Читать онлайн Без восторгов и проклятий. Субъективные заметки по истории России бесплатно

О книге Толочко «Очерки начальной Руси»1

Прочитал книгу Алексея Толочко «Очерки начальной Руси» (2015 года). Читал, преодолевая внутренний протест, но в конце концов автор меня убедил.

Впрочем, я давно пришел к выводу, что информация в «Повести временных лет» о временах до 940-х годов недостоверна. В частности, мне было очевидно, что князь Игорь (отец Святослава Игоревича) не мог быть сыном Рюрика.

Однако Толочко доказывает, что информация целиком о событиях X века (как и IX века) в «Повести временных лет» недостоверна. И пытается восстановить историю Руси (точнее, Восточной Европы) IX—X веков на основании дошедших до нас источников того времени – византийских, западноевропейских, арабских, а также археологических данных.

И получается следующая картина. Люди, которые изначально называли себя русами, имели скандинавское происхождение. С этим утверждением мне, пожалуй, смириться было труднее всего. Видимо, с детства сильно пропитался антинорманистской риторикой.

Впрочем, главная, по моим представлениям, идея норманистов состояла в том, что русская государственность была создана скандинавами. На это вполне резонно отвечали, что у скандинавов в то время и своей-то государственности не было.

Другая точка зрения – что скандинавы не создавали государственность, но просто от них пошла династия русских князей. Тоже спорный тезис, учитывая как неясность с происхождением Рюрика, так и отмеченное выше сомнение в том, что князь Игорь был сыном или каким-либо иным потомком Рюрика.

Но Толочко опирается на исторические источники, которые различали русов и славян (а некоторые четко ассоциировали русов со скандинавами), а также на археологические доказательства присутствия скандинавов в Восточной Европе в IX—X веках.

Итак, по представлениям Толочко, русы – это были скандинавские купцы-воины. Они пришли изначально в Восточную Европу с торговыми целями. И наладили в первую очередь торговлю по Волжскому пути через Хазарский каганат с арабами. Поставляли туда пушнину и рабов, а в обратную сторону, в Европу шло арабское серебро.

Для обеспечения торговли русы создали на Волге сеть опорных пунктов. В 860 и 941 годах эти волжские русы выходили через Дон в Азовское и Черное моря и нападали на Византию. Это были пиратские набеги, как и набеги в другие годы на побережье Каспийского моря. Но никакого государства в то время русы не создавали.

На рубеже 870—880-х годов поток арабского серебра истощился («первый серебряный кризис»), и в это время русы появились на Днепре и создали новый центр в Киеве. Далее они наладили контакты с Византией, о чем свидетельствует первый их договор 911 года, заключенный их предводителем Олегом. Позже были договоры 944 и 971 годов, а также визит Ольги в Константинополь в 957 году.

Русы сумели наладить с окружавшими их славянскими племенами (или, скорее, их вождями) взаимовыгодное сотрудничество. Зимой они собирали с них дань (включая рабов), расплачиваясь товарами, приобретенными в Константинополе, потом славяне поставляли им лодки, и на этих лодках русы летом везли свой товар в Византию. Государственного образования и здесь в это время не существовало.

Параллельно существовали волжские русы, которые в начале X века нашли новый источник серебра – в Средней Азии; торговля с ней шла через Волжскую Булгарию.

В 950-х годах разразился «второй серебряный кризис», после чего опорные пункты русов на Волге пришли в запустение. В это время днепровские русы также испытывали кризис, из которого в конечном итоге к началу XI века они вышли, приняв христианство и создав раннерусское государство.

Иными словами, государство было создано не пришельцами-скандинавами, а людьми, укорененными в течение века в Восточной Европе, и создавалось оно совместными усилиями русов и славян.

В целом достаточно стройная теория, не сильно даже противоречащая «Повести временных лет», не считая дат и утверждений о победах киевских князей над Византией и Хазарским каганатом.

От себя отмечу один любопытный момент. Толочко констатирует, что происхождение названия «русы» невозможно установить. При этом он отмечает, что на Западе скандинавы звались викингами, а в Византии – варягами, и эти названия также не имеют убедительных этимологий. С этой точки зрения русы – это название, которое скандинавы имели в Восточной Европе.

Но я помню рассуждения Владимира Чивилихина2. Он доказывал, что название «русы» происходит от древнеславянского корня, означающего реку. В современном русском языке есть слова с этим корнем – русло, русалка, парус. По мнению Чивилихина, название «русы» означало людей, передвигающихся по рекам.

Этот взгляд никак не противоречит концепции Толочко, а лишь дополняет ее. Русы действительно передвигались по рекам (в отличие от славян, занимавшихся земледелием). И поскольку они имели это название только в Восточной Европе, его славянское происхождение вполне правдоподобно.

Об основании Москвы: что произошло в 1147 году?3

Забавно читать, что 9—10 сентября Москва отмечает 870-летний юбилей. И дата не такая уж круглая. И, между прочим, День города не совпадает с днем его рождения.

Так уж принято, что датой основания города считается дата первого летописного упоминания. А первое летописное упоминание (в Ипатьевской летописи) описывает встречу суздальского князя Юрия Долгорукого и новгород-северского князя Святослава Ольговича. Произошла эта встреча в апреле 1147 года. Так что, если быть строгим, 870 лет Москве исполнилось 5 месяцев назад.

Но гораздо интереснее вопрос: насколько важно событие, которое произошло в 1147 году? И насколько его можно считать «основанием Москвы»?

Как нам сообщила летопись, Юрий позвал Свястослава: «Приди ко мне, брате, в Москов». И далее говорится, что Юрий устроил «обед силен».

Возможно, профессиональные историки меня поправят, но у меня создалось впечатление, что в летописях не так уж часто описываются встречи князей и то, каким обедом они друг друга угощали. Потому у меня давно возникло ощущение, что это была не рядовая встреча.

20 лет назад (когда праздновали 850-летие) я пытался помочь сыну-десятикласснику по истории и в связи с этим начал изучать литературу об основании Москвы. В результате написал довольно большой текст, который позже был опубликован на ХРОНОСе4. Но текст этот написан стилем, скорее научным, чем популярным, и на том, что сейчас мне представляется главным, в нем не было сделано акцента. Попробую сейчас это исправить.

Итак, начну с трех фактов, которые можно считать общепризнанными.

1. Москва была изначально поселением вятичей.

2. Вятичи были подданными черниговских князей. В древние времена никому не приходило в голову вычерчивать границы. Если племя (союз племен) платило дань черниговским князьям, значит, территория, занимаемая этим племенем, принадлежала черниговским князьям.

3. В 1147 году Москва принадлежала суздальскому князю.

Из этих трех фактов вытекает закономерный вопрос: когда и при каких обстоятельствах территория, где сейчас находится Москва, перешла от черниговских князей к суздальским?

Я знаю двух историков, которые пытались ответить на этот вопрос. И оба отвечали голословно и неубедительно. А.Н.Насонов полагал, что распространение суздальской дани на вятичей, обитавших в районе р. Москвы, связано с деятельностью Мономаха в начале XII в. В.А.Кучкин считал, что начало формирования суздальско-черниговского рубежа относится к 30-м годам XII в., когда Юрий Долгорукий начал ожесточенную борьбу с черниговскими князьями.

Есть еще информация, которая признается в качестве фактов, вероятно, не всеми, но многими. Владельцем Москвы был некий Кучка. Его чаще всего называют боярином, но историками высказывалось и мнение, что Кучка был вятичским князьком. Сын Юрия Долгорукого, Андрей Боголюбский, был женат на дочери Кучки.

Если исходить из того, что владельцем Москвы был вятичский князек Кучка и Андрей Боголюбский женился на его дочери, то вырисовывается понятная картина. Андрей был одним из старших сыновей Юрия (вторым), а браки княжеских сыновей, особенно старших, обычно были политическими. Смысл женитьбы Андрея на дочери Кучки мог быть именно в переходе территории, которой владел Кучка, в подданство суздальского князя.

Разумеется, это не могло понравится черниговским князьям. Мы знаем, что Юрий Долгорукий почти постоянно враждовал с главой черниговского клана Всеволодом Ольговичем, который стал в 1139 году киевским князем. Однако был момент, когда эта вражда достигла самой острой фазы: в 1141 году Всеволод Ольгович отнял у Юрия Остерский Городок, а его братья Игорь и Святослав вторглись в Суздальскую землю. И я предположил, что это была в первую очередь реакция на занятие Юрием и Андреем Москвы.

И в этом случае становится понятным, почему Юрий звал Святослава (того самого, кто за шесть лет до этого вторгался в Суздальскую землю) именно в Москву и почему это событие попало в летописи. Тут надо еще отметить, что за шесть лет ситуация сильно изменилась: Всеволод Ольгович умер, его брата Игоря, попытавшегося унаследовать киевский стол, убили. Их младший брат Святослав оказался в сложном положении, его теснили враги. И тут на помощь ему пришел Юрий Долгорукий, для которого теперь главным врагом стал его племянник Изяслав Мстиславич, отнявший у Игоря Ольговича киевский стол.

И вот, пользуясь сложным положением Святослава Ольговича, Юрий Долгорукий зовет его в Москву («ко мне… в Москов»), то есть вынуждает его признать переход Москвы во владение суздальских князей. И Святослав приглашение вынужден был принять, а значит вынужден был отказаться от претензий на Москву

Таким образом, 1147 год можно считать годом «официального» перехода Москвы под юрисдикцию суздальских князей.

День независимости России старше на 800 с лишним лет5

В июньском номере газеты были опубликованы две статьи, посвященные «Дню независимости» 12 июня. Они представили как бы два мнения об этом пока еще новом для всех нас празднике. Мне хотелось бы продолжить начатую тему и высказать свои соображения по поводу «Дня независимости», используя исторические параллели.

В статье Н. Голикова многое вызывает желание спорить: и крайне упрощенное толкование событий недавней истории, и уничижительная оценка роли России в современном мире. Но споры на эти темы можно длить бесконечно… А вот что понравилось – так это конструктивная идея в конце статьи: давайте поищем в нашей истории другие события, выпавшие на день 12 июня, которыми можно гордиться.

Действительно, история России богата событиями. Но если говорить о становлении российской государственности, то следует углубиться в «дела давно минувших дней». Можно обсуждать основание Киева, но никто не знает, когда это произошло, да к тому же Киев не входит в состав России! Можно вспомнить призвание варягов, датированное в Начальной летописи 862 годом, но точная дата все равно неизвестна, да и роль этого события в формировании российской государственности остается спорной.

Но, оказывается, было событие, которое по своему смыслу и значению вполне сопоставимо с тем, которое произошло 12 июня 1990 года. Речь идет об избрании Андрея Юрьевича Боголюбского князем ростовским и суздальским, которое состоялось 4 июня 1157 года.

Напомню вкратце, что предшествовало этому событию, и объясню, почему оно имело основополагающее значение.

Ростово-суздальская земля была частью Киевской Руси. Киевские князья изредка посылали сюда своих сыновей, а большую часть времени эта земля управлялась княжескими посадниками. Лишь в начале XII века в Ростове и Суздале утвердился князь, которому суждено было править там около полувека – Юрий Владимирович Долгорукий. Младший сын Владимира Мономаха, он послан был княжить в Суздаль своим отцом, и при жизни отца и двух старших братьев оставался вассалом киевского князя. Затем Юрий начал борьбу за Киевский стол, которая продолжалась 16 лет, и, наконец, в 1155 году утвердился в Киеве. Ростов и Суздаль он при этом завещал своим младшим сыновьям.

Но после смерти Юрия Долгорукого, 4 июня 1157 года ростовцы и суздальцы, «здумавши вси», избрали своим князем старшего сына Юрия, Андрея, который был известен своими симпатиями к родной Ростово-Суздальской земле и нелюбовью к Южной Руси. Таким образом, впервые Северо-восточная Русь сама избрала своего правителя, и в результате стала полностью независимой от Киева.

Позже, в 1169 году, Андрей Боголюбский, захватив Киев, посадил там своего младшего брата, тем самым пытаясь поставить Владимир (куда он перенес столицу Ростово-Суздальской земли) выше Киева.

Основанное Андреем Боголюбским Великое княжество Владимирское впоследствии трансформировалось в Великое княжество Московское, которое стало основой Русского государства. Поэтому 4 июня 1157 года можно с полным правом рассматривать как событие, положившее начало России как самостоятельного государственного образования.

Дореволюционный историк Н. И. Костомаров писал: «Андрей был первый великорусский князь; он своей деятельностью положил начало и показал образец своим потомкам; последним, при благоприятных обстоятельствах, предстояло совершить то, что намечено было их прародителем»6. А вот что пишет современный историк Ю. А. Лимонов: «Июнь 1157 г. – дата исключительно важная в истории Руси. Она знаменует также официальный акт создания самостоятельного государственного образования на северо-востоке, очага будущего политического центра всей русской нации»7.

Аналогии очевидны: распадающаяся Киевская Русь и распадающийся Советский Союз, Владимирско-Суздальское княжество, ставшее преемником Киевской Руси, и Российская Федерация – преемник СССР. Жаль, конечно, и Киевское государство, и СССР, но, по-видимому, распад обоих был обусловлен объективными причинами, а не враждой князей в первом случае и не соперничеством Ельцина с Горбачевым во втором.

А вот то, что этот распад произошел не «до основанья», что вопреки всем разрушительным тенденциям удалось сохранить ядро, ставшее основой российского государства – в этом, безусловно, историческая заслуга Андрея Боголюбского в те давние годы. И Ельцина сегодня.

Юлианский календарь, которым пользовались в XII веке, сейчас отстает от нынешнего, григорианского, на 13 дней. Но в XVI веке, когда вводился григорианский календарь, он опережал юлианский только на 10 дней. Если же спуститься в XII век, то получится, что юлианский календарь будет отставать на 7 дней. И таким образом, избрание Андрея Боголюбского по григорианскому календарю произошло 11 июня.

Итак, два важнейших события в истории Российского государства произошли почти в один день. Учитывая этот факт, можно было бы усилить значение Дня Независимости, позволить этому новому празднику опереться не только на современную, но и на древнюю историю страны.

Есть ли историческая справедливость?8

Мы тут обсуждаем то Горбачева (юбилей), то Сталина (годовщина смерти). И я вдруг подумал: а можно ли вообще рассчитывать на историческую справедливость?

Сразу вспомнился фильм «Доживем до понедельника». Как там говорит учитель: «Словно в истории орудовала компания двоечников».

Совсем недавно мне попалась статейка о событии, которое как-то раньше проходило мимо моего внимания (хотя что-то слышал). Но автор сумел заострить внимание. Речь о том, что в самом начале правления Романовых, в 1614 году, был публично казнен (повешен) трех- или четырехлетний сын Марины Мнишек, которого она с Заруцким пыталась поставить на престол под именем Ивана Дмитриевича.

Вот наша великая литература в лице Александра Сергеевича Пушкина и Алексея Константинович Толстого вынесла приговор Борису Годунову за убийство 9-летнего Димитрия, хотя вина Годунова не доказана. И даже есть точка зрения, что Смутное время послано народу как кара за избрание убийцы царем.

И что же у нас получается? Убийство царевича Димитрия (если это действительно убийство, а не несчастный случай) – преступление, убийство 14-летнего царевича Алексея Николаевича – преступление. А убийство четырехлетнего Ивана Ворёнка (как его официально называли в романовской России) – «государственная необходимость»? Никто из великих писателей царя Михаила Федоровича за это не осудил. Марина Мнишек, говорят, прокляла, но только проклятие сработало через много поколений – и даже уже не по отношению к собственно Романовым.

И сразу мысль об аналогии. Как-то у меня теперь обвинение Бориса Годунова в убийстве царевича Димитрия всегда ассоциируется с обвинением Ричарда III убийстве племянников – сыновей Эдуарда IV. По моим представлениям, в обоих случаях вина не доказана. Но даже если считать их виновными, их главная беда в том, что они проиграли. А их победители были уж точно не лучше.

В память засела повесть Джозефины Тей «Дочь времени» (или «Дитя времени»). Там сыщик из Скотланд-Ярда по фамилии Грант, прикованный к постели в результате травмы, пытается разобраться с убийством детей Эдуарда IV и приходит к выводу, что их убили уже после смерти Ричарда III – при Генрихе VII. Но, помимо этого, там в конце потрясающий фрагмент:

«Грант собирался было закрыть учебник, когда взор его упал на начало царствования Генриха VII и он прочитал: «Обдуманная политика Тюдоров состояла в устранении всех соперников, претендующих на трон, в особенности – потомков Йорков, оставшихся в живых ко времени воцарения Генриха VII. В этом Тюдоры вполне преуспели, хотя от самых последних пришлось избавляться уже Генриху VIII».

Грант воззрился на это неприкрытое, откровенное признание массового убийства, подтверждение уничтожения целого рода.

Ричарду III приписали смерть двух племянников, и его имя стало символом злодейства. Но Генриха VII, чья «обдуманная политика» заключалась в уничтожении целого рода, рассматривали как проницательного и дальновидного монарха. Не очень, быть может, любимого подданными, но делового, усердного и к тому же преуспевающего в своих начинаниях.

Грант сдался. Понять историю ему, похоже, не удастся. Логика историков коренным образом отличалась от той, к которой он привык, и, видимо, им просто не суждено найти общий язык… Нет, он возвращается в Скотленд-Ярд, где убийца именуется убийцей, и точка!»

О царе Борисе9

Продолжаю тему 1990-х, хотя придется уйти сильно дальше10. Итак, реформаторам того периода предъявлены два основных обвинения. Первое: они ничем не занимались, кроме личного обогащения. Второе: они ради сохранения власти подвели под реформы неадекватную правовую базу (четче всех это сформулировал Григорий Голосов). В более широком смысле: они исповедовали теорию, что для успеха реформ все средства хороши.

Первое обвинение настолько нелепо, что я пока воздержусь от его обсуждения (хотя, может быть, и придется: почему-то и оно нашло немалую поддержку). А вот второе достаточно серьезное. И оно имеет давнюю историю.

Вот как оно отражено в великой русской литературе. Алексей Константинович Толстой «Царь Борис»:

Свершилося! В венце и в бармах я

Держу бразды Русийския державы!

Четырнадцать я спорил долгих лет

Со слепотой, со слабостью, с упорством —

И победил! Кто может осудить

Меня теперь, что не прямой дорогой

Я к цели шел? Кто упрекнет меня,

Что чистотой души не усумнился

Я за Руси величье заплатить?

Кто, вспомня Русь царя Ивана, ныне

Проклятие за то бы мне изрек,

Что для ее защиты и спасенья

Не пожалел ребенка я отдать

Единого? Мне на душу не раз

Ложилось камнем темное то дело,

И думал я: «Что, если не достигну,

Чего хочу? Что, если грех тот даром

Я совершил?» Но нет! Судьба меня

Не выдала! Я с совестию счеты

Сегодня свел – и не боюсь поставить

Моих заслуг и винностей итог!

Могу теперь идти стезею чистой!

Прочь от меня притворство и обман!

Чрез пропасти и смрадные болота

К престолу днесь меня приведший мост

Ломаю я! Разорвана отныне

С прошедшим связь! Пережита пора

Кромешной тьмы – сияет солнце снова —

И держит скиптр для правды и добра

Лишь царь Борис – нет боле Годунова!

Об этом по сути вся трилогия: в первой части Борис, вдохновленный пророчеством волхвов, ускоряет смерть Иоанна Грозного, во второй – заказывает убийство царевича Димитрия. И вот третья. Об этом же, но не так открыто, и «Борис Годунов» Пушкина.

Смысл очевидный. Борис искренне считал, что для блага, для процветания страны можно пожертвовать одним ребенком. Но блага ни себе, ни стране он в конечном счете не принес. Итогом преступления, совершенного с благими целями, стала страшная Смута.

И, если не принимать во внимание историческую основу, это замечательное произведение великой русской литературы.

Но если исходить из исторической основы, то возникают сомнения.

1. После смерти царевича прошло семь лет, и это были семь лет непрерывных успехов и Руси, и Бориса как ее реального правителя. И результатом стало его избрание царем. И только потом, еще через несколько лет – три подряд неурожайных года. Не было бы этих лет – не было бы Смуты. «Божья кара»? Причем кара не столько для Бориса, сколько для народа, который избрал царем убийцу. Так это часто толкуют. То есть для народа процветание оказалось важнее нарушения библейской заповеди. А после голода все изменилось. И оказалось возможно поддержать «царевича», хотя его существование казалось бы снимало обвинение в убийстве.

2. Историки не пришли к единому мнению о вине Бориса в смерти царевича. Есть немало аргументов против этой версии, и нет строгих доказательств.

3. В 1613 году произошло событие, прошедшее мимо внимания и Пушкина, и всех Толстых (я об этом как-то уже писал11). «Ради спокойствия страны» был казнен четырехлетний ребенок, сын Марины Мнишек. Очевидно, что это такое же преступление, как и убийство царевича Димитрия (или убийство царевича и «ворёнка» неравноценны? – не знаю, как в 17-м, но в 19-м веке такой вопрос уже был неуместен). Но казнь «ворёнка» – достоверный факт, а убийство Димитрия и тем более причастность к ней Бориса – только версия. А кары не было (это только в 20-м веке можно было думать, что убийство царевича Алексея – кара за убийство «ворёнка», но за триста лет преступлений хватало).

И я могу представить, как какой-нибудь талантливый писатель (драматург) когда-нибудь напишет трагедию о том, как Борис Ельцин шел на преступления, думая, что принесет этим благо стране, а принес только горе. И сочинит соответствующие монологи и диалоги. И будет эта трагедия иметь шумный успех, как «Борис Годунов» или «Царь Фёдор Иоаннович».

А историки потом будут робко пытаться возражать, что все было не совсем так. Или совсем не так. Но им в ответ приведут ту статью, которую мы все сейчас обсуждаем12. И все комменты в ее поддержку.

О нашем репрессивно-агрессивном режиме и исторических корнях13

Я в последнее время много читаю о том, что происходило в пореформенной России 19-го века – как художественную, так и мемуарную литературу. Но долго не решался писать об этом: я все же не историк и не литературовед. Сейчас меня подвигла терминологическая дискуссия, в которой приняли участие многие мои коллеги. И, начав, я теперь, вероятно, напишу уже цикл статей на эту историческую тему.

Но сначала – о терминологическом споре. Я сделал под одним постом несколько комментов, сейчас попробую их объединить и написать чуть подробнее.

Я мало знаком с научными работами, где определяется, что такое фашизм. Но у меня впечатление, что для науки этот термин мало что дает, в отличие от более общих терминов «авторитаризм» и «тоталитаризм». По моим представлениям, фашизм – продукт первой половины 20-го века, и в нынешних условиях этот термин в основном анахроничен.

С другой стороны, это слово давно уже используется как жупел, как ругательство. Еще в 1920-х некоторые советские идеологи любили обзывать западных социал-демократов социал-фашистами. Мне когда-то давно попала в руки брошюра Радека 1930 года14, где он обосновывал термин «социал-фашисты» и пытался спорить с Троцким, который над ним за этот термин издевался.

Можно еще вспомнить «Голубую чашку» Гайдара, где один мальчик обозвал другого фашистом за бытовой антисемитизм. Ну а после Второй мировой войны ругательство «фашист» стало очень распространенным, его использовали к месту и не к месту.

Поэтому я бы сказал так: хотите ругаться – ругайтесь, но не надо пытаться давать ругательству научное обоснование.

Если же говорить о сути, то я полагаю, что нас в нынешнем режиме не устраивают в основном его репрессивная внутренняя и агрессивная внешняя политика. Но давайте вспомним: ведь на протяжении многих веков внутренняя политика российской власти была репрессивной по отношению к оппонентам, а внешняя – достаточно агрессивной. Исключения были, но редко: последним исключением был ельцинский режим.

Стоит ли для характеристики такого репрессивно-агрессивного режима использовать термин, придуманный Муссолини?

Вернусь теперь ко временам Александра Второго Освободителя. Очень интересное и противоречивое время. К сожалению, оно не очень обильно отражено в русской классической литературе, о чем я как-нибудь еще напишу15.

Но я очень много об этом времени почерпнул из мемуаров двух, можно сказать, антиподов, но при этом почти ровесников – государственника Анатолия Кони и анархиста Петра Кропоткина. Как ни странно, в описании режима они почти совпадают. Я имею в виду у Кони в первую очередь «Воспоминания о деле Веры Засулич», но также и «Пётр IV» (о Петре Шувалове) и некоторые другие биографические очерки, а у Кропоткина «Записки революционера».

Кстати, немного о внешней политике. При Александре Втором Россия завоевала Среднюю Азию и успешно воевала с Турцией. В советской историографии обе войны считались прогрессивными. Особенно вторая: Россия вступилась за «братскую» Болгарию (которая затем в обеих мировых войнах была на стороне Германии). Но вот некоторые мысли по этому поводу государственника Кони.

Упоминая возмутившие общество действия царских сатрапов в ряде губерний, он писал: «Это делалось в стране, правительство которой имело гордыню утверждать, что оно ведет свой народ на величайшие материальные и кровавые жертвы, чтобы доставить свободу славянским братьям. Свобода представляется на практике трояко: в благосостоянии экономическом, веротерпимости и самоуправлении. Но какое самоуправление несли мы с собою, оставляя у себя простор Скарятинам и Токаревым и убивая самым фактом войны начатки народного представительства в Турции? О каких принципах веротерпимости могла быть речь, когда турки лишь не позволяли звонить в колокола, а мы в Седлецкой губернии силою и обманом обращали в православие униатов и проливали их кровь, когда они не хотели отдавать последнее имущество, описанное за недостаточно поспешное обращение „в лоно вселюбящей матери-церкви?“».

Ну а репрессии в отношении политических противников?! Достаточно вспомнить т. н. Большой процесс (или «процесс 193-х») – суд над молодыми людьми, затеявшими «хождение в народ». К следствие привлекли 265 человек, которых три—четыре года продержали в тюрьме. Из них 43 умерли к началу процесса и еще четверо в ходе процесса (и это были молодые люди, можно представить себе условия содержания), 12 покончили с собой и 38 сошли с ума.

При этом большинство участников процесса были оправданы, поскольку даже прокурор не смог предъявить им серьезные обвинения. Но даже оправданных потом власти пытались отправить в ссылку – тех, кто не успел скрыться. Это кстати, была характерная черта того режима – возможность отправлять в административную ссылку без суда и без предъявления обвинения (это очень ярко описал Петр Александров, адвокат Веры Засулич, рассказывая о том, как она дошла до покушения на обер-полицмейстера).

И «Большой процесс» был не единственным, ему непосредственно предшествовали «процесс 50-и» и процесс по делу о демонстрации у Казанского собора (сам факт проведения политической демонстрации возмутил власть до крайности). А ранее было еще много других политических процессов, включая процесс Николая Чернышевского, против которого не было серьезных улик, но которого приговорили к 14 годам каторги.

А в конце 1870-х годов уже и смертные приговоры пошли…

А ведь Александр Второй Освободитель был отнюдь не самым жестоким правителем. И сам в конце концов поплатился за свою непоследовательную политику.

Все это я пишу, разумеется, не для того чтобы оправдать нынешний режим. Просто надо понимать, какие у него корни в прошлом. Их не выкорчевать так быстро.

К чему приводит неправильная оценка ситуации16

Продолжаю тему, начатую одним из предыдущих постов – параллели со второй половиной 19-го века – тема, навеянная впечатлениями от мемуаров Анатолия Кони и Петра Кропоткина.

С памятного февральского дня меня преследует известное четверостишие Губермана:

Где лгут и себе и друг другу,

и память не служит уму,

история ходит по кругу

из крови – по грязи – во тьму.

И я вновь обращаюсь ко времени Великих реформ. Для меня это первая попытка сделать Россию цивилизованной страной. Вторая была в 1905—1917, третья – в 1989—1999.

Реформы шли непоследовательно, либерализация сменялась реакцией. И одним из поводов для реакции стал выстрел Каракозова в 1866 году.

Раньше я не задумывался, были ли у Каракозова какие либо рациональные мотивы, помимо жажды наказания императора за непоследовательность. Но вот Кропоткин пролил на этот вопрос немного света. Впрочем, сам он не был знаком с Каракозовым, и это его догадки, основанные на знании атмосферы тех лет. Вот что он писал:

«В период времени 1862—1866 годов политика Александра II приняла решительно реакционный уклон. Царь окружил себя крайними ретроградами и сделал их своими ближайшими советниками. Реформы, составлявшие славу первых лет его царствования, были изуродованы и урезаны рядом временных правил и министерских циркуляров. В лагере крепостников ждали вотчинного суда и возвращения крепостного права в измененном виде. Никто не надеялся, что главная реформа – освобождение крестьян – устоит от ударов, направленных против нее из Зимнего дворца. Все это должно было привести Каракозова и его друзей к убеждению, что даже то немногое, что сделано, рискует погибнуть, если Александр II останется на престоле, что России грозит возврат ко всем ужасам николаевщины. В то же время возлагались большие надежды на либерализм наследника … (будущего императора Александра III)».

Теперь мы прекрасно понимаем, что негативные опасения в отношении Александра II были преувеличенными, а позитивные представления о либерализме будущего Александра III просто ошибочными. И если Каракозов действительно руководствовался этими соображениями, то это яркий пример того, к чему приводит неправильная оценка ситуации. Ибо его покушение способствовало усилению реакции – это всем очевидно. Не будь покушения, реформы, вероятно, смогли бы пойти дальше.

И то же самое можно сказать об удавшемся покушении 1881 года. Понятно, что репрессии 1876—1880 годов дали народовольцам повод для мести. Но тут опять вопрос о рациональных мотивах. Я вспоминаю прочитанный в молодости роман Юрия Трифонова «Нетерпение». Автор безусловно читал документы того времени и мемуары и пытался понять мотивы этих людей. Насколько я помню, из книги возникало представление о том, что они верили: убийство императора спровоцирует революцию. Очевидная ошибка. Оно спровоцировало реакцию, и вряд ли могло быть иначе.

Какими бы благородными ни были цели Каракозова и народовольцев, их действия привели к последствиям, прямо противоположным тому, что они хотели.

Впрочем, любопытно и то, что Кропоткин написал о Софье Перовской, которую он знал в 1872—1874 годах. Он писал о ней с огромной симпатией, можно сказать, преклонялся перед ней. И он приводит ее фразу: «Мы затеяли большое дело. Быть может, двум поколениям придется лечь на нем, но сделать его надо». Впрочем, дальше он отмечает, что в то время еще никто не думал об эшафоте.

Не знаю, многие ли думали тогда о «двух поколениях, которым придется лечь». Из чтения различной литературы (тут можно, в частности, вспомнить роман Тургенева «Новь») у меня создалось впечатление, что большинство народников верили в скорую, даже очень скорую революцию. И в романе Юрия Трифонова, мне кажется, самое лучшее – это название. «Нетерпение» – это, видимо, то чувство, которое было главным двигателем революционеров 1870-х.

А революция произошла не на следующий день, а лишь через 24 года после взрыва на Екатерининском канале (и через 33 года с того момента, когда Петр Кропоткин решил посвятить себя революционной деятельности). И закончилась поражением. Новая революция произошла еще 12 лет спустя…

В те годы моей молодости, когда я читал книгу Юрия Трифонова, я все оценивал иначе. Да, прошло 36 лет, но, как сказал по другому, хотя и близкому поводу вождь Октября, «их дело не пропало». Революция все же произошла, и они ее приближали.

Теперь мы видим, что это был лишь очередной виток «из крови – по грязи – во тьму».

Это, конечно, отдельная большая тема – отношение бывших народников к большевистскому режиму. Николай Чайковский был одним из руководителей белого движения. Марк Натансон, будучи одним из лидеров левых эсеров, первоначально поддерживал большевиков, но вскоре в них разочаровался (но он умер в 1919-м). Петр Кропоткин и оставшиеся в живых народовольцы были обласканы советской властью, но сами они относились к ней скорее сдержанно. Впрочем, Кропоткин умер уже в 1921-м. Дольше прожили три народовольца – Михаил Фроленко (до 1938-го), Вера Фигнер (до 1942-го) и Николай Морозов (до 1946-го). Из них только Фроленко в конце концов вступил в ВКП (б), в 1936-м, уже в 88-летнем возрасте. Пишут, что они пытались вступаться за репрессированных. Они писали воспоминания, но что они на самом деле думали о большевистском режиме, мы, вероятно, не узнаем. Да и возраст был уже немалый для ясного мышления.

Можно, попытаться представить, что подумали бы революционеры 1860-х – 1870-х, попади они молодыми в советскую систему. Но это уже будет жанр фантастики. Впрочем, помнится, у Юрий Полякова в «Апофегее» приводилось содержание некоего фантастического романа, где революционер попадает в эпоху застоя и понимает, что боролся не за то.

Но я вернусь к Петру Кропоткину. Он мог стать великим ученым, уже в 30 лет он был вполне состоявшимся исследователем-географом и наверняка пошел бы гораздо дальше. Но он сознательно отказался от научной карьеры. Вот что он писал тридцать лет спустя:

«Наука – великое дело. Я знал радости, доставляемые ею, и ценил их, быть может, даже больше, чем многие мои собратья. И теперь, когда я всматривался в холмы и озера Финляндии, у меня зарождались новые, величественные обобщения… Мне хотелось разработать теорию о ледниковом периоде, которая могла бы дать ключ для понимания современного распространения флоры и фауны, и открыть новые горизонты для геологии и физической географии.

Но какое право имел я на все эти высшие радости, когда вокруг меня гнетущая нищета и мучительная борьба за черствый кусок хлеба? Когда все, истраченное мною, чтобы жить в мире высоких душевных движений, неизбежно должно быть вырвано из рта сеющих пшеницу для других и не имеющих достаточно черного хлеба для собственных детей?»

В другом месте он писал: «Несколько молодых людей, из которых вышли бы блестящие профессора, выдающиеся историки и этнографы, решили в 1864 году стать, несмотря на все препятствия со стороны правительства, носителями знания и просвещения среди народа».

У меня нет сомнений, что если бы Петр Кропоткин и другие молодые талантливые люди посвятили бы свою жизнь науке, они гораздо больше сделали бы для того самого народа, ради которого они пожертвовали своей научной карьерой и стали революционерами. Но они верили в скорую революцию, и им казалось, что революционная деятельность даст быстрые позитивные результаты. Но быстрых результатов не получилось, да и то, что получилось спустя полвека, позитивными результатами назвать трудно.

Как избежать крайностей?17

Продолжаю тему, начатую постом «О нашем репрессивно-агрессивном режиме и исторических корнях» и продолженную постом «К чему приводит неправильная оценка ситуации» – параллели со второй половиной 19-го века – тема, навеянная впечатлениями от мемуаров Анатолия Кони и Петра Кропоткина.

У меня давно сложилось впечатление (и оно, кажется, разделяется многими), что одна из главных российских бед – преобладание крайностей: либо революционеры, либо реакционеры. И очень мало тех, кто ищет «золотую середину».

Одним из таких людей был Анатолий Федорович Кони. Любопытно: недавно я упомянул о нем в разговоре с одним близким знакомым, и тот переспросил: «Это который адвокат?» Да я и сам не так давно, хотя и знал, что в деле Веры Засулич он выступал как председатель суда, думал, что адвокатская практика ему также не была чужда.

Оказывается, он никогда адвокатом не был. Был прокурором, сотрудником Министерства юстиции, судьей, сенатором. Но к адвокатам относился с большим уважением, среди героев его биографических очерков шесть известных адвокатов.

Его «Воспоминания о деле Веры Засулич» (которые были опубликованы после его смерти – он их не окончил) гораздо шире очерка о самом судебном процессе, они описывают ряд эпизодов того времени и, главное, передают его атмосферу. И меня больше всего впечатлил в них эпизод совещания в Министерстве юстиции. Вот большие выдержки из него:

«Весною, в конце марта или начале апреля, государь обратил внимание на увеличение случаев открытой пропаганды и приказал министрам юстиции, внутренних дел, народного просвещения и шефу жандармов обсудить в особом совещании меры для предупреждения развития пропаганды… Для выработки программы в свою очередь было условленно собрать каждому по своему ведомству выдающихся лиц и с ними обсудить и программу и меры… В четверг на страстной неделе 1877 года вечером, были собраны у Палена за круглым столом в кабинете: Фриш, прокуроры палат Жихарев, Фукс, Евреинов и Писарев, правитель канцелярии Капнист и я… Пален начал с речи о том, что государю угодно знать, какие же, наконец, меры следует предпринять против пропаганды, и что он, Пален, желает знать наше мнение, ничего не предрешая, однако, заранее…

Когда очередь дошла до меня, я указал на то, что революционная партия, переменив тактику и перестав обращаться, как было в 60-х годах, непосредственно к обществу, приглашая его произвести переворот, и увидев невозможность сделать это своими собственными средствами, вербует новые силы среди молодежи и посылает ее «в народ», возбуждая в ней благородное сострадание к народным бедствиям и желание ему помочь. Народу же она твердит постоянно и всеми путями две вполне понятные ему и очень чувствительные для него вещи: «мало земли», «много податей». Школа в том виде, как она у нас существует, со своей стороны, бездушием приемов и узостью содержания преподаваемого содействует этому. Чем в действительности можно повлиять на ум, на душу молодого человека, юноши – честного и увлекающегося, которого влечет на ложный и опасный путь доктрины «хождения в народ» и его дальнейших последствий? 1) Указанием на историю и дух русского народа. Но родной истории почти не преподают в наших классических гимназиях; а народный дух узнается из языка, литературы, пословиц народа, между тем все это в загоне и отдано на съедение древним языкам. 2) Указанием на органическое развитие государственной жизни, на постепенность и историческую преемственность учреждений, на невозможность скачков ни в физической природе страны, ни в политической ее природе. Но с органическим развитием знакомит изучение природы, а естественные науки тщательно изгнаны из наших гимназий, и наконец, указанием на то, что организация законодательной деятельности государства дает исход, законный и спокойный, пожеланиям народного блага и удовлетворению нужд страны. Но сможет ли мало-мальски думающий человек по совести сказать, что, несмотря на давно общеосознанные потребности страны, наше законодательство не спит мертвым сном или не подвергается гниению «в бездействии пустом»? … «Где же ваша законодательная деятельность, могущая доставить удовлетворение чувству, возмущенному зрелищем народных тягот и лишений?» – скажет молодой человек… Мы ему ответим, что надо погодить, что придет время, что когда-нибудь законодательная наша машина двинется скорее и т. д. Но так, господа, может рассуждать человек, охлажденный годами, в котором сердце бьется медленно и для которого пожизненная пенсия может уже сама по себе представляться завидным и вполне отрадным результатом занятий законодательной комиссии, но так не думает, так не может думать человек, в котором «сил кипит избыток». Он отвертывается в сторону, где вместо слов предлагают дело, и бросается в объятия революционера, который и указывает ему путь, на котором написаны заманчивые для молодого сердца слова: «борьба», «помощь народу», «самопожертвование» и т. д. Поэтому две меры в высшей степени необходимы: пересмотр системы среднего образования в смысле уменьшения преподавания классицизма… и оживление, действительное и скорое, законодательного аппарата новыми силами и новым устройством, при котором будут, наконец, энергично двинуты назревшие и настоятельные вопросы народной жизни…

Относительно же лиц, уже обвиняемых в пропаганде, необходима большая мягкость… Теперешняя же система бездушного и очень часто необдуманного и жестокого преследования не только не искоренит зла, но лишь доведет озлобление и отчаяние преследуемых до крайних пределов…

Через несколько времени мы разошлись. Пален удержал меня на минуту. «Да, вот видите, любезный Анатолий Федорович, и вы, и Евреинов правы, но вот видите, это… это невозможно… и никто не примет на себя смелости сказать это государю… и, во всяком случае, не я. Нет, покорнейший слуга, покорнейший слуга!» – сказал он, иронически раскланиваясь и разводя руками…».

По поводу этой боязни сказать государю правду, можно лишь с горечью констатировать, что государь в довольно скором времени пал жертвой этой боязни. Но это – немного другая тема.

Кони явно обозначил два важных направления борьбы за умы молодежи: правильное образование и реальные реформы. Второе направление было важно со всех точек зрения, и в первую очередь с точки зрения интересов страны, но его же можно считать и главным средством борьбы с революционными настроениями (недаром «пламенные» революционеры так ненавидят реформаторов – и тогда, и сейчас).

С образованием сложнее. Учитывая советский опыт, я не могу категорично утверждать, что изучение естественных наук может способствовать снижению радикализма. Но общая идея, на мой взгляд, верная: убедить молодых людей, что «постепенность» лучше и, главное, вернее «скачков». Вероятно, лучше это делать на исторических примерах разных европейских стран.

Но, пожалуй, важнее убедить не молодежь, а «стариков», что отсутствие «постепенности» неизбежно приводит к «скачкам». Примеров достаточно и в российской, и в мировой истории.

Литература и политическая жизнь. Век 19-й, вторая половина18

Давно хотел написать на эту тему. Но удерживал себя: я всё же в этих вопросах полный дилетант. Однако увидел в соцсетях обсуждение вопроса – может ли современная русская литература описать то, что сейчас происходит (имеется в виду политическая составляющая), и вспомнил про свой замысел. О том, что наша великая русская литература не смогла отразить Великие реформы.

Дореформенная жизнь меня интересует гораздо меньше. Возможности человека, желавшего приносить пользу людям, тогда были сильно ограничены (не отсюда ли «лишние люди»). Если у дворянина было приличное имение и соответствующие наклонности, он мог стать образцовым помещиком (как Костанжогло или Николай Ростов, впрочем, Собакевича тоже можно записать в эту компанию). На чиновной службе о какой-то пользе мечтать было невозможно. Можно было стать офицером и воевать с горцами – тоже сомнительная польза. Лишь особо одаренные могли стать писателями – властителями дум, или университетскими профессорами.

С реформами ситуация изменилась. Появилась нужда сначала в мировых посредниках, а потом и в мировых судьях. Затем возможность работать в земстве. С судебной реформой возникла профессия адвоката, да и прокуроры и судьи в условиях состязательного процесса должны были стать другими. Да и возможность предпринимательской деятельности появилась.

Анатолий Кони написал биографические очерки (литературные портреты) ряда «отцов и детей» судебной реформы. Это адвокаты Владимир Спасович, Константин Арсеньев, Александр Боровиковский, Александр Урусов и Федор Плевако, один из главных разработчиков судебной реформы Дмитрий Ровинский и другие. Все ярчайшие личности, таким же был и сам Кони. Есть у него биографические очерки и министров – Дмитрия Милютина, разработчика и проводника военной реформы (а у него еще были три брата, все незаурядные, но не так долго жившие), и Михаила Лорис-Меликова, попытавшегося дать новый импульс реформам.

Создала ли великая русская литература образы таких людей? Не видно, если не считать того, что Владимир Спасович считается прототипом адвоката Фетюковича из «Братьев Карамазовых», но это карикатура. Да и образа как такового нет.

В 1860-х и 1970-х годах вышло немало романов. «Обрыв» Гончарова, «Анна Каренина» Толстого, «Дым» и «Новь» Тургенева («Отцы и дети» не считаю, роман вышел в 1962 году, и там описано еще дореформенное время), пятикнижие Достоевского. Правда, я «Преступление и наказание», «Бесы», «Идиот» и «Братья Карамазовы» читал давно и не перечитывал, но остальные романы читал совсем недавно.

Все эти произведения о человеческих страстях, и в этом смысле они бессмертны. Но общественно-политическую жизнь того времени они отражают мало и однобоко, а некоторые и совсем не отражают.

Сразу можно отбросить «Обрыв», где действие происходит в дореформенное время, хотя образы Волохова и Тушина выглядят скорее как пореформенные.

Роман «Анна Каренина» посвящен в основном любви и семейным проблемам, хотя он и шире этих тем. «Дым» – роман о любви, где обсуждение общественно-политических вопросов остается довольно бледным фоном. В «Преступлении и наказании», «Идиоте», «Подростке» и «Братьях Карамазовых» общественно-политические проблемы затрагиваются косвенно, лишь как влияющие на поведение героев в частной жизни. Пожалуй, только «Бесы» и «Новь» – политические романы.

Но «Бесы» – памфлет, направленный против либералов. Подробности убийства Шатова и «общества» Петра Верховенского взяты прямо из судебных дел нечаевцев (то есть Достоевский тут ничего не сочинил). Но острие критики направлено против Степана Верховенского, Ставрогиной и губернатора с губернаторшей. И здесь объективного показа ожидать было невозможно.

«Новь» – роман о революционерах. Они там выведены благородными людьми, но политическими банкротами (каковыми они в описываемое время, по-видимому, и были).

Ну а был еще кто-то, кроме революционеров (которых на самом деле было не так уж много)? Да, были чиновники (в том числе либеральные) и общественные деятели. Только они мало похожи на тех, о ком писал Анатолий Кони.

Алексей Каренин – потрясающий образ. Но только непонятно, что он делал по службе. А ведь он был чуть ли не министр. И, судя по некоторым намекам, достаточно либеральный. Но Толстой постарался изобразить его деятельность, как лишенную и смысла, и цели.

В романе «Новь» выведен Борис Сипягин. Он явно либеральный чиновник. Уважает Адама Смита, готов взять в учителя молодого человека с революционными взглядами. Но выгоняет его, узнав о его романе со своей племянницей, которую надеется выдать за соседа-помещика с консервативными взглядами. И не проявляет никакой жалости к шурину-революционеру. Но чем он занят по службе – совсем непонятно, да и занят ли? Он ведь, несмотря на высокий чин, спокойно уезжает весной в далекое имение, где проводит всё лето.

А что с общественными деятелями? Про отца (биологического) героя романа «Подросток» Андрея Версилова говорится, что он короткое время был мировым посредником. Почему он дальше не пошел по этой стезе, неясно.

Константин Левин (альтер эго Толстого) отказывается работать в земстве. И вроде бы подробно объясняет – почему. Но я так понять и не смог. Позже о вреде земской работы рассуждал художник – герой чеховского «Дома с мезонином».

В романе «Дым» несколько раз на короткое мгновение появляется Пищалкин. И вот как характеризует его Тургенев:

«… идеальный мировой посредник, человек из числа тех людей, в которых, может быть, точно нуждается Россия, а именно ограниченный, мало знающий и бездарный, но добросовестный, терпеливый и честный; крестьяне его участка чуть не молились на него…

Рассуждал вперемежку – то о предметах возвышенных, то о предметах полезных и такую, наконец, распространил скуку, что бедный Литвинов чуть не взвыл. В искусстве наводить скуку, тоскливую, холодную, безвыходную и безнадежную скуку, Пищалкин не знал соперников даже между людьми высочайшей нравственности, известными мастерами по этой части. Один вид его остриженной и выглаженной головы, его светлых и безжизненных глаз, его доброкачественного носа возбуждал невольную унылость, а баритонный, медлительный, как бы заспанный его голос казался созданным для того, чтобы с убеждением и вразумительностью произносить изречения, состоявшие в том, что дважды два четыре, а не пять и не три, вода мокра, а добродетель похвальна; что частному лицу, равно как и государству, а государству, равно как и частному лицу, необходимо нужен кредит для денежных операций. И со всем тем человек он был превосходный! Но уж таков предел судеб на Руси: скучны у нас превосходные люди».

А в романе «Новь» безусловно положительным героем является Василий Соломин, который вначале управлял бумагопрядильной фабрикой, а потом создал свою фабрику. В эпилоге о нём говорится:

«Такие, как он – они-то вот и суть настоящие. Их сразу не раскусить, а они – настоящие, поверьте; и будущее им принадлежит. Это – не герои; это даже не те „герои труда“, о которых какой-то чудак – американец или англичанин – написал книгу для назидания нас, убогих; это – крепкие, серые, одноцветные, народные люди. Теперь только таких и нужно! … Знайте, что настоящая, исконная наша дорога – там, где Соломины, серые, простые, хитрые Соломины».

Только произносит эти слова малосимпатичный персонаж. Так что остается вопрос: действительно ли Тургенев считал Соломиных людьми будущего.

Мне, впрочем, Соломин напомнил персонажа более позднего романа – «Жизнь Клима Самгина» М. Горького, действие которого начинается почти в те же годы. Это – Тимофей Варавка, инженер и предприниматель. Единственный из окружения героя романа, который считал, что ставку надо делать не на народ, а на интеллигенцию. За что его стыдили. Но этому «герою» Горький присудил смерть от ожирения.

Ну а в советской литературе, посвященной второй половине 19-го века, революционеры тем более заняли ведущее место. «Одеты камнем» Ольги Форш, «Нетерпение» Юрия Трифонова и т. п.

Вот такое представление о той эпохе мы получаем из великой русской литературы. Хорошо, что есть еще литература мемуарная. Из нее можно даже понять, что и «превосходные люди» могут быть нескучными.

Немного об Учредительном собрании19

Послушал вчера лекцию Сергея Митрохина «Учредительная традиция и ее роль в будущем возрождении России». О самой лекции не буду много писать, большая ее часть касалась Земских соборов. Об Учредительном собрании 1917 года говорилось довольно кратко. И в традиционном ключе – как о несбывшейся возможности.

Интересными были, пожалуй, некоторые теоретические обобщения. В том числе и о том, что название «Учредительное собрание» еще не гарантирует «учредительский» эффект, и наоборот – такой эффект возможен и без явного названия. И главным качеством «учреждения» должна быть высокая легитимность.

О будущем тоже говорилось слишком кратко. Смысл, разумеется в том, что России нужно заново учредить государственность. Но просто взять и созвать нечто с названием «Учредительное собрание», скорее всего, ничего положительного не даст.

Меня эта лекция спровоцировала посмотреть на Учредительное собрание 1917 года немного в ином ключе. Действительно ли это была несбывшаяся возможность, или в реальности такой возможности не было?

Но сначала немного о легитимности. Если мы хотим избрать Учредительное собрание (или, как в нашей Конституции оно называется, Конституционное собрание), то здесь два ключевых момента. Во-первых, нужны правила избрания (закон, положение или еще что-то в этом роде). Во-вторых, нужна система организаторов выборов. Иначе говоря, чтобы Собрание было легитимным, должны быть легитимные правила и легитимные организаторы выборов.

Я немного читал о том, как принималось Положение 1917 года. Тогда, как я понимаю, специалистов в области избирательного права в России можно было пересчитать по пальцам. И то они не смогли договориться. Например, один из главных специалистов, профессор Водовозов, был против выборов по партийным спискам20.

Сейчас в России людей, которые считают себя специалистами в области избирательного права, видимо тысячи. Какой бы закон ни приняли, у него обязательно найдется много оппонентов. И они потом будут подвергать сомнению легитимность выборов.

Про организаторов выборов я уж и говорить не буду…

Лучше немного порассуждать о результатах выборов 1917 года и об их тестировании в ходе последовавшей за выборами Гражданской войны.

Напомню, что на этих выборах буржуазные партии потерпели сокрушительное поражение. Собственно общероссийская буржуазная партия была одна – кадеты, и она получила 4,5% голосов. Правые партии – 1,4%. Несоциалистические национальные партии получили 9,6%.

Иными словами, произошел «социалистический выбор». Лидировали эсеры (социалисты-революционеры) с 39,5%. На втором месте были большевики – 22,4%. Плюс меньшевики (3,2%) и национальные социалистические партии (14,5%).

Говорят, что у истории нет сослагательного наклонения. Это касается науки – научных методов «альтернативной истории» не видно. Ну а у публицистов «альтернативная история» – один из любимых жанров.

Что могло получиться из того Учредительного собрания? В условиях, когда Гражданская война уже фактически шла (пока в основном в формате казаки против большевиков) и при этом продолжалась Мировая война (против Германии, Австро-Венгрии и Турции), где русские войска терпели поражение. В условиях экономического кризиса и многовластия (скорее, безвластия) на местах. Либо ничего – основные фракции не смогли бы договорится, что только усилило бы анархию. Либо они смогли бы принять решение о земельной реформе, поскольку тут большевики были согласны на эсеровский вариант. Но передел земли в условиях слабой власти лишь подтолкнул бы Гражданскую войну. К тому же большевистский вариант мира Собрание не приняло бы (его и сами большевики с трудом смогли принять).

А теперь вспомним, что было дальше. Уверенные в своей легитимности, эсеры сговорились с чехословацким корпусом, свергли власть большевиков на большей части территории страны и создали свое правительство. Но оно стало терпеть поражения от большевиков и в конце концов было свергнуто Колчаком. И дальше война шла между большевиками и буржуазными силами (которые на выборах потерпели сокрушительное поражение), а победившие на выборах эсеры самостоятельной роли лишились и до самого конца Гражданской войны метались между нейтралитетом и поддержкой «красных».

Тут могут быть разные объяснения. Я помню, что у Ленина их было два. Сначала он обращал внимание на то, что партия эсеров раскололась в период между выдвижением партийных списков, то есть «народ фактически голосовал за партию, которая уже не существовала»21. А потом, узнав подробные результаты выборов по территориям, заметил, что результаты голосования в городах (где в основном победили большевики) важнее результатов в деревне (где эсеры доминировали)22.

Есть еще один нюанс, который мало известен широкому кругу даже тех, кто интересуется этим вопросом. Тут надо еще заметить, что выборы проводились не по единому округу, как сейчас, а по нескольким десяткам округов, в основном совпадающих с губерниями. И в каждом округе была своя «партийная система», то есть свой набор участвующих партийных списков. Так вот: эсеры в большинстве округов блокировались с Советами крестьянских депутатов, так что это была не чисто партийная победа. Похоже, что их союзники по коалиции позже не слишком активно им помогали.

Здесь я приведу некоторый вывод из книги, где я был соавтором:

«Выборы в Учредительное собрание были значительным шагом на пути России к демократии. Однако шанс на достижение национального согласия и установление в стране демократического строя был упущен. И в этом вина не только большевиков, пренебрегших результатами выборов и разогнавших избранный народом орган. Опыт 1917 г. показывает, что в условиях изнурительной и непопулярной войны, которая дезорганизовала экономику страны, и раскола общества, поставившего страну на грань Гражданской войны, – проведение выборов не является спасением и не может предотвратить национальную катастрофу»23.

Остается только сделать еще одну «утешительную заметку». Из всех стран Восточной Европы только одна в первой половине 20-го века смогла построить демократическое государство. Это Чехословакия. Но и она не устояла перед Мюнхеном. Так что у России тогда, видимо, было слишком мало шансов.

Паустовский о Махно: правда или вымысел?24

После самосожжения Ирины Славиной25 мне, как и многим, было очень тяжело. Я сидел один на даче и не мог работать. И тут я сообразил, что у меня есть целый шкаф книг. Мой выбор пал на «Повесть о жизни». Паустовского я до этого много читал, но до «Повести о жизни» добрался только сейчас.

Это было правильным решением: я стал потихоньку оживать.

Но вот я дошел до рассказа о том, как по дороге из Киева в Одессу (осенью 1919 года, если более точно, то, вероятно, в октябре) на станции Помошная герой наблюдал проезд эшелона махновцев.

Возможно, я не обратил бы на этот рассказ столько пристального внимания, если бы речь не шла о Помошной – места, где жил и работал мой дед и где предположительно родился мой отец. И я тут же пожалел, что не прочитал этот рассказ в детстве или ранней юности, когда еще жива была моя бабушка. Хотя, боюсь, я тогда не догадался бы ее расспросить по поводу этого эпизода.

Впрочем, рассказ Паустовского сильно не вязался с тем представлением, которое я получил о Махно – и когда-то от бабушки, и уже в последние годы от чтения литературы и посещения музеев в Добровеличковке и Помошной.

В начале этого эпизода рассказывается, что поезд пришел на станцию Помошная ранним утром, и паровоз тут же куда-то исчез. На станции никого не было, кроме одного дежурного: все убежали, поскольку ожидался эшелон с махновцами. И вот что дальше автор якобы увидел собственными глазами (из окна станции):

«На заднем сиденье из красной сафьяновой кожи полулежал в ландо щуплый маленький человек в черной шляпе и расстегнутом казакине, с зеленым землистым лицом. Он положил ноги на козлы, и вся его поза выражала лень и томный сытый покой. В опущенной руке человек этот держал маузер и поигрывал им, слегка подбрасывая его и ловя на лету. Я увидел лицо этого человека, и тошнота отвращения подкатила к горлу. Мокрая челка свисала на узкий сморщенный лоб. В глазах его – злых и одновременно пустых, глазах хорька и параноика – поблескивала яростная злоба. Визгливое бешенство, очевидно, не затихало в этом человеке никогда, даже и теперь, несмотря на его вальяжную и спокойную позу. Это был Нестор Махно.

Дежурный неестественно вытянулся, выставил далеко вперед правую руку с зеленым флажком, а левую руку поднес к козырьку фуражки, отдавая Махно честь. При этом дежурный заискивающе улыбался. Страшнее этой улыбки ничего нельзя было придумать. Это была не улыбка. Это была униженная мольба о пощаде, страх за свою нищую жизнь, беспомощная попытка разжалобить. Махно лениво вскинул маузер и, даже не взглянув на дежурного и не целясь, выстрелил. Почему – неизвестно. Разве можно догадаться, что придет в голову осатанелому изуверу. Дежурный нелепо взмахнул руками, попятился, упал на бок и начал биться на перроне, хватая себя за шею и размазывая кровь. Махно махнул рукой. Тотчас пулеметная очередь хлестнула по асфальту перрона и ударила по дежурному. Он несколько раз дернулся и затих».

Итак, перед нами образ заурядного бандита, психически неуравновешенного человека, способного к немотивированным убийствам. А что на самом деле?

Начну с географии. Наверняка большинство читателей недостаточно хорошо знакомы с этими местами.

Для Махно же это были особые места. Всего в 8 километрах от Помошной находится село Песчаный Брод, откуда родом его жена Галина Кузьменко и где в то время жила его теща. Забегая вперед, скажу, что в реальности Махно не проехал мимо, а заехал на два дня в Песчаный Брод.

В 25 километрах от Помошной находится Добровеличковка, где Галина училась. Там в августе 1919 года Махно на несколько недель останавливался. И по рассказам разных людей, в том числе моей бабушки, он доброжелательно относился к местному населению. И тем более Галина, которая грозилась убивать тех, кто будет обижать ее земляков.

И в этой самой Добровеличковке 5 августа 1919 года Махно издал Приказ №1, где, в частности, было сказано:

«Каждый революционер-повстанец должен помнить, что, как его личные, так и всенародные враги, являются лица богатого буржуазного класса, независимо от того, русские они, евреи, украинцы и т. д. … За насилие же над мирными тружениками, к какой бы национальности они не принадлежали, виновных постигнет позорная смерть, недостойная революционера-повстанца… Не может быть обид среди нас ни одному сыну или дочери трудового народа, за который боремся. И всякий, кто это допустит, покроет себя позором и навлечет на себя кару народной революционной армии… Отношение к мирному населению в селах и пути должно быть, прежде всего, вежливое, товарищеское. Помните, товарищи командиры и повстанцы, что мы дети великого трудового народа, каждый труженик и труженица являются нашим братом и сестрой».

Так что мне трудно поверить, что в Помошной приезд Махно мог вызвать панику. И что он был способен просто так убить простого железнодорожного служащего.

Я уже не говорю о том, что в той ситуации было не слишком разумно просто так тратить патроны. Их у махновцев никогда не было в избытке.

Но есть и более серьезные аргументы в пользу того, что рассказ Паустовского – выдумка.

Передо мной фундаментальный труд «Дороги Нестора Махно», подготовленный А.В.Белашем на основе записей его отца, видного деятеля махновского движения В.Ф.Белаша. В нем подробно описаны все передвижения Махно и его армии. И я вижу явные нестыковки с Повестью – как по датам, так и по другим деталям.

Паустовский выехал из Киева не ранее середины октября 1919 года. Он еще застал временный захват Киева красноармейцами, который происходил 14—15 октября, и погром, завершившийся 19 октября. Дорога до Одессы заняла, по его словам, 18 дней. Таким образом, в Помошной поезд мог оказаться не ранее конца октября 2019 года.

А вот что известно из труда Белашей.

28 сентября командование махновской армией приняло решение перебазироваться из под Умани на Екатеринославщину (более 300 верст). Это был рейд в деникинском тылу. «Она двигалась по намеченному маршруту тремя колоннами, которые по мере удаления проселочных дорог от центральной, расходились на 30—50 верст в сторону… Ночью 28-го сентября главная колонна, во главе со штармом, с боем заняла станцию Ново-Украинку, а 29-го вышла на Верблюжку. Махно задержался у своей тещи в селе Песчаный Брод, оставив себе кавбригаду 2-го корпуса. В Верблюжке пришлось ожидать его двое суток». Отмечу, что Новоукраинка находится рядом с Помошной, а Верблюжка – значительно восточнее.

2 октября Махно покинул с. Верблюжки, 5 октября захватил Хортицу и Александровск (это уже нынешнее Запорожье). 7 октября он занял родное Гуляйполе. «На всем пространстве, где проходили корпуса, крестьяне встречали нас радушно».

Далее речь шла о боях в районе Мелитополя и Бердянска, о съезде, который проходил в Александровске с 28 октября по 2 ноября и в котором Махно принимал участие. В то же время 28 октября махновцы захватили Екатеринослав. Никаких сведений о пребывании махновцев в это время в районе Помошной нет.

Деникинцам пришлось начать с махновцами серьезную борьбу, и махновцы вынуждены были отступать. «На 4 ноября 1919 г. Повстанческая Армия Украины (махновцев) занимала линию фронта в 750 верст, которая проходила через: г. Ногайск, Большой Токмак, Орехово, Ново-Николаевка, ст. Раздоры. Зайцево, Илларионово, Синельниково, Михайловку (Бановку), Петриковку, Верхнеднепровск, ст. Верховцево, Софиевку, Апостолово, Большую и Малую Александровку, Снегирёвку, Каховку, Ивановку, ст. Акимовку. Ново-Константиновку». Это нынешние Запорожская и Днепропетровская области.

Что из этого следует? «Повесть о жизни» часто называют мемуарами. Но это, судя по всему, не мемуары. Это художественное произведение, очень сильное и до сих пор актуальное. Но считать его достоверным источником исторической информации опрометчиво. Писалась Повесть почти через 40 лет после описываемых событий и писалась человеком с очень богатым воображением.

Через всю третью книгу («Начало неведомого века»), о которой здесь идет речь, проходит тема озверения людей, готовности многих на бессмысленные убийства. И эпизод с Махно – лишь одна из иллюстраций к этой теме.

А историческая верность образа Махно для автора, видимо, не имела значения. Третья книга была завершена в 1956 году и несла на себе печать советских идеологических установок и мифологем. Сейчас уже трудно понять, как относился к махновщине и анархистам 27-летний Костя Паустовский, еще не принявший советскую власть, но с детства воспитанный на идеях справедливости. Однако в 1956 году он не мог написать положительно о Махно.

Впрочем, в романе «Хмурое утро» А.Н.Толстого образ Махно более сбалансированный. Но там Махно – союзник Красной армии. О чем позже, вероятно, предпочитали не вспоминать. Хотя Махно до 1920 года воевал в основном против белых и очень редко и скорее вынужденно против красных.

А мы еще, судя по всему, пока далеки от объективной истории Гражданской войны.

UPDATE

Мои выводы еще больше подтвердились, когда я увидел издание четвертой книги Повести «Время больших ожиданий» с предисловием и примечаниями Вадима Константиновича Паустовского (дату издания не смог найти, но явно постсоветское время).

Во-первых, подтвердился вывод, что «Повесть о жизни» – не мемуары, а художественное произведение. Вот что написано в послесловии Сергея Ларина: «В „Повести о жизни“ писатель не просто описывает отдельные эпизоды своей биографии, он подчас существенно трансформирует, видоизменяет подлинные факты, вводит в свой рассказ вымышленных героев либо значительно преображает портреты реальных персонажей… Перед нами не просто жизнеописание автора, плоско скопированное с подлинной биографии, а художественное полотно о становлении писателя… Ибо и вымышленные персонажи, возникающие на ее страницах, и подлинные действующие лица, которые в ней иной раз, наоборот, отсутствуют, – все это имеет свой смысл, и рассказчик прибег к подобным приемам не случайно. Писатель тем самым сохранил за собой необходимую ему свободу действий, позволяющую вольно и непринужденно продвигаться в рамках собственной биографии, только слегка подретушированной, но не в целях лакировки действительности, а ради выразительности и рельефности общей картины».

Самый яркий пример расхождения между Повестью и биографией писателя. Как отмечал Вадим Паустовский, его отец в 1916 году обвенчался с Екатериной Степановной Загорской (в дневниках писателя она Крол, Катя или Хатидже). Они жили вместе в Киеве и Одессе (и, вероятно, ранее в Таганроге и Москве), они вместе в октябре – ноябре 1919 года проделали путь на поезде из Киева в Одессу. Но ни во второй, ни в третьей, ни в четвертой книгах «Повести о жизни» она не упоминается, и во всех трех книгах герой Повести предстает как типичный холостяк.

Кстати, Вадим Паустовский походя отметил, что его отец прибыл в Одессу в начале ноября 1919 года. То есть подтвердилась и моя хронология переезда Киев – Одесса.

Во-вторых, в издании приведены отрывки из дневника писателя и его путевой очерк «Киев – Одесса», опубликованный в декабре 1919 года в одесской газете «Современное слово».

Вот цитата из этого очерка: «Около Помошной неспокойно. Патрули с паровоза сообщают, что поезд преследует какой-то подозрительный разъезд. Начинается бешеная гонка, и разъезд отстает. По сторонам пути – следы крушений, перевернутые вагоны, изогнутые рельсы. Здесь проходил Махно».

Примерно то же в дневнике: «Ново-Миргород. Поиски дров. Комод на паровозе. Мешочники. Следы крушений. Здесь проходил Махно. Стоим. В степи на подъемах. Паровоз набирает пар. Снег вместо воды. Гнались разъезды бандитов. Помошная. Утром Голта…».

Итак, очевидно, Паустовский в конце октября 1919 года проезжал через места, где примерно за месяц до этого прошла (а не проехала) армия Махно. Самих махновцев (и тем более самого Махно) он не видел. Возможно, что-то слышал про них от местных жителей или местной власти. Но эпизод с убийством дежурного, скорее всего, просто вымышлен.

Не надо забывать, что для деникинской власти Махно был враг – и не менее страшный, чем большевики. Позже такое же отношение к нему культивировалось и советскими идеологами.

Вместо эпилога, не написанного Солженицыным26

Закончил читать роман «В круге первом». Раньше все было недосуг.  А сейчас выглядит вполне актуально.

Не буду давать оценку самому роману – тут можно долго обсуждать и спорить. Автор не стал писать эпилога – и это его право. Да и не мог он еще всего написать в 1968 году: впереди было еще много интересного.

Но я, читая, периодически вспоминал, чем все кончилось. Нет, нельзя, конечно, сказать, что все кончилось. Но 70 лет с той поры прошло, и многие видится из сегодняшнего дня.

Напомню, что в романе описаны события декабря 1949 года. Среди персонажей романа есть реальные исторические лица (Сталин, Абакумов, Рюмин, Селивановский), а также те, чьи прототипы хорошо известны (сам Солженицын, Копелев, Панин), хотя, конечно, прототип – понятие всегда условное.

Одна из главных мыслей романа: люди, охранявшие зэков, командовавшие ими, издевавшиеся над ними, были не свободнее и не счастливее самих зэков.

И вот, читая, я думал о том, что никто в тот момент еще не знал, что Сталину оставалось жить чуть больше трех лет. Что Абакумов через полтора года будет арестован и подвергнут пыткам, а еще через 3,5 года его расстреляют – но совсем не за то, за что арестовали. И что Рюмина, благодаря которому арестуют Абакумова, расстреляют еще раньше – через 4,5 года после описанных событий.

Селивановскому повезет больше: он проведет в заключении около 16 месяцев, где будет симулировать сумасшествие. А потом его в 52 года отправят на пенсию. Он доживет до 96 лет, но судя по тому, что про него в эти годы ничего не известно, будет вести себя тихо. Не знаю, остались ли у него родственники и что они думают по поводу романа Солженицына. Может быть, даже радуются, что хоть кто-то о нем написал. Помните Маяковского: «Слово поэта – ваше воскресение, ваше бессмертие, гражданин канцелярист».

И также никто не мог знать, что прототип Нержина (то есть сам Солженицын) проживет еще 58 лет, получит Нобелевскую премию и другие награды, и его именем будет названа улица в Москве.

И прототип Сологдина (Дмитрий Панин) проживет еще 37, прототип художника Кондрашёва-Иванова (Ивашёв-Мусатов) – 42 года, а прототип Рубина (Лев Копелев) – 47 лет (и в его честь будет создан фонд в Кёльне).

Жизнь – штука непредсказуемая…

Об одном эпизоде начала хрущевской оттепели27

В далеком 1958 году (в год моего рождения) Илья Эренбург написал стихи о том, что «детям юга» трудно понять, «что значит думать о весне».

Сегодня мы снова «думаем о весне» (понимая, что она вряд ли будет очень скоро, но все же будет), и у меня из всей нашей истории наибольший интерес вызывают два периода – хрущевская оттепель и перестройка.

Период перестройки прошел перед моими глазами, в описании его истории я внес некоторый вклад и, надеюсь, еще внесу. А период оттепели мне хочется изучить, понять и прочувствовать.

Сейчас перечитываю мемуары И. Эренбурга, В. Каверина, К. Симонова, книги Б. Сарнова и то, что попадается в Интернете. Кстати, попалась недавно изданная очень полезная хроника С. Чупринина (Оттепель. События. Март 1953—август 1968).

И вот эпизод, на который я раньше не обращал внимания. 19 марта 1953 года (через две недели после смерти Сталина) в «Литературной газете» появилась передовица, написанная ее главным редактором К. Симоновым. В ней среди иного прочего было сказано следующее: «Самая важная, самая высокая задача, со всею настоятельностью поставленная перед советской литературой, заключается в том, чтобы во всем величии и во всей полноте запечатлеть для своих современников и для грядущих поколений образ величайшего гения всех времен и народов – бессмертного Сталина».

Как писал сам Симонов, реакция на эту передовую внезапно оказалась очень бурной. «Хрущев, руководивший в это время работой Секретариата ЦК, прочитавши не то в четверг вечером, не то в пятницу утром номер с моей передовой… заявил, что считает необходимым отстранить меня от руководства „Литературной газетой“, не считает возможным, чтобы я выпускал следующий номер». Как объяснил Симонову А. Сурков, Хрущеву не понравилось, что газета призывает писателей «не идти вперед, не заниматься делом и думать о будущем, а смотреть только назад, только и делать, что воспевать Сталина». Правда, Сурков сразу предположил, что «все утрясется». И действительно, пишет Симонов: «На каком-то этапе, не знаю где, в Секретариате или в Политбюро, все, в общем, утряслось. Когда Сурков при мне позвонил в агитпроп, ему сказали, чтобы я ехал к себе в редакцию и выпускал очередной номер. Тем дело на сей раз и кончилось. Видимо, это был личный взрыв чувств Хрущева, которому тогда, в пятьдесят третьем году, наверное, была уже не чужда мысль через какое-то время попробовать поставить точки над „и“ и рассказать о Сталине то, что он счел нужным рассказать на XX съезде».

Вот как комментирует это событие Б. Сарнов: «Скандал разразился неимоверный. И слух об этом, где-то там, на самом верху разразившемся скандале (это я уже могу сказать, основываясь на собственной памяти) стал тогда одним из самых громких сигналов, возвещающих о близости грядущих перемен»28.

Впрочем, по утверждению Сарнова, был и более ранний сигнал – в день сталинских похорон: «Всех, как тогда говорили, ведущих писателей в тот день собрали в Колонном зале, за сценой. Обязанности Генерального секретаря правления Союза писателей тогда исполнял Алексей Сурков. Он – то появлялся в этой комнате, то исчезал – уезжал в ЦК за руководящими указаниями. И вот, вернувшись в очередной раз, объявил: – Внимание, товарищи! Я только что оттуда! – он показал пальцем в потолок. Все, разумеется, сразу поняли, откуда – оттуда. И поняли, что на сей раз он наконец имеет сообщить нечто важное. Так оно и было. В мгновенно наступившей тишине Сурков объявил: – Сказали: плакать, но не слишком. Историю эту я услышал от В. Лакшина, которому ее рассказал Твардовский