Читать онлайн Враг един. Книга вторая. Чёртов плод бесплатно

Естество своё мы изменить не властны.
Мы властны лишь над своими поступками.
Филип Пулман «Тёмные начала»

С огромной нежностью и бесконечной благодарностью к авторам посвящаю эту историю героям одной из самых любимых сказок моего далёкого детства

Пролог

Ян знал, что Агнешка всегда любила эту жизнь. Он знал это с самого первого дня их знакомства, сопливо-романтического, словно в дешёвой американской мелодраме. Врач и пациентка, боже добрый, ну что может быть ещё банальнее в этой жизни? «Смотрите-ка, одна удачная операция на сердце – и это сердце уже принадлежит вам, коллега», – добродушно пошутил главный врач в день их свадьбы, пощипывая седые усы. «У бедняжки Янека просто не было шансов, пан Камински, – рассмеялась в ответ Агнешка. – Человек, державший в руках мою судьбу, просто обязан был задержаться в ней надолго…»

Агнешка очень любила жизнь. И всегда ей хотелось жить ярко, вкусно, пёстро, наслаждаясь каждым днём. Это было её кредо, её девиз, её модус вивенди. «Зачем вообще рождаться на свет, если не имеешь права однажды совершить безумство?» – говорила она и тащила Яна прыгать с парашютом, или сплавляться на плотах в Дунаецкое ущелье, или лезть на скалы где-нибудь в Судетах («Да я в жизни этим не занимался! У меня и снаряжения нет…» – «Значит купим. Знаешь, как люди говорят, Янек: кто женится, тот изменится. Даже не думай со мной спорить, это ведь всего только сотня километров от города…»).

Упрямая, как чёрт, взрывная, как динамит, порывистая, как весенний ветер…

Иногда Яна это умиляло. Иногда – отчего-то раздражало.

«Ты слишком легкомысленна, дорогуша».

Зачем он сказал ей это тогда? Сказал в пылу глупой, начавшейся с какого-то полного пустяка ссоры – не думая о последствиях, не пытаясь дождаться, пока уляжется первый всплеск эмоций.

Зачем?

Если бы не эта фраза, Агнешка в тот день осталась бы дома. Не хлопнула бы дверью, не села бы в тот чёртов самолёт. Не ушла бы, чтобы больше никогда не вернуться…

…а дальше были бесстрастные голоса новостных комментаторов, отчаянно сжимающееся сердце, звонки на горячую линию и бессмысленная надежда на то, что, может быть, она всё-таки не успела…

Ян почти не плакал. Стиснув зубы, он с головой погрузился в работу. Оставил плановую хирургию и смену за сменой проводил в отделении экстренной. Операции отвлекали, коллеги поглядывали на него с уважением – парень-кремень, такое горе, а он не падает духом, трудится как проклятый. Качали головами: у тебя железные нервы, Ян. У тебя золотые руки. Знаешь, как люди говорят: кого пан бог сотворит, того уж не уморит.

А он просто-напросто не мог по-другому.

Вечером того дня, когда Ян узнал о крушении, ему приснился огромный раскалённый каменный лаз, узкий, как шкуродёры в Западных Татрах, куда он и Агнешка однажды ходили в поход со спелеологами.

Во сне он извивался всем телом, вытянув руки и пытаясь ползти вперёд, обдирал кожу и обламывал ногти о невыносимо горячий крошащийся камень. Трясясь от ужаса, ощущал, как волосы начинают трещать от жара, как чьи-то острые зубы впиваются ему в пятки, отрывая куски мяса. А потом вдруг увидел длинную, покрытую твёрдым скользким панцирем тварь, которая, перебирая суставчатыми лапами, подползала всё ближе к его лицу и тянула к нему уродливые, покрытые слизью клешни. «Твоя вина», – прошипела тварь.

Ян проснулся с криком, дрожа от озноба и глубоко дыша. По брусчатой мостовой за окном с шорохом проехала машина; длинный и острый, словно сабля, луч от её включённых фар, проникший сквозь стеклянную балконную дверь, торопливо скользнул по потолку. Ян встал и босиком вышел из спальни, внутренне сжимаясь от каждого скрипа рассохшихся половиц под ногами и включая везде свет, потом подошёл к кухонному бару, достал стоящую там уже не первый год бутылку домашней зубровки, в незапамятные времена подаренную отцом Агнешки, трясущимися руками откупорил пробку и жадно хлебнул прямо из горла, чувствуя, как медленно немеет обожжённая глотка.

С этого дня они стали приходить к Яну каждую ночь.

Иногда он видел себя запертым в тесном деревянном ящике, сквозь щели в котором сыпалась земля, и чувствовал, как тонкие чёрные змейки со светящимися алыми глазами ползают по нему в темноте, пытаясь забраться ему в ноздри, в рот и в уши. Мужчина бился в судорогах, кричал и задыхался, но пробуждение никак не наступало и не наступало.

А иногда Яну казалось, что проснуться всё-таки удалось, но в следующий момент он осознавал, что всё ещё не может пошевелиться, словно под наркозом, а в вибрирующей темноте вокруг проступали очертания гигантских зубастых тварей, а потом стальные капканы жадных ядовитых челюстей с хрустом впивались ему в локти и колени…

И каждый раз Ян слышал этот голос. «Твоя вина. Только твоя вина».

Эта фраза звучала у него в ушах, стоило ему только закрыть глаза.

Ночи не приносили больше ни отдыха, ни облегчения.

Ян пытался не спать сутками, только чтобы не видеть больше никаких снов, но вместо этого сны становились лишь всё более и более яркими – порой такими яркими, что их почти невозможно уже было отличить от реальности. В один из вечеров, наполненных безотчётным, мучительным, леденящим страхом перед очередным кошмаром, он не выдержал и выпил снотворного перед тем, как лечь.

И всё повторилось. Ян метался в глубокой и тесной, закрытой сверху ржавой решёткой яме, и со всех сторон его окружали какие-то уродливые карлики с горящими пурпурными глазами и длинными растопыренными когтистыми лапами, а другие карлики вылезали прямо из воняющих плесенью земляных стен, тянули к его горлу морщинистые морды с длинными жёлтыми клыками, и он чувствовал их смрадное дыхание на своей коже. «Твоя вина, твоя вина, твоя вина…»

И в этот момент он сдался.

«Я не хотел этого! Я не хотел! – Ян упал на колени в жидкую холодную грязь, закрывая голову руками. Протяжный, скулящий крик обжёг его глотку, словно кислотой. – Не хотел!!»

– Ты не хотел, – услышал он вдруг спокойный глуховатый голос совсем рядом с собой.

И сразу же открыл глаза в своей спальне.

На стареньком коричневом кресле рядом с балконной дверью – том самом, в котором в бесконечно далёкой прошлой жизни Агнешка любила устраиваться с книжкой или с игровым планшетом по вечерам, – сидел одетый в странную тёмную хламиду человек с чёрными волосами, заплетёнными в стянутую высоко на затылке косу. В падающем из окна свете полной луны были хорошо видны жёсткие складки около его губ и узкие чёрные глаза на желтовато-бледном, словно вылепленном из свечного воска лице. И пахло в комнате тоже почему-то – воском.

– В мире смертных не существует равновесия, Янек, – задумчиво сказал этот человек, и Ян вздрогнул, потому что в целом мире он только Агнешке, одной только своей Агнешке раньше позволял называть себя вот так. – Одни ненавидят свою жизнь и бегут от неё, а другие лишаются жизни по нелепому стечению обстоятельств, вовсе того не желая. Странно, верно?

– Я не хотел… – беспомощно прошептал Ян, всё ещё чувствуя, как чьи-то вытянутые костлявые пальцы цепляются за его судорожно комкающие простынку руки.

– Я знаю, – мужчина качнул головой. – Но это никогда не искупит твоей вины. Ты совершил большую ошибку, Янек… а за ошибкой всегда следует наказание.

Кровать под Яном словно бы растворилась, и он завис над наполненной красноватыми огнями пропастью, растянутый в невидимых призрачных петлях. Какие-то смутные, распространяющие запах гнили фигуры, похожие на человеческие, но с обмотанными то ли паутиной, то ли грязными окровавленными тряпками культями вместо голов, медленно раскачиваясь, обступили его со всех сторон; пространство вокруг наполнилось низким рокочущим гулом.

– Что со мной? Что со мной происходит? – Ян задёргался в незримой паутине, не понимая уже, бодрствует ли он сейчас или всё ещё продолжает видеть сон.

Или просто все эти сны сделались теперь его новой реальностью…

– …ты же знаешь, что на самом деле лишь твоя гордыня убила её. Погибели всегда предшествует гордыня, а падению – надменность, и наказание нечестивому – огонь и червь, так ведь говорится в той книге, которую ты почитаешь, верно?

Голос мужчины то замедлялся, делаясь всё глуше, плыл и терялся, словно Ян вовсе больше не мог понимать польский… то начинал звучать в мыслях уже его собственным голосом, то вдруг снова становился громче, резал слух, причиняя почти физическую боль:

– Знаешь, как люди говорят, Янек: что посеял, собирай. За грехи приходит расплата. Их судят не человеческим судом…

– Кто ты?

Из разверзшейся под Яном пропасти потянуло нарастающим жаром, словно из печного очага, и комната стала медленно заполняться тяжёлым, жгучим, отвратительно смердящим дымом. Сквозь клубы этого дыма Ян отчётливо разглядел, как все фигуры, окружившие его, одновременно вытянули вперёд зубчатые, блестящие, как лезвия ножей, тараканьи лапы.

– Твоя вина, смертный, – снова прозвучало где-то внутри его головы. – Ты можешь остаться здесь навсегда… Тебя будут жрать заживо очень, очень долго, – в голосе послышалась усмешка. – А может быть, вечно.

Одно из лезвий пропороло кожу на его шее, а другие уже приближались к лицу, к глазам, и Ян отчаянно закричал в беспредельном, всепоглощающем, первобытном ужасе, но отчего-то не смог даже расслышать собственного крика.

Нечёткие очертания комнаты вдруг медленно вновь проступили вокруг: массивные подвески отбрасывающей уродливую перекрученную тень золочёной люстры на потолке, белые раздвижные дверцы шкафа рядом с окном, мертвенно-бледное пятно полной луны за балконной дверью. Человек с длинной чёрной косой на затылке стоял рядом с кроватью и внимательно смотрел на Яна сверху вниз. Смуглая жилистая ладонь лежала на левой стороне его груди, распространяя ровное, успокаивающее тепло:

– У тебя сильное сердце, Янек. Я мог бы помочь тебе…

И Ян схватился за эту ладонь, сжал её в своих, чтобы только удержаться, чтобы только не рухнуть снова в тот жуткий, маячащий совсем рядом мир, из которого на этот раз – он чувствовал это так же точно, как и то, что пока что ещё может дышать, – возврата больше не будет никогда.

– Помоги мне, пожалуйста, помоги, – лихорадочно забормотал он, чувствуя, как слёзы ручьями текут по давно не бритым щекам и как удары сердца оглушительно отдаются в ушах. – Не отпускай меня туда… не отпускай, умоляю…

Чёрные глаза над ним ярко блеснули в лунном свете.

– Что было, не вернётся… и я не искуплю за тебя твоей вины, – человек медленно наклонил голову. – Но я мог бы забрать воспоминания, которые причиняют тебе боль…

– Нет… Я не хочу забывать Агнешку…

– А ты не глуп, – усмехнулся черноглазый. – Обещаю, что оставлю тебе разум и память, и ту земную жизнь, к которой ты привык. Никто из тех, кому ты сейчас предназначен, не посмеет тронуть тебя, если я им не прикажу. Ты будешь свободен от человеческих законов и будешь являться только на мой зов… Это достойная сделка, – мужчина пристально посмотрел ему в глаза. – Ты готов пойти под моё покровительство, смертный?

– Да…

– Согласен укреплять мои силы и подчиняться моему слову?

Яну показалось, что несколько тонких незримых щупалец обвилось вокруг его лодыжек и вот-вот потащит вниз, в пропасть.

– Я согласен, – хрипло выдохнул он.

Черноволосый скрестил на груди руки, и Ян заметил, как на запястьях того внезапно затлели тонкие алые линии.

– Тогда я должен услышать это ещё один раз…

«Это ведь всего лишь сон, это всё не может быть не сном, – бессвязно подумал Янек. – Какая разница, что я отвечу ему во сне?..»

«Знаешь, как люди говорят, Янек: обещания – игрушки. Утопающий ухватится и за бритву».

Если бы он только знал тогда, на что соглашается… если бы он только знал…

Часть первая
Пёс полуночи

Глава 1

– Что с тобой творится, Верочка? – голос Пули звучал озабоченно. – Ты как будто стала вообще бояться нападать…

Воздух в полупустом зале кафетерия был пропитан таким резким запахом кофе, что у сидящей на потёртом плюшевом диванчике Верены неудержимо свербило от него в носу. Низко свисающий над лакированным полупрозрачным столиком плетёный абажур напоминал круглую соломенную шляпу, которую Веренин папа неизменно на себя нацеплял, отправляясь летом с семьёй на пляж куда-нибудь в Штайнвердер. Где-то на самой границе слышимости тихонько тренькала музыка – какая-то электронно-навязчивая, без начала и конца, и настолько бессмысленная, что почти наверняка была сгенерирована бесплатным компилятором из числа бесконечных приложений «филинг-фри».

Верена рассеянно поболтала ложкой в тарелке с жирно блестящим томатным супом, автоматически останавливая взгляд на изображении толстого усатого диктора на приклеенном к противоположной стене кафетерия телемониторе. По нижнему краю монитора беззвучно бежала пёстрая трёхэтажная новостная строка: «Облачно, временами осадки, ночью ожидаются заморозки… текущий курс филинг-койна к рублю на международном рынке… дальнейшая эскалация конфликта в самопровозглашённом государстве недопустима, подчеркнул министр иностранных…» Автопереводчик трансляции выдавал фразу за фразой сразу на английском: видимо, здесь, в центре города, хозяева ресторанов ориентировались в основном не на жителей Петербурга, а на туристов из ближайших отелей.

– Даже не знаю. Мне просто показалось, что я не справлюсь на этот раз, – безразлично произнесла Верена после паузы.

Подогреваемая серебристая столешница не давала глубокой, словно перевёрнутая каска, фарфоровой тарелке перед ней остыть, но аппетита у девушки не было никакого. Если бы не Полинино вечное «после морфопространства тебе обязательно надо поесть, чтобы восстановить уровень сахара в крови», она бы, наверное, и вовсе ничего не заказывала, но Верена давно уже поняла, что, когда Пуля пыталась её чем-то накормить, с той проще было не спорить.

Это был уже третий подряд тренинг, который она проваливала с оглушительным треском, и девушка с тревогой начинала понимать, что провалы эти постепенно превращаются в систему, а на чудо надежды остаётся всё меньше. Паралич в морфопространстве, кажется, наступал теперь даже раньше, чем Верена вообще успевала материализовать хоть какое-нибудь оружие – от одного лишь взгляда на приближающихся к ней противников, от одного… просто от одного ожидания схватки.

А ведь тули-па в тот раз нападали на неё даже не вдвоём. «Честный поединок», ну да. Что только было бы сейчас с родителями, если бы её тогда…

– Ты знаешь, Верочка, страх – это ведь совсем даже не стыдно, – заметила Пуля, постукивая каблуком высокого кожаного сапога по серому паркетному полу. – Это, в конце концов, просто наш инструмент общения с окружающим миром, не хуже любого другого. Даже сильным воинам время от времени бывает страшно.

– Да? И вам с Алексом тоже? – Верена недоверчиво подняла на женщину взгляд.

– Конечно. Главное, уметь правильно с этим работать.

– А правильно – это как? Преодолевать панику и всё такое?

– Панику можно преодолеть лишь тогда, когда ты чётко знаешь её причины. Попробуй определиться, о чём тебе пытается рассказать твой страх.

«О том, что я тогда полезла на рожон, как полнейшая дура, – подумала Верена. – О том, что я безнадёжная, самонадеянная неудачница, которую любой тули-па способен парализовать одним движением когтя…»

Вот только как объяснить всё это Пуле, не провоцируя лишних вопросов?

– Наверное, о том, что со мной может случиться что-нибудь непоправимое, – сказала Верена наконец.

– Уже лучше, – Пуля подлила себе чая из керамического, раскрашенного под хохлому заварочного чайничка. – Но «что-нибудь» – это всё ещё не слишком удачный подход для бойца, Верочка. Он эмоционален, а эмоциям, знаешь ли, в битве не место. Спрашивай себя, что конкретно может произойти и каким именно образом? Как ты поступишь в этом случае, как должна подстраховаться? На что тебе стоит обратить внимание, чтобы этого избежать?

Верена рассеянно накрутила на палец прядь светлых волос и честно попыталась задуматься. Разобраться в путанице уже поблёкших воспоминаний было неожиданно трудно, словно кто-то внутри неё неизменно пытался нажать на кнопку «стоп», как только в памяти начинали всплывать картинки того боя. Как же оно всё произошло тогда, а? Она и напасть-то успела толком всего один раз, а потом…

– Ну вот если я начну атаковать, – неуверенно начала наконец Верена. – И… потом не сумею вовремя поставить защиты, когда мой противник…

«…применит какой-нибудь приём, которого я не знаю, а потом я вдруг окажусь на земле и даже пошевелиться не смогу, когда меня соберутся прирезать, как курицу…»

– Это значит, тебе сейчас не хватает концентрации, чтобы координировать между собой нападение и оборону… и ты боишься, что это приведёт тебя к поражению, верно? – заключила женщина.

– В общем, да, – пробормотала девушка. Она не уставала поражаться, как Пуле вечно удаётся формулировать всё настолько… конструктивно.

Верена вздохнула и стала смотреть на улицу. Из арочного окна стоящего прямо на пляже около Петропавловской крепости крытого павильона было видно, как ветер треплет разноцветные флаги на корме проплывающего мимо теплохода и как идёт частыми морщинами, отражая угрюмое серое небо, серебристо-стальная вода в Неве. Вездесущие крикливые чайки ковыляли по мокрому слежавшемуся песку; верхушки шпиля Адмиралтейства и купола Исаакиевского собора на противоположном берегу терялись в пелене низких хмурых облаков.

«Вот и опять наступила осень», – подумалось Верене. Уже целый год и ещё сколько-то там дней миновало с тех пор, как ей в руки попали браслеты-активаторы. Как она впервые услышала от человека, которого много лет считала лишь хорошим другом своей семьи: «Мир един, и враг един». А потом узнала о существовании расы тули-па, стремящейся установить среди людей свои кровавые законы – и о нишуур, их вечных противниках, тех из тули-па, что поклялись ценой своих жизней сохранять гармонию на земле. Научилась тому, что переноситься за пару минут с одного континента на другой для таких, как она, – вовсе не сложно и даже почти нестрашно.

Год прошёл с тех пор, как Верена впервые попала из Германии сюда, в этот город. Познакомилась с Полиной…

А несколько месяцев назад – приняла свой первый бой, чуть было не ставший для неё сразу и последним. Потому что как боец она как была год назад пустым местом, так им по сию пору и оставалась… и так, наверное, останется и впредь.

– Твоё тело теперь – это энергетическая структура, Верочка, – коротко стриженая седоволосая женщина напротив неё сделала неопределённое движение рукой. – Тебе просто надо осознать потоки энергии, которыми ты управляешь, как часть себя… не как какое-то внешнее оружие. Тогда и защитные техники не будут оттягивать у тебя столько сил. Силы не надо ниоткуда специально извлекать, понимаешь? Ими, знаешь ли, пронизан наш мир. Надо только их почувствовать…

Снаружи внезапно бухнул гулкий пушечный залп, и Пуля тут же посмотрела на висящие над барной стойкой старинные часы, отворачиваясь от Верены, которая в очередной раз чуть было не подпрыгнула от неожиданности. Никогда ей не привыкнуть к здешним полуденным традициям…

– Знаешь, Полина, на словах это всё всегда звучит очень просто… – девушка вытянула из глиняной салфетницы в виде ухмыляющейся тыквы (очевидно, сдержанный, как и обычно в России, реверанс в сторону грядущего Хэллоуина) ярко-розовую салфетку с вышитым на ней силуэтом разведённого моста и начала медленно комкать её в руках. – Только вот как?

– Все делают это по-разному. Я вот в своё время много занималась восточными единоборствами, так что для меня энергетические техники практически неотделимы от обычных боевых приёмов. Полагаю, у большинства тули-па дела обстоят схожим образом… но это совсем необязательно, понимаешь?

Пуля коснулась впаянного в стол тёмно-малинового прямоугольничка платёжного терминала широкой лентой серебристых наручных часов, чуть поморщившись от пронзительного писка, который прозвучал словно бы из недр вспыхнувшего над терминалом голографического смайлика, и вполголоса продолжила:

– Диана, например, однажды говорила мне, что представляет себе энергетические техники как игру на фортепьяно, где каждой технике соответствует отдельный аккорд. В древности, когда больше людей верило в сакральность всяческих заклинаний, многие из нас не могли обойтись без произнесённого вслух слова… Для тебя было бы, наверное, проще представить себе, что ты танцуешь… или рисуешь. Ты ведь не задумываешься о каждом отдельном движении кисти по бумаге? Есть просто твоя воля, создающая рисунок, вот и всё.

– Я попробую, – промямлила Верена без особенного воодушевления. В горле у неё вдруг застрял комок. – Знаешь, видимо, я просто не в форме сегодня, Полина. Мне скоро работу по психологии презентовать, а я совсем забросила учёбу со всеми этими… приключениями. И вообще…

Пуля внимательно посмотрела на неё и неожиданно кивнула:

– Знаешь, Верочка, ты права. Может быть, тебе необходимо сделать паузу на какое-то время, – покачала головой она. – К тренингам всегда можно вернуться, но никогда не стоит себя перегружать. Отвлекись немного. Мы с Дианой сегодня вечерком собирались прыгнуть куда-нибудь, где вокруг нет сырой промозглой осени и можно искупаться… хочешь с нами?

* * *

«Десять тысяч лет назад… я-мы начинали бой более открыто… тогда смертных было совсем немного на этой земле».

Стоящая на коленях Милис всё крепче зажмуривает глаза и на мгновение запрокидывает голову, против воли делая глубокий, жадный вдох. Слова Владетеля текут в оглушительно пульсирующем пространстве Обители, словно струйки густой горячей смолы, тугими лентами обвиваясь вокруг её подставленного горла. Волны энергии обжигают кожу, невидимая раскалённая плазма чужого сознания плывёт в разряженном воздухе; вдох за вдохом – жизнь вокруг Милис выжжена дотла, и вот уже не остаётся совсем ничего, кроме сгустков этой энергии, сладких, как капли крови самого злого врага, который распластан у ног твоих и молит о пощаде, а ты – Сила, Власть, Могущество… власть твоего покровителя над тобой и над всеми подобными тебе, и когда вас будет много, вы станете способны на всё…

«Пятьсот лет назад я-мы ещё использовали бактерии. Климатические удары. Травлю посевов…»

Льдисто-колючие слова-импульсы отдаются лёгкой болью в висках, заползают под закрытые веки, звенят напряжёнными струнами за грудиной, подчиняя себе ритм дыхания и всё медленнее бьющегося сердца. Вытаскивают из небытия ещё неродившиеся мысли, выворачивают их наизнанку, растягивая над рвущимся вверх кинжально-холодным огнём…

«У вирусов есть ещё гигантский потенциал, Владетель», – беззвучно шепчет Милис. Тёмно-зелёная линия её слов змейкой тянется сквозь дрожащую перед внутренним взором розоватую взвесь.

Всё ещё коленопреклонённая, женщина низко опускает голову к сомкнутым перед грудью ладоням, касаясь их подбородком; острые, будто лакированные, концы её многочисленных чёрных кос рассыпаются по каменному полу. Изумруды в тяжёлых перстнях отбрасывают тревожные блики на бледное, словно обескровленное лицо с закрытыми глазами:

«…а у создателей оружия в этот век всегда найдётся масса интересного…»

«Это так, – голос Сегуна оплетает её сознание множеством тонких фиолетовых нитей, и женщина чувствует, как, отзываясь на мысли кобэсими, жарко вспыхивают невидимые кольца вокруг её рук. – У смертных есть много самообучающихся биологических программ, которые ещё никогда не применялись всерьёз…»

Милис кажется, что по её телу, которое только что словно бы кусал огонь, с шорохом струится поток колючего морозного воздуха.

«Несвоевременно… – ответ вновь окутывает обоих Правителей мгновенным жаром, и сразу за ним следует новая волна ледяного ветра, и Милис начинает ощущать, как, звеня, завихряется вокруг неё пространство. – Сто лет назад стало ясно… земля переполнена. Будут уничтожать друг друга сами. Только подтолкнуть…»

Клокочущий жар снова подбирается ближе и опять отступает, даёт передышку, когда Милис уже перестаёт её ждать, и вновь на миг лишает её дыхания, стоит только лишь вынырнуть на поверхность из этой дурманисто-душной – то алой, как кровь, то чёрной, как смоль, – пучины, в которой собственный рассудок становится способен лишь отражать мысли Владетеля, подобно кривому расколотому зеркалу…

«Думайте, воины».

Вокруг разом наступает тьма, а затем Милис чувствует рядом с собой ровное серебристо-лиловое свечение разума кобэсими, распространяющее могильный, космический холод. Холод привычно оплетает ей запястья тонкими незримыми цепями, и эти цепи тянут тяжелеющие кисти рук вниз, тянут и жмут, и вдруг – растворяются, будто сдутые порывом тёплого бриза. Не открывая глаз, Милис знает, что Сегун сейчас низко склоняется к полу и прижимает к нему ладони, не поднимаясь с колен, а потом, как всегда, на некоторое время замирает с опущенной головой:

«Я знаю, с чего нам стоит начать, шезин-сама…»

* * *

«На случай, если вдруг произошло чудо, и ты всё же вернулся чуть раньше, как когда-то собирался: я уехала к родителям на все выходные. Можешь составить мне компанию в Ницце, а можешь насладиться покоем после перелёта и постараться покрепче по мне соскучиться. Горничную с кухаркой я отпустила до понедельника, но в холодильнике есть лобстеры с полынью, которые ты любишь, и ещё много всего вкусного. Увидимся послезавтра, mon colonel! Целую. Твоя пташка».

Записка была написана от руки на листке линованной писчей бумаги и остро пахла знакомыми сладкими духами. Как старомодно. Седой грузный мужчина с аккуратной остроконечной бородкой и смуглым от намертво въевшегося загара лицом положил листок обратно на дубовый придверный столик и усмехнулся. Mon colonel… Мужчина любил, когда Вивьен звала его так – кличкой, неизвестно как прилипшей к нему ещё во времена обучения в Сорбонне и сопровождавшей потом всю его сознательную жизнь… пускай в Новой Африке её и сочли бы, пожалуй, недостаточно патриотичной.

Оставалось надеяться, что Вивьен была не слишком обижена на него за то, что он бросил её здесь одну так надолго. В конце концов, за большие деньги женщины многое прощают мужчинам, и хотя Вивьен, конечно, всегда утверждала, что деньги для неё вовсе не главное, в этом отношении Колонель, как и всякий человек его возраста и статуса, никогда не питал особенных иллюзий.

Впрочем, послание было написано по-французски, и это значило, что уезжала она в хорошем настроении. Когда Вивьен на него за что-нибудь сердилась, она демонстративно переходила в общении на английский, хотя прекрасно знала, что Колонель понимает французский намного лучше английского – пусть пташка иногда и подтрунивала над его «варварским» акцентом.

Просторную гостиную заливал бледно-розовый предзакатный свет, отражающийся от зеркальных кафельных плиток, которыми была отделана сонно гудящая панель вентиляции под потолком, и отбрасывающий неожиданно яркие рыжие отсветы на обшитые светлыми буковыми панелями стены. Колонель взял с нижней полки похожего на искорёженный жестяной котёл барного столика (Вивьен, само собой, утверждала, что такая мебель сейчас «самый писк», как и напоминающий огромного медного паука уродливый светильник под потолком авторства какого-то именитого дизайнера) початую бутылку коньяка, плеснул немного на донышко пузатого, с золотистым ободком бокала и устало опустился в просторное кожаное с гнутыми бронзовыми ножками кресло посреди комнаты, потирая виски. Потом он рассеянно провёл ладонью по встроенной в подлокотник кресла серебристой панели.

На противоположной стене тут же вспыхнула плёнка гигантского прозрачного телемонитора, наклеенная прямо на покрытую замысловатой, словно картинка в калейдоскопе, мозаикой центральную стену. Секундой позже на мониторе появилась какая-то отвратительная харя, похожая на бегемота и богомола одновременно, которая мерзким скрипучим голосом произнесла:

– Только послезавтра и только у нас-с-с! Жуткая атмосфера, которая заставит вас вздрогнуть! В канун Хэллоуина посланники с той стороны хлынут на улицы и заглянут в ваши окна… Приходите к нам послезавтра в своих самых жутких нарядах, и ваш столик сможет выиграть бутылку шампанского!

С монитора в комнату потянулись, заставив Колонеля невольно вздрогнуть, длинные перепончатые лапы. Проклятые голографические эффекты… И почему это люди так любят монстров, интересно? Хорошо, что в Новой Африке давно уже изжили себя эти богомерзкие традиции… Скривившись, мужчина опять дотронулся пальцем до панели, и монстра сменила бойко тараторящая молоденькая девочка в надвинутой на глаза прозрачной маске виртуального информатора. Колонель вновь поморщился – он терпеть не мог эту моду, пришедшую в Европу из Японии пару лет назад. Вид у девочки был точь-в-точь как у какого-нибудь биотехнолога в цеху или хирурга во время операции…

– …ситуация вокруг непризнанного государства эскалировалась после выступления полномочного представителя Альянса Независимых Сил на Межконтинентальном саммите, в котором он заявил, что не потерпит подобного впредь, и что весь цивилизованный мир должен наконец осознать: подавление агрессивных…

«Когда же им надоест, наконец, это жевать», – раздражённо подумал Колонель, выключая звук, и, подхватив бокал, вышел сквозь распахнутую стеклянную дверь на облицованную мрамором террасу, уставленную декоративными каменными скульптурами – коллекционирование подобного хлама было, насколько помнил Колонель, одним из последних увлечений Вивьен. Напоённый запахами лаванды и розмарина ветерок, залетевший из сада, сразу начал трепать тяжёлые чёрные жаккардовые шторы с золотым узором, висящие в простенках по сторонам широкого панорамного окна.

Отсюда открывался поистине завораживающий вид на Лигурийское море – бескрайнее, беспокойное, похожее на гигантскую лазурную чашу. Колонеля этот вид почему-то всегда успокаивал. Наверное, оттого, что он время от времени напоминал мужчине о том, что есть вещи, которые, несмотря ни на что, остаются неизменными в этом нестабильном до безумия человеческом мире…

Сегодня на море слегка штормило – видно было, как по воде бегут сверкающие белые барашки далёких бурунов. Оливковые деревья по краям террасы тоже шумно раскачивались от ветра, и вода в огромном подсвеченном бассейне под ногами Колонеля шла мелкими волнами – но воздух всё ещё оставался тёплым и ласковым. Дома было сейчас, конечно, гораздо, гораздо жарче. Говорят же, что жаркий климат располагает к революциям…

Колонель рассеянно покрутил в бокале остатки коньяка. Что ж, может быть, это и к лучшему, что он может пару вечеров провести здесь без Вивьен и немного отвлечься. Вырваться сюда, в глянцево-прилизанное и насквозь благополучное Монако, даже ненадолго, в последнее время не удавалось почти совсем. Сепаратисты, беженцы, мафия, то и дело разжигающая в стране расовые конфликты, истеричные паникёры из парламента и мямля-премьер, миротворцы-мародёры, щёлкающие зубами у самых границ, оппозиция… да ещё эта сбежавшая прямо из-под ареста бритоголовая стерва, естественно, на следующий же день получившая политическое убежище у бывших союзников…

«Несчастное государство, – в очередной раз подумал Колонель. – Молодое и несчастное. Но оно будет способно себя защитить, если дойдёт до дела…»

Так же точно, как смогло отстоять однажды свою независимость – по крайней мере, после двух последних недель, почти без перерывов проведённых в закрытых лабораториях столицы, мужчина был в этом более чем уверен. Один тот факт, что образцы были теперь наконец-то у него, говорил о многом…

За спиной что-то отчётливо зашипело и забулькало. Колонель шагнул обратно в гостиную и успел заметить, как на экране телемонитора с треском и жуткими хрипами пузырятся какие-то странные невнятные помехи. На мгновение мужчине показалось, что сквозь помехи проступили очертания чего-то шипастого, щёлкающего зубами и явно живого. Проклятые голографические эффекты… Колонель потряс головой, и тут монитор вдруг отключился, снова делаясь прозрачным, и одновременно, замигав, погасли светильник в гостиной и свет в столовой за его спиной.

Чертыхнувшись, Колонель растерянно пощёлкал выключателем похожего на гигантский коралловый куст бронзового торшера.

Никакого эффекта.

Вот ведь проклятье…

Вроде бы распределительный щиток был внизу в кладовой… или в прачечной комнате?

Мужчина сердито вздохнул и зашагал мимо запертых дверей, ведущих в комнаты прислуги, по направлению к лестнице, ступая по раскиданным по дубовым шашкам пола плетёным циновкам и привычно отворачиваясь от стоящего посреди просторного проходного зала исполинского аквариума.

Когда Колонель ещё только покупал виллу, дизайнеры предлагали ему сделать этот широкий павильон с выходом на террасу спортзалом или хотя бы просто поставить в нём бильярдный стол, но Вивьен отчего-то сразу же воспротивилась и заявила, что здесь будет её комната для медитаций. Против медитаций Колонель не имел ничего абсолютно, но он оказался совершенно не готов к тому, что в его отсутствие женщина водрузит в центре комнаты эту стеклянную громадину, наполненную несколькими десятками каких-то жутких, похожих на половинки консервных банок жуков, каждый размером с фалангу указательного пальца. Первым порывом Колонеля было вызвать дезинсекторов и уничтожить это отвратительное гнездо вместе с аквариумом, но Вивьен неожиданно устроила ему такую истерику, что мужчина был вынужден отступить.

«Брось, эпиламприды ведь совершенно безобидные. Медитировать надо, глядя на частичку природы в твоём доме. Я же их специально из Шри-Ланки заказывала! И это сейчас очень модно. Их же даже дети не боятся…»

Колонелю пришлось смолчать. Не рассказывать же, как его именно в детстве чуть было насмерть не закусали термиты…

На чёрной лестнице он снял со стены предусмотрительно висящий там как раз на такие случаи маленький фонарик и осторожно пошёл вниз, светя себе под ноги. В длинном узком коридоре на минус первом этаже резко и неприятно пахло то ли мылом, то ли какими-то чистящими средствами, словно в уборной какой-нибудь самой затрапезной забегаловки в Новой Африке. Бог знает, сколько он тут не бывал дальше спуска в винный погреб… да и то предпочитал в таких случаях пользоваться лифтом…

Луч фонарика осветил приоткрытую белую деревянную дверь в конце коридора. Ну точно, прачечная должна быть здесь, вон и вытяжка оттуда идёт. Колонель уже потянул было на себя круглый полированный набалдашник дверной ручки, как вдруг за его спиной послышались какие-то скрипы, шорохи и невнятное бормотание.

– Кто здесь? – выпалил мужчина, резко разворачиваясь на пятках и направляя фонарик в темноту.

Если в дом кто-то попытался влезть, думая, что тот пустует… да нет, бред, Колонель специально не снимал нигде сигнализации, поднимаясь сегодня из гаража… да и охрана…

Он не успел додумать эту мысль, потому что в следующий момент световое пятно внезапно выхватило из темноты странную громоздкую фигуру, более всего похожую на уродливый манекен с то ли крысиной, то ли собачьей головой, покрытой какими-то грязными струпьями…

…и с тускло тлеющими лимонно-жёлтыми глазами, лишёнными всяких зрачков.

* * *

– Ты всё-таки пропробуй ещё раз, – посоветовала Диана и скрестила ноги по-турецки, накидывая на плечи мятое оранжевое парео. – Не пытайся читать, попытайся просто увидеть то, что за знаками.

Верена вздохнула и послушно уставилась на волнистую от пятен влаги страницу глянцевого журнала перед собой. Постаралась чуть расфокусировать взгляд. Покрывающие блестящую бумагу буквы на миг расплылись и тут же снова сложились в слова.

– Какой-то там полёт… кажется… и ещё какие-то протесты…

Точку между бровями снова прокололо невидимой раскалённой спицей. Верена обессиленно откинулась на спину, прикрывая рукой лицо, и снова растянулась на гигантском, словно настенный ковёр, махровом полотенце:

– Всё, не могу больше…

Пуля была права: эта спонтанная вылазка оказалась, несомненно, очень хорошей идеей. И даже не сама вылазка, а просто возможность в очередной раз вспомнить, как мал и одновременно как огромен этот удивительный мир: вот только что висела вокруг пасмурная промозглость осенних городских улиц, усыпанных мокрыми облетевшими листьями… и тут же, на расстоянии одного-единственного мысленного усилия, которого требовал скачок, – внезапный тропический рай. Знойный воздух вечного лета, кокосовые рощи вдоль линии прибоя и маленькие зелёные бочонки кактусов с длинными жёлтыми колючками, и глухой монотонный шум накатывающих на берег волн, и золотистые солнечные блики, дрожащие в бирюзово-прозрачной ласковой воде, в которой мелькают разноцветные рыбки и словно парит над камнями пришвартованная в глубине бухты деревянная лодка…

Стоящая рядом Пуля повертела в пальцах крупную, похожую на лакированный камешек полосатую раковину, и наклонилась к Верене, поднимая отброшенный девушкой журнал:

– …проведших полёт над севером региона для демонстрации потенциала сдерживания, сообщили в пресс-службе Альянса Независимых Сил, – нараспев прочитала она. – Участники протестов жгут покрышки и перекрывают проезжие части, в так называемой Новой Африке отмечены также случаи…

– Нет, ну вот как у вас обеих выходит вообще, а? – перебила её Верена. – Проще ведь так выучить, мама моя… или в переводчик загнать…

– Поверь, специально переводить в незнакомом городе каждую вывеску – то ещё удовольствие, – усмехнулась Пуля. – Да и всех языков тоже не выучишь, знаешь ли. А научишься технике ключа, сможешь читать на любых, даже на мёртвых… а при достаточной практике, прочитав пару страниц, и писать тоже… Может быть, тебе будет проще попробовать с иероглифами. Не будешь отвлекаться на знакомые буквы.

– Почему это так трудно? – Верена убрала со лба мокрые, слипшиеся от соли волосы и глянула на солнце.

Судя по всему, было уже около четырёх часов пополудни; удушливая, словно в раскалённой сауне, жара постепенно спадала. «Как удобно, что здесь ещё так рано», – мелькнуло в голове. Потом ещё раз прыгнуть – и завалиться спать дома в Берлине, там как раз будет около двенадцати. Хоть прыгать она пока ещё не разучилась…

«…в отличие от всего остального», – мрачно подумала девушка.

Седоволосая женщина села на тёплый песок в тени густых манговых зарослей и оперлась на руки, с наслаждением подставляя лицо слабому ветру:

– Понимаешь, Верочка, когда человек стоит с тобой рядом или даже когда вы просто слышите голоса друг друга в телефонной трубке, ты считываешь его волю с помощью своей. Ещё проще, когда человек обращается именно к тебе, когда его воля тянется к твоей…

Пуля задумчиво набрала в ладонь пригоршню раскалённого от солнца песка, тонкого, как мука, и ослепительно белоснежного, с розовыми вкраплениями измельчённых кораллов.

– С чтением сложнее, – продолжила она. – Тут, как на фотографиях: не люди, но их отпечатки. Отпечатки мыслей. Ты должна почувствовать за знаками волю того, кто складывал их в этот узор, делая его осмысленным…

– На самом деле в идеале так стоит поступать и с устной речью… уметь слышать, что человек на самом деле чувствует, вместо произнесённых им слов, – вполголоса заметила Диана, щурясь на солнце. – Иногда ведь бывает и так, что люди говорят «ненавижу», а думают при этом «люблю»…

Верена оперлась на локоть, с любопытством разглядывая крошечный парус, маячащий у самого горизонта – белый, с тонкими синими полосками по краю.

– А если я просто залью этот текст в цифровую читалку и включу её на голосовое воспроизведение? – недовольно спросила она.

– Обожаю вас, современное поколение, – рассмеялась Диана. – Мышление, нацеленное на результат… Читалки, хороший мой, конечно, тоже озвучивают живые люди, но они ведь не вкладывают свою волю в конкретный конечный текст. Вот если бы иностранная речь была сгенерирована искусственно, ты бы не смогла понять её вовсе. А так ты разве что сумеешь расслышать набор отдельных слов, которые тебе крайне трудно будет связать между собой, – она улыбнулась. – Можешь, впрочем, поставить эксперимент как-нибудь на досуге…

На бухту потихоньку опускался душноватый жаркий вечер; бездонное матовое небо из синего делалось малиново-золотистым, необыкновенно красивым, а с севера на него тонкой пеленой наползали отливающие бледным перламутром перистые облака. «Наверное, ночью будет дождь, – подумала Верена, прислушиваясь к шуму тёплого солоноватого ветра в зелёных лохматых шапках высоких, тянущихся прямо из песка кокосовых пальм с тонкими гибкими стволами. – Интересно, когда здесь вообще начинается сезон дождей?»

– Технику ключа так трудно освоить, потому что этот метод напрямую завязан на волю к эмпатии. На способность чувствовать кого-то другого через себя, – Полина рассеянно погладила кончиками пальцев медленно проползшую совсем рядом с ней маленькую рогатую игуану, похожую на крошечного дракона. Судя по всему, живность на этом необитаемом берегу не была избалована визитами и совершенно не опасалась людей. – Поэтому, кстати, тули-па, насколько я знаю, даже не пытаются обучать технике ключа своих воинов. Они и маячками по этой же причине не пользуются, знаешь ли. Хотя, как мы с тобой год назад имели несчастье убедиться, обманывать их иногда всё же умеют… Но всё, что связано с эмпатией, для них в принципе табу.

– Это как у «Псов полуночи» поётся, – задумчиво сказала Верена. – «Лишив себя чувств к человеку, убьёт человека в себе…» Не помню, как там дальше…

– У этих финнов очень хорошие тексты, – кивнула Диана, провожая глазами стаю каких-то крупных птиц с белыми головами и длинными толстыми клювами, которые, тяжело взмахивая крыльями, медленно пролетели над самой водой. – Мне иногда даже кажется, что этот их солист что-то знает…

– Так ты их тоже слушаешь? – встрепенулась Верена. Потом снова приподнялась на локтях и азартно продолжила: – У меня все альбомы есть. Я послезавтра на концерт иду! Они в Берлин как раз приезжают на Хэллоуин. Хочешь со мной, Диан? У меня в том клубе приятель работает, я могу сделать тебе проходку…

– Как говорят здешние жители, «если бог захочет», – улыбнулась женщина. – Я подумаю, Верена. Давненько уже не развлекалась с молодёжью…

Глава 2

– Меня прислали тебя… – утробным низким голосом протянуло крысоподобное существо, цепляя лысой макушкой короб электропроводки под потолком, и вдруг, страшно захрипев и растопырив длинные и толстые, как древесные стволы, когтистые лапы, двинулось прямо на Колонеля.

На мужчину отчётливо повеяло запахом какой-то сырой гнили.

Их ещё разделяло несколько метров, но тварь выглядела настолько реальной, осязаемой и жуткой, что Колонель, не размышляя и даже не вполне отдавая себе отчёт в том, что именно он делает, стремглав метнулся в прачечную комнату, молниеносно захлопнул за собой дверь и прижался к ней спиной, шумно дыша в темноте. «Чёртово воображение, – стучало в голове. – Чёртовы нервы…»

Потом он зачем-то посветил фонариком себе под ноги. В щели под дверью показалась чья-то тонкая, словно хлыст, когтистая лапа…

Нет, померещилось.

«Что за глупости», – пересиливая себя, зло подумал Колонель, утирая тыльной стороной ладони выступивший на лбу ледяной пот. Он же взрослый мужик… он ведь войну прошёл, в конце концов! Как-то поздновато снова бояться чудовищ из подвалов, как в детстве, а? Подчинённые бы тебя на смех подняли, дружок…

Но сердце всё равно бухало оглушительно громко. И в левом подреберье отчётливо покалывало. Возраст, дьявол бы его побрал…

Электрический луч лихорадочно зашарил по серым кафельным стенам. Где же этот чёртов щиток… ага, вот ты где. Что же это с ним только что такое было, а?

– Сейчас-сейчас, – прошептал Колонель себе под нос, открывая широкую жестяную дверцу и по очереди щёлкая переключателями. – Вот ведь до чего стресс людей доводит…

Трубки дневного света под низким потолком ослепительно вспыхнули, заставив мужчину на секунду зажмуриться.

– Стресс… бессонница… – продолжил он уже громче, чтобы окончательно успокоиться.

В конце концов, никто сейчас не услышит, как он тут разговаривает сам с собой (даже если в доме и были «жучки», которые ещё не успели обнаружить безопасники, вряд ли кому-то могло прийти в голову устанавливать их в технических помещениях), так что стесняться было некого.

– А потом насмотришься такой вот рекламы в ежедневных трансляциях, и пожалуйста вам… уже чёрти что мерещится…

– Я не Чёртичто, я Бе-ерон, – скрипуче прозвучало сзади.

Мужчина рывком обернулся и с грохотом выронил на пол всё ещё зажатый в потной ладони фонарик.

В дальнем конце прачечной комнаты, удобно расположившись на широкой деревянной столешнице, уложенной поверх стиральной и сушильной машин, круглыми немигающими глазами на него смотрела кошмарная тварь, напоминавшая огромного многоногого тарантула с мощным, в человеческий рост, обезьяньим туловищем. Двумя многосуставчатыми паучьими ногами… это… зацепилось за серебристый змеевик отопления, тянущийся вдоль стены, а в передних многопалых лапах, покрытых редкой шерстью, оно зажимало двухлитровую пластиковую розовую бутыль стирального геля. Из бутыли капало, и только тут Колонель заметил, что кафельный пол под его ногами покрыт скользкими малиновыми пятнами, и понял, откуда шёл этот резкий химический запах, настигший его ещё в коридоре.

– Отдашь мне свои гла-а-азки, человечек, а? – проскрежетало существо, обнажая на перекошенной бульдожьей морде длинные тонкие шипы многочисленных зубов.

Потом оно поднесло бутыль к чёрным слюнявым губам, сделало большой глоток, выронило бутыль на пол – и вдруг резко перетекло-перебежало ближе, уставившись на него круглыми и выпученными, лишёнными век глазами с крошечными бисеринками непрерывно вращающихся зрачков:

– Я же вижу, что они у тебя вку-усные…

Колонель почувствовал, как от безотчётного неодолимого ужаса у него перехватывает дыхание. Химическая вонь, заполнившая воздух вокруг, вдруг стала вызывать удушье; с трудом поборов накатившую дурноту, он трясущимися руками схватил прислонённую к стене гладильную доску и выставил её перед собой, словно щит. Лопатками мужчина всё ещё прижимался к двери, но ноги его будто приморозило к полу.

«Успокойся, приятель, – яростно приказал он себе, пытаясь не замечать, как неровно, с перебоями, начинает стучать его сердце. – Сосредоточься. Не вздумай паниковать. Ты же понимаешь, что это у тебя бред…»

Отчего у него может быть такой бред? Может быть, это сон? Или действие чего-то психотропного? Может быть… в коньяк было что-то подмешано? Сколько дом стоял пустым? Может…

Тварь с каким-то невнятным чавканьем подбежала ещё ближе – и вдруг рывком протянула к его лицу ставшую вдруг очень длинной лапу с кривыми чёрными коготками, острыми, как швейные иглы.

Колонель изо всех сил отпихнул её от себя доской и потом ещё наподдал по доске каблуком, но не удержался, поскользнувшись на растёкшейся по полу склизкой розовой луже, упал на четвереньки и чуть было не уткнулся носом в чудовищную многосуставчатую ногу, покрытую мелкими, извивающимися, словно черви, тёмными волосками.

«Если это сон, – мелькнуло в голове, – то сейчас САМОЕ ВРЕМЯ проснуться!»

– Дра-аться хочешь, человечек? – раздалось угрожающее шипение над его головой, и в ту же секунду Колонель почувствовал, как его окатило волной пронзительной вони, словно от груды протухшей рыбы.

Острые коготки, оцарапав шею, дёрнули его за ворот рубашки и потащили вверх. Колонель рванулся изо всех сил, сдерживая крик; послышался треск разрываемой ткани, и он пулей выскочил обратно за дверь.

…пусто. Никого и ничего…

Не чувствуя под собой ног, словно в кошмаре, мужчина ринулся вперёд по ярко освещённому («Слава богу!») коридору.

«А что, если ТОТ сейчас опять выключит свет?»

За спиной послышалось размеренное цоканье чего-то острого об пол; Колонель, всё ещё в какой-то дурацкой надежде, что всё это ему просто чудится, на секунду обернулся – и увидел, что тварь, перебирая многочисленными паучьими ногами, неторопливо трусит за ним следом, переваливаясь с боку на бок и оскаливая в свирепых гримасах страшные кривые зубы на чёрной обезьяньей морде.

«Выбраться отсюда. Срочно. Размышлять будешь потом…»

Липкий мраморный пол под ногами. Решётка кладовой. Висящий на стене огнетушитель (тяжёлый, он его поднять даже не сможет, не то что обороняться им…)

Запасной выход на подземную стоянку! Колонель на миг остановился и изо всех сил затряс тяжёлую железную дверь.

…всё заперто. Почему заперто? С этой стороны не должно быть никаких замков!

– Ну куда-а же ты… – скрипуче послышалось сзади.

Всё сильнее задыхаясь, Колонель добежал до конца коридора и стал судорожно давить на кнопку вызова лифта. В шахте что-то загудело, но лифт всё не приходил и не приходил, и тогда мужчина, запинаясь и перескакивая через ступеньки, опрометью помчался вверх по лестнице. Оказавшись в холле, он неверными пальцами несколько раз повернул ручку дверного замка и, лишь дождавшись запирающего щелчка, позволил себе остановиться, переводя дух.

Кто это? Что это было? Ряженые?

«Не бывает таких ряженых…»

Колонель замер, невольно прислушиваясь и всё ещё тяжело и прерывисто, со всхлипами дыша. В доме было тихо и мирно. Лучи неяркого солнца, проникающие с террасы, рисовали золотистые пятна на цветных напольных циновках. Слышно было, как в саду негромко чирикают вечерние птицы. Мужчина сглотнул пересохшим горлом.

«Воды. Надо воды выпить…»

Постепенно успокаиваясь, Колонель двинулся в сторону кухни.

Он успел уже шагнуть в проём широкой полукруглой арки, ведущей из столовой, и остановился как вкопанный, чувствуя, как резко скручивает живот и начинает колоть под языком.

Дверца высокого серебристого холодильника рядом с широким окном, за которым можно было разглядеть освещённый закатным солнцем кусочек теннисного корта, была распахнута настежь. На шахматной плитке мраморного пола виднелись осколки разбитого хрустального блюда и валялась груда запечённой рыбы вперемешку с какой-то зеленью.

А прямо перед Колонелем, опираясь серыми ободранными локтями о гранитную кухонную столешницу, раскорячилось то самое гигантское чудище с крысиной мордой и обвислыми перепончатыми ушами. Помогая себе толстыми, словно грузовые крюки, корявыми когтистыми пальцами, оно с хрустом догрызало зажатого в правой лапе крупного красного лобстера, хрипя и шумно причмокивая.

При дневном свете было отчётливо видно, что морда твари действительно покрыта то ли чешуёй, то ли коростой, а огромная вытянутая пасть в два ряда усыпана блестящими, как осколки металла, зубами.

Колонель отшатнулся, не отрывая от монстра глаз, и вслепую зашарил ладонью по простенку дверной арки. «Сейф… если это всё не сон, то здесь должен быть сейф!»

Чудовище подняло на него светящиеся жёлтые глаза и лениво облизнуло иссиня-чёрным, как у утопленника, языком длинные клыки.

– Пришёл, значит. Хе-хе, – прокряхтело оно и выплюнуло на столешницу изжёванный рачий хвост.

Узнав отпечатки Колонеля и отзываясь на прикосновение его руки, боковая панель арки, наконец, звонко пискнула и отщёлкнулась. В следующий момент мужчина уже пятился обратно в гостиную, сжимая во взмокших ладонях тяжёлую чёрную беретту и держа тварь на мушке.

– Не двигайся с места, урод, ты понял меня? – хрипло каркнул он, снимая оружие с предохранителя. Колонель отчего-то был уверен, что чудовище понимает человеческую речь.

А если это всё ему мерещится? Какой-нибудь приступ… яд… биологическое оружие… мало ли у него врагов. Если он сейчас начнёт стрелять в собственном доме – пустом доме, пустом! – и это станет известно сослуживцам… его же разжалуют…

– Не переживай так, приятель, – донёсся до него глухой гортанный голос из гостиной. – Этот лопоухий ничего тебе не сделает, если ты будешь хорошо себя вести. Верно я говорю, Вельз?

…ЭТИХ было двое. Один, покрытый тёмной короткой шерстью, больше всего походил на гориллу, вот только голова его на толстой бычьей шее будто бы принадлежала то ли волку-переростку, то ли вовсе медведю. Волк-горилла, расслабленно откинувшись на отделанную бронзой спинку, вытянув вперёд скрещённые ноги с гигантскими, как у йети, мохнатыми ступнями и закинув за голову чёрные мускулистые руки, развалился в кожаном кресле посреди гостиной, в котором четверть часа назад сидел сам Колонель. Второе существо, напоминавшее огромного ящера с тусклой серебристой чешуёй, вытянулось на банкетке напротив и рассеянно постукивало короткими блестящими загнутыми когтями по витому ореховому подлокотнику.

– У тебя симпатичный домик, – сказал полуволк. – Знаешь, всегда задавался вопросом, откуда у людей берётся такое количество денег?

Появившееся из столовой громадное существо с крысиной мордой прошлось взад-вперёд по комнате, шумно шаркая тяжёлыми тумбами-лапами по паркетному полу, подёргивая перепончатыми ушами и распространяя вокруг себя запах падали, и наконец встало за спиной у волчеголового и начало с хлюпаньем облизывать чёрным языком широкие как лопаты ладони, не отрывая от Колонеля жёлтых светящихся дыр-глаз.

– Кто вы такие, чёрт побери? – прохрипел Колонель, выставляя перед собой пистолет.

«Как эти… кто бы они ни были… вообще попали сюда? Мимо охраны, мимо сигнализации, мимо камер слежения и радаров периферийного контроля?»

– А ничего нервишки, – заметил волчеголовый с оттенком уважения. – Ну, строго говоря, наша задача заключалась просто в том, чтобы сообщить тебе, что наша раса в принципе существует на этом свете. Вроде бы я ничего не забыл? – он повернулся к ящеру.

Тот подцепил длинной гибкой лапой недопитый коньячный бокал, брезгливо понюхал его и снова отставил на барный столик.

– Вроде ничего не забыл, – подтвердил он. – Просто заглянуть на огонёк и немного пообщаться. Как думаешь, мы справились?

Позади Колонеля раздалось глухое натужное кряхтение, а потом в коридоре с грохотом обрушилось на пол что-то стеклянное, и из-за дверной арки показалось мохнатое обезьяноголовое туловище на длинных паучьих лапах – то самое существо, которое он только что запирал там, внизу, на минус первом этаже…

– Убеж-жать хотел, человечек? – жуткая полуобезьяна приоткрыла громадную пасть, из которой хлопьями вылетала мыльная пена, и, резво перебирая многосуставчатыми лапами, поползла к Колонелю.

«…самое время проснуться…»

Мужчина застыл как вкопанный, не спуская с твари глаз; палец болезненно свело на спусковом крючке, и в следующий же миг раздался оглушительный звук выстрела.

Пахнуло гарью; отдача прошибла мучительной болью напряжённый локоть. Существо с паучьими лапами резво отскочило в сторону, перемахнув через банкетку и опрокидывая стоящий напротив барный столик – по полу со звоном покатились опрокинутые бутылки, – и в тот же момент лежащий на банкетке ящер неразборчиво зашипел и сел, держась лапой за жилистое плечо.

– Вот же ты с-сволочь, – он повернул к Колонелю вытянутую морду, на миг выпуская из пасти тонкий раздвоенный розовый язык. – Больно, между прочим…

Мужчине показалось, что лицо ему при этих словах обдало волной мгновенного жара, как от печной заслонки, и он невольно прикрыл глаза свободной рукой, шарахаясь назад.

– Он сражаться хочет. Хе-хе, – перепончатоухая тварь, всё ещё переминавшаяся с ноги на ногу за спинкой кресла, на котором сидел жуткий полуволк, оскалила мерзкую чешуйчатую пасть.

– Не стоило этого делать, приятель, – заметил полуволк, бросив на Колонеля короткий взгляд. – Очень не советую. Неужели ты и впрямь считаешь, что эта пукалка тебе поможет?

– Я вам всем сейчас мозги повышибаю, – трясущимся голосом пообещал Колонель, по широкой дуге отступая спиной к окну и не выпуская из рук пистолет. Ещё два шага, и он сможет выбраться на террасу и…

«…чтобы бежать, надо будет поворачиваться к ЭТИМ спиной…»

Полуволк неодобрительно покачал головой.

– Как бы ему так покорректнее объяснить, что не стоит разговаривать с тули-па в подобном тоне, а, Аспид?

Ящер на секунду задумался, а потом вдруг скрестил лапы на чешуйчатой груди, на которой проступал узор из серых поперечных полосок.

Колонель почувствовал, как вокруг его локтей обвивается что-то тонкое, скользкое, липкое и, несомненно, живое. Всё сильнее поддаваясь панике, он изо всех сил рванулся прочь, непроизвольно поднимая взгляд к потолку – и увидел, как из-под решётки отделанного зеркальной плиткой кондиционера ползут, извиваясь, длинные, тонкие, ветвящиеся тёмно-зелёные побеги, похожие на трепещущие змеиные хвосты. Побегов становилось всё больше и больше; удлиняясь и утолщаясь, пульсирующие склизкие ленты обвились вокруг его туловища и лодыжек, молниеносно скрутили руки за спиной… а потом тяжёлая жаккардовая штора позади Колонеля зашипела, как разъярённая кошка, раздулась парусом, удлиняясь и меняя форму, и начала… обматывать ему шею…

Онемев от ужаса, Колонель задёргался как сумасшедший, глубоко и шумно дыша, но удерживающие его путы от этого, казалось, сделались только туже.

«Это всё бред, – отчаянно сказал он себе. – Такого не бывает. Это всё иллюзии, миражи, фантомы… Сейчас я просто закрою глаза, а потом снова их открою и…»

Тварь на паучьих лапах мерзко захихикала, подбежав к нему вплотную, и облизнулась. В ноздри вновь ударил резкий запах протухшей рыбы, к горлу подкатила непреодолимая тошнота.

– Теперь ты позволишь мне забрать его гла-а-азки, да? Ну хотя бы оди-ин?

Тонкая лапа с длинными спицами пальцев-когтей дотронулась до его щеки. Колонель отчётливо разглядел, что на кончиках этих когтей блестит скользкая, словно рыбья слизь, белёсая пленка. За грудиной мужчины что-то отчаянно сжалось, отдав пронзительной болью под левую лопатку; рот свело непроизвольной гримасой.

– Прекрати, Берон, – полуволк махнул лапой, совершенно человеческим движением закидывая ногу на ногу. – Абсолютно необязательно начинать знакомство с насилия. Я, например, всегда за конструктивный диалог.

– Надо же различать насилие и самооборону, – возразил ящер, всё ещё разминая себе правое плечо. – Мне вот, например, не очень нравится, когда мне угрожают оружием. И уж тем более, когда в меня из него стреляют.

– Это резонно, – задумчиво произнёс полуволк. – Ты больше не будешь угрожать моему соратнику оружием, приятель?

Колонель что-то нечленораздельно промычал и замотал головой, ощущая, как всё плотнее затягивается скользкое атласное полотно на его шее.

– Ну вот и хорошо, – прозвучало будто бы внутри его головы. – Брось эту игрушку…

Пистолет с глухим стуком упал на палас из раскрывшейся ладони, по которой поползли ледяные мурашки. Мужчина снова приоткрыл рот, пытаясь что-то сказать, но не смог выдавить из себя ни звука. Губы его дрожали, сердце билось в неровном, бешеном ритме, и левое плечо постепенно немело, словно обколотое анестетиками.

«Не хочу, – мелькнуло в мыслях беззвучной панической вспышкой, и в тот же момент Колонель ощутил, как неожиданная жгучая боль разливается в середине грудной клетки, отдавая ему одновременно в челюсть и в спину. Перед глазами поплыли тёмные пятна. – Не могу, не могу…»

Ящер остановил на нём взгляд больших синих глаз со щелевидными зрачками, и маленькие заострённые уши на его серой чешуйчатой голове внезапно шевельнулись; существо порывисто поднялось и подошло к мужчине совсем близко, и тот отчаянно рванулся в сторону, пытаясь отстраниться.

– Ну тихо-тихо, – пробормотал ящер, плотно прижимая две широкие лапы с маленькими перепонками у основания пальцев к его груди. – Не дёргайся ты так. Ничего тебе не сделаю…

Узорчатая чёрная ткань плавно соскользнула с горла. Голова кружилась, и Колонель, не в силах пошевелиться, судорожно хватанул ртом воздух, беспомощно глядя на страшную пластинчатую морду над собой. Когтистые ладони на несколько секунд тускло засветились и будто бы начали распространять вокруг себя слабый жар, как от электрической грелки, и тут же, отзываясь на эту тёплую волну, отхлынула острая боль, простреливавшая ему до этого момента шею и левую руку.

Волк что-то отрывисто спросил, не поднимаясь с кресла, и ящер, на секунду повернув голову, коротко бросил тому что-то в ответ; шум в ушах постепенно затихал, но, когда эти двое разговаривали между собой, Колонель всё равно не мог разобрать ни единого слова.

Мерзкие тиски, секунду назад сдавливавшие вновь забившееся в привычном ритме сердце, куда-то пропали, и мужчина вдруг понял, что снова может нормально дышать.

– Вот так вот… всё… ну что, ожил? – ящер на секунду приложил лапы к его вискам. Губы на продолговатой морде вновь шевельнулись, почти как человеческие. – Пистолет больше не трогай. Иди-ка вон сюда, присядь.

Пут на руках больше не было. И сил больше не было. Ни на что.

Колонель опустился на край банкетки, тяжело дыша, и на несколько секунд уронил лицо во взмокшие сухопарые ладони, прикрывая глаза от бьющего в них закатного солнца.

Ему показалось, что прошла целая минута, а может быть, и несколько минут. Пробуждение всё не наступало и не наступало. И морок никуда не девался: мужчина слышал, как чудовища в шаге от него снова вполголоса перекидываются какими-то неразборчивыми фразами. В конце концов он нерешительно поднял глаза, встретившись взглядом с волчеголовым, и тот тут же встал на ноги и сделал пару шагов вперёд, переступая через стеклянные осколки и через лужу разлитого виски на полу и царапая дубовый паркет короткими прозрачными когтями на огромных звериных ступнях.

– Ты запомнил, как не надо разговаривать с тули-па, приятель? – монстр присел перед банкеткой на корточки и сложил мощные чёрные длиннопалые лапы на узловатых коленях.

Колонель обессиленно кивнул. Он не очень доверял своему голосу.

– Отлично. Свободны, обормоты, – полуволк небрежно взмахнул тяжёлой когтистой ладонью, оглядываясь на переминающуюся с ноги на ногу у него за спиной крысиноголовую гадину.

Гигантский паук с обезьяньим туловищем что-то обиженно проскулил, поднимая голову с высунутым треугольным языком от расплывшейся по паркету мутной винной лужи. Крысиноголовый тут же отвесил тому звонкую затрещину, а потом свёл толстые уродливые лапы крест-накрест у себя на груди. В воздухе мелькнула тень какой-то фигуры, похожей на исполинскую летучую мышь, и секундой позже страшная полуобезьяна тоже завертелась волчком, исчезая в облаке вонючего жёлтого дыма.

И всё стихло.

– Что вам от меня… – слабым голосом начал Колонель, но не договорил. Слова выходили трудными и какими-то обескровленными; язык, казалось, царапает небо, как наждачная бумага. – Зачем это всё?

– Сегодня мы просто зашли познакомиться, как я и говорил, – оскалился полуволк. – А обо всём остальном, думаю, ты узнаешь в самое ближайшее время… Например, завтра вечером. И хорошо бы тебе быть в это время дома, приятель… Не то чтобы я угрожал, но лучше не стоит усложнять жизнь ни себе, ни нам, ага?

* * *

– Пройдёмся до пляжа? – предложил Аспид. – Никогда здесь не бывал…

– Я тоже. Давай, – Кейр протяжно зевнул, почёсывая пальцем покрытый густой тёмной щетиной подбородок, и сорвал с кривого миниатюрного деревца, растущего в глиняной кадушке под полукруглым окном дома, крупный спелый мандарин. – Со шторами это было круто, кстати. Как ты додумался?

– Да так… фольклор. Повесили мальчику в комнату чёрные шторы, а ночью он слышит: «Подойди к окну», а шторы его взяли и придушили, – Аспид шагнул вслед за парнем на вымощенную мозаичной кирпичной плиткой дорожку, которая серпантином спускалась вдоль выложенных из крупных белых камней стены от террасы двухэтажной виллы прямиком к морю. – У нас малышня друг другу в детском садике ещё такое рассказывает.

– Суровые вы ребята, – покачал головой Кейр, взвесил похожий на бильярдный шарик мандарин на ладони и начал сосредоточенно чистить его прямо на ходу, бросая на землю кусочки толстой оранжевой кожуры. – Я же говорил, что тебе понравится, бро, – добавил он, ухмыльнувшись. – А отказался бы составить мне компанию, пропустил бы всё веселье.

– Я всё равно не очень понимаю, нафига они тебя сюда послали… да ещё со всем этим эскортом, – пробормотал Аспид, рассеянно разглядывая казавшуюся в опускавшихся сумерках непривычно пышной растительность по сторонам дороги.

Увешанные многочисленными плодами лимонные кусты, разлапистые пальмы с толстыми, словно водопроводные трубы, волосатыми стволами, тёмно-зелёные плоские кактусы, напоминающие многопалые клешни какого-нибудь монстра, – обалдеть, какие огромные, кажется, что даже выше человеческого роста. А вот это вроде как почти обычные сосны с длинными иголками – вон и шишки под ними валяются, только кроны какие-то плоские и похожи на широкие зонтики…

Повсюду пахло смолой и можжевельником, из травы доносился оглушительный стрёкот множества цикад, и вообще всё вокруг было ярким, душистым и каким-то очень уж летним для конца октября. Последний раз Аспид побывал на юге ещё совсем карапузом, пока были живы родители – тётке никогда не удавалось наскрести достаточно денег на подобные путешествия. А вот этот богатенький… вояка (мальчик сердито вздохнул и опять осторожно помассировал пальцами синяк, проступивший у него на правом плече), небось, даже и не догадывается, что у кого-то в мире могут существовать подобные проблемы…

– Ну, лопоухий и этот… как его там… Берон, положим, сами за мной увязались. Они всякое такое страсть как любят. Я и не стал возражать. Знаешь же, как говорят: добрым словом и пистолетом всегда можно добиться большего, чем просто добрым словом… хочешь? – Кейр протянул ему половинку мандарина. – А Тео с Вильфом, как я понял, планируют с этим типом попозже о чём-то там побеседовать, и им просто неохота тратить собственное время на все эти вот… вводно-ознакомительные… ритуа-а-о-улы, – парень снова мучительно-длинно зевнул и яростно потёр ладонями покрасневшие глаза. – Вот чёрт, суток не прошло вне Цитадели, а уже в сон клонит, непривычно так, правда?

Кейр спрыгнул с последней ступеньки короткой мраморной лесенки на усыпанный мелкой серой галькой пологий берег и подошёл к воде. В серо-голубом небе над головой догорали последние отблески красноватого осеннего заката; небо над гулко рокочущим морем было уже почти чёрным, и в нём лучистой хрустальной крошкой дрожали робкие огоньки первых блёклых звёзд. Аспид остановился рядом, поднял с земли увесистый острый камень, размахнулся и забросил его далеко в воду. «Ого, метров тридцать, не меньше».

А он ведь сейчас даже зверя не принимал…

– Тео и Вильф же оба так давно уже стали тули-па. Сотня лет – это тебе не шутки, верно? – раздумчиво продолжил Кейр, глядя на бурно вздымающиеся волны перед собой. – Наверняка все эти сцены страшно приедаются со временем. Каждый раз ведь одно и то же, ага? «Кто», да «что», да «ой, это у меня крыша поехала»… А с зажравшимися гоношилами, которые живут в таких вот долбаных дворцах и чуть что сразу начинают брать тебя на понт и размахивать стволами, так и вообще море возни. Они же небось привыкли, что их по жизни все кругом боятся, так, да? Считают себя крутыми шишками, хозяевами мира. Пачками посылают других на смерть, ездят в бронированных авто… Наслаждаются жизнью, отдыхают… – он обвёл пространство вокруг себя мозолистой ладонью, – на огороженных от всего мира частных пляжах, катаются на личных яхтах, имеют кучу бабла и любовниц. Надо же хоть иногда добавлять в мир капельку справедливости и объяснять таким, где на самом деле их место, ведь правда?

– Если верить моему бывшему учителю истории, есть парочка стран, где у смертных такие попытки восстановить справедливость кончались революциями, – хмыкнул Аспид.

– Ну мы-то с тобой не смертные, бро… – Кейр пожал плечами. – Да не, он на самом деле вроде бы ничего так кент. Ни одного тебе «пожалуйста», ага? Молодцом. Тео такие нравятся. Сработаются как-нибудь, – он пнул носком кроссовка валяющуюся у самой воды витую двустворчатую ракушку. – Ты сейчас куда?

– Домой на денёк, – Аспид улыбнулся, глубоко втягивая в себя запах водорослей и йода, доносящийся от близкой воды. – Показаться. А то моя тётя теперь уверена, что, если я надолго исчезаю, значит, меня в это время точно уже кто-нибудь где-нибудь пытает до смерти… Не то чтобы она была так уж сильно неправа, конечно, – задумчиво добавил он себе под нос, трогая пальцем глубокий свежий шрам от пятёрки когтей, тянущийся по шее.

Кейр прыснул и пихнул его кулаком в бок.

– Ну иди. А я ещё тут, наверное… поваляюсь чутка, – невнятно произнёс он и опять душераздирающе зевнул, растягиваясь на устилающих кромку пляжа плоских тёмных камнях.

Глава 3

Верена то ли летела, то ли бежала по бесконечной траволаторной ленте хлюпающей под ногами тропинки, вдоль обрывистого берега над каким-то невидимым в сумерках то ли морем, то ли озером, а из-под низкого свода сизых грозовых облаков над её головой, кружась, обрывками пушистой ткани медленно падали в воду окровавленные белые перья.

Деревья и колючая проволока кустарника по правую руку от девушки переплетались между собой так плотно, что не было никакой возможности нырнуть в них, спрятаться от тех…

…от тех, кто преследовал её. Тех самых, неопределимо жутких, с красными глазами, с мощными костистыми лапами, которые были способны кого угодно разорвать в клочья несколькими движениями.

Девушка слышала, как за её спиной громко, влажно чавкает грязь под чьими-то тяжёлыми ступнями и как эти ступни раздрабливают валяющиеся на мокрой земле сухие хрусткие ветки, слышала хриплое прерывистое дыхание, глухой рык и какое-то глухое сдавленное хрюканье прямо за своим затылком.

Она должна была обернуться и принять бой.

Она должна была обернуться.

«Ты же ни-шуур, – отчаянно сказала себе Верена. – Ты ведь умеешь…»

Она не могла заставить себя остановиться.

Внезапно девушке показалось, что между двумя покрытыми густым скользким мхом древесными стволами виднеется узкий, как щель, проход в темноту, и скользнула в эту щель в смутной надежде, что преследователи не заметят, куда она пропала.

Верена вдруг поняла, что ослепла.

Вокруг была кромешная тьма без единого проблеска света, и было совершено непонятно, куда же она попала и как ей теперь выбраться отсюда. Она металась в огромном, бесконечном, как космос, чёрном пространстве, постоянно натыкаясь руками то на гигантские тяжёлые занавеси, то на какую-то клейкую паутину, то вроде бы на чьи-то развешанные в воздухе склизкие шкуры, с которых капало мёртвое и горячее, – и никак не могла найти выхода. Воздух вокруг неожиданно наполнился низким угрожающим гулом.

«Это ведь навсегда, – поняла Верена с ужасом. – Это теперь со мной навсегда…»

И тут же почувствовала, как незримая тяжёлая лапа сжимает когти на её плече.

Собственный крик, невыносимо громкий, отчаянный, исступленный, обращённый в никуда, разорвал девушке барабанные перепонки, разорвал в клочья всё её существо – на лоскутки, на ошмётки, на части.

И тут она проснулась.

Верена открыла глаза, тяжело дыша. Простыня была мокрой от пота, сердце колотилось так, словно она только что пробежала марафон.

За окном стояла кромешная тьма, но луны видно вроде бы не было. «Значит, уже не совсем ночь, – подумала Верена и тут же услышала, как за стеной пронзительно заверещал чей-то будильник. Потом там хрипло закашлялись, завозились и тут же на полную катушку включили радио. – О господи, опять у этого мусорщика, значит, смена…»

Слышимость в блочном доме была такая, что девушке иногда казалось, что соседняя комната отделена от неё не бетонной перегородкой, а максимум тряпичной занавеской.

– …заявили, что не будут предупреждать непризнанное государство об ответных мерах за массовые нарушения прав человека, – отвратительно бодро донеслось из-за стены. – Эти нарушения, по словам наблюдателей, в так называемой Новой Африке были многократно допущены в ходе…

Верена застонала, приподнялась на локте и сердито забарабанила кулаком о стену. Потом недовольно потёрла кулаками глаза, перевернулась на живот, вытянула руку и включила тусклый, похожий на цветочный горшок напольный светильник, привычно ткнув пальцем в экран валяющегося на коврике рядом с кроватью смартфона.

Ну точно, пять минут седьмого. Звук за стеной убавили, но сна всё равно уже не было ни в одном глазу. «Значит, придётся в такую рань начинать субботу…»

Верена тяжело вздохнула и подняла с пола телефон, садясь на кровати. Голова была как чугунная. Вчерашний вечер, проведённый на солнечном берегу Карибского моря, как выяснилось, совершенно не помог ей почувствовать себя лучше. Днём обычно всё было ещё почти нормально, но вот по ночам…

Все эти кошмары повторялись с завидной регулярностью. Иногда Верене снились какие-то заполненные водой гулкие тоннели, по которым за ней плыли жадно чавкающие твари, иногда – те самые заселённые многолапыми оскаленными монстрами пещеры, которые она помнила по морфотренингам. Изредка ей ещё снилась безжизненная мёртвая скала на краю какого-то одинокого каменистого островка посреди моря, на которую с неба набрасывались полчища огромных хищных птиц. Общим во всех этих снах было только одно.

Она никогда, никогда не умела себя защитить…

Новое оповещение. Пользователь «Суперволк» вышел онлайн. Верена почесала нос и невольно улыбнулась. Вот чего ему не спится, интересно, её философу? «В Нью-Йорке вроде бы сейчас должна быть почти ночь», – привычно прикинула девушка.

И тронула пальцем иконку с изображением зубастой волчеголовой мультяшки из старого американского мультика.

* * *

– Слушай, Хавьер… ты просто послушай меня, ладно? – начал Кейр в очередной раз, отчаянно пытаясь сохранить самообладание. – Ты ведь уже почти год работаешь на байк-клуб, дружище. Я привёл тебя к нам одним из первых, потому что мы с тобой всегда были… чёрт побери, не перебивай меня, Хота, ага?! Просто выслушай… Ты же видишь, что всё это только сейчас начинает приносить свои плоды. Ну… Так ты можешь, наконец, объяснить мне, в чём твоя проблема? Почему ты вдруг теперь от всего отказываешься?

Не отнимая от уха телефона, Кейр медленно, со скрипом провёл далеко выпущенными хрустальными когтями по шершавой белой стене спальни, на которой уже красовалось с пару десятков глубоких вертикальных царапин. Эту дурацкую привычку парень явно успел в своё время перенять от Вильфа, и данное обстоятельство его слегка раздражало, но сейчас Кейр просто ну вот совсем ничего не мог с собой поделать. Чёрт с ним, в конце концов, вряд ли ему стоит опасаться проблем с домоуправлением… три раза «ха-ха», твою мать. По-хорошему, давно уже пора было бы вообще съехать отсюда в какое-нибудь нормальное жильё, больше подходящее ему сейчас по статусу, – только вот был ли в этом смысл, если Кейр и тут-то в последнее время почти не появлялся?

Гипсокартон крошился под плывущими в дымке трансформации полузвериными пальцами, словно мокрый песок.

«В известном смысле враги лучше друзей, – подумал парень, стараясь успокоиться. – От врага, по крайней мере, всегда чётко знаешь, чего ждать…» Он мельком глянул на своё отражение в длинном треснувшем зеркале, висящем рядом с раздвижной дверцей стенного шкафа. За глазами жгло, радужки отчётливо алели у самых зрачков.

«Так, чёрт, всё. Довольно эмоций! – Кейр на несколько секунд закрыл глаза и сделал пару резких глубоких вдохов и выдохов. – Раз, два, три, четыре… раз, два, три, четыре… окей, всё уже в норме, ведь правда?»

– Я просто не понимаю, старик… Ты что же, хочешь, чтобы об тебя и дальше все вытирали ноги, так, да? – он переложил раскалившийся как утюг мобильник от правого уха к левому и раздражённо пнул стоящий в изножье кровати плетёный ящик, наполненный старыми рюкзаками и похожими на полосатые дыни порванными футбольными мячами. – Помнишь, как нас отделали в тот раз те козлы из «партизанского братства»? Тебя – за то, что ты латинос, а меня – просто за компанию, потому что у меня тогда не было ствола… Сейчас бы все эти твари перед тобой на коленях ползали, зная, что ты один из нас. Байк-клуб знает весь город! И уже не только этот город, кстати… Так почему именно сейчас ты хочешь уйти?

Парень сжал зубы и снова нервно заходил взад-вперёд по комнате. Неслышно чертыхнулся, запнувшись босой ногой о валяющиеся около двери запылённые гантели. Настроение было откровенно дерьмовым, и этот диалог абсолютно не способствовал его улучшению. Да и вообще Кейр чувствовал себя сейчас довольно погано. Он планировал позвонить Хоте ещё сегодня днём, но в результате, распрощавшись с Аспидом, всё-таки отрубился на том пляже и продрых на прохладной гальке под шум ночных волн шесть с лишним часов. В результате, когда Кейр снова оказался в своей квартире, в Нью-Йорке уже опять наступала полночь, а башка была как будто набита мокрой ватой, словно с похмелья, и больше всего на свете ему сейчас хотелось послать всё к чертям и просто рвануть обратно в Цитадель. Нырнуть туда, на самое дно Атлантики, а потом отпустить зверя и упасть лицом в густой, горько пахнущий прохладный чёрный мох рядом с ведущими в Обитель каменными ступенями… почувствовать наконец, как уходит из оживающего тела мутная свинцовая усталость и как, словно после кружки горячего крепкого кофе, постепенно проясняется сознание.

Наверное, именно так он и поступит немного погодя. Главное, не попадаться в таком вот расклеенном виде на глаза Тео – постыдной человеческой слабости тот на дух не переносит, так что совершенно точно не упустит случая в чисто воспитательных целях как-нибудь там помочь Кейру взбодриться… уже своими собственными методами. А отлёживаться после этих методов ему сегодня явно будет уже некогда. «Твою мать, как же это всё-таки неудобно, что во внешнем мире регулярно нужно спать…»

– Неужели до тебя не доходит, Хота? Нас же теперь стало так много! – он невольно опять повысил голос. – Нам ведь сейчас можно не бояться ничего, ага? Понимаешь, совсем ничего и никого! Ни суда, ни полиции, ни даже федералов, никого! А у нас море бабок и власть. Власть, сечёшь? Твою мать, Хавьер, ты ведь… да. Хорошо. Ладно. Да, я всё понимаю. Конечно, мы можем поговорить с тобой попозже…

Парень нажал на отбой и яростно выругался, борясь с желанием, как последняя истеричка, запустить телефоном о стену – тот явно не выдержал бы такого обращения, да и Кейр точно знал, что спустя пять минут начнет чувствовать себя как полный идиот, если настолько поддастся эмоциям. Словно отзываясь на его мысли, всё ещё зажатая во взмокшей ладони пластинка мобильного коротко зажужжала. Кейр присел на край промятой несвежей постели, растирая ушибленный мизинец правой ноги о жёсткий серый палас, и угрюмо посмотрел на экран.

Стикер. Фея Динь-Динь из мультика, сидящая на камешке, грустно подперев рукой щёку. «Не спится ей, значит, хоть и суббота…» А ведь у них там в Европе сейчас была страшная рань – когда Кейр только что прыгал домой, на горизонте над Лигурийским морем ещё только-только занимался рассвет…

Как и всегда, при виде знакомой аватарки по телу словно прокатилась невидимая тёплая ласковая волна, на некоторое время даже слегка примирившая его с паршивым самочувствием и общим мрачным расположением духа. Это всё были, конечно, просто глупости, но Кейру каждый раз отчего-то было жутко приятно оттого, что светлячок о нём вспоминает.

Сопротивляться парень бросил где-то в самом начале. В конце концов, всё это их общение – оно же Кейра совершенно ни к чему не обязывало, ведь правда? Он ведь не собирался с этой Вереной, скажем там, встречаться… и всякое такое. И он ещё ни разу, между прочим, даже не написал ей первым. И девчонка никогда в жизни не узнает, что всё это время беседовала с тем самым тули-па, который её полгода назад чуть было не прикончил… чёрт, спасибо звёздам, что не прикончил… Ну то есть ни-шуур, разумеется, враги, никто с этим не спорит. Но, с другой-то стороны (рассуждал Кейр), простая логика ведь подсказывает, что враг – это всё-таки тот, кто может тебе навредить, разве нет? Ну вот и какой вред, спрашивается, ему может быть от светлячка? Воин из неё откровенно аховый…

Кейр осознавал, конечно же, как рискует. Он прекрасно понимал, что Тео подобные умозаключения вовсе не пришлись бы по вкусу… и это было ещё очень, очень, очень мягко сказано. Но думать об этом совсем не хотелось. Как в народе говорят, если живёшь не по правилам – просто живи с осторожностью. В конце концов, старшим тули-па совершенно неоткуда было узнать, что Кейр уже полгода как переписывается с одной из ни-шуур… по крайней мере, парень сильно на это надеялся.

Он подошёл к распахнутому настежь окну и хмуро посмотрел на улицу, с которой всё громче доносились задорные и, судя по всему, уже не очень трезвые выкрики. На расчерченной лимонно-жёлтыми квадратами парковке во дворе тусовались два парня лет восемнадцати в бесформенных серых хламидах. Лицо одного из них прикрывала чёрная рогатая маска, у другого оно было сплошь покрыто блестящей чёрной краской.

Кейр усмехнулся. Развлекаются смертные… Тренируются перед завтрашним карнавалом фриков в Гринвич-Виллидж, не иначе. Вот интересно, если бы ему пришло вдруг в голову завтра принять зверя и махнуть к ним туда, на Шестую авеню, кто-нибудь бы вообще обратил на него внимание? А если бы он Вельза с собой взял?

Парень представил себе лопоухого в окружении разодетой в костюмы супергероев малышни, которая размахивает пластмассовыми ведёрками в виде опрокинутых тыкв, требуя сладостей, – и даже развеселился.

Мобильник снова тихонько загудел.

«Что ты делаешь, когда тебе тухло, а?»

Кейр подавил непроизвольную ухмылку. «Читаешь мысли, мотылёчек. Я ныряю в Цитадель и пытаюсь голыми руками замочить кого-нибудь из низших, кто пострахолюднее… Вильфа вот, например, подобное всегда успокаивает, когда он бесится… меня иногда тоже».

Нет, этого она точно не оценит.

Было слышно, как в отдалении гулко простучали колёса проезжающего поезда. Кейр задумался и рассеянно повертел телефон в пальцах, глядя, как покачиваются от слабого ветра запылённые оконные жалюзи.

«Смотря по какой причине».

Верена посмотрела на мерно раскачивающиеся шторы на приоткрытом окне, из-за которого доносился ровный гул пробуждающегося города, и поджала под себя ноги, укрывая их одеялом.

«Вот ты знаешь, какую фразу вечно приписывают Наполеону? Нужно сперва ввязаться в драку, а там видно будет…»

С улицы заметно тянуло осенней сыростью, и, наверное, в комнате сейчас было довольно холодно, но холод с тех пор, как Верена впервые приняла зверя, абсолютно перестал её тревожить – она и одеяло-то на себя натягивала ночью скорее по привычке, а вовсе не потому, что хотела согреться. Алекс, впрочем, говорил, что в этом нет совершенно ничего особенного, и сразу пускался в пространные объяснения насчёт изменяющейся материи и прочих хитрых штук, но Верену всё это, сказать по правде, интересовало довольно слабо. Ну да, перестала она со временем чувствовать дискомфорт от холода, ну, раны стали заживать неправдоподобно быстро, как в дешёвом кино, чего уж теперь… на фоне всего остального, случившегося с ней за последний год, было бы совсем уж странно ещё и этим обстоятельствам как-то специально удивляться…

Девушка рассеянно погладила ладонью пушистый серый плед и снова пробежалась большим пальцем по клавиатуре телефона.

«Так вот, считай, что я однажды ввязалась в драку. Теперь вроде как расхлёбываю последствия…»

Пользователь пишет сообщение. Пользователь удалил сообщение.

Верена вздохнула, встала, натянула розовые пижамные штаны и, подхватив телефон, босиком прошлёпала в ванную. Сердито смахнула с раковины несколько длинных чёрных волосков. Минус жизни с соседями… места общего пользования всегда выглядят как в каком-нибудь общежитии. И когда уже она только приучит Луизу по-человечески убираться за собой после душа?

Верена ещё раз мельком глянула на экран мобильного. Пользователь пишет… пользователь удалил сообщение.

Девушка выдавила на щётку полоску зубной пасты. Щётка слабо зажужжала и тут же отключилась. «Вот ведь, кто только делает эти аккумуляторы, спрашивается, если они разряжаются за одну ночь?» Верена подняла глаза на заклеенное переводными картинками зеркало. Лицо было болезненно-бледным, под глазами выступили тёмные круги. Ну и видок, прости господи. В гроб краше кладут… Ей вообще удастся уже хоть когда-нибудь нормально выспаться, или это теперь всегда так будет? Вот тули-па, как Пуля говорила, вроде как вообще почти никогда не спят. Знать бы, как это у них выходит… Но у кого ж тут спросишь, не у кого.

Она снова посмотрела на экран.

Пользователь удалил сообщение. Что же он там такое формулирует, интересно?

Девушка успела почистить зубы, дойти до кухни и включить похожий на маленький аквариум пузатый стеклянный кофейник, когда лежащий на исцарапанной деревянной столешнице телефон, наконец, снова зажужжал.

«Это ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ ПЛОХАЯ стратегия, Верена. Особенно если ты не уверена в своих силах».

Верена присела на белый пластиковый табурет, глядя на поблёскивающую в свете круглой бумажной люстры десятилитровую кастрюлю тыквенного супа, которая со вчерашнего вечера стояла на кухонной плите. Кажется, у Луизиной однокурсницы сегодня вечером намечалась вечеринка в честь грядущего Хэллоуина, а Луиза никогда не шла в гости с пустыми руками. Верена покачала головой. Интересно, как она собирается тащить с собой это ведро? Неужели на велике? Впрочем, с Луизы станется…

«Тебе в самом деле понадобилось целых пятнадцать минут, чтобы сформулировать эту оригинальную мысль?» Хохочущий смайлик. «Я-то думала, что сейчас увижу рассуждение минимум на сотню знаков на тему того, что со слабостями положено бороться, а то стыдно…»

«Стыдно. Только до тех пор, пока ты их не осознаешь». Пауза. «Но вообще никогда не надо прыгать выше головы. Переоценишь свои силы, и тебя убьют. И хорошо ещё, если быстро убьют…»

Верена поморщилась. Вот и Пуля ей тогда так же сказала…

«Надо же, какой ты стал серьёзный».

«Опыт».

«Хочешь сказать, что знаешь, о чём говоришь?» Задумчивый смайлик.

Пауза. Пользователь пишет сообщение. Пользователь удалил сообщение.

«Просто пообещай мне, что не будешь больше ввязываться ни в какие драки, окей?»

Верена налила себе кофе и неодобрительно покосилась на батарею пустых молочных бутылок, громоздящуюся в углу кухни под окном. Надо уже будет дойти наконец до стекольного контейнера…

«Сидеть дома, вязать носки, да?»

«Ну зачем сразу носки. Мало, что ли, в этом мире простых человеческих радостей?»

«Например?»

Стикер. Лежак с пёстрым зонтиком на пляже. Бокал шампанского на фоне фейерверка. Рожок мороженого с пятью разноцветными шариками.

Верена улыбнулась.

Стикер. Фея Динь-Динь с гигантским тортом на вытянутых ладонях.

«Ну вот, так тоже ничего».

«Приезжай как-нибудь». Подмигивающий смайлик. «Я не жадная, могу и с тобой поделиться…»

* * *

Ночь – странное время. Время снов и бессонницы, время бессознательного, время забвения. Часы, когда затухает разум, а в теле пробуждаются порой глубинные, звериные инстинкты. Колонель знал всё это – ещё вчера ему казалось, что он давно и прочно с ночью на «ты».

То, чего боишься ночью, утром кажется глупым и по-детски бессмысленным. То, чего ты боялся днём, ночью может неожиданно воплотиться в реальность. Ночь – время первобытного страха.

Время, когда приходят монстры…

В первый раз в жизни, сидя в кабинете собственного дома, Колонель не ощущал ни покоя, ни защищённости – лишь всё нарастающую дурностную тревогу. Отделанные ониксом стены кабинета вызывали у него ассоциации с какой-то гробницей, бронзовые узорные решётки на дубовых потолочных балках давили гнетущей тяжестью. Узоры на шерстяном напольном ковре вдруг начали напоминать мужчине то ли свившихся в клубки змей, то ли ещё каких-то червеобразных тварей, нерастопленный мраморный камин – чью-то огромную разинутую пасть.

Колонель сжал пальцы на подлокотниках кожаного кресла, переводя взгляд с зеленоватого пасмурного полумрака за высоким окном на отражение позолоченного светильника в стеклянных дверцах книжного шкафа, и в очередной раз попытался выровнять дыхание, ощущая, как царапает горло горьковатый душный запах, исходящий от настольной сигарницы.

«Нельзя. Так просто нельзя. Надо, чёрт побери, оставаться рациональным…»

Не доверять своим собственным воспоминаниям смысла не было – навещавшие его существа, по крайней мере те, что разговаривали с ним, по зрелом размышлении никак не походили ни на голограммы, ни на плод воображения. Они говорили с Колонелем на его родном языке, но этот язык явно не был родным для них самих. Больше всего это напоминало разговор с людьми, использовавшими какую-то хитрую маскировку, более того, лишь с исполнителями, чего те сами даже не скрывали… как они там себя называли? Талита… или талипа? «Никогда ничего не слышал о подобной организации…»

Прятаться от них сейчас было бессмысленно – очевидно, что следующей мишенью при таком подходе сделается Вивьен… в конце концов, Колонель прекрасно представлял себе, как работают подобные схемы.

И ещё они были достаточно уверены в себе, чтобы сообщить Колонелю, когда ему следует ожидать следующего визита – явно понимая, что он усилит охрану и задействует все возможные системы оповещения.

Очевидная демонстрация силы.

Хорошо, любую цифровую систему можно взломать. Вчера на радарах не осталось никаких следов, он проверял это сам…

Что же это могло быть? Какое-нибудь психотронное излучение? Биологическая конвекция… или о чём там ещё так любят рассуждать бульварные газетёнки?

«Бред, бред, бред! Тупик…»

Колонель почувствовал, как по его спине сползает тонкая струйка пота.

Было слышно, как по стеклу окна с отчётливым стуком барабанят крошечные капельки дождя.

Мужчина мог бы поклясться, что он опустил глаза всего лишь на секунду – а когда он снова взглянул на тяжёлую деревянную дверь кабинета, перед ней уже стоял ТОТ.

Огромный, покрытый чёрной шерстью, с то ли волчьей, то ли медвежьей головой на короткой шее и с чёрными немигающими глазами.

– Убери оружие, – брезгливо произнесла тварь, мельком глянув на зажатый в ладони Колонеля пистолет. – Неужели в прошлый раз не настрелялся?

«Спокойно, – судорожно напомнил себе мужчина. – Главное, сохранять предельное спокойствие».

– Я так понимаю, разговаривать мы будем не здесь? – тихо спросил он, кладя пистолет на секретер и поднимаясь с кресла.

Волчеголовый, как ему показалось, одобрительно хмыкнул и распахнул дверь в коридор:

– Вперёд, полковник.

Глава 4

Больше всего на свете Флинн любил две вещи: писать песни и летать.

Но если музыку он любил бескорыстно и трепетно, как рыцарь любит свою прекрасную даму, то к полётам относился как к земным женщинам из плоти и крови: как и полёты, отношения с женщинами давали ему ощущение полноты бытия, дразнили, привлекали своей непредсказуемостью. Плавные или стремительные, неторопливые или рискованные, утомительные или безудержно сумасшедшие… («Знаешь, Флинн, что интересно. Ты ведь вроде бы даже и не кобель, – со свойственной ей прямотой заметила однажды Фрейя после того, как он развёлся в четвёртый раз. – Тебе просто скучно всё время находиться рядом с одной и той же. Постоянно нужно завоёвывать кого-нибудь нового…»)

Впрочем, Фрейя всегда подкалывала его исключительно по-дружески. Её, в отличие от своих многочисленных фанаток, Флинн никогда в жизни даже не пытался соблазнить – Фрейя была ему почти как сестра. Даже, пожалуй, ближе, чем трое родных сестёр Флинна, которые вечно хором сочувствовали по очереди всем его бывшим жёнам.

А Фрейя была давний боевой товарищ. Незаменимая скрипачка-самородок, душа и второй голос «Псов полуночи».

Свой первый спортивный самолёт – серебристого стального красавца с удивительной скороподъёмностью и волшебным обзором из кабины – Флинн купил после первого же их крупного стадионного тура по Европе. В детстве он всегда мечтал научиться летать. Лет в пять любил ещё представлять себе перед сном, что летает по-настоящему, сам, безо всякой техники. В двадцать лет, когда «Псы полуночи» только начали устраивать первые мировые турне, подсел на прыжки с тарзанки – прыгал и со знаменитой швейцарской плотины в Тичино, и с моста в Инсбруке, и ещё с одного моста в Западном Кейпе. Прыгал даже с телебашни Макао в Китае. Фрейя качала головой и обзывала его адреналиновым наркоманом. А Флинну почему-то никогда не бывало по-настоящему страшно во время этих прыжков – было просто очень хорошо.

И он старательно воплощал в жизнь свои детские мечты – иначе зачем вообще было столько лет добиваться в жизни какого-то там успеха и заполненных под завязку стадионов?

Впрочем, справедливости ради, мерить успех степенью заполненности стадионов Флинн перестал уже довольно давно. Сочинять песни ему всегда нравилось больше, чем играть перед публикой, и сейчас, спустя три десятилетия после начала музыкальной карьеры, он был как никогда рад тому, что его продюсерский центр приносит хороший и стабильный доход, и можно, наконец, слегка остепениться и выступать только тогда и там, где ему самому захочется – в любимых городах, в маленьких клубах, просто для души. И можно позволить себе всякие другие милые чудачества.

Например, рвануть на пару дней на другой континент, в родной город музыкального кумира своей юности, с твёрдым намерением выложить кругленькую сумму за какое-нибудь имущество этого кумира, от которого решили избавиться его благодарные внучата…

Флинн бросил сигарету в высокую придверную пепельницу, примостившуюся рядом с жёлтым, как светофор, пожарным гидрантом, и посмотрел на часы. Торги должны были начаться в два часа дня, до открытия оставалось ещё минут сорок. В душный зал раньше времени идти страшно не хотелось – на улице было славно, в Торонто всё ещё стояла золотая осень, немного непривычная Флинну после промозглого Хельсинки, где накануне его отлёта как раз выпал первый снег.

На маленьких деревянных крылечках кирпичных домиков с полукруглыми окнами и островерхими крышами были аккуратно выставлены крупные тыквы, остроконечные шляпы и фигурки разнообразных игрушечных монстров. Домики трогательно соседствовали с возвышающимися на противоположной стороне улицы многоэтажными бетонными громадами и казались необыкновенно нарядными на фоне сияюще-синего октябрьского неба.

Терпкий осенний воздух трепал волосы порывами пронизывающего ветра, и ветер этот был словно струи ледяного расплавленного хрусталя в золотистых лучах солнца, которое пробивалось сквозь сыплющиеся на землю пожелтевшие листья.

«Нет на свете явления природы более красивого и завораживающего, чем осенний листопад», – философски подумал Флинн, перекатывая меж широких, сплошь покрытых татуировками ладоней подобранный с земли гладкий, словно пуля, жёлудь (выпитая час назад пара рюмок крепкого, как обычно, настроила его мысли на возвышенно-лирический лад).

Мир вокруг невообразимо прекрасен – и невообразимо холоден, словно взгляд василиска. Если долго смотреть на него, наверное, можно окаменеть под этим взглядом и застыть меж красно-золотых деревьев ледяной прозрачной скульптурой, безмолвным памятником собственному прошлому – но кто сказал, что люди замирали не от восхищения, встретившись со взглядом василиска?

Флинн проводил взглядом с жужжанием прокативший мимо красный одновагонный трамвайчик, обкатывая в уме последнюю фразу. Надо бы не забыть её записать – может, пожалуй, получиться неплохая баллада. За что Флинну нравилось сочинять песни, так это за то, что те всегда приходили к нему сами. Он не представлял себе, как люди пишут, например, романы под триста страниц. Ведь для написания хорошего романа, наверное, десять лет по миру шляться надо… а для написания хорошей песни вполне хватит и одного-единственного дня.

Мужчина снова посмотрел на часы и потянул на себя тяжёлую дубовую дверь, шагая обратно в здание.

В просторном, залитом электрическим светом фойе было людно; под белым лепным потолком раздавался пчелиный гул множества оживлённых голосов. Телемонитор на облицованной розовым мрамором стене беззвучно демонстрировал последние новости: какие-то грязные улицы под тропическим небом, заполненные толпами скандирующих что-то людей, бронетранспортёры, баррикады из автомобильных покрышек. «Новый, более серьёзный виток конфликта в так называемой Новой Африке не за горами, – сообщил телеканалу высокопоставленный источник в службе безопасности страны. – А теперь к новостям спорта…»

В мире всё было как обычно.

Флинн мрачно усмехнулся, отводя глаза от экрана, и прошёлся вдоль висящей у входа в аукционный зал длинной интерактивной доски, разглядывая список лотов. Демозапись «Многих миль земной коры» на старинной аудиокассете в исцарапанном пластиковом футляре. Какая-то тетрадь – явно рабочие заметки, местами смахивающие на ежедневник, с колонками телефонных номеров («Ах, этот трогательный символ безвозвратно ушедшей эпохи», – сентиментально вздохнул про себя Флинн), планами встреч, наспех нарисованными табами и прочими совершенно непонятными постороннему человеку «паролями и явками»…

В начале века Кристофер Браун был фигурой в музыкальном мире знаковой, если не сказать легендарной. По материнской линии он был исландцем, и свой принёсший ему мировую популярность проект назвал «Асатру» – по названию единственной официально признанной в Европе языческой религии, которая в Исландии, кажется, до сих пор была второй государственной. Это именно им, «Асатру», подражали «Псы полуночи», когда Флинн писал свои самые первые песни, основанные на древнегерманских мифах, – про Нифлхойль, про валькирий, про Рагнарёк…

Что бы сказал знаменитый «исландец из Торонто», если бы мог понаблюдать сейчас за тем, как в очередную годовщину его смерти все его дорогие сердцу цацки торжественно идут с молотка? «Вот она, вся твоя жизнь, дружок, любуйся, – хмыкнул про себя Флинн. – Жизнь, оценённая совершенно посторонними тебе людьми вроде меня во сколько-то там миллионов невидимых электронных монеток». Как любила говаривать его бабушка, бывшая истинным кладезем финских мудростей разной степени потрёпанности: жадность собирает, да смерть с землёй ровняет… Интересно, а как будет выглядеть жизнь самого Флинна, когда придёт срок?

Иногда так хотелось бы стать бессмертным…

Ну-с, что тут у нас ещё? Именные гитары, концертный реквизит, пара раритетных синтезаторов, опять именные гитары… Альбом «Сто дней лета», получивший платину в две тысячи четвёртом – в золотистой рамочке с эмблемой Всемирной музыкальной премии. Стартовая цена: тысяча филинг-койнов… тоже хлам. У любого более-менее известного музыканта с определённого момента этих почётных рамочек набирается такое несметное количество, что их начинают отправлять пылиться на чердак чуть ли не сразу же после вручения.

Так, а это ещё что?

«…долгое время они были чем-то вроде нашей семейной реликвии, – говорит Хлоя Браун. – Эти браслеты, привезённые из тура по Африке, дедушка собирался надеть для выступления в тот самый день – самый последний день своей жизни. Когда у него остановилось сердце накануне так и не сыгранного концерта, они всё ещё были у него на руках…» Стартовая цена: пятьдесят тысяч филинг-койнов. В качестве доказательства к описанию была приложена знаменитая последняя прижизненная фотография Брауна – скриншот с камеры одного из тусовавшихся в день его смерти в гримёрке журналистов. Пресловутые браслеты были заботливо помечены на фотографии двумя жирными мигающими красными стрелочками.

Флинн ухмыльнулся. «Ух-х ты, вот это маркетинг. Семейная реликвия, ну надо же как загнули, чтобы цену набить. Ну ничего святого у ребят…» С другой стороны, а за что им любить своего дедулю, если их родители даже родство после смерти папани, кажется, доказывали через суд? Да и вообще в обычной жизни Браун был, как рассказывали, той ещё сволочью…

Лидер «Асатру» умер при загадочных обстоятельствах – на сердце, насколько было известно Флинну, тот не жаловался никогда. Одно время даже поговаривали, что беднягу якобы чем-то отравили, но это уж определённо являлось простой третьесортной журналистской байкой из числа тех, на которые иные издания не стесняются литрами изводить типографскую краску.

Мужчина прикоснулся к фотографии лота, загружая медленно поворачивающуюся вокруг своей оси голографическую модель. Симпатичные побрякушки. То ли золотые, то ли серебряные… и тоненькие, словно женские серьги. Надо же, настоящие Браслеты Судного Дня, как в одной из его ранних песен.

Флинн обожал подобные мрачные штучки.

«Сегодня этот сувенирчик точно станет моим», – решительно подумал он.

* * *

Колонель шёл по полутёмной галерее, отчётливо слыша, как поскрипывает лакированный паркет под лапами волчеголового, и физически ощущая взгляд того на своём затылке. Тени от растопыренных пятерней декоративных канделябров на обшитых буком стенах слегка подрагивали в такт тяжёлым шагам за его спиной.

Почти сразу же, свернув за угол, он увидел двух своих бойцов, которых оставлял охранять лестницу.

На самом деле Колонель, наверное, ничуть не удивился бы, обнаружив, что на их месте давно уже лежат два мёртвых тела – но парни около резных лестничных перил всё ещё стояли по стойке «смирно», уверенно сжимая оружие, застывшие, словно восковые куклы.

Глаза у обоих были закрыты.

Колонель отвёл взгляд и, не дожидаясь толчка в спину, стал спускаться по тёмным деревянным ступеням, против воли чувствуя, как смерзается глубоко в животе огромный ледяной ком.

Если его сейчас собираются затолкать в какой-нибудь автомобиль и увезти отсюда в неизвестном направлении… Нет, Новая Африка ни за кого не станет платить никакой выкуп. Хочется надеяться, что те, кому нужно, об этом осведомлены.

– Они живы? – глухо спросил Колонель, не оборачиваясь.

– Живы, – раздалось сзади после недолгой паузы. – Лично мне совершенно ни к чему здесь лишние трупы, приятель.

В холле на первом этаже ярко горел свет, а прямо посреди просторного проходного зала вполоборота к ним стоял рослый мужчина с рыжими кудрями до плеч и с любопытством разглядывал заполненный ползающими блестящими жуками гигантский аквариум.

– Не думал, что у богачей сейчас в таком тренде инсектарии. Чудные существа, – стоящий повернулся к нему лицом. – Ты ведь знаешь, что у них с рождения оч-чень острые челюсти, м-м? Когда мамаша укрывает детёнышей у себя под крыльями, те сразу же разгрызают ей кожу и начинают пить её кровь. По-моему, это ужасно трогательно. Совсем как у людей…

Колонель невольно тоже глянул на аквариум, чувствуя, как по его позвоночнику пробегает короткая неуправляемая дрожь, сменившаяся волной мучительной тошноты.

– Послушай, – начал он, с трудом снова переводя взгляд на лицо незнакомца и стараясь говорить уверенно. – Я не знаю, что за фокусы вы здесь используете, но вам не удастся больше запугать меня… всем этим маскарадом.

Он кивнул на волчеголового. Тот оскалился и издал короткий хрюкающий звук, отдалённо напоминающий сдавленный смешок.

– Да ну? – мужчина улыбнулся. – А разве я выгляжу так, словно собираюсь тебя чем-то запугивать, смертный? – он развёл руками. – Или неужто мои соратники уже пытались?

Фигура рыжеволосого неожиданно подёрнулась мелкой рябью и в следующий момент вдруг материализовалась словно из ничего в полушаге от Колонеля. Тот дёрнулся от неожиданности, непроизвольно отступая к стене.

– В общем-то, знаешь, у нас с тобой пока ещё есть немного времени, – продолжил незнакомец, закладывая большие пальцы в карманы джинсов и насмешливо прищуривая золотисто-карие глаза. – Так что я, пожалуй, могу даже выслушать твои жалобы. Чем, например, провинился перед тобой этот шустрый волчара, м-м? Насколько я знаю, он всегда выступает за конструктивный диалог… так ведь, юный воин? – рыжеволосый положил узкую жилистую ладонь полуволку на плечо. – Или, может быть, тебе показалось, что он говорил с тобой недостаточно почтительно?

– Чт-то означает весь этот спектакль? – хрипло спросил Колонель, сжимая кулаки и не отводя взгляда от заострённого птичьего лица.

– А ты был прав, молодой тули-па, – рыжеволосый ухмыльнулся, на секунду оборачиваясь. – Он действительно ничего. Мне нра-витс-ся… А ты никогда не думал, смертный, что твоим зверушкам может быть тесновато в этой большой стеклянной коробке, м-м?

Он отступил в сторону и вдруг взмахнул рукой, поворачиваясь к аквариуму. Колонелю показалось, что в воздухе мелькнула острая медная стрелка, а в следующий момент толстое стекло покрылось сетью трещин и с оглушительным звоном осыпалось на пол. Мужчину мгновенно прошиб ледяной пот. Он с трудом сглотнул, чувствуя, как кровь отливает от лица и как предательски слабеют колени.

Чёрт. Только… только не…

Мерзкие жуки, обрадованные неожиданной свободой, резво поползли во все стороны по дубовым паркетным шашкам. Некоторые из них с отвратительным жужжанием распахивали короткие жёсткие надкрылья, безуспешно пытаясь взлететь.

Длинноволосый мужчина на несколько секунд задержал над полом открытую ладонь – и вдруг все эти копошащиеся твари, плотоядно двигая длинными усиками и перебирая тонкими лапками, стали сползаться в одну большую шевелящуюся серебристую кучу, а потом, словно по команде, стремительно двинулись прямо на Колонеля. Сразу несколько жирных блестящих жуков проворно залезло ему в штанины, мужчина судорожно попытался стряхнуть их с себя, но другие в это время уже забирались ему на руки, ползли вверх по шее и по волосам, и Колонелю почудилось, что он ощущает исходящий от них гадкий землистый запах…

Крошечные лапки повсюду защекотали кожу. Перед глазами помутилось, по телу прокатилась волна озноба, ноги словно свело короткой судорогой, и Колонель, хватая ртом воздух, лихорадочно смахнул одного из этих мерзких, толстых, усатых, многоногих гадов со своей щеки и начал медленно сползать по стене, чувствуя, как желудок прокалывает внезапная непреодолимая тошнота.

– Ты лучше не делай резких движений, – посоветовал заинтересованно наблюдавший за ним рыжеволосый, складывая руки на груди, и Колонелю почудилось, что глаза у того на мгновение блеснули тусклым рубиновым светом. – Они, конечно, вроде бы не ядовитые, но иногда, если их разозлить, могут ведь и укусить…

В ушах оглушительно зазвенело, перед глазами тучами замелькали слепящие искры, и Колонель почувствовал, как пол, покачнувшись, разом уходит у него из-под ног…

– Ты смотри-ка, и впрямь отключился, – присвистнул Вильф. – Нет, ну так совсем неинтересно…

– Аспид говорил, что у него вроде бы сердце… – неуверенно начал Кейр, присаживаясь рядом с осевшим на пол мужчиной на корточки.

– Я помню, – рыжеволосый подошёл ближе и, наклонившись, небрежно прикоснулся двумя пальцами к ямочке у того между ключиц.

Смуглое лицо мужчины, казавшееся сейчас при ярком галогенном свете почти жёлтым, было неподвижно запрокинуто к потолку, морщинистые, покрытые белыми шрамами руки – безжизненно разбросаны в стороны. Кейр, не в пример Аспиду, всегда плоховато умел различать постороннюю боль извне; тем не менее, насколько он мог судить, токи энергии, тянущейся сейчас от смуглолицего, были вполне себе живыми и чистыми. Да и правда – ну как можно получить сердечный приступ от посаженного на морду таракана, в самом-то деле? Это же тебе, в конце концов, даже не Вельз с Бероном…

– Ерунда, – лениво подтвердил Вильф, отнимая руку. – Просто обморок. Ну надо же, а ещё военный…

Блестящие насекомые, освободившись от наброшенной рыжеволосым невидимой упряжки, медленно расползались по комнате. Один крупный, металлически поблёскивающий жук с едва слышным стуком свалился с седой шевелюры бесчувственного мужчины на дубовые шашки пола и тут же проворно взобрался Кейру на покрытую густой шерстью ступню. Полуволк подставил ему чёрную длиннопалую ладонь и с любопытством поднёс её к глазам. Жук был похож на миниатюрную модельку какого-нибудь декоративного беспилотника. Зрением тули-па было видно, словно под лупой, как двигаются два маленьких чёрных глаза на его прикрытой блестящим, словно фарфоровая пластинка, щитком треугольной голове, и как беспокойно шевелятся крошечные щетинки на тонких подвижных усиках.

И вот чего, спрашивается, этот мужик вообще держит у себя дома подобную живность, если он весь из себя такой нервный?

– В Цитадели их тоже всегда так много, всех этих… разных ползучих… – задумчиво проговорил Кейр, стряхивая жука с ладони.

– Владетель ничего и никогда не делает без причины, юный воин, – откликнулся Вильф. – Подумай сам. Ползучие многочисленны, беспощадны к чужим и не признают слабых среди своих. Живут везде, живут и среди людей, но не являются частью мира людей. Многие из них живут на столетия дольше людей и способны… как видишь… заставить смертных бояться себя, совершенно ничего для этого не делая. М-м? Считай, что они уже по-своему завоевали этот мир, – рыжий улыбнулся и распахнул широкую стеклянную дверь, выходя на погруженную в сумерки террасу.

Кейр поднялся, опираясь руками о мохнатые колени, и шагнул за ним следом.

На улице было сыро и свежо. Над крышей роскошной виллы плыли низкие серые тучи, из тёмного сада доносилась разноголосая перекличка первых ночных птиц. Накрапывал дождь; редкие увесистые капли барабанили по жёстким вытянутым листьям растущих по сторонам террасы оливковых деревьев, висящая в воздухе водяная пыль терпко пахла морем и мокрым деревом. Холодные мраморные плиты под лапами Кейра, уставленные какими-то уродливыми абстрактными скульптурами, были покрыты блестящими, словно обрывки глянцевой плёнки, лужами, поверхность которых то и дело вздрагивала от падающих на них дождевых брызг.

Кейр щёлкнул одну из скульптур когтем по мясистому приплюснутому носу. Больше всего та напоминала растолстевшую рогатую крысу из базальтовых пещер Цитадели. А вот Хота бы, наверное, сказал, что она похожа на Галактического Мутанта из комиксов про капитана Грома…

Парень нахмурился. Про Хоту ему сейчас хотелось думать меньше всего. И про ту долбаную вожжу, которая попала под его долбаный хвост. Противно было даже представлять себе, что Кейр должен снова уговаривать его, как капризную бабу… да не уговаривать даже – почти просить, а ведь тули-па, чёрт побери, никогда и никого ни о чём не просят…

Хавьер как будто специально нарывался на неприятности. Будто бы он был уверен, что Кейр так до бесконечности и будет жевать сопли, будто бы нарочно делал вид, словно не понимал, что с другим разговор давно бы уже был гораздо жёстче… Кейр невольно сжал чёрные длиннопалые кулаки. «Ладно, – мрачно подумал он. – Посмотрим…»

В конце концов, они ведь всегда были не разлей вода, твою мать. Может быть, стоит с ним просто встретиться вдвоём. Выпить по пиву, как в старые добрые времена. Ещё раз спокойно обсудить всё с глазу на глаз.

Погано было только то, что времени оставалось всё меньше…

– Тули-па ведь берёт под покровительство смертного, только если тот ему полезен, так? – спросил Кейр негромко, поднимая взгляд от ряда похожих на детские пирамидки газонных фонариков, которые тлели вдоль кромки виднеющегося под ногами гигантского бассейна тусклыми гнилушками – видимо, за сегодняшний день их солнечные батареи так и не успели набрать достаточно энергии.

Вильф повернул голову и внимательно посмотрел ему в глаза.

– Конечно, юный воин. Среди смертных полно бессмысленного мусора. Этим мы и отличаемся от них… что тебя смутило?

– Я просто, бывает, думаю… – Кейр посмотрел на едва заметно мерцающие призрачные когти на собственных пальцах. – Ведь наши браслеты могли же оказаться у кого угодно, ага? И кто угодно из смертных, получается, мог бы найти их и тоже стать…

Рыжеволосый покачал головой:

– Нет, молодой тули-па. Не мог бы.

Во взгляде Кейра мелькнула растерянность.

– Вспомни, как ты себя чувствовал, когда впервые надел активаторы? – Вильф облокотился о мокрую каменную балюстраду.

– Паршиво… – пробормотал парень.

– Активация – это всегда боль, – кивнул мужчина, глядя на проникающие из панорамного окна электрические блики, которые сверкающей сетью дрожали на чёрной глади бассейна. – Она как рождение. Или как смерть. Существуют, конечно, счастливчики, которые рождаются и умирают спящими, но их очень, очень мало, юный воин. А активация – ещё и чудовищно мощный выплеск энергии. Слабое сердце воссоединение со зверем просто уничтожит. Смертного похоронят, браслеты снимут, и они останутся ждать того, кто способен выдержать слияние. Могут похоронить и в браслетах, конечно, – Вильф усмехнулся. – Тогда вся надежда на археологов. Думаю, активаторы каждого из нас убили немало народу перед тем, как попасть к нам в руки… – рыжеволосый с наслаждением потянулся. – Возвращайся в Цитадель, молодой тули-па. Ты мне сегодня здесь больше не нужен.

Кейр кивнул было, скрещивая руки на груди, но остановился. Он давно уже усвоил, что Вильф (разумеется, когда тот бывал в хорошем настроении) может съездить когтями по уху за лишние вопросы всё же с несколько меньшей долей вероятности, чем Тео, – а спросить хотелось уже давно.

– Почему Правитель всё время называет вас тэнгу?

– М-м… кажется, какая-то японская легенда, – рассеянно отозвался рыжеволосый. – Какая разница, малыш? – он пожал плечами. – Это всё такое человеческое. Все мы заложники того, во что верили когда-то…

Когда фигура полуволка растворилась в дрожащих сумерках, Вильф вдохнул полной грудью пахучий ночной воздух и на несколько секунд запрокинул голову, закрывая глаза и с удовольствием подставляя лицо под струи постепенно усиливающегося дождя. В Цитадели легко было позабыть о том, что на свете существует дождь. Холодные водяные капли, щекотящие щёки и мелкой пылью оседающие на ресницах. Солоноватый морской бриз, который облизывает кожу, забираясь в волосы…

– Как тебе с ним вместе работается? – раздался знакомый голос за его спиной.

– Он мне нравится, Тео, – ответил рыжеволосый, не поворачивая головы. – Сильное сердце. Видно ещё, конечно, что пока не особенно умеет переступать через себя… но уж этому-то ты его научишь. Знаешь, он мне даже иногда немножко напоминает меня самого в молодости…

– Даже так? – Тео не удержался и фыркнул. – Не могу сказать, что меня это радует. Если я сейчас начну вспоминать всё, что ты умудрялся проделывать за спинами у Правителей, пока был оруженосцем…

– Ну бро-ось… – протянул Вильф, улыбаясь. – Я просто старался по возможности получать от жизни удовольствие… Я и сейчас стараюсь. Кроме того, каждого ведь иногда в юности тянет на эксперименты.

Он повернулся к Тео лицом и снова оперся локтями о балюстраду:

– А вот ты вообще уверен, что знаешь о малыше всё?

– Я знаю, что он, в отличие от тебя, по крайней мере, умеет подчиняться приказам… – проворчал Тео. – Что вы сделали с этим бедолагой, воин? Похоже, я пропустил что-то интересное…

Он кивнул на панорамное окно, с любопытством наблюдая за тем, как смуглолицый мужчина массирует себе лоб, а потом, сделав над собой видимое усилие, с натугой приподнимается на локтях и садится на полу, помогая себе руками.

– А будешь знать, как опаздывать, – Вильф поймал на язык несколько дождевых капель, прислушиваясь к плывущему в мокром воздухе едва слышному гулу автомобилей, который доносился с далёкого шоссе. – Ну, похулиганили немного… Чёрт, Тео, ну я правда не рассчитывал, что этот малый настолько сильно боится своих собственных питомцев.

Прислонившийся к стене ярко освещённого зала мужчина тем временем начал судорожно осматриваться, прикасаясь к лицу дрожащими ладонями. Тео с трудом подавил смешок и отодвинул в сторону стеклянную дверь, шагнув внутрь зала. Мужчина пошевелился, оборачиваясь на звук, поднял взгляд – и замер, цепенея.

– Отрадно видеть, что ты очнулся, – беловолосый обвёл взглядом комнату, усыпанную стеклянным крошевом с ползающими по нему блестящими жуками, и задумчиво хмыкнул. – Полагаю, было бы страшно бестактно с нашей стороны не дать тебе немного времени, чтобы прийти в себя, как ты думаешь? Мне не хотелось бы, чтобы у тебя оставались ещё какие-то сомнения насчёт того, что тебе всё это не привиделось.

Он подошёл ближе, глядя на мужчину сверху вниз:

– А вот теперь можно и поговорить…

– Я не знаю, кто вы… или что вы… – сипло начал смуглолицый, с трудом поднимаясь на ноги и опираясь рукой о стену.

– А этого от тебя в данный момент и не требуется, смертный, – вошедший следом за блондином Вильф улыбнулся, отряхивая воду с отсыревших кудрей.

– Я хочу знать, что вам от меня нужно.

– Ну что же, это справедливо, – Тео поднял с пола и повертел в руках длинный, словно кинжал, прозрачный осколок. – Я люблю работать с теми, кто с самого начала задаёт правильные вопросы. Постарайся и дальше меня не разочаровывать… Нас интересует ваша последняя разработка… как её там? «Чёртов плод», да? – светловолосый усмехнулся. – Хорошее название.

– Неплохое, но немного отдаёт средневековьем, как по мне, – вполголоса заметил Вильф, опускаясь на плетёную циновку рядом с разбитым аквариумом и сцепляя пальцы на коленях.

– Вы не получите от меня образцы, – твёрдо произнёс смуглолицый. – И не найдёте их в этом здании.

– А я пока что и не говорил, что нам нужны от тебя образцы, – лениво отозвался Тео, трогая пальцем острый стеклянный край. – Или что мы собираемся их где-то искать…

– Убирайся… убирайтесь из моего дома… – хрипло прошептал мужчина, стискивая зубы.

Губы его сжались в одну тонкую линию, тёмно-карие глаза, не отрываясь, смотрели на Тео.

– А ты разговорчив, смертный, – беловолосый внезапно выбросил вперёд правую руку, и в следующий момент блеснувшие сталью пальцы ловко разжали мужчине челюсти, и два изогнутых заострённых лезвия подцепили его за язык. – В принципе, я ничего не имею против разговорчивых. Но только если они… разговаривают… по делу…

Блондин неторопливо потянул руку на себя. Из горла мужчины вырвался глухой подвывающий стон; по страшным кривым когтям Тео заструилась, пачкая смуглолицему рубашку и капая на тёмный деревянный пол, густая липкая кровь.

Глаза светловолосого ярко вспыхнули, и вскинутые было руки вжавшегося в стену мужчины тут же плетьми упали вдоль туловища, поражённые мгновенным парализующим разрядом:

– Что ж, я полагаю, нас сегодня ожидает очень увлекательный вечер… как ты думаешь, Вильф?

Глава 5

– Куда ты опять собрался, а?

– Дела, тёть. Я же вчера целый день уже дома просидел, – мальчик подгрёб вилкой со щербатой тарелки с голубым ободком остатки омлета с ветчиной.

Блестящий как зеркало никелированный чайник на плите пронзительно засвистел, и Ангелина торопливо сняла его с конфорки и выключила газ, невольно скривившись от этого звука. Голова опять страшно болела с самого раннего утра, а сейчас был уже девятый час, и совсем скоро надо было выходить на смену. Больничный она уже брала совсем недавно… начальство не поймёт, если снова будет просить отгул. Значит, придётся идти. Уволят, не дай боже, на что жить-то тогда?

Надо бы давление снова померить…

– Ты ведь ничего не рассказываешь… И в школу не ходишь…

Ангелина пошарила в рассохшемся деревянном ящике старой кухонной тумбочки.

«Ну неужели все таблетки опять закончились? Вот же несчастье… Вроде бы только на прошлой неделе ещё их покупала. И ближайшая аптека открывается только с десяти, как назло…»

– Находился уже, – фыркнул мальчик с набитым ртом.

Женщина почувствовала, как глаза её начинают слезиться от яркого света, и выключила серебристый потолочный светильник, оставив гореть только красную лампу с запылённым стеклянным абажуром, висящую над кухонным столом. Стало немного легче.

– Тебе бы всё шуточки шутить, да? – зло спросила она и приоткрыла форточку, чтобы впустить в кухню хоть немного свежего воздуха. – Куда ты пропадаешь всё время?

Небо во дворе было серовато-синим, словно стёганое деревенское одеяло, но сквозь прорехи в облаках уже пробивались первые солнечные лучи, поблёскивающие на подмёрзшей за ночь гигантской луже около подъезда и на крышах припаркованных рядом с лужей прямо на усыпанном уже почерневшими кленовыми листьями газоне автомобилей. Хотелось и вовсе распахнуть окно настежь, но нельзя – холодно всё же, а цветы на подоконнике надо беречь…

– Ко мне из опеки уже в третий раз приходили в четверг… – нервно продолжила женщина и поправила горшок с искусственной пластиковой лианой, который стоял на исцарапанном кухонном шкафчике и отбрасывал причудливую тень на полосатые бледно-зелёные обои. – Меня же прав лишат, дурная твоя башка!

– Лишат прав на меня? Ну чего, пускай лишают. Я не против, – усмехнулся мальчик, постукивая пальцами по укрытой белой клеёнкой столешнице. – Я думал, что я вообще у них там в мёртвых числюсь.

Ангелина раздражённо бросила на тумбочку зажатую в ладони вязаную варежку-прихватку и встала перед мальчиком, сцепляя руки на пояснице.

– Умничаешь… тебя же в детдом заберут, балбес!

– Не переживай, тёть. Не заберут. Ни в детдом, ни в полицию.

– Шибко смелый стал, да? С кем ты там связался? Я имею право знать, наконец!! – Ангелина взмахнула рукой перед его лицом.

В тот же момент вилка оглушительно громко звякнула о тарелку, и мальчик перехватил кисть женщины, безо всякого видимого усилия отводя от своей щеки занесённую ладонь. Ангелине сделалось не по себе: она неожиданно поняла, что не может вырваться. Мальчик пристально смотрел ей в глаза, и около его зрачков женщине вдруг померещился едва заметный алый отблеск. Наверное, от лампы… Она сморгнула.

– Ты мне не враг, тёть. Но не стоит больше повышать на меня голос. Ни-ког-да.

Ангелина вздрогнула, невольно поднимая взгляд на покрытую копотью иконку в золотистом окладе, стоящую на узкой резной деревянной полочке в углу под самым потолком кухни. Что-то такое было в его голосе… Или в выражении глаз… Или в самой этой странной формулировке… Или в том, что худенькие пальцы на её запястье были как каменные, и женщине никак не удавалось пошевелить словно бы вмиг окостеневшей рукой.

Последнее время Ангелина совсем не знала, как ей держаться. Что ей было делать? Что? К кому идти? В полицию? И что там говорить?

Честно признаться, иногда ей больше всего хотелось пойти к священнику. Слишком уж всё это было странно. Тим пропадал где-то целыми неделями, а потом появлялся вечно словно из ниоткуда – каждый раз бойкий, здоровый, румяный и хорошо одетый… совсем не похожий на того затюканного птенца, которого Ангелина помнила и с которым вроде бы знала когда-то, как себя вести. И повадки у него тоже изменились. Появился откуда-то совершенно новый, непринуждённый, неуловимо снисходительный тон… не враждебный, нет, но какой-то отчётливо безапелляционный.

И было ещё что-то, чему Ангелина вообще не могла подобрать никакого названия.

Иногда ей делалось страшно.

Позавчера Тим опять появился почти ночью – без предупреждения, как и всегда, – с едва поджившими свежими шрамами на горле, будто от ножа. Раздражённо отмахнулся в ответ на её расспросы и сразу завалился спать.

Ангелина остановила взгляд на тонкой мальчишеской шее. Нет, наверное, ей тогда всё же показалось. Нет у него никаких шрамов и в помине… ну ведь не могли же они просто взять и исчезнуть бесследно за одни сутки, да?

Женщина вспомнила, как позавчера ночью, воровато – в самом деле, как будто действительно опасаясь чего-то, – обыскивала карманы брошенной в прихожей короткой джинсовой курточки. Она была почти уверена, что найдёт оружие, а может быть, наркотики… или ещё что похуже. Но нашла только витую двустворчатую ракушку. Ещё мокрую и пахнущую йодом и солью, словно её и вправду только что выудили из какого-то южного моря…

– Тимка… – беспомощно произнесла Ангелина, чувствуя, как неприятные ледяные мурашки испуганно ползут по её немеющей ладони. – Я же беспокоюсь за тебя, понимаешь…

Мальчик почему-то улыбнулся, услышав своё имя.

– Понимаю. Но не нужно.

Аспид медленно разжал пальцы, стараясь не обращать внимания на то, как ломит запястья и как предательски покалывает под ногтями. Сейчас вот только когти выпустить ещё не хватало… Он сердито уставился на экран древнего плоскоэкранного пластмассового телевизора, висящего в простенке рядом с кухонным окном, и старательно прислушался, пытаясь отвлечься.

– В последние годы непризнанное государство сумело существенно укрепить свой оборонный потенциал, – воодушевлённо сообщил с экрана усатый дородный дядька в надвинутой на глаза маске-информаторе, похожей на прозрачный мотоциклетный шлем. – Однако риски формирования новых экстремистских течений в регионе также нельзя недооценивать. В сегодняшнем выпуске мы поговорим с признанными российскими экспертами в области международных отношений о том, мог ли бы ввод в так называемую Новую Африку миротворческих войск в действительности предотвратить нежелательные…

«Надо бы ей нормальный телемонитор подарить, что ли, – рассеянно подумал Аспид. – Какой-нибудь там люксовый, чтобы с голографическим режимом, голосовым управлением и функцией домашнего информатора. Пускай бы радовалась…»

Своих денег у него, конечно, не было, зато у Кейра их в последнее время стало как грязи. «А бабло – это вообще мусор, бро. Для нас-то. Только скажи…»

– Что с тобой произошло, а? – тётка выключила телевизор и обессиленно опустилась на скрипнувший деревянный стул напротив мальчика, сжимая голову руками.

– Ничего особенного. Считай, что просто повзрослел немного раньше положенного, – отмахнулся он, вставая.

У Аспида не было ни сил, ни желания продолжать этот бессмысленный разговор. «Смертные нужны тули-па ровно настолько, насколько они приносят тули-па пользу», – так, вроде бы, любит говорить Вильф. Ну и… Значит, самое время было уже сваливать и не длить больше эту дурацкую мутотень.

Но не прыгать же при ней…

Мальчику больше не было противно находиться в этом доме, как это бывало когда-то, но всё здесь… этот запах вчерашнего супа из жёлтой алюминиевой кастрюли в розовый цветочек, стоящей на закопчённой плите, и эта уставленная посудой деревянная доска на стиральной машинке в углу, и эта паутина на запылённом окне под потолком, выходящем в ванную, – с некоторых пор всё это стало казаться мальчику каким-то неопределённо-тягостным.

Жизнь смертных такая короткая, и все так по-разному её проживают, ну вот почему, спрашивается?

Кейр бы его понял, точно. Он как-то признался, что чувствует себя похоже, когда видится с матерью. «Ты появляешься там, как такой, типа, пирожок с дерьмом, бро… ну ты понял меня, ага? Это ведь всё тебе просто вот так вот дали, и ты теперь такая раскрутая задница, так, да? А другим всё равно хреново, и нифига ты тут не сделаешь, вот хоть убейся…»

– Тимочка… – глухо проговорила женщина, закрывая руками лицо.

В её голосе внезапно послышалась такая неподдельная горечь, что Аспид поневоле почувствовал себя не в своей тарелке.

Вон, за стеклянной дверцей висячего кухонного шкафчика над раковиной, прямо рядом с выставленными в ряд пузатыми как маленькие бочонки хрустальными стаканами, стоит его фотография, где он, сидя на коленях у мамы, размахивает пластмассовым игрушечным вертолётиком. Эта фотография появилась за стеклом полгода назад, когда Аспид снова вернулся домой, и тех пор тётка её уже больше оттуда не убирала.

Ну вот что он тут, в самом-то деле…

– Вкусно так, – примирительно сказал мальчик, подцепляя пальцами с тарелки и отправляя в рот последний кусочек омлета. – Спасибо тебе. У меня всё в порядке, поверь, тёть.

Ему, кстати, и вправду всегда было вкусно. Впрочем, Аспид уже почти привык, что после Цитадели, когда человеческое тело заново училось осознавать внешний мир, даже самая обычная еда каждый раз начинала ощущаться каким-то необыкновенно изысканным деликатесом.

– Да куда же ты хоть раздетый-то, – безнадёжно спросила тётка, кивая на висящий за окном термометр, и снова оперлась лбом о ладонь. – На улице же, поди, градусов пять уже, ночью заморозки были…

Аспид внимательно посмотрел на неё и неожиданно подошёл ближе:

– У тебя голова опять, да? Давай-ка я тебе массаж сделаю…

Не дожидаясь ответа, он встал за спинкой стула и положил пальцы женщине на виски.

– Да не надо, Тимка… – едва слышным шёпотом отозвалась та.

– Сиди-сиди. Это быстро, ты же помнишь, – Аспид сосредоточился, считая про себя.

Одно касание – контакт, два касания – перехват, три касания – контроль…

(«Четыре – обруч, пять – игла, шесть – костёр, – тут же зазвенел в ушах насмешливый голос Вильфа. – Тише-тише, малыш, не дрыгай лапками. Мы ещё не закончили, кричать ты у меня будешь после восьмого…»)

…три касания – контроль. Лёгкий горячий зуд в кончиках пальцев, похожий на дрожь от вибрирующего мобильника. Вот это Аспиду всегда удавалось на удивление легко. Даже странно, насколько легко, если вспомнить, скольких трудов ему вечно стоили любые боевые трансформации. Впрочем, по словам Вильфа, гордиться тут было особенно нечем. «Снимать боль вообще намного проще, чем её причинять, юный воин, – отмахнулся тот как-то от его нерешительных расспросов. – Тут и объяснять нечего, так что избавь меня от этих своих… благоглупостей. Если тебе это когда-нибудь вдруг зачем-то понадобится, сам разберёшься».

Вильф оказался тогда прав, как, в общем-то, и всегда: вся хитрость заключалась лишь в том, чтобы удерживаться на уровне второго-третьего касания, остальное получалось как-то само собой, интуитивно. Приходящие образы были всегда спонтанными, но очень чёткими, и управляться с ними было совсем несложно. Сжимающаяся цепь – расколоть одно из звеньев, тлеющие угли – затушить, трепещущее на ветру полотно – разгладить, успокоить…

– Легче стало?

– Легче… – пробормотала тётка. – Матерь божья, как у тебя это получается-то, а, Тимка?

– Техника есть такая, эм-м-м… китайская. Точки там всякие, знаешь… друзья научили.

Аспид улыбнулся, опуская руки. На душе у него снова сделалось легко.

Но пора было возвращаться в Цитадель.

* * *

– …как видишь, от тебя не требуется ничего невозможного, смертный. Всего лишь быть там в нужное время и впустить его внутрь, – подытожил стоящий у балконной двери высокий блондин с грубым обветренным лицом. – А до тех пор можешь оставаться здесь, у себя в Бреслау.

Блондин отвёл в сторону тонкую, свисающую до пола зеленоватую тюлевую занавеску и рассеянно проводил взглядом первый тряский трамвай, продребезжавший за окном. Мелко зазвенели стеклянные подвески на тусклой золотистой люстре под потолком; световые блики от электрических лампочек испуганно запрыгали по выкрашенным бледно-серой краской стенам спальни, пытаясь развеять сгустившиеся вокруг Яна удушливые предрассветные сумерки.

– Они этот город теперь называют Вроцлав, Тео, – мужчина с рыжими волосами до плеч, оседлавший стоящий посреди комнаты на вытоптанном узорчатом ковре колченогий венский стул, слегка качнулся на нём, опираясь локтями о гнутую скрипучую спинку, на секунду вынул изо рта блестящую золотистую карамельку на палочке и усмехнулся.

– Ужасно звучит, как ты думаешь? – светловолосый обернулся к нему, поморщившись.

Эту пару Ян видел рядом с покровителем впервые. Он отчётливо различал, что между собой они оба вроде бы говорили по-немецки, но слова, обращённые к нему самому, почему-то слышал будто сразу на двух разных языках одновременно, и от этого у Яна каждый раз нестерпимо сильно ломило между бровей, а воздух вокруг него словно начинал дрожать, делаясь липким и тяжёлым, будто в отделении лучевой терапии рядом с линейным ускорителем.

Когда мужчины разговаривали с покровителем, Ян переставал разбирать их речь совсем.

«Сегодня минуло ровно три года с тех пор, как всё это произошло», – подумал вдруг Ян. Три года с того момента, как он, за минуту до того, как потерять сознание, с ослепительной ясностью понял, что всё произошедшее с ним было вовсе не сном – впервые разглядев жуткий подлинный облик покровителя, его огромные, словно высеченные из белого камня, полузвериные лапы с тёмными изогнутыми когтями, и его лицо, больше всего похожее на уродливую карнавальную маску.

С того дня Ян видел эту маску бессчетное количество раз. И вот сейчас она опять неумолимо плыла перед его внутренним взором, накладываясь на жёсткое азиатское лицо с прищуренными глазами, – отчётливая, словно медицинская голограмма во время операции. Обведённые густой тёмной каймой алые глаза, огромный расплющенный нос, широкая пасть с острыми оскаленными зубами…

– Ты хорошо понял моих соратников, Янек? – покровитель поднялся с потёртого мягкого кресла около окна.

…раньше тот всегда являлся к Яну в одиночку. А вот теперь, три года спустя, в канун Дня всех святых, он привёл с собой ещё и этих двоих… и они вытащили его прямо из постели, и теперь Ян стоял перед жилистым мужчиной с длинной чёрной косой, завязанной высоко на затылке, босиком на холодном как лёд деревянном полу, и дышать ему, как и всегда, делалось всё тяжелей, и мелкая колючая вибрация пробегалась по мышцам с каждым новым обращённым к нему словом.

Ян судорожно вздохнул и поднял голову, пытаясь говорить твёрдо:

– Зачем вам… Для чего я должен буду это сделать?

Все эти три года Ян принуждал себя не задумываться над тем, с какими именно силами он связался, не давать этим силам имени, даже про себя. Ян никогда не считал себя трусом, но думать о том, что он в действительности натворил и какую власть дал над собой этим силам, так опрометчиво произнеся тогда клятву, было просто нечеловечески страшно.

Только вот сейчас, видя перед собой этих троих, Ян как никогда отчётливо понимал: за ними стоит смерть. Бездонная, адская, неодолимая пропасть, и не оставалось в этом мире уже больше никого, кто был бы в силах помочь удержаться на её краю…

– Забываешь своё место, раб? – покровитель подошёл ближе, пристально глядя ему в глаза, и Ян невольно отпрянул к стене.

Тусклый пасмурный свет раннего осеннего утра, падающий из окна, показался ему нестерпимо ярким, будто он исходил от операционной лампы. Чёрная нейлоновая майка давно уже повлажнела от пота, веснушчатые плечи покрылись противными мурашками. Липкий холодок безотчётного страха привычно потёк по позвоночнику, и мужчина отчётливо различил шумное биение собственного сердца, болезненно отдающееся в висках.

Он никогда не мог этому сопротивляться.

Он просто не знал, как…

Твёрдые, словно отлитые из медицинской стали пальцы сжали ему подбородок:

– Ты хорошо знаешь, что бывает за неповиновение… Или, может быть, тебе стоит напомнить?

Покровитель говорил негромко и спокойно; он никогда, ни единого разу ещё не повышал на Яна голос. Мужчина сглотнул всухую, не в состоянии больше выдавить из себя ни слова. Он не хотел этого, не хотел, не хотел… К горлу подкатил ком, в груди что-то судорожно сжалось. Жёлтые пластиковые настенные часы над головой тикали, казалось, оглушительно громко. Слышно было, как журчит вода, бегущая по трубам отопления. За стеной в шахте приглушённо прогрохотал лифт.

– Я не слышу ответа.

Безжалостная хватка не разжималась. Отпечатки чужих пальцев жгучими пятнами проступали на скулах, острая сосущая пустота скручивала желудок. «Бессмысленно, – подумал Ян с отчаянием. – Всё это бессмысленно».

Любая попытка воспротивиться не стоит ничего. Чего он добьётся этим своим жалким бунтом?

– Я всё понял, покровитель, – еле слышно проговорил Ян, опуская взгляд.

Он успел увидеть, как беловолосый, повернувшись к нему спиной, снял с пыльной деревянной книжной полки, под которой на старом полосатом половичке грудой валялись растрёпанные журналы, плюшевую фигурку большеголового волчонка с большой буквой «S» на красной футболке – любимый талисман Агнешки, которая почему-то всегда была сама не своя до всех этих дурацких американских мультиков про супергероев. Блондин задумчиво повертел игрушку в руках, что-то тихо сказал и протянул её медноволосому, и тот почему-то громко фыркнул, широко ухмыляясь и подхватывая фигурку двумя пальцами.

«Не трогайте, – хотелось крикнуть Яну. – Не смейте…»

Он не решался открыть рта.

Рыжий перехватил его взгляд и неожиданно рассмеялся:

– Что, сентиментальные воспоминания, да, смертный? Наверное, какая-нибудь трогательная история, м-м? Мне прямо так и хочется взять этого малыша в заложники, когда ты так на него смотришь…

Он снова поднёс игрушку к лицу, с интересом её разглядывая, и Ян почувствовал, как, отзываясь на собственное бессилие, мучительно приливает кровь к его щекам. Рыжеволосый несколько раз подкинул волчонка на ладони и зашвырнул на укрытый шерстяным пледом диван в углу, и в тот же момент мужчина с длинной чёрной косой подступил к Яну почти вплотную; деревянные половицы жалобно скрипнули под его ногами.

– Ты ничего не забыл, Янек? – насмешливо спросил он.

– Покровитель… – Ян прижался к шершавой стене голыми лопатками, начиная мелко дрожать. – Пожалуйста, не надо… я не выдержу больше…

Пронзительные чёрные глаза стоящего перед ним ярко заалели у зрачков.

– Мне ли не знать, сколько ты сможешь выдержать…

Мужчина свёл запястья на груди, и Ян невольно зажмурился, чтобы не видеть крупной свинцовой ряби, которой подёргивается стоящая перед ним рослая фигура; всё его тело охватило лихорадочным паническим жаром, дышать сделалось больно.

– Не прячь глаза, Янек… – гулко, обжигающе зазвенело где-то меж висков.

Жилистая ладонь, покрытая мутными стальными чешуйками, прикоснулась к его груди, чёрные губы, едва прикрывающие острые белоснежные клыки, растянулись в жутком подобии улыбки. Тлеющие угли глаз, обведённые чёрным, хищно впились в побелевшее измождённое лицо:

– Ну?

– Силы и кровь, – выговорил Ян омертвелыми губами.

На запястьях монстра сверкнули пурпурные кольца, кисти его рук ослепительно запылали огненно-красным.

И в следующий миг огромная полузвериная лапа с длинными узловатыми пальцами погрузилась Яну в солнечное сплетение, будто плоть того превратилась в мягкое желе.

Мужчина выгнулся, тело его задёргалось, словно по нему пропустили электрический ток. По пригвоздившей Яна к стене руке побежали сгустки пульсирующего розового света, и он закричал, судорожно хватая ртом воздух. Кривые когтистые пальцы легли ему на губы – крик тут же оборвался протяжным мучительным хрипом. Дыхание сделалось частым и прерывистым, в уголках губ выступила пена.

Продолжить чтение

Читать онлайн Враг един. Книга вторая. Чёртов плод бесплатно

Пролог

Часть перваяПёс полуночи

Глава 1

* * *

* * *

* * *

Глава 2

* * *

Глава 3

* * *

* * *

Глава 4

* * *

Глава 5

* * *

Часть первая
Пёс полуночи