Читать онлайн Маски благородия бесплатно

Маски благородия

Иллюстратор Lotur Norn

© Анна Телятицкая, 2023

© Lotur Norn, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-0060-4816-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

I. «Большой поступок маленького графа»

Май 1521 года1. Адальберту почти 6 лет.

Адальберт брыкался, вырываясь из рук кормилицы. «Отпусти, не хочу!», – кричал он. Роберт, вяло шагавший рядом под руку с другой служанкой, сонными глазами посмотрел на кузена.

– Полно, господин, – приговаривала кормилица. – Что это на Вас нашло? Поди, устали.

– Нет! Нет, я не устал!

Адальберт сделал ещё одну попытку высвободиться, но кормилица держала его слишком крепко. Даже отдёргивая тяжёлый балдахин и взбираясь на кровать, больше похожую на гигантский корабль с белыми парусами, женщина не выпускала маленького графа из рук. Наконец уложив ребёнка в постель, кормилица крепко укутала его одеялом.

Адальберт отвернул голову. Сердце всё ещё бешено колотилось, но тело вдруг обволокла слабость. Как же так? Ещё утром отец гулял с ним по двору, обещал показать, как драться на шпагах, а сейчас уезжает. Адальберт тихо всхлипнул. Кормилица провела рукой по русым волосам мальчика.

– Граф Рудольф скоро вернётся, вот увидите, милорд. А пока отдыхайте.

Женщина вышла из комнаты. Шаги растворились в коридоре. За окном пели свою песню прилетевшие ласточки. Адальберт сжимал в руке уголок одеяла и рассматривал рисунок гобелена: всадник на белом коне скачет к замку. Наверное, возвращается домой.

Пролежав так ещё немного, Адальберт поднял голову и посмотрел на дверь. Шагов не было слышно. Мальчик скинул с себя одеяло и тихо опустился на пол. Скомкав одеяло и положив подушки так, чтобы вышло нечто похожее на лежащего человека, Адальберт вышел из комнаты и с трудом закрыл за собой тяжёлую дверь. В коридоре было пусто, только с нижних этажей доносились оживлённые звуки суеты. Адальберт заглянул в комнату к Роберту, но тот уже спал.

Шли активные приготовления к отъезду. В воздухе стояла тревога. Эта поездка была особенной, Адальберт это чувствовал, хоть и не понимал, почему. Он осторожно вышел во двор и припал к стене. Все были слишком заняты, чтобы заметить маленького графа, но он всё же не терял бдительности и медленно продвигался вдоль холодного камня.

Времени действовать было мало. Адальберт знал, что в какой-то момент слуги оставят повозки с провизией и разойдутся, но почти сразу появится отец, и тогда к повозкам будет уже не подобраться. Как Адальберт и ожидал, слуги закинули последний мешок и ушли оповещать хозяина, что всё готово. Мальчик тут же бросился к одной из крытых повозок. Её возчик стоял неподалёку и в последний раз разминал ноги перед долгой дорогой. Одежда стесняла движения, Адальберт едва дотягивался до края, но, пыхтя, всё же смог взобраться в повозку. Он тут же спрятался между мешками с едой и постарался не шевелиться и не издавать ни единого звука.

Вскоре послышались шаги, шуршание женских юбок и голоса. Адальберт вслушивался, силясь различить в общем шуме голос отца. Он вдруг испугался, что всё может пойти не так: например, кормилица заглянет в комнату и обнаружит, что в постели лежит не мальчик, а груда подушек. Но, похоже, никто не заметил пропажи маленького графа; все рассаживались по местам. Спустя ещё несколько мгновений повозка тронулась.

Адальберт старался не двигаться, хотя накативший страх так и норовил дёрнуть его за руку или за ногу. Он не видел дороги и пытался на слух определить, какие места они проезжали, но слышал лишь однообразный стук копыт и поскрипывание колёс. Слуги обговаривали, что подать на обед, когда придёт время привала.

Когда повозка остановилась в первый раз, было ещё светло. Адальберт решил не покидать своего укрытия, побоявшись, что ещё недостаточно далеко отъехали от дома, и его могут отправить обратно. Оставалось надеяться, что слуги не доберутся до мешка, который скрывал за собой маленького графа. К его счастью, этого не случилось, и спустя несколько часов повозка снова мерно закачалась на кочках.

Уже темнело, поэтому было решено разбить лагерь на ночь. Дорога вытрясла из Адальберта все силы, сейчас он больше всего хотел съесть что-нибудь тёплое и укутаться в мягкое одеяло. Но сначала увидеть отца.

Дождавшись, пока около повозки стихнут голоса, мальчик отодвинул мешок и спрыгнул на землю. По ногам пробежали колючие иголки, и Адальберт стал поочерёдно поджимать ноги под себя, оглядываясь по сторонам. Палатки, как маленькие островки света, стояли поодаль друг от друга на небольшой поляне, из них доносились голоса. Звучали они беспокойно, но слов Адальберт разобрать не мог. Он стал медленно подходить к самой большой палатке, думая, как показаться отцу на глаза. Он не хотел, чтобы его видели другие, потому что затевал он всё это только ради графа Рудольфа. В нерешительности мальчик встал у самого входа в палатку. Теребя рукава, Адальберт поднял глаза к небу. С тёмно-синего полотна на него сверкало множество белых точек, будто просыпанные бусы. В такие волнительные минуты мальчик любил представлять, как нанизывает эти «бусы» на невидимую нить, и на душе становилось легче.

Размашисто откинув ткань, из палатки выскочил рыцарь и начал кругами бродить около Адальберта, не замечая его. Тусклый свет упал на острый нос и прищуренные глаза мужчины, и мальчик узнал в нём брата отца, дядю Вильгельма. Рыцарь наконец заметил в темноте маленькую фигурку и сначала даже вздрогнул.

– Роберт? Это ты?

– Нет. Где папа?

Адальберт очень хотел есть, а запах съестного, доносившийся из палатки, заставлял живот неприятно урчать.

– Ах, Адальберт… Папа? С-сейчас, – Вильгельм ещё несколько секунд рассматривал мальчика, а затем снова скрылся в палатке.

Адальберт переминался с ноги на ногу. Где-то вдалеке раздался протяжный хриплый крик ночной птицы, похожий не то на смех, не то на плач. Вскоре из палатки почти вылетел граф Рудольф.

– Адальберт, как ты… Что ты здесь делаешь? – Рудольф так и застыл на месте, растерянно раскинув руки. Сейчас, почти в полной темноте он сильнее походил на младшего брата, хотя при дневном свете обладал более тонкими, аккуратными чертами, внушающими доверие. Лишь невысокий рост по-прежнему отличал графа от сэра Вильгельма.

Адальберт медленно подошёл к отцу и протянул к нему руки. Рудольф подхватил сына. Адальберт уткнулся отцу в плечо.

– Я хочу с тобой, – только и сказал он.

Рудольф погладил сына по волосам, а сам бросил опасливый взгляд на палатку и тяжело вздохнул.

– Тебе нельзя со мной. Можно было бы, я бы обязательно взял тебя.

– Ты никогда не берёшь меня с собой! – воскликнул мальчик, подняв уже наполнившиеся слезами глаза. К расстройству Рудольфа, в палатке воцарилось молчание.

– Тише, не кричи так. Сейчас ты правда не можешь поехать со мной. Густав!

– Нет! – Адальберт обхватил отца за шею.

Рудольф поставил мальчика на землю, сел рядом и взял сына за руки. Из палатки высунулся слуга.

– Послушай, я тоже очень тоскую по тебе, когда уезжаю, – говорил граф. – Но так надо, понимаешь?

– Почему? – не унимался Адальберт.

– Потому что… – глаза отца округлились. – Адальберт! Ты хоть кому-то сказал, где ты? Мама знает, что ты со мной?

Адальберт весь сжался. Стоявшие до этого слёзы брызнули крупными каплями.

– Нет…

– Ты что! Они же там сейчас так переживают, места себе не находят! – Рудольф поднялся на ноги. – Густав, сейчас ехать уже поздно. Накорми Адальберта и проследи, чтобы он лёг спать. Завтра утром возьми лошадь и отвези его домой, – граф снова сел возле сына. – Адальберт… успокойся, ничего страшного ещё не случилось. Когда вернёшься, извинись перед матерью и остальными. Ты понимаешь, за что извиниться? Ты убежал из дома, никому ничего не сказав. Так нельзя! Всегда нужно думать о других, прежде чем что-нибудь сделать. Разве я могу вот так всё бросить и скрыться непонятно куда?

Адальберт поник головой, утирая слёзы. Он устал, хотел есть, был расстроен, что воссоединение с отцом получилось такое невесёлое, и напуган, потому что мать сейчас переживала за него. Слова графа не утешали, наоборот, становилось ещё беспокойней. Адальберт кротко потянулся к отцу, надеясь угодить в его крепкие объятия, но Рудольф лишь наскоро поцеловал мальчика в лоб и вернулся в палатку. Густав, с сочувствием посмотрев на ребёнка, протянул ему руку.

Как бы сильно Адальберт ни хотел есть, кусок не лез в горло. Мальчик сидел за столом, подперев ладонью щёку, и ломал в руке кусок хлеба. Все разговоры стихли, стоило ему появиться в палатке. Он чувствовал, как из-за соседнего стола на него смотрят отец, дядя и ещё один явно важный человек в блестящей длинной одежде. Адальберт старался не поднимать взгляд. Когда после ужина мальчик лёг на пушистую шкуру, усталость наконец одолела его.

Утром он позавтракал, а затем Густав усадил Адальберта на лошадь и сам сел сзади, придерживая мальчика одной рукой. К ним подошёл отец. Вид у него был серьёзный и грустный.

– Ну, ты понял меня, Адальберт. Что ты сделаешь, когда вернёшься?

– Извинюсь перед мамой и всеми.

– Правильно. И пообещай, что больше никогда не будешь так делать.

– Обещаю. Отец…

– Люблю тебя. Жди, я вернусь, как только смогу, – он поцеловал мягкую ручку сына и хлопнул лошадь по крупу. Адальберт ещё раз обернулся, но отца уже не было видно.

***

Граф Рудольф пробыл в отъезде около двух недель. Когда со двора послышалось ржание лошадей, Адальберт первым выбежал на улицу и ещё долго прыгал от восторга, глядя на отца. Тот поглаживал сына по спине, затем за обедом усадил около себя и расспрашивал, чем Адальберт занимался в его отсутствие. Вечером мальчик решил показать графу деревянные фигурки рыцарей – подарок от матери, графини Анны.

Адальберт вошёл к отцу без стука, почти бесшумно. Кроме графа в комнате находились три женщины: старшая кормилица и помогавшие ей няньки. Женщины стояли, потупив головы и сложив руки перед собой. Кормилица была ближе всех к двери и заметила вошедшего мальчика, но тут же отвела взгляд, будто в каком-то испуге. Отец ходил из угла в угол. Медленно, задумчиво. Голова его то поднималась в решительном жесте, то с досадой опускалась; он тяжело дышал. В руках граф Рудольф держал длинный узкий предмет, но что это – было не разглядеть в полумраке. Адальберт попятился к двери: тревожный холодок пробежал по телу от одного взгляда на отца и служанок.

– Что мне ваши извинения? – глубинным голосом произнёс Рудольф, заглядывая каждой из женщин в глаза. – Они уберегут моего сына от опасности, если вы, дуры, снова недоглядите за ним?

Кормилица невольно бросила взгляд на мальчика и протянула к нему руку, как бы закрывая от хозяина, но граф заметил и этот жест, и сына. Он несколько секунд вглядывался в Адальберта, а затем прищурился и плавным движением развернулся к нему.

– А, Адальберт, – совершенно спокойно и даже дружелюбно сказал Рудольф. – Иди сюда.

Маленький граф робко подошёл к отцу. Тот положил руку ему на плечо.

– Что это у тебя?

– Рыцари.

Адальберт почти проглотил это слово, косясь на служанок.

– М-м. Скажи, Адальберт… мы тут пытаемся понять: как же тебе удалось убежать из замка?

Маленький граф вкратце пересказал всё, что сделал, чтобы попасть в повозку с провизией. Тревожное предчувствие не покидало его, он крутил игрушки в руках, но не переставал говорить.

– Ах… Одеяло скомкал… – отец медленно перевёл взгляд на кормилицу, а затем наклонился к сыну. – Ну, мы же не хотим, чтобы это повторилось, правда? Твоим няням нужно быть внимательнее.

Рудольф подошёл ближе к женщинам и постучал по ноге тем самым предметом. Адальберт различил очертания хлыста, которым стегают лошадей. Теперь ему стало по-настоящему страшно, он сам не понимал, отчего. Мальчик большими глазами смотрел на отца, опустив уголки губ. Тот жестом приказал служанкам повернуться спиной.

Свист. Удар. Адальберт вздрогнул, но не мог выговорить ни слова. Ещё удар. Ещё. Отец бил их по очереди. Мальчик поднял глаза на кормилицу: она дрожала всем телом. Ещё удар, и молоденькая служанка не выдержала и вскрикнула. За ней вторая. Тут закричал уже Адальберт.

– Папа, хватит!

Мальчик не мог сдвинуться с места, но подался к отцу всем телом. Рудольф обернулся через плечо. Лицо его сейчас было похоже на грозовую тучу, надвигающуюся из-за гор.

– Это будет уроком и для тебя, Адальберт. Ты будущий граф, и должен понимать, что от твоих поступков зависят судьбы других людей.

Адальберт замотал головой. Отец снова повернулся к слугам и замахнулся хлыстом.

– Нет! Нет! Нет!

Мальчик закрыл уши и зажмурился. Фигурки рыцарей попадали на пол. Адальберт выбежал из комнаты, не слыша ничего, кроме пелены в ушах.

Он весь вечер пролежал в постели, прижимая ноги к груди и покачиваясь из стороны в сторону. Мальчика колотила до того крупная дрожь, что кружилась голова и ком подступал к горлу. Всё это было для Адальберта впервые, он не понимал, что с ним происходит, и это до слёз пугало его. Он даже звал маму, но делал это слишком тихо, чтобы она услышала. Наконец, графиня сама вошла к нему и, увидев, в каком состоянии был её сын, тут же приказала нести тазы с горячей водой и полотенца. Только затем Адальберт смог уснуть.

Он проснулся несколько часов спустя, когда ещё было темно. Рядом с ним на кровати сидел отец. Сначала Адальберту показалось, это было во сне, но взгляд у графа был слишком живой. В нём было столько страдания, и, кажется, ещё не обсохли слёзы. Маленький граф приподнялся на подушке, и Рудольф со всем трепетом обнял сына. И долго не отпускал, хотя так и не сказал ни слова.

***

Дядя Вильгельм начал готовиться к следующему походу, не успели они вернуться из этого. В замке стали появляться другие рыцари. Их доспехи звенели, а со двора доносился стук молота о наковальню – это кузнец изготавливал новые мечи. И без того преисполненный рыцарской статью, сейчас Вильгельм ходил по замку, высоко вскинув голову. Маленький Роберт во всём старался подражать отцу, но взрослые лишь тихо посмеивались над его неуклюжестью. Взъерошенные каштановые волосы, слегка выпученные глаза и тоненькие ножки – мальчик был похож скорее на воробушка, чем на рыцаря.

Вся семья шла провожать дядю Вильгельма. Адальберт держал мать за руку и, сосредоточенно посапывая, прыгал по деревянным дощечкам. Тонкие стыки в полу представлялись ему огненными стенами или рвом с морскими чудовищами, и он что есть силы перепрыгивал через них. Иногда мальчик останавливался, готовясь к новому прыжку, и графиня громко вздыхала. Граф Рудольф давно ушёл вперёд, наскоро бросив, чтобы жена с сыном не задерживались, но со стороны ребёнка ни о какой спешке не было и речи.

– Берти, пойдём уже скорее, – не выдержала графиня Анна.

Не прекращая игры, Адальберт стал прыгать через стыки всё быстрее и быстрее. И вот – нога спотыкается о бугорок, который и заметить-то было трудно, и маленький граф уже распластался на холодном полу. Вокруг него тут же засуетились и заохали няньки. Сразу несколько пар рук подняли и поставили мальчика на ноги. Графиня, присев рядом с сыном, стала отряхивать его одежду. Её лицо было спокойно, но бледно. Адальберт улыбался.

– Всё в порядке, мама. Видишь, я даже не плачу.

Графиня улыбнулась сыну в ответ и, снова взяв его за руку, повела дальше.

Отец с дядей уже ждали во дворе. Рудольф стоял к брату почти вплотную и что-то быстро шептал ему. Вильгельм напряжённо дёргал бровью, а затем махнул рукой и ушёл к сыну. Он с особой теплотой всматривался в детское личико Роберта, будто стараясь получше запомнить его.

Мать Адальберта, сжав ладошку сына, прошептала ему:

– Ты уж не давай Роберту заскучать тут, пока дядя не вернётся, ладно?

Адальберт оживлённо кивнул. Уж скучать им с Робертом точно не придётся – хоть кузен и был на год младше, вряд ли во всём княжестве можно было найти кого-то, кто с таким же рвением играл в догонялки.

II. «Так разговаривают взрослые»

Весна 1523 года2. Адальберту почти 8 лет.

Прошло почти два года, а дядя Вильгельм так и не вернулся из того похода. Роберт, не привыкший так надолго расставаться с отцом, всё чаще проводил время, сидя у окна и выглядывая на горизонте силуэты всадников.

Сегодня на небе собрались тучи, ветер стучал в окна: скоро пойдёт дождь. Граф Рудольф заложил руки за спину и беспорядочно ходил по залу, то выглядывая в окно, то греясь у очага. Последний месяц он пребывал в таком же хмуром настроении, каким сейчас было небо. Адальберт сидел здесь же, в большом зале, и выводил буквы на бумаге, от старания высунув язык. Закончив тяжело дававшуюся «φ», Адальберт вскочил с места, подошёл к отцу и протянул ему лист.

– Отец, правильно?

– М? Да, да, хорошо, – бросил Рудольф, даже не взглянув в сторону сына.

Адальберт вздохнул и вернулся за стол. Низенький священник с широким носом, круглым лицом и насыщенными синими глазами легко провёл рукой по спине мальчика и улыбнулся. Это был отец Филипп, капеллан3 замка.

– Давай сначала закончим, а потом покажем господину Рудольфу, что получилось, сын мой? – тихо произнёс он.

Дверь распахнулась, и Рудольф вздрогнул от её стука. В комнату вошёл прыткий на вид гонец и протянул графу письмо. Тот отошёл к камину, судорожно распечатал конверт и принялся читать. Тут же около него возник Роберт, до этого, как обычно, следивший за дорогой у окна.

– Это от отца? Он скоро вернётся? – с надеждой спросил кузен.

Граф не ответил. Его глаза спешно бегали по скачущим строчкам письма, а брови всё больше хмурились.

– Дядя? – снова спросил Роберт и легонько потянул Рудольфа за кафтан.

– Замолчи! – рявкнул граф, отдёрнув руку с такой силой, что раздался шлепок.

Адальберт вздрогнул и испуганно посмотрел на отца: раньше он никогда не слышал, как тот кричит. Сердце заколотилось в груди.

– Чего ты хочешь? – не утихал Рудольф, со злобой глядя на племянника, приложившего руку к щеке. – Не знаю я, когда он вернётся, ясно тебе? Пошёл вон!

От крика и бликов пламени лицо графа сделалось красным. Роберт переминался на месте, вжав голову в плечи. Подбородок его дрожал, он не решался оторвать взгляд от пола. Адальберт вскочил со своего места и встал между кузеном и отцом.

– Зачем ты кричишь? Что Роберт тебе сделал?

– Уйди, Адальберт, – Рудольф грубо схватил сына за плечо и оттолкнул в сторону.

– Рудольф, хватит!

Это был голос матери. Графиня Анна подозвала кормилицу, и та быстро увела Роберта и Адальберта из зала.

Роберт заплакал в голос. Адальберт остановился, подошёл к кузену и крепко обнял его. Роберт громко всхлипывал, вздрагивая всем телом, и держался рукой за покрасневшую щёку. Адальберт стал утирать его слёзы.

– Не расстраивайся, Робби, скоро всё заживёт, – ласково говорил Адальберт, поглаживая кузена по щеке. – Хочешь, пойдём поиграем? Точно! – он схватил Роберта за руки. – Я вчера видел в канаве головастиков. Их там, наверное, штук сто! Пойдём, посмотрим?

– Скоро будет дождь, господин, – строго сказала кормилица.

– Значит, головастики выплывут поближе! Пожалуйста, Хильда, можно? – Адальберт даже подпрыгивал от волнения.

– Граф Рудольф будет ругаться, если вы с Робертом перепачкаетесь.

Адальберт тут же помрачнел. Роберт шмыгнул носом.

– Тогда… – Адальберт задумчиво поджал губы. – Тогда мы можем… Придумал! Давай возьмём подушки, одеяла и построим крепость, и ты будешь её осаждать, а я защищать.

– Лучше давай вместе её осадим, – ответил Роберт, небрежно вытерев лицо рукавом.

– Хорошо, давай вместе.

Когда к мальчикам вошла служанка, комната действительно напоминала поле битвы. Тут и там были разбросаны подушки, Роберт прыгал на кровати, Адальберт лежал на полу, замотавшись в покрывало. Оба громко смеялись. Преодолев желание вскрикнуть от увиденного беспорядка, служанка спокойно объявила, что мальчиков ждут к ужину.

– Не-пой-дём! – весело отчеканил Адальберт.

– Да, не пойдём! – подхватил Роберт.

– Но…

– Мы не хотим!

Адальберт выпутался из покрывала и вскочил на кровать к кузену. Они с Робертом стали дружно прыгать и, дразнясь, повторяли: «Не хотим! Не хотим!», – и только заливистый смех прерывал эту нескончаемую тираду. Молодая служанка пару раз попыталась что-то сказать, но, не решившись поднять голос на господских детей, лишь вздохнула, махнула рукой и вышла.

Только мальчики стали праздновать победу, обнявшись и продолжая прыгать, в комнату вошла графиня. Это была красивая женщина со светлыми вьющимися волосами, мягким лицом, на котором всегда покоилась лёгкая улыбка, но также с уставшими глазами. Многие замечали, что графский сын был похож именно на Анну. Адальберт протянул руки к матери, и она, умилённо улыбнувшись, подхватила сына, хоть в свои восемь лет он уже был для неё достаточно тяжёлый. Адальберт поцеловал графиню в щёку и уткнулся в её плечо.

– Мальчики, когда зовут к ужину, надо прекращать игру и спускаться в зал, – сказала графиня.

– Не хотим! – всё так же задорно продолжал Роберт.

Мать со вздохом опустила Адальберта и протянула руку к племяннику. Роберт тут же остановился и, пристыженно потупив взгляд, вложил руки ей в ладонь. Графиня провела по щеке Роберта, обеспокоенно всматриваясь в так и не сошедшую красноту. Роберт резко отвернул голову от тёти.

– Мама, зачем отец ударил Роберта? – спросил Адальберт, обнимая мать сбоку.

– Он не хотел, так вышло само собой. Рудольф всех нас очень любит, правда! Он хочет, чтобы мы жили безбедно, и очень переживает, если этому что-то… мешает. Вы ещё маленькие, но постарайтесь понять: вашему отцу и дяде сейчас нелегко. На него столько свалилось… Нужно поддержать его, ладно? И не сердиться, если кажется, что он зол на вас. На самом деле он всё равно любит вас, просто волнуется.

Адальберт взглянул на кузена, увидел, как тот напряжённо сдвинул брови, и понял, что такой ответ его не устроил. Графский сын и сам только сильнее запутался: если любишь, разве захочешь сделать больно? Мама, должно быть, что-то неправильно сказала – такое бывает, Адальберт сам иногда думает одно, а говорит совсем другое.

– А то письмо? Оно от дяди?

Графиня Анна уже стояла в дверях. Она нервно постучала тонкими пальцами по ручке.

– Адальберт, если письмо написано не тебе, неприлично спрашивать, что в нём.

– Так нечестно! – Адальберт сжал кулаки и топнул ногой. – Дядя Вильгельм – отец Роберта. Если бы я не знал, что с моим отцом, я бы, я бы…

Адальберт отвернулся, прижался к балдахину и потёр глаза. Графиня тут же переменилась в лице, почти встревожилась, подошла к сыну, обняла его и поцеловала в макушку.

– Только не плачь, милый мой Берти. Не плачь. Хорошо… Я скажу так: отец с дядей Вильгельмом поссорились и пока не хотят говорить друг с другом. Но они обязательно помирятся! Пройдёт время, и помирятся, потому что они братья и, в конце концов, любят друг друга. И вы всегда помните: нет ничего важнее семьи. Что бы ни случилось, пока вы есть друг у друга, вам ничего не страшно… Вы поняли?

Маленький граф кивнул. Лицо Анны дрогнуло в ласковой улыбке, она поправила воротничок на рубашке сына.

– Маленький мой Берти. Идёмте в зал, пора ужинать.

В большом зале Рудольф встретил мальчиков раскосой улыбкой. Адальберт, не поднимая глаз на отца, спокойно сел за своё место.

– Наконец-то! – Рудольф стал грубо приглаживать волосы сына, взъерошенные после игры. – Адальберт, что у тебя на голове, а?

Адальберт аккуратно отстранился от отца и стал возить ложкой по тарелке. Рудольф причмокнул губами, смотря на сына холодным отсутствующим взглядом.

– Хватит дуться, слышишь?

– Я не дуюсь.

– Тогда чего такой хмурый?

Рудольф склонился над сыном. От него пахло чем-то горьким, Адальберт едва сдержался, чтобы не поморщиться от этого терпкого запаха. Граф стал щекотать мальчика. Обычно Адальберт сразу начинал смеяться, но сейчас пальцы отца больно впивались между рёбер, поэтому мальчик лишь пытался заслониться руками. Ложка с шумом упала на пол. Графиня взяла мужа за руку.

– Рудольф, не надо.

– А что он?.. – протянул граф, но всё же убрал руки.

Ком подступил к горлу, на глаза навернулись слёзы, но Адальберт сглотнул, несколько раз крепко зажмурился и спокойно вернулся к еде. Отец и не заметит, что он чуть не заплакал.

III. «Они запомнят эту встречу»

1525 год4. Адальберту 10 лет.

Снаружи неприступный замок фон Веллен выглядел ещё более исполинским, чем он был на самом деле. Когда Адальберт был совсем маленьким, его пугала эта старинная, поросшая плющом крепость: пару раз мальчик заблудился здесь в тёмных коридорах, слишком увлёкшись игрой. Теперь Адальберт выучил расположение комнат и мог ходить по замку без страха.

Кухня, где всегда обдавало жаром, клокотал дым и пахло всеми кушаньями сразу, стояла во дворе отдельно от замка. Сюда можно было прийти, если захотелось сладкого рулета с кремом, но делать это нужно было быстро: отец не разрешал отвлекать кухарок от работы.

На нижнем этаже замка находился погреб с толстыми бочками. Это могло бы быть отличное место для игры в прятки, если бы не противный едкий запах и леденящая даже летом прохлада. А ещё на нижнем этаже была темница – небольшая комната с почерневшими от сырости стенами. С потолка здесь свисали ниточки паутин и… цепи. Адальберт не знал, зачем они нужны, но старался обходить это место стороной.

Этажом выше располагался большой – или, как его ещё называли, длинный – зал. В отличие от подвала, тут горели факелы, грел очаг, а в стенах были проделаны просторные окна. Когда наступало время трапезы, слуги собирали столы и придвигали к ним скамьи, а для хозяев – высокие кресла, куда маленькому графу ещё предстояло вскарабкаться. По праздникам стелили длинные скатерти с кисточками, с которыми Адальберт любил играть, несмотря на постоянные замечания отца. После еды столы убирали, скамьи отодвигали к стенам, и в зале можно было читать и играть; девушки садились за вышивку – завораживающее занятие, – а иногда, если приезжали гости, в большом зале устраивали танцы. На этом же этаже был выход на открытую лоджию с видом на стены, окружавшие замок, и луга за ними.

Наконец, на верхнем этаже находились спальни. Маленькие спаленки для приближённых слуг, побольше – для знатных гостей, и самые большие, хозяйские. У отца было целых две комнаты: одна – с круглым, заваленным бумагами столом – в которой он принимал посетителей, и вторая – где он спал. Эти комнаты соединялись между собой просторной аркой. Рядом была ещё одна, любимая комната Адальберта – библиотека. Здесь тянулись к потолку стройные колонны, стояли коридоры шкафов с книгами; здесь же мальчик занимался с капелланом арифметикой, историей, философией, каллиграфией и древними языками. Некоторые из книг были настолько старыми, что даже открывались с трудом – отец говорил, эти книги собрал ещё дед Адальберта, граф Бертольд.

В коридоре меж спален висели старинные портреты. Люди на них чаще всего были хмурые, иногда задумчивые, а женщины почему-то всегда грустно смотрели в сторону. По рассказам отца, всё это были предки Адальберта, жившие в замке задолго до его рождения. Был здесь и граф Бертольд – человек с длинным лицом и острым подбородком. Его чёрные брови были надвинуты почти на самые глаза – стеклянно-серые, отчего не хотелось смотреть в них. Дедушка напоминал Адальберту дядю Вильгельма, а вот отец был на него совсем не похож.

***

Граф Рудольф и архиепископ Трирский Ричард прохаживались по галерее с портретами. Рудольф остановился у одного из них. На выцветшем от времени холсте был изображён человек в чёрной тунике с белым крестом на груди.

– Это Ульрих Трирский, – начал Рудольф. – Первый в нашем роду получил титул рыцаря. А ведь был из простых ремесленников, пусть и зажиточных. Управлял винодельней. Он помог укрыть евреев, когда в город пришли крестоносцы Пустынника5. За это архиепископ щедро наградил его: в первый крестовый поход Ульрих отправился уже оруженосцем. И не подвёл своего покровителя: он отчаянно сражался за Святую землю, а его потомки, вернувшись на родину, построили этот замок.

Рудольф искоса взглянул на архиепископа и слегка улыбнулся. Тот вглядывался в лицо крестоносца со странной смесью презрения и зависти.

– Я это к тому, Ваше Святейшество, – замялся Рудольф, – что верная служба всегда будет цениться выше любых восстаний. Будьте уверены, пока мой род правит этой землёй, челядь не посмеет усомниться в Вашем могуществе.

Они дошли до края галереи и собирались повернуть за угол. Оттуда выскочила маленькая человеческая фигурка и, прежде чем архиепископ или Рудольф успели понять, что сейчас произойдёт, врезалась в Ричарда.

– Адальберт! – лицо отца побелело, затем покраснело, голос звучал одновременно испуганно и сердито. – Я что, не говорил тебе, чтобы ты не бегал по замку?

– Извини, отец, говорил.

– Сейчас же иди в свою комнату и не выходи оттуда до ужина.

Из-за угла появился Роберт и с такой же неистовой скоростью налетел на кузена. Рудольф тяжело вздохнул, стиснув зубы, но его бегающие глаза выразили колебание.

– Мальчики, извинитесь перед Его Святейшеством, что налетели на него, как разбойники.

– Прости, святой отец, – стыдливо опустил голову Адальберт.

– Прости, святой отец, – промямлил за ним Роберт.

– К архиепископу следует обращаться «Ваше Святейшество», а не «святой отец», – краснея ещё сильнее, прибавил Рудольф.

– Простите, Ваше Святейшество.

– Простите, Ваше Святейшество.

Архиепископ хмурился, но в глазах его не было злобы. Он лишь махнул рукой, даже не взглянув на детей.

– А теперь, – продолжил Рудольф, – если хотите носиться, идите во двор и играйте там.

После ужина архиепископ и граф сидели в большом зале у очага. Пока они разговаривали о чём-то явно важном, в комнату вошёл Адальберт, держа в руках увесистую книгу. Он встал возле отца, достаточно далеко, чтобы не мешать ему, но так, чтобы отец его точно заметил. Граф бросил на сына быстрый взгляд и продолжил говорить с архиепископом. Адальберт не уходил. Тогда Рудольф вздохнул и повернулся к мальчику.

– Что тебе нужно, Адальберт?

– Я выучил «Илиаду», – абсолютно серьёзно произнёс тот.

– Что, прямо всю?

– Нет пока… Только семь строчек. Послушаешь?

– Ну, давай, – Рудольф быстро взглянул на архиепископа, который, похоже, даже не слушал их разговор.

Адальберт с готовностью протянул отцу томик Гомера, раскрыв его на нужной странице. Он встал чуть подальше, чтобы его было хорошо видно, потоптался на месте, затем вскинул голову, посмотрел вдаль и торжественно начал на древнегреческом:

«Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,

Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал:

Многие души могучие славных героев низринул

В мрачный Аид и самих распростер их в корысть плотоядным

Птицам окрестным и псам (совершалася Зевсова воля), —

С оного дня, как, воздвигшие спор, воспылали враждою

Пастырь народов Атрид и герой Ахиллес благородный»6.

Адальберт читал с чувством, хмуря брови и изображая умудрённость жизнью, присущую всем скальдам. Он размахивал руками, как бы помогая себе, и старательно выговаривал сложные слова.

Наконец он закончил и с воодушевлением посмотрел на взрослых. Отец с архиепископом переглянулись друг с другом и не смогли сдержать улыбки, быстро переросшие в смех.

– Что? Я что-то не так сказал? – с досадой спросил Адальберт.

– Нет-нет, всё так! – всё ещё борясь с подступившим смехом, ответил отец. Он подозвал сына к себе и протянул ему книгу. – Молодец, Адальберт. Очень… впечатляет.

– Хорошо читает, – подал голос архиепископ.

Довольный Адальберт улыбнулся и взял книгу.

– Тогда завтра ещё выучу!

– Уж давай, сделай милость.

Адальберт вприпрыжку выбежал из комнаты. Позади него Ричард приглушённым голосом спросил: «Это он тогда чуть не уехал с нами в Вормс?».

На следующий день граф Рудольф и архиепископ Ричард отправились на прогулку. И отец впервые взял Адальберта с собой! Мальчик был очень горд, что ему позволили побыть со взрослыми, и от сильных чувств то обнимал отца, то брал его за руку. Граф каждый раз отстранялся и выдёргивал руку, а затем посматривал на архиепископа. Когда Ричард спросил у Адальберта, что он читал, кроме «Илиады», мальчик просиял окончательно. Он стал взахлёб перечислять книги, которые прочёл за год, стараясь рассказать о каждой понемногу и не сбиться. Архиепископ некоторое время участливо кивал, но потом стал отводить взгляд и ускорил шаг.

– … Вот, но «Илиада» мне пока больше всего нравится, потому что там про войну, и там столько битв, а ещё Ахиллес – он такой храбрый, настоящий герой, хотя Патрокл мне тоже нравится, только жалко, что он умер… Ой, Вы же читали «Илиаду», Ваше Святейшество?

Владыка даже остановился, округлил глаза, а затем разразился гаркающим смехом – такого смеха Адальберт прежде никогда не слышал. Рудольф нервно засмеялся следом. К ним приближался слуга – оповестить, что всё было готово к отъезду архиепископа, – и граф облегчённо выдохнул.

– Всё, Адальберт, – строго одёрнул он сына за руку. – Я и не знал, что ты такой болтун. Прощайся с архиепископом Ричардом и иди… найди Роберта и позанимайтесь с ним… арифметикой.

– До свидания, Ваше Святейшество. Счастливой дороги, – вежливо поклонился Адальберт.

– До свидания, юноша. Не бросай чтение, если хочешь вырасти таким же умным, как твой отец.

Когда же свита архиепископа покинула замок, граф Рудольф, раскрасневшись, искоса посмотрел на Адальберта, стоявшего с ним на ступенях замка.

– Я больше не буду брать тебя с собой, пока не научишься себя вести. Ты меня очень расстроил, Адальберт.

Адальберт непонимающе вскинул брови: отец и не объяснял, как нужно было себя вести. Но на упрёк отца мальчик ничего не ответил. Знал: споры только злят графа Рудольфа.

IV. «Победы и поражения»

1527 год. Адальберту 12 лет.

С каждым днём Роберт и Адальберт набирались силы, которую так и хотелось выплеснуть наружу. Любимым занятием стали уроки фехтования, ведь именно там можно было сбросить это непривычное напряжение в теле. Даже после тренировок кузены продолжали оттачивать своё мастерство: стоя друг перед другом, словно перед зеркалом, мальчики повторяли основные движения и выпады.

Сегодня Адальберту пришла идея устроить бой на воображаемых шпагах. Тренировочные по распоряжению отца уносили сразу после занятия. Но и во время уроков внимание уделялось тому, как правильно встать, как держать шпагу, но никогда не самому бою. А так хотелось устроить с Робертом настоящий поединок!

Адальберт заранее отмерил, какой длины должны быть шпаги, и, оставшись одни, соперники встали на изготовку. Следить за движениями невидимого оружия было непросто, но оба искренне верили в серьёзность происходящего, поэтому бой шёл оживлённо. Роберт сразу пошёл в атаку, но довольно быстро выдохся, и преимущество оказалось на стороне Адальберта. Время шло, мальчики всё больше входили в раж, их тела разгорячились. В какой-то момент Адальберт так увлёкся, что «проткнул» невидимой шпагой своего соперника. Но Роберт не огорчился. Он стал подыгрывать кузену, кряхтя и сползая на пол. Зал наполнился заливистым смехом Адальберта, который ещё раз, теперь уже с большей театральностью вонзил «шпагу» в грудь кузена, а потом снова, и снова, наблюдая за кривляньями Роберта.

В зал вошёл отец в сопровождении стражника. Взглянув на резвящихся детей, он недовольно покачал головой.

– Адальберт, что ты делаешь?

Графский сын прекратил расправу над кузеном и помог ему подняться.

– Ничего, – улыбнулся Адальберт. – Мы просто играли. И я победил!

– Вот уж победитель. Проткнул кузена насквозь и хохочет…

– Мы же понарошку!

Стражник, пришедший с отцом, хохотнул себе в усы, но тут же осёкся под строгим взглядом графа Рудольфа.

– Зачем понарошку убивать, – хмурился Рудольф. – разве это весело? Вы одна семья, вы должны защищать друг друга, а вы дерётесь… Я не пойму, вам больше нечем заняться? Адальберт, ты уже решил все задачки по арифметике? Мне попросить отца Филиппа дать тебе новые?

– Нет, я ещё не решил, – стыдливо потупил взгляд Адальберт.

– Так иди, занимайся. Роберт, ты тоже… решайте вместе, потом покажете мне. А то, я смотрю, вы от скуки уже места себе не находите.

Мальчики поплелись к дверям. Стражник проводил их насмешкой, так и говорившей: «Да, не стать вам такими искусными воинами, как я».

От обиды пылали и без того горячие щёки. После игры не было никакого желания садиться за учёбу; мальчики ёрзали на стульях и то и дело отвлекались. В конце концов Роберт оторвал от уголка бумаги небольшой кусочек, смял его, послюнявил и бросил в кузена с кривой ухмылкой. Адальберт дёрнулся, подобрал комочек и бросил его обратно в Роберта. Потом «снарядов» стало два, три, шесть… Мальчики позабыли о задачках и старались попасть друг другу в лицо.

Совсем увлёкшись, Роберт так замахнулся, что опрокинул чернильницу прямо на листы. Адальберт зажал рот руками, поджал плечи, и именно в этот момент в библиотеку должен был войти отец. Увидев расплывшееся по бумаге синее пятно, Рудольф выдохнул через зубы и за уши растащил мальчиков по комнатам, где они просидели в одиночестве до самой ночи. Только отец Филипп зашёл к каждому после ужина, чтобы прочитать молитву о благонравии и смирении.

***

На следующий день Адальберт проходил мимо покоев отца. По привычке заглянув внутрь, он обнаружил у стола с тактической картой своего кузена. После вчерашнего происшествия с чернилами они так и не разговаривали – Адальберт хотел получить извинения, а Роберт никогда не начинал такие разговоры первый. Кузен вздрогнул, когда заметил чью-то фигуру в дверном проёме, но, признав в стоящем Адальберта, приложил палец к губам и жестом подозвал его к себе. Похоже, испуг заглушил в нём гордость. Адальберт и сам от любопытства забыл об обиде на кузена. Подойдя ближе, графский сын увидел, что Роберт перерисовывал карту на лист бумаги.

– Дядя собирается отправить ещё людей в Рим, – заговорщицки прошептал кузен. – Я хочу поехать с ними.

– В Рим?

– Тсс! – Роберт закрыл Адальберту рот рукой. – Мой отец там, я знаю. Я найду его и буду во всём помогать.

Адальберт смотрел на кузена и хлопал глазами.

В коридоре послышались тяжёлые шаги. Адальберт метнулся было к двери, но кузен схватил его за руку и оттащил к отцовской кровати. Они с ногами залезли на неё и задёрнули балдахин. Отец вошёл в комнату. Шелест бумаги… Тяжёлый вздох.

Шторы балдахина раздвинулись в стороны, и на мальчиков усталым взглядом посмотрел граф Рудольф. В руке у него была смятая самодельная карта Роберта.

– Я не хочу выяснять, что вы тут делали, – сквозь зубы процедил Рудольф, – просто признавайтесь, чья это была затея.

Роберт застыл на месте, глотая ртом воздух. Лицо его побелело, рука крепко сжала руку кузена.

– Моя, – выпалил Адальберт.

Граф посмотрел на сына с вопросом, а затем разочарованно сузил глаза. Взгляд его упал на щёку Адальберта, и Рудольф потянулся к ней. Адальберт дёрнулся в сторону. На секунду граф замер, всматриваясь в лицо сына, с трудом скрывающего страх, но лишь тяжело вздохнул и вытер пальцем чернила на щеке Адальберта. Роберт наскоро вытер руку о покрывало.

– В следующий раз, Адальберт, – строго, но устало сказал отец, – вместо того, чтобы прятаться, как трус, подойди ко мне и скажи прямо, что тебе нужно. Я когда-нибудь отказывал тебе в чём-нибудь?

– Я хочу отправиться в Рим с твоими воинами!

Рудольф отшатнулся от Адальберта, Роберт поднял на кузена круглые глаза.

– И Роберт тоже, – продолжал Адальберт. – Мы будем помогать дяде Вильгельму…

– Хватит, Адальберт! – рявкнул граф. – Что ты такое говоришь? Рим? Там сейчас война. Ты знаешь, что такое война?

– Знаю. Мы как раз…

– Помолчи! Иногда нужно вовремя замолчать, Адальберт. Уходите отсюда. Оба. Сейчас же! И чтобы больше я ни слова не слышал о войне и о Риме.

Мальчики слезли с кровати и вышли из спальни, опустив головы. За дверью Роберт молча обнял Адальберта.

Перед ужином в комнату к Адальберту вошёл отец. Мальчик читал, но прикрыл книгу, стоило графу появиться в дверях. Рудольф сел рядом с сыном и посмотрел на переплёт. Затем усмехнулся и одобрительно кивнул.

– Я в твоём возрасте тоже ей зачитывался.

Адальберт лишь отстранился от отца, опустив взгляд. Рудольф вздохнул.

– Адальберт, выслушай меня. Ты мой единственный сын, – он провёл рукой по волосам мальчика. Редко он позволял себе такую нежность, – я не могу тебя потерять. А ты чего захотел? В Рим, воевать. Да ты шпагу-то в руках еле держишь. Но, даже если бы ты был старше, я всё равно не отпустил бы тебя никуда. Пойми, если с тобой что-то случится, я… я себе не прощу, – Рудольф опустил голову. – Можно я буду с тобой честным? От твоего дяди нет вестей уже три года. Я не знаю, что с ним, но я боюсь худшего. Я слишком много позволял ему… да. И вот итог. Меня это так… мучает. Постоянно. Я хочу лишь, чтобы у моих близких была спокойная, тихая жизнь. Но даже этого я не в силах им дать… Когда-нибудь тебе предстоит занять моё место, поэтому сейчас ты должен быть рядом со мной, чтобы учиться быть графом. Это на самом деле сложнее, чем кажется.

Он посмотрел на Адальберта. Тот теребил пальцами корешок книги.

– Ты понимаешь меня, Адальберт?

Адальберт кивнул, но лишь для виду. В его голове в эти секунды рушилась истина, которая прежде казалась незыблемой. Отец – глава семьи, защита и опора. Он – граф фон Веллен, он – хозяин замка, сильный и всегда серьёзный. Отец прочитал столько книг, умел драться на шпагах, разбирался в торговых делах. Не было такой беды, которую граф не сумел бы поправить. И он говорит, что едва справляется, что ему тяжело, что что-то грызёт его изнутри. Адальберту почти до слёз стало жалко отца, на самом деле потерянного и уязвимого.

И тут страшная мысль закралась в душу: что, если однажды граф не сможет уберечь их от новой опасности? Сначала это показалось столь невозможным, что Адальберт разозлился на само существование этой мысли и постарался забыть её. Но семя сомнения уже было посеяно: отец сам признался в своей слабости. Теперь неизбежно близким виделось время, когда у графа не найдётся сил для решительного поступка. Но ещё страшнее стало от другой мысли, которая, словно маленький зверёк, ощетинилась на первую: «Значит, придётся защищаться самим». «А как же мама, Роберт, отец Филипп?», – «Их тоже защитим, что же остаётся?».

Адальберт почувствовал, что сжимает книгу до боли в пальцах. Отец наскоро улыбнулся и обнял сына за плечи, но в этих объятьях не было тепла. Так обнимают из благодарности. И почему-то это встревожило Адальберта.

V. «Забота о ближнем»

1530 год. Адальберту 15 лет.

Ноябрь запомнился жуткими морозами. Даже старожилы замка не помнили, чтобы в прежние годы было так холодно. Земля заледенела и потрескалась, снег валил и ночью, и днём. Люди старались без лишней нужды не выходить из домов, а старухи причитали о приближающейся голодной погибели. Но кого волновал неурожай, если холода могли простоять до самого Рождества? А это означало бы никаких гуляний и долгожданного отдыха от работы. К счастью, к концу декабря погода всё же смягчилась. Стоял покалывающий морозец, но гулять, щурясь от яркого снега, было даже приятно.

В сочельник семья фон Веллен отправилась в деревушку Альтдорф, что была в двух часах езды от замка. Стоявший при ней монастырь святого Ульфа – старый, как пепел, и крепкий, как кремень, – каждое Рождество проводил ярмарку с разными забавами. Сначала Адальберт и Роберт увязались за колядовавшими, громко и не в лад подпевая им. Затем разгромили местных мальчишек в игре в снежки. Они попробовали угощения с каждого прилавка и посмотрели праздничный спектакль. Ребят никто не останавливал: граф Рудольф всё это время беседовал со знакомым торговцем, а графиня Анна уговаривала мужа ехать обратно в замок. После ноября, проведённого в холодных стенах Веллена, мальчики вдоволь насмеялись.

На следующий день мать Адальберта проснулась больной. Она была в бреду и то и дело заходилась гаркающим кашлем. Суетились слуги. Из Трира вызвали лекаря, который пустил графине кровь, но к праздничному ужину Анна так и не спустилась. Рождество прошло в неуютной тишине. Горечи добавляли воспоминания о вчерашнем дне, полном светящейся радости, на смену которому пришли тревога и уныние.

Неделю спустя бледный слуга передал Адальберту: графиня фон Веллен ждёт его у себя. Всю неделю она никого не хотела видеть, а теперь звала любимого сына…

Юноша осторожно открыл дверь и вошёл в душные покои матери. Графиня Анна лежала под покрывалом, положа руку на грудь. Волосы её были растрёпаны, под глазами появились тёмные круги, на лбу проступили капельки пота; она с хрипом вдыхала воздух. Адальберт почувствовал, как в груди больно кольнуло от того, какой слабой выглядела мать. Увидев сына, графиня постаралась улыбнуться, но в глазах у неё застыла грусть. Адальберт сел на край кровати и взял мать за руку. Она была почти ледяной.

– Я рада, что ты пришёл, Берти, – ещё раз улыбнулась Анна.

– Как ты? Тебе принести что-нибудь? Какие у тебя холодные руки.

Графиня прикрыла глаза.

– Ты у меня такой добрый, Адальберт. Нет, ничего не нужно.

– Может, позвать лекаря? – спросил Адальберт не то с тревогой, не то с надеждой – он сам не мог разобрать, что чувствует.

– Ох, Берти. Он уже был у меня сегодня. Я хотела поговорить с тобой.

– Хорошо.

– Я всегда хотела сказать тебе это, но всё не… Неважно. Ты знаешь, как я люблю тебя. День, когда ты появился на свет – самый счастливый день в моей жизни. И ты не перестаёшь меня радовать, – она протянула к нему руку, и Адальберт припал к ней щекой. – Посмотри, каким ты стал. Умный, честный, заботливый. Каким прекрасным графом ты будешь, когда придёт время. Будешь заботиться о замке и тех, кто здесь живёт… Я верю, ты справишься. И я хочу, чтобы ты знал: я горжусь тобой и всегда буду гордиться, – с её лица пропала улыбка. – Жаль, я уже не смогу быть рядом.

Адальберт давно сдерживал слёзы, но теперь они предательски потекли из глаз, падая в холодную ладонь матери. Он не хотел, чтобы графиня видела его таким – слёзы сына всегда отзывались болью в её сердце, а она сейчас и без того была слаба… Адальберт быстро смахнул слёзы с лица и усилием заставил себя улыбнуться. Улыбка получилась странная, нелепая: в ней собралось смирение перед судьбой и в то же время смутная надежда, как если бы Адальберт сказал: «Ну что ты? Я знаю, это не так». Но кроме этой улыбки мальчик не смог выдавить из себя ни слова.

– Берти, можешь пообещать мне кое-что? – вновь зашептала графиня, спасая сына от тяжёлого молчания.

Адальберт кивнул. Он впился взглядом в руку матери, как будто от этого зависело, что она скажет. Анна судорожно поглаживала пальцы сына. Юный граф рассматривал проступившие узелки вен и небольшие морщинки, которыми была испещрена тыльная сторона ладони графини, и в этот момент его овеяла такая нежность… Он осмелился поднять глаза на вспотевшее лицо матери.

– Позаботься о Роберте. Он остался совсем один, бедный мальчик… Нельзя бросать его, он пропадёт. Кто-то должен быть с ним рядом. Поддерживать, помогать… – её голос совсем ослаб, будто сил хватило ровно на эти слова.

– Конечно. Я позабочусь о нём, мама, обещаю тебе.

Ему так много хотелось сказать ей. Что тем, каким он стал, он обязан ей – отец занимался образованием сына, но именно мать научила Адальберта заботе и состраданию. Что он тоже безмерно любит её и, если бы только мог, сделал бы всё, чтобы облегчить её боль. Что он всегда будет помнить каждую мелочь: её тёплый запах, маленькие морщинки у глаз, когда она улыбается, её голос и смех. И что он будет так скучать по ней… Тоска по умершим – неблагодарное дело. Они уходят в мир иной, а живые? Остаются здесь и мучаются болезненными воспоминаниями. Но зачем Адальберт думает об этом сейчас? Матушка должна поправиться. Она не может покинуть их. Не сейчас. Наверное, поэтому Адальберт и не сказал вслух всего, что хотел.

Графиня зажмурилась и закашляла, прикрыв рот покрывалом. Адальберт вздрогнул и отпрянул от матери. Ему было страшно смотреть на неё. Он хотел помочь, но не понимал, как, и от этого ком вставал в горле.

– Позови священника, – дрожащим от кашля голосом прохрипела мать.

Адальберт кивнул и почти выбежал из комнаты.

Он, граф Рудольф и Роберт ждали за дверью. Роберт был мертвенно-бледным, Рудольф держался стойко, но не шевелил ни одним мускулом, будто боялся смахнуть эту маску спокойствия. Адальберт переминался с ноги на ногу и поглядывал на дверь. Ему хотелось войти к матери, быть с нею рядом последние минуты её жизни, но страх того, что он там увидит, страх её добрых глаз, которые в один миг погаснут и уставятся в пустоту, сковывал его тело. Юный граф корил себя за этот страх. Мать назвала его заботливым, но заботливый сын никогда не оставил бы её одну в тяжёлую минуту. Ожидание затянулось; Адальберт с трудом сдерживался, чтобы не застонать от нарастающей тревоги.

Наконец, дверь открылась, из покоев как-то виновато выглянул священник и кивнул. Из груди Адальберта вырвался протяжный вздох; он с мучением зажмурился и бессильно уронил голову.

Всё стало иначе. Когда графиня была рядом, Адальберт знал, что всегда мог прийти к ней, и она выслушала бы всё, что накопилось у него на душе. Когда Анна сидела за обеденным столом или вышивала в большом зале, было так спокойно, потому что вот она – любящая и добрая. Теперь жизнь переменилась. Однажды Адальберт сел обедать и чуть не заплакал, не найдя слева от отца тарелки для матери. Ему не хотелось есть, он ни с кем не разговаривал и целый день сидел в своих покоях, а ночью не мог уснуть, как ни старался. Лицо его посерело и осунулось. Роберт, с которым раньше можно было ночи напролёт вести беседы о чём угодно, стал избегать встреч с кузеном. Даже книги, любимые герои и философы не могли утешить юного графа. Смерть, которая раньше была чем-то далёким и бесформенным, подошла совсем близко и обрела форму давящего в груди уныния. Читать о чужих страданиях не хотелось, когда душу терзали страдания собственные. Тоска по умершим – неблагодарное дело. Она затягивает хуже трясины.

Граф Рудольф видел, как тяжело Адальберт переносит первую в жизни утрату, и это удручало его едва ли не больше, чем сама эта утрата. Однажды, когда Адальберт снова закрылся в своих покоях, Рудольф постучал к нему. Отец сел на кровать рядом с сыном и положил руку ему на колено.

– Адальберт, я знаю, тебе тяжело. Но ты будущий граф… тебе ещё не раз предстоит столкнуться со смертью. Умирать будут близкие, друзья и слуги. Это неизбежно. Если каждый раз так мучиться… Давай, соберись. Думаешь, мне не больно? Ты не представляешь, как… Анна была моим светом, никого в жизни я не любил так сильно, как её… – он заглянул Адальберту в глаза, но тут же отвёл взгляд – глаза у мальчика были от матери. – Ну, полно же. У меня есть для тебя поручение.

Граф Рудольф отправлял сына в Италию. Война7 наконец завершилась, и теперь Папа Климент VII собирался короновать Карла V в Болонье. Вся знать Священной Римской империи стекалась туда, чтобы лично поприсутствовать на этом знаменательном событии и, быть может, снискать благосклонность нового сюзерена. Рудольф хотел, чтобы именно Адальберт представлял на коронации род фон Велленов.

Это было для Адальберта первым серьёзным поручением; впервые он так надолго и без сопровождения отца покидал родной дом. Всё в этой поездке возбуждало в нём детский трепет. Сколько он слышал об Италии: от отца и от капеллана, в книгах и на пирах, – и вот, судьба даёт ему своими глазами посмотреть на святыни нового искусства, пройтись по местам, где свершалась история… И на время уехать из замка. Выбраться из этого места, тянущего на дно уныния. Хотя в том, что последнего он жаждал больше всего, Адальберт не признавался даже себе.

Возбуждённый суетой сборов, Адальберт вошёл в покои Роберта. Тот сидел на кровати, подперев рукой подбородок. Он с каким-то злобным безразличием посмотрел на кузена.

– Ещё не распорядился насчёт своих вещей? – спросил Адальберт, подсаживаясь рядом.

– Я не еду.

– Как? – Адальберт подскочил на ноги, не успев сесть. – Почему?

– Твой отец так решил. Сказал, мне лучше остаться здесь и быть благодарным за то, что он уже делает для меня.

– Что за глупости?

– Он так сказал! – вскрикнул Роберт. – А мне трудно спорить с твоим отцом, ты знаешь.

– Хорошо, я поговорю с ним.

Адальберт уверенным шагом направился к двери. Роберт смотрел на него исподлобья.

– Не надо.

– Это ещё почему? – Адальберт развернулся.

– Не очень-то я и хочу ехать, – с деланным безразличием пожал плечами Роберт. – К тому же, я там не к месту. Я ведь всего лишь сын рыцаря, куда мне до благородных господ?

Адальберт оглядел кузена с головы до ног и тяжело вздохнул. От этих слов внутри что-то надломилось.

– У тебя есть время передумать, – глухо сказал юноша и вышел.

В ночь перед отъездом Адальберт снова не мог уснуть, на этот раз от переполняющего волнения. Он в красках представлял завтрашний день, когда в его покои вошёл Роберт. Он неловко встал в дверях, переминаясь с ноги на ногу. После ссоры они так и не поговорили: стоило Адальберту появиться в большом зале, Роберт тут же сбегал от него во двор или в свои покои. А сейчас стоял на пороге и теребил ручку двери. Адальберт приподнялся на подушке и чуть наклонил голову.

– Прости, что тогда нагрубил, – пробубнил Роберт. – Ты ведь хотел, как лучше…

Роберт поднял виноватый взгляд на кузена. Адальберт сел в кровати и жестом подозвал брата к себе. Когда Роберт сел рядом, Адальберт крепко обнял его. Роберт положил голову кузену на плечо и тяжело вздохнул.

– Как я буду здесь без тебя? Ты ведь мой единственный друг.

«Кто-то должен быть с ним рядом», – вспомнились слова матери.

– Не волнуйся, я вернусь, ты даже не заметишь.

Роберт горько усмехнулся, и Адальберт понял, что было в этой усмешке: «Отец тоже так говорил». Юный граф отстранился от кузена и тепло улыбнулся.

– Скажи лучше, что тебе привезти из Италии?

Роберт отвёл взгляд.

– Я сам хотел попросить тебя. Знаю, глупо, но… может, ты попытаешься что-нибудь разузнать о моём отце? Знаю-знаю, это бессмысленно и вообще… вряд ли что-то получится…

– Конечно, Роберт! Я… – Адальберт осёкся, чтобы не дать обещание, которое невозможно было сдержать. От Вильгельма не приходило писем уже шесть лет. – Я сделаю всё, что в моих силах.

Роберт кивнул и снова обнял кузена. Адальберт ощутил стук его сердца сквозь рубашку и понял, как будет скучать по этим тихим ночам в замке.

VI. «Вся моя надежда на самого себя»

1531 год. Адальберту 16 лет.

Оказавшись вдали от дома, где каждый камень был болезненно знаком, Адальберт действительно почувствовал некоторое облегчение. О тяготившей его печали он почти не вспоминал: Италия была полна нового, доселе неизвестного и потому так влекущего. События и впечатления сменяли друг друга бешеным вихрем.

Коронация осталась в памяти у Адальберта чем-то душным и шумным. Все толпились, вытягивали шеи, пытаясь разглядеть, что происходило у алтаря; кто-то то и дело толкал своего соседа и тут же извинялся. В этой суете Адальберт не испытал никакого трепета, когда Папа вручил Карлу скипетр и жезл, а затем водрузил корону на его голову. Только когда толпа разразилась радостными возгласами, славя нового императора, Адальберт оживился и присоединился к общей радости. Сильнее же всего юному графу запомнился роскошный пир после торжества – никогда прежде Адальберт не видел столько угощений на одном столе.

Чествования нового монарха продолжались неделю. Петляя по оживлённым улицам, Адальберт дивился тому, сколько людей собралось в городе, несмотря на только что прошедшую войну. Торговцы всё так же весело зазывали в свои лавки прохожих, бродячие артисты собирали вокруг себя толпу и поражали ловкостью тел; звучала скрипка, люди танцевали, смеялись и громко разговаривали. Ничто не могло сломить их дух, и Адальберту передалась эта воля к жизни.

Когда все стали покидать город, Адальберт понял, что не хочет возвращаться домой. Италия – оплот наук и искусств: сколько невероятных открытий свершалось в этих местах, сколько откровений художников и скульпторов видела эта земля! Оказаться здесь и уехать так скоро – непростительная ошибка, которую Адальберт не мог позволить себе совершить.

Отец точно был бы против, чтобы Адальберт разъезжал по Италии, едва оправившейся после войны… но отец остался в Веллене. Он не мог больше остановить сына одним рассерженным взглядом. Адальберт отправил домой гонца с вестью о том, что он задержится в Италии и будет писать из каждого города, в котором остановится.

Сначала Адальберт направился в Рим, о котором грезил с самого детства, наслушавшись легенд и историй отца Филиппа об этом древнем городе. Прогулка по улицам, всё ещё пустующим после погрома8, представлялась Адальберту в его детских мечтах куда более торжественной. И всё же дух захватывало от мысли, что он ходит теми же путями, которыми ходили великие умы прошлого; своими глазами видит шедевры, созданные гениями искусства. Его поразила красота, исходившая от каждого дома, каждой церквушки, и даже просто мощёные улочки казались ему самыми прекрасными в мире. Но сильнее местной архитектуры Адальберта удивили сами итальянцы. Они жили какой-то особенной жизнью: одновременно страстной и спокойной, роскошной и скромной. Больше всего Адальберту нравилось наблюдать за этой жизнью и заводить знакомства с другими паломниками.

Юный граф остановился у пожилого торговца, с которым познакомился прямо на рынке. Его дом, полупустой после злосчастной облавы на город, был открыт для всех богатых путешественников, оказавшихся в Риме, коих теперь было немного. Такую щедрость можно было бы объяснить простым стремлением завести полезные знакомства, но в глазах старика Адальберт видел неподдельные искорки интереса, когда по вечерам гости собирались в его гостиной. Здесь они рассказывали о своих родных краях, о путешествиях и просто о своей жизни. Чтобы послушать чужеземцев, в дом стекались жители соседних домов, а порой даже улиц, так что гостиная всегда была наполнена весёлым шумом и переливистой речью на латыни – языке, который здесь понимал каждый. Двери открывали нараспашку, спасаясь от назойливой духоты.

Одним таким вечером к юному графу, сегодня сидевшему в стороне от остальных, подсел сам хозяин дома и широко улыбнулся, похлопав Адальберта по колену – эти небрежные прикосновения друг к другу были одной из загадок итальянцев, которую Адальберт так и не смог разгадать. Он учтиво улыбнулся хозяину в ответ.

– Ну, сеньор Адальберт, как проходит для Вас этот вечер? Всё ли в порядке? – своих детей у торговца не было, поэтому к Адальберту, самому младшему постояльцу, торговец относился с особым трепетом.

– Как всегда, сеньор, грех жаловаться. Если бы все люди были так же щедры, как Вы, мы жили бы в чудесном мире.

– Какая приятная лесть.

Повисло натянутое молчание. Адальберт открыл было рот, но осёкся и лишь помотал головой. Сегодня его мысли занимала просьба Роберта выяснить, что стало с его отцом. Адальберт понимал, что искать подсказки нужно было в Риме, зная пылкую натуру дяди Вильгельма… но он не мог просто спросить: «Не запомнили ли вы во время налёта лицо одного рыцаря, который наверняка грабил вас вместе с другими наёмниками?».

Пожилой торговец рассматривал собравшихся, а затем сделал жест рукой, подзывая кого-то. К сидевшим пружинистой походкой подошёл худой итальянец в длинном кафтане.

– Рад видеть тебя, Дарио. Сеньор Адальберт, это Дарио Манчини, мой добрый друг. Дарио, я уже рассказывал тебе о молодом графе фон Веллен, теперь имею честь представить тебе его лично.

– Рад знакомству, сеньор Манчини, – протянул руку Адальберт, приподнимаясь со своего места.

Дарио с недоверчивой неприязнью посмотрел на Адальберта и застыл на месте, но под пристальным взором своего приятеля всё же наскоро пожал руку и кивнул. Хозяин дома усмехнулся в густые седые усы и, хлопнув себя по коленам, ушёл к другим гостям, чтобы уделить внимание всем. Дарио поспешно сел на скамью рядом с Адальбертом.

– Вы из германских земель, сеньор?

– Верно. Я был в Болонье на коронации Карла Пятого, но не мог уехать, не посетив Рим. Это замечательный город!

Дарио усмехнулся, медленно багровея.

– Да. Ваши ландскнехты посчитали так же.

Адальберт вздрогнул и искоса посмотрел на покрасневшего итальянца, не понимая, как отвечать на подобное.

– Простите меня, – осёкся Дарио. – Я не хотел Вас обидеть, я понимаю, что не все германцы… Эти варвары погубили дело всей моей жизни. Я держал антикварную лавку. Ездил по Италии, собирал старинную мебель… – он вздохнул. – А теперь последнее, что нужно людям, это всякие… всякий хлам.

Только сейчас Адальберт заметил, сколько тревоги было в Манчини. Его колено нервно подпрыгивало, он сжимал руки до хруста в костяшках и озирался по сторонам, будто боялся встретить кого-то или что-то.

– Не говорите так, сеньор Дарио, – мягко произнёс Адальберт, беря нового знакомого за руку. – Разве можно называть хламом вещи с историей?

– Они никому не нужны, сеньор! Я разорён, и вещи эти ждёт одна судьба – тёмный чулан и толстый слой пыли.

Адальберт сощурился.

– Может быть… Я загляну в Вашу лавку? Завтра, например. Покажете свой товар, я уверен, там обязательно найдётся что-то, что придётся мне по вкусу.

Дарио просиял, как старая ваза, отмытая от пыли. Он схватил руки Адальберта и затряс их.

– Спасибо Вам, сеньор! Прав был наш общий приятель, когда говорил о Вашем добром сердце. Благослови Вас Господь!

Адальберт рассмеялся.

– Поберегите благословения до завтра, сеньор.

Лавка Манчини произвела удручающее впечатление. Хозяин затворил окна и не подметал полы, совсем отчаявшись когда-нибудь вернуться к торговле. Пыль скаталась в комочки и липла к ботинкам. В таком месте видеть прекрасные произведения искусства, некоторым из которых могло быть по сотне лет, было невыносимо. Адальберт походил среди шкафов со свисающими ниточками паутин, посмотрел на причудливые узоры и потёртые углы, и остановил свой взгляд на изящной шкатулке. Внутри была небольшая коллекция гемм9. Адальберт достал и покрутил в руке одну из них. На украшении была изображена в профиль милая девушка с мягкими чертами лица. Улыбнувшись, Адальберт сказал Дарио, что возьмёт всю коллекцию вместе со шкатулкой. А после скупил ещё пол-лавки, чем едва не растрогал нищего антиквара до слёз.

После этого слух о щедром вельможе из Королевства Германии облетел город, и перед отъездом Адальберту пришлось зайти ещё в несколько лавок с картинами, скульптурами и прочими ценностями, которые больше были не нужны разорённому городу. Юному графу казалось огромной несправедливостью, что эти вещи обречены на забвение, и он не мог удержаться от покупки.

***

Погостив в Риме, Адальберт отправился в Венецию. Конечно, хотелось путешествовать дольше – заехать, хотя бы, во Флоренцию, родину нового искусства, но слуга Михель, которого отец послал с Адальбертом, отговорил юного графа – в городе всё ещё бушевала чума, начавшаяся во время осады. И, хотя Адальберт утверждал, что не боится болезни и даже хотел бы взглянуть на неё собственными глазами, маршрут он всё же изменил.

По пути в Венецию Адальберт оказался в тихой деревушке, источавшей пьянящий запах винограда. Этот запах так привлёк Адальберта, что он решил дать коню отдохнуть, хоть последний привал и был меньше часа назад. Юный граф спешился, взял коня под уздцы и повёл на задний двор самого большого дома. Слуга Михель и приставленный к графскому сыну оруженосец озадаченно переглянулись между собой. Их хозяин велел ждать его у дороги. Чем ближе Адальберт подходил к дому, тем отчётливее до него доносились чавкающие звуки и обрывистое пение.

Он оказался на заднем дворе. Хозяин построил здесь террасу, крытую лозами белого винограда. В тени террасы стояла большая деревянная бочка. Подобрав пухлой ручкой полы юбки, взмокшая от жары и труда девушка мерно давила в бочке виноград. Её густые чёрные волосы были собраны в косу и для удобства убраны под тунику. Она тихо напевала что-то, помогая себе в нелёгкой работе. Когда она повернулась, Адальберт увидел мягкие линии носа, губ, подбородка, изгиб шеи. Это была девушка, как с его любимой геммы! Итальянка смахнула с кончика носа капельку пота и полностью развернулась к Адальберту. Тот затаил дыхание, а вот его белый конь фыркнул от резкого запаха винограда. Девушка вздрогнула и подняла глаза на Адальберта. Она тут же поспешила опустить юбку, скрывая свои сильные икры, но сок норовил запачкать подол. Девушка неловко перебирала ткань в руках, топчась на месте. Адальберт улыбнулся.

– Прошу, не пугайся, я не хочу тебя обидеть, – он отвернулся от девушки и стал рассматривать стену дома. – Где твой хозяин?

– Я и есть хозяйка, – тихо ответила девушка, вылезая из бочки.

– Вот как? Тогда как твоё имя?

– Руфия.

– Рад встрече, Руфия. Меня зовут Адальберт. Я родом из Веллена. Это в Трирском курфюршестве – приходилось тебе слышать о таком?

Руфия пожала плечами.

– Какие у тебя прекрасные виноградники. Ты позволишь моему коню отдохнуть, а мне насладиться вином из твоих погребов?

Девушка снова кивнула. Она подошла к коню и попыталась взять его под уздцы, но почему-то замялась. Адальберт, улыбнувшись, протянул ей руку с поводьями. Молодая хозяйка осторожно взяла их, стараясь не коснуться руки юного графа. Руфия привязала коня к стоящему неподалёку дереву, а затем повела Адальберта в дом.

Внутреннее убранство винодельни удивило юного графа. Для жилища одинокой девушки здесь было слишком мало гобеленов и слишком много шкур и чучел разных животных. При этом дом источал особый уют: душистое дерево, покатые арки, светлые шероховатые стены.

– Скажи, Руфия, ты живёшь здесь одна?

Девушка вздёрнула плечи. Взгляд её забегал, дыхание участилось, и она нервно сглотнула. Адальберт понял, как ужасно прозвучал его вопрос, и поспешно указал на стены.

– У тебя такая коллекция шкур…

– Это отца. Он уехал в Рим. Но скоро должен вернуться.

– Ах, вот как. А я как раз только оттуда.

Руфия усадила гостя за стол и принесла из погреба бутылку вина. Она наполнила глиняные чаши, с особой нежностью рассказав, как это вино было сделано и сколько настаивалось в погребе. Они выпили… За первой бутылкой последовала вторая, и разговор оживился. Адальберт расспрашивал о жизни на винодельне и рассказывал, как живётся в Германии. Руфия то и дело поправляла юбку и волосы.

Так они просидели до вечера. За окном уже совсем стемнело, когда Адальберт попросился на ночлег. Раскрасневшаяся от вина Руфия уже с большей охотой позволила ему остаться. Она постелила Адальберту в комнате отца. Слуги же графа с помощью простого обаяния Михеля расположились в соседнем доме у большой крестьянской семьи.

Адальберт уже разделся до исподнего и лёг под лёгкое одеяло, когда дверь тихонько открылась. Со свечкой в руках там стояла Руфия. В её тёмных глазах играли отблески пламени.

– Адальберт? – прошептала она.

– Да?

– У тебя есть жена дома, в Веллене?

– Нет. Жены у меня нет.

– А… сколько тебе лет?

– Почти шестнадцать.

Руфия улыбнулась и прищурилась.

– Хорошо.

Она постояла в дверях несколько секунд, разглядывая лицо Адальберта и складки на одеяле, затем повела плечом, развернулась и вышла. Позади неё послышался шорох одеяла.

– А почему ты спрашиваешь? – Адальберт уже стоял у неё за спиной.

Она повернулась и подняла голову. Её губы дрогнули.

– Просто так. Нельзя спросить?

– Можно. Меня вообще каждый день спрашивают о подобном красивые девушки, – он усмехнулся и обвёл взглядом её тело. Ночная рубашка огибала округлые груди, спускалась по волнам талии и подпрыгивала на бугорках бёдер. Адальберт почувствовал, как жар подступает к шее.

Сначала Руфия шире улыбнулась, но потом вдруг нахмурилась.

– У тебя дома много красивых девушек?

– Я так сказал? Нет, я вовсе не то имел в виду…

Руфия рассмеялась. Адальберт подхватил её смех. Он придвинулся к ней, и лишь свеча отделяла их друг от друга. Юный граф положил руку девушке на талию. Руфия всё ещё смеялась. Адальберт наклонил голову и коснулся губами её верхней губы. Девушка издала короткий вздох. Адальберт обхватил её талию второй рукой. Руфия ответила на поцелуй и закрыла глаза.

Когда лучи рассветного солнца заглянули в окно господской спальни скромной итальянской винодельни, Адальберт перевернулся на другой бок. Его рука упала на чьё-то плечо. Он придвинулся поближе. Рядом раздался сонный вздох. Его руку сжала мягкая женская рука. Адальберт улыбнулся во сне. Руку поцеловали женские губы.

Уезжать не хотелось, Адальберт решил задержаться в винной деревне. Отец Руфии не спешил возвращаться из Рима, поэтому двое могли вдоволь насладиться компанией друг друга. Днём они беседовали, гуляли среди виноградников, пили вино; один раз Адальберт даже напросился помочь Руфии в давке винограда. «Да это занятие изматывает не хуже урока по фехтованию!», – сказал тогда Адальберт, и Руфия рассмеялась. Когда на деревню опускались сумерки, они уединялись в господской спальне. Лишь одну, самую жаркую ночь провели они, лёжа на своих плащах прямо на улице. Небо было чистое-чистое, и Адальберт, придвинувшись к возлюбленной, показывал ей созвездия и рассказывал мифы об их появлении. Руфия же смотрела не на небо, а на увлечённого звёздами юношу. Им было очень легко друг с другом, и Адальберт наконец понял смысл сентиментальных стихов, которыми зачитывался в детстве.

Незаметно в безмятежном счастье пролетел месяц. Очередным солнечным утром Адальберт с Руфией нежились в постели хозяйской спальни. Внизу хлопнула дверь.

Адальберт и Руфия разом подскочили и переглянулись. «Отец…», – пробежало в глазах у девушки.

– Оденься, живо! – прошипела она.

Адальберт поспешно вскочил с кровати и стал подбирать с пола одежду. Завязывая шнурки на рубашке, он выглянул в окно. Слишком узко – не пролезть. Юный граф натянул чулки и бриджи и потянулся туда, где обычно лежал его кафтан. Пусто. Вечер накануне был жарким, и Адальберт снял кафтан внизу, в обеденном зале. Он медленно повернулся к Руфии.

– Кафтан…

Глаза девушки округлились. За дверью послышались шаги. Хозяин спешно поднимался по лестнице. Адальберт скользнул за дверь, вжавшись в стену. Раздался стук, от которого сердце провалилось в пятки: хозяин вошёл в комнату дочери. Короткая тишина снова сменилась звуками шагов, и через мгновение распахнулась дверь, скрывавшая за собой двух влюблённых.

– Руфия! – голос хозяина прогремел, словно гром. – Что происходит? Во дворе чужой конь, в зале мужской кафтан… Кого ты привела?

Руфия замотала головой, не в силах сказать ни слова. Адальберт тоже застыл на месте: отец девушки так и стоял в дверях, преграждая путь. Руфия мельком взглянула на Адальебрта и тут же зажмурилась. Но хозяин всё понял. Они с юным графом встретились взглядами.

– Сеньор, я предупреждаю… – начал Адальберт, пятясь к шпаге, приставленной к стене. Разъярённый, как бык, хозяин двигался на него. – Я не хочу драки, но если Вы вынудите меня…

– Проваливай к дьяволу! – отец Руфии замахнулся на Адальберта, и тот, схватив шпагу, выбежал из комнаты.

Земля ещё не прогрелась на солнце, а Адальберт в сопровождении верных слуги и оруженосца уже скакали прочь из деревни, поднимая за собой столп пыли. Никогда прежде они не собирались в дорогу столь спешно. Проезжая живописными полями, до которых юному графу сейчас не было никакого дела, они услышали позади себя стук копыт. Адальберт обернулся и тут же пришпорил коня.

– Эй, граф! – это был хозяин винодельни, коренастый, лохматый старик с испещрённым родинками лицом. – Постойте, я хочу поговорить с Вами. Клянусь, только поговорить!

Они подъехали друг к другу.

– Не думайте, будто я какой-то дикарь, который чуть что – сразу в драку, – начал винодел. – Давайте всё обсудим. Вы мою Руфию… – ему явно было неловко говорить о своей дочери в таком ключе. – Ну, словом, любили?

– Да. Но я не посмел бы и притронуться к ней, если бы она того не пожелала.

– То есть ты называешь мою дочь распутной девкой?

– Нет, вовсе нет! Руфия красивая, хорошая девушка… женщина. И мы не предавались одним только плотским утехам. Я давно не получал такого удовольствия от простой беседы, как с Вашей дочерью.

– Да? Ну, раз так, женитесь на ней, сеньор.

Адальберт так и застыл на месте.

– Да, женитесь, – продолжал винодел. – Раз вам так хорошо вместе. Вы ей тоже понравились, кстати. Говорит, Вы весь такой нежный, и благородный, и начитанный… – он окинул Адальберта строгим взглядом. – Я вижу только, что Вы при деньгах да не умеете вовремя остановиться. Ну ничего, это по молодости со всеми бывает. Жизнь научит… А Руфию в жёны Вы возьмёте, выбора у Вас нет. После всего-то, чем вы занимались. Вернёмся на винодельню, всё обсудим.

Жениться? На Руфии? За этот месяц Адальберт и правда привязался к ней и даже тосковал, когда думал, что им придётся расстаться, но он не мог привести в дом такую жену. Что скажет отец, если узнает, почему состоялась эта свадьба? При одной мысли об этом Адальберт замотал головой.

– Нет, я не могу. Извините.

– Вы что же, не христианин?

– Поймите… Как Ваше имя?

– Гуидо.

– Гуидо, хорошо. Дело не в том… Понимаете, дома меня ждёт… невеста. Мы с ней обвенчаемся, как только я вернусь.

Адальберт молился, чтобы на лицах слуг не мелькнули удивление или усмешка, которые тут же выдали бы эту нелепую ложь.

– Тогда гори ты в аду за свои грехи, – совершенно спокойно выпалил Гуидо. – А за то, что сделал с Руфией, заплатишь мне двести лир.

– Двести? – перед глазами снова возникло разъярённое лицо Рудольфа, и юноша закусил губу. – Я понимаю Вашу беду, Гуидо, но мой конь в год обходится дешевле.

– А моя Руфия не конь, – обиженно произнёс винодел.

– Может, сто пятьдесят?

– Сто девяносто и ни лирой меньше. Ты опозорил честь моей дочери.

Адальберт вздохнул и сделал жест слуге, чтобы тот отдал Гуидо увесистый мешочек с деньгами. Лицо юного графа зарделось краской.

***

Венеция изо всех сил пыталась справиться с навалившейся бедностью. Когда-то отсюда началось знаменитое путешествие Марко Поло, теперь же порт Венеции пустовал. По пристани без дела шатались матросы, чайки облюбовали сваи. Но всё это казалось мирской суетой рядом с простором моря. Морская гладь, уходящая за горизонт, напоминала заливные луга, а пенистые волны были похожи на горные вершины Альп. И всё же безграничное спокойствие, чувство свободы, исходившее от воды, невозможно было сравнить ни с чем на свете. Адальберт мог подолгу стоять на причале и любоваться уходящей в горизонт голубизной.

Однажды внимание графского сына привлекли двое молодых матросов. Один из них возился со странным круглым прибором, другой постоянно поправлял приятеля: «Да не так! Дай сюда!». Адальберт тут же узнал, что за прибор был в руках у моряков. Его детское увлечение звёздами переросло в тщательное изучение трудов по астрономии, ради которых Адальберт посещал монастырские библиотеки на радость отцу. Конечно, граф Рудольф думал, что сын изучал там основы торговли, право и счёт, но Адальберт находил время и для менее «практичных» наук. Звёзды привлекали его ореолом тайны, который окружал их; ночное небо было так же бескрайне, как и море, а значит, любая догадка могла оказаться правдивой.

– Это ведь небесная астролябия? – спросил Адальберт, подойдя ближе к мужчинам с круглым прибором.

Матросы подняли головы на юного графа. В глазах у обоих проскочил страх, но, заметив, кто перед ними, моряки расплылись в улыбке.

– Смотри-ка, Туллио, мы имеем дело с умным человеком! Да, сеньор, это астролябия.

Матрос не скрывал издёвки. Адальберт лишь повёл бровью. Отец часто жаловался на вассалов, которые, не понимая всей сути положения своих сюзеренов, но завидуя их богатству, за глаза считали их надутыми глупцами. Адальберт сложил руки на груди.

– Я подумал, уважаемые господа могли бы показать мне эту вещицу, добытую ими абсолютно честным путём. Так ведь?

Матросы переглянулись между собой и поёжились. Чувство власти над этими людьми грело душу не меньше, чем послеполуденное солнце грело тело.

– Прошу, сеньор, не сердитесь, – начал моряк, которого звали Туллио. – Мы ведь никому зла не делали. Всё равно пока стоим в порту без дела.

– Мы это так – поразвлечься на время, – пожал плечами другой.

– Да, не продавать же мы её собрались. Не говорите капитану, сеньор, Вы же добрый человек.

– Ну, разве это бывает, чтобы человек был и добрым, и умным… – Адальберт смерил матросов серьёзным взглядом, но, не сдержавшись, рассмеялся. – Да я же пошутил, господа. Ваша маленькая шалость останется между нами. Но, если позволите, я всё же хотел бы взглянуть на вашу астролябию.

Проведя за измерением небесного светила около часа, все трое решили скрепить свой союз за бутылкой-другой эля. Моряки пили совсем не так, как знать на пирах у отца или гости в доме римского торговца. Адальберт тогда много смеялся, а к вечеру, помешивая оставшийся эль, предался воспоминаниям о Руфии под улюлюканье матросов. Когда юный граф чуть ли не вывалился из трактира, дорогу было почти не видно из-за темноты. Слуга тут же подхватил графа под плечи и повёл в гостиницу.

– Что, Михель, стыдно тебе за своего хозяина? – то и дело спотыкаясь, выговорил Адальберт.

– Никак нет. Если господину угодно наслаждаться юностью, господин волен это делать.

– Ты хороший человек, Михель, – Адальберт похлопал слугу по щеке. – Помнишь, как мы в первый раз встретились?

Михель сдержанно улыбнулся и помотал головой. Он был чем-то похож на ворона: низкорослый, с чёрными, как бусины, глазами и большим крючковатым носом.

– А я помню, – усмехнулся Адальберт. – Мы с Робертом играли в жё-де-пом10 во дворе. Роберт забросил мяч на дерево, он там застрял, и мы не могли его достать. А ты стоял рядом с другими детьми… вы тогда были постарше: нам было лет по шесть, семь, а вам – по десять, может, больше, не знаю. И вот, вы стояли и смеялись над тем, как мы трясли дерево и пытались снять этот дурацкий мяч.

– Да! Я вспомнил! А потом пришла мамаша и закричала, чтобы я не смел смеяться над господином и помог Вам достать Ваш мяч. Потом ещё тумаков надавала…

– Правда? Ох, прости, мне так жаль…

– Что Вы, это обычное дело.

Адальберт облизнул губы.

– А потом, года через три я снова увидел тебя во дворе… Ты помогал укреплять стену, кажется. И мне так захотелось доказать тебе, что я уже не такой беспомощный! Я забрался на то самое дерево, на самый верх. Правда, на этот раз досталось мне. Отец увидел и… «Слезай сейчас же! Ты совсем голову потерял?», – рассмеялся Адальберт.

– Надо же… А этого я совсем не помню.

– Ну, у тебя хватало забот, а мне было важно… А теперь ты всюду следуешь за мной, мой преданный Михель. Спасибо тебе, – юный граф устало уткнулся слуге в шею. Михель возвёл взгляд к небу и ускорил шаг.

Весь следующий день Адальберт пролежал в постели с чаркой горячего вина и сухим хлебом. После вчерашнего вечера накатила волна головокружения и тошноты. Адальберт ненавидел себя за то, что днём ранее не смог вовремя остановиться – совсем как утверждал винодел Гуидо. Но было и кое-что приятное во всей этой истории: где-то на третьей бутылке матросы рассказали Адальберту о мастере, который поставляет их капитану астролябии и прочие астрономические приборы.

Ещё через день Адальберт проснулся бодрым и отдохнувшим. Он незамедлительно отправился к мастеру, о котором говорили венецианские моряки. Тот оказался не только искусным ремесленником, но и человеком с цепким умом. Разглядев в Адальберте человека сведущего, мастер рассказал юному графу неслыханную им до сих пор, но оттого лишь более поразительную теорию некоего Николая Коперника. Учёный из Королевства Польского утверждал, будто известные нам планеты вращаются не вокруг Земли, а вокруг Солнца, как и сама Земля. Адальберт был настолько сбит с толку, что сначала даже не поверил услышанному. Он попытался представить, как бы в таком случае располагались планеты, провёл не один час за письменным столом, исчертив десятки листов бумаги… Особых успехов он, конечно, не достиг, однако теория Коперника, в чём-то совершенно безумная, ещё долго не покидала его мысли. Ведь, если эта теория окажется верной, полностью изменится представление о мире и месте в нём человека! Люди больше не будут центром мироздания, а станут лишь его малой частью.

Из Венеции Адальберт уехал с поклажей новейших астрономических приборов: глобусов и астролябий, армилл и антикитерских механизмов. Домой он отправил весточку о том, что скоро прибудет в Веллен. Если дело дошло до пьянки с матросами, пора было заканчивать это путешествие.

***

Очередная остановка была во Фрайбурге. Адальберт снял комнату в гостинице – денег после всех трат осталось совсем немного. Бросив в комнате вещи, он спустился на первый этаж, где располагалась небольшая таверна. Есть Адальберт не хотел, так что просто взял себе эля и сел на скамью. В углу гудели голоса. Говорили на латыни, лишь изредка переходя на германский, что сразу заинтриговало юного графа. Он взглянул в сторону собравшихся. В углу, сдвинув несколько столов, сидело с дюжину юношей, и лишь один пожилой мужчина восседал во главе стола. Несмотря на преклонный возраст, он горячо спорил с собравшимися. Адальберт догадался, что это был профессор со студентами. Их спор шёл о законах и тех, кто должен им подчиняться. И с каждой новой брошенной фразой градус напряжения накалялся. Особенно страстно, раскрасневшись, доказывал свою правоту один студент:

– Как можно этого не замечать? Лютер всем нам открыл глаза. То, что церковь продолжает его преследовать, лишь показывает их страх перед правдой.

– Конечно, я бы тоже всполошился, если бы кто-то вдруг начал считать мои деньги. Коих немало! – усмехнулся другой, хлебнув эля.

– И я ещё раз спрашиваю, профессор: назовите хоть одну причину, почему церковь не должна платить подати? Они такие же люди, как мы. А возгордились так, будто уже вознеслись на небеса, и всё земное им чуждо.

Профессор вздохнул, а затем поднял руку, призывая к тишине. Студенты послушно смолкли и со всем вниманием посмотрели на своего учителя. Адальберт подошёл ближе к собравшимся и прислонил голову к стене.

– Я не стану разводить здесь полемику о греховности церкви, – с усталой досадой в голосе сказал профессор. – Опомнитесь, господа! Такие споры ни к чему не приводят: в них не рождается истина, а только прорастают семена раздора. Карл, я понимаю твой порыв, но и ты следуешь за Лютером слепо. Повторяешь то, что услышал от кого-то на улице, в университете, дома… Я ведь всегда учил вас другому, – он обвёл сидящих пытливым взглядом. – Я призывал и призываю вас самим тщательно изучать любой вопрос, прежде чем примкнуть к одной из сторон. Вы же будущие юристы, господа. Это основа основ! Тем более в вашем возрасте нужно быть осторожными. Все эти восстания живут такими молодыми, наивными людьми, готовыми на что угодно, лишь бы проявить себя.

Адальберт выпрямился. Рука крепче сжала кружку с элем. Он посмотрел на студентов: на лицах многих тоже мелькнула обида, но все они слишком уважали своего профессора, чтобы возразить ему. Все, кроме Адальберта.

– И что же Вы предлагаете? Как добиться перемен? Сидеть и ждать, пока всё решат за нас?

Все повернулись к дерзкому графу. Профессор покачал головой.

– Могу я узнать имя человека, с которым веду беседу?

– Адальберт фон Веллен, – Адальберт кротко поклонился. Спокойный тон собеседника быстро потушил разгоравшееся негодование.

– Очень рад. Я – Ульрих Цазий, профессор Фрайбургского университета. Адальберт, в Ваших восклицаниях – недовольство всех молодых. В чём-то Вы, безусловно, правы: все большие перемены начинались с подобных вопросов. Но то, что вам важно понять, – он снова оглядел всех присутствующих, – это то, что перемены не приходят мгновенно. Это заблуждение многих мечтателей. Что вот сейчас вы придёте и всё измените. Нет. Нужно быть готовым, что твоё дело продолжат твои дети и внуки, а сам ты уже не застанешь мир, к которому стремился всю жизнь…

– И всё же, – с надеждой произнёс Адальберт, – нужно с чего-то начинать. Сейчас как раз такое время, когда нельзя бездействовать!

– Угу, – нарочито угрюмо хмыкнул потягивавший эль студент. – Только вот церковь хочет, чтобы мы именно бездействовали. Лютеран продолжают гнать, как еретиков, хотя всем понятно, что за ними – наше будущее.

– Так поэтому и нельзя отступать! – воодушевлённо взмахнул кружкой Адальберт, чуть не выплеснув эль на пол. – Церковь предлагает отказаться от поиска истины и жить в тихом смирении перед волей Божьей. Человеку, венцу божественного творения, жить, как какой-то загнанной овце! Нет, мы докажем, что истина – в познании, в творчестве, в свободном полёте мысли. Философы, учёные, художники – своими трудами они уже сейчас ломают нерушимые догматы прошлого.

Студенты зашевелились на своих местах. Мысль графа заинтересовала их, и молодые люди стали оживлённо обсуждать прочитанные трактаты и тех, кого считали своими наставниками. Профессор Цазий молча наблюдал за ними. Пристальнее всего он изучал молодого вельможу, так бесцеремонно ворвавшегося в их со студентами спор.

Адальберт решил прогуляться по городу в предрассветный час – ночью ему не спалось. Улицы пустовали, поэтому можно было спокойно очистить мысли от сора.

Позади послышались спешные шаги.

– А, мой вчерашний собеседник, – очень бодрой для старика походкой Адальберта нагнал Ульрих Цазий. – Желаю здравствовать.

– Здравствуйте, профессор Ульрих.

– Хотел поблагодарить Вас. Я боялся, наш вчерашний спор мог уйти не в то русло. Но Вы так складно перевели его в беседу о трудах гуманистов! Вам бы набраться немного опыта, и сами сможете преподавать.

Адальберт усмехнулся. Цазий, прищурившись, рассматривал его светлое лицо.

– Знаете, Адальберт, – сказал он, – Вы напомнили мне о тех временах, когда я сам был так же молод и порывист.

На мгновение лицо Цазия озарила тёплая улыбка, но затем лоб потрескался от морщинок глубоких раздумий. Адальберт шёл, не глядя на Ульриха. Его голова тоже была занята мыслями и воспоминаниями о родном доме. Очнувшись от своих дум, профессор вздохнул.

– Вы в Фрайбурге проездом?

– Да. Я возвращаюсь домой, в Веллен. Это в Трирском курфюршестве.

– Что ж, если Вам вдруг понадобится юрист… – Цазий поклонился. – Я к Вашим услугам.

Они молча дошли до конца улицы. Дальше Ульрих свернёт в соседний переулок, а Адальберт вернётся в гостиницу. Но Цазий не спешил уходить. Он с некоторой горечью во взгляде посмотрел на своего спутника, а затем сказал:

– Таким, как мы, непросто живётся в этом мире. Нас всегда будут пытаться сломить, потушить этот огонь в сердце. Я буду надеяться, что с Вами этого не случится, но всё же будьте осторожны. Вы хороший человек, я это вижу, а уж поверьте, я умею читать людей. Но очень легко сгореть, освещая путь другим.

Старик посмотрел как бы сквозь Адальберта, снова о чём-то глубоко задумавшись. Адальберт потупил взгляд. Внезапная сентиментальность Ульриха показалась ему нелепой и неуместной. Он наскоро попрощался с профессором и направился обратно в гостиницу.

***

Башни родного замка, вознёсшиеся над горизонтом, невольно вызывали улыбку. Трудно было представить, что год назад Адальберт уезжал отсюда, спасаясь от какого-то гнетущего чувства тоски. Сколько хорошего произошло в этих потёртых стенах! Воспоминания о детских годах, об играх в саду, о высоких лестницах и громких пирах проносились одно за другим.

Мост был опущен, но внутри никто не встречал Адальберта. Коня пришлось ставить в стойло самому. Тут чувство липкой тревоги и закралось в душу. Адальберт вошёл во внутренний дворик – никого. Отворил двери – пустота. Внутри было холодно.

На лестнице показался Роберт. На его лице застыл страх. Увидев в дверях кузена, он облегчённо выдохнул, сбежал вниз по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек, и крепко обнял Адальберта, чуть не повалив его на пол. Адальберт рассмеялся и обнял кузена в ответ. Когда они встали рядом, Адальберт с удивлением заметил, что Роберт перерос его на целую голову. Кузен смотрел на юного графа с теплотой и горечью во взгляде.

– Наконец-то ты дома! Господи, знал бы ты, что я тут пережил. Как я скучал!

– И я скучал, Роберт, и я, – Адальберт положил руку на плечо кузена. – Но что случилось? Никого нет… Где отец?

Роберт опустил взгляд и сглотнул. Он долго не решался заговорить, и необходимость говорить пропала вовсе. У Адальберта перехватило дыхание.

– Боже… Он?

– Да. Это случилось четыре дня назад. Мы отправили гонца, но, видимо, вы с ним разминулись.

Адальберт попытался найти, куда сесть. Он прислонился рукой к стене и схватился за лоб. Пока он пил вино в кабаках, смеялся и предавался страсти в Италии, его отец медленно умирал. Один, без сына, который, может, сумел бы чем-нибудь помочь. Уж не затянувшееся ли путешествие юноши так ослабило отца? Глаза заслонила пелена слёз.

– Как это случилось? – дрожащим голосом произнёс Адальберт.

– Всё началось месяц назад. Он вдруг потерял сознание прямо за обедом. После этого совсем ослаб. Лекарь пытался пускать ему кровь, но всё без толку. А неделю назад… – Роберт поморщился и отвернулся. – Стало совсем плохо.

Дальше кузен продолжать не мог. Адальберт посмотрел на Роберта: в его глазах было столько боли… Он всё это видел. «Он совсем один. Нужно, чтобы кто-то был рядом», – вспомнились слова матери. От них в груди стало теплее. Адальберт положил руку на плечо кузена и чуть потрепал его. Он посмотрел Роберту в глаза, хотя взгляд всё ещё был затуманен от слёз, и, собрав все силы, ободряюще улыбнулся кузену.

– Ничего, Роберт. Теперь я дома. Всё будет хорошо.

Сенешал11 замка, старый Генрих, ещё до приезда Адальберта позаботился о том, чтобы усопшего графа Рудольфа похоронили в фамильном склепе на кладбище при монастыре святого Ульфа. Он отговаривал Адальберта, когда тот собрался навестить могилу родителя.

– У нас новый архиепископ, милорд, – говорил Генрих. – Мы не писали ему о смерти Рудольфа – надеялись, Вы скоро прибудете. Но, боюсь, слухи уже могли доползти до Трира. Ричард хорошо знал нашу семью, но вот Иоанн может попытаться забрать земли себе. Лучше Вам поскорее отправиться в Трир и присягнуть Иоанну на верность, показать, что Вы готовы служить ему. Но, конечно, я не в праве Вам указывать…

Адальберт выехал из замка с рассветом. Он не хотел терять время.

***

В склепе всегда было холодно. В детстве, когда Адальберт приходил сюда за руку с матерью, он прижимался к ней и тихо просил поскорее уйти. Теперь в склепе эхом раздавались шаги одного Адальберта. Он провёл ладонью по надгробной плите. За год камень покрылся слоем пыли. Адальберт вытер пыльные пальцы и обернулся к другому, совсем новому надгробию. Подойдя ближе, он положил руку на холодный камень и склонил голову. Из груди вырвался тяжёлый вздох.

– Прости, отец. Я должен был быть рядом, – едва слышно прошептал Адальберт. – Но я тебя не подведу. Наш замок, наши земли будут процветать, вот увидишь. Ты будешь гордиться мной.

Голос дрогнул, на каменную плиту упало несколько капель. Опершись на надгробие, Адальберт закрыл лицо рукой. Эхо печально вторило его тихим всхлипам.

Если бы только отец мог быть здесь в эту минуту… «Посмотри на меня. Посмотри на меня! Ты видишь? Мне плохо, мне тоже может быть плохо! Это правда, я не притворяюсь, не хочу, чтобы меня жалели. Я только хочу, чтобы ты меня понял!», – хотелось во всё горло прокричать сквозь пелену смерти, лишь бы отец услышал. Горечь до боли обжигала грудь. Нет, отец не услышит и не сможет понять. Не получится ничего доказать ему, и он никогда уже не скажет «прости». Все невысказанные слова останутся здесь, в этом склепе, над холодной каменной плитой.

Сдавленный вздох удивления послышался где-то у дверей склепа. Адальберт поднял голову, спешно утирая слёзы. Тело колотила мелкая дрожь. В дверях стояла испуганная служка. Девушки в монастыре умели ходить совершенно бесшумно. Служка не сводила глаз с Адальберта, кажется, приняв его за призрака – такого же бледного. Он видел её лицо впервые, хотя в монастыре бывал несколько раз в год, не считая последнего года. Натянуто улыбнувшись перепуганной девушке, молодой граф проскочил мимо неё к выходу из склепа.

По дороге в Трир Адальберт не раз хотел повернуть обратно к замку. Новый архиепископ. Ещё один надутый священник. Наверняка, тоже считает себя лучше других. Придётся выдавить из себя любезную улыбку, рассыпаясь в унизительных похвалах. Нельзя просто развернуться и уехать. Нужно перетерпеть противное волнение. «Придётся», «нельзя», «нужно» – кажется, скоро эти слова станут жизненным кредо графа фон Веллен.

Во дворце архиепископа Адальберт ждал приёма весь день. Перед ним проходили рыцари и священники, но молодого графа каждый раз останавливали и просили ещё немного подождать.

Один из гостей, знатный мужчина средних лет, пристально наблюдал за Адальбертом. Юноша чувствовал на себе неотрывный взгляд чужих глаз, но был слишком поглощён предстоящей беседой с архиепископом, чтобы отвлекаться на пустые разговоры. Он сидел, сжимая кулаки на коленях, и смотрел прямо перед собой. Наконец, незнакомец сам подошёл к Адальберту, и тот узнал в нём графа фон Танштайн, давнего друга семьи: широкоплечий, невероятно высокий, с медвежьим лицом, покрытым густой тёмной бородой.

– Если мне не изменяет память, – расплываясь в улыбке, начал граф, – передо мной Адальберт фон Веллен.

– Здравствуйте, граф Фридрих, – кивнул Адальберт.

– Надо же, уже совсем мужчина! Где светлые кудри, где пухлые щёчки? – раскатисто рассмеялся Фридрих, изучая приятеля. – Только глаза… как были два огромных сапфира, так и остались. Какими судьбами в Трире?

– Вступаю в наследство.

– Неужели? О, Рудольф… Царство ему небесное. А что Анна?

– Тоже.

Граф фон Танштайн покачал головой.

– Ну, не унывай, сынок. Если хочешь, обратно поедем вместе, а заночуешь у меня в замке.

– Спасибо, граф Фридрих, я с радостью, – улыбнулся Адальберт.

Граф фон Танштайн был первым, кто после смерти отца не требовал от Адальберта стойкости и принятия каких-либо решений, а проявил обычную заботу, и за это Адальберт готов был расцеловать старого знакомого. Уж сколько лет они не виделись, а теперь Фридрих казался чуть ли не родным.

Отобедал Адальберт тоже у архиепископа, но сидел слишком далеко от него, чтобы завести беседу или хотя бы обратить на себя его внимание. Когда во дворце никого не осталось, Адальберт в упор посмотрел на слугу архиепископа, и тот, закатив глаза, поднялся в личные покои хозяина. Вскоре он вернулся и позвал Адальберта за собой.

Архиепископ Иоанн оказался немногим старше отца Адальберта, хотя голова его уже полностью покрылась благородной сединой, такой, какая бывает только у людей, не знавших бедности. Несмотря на множество мелких морщинок, лицо архиепископа казалось мягким. А может, дело было в лёгкой холодной улыбке.

Иоанн стоял около своего трона и постукивал пальцами по спинке, что добавляло несвойственную его чину суетливость. Наверное, он уже собирался отправляться ко сну, когда его оповестили о ещё одном просителе. Адальберта он сверил пронизывающим, но не злобным взглядом.

– Да упокоит Господь душу графа Рудольфа, – перекрестился архиепископ. – Когда я был в замке, ты путешествовал, верно?

– Всё так, Ваше Святейшество. Как только я вернулся, я сразу отправился к Вам. Мой отец верно служил архиепископу Ричарду, теперь я готов так же преданно служить Вам.

Архиепископ отрешённо кивнул.

– Где именно ты был?

– В Италии. Болонья, Рим, Венеция…

– Хорошо. Это хорошо…

Архиепископ замолк и о чём-то задумался. Адальберт переминался с пятки на носок. Он не понимал, уходить ему или оставаться. Когда молчание совсем затянулось, Адальберт тихо окликнул Иоанна:

– Владыка?

– Я уже отпустил своего секретаря. Приходи завтра. Только на этот раз не так поздно.

Когда Адальберт вышел из покоев архиепископа, он едва сдержался, чтобы не выругаться. Иоанн так пренебрежительно с ним обошёлся: называл на «ты», не слушал и вообще делал вид, что графа не было в комнате… будто даже за человека его не считал. И почему? Лишь потому, что счёл Адальберта слишком молодым для серьёзных бесед. Как будто он сам никогда не был молод! Хотя иногда сановники производили именно такое впечатление: что они родились уже морщинистыми и горбатыми.

***

К удивлению Адальберта, когда на следующий день он пришёл в архиепископский дворец, его сразу провели к владыке, и задолго до полудня граф уже был свободен. Фридрих фон Танштайн ждал Адальберта у городских ворот. Вместе они направились к замку фон Танштайн. Он располагался совсем не по пути к Веллену, но возможность перевести дух перед возвращением домой слишком прельщала молодого графа, чтобы от неё отказаться. Здесь он был гостем, и не ему нужно было хлопотать о том, какие напитки подать к столу и как всех рассадить, чтобы никого не обидеть.

После обеда жители замка собрались в большом зале. Каждый занимался своим делом: двое сыновей графа играли в шахматы; Адальберт наблюдал за их игрой, поджимая губы всякий раз, когда один упускал возможность изящно обыграть другого; на скамьях женщины занимались шитьём. Граф фон Танштайн подошёл к Адальберту и указал ему на девушку, сидящую поодаль от остальных.

– Может, ты помнишь Луизу?

Девушка сидела, отвернувшись от фрейлин, занятых беседой с графиней фон Танштайн. Её вполне можно было назвать привлекательной: тёмные вьющиеся волосы волнами спадали на плечи. Их насыщенный тёмный оттенок делал кожу Луизы ещё более бледной, она будто светилась. На бледном лице выделялись красноватые губы и густые, как у отца, брови. И всё же что-то в её облике отталкивало: что-то резкое, почти грубое.

Луиза была поглощена вышивкой полотенца. Кончики её губ подёргивались, она старательно наклоняла голову то в одну, то в другую сторону.

Адальберт помнил Луизу. Когда его семья последний раз была в Танштайне, их посадили рядом. Тогда Адальберту было тринадцать, и девушка показалась ему красивой, почти как древнегреческие скульптуры, но она была на десять лет его старше, и говорить им было особо не о чем. Адальберт был удивлён, увидев её здесь. Сейчас ей было почти тридцать, и она уже должна была жить с мужем…

– Любимая моя девочка, – вздохнул граф фон Танштайн, поглядывая при этом на Адальберта. – Тяжело ей. Ты ведь знаешь, что Мария ей не родная мать?

– Нет…

– Её мать умерла при родах. Порой мне кажется, она чувствует себя чужой в этой семье.

Адальберту вдруг стало до боли жаль эту одинокую женщину. Он вспомнил Роберта, который тоже вырос в чужой семье и страдал от этого. Сразу захотелось утешить Луизу.

– Она не замужем? – сам того не заметив, спросил молодой граф.

– Пока нет. Вроде, и ухажёры-то были, но до помолвки дело так и не доходило.

Граф фон Танштайн внимательно посмотрел на Адальберта, затем отвернулся куда-то, будто его позвали, и отошёл. Юноша направился к Луизе.

Он сел между Луизой и остальными женщинами замка и сделал вид, что разминает ноги с дороги. На самом же деле граф присмотрелся к девушке и её работе. Луиза изображала само спокойствие, даже не смерив Адальберта взглядом, но при этом вся вытянулась и вскинула голову. Она умело продевала иголку сквозь грубую ткань, и на полотенце постепенно возникал рисунок красных цветов. «Должно быть, она сшила уже не один десяток вещей», – подумал Адальберт, склонившись за плечом девушки.

– Это… гвоздики?

Луиза обернулась к юноше и удивлённо подняла брови.

– Маки, – она вернулась к работе.

– Ах, ну да, точно…

Луиза снова искоса посмотрела на своего собеседника.

– А по краям папоротники.

– Да, их я узнал. Удивительно, простые нитки, а выглядят и впрямь как листья папоротника. У Вас золотые руки, миледи, – Адальберт улыбнулся Луизе, но та не подняла взгляда.

– Мне жаль Вашего отца. И мать тоже. Тяжело, наверное, остаться совсем одному.

Адальберт отпрянул от девушки и неловко забегал глазами по полу.

– Ну, я не совсем один. Со мной живёт мой кузен, и слуги помога…

– Граф Адальберт, а наши работы посмотрите? – раздался звонкий голос одной из фрейлин, и вся женская компания дружно захихикала.

Адальберт почувствовал, как к щекам подступает жар. От неловкости ему захотелось провалиться сквозь землю – дружный женский смех даже Нарцисса заставил бы оторваться от своего отражения. На счастье Адальберта, в этот момент партия графских сыновей окончилась, и проигравший громко возвестил о своём негодовании. Фрейлины отвлеклись на бурные восклики юноши и забыли об Адальберте, а графиня фон Танштайн пошла утешать сына. Адальберт с Луизой наблюдали за этой картиной.

– Роберт тоже всё время проигрывает, – улыбнулся Адальберт. – И тоже делает это очень громко.

Луиза лишь неодобрительно покачала головой. К ним порхающей походкой возвращалась графиня. Это была красивая молодая женщина, которая вполне могла бы сойти за старшую сестру Луизы, если бы они были хоть сколько-нибудь похожи. У графини были светлые волосы пшеничного оттенка, немного жидкие, но собранные в аккуратные косы. Она была почти того же роста, что муж, и очень стройна для матери двух сыновей, а её длинная шея, которую она к тому же старательно вытягивала для пущей грации, делала её совсем похожей на осину.

– Граф Адальберт, – поклонилась графиня, – мой муж с сыновьями собираются на охоту перед ужином, так сказать, нагулять аппетит. Не хотите составить им компанию?

– Благодарю, миледи, но, если честно, я предпочёл бы отдохнуть с дороги, да и не хочу лишний раз загонять коня.

Графиня не уходила. Она перевела взгляд с лица Адальберта на его ноги, потом остановила взгляд на падчерице. Её рот скривился от едва сдерживаемого недовольства, однако она склонила голову и заставила себя ласково улыбнуться.

– Как пожелаете. Если Вы предпочитаете оставаться среди женщин да слуг – дело Ваше. Но если передумаете, граф будет ждать Вас. Он был так счастлив принять Вас у себя… Очень ценно в наше время иметь настоящих друзей.

Графиня откланялась и, резко развернувшись, ушла прочь. Адальберт почувствовал, что даже от этого короткого разговора внутри всё потяжелело. «Странно, неужели графиня всегда была такой неприятной, а я просто не замечал этого?», – подумал молодой граф и посмотрел на Луизу. Её плечи осунулись, глаза бесцельно смотрели вдаль, а полотенце сползло с колен. «Нелегко, наверное, жить с такой мачехой, – подумал Адальберт. – Но могу ли я как-то помочь ей?».

VII. «Новый граф фон Веллен»

1532 год. Адальберту 17 лет.

Поначалу странно и непривычно было идти по коридорам, ощущая себя хозяином. Ещё недавно Адальберт был здесь лишь «юным графом», а управлял всем отец, и можно было не беспокоиться: что бы ни случилось, граф Рудольф уже знал, что делать дальше. Но вот Адальберт шёл по галерее с портретами или спускался по винтовой лестнице, и теперь он был графом фон Веллен. Теперь он всегда должен был знать, как поступить, и, если что-то пойдёт не так, виноват тоже будет он.

Новая жизнь изматывала. Нужно было постоянно держать в голове множество вещей: от того, что подать на ужин, до того, что происходило в соседних княжествах и чем это могло грозить Триру. И, хотя слуги всегда помогали своему лорду, Адальберт засыпал и просыпался с мыслью о том, что теперь от его решений зависит не только собственная судьба, но и судьба каждого, кто живёт в замке. Эта мысль тяготила – Адальберт знал наверняка, что может оступиться, и сам ни за что бы не стал себе доверять. Однако отец Филипп всегда говорил: «Господь уготовил каждому ровно столько испытаний, сколько человек может вынести».

По крайней мере, над Адальбертом больше не нависала фигура отца. Первое время после его смерти молодой граф разрывался от кипучей смеси горечи утраты и… облегчения? Это странно, так не должно было быть, но без отца в замке стало как будто легче дышать. Не нужно было прислушиваться к шагам в коридоре – слишком тихим или, наоборот, угрожающе тяжёлым, – не нужно было гадать, в каком настроении проснётся отец и как ответит на простую любезность. Адальберт прятался от обрушившихся чувств за усердной молитвой, но даже там его не отпускала мысль о том, что смерть родного отца приносит ему радость.

Тёмный омут мыслей и сомнений всё сильнее утягивал графа в свою пучину, и Адальберт понял, что больше не может делать вид, будто всё осталось по-прежнему. Нужно было доверить кому-то свои тревоги. Но кому? Мать всегда могла выслушать и ободрить одним только любящим взглядом… Адальберт с новой силой ощутил тяжесть её утраты: всегда тихая, почти незаметная графиня Анна на самом деле спасала семью от душевного холода.

Был ещё Роберт. Как-то Адальберт, гуляя с кузеном по внутреннему дворику, попытался поделиться с ним волнениями своей души.

– Чёрт возьми, ты и правда обо всём этом думаешь? – сказал в ответ Роберт. – Да уж, не позавидуешь… У меня-то всё просто: нет родителей – нет проблем, – кузен пожал плечами и обрывисто засмеялся, стараясь не смотреть графу в глаза.

У Адальберта всё сжалось внутри от этих слов и этого смеха. Он серьёзно решил поговорить об отце с Робертом?

– Прости, Роб, прости, – сдавленным голосом ответил Адальберт.

– Да ладно, это я так… Слушай, насчёт…

– Я помню о своём обещании. Я спрашивал о Вильгельме фон Веллене в каждом городе, каждой деревне, где только был, но… – он поджал губы. – Ничего. Мне жаль, Роб.

Взгляд кузена был прикован к земле. Он нахмурил брови и оттого стал чем-то похож на своего дядю.

– Да нет, я сам виноват. И на что я надеялся? Всё было понятно с самого начала. Что ещё может случиться с человеком на войне…

Адальберт легонько коснулся плечом плеча Роберта.

– По крайней мере, мы ещё есть друг у друга.

Кузен лишь дёрнул уголком губ.

После этого разговора на душе стало ещё беспокойнее. Адальберт пробовал говорить со своим капелланом и верным учителем, но отец Филипп отвечал то же, что он отвечал всегда: поможет молитва. Должна была помочь.

В одном капеллан был прав: нужно было срочно чем-то занять себя, отвлечься от тревожных мыслей. Не молитвой, так чем угодно другим.

Адальберт занялся перестройкой замка. Ещё в Италии он заметил, какими величественными и в то же время изящными могут быть замки, если вложить в их постройку какое-то особое состояние души. Веллен после итальянских «кастелло» казался совсем простым, громоздким и неповоротливым. А так хотелось, чтобы уже издалека замок говорил об утончённом вкусе своего хозяина.

Отец был осторожным и даже пугливым человеком, но это позволило скопить достаточное состояние, чтобы Адальберт первое время не беспокоился о деньгах. Новый граф нанял рабочих и пересказал им то, что увидел в Италии. Здесь, однако, ему пришлось столкнуться с первой преградой: мастер-строитель сказал, что, чтобы претворить в жизнь все желания графа, придётся разрушить старые стены и возвести новые. Это заняло бы непозволительно много времени, часть из которого графу со всеми жителями пришлось бы провести где-то вне замка. Решено было не трогать стены и вместо этого заняться внутренним убранством Веллена. Вскоре на стенах большого зала появились красочные сюжеты старинных легенд, коридоры наполнились находками графа из Италии, а во внутреннем дворике стараниями садовника вырос сад с живой изгородью из туи, розовыми гроздьями вереска, расползающейся во все стороны стефанандрой и прочими цветами, имена которых Адальберт даже не знал… После скромного и строгого сада, который держал отец – всего несколько ровно постриженных кустов и деревьев, – новый сад был не просто пышнее и ярче. Он поражал своими причудливыми, кривыми, волнистыми формами, будто бросая вызов самой природе в их разнообразии. Когда Адальберт впервые увидел готовую композицию сада, то сразу понял, что будет находить здесь успокоение для души в часы тяжёлых раздумий.

Преобразился замок и снаружи. Веллен, от которого в былые времена веяло страхом, теперь словно очистился. Тяжёлые мрачные стены побелели; зияющие в них трещины – напоминание о жестоких временах до земского мира12 – исчезли. Любой въезжавший сюда мог наблюдать мощь пережитых замком веков, не задумываясь о разрушительной силе времени. Вместе с новым хозяином омолодился и замок.

Одно не давало Адальберту покоя. Старый сенешал Генрих совсем не справлялся: путал цифры, ошибался в расчётах, засыпал посреди дня, чем только мешал строительству. Генрих был стар и жил в замке, сколько Адальберт себя помнил; покойный отец мог сказать о сенешале то же самое. Неудивительно, что теперь старику давно был положен отдых. С тяжёлым сердцем в один из дней граф велел Генриху покинуть замок. Чуть спокойнее становилось от мысли, что у сенешала была внучка, которая жила в соседней деревне и готова была приютить старика у себя. На место Генриха Адальберт взял его внука Людвига. Это был человек, обладавший заметными управленческими способностями и давно уже проявлявший интерес к делу своего дедушки. Людвиг был чуть старше самого графа, вечно щурил свои лисьи глаза и имел маленький, тонкий нос и аккуратный рот.

Грустно было и оттого, как время не щадило капеллана замка, отца Филиппа. Адальберт помнил его уроки латыни, арифметики, богословия и других наук, полные пламенной любви к знаниям, которая легко передавалась графскому сыну. Теперь невозможно было не замечать, как с каждым днём на лице капеллана появлялись новые морщины, а в волосах проскальзывали седые пряди. После того, как Генрих покинул замок, Филипп стал проводить мессы быстро и безрадостно, что было на него совсем не похоже. Однажды в разговоре с Адальбертом он вдруг сказал:

– Я понимаю, сын мой: ты молод и полон энергии, и таких же людей ты хочешь видеть вокруг себя. Это нормальное желание! Где бы мы были, если бы молодые предпочитали ровесникам стариков? Недавно ты выгнал Генриха, и я пойму, если следующим придётся уйти мне.

– Похоже, святой отец, ты всё же не совсем меня понял, – отвечал Адальберт. – Генрих устал от своей службы, ему было трудно справляться со своими обязанностями… Поэтому я дал ему возможность прожить спокойную старость. Ты – другое дело. Я вижу, что ты по-прежнему горишь желанием рассказывать мне и моим людям о Боге. Ты мудрый человек, которому я могу довериться. Это дорогого стоит, и я не собираюсь искать тебе замену.

Капеллан тепло улыбнулся и с благодарностью кивнул. В отличие от Генриха, ему некуда было идти, кроме Веллена.

Когда Адальберт сел в тихой библиотеке с томиком знакомого с детства Гомера, он почувствовал небывалое облегчение. Пожалуй, только книга не станет донимать просьбами и расспросами.

Сзади к креслу подошёл Роберт. Он облокотился на спинку и долго и упорно смотрел то на кузена, то на книгу. Адальберт вздохнул и отложил Гомера в сторону.

– Тебе что-то нужно, Роберт?

– Да, я… Нужно поговорить.

– Говори, я слушаю, – с улыбкой произнёс Адальберт.

– Твои родители всё это время воспитывали меня, потому что… В общем, у них была такая возможность. Теперь главный здесь ты. И, я понимаю, тебе труднее. Столько трат и забот. Я лишь хотел сказать, если ты решишь больше не держать меня при себе… – Роберт опустил взгляд.

Адальберт приподнялся в кресле и схватил кузена за руку.

– Что ты, Роберт! После всех лет, что мы провели вместе, неужели ты правда думаешь, что я могу выгнать тебя из замка? Да ты самый близкий мой человек! Пожалуйста, оставайся в Веллене, сколько пожелаешь, я сделаю всё, чтобы ты ни в чём не нуждался.

Роберт явно был растроган такими тёплыми словами. Может, в глубине души он ожидал услышать именно их, и всё же лицо его расплылось в мягкой улыбке, а это происходило нечасто. Он кивнул Адальберту и оставил кузена одного. «Бедный, – подумал граф. – Как же сильно он напуган, что ему в голову могли прийти такие мысли? Мама была права: нужно заботиться о нём, непрестанно заботиться».

***

Со временем стало понятно, что покоя, как в былые времена, можно было не ждать.

Архиепископ Трирский Иоанн III собирался остановиться в графском замке на ночь. К его приезду Адальберт готовился основательно – владыка первый раз посетит Веллен после смерти графа Рудольфа и всех обновлений в замке. Не без помощи проворного Людвига новый граф распоряжался насчёт блюд, которые подадут на стол, следил, чтобы в замке всегда было чисто, отдавал указания слугам, где им находиться в день приезда владыки. Во всём этом Адальберт чувствовал какое-то притворство, но встречать архиепископа без привычных ему почестей было слишком дерзким вызовом даже для свободолюбивого Адальберта. К тому же, надо было показать Иоанну, что новый граф фон Веллен может стать ему надёжным союзником, а не только посыльным мальчиком.

Адальберт поспешил преклонить колено перед Иоанном и поцеловать его руку. Когда граф выпрямился, почти у самого его носа вырос смуглолицый священник с очень пронзительным взглядом и острым носом, кажущимся каким-то чужим на размякшем теле. Пока Адальберт с замиранием сердца – пусть и не столько от восторга, сколько от волнения – водил архиепископа по преобразившимся коридорам, смуглолицый священник не отходил от Иоанна ни на шаг. Он внимательно рассматривал картины и скульптуры, заботливо привезённые графом из Италии, но ещё более пристально наблюдал за самим Адальбертом, рассказывающем о своём путешествии с нескрываемой гордостью.

– Так и наёмники в своё время разграбили священный Рим, – подал голос патер.

– Отец Фома, инквизитор из доминиканского ордена, – представил своего спутника Иоанн, отвечая на немой вопрос графа фон Веллен.

– Рад знакомству, святой отец, – кивнул Адальберт. – Однако, ты, верно, не знаешь, что мой отец одним из первых направил в Рим свою армию в помощь осаждённым.

Фома покосился на архиепископа.

– Это действительно было так – я помню, – кивнул Иоанн.

– Что ж, буду знать, – сухо ответил инквизитор.

Ужин прошёл в напряжении. Роберт, сидевший по одну сторону от Адальберта, съедал гневным взглядом Иоанна, сидевшего по другую сторону от графа. Неприязнь была взаимной: после восстания фон Зиккенгена любой рыцарь или будущий рыцарь представлял для духовенства угрозу. Роберт же невзлюбил Иоанна просто за то, что тот был священником у власти. Обычно Адальберт отвлекал кузена от попыток нагрубить тогда ещё архиепископу Ричарду, но сейчас граф должен был оказывать своему гостю радушный приём, учтиво улыбаясь и поддерживая беседу ни о чём. Несмотря на общий гул, со стороны кузена Адальберт слышал тихие, но весьма посыльные оскорбления.

После ужина Адальберт застал инквизитора Фому в зале с портретами. Он рассматривал портрет предка фон Велленов, Ульриха Трирского – почему-то именно он чаще всего привлекал внимание сановников. Инквизитор услышал шаги графа и медленно повернулся к нему. Затем удивлённо вскинул брови, ещё раз посмотрел на портрет и снова перевёл взгляд на Адальберта.

– Вот это семейное сходство.

Адальберт взглянул на портрет. Раньше он был мал и, конечно, не замечал этого, но теперь стало очевидно, что молодой граф и впрямь был почти копией своего предка. Только вот взгляд у Ульриха был куда более… твёрдый? Или жестокий?

– Архиепископ Иоанн уже посвятил Вас в подробности нашего дела, милорд? – спросил Фома, не сводя глаз с графа.

– Да. Если я правильно понял, в Окфене кто-то что-то проповедует.

– Почти так. Только не «кто-то» и не «что-то». Там… – инквизитор замотал головой, начиная мысль с начала. – Сейчас такие времена, что нужно всё время быть начеку, милорд. Трирское княжество, в отличие от многих других, держится под натиском лютеран, несмотря ни на что. Потому так важно пресечь здесь любые поползновения ереси на кор-ню. Сегодня в церкви Окфена священник проповедует о Лютере и его «подвигах», а завтра город идёт на своего сюзерена войной. Мы, христиане, должны держаться вместе, а не враждовать.

«И убьём любого, кто посмеет нам возразить. Exitus acta probat13, я полагаю», – подумал Адальберт, но вслух ничего не сказал.

***

Трудно было вообразить себе что-то более утомительно-скучное, чем дорога до Окфена. Архиепископ не привык к спешке, а потому привалы занимали по времени столько же, сколько и сама дорога. «Если в Окфене и правда завелась ересь, пока мы туда доедем, город превратится в Новую Гоморру14», – негодовал Адальберт. Его жеребец недовольно фыркал: он любил быструю езду, и графу приходилось пускать коня в рысь вокруг повозки архиепископа, чтобы хоть как-то утолить тоску животного по вольному ветру. Граф был уверен, что за это Иоанн смеряет его из окна своей повозки высокомерным взглядом.

Архиепископ, Фома и другие священники из свиты Иоанна расположились в монашеских кельях церкви Распятия. Адальберт снял комнату в гостинице.

Когда граф фон Веллен пришёл на допрос, казалось, все вокруг знают что-то, чего не знает он. Должно быть, сановники уже успели обсудить все детали предстоящего дела, пока граф ожидал начала суда вдали от остальных.

Адальберт сел, небрежно откинувшись на спинку кресла и скрестив руки на груди. Вместе с ним за столом сидели Иоанн, Фома, аббат Николаус, в чьи владения входила церковь, и местный писарь. Позади на скамьях в мрачном молчании сидели служители церкви Распятия.

В комнату ввели пожилого священника. Подол его рясы посерел от городской пыли, тень падала на впалые щёки – было видно, что последнюю неделю, если не больше, он провёл в подземельях церкви. Однако глаза ясно смотрели на собравшихся. Со скамьи послышался шёпот: это был настоятель церкви Распятия. Фома и Иоанн склонились друг к другу и стали тихо о чём-то переговариваться. Затем голос Фомы раздался так громко и неожиданно, что Адальберт выпрямился в своём кресле.

– Отец Иеремия, – начал инквизитор, – сегодня ты предстал перед судом святой инквизиции по обвинению в распространении ереси. Пользуясь своим положением настоятеля церкви, ты посмел проповедовать учение еретика Лютера и вводил в заблуждение паству. Покайся во грехах своих, если хочешь заслужить милость Божию.

Отец Иеремия откашлялся и ещё раз оглядел зал.

– Братья мои, – после резкого голоса Фомы голос настоятеля звучал, как шуршание шёлка. – Теперь стою я перед Господом, и пусть Он будет мне судьёй. Я не стану лгать: я действительно проповедовал об отце Мартине и о том, какие испытания выпали на его долю. Но в моих проповедях не было злого умысла. Я пытался лишь донести до своих прихожан мысль о единении христианского народа. В такие трудные времена Господь испытывает нашу веру, и я хотел напомнить…

– Достаточно. Инквизиции известно, что это были за проповеди. Ты говоришь, что в них не было злого умысла. Но тут же говоришь и о том, что еретик Лютер якобы подвергся неким «испытаниям». Уж не хочешь ли ты сказать, что считаешь гонения на лютеран несправедливыми и тем самым не признаёшь приговора, вынесенного Мартину Лютеру императором Карлом Пятым, помазанником Божьим?

– Нет, я так не считаю. И спорить с решением Вормсского рейхстага я тоже не намерен.

– Быть может, ты сам поддерживаешь сторонников Лютера? Или находишься в сговоре с еретиками и желаешь, чтобы католическая церковь пала?

– Нет, святой отец, я не разделяю взглядов Мартина Лютера и не нахожусь в сговоре ни с кем из его последователей.

– И всё же ты проповедовал его учение?

– Речь шла не об учении, а о том, что все мы служим единому Богу и не должны позволять этой розни ослабить нашу веру.

– То есть ты открыто призывал своих прихожан обратиться в лютеранство, чтобы – как ты сказал? – не ослабить веру?

– Я никого ни к чему не призывал.

Адальберт придвинулся на край стула и опёрся локтями на стол. То, что представлялось ему скучным тягучим процессом, оказалось интереснее некоторых современных романов. Граф переводил взгляд с настоятеля на инквизитора. После последних слов обвиняемого Фома легонько дёрнул уголком губ.

– А вот это мы сейчас и выясним. Введите свидетельницу!

В комнату вошла хрупкая женщина в лёгком сером платье. Адальберт сразу подметил красноту вокруг её глаз, как будто она всю ночь плакала.

– Как тебя зовут? – спросил Фома, скрестив руки на груди.

– Мария, – тихо ответила женщина.

– Говори громче. Мария, бывала ли ты на проповедях отца Иеремии?

– Да, святой отец.

– Рассказывал ли он на них о Мартине Лютере, о его последователях и их учении?

– Да, святой отец.

– Называл ли он их еретиками?

– Нет, святой отец.

– А предлагал ли он принять лютеранскую веру?

Мария посмотрела на отца Иеремию, и лицо её дрогнуло. Она задержала свой взгляд на измождённом священнике, а затем произнесла совершенно спокойно:

– Да, святой отец. Отец Иеремия называл Мартина Лютера святым мучеником и говорил, что ещё настанет время, когда весь мир будет следовать его учению, а старая церковь признает свою ошибку или падёт.

Аббат Николаус опёрся локтями на стол и скрестил пальцы. Фома быстро взглянул на него и снова обратился к женщине.

– Когда же он говорил такое?

– В это воскресенье. И до этого тоже.

– Другие прихожане могут подтвердить твои слова?

– Мои муж, брат и дети ходят в церковь вместе со мной. Они скажут то же, что и я.

– Хорошо. Уведите её.

Марию под руки вывели из зала, а инквизитор с явным пренебрежением повернул голову к отцу Иеремии. Настоятель, до этого отвечавший с лёгкой улыбкой, посерел, как подол собственной рясы.

– Отец Иеремия, признаёшь ли ты, что распространял в своей церкви ересь и призывал прихожан отринуть истинную веру?

Иеремия долго молчал, а потом едва заметно кивнул. Он перекрестился, бесшумно шевеля губами, сглотнул и поднял глаза на инквизитора.

– Да, признаю. Я хотел, чтобы моя паства обратилась в лютеранство. А потом вслед за нами учение отца Мартина приняли бы в других городах княжества и по всей Империи, – его голос огрубел.

– Отец Иеремия признался в своём грехе перед церковью и Господом! – на весь зал прокричал Фома, оборачиваясь к священникам и тыча пальцем в обвиняемого. Святые отцы не отрывали глаз от пола. – Отец Иеремия, готов ли ты отречься от ереси, которую впустил в свою душу? Помни: Господь милостив, Он прощает тех, кто раскаялся в своих грехах, и так же милостива инквизиция.

Иеремия перевёл взгляд на аббата и горько усмехнулся.

– Нет. В учении Лютера я узрел истину и до сих пор не нашёл причин усомниться в ней.

Аббат Николаус едва удержался, чтобы не открыть рот. Фома облизнул высохшие от долгой беседы губы. Глаза его забегали по залу.

– В таком случае инквизиция тут уже бессильна. Ваше Святейшество, я передаю этого упорствующего еретика в руки княжеского суда.

Отец Фома сел на своё место и довольно выдохнул, поправляя рясу, а архиепископ Иоанн поднялся, опершись руками на стол. Он встретился взглядом с отцом Иеремией, но тут же опустил глаза. Прокашлявшись, Иоанн заговорил:

– За свои грехи отец Иеремия будет предан анафеме15. Он будет изгнан из города и проведёт остаток жизни в молитве и одиночестве, чтобы когда-нибудь, если он того захочет, конечно… спасти свою душу от адского пламени. Служителей церкви Распятия я прошу сегодня же созвать собор и выбрать нового настоятеля.

– И? – выжидающе спросил Фома.

Архиепископ посмотрел на него с недоумением, близким к возмущению.

– Отец Иеремия – не просто еретик, – инквизитор в новом приступе уверенности поднялся со своего места. – Он пользуется уважением у паствы. Люди слушают его и доверяют ему. Простого изгнания будет недостаточно.

Позади Адальберта поднялся гулкий шёпот. Иоанн сощурил глаза.

– Ты думаешь…

– Костёр, Ваше Святейшество. Иначе всё это никогда не кончится. Жители города так и останутся во тьме ереси. Только огонь очистит их души от сомнений.

Иоанн тихо вздохнул. Адальберт почти привстал со стула и следил за каждым движением сановника. В мыслях у архиепископа явно происходила борьба, но, стоило ему лишь на секунду прикрыть глаза, и он вновь совладал с собой.

Иоанн поднял голову. Настоятель расправил плечи и не сводил ясного взгляда с владыки.

– В таком случае отца Иеремию ждёт костёр, – выговорил Иоанн. – Он будет ожидать казни в городской тюрьме. Это окончательное решение; суд окончен.

К настоятелю подошла стража, но он высвободился из их хватки и сам вышел из зала. Когда дверь за ним захлопнулась, священники забыли про всякую сдержанность и заговорили во весь голос; кто-то даже почти кричал. Аббат Николаус повернулся к Иоанну.

– Ваше Святейшество, но… Костёр? Неужели грех Иеремии так тяжек?

– Мы так не договаривались, – подал голос один из священников, обращаясь к Иоанну через спины остальных, – Вы должны были…

Аббат резко развернулся к осмелевшему священнику, и во взгляде его мелькнула злоба, чуждая людям его сана.

– Фома прав, – задумчиво произнёс Иоанн, – Иеремия – настоятель церкви. Если мы оставим его в живых, есть шанс, что он продолжит проповедовать вдали от города, и – что ещё хуже – люди будут приходить туда и слушать его. Такое уже случалось раньше.

Инквизитор Фома едва заметно улыбнулся этим словам. Поклонившись окфенским священникам, он с высоко поднятой головой покинул зал. Повисшую тишину разбивали только отзвуки его шагов. Архиепископ Иоанн вздохнул и вышел вслед за инквизитором. Адальберт прикрыл рот рукой и не решался даже пошевелиться. Священники выжидающе смотрели на него. Под их взглядами граф наконец поднялся с места и вышел из сырого подвала.

Голова гудела от мыслей. Свидетелем чего он только что стал? Эта женщина с заплаканными глазами; то, как резко переменился отец Иеремия после её слов; эта фраза «мы так не договаривались…», брошенная неосторожным священником… Адальберт устало потёр глаза. Суд уже свершился, он ничего не мог изменить.

Вечернюю службу провёл сам аббат Николаус. Прихожане не слушали мессу, шумели: все обсуждали прибитый к дверям указ о сожжении настоятеля церкви отца Иеремии. После проповеди Николауса о том, как важно «в наше время помнить, что есть истинная вера», наконец воцарилась тишина. Аббат потёр руки и подошёл ближе к пастве.

– На нашу церковь обрушились непростые испытания, – начал он. – Отец Иеремия, которого все мы знали как человека покорного и добродетельного, признался перед судом святой инквизиции в своих сношениях с еретиками. Вот уже несколько лет, как он принял учение Мартина Лютера и, что ещё хуже, пытался обратить вас, его паству, в эту нечистую веру. На своих проповедях он сеял в ваших умах семена сомнения…

По церкви пронёсся взволнованный шёпот. Одни не верили: «Наш отец Иеремия?», другие с горечью восклицали: «Да кому же тогда можно верить?!». Аббат поднял руки, призывая к тишине.

– Ваше смятение понятно. Отец Иеремия для многих из нас был не только духовным наставником, но и хорошим другом… Но он открыл нам свою истинную личину. Он отказался отречься от своих убеждений, за что и будет предан огню. Нам остаётся лишь молиться, чтобы перед смертью он покаялся в своих грехах, и душа его обрела покой, – Николаус перекрестился, и с ним перекрестились прихожане. – Потеря настоятеля – серьёзный удар, но церковь не оставит вас в это тяжёлое время. Собрание уже выбрало нового настоятеля. Им станет отец Адольф, наш ризничий.

Отец Адольф вышел вперёд. Адальберт узнал его: это он пытался спорить с Иоанном после суда. Аббат выжидающе смотрел на нового настоятеля, но тот лишь сдержанно поклонился и вернулся на своё место. Встретившись взглядом с Николаусом, он едва заметно помотал головой.

Воспользовавшись тишиной, к пастве вышел инквизитор Фома. Аббат был вынужден отойти в сторону, скривив губы.

– Пусть отец Адольф служит Господу и своей пастве беззаветно и преданно, – заговорил инквизитор. – Знайте: инквизиция не позволит ереси проникнуть в умы честных и праведных христиан. Но мы не беспощадны. Как и Господь, мы прощаем тех, кто покается в своих грехах и отринет ложное учение. Если кто-то хочет сознаться в том, что сам сошёл с пути истинной веры, или знает кого-то, кто принял еретическое учение, пусть этот человек в следующие десять дней спросит в церкви отца Фому. Тех же, кто решит скрыть, что им известно, постигнет судьба отца Иеремии.

После этих слов в церкви впервые за всю службу воцарилась полная тишина.

Прихожане расходились, а Адальберт всё стоял на коленях перед распятием. Режущее чувство тревоги терзало душу. Совершалось нечто страшное, нечто грязное, неугодное Господу – Адальберт это чувствовал. Граф сложил руки в молитве и закрыл глаза. Он мог лишь молиться, потому что понять, что именно происходит в Окфене, был пока не в силах.

Когда граф снова открыл глаза, он увидел рядом с собой знакомого священника, так же забвенно шепчущего одними губами молитву. Отец Адольф перекрестился и с облегчением выдохнул. Он посмотрел на Адальберта.

– Поздравляю, святой отец, – процедил граф, поднимаясь с пола.

– Прошу, не стоит.

Адольф огляделся. В церкви остались только служки, подметавшие пол и собиравшие обломки свечей. Новый настоятель встал с колен и приблизился к Адальберту.

– Всё это ужасно. Отец Иеремия – праведный человек. Он не заслужил костра…

– Что же Вы не встали на его защиту? Его жизнь рушилась у вас на глазах, а вы только смотрели и молчали.

Отец Адольф пожал плечами.

– Что можем мы перед волей Божьей? Но, прошу Вас, церковь – не место для ссор и злобы. Могу я предложить Вам взглянуть на нашу библиотеку?

Зернистый запах пергамента успокаивал. Адальберт слегка улыбнулся: имена на переплётах были знакомы ему с детства. Он провёл рукой по одному из них, и на пальцах осталась пыль. Адальберт огляделся, потирая пальцы. В углу горела всего одна свеча. Рядом, уронив голову на плечо, спал старый библиотекарь. Книжные полки стояли совсем близко друг к другу, дерево почернело от влаги, а по углам колыхалась на сквозняке паутина.

– Отец Иеремия совсем не следил за этим местом? – спросил Адальберт у настоятеля, бродившего среди стеллажей.

– Ему вообще тяжело было управляться с хозяйством, если честно. Он посвящал всё время молитве. Добрый христианин, да обретёт покой его душа.

Если Иеремия так плохо справлялся, возможно, церкви и нужен был новый настоятель… Но какой ценой они его получили?

Адольф давно ушёл, а Адальберт никак не мог расстаться с отсыревшими книжными полками. Каждая книга вызывала в памяти мутные образы места, где Адальберт впервые прочёл её, и мыслей, которые занимали в то время его голову. Граф не один раз обошёл библиотеку по кругу, снова и снова вглядываясь в корешки книг.

Только сейчас он заметил в задней стене небольшую дверцу. В груди защекотало детское любопытство. Адальберт осторожно оглянулся, подошёл к двери и приоткрыл её. От темноты закололо в глазах. Адальберт различил лишь, что за дверью была винтовая лестница, ведущая куда-то вниз. Он подошёл к библиотекарю, наклонился, заглянув в его спящее лицо, и взял догоравшую свечу. С ней он вернулся к дверце и стал спускаться по ступеням, придерживаясь рукой за холодную стену.

Граф оказался в подвале, куда вели ещё несколько ходов из других церковных помещений. Здесь стоял затхлый сырой запах, а под ногами чавкала грязь. Адальберт вышел на середину комнаты и осмотрелся. Похоже, монахи хранили здесь вещи, которые ленились выбрасывать.

Адальберт подошёл к платяному шкафу, стоявшему у противоположной стены. Дверца слетела с верхней петли и обречённо покачивалась из стороны в сторону. Граф взялся за неё, пытаясь вернуть на место, но тут же отдёрнул руку и отряхнул её. Дверца совсем отсырела, так что трогать её было всё равно что трогать лягушку. Вздохнув, Адальберт посветил свечой внутрь шкафа. Что-то маленькое и квадратное лежало на его дне. Адальберт присел и аккуратно взял загадочный предмет в руку. Это была книга! Граф поставил свечу на землю и попытался рассмотреть обложку, но та почернела и сморщилась от влаги, так что невозможно было разобрать ни буквы. Тогда граф очень осторожно открыл книгу на первой странице. Написано было по-германски, но это всё, что можно было понять, глядя на расплывшиеся чернильные пятна. Адальберт недовольно покачал головой.

Послышался треск и шипение, огонёк свечи задёргался, тени затрепетали, и мгновение спустя свеча потухла, пустив вверх тоненькую струйку дыма. Тьма тут же обволокла подвал и Адальберта. Он прижал книгу к груди, застыв на месте с поднятыми плечами. Усмехнувшись своему мимолётному испугу, Адальберт взял подсвечник, поднялся на ноги и стал наощупь пробираться к лестнице. Он попытался вспомнить, какой из ходов вёл в библиотеку. Удалось с первого раза.

Адальберт вернул подсвечник на место – сторож всё так же мирно спал в углу – и тихо вышел из библиотеки. На улице совсем стемнело, почти как в подвале, и граф поразился тому, как много времени провёл среди книг. Но всё не зря.

Сжимая в руке свою находку, Адальберт дошёл до гостиницы, тихо поднялся по лестнице и вошёл в комнату прислуги. Михель уже спал. Адальберт сел к нему на кровать и аккуратно потрепал за плечо.

– Михель… Михель!

Слуга вздрогнул, набрал в грудь воздух и растерянно огляделся. Протерев глаза, он прищурился на Адальберта.

– Милорд? Что-то случилось?

Адальберт протянул ему книгу.

– Убери это в мою поклажу. Только аккуратно, она хрупкая. Лучше, наверное, завернуть её во что-нибудь.

Не говоря ни слова, Михель сбросил одеяло, взял из рук Адальберта книгу и встал с кровати, почёсывая голову. Он подошёл к сундуку с вещами. Пока слуга копался там, Адальберт стоял у него за спиной, вытянув шею. Михель вздохнул.

– Идите спать, милорд, я всё сделаю.

– Спасибо, Михель, – граф похлопал слугу по плечу. – Извини, что разбудил.

– Пустяки.

Адальберт рухнул на свою кровать и раскинул руки. Прежде, чем мысли вернулись к сегодняшнему утру и допросу, он заснул.

***

Вместе с Иеремией к деревянным столбам было привязано двое мужчин, по виду торговцев. Бывший настоятель ободряюще улыбнулся каждому из них. Толпа уже собиралась. Первым на костёр отправится именно отец Иеремия.

– Последнее слово, – сухо произнёс Фома, готовя факел.

– Дети мои, – священник обращался к толпе, – в этом мире ещё очень много зла. Не дайте ему сломить вас. Помните: когда придёт судный день, те, кто был верен Господу…

Инквизитор поджёг факел и бросил его в кострище. Ветки затрещали, поднялся дым. Отец Иеремия спокойно посмотрел на разгоравшееся пламя и снова поднял взгляд к своей пастве.

– … Те, кто был верен Господу, вознесутся с ним на небеса.

Его голос прогремел на всю площадь, хотя он вовсе не кричал. Фома уже поджигал два других костра. Вскоре площадь наполнилась пронзительными криками. Кричал и Иеремия.

Адальберт отвернулся от костров. В толпе женщина в лёгком сером платье медленно сползла на колени. Граф узнал её – Мария, свидетельница на суде над святым отцом. Тело женщины содрогалось от рыданий. Над ней стояли двое бородатых мужчин. Один положил руку на плечо плачущей женщины, другой закрыл лицо руками и стал проталкиваться сквозь толпу в сторону домов.

Дорога до замка длилась необычайно долго, хоть Адальберт и возвращался в одиночестве. Его не покидало тревожное чувство. Этот суд, какой-то слишком искусственный, священники, которые явно чего-то не договаривали… И страшная казнь, которой всё кончилось. Страшная не потому, что несправедливая или особо жестокая – за свою жизнь Адальберт видел с десяток сожжений и повешений. Эта казнь была страшна не из-за того, кого сожгли, а из-за тех, кто остался жив. Лица людей: напуганные, потерянные – до сих пор стояли перед глазами. Их обманули. Был ли то заговор, или отец Иеремия и правда оказался упорствующим еретиком – церковь предала своих прихожан. Они больше не знали, где искать защиты. Если даже неприкосновенное духовенство может пасть жертвой жестокого суда, что же делать простым людям? Кто защитит их, если безжалостное правосудие решит отнять жизни их близких, кормильцев и матерей, только потому что того требует суровый закон? От одной мысли о том, что, должно быть, испытывали эти бедные люди, день ото дня трудящиеся в поте лица за кусок хлеба, к горлу подступал ком. И мучал лишь один вопрос: что мог сделать Адальберт – молодой, ничего не стоящий в глазах других судей граф?

Вернувшись в Веллен, Адальберт сразу же направился в часовню. Ему повезло застать отца Филиппа за молитвой. Капеллан подошёл к своему господину и склонил перед ним голову.

– С возвращением, сын мой. Не ожидал, что ты зайдёшь ко мне, – он вгляделся в лицо Адальберта. – Тебя что-то беспокоит?

– Я хочу исповедаться, – выпалил Адальберт.

Капеллан понимающе кивнул и жестом пригласил графа в исповедальню.

Исповедь всегда давалась Адальберту с трудом. Даже когда он был ребёнком, и из грехов за ним было разве что пристрастие к сладкому, в конце исповеди он всегда плакал. Слёзы сами выступали на глаза, то ли от чувства вины перед Богом, то ли от ощущения Его безграничной любви. Вот и сейчас, когда Адальберт почувствовал, что вновь открылся перед Господом и просит Его о прощении, голос задрожал, и слёзы невольно потекли из глаз. Но после них всегда становилось легче, будто с плеч падал тяжёлый груз. Выйдя из исповедальни, Адальберт с облегчением выдохнул. Он стыдливо утёр слёзы и светло улыбнулся вышедшему следом отцу Филиппу. Капеллан задумчиво нахмурил брови.

– У тебя всегда было доброе сердце, сын мой, – сказал он и положил руку на плечо Адальберту. – Но, скажи, ты уверен, что отец Иеремия был невиновен? Да, суд вершат люди, но Господь наблюдает за ним. Он не допустил бы несправедливости.

– Ох, отец Филипп, я не знаю… Если бы всё было так просто!

– Я хочу сказать: ты не торопись. Да, все мы грешные, и церковь, увы, не исключение. Но это всё ещё наместник Господа на земле. Если начать сомневаться в нём, можно уйти очень далеко от истины. Это всё от лукавого, сын мой. Борись с ним. Сотвори молитву, и Господь направит твою душу на праведный путь.

Адальберт кивнул, поджав губы. Чего ещё он ожидал услышать от священника…

Двери часовни с грохотом распахнулись. Вошёл Роберт. Адальберт сразу просиял улыбкой и распахнул объятья для кузена.

– Ну ты даёшь, Берт! – звонко сказал Роберт, похлопав кузена по спине. – Только вернулся, и сразу молиться? А между прочим, тебя уже два дня дожидается граф фон Танштайн. Я, если честно, уже устал развлекать его, так что пойдём-ка мы в замок.

Адальберт кивнул и повернулся к Филиппу.

– Спасибо тебе, святой отец.

– Всегда рад помочь, сын мой, – улыбнулся капеллан, а затем посмотрел на Роберта и снова нахмурился.

Адальберт с Робертом направились к дверям. На пороге Адальберт вдруг остановился, взял Роберта за запястье, веля подождать, развернулся и крикнул:

– Ах да, отец Филипп!

Капеллан сначала просто обернулся, но затем подошёл ближе, чтобы Адальберт не кричал через всю часовню.

– Я привёз одну книгу, – сказал молодой граф. – Очень старую, в ужасном состоянии. Думаю, её можно попытаться восстановить или хотя бы переписать. Займёмся этим на днях, ладно?

– Хорошо, сын мой.

***

Граф фон Танштайн, завидев в дверях Адальберта, улыбнулся ему, небрежно передал свой кубок с вином служанке и направился навстречу.

– Здравствуйте, граф Фридрих, – сказал Адальберт и тут же угодил в крепкие графские объятия. – Рад видеть Вас в своём замке.

– И я рад быть у тебя гостем. Только, прошу, просто Фридрих, ладно? – граф фон Танштайн раскатисто рассмеялся. – Я так понимаю, ты только с суда? Ну, и как тебе? Это ведь было твоё первое дело?

– Да, Фридрих, всё верно. Как сказать…

– По мне, это просто унижение. Сидишь, как лопух, даже рта раскрыть не можешь.

– Да, точно, как лопух, – отрешённо усмехнулся Адальберт. – Вы уже обедали, Роберт?

– Давно. Уж скоро ужин! – Роберт подозвал служанку и взял себе кубок с вином.

Служанка протянула кубок и Адальберту, но тот кротким жестом отказался.

– Как Ваша семья, Фридрих? Леди Мария, Якоб с Франциском? Как Луиза?

– Ах, ты всех помнишь! В добром здравии, слава Богу.

– Слава Богу!

– Ты, я смотрю, занялся обновлением замка? Правильно, я ещё твоему отцу говорил, что тут надо навести порядок.

– Вам нравится?

– Ещё бы, очень утончённо, – Фридрих замолк на секунду, бросил лукавый взгляд на Адальберта, а затем продолжил. – В такой дом не стыдно и жену привести.

Адальберт едва сдержался, чтобы не прыснуть смехом, а Роберт облизнул губы и отошёл налить себе ещё вина. Граф Фридрих проводил его взглядом и приблизился к молодому графу.

– А если серьёзно, Адальберт, твоё сердце уже занято какой-нибудь очаровательной леди?

– Да как-то не до того было…

– Понимаю-понимаю. Ну, ладно. Как Роберт поживает?

Адальберт посмотрел на кузена. Тот стоял около служанки, почти касался губами её уха и шептал что-то, указывая на свой кубок. Служанка улыбалась, но глаза её нервно бегали по залу. Адальберт вздохнул. Только сейчас он заметил, как повзрослел кузен за последний год. Стал почти копией своего отца, каким его помнил Адальберт. Неужели и граф повзрослел вместе с кузеном?

– Роберт? – переспросил Адальберт. – У него всё хорошо. А почему Вы спрашиваете?

– Смотрю, он сидит без дела. Ему уже пора получить рыцарский титул, – граф фон Танштайн немигающим взглядом посмотрел на Адальберта. – Не находишь?

– Я думал об этом. Будь жив отец, всё было бы проще. Роберт походил бы у него в оруженосцах, потом отец поручился бы за него перед князем, и Роберта сразу же посвятили бы. Но… будет странно, если за него поручусь я, верно? Я ведь всего на год старше…

– А другие родственники?

Адальберт покачал головой. Граф фон Танштайн с досадой цокнул языком.

– Да уж… Будь мы роднёй, я бы за него поручился, не сомневайся.

Адальберт улыбнулся графу.

– Вы и так нам почти как родной, Фридрих.

Фридрих снова раскатисто рассмеялся. Сквозь этот смех паж объявил, что ужин подан.

За столом Фридрих рассказывал о сыновьях. Как они сражаются на шпагах, как любят охотиться; как младший, Якоб, обыгрывает в шахматы даже отца, а старший, Франциск, наизусть цитирует целые страницы рыцарских романов. Адальберт то и дело поглядывал на Роберта, вспоминая то короткое время до смерти отца, когда и они занимались тем же, но кузен всё засматривался на служанку, с которой шептался перед ужином.

– А что Луиза? – спросил Адальберт у графа фон Танштайн. – Уже вышла замуж?

– Пока нет, – Фридрих покачал головой и отодвинул от себя тарелку. Было видно, что положение дочери действительно беспокоит его. – Я боюсь, как бы она совсем в девках не осталась. Ведь не молодеет же…

Адальберт задумчиво посмотрел на играющие в очаге языки пламени. А ведь граф фон Танштайн приехал в Веллен не просто так. Все эти разговоры о женитьбе, о том, чтобы породниться, о Луизе… Стройная картина стала вырисовываться в голове у молодого графа. Адальберт искоса посмотрел на Фридриха. Граф фон Танштайн с невозмутимым видом помешивал вино в кубке.

Речь шла, конечно, о женитьбе. Пожалуй, об этом действительно пора было задуматься. Однако Луиза была почти вдвое старше Адальберта… Да и они были едва знакомы. С другой стороны, разве могло быть иначе? Адальберт не знал, как поженились его родители: отец рассказывал лишь, что свадьбу пришлось сыграть очень спешно, а графиня Анна благодарила судьбу, что вышла замуж за Рудольфа. Жаль, его не было теперь рядом, чтобы подсказать сыну, как поступить.

Когда кто-то из графов женился, обычно говорили: «Какой выгодный союз!». Союз с Луизой фон Танштайн был выгодным. Замок фон Танштайн находился гораздо южнее Веллена – можно было бы наладить торговлю; может, удалось бы даже завести знакомства в Швейцарии и Италии… Кроме того, тогда граф фон Танштайн поможет Роберту получить титул. А сама Луиза? Она так несчастна в своей семье, но будет ли ей лучше в Веллене, с Адальбертом? Хотя был ли у неё выбор… Граф Фридрих был прав – с каждым днём Луиза рискует до конца жизни остаться одна.

– Я мог бы взять её в жёны.

Адальберт и сам удивился, как легко выскользнули эти слова. Он не знал, сколько времени провёл в задумчивости, но, видимо, достаточно, чтобы возникло неловкое молчание. Граф фон Танштайн смотрел на младшего приятеля удивлёнными глазами, но с трудом сдерживал довольную ухмылку.

– А что? Этот союз пойдёт на пользу нашим семьям.

Адальберт сдержанно кивнул. Когда истинные намерения графа Фридриха прояснились, его притворное удивление стало раздражать.

Адальберт уже разделся ко сну и, потягиваясь, подошёл к кровати. В комнату без стука вошёл Роберт, плотно закрыв за собой дверь.

– Адальберт, ты это серьёзно? – спросил он, усаживаясь на кровать кузена.

– Ты о Луизе? Ну, да.

– Но она же тебе почти в матери годится!

Адальберт залез под одеяло и со вздохом откинулся на подушку.

– И что?

– «И что»? Ты говоришь «и что»? Да любая девушка в княжестве мечтает стать твоей женой! А ты…

– Во-первых, с этим я бы поспорил, – усмехнулся Адальберт. – А во-вторых, что от этого изменится? Всё равно придётся жениться на дочери богатого графа, чтобы создать сильный семейный альянс. Не смотри на меня так, жизнь не всегда похожа на любовные романы. Как бы ни хотелось…

Роберт покачал головой.

– Допустим. Но можно же выбрать того, с кем будет хотя бы приятно…

– С чего ты взял, что мне будет неприятно жить с Луизой? Я видел её год назад. Она хорошая. Спокойная и… ещё она неплохо вышивает. А главное, она так одинока, ты бы видел. Со мной она будет счастлива, я всё для этого сделаю.

– … Лечь в постель. «С кем будет приятно лечь в постель», – вот, что я собирался сказать, – перебил Роберт.

Адальберт молча уставился на него, затем взял подушку и бросил кузену прямо в лицо.

– Пёс похотливый! – засмеялся граф.

Роберт тоже засмеялся и, замахнувшись как следует, всем телом навалился на Адальберта. Граф наигранно вскрикнул, но потом снова расхохотался, ероша волосы кузена. В голове ожили воспоминания из детства, когда они с Робертом так же играли друг с другом, и ничто на свете не могло помешать их счастью. Казалось, сам мир тогда был ярким, цветным, а печали не существовало вовсе.

Живот приятно болел после долгого смеха. Роберт утёр проступившие слёзы. Кузен лежал рядом с Адальбертом, а та самая подушка валялась где-то на полу. Адальберт устало прикрыл глаза. Он слышал, как шуршали покрывала, когда Роберт вставал с кровати, слышал его шаги, и как кузен остановился в дверях. Но после долгой дороги усталость наконец взяла своё, и Адальберт не мог даже поднять отяжелевшие веки. Последнее, что он слышал, прежде чем провалиться в долгожданный сон, был скрип двери.

На следующее утро за завтраком граф фон Танштайн горячо обсуждал суд над настоятелем церкви в Окфене. Эту новость ему принёс гонец из дома.

– Проклятье! – гремел Фридрих. – Я недооценил Иоанна. Похоже, он собирается продолжить дело Ричарда и хочет показать, что будет с теми, кто попытается встать у него на пути.

– Думаете, Иеремия был невиновен? – спросил Адальберт, поглядывая на капеллана Филиппа и вспоминая их вчерашний разговор.

– Что? Не знаю. Да и это не важно. У нас с отцом Иеремией была одна… договорённость. На торговлю в Окфене. Теперь об этом можно забыть, – Фридрих тихо выругался. – Иеремия был нам – мелким землевладельцам – хорошим союзником, в отличие от ханжи, которого поставили на его место. Думаю, поэтому Иоанн и решил избавиться от прошлого настоятеля.

– Вы это серьёзно? Из-за денег?

– Так устроен мир, Адальберт, – с горькой усмешкой произнёс граф фон Танштайн. – Деньги открывают все дороги, в том числе к власти. А за власть всегда нужно бороться. Запомни это. Мы на пороге больших перемен. Кто знает, как всё повернётся…

Но Адальберт, похоже, уже не слушал графа. Глаза его бегали по полу, будто мимо нёсся табун лошадей.

– Получается, всё это… Обвинение, суд, казнь – всё это было ненастоящим? Притворством?

Хуже того, Адальберт сам принял участие в этой лжи.

– Господи, как это низко!

Молодой граф взметнулся со своего места. На него тут же устремились недоумевающие взгляды слуг. Адальберт оглядел их растерянные лица и нервно сглотнул. Что, если бы кого-то из них обвинили в ереси, просто потому что это было выгодно какому-нибудь лорду или епископу, и ни Адальберт, ни кто-либо другой уже ничем не смогли бы помочь бедняге? Что, если завтра, или через месяц, или через год к нему придёт женщина с голодными детьми и скажет, что ей больше нечем платить графу, потому что её мужа отправила на костёр инквизиция? Инквизиция, которая должна была спасать людские души, а не губить их!

– Мы обязаны что-то предпринять.

– Поубавь свой пыл, Адальберт, – граф фон Танштайн взял Адальберта за запястье. – Сядь. Ты прав, мы не можем бездействовать, иначе останемся ни с чем. Но нужно быть осторожными. Я не хочу сказать, что архиепископу удалось запугать меня, но, знаешь, победителем всегда выходит тот, кто просчитывает каждый свой шаг.

Адальберт так и не сел на своё место и смерил Фридриха холодным взглядом. Лицо молодого графа, всегда озарённое лёгкой улыбкой, помрачнело и сразу потеряло всякую привлекательность. Смотря на Фридриха, Адальберт чувствовал, как внутри закипает злоба. Граф фон Танштайн сам стал частью мира, в котором никому нет дела до справедливости, а ценность имеют только деньги и власть. Он ничем не лучше Иоанна. Однако именно такие, как Фридрих, каждый раз добиваются своих низких целей и утягивают за собой остальных.

Адальберт в бессилии опустился на стул и устремил взгляд сквозь себя.

– А я согласен с Адальбертом, – вдруг подал голос Роберт. – Фридрих, сколько уже люди ведут эту осторожную игру? Да столетиями! И что, хоть что-то изменилось? Нет… Извините, вам дали шанс – вы его упустили, – он с наигранной досадой развёл руками. – Мы не допустим того же. Мы доведём до конца то, чего не сделали наши отцы. Тогда и посмотрим, кто выйдет победителем.

– Твоему кузену, Адальберт, пора научиться понимать, когда стоит открывать свой рот, а когда – нет, – граф фон Танштайн опёрся локтями на стол, отчего его и без того широкие плечи стали совсем громадными. Он обратился к Роберту. – Прежде, чем разбрасываться громкими словами, попробуй сам хоть чего-то добиться, мальчик. Ни титула, ни войска, а спеси столько, будто передо мной сам император.

Роберт гневно поджал губы, со скрипом отодвинул стул и уже приподнялся с места, когда Адальберт встал позади него и положил руки ему на плечи, усаживая обратно.

– Роберт, прошу тебя. Давайте не позволим этому глупому спору рассорить нас. Мы ведь почти семья, да, Фридрих?

Роберт стряхнул руки кузена с плеч, встал и размашистым шагом вылетел из зала, оттолкнув в стороны слуг и обратив на себя внимание всех за столом. Фридрих и Адальберт проводили его взглядом: один – раздражённым и надменным, другой – печальным. Когда всё утихло, молодой граф со вздохом вернулся на своё место.

– Прошу Вас, не сердитесь на Роберта. Ему и так приходится нелегко, а о рыцарстве лучше даже не упоминать…

– Как бы это не помешало вашему союзу с Луизой, Адальберт. Своими выходками он ставит под угрозу честь семьи, а значит, теперь и мою честь тоже.

– Нет-нет, всё будет в порядке, уверяю Вас. Он справится со своим гневом. Тем более, если с Вашей помощью наконец получит титул. А дома я всегда приглядываю за ним, так что беспокоиться не о чем.

Граф Фридрих долго прожигал Адальберта испытывающим взглядом. Адальберт лишь тепло улыбался ему в ответ, смотря прямо в глаза, хотя в животе всё неприятно скрутило от напряжения.

– Разве ты сам не разделяешь взглядов кузена? – наконец сказал граф фон Танштайн, с подозрением наклонив голову. – Ведь ты тоже начал возражать мне, просто сумел вовремя замолчать. Может, ты уже состоишь в сговоре с мятежниками?

– Что Вы, ни в коем случае!

– … Я не могу рисковать семьёй и своим честным именем, Адальберт. Слишком много я положил, чтобы заработать его.

– Я Вас прекрасно понимаю. Будь я на Вашем месте, я бы тоже переживал о чести семьи. Но я буду осторожен, могу Вам поклясться.

Граф фон Танштайн сощурил глаза и некоторое время молча смотрел на Адальберта, после чего лицо его смягчилось.

– Ладно. Твой отец был хорошим человеком, и, я верю, он воспитал тебя правильно. Но учти: я буду следить за тобой и твоим кузеном, Адальберт.

Адальберт закрыл за собой дверь в библиотеку и прислонился к ней затылком. Полдень ещё не наступил, а на душе уже было тяжело.

Значит, суд над Иеремией был не просто ошибкой, а заранее спланированным манёвром. От злости на архиепископа и его свиту, на их жажду власти, а также от осознания собственной причастности к этому грязному делу кровь кипела в жилах. Проснулось и незнакомое до сих пор чувство отвращения к графу фон Танштайн с его притворством и глупой манерой говорить намёками. За это чувство теперь стало стыдно. Граф ни в чём не был виноват – не сам по себе он стал таким человеком. Жизнь вынудила его… Да, ему наверняка пришлось тяжело – тяжелее, чем Адальберту, чем Роберту, оттого он и начал притворствовать. А может, и архиепископ поступает так, а не иначе, потому что по-другому поступить не может? И потом, оставшись одни, и владыка, и граф фон Танштайн, и инквизитор Фома – все они утопают в муках совести, презирают себя, но не могут ничего сделать? Адальберт опустился за письменный стол и спрятал лицо в ладонях. Внезапная жалость к этим людям только сильнее запутала мысли.

– Ты никогда не встаёшь на мою сторону, – послушалось из глубины библиотеки.

Адальберт отнял руки от лица и повернул голову в сторону голоса. Прислонившись к книжным полкам, в тени стоял Роберт.

– Что ты такое говоришь, Роберт? – Адальберт протянул к нему руку, подзывая к себе.

Кузен отстранился от полки и неспешным шагом направился к Адальберту. Во взгляде сверкала глухая обида – частая спутница Роберта.

– Я всегда на твоей стороне, – говорил молодой граф, беря кузена за руку. – Просто я не хочу, чтобы вы с графом Фридрихом ссорились. Знаешь, я пока не хотел говорить тебе, но граф обещал взять тебя в оруженосцы и поручиться перед архиепископом, чтобы ты получил титул.

– Правда? Ну, теперь он наверняка возьмёт свои слова назад.

– Неправда. Он уже почти остыл. А если попросишь у него прощения, так и вовсе забудет – будто ничего и не было!

– Эх, Берт… Счастливчик Берт, снова всё уладил. Всегда-то у тебя всё получается, а я рядом с тобой выгляжу полным ничтожеством.

– Перестань! Ты не ничтожество. Тебе куда сложнее, чем мне. Сколько в твоей жизни было испытаний, и со всеми тебе приходилось справляться одному. Ну, а я… ты прав, мне всегда везло.

Адальберт посмотрел сквозь себя. «До сих пор везло». Роберт наклонил голову.

– Ты собираешься обличать архиепископа во лжи? – он словно угадал мысли кузена.

– Скажем так, у меня уже есть мысли на этот счёт, – косо улыбнулся Адальберт, покручивая в свободной руке перо.

Гонец с письмом от графа фон Веллен покинул замок незадолго до отъезда Фридриха. Адальберт вышел во двор проводить будущего тестя. Солнце нежно грело кожу, редкие облака плыли по небу, словно тающий снег по бурной реке. Молодой граф закрыл глаза и глубоко вдохнул одновременно прохладный и тёплый воздух, какой бывает только весной. Рядом раздавался невнятный, притихший голос Роберта, который просил прощения у графа фон Танштайн. Затем Адальберт с Фридрихом договорились о помолвке: Адальберт должен был приехать в замок фон Танштайн с визитом через две недели. Вскоре после этого граф фон Танштайн уехал.

***

Ответ из Фрайбурга не успел прийти, и Адальберт отправился в Танштайн с чувством неприятной недосказанности, как когда бросаешь книгу посреди захватывающей главы.

Впрочем, очень скоро этому чувству было суждено отступить. Голову внезапно заняли воспоминания о Руфии. Мерно плыли жёлто-зелёные луга, а перед глазами возникали картины солнечных виноградников, и приятная боль щемила сердце. Рядом с изумрудными лозами вспыхивали чёрные глаза Руфии, сами похожие на сочный виноград.

Что, если они с Руфией были теми самыми половинками одного целого, разрубленными когда-то Аполлоном? И эти ночи, проведённые в простом земном блаженстве, были чем-то большим, чем наваждением? Впрочем, теперь это не имело значения: Адальберт ехал в замок, где его ждала другая девушка, которую ему суждено было спасти от мук одиночества. Почти как в рыцарских романах.

Луиза встретила молодого графа скромным поклоном. Она старалась не поднимать глаз от пола, но её взгляд, в котором искрились любопытство и надежда, то и дело стрелял в Адальберта. Мачеха стояла рядом, отвернувшись от Луизы, будто её вовсе не было в комнате.

– Ваш визит – большая честь для нас, милорд. Мы даже как-то не ожидали, что Вы почтите нашу скромную обитель своим присутствием.

Говоря «мы», графиня имела в виду только свою падчерицу. Сама она давно знала о причинах этого визита.

Сама помолвка должна была произойти за ужином, пока же все – а граф не поскупился пригласить гостей со всего княжества – ходили по залу в возбуждённом предвкушении. То и дело Адальберт ловил на себе косой взгляд или чужую усмешку.

Он старался держаться рядом с Луизой. Они стояли у камина с винными кубками в руках, и разговор никак не затевался.

– Как Ваше шитьё? – наконец спросил Адальберт, ухватившись за единственную ниточку, связывающую их. – Уже закончили ту вышивку с маками?

– Давно уже, – Луиза чуть заметно улыбнулась.

– А как братья? По-прежнему донимают Вас громкими играми?

– Мне кажется, они никогда не повзрослеют.

Графиня фон Танштайн лавировала среди гостей, стараясь уделить внимание каждому. Плывущей походкой она прошла и мимо будущих жениха и невесты. Не видя друг друга, они с Луизой столкнулись, и вино тёмным пятном растеклось по кафтану Адальберта.

– Ах, Луиза, какая же ты неуклюжая! – сразу стала причитать графиня, суетясь вокруг Адальберта. – Только посмотри, что ты наделала. Ах, граф, мне так неловко за неё: испортила такой прелестный кафтан!

– Всё в порядке, леди Мария, – Адальберт подозвал к себе слугу. – Сейчас вытрем тряпкой, а дома попрошу слуг выстирать. Не беспокойтесь так, это всего лишь кафтан.

Он легко улыбнулся сначала графине, потом Луизе. Только когда пятно удалось кое-как оттереть, графиня Мария умолкла и оставила Адальберта и Луизу одних. Луиза ещё раз попыталась извиниться перед графом, но тот лишь отмахнулся, вспомнив, как в детстве они с Робертом однажды разбили бутылку вина и попытались скрыть это от взрослых, прикрыв пятно ковром.

– … Только мы, конечно, не подумали, что ковёр всё впитает, и останется огромное пятно, которое будет труднее отстирать, чем если бы оно было на голом полу. В общем, спастись от наказания нам тогда так и не удалось, – шутливо пожал плечами Адальберт.

Луиза рассмеялась, прикрыв рот рукой. Смех у неё был ровный и тихий.

Вскоре начались танцы. Как все и ожидали, Адальберт пригласил леди Луизу. Музыканты бодро играли незатейливую мелодию. Танцующие отбивали ногами такт и медленно приближались друг к другу, кланялись, а затем обходили друг друга и возвращались на своё место. Адальберту и Луизе настала очередь поклониться графине Марии с её кавалером – Фридрих в тот вечер не танцевал из-за боли в ноге. Графиня грациозно отдала поклон и стала обходить пару. Секунду спустя Луиза споткнулась, чуть не распластавшись по полу, и только крепкая хватка Адальберта помогла ей не упасть.

– Как ты на ногах-то держишься, милая моя? – послышался из-за спины тонкий голос графини.

Луиза зарделась краской. Адальберт всмотрелся в её лицо, а затем наклонился к уху.

– Не ушиблись, миледи?

– Нет, – отчеканила девушка.

За ужином Адальберта и Луизу посадили рядом. Справа от Луизы сидели её братья, затем, в центре стола – граф фон Танштайн, а по другую сторону от него – графиня со своими фрейлинами. Но и через весь стол Адальберт чувствовал на себе неотрывный взгляд Марии. Граф Фридрих тоже поглядывал на юношу, пряча усмешку в бороде, а его сыновья о чём-то перешёптывались и с трудом сдерживали смех. Позади стоял слуга с приготовленным ящичком украшений для обручения. Адальберт выдохнул, разом осушил свой кубок и поднялся с места. Разговоры тут же смолкли, все устремили свои взгляды на молодого графа.

– Всех собравшихся сегодня за этим столом прошу я быть свидетелями. Я, граф Адальберт фон Веллен, прошу у графа Фридриха фон Танштайн руки его дочери, Луизы фон Танштайн. Здесь и сейчас я торжественно клянусь в случае согласия обвенчаться с ней в церкви и быть ей верным мужем. А в подтверждение своих слов я преподношу графу этот подарок: шкатулку с драгоценными камнями и золотом.

Адальберт подозвал слугу, и тот, встав около графа фон Танштайн, раскрыл для всех присутствующих узорчатую шкатулку. Заблестели красные и синие огоньки, по столу пролетел заворожённый шёпот. Фридрих, пытаясь придать своему раскрасневшемуся то ли от света камней, то ли от распирающей гордости лицу торжественно-серьёзный вид, медленно поднялся с места.

– Наша дружба с семейством фон Веллен длится уже не одно десятилетие, – обратился он к залу. – Сегодня я счастлив наконец объявить, что этому союзу суждено стать ещё крепче. Я принимаю подарок графа Адальберта и даю своё согласие на его брак с моей дочерью.

Последние слова графа утонули во всплеске аплодисментов. Гости широко улыбались жениху и отцу невесты. Сыновья графа толкали друг друга в бок и всё громче смеялись. Граф фон Танштайн, распахнув руки, подошёл к Адальберту и сжал его в своих крепких объятьях. Через его плечо Адальберт видел побелевшее лицо графини, шептавшей что-то одними своими тонкими губами. Когда же она поймала на себе взгляд молодого графа, то лишь мило улыбнулась, стерев с лица всякое недовольство. Адальберт вернулся на своё место и взглянул на Луизу. Она сидела неподвижно, лишь мяла пальцы и смотрела в пол. Адальберт наклонился к ней поближе и прошептал:

– Надеюсь, этот брак не совсем противен Вам, миледи?

Луиза подняла глаза на Адальберта, и он увидел, что в них застыли слёзы. Она закачала головой:

– Нет, что Вы, милорд. Я буду счастлива стать Вашей женой.

Адальберт перевёл взгляд на гостей. Они шептались о чём-то, прикрыв рот, то и дело посматривали на невесту и едва сдерживали усмешку.

После ужина капеллан замка составил свадебный договор, а Фридрих с Адальбертом подписали его. Теперь пути назад не было. Когда мужчины вышли обратно в большой зал, их обступили гости, осыпая поздравлениями. Адальберт выцепил взглядом Луизу, стоявшую поодаль ото всех, и стал пробираться к ней, отвечая каждому гостю широкой улыбкой и кротким кивком. Сразу за ним, ловко избегая столкновений, шла графиня фон Танштайн. Не успел Адальберт и слово сказать Луизе, графиня уже была рядом и с неподвижной улыбкой взяла помолвленных за руки.

– Какое счастье! Я так рада за Луизу, и за Вас, граф Адальберт, тоже.

– Спасибо, графиня Мария, – ответил Адальберт.

Мария помолчала несколько секунд, не снимая улыбки, а затем кокетливо набрала в грудь воздух и продолжила:

– Знали бы Вы, милорд, как долго мы ждали этого дня. Уж сколько было и ухажёров, и женихов… Да, Луиза? Помнишь, как его звали, Себастьян, кажется? Приехал один раз, ходил за ней почти по пятам, а потом просто взял и исчез, – графиня рассмеялась тонким стеклянным смехом. – Странный такой, правда? Или вот, был ещё Генрих… Вот так же, как Вы, граф, подписал договор, а через неделю прислал гонца с деньгами и коротенькой записочкой, мол, нет, он не может пойти на такое, и больше его никто не видел.

Лицо Луизы покрылось красными пятнами, она тяжело дышала и с трудом сдерживала слёзы, впиваясь в мачеху ожесточённым взглядом. Адальберт взглянул на свою невесту, и всё внутри него вздрогнуло.

– Зачем Вы рассказываете мне это, леди Мария? Такие истории мне безразличны. Так что, если Вам больше нечего сказать…

– Я лишь говорю, как я рада, что Луиза наконец будет счастлива, – графиня с театральной трагичностью и грацией опустила голову. – Простите, если я чем-то обидела Вас, я никак не хотела.

– Не у меня стоит просить прощения, дорогая графиня.

Адальберт посмотрел на Луизу, и их взгляды встретились. Луиза смотрела на графа с бессильной мольбой о помощи, от которой в груди больно кольнуло. Адальберт едва заметно кивнул Луизе и вложил её руку в свою, согнув в локте.

– Пойдёмте, леди Луиза.

Он с вызовом посмотрел на Марию, а затем они с Луизой вышли из зала, притягивая к себе удивлённые взгляды гостей, которые тут же обращались к побледневшей графине.

Оказавшись вдали от мачехи, Луиза наконец позволила слезам катиться из глаз. Адальберт шёл по коридору, надеясь, что в замке фон Танштайн балкон находился примерно там же, где и в Веллене. К счастью, знать Трирского княжества нанимала одних и тех же строителей по советам друг друга, поэтому все замки были похожи друг на друга.

Вечерний воздух приятно остудил лицо после душного зала. Луиза прислонилась к колонне и перестала сдерживать рыдания. Адальберт стоял рядом с ней и неловко поглаживал по спине.

– Не слушайте её… – только и мог вымолвить граф.

– Она всегда такая! – срывающийся голосом говорила Луиза. – С того самого дня, как появилась в старом замке. Бездушная тварь, пусть она умрёт в муках.

Адальберт неловко отвёл взгляд в небо. На синеющем полотне тут и там поблёскивали белые точки. Одна из них сияла ярче других. Адальберт с любопытством выглянул из-под навеса, опершись на каменную перегородку.

– Смотрите-ка, это же Арктур! – воскликнул он.

Луиза, до этого прятавшая лицо за колонной, повернула голову к Адальберту и посмотрела на него с недоверием. Он горящими глазами взглянул на неё, а затем указал на небо.

– Арктур, самая яркая звезда в созвездии Волопаса. Видите, вон там?

Адальберт придвинулся ближе к Луизе и попытался рукой направить её взгляд.

– Вот, смотрите, Большая Медведица… Её Вы видите, верно? А чуть ниже, во-он там, Арктур. Ну, видите? Ярко так сияет. А рядом, ха, Спика из созвездия Девы. Какое сегодня чистое небо!

Адальберт повернул голову, и их с Луизой кончики носа почти соприкоснулись друг с другом. Дыхание перехватило. Адальберт тут же отстранился, потирая шею. Он и не заметил, как подошёл к невесте так близко. Луиза усмехнулась и опустила голову. На щеках почти высохли слёзы.

– Спасибо Вам, граф Адальберт. Жаль, Вы не можете прямо сейчас взять меня в жёны и увезти отсюда.

– Не волнуйтесь, миледи, время пролетит незаметно.

– Для Вас – да.

***

Свадебные приготовления начались сразу после отъезда Адальберта. То ли граф фон Танштайн опасался, как бы свадьба не сорвалась и в этот раз, то ли просто хотел побыстрее выдать дочь замуж, но он взял на себя все расходы и хлопоты. Тем было лучше для Адальберта, ведь у него самого хватало забот. Во-первых, нужно было собрать Роберта для службы у графа: купить ему лошадь, заказать у кузнеца оружие и доспехи. Кроме того, самого Роберта предстояло подготовить к тому, что целый год он будет подчиняться графу фон Танштайн, нравится ему это или нет. А ему это, конечно, не нравилось. «Я вообще не понимаю, к чему вся эта чепуха с поручением перед князем? – говорил он. – Разве недостаточно того, что я сын Вильгельма фон Веллен?».

Адальберт и сам не до конца понимал смысл старых рыцарских традиций. Роберт все эти годы служил при дяде, а теперь достиг совершеннолетия, так что титул был им формально уже получен. Беда его положения заключалась в том, что граф Рудольф неожиданно умер, так и не поручившись за племянника перед князем, а Адальберт, хоть и стал новым графом фон Веллен, был ещё слишком юн и не мог держать ответ перед сюзереном. Для этого и нужен был кто-то вроде графа фон Танштайн, человека уважаемого, который мог бы поручиться за своего родственника. Он, конечно, мог сделать это и без всякого года службы, но тогда это сочлось бы за кумовство, и вся рыцарская знать отвернулась бы и от Роберта, и от графа Фридриха. Всё это Адальберт пытался объяснить кузену, но тот лишь раздражённо фыркал. «Хорошо, Берт, только ради тебя я проявлю к этому льстецу и лизоблюду уважение, которого он не заслуживает». Адальберт не знал, что отвечать на эту – столь странную – похвалу.

Другой заботой, хоть и взятой Адальбертом по собственному желанию, были приготовления к приезду Луизы. Неважно, насколько искренним был их брак, Адальберт решил, что будет делать всё, чтобы его жена никогда не роптала на судьбу. Возможно, он хотел, чтобы его союз с Луизой походил на союз его родителей, где никто и слова дурного не смел сказать о своём супруге, а может, то была простая любовь к ближнему, о которой без устали твердят в церкви.

Вспомнив их встречу год назад, Адальберт заказал из Франции семена маков, чтобы высадить их у себя в саду. Спальня будущей графини обросла всевозможными предметами роскоши: узорчатыми коврами, шелками и бархатом, гобеленами и позолоченными зеркалами. И, наконец, на тумбочке графиню дожидалась коробочка, внутри которой лежал кулон с подвеской в форме буквы «Л», украшенной камнями граната, наподобие той, что носила Анна Болейн16. Когда Адальберт заходил проверить комнату, он сразу представлял, в какой восторг придёт Луиза, и по телу пробегала приятная дрожь.

Все эти траты, однако, ударили по казне. Сенешал Людвиг сказал, что на гранатовый кулон для графини ушли последние сбережения, которые оставил граф Рудольф. Это взволновало Адальберта, но сенешал поспешил успокоить его: близилось время жатвы, а значит, и сбора податей.

Было и ещё кое-что, что не давало Адальберту покоя: ответ, пришедший из Фрайбурга. Профессор Цазий, которого Адальберт посвятил в дело о суде над отцом Иеремией и у которого просил совета, написал следующее:

«Мой любезный друг!

Прежде всего, позволь упрекнуть тебя в отсутствии всякой бдительности. Посылать письмо с таким содержанием было крайне неосмотрительно. Твоему гонцу повезло передать письмо мне в руки, иначе всё, что там написано, подверглось бы огласке. Впредь, если будешь писать мне, избегай столь дерзких выражений, которые могут обернуться против тебя самого. Это не брюзжание, а добрый совет от опытного человека.

Теперь поговорим о самом письме. Ты пишешь о правильных вещах, о справедливости и защите простых людей. Мне самому знакомы мысли, занимающие твой ум. Но! Ты слишком голословен, друг мой. Во-первых, чем ты можешь подкрепить свои слова об архиепископе, кроме собственных догадок? Даже если это кажется очевидным, таковы закономерности нашего дела: любая теория требует доказательств. Во-вторых, ты слишком много рассуждаешь об общих вещах. Какими бы важными и искренними ни были твои слова, ты всего лишь повторил простые истины, которые до тебя не раз произносились философами и риторами. Увы, такими речами ничего не добиться.

Так что же я могу посоветовать тебе? Всё это сложно, друг мой, так как среди законов нет панацеи от всех «болезней» человеческого сознания. Я могу лишь призвать тебя, как призываю я своих учеников, чаще обращаться к трудам великих. Не пренебрегай основами, которые они заложили в нашу непростую науку, ибо там сокрыто много того, что даже знающие люди, считая очевидным, часто упускают из виду. Прежде всего я советую обратиться к «Concordia canonum discordantium» Грациана, где изложены главные принципы, которым следует церковь при судебных разбирательствах. Если в твоей библиотеке отсутствует сей манускрипт, в нашем университете для тебя могут изготовить его копию – за определённую плату, конечно. Также рекомендую просмотреть «Саксонское зерцало» Эйке фон Репкова и «Швабское зерцало». Наверняка и там можно найти что-то, чем можно будет возразить вашему архиепископу. Богословские тексты тоже могут дать если не добрый совет, то хотя бы пищу для размышлений. Тут, конечно, стоит говорить и о Фоме Аквинском, и об Августине Аврелии; думаю, ты сам понимаешь, о книгах какого характера идёт речь.

Будь последователен и скрупулёзен в своих изысканиях, и результат не заставит себя долго ждать. Но помни об осторожности: не вступай в спор, если не уверен в твёрдости своих аргументов, а вступив, тщательно подбирай слова. Твоя задача – добиться справедливого приговора для обвиняемого, а не оскорбить своего оппонента. Многие забывают об этом.

Желаю удачи в твоём непростом деле! Обращайся ко мне с любыми вопросам, если таковые появятся, и непременно сообщи, если добьёшься каких-либо успехов.

Твой покорный слуга,

U.Z.»

Тон письма показался Адальберту пренебрежительным. В словах Ульриха слышались раздражение и усталость, в которых Адальберт видел следствие поры университетских экзаменов. Тем не менее, он спросил у отца Филиппа, имеется ли в замке образец «Декрета…» Грациана, и, получив отрицательный ответ, тут же послал, к радости капеллана, гонца в Фрайбург. Конечно, заказать копию можно было и в Трире, но это точно не прошло бы мимо архиепископа и вызвало бы определённые подозрения. Как ни была противна Адальберту эта игра в хитрость, приходилось подчиняться её правилам, чтобы не проиграть.

***

В день свадьбы все недавние тревоги рассеялись. Адальберт стоял у зеркала и в очередной раз поправлял воротничок рубашки, уже не столько придавая ему опрятный вид, сколько просто от нервного ожидания. Прошлую ночь он провёл в Танштайне, и это только усиливало волнение от предстоящего дня. Родные стены придавали сил, а в замке фон Танштайн мрачные мысли сами лезли в голову. Луизу Адальберт не видел с тех пор, как приехал. Только фрейлины встретились ему вечером в коридоре и залились звонким смехом, от которого стало так же неловко, как и год назад.

Адальберт вглядывался в своё отражение. Последний раз он так рассматривал себя, будучи ещё ребёнком, когда тело впервые стало ощущаться чем-то сложным и непонятным. Сейчас лицо его вытянулось и приобрело остроту черт, сразу сделавшую Адальберта похожим на отца. Молодой граф скривил губы от этой мысли. Он казался себе странным образом повзрослевшим: лёгкая бородка обрамляла линию челюсти, оформились точёные скулы, и в то же время какая-то детскость сохранялась в ещё пухлых губах и круглых глазах. Будет ли он выглядеть рядом с Луизой ещё мальчишкой или уже мужчиной? Чем дольше граф рассматривал себя, тем несуразнее становилось отражение: нос казался слишком длинным, один глаз был как будто выше другого… Адальберт нацепил шляпу чуть ли не на глаза и отошёл от зеркала, сев на кровать. Не тем он занимался перед торжественным днём. Молодой граф закрыл глаза и предался молитве.

В комнату, как всегда без стука, вошёл Роберт. Адальберт открыл глаза при скрипе двери. Кузен выглядел заспанным, но уже оделся в свой парадный костюм.

– Пойдём, пора уже, – усмехнувшись взволнованному виду кузена, сообщил Роберт.

Церковь святого Петра утопала в зареве жёлтых, почти горчичных лучей. Солнце проникало сквозь витражи на окнах и разливалось по высоким колоннам и полу жёлтыми, красными и зелёными пятнами. В воздухе плавно кружили белые пылинки. Стояла благоговейная тишина. Боясь ненароком спугнуть эту хрупкую гармонию, все застыли на своих местах и даже дышали едва слышно.

Двери храма отворились, и внутрь, окружённые светом с улицы, вошли граф фон Танштайн под руку с Луизой. Адальберт, щурясь от солнца, всмотрелся в их лица. Граф шёл, гордо подняв голову; его обыкновенно непринуждённая ухмылка сменилась искренней, радостной улыбкой во все зубы. Луиза двигалась медленно и грациозно, будто плыла по полу. Её белое струящееся платье притягивало, казалось, весь свет в комнате. Чем ближе она подходила к алтарю, тем яснее Адальберт различал красноту вокруг её глаз. Этой ночью она плакала. Долго.

Граф Фридрих вложил руку дочери в руку Адальберта и занял своё место на передней скамье, рядом с графиней, которая сидела, поджав губы и скрестив руки на груди – не она ли была причиной красноты под глазами своей падчерицы? Адальберт взял Луизу за руки и нежно погладил большим пальцем её ладонь. Она не поднимала взгляда. Из-под платка выбивалась маленькая прядь тёмных волос.

Священник зажёг венчальные свечи и передал их в руки жениха и невесты. Он стал воздавать хвалу Господу, но Адальберт почти не слушал его. Покручивая свечу в руке, молодой граф смотрел на Луизу. Отчего она была так не весела? Сегодня закончатся все унижения мачехи; Луизу ждёт новая жизнь. Разве это не придаёт ей сил? Может, граф был ей противен? Или Луиза просто не хотела расставаться со своей прежней жизнью? Как бы то ни было, это была единственная жизнь, которую она знала. Конечно, она боялась. Как же показать ей, что впереди её ждёт только хорошее? Адальберт пытался хотя бы заглянуть Луизе в глаза, подбодрить улыбкой, но девушка неотрывно смотрела в пол.

Заканчивая молитву, священник вдруг возвысил голос. Адальберт слегка вздрогнул: это заставило его выйти из задумчивости. Их взгляды со святым отцом пересеклись. Худой седовласый священник смотрел на молодого графа с такой лёгкой ухмылкой, которую легко можно было спутать со снисхождением.

Дальше таинство слилось у Адальберта в бесцветную череду обрядов, которые он выполнял послушно, но почти бездумно. Вот они с Луизой обмениваются кольцами. Вот встают на колени перед алтарём, на их головы надевают венцы. Адальберт старался не шевелиться: ему казалось, остро впившийся в голову венец вот-вот упадёт. Вот священник даёт жениху и невесте испить вино, и оно с приятной теплотой растекается по желудку. И наконец, их просят подняться и снимают с голов венцы.

Случилось. Теперь Адальберт и Луиза – муж и жена. Две половинки одного целого, двое, что должны заботиться друг о друге и быть вместе в горе и радости. Адальберт посмотрел на Луизу, и их взгляды наконец встретились. Граф снял с лица маску торжественности и широко улыбнулся своей жене. Луиза, смотря на мужа, тоже не смогла сдержать улыбки. На душе стало так легко. Адальберт взял Луизу за руку, и они радостно выбежали из церкви.

Солнечный свет слепил глаза, пришлось прикрыть их рукой. Вокруг Адальбета с Луизой собрались прихожане, они провожали новобрачных радостными криками. Откуда-то сбоку возник Роберт и набросился кузену на плечи.

– Поздравляю, брат! – прокричал он.

Адальберт рассмеялся. Он приобнял кузена одной рукой, другой крепче сжимая ладонь Луизы. От солнца заслезились глаза, но улыбка не сходила с лица. Теперь они одна семья.

После тихого умиротворения церкви звуки в замке фон Танштайн били по ушам: звенели кубки и лязгали вилки, музыка наполняла зал, ни на секунду не смолкали оживлённые разговоры. Граф Фридрих не стал скромничать: отпраздновать свадьбу его дочери собралось, наверное, всё княжество. Но Фридрих выглядел нисколько не отягощённым тратами на такое торжество. Его раскатистый смех проносился по залу, словно всадник по полю битвы. Рядом с ним графиня фон Танштайн выглядела совсем мрачной. Скрестив руки на груди, она отстранялась от мужа и кривила губы всякий раз, когда тот становился особенно громким. Только когда граф протянул ей руку, чтобы пригласить на танец, она смягчилась и вышла с мужем в центр зала, чтобы показать всем грацию, которую не растеряла за годы.

Весь праздник улыбка не сходила с лица Адальберта. Под конец скулы уже сводило от усталости, но граф ничего не мог поделать. Радость переполняла его. Все эти люди собрались здесь, чтобы разделить с ним торжественный момент создания семьи. Адальберт окинул взглядом зал. Граф и графиня фон Танштайн вели танцевальную процессию, чинно вышагивавшую бас-данс17. Графские сыновья с усмешкой наблюдали за танцем, стоя поодаль. Рядом с ними стоял Роберт. Он выхватывал взглядом кого-то из танцующих и передразнивал его серьёзное выражение лица и утончённые манеры, чем вызывал смех у мальчишек. Адальберт тоже тихонько посмеивался над кузеном. Хорошо бы ему сдружиться с сыновьями Фридриха, чтобы год в Танштайне пролетел незаметно.

Молодой граф продолжил осматривать зал. Вот за отдельным столом сидит капеллан замка в окружении священников из церкви святого Петра. Они смотрят на танцующих и на тех, кто остался за столом, попивая вино, со смесью презрения и зависти. Адальберт усмехнулся: эти люди могут пугать свою паству красочными рассказами о муках ада, но они абсолютно бессильны перед простым человеческим весельем.

Адальберт перевёл взгляд на Луизу. Она воплощала собой всё то спокойствие, которое гости оставили в этот вечер за стенами замка. Адальберт положил руку ей на запястье – он теперь с большей уверенностью прикасался к жене – и, наклонившись, прошептал:

– Всё в порядке? Тебе ничего не нужно?

Луиза, повернув голову к мужу, слегка улыбнулась и помотала головой.

– Всё хорошо, – сказала она и облизнула высохшие губы – за вечер она ни разу не притронулась к вину.

Она задержала свой взгляд на Адальберте, всматриваясь в его губы, шею, руки, а затем снова посмотрела ему в глаза и улыбнулась. Адальберт сглотнул, ощутив лёгкое клокотание в животе, но взгляда не отвёл.

В эту минуту музыканты кончили бас-данс, и зазвучали чеканящие постукивания и тонкая песенка дудочки: играли конский бранль18. Тут же со стороны Роберта и графских сыновей послышались оживлённые возгласы. Адальберт обернулся к ним. Кузен с высоко поднятой головой шёл к скамье, за которой сидели, потупив взгляд, одинокие девушки. Заметив приближающегося к ним юношу, они выпрямились и стали поправлять причёски. Роберт встал около них, обвёл оценивающим взглядом, театрально потерев подбородок, и протянул руку бледнолицей светловолосой девушке – судя по платью, дочери зажиточного феодала. Из уст Роберта вырвалось что-то, что заставило её расплыться в смущённой улыбке, и они направились в круг танцующих.

Адальберт снова посмотрел на Луизу. Та встретилась с ним взглядом, и он слегка кивнул в сторону танцующих с вопросом в глазах. Женщина с улыбкой кивнула в ответ.

Молодожёны были встречены дружным улюлюканьем. Стоя перед Луизой, Адальберт двигался с притягательной простотой и непринуждённостью. Супруга отвечала ему скромными, очень плавными движениями, чуть склонив голову набок и грациозно ведя плечом. Адальберт заметил, что она была выше него – несильно, но ощутимо. Осознав это, Адальберт постарался как можно сильнее вытянуться и даже приподнялся на носках.

Затем началось перестроение. Адальберт взял Луизу за руки и повёл сквозь ряды пышных юбок и расшитых кафтанов. Руки у Луизы были сухие и тёплые. Они с Адальбертом оказались около Роберта с его белокурой спутницей. Девушки кивнули друг другу, кузены же, встретившись взглядами, не смогли сдержать усмешек и поклонились друг другу с наигранной чопорностью, тут же прыснув смехом. В этом поклоне каждый говорил другому: смотри, мы теперь часть большого мира, который когда-то казался нам сказочно далёким. Но волна танца захлестнула их дальше, и перед Адальбертом с Луизой возникли граф и графиня фон Танштайн. Взгляд графини был прикован к падчерице, но та гордо отвернула голову. Адальберт учтиво кивнул графине за двоих.

Он чувствовал, как на них с Луизой смотрят – кто украдкой, а кто и не скрывая. Липкое чувство неловкости сковало тело. Нет сомнения, в этих вроде бы добрых улыбках и взглядах прячется насмешка над тем, как несуразно смотрятся рядом друг с другом жених и невеста. В глазах собравшихся, словно под увеличительным стеклом, Луиза превращалась в неприступную старую деву, а Адальберт рядом с ней – в мальчишку, похожего больше на её пажа, чем на мужа. На мгновение стало неловко за то, с каким, действительно, почти детским воодушевлением Адальберт пригласил Луизу на танец. Он не хотел, чтобы люди, смотря на них, видели в Луизе прежде всего женщину немолодую. Потому что, в сущности, их разница в возрасте не должна была ни на что повлиять. Будет ли Адальберт заботиться о Луизе так же, как заботился бы о своей ровеснице? Разумеется, да. Его любовь была полна добродетели: он прежде всего хотел спасти эту женщину от одиночества. Но, увы, никому вокруг не было дела до искренности намерений молодого графа. Адальберт удручённо вздохнул.

Они с Луизой медленно поклонились друг другу, когда музыка стихла, и вернулись за стол. Желание танцевать пропало само собой, причём у обоих. Остаток вечера они провели в разговорах с гостями и изредка друг с другом. Усталость медленно подкрадывалась к каждому из них, вынуждая время от времени зевать.

***

Сердце стучало так, что было трудно дышать. Расстёгивая завязки на кафтане, Адальберт через плечо бросил взгляд на Луизу, будто боялся, что и она могла слышать это безумное сердцебиение. Луиза, изогнув шею, вынимала из ушей жемчужные серьги. Что-то завораживающее было в её простых движениях, в устремлённом вдаль взгляде и чуть поджатых губах, говорящих о сосредоточенности на своём занятии. Адальберт сбросил кафтан в руки слуге, не сводя глаз с Луизы. Она передала серьги своей служанке. Адальберт жестом попросил слуг оставить их, хотя понимал, что за дверью уже наверняка собрались любопытные во главе с графиней Марией. Но сейчас до них не было никакого дела.

Дыхание спёрло. Луиза стояла перед ним в одной только ночной рубашке. Она скромно сложила руки перед собой, и только по тому, как она изредка сжимала одну руку в другой, можно было догадаться, что и она в этот час была терзаема волнением. Адальберт подошёл к ней. Что дальше? Он прислонился ладонью к её щеке, мягко притягивая, и поцеловал. Губы у Луизы были сухие. Казалось, она задержала дыхание. Адальберт закрыл глаза. Поцелуй пробудил воспоминания об Италии, о Руфии. Адальберт чуть заметно зажмурился. Нет, всё это в прошлом, этого уже не вернуть. Адальберт отпрянул от губ Луизы и, взяв её за руки, повёл к кровати…

Солнце уже было высоко в небе. Его свет падал прямо на глаза, но веки так отяжелели, что никак не открывались. Адальберт медленно втянул воздух и отвернулся от света, подтянув ноги к груди. Тело казалось мягким, будто его набили перьями, и немного гудело. За ночь усталость так и не прошла. Граф лениво приоткрыл глаза и осмотрел комнату. На секунду взгляд его округлился: он не узнавал места, в котором проснулся. Но тут же воспоминания о вчерашнем дне и том, как он закончился, вернули его на кровать в замке фон Танштайн.

Позади послышался вздох. Адальберт приподнялся на локтях и посмотрел на свою жену. Луиза лежала на спине. Её рука, даже во сне принимая изящные изгибы, прикрывала глаза от всепроникающего полуденного солнца. По тому, как мерно вздымалось одеяло на её груди, можно было понять, что графиня ещё спала. Её бледная кожа как будто светилась на солнце… Адальберт придвинулся к ней поближе и вгляделся в её лицо. Непослушная прядь тёмных волос упала на глаза и щёку. Адальберт предельно аккуратно убрал эту прядку за ухо. Луиза ощутила щекочущее прикосновение, и уголки её губ подёрнулись. Адальберт снова лёг на свою подушку, щуря глаза от солнца.

Он дал себе зарок не возвращаться мыслями к Руфии, но… Это было совсем не похоже на ночи в итальянской деревне. Внутри было… Пусто. Абсолютная пустота, будто все чувства выжали, как сок из винограда. Адальберт вздохнул. Неужели так теперь будет всегда, каждую ночь?

VIII. «Графиня Луиза»

1533 и 1534 год. Адальберту 18 и 19 лет.

Наутро после свадьбы Адальберт с Луизой покинули замок фон Танштайн. Прощание Луизы с семьёй показалось Адальберту чересчур сухим: она наскоро поклонилась братьям и отстранённо обняла отца, а мачехе сказала лишь: «Спасибо за всё». В этой колкой фразе не было ни капли искренности – все это понимали, однако делали вид, будто не замечают.

Роберт оставался в замке. Адальберт надолго задержал его в своих объятьях, покачиваясь из стороны в сторону. Дома без кузена будет тоскливо, даже если теперь рядом будет Луиза. Напоследок Адальберт прошептал Роберту, чтобы тот во всём слушался графа фон Танштайн и что уже скоро он получит титул. Роберт в ответ улыбнулся кузену своей привычной беззаботной улыбкой, которую графу предстояло запомнить на год.

***

Держа Луизу под руку, Адальберт вёл её по замку. Он показал ей портретную галерею: «Надо будет в скором времени заказать ещё один портрет», – усмехнулся граф, искоса глядя на супругу. Луиза, чуть хмурясь, рассматривала портрет матери Адальберта.

Затем молодой граф провёл жену по саду, в котором уже набухали бутоны маков. Адальберт присел около зелёных стеблей и указал на них жене, вспомнив их первую встречу. Луиза слегка улыбнулась. Наконец, Адальберт привёл жену в её покои и с особым оживлением протянул бархатную коробочку, всё это время дожидавшуюся свою хозяйку на тумбочке. Пока Луиза медленно открывала коробочку, в груди у Адальберта всё трепетало, хотелось взлететь куда-то ввысь; на лице застыла улыбка. Граф следил за малейшим движением Луизы, и, когда та увидела содержимое коробочки, в её глазах промелькнули столь желанные для Адальберта искорки радости. Он аккуратно достал золотой кулон, встал позади Луизы и, поджав губы, стал цеплять крохотный крючок за петельку. Адальберт напряжённо вздохнул: это оказалось сложнее, чем он представлял, но в конце концов крючок поддался, и граф застегнул кулон на тонкой шее жены. Он чуть наклонил голову, всматриваясь в изящные линии женского тела и то, как блестит на бледной коже золотая цепочка. Луиза слегка поджала плечи от холода металла или, наоборот, от тёплого дыхания Адальберта. Она повернулась и посмотрела на мужа в ожидании его слов. Граф довольно улыбнулся.

– Прекрасно. Тебе нравится?

– Да. Спасибо тебе.

Луиза неотрывно смотрела на мужа, и во взгляде её было столько тепла, столько искренней благодарности. Адальберт взял её за плечи и поцеловал в лоб.

– Я рад. Надеюсь, в Веллене ты всегда будешь счастлива. Если что-то понадобится – только скажи, я всё сделаю. Хорошо?

– Хорошо, – улыбнулась Луиза.

– Хорошо… – он потупил взгляд. – Ну, тогда я пока пойду?

Луиза кивнула. Адальберт погладил её по плечу и оставил наедине с собой.

Луиза очень скоро стала чувствовать себя в замке, как дома, а точнее, как если бы дома её не сжимала в своих тисках мачеха. Видимо, от того, что у молодой графини была особая связь с отцом, она проявляла большой интерес к денежным делам Веллена. Она быстро поладила с сенешалом Людвигом, и казна замка стала постепенно пополняться золотом. Людвиг считал это своей маленькой победой и ходил по замку с высоко поднятой головой. Адальберт радовался вместе с ним: наконец можно было выдохнуть с облегчением. Как это ни было постыдно, цифры и расчёты с трудом давались графу Адальберту. Одно дело – считать звёзды на ночном небе, и совсем другое – с холодной головой просчитывать на годы вперёд, как не заморить своих людей голодом. Хорошо, что теперь появился кто-то, кто понимал в этом деле больше Адальберта, и, кажется, даже получал от этого удовольствие.

Теперь можно было сосредоточить своё внимание на предстоящем суде. Даже из письма было понятно, что дело обещало быть сложным: в Трирском университете две женщины тайно посещали занятия по арифметике. Хуже того, по доносам некоторых студентов, местный профессор находился с ними в сговоре, всячески помогая в учении. Архиепископ Иоанн был вне себя: он вложил в университет огромные средства, а теперь его репутация была под большой угрозой. На суд в Трир созывалась вся знать княжества, которая одним своим видом должна была показать, к чему на самом деле стремится университетское образование: к созданию людей талантливых, мыслящих, способных принести пользу своей земле. Инквизитор Фома тоже обещал появиться на суде: по его подозрениям, обвиняемые могли оказаться ещё и ведьмами. «А иначе зачем женщинам знать арифметику?», – задавался вопросом Фома.

Адальберт отправлялся на суд в подавленном состоянии. Он чувствовал, что дело окажется не таким простым, как его видят архиепископ и инквизитор. Однако для молодого графа это был шанс вмешаться в ход событий и не позволить сановникам задушить простых людей своей властью. Иоанн сделает всё, чтобы и несчастных женщин, и профессора постигла худшая судьба из возможных… а инквизитор Фома будет рад помочь ему в этом.

Адальберт вскочил на своего коня. С самого утра взгляд графа был отрешённым, а брови сдвинуты в глубокой задумчивости. Он повторял про себя строчки из трудов Грациана и Фомы Аквинского, которые изучал последние несколько недель: «Да будет закон добродетельным, справедливым…», «Установления же государей не могут главенствовать над церковными установлениями, но должны им следовать…», «Несправедливо, чтобы кто-либо хотел судить, не желая при этом быть судимым…».

Адальберт оторвал взгляд от земли и окинул им тех, кто вышел проводить графа. Отец Филипп едва заметно перекрестил своего хозяина и ученика и вздохнул. Луиза отдавала слугам последние указания в дорогу, когда пересеклась взглядом с графом. Адальберт мягко улыбнулся жене, приложил ладонь к губам и помахал Луизе.

***

Из подземелья собора святого Петра веяло холодом, пробивающим до дрожи, отчего Адальберт сидел за столом, обхватив себя за плечи.

Первой ввели старшую из двух женщин. В грубых чёрных прядях блестела седина, тонкие губы обветрились. Она исподлобья смотрела на собравшихся с нескрываемой ненавистью. Архиепископ поднялся со своего места – на его лице тоже застыло холодное презрение.

– Назови своё имя.

– Линда.

– Ты посещала уроки арифметики в городском университете? Отвечай честно, если не хочешь навлечь на себя гнев Божий.

– А толку? – Линда вскинула голову, смахнув с лица непослушную прядь. – Разве Вы уже не решили, Ваше Святейшество, как поступите с нами? Разве не бросите на костёр, как только мы выйдем из этого зала?

Архиепископ сглотнул, впившись немигающим взглядом в обвиняемую. Ему стоило больших усилий, чтобы не ответить ей криком.

– Церковь милосердна. Прежде всего мы наставляем людей на путь истинный. Если ты сама не отринешь Господа, твоя душа всё ещё сможет заслужить спасение.

– Я расскажу, – выпалила женщина, облизнув губы. – Да, я и Ирма решили ходить на занятия к профессору Яну. Знали ли мы, что идём на верную смерть? Да. Был ли у нас выбор? Нет. Мой муж умер прошлой зимой, Ирма схоронила своего месяц назад. Оба были торговцами. После их смерти мы пытались вести дела, но эти… жестокие люди не давали нам этого делать. Покупать у них что-то – значит платить вдвое, втрое больше; пытаться продать свой товар – впустую тратить время. Весь город отвернулся от нас. Что ещё нам оставалось делать? Мы просто пытались выжить в мире, где никому нет до нас никакого дела. Хотите казнить нас за это? Пожалуйста, мы умрём в любом случае. На костре ли, с голоду – какая разница, – она сглотнула и быстрым движением смахнула с глаз внезапно выступившие слёзы. – А Ян… не заслужил смерти. Он ничего не делал, просто закрывал глаза на то, что мы тайком слушали его лекции. Не помогал нам пробраться внутрь, не давал учебники… Не трогайте его, он невиновен.

– Не тебе это решать, – отрезал Иоанн.

Его голос даже не дрогнул. Архиепископ всё с тем же презрением смотрел на женщину, которую теперь била мелкая дрожь. Адальберт придвинулся на край скамьи. Он чувствовал, как и по его телу ползёт холод, и вовсе не от сырости подземелий.

– У меня нет к ней вопросов, – сухо произнёс архиепископ, повернувшись к Фоме.

Инквизитор кивнул и встал со своего места.

– Кто из вас двоих предложил эту… затею?

– Я. Ирма была слишком подавлена после смерти мужа. Вы уж будьте с ней помягче, святой отец, – она обращалась к Иоанну.

– Ясно, – Фома причмокнул. – Как вы проникали в университет?

– Вообще-то, это было не так уж и сложно: надевали плащ с капюшоном, дожидались, пока у ворот столпятся другие студенты, быстро проходили мимо… А дальше прятались в тени и молились, чтобы всё получилось.

Её последняя фраза вызвала у Фомы нервное подёргивание.

– Но ведь попасть внутрь – это одно. Как вам удавалось слушать лекции и не попадаться?

– Мы подслушивали под дверью, – Линда опустила взгляд.

– И никто не замечал вас?

– Как видишь, святой отец, до сих пор никто.

– На твоём месте я не стал бы дерзить. А зачем, скажи мне, двум женщинам понадобилось вдруг выучить арифметику?

– Я же сказала. Наши мужья умерли…

– Да-да, – перебил Фома. – Мы все это слышали. А сыновей у вас нет?

– Моему нет и десяти. У Ирмы нет детей.

– Ладно, предположим. И при чём же здесь арифметика?

– Чтобы скупщики не обсчитывали нас, а покупатели брали наш товар. Чтобы мы могли вести дела на равных!

– Женщины не могут вести дела на равных с мужчинами, – инквизитор почти перешёл на крик, отчего покраснел. Он окинул женщину изучающим взглядом. – От чего умер твой муж?

Линда подняла на Фому уставший взгляд. Тусклый свет тонул в её тёмных глазах; губы скривились, как от удара в живот. Женщина выглядела так, будто вот-вот потеряет сознание. Адальберт сам ощутил ком в горле. Если сейчас он ничего не скажет, если не заступится за эту женщину – будет слишком поздно. Казалось, от волнения сердце пропустило удар, и холодная волна пробежала по телу. Громко вздохнув, Адальберт поднялся со своего места.

– Не понимаю, святой отец, какое отношение этот вопрос имеет к нынешнему делу.

Все взоры тут же обратились на графа фон Веллен. Фома прищурил один глаз – он явно ещё только пытался понять, что произошло. Архиепископ широкими, почти круглыми глазами посмотрел на графа, словно тот только что возник перед ним прямо из-под земли. Со всех сторон слышался оживлённый шёпот, в котором можно было различить имя Адальберта. Линда приоткрыла свой обветрившийся рот.

– Я и не ожидаю, что Вы поймёте это, милорд, – медленно, почти по слогам ответил Фома. – Скажу просто: вопросы, которые я задаю, помогут инквизиции лучше понять это дело и пролить свет…

– Но это не суд инквизиции, – тут же ответил Адальберт. – Как и я, ты находишься здесь с позволения архиепископа Иоанна, а значит, тебе стоит проявить уважение к владыке и вести допрос по всем правилам. То есть, задавать лишь те вопросы, которые относятся к делу напрямую.

Слова вырывались сами по себе. Это были совсем не те речи, которые Адальберт повторял про себя всю дорогу до Трира, однако об этом думать было поздно. Писарь вопрошающе переводил взгляд с одного священника на другого, пытаясь понять, записывать ли ему слова молодого графа.

Фома молчал, но во взгляде его почти пылали огненными буквами слова: «Я бы всё тебе высказал, будь мы одни». Его челюсть подёргивалась от напряжения. Поборов себя, он посмотрел на Иоанна. Архиепископ поднял на него спокойный взгляд.

– Я должен согласиться с графом фон Веллен, – кивнул он. – Прежде всего эта женщина обвиняется в проникновении в здание университета и посещении занятий, а не в колдовстве, а потому вопрос о смерти её мужа действительно не относится к делу. Если у тебя нет других вопросов, брат Фома…

– Нет, больше нет.

Фома медленно опустился на стул, стреляя в Адальберта обиженным – нет, оскорблённым – взглядом. Граф понял, что сегодня нажил себе врага.

Вторая женщина, Ирма, была моложе Линды и ниже ростом. Она была совсем слаба, отвечала одним, порой двумя словами, которые вырывались из груди глухим хрипом. Архиепископ не услышал от неё ничего нового, у инквизитора Фомы не нашлось к ней вопросов. Профессора было решено допросить уже завтра.

Выйдя из дверей собора, Адальберт прислонился к стене и закрыл глаза. Сердце стучало, его удары отзывались в висках. Мимо один за другим проходили вельможи, присутствовавшие на суде. Голоса их стихали, стоило им оказаться рядом с Адальбертом.

Граф открыл глаза. Стоя чуть поодаль, на него смотрел граф Фридрих фон Танштайн. Заметив взгляд Адальберта, Фридрих вздрогнул, спешно отвернулся и ушёл прочь. Адальберт смотрел ему вслед, когда из собора вышел архиепископ. Он был один, без своей свиты. Адальберт тут же выпрямился и поклонился владыке. Но Иоанн, похоже, не собирался проходить мимо. Он окинул графа пытливым взглядом с ног до головы, а затем спросил:

– Ты прежде бывал в Трире, верно?

– Последний раз два года назад, – кивнул Адальберт.

Архиепископ жестом позвал Адальберта за собой.

Они прошли по галерее и вышли во внутренний двор собора со скромным садом. Гул города здесь растворялся в блаженной тишине.

– Думаю, излишне говорить, что я… не ожидал от тебя чего-то подобного.

– Простите, Ваше Святейшество. Не знаю, что на меня нашло. Я подумал…

– Но эта выходка оказалась даже полезна. Конечно, вышло слегка грубовато, но… – Иоанн оглянулся и понизил голос. – Будем честны, отец Фома… в силу разных обстоятельств… порой слишком яростно защищает чистоту веры. Он может забыться и взять на себя больше, чем следовало бы, и ты правильно сделал, что напомнил ему о его месте, – владыка пристально посмотрел на молодого графа. – Надеюсь, ты и дальше будешь так же преданно служить мне. Я ценю людей, на которых можно положиться.

На секунду губы Адальберта дрогнули в улыбке. Архиепископ хвалил его? Он не сердился на графа за его дерзкий поступок? Похоже, так. Похоже, он наконец увидел в Адальберте надёжного союзника!

Однако что за странные нотки промелькнули в последней фразе владыки? Ценю… Уж не пытается ли архиепископ сказать, что за беззаветную службу на его стороне, даже когда это идёт против здравого смысла, он готов щедро «отблагодарить» графа? Адальберт встряхнул головой.

– Прежде всего я служу законам Божьим, – сухо, но всё же с лёгкой дрожью в голосе ответил он.

– Разумеется, как и все мы.

– … И потому я не могу не заметить, Ваше Святейшество: тот факт, что после смерти мужей эти женщины оказались в таком отчаянном положении, что готовы были нарушить закон…

– Я понимаю, о чём ты. Да, мир полон изъянов. И, увы, мы не можем помочь всем. Можно попытаться защитить людей от собственных ошибок, однако жертв всё равно не избежать.

Адальберт чуть заметно отстранился от архиепископа. Эти слова владыки показались графу откровенно фальшивыми. Что такое «попытаться защитить»? Вот перед ним двое людей, которым действительно нужна была защита, но он, даже не попытавшись, уже записал их в «жертвы».

После этого разговора осталось неприятное склизкое чувство. Чтобы от него избавиться, Адальберт направился в соборную библиотеку. Это было просторное светлое место, не сравнимое с неприглядной каморкой в Окфене. Однако большие пространства порождали другую проблему: книг было много, не для каждой находилось место на полках, а где-то не хватало внимания архивариусов. Какие-то книги стопками лежали на полу, какие-то клались поверх остальных. Смотритель архива, жилистый монах с жёлтой кожей, то и дело проходил мимо Адальберта, следя за ним, словно ястреб за кроликом. Его присутствие несколько напрягало графа, но он решил использовать эту возможность, чтобы расспросить смотрителя о некоторых рукописях.

Адальберт присел на корточки. Нижние полки уступали своей опрятностью верхним – видимо, старым монахам было тяжело наклоняться, чтобы сложить сюда книги. Плотно прижатые друг к другу, книги набухали под давлением. На их тёмном фоне ярко выделялась рукопись, являющаяся по сути перевязанными красной нитью листами.

– Что это? – придвинувшись ближе, спросил Адальберт.

Смотритель со вздохом опустился рядом с графом и всмотрелся в пожелтевшие листы. Одна бровь его подёргивалась, выдавая напряжённость мысли. Он попытался вытащить странную рукопись, но давившие с обеих сторон книги не пускали её. Архивариус постучал пальцами по колену. Тогда Адальберт придержал рукой соседние книги. Достав рукопись, смотритель лишь сильнее нахмурился. Адальберт попытался рассмотреть листы поближе, но смотритель старательно отворачивался от молодого графа.

– Я не… знаю, что это, – вздохнув, ответил наконец архивариус. – Нигде не подписано. Странно…

Было видно, как удручает его это неловкое положение. Поджав губы, монах продолжал поглаживать жёлтые листы. Адальберт переводил взгляд со смотрителя на рукопись.

– Могу я взглянуть? – он протянул руку.

Смотритель безразлично передал кипу графу, а сам встал и отошёл к библиотечным архивам.

Адальберт провёл рукой по шершавым листам и колючей нитке. Он попытался развязать верёвку, но старые узлы намертво скрепились друг с другом. Смотритель судорожно листал записи.

– Может, будет лучше, если я заберу эту рукопись? – спросил Адальберт спустя десять минут тишины. – Не похоже, чтобы о ней было хоть что-то известно. Я привёл бы её в божеский вид, может, даже автора удалось бы узнать.

Смотритель вздохнул и постучал пальцами по кафедре.

– Так-то оно так… Но, если об этом узнают, меня ждёт серьёзное наказание.

– И, возможно, оно будет заслужено. Это ведь была твоя обязанность – следить за состоянием книг.

На это архивариус промолчал.

– Знаете, милорд, – ответил он чуть позже, – мы могли бы…

– Мне казалось, монахам запрещено иметь личные деньги.

– Нет-нет, я не об этом! Я хотел сказать, мы и сами можем заняться восстановлением рукописи. Так будет даже лучше: она останется там, где ей и место. А Вам, милорд, собор благодарен за такую бдительность, да благословит Вас Господь.

– Но ведь до сих пор вам не было до неё никакого дела. Я понимаю: библиотека поражает своими размерами, но сколько ещё здесь может храниться таких вот безымянных рукописей? Допустим, вы её восстановите… Пройдёт время, и она снова затеряется где-то на полках. А у меня она точно будет в сохранности.

Адальберт прижал рукопись к груди. Смотритель снова вздохнул.

– Бог с Вами… Берите, если она Вам так нужна. Но в качестве платы я прошу Вас молчать о том, где Вы её раздобыли.

Пожелтевшая рукопись приятно согревала. Адальберт улыбался: простая борьба за старинную находку доставляла истинное удовольствие. Граф чувствовал себя, словно Поджо Браччолини19, спасший утраченную реликвию от забвения. Ноги покалывало от долгого сидения. «Вот если бы спасать невинных людей было так же просто…», – подумал Адальберт, и в эту секунду перед ним словно из ниоткуда выпрыгнул растрёпанный мальчишка. Он почти налетел на графа, и тот выставил вперёд руку, чтобы не дать мальчику упасть.

– Осторожнее, друг мой, – усмехнулся Адальберт.

– Вы – граф фон Веллен? – подняв на него свои большие светлые глаза, спросил мальчишка.

1 В мае этого года состоялся суд, на котором Мартина Лютера и его последователей объявили еретиками.
2 В этом году произошло рыцарское восстание Франца Зиккенгена в городе Трир, целью которого было ограничить экономическое влияние церкви. Было подавлено силами архиепископа.
3 Личный священник феодала в средневековом замке. Также часто помогал в вопросах экономики и при составлении важных бумаг, так как имел достойное образование.
4 В Германии в это время проходят массовые крестьянские восстания против непосильных податей знати и духовенству.
5 Первое крестоносное движение, в котором принимали участие в основном невооружённые крестьяне и паломники. Возглавлялось пророком Петром Пустынником. Погромов от них было больше, чем пользы.
6 Гомер. Илиада. Перевод Н. И. Гнедича.
7 Война Коньякской лиги 1526—1530 гг. между Францией и Священной Римской империей. На итальянские земли претендовали король Франции Франциск I и будущий император Священной Римской империи Карл V, что и послужило поводом к войне.
8 В 1527 году Рим пострадал от разбоев немецких наёмных солдат, выступавших на стороне Священной Римской империи. Они были недовольны отсутствием нормального жалования.
9 Гемма – украшение из камня с резным изображением.
10 Французская разновидность тенниса.
11 Управляющий замка, отдававший распоряжения по хозяйственной части, а также выполнявший роль средневекового «секретаря».
12 Земский мир 1495 года – указ, согласно которому феодалам запрещалось объявлять друг другу войны. Таким образом, состав земель каждого феодала оставался неизменным.
13 Цель оправдывает средства (лат.)
14 Гоморра – библейский город. Его жители своими грехами вызвали гнев божий, и город был уничтожен.
15 Отлучение от церкви.
16 Речь о знаменитой жемчужной подвеске Анны Болейн, с которой она изображена на большинстве портретов.
17 Средневековый танец, состоящий из простых ритмичных шагов по кругу.
18 Ещё один средневековый танец, более динамичный, чем бас-данс.
19 Итальянский гуманист 15 века, прославившийся своей коллекцией античных рукописей и прочих артефактов.
Продолжить чтение