Читать онлайн Достойно есть бесплатно
Димитрис Яламас. От редактора
История мировой литературы знает не один пример того, как писатели или – что случалось чаще – поэты достигали в своем творчестве таких вершин, когда высказанное одним человеком воплощало сознание всей нации. Значительно более редкий феномен – когда такую роль исполняет литературное произведение. Именно такая судьба была уготована поэме Одиссеаса Элитиса «Достойно есть». Поэма «Достойно есть» была написана в 1959 году, спустя десять лет после окончания братоубийственной гражданской войны, которая сотрясла всю Грецию.
«Поэма „Достойно есть“ появилась, чтобы очистить <…> национальное подсознание от отторгаемого им опыта двадцати лет жизни, залитых кровью и грязью»[1]. На улицах все еще можно было встретить – и немало – инвалидов Второй мировой войны, еще не были амнистированы проигравшие в гражданской войне, а страна пока еще робко и нерешительно пыталась найти свое политическое и экономическое место среди цивилизованных народов Европы и мира. Однако это была та страна, которая, по сути, представляла собой невероятную по своим масштабам культурную экосистему, страна, которая создала и заложила культурные коды, определившие развитие западной цивилизации, и ее народ уже доказал человечеству, что он без малейших сомнений готов пойти на любые жертвы во имя защиты своей свободы и достоинства. Таким был тот фундамент, на котором Элитис построил – слово за словом, образ за образом – это произведение. Как замечал сам поэт, поэма повествует о «судьбе Народа, который последовал по пути Доблести и веками боролся за право жить».
«Достойно есть», как, в сущности, и все творчество Одиссеаса Элитиса, хотя и берет свои истоки в двухтысячелетней традиции греческой поэзии, представляет собой неотъемлемую составляющую системы европейского модернизма, хорошо знакомого поэту. Первые его работы дышали образами и техниками сюрреализма, эта особенность проявляется и в «Достойно есть». Элитис – глубоко греческий поэт, однако в то же время его творчество принадлежит не только Греции, но является одним из самых ярких и звучных голосов в полифонии современной европейской и всемирной поэзии. Элементы народной традиции и византийской литургической поэзии, которые прослеживаются в его творчестве, – свидетельство того, насколько глубоко Элитис пережил, прочувствовал и осознал поэтическое наследие своего народа во всем его контентно-временном потоке. В творчестве Элитиса оно получило новое осмысление: наследие прошлого и бремя настоящего заговорили на безупречном, живом языке современности в произведении, обретшем всемирную значимость.
В Греции поэма «Достойно есть» выдержала 21 переиздание и, конечно же, была включена в полное собрание сочинений Одиссеаса Элитиса. В 1961 году композитор Микис Теодоракис положил поэму на музыку, создав одноименную ораторию, и слава поэмы стала всенародной.
«Достойно есть» занимает важнейшее место в пантеоне всемирной литературы и, как легко предположить, вслед за публикацией поэмы на греческом языке разворачивается богатая история переводов: поэма выходила почти на 30 языках мира. Первым стал перевод на английский язык, выполненный в 1967 году[2] преподавателем Университета Джорджии Джорджем Никетасом, за ним последовали новые переводы, созданные Эдмундом Кили[3], Джеффри Карсоном и Никосом Саррисом[4]. Затем вышло немецкое издание[5], где переводчиком стал Гюнтер Дитц, и многие другие, в том числе итальянское, подготовленное Марио Витти, испаноязычные (поэма была издана не только в Испании[6], но и в Чили в переводе Мигеля Кастильо Дидье[7], в Колумбии в переводе Хорхе Парамо Помареды[8], в Аргентине[9]), французское[10]. Также вышли китайское издание[11], переведенное Рюй Хонг Лиу, финское[12] в переводе Маркку Пяяскюнен, болгарское[13] в переводе Цветаны Панициду и Владимира Берверова, переводы на португальский язык[14], шведский[15], иврит[16], норвежский[17], японский[18], эстонский[19], каталанский[20], голландский[21] и другие. И хотя Элитис сказал как-то, что только 20 % каждого стихотворения выживает при переводе на другой язык, он всегда охотно работал вместе со своими переводчиками, прикладывая все силы для решения этой непростой задачи.
Поэзия Одиссеаса Элитиса не в первый раз предлагается вниманию русского читателя. С 1977 года, когда вышли первые антологии его стихов, и вплоть до сегодняшнего дня были предприняты многочисленные – и очень значительные – опыты его перевода на русский язык, совершенные в основном С. Б. Ильинской и И. И. Ковалевой. Так, например, И. И. Ковалева перевела на русский язык поэмы «Песнь героическая и траурная о младшем лейтенанте, погибшем в Албании» (2002[22]) и «Монограмма» (Рим, 2006[23]). «Монограмма» в русском переводе была выпущена сначала в прекрасном сборнике переводов Элитиса на разные языки[24], а потом – в книге «Концерт гиацинтов» (2008), которая вышла в России в серии «Греческая библиотека».
Но только сейчас на русском языке публикуется главное произведение одного из лучших греческих поэтов современности – поэма «Достойно есть». Мы полагаем, что это издание – особенно важное событие для греческой литературы, поскольку эта великая поэма, наравне со стихотворениями К. П. Кавафиса, не только стала вершиной развития греческой литературы, но и являет собой один из важнейших памятников греческой культуры во всей ее целостности.
Достойно есть
Бытие
- В НАЧАЛЕ свет И самый первый час
- когда губы сквозь глину ещё
- пробуют явления мира
- Кровь зелёная и клубни в земле золотые
- Прекрасная в дрёме простёрла и даль морская
- кисею эфирную небелёную
- под ветвями рожковых деревьев и прямыми высокими пальмами
- Там один я предстал
- пред миром
- горько плача
- Моя душа звала Вестника и Глашатая
- Тогда я увидел помню
- трёх Чёрных Жён
- воздевающих руки к Восходу
- В позолоте их спины и туча тянулась за ними
- рассеиваясь
- понемногу, справа И растения странных форм
- Было солнце с осью своею внутри меня
- всё лучащееся призывное И тот
- кем воистину был я Много веков назад
- В огне ещё зеленящийся От неба не отсечённый
- Подошёл и склонился я чувствовал
- над моей колыбелью
- словно память сама превратившись в явь
- голосами волн и деревьев заговорила:
- «Заповедан тебе» он рёк «сей мир
- и на сердце твоём записан
- Так прочти и дерзай
- и сразись за него» он рёк мне
- «К своему оружию каждый» он рёк
- И простёр свои руки точь-в-точь как мог бы
- молодой послушник Бог чтобы боль с веселием сплавить вместе.
- Сперва проскользнули с силой
- и с высокого бастиона сорвавшись рухнули
- Семь Секир
- совсем как Гроза бывает
- в нулевую точку где птаха малая
- вновь с начала песню благоухает
- кровь чистейшая из изгнания возвращалась
- и чудовища принимали человеческое обличье
- Столь разумно Непостижимое
- А потом и все братцы-ветры ко мне сошлись
- мальчишки с надутыми щеками
- и зелёными хвостами широкими ровно как у русалок
- и другие, старцы, знакомцы давнишние
- бородатые панцирнокожие
- И тучу они разделили на две
- А затем на четыре части
- и немногое что осталось на север сдунули
- встала в воду стопой широкой горделивая крепость Кулес
- Просияла линия горизонта
- густая зримая неприступная
- СЕ первый гимн.
- И ТОТ кем воистину был я Много веков назад
- В огне ещё зеленящийся Нерукотворный
- вывел пальцем долгие
- линии
- то взметая их вверх отрывисто
- то спуская ниже плавными дугами
- под одной другая
- материки великие и я чуял
- что они пахнут почвой точь-в-точь как разум
- Столько правды было
- что земля за мною пошла покорно
- в потайных местах покраснела
- а в других покрылась мелкой сосновой хвоей
- Чуть ленивее дальше:
- то всхолмья то косогоры
- а порой отдыхая рукой медлительной
- луговины чертил поля
- и внезапно опять каменья дикие и безлесые
- яростными рывками
- На какой-то миг он замер чтобы обдумать
- нечто трудное или совсем высокое:
- Олимп, Тайгет
- «То, что в помощь тебе останется навсегда
- и когда ты умрёшь» так рёк он
- И сквозь камни продевши нити
- поднял глыбу сланца из недр земли
- вкруг по склону широкие закрепил ступени
- На которых расставил сам же
- источники беломраморные
- мельницы ветряные
- крохотные розовые купола
- и сквозные высокие голубятни
- Добродетель о четырёх прямых углах
- И когда он задумался
- как им сладко в объятиях друг у друга
- любовью канавы наполнились и склонились
- добродушные звери коровы и их телята
- как будто соблазна в мире не было никакого
- и как будто ножей ещё не существовало
- «Нужно мужество чтобы жить в согласии» так он рёк мне
- и вокруг себя обернувшись ладони раскрыл и сеял
- колокольчики молочай шафран
- всех возможных видов земные звёзды
- и у каждой дырочка в лепестке знак происхождения
- и превосходства и силы
- СЕЙ МИР
- сей малый мир, сей мир великий!
- НО ПРЕЖДЕ чем я услышал музыку или ветер
- я пошёл вперёд чтобы встать на открытом месте
- (по бескрайним красным пескам подымался я
- своей пятой стирая следы Истории)
- в простынях запутавшись Было то чего я искал
- трепещущим и невинным как виноградник
- и глубоким и нерассветным как та сторона небес
- Крупица души какая-то в толще глины
- Тогда он рёк и возникло море
- И узрел я и восхитился
- И в его глуби он миры посеял по образу
- и подобию моему:
- вот каменные лошадки с торчащей гривой
- и тихие амфоры
- и косые дельфиньи спины
- вот Иос и Сикинос и Серифос и Милос
- «Что ни слово то ласточка» рёк он
- «Чтобы в знойную пору весну тебе приносила»
- «И да будет много ветвей масличных
- чтобы свет тебе просеивали в ладонях
- чтобы он легко по снам твоим рассыпался
- и да будет много цикад
- чтобы ты о них не помнил и их не чуял
- как не чуешь биения у себя в запястье
- но да будет воды немного
- чтобы ты называл её Богом и значение слов её понял
- и одно лишь дерево
- без отары
- чтобы ты его числил другом
- и знал его дорогое имя
- и скупая почва тебе под ноги
- чтобы негде было расправить корень
- и пришлось буравить всё глубже в недра
- и широкое сверху небо
- чтобы ты прочёл на нём бесконечность»
- СЕЙ МИР
- сей малый мир, сей мир великий!
- «И МИРУ СЕМУ потребно чтобы ты его видел и постигал»
- он рёк: «Смотри!» И из глаз моих посевы хлынули
- бегущие стремительнее чем дождь
- через сотни гектаров земли нехоженой
- За корень ловящие искры во тьме и струи воды внезапной
- Целину молчания я осваивал чтобы на ней оставить
- созвучий завязи и золотые ростки оракулов
- Кирка по-прежнему у меня в руках
- я растения видел большие коротколапые повернувшиеся ко мне
- одни залаяли, другие – язык казали:
- И сморода была там, и спаржа
- и петрушка с листом курчавым
- и имбирь, и герань там были
- и укроп, и паслён
- Слоги тайные из которых я силился имя своё сложить
- «Хвала» он рёк «разумеешь ты грамоту
- и многое изучить ещё предстоит
- если вникнуть захочешь поглубже в Неважное
- Но настанет день – ты помощников обретёшь
- Вот, запомни:
- Зефир бронебойный
- плод граната мракоубийственный
- поцелуи быстроногие и огнистые»
- И слова его как аромат улетучились
- Девять часов куропатка отбила о глубокую грудь благозвучия
- и сплочённые встали дома
- маломерные прямоугольные
- с комнатёнкой белёной и дверью окрашенной синькой
- Под лозой виноградной
- я долгое время провёл
- вместе с тихими тихими щебетами
- воркованием треском кукованием дальним:
- Вот голубка вот аист
- вот и каменный дрозд
- козодой камышовая курочка
- был и шмель там со мной
- и коровка что Божьей зовут
- И земля между ног моих голых подставленных солнцу
- и два моря опять
- и третье меж ними – мандарины цитроны лимоны —
- и мистраль над собою поднявший протоку высокую
- небесный озон обновляя
- Внизу на днище листвы
- окатыши гладкие
- ушки цветов
- и нетерпеливый росток и суть они
- СЕЙ МИР
- сей малый мир, сей мир великий!
- ПОТОМ я и плеск распознал и непрестанный дальний
- деревьев шелест
- Увидел кувшины красные разбросанные по причалу
- и у створки оконной с её деревянной рамой
- где я спал повернувшись на бок
- северный ветер взревел сильнее
- и узрел я:
- Нагие прекрасные девушки гладкие словно гальки
- с каплей чёрного в выемках между бёдер
- и обильным богатством светлого на лопатках
- поднявшись в рост в огромную Раковину трубят
- а другие мелом слова выводят
- таинственные, непонятные:
- РОЭТ, ОРЕМ, АРИМНА
- СНОЦЕЛ, ТИЕССМЕРБЕ, ЛИЭТИС
- щебеты гиацинтов и малых пташек
- и другие слова июля
- Как одиннадцать на часах пробило
- пять аршинов вглубь
- бычки окуньки ставридки
- с огромными жабрами и короткими хвостишками на корме
- Выплывая я видел губки
- и кресты морские
- и тонкие безмолвные анемоны
- а повыше на самых устах воды
- розоватые гребешки
- и полуоткрытые пинны и тамариски
- «Слова бесценные» рёк он «былые клятвы
- те, что Время спасло и испытанный слух ветров далёких»
- и у створки оконной с её деревянной рамой
- где я спал повернувшись на бок
- я прижал к груди подушку что было сил
- сдерживая слёзы
- на шестом месяце страсти своей я был
- и толкался плод дорогой у меня под сердцем
- СЕЙ МИР
- сей малый мир, сей мир великий!
- «НО ПРЕЖДЕ ВСЕГО ты увидишь пустыню и придашь ей
- твой собственный смысл» он рёк
- «Прежде будет она чем сердце твоё а после
- вновь она за тобою следом
- Знай одно:
- Что спасёшь ты в сполохе молнии
- то пребудет чистым во временах»
- И совсем высоко над волнами
- он селения скал поставил
- Пылью там становилась пена
- козу сиротливую видел я лижущую разломы
- с косящим глазом и скудным телом потвёрже кварца
- Претерпел я акрид и жажду
- и пальцы загрубелые на суставах
- столько равных мер временны́х сколько нужно Знанию
- Над бумажным листом склонясь и над бездонными книгами
- по верёвке жиденькой я спускался
- ночь за ночью
- белизны искал до предельной яркости
- черноты И до слёз надежды
- И радости до отчаяния
- И тогда наступило время прийти подмоге
- жребий выпал ливням
- целый день ручейки журчали
- как безумный я побежал
- нарвал по холмам лещины и мирта набрал пригоршни
- дал дыханию на зубок
- «Чистота» он рёк «пред тобою
- одинаковая на холмах и в твоём нутре»
- И простёр свои руки точь-в-точь как мог бы
- мудрый старец Бог чтобы глину с небесностью сплавить вместе
- Лишь немного он раскалил вершины
- но вознил некусаную зелень травы в распадках
- вербену лаванду мяту
- и маленькие следы ягнячьи
- а в других местах с высоты струящееся
- серебро тончайшими нитями, влажные волосы девушки которую встретил я
- и которую возжелал
- Женщина существующая
- «Чистота» он рёк «пред тобою»
- и вожделения полный я тело её ласкал
- поцелуи зубы к зубам; а затем мы внутри друг у друга
- Весь я штормом стал
- словно мыс я ступил на морское дно
- так что в гроты ворвался ветер
- Проскользнула Эхо в сандалиях белых
- под водой сарган стремительный а вверху
- высоко с холмами у ног Видел я главу рогатую солнца лик
- восходил Бездвижный Великий Овен
- И тот кем воистину был я Много веков назад
- В огне ещё зеленящийся От неба не отсечённый
- прошептал когда я спросил:
- – Что добро? Что зло?
- – Точка Точка
- ты на ней равновесие держишь и существуешь
- впереди неё сплошь буря и темнота
- позади неё скрежещут зубами ангелы
- – Точка Точка
- и в неё ты можешь до бесконечности уходить
- а иначе уже ничего не будет
- И Весов созвездие развело мои руки в стороны
- словно свет с наитием взвешивая и был то
- СЕЙ МИР
- сей малый мир, сей мир великий!
- ОТТОГО ЧТО МГНОВЕНИЯ так же как дни вращались
- с широкими фиалковыми листьями на часах садовых
- Я был стрелкой
- Вторник Среда Четверг
- Июнь Июль Август
- Я указывал на необходимость в лицо мне солёным раствором
- бившую На девочек насекомых
- На далёкие звездчатки Ириды
- «Всё сие – времена невинности
- времена бутонов и львят
- задолго до Нужды» он рёк мне
- И одним движением пальца толкнул опасность
- На вершину мыса надвинул чёрную бровь
- И невесть откуда просыпал фосфор
- «Чтобы видел ты» он рёк «внутри
- своей плоти
- жилы калия марганца
- и обызвесткованные
- остатки старой любви»
- И как сильно тогда сжалось сердце моё
- в первый раз затрещала внутри меня древесина
- ночи той что уже приближалась верно
- крик сыча
- кого-то кто был убит
- в мир людской направив ручей кровавый
- Впереди себя, вдалеке, на краю души
- я увидел как тайно шествуют
- маяки высокие землеробы Башни на траверзе над обрывами
- Звезду трамонтаны Святую Марину с бесами
- И совсем глубоко за волнами
- на Острове с масличными бухтами
- мне на миг показалось Того рассмотрел я Кто
- отдал кровь свою чтобы я воплотиться смог
- как восходит он по шершавой тропе Святого
- в который раз
- И в который раз
- опускает пальцев кончики в воду Геры
- и огни зажигают пять наших сёл
- Папа́дос Месагро́с Палео́кипос
- Ско́пелос и Плака́дос
- достоянье и власть моего поколения
- «Но теперь» он рёк «и другой стороне твоей
- наступило время на свет явиться»
- и быстрее чем я начертал в уме
- знак огня или знак могилы
- Наклонясь туда где никто бы не смог увидеть
- руки выставив
- пред собою
- он огромные вырыл Полости в почве
- и в человеческом теле:
- полость Смерти для Младенца Грядущего
- полость Убийства для Праведного Суда
- полость Жертвы для Честного Воздаяния
- полость Души для Чужого Долга
- И ночь, анютины глазки
- древней
- Луны распиленной ностальгией
- с руинами заброшенной мельницы с ароматом навоза беззлобным
- заняла во мне место
- Изменила размеры лиц Перераспределила вес
- Моё твёрдое тело было якорем спущенным
- в толчею человечью
- где ни звука кроме
- стуков плачей ударов в грудь
- и трещины на стороне обратной
- Какого племени небывалого был я отпрыск
- лишь тогда я понял
- что мысль Другого
- наискось как стеклянное остриё
- или Правда меня прорезала
- Я увидел в домах отчётливо будто вовсе не было стен
- как проходят старицы с лампадкой в руке
- морщины на лбах и на потолках
- и других увидел молодых усатых опоясывавшихся оружием
- молчаливо
- два пальца на рукояти
- век за веком.
- «Видишь» рёк он мне «это всё Другие
- и нельзя Им быть без Тебя
- и нельзя без Них быть Тебе
- Ты видишь» рёк он мне «это всё Другие
- и нельзя без того чтобы ты их встретил
- если хочешь чтобы твой образ был нестираем
- и собой остался.
- Потому что многие из них в чёрных рубашках ходят
- многие говорят на языке хирогриллов
- и есть среди них Сыроеды есть Водные Дикари
- есть Ненавистники Хлеба есть Бледнолицые есть Новостервятники
- связка и число оконечностей на кресте
- Тетрактиды.
- Если вправду ты выстоишь встретив их» он мне рёк
- «жизнь твоя обретёт клинок и путь» он мне рёк
- «К своему оружию каждый» он рёк
- И тот, кем воистину был я Много веков назад
- В огне ещё зеленящийся От неба не отсечённый
- Вошёл внутрь меня И сделался
- тем, кто я есть
- В три часа пополуночи
- вдалеке над бараками
- первый запел петух
- Я Прямые Колонны увидел на миг на Метопе Могучих Зверей
- и Людей несущих Богопознание
- Обрело очертания Солнце-Архангел, навек одесную меня
- ТАК ВОТ ЖЕ я
- и мир, сей малый и великий!
Страсти
I
- Так вот же я —
- я, созданный для юных Кор и островов Эгейских,
- возлюбленный косульего прыжка
- и жрец оливковой листвы —
- я, солнцепийца и саранчебойца.
- Так вот же я – лицом к лицу
- с одеяньями чёрными дружно шагающих в бой
- и эпохи пустой, истравившей из брюха детей,
- разъярившейся похотью!
- Ветер крылья стихий развязал и грохочут грома у вершин.
- Доля чистых душой, как и прежде одна, воздвигаешься ты из теснин!
- В теснинах раскрыл я ладони свои
- В теснинах опустошил я ладони свои
- И другого богатства не знал, и другого богатства не видел я,
- Кроме струй родниковых студёных
- Зефир Поцелуи Граната плоды источающих.
- К своему оружию каждый, я рёк:
- В теснинах я рощи гранатов оставлю
- Я стражем в теснинах дыханье Зефира поставлю
- Я в мир поцелуи отправлю освящённые страстным желанием!
- Ветер крылья стихий развязал и грохочут грома у вершин.
- Доля чистых душой, ты одна моя доля по крови!
II
- Родной мне дали греческую речь —
- Мой нищий дом на берегах Гомеровых.
- Нет заботы другой кроме речи моей на берегах Гомеровых.
- Там ставридки и окуни
- слово ветром избитое
- протоки зелёные в толще лазури
- всё чего только в сердце своём я не видел светящимся
- эти губки медузы
- с самой первой песней Сирены
- ракушки лиловые с первым трепетом чёрным.
- Нет заботы другой кроме речи моей с первым трепетом чёрным.
- Там гранаты и айвы
- смуглолицые боги, дядья и племянники,
- в кувшины огромные льющие масло,
- и дыхание рек, напоённое запахом
- ивы и мирта
- горькой мяты и дрока
- с первым зябличьим писком
- псалмопения звонкие с первым возгласом Слава Тебе!
- Одинокой заботы полна моя речь, с первым возгласом Слава Тебе!
- Там лавры и вербы
- кадило и ладан
- несущие благословение ружьям и битвам.
- На земле на застеленной скатертью лоз виноградных
- яйца-крашенки дым от мангалов
- И – Христос Воскресе!
- с первым греческим залпом.
- И любовь сокровенная с первыми звуками Гимна.
- Нет заботы другой, кроме речи моей с её первыми звуками Гимна!
1
- Ещё в глине мой голос оставался но звал тебя
- Розовеющий плод молодой холодок
- И с тех пор он ваял тебе перед ранними зорями
- Очертания губ и туманные пряди
- Ясность слога он дал тебе эти ламбду и эпсилон
- Безупречность воздушную поступи ног
- В тот же миг нараспашку отворилась в груди моей
- Дверь безвестной тюрьмы и оттуда галдя
- Птицы серые с белыми взмыли в небо и понял я
- Что вся кровь для тебя для тебя наши слёзы
- И сражение вечное превосходное, страшное
- Красота и пленительность ради тебя.
- В грозных трубах деревьев и гремучем пиррихии
- Ятаганов и пик я узнал Твою речь
- Приказания тайные слово девства и доблести
- Озарённое вспышками зелёных созвездий
- И увидел в руке Твоей занесённый над пропастью
- Твой клинок беспощадный ТВОЙ КАРАЮЩИЙ МЕЧ!
Чтение первое. Дорога на фронт
На рассвете Иоаннова дня, что после Крещенья, мы получили приказ снова выдвигаться вперёд, в сторону тех мест, где не бывает ни выходных, ни будней. Нужно было, сказали нам, занять позиции, которые удерживали артинцы: от Химары до Тепелени. Потому что от них, непрерывно воевавших с первого дня, едва осталась половина, и больше вынести они уже не могли.
Целых двенадцать дней мы прожили в покое, по деревням. И как раз тогда, когда наш слух вновь начал привыкать к сладкому треску земли, когда мы робко разбирали по слогам собачий лай или звон далёкого колокола, нам приказали вернуться к единственным звукам, которые мы знали: медленному и тяжёлому – артиллерии, быстрому и сухому – пулемётов.
Ночь за ночью мы брели безостановочно, друг за дружкой, всё равно что слепые. С трудом отрывая ноги от грязи, в которой, случалось, увязали по колено, ведь на дорогах то и дело накрапывал дождь, такой же, как в наших душах. И во время редких привалов мы не заводили бесед, только делили по ягоде между собой изюм, подсвечивая маленькой лучиной, всё такие же молчаливые и серьёзные. А то, если было можно, второпях стаскивали с себя одежду и бешено чесались, пока не начинала течь кровь. Вши заедали нас, и это было ещё невыносимее, чем усталость. Наконец слышался в темноте свисток, сигнал выступать, и мы опять тащились вперёд, как скотина, чтобы преодолеть хоть какое-то расстояние, прежде чем рассветёт и мы станем живой мишенью для авиации. Ведь Бог не знал ничего о мишенях и прочих таких вещах, и, как вошло у него в привычку, всегда в положенный час начинался рассвет.
Тогда, забившись в распадки, мы склоняли голову на тяжёлую сторону, где не рождается снов. И птицы раздражали нас, делавших вид, что слова их нам не слышны, – может статься, и поганивших мир безо всякой на то причины. Мы крестьяне иного толка; иного толка мотыги у нас в руках – и упаси Господь с ними знаться.
Целых двенадцать дней мы прожили в покое, по деревням, подолгу разглядывая в зеркале свои лица. И как раз тогда, когда наши глаза снова начинали привыкать к знакомым старым приметам, когда мы робко разбирали по слогам припухлость губы или наспавшуюся досыта щёку, наступала ночь, и мы снова менялись, на третью сильнее, на четвёртую совсем уже не были прежними.
И казалось, будто мы шли вперемешку, толпой, от всех веков и колен, одни от нынешних времён, другие – от стародавних, седобородых. Хмурые капитаны в головных платках, попы-богатыри, сержанты девяносто седьмого года или двенадцатого, суровые бортники – топор подрагивает на плече, – апелаты и скутарии, покрытые кровью болгар или турок. Молча, все вместе, бесчисленные годы сражаясь бок о бок, мы переваливали через хребты, перебирались через ущелья, ни о чём ином даже не помышляя. Ведь если одни и те же беды без передышки мучают человека, он так свыкается со Злом, что под конец начинает называть Судьбой или Долей, – так и мы шли прямо навстречу тому, что называли Проклятием – как если бы мы говорили «мгла» или «туча». С трудом отрывая ноги от грязи, в которой, случалось, увязали по колено, ведь на дорогах то и дело накрапывал дождь – такой же, как в наших душах.
И было ясно, что мы находились у самых границ тех мест, где не бывает ни выходных, ни будней, ни старых и немощных, ни богатых и нищих. Потому что громыхание вдалеке, словно гроза за горами, становилось сильнее, так что мы начали отчётливо различать в нём медленное и тяжёлое – артиллерии, быстрое и сухое – пулемётов. А ещё потому, что всё чаще и чаще нам приходилось встречать неповоротливые подводы с ранеными, идущие с той стороны. Тогда санитары с красным крестом на повязках опускали наземь носилки, плевали в сложенные ладони и хищно косились на сигареты. И, едва услышав, куда мы идём, покачивали головой и начинали кошмарные рассказы. Но единственным, к чему мы прислушивались, были эти голоса в темноте, ещё горячие от подземной смолы или от серы: «Ой, ой, мамочки», «Ой, ой, мамочки», и иногда, чуть реже, задыхающееся сипение, будто всхрап, – знающие говорили, что это и есть последний хрип перед смертью.
Бывали случаи, когда приводили и пленных, только что захваченных патрулём. Изо рта у них воняло вином, их карманы оттягивали шоколад и консервы. Только у нас ничего не было, кроме обугленных мостов позади да нескольких мулов, и тех изнемогающих в снегу и скользкой грязище.
Наконец, однажды показались вдалеке дымные столбы и первые красные, яркие огни осветительных ракет на горизонте.
2
- Совсем я молод но познал тысячелетий голоса
- Не леса слышимый едва сосновый скрип в кости грудной
- Но только пса далёкий вой в горах мужеприимственных
- Дымы низёхоньких домов и тех что кровью истекли
- Невыразимые глаза иного мира мятежи
- Не то как медлит на ветру короткий аистиный крик
- Дождями падает покой на грядках овощи бурчат
- Но только раненых зверей невнятный рёв раздавленный
- И дважды очи Пресвятой иссиня-чёрные круги
- То на полях среди могил то на передниках у баб
- Да только хлопнут ворота а отворяешь – никого
- И даже нет следа руки на скудном инее волос
- Я годы долгие прождал но не дождался продыха
- Наследство с братьями деля я жребий вытянул лихой
- На шею каменный хомут и змей неписаный закон.
III
- Ты богатств никогда мне своих не давала
- племенами земли расхищаемых изо дня в день
- и хвастливо изо дня в день прославляемых ими же!
- Гроздья Север забрал
- Юг – колосья унёс
- подкупая ветра порывы
- и деревьев надрыв продавая бесстыже
- по два раза и по три.
- Только я
- кроме листьев тимьяна на булавке луча ничего не имел
- ничего
- кроме капли воды на небритой щетине моей не почувствовал
- но шершавую щёку свою опустил я на камень шершавейший
- на века и века
- Над заботой о завтрашнем дне я заснул
- как солдат над винтовкой.
- И исследовал милости ночи
- как Бога – отшельник.
- Сгустили мой пот в бриллиант
- и тайком подменили мне
- девственный взгляда хрусталик.
- Измерили радость мою и решили, что, дескать, мала она
- и ногой растоптали, на землю швырнув, как букашку.
- Мою радость ногой растоптали и в каменья её вмуровали
- на поминок лишь камень мне дали
- образ мой ужасающий.
- Топором тяжёлым его секут и зубилом твёрдым его грызут
- и горючим резцом царапают камень мой.
- Но чем глубже въедается век в вещество,
- тем ясней на скрижали лица моего
- проступает оракул:
- ГНЕВ УСОПШИХ ДА БУДЕТ ВАМ СТРАШЕН
- И СКАЛ ИЗВАЯНИЯ!
IV
- Дни свои сосчитал я и только тебя не нашёл
- никогда и нигде, кто бы мог мою руку держать
- над гулом обрывов и над звёздным моим кикеоном!
- Кто-то Знание взял кто-то Силу
- с усилием тьму рассекая
- и кургузые маски печали и радости
- на истёршийся лик примеряя.
- Я один, но не я, не примеривал маски
- бросил за спину радость с печалью
- щедро за спину бросил
- и Силу и Знание.
- Сосчитал свои дни и остался один.
- Говорили другие: «Зачем? Верно, чтобы и он обитал
- в доме с белой невестой и горшками цветочными».
- Огнистые кони и чёрные в сердце моём распалили
- страсть к другим, ещё более белым, Еленам!
- Другой, ещё более тайной, отваги я возжелал
- и от мест, где мне путь преграждали, галопом помчал
- чтобы ливни полям возвратить
- и за кровь отомстить мертвецов моих непогребённых!
- Говорили другие: «Зачем? Верно, чтобы и он постигал
- жизнь во взгляде другого».
- Только взглядов других не увидел, не встретил я
- ничего кроме слёз в Пустоте которую я обнимал
- кроме бурь средь покоя который с трудом выносил
- Дни свои сосчитал я но тебя не нашёл
- и мечом препоясавшись один я пошёл
- за гулом обрывов и за звёздным моим кикеоном!
3
- Один я встал к рулю тоски своей
- Один я заселял обезлюдевший берег мая
- Один я расстилал запах цветов
- По лугам и полям в крещенскую стужу
- Я поил желтизной плоды я колыбельные пел холмам
- Пустыню расстреливая в упор алыми брызгами!
- Так я сказал: ране не быть глубже чем человечий крик
- Так я сказал: Злу не бывать крови дороже.
- Рука землетрясений рука опустошений
- Рука врагов моих рука моих родных
- Губила разрушала гнала уничтожала
- Однажды и дважды и трижды я
- Был предан и оставлен был один в пустыне
- Захвачен был и разорён как храм в пустыне
- И весть, которую я нёс, один я вынес.
- Один я смерть привёл в отчаянье
- Один впиться посмел во время зубами каменными
- Один я выступал в долгий свой путь
- Долгий словно запев трубный в небесной выси!
- Было Возмездие мне дано было бесчестье дано и сталь
- Чтобы мчался я в пыльных клубах и с колесницами
- Я же сказал: только с мечом студёных вод я вперёд пойду
- Так я сказал: лишь Чистоту брошу в атаку.
- Назло землетрясеньям назло опустошеньям
- Назло врагам моим назло моим родным
- Я распрямился выстоял уверился усилился
- Однажды дважды и трижды я
- Один из памяти своей свой дом построил
- Один увенчивал себя венцами зноя
- И в одиночестве собрал зерно благое.
Чтение второе. Погонщики мулов
В те самые дни прибыли наконец, спустя три цельных недели, первые в наших краях погонщики мулов. И рассказали немало о городках, через которые лежал их путь: Делвино, Агии Саранда, Корица. И сгружали халву и селёдку, торопясь побыстрее управиться и уехать. Непривычных, их пугали грохот в горах и чёрные бороды на наших осунувшихся лицах. И случилось так, что один из них имел при себе несколько старых газет. И мы читали все вместе, поражённые – хоть бы уже и знали об этом со слухов, – как праздновали в столице и как толпа, дескать, поднимала на руки солдат, вернувшихся по разрешению штабов Превезы и Арты. И весь день били колокола, а вечером в театрах пели песни и представляли сцены из нашей жизни, чтобы народец хлопал в ладоши. Тяжкое молчанье повисло меж нами, – ведь наши души успели ожесточиться за месяцы, проведённые в глуши, и, ни слова о том не говоря, мы крепко дорожили своими годами. Наконец, в какой-то момент заплакал сержант Зоис и отшвырнул листки с новостями, грозя им вслед раскрытой пятернёй. И никто из нас ничего не сказал, только в наших глазах отразилось что-то наподобие благодарности. Тогда Лефтерис, который сворачивал поодаль цигарку, терпеливо, точно возложил на свои плечи мучения всей Вселенной, повернулся и «Сержант, – сказал, – чего ты ноешь? Те, кто приставлен к селёдке и халве, вечно к этому будут возвращаться. А другие к своим гроссбухам, которым ни конца нет, ни края, а третьи к мягким постелям, которые они себе стелют, да только ими не распоряжаются. Но пойми же ты: только тот, кто сегодня борется с темнотой внутри себя, получит послезавтра свою долю под солнцем». А Зоис: «Ты чего же, хочешь сказать, что у меня ни жены нет, ни хозяйства, и сердце у меня не болит, и это я просто так сижу и сторожу здесь на выселках?» И Лефтерис ему в ответ: «Бояться нужно за то, сержантик, чего никто не полюбил, – оно уже пропало, сколько ты его к себе ни прижимай. А всё то, что у человека в сердце, не пропадёт, даже не беспокойся, – затем-то и выселки нужны. Рано или поздно те, кому суждено, обретут эти вещи». И снова спросил сержант Зоис: «И кому же это, по-твоему, суждено?» Тогда Лефтерис, медленно, указывая пальцем: «Тебе, и мне, и кому ещё, братец, назначит вот этот час, который нас слушает».
И тут же раздался в воздухе тёмный свист приближающегося снаряда. И все мы попадали наземь, ничком, на щепки и хворост, потому как признаки Незримого были известны нам наизусть, и мы на слух умели определять, в каком месте огонь смешается с разверзшейся землёй и хлынет вверх. И огонь никого не задел. Только некоторые мулы поднялись на дыбы, а другие бросились врассыпную. И в оседавшем дыму было видно, как за ними бегут, размахивая руками, люди, которые с таким трудом гнали их сюда. И, с побледневшими лицами, они сгружали халву и селёдку, торопясь побыстрее управиться и уехать. Непривычных, их пугали грохот в горах и чёрные бороды на наших осунувшихся лицах.
4
- Первая ласточка в небе и небо полно весны
- Чтобы вернулось солнце какие труды нужны
- Чтобы толпа умерших снова была в Строю
- Чтобы живые щедро отдали кровь свою.
- Господи Первомастер мой Ты на кручах горных меня ваял
- Господи Первомастер мой Ты среди морей укрывал меня!
- Помнишь, волхвы забрали тело весенних дней
- Похоронили в склепе в недрах морских зыбей
- В чёрной глуби колодца держат его и в ней
- Пахнет кромешным мраком если не Бездной всей
- Господи Первомастер мой расцветает нынче Твоя сирень
- Господи Первомастер мой близится Воскресение!
- Точно в утробе семя чуть шевелясь во мгле
- Жуткой личинкой память зрела в сырой земле
- Но как паук кусает вдруг укусила свет
- И просиял весь берег и море за ним вослед.
- Господи Первомастер мой повязал Ты поясом мне моря
- Господи Первомастер мой Ты в горах основал меня!
V
- Основанья мои на горах
- и горы подъемлют народы на плечи себе,
- и память на них горит купиной
- неопалимой.
- Память моего народа, ты зовёшься Пиндом и ты зовёшься Афоном.
- Сотрясается век
- и вешает за ноги дни,
- с шумом высасывая кости униженных.
- Кто, как, когда поднялся из бездны?
- Сколько их было, чьи, какие войска?
- От лица небес бежали враги мои.
- Память моего народа, ты зовёшься Пиндом и ты зовёшься Афоном.
- Ты одна, по пяте узнающая воина,
- Ты одна, говорящая с края обрыва,
- Ты одна, заострившая лики святых,
- И теперь над волнами столетий возносишь сирень
- Воскресенья Христова!
- Моей мысли коснёшься – и плачет младенец Весны.
- Мою руку караешь – она наливается светом.
- И всегда ты идёшь через пламя, к сиянью стремясь
- И всегда ты в сиянье идёшь,
- чтобы горных достигнуть вершин этих снегоувенчанных.
- Только что эти горы? Кто и что там в горах?
- Основанья мои на горах
- и горы подъемлют народы на плечи себе,
- и память на них горит купиной
- неопалимой!
VI
- Певец облаков и прибоя, заснувший во мне!
- Он тёмные губы к сосцу непогоды прижал,
- и душой он всегда заодно с этим морем, лягающим
- гору в подножье!
- Он дубы вырывает и грозно ступает, фракиец.
- И кораблики мыс огибая
- внезапно кренятся и тонут.
- И опять возникают уже высоко в облаках
- на изнанке пучины.
- На их якорях прилипшие травы морские,
- точно бороды скорбных святых.
- От прекрасных лучей, его лик окруживших,
- свечение моря колеблется.
- Голодные старцы туда обращают пустые глаза,
- И женщины чёрную тень надевают
- поверх незапятнанной извести.
- И я с ними вместе рукой своей двигаю. Я,
- певец облаков и прибоя!
- В простую жестянку я кисти свои
- все разом макаю и крашу:
- Шпангоуты новых судов
- и чёрно-златые иконы!
- Защита нам и опора святой Канарис!
- Защита нам и опора святой Миаулис!
- Защита нам и опора святая Манто́!
VII
- Пришли
- притворившись друзьями
- враги мои тысячу раз
- по земле стародавней ступая
- Но земля их ступней принимать не хотела.
- С собой привели они
- Мудреца, Основателя и Геометра
- Книги чисел и букв принесли
- и Могущество всякое, и Подчинение
- Стародавний наш свет под начало своё забирая.
- Но их покровительства свет принимать не хотел.
- Даже пчёлка игру золотую начать не решилась
- даже ветер зефир не коснулся их фартуков белых.
- Заложили они и построили
- на вершинах, в долинах, в заливах
- дворцы и могучие башни
- челны и другие суда
- Законы свои насаждая, на благо и выгоду
- стародавний обычай меняя
- Но обычай их мыслей принять не хотел.
- Даже выдох Господень в душе их следа не оставил
- даже взгляда русалки их говоры не удостоились.
- Пришли
- притворившись друзьями
- враги мои тысячу раз
- принесли нам дары стародавние
- И среди их даров ничего не имелось другого
- кроме огня и меча
- Ничего в их руке выжидающей
- кроме ружей, огня и меча.
- Кроме ружей, огня и меча.
VIII
- Пришли
- с золотыми петлицами
- пернатые чудища Севера и хищные твари Востока!
- И плоть мою на два куска разорвавши
- за печень мою напоследок подравшись
- исчезли.
- «Пусть их» сказали они «дымом жертвы покроет
- а нас – дымом славы покроет
- аминь».
- И из прошлых времён долетевший сигнал
- все мы слышали и узнавали
- Узнавали его и опять и опять
- сиплым голосом мы запевали:
- Для нас, для нас кровавое железо
- и трижды выделанное предательство.
- Для нас рассветы медные
- и стиснутые зубы до последнего
- для нас приманка и силок невидимый.
- Для нас удел ползти на брюхе по земле
- и клятва тайная во тьме
- и безразличье глаз
- и нет за нас, и нет за нас Возмездия.
- Наши братья смеялись!
- «Это их» сказали они «дымом жертвы покроет
- а нас – дымом славы покроет
- аминь».
- Только ты на ладони у нас своей речью возжёг
- лампадку звезды: рот безгрешного —
- райские двери!
- Мы видим в грядущем могущество дыма
- игралище выдоха
- твоего. Видим силу и царство его.
5
- Со звёздною лампадкой один я вышел в небо
- К лугам заиндевелым на самый берег мира
- Где найти мою душу слёзный четырёхлистник
- Заплаканные мирты во сне посеребрённом
- Лицо мне окропили и я бреду вздыхая
- Где найти мою душу слёзный четырёхлистник
- О ты, лучей вожатый и Волхв опочивален
- Обманщик ты кто знаешь грядущее скажи мне
- Где найти мою душу слёзный четырёхлистник
- Мои девчата траур веками не снимают
- Мои мальчишки держат винтовки и не знают
- Где найти мою душу слёзный четырёхлистник
- Сторукие гиганты в глуби полночной тверди
- Мне раздирают сердце и боль меня сжигает
- Где найти мою душу слёзный четырёхлистник
- Со звёздною лампадкой я возвратился в небо
- К лугам заиндевелым на самый берег мира
- Где найти мою душу слёзный четырёхлистник
Чтение третье. Великий выход
В те самые дни наши ребята провели тайное собрание и решили – потому что недобрые вести распространялись по столице – выйти на улицы и на площади, взяв с собою единственное, что оставалось: пядь земли под расстёгнутой рубахой, с чёрными волосинками и солнечным крестиком. Ту, где царила и властвовала Весна.
А поскольку близился день, когда Народ по обычаю праздновал другое восстание, на это число и назначили Выход. И спозаранку вышли навстречу солнцу, с бесстрашьем, расправленным сверху донизу, точно знамя, юноши с распухшими ногами, которых обзывали беспутными. И за ними следом множество мужчин, и женщин, и раненых с повязками и костылями. Так что, увидав внезапно столько морщин у них на лицах, ты мнил: целые дни пролетели во мгновение ока.
Другие же, узнав о такой наглости, крепко обеспокоились. И, трижды окинув взглядом своё именье, решили выйти на улицы и на площади, взяв с собою единственное, что у них оставалось: аршин пламени из-под брони, с чёрными дулами и солнечными клыками. И ни веточка, ни цветок не проронили слезинки. И они палили куда ни попадя, отчаянно зажмурив веки. А Весна мало-помалу их одолевала. Как будто не было на всей земле другого пути для Весны, окромя этого, и по нему ступали глядящие далеко-далеко, за край безысходности, в Покой, которым им суждено было вскоре стать, юноши с распухшими ногами, которых обзывали беспутными, и мужчины, и женщины, и раненые с повязками и костылями.
И целые дни пролетели во мгновение ока. И выкосили толпу изуверы, а некоторых забрали. И на следующий день тридцать человек поставили к стенке.
6
- Солнце справедливости разумное и святая слава ветви миртовой,
- Не – я умоляю – не забывайте страну мою!
- По её горам лозы вьют венцы смотрят вниз вулканы как орлы
- И дома белым-белы рядом с далью лазурною!
- Чуть касаясь кромки Азии и на край Европы опершись едва
- В небесах стоит она ах и в море одна она!
- И о ней ни своему ни чужаку ни заботы ни слезы ни мысли нет
- только скорбь везде и свет ах и свет безжалостный!
- В свои горькие руки я гром беру уходящему Времени вслед кричу
- старинных друзей зову кровью их заклинаю я!
- Только нынче крови низка цена и заклятий залежь истощена
- друг на друга встают ветра и друг с другом сшибаются!
- Солнце справедливости разумное и святая слава ветви миртовой,
- не – я умоляю – не забывайте страну мою!
IX
- Так вот же он —
- всегда невидимый наш собственный Иуда!
- За семью ворота́ми он прячется
- и семь ратей себе откормил в услужение.
- Его воздушные машины поднимают
- и, от мехов и кости черепаховой тяжёлого,
- на Елисейские поля и в Белые дома его относят.
- Не имеет он речи родной, потому как все речи – его.
- И жены не имеет, потому как все жёны – его:
- о, Всемогущий!
- Простаки восхищаются
- и сквозь блеск хрусталя улыбается чернорубашечник
- и тигрицы господ Ликабеттских дрожат перед ним
- полуголые!
- Но не будет пути, чтобы славу о нём донесло до грядущего солнце
- И Судного дня никакого не будет ему
- ибо мы – Судный день, братья мои, это мы
- и наша рука – та, которая обожествится,
- в лицо ему сребреник бросив!
X
- В лицо мне смеялись юные александрийцы:
- посмотрите, сказали они, вот наивный скиталец столетия!
- Бестолковый
- тот который один веселится, когда все мы дружно рыдаем
- а если мы все веселимся —
- один без причины он хмурится.
- Перед нами вопящими он безразлично идёт
- и всё то что невидимо нам
- ухо к камню прижав
- в одиночестве он созерцает.
- Тот, который друзей не имеет
- ни даже сторонников
- только плоти своей доверяет
- и великого таинства ищет в колючих зарослях солнца
- тот который
- был с торжищ столетия изгнан!
- Потому что ума не имеет
- и из плача чужого не смог сколотить состояния
- и на куст среди наших тревог полыхающий
- лишь мочиться способен.
- О, антихрист бесчувственный и заклинатель столетия!
- Тот который когда мы скорбим
- солнце поёт.
- И когда насмехаемся
- мыслью цветёт.
- И когда перемирие мы объявляем
- нож достаёт.
- В лицо мне смеялись юные александрийцы!
7
- Вот этот мир наш этот наш мир для всех единый
- В пыли и в солнечном огне в толпе и на заутрене
- Созвездья ткущий в небесах и мхом одевший древеса
- В потере памяти и на подходе сновидений
- Вот этот мир наш этот наш мир для всех единый
- Кимвал, кимвал звенящий свысока и напрасный смех издалека!
- Вот этот мир наш этот наш мир для всех единый
- Насильник родниковых струй грабитель наслаждений
- Он под Тайфунами стоит над водами Потопов
- Крюковат он горбат и лесист и огнист
- По вечерам с сирингами и по утрам с формингами
- Среди щебёнки городов с лугами вместо парусов
- Наш широкоголовый и наш длинноголовый
- Приволен он безволен он
- Он сын Хагит и Соломон.
- Вот этот мир наш этот наш мир для всех единый
- В отливе в исступлении в стыде и в помрачении
- Зодиакальный часовщик и покоритель сводов
- На край эклиптики он мчит и сколько длится Космос
- Вот этот мир наш этот наш мир для всех единый
- Запев походного рожка, рожка и напрасный дым издалека!
Чтение четвёртое. Пустырь с крапивой
В один из бессолнечных дней той зимы, субботним утром, множество мотоциклов и автомобилей оцепило маленький квартал, где жил Лефтерис, с худыми жестяными окнами и сточными канавами вдоль дорог. И, перекрикиваясь грубыми голосами, вышли люди с лицами, отлитыми из свинца, и прямыми, точь-в-точь как солома, волосами. Приказавшие всем мужчинам собраться на пустыре, заросшем крапивой. Были они вооружены с головы до ног, и низко наклонённые стволы смотрели в толпу. И нешуточный страх охватил наших ребят, потому как почти у каждого из них нашлась бы какая-то тайна, в кармане или в душе. Но другого пути не было, и скрепя сердце каждый занял место в шеренге, а люди в низких чёрных ботинках, со свинцом на лицах и соломой в волосах размотали колючую проволоку. И распороли надвое облака, так что полился дождь со снегом, и челюстям было непросто удерживать зубы на месте – не ровён час выскочат или сломаются.
Тогда с другой стороны начал неспешно приближаться Некто-Лишённый-Лица: он указывал пальцем – и покрывались мурашками цифры на огромных ангельских часах. И напротив кого ему случалось остановиться, того немедленно хватали за волосы и волокли по земле, топча и пиная. Так пришла минута, когда он остановился и напротив Лефтериса. Но тот не шелохнулся. Только медленно поднял глаза и сразу отвёл их так далеко – далеко в своё будущее, – что стоящий напротив ощутил толчок и качнулся назад, чуть не упав. И, взбешённый, приподнял свою чёрную тряпку, чтобы плюнуть Лефтерису в лицо. Но Лефтерис снова не шелохнулся.
Тут Главный Чужак с тремя лычками на воротнике, который шёл следом, уперев руки в бока, рассмеялся: посмотрите только, сказал он, посмотрите только! Вот кто у нас, оказывается, хочет изменить мир! И, не разумея, какую правду он, несчастный, только что произнёс, три раза хлестнул Лефтериса плетью по лицу. Но и в третий раз Лефтерис не шелохнулся. Тогда, ослепший от того, сколь ничтожное воздействие произвела сила его руки, сам не сознавая, что делает, он выхватил револьвер и громыхнул в упор Лефтерису в правое ухо.
И наши сильно перепугались, и побледнели люди в низких чёрных ботинках, со свинцом на лицах и соломой в волосах. Потому что сотряслись жалкие хибары вокруг, и во многих местах попадали листы толя, и стало видно, как вдалеке, за спиной у солнца, на коленях рыдают женщины посреди пустыря, покрытого крапивой и густой чёрной кровью. А огромные ангельские часы били ровно двенадцать.
8
- Сдерживая слёзы влажными глазами
- посмотрел в окно я
- И промолвил тихо на деревья глядя
- белые от снега
- Даже их однажды обесчестят, братья,
- и спасенья нет им
- Люди в чёрных масках в глубине столетий
- им готовят петли
- Впиться в день зубами и не брызнет струйка
- изумрудной крови
- Закричу в воротах и подхватит эхо
- злую грусть убийцы
- Вот ядро земное показалось в недрах
- с каждым днём темнее
- И лучи полудня посмотрите – стали
- цепкой сетью Смерти!
- В траурных одеждах горестные жёны
- матери и девы
- Прежде у криницы вы водой поили
- жаворонков божьих
- Полную пригоршню не забыла гибель
- поднести вам тоже
- Вам тащить наружу из глухих колодцев
- голоса убитых
- Столько не охватят ни огонь ни жажда
- сколь народ мой страждет
- На фургоны грузят урожай Господень
- грузят и увозят
- В городке безлюдном остаётся только
- та рука что будет
- Ярко-алой краской выводить на стенах
- ХЛЕБА И СВОБОДЫ
- Ночь сошла на землю здания померкли
- и душа во мраке
- Не услышат стука к чьим дверям ни брошусь
- память рвёт на части
- Повторяет Братья чёрный час приходит
- время вам покажет
- Радости людские растравили ярость
- дремлющих чудовищ
- Сдерживая слёзы влажными глазами
- посмотрел в окно я
- Закричу в воротах и подхватит эхо
- злую грусть убийцы
- Вот ядро земное показалось в недрах
- с каждым днём темнее
- И лучи полудня посмотрите – стали
- цепкой сетью Смерти!
XI
- Где бы ни были вы, я кричу, мои братья
- где бы ваша нога ни ступала
- но пробейте источник себе
- Маврогениса новый источник.
- Струи доброй воды
- и из камня полудня рука
- та которая солнце несёт на открытой ладони.
- Как прохладный родник, рассмеюсь я тогда.
- Речь не знавшая лжи
- громогласно прочтёт мои мысли
- чтобы стало разборчивым почерком сердце моё.
- Не могу ничего
- и деревья мои ослабели от висельных петель
- и чернеет в глазах.
- Нету силы терпеть
- и мои перекрёстки знакомые сделались мне тупиками.
- Сельджуки с дубинками нас стерегут.