не бояться, что гвардейцы, оглянувшись, увидят его.

Замок показался впереди издали – высокая башня на фоне неба, тяжелые стены высотой в два десятка локтей, насыпной холм. И вскоре гвардейцы остановились – Волчок сделал несколько осторожных шагов и замер. Огненный Сокол говорил вслух, но негромко, – видно, не все сказал на заставе. Волчок задержал дыхание, подобравшись еще ближе.

– …смотрите на дверь за валуном. Если тумана не будет, уходите к островку до рассвета. Если будет туман, просто отступите от стен и продолжайте наблюдать. Я не знаю, когда ему удастся вывести девочку из замка, пришлю смену к полудню.

Волчок зажмурился: не зря он сюда пришел. И только тут вспомнил, что пока не придумал ни одной правдоподобной лжи: что он скажет, если его обнаружат? Как объяснит свое присутствие ночью на болоте? Обычно он не терял голову, но вдруг понял, что сейчас ему все равно. Все равно, что будет дальше, потому что Огненного Сокола интересует только одна девочка в замке, и к нему в руки она попасть не должна. И остальное уже не важно.

Стоило определенных усилий успокоиться и начать рассуждать трезво. Достаточно предупредить Милуша об опасности, угрожавшей Спаске, – и можно возвращаться на заставу. Но как пробраться в замок? Вряд ли стража откроет ворота гвардейцу… Да и громкий стук насторожит Огненного Сокола…

Тем временем гвардейцы разделились: двое (судя по всему, Муравуш и Градко) направились к замку, а остальные повернули к северу – на Лысую горку.

Дверь за валуном? И много ли возле замка валунов? И открыта ли она, эта дверь? Или в нее можно постучать, и это будет не так откровенно, как постучать прямо в ворота? Он направился вслед за Муравушем, но ближе к стенам взял правей – гвардейцы собирались обойти замок с севера, Волчок же начал огибать его с юга, вплотную к насыпному валу.

С востока вал спускался к самому болоту, и к стенам почти вплотную подступала трясина – нечего было и думать о приступе с этой стороны. Волчок прижимался к стене не столько для того, чтобы быть незаметным, сколько опасаясь провалиться в трясину. Камушки шуршали под ногами, выкатывались из-под сапог и падали в воду. Он изредка посматривал вверх, надеясь разглядеть стражу, – можно было попытаться что-нибудь сказать и снизу, – но на стенах никого не было.

Он одновременно увидел валун и двух гвардейцев, пробиравшихся ему навстречу. Только они двигались не вдоль стены, а по тропе через трясину. Вряд ли их можно было заметить из замка, Волчок видел их так хорошо только потому, что небо за их спинами слегка светилось.

Еще несколько шагов (показавшихся слишком шумными) – и от гвардейцев его надежно укрыл огромный валун. Волчок пощупал стену за спиной – дверь! Обитая толстым листом ржавого железа, с тяжелым кольцом. Он потянул дверь на себя – она оказалась запертой изнутри. Еле слышно звякнули засовы в петлях, Волчок перестал дышать: вдруг его услышали гвардейцы?

Его услышал стражник по другую сторону дверей.

– Кто здесь? – спросил он, и голос его был сонным и испуганным.

Волчок не мог ни ответить, ни постучать – это насторожило бы гвардейцев. Он поскреб ногтем ржавчину на дверях.

– Кто здесь? – повторил стражник уверенней.

Волчок поскребся в дверь еще тише. Разумеется, стражник дверей не открыл – ведь он был один, а за дверью мог прятаться кто угодно. Волчок расслышал удалявшиеся шаги – по лестнице вверх. Даже без шапки с кокардой (которую Волчок заткнул за пояс еще на заставе) любой узнал бы в нем гвардейца. Но, видно, в темноте со стены стражник не разглядел гвардейского плаща, кликнул двоих товарищей – и вскоре сапоги загремели по лестнице вниз.

Они еще раз спросили, кто здесь, прежде чем засовы со скрипом поползли в стороны, и, когда дверь распахнулась, Волчок, оглянувшись на болото, вместо них крикнул:

– Никого здесь нет, тебе показалось.

Он был один и не брался за оружие, поэтому стража пропустила его внутрь и захлопнула дверь за его спиной – не выпуская из рук топоров, впрочем. Факел над лестницей слепил глаза.

Волчок приложил палец к губам и громко сказал:

– Может, крысы скреблись?

Стражники поняли и подыграли.

– Может, и крысы, – ответил один из них громко и с улыбкой, и шепотом спросил: – Тебе чего, парень? Там кто-то есть?

– За дверью наблюдают. А мне нужен… – Он хотел сказать «Милуш Чернокнижник», но вдруг передумал и шепнул: – Славуш.

Стражник молча кивнул и сделал знак идти за ним наверх: лестница внутри стены была крутой и узкой, двое на ней разойтись не могли, и его товарищ поднимался позади Волчка. После света факела темнота снова показалась непроглядной.

– Мне нельзя выйти на стену, меня могут узнать, – прошептал Волчок, догадавшись, куда ведут ступени.

– Там ограждение высокое, не увидят, если у бойницы пригнешься, – вполголоса ответил стражник.

По стене прошли не меньше сотни шагов, прежде чем повернули к наружной лестнице, спускавшейся во двор замка. Но до самого низа не дошли – стражники остановились на площадке перед узкой дверью.

– Здесь подожди, – сказал стражник погромче. – И… ты прости, конечно, но я тебя в первый раз вижу и кто ты – не знаю. Так что мне придется тебя запереть.

Волчок, сойдя на площадку перед дверью, кивнул.

– Сыровато здесь, конечно, – продолжил стражник, несколько раз щелкнув огнивом. – Но зато стены толстые и не слышно ничего.

Вспыхнул факел, и стражник сунул его в кольцо на стене. Помещение оказалось похожим на тюремную камеру – маленьким и узким, с единственным окошком, забранным решеткой и выходящим во внутренний двор. Волчок не возражал: явиться в замок в форме гвардейца и надеяться на более теплый прием было бы глупо.

– Не бойся, я скоро, – улыбнулся стражник и захлопнул дверь. Волчок не боялся.

Прошло не так много времени, когда на лестнице снова послышались шаги – на этот раз снизу, торопливые и многочисленные. Стукнул засов, дверь распахнулась, и первое, что увидел Волчок, – факелы в руках стражи. И только потом вперед выступил юноша – да, это был именно он, лицом к лицу Волчок сразу узнал того, кто когда-то уронил его в болото.

Юноша смерил Волчка взглядом, словно что-то решая, и тому показалось, что парень испуган и раздосадован.

– Ладно, уйдите, – сказал он страже. – Ничего он мне не сделает.

– Смотри, – покачал головой самый старший из них.

– Уйдите, я сказал.

Стражники, пожимая плечами, направились вниз, а Славуш перешагнул через порог и захлопнул дверь. Он был одного с Волчком роста и смотрел прямо в лицо.

– Что тебе нужно? – спросил он холодно. – Зачем ты сюда пришел? Что-то случилось?

Вопрос показался Волчку странным.

– Случилось, – ответил он. – Напротив двери, прикрытой валуном, прячутся двое гвардейцев. С рассветом они отступят на островок. А с Лысой горки их прикрывает Огненный Сокол и его люди. Они ждут того, кто выведет Спаску из замка.

С каждым словом Волчка лицо Славуша становилось все более и более бледным, и Волчок не сомневался: тот напряженно думал, судорожно искал, что ответить. Наверное, так же Волчок подбирал бы слова для ответа Огненному Соколу, если бы тот поймал его на болоте…

– Я узнал тебя, – медленно сказал Славуш. – Это ведь ты пять лет назад… Только я не помню твоего имени…

– Меня зовут Волче, – ответил тот.

Лицо Славуша изменилось так резко, что Волчок отпрянул. Радость и облегчение – вот что было на его лице. Волчок не понял, что радостного Славуш нашел в происходящем, ведь понятно, что предупредить его пришел друг, а не гвардеец от Огненного Сокола.

– Хвала добрым духам… – Славуш улыбнулся. – Я же не знал тебя в лицо. А оказывается… Мы хотели тебя искать, Зорич не знает, где ты и что с тобой. Почему ты не объявлялся так долго?

– Я здесь, в трех лигах от замка, на заставе, – удивленно ответил Волчок. – Зорич мог бы и догадаться.

– Как ты не побоялся сюда прийти? А если тебя видели? А если кто-нибудь о тебе расскажет? В замке не может не быть шпионов, я уже сам себе перестал верить…

– Ты понял, что я тебе сказал? – спросил Волчок. Славуш даже не вспомнил о Спаске.

– Да. Я ждал этого, я предполагал, что они все равно все узнают и за ней придут.

– Ты уверен, что она в безопасности?

– Нет. Дело в том… что ее нет в замке.

– Как это нет? – Волчок похолодел.

– Она ушла в Хстов, еще неделю назад. И с тех пор мы не можем ее найти.

– И ты спокойно сидишь здесь? – тихо переспросил Волчок, вспоминая слова Змая: «Доверяю тебе самое дорогое…»

– Я сегодня вернулся из Хстова, надеялся, что она уже здесь. То, что за ней явился Огненный Сокол, – добрый знак. Значит, она не попала в руки храмовников. Она где-то прячется.

– Ты заходил в «Пескарь и Ерш»?

– Конечно. Тетушка Любица сказала, что она была там, переночевала и уехала. Она… – Славуш усмехнулся. – Она поехала в Хстов искать тебя.

– Меня? – опешил Волчок.

– Глупая девчонка, – кивнул Славуш с улыбкой. – Милуш сходит с ума, собирается сам на ее поиски.

– Не надо. Я ее найду. – Волчок шагнул к двери, но вовремя опомнился. – Вы видели, что к замку строят новую гать?

– Конечно. И осадные башни. Нам все известно, даже то, что Храм собирается отливать пушки и заготавливает порох.

– И… как же замок?

– Замок устоит. Взять его приступом не так-то просто, а осаду он может держать целый год. Послушай, мы тут стоим, а ты, наверное, устал, тебе надо передохнуть… – Славуш тоже двинулся к двери.

– Мне некогда отдыхать. К рассвету надо быть на заставе.

– До рассвета осталось часа полтора, ты не успеешь.

– Придумаю что-нибудь, – пожал плечами Волчок.

– Нет. Не надо. Отвезем тебя на бричке до тракта.

Волчок подумал и решил, что отказываться не стоит.

– Только… не трогайте гвардейцев, иначе они будут искать того, кто вам о них сообщил, – сказал он на всякий случай.

– Понятно, – согласился Славуш.

– Я еще хотел сказать, только это, наверное, уже не важно… Меня допрашивал чудотвор, господин Красен. Он пытался выяснить все о Спаске и Змае. Он поверил в то, что Змай превратился в Змея. И… он еще про тебя расспрашивал. Я, может, что-то лишнее ему сказал. Я сказал, что ты был там, у Цитадели, вместе с Милушем.

– Спасибо, что предупредил, – кивнул Славуш и задумался.

К вечеру Огненный Сокол не вернулся на заставу, а капитан штрафников еще в обед хлопнул Волчка по плечу и сказал, что дает ему пять дней отпуска. И даже разрешает уехать чуть пораньше, потому что почтовая карета из Волгорода пойдет в восемь вечера – если хорошенько заплатить, можно добраться до Хстова к рассвету.

Волчок подумал, что вернуться в Хстов с Огненным Соколом было бы правильней. Хотя бы послушать, о чем он будет говорить со своими гвардейцами. Но за день Волчок извелся мыслями о Спаске, и никакой здравый смысл не мог заставить его подождать. То, что она не попала в руки храмовников, вовсе не означало, что она не попала в руки болотников. Да и время уже прошло – Огненный Сокол мог просто не знать, что его старания напрасны.

Попутчиков в почтовой карете набралось множество, четыре сидячих места были заняты солидными волгородцами, еще пятеро – попроще, из прислуги – сидели у них под ногами, и Волчок примостился на полу у самой двери, под недовольное шипение остальных. С плаща капало, и толстый купец, сидевший с краю, ворча отодвигал ноги в сухих башмаках под сиденье.

– Нигде покоя нет, рассядутся тут, воду заранее не стряхнут…

– Дядя… – Волчок поднял голову. – Щас на мое место сядешь.

Купец примолк, продолжая недовольно шевелить губами. Спать это не помешало – Волчок, так и не нашедший времени покемарить на заставе, откинул голову на дверь и уснул, едва карета тронулась с места.

Нет, толком отдохнуть в дороге ему не пришлось – в карете было душно, в спину упирался угол филенки на дверях, снизу дуло, голова падала на грудь, а еще его как бы невзначай пихал ногой сидевший рядом паренек – наверняка чтобы Волчок не храпел.

Путь показался слишком долгим, хотя по ровной дороге кони скакали резво и меняли их дважды. Как Славуш мог так просто уехать из Хстова? Не ему ли доверили «самое дорогое»? Почему не перевернул весь город, почему не поднял на ноги весь замок? Волчок и сам понимал почему, но не мог с этим примириться. И знал, что нет ничего хуже вынужденного бездействия, однако Славушу не сочувствовал и даже злился на него.

Вряд ли Спаска воспользовалась почтовой каретой, наверняка шла в Хстов пешком. Сердце сжималось от страха, когда Волчок представлял ее ночью на болоте – одну. Кто охранял ее, когда она колдовала? Когда не видела и не слышала ничего вокруг? Несколько часов в карете показались еще более мучительными, чем день, проведенный на строительстве гати, – там хотя бы можно было отвлечься.

В Хстов прибыли еще затемно, под проливным дождем – Волчок бежал через весь город по глубоким лужам, по грязи немощеных улиц, через сумрак пустынных площадей. Он плохо представлял, что станет делать после того, как расспросит мамоньку, и пытался убедить себя не терять голову – лучше от этого никому не будет. Но в глубине души знал, что голову давно потерял и думать спокойно и трезво у него не получается. Он вдруг понял, что не всесилен, что одного желания найти и защитить Спаску мало… И можно принести в жертву хоть десять собственных жизней – никому эта жертва просто не понадобится.

Волчок дернул на себя запертую дверь – колокольчик на дверях в «Пескарь и Ерш» звякнул особенно звонко, а от удара посильнее и вовсе зашелся, захлебнулся своим язычком. На ночь мамонька запирала дверь.

Сквозь мозаику окна был виден свет из кухни – мамонька не спала и, услышав колокольчик, заспешила к двери. Изнутри раздавались звуки возни, шепот мамоньки, скрип двери в кладовку.

– Мамонька, это я! – крикнул Волчок, чтобы она не волновалась.

Она распахнула двери, всплеснув руками:

– Ой! Ой! Мальчик мой! Да как же!.. Да так поздно!.. Да где ж ты был? Мы же изыскались! Весь промок! Ну до нитки прямо!

Волчок шагнул в трактир, расстегивая булавку на шее, и остановился, глядя на дверь кухни: там стояла Спаска с лампой в руках. Булавка выпала из рук и покатилась по полу.

– И где же вы меня искали? – спросил он тихо и присел на скамейку у стола.

– Волче-сын-Славич, не сердитесь. Пожалуйста… – Спаска улыбнулась, и улыбка ее была грустной – словно она собиралась вот-вот расплакаться.

– Я пока не сержусь, – ответил он. Нет, вряд ли он сердился – еще не пришел в себя от облегчения. – Где ты была?

Вопрос прозвучал слишком… не грубо, нет – сурово.

– Здесь. Я ждала вас. Я искала.

– Но ведь за тобой приезжал Славуш… Почему же он решил…

– Мы с тетушкой Любицей его обманули, – улыбнулась Спаска. – Иначе он увез бы меня обратно в замок.

Вот так просто? Они с мамонькой взяли и обманули?

– Мамонька, – повернулся к ней Волчок. – Ну она-то девочка еще, но вы! Ее Особый легион ищет, а она сидит тут, за хлипкой дверью?

– Так ведь и хорошо. Никто ее здесь искать не станет. А в замке того и гляди война начнется. – Мамонька посмотрела на него безо всяких угрызений совести.

– Наверное, с войной разберутся без вас, – вздохнул Волчок.

Спаска подошла к столу и остановилась возле Волчка, продолжая держать лампу в руках.

– Я тебе уже говорил, что за меня не надо бояться. И искать меня не надо тоже. – Волчок посмотрел ей в глаза и добавил: – Глупая девчонка.

Он хотел сказать это строго, но получилось снисходительно.

– Пусть. Пусть я глупая девчонка. Главное, что вы живы…

– Это Славуш тебе просил передать. А я скажу твоему отцу, чтобы он тебя отшлепал.

Спаска прикусила губы, стараясь сдержать смех, но он все равно пробился наружу. И Волчок подумал, что это и в самом деле смешно – Змай надышаться на нее не мог, даже голоса никогда не повышал.

Она смотрела на Волчка сверху вниз, и он вдруг смутился под ее взглядом, почувствовал себя смешным и неловким.

Мамонька исчезла незаметно и деликатно, еще больше смутив Волчка.

– Мы завтра поедем в замок, – сказал он ворчливо – только чтобы скрыть смущение.

Спаска кивнула.

– Только не говорите Славушу, что я от него пряталась. Ладно?

– Расскажу, – ответил Волчок.

– Не надо. Ему будет… больно. Не надо.

– Ему и так больно. И страшно.

– Мне тоже было больно и страшно. – Она сглотнула. – Я думала… я думала, что вас арестовали. Там, на Дворцовой площади, по утрам вешают списки приговоренных. Я читала эти списки каждый день. Я ходила к башне Правосудия и слушала крики из подвалов. И думала, что услышу вас. Я не искала вас только на кладбище, потому что… тогда я бы просто не смогла больше жить.

Она поставила лампу на стол, медленно протянула обе руки и погладила его по волосам, словно хотела их расправить.

– Какое счастье, что вы здесь. Что вы живы. Я уже все передумала, все решила: что угодно – слепой, безногий, изуродованный, – лишь бы живой.

Волчок не смел шевельнуться и поднять на нее глаза.

– Не надо за меня бояться. Я же говорил, – сказал он. Получилось хрипло и неуверенно.

– Я не могу. Я и хотела бы не бояться, но у меня не получается. Мне сон про вас страшный приснился.

– Это я боялся за тебя. – Волчок наконец поднял взгляд.

– Почему вам можно за меня бояться, а мне нет?

– Потому что когда я что-то делаю, я знаю, чем рискую. А ты понятия не имеешь. Ни о том, чем рискуешь сама, ни подо что подставляешь других. – Волчок вздохнул – он вовсе не хотел на нее ворчать. – Я не обвиняю тебя. Ты и не должна. Я должен – а ты нет.

– Я бы ни за что сюда не пошла, но мне сказали, что от вас нет вестей.

– Ну и что толку в том, что ты сюда пришла? Глупая… – Волчок взял ее руку в свою. Маленькая была рука, совсем утонула в его ладони. Он говорил не то, что хотел сказать. Он хотел сказать, как благодарен ей за это.

– Вы промокли, Волче-сын-Славич. – Спаска улыбнулась грустной полуулыбкой. – Вам холодно, наверно…

– Я это переживу, – проворчал Волчок и погладил ее руку. Ему показалось, что он может поцарапать ее нежную кожу своей заскорузлой ладонью.

– Вы говорите одно, а думаете совсем другое, правда?

– Правда, – неожиданно для себя выговорил Волчок.

Она тоже погладила его по руке. Ее движение было медленным, изучающим – женским, а не детским.

– Я… жизнь за тебя отдам. Я для тебя все могу сделать, только попроси.

Она посмотрела на него снисходительно, с той же грустной полуулыбкой:

– Я бы попросила вас поехать со мной в замок и никогда больше не возвращаться в Хстов. Или… увезите меня за тридевять земель, где нет Храма, Особого легиона, Государя, колдунов. Отвезете?

Волчок опустил глаза и покачал головой.

– Вот видите… А сказали – все можете. – Спаска вздохнула. – Ну тогда хотя бы не говорите Славушу, что я его обманула.

– Ах ты… маленькая хитрюга. – Волчок усмехнулся. – Поймала на слове?

Надо было пойти к Зоричу, отправить голубя в замок, пока они не послали за Спаской еще кого-нибудь. Он поднялся, не выпуская ее руки из своих. И теперь она посмотрела на него снизу вверх, совсем не детским взглядом: озорным и искушающим. Или ему так только показалось? И хотя в голове мелькнуло: «Не про тебя девка», Волчок сам не понял, что на него нашло: притянул ее к себе и поцеловал в губы долгим жарким поцелуем. Слишком долгим и жарким, каким целуют не возлюбленную даже – жену.

Спаска не отстранилась и не смутилась, и когда подняла на него глаза, в них светилось счастье.

– Моя, – шепнул Волчок и снова прижал ее к себе.

20–29 мая 427 года от н.э.с.

В шесть часов утра Йоку разбудил профессор Важан.

– Поднимайся, Йелен. Хватит нежиться в постели. Твой Охранитель разогнал чудотворов в парке, чтобы ты мог совершить пробежку. Не думай, что у меня в гостях ты будешь целыми днями прохлаждаться.

Йока не успел толком вспомнить о том, что случилось накануне, как оказался на пороге особняка – босиком и в трусах. Он не посмел сказать Важану даже о том, что у него болит нога, – в школе бы его точно освободили от пробежки.

– Вперед, Йелен. Два круга по дорожке вдоль ограды. И учти, никто тебя проверять не будет. Между яблоневым садом и парком есть спортивная площадка и фонтан, в котором можно умыться.

И ровный, скорый бег вернул равновесие гораздо быстрей, чем успокоительные капли. В начале пути Йока еще боялся думать о том, что рассказал ему Важан, а после первого круга мысли потекли спокойно и плавно, без сердца. Все встало на свои места. Все, что еще неделю назад мешало ему рассуждать, пришлось признать как данность – и это принесло облегчение. С тех пор как Стриженый Песочник сказал Йоке, что тот мрачун, Йока еще ни разу не отваживался посмотреть правде в глаза.

Единственное, о чем он так и не смог всерьез задуматься, – это о родителях. Мысль о том, что он был чужим в родном – как он считал – доме, вызывала такую острую боль, что Йока ощущал ее почти физически, сгибался и закрывал лицо руками. От этого помогли упражнения на спортивной площадке, а ледяная вода из фонтана окончательно охладила сердце.

Дворецкий встретил его у задней двери с полотенцем в руках.

– А я говорил профессору, что это слишком опасно – бегать по усадьбе, когда тебя ловят чудотворы… – проворчал он. – А тем более – с больной ногой.

– Ничего, чудотворы и так знают, что Йелен здесь, – ответил Важан от дверей в столовую. – Пусть попробуют его взять! Йелен, не стой столбом. Отправляйся одеваться. Завтрак через пятнадцать минут.

Завтрак подали в столовой, но профессор явился на него в халате и чулках, поэтому Йока не сильно переживал из-за своего спортивного костюма – надеть ему было больше нечего. Он думал, что они с Важаном будут завтракать вдвоем, но к ним присоединились Цапа и Змай.

– Йелен, давай расставим точки над «i» в наших отношениях. Как хозяин дома я несу за тебя ответственность, поскольку ты несовершеннолетний. Принимаю на себя в некотором роде опекунство. Ты волен покинуть мой дом, когда захочешь, но я бы не советовал тебе этого делать сейчас. Самое лучшее, что тебя может ждать, – Брезенская колония.

– А худшее?

– А худшее – закрытый Брезенский лицей.

– Неужели колония лучше лицея?

– Ты видел профессора Мечена? Это образец его выпускника. Методы преподавания там направлены на превращение человека в мразь. В колонии ты хотя бы будешь среди своих, а в лицее – среди таких же, как он, мразей.

– Чудотворы предлагали мне индивидуальное обучение… – начал Йока, но Важан его перебил.

– Вот об индивидуальном обучении я и хочу поговорить. С сегодняшнего дня к тебе будут приезжать учителя. Это люди, которым я доверяю и как преподавателям, и как… мрачунам. Ты будешь учиться по своим учебникам, изучать те же предметы, что и в школе. Но с небольшими отличиями. Во-первых, уроки будут сдвоенными, как это принято в высших учебных заведениях. Во-вторых, по некоторым предметам мы добавим дополнительные занятия, как то: стереометрия и основы матанализа по математике, также раздел «электричество» по естествознанию и другие. Я, как и в школе, буду преподавать тебе историю. По всем предметам ты сдашь экзамены и получишь аттестат об окончании средней ступени, для этого я соберу компетентную комиссию. Но и это не все. Ты начнешь изучать оккультизм – ежедневно по два часа теоретических занятий и по два часа практики. Этим тоже займусь я сам. Так что скучать тебе не придется. Два выходных в неделю мы тоже будем посвящать оккультизму, но только практическим занятиям, за пределами особняка.

– Вы не хотите спросить меня, согласен ли я с этим предложением? – Йока задал этот вопрос только из упрямства.

– Нет, не хочу. Было бы верхом глупости отказаться от моего предложения, а ты не дурак. Кроме того, индивидуальное обучение, как правило, гораздо эффективней школьного, и за две недели до сдачи экзаменов ты можешь получить больше знаний, чем за прошедший год. Что касается развлечений – а мальчику твоего возраста нужны развлечения, – то у меня в усадьбе работает твой ровесник, племянник моего садовника. Твой Охранитель любезно согласился учить вас основам кулачного боя. – Важан глянул на Змая. – Ну и вообще – развлекать.

– Да. Не беспокойся, Йока Йелен, я развлеку тебя как надо! – тут же сказал тот.

– Кроме того, в твоем распоряжении моя библиотека, – прибавил Важан.

И дни потекли за днями… Рядом со столовой оборудовали классную комнату с грифельной доской, единственной партой и учительским столом. Окна ее выходили на север, в ней всегда было немного сумрачно, но Йоке это понравилось.

К субботе он успел познакомиться со всеми новыми учителями. Они были очень разными, но все – безусловно – интересными. Естествознание вел профессор Камен, молодой еще человек, и на первом же занятии по химии показал удивительный опыт с «вулканчиком». За полторы недели Йока встретился с ним раз пять или шесть – было много дополнительных уроков. Одни посвящались электричеству, а другие – герметичной зоологии. Герметичная зоология изучала животных, которые могут пересекать границу миров, когда им вздумается. На один из уроков явился Змай и продемонстрировал, как они это делают. В результате дополнительное занятие растянулось на два лишних часа: учитель расспрашивал Змая сначала о змеях и ящерицах, а потом – об Исподнем мире.

Математику преподавал седенький университетский профессор, который постоянно раздражался и говорил, что Йока не хочет думать, и Йока тоже раздражался в ответ и грубил. После первой их встречи, когда математик уехал, Важан зашел в классную комнату и смерил Йоку взглядом:

– Если бы ты был моим родным сыном, Йелен, я бы велел высечь тебя розгами.

– Я не ваш сын, – проворчал Йока, закусив губу.

– Твой отец вбил тебе в голову понятия о каких-то правах. Так вот, у подростка нет и не может быть прав. До тех пор пока он не научится вести себя, как взрослый.

– А что, по-вашему, значит: «вести себя, как взрослый»? – огрызнулся Йока, вспоминая, каким гадким оказался учитель математики.

– Ты знаешь, чем наказание отличается от казни?

– Чем?

– Наказывают непослушных детей, когда хотят, чтобы они вели себя сообразно определенному стереотипу. Казнят взрослых, которые знают, почему и ради чего выходят за рамки; которые знают, что их за это ждет казнь, но все равно нарушают закон. Потому что внутри каждого человека есть свой закон, и нельзя поступать вопреки этому внутреннему закону. Казнь – а я имею в виду не только смертную казнь – не ставит своей целью изменить поведение того, кого казнят, потому что это невозможно. Умный, сильный и зрелый человек не позволит себя наказывать. Его можно только казнить. Поэтому наказание унизительно, а казнь, как правило, почетна. Веди себя так, чтобы тебя не надо было наказывать – только казнить.

– А когда вы ударили меня указкой, это была казнь или наказание?

– Ты почему-то думал, что это будет казнь. А я считал, что это наказание, потому что ты вряд ли поступал в соответствии с нерушимым внутренним законом, скорей из озорства, упрямства и бравады. Впрочем, это открытый вопрос.

Уроки права Важан доверил вести Цапе Дымлену. И, надо сказать, насчет прав подростка профессор соврал: Цапа на первом же занятии выложил Йоке, на соблюдении каких своих прав может настаивать подросток-мрачун, а какие его права благополучно проигнорируют.

И философию, и литературу вела пожилая дама, госпожа Вратанка: полная, отечная, с мешками под выпуклыми совиными глазами и с распухшей шеей. До этого у Йоки не было женщин-учителей, он сначала даже не знал, как к ней правильно обратиться. Госпожа Вратанка неожиданно оказалась весьма резкой в суждениях, и споры с ней – а она строила уроки в форме дискуссий – были похожи на фехтование. Йоке она понравилась больше всех, хотя он не выиграл у нее ни одного «поединка».

Но, конечно, самым важным и интересным для Йоки стало изучение оккультизма. С восьми до десяти утра Важан вдалбливал в него теорию, а практика всегда начиналась неожиданно. Ничего общего с оккультизмом Мечена это не имело, и в первые дни у Йоки пухла голова. Он понял, что его школьные знания и отличные оценки ничего не стоят: знать математику, физику, биологию надо было значительно лучше. Важан не требовал от него серьезных расчетов, но некоторые абстракции с трудом помещались в голове.

– Представь себе пятимерную систему координат…

– Я не могу представить пятимерную систему координат! Это невозможно! – огрызался Йока.

– Хорошо. Представь пока трехмерную. Представь, что мы живем на плоскости, но знаем о существовании оси аппликат.

– Я не знаю, что такое ось аппликат… – сквозь зубы ворчал Йока.

– Мог бы и догадаться, много ума для этого не требуется. Так вот, то, что для нас является невидимой, но существующей осью аппликат, для Исподнего мира – ось абсцисс. В то время как наша ось абсцисс для них – ось аппликат. Представил?

– Нет.

– Тогда нарисуй.

И Йока рисовал – даже в трехмерном случае это казалось не очень-то простым и понятным.

– На самом деле в шестимерном пространстве-времени мы имеем с Исподним миром две общих оси, – продолжал Важан. – Одна из них – временна́я, другая – пространственная. Мрачуны способны видеть третью ось и перемещаться вдоль нее, так же как призраки из Исподнего мира могут двигаться по одной из осей, принадлежащих нашему миру. Аналогия с трехмерной системой координат не совсем точна в данном случае. Для мрачуна Исподний мир – это не трехмерная картинка, а плоская, мы не видим его целиком, мы, собственно, даже не видим его проекции. И наш мир для призраков – плоский.

– А чудотворы?

– Чудотворы могут передвигаться по другой необщей оси. Но до этого мы еще дойдем. Так вот, Йелен… Плоскость, которую образуют ось времени и общая пространственная ось, – это и есть граница миров. На твоем рисунке это ось ординат.

Йока мотал головой, но не мог себе этого представить.

После второго дня теоретических занятий Важан разбудил его среди ночи. Словно до этого профессор наблюдал, а тут наконец решил действовать.

– Йелен, сейчас самое время увидеть то, о чем я так долго тебе говорил. Садись. И садись удобно. – Он погасил ночник. – Сейчас глаза привыкнут к темноте.

Йока проснулся на удивление легко и долго всматривался в темноту, пока не устали глаза.

– Тебе надо учиться расфокусировать взгляд быстрее. Завтра я покажу тебе несколько упражнений. Для этого всегда требуется усилие, даже опытному мрачуну, но ты должен овладеть этим в совершенстве. Лучше других мрачунов.

– Зачем?

– Ты можешь перекачивать через свое тело огромные энергии. И далеко не всегда энергия будет входить в тебя постепенно. Ты должен научиться отдавать ее молниеносно, чтобы она не убила тебя.

– А она может меня убить?

– Любая стихия способна убить человека. Убить мрачуна трудней, но и мрачуны не всемогущи. Даже Вечный Бродяга. Смотри вперед, Йелен, и расфокусируй взгляд. То, что открывается тебе, – это четвертое измерение. Когда тебе навстречу выходит призрак, вы оба оказываетесь в мире, который не является ни Верхним, ни Исподним. Это еще один трехмерный мир, иногда его называют межмирьем. Нам тяжело в нем удерживаться. Мы, скорей, проникаем в него сознанием, а не оказываемся там физически. Для кого-то он пустой, а кто-то видит в нем некие образы. Но я не поручусь, что это объективная картина. Ты понимаешь разницу между объективным и субъективным?

– Да. Мы проходили это по философии.

– Очень хорошо. Позови своего призрака. Насколько я понимаю, раньше призрак звал тебя, теперь позови ты.

– А как?

– Пошли импульс, выброси немного энергии в межмирье.

Йока вспомнил, как ударил Мечена, и попытался сделать то же самое, но Важан фыркнул и покачал головой:

– Я сказал – немного, Йелен. Ты не контролируешь своей силы, а значит, тебе надо упражняться в этом ежедневно и по нескольку часов. Через неделю я испытаю максимум твоих возможностей, а пока покажи минимум. Попробуй еще раз.

И Йока пробовал, но Важан снова и снова оставался недовольным. Танцующая девочка на этот раз не танцевала, она выбежала навстречу Йоке, раскинув руки в стороны, словно собиралась его обнять. Но остановилась на полпути и стояла перед ним, запрокинув голову и не опуская рук. А Важан ворчал и требовал импульса все меньше и меньше. С каждой секундой внутри нарастало желание выбросить из себя все, сразу; отдать девочке то, чего она ждет. Сила клокотала в горле, мешала дышать…

– Йелен! – крикнул Важан. – Держи себя в руках! Ты должен уметь держать энергию в себе. Ты должен контролировать себя!

– Я больше не могу! Я не хочу… ее мучить!

– Она подождет. Ты – человек, а не опасное животное. Ты должен научиться этому сам! В Брезенской колонии за один такой выброс тебя бы избили до полусмерти. А после десятого раза у тебя бы выработался устойчивый условный рефлекс. Вырабатывай этот рефлекс сам. Контролируй это умом, слышишь?

– Я… я слышу… – пролепетал Йока. От напряжения у него задрожал подбородок: не было сил удерживать это в себе.

– Не смей сдаваться! Не смей потакать своим желаниям! Еще раз – как можно слабей.

На лбу мелкими каплями выступил пот. Йока попытался выбросить слабый импульс, но, похоже, получилось только сильней, чем раньше.

– Плохо! Еще раз!

– Я не могу больше!

– Ты хочешь, чтобы я начал вырабатывать у тебя условный рефлекс? Или предпочтешь отправиться в Брезенскую колонию? Не ной. Еще раз.

На глаза навернулись слезы.

К двадцатому разу Важан пробурчал себе под нос что-то вроде: «Ну, это еще более-менее сносно» и разрешил выбросить всю энергию призраку. Йока ждал этого слишком долго и даже не испытал облегчения.

Танцующая девочка исчезла, бесконечность закрылась, а он, сотрясаясь от рыданий, упал на подушку. Его колотило, словно в лихорадке, пижама на спине насквозь промокла от пота, и казалось, он не сможет шевельнуть ни рукой, ни ногой.

– Ничего, ничего. – Важан похлопал его по плечу. – Это только поначалу трудно. Потом ты научишься. Спи, нам обоим завтра рано вставать.

Йока хотел натянуть одеяло – было холодно, – но не сумел подвинуться и вытащить его из-под себя. Профессор сам укрыл его, подоткнул одеяло со всех сторон и снова похлопал по плечу:

– Ничего, от этого хорошо спится.

Однако наутро слабость не исчезла: Йока чувствовал себя словно после долгой болезни, когда спадает жар, а на смену ему приходит немощь. Но Важан отправил его на пробежку – Йока с трудом одолел только один круг по парку и не смог ни отжаться, ни подтянуться ни разу: просто валился с ног. От холодной воды в фонтане к нему лишь вернулся ночной озноб: ни силы, ни бодрости купание не прибавило. Дворецкий растирал дрожавшего Йоку полотенцем и качал головой.

На завтрак неожиданно подали ростбиф, свекольный салат и гранатовый сок, хотя обычно по утрам Йока пил молоко и ел кашу.

– Вам не кажется, профессор, что Йелен немного перезанимался? – спросил Цапа, раскладывая на коленях салфетку.

– Нет, – ответил Важан. – Я обучал многих мрачунов. Йелену приходится тяжелей – у него слишком много силы и слишком мало времени на то, чтобы научиться ею управлять. Он справится, Цапа.

– А по-моему, мальчика надо отправить в постель, – проворчал дворецкий, поставивший перед профессором горячее яйцо всмятку.

– Йелен, как ты думаешь? – Важан посмотрел на Йоку испытующе.

И если до этого Йока не сомневался, что сейчас ему самое место в постели, а не в классной комнате, взгляд Важана поколебал его уверенность.

– Я думаю, это скоро пройдет… – сказал он, опустив глаза. – Я справлюсь.

Через час, на уроке, Важан не только мучил его головоломными задачами о множестве измерений, но и заставил делать упражнения, помогающие быстро расфокусировать взгляд: впервые Йока увидел четвертое измерение при свете дня.

Однако к вечеру слабость прошла, и практическое занятие Важан ограничил новыми упражнениями для расфокусировки взгляда – зато при этом был столь зануден и требователен, что под конец Йока собирался ему нагрубить и убежать. Но не сделал этого – потому что в конце урока понял, что добился результата.

Несмотря на обещание профессора, в выходные они не покидали усадьбу. Важан лишь позволил Йоке искупаться под мощными струями самого большого своего фонтана, а ночью снова руководил его встречей с танцующей девочкой, заставляя контролировать выбрасываемые импульсы энергии.

То, что в эти два дня не было уроков, Йоку вовсе не обрадовало. Он боялся оставаться один, он запретил себе думать о доме и о родителях, но как только начинал размышлять о своей сущности, мысли сами собой приходили к его появлению на свет. А если он думал о будущем, то неизменно упирался в неразрешимые вопросы о своем предназначении. В будние дни ему некогда было думать: вечером он падал в постель и не мог прочитать ни одной страницы – сразу засыпал.

А похоже, Важан был не прочь заставить его думать об этом и прилагал все усилия к тому, чтобы Йока побыл наедине с собой. Но в субботу его выручили Змай и Коста (племянник садовника, с которым Йока успел подружиться): кроме обучения кулачному бою, Змай сводил их на рыбалку, показав, как пользоваться острогой. А в воскресенье, после ночного урока Важана, Йока весь день провел в постели, нарочно выбрав в библиотеке книгу поинтересней – о пиратах в морях Элании. И он жалел, что с тех времен огнестрельное оружие почти вышло из употребления, что в Обитаемом мире не с кем воевать, что не парусники, а скучные магнитоходы бороздят моря и нет штормов и шквалов, которым надо противостоять. И мечтал когда-нибудь услышать крик капитана: «На абордаж!» – чтобы кинуться в настоящий бой.

Вся следующая неделя до самого вечера пятницы была занята уроками – но Йока чувствовал усталость только от практических занятий с Важаном. Остальные же науки служили ему надежным прикрытием от размышлений о самом себе – и он грыз их с остервенением, как никогда прежде. Да и учителя к этому располагали. Даже математик перестал вызывать раздражение, стоило только попытаться доказать свою состоятельность в его предмете. Важан оказался прав – за полторы недели Йока узнал больше, чем за прошедший год.

Вечером в пятницу, как всегда, Йока с Костой и Змаем «занимались» на спортивной площадке. Ничего общего с уроками обучение кулачному бою не имело: они просто резвились – возились, дрались, бегали друг за другом. Разве что изредка Змай показывал что-нибудь интересное. Тогда-то Коста и спросил:

– А завтра ночью ты поедешь с нами в лес?

Несмотря на то что он был старше Йоки на год, он все равно смотрел на него снизу вверх, с неприкрытым восхищением.

– Я не знаю. Важан, по-моему, опять собирается со мной заниматься, он что-то говорил про ночь с субботы на воскресенье.

– Да он, наверное, про лес и говорил. Последнее воскресенье мая – змеиный праздник. Важан не может туда не пойти.

– Змеиный праздник? – переспросил Змай.

– Да, у нас в это время просыпаются змеи, земля становится теплой. Можно начинать купаться – вода не такая ледяная. Хотя я уже почти месяц купаюсь, и ничего.

– Тогда и я пойду, – сказал Змай. – Посмотрю, как мрачуны купаются. Там хорошенькие мрачуньи будут?

– Конечно приходи! Ни тебя, ни Йоку ведь еще никто не видел!

В саду, который начинался сразу за площадкой, цвели яблони – бело-розовые лепестки уже начали опадать, устилая выложенные камнем дорожки и зеленую траву. Коста ушел перед закатом – его позвал дядька, – а Змай и Йока еще продолжали возиться на мягкой, усыпанной лепестками траве. Конечно, Йока видел, что Змай ему поддается, но от этого было только веселей.

– А ты можешь превратиться в любую змею, какую захочешь? – спрашивал Йока, стараясь уклониться от удара, – Змай учил уклоняться от ударов, а не парировать их.

– В любую, – коротко отвечал Змай.

– А в удава можешь?

– Могу.

– Давай ты превратишься в удава, а я с тобой сражусь!

– Нет, Йока Йелен. Маленького удава ты, чего доброго, задушишь. А большой, чего доброго, задушит тебя.

– Ну Змай! Это же здорово! – Йока снова пригнулся, выходя из-под удара.

– Ничего здорового в этом нет. Я серьезно. Змея – существо безмозглое. Я не хочу напугать тебя до икоты. – Несильный, казалось бы, толчок в грудь опрокинул Йоку на траву, и Змай тут же взгромоздился сверху, одной рукой прижимая Йоку к земле – за шею.

Йока молотил его руку кулаками (потому что не дотягивался даже до плеча), пытался пнуть ногой, извивался и хохотал, но высвободиться не мог. Он не сразу увидел Важана, стоявшего на краю спортивной площадки и наблюдавшего за их возней, – Змай заметил его первым.

– Профессор, ты так на нас смотришь, как будто чем-то удивлен, – сказал Змай с усмешкой, но Йоку не выпустил. У Йоки же от хохота слезы выступили на глазах – настолько положение казалось ему забавным и неправильным.

– Я в первый раз увидел, как Йелен смеется, – изрек Важан.

– Это странно, профессор, потому как дети должны смеяться. – Змай наконец сделал вид, что Йока сам освободился из захвата, но обмануть Йоку было трудно.

– Ты поддался мне нарочно! – возмущенно закричал тот, все еще смеясь.

– Ничего подобного, – ответил Змай, поднимаясь. – Ты превзойдешь меня в искусстве единоборства очень быстро. Не правда ли, профессор, приятно иметь дело с учеником, который превзойдет учителя?

– Еще интересней иметь дело с учеником, который уже превосходит учителя… – проворчал Важан себе под нос и добавил: – Йелен, завтра ты можешь спать хоть до полудня. Потому что следующую ночь тебе придется провести на ногах.

– А не выпить ли нам вина, профессор, и не посидеть ли этим чудным майским вечером под звездным небом?

– Я распоряжусь, – коротко ответил Важан и направился в особняк.

– Ох уж эти аристократы, – покачал головой Змай. – Нет чтобы принести из подвала бутылочку вина и попросту развести костер в яблоневом саду, у ручейка.

Он говорил тихо, но профессор услышал его и оглянулся:

– Ничто не мешает тебе тем временем развести костер.

– Истинным аристократам и боги служат мальчиками на побегушках. Пошли, Йока Йелен, разведем костер. Когда-нибудь я сочиню сказку о профессоре и в первых строках напишу: этому человеку служили Вечный Бродяга и его Охранитель.

Как ни странно, Важан вернулся один, с бутылкой вина, без бокалов и с узелком, в котором принес куски жареного фазана. Костер к тому времени только-только разгорался, и профессор первым тяжело опустился на траву, разворачивая узелок.

– Садись, Йелен. Подозреваю, вина ты не захочешь, но из вежливости предложу.

– Пей, Йока Йелен, не ломайся, – тут же отозвался Змай. – Вино не стоит пить, когда тебя хотят обвести вокруг пальца.

– А если я не уверен в том, что меня не хотят обвести вокруг пальца? – спросил Йока и посмотрел на Важана.

– Молодец, Йелен. Мне бы не хотелось, чтобы ты думал, будто я стараюсь обманом привлечь тебя на свою сторону. Я умею быть убедительным, но не буду тебя ни в чем убеждать. Мы все ведем себя так, будто все уже решено, будто ты на нашей стороне и действуешь заодно с нами. На самом деле это неверно. Мы ничего не знаем ни о тебе, ни о твоем решении, ни о том, что ты думаешь о нас. Все, чему я тебя учу, пригодится тебе в любом случае, можешь не беспокоиться. Но у тебя было почти десять дней на то, чтобы привести свои мысли и чувства в порядок, и я хочу вернуться к начатому разговору.

На этот раз Йока почему-то не волновался – может быть, Важан был прав и чувства пришли в порядок за эти несколько дней? Он спокойно сел возле костра так, чтобы смотреть профессору в лицо, и невозмутимо потянулся к бутылке с вином.

– Итак, Йелен, – продолжил профессор, когда Йока отхлебнул из бутылки несколько глотков, – мы остановились на том, что ты – Вечный Бродяга. Ты человек, появления которого мрачуны ждали несколько столетий. Которого несколько столетий ждал Исподний мир. Что ты скажешь мне как мрачуну и Змаю как богу Исподнего мира? Я не требую готового решения. Мне интересно, что ты думаешь об этом.

Если бы об этом спросил Змай, Йока не задумываясь ответил бы «не знаю». Но Важану так ответить было нельзя: неловко как-то, несерьезно… И прежде чем что-то сказать, Йока еще раз хлебнул из бутылки – чтобы попросту оттянуть время.

– Что произойдет, если Откровение Танграуса сбудется? – спросил он наконец. – Кроме того, что погаснут солнечные камни?

– Я бы поставил вопрос по-другому: что произойдет, если Вечный Бродяга прорвет границу миров?

– Хорошо, что произойдет, если прорвется граница миров?

– Рухнет свод, – спокойно ответил профессор. – Впрочем, он и без этого рано или поздно рухнет. Но его энергия хлынет не только в Обитаемый мир, но и в Исподний. И чем шире будет прорыв, тем быстрей энергии миров придут в равновесие, тем меньше будет жертв и разрушений.

– А почему погаснут солнечные камни и рухнет свод?

– Потому что вначале в Исподний мир пойдет энергия чудотворов. И те поля, которые сегодня создаются аккумуляторными подстанциями, станут в одночасье в несколько раз слабей. Исподний мир просто высосет их. Граница миров держит эти поля, как пальцы – тетиву натянутого лука. Я достаточно понятно объяснил?

– После пятимерных пространств и их измерений – вполне, профессор, – ответил Йока вызывающе.

Змай, до этого молчавший, расхохотался.

– Ты всегда был не в меру дерзок, Йелен, – фыркнул Важан, но беззлобно, скорей довольно.

– Профессор, давай поставим еще одну точку над «i», – предложил Змай.

– Поставь, – проворчал Важан, посмотрев на него снизу вверх, но так снисходительно, будто и Змай был его учеником.

– Йока Йелен, чудотворы предлагают другой выход из ситуации. Они считают, что Вечный Бродяга может сбрасывать в Исподний мир большие энергии, это ослабит давление на свод и оттянет его падение.

– На сколько? – тут же спросил Йока.

– Максимум – на время твоей жизни.

– А минимум?

– А минимума никто не знает, Йелен, – вмешался профессор. – И завтра ночью я попробую его определить.

Йока хлебнул из бутылки снова и сказал, стараясь выглядеть как можно старше:

– Я пока ничего не могу сказать. Я не готов принять на себя такую ответственность.

– Тебе надо решить лишь одно: на чьей ты стороне, – пожал плечами Важан.

– Нет. Мне надо решить совсем другое.

– Он прав, профессор. – Змай пошевелил хворост в костре. – Это мы давно решили за него. А ведь никто на самом деле не знает, какой путь лучше. Во всяком случае, с точки зрения Йоки Йелена. Я выбрал путь, лучший для Исподнего мира, ты – для мрачунов, Инда Хладан – для чудотворов. А Йока Йелен что должен выбрать?

– Но ты же не сомневаешься в своей правоте? – спросил у Змая Важан.

– Я не сомневаюсь в том, что для Исподнего мира лучшим выходом будет прорыв границы миров. И… Йока Йелен, кончай хлебать вино. Ты выпил больше полбутылки, а нас тут трое, между прочим.

* * *

В газетах появились все фотографии с рисунками на валунах, кроме одной – той, на которой Инда Хладан держал в руках ребенка. Думская пресс-служба насчитала в общей сложности около восьми базовых версий случившегося, выдвинутых газетчиками, всего же версий было не меньше сорока. История в считанные часы вышла на международный уровень, и если в Славлене об этом писали утренние газеты, то в Натане и Годендроппе – дневные, а в Афране и Ламиктандрии – вечерние.

Йера на несколько дней стал едва ли не самым известным человеком в Обитаемом мире, пресса осаждала не только здание Думы, но и его личный кабинет, здание суда, где он продолжал служить только номинально, и – самое неприятное – дом в Светлой Роще. Разогнать журналистов не удавалось даже полиции, они в прямом смысле лезли не только в двери, но и в окна. Йера доверял всей прислуге, кроме, пожалуй, новой няни, но, как ни убеждал себя в обратном, не мог положиться на Ясну. После того как она взглянула на карточку Мирны Гнесенки, ее состояние оставляло желать лучшего, и Сватан даже приглашал к ней своего коллегу из клиники доктора Грачена.

Слухи о пропаже Йоки просочились в прессу, и кое-где мелькали версии не о поступлении в престижную школу, а о том, что мрачуны взяли мальчика в заложники с целью помешать работе думской комиссии.

Йера еще во вторник вечером получил от Важана вторую телеграмму – на этот раз приватную, присланную на домашний телеграф, – о том, что Йока находится у него в доме и пока ему ничто не угрожает. Более того, профессор считает своим долгом позаботиться о том, чтобы мальчик получил аттестат о среднем образовании, для чего готов пригласить к нему учителей с хорошими рекомендациями и большим опытом преподавательской работы. Сура собрал вещи Йоки, которые были отправлены в усадьбу профессора, и Йера не сомневался в том, что Йока действительно находится под покровительством Важана. Сам этот факт лишь подтверждал: Йера не ошибся. И карточка Мирны Гнесенки – не провокация мрачунов, и рисунки на валунах – не подделка. Когда-то Инда принес в их с Ясной дом новорожденного Врага, – возможно, и не подозревая об этом. И нервное расстройство Ясны – не фантазия впечатлительной барышни, а женское чутье.

Теперь работу комиссии Йера старался направить в сторону выяснения личности получеловека, найденного в лесу, – но то ли ему кто-то мешал, то ли сам он не был последовательным, только дело топталось на месте. Между тем невооруженным глазом было видно, что этому существу никак не четырнадцать лет. Впрочем, вероятный возраст Врага можно было изменить в сторону увеличения – кто сказал, что он должен родиться в апреле четыреста тринадцатого года?

Йера пытался настаивать на том, что находка в лесу пока ничего не доказывает и не подтверждает, но от него отмахивались все – и члены комиссии, и Председатель совета министров, и лидер социал-демократов. Всем без исключения нравился исход дела: думская комиссия обнаружила и скоро уничтожит Врага, для паники нет причин – Обитаемый мир надежен, незыблем и светел. Правда никого не интересовала, нужна была лишь видимость правды.

Инда оказался прав: Йера не посмел даже заикнуться о том, что увидел своими глазами в собственной библиотеке: чудовище, пришедшее на защиту Врага, вовсе не убито чудотворами, а спокойно выполняет миссию, предначертанную Откровением Танграуса.

Йере казалось, что он единственный человек в этом мире, которого на самом деле заботит будущее этого мира, а не иллюзия его незыблемости. От отчаянья (а вовсе не по зрелом размышлении) он попытался пустить в газеты утку о том, что существо, найденное в лесу, – лишь попытка мрачунов спрятать от людских глаз настоящего Врага. Ни одна газета не опубликовала этой анонимной статьи, а выступить в прессе с открытым заявлением Йера поостерегся: у него не было ни единого доказательства, кроме увиденной в библиотеке кобры, что и ребенок истолковал бы как видение, фантазию или фокус. И Йера бы, возможно, тоже посчитал это фокусом – если бы не разбитое Сурой стекло на журнальном столике. Змея беспомощна на стекле, и оно было убрано нарочно, заранее. В отличие от чудотворов, Йера видел оборотную сторону «фокуса» и не сомневался – «сказочник» на самом деле превратился в змею. Ни один здравомыслящий человек не захотел бы в это поверить, и Йера тоже искал бы рациональных, наукообразных пояснений, если бы не спокойствие Инды. Инда не сомневался в таком исходе разговора в библиотеке, не удивился, а словно с удовлетворением нашел в происшедшем подтверждение своих догадок.

Думу, думскую комиссию, общественность и прессу словно кто-то вычеркнул из списков посвященных, Йере казалось, что он зритель грандиозного спектакля, рассчитанного на миллионы зрителей, и никто из них не догадывается о том, что это спектакль. Вылезти на сцену и кричать о том, что происходящее – лишь представление, клоунада, не было никакого смысла. И даже те, кто мог бы догадаться о разыгрываемом фарсе, не стали бы мешать его постановщикам. Йера был один против всех: против мрачунов, чудотворов, газетчиков, депутатов Думы, лидеров политических партий. Он вовсе не желал роли спасителя мира – и роли шута на сцене разыгрываемого спектакля, – но и закрыть глаза на происходящее не мог.

Йера испытывал свои реальные возможности, пытаясь направить работу комиссии в нужное русло, но натыкался на прочные стены, возведенные вокруг него и властью чудотворов, и косностью коллег. Он уже принял решение, хотя не отдавал себе отчета в том, что оно окончательно: люди должны знать, что происходит. Дума, а не закрытый клан чудотворов, должна управлять государством. И если для этого в жертву надо принести сына, Йера обязан это сделать. Потому что никто больше этого не сделает. Потому что он один против всех, и волей судьбы его сын противостоит этому миру.

И Йера начал свое расследование – и свою войну против всех. Должность давала ему широкие полномочия (которые, как выяснилось, жестко контролировались чудотворами), но и в возведенных вокруг него стенах имелись бреши.

Йере удалось узнать имя старухи, изображенной на валунах, – она действительно была казнена в конце апреля четыреста тринадцатого года, и в газетах того времени ее имя упоминалось наряду с именами других мрачуний, объявлявших Врагом своих новорожденных детей. Папку с фотографиями, вырезками из газет, архивными документами Йера носил с собой и никому не показывал – он хотел собрать доказательства своей правоты. И одновременно подготовить общественность к открытому заявлению о реальном существовании Врага и чудовища, призванного его защищать.

Журналисты, что кружили вокруг Йеры подобно назойливым мухам, сослужили ему хорошую службу: в прессу удалось протащить слух о том, что сын судьи Йелена – приемный ребенок. Видимо, чудотворы не сочли эту информацию угрожающей, а газеты преподнесли ее как штрих к портрету Йеры – героя дня и любимца избирателей.

Информацию о Мирне Гнесенке словно нарочно стерли из всех архивов и старых газет. Даже на кладбище, где она была похоронена, кто-то безнадежно испортил ее портрет, выбитый на камне. Но Йере удалось раздобыть ее настоящую фотографию: она случайно обнаружилась в альбоме одной бывшей институтки – однокурсницы Мирны. В самом же институте, в архиве с личными делами выпускниц, красовалась та фотография, которую опубликовали все газеты. Йера забрал личное дело на экспертизу, и она подтвердила: фото наклеено туда недавно, несколько дней (а не двадцать лет) назад. Результаты экспертизы тоже легли в его «секретную» папку.

И только на один вопрос Йера никак не мог найти ответа: почему чудотворы не стремятся уничтожить Врага? Для чего всеми силами скрывают его существование? Неужели из сомнительного желания и дальше слыть непобедимыми защитниками мира от любых внешних угроз? Этот мотив представлялся Йере неубедительным.

Между тем все газеты в один голос кричали об уничтожении «Врага», найденного в лесу, и Йере пришлось приложить немало усилий, чтобы несчастное существо оставили в живых, хотя бы до подтверждения того факта, что это действительно Враг. Чудотворы же постарались и уже на следующий день предоставили экспертное заключение о том, что обнаруженный «гомункул» обладает ярко выраженными способностями мрачуна.

29–30 мая 427 года от н.э.с. Исподний мир

Выезд в замок Волче отсрочил на сутки – ему надо было выспаться и хоть немного отдохнуть. И Спаска была бы рада провести с ним еще несколько дней – вернуться на службу он должен был только к третьему числу, – но ночь на тридцать первое мая была особенной: праздник добрых духов. Все колдуны в эту ночь выходили в межмирье, и добрые духи особенно щедро давали им силу – Спаска ждала встречи с Вечным Бродягой.

За десять дней в Хстове она еще сильней привязалась к тетушке Любице, и та тоже не хотела расставаться со Спаской. И дело не в том, что это была женщина, которую что-то связывает с отцом, нет. Тетушка Любица много раз говорила, что Змай – кобель, каких мало, и если бы не горькая ее вдовья участь, она бы в его сторону и не взглянула. Ей больше не хватало детишек, о которых она могла бы заботиться, и если Волче в самом деле был ей вместо сына, то в Спаске она видела дочь. Нет, она не набивалась Спаске в матери, просто относилась к ней с любовью и искренним участием. Баба Пава по сравнению с тетушкой Любицей была слишком чопорной и больше волновалась о приличиях и здоровье Спаски.

Ей не пришлось рассказывать тетушке Любице о Волче – та, как и отец, сама обо всем догадалась. Но, в отличие от отца, не смеялась над Спаской, а только помогала ей. Даже согласилась обмануть Славуша, когда тот приехал, чтобы Спаску забрать.

В тот вечер, когда вернулся Волче, Спаска с тетушкой засиделись на кухне до рассвета – будто чувствовали его приближение. И работа для долгих разговоров на кухне всегда находилась: Спаска перебирала крупу, а тетушка Любица молола пряности, купленные накануне у кинских купцов. Монотонная работа и неспешный разговор успокаивали Спаску, ни с кем она не могла говорить так спокойно и откровенно, как с тетушкой, – о женском, о том, о чем не могла говорить ни с отцом, ни со Славушем, ни даже с бабой Павой. Баба Пава только и твердила, что юбки должны быть подлинней, лиф посвободней, а его вырез повыше. Тетушка смеялась над этим и показывала Спаске маленькие хитрости: как затягивать лиф, чтобы талия казалась тоньше, а грудь пышнее; как надевать юбки, чтобы они плавно покачивались в такт движениям; как приоткрывать губы, чтобы они выглядели соблазнительно, а не глупо; как в нужное время правильно показать тонкую щиколотку; когда нагнуться, а когда присесть.

– Это, милая моя, искусство, – говаривала тетушка, – соблазнять так, чтобы видны были только целомудрие и скромность. Главное – не переборщить. А впрочем, мужики ничего в этом не понимают и никогда не поймут. На эти простенькие уловки ведутся что мальчишки, что старики. Даже твой отец – уж до чего прожженный распутник, а против моих хитростей устоять не может.

Спаску такие премудрости почему-то смешили, но, вспомнив жизнь в деревне, она перестала сомневаться в правильности этих советов. Осознание того, что она уже взрослая девушка, поднимало ее в собственных глазах, раскрывало перед ней множество запертых раньше дверей, и впереди ей виделось неизбежное счастье. Рядом с тетушкой ее отпускал даже страх, словно из опасного и нелюбимого ею Хстова она переносилась в хрустальный дворец, где невозможны беда и смерть.

Нет, разговаривая с Волче, она не вспомнила о тетушкиной науке – лишь случайно поймала себя на том, что смотрит на него не так, как смотрела раньше. Одного этого оказалось достаточно…

Когда Волче ушел к Зоричу – отправить голубя в замок, – тетушка тут же вышла из кухни, оправдываясь:

– Я не подглядывала, так и знай, не подглядывала и не подслушивала. Сами встали посреди трактира. Что ж мне, глаза надо было завязать и уши заткнуть?

Спаска в ту минуту еще не пришла в себя, еще не поняла, как счастлива, не поверила, что все это не сон. Это был первый в ее жизни поцелуй, и, наверное, она представляла его по-другому – робким, застенчивым, со словами любви и обещаниями, – но все ее грезы не стоили выеденного яйца по сравнению с явью.

– Смотри-ка, сподобился… – вздохнула тетушка Любица. – Я думала, так и будет вокруг да около ходить.

– Тетушка, а это ничего, что я… ну, что все так? Мы ведь не жених и невеста… Он ведь даже не сказал мне ничего. – Спаска кривила душой – ей не было дела до приличий.

– А зачем говорить? Без слов разве не ясно? Он ломался, потому что татка твой ему сказал «не про тебя девка». А Волче твоего отца уважает, не хотел поперек него идти.

– Что, так и сказал? – Спаска обмерла.

– Ты отца-то не слушай. – Тетушка Любица рассмеялась. – Он сегодня одно думает, а завтра другое. А Волче, вот увидишь, при первой же встрече твоей руки у Змая попросит, не будет у него за спиной с тобой любовь крутить.

– И меня не спросит? – удивилась Спаска.

– Нет. Я так думаю. Но ты не переживай, отец-то спросит обязательно. Он тебя неволить не будет, разве что подождать захочет. И, милая, ты уж хорошенько подумай, чего ты хочешь. Хочешь мужем вертеть во все стороны, как тебе заблагорассудится, – лучше за своего Славуша выходи. Он тоже хороший парень, пылинки с тебя будет сдувать. А Волче, знаешь, парень простой, деревенский, строгих правил. Ласкового слова не допросишься, но зато ни в обиду тебя не даст, ни на сторону не посмотрит; как за каменной стеной с ним жить будешь, в лепешку расшибется ради тебя и детишек.

– Отец мне другого хочет. Жизни другой, – вздохнула Спаска. – Славуш богатый, у него и земля есть, и золото. Отец хочет, чтобы я как царевна жила.

– А ты?

– А я… Мне все равно. Я с Волче хочу. И не надо мне никаких ласковых слов…

– Вообще-то он хороший, добрый. Только в доме все по его будет, а не по-твоему. Как он скажет, так ты и сделаешь. А не сделаешь – тебе же хуже выйдет. Вот и думай после этого, хочешь ты царевной жить, как сыр в масле кататься, слугам приказания раздавать, или с утра до ночи у печки стоять, полы добела скоблить, детишкам сопли подтирать… – Тетушка Любица смахнула вдруг слезу. – И когда придет мужик со службы, скатертью-самобранкой перед ним стелиться…

Она расплакалась, не договорила.

– Что вы, тетушка?.. – испуганно прошептала Спаска.

– А то! А то, что пять лет я такой жизнью жила, пять лет себя, дуру, проклинала, что за такого пошла. А Предвечный жалобы-то мои и услыхал… И некому мне теперь носы подтирать, не перед кем скатертью стелиться… Да хоть бы один бы денек той жизнью пожить! Да хоть бы раз он порог переступил, хоть одним глазком на него взглянуть, детишек обнять-расцеловать. А мне Предвечный твоего отца взамен послал. Добрый он, как чудотвор белокрылый, не прикрикнет никогда, не рассердится. Да что толку с его доброты? Ни дома, ни детей, ни внуков.

– Тетушка, не плачьте… – Спаска совсем растерялась. Она редко видела чужие слезы близко. – Хотите, я вам дочкой буду? И внуков вам нарожаю… Я вас так люблю, так по вам в замке скучаю! Хотите, я вас тоже буду мамонькой называть, как Волче?

– Девочка моя любимая… – пробормотала тетушка Любица сквозь слезы и обняла Спаску.

И в этот миг зазвенел колокольчик на двери, в трактир зашел Волче – и остановился у порога.

– Мамонька, вы чего это? – спросил он удивленно. – Случилось что-то?

– А вот случилось! – Тетушка Любица шмыгнула носом и утерла слезы. – Вот случилось! Вот – дочка у меня теперь есть. И если кто мою доченьку обидеть посмеет – уж я глаза-то ему точно выцарапаю!

Волче выдохнул с явным облегчением, снял плащ и усмехнулся:

– А то ее больше защитить некому.

– А это смотря от кого! Вот если кто к невинной девушке с руками полезет…

Тетушка Любица так смешно это сказала, что Спаска едва не прыснула. А Волче почему-то смутился (даже щеки порозовели) и пробормотал обиженно:

– Да не полезу я к ней с руками…

Он хотел сразу уйти наверх, но тетушка его остановила:

– Поешь сначала, потом спать ложись. Даже не знаю – то ли завтрак это у нас, то ли ужин.

И такой это был замечательный ужин (или завтрак), так было уютно за столом – как ранней весной, когда Спаска жила в Хстове. Как будто и не уезжала никуда. И хотелось жить так всю жизнь (только чтобы отец приезжал почаще).

Волче велел разбудить его к обеду обязательно – собирался в город, – а Спаска с тетушкой Любицей так и не ложились: постирали его одежду, вычистили сапоги, повесили насквозь промокший плащ над плитой – а потом ставили тесто, щипали куропаток, шинковали капусту… Спать Спаске не хотелось – хотелось танцевать. И она кружилась по кухне с мисками и горшочками в руках, потихоньку напевая мелодию из волшебного сундучка.

– Мамонька, – слово почему-то легко сорвалось с языка, будто Спаска всегда называла так тетушку Любицу, – а зачем вы сказали, что глаза выцарапаете тому, кто ко мне с руками полезет?

– А нарочно. Он небось и не думал о таком, а теперь будет думать. Пусть подумает, им о нас полезно думать.

– А вдруг… в самом деле полезет?.. – испугалась Спаска. – Что тогда делать?

– Нет, он не такой. Думать будет, сомневаться, мучиться. Они от таких мыслей головы теряют.

– Но я вовсе не хочу, чтобы он мучился…

– Дурочка. Это им сладкая мука, без нее никак нельзя. Без нее на улице Фонарей можно девку найти – вот там никаких мук не нужно.

Когда Волче спустился к обеду, при свете дня Спаска разглядела веснушки у него на лице – совсем немного, только полосой под глазами и на переносице. Это показалось ей милым, тронуло ее почему-то – волна нежности накрыла ее с головой, и за обедом она молчала и боялась поднять глаза.

Из города Волче вернулся только к ужину, встревоженным, усталым, с серым брезентовым плащом в руках.

– В городе ищут девушку-колдунью, – сказал он, сев за стол. – Дозоры и на улицах, и у каждых ворот. Подозреваю, и на трактах. Особенное подозрение вызывают девушки в сопровождении гвардейцев – трех моих знакомцев задержали только потому, что они разгуливали по городу с девицами.

– Так, может, и не ехать никуда? – робко спросила тетушка Любица.

– А колдовать? – усмехнулся Волче.

Спаска вздохнула: если Вечный Бродяга позовет ее не завтрашней ночью, а нынешней, будет очень трудно отдать его силу здесь, в Хстове, – и не привлечь к себе внимания. В последний раз он звал ее двадцать четвертого числа, ей пришлось выйти из города с тетушкой Любицей – но тогда у ворот не было дозоров.

– Даже если я оденусь в деревенское, все равно кто-нибудь может меня узнать, – сказал Волче. – И тогда выйдет еще хуже – как я это объясню?

– Я могу мальчиком одеться, – сказала Спаска. – Меня отец раньше одевал мальчиком, когда мы в Хстов приезжали.

Тетушка окинула ее взглядом и с сомнением покачала головой.

– Я могу одеться деревенским мальчиком… – добавила Спаска неуверенно и смущенно. – У них широкие рубахи…

– А если кто-нибудь снимет с тебя шапку? – улыбнулся Волче. – Я думаю, в Особом легионе догадываются, что девочку можно переодеть в мальчика.

И хотя теперь он ни в чем Спаску не обвинял, за каждым его словом она слышала: «глупая девчонка». Загнала себя в ловушку, и… он верно сказал ночью: она не понимала ни чем рискует сама, ни подо что подставляет других.

* * *

Утром Волчок отправил мамоньку на рынок – купить одежду для деревенского мальчика. Чем бы это ни грозило, а выйти из Хстова нужно было не позднее полудня.

– Мамонька, не забудьте, что деревенские мальчики не носят ни мягких башмачков, ни удобных сапожек…

– Что, неужели надеть на девочку эти ужасные деревянные башмаки? – ахнула мамонька. – Она же собьет ножки…

Волчок поморщился:

– Это не самое страшное, что с ней может случиться…

И подумал, что мог бы до самого замка нести ее на руках, только вряд ли Особый легион оценит его усилия по достоинству, поэтому добавил:

– Ладно, пусть будут еще удобные сапожки – ночью на болоте можно будет переодеть.

Мамонька с возмущением отвергла деньги на покупку одежды и сказала, что не настолько бедна, чтобы на спасение дочери пожалеть серебра. Она, конечно, делала вид, что просто шутит, называя Спаску дочерью, но Волчок знал, что за этой шуткой стоит и искренняя привязанность, и желание на самом деле иметь дочь. Он еще весной заметил, с какой радостью мамонька покупает Спаске наряды, по-всякому причесывает ей волосы, примеряет на нее свои побрякушки – играет, словно в куклу.

– Сам, небось, в сапогах пойдешь? – ехидно спросила мамонька.

– Мамонька, когда мне было тринадцать лет, у меня не было сапог, а у моего девятнадцатилетнего брата были. Знаете почему? Потому что мой брат носил сапоги, пока они не развалились, а мне бы уже через год пришлось купить новые. Мы никогда бедняками не были, но только богачи покупают сапоги детям. А после семнадцати лет только нищий пойдет в город без сапог – у деревенских собственная гордость.

– Ладно, ладно. Я просто пошутила. Тебе видней. – Мамонька махнула рукой.

Ее дети умерли совсем маленькими – она не успела узнать, как часто им нужно менять башмаки.

– Мамонька… – смягчился Волчок. – Я же понимаю, вы в деревне никогда и не бывали… Но мне лучше с вами не ходить. И Спаске, конечно, тоже. Одежда у деревенского мальчика редко бывает впору: или велика, потому что шили на вырост, или мала, потому что младшие братья еще не подросли. Так что… без прикрас постарайтесь…

– Я все сделаю, как ты скажешь.

Он еще долго давал ей наставления, а когда она ушла, собирался подняться к себе – но услышал шаги Спаски на лестнице. Ей нужно было обязательно выспаться, поэтому мамонька не стала ее будить…

Они еще ни разу не оставались наедине с тех пор, как он ее поцеловал, и Волчок чувствовал некоторую неловкость. Он сам себя стал бояться – своих желаний. Ему казалось, что даже тайные мысли, оставленные за дверью в спальне, способны оскорбить ее, запятнать. Он перестал считать ее недосягаемой – в сказках деревенские парни частенько женились на царевнах, и Волчок поверил вдруг, что ничем не хуже. Но радость его была мимолетной: теперь он грезил о ней всерьез, и эти грезы едва не свели его с ума. Он не просто хотел жениться на царевне – он понял, для чего́ хочет это сделать. И с ужасом думал о том, что Змай потребует отсрочки года на два-три. Если, конечно, не откажет тут же – окончательно и бесповоротно. И отказ еще можно было бы пережить – но не отсрочку.

Когда Волчок увидел Спаску на пороге трактира, то не сразу догадался, что в ней изменилось. Через секунду он все понял и едва не вскрикнул – как от боли… Она обрезала косу. Под корень.

– Зачем? – выговорил он и сел на скамейку, возле которой стоял. – Зачем так-то?..

Это не сделало ее сколько-нибудь похожей на мальчика – мальчиков стригли иначе.

– Вы же сами сказали, что кто-нибудь может снять с меня шапку… – Она улыбнулась – застенчиво, виновато.

– До такого я бы не додумался… – Волчок почувствовал себя мерзавцем. – Я же не зверь…

– Да мне не жалко, правда, не переживайте. Волосы отрастут.

– А мне жалко, – сказал он. Прозвучало это опять слишком сурово – он вовсе не хотел быть суровым. У него сердце разрывалось от мысли, что ей до самой ночи придется идти в тяжелых деревянных башмаках, а такой жертвы он и вовсе не готов был принять. Обрезанная коса – стыд, который не каждая способна пережить. Здесь, в Хстове, среди нищеты, грязи, вшей, лишая и чесотки, женщины и то до последнего цеплялись за свои косы, в деревне же это было просто немыслимо. Волчок видел их, остриженных, в подвалах башни Правосудия – ему казалось, опозорить, унизить женщину сильней невозможно, даже выставив нагишом перед толпой.

Спаска стала похожа на этих несчастных – не хватало только грубой арестантской рубахи. Волчок подумал об этом с ужасом, попытался отогнать виденье, но как только поднимал глаза на Спаску, оно возвращалось…

– А если бы я сказал, что довольно снять не шапку, а штаны? – спросил он и снова осекся – и как эта грубость вообще пришла ему в голову?

Но Спаска улыбнулась в ответ, ничуть не смутившись.

– Вы опять говорите не то, что думаете. Вы вовсе не сердитесь, вы переживаете. Не переживайте, мы доберемся до замка, и там я в платке буду ходить. Или, может, вам на меня теперь смотреть противно?

Он покачал головой и хрипло ответил:

– Нет.

– Или, может, если я теперь ваша, вам стыдно рядом со мной будет? – Это она спросила с вызовом, вскинув глаза.

– Нет, – ответил он еще тише. – Ты знаешь, что в башне Правосудия стригут арестованных женщин?

Она покачала головой.

– Я не хочу, чтобы ты хоть сколько-нибудь была на них похожа.

– Значит, если нас все-таки поймают, храмовникам не придется меня стричь, – с усмешкой ответила она, тряхнула головой и направилась в кухню.

Волчок подумал немного, поднялся и пошел за ней. Она отреза́ла кусок от каравая, стоя к нему спиной, и он осторожно взял ее за плечи обеими руками.

– Я не хотел тебя обидеть.

– Я знаю, – ответила она, и нож замер в ее руке.

Волчок нагнулся и поцеловал короткие, торчавшие в стороны прядки у нее на затылке.

– Можно я буду называть вас просто Волче, без отчества? – спросила она тихо, все еще не шевелясь.

– Конечно.

– Тетушка Любица сказала, что теперь вы у отца попросите моей руки. Правда?

– Попрошу.

– Только не думайте, что в нашем доме все будет по-вашему.

Волчок рассмеялся потихоньку и спросил:

– Это тебе тоже мамонька подсказала?

– Да.

– В нашем доме все будет по-моему. – Он снова поцеловал ее в затылок, ощущая, как счастье накрывает его волной, обрывается дыхание и голова идет кругом. Спаска не двигалась, так и застыла с ножом в руке, не дорезав хлеб.

И тут Волчок подумал, что они одни сейчас в трактире, дверь заперта на засов – кровь бросилась в голову, щекам стало горячо до боли. Он повернул Спаску к себе – она не сопротивлялась, смотрела на него снизу вверх чуть испуганно, но глаза ее блестели, губы приоткрылись, она дышала очень тихо и часто: затянутая лифом грудь приподнималась и опадала, и Волчок поспешил отвести взгляд. Он обнял Спаску только для того, чтобы не смотреть вниз, на молочно-белую кожу в вырезе лифа. И чувствовал в руках легкую ее дрожь и жар ее дыхания на своей груди, без труда пробивавшийся сквозь тонкую рубаху.

– Пусть в нашем доме все будет по-вашему, – прошептала она горячо.

Он пригладил ее волосы на затылке, провел ладонью по щеке, но тут же отдернул руку, боясь поцарапать нежную кожу, а Спаска прижалась лицом к его груди так крепко, так трогательно…

– Можно я тоже обниму вас? – спросила она тихо.

– Да, – ответил он.

– Мамонька сказала, что вы от этого будете мучиться…

Она положила руки ему на плечи – едва коснулась их пальцами.

– Нет. Если я и буду мучиться, то не от этого.

– А от чего?

Он не стал говорить ни об остриженных волосах, ни о тяжелых башмаках, ни о том, что доведет ее до замка и оставит там на попечение Славуша и Чернокнижника… Пока она стояла рядом с ним, пока Волчок обнимал ее, он чувствовал, что она в безопасности. Ее робкие ласки, осторожные прикосновения, полные нежности и целомудрия, и распаляли его, и умиляли – он привык к доступности женщин, которые и ласки-то зачастую не требовали, и объятья невинной девушки показались ему желанней и слаще самых откровенных и грубых наслаждений.

Мамонька расплакалась, увидев обрезанную косу, и едва не кинулась на Волчка с кулаками.

– Мамонька, это не он! – вскрикнула Спаска, бросаясь ей на шею. – Я сама, он даже не знал!

– Вот помалкивал бы про шапку, ей бы и в голову не пришло… – прошипела мамонька, глядя на Волчка. Он не стал оправдываться.

А потом она усадила Спаску на табуретку посреди кухни, наточила ножницы и начала ровнять волосы красивым полукругом. Волчок заикнулся, что в деревне мальчиков стригут не так, но мамонька замахнулась на него ножницами и велела заткнуться.

– Мало она сама себя изуродовала, ты еще добавить хочешь? Мальчиков что, каждую неделю стригут? Пусть будет будто отросли волосы… – Мамонька снова всхлипнула.

И, конечно, получилось не так, как у деревенских мальчиков, а скорей как у отпрысков городской знати – ровно, волосок к волоску, длинновато и… красиво.

– Ах, ну прямо белокрылый чудотвор! – Мамонька всплеснула руками, любуясь на свою работу.

– На деревенского мальчика непохоже… – проворчал Волчок.

– На девочку, может, похоже? – снова сердито накинулась на него мамонька.

– Ладно, ладно. Я же сказал – пусть так.

Переодетая в вышитую рубаху, подпоясанную веревкой, и праздничные для деревни синие штаны, Спаска не стала сильней походить на деревенского мальчика – будто на городском празднике юного царевича одели простолюдином. Маленькие белые ножки с тонкими щиколотками никогда не ступали по мостовой босиком, тонкие руки с розовыми пальцами не держали ни топора, ни вожжей, ни серпа, на узкие плечи не клали коромысла, спина не гнулась на огороде, лицо не поливало дождем, в волосах не путался репей.

Волчок взлохматил ей волосы и надел шапку – лучше не стало. Разве что деревянные башмаки немного поправили дело, добавив Спаске подростковой нескладности, неуклюжести.

– А сам-то тоже не больно на деревенского похож, – проворчала мамонька, поглядев на Волчка, когда он переоделся.

– Почему? – удивился Волчок.

– Деревенские не бреются. Это гвардейцы голой рожей щеголяют.

Признаться, об этом Волчок совсем забыл. Когда он уезжал из деревни в лавру, бриться ему было рановато, да и в лавре только под конец его батрачества на лице стал пробиваться светлый пушок. А в Хстове, тем более в гвардии, брились все, и Волчок привык. Впрочем, и гвардейскую выправку трудно спрятать под полотняной рубахой… В общем, маскарад со всех сторон получался никудышный, однако переодеться в знатного господина Волчок поостерегся – тоже сразу распознают «подделку»: и по речи, и по походке, и по глазам.

Любой на месте Волчка выбрал бы для выхода шумные Южные ворота – и в толпе затеряться легко, и подальше от Северного тракта, где все кишмя кишит гвардейскими дозорами. И не было сомнений – самые глазастые дозорные караулят их у Южных ворот. Поэтому Волчок решил выйти через Тихорецкие ворота на Паромный тракт, шедший из Хстова на юго-восток, к бывшей паромной переправе, – не самый многолюдный, но и не пустой. А главное, именно Паромный тракт вел в его родную деревню.

Гвардейский дозор стоял и там, но всего из трех человек, никого из них Волчок не знал и надеялся, что и они его в лицо не знают. Проверяли всех, но с ленцой, без особого рвения – ворота он выбрал верно.

– Ты не волнуйся, – сказал он Спаске. – Иди как ни в чем не бывало.

– Я не волнуюсь, – ответила она. – Только и вы не волнуйтесь тоже.

– Я? С чего ты взяла, что я волнуюсь?

– У вас рука мокрая.

– Ну ты прямо как Огненный Сокол! – рассмеялся Волчок. – Не бойся, никто не увидит.

Он достал припасенный заранее сахарный петушок на палочке и сунул Спаске в руки – девочка не станет лизать лакомство на глазах у людей.

– Если тебе удастся перепачкать рот – будет самое то, – усмехнулся он и подтолкнул ее вперед, с улицы на площадь.

Спаска рассмеялась, лизнула петушок и провела рукавом по губам – осталась хорошо заметная серая полоса.

Переходя площадь, Спаска превзошла ожидания Волчка, улыбаясь мальчишеской улыбкой и по-мальчишески вытирая сладкий рот. Даже походка ее изменилась – она старалась шагать шире, подстраиваясь под его походку: ни дать ни взять – младший брат хочет поспеть за старшим.

Дозорные преградили им дорогу, мельком окинув взглядом обоих.

– Кто такие? – устало спросил один.

– Мирко Желтый Линь, – назвался Волчок именем старшего брата. – Усть-Углишский.

– А в Хстове что делали? – Гвардеец зевнул.

– К брату в гости приезжали. У нас брат гвардеец.

– Да ну? Как зовут? – поинтересовался второй дозорный.

– Волче Желтый Линь, – Волчок постарался сказать это с гордостью.

– Знакомое что-то… Но не припомню.

– Ладно, идите, – махнул рукой первый и снова зевнул.

Нет, сделать весь Особый легион такими же орлами, как в бригаде Огненного Сокола, невозможно.

– Гляди-к, деревенские теперь в город без бороды ходят! – услышал Волчок за спиной. – И не лень же им!

– Так раз в год чего ж не побриться? Они и штаны по такому случаю стирают!

Гвардейцы расхохотались. Волчок не стал оглядываться, только усмехнулся довольно. Главное, чтобы эта шутка не дошла до Огненного Сокола. А если дойдет – лучше бы они не вспомнили Желтого Линя из Усть-Углиша.

– Ты умница, – сказал он Спаске, отойдя на сотню шагов. – Но пока не расслабляйся – на тракте наверняка тоже есть дозоры.

Пять лиг до поворота на Усть-Углиш двигались вместе с артелью, продававшей в Хстов торфяные катыши, – Волчок за десять гран нашел Спаске место на телеге. Мимо них проехало три гвардейских дозора, но никто даже не посмотрел в сторону артельщиков. А подальше от города дозоров и вовсе не было – не мог Особый легион перекрыть все дороги в Млчане.

Артельщики направились дальше по тракту, а Волчок, стоя у поворота к родной деревне, подумал вдруг: прежде чем просить у Змая Спаску, надо получить благословение отца… Но лишь представил на минуту, как явится в отцовский дом с мальчишкой и скажет, что это его будущая невеста, так сразу передумал: в другой раз. Лучше самому поговорить со Змаем, зачем унижать отца отказом? А вот если Змай согласится, тогда можно все сделать честь по чести. Да и идти в Усть-Углиш совсем не по дороге…

– Устала? – спросил Волчок.

– Нет. Я же не шла, а ехала. Это вы устали.

– Мне привычно, – соврал Волчок. Он давно отвык и от долгих переходов, и от тяжелых грубых сапог.

Они повернули на север, в болота, дождавшись, когда артельщики отъедут подальше. До заката Волчок надеялся пересечь Восточный тракт, но, пройдя три лиги, сдался: без отдыха, да по грязи, да в неудобных сапогах нечего было и думать о том, чтобы пройти больше. Остров, встретившийся им на пути, был слишком соблазнительным – сухим, поросшим густой зеленой травой и тонкими березками.

– Мы лучше сейчас отдохнем, – уговаривала Спаска, – а ночью пойдем дальше. Посмотрите, как тут хорошо…

Она умыла лицо в бочажке с прозрачной бурой водой и снова стала похожа на царевича, переодетого простолюдином. Волчок велел ей разуться и разулся сам – пройти босиком по мягкой сухой траве было приятно. Им удивительно везло: за весь день не упало ни капли дождя.

Волчок достал из котомки свой гвардейский плащ и расстелил его на земле. И они сидели на нем рядом – Волчок откинулся на ствол березки, а Спаска положила голову ему на плечо. Он обнимал ее одной рукой и иногда зарывался лицом в ее остриженные волосы – мягкие, как дорогой мех.

– Если бы можно было сидеть так всю жизнь… – вздохнула Спаска и положила руку ему на грудь.

– Надоест, – улыбнулся Волчок.

– Не надоест, – ответила она. – Я когда рядом с вами, мне так хорошо…

– Поспи немного. В самом деле, ночью идти безопасней – когда еще выспишься?

– Мне жалко спать. Знаете, я так скучала без вас в замке, что думала: не засну ни на минуту, когда снова с вами встречусь.

Но после того как они поели пирогов, собранных мамонькой на дорогу, Спаска задремала, и Волчок поудобней устроил ее голову у себя на коленях, как на подушке, накрыл ее полой плаща – но сам заснуть не мог, с удивлением думая, что ему тоже «жалко спать». Он боялся шевельнуться, чтобы ненароком ее не разбудить, а внутри все переворачивалось – то от счастья, то от страха за нее, то от боли предстоящей разлуки, то от желания прижать ее к себе покрепче, то от накатывавшей волнами нежности… Он догадывался, что благополучный выход из Хстова еще ничего не значит, что все подходы к замку перекрыты и, стоит на болотах подуть ветру, Особый легион тут же нападет на след колдуньи, но… Но почему-то чувствовал себя всесильным. Как тогда, в апреле, выходя в одиночку против десяти сабель.

31 мая 427 года от н.э.с. Ночь

Поздним вечером в субботу две лодки пошли вверх по течению Сажицы: вся прислуга из особняка профессора, сам Важан, Йока и Змай отправились в Беспросветный лес. Змай стоял на носу, и было понятно, что никто из чудотворов не посмеет к ним приблизиться. Йоку Важан посадил на весла вместе с Цапой – грести против течения в одиночку было тяжело.

– Йелен, я знаю, ты еще не принял решения. Но будь добр уважать чувства тех, кто придет на праздник. – Профессор сидел на корме и смотрел Йоке в лицо.

– Что я должен делать, профессор? Обещать им то, чего я, может быть, не стану выполнять? – Йока смахнул пот со лба и едва не сбился с ритма, который задавал Цапа. Лодку качнуло.

– Господин Йелен, позвольте попросить вас не отвлекаться. – Цапа подтолкнул его в бок.

– Нет, – ответил профессор. – Они знают о том, что ты еще не принял решения. Я прошу всего лишь не демонстрировать презрения и не отнимать у них надежду. Еще я бы посоветовал им понравиться. Думаю, ты уже понял, что мрачуны не враги тебе. И не враги Обитаемого мира.

– Да, я это понял.

– Я надеюсь на твою сообразительность и благоразумие.

– Хорошо, профессор. Я буду сообразительным и благоразумным.

Через полчаса Йока изрядно притомился, и на веслах его сменил Змай – Важан сказал, что Вечному Бродяге нужна разминка – полная выкладка ему еще предстоит. Но вскоре, оглядевшись по сторонам, Цапа велел сушить весла и включил мотор: взвыли магнитные камни, и вспенилась вода за кормой.

– Так-то повеселей будет. – Цапа подмигнул Йоке.

– А… А зачем мы гребли столько времени?

– Здесь уже нет жилья, и нас никто не услышит, – ответил за Цапу Важан.

Сажица нырнула в Беспросветный лес, и сумерки майского вечера сменились ночной темнотой, но профессор невозмутимо поднял над кормой фонарь, в котором незамедлительно вспыхнул лунный камень.

– Йелен, ты умеешь зажигать лунные камни?

– Да, меня научил Мален.

– Сегодня ты будешь учиться одновременно вбирать в себя энергию, отдавать и держать горящим лунный камень. Сложней всего для тебя будет не зажечь при этом все лунные камни в Славлене.

Чем выше по течению они поднимались, тем быстрей навстречу бежала вода, и вскоре Цапа направил лодку к берегу.

– Дальше мы пойдем пешком, господин Йелен.

И только тут Йока разглядел, что вдоль берега тянется длинный плавучий причал, к которому привязано несколько десятков лодок! Сколько же на этом тайном ночном празднике будет людей? И дальше вдоль реки вела не тропинка даже – целая дорога…

– Профессор, и что, чудотворы не знают, что здесь бывает сразу столько мрачунов? – спросил он, не выдержав.

– Отчего же, знают. Они не идиоты.

– А… почему они тогда не арестуют вас?

– А какой им в этом смысл? В последние лет тридцать чудотворы ценят мрачунов, ведь мы сбрасываем энергию в Исподний мир.

– Но ведь по закону…

– Йелен, не будь ребенком. Жесткие законы и общественное мнение позволяют контролировать мрачунов. А также расправляться с неудобными и неугодными.

– Профессор, подобными разговорами вы травмируете ребенка, – улыбнулся Цапа. – В этом возрасте у человека должны быть какие-то идеалы и иллюзии.

– Иллюзии вредны в любом возрасте, а идеалы на иллюзиях не строят, – отрезал профессор.

Сначала дорогу им освещал лунный камень в руках Важана, но вскоре появилось множество фонарей, укрепленных на стволах деревьев, – и стало светло почти как на ночных улицах Славлены, только в Славлене горели солнечные камни, а здесь – лунные.

Сажица бежала все быстрей – здесь и мотор не справился бы с ее течением, – а вскоре за ее журчанием стал слышен шум водопада. Йока не мог даже предположить, что здесь, в Беспросветном лесу, в нескольких лигах от Славлены, может быть водопад. Он бывал на водопадах неподалеку от Натана и в Элании – и мечтал когда-нибудь снова побывать там.

– Водопад – один из самых безопасных способов получения мрачуном очень больших энергий, – сказал Важан, словно читал мысли Йоки. – Не сравнить с дождем или солнцем – скорей только с ураганом или землетрясением. При этом ни землетрясение, ни силу урагана нельзя контролировать, а водопад будет давать тебе энергии тем больше, чем ближе ты к нему сможешь подобраться.

– Откуда он здесь?

– Здесь когда-то был естественный перепад высот, но совсем небольшой: Сажица течет с каменного плато ледникового происхождения. А около ста лет назад возвели плотину, и высота водосброса теперь локтей сорок. Кстати, чудное озеро на другой стороне плотины.

Они прошли мимо подвесного моста, что цеплялся за берега там, где они были еще достаточно высоки и близки друг к другу. Но когда за поворотом реки деревья расступились, не столько водопад поразил Йоку, сколько множество людей. Берега Сажицы, пологие лишь у воды, огромной чашей расходились в стороны и поднимались вверх, образуя амфитеатр. Десятки костров пылали на уступах этого амфитеатра, и сотни лунных камней освещали реку и огромный водопад. И людей – мрачунов, которых собралось не менее пяти сотен…

Йока, увидев такую огромную толпу, замер в нерешительности, но Змай положил руку ему на плечо, а Важан подтолкнул в спину, проворчав:

– Помни, о чем я тебе говорил, Йелен.

– Я всегда помню то, о чем вы мне говорили, – недовольно ответил Йока, едва не споткнувшись от толчка профессора.

Как только их появление заметили, даже шум водопада не заглушил ропота людей. И те, кто расположился на левом берегу, двинулись в сторону моста. А когда Важан подвел Йоку к самому большому лунному камню внизу амфитеатра, ропот смолк. Змай все так же держал руку у Йоки на плече, а все вокруг смотрели на них – пристально и безмолвно.

Сначала Йока опускал глаза, чувствуя некоторую неловкость от чужого любопытства, и лишь изредка вскидывал взгляд. Но время шло, текли минуты – а люди в полном молчании продолжали смотреть на них со Змаем. И Йока не понял даже – почувствовал: это не любопытство вовсе. Он ощутил поле, сродни тому, что окружает лунные камни, и это поле подрагивало от напряжения, пульсировало какой-то странной силой, натягивало струны между ним и каждым смотревшим на него человеком. И вдруг вспомнил слова Важана: «Люди умирают с твоим именем на устах – и гордятся тем, что могут умереть за тебя!» Они не изучали его и не испытывали, не искали ответов на свои вопросы – они радовались? Но странной была эта радость: ни одной улыбки не увидел Йока в толпе. Взгляды с силой упирались в его лицо, и за каждым взглядом Йока видел: они готовы умереть за него.

Дрожавшее от напряжения поле натягивало струны все жестче, и пульсация его бухала в ушах, заглушая шум водопада. А потом на лицах людей – не всех, но многих – появились слезы. Беззвучные, тяжелые, блестевшие в бледном свете лунных камней. И Йока не сразу заметил, что слезы текут и по его щекам – то ли от боли в груди, то ли от восторга. А под лунными камнями стояли и его новый учитель математики, и госпожа Вратанка, с которой он спорил о литературе и философии, и мрачунья из Храста с двумя сыновьями, и еще смутно знакомые лица, которые он встречал в Светлой Роще, и просто люди, которых он никогда не видел и не знал.

Тишину нарушил Змай, разрывая натянутые струны напряжения.

– Чем плакать, лучше бы выпили за успех нашего дела, – проворчал он вполголоса, и его тут же поддержал Важан, коротко и громко сказав:

– Хватит. Представление окончено.

Люди зашевелились, а от одного из костров отошел высокий мужчина с густой черной бородой.

– Профессор, позвольте еще минуту. От мрачунов Храста… Мы хотим подарить Вечному Бродяге лунный камень.

– Да, лунный камень ему сегодня пригодится, – кивнул Важан и подтолкнул Йоку вперед.

Йока, немного ошалевший от столь резкого и малоторжественного перехода, шагнул вперед и едва не попятился: мрачун из Храста собирался водрузить ему на голову диадему с красиво оправленным в серебро небольшим лунным камнем – женское, по мнению Йоки, украшение.

– Спокойно, Йока Йелен, – шепнул ему Змай. – Это красиво. Как у сказочного принца.

От этих обидных слов Йока действительно попытался отшагнуть назад, но уперся спиной в живот профессора, который шепнул ему в другое ухо:

– Йелен, ты ведешь себя как ребенок.

Глупо было сопротивляться, и Йока молча позволил мрачуну надеть на него тяжелую «корону». Он ожидал колючего и жесткого прикосновения металла, но оказалось, что диадема изнутри отделана толстой и мягкой бархоткой. Но и это было еще не все: «корона» крепилась к голове целой системой кожаных ремешков, которые Йока вначале просто не разглядел. Мрачун долго их подтягивал, примеривался, а потом застегнул два ремешка у Йоки под подбородком и спросил, подмигнув:

– Потрогай, как?

Застежка окончательно привела Йоку в уныние – так на праздниках для младшеклассников тем привязывали «заячьи ушки» или еще какую-нибудь ерунду. Он неохотно тронул диадему рукой, удивился ее прочности, потрогал снова с разных сторон и вдруг понял, что ломался напрасно: это было не украшение. Это было что-то вроде старинного доспеха, полностью закрывающего лоб, виски и затылок прочной сталью, только снаружи украшенной серебром. А лунный камень освещал все, на что Йока бросал взгляд.

– Удобная вещь для мрачуна, который собрался черпать энергию из водопада, – сказал профессор. – Не соскользнет?

– Нет, – ответил мрачун из Храста. – Мы испытывали. От сильного удара может треснуть лунный камень, но его после этого можно заменить.

Йока глянул на водопад: его струи бежали вниз по наклонным каменным плитам, а не падали отвесно, как обычно. И от этого вода бурлила не только там, где превращалась в реку, но и гораздо ниже по течению.

– Господа, – сказал вдруг Важан столь зычно, что заглушил водопад. – Я не намерен портить вам змеиный праздник, но обучение Вечного Бродяги – наше общее дело. Погасите на время лунные камни. Наш урок отнимет не более десяти минут.

– Ух ты! – восхитился Змай. – Какой голосище!

– Что ж ты хочешь? – пробормотал в ответ подошедший поближе Цапа. – Столько лет на кафедре…

Лунные камни погасли едва ли не сразу после слов Важана, остался лишь свет костров, и все вокруг снова смотрели на Йоку, отчего ему опять стало неловко.

– Ну, Йелен, а теперь попробуй зажечь свой лунный камень так, чтобы загорелся только он один.

Йока не очень-то хотел подобных уроков на глазах толпы и даже досадовал на Важана за эту выходку, но возразить не посмел – еще не хватало препирательств при таком скоплении народа, – поэтому лишь кивнул.

– Давай, Йелен, – немного мягче добавил Важан, – совсем небольшой выброс.

Йока сглотнул и сосредоточился: ему не столько хотелось угодить профессору, сколько не ударить лицом в грязь перед глазевшими на него мрачунами. Он представил себе поле вокруг своей головы, несколько раз мысленно очертил его границу – как он делал это в потайной комнате Маленов, – но то ли от волнения, то ли от неумения контролировать силу выброс получился столь мощным, что разом вспыхнули все лунные камни вокруг и даже их ряд, уходящий за поворот реки…

Толпа ахнула – и ахнула восхищенно, только профессор поморщился. Йока сузил поле до одного лунного камня на диадеме, но, конечно, было поздно.

– Это не просто плохо, Йелен, это очень плохо… Ты должен уметь рассчитывать силу в любых обстоятельствах и сразу. Погаси камень и давай еще раз.

Получилось лишь с пятого раза, но Важан заставлял Йоку гасить камень и зажигать снова, а в заключение сказал:

– Потом попробуем еще раз. Люди пришли сюда не для того, чтобы любоваться на твои жалкие потуги, достойные трехлетнего ребенка…

Йока вспыхнул от обиды и почувствовал, как загораются щеки.

– Не надо так, профессор, – выступил вдруг мрачун из Храста. – Все понимают, что силы у Вечного Бродяги много, а в детстве никто его этому не учил. Мы подождем. Мы… рады, что можем сделать хотя бы это…

И вправду, никто не роптал – напротив, Йоке показалось, что люди вокруг болеют за него и желают ему удачи.

– Ладно, Йелен. Можешь зажечь все лунные камни до поворота реки. Но ни одного больше. Сумеешь?

Пожалуй, это было еще трудней, чем зажечь только один лунный камень… Йока плохо видел границу поля, силы требовалось много, но насколько много? Он зажмурился, тряхнул головой и посмотрел по сторонам еще раз.

– Я дам тебе совет, – сказал Важан, – хотя он может и не сработать… Каждый мрачун по-своему распоряжается своей силой и по-своему ее себе представляет. Попробуй представить, как твои руки обнимают лишь те камни, которые надо зажечь. Мысленно собери их в охапку… И направляй силу только туда.

Йока попробовал представить себе это, но понял, что у него ничего не получается.

– А я делаю не так, – снова вступил в разговор мрачун из Храста. – Я, наоборот, отодвигаю те камни, которые не должны гореть, и представляю себе кирпичную стену на границе.

– И я делаю по-другому, – добавил Цапа. – Я мысленно поднимаю нужные камни над головой…

У Йоки закружилась голова и от досады сжались кулаки… Даже подумалось, что у него никогда не получится ничего подобного.

– Не слушай никого, – сказал подошедший Черута. – Ты же умеешь сужать поле после того, как его создал. Надо поменять местами эти два процесса. Сначала сузить, а потом – создать.

– Йока Йелен, мне кажется, я уже умею зажигать лунные камни… – усмехнулся Змай. – Столько практических советов сразу!

– Хватит, – проворчал Важан. – Я жалею, что начал… Ни одному мрачуну ни один совет еще не помог…

Но Йока был с ним не согласен, потому что совет Черуты неожиданно показался ему верным. Он представил себе, как зажигает все лунные камни вокруг, а потом сужает поле до того места, где поворачивает река. И…

– Есть! – выкрикнул он и потряс сжатыми кулаками, но тут же смутился – слишком уж это было… по-мальчишески. Но толпа ответила ему едва ли не восторженными криками, а по плечам захлопали руки: и Цапы, и Змая, и Черуты, и мрачуна из Храста…

– Хорошо, – сдержанно кивнул профессор.

– Можно я еще раз попробую зажечь один камень?

– Попробуй, – хмыкнул Важан. – Но теперь не свой, а вот этот, у нас над головой.

И на этот раз не пришлось долго сосредотачиваться и от волнения глотать слюну.

– На самом деле это очень просто, Йелен. Через неделю ты это поймешь и будешь смеяться над собой, вспоминая сегодняшнюю ночь. И хватит пока. Когда все накупаются, мы перейдем к уроку посложней.

Йоку усадили возле одного из костров, и праздник начался. Он не был похож на праздники в Славлене – с иллюминацией, громкой музыкой, маскарадом, хлопушками и мишурой. Музыка была, но совсем не такая. Пел Коста – очень красивым и сильным голосом, под мандолину, только песни его были тягучими, грустными, от них щемило сердце. Люди сидели вокруг костров, переходили с места на место – послушать рассказы друг друга и рассказать что-нибудь другим. Змая со всех сторон окружили мужчины, и Йока только изредка слышал его голос, доносившийся от соседнего костра, – тот говорил об Исподнем мире.

Важан куда-то исчез, но рядом сидел Цапа, и Йока не чувствовал себя неловко. К их костру тоже подошло человек десять или двенадцать, и Цапа рассказывал, как Змай превратился в кобру и укусил куратора Брезенской колонии.

Больше всего Йоку удивило то, что по кругу ходили бутылки с хлебным вином, к которым иногда прикладывались даже женщины. Первые купальщики появились не сразу, а чтобы течение не сбивало их с ног, поперек реки натянули толстую веревку. Женщины ничем не отличались от купальщиц на пляжах Элании – в открытых купальных костюмах, оголяющих плечи и ноги выше колен, из мужчин же только самые важные надевали полосатые купальные костюмы; те, кто попроще, лезли в воду в трусах.

И Йока видел: все они пьют энергию течения реки – и завидовал им, и тоже хотел оказаться в воде, почувствовать силу быстрой воды. Его перестал пугать обещанный Важаном «урок посложней» – пусть будет урок посложней! Он даже поискал профессора глазами (чтобы спросить, когда же пора будет начинать этот урок), но не нашел.

Он не заметил, когда к его костру вышла девочка лет семи, за спиной которой прятался мальчик еще меньше. Дети потихоньку протиснулись поближе к Йоке, и, оказавшись совсем рядом, девочка смело спросила:

– Вечный Бродяга, можно я тебя потрогаю?

Взрослые, сидящие рядом, рассмеялись, а из темноты немедленно зашипел женский голос:

– Как не стыдно, Бойка! Немедленно идите сюда! Я разрешила только посмотреть!

– Да потрогай, чего уж там, – ответил за Йоку Цапа.

Йока же смутился – просьба показалась ему… необычной. А девочка почему-то напомнила Милу, хотя была на нее совсем непохожа: с двумя тоненькими и короткими косичками и куцыми бантиками на их концах, в простеньком темном платье и грубых туфлях с круглыми тяжелыми носами. Воспоминание о Миле неожиданно кольнуло не ревностью, а тоской. «Хорошо, когда есть смелый брат»… Нет, оказывается, у Милы смелого брата… И кто теперь будет ее защищать, когда она с другими девочками играет на улице? Не то чтобы Йоке когда-нибудь приходилось ее защищать, но он всегда был готов к этому. Он даже хотел в глубине души, чтобы кто-нибудь попробовал ее обидеть, – тогда бы всем стало понятно, что такое старший брат. Но девочки играли под присмотром нянь, и обижать их никому в голову не приходило.

– Потрогай. – Он пожал плечами и протянул незнакомой девочке руку – та ухватилась за его пальцы, к ним потянулся и малыш из-за ее спины, но не достал. Девочка, словно обжегшись, спрятала руки за спину, а потом развернулась и кинулась прочь, и малыш разревелся с досады, цепляясь за сестрину юбку. Цапа изловил его за ворот рубахи и вернул к костру.

– Не реви. Давай, трогай Вечного Бродягу. Потом будешь внукам об этом рассказывать.

Мальчик, ни слова не говоря, робко прикоснулся к плечу Йоки и тоже отдернул руку. А потом сказал:

– Спасибо, Вечный Бродяга. Я никогда тебя не забуду.

С колен Цапы его стащила мать и, как следует дернув за руку, зашептала что-то сердитое на ухо.

А потом к костру вышла целая ватага подростков – примерно ровесников Йоки, – и взрослые разошлись, пропуская их вперед. Ребята оглядывали Йоку скептически, и он поспешил встать, чтобы не смотреть на них снизу вверх.

– Тебя зовут Йока? – наконец спросил самый высокий и крепкий парень.

– Да, Йока Йелен.

– Меня – Снега Пламен. – Парень протянул Йоке руку. – Мы слышали о тебе. Это правда, что ты размазал по стенке профессора Мечена?

– Откуда вы знаете? – удивился Йока.

– Нам рассказал Мален. Так это правда, или ты просто похвастался?

Начинать с похвальбы Йоке не хотелось, к тому же он с ужасом подумал, что и эти ребята – не очень-то дружелюбные – наблюдали, как он неуклюже зажигал лунные камни.

– Это правда, – ответил он, не опуская глаз.

– Жаль, ты его не убил, – без укора, лишь с досадой ответил Пламен и сплюнул.