Читать онлайн Моздокская крепость бесплатно

Терская быль

Посвящается моим родителям, упокой, Господи, их души – моздокчанам Виктору Фёдоровичу и Людмиле Александровне Поповым.

– Где именно находилась крепость Моздок? Кто-нибудь в курсе? – Chispa 1707. 

– А она реально существовала? В «Атласе крепостей Российской империи» такой нет, – EXT 3337552.

Из открытой переписки в интернете, LiveJournal. 2017 год.

Вместо пролога

Краткая историческая справка

В последней трети 18 века Моздокский уезд представлял самую южную окраину молодой Российской империи, стремительно прирастающей новыми народами и территориями на Северном Кавказе. Подобным просторам и природным богатствам в ту пору могло позавидовать и любое европейское государство…

На юге уезд вбирал в себя почти всю современную Северную Осетию и Ингушетию. И доходил до самой границы с Грузией. На востоке – подступал к Кизлярской крепости. На севере – соседствовал с Астраханью… Казаки Екатериноградского и Георгиевского военных поселений прикрывали западную границу уезда.

На этой обширной территории, входящей в состав Астраханской губернии, имелось всё. И заснеженные горы, и дикие, непроходимые леса с вековыми деревьями, и раздольные караногайские степи, с сочными травами по пояс… Текли полноводные реки, бежали прозрачные родники, плескались многочисленные озёра.

Здесь царил самый разнообразный животный мир – с пугливыми оленьими стадами, бесшумными хищниками-одиночками барсами, свирепыми вепрями, лисами, зайцами, волками, медведями… В небе носились бесчисленные стаи разных птиц.

По территории уезда, в основном, протекала и главная его река – Терек. В ней изобиловали осётр и лосось… А в более холодных верховьях косяками скользила меж пёстрых камней в прозрачной воде пятнистая форель. Плавало в Тереке и множество другой рыбы, служившей легкодоступной пищей людям, диким зверям и птицам.

А одно место на левом берегу этой стремительной реки – там, где она, спустившись с кавказских предгорий и круто повернув на восток, устремляла свой бег к Каспийскому морю – издавна привлекало к себе внимание человека. Оно представляло собой поросшую кустарником и дикими чащами обширную лесостепную равнину с невысокими холмами. Место идеально подходило для возведения тут укреплённого поселения.

С юга протекал холодный и быстрый Терек, относительно широкий и глубокий. Его сильное течение могло легко сбить человека с ног… Или обрушить и унести к морю вековое дерево, растущее на краю берега.

С востока и запада стояли дикие притеречные леса. А с севера лежали степь. Первозданная, совершенно безлюдная… Открытая человеческому взору на многие вёрсты.

Северо-восточную сторону этого прибрежного местечка ещё прикрывало от незванных гостей обширное болото… Вязкое, труднопроходимое, кишащее лягушками, пиявками, отъевшимися ужами и тучами комаров.

Эта дикое место у кабардинцев именовалась урочищем Мез-догу… Что в переводе на русский язык означало «глухой лес».

В начале восемнадцатого века здесь решался селиться далеко не всякий человек… Даже из самых отчаянных, предпочитающих уединённую жизнь аборигенов. Уж больно место было необустроенное и опасное!

Эту, практически безлюдную и по сути никем не контролируемую территорию считали, в описываемое время, своей исконной, законной землёй кабардинские феодалы, оспаривавшие её у России. А ещё, Богом забытое местечко на самой южной границе империи, очень беспокоило астраханских губернаторов… Поскольку служило, на протяжении многих десятилетий, постоянным раздражителем и источником головной боли для российских чиновников.

В урочище Мез-догу, вдали от любой власти, вопреки всякому порядку и дозволениям, самовольно селились, обзаводились хозяйством и даже пытались заниматься земледелием, никониане. Так тогда в православной России официальная церковь называла старообрядцев.

Эти люди жили идеями реформирования общегосударственной религии. Они, подавляющим большинством жителей империи, считались христианскими раскольниками и вероотступниками.

Власть всегда смотрела на никониан косо. Постоянно облагала их повышенным налогом… А в отдельные времена и прямо считала раскольников государственными преступниками.

В урочище Мез-догу старообрядцы, сбежавшие от уголовного преследования, годами обитали скрытно от всех. Труднодоступное место выбирали для уединённого проживания так же беглые крепостные крестьяне, горцы, бежавшие по разным причинам из своих селений, солдаты-дезертиры…

Через эту, фактически обширную брешь на плохо охраняемой южной границе империи, в пределы государства, постоянно, тайно и явно, вторгались извечные враги России – турки. С самыми недобрыми намерениями…

По пути они обычно объединялись со своими местными вассалами и союзниками. Подбивая их – где добрым мусульманским словом, где турецким золотом, а где и прямыми угрозами – на активное сопротивление гяурам… Главному и самому сильному геополитическому противнику османов на Северном Кавказе.

Вооружённые отряды правоверных, под турецким управлением, продвигаясь через урочище Мез-догу дальше на север, вглубь российской территории, грабили и жгли встречающиеся им на пути селения – как христиан, так и местных язычников… А магометан убеждали подниматься на борьбу с неверными кафирами.

Захваченных пленников – самую ценную свою добычу – налётчики сгоняли на невольничьи рынки целыми караванами… И обращали людской товар в золото.

Работорговля на Северном Кавказе превратилась к середине 18 века в основное и весьма доходное занятие… Невольничьи рынки тогда бойко торговали людьми по всему восточному Черноморскому побережью. А самые крупные базары располагались в Турции и Крыму.

По свидетельству современников, особенным спросом у покупателей и ценителей живого товара пользовались светлокожие молодые женщины, с красивым лицом и полными бёдрами… А если невольница обладала ещё и тонкой талией – за такую яростно, до хрипоты торговались.

К началу нашей истории, в Российской империи уже давно назрела пора наводить порядок на кавказской границе… В этом регионе государства царили жестокие, даже по меркам 18 века нравы, лилась бесконечным потоком кровь, постоянно вспыхивали межэтнические и религиозные конфликты.

Под крыло более сильной, организованной и относительно стабильной Российской империи настоятельно просились уставшие от набегов своих беспокойных соседей ингуши, осетины, грузины, некоторые адыгские и татарские племена… Эта бесконечная война на Северном Кавказе всех со всеми уже никого не устраивала.

Однако обеспечить мирную жизнь дружественным малым народам и ликвидировать, наконец, проходной двор на своей терской границе, недостойный сильной державы, России было совсем непросто… Молодая, только набирающая мощь империя, в ту пору имела на юге весьма шаткие позиции.

Кавказскую границу здесь постоянно защищали три казачьих войска – Гребенское, Кизлярское, и Терско-Семейное. Звучало это достаточно грозно… Вот только в сумме защитников южного кордона было не более тысячи всадников. Они сообща противостояли набегам турок, крымских татар, немирных тавлинцев (горцев Дагестана), чеченцев, кумыков, части ногайских племён… И представителям других местных народов.

В то время лидирующее положение в интересующем нас регионе Северного Кавказа занимало кабардинское общество. Обширные земли, которые оно контролировало и с которых регулярно собирало дань, представляли собой многоязыкое «лоскутное одеяло». Здесь веками сосуществовали люди разных народностей, со своими обычаями, историей и культурой.

Само же господствующее кабардинское племя делилось на два враждебных друг другу феодальных княжества – Большое и Малое… Знать этого кавказского народа в 18 веке чувствовала себя хозяином на обширной территории от верховьев Кубани до низовьев Терека. Все остальные малые горские племена, находящиеся под властью кабардинских князей и узденей платили более сильному соседу тяжелую и унизительную плату за своё существование. Причём, не только в виде скота, части урожая и разным имуществом… Но и людьми.

Два родственных княжества, при этом, непрестанно сорились и конфликтовали между собой. Постоянно образовывали друг против друга альянсы и партии, плели интриги… И если Большая Кабарда, в своей внешней политике, больше ориентировалась на Турцию и Крымское ханство, то Малая, напротив, – старалась поддерживать добрососедские, союзнические отношения с Россией. Хотя, по большому счёту, каждый в этой игре, преследовал исключительно собственные интересы.

В 1739 году, после завершения очередной войны, не первой и далеко не последней между Россией и Турцией, был заключен Белградский договор. Две империи постарались в очередной раз окончательно разделить зоны влияния на Северном Кавказе.

По условиям подписанного соглашения, вся Кабарда, Большая и Малая, объявлялась свободной… И вмешательство в ее внутренние дела со стороны сильных держав не допускалось. Но, как это обычно бывает в политике, договор соблюдался больше на бумаге.

Согласно подписанному межправительственному документу с турками пограничное урочище Мез-догу навсегда отходило в собственность России… Однако кабардинская знать все равно продолжала считать эту землю своей. И весьма болезненно реагировала на всякое появление посторонних людей в урочище.

Надо сказать, что отношения у кабардинцев, и прочих родственных им адыгских племён, с Российской империей, ко второй половине 18 века, сложились весьма неоднозначные и противоречивые… Вот, например, что один из высокопоставленных деятелей того времени, дипломат Артёмий Волынский, писал с Кавказа Екатерине Второй в секретном донесении:

– Вся Кабарда находится теперь под рукою Вашего Величества, только не знаю, будет ли от того какая-нибудь польза, ибо между ними и во веки миру не бывать. Житье у них самое зверское, и не только посторонние, но и родные друг дружку за безделицу режут, и чаю, такого удивительного дела, чтобы сыскался виновный, никогда не бывало, да и правого нет никого; а за то что первая началась ссора, то уже из памяти у всех вышло.

И так, за что дерутся и режутся, того истинно сами не знают, а только вошло у них это в обычай, что и переменить невозможно. Приводит их к этому еще такая нищета, что некоторые князья для того ко мне не едут, что не имеют платья, а в овчинной шубе ехать стыдятся; купить же негде и не на что, понеже у них монеты нет никакой, а лучшие богатства их – стада и табуны разграблены соседями, так что кормят их даже их же слуги, но всего мерзкого житья их и описать невозможно. Одно только можно похвалить, что все такие воины, каких в здешних странах не обретается, и где татар и кумыков нужна тысяча, там их довольно двухсот…

В 1739 году Россия не зря определила за собой стратегически важное урочище Мез-догу. Укрепляющаяся на Кавказе империя имела на это местечко собственные, далеко идущие планы…

В августе 1753 года Коллегия иностранных дел Сената в секретном порядке предписала Кизлярскому коменданту дотошно исследовать урочище. В этом распоряжении оно уже получило своё официальное название «Моздок». Кабардинское наименование местечка царские чиновники быстро переделали в более благозвучное для себя.

Коллегия иностранных дел поручила специалистам дать экспертное заключение о возможности возведения в урочище военной крепости. А те, проведя в скором времени изыскания на местности, признали лесостепное плато на левом берегу Терека вполне подходящим для подобного строительства… И пригодным для размещения при будущей цитадели обширного жилого посада.

Однако, постоянная политическая напряжённость на Северном Кавказе, непростые русско-турецкие отношения, вечно грозящие вспыхнуть новым конфликтом между империями, всё никак не позволяли развернуть в урочище большую стройку… Год проходил за годом. Но в местечке Мез-догу почти ничего не менялось.

Ещё в начале 18 века казаки, представлявшие на Северном Кавказе, пусть и не великую, но вполне реальную боевую силу, защищавшую южную границу Российской империи, разделились на гребенских (т. е. – горных) и терских. Это своеобразное воинское сословие выглядело тогда здесь очень неоднородным.

Любому аборигену, например, не составляло труда попасть в гребенцы… Для этого было достаточно принять православие и поселиться в одной из горных казачьих станиц.

А терцы – так те поначалу вообще набирали в свои ряды всех желающих служить интересам России, без разбора… Зачастую – даже независимо от вероисповедания и постоянного места проживания!

Это было очень удобно для представителей многочисленных кавказских племён… И некоторые из них пользовались подобной уловкой, чтобы решать свои сиюминутные житейские проблемы.

Например, спасающийся от преследования абрек (разбойник), кровник или горец, похитивший невесту, доскакав до любой гребенской станицы, наспех крестился в местной церквушке… А затем называл себя при свидетелях казаком… И – всё! Дальше они уже могли жить относительно спокойно среди гребенцов.

Вся станица поднималась на защиту такого новоявленного казака… Если преследователи, все-таки, решались отбить силой нарушившего законы гор. Гребенцы и терцы своих никогда не выдавали…

Неудивительно, что среди представителей казачьего сословия на Северном Кавказе, к середине 18 века, было много, как тогда говорили, «воровского народа». А попросту – небольших шаек головорезов из разных местных племён.

Они никому не подчинялись… Ни правительственным чиновникам, ни национальным обычаям кавказских народов, ни даже казачьим законам и чужим атаманам. Этакая гуляющая по степям, горам и лесам безбашенная вольница.

А промышляла она, чаще всего, грабежами армянских купцов, набегами на зажиточные селения, участием за плату в краже невесты, для богатого заказчика, угоном отар и табунов… Подобные лихие отряды даже нанимались воевать в конфликтное время за враждующие стороны. За деньги эти люди готовы были сражаться, где угодно и за кого угодно…

Не все знают, что целое казачье войско – так называемые «некрасовцы» – участвовало в походах турецкого султана против России. Это боевое подразделение османские предводители очень ценили за храбрость… Настолько, что позволяли казакам свободно придерживаться своей православной веры и соблюдать все христианские обряды на турецкой земле.

Часто сменявшиеся на престоле султаны всегда одинаково щедро делились военной добычей с «некрасовцами», после каждого успешного совместного похода. Правительство Оттоманской Порты даже отвело казакам участки земли для постоянного и безбедного проживания на турецкой территории.

И это был, увы, не единичный случай, когда свой же, славянский брат и единоверец, вставал с оружием под знамёна врагов Российской империи… На стороне крымского хана против царского правительства сражался, например, казачий отряд «аграхановцев». Это подразделение состояло, в основном, из христиан-староверов.

А часть кубанцев во главе со своим атаманом, оставшимся в истории под именем «Костьки Иванова» долгое время жила среди чеченцев и кумыков «по их обычаям». И даже совершала вместе с горцами набеги на соседние гребенские станицы… Грабила и жгла хаты казаков, не гнушаясь и убийствами людей.

К 18 веку на Северном Кавказе десятки разноязыких народов уже успели тесно сблизиться между собою – культурно, экономически, политически… А порою – и кровно.

Чеченцы, в те времена, стояли как бы особняком среди других горских племён, в силу своего демократического социального строя. У них отсутствовала, какая бы то ни была, феодальная верхушка.

Служившие на Кавказе российские чиновники, как правило, из потомственных дворян, и часть местной горской аристократии, не всегда понимали, как им следует вести себя на переговорах с чеченцами… По рангу ли знатным, родовитым обладателям «голубой крови» обсуждать важные дела на равных с теми, кто не имеет за плечами унаследованного «благородного» происхождения?

Интересно, что со своими ближайшими соседями, гребенскими казаками, до самой середины 17 века чеченцы особо не враждовали… И жили себе вполне мирно. По кавказским меркам той поры, понятное дело.

Случались между ними, конечно же, обоюдные набеги на селения, угоны скота и грабежи… Но это тогда считалось невеликим грехом – «молодечеством»! И даже не было причиной, чтобы объявлять войну соседу. Имеешь достаток, так и охраняй его надёжно, будь добр!

Происходившие же иногда убийства с обеих сторон, во время подобных набегов, носили случайный, непреднамеренный характер… И, по большому счёту, тоже не считались серьезным преступлением. Ну, бывают свои издержки у рискованных мужских забав! Никто от несчастных случаев не застрахован.

А вот если налётчикам маленьким дерзким отрядом удавалось ворваться в хорошо укрепленное чужое поселение, разграбить его и безнаказанно вернуться восвояси с богатой добычей – этим фактом потом долго гордились… Даже героические песни слагали! Такие, вот, лихие нравы были в моде.

Кстати, гребенцы не считали зазорным “умыкнуть” невест, да и просто наложниц себе, из соседних горских аулов… И даже казачек похищали из других станиц!

За долгие годы жизни на Кавказе, гребенцы уже сами мало чем внешне отличались от горцев. Чернобородые, с загорелыми и суровыми лицами, темноглазые, в черкесках и всегда при больших кинжалах на поясе… В лохматых папахах зимой и летом на коротко стриженных, а то и вообще обритых головах.

Кошка же пробежала между казаками и чеченцами, как передавали потом внукам седые старики рассказы своих дедов, вот почему…

Ещё в середине 17 века в приволжских степях стали набирать силу калмыцкие кочевники. Эти представители некогда могущественной монгольской расы, активно захватывая жизненное пространство вокруг себя, начали теснить своих более слабых соседей – ногайцев. Сопротивляясь и отступая с боями с исконных, родовых земель, те постепенно дошли до самого Терека.

Большинство кабардинских князей и представителей других адыгских племён, владевших в описываемые времена значительной областью Северного Кавказа, предпочли не вмешиваться в чужой конфликт… И даже не стали особо возмущаться по поводу вторжения враждующих сторон в свои земли.

Напротив – адыги сумели быстро наладить, если не союзнические, то уж вполне нейтральные отношения с воинственными калмыками. И, в результате дипломатических переговоров с предводителем кочевников Аюк-ханом (годы жизни – 1642-1724), преследовавшим и беспощадно истреблявшим отступающих ногайцев, пропустили тех и других через свою территорию… Дальше – за Кубань и за Терек. Разбирайтесь, мол, сами между собой.

Неожиданное нашествие, тем самым, было направлено кабардинскими переговорщиками в обход и мимо адыгских селений, полей и пастбищ… Значительной поток ногайцев устремился на юг, в земли никому не подчиняющейся Чечни.

Здесь, на Тереке, на пути противоборствующих сторон оказались и станицы казаков… Последним пришлось тоже задуматься, как следует поступить в сложившейся ситуации?

Здравый смысл не позволил гребенцам и терцам рисковать своим худо-бедно налаженным бытом и ссориться с вторгнувшейся к ним многотысячной армией степняков. Аюк-хан не собирался конфликтовать с казаками, поскольку воспринимал их, как союзников и собратьев по оружию, состоявших на службе у русского царя… Которому подчинялся и сам калмыцкий предводитель.

Аюк-хан в ту пору платил императору Петру Первому небольшой ясак (натуральную подать), как верный вассал… Вождь кочевников также отправлял своих лучших всадников на войну, если того требовали интересы русского государства.

И гребенцы с терцами благоразумно решили в яростном чужом противоборстве тоже отсидеться в сторонке… Постарались станичники сохранить нейтралитет и в ссоре, вскоре вспыхнувшей между Аюк-ханом и вайнахами.

Чеченцам, дорожащим своей независимостью, очень не понравилось, что на их равнинные, недавно освоенные земли за Тереком, вдруг вторглось столько вооружённых, да ещё и воюющих друг с другом людей. Вайнахи не стерпели… И ввязались в явно неравную драку с агрессивными степняками.

Дети гор не пожелали спокойно наблюдать, как многотысячная конница непрошенных гостей бесцеремонно вытаптывает плодородные поля и пастбища по правобережью Терека, гоняясь за остатками ногайского войска… И хозяйничает на чужой земле.

Вайнахи восстали. И развязали против калмыков ожесточённую войну…

В ответ на такое сопротивление чеченцев, Аюк-хан со своими полчищами разорил их земли. Завоеватель-кочевник загнал вайнахов с равнин обратно в горы… И сам поселился на несколько лет на берегах Сунжи.

До сих пор в наименованиях некоторых чеченских земель сохранились отзвуки того давнего бедствия. Взять, например, название села Улус-Керт в современном Шатойском районе республики… Оно переводится на русский язык, как «Калмыцкая крепость».

Или другое чеченское село – Элистанжи в Веденском районе… Это место выбрал когда-то сам завоеватель Аюк-хан в качестве одной из своих военных ставок. И название села явно созвучно с названием современной калмыцкой столицы Элиста.

Сохранились и другие красноречивые топонимы… Старинные предания горцев и степняков гласят, что в конце концов вайнахам, ценой большой крови, удалось оттеснить захватчиков обратно за Терек… Чеченцам пришлось даже выдать за Аюк-хана свою самую красивую девушку, чтобы умиротворить безжалостного завоевателя. После чего калмыки окончательно ушли… И поселились в более комфортных для себя астраханских степях.

Но этот нейтралитет в войне с кочевниками горцы своим ближайшим соседям-казакам не простили… И уже в первой половине 18 века, совершая привычные набеги на станицы гребенцов, чеченцы не только забирали, если получалось, чужой скот и имущество, но и уводили в рабство людей, жгли дома и добивали раненых. В общем, поступали с казаками так, как полагалось себя вести с заклятыми врагами.

Естественно, что вскоре и станичники стали действовать подобным образом, во время своих набегов на чеченские селения. Обоюдное ожесточение росло… Кровопролитная вражда ближайших соседей набирала силу.

Армяне, судя по историческим материалам, особого участия в междоусобицах и сражениях на Северном Кавказе в середине 18 века не принимали… Зато постоянно встречаются в письменных документах тех лет имена армянских промышленников и купцов. Эти предприимчивые люди активно занимались, например, выращиванием, обработкой, доставкой в Россию через южную кавказскую границу такого важного стратегического сырья, как хлопок.

Примечательно, что ещё Петр Первый принял армян под свое особое покровительство. Так, он писал на Кавказ русскому наместнику, генерал-майору Кропотову: «Народ армянский… мы в протекцию приняли и для поселения желающим удобные места отвести повелели… Селить их по рекам Сулаку, Аграхани и Тереку и содержать тебе оных в крепком охранении».

А доля купца, надо сказать, в те далекие времена, была совсем не сладкой… А порой – и смертельно опасной.

Торговые караваны подстерегали в лесах и степях Северного Кавказа многочисленные разбойничьи шайки. Купцов и их обозы грабили все, кому не лень… И безжалостно расправлялись со свидетелями, никого не оставляя в живых.

По тогдашнему закону, всякий иноземный торговец обязан был, пересекая границу Российской империи, доложиться царскому чиновнику о своём прибытии… Уплатить пошлину в казну и получить разрешительный документ на проезд вглубь страны.

Затем, купцу выделялась охрана из солдат… Которая и сопровождала караван с товарами до указанного места назначения.

Но… Армянские, грузинские, греческие, персидские и прочие торговцы упрямо, на свой страх и риск, пытались проводить свои гружённые обозы, через плохо контролируемые южные рубежи Российской империи, нелегально.

Купцы гнали караваны в обход таможенных постов и приграничных селений, сквозь дремучие леса и безлюдные степи. Часто – с самой мизерной, случайной охраной… Ставя на кон собственные жизни и имущество.

А все потому, что алчные царские чиновники на Северном Кавказе славились своим безмерным мздоимством. Они грабили пытавших въезжать в Россию законным порядком иноземных торговцев не хуже разбойников с большой дороги… Разве что жизни не лишали!

Не помогали купцам и многочисленные жалобы, направляемые царскому правительству в Санкт-Петербург, на процветавшее взяточничество и самоуправство русских чиновников на южной границе… Вот и водили торговые люди свои караваны в империю смертельно опасными контрабандными тропами.

В 18 веке Россия, в результате частых и жестоких военных походов по немирным землям Северного Кавказа, установила, наконец, мало-мальский контроль над значительной частью Кумыкии… К описываемому времени на этой территории уже успело сложиться несколько политических национальных образований – шамхальств, во главе со своими феодальными правителями. И среди них особое место занимал тарковский шамхал, провозгласивший себя валием (т.е. – владетелем) всего многоязыкого Дагестана.

Но при этом, некоторые кумыкские князья продолжали вести довольно независимую внешнюю политику… Не всегда согласующуюся с дипломатической тактикой верховного правителя края. Нередко они выступали, со своими вооружёнными отрядами, на стороне турок и крымских татар – извечных противников Российской империи.

Царское правительство, в связи с этим, не раз посылало войска наказывать строптивых кумыкских князей… И разорять их земли с селениями.

Так, вместе с казаками, малой частью ингушей, осетин, кабардинцев и других союзников-горцев, русская армия во главе с генерал-майором Кропотовым жестоко расправилась, в начале 18 века с аксаевцами и эндерийцами, спалив дотла многие аулы… А заодно – и селения проживавших по соседству ногайцев, часто изменявших своим союзным обязательствам перед империей.

Спустя всего шесть месяцев эту кровавую экспедицию в Дагестане повторил другой царский военачальник – полковник Еропкин…

Летом 1770 года в состав Российской империи добровольно вошла часть вайнахов – ингуши. Они торжественно присягнули на верность государыне Екатерине Второй в присутствии двадцати четырёх своих самых уважаемых старейшин.

Весьма тесные союзнические отношения в середине 18 века стали налаживаться между русскими и осетинами… Два дружественных народа активно искали поддержки друг в друге. Этот многолетний объединительный процесс также завершился в 1774 году добровольным вхождением Осетии в состав империи.

После разгрома Аланского государства монголо-татарами, потомки древнего народа, оттесненные с плодородных равнин в горы, долго обживали ущелья Северного Кавказа… В результате чего, здесь образовалось, к началу 18 века, четыре крупных осетинских сообщества – Дигорское, Алагирское, Куртатинское и Тагаурское.

Представители этого народа проживали и на противоположных, южных склонах Кавказского хребта… Правда, там они находились в зависимости от грузинских князей.

К началу строительства Моздокской крепости движение навстречу друг другу Осетии и России было в самом разгаре. Горцы неоднократно официально обращались к царскому правительству с просьбой принять их народ в состав империи… И помочь в переселении людей из сырых и холодных, малопригодных для жизни ущелий обратно на плодородные равнинные земли. Для решения этой стратегической задачи, ещё в 1749 году, в Санкт-Петербурге, было образовано осетинское посольство.

Все упомянутые народы и представляли, в основном, пёстрое, разноязыкое население, обитавшее в 18 веке поблизости от урочища Мез-догу… А до основания здесь новой русской цитадели, единственным крупным административным центром империи на левобережье Терека оставался город-крепость Кизляр.

Каменная, хорошо вооружённая твердыня, имела сильный и закалённый в частых стычках с врагом гарнизон. Вокруг высоких стен цитадели раскинулось обширное предместье с огородами местных жителей и виноградниками.

Самым же примечательным местом в Кизлярской крепости был, конечно же, шумный и красочный базар… Здесь, на нейтральной, безопасной территории, часто сходились друзья и враги. Тут горцы высматривали невест и кровников, обсуждали последние политические новости и заключали важные имущественные сделки…

В базарной толпе можно было встретить представителя, пожалуй, любого местного племени. И осетина, продающего сыр и бурки, и черкеса с зелеными сотами диких пчел, и лезгина с медною посудой, и чеченца с ружьями и шашками, и караногайца с овцами, козами, калмыцкими тулупами, и терского казака с рыбой… Аборигены нередко предлагали свой товар на обмен, поскольку денег у них в широком обращении тут ещё не было.

Да и территориальное деление Северного Кавказа по местам проживания местных народов являлось тогда весьма нечётким… С условными и порою меняющимися границами обитания.

Сами племена аборигенов делились внутри себя на более мелкие родовые общины… Нередко – даже разговаривающие на разных диалектах.

Именно город-крепость Кизляр и стал отправной точкой для строителей новой русской цитадели на Тереке… Уже с конца 1762 года в это пограничное поселение стали прибывать будущие колонисты, намеривающие осваивать урочище Мез-догу.

Среди них были и военные, и ремесленники, и горцы-переселенцы с семьями… И даже некоторые представители кавказской знати со своей челядью.

Все они готовились составить вскоре большую экспедицию из сотен гружённых повозок. Этот караван, под защитой трёхсот хорошо вооружённых всадников, с началом лета 1763 года, должен был тронуться в долгий и опасный, по тем временам, путь на запад… Вверх по левому берегу Терека.

А накануне, ещё осенью 1762 года, царское правительство направило в Кизлярскую цитадель финансовые средства на нужды строителей нового пограничного форпоста. И послало, специальным обозом из Астрахани, колонистам готовые изделия, которые невозможно было тогда сделать на месте – «оконницы стеклянные, печные затворки, железное литьё»… И другие, первоочередные для переселенцев вещи.

Для нужд собравшихся в дорогу колонистов у кизлярского гарнизона было изъято 40 топоров, 30 лопат, 66 кос… И прочий рабочий инвентарь. Да ещё переселенцы позаимствовали у кизлярцев две чугунные колёсные пушки – отбиваться, на первых порах, от возможных набегов немирных горцев и разбойников.

В июне 1763 года длинный, вооруженный обоз под командованием подполковника Петра Ивановича Гака, двинулся из крепости к урочищу Мез-догу… Здесь уже находился, к тому времени, небольшой отряд квартирьеров, во главе с генерал-майором Алексеем Алексеевичем Ступишиным. Именно он выбрал место и определил границы новой цитадели.

Дорог в глухое и отдалённое урочище тогда не было никаких… И путь, более чем в двести пятьдесят вёрст, по диким степям, в объезд непроходимых лесных чащ и болот, занял у колонистов не одну неделю. Лишь в июле обоз благополучно добрался, наконец, до места своего назначения… И сразу же в урочище закипела работа.

Строящуюся крепость подкрепили, через несколько лет, ещё пять новых казачьих общин с волжскими переселенцами. Усилив, тем самым, уже имевшиеся на границе империи, по левому берегу Терека, малочисленные и редкие, далеко отстоящие друг от друга, станицы и мелкие хутора, между Моздоком и Кизляром.

На этом отрезке, по указанию Сената, в 1770-1771 годах, волжские переселенцы-казаки основали Галюгаевскую, Ищерскую, Наурскую, Калиновскую и Мекенскую общины. И этот новый расклад сил на Северном Кавказе возмутил давнего геополитического противника России – Османскую Турцию…

Теперь, благодаря двум цитаделям, Кизляру и Моздоку, молодая православная империя прочно укреплялась на Тереке. Но далось это России ценой обострения политического противостояния с Оттоманской Портой… И тут же последовавшего ухудшения отношений со всеми союзниками турок на Северном Кавказе.

До сих пор этот регион османы считали «задним двором» своей развивающейся империи… И чувствовали себя здесь полновластными хозяевами.

Число вооружённых стычек на южной российской границе с немирными племенами Северного Кавказа, начиная с середины 18 века, резко увеличилось. Местная аристократия с удвоенной силой плела свои политические интриги, выстраивала тайные военные альянсы с Портой и между собой… В воздухе всё отчётливее ощущался запах нового русско-турецкого конфликта. Большая война империй могла вспыхнуть в любую минуту…

Вот в такой, довольно сложной (а когда она была на Кавказе простой?), общественно-политической обстановке и разворачивались события, о которых пойдёт речь дальше. В основе нашего повествования лежат реальные исторические факты, случившиеся на юге Российской империи за весьма короткий промежуток времени – с весны 1763-го по лето 1774 года.

В этом рассказе есть, конечно, и доля авторской фантазии… Надеемся, она позволит читателю более ярко и объёмно представить себе далёкий, неоднозначный и противоречивый век… И его героев, давно канувших в лету.

Многие тысячи людей оставивили в истории Российской империи свои следы. Иногда – заметные и впечатляющие нас, потомков, до сих пор…

Однако автор должен предупредить, что все совпадения имён и фамилий героев романа с современными людьми, любое проецирование описанных событий на ныне здравствующих персон – безосновательны. Итак, начнём наш рассказ…

Глава первая. Квартирьеры

Начало мая, 1763 года. Левый берег Терека, урочище Мез-догу.

– Ваше превосходительство! – дверь слабо скрипнула, и в небольшую комнату с невысоким потолком и с земляным утрамбованным полом, из тесных прохладных сеней, заглянул денщик в зелёном солдатском мундире с начищенными до блеска пуговицами. – Отец Феофан просит аудиенции… Запускать?

– Конечно пусти, дурень, – генерал-майор Алексей Алексеевич Ступишин оторвал взгляд от план-карты будущей крепости и потёр пальцами переносицу. Энергично поморгал уставшими от напряжения, покрасневшими глазами…

Детальный чертёж закладываемой на Тереке новой русской цитадели генерал-майору, по его распоряжению, оперативно подготовил, всего за несколько дней, инженер-капитан Спиридон Дудин. Прибывший в эту глухомань вместе с Алексеем Алексеевичем… В сопровождении малого вооружённого отряда, состоящего из полсотни солдат с казаками.

Военный строитель, офицер и дворянин Спиридон Дудин начертал подробную карту уже на точно указанном генерал-майором месте, с конкретной привязкой плана к особенностям природного рельефа. Большой лист сероватой плотной бумаги, щедро испещрённый по полям специальными пометками и знаками, был развёрнут на широком столе. И аккуратно прижат по углам разными подручными предметами.

А поверх этого чертежа, в рабочем беспорядке, лежали блестящий металлический циркуль, деревянный угольник, линейка, графитный карандаш… И небольшой кусочек плотного хлебного мякиша, скатанного в шарик. Им Алексей Алексеевич периодически подчищал свои огрехи в уточняющих карандашных замечаниях на карте, поверх уже нестираемых чёрных линий, нанесённых чернилами.

Сам план занимал почти всю столешницу. Над ним и корпел теперь генерал-майора с пышными, уже чуть тронутыми сединой бакенбардами, переходящими в густые, рыжеватые усы.

Этот массивный письменный стол и кресло с мягкими подлокотниками, Алексей Алексеевич привёз сюда, в урочище, на отдельной телеге, со всеми предосторожностями и заботой… Из самой канцелярии Кизлярской крепости!

Тяжёлый, с гнутыми резными ножками и бронзовыми накладками на них, в виде узора из дубовых листьев, сей непременный атрибут высокопоставленного чиновника, напоминал хозяину о лучших временах в его карьере… А дорогое зелёное сукно столешницы, приятное к ладоням, тешило генеральское самолюбие даже здесь, на самом краю империи.

Алексей Алексеевич, вздохнув, поднялся из кресла и вышел на середину комнаты. Два маленьких стеклянных оконца в обмазанных глиной и побелённых извёсткой стенах простого, без всяких изысков, человеческого жилища, пропускали в помещение минимум света. Его едва хватало генерал-майору днём для комфортной работы за своим статусным письменным столом. Да и то – если погода за стенами этой хаты стояла безоблачная и солнечная… Похожая на нынешнее весеннее утро.

Кроме небольшой основной комнатки и тесных сеней при входе, это нехитрое жилище Алексея Алексеевича состояло ещё и из крохотного закутка за печкой. Здесь, на жёстком топчане, укрывшись тёплой епанчой, генерал-майор иногда отдыхал днём. И спал ночью.

Большую печь, как и стены, покрывал толстый слой глины, густо забеленной сверху свежегашеной известью… Не столько для красоты, сколько для защиты его превосходительства от разных кровососущих насекомых и паразитов.

А они, окаянные, с первым весенним теплом, уже начинали просыпаться. И радостно устремлялись из своих укромных мест, под прелой листвой с травами, и из раскисших притеречных болот, на манящий человеческий запах.

Солдаты сваяли и отделали этот дом для генерал-майора, ставший сразу же и штабом квартирьерам, всего за неделю… Из того природного строительного материала, что нашли на берегу Терека и в ближнем лесу.

В итоге получилось вполне себе добротное жилище для командира. Простое, даже неказистое… Но компактное и тёплое, для весны 1763 года. А внешне оно напоминало приземистую малороссийскую хату с камышовой крышей.

Неподалёку, на этом же холме вблизи Терека, находилась ещё одна скромная турлучная постройка, возведённая солдатскими руками. Была она похожего стиля… С выбеленными извёсткой стенами и двускатной крышей из плотных вязанок камыша.

Над ней, кроме курящейся дымной струйкой печной трубы, светлел на фоне голубого неба ещё и свежеотёсанный деревянный крест, приколоченный к коньку фронтона. Христианский символ был виден издалека… И обозначал действующую православную церковь.

Сооружение выглядело явно временным на этом холме… Но являлось первоочередным и обязательным для любого христианского поселения 18 века в Российской империи.

А вокруг и между двух этих близлежащих построек располагались утеплённые солдатские палатки и шалаши. Здесь разместились остальные офицеры и рядовые из числа квартирьеров.

Этот тесно заселённый людьми пятачок на холме, рядом с протекавшим внизу полноводным и стремительным Тереком, окружал неплотным кольцом ретраншемент. Так, у осваивавших дикие земли Кавказа колонистов в то время, называлось оборонительное полевое укрепление из составленных в круговую линию распряжённых повозок.

А далее, за поставленными на бок телегами, соединёнными оглоблями меж собой, курились дымами небольших костров, уже по склонам пологой возвышенности, господствовавшей над остальной местностью, ещё десятка два человеческих жилищ. Открытые свежему ветерку очаги, заботливо обложенные камнями, выдавали обитаемые примитивные землянки с камышовыми крышами, едва виднеющимися поверх травы.

При появлении в урочище русских военных, ещё в начале марта, к ним стали выходить из лесной чащи и со стороны степи разные люди… Малыми группами и поодиночке.

Некоторые передвигались даже на своих повозках, обременённые нехитрым скарбом. Сопровождаемые женщинами и детьми. Они и теперь продолжали прибывать, едва ли не каждую неделю… И просили у квартирьеров разрешения поселиться рядом с русским лагерем, под защитой вооружённого отряда.

Эти неприкаянные люди, странствующие по Северному Кавказу на свой страх и риск, в поисках лучшей жизни, представляли собой пёструю группу. Состоявшую из беглых рабов, из семейных горцев разных местных племён, в отчаянии покинувших свои бесплодные ущелья и спустившихся на скудно заселённую, но весьма опасную равнину… И из всевозможных бродяг самого подозрительного вида.

Все они, выйдя к военному отряду, готовящему площадку для размещения основных сил, собирающихся скоро строить в этом диком месте русскую крепость с форштадтом, пожелали тоже примкнуть к будущим колонистам… Алексей Алексеевич лично беседовал с каждым новым человеком.

Понимая, сколько рабочих рук потребуется здесь уже нынешним летом, генерал-майор никого не гнал прочь. Он даже указал и определил территорию всем желающим поселиться рядом с квартирьерами, с учётом границ будущей цитадели.

А пришлых людей новость о скором начале возведения русской крепости в урочище обрадовала и воодушевила. Они уже сейчас, едва обустроив свои землянки, спешили предложить квартирьерам, столь благосклонно отнёсшимся к их появлению и взявшим под защиту, всяческую посильную помощь.

…Генерал-майор Ступишин водрузил на голову бархатную треуголку. В помещении со столь низким сводом, она чуть ли не упиралась своими перьями в потолок. Тем не менее, уважаемое духовное лицо Алексей Алексеевич посчитал необходимым встретить при полном параде.

Генеральской голове под напудренным париком и треуголкой сразу сделалось жарко. Надо отдать должное денщику Ваське – печь служивый топил исправно, со знанием дела. Дров не жалел вовсе… И тепло на нужном градусе в хате поддерживал начальству самым заботливым образом.

И всё-таки на душе у генерал-майора, вот уже который день, царила тщательно скрываемая меланхолия… Алексей Алексеевич не удержался и топнул досадливо каблуком сапога по земляному, плебейскому полу своих нынешних апартаментов, столь контрастирующему с лакированными, резными ножками дорогого стола и почти царского кресла. Неуместной и странной мебелью в подобном убогом жилище…

Да уж, не таким служебным кабинетом и вооружённой командой располагал генерал-майор ещё недавно! В бытность свою комендантом обустроенной и обжитой русскими офицерами Кизлярской крепости. Хотя, откровенно говоря, и то место службы для высокопоставленного царского чиновника, являлось сродни настоящей ссылке… Даже не по сравнению с желанным Санкт-Петербургом или Москвой! Относительно Северного Кавказа и столица южной губернии – Астрахань, многим дворянам, приехавшим на Терек, казалась истинным раем.

А ведь и года не прошло с его комендантства… Неужто он ещё будет тосковать здесь по своей кизлярской канцелярии? И сколько же ему куковать тут теперь?! В сей тьмутаракани, со странным для русского слуха названием местечка «Мез-догу»…

Сорокавосьмилетний генерал-майор думал, ещё совсем недавно, что крепость Кизляр на терской границе – вот настоящая глубинка для человека благородного звания, исполняющего на самом краю Отечества волю своей государыни и Сената! Дикий Кавказ. Глухое, отдалённое от цивилизации место. Ни тебе балов со знатными прелестницами в пышных кринолинах, ни светских раутов, ни пиров с изысканными угощениями… Даже собеседника найти, равного по статусу – и то проблема!

Ан нет… Выходит, он ошибался. Есть места службы в этих краях, для человека его ранга, и похуже Кизляра…

– Бог в помощь, Алексей Алексеевич! – высокий священник в чёрной рясе, вошёл, пригнувшись, из сеней в комнату. Батюшка, первым делом, повернулся лицом к небольшой и единственной иконе в правом углу, торжественно осеняя себя крёстным знамением. Перед строгим ликом Спасителя в массивном серебряном окладе с дорогими каменьями слабо теплился жёлтый огонёк масляной лампадки.

Батюшка шагнул к преклонившему голову генерал-майору, осенил скупым знамением и его… Священник протянул Алексею Алексеевичу серебряное распятие, покоившееся на груди, поверх рясы, для традиционного поцелуя.

Генерал-майор послушно приложился… И тут же пригласил жестом священника присесть для беседы на лавку, под оконцем.

– С чем пожаловали, отец Феофан?

– Тревожные вести доносят мне новые прихожане Христовы из кабардинских черкесов, – низким певучим голосом проговорил батюшка, присев на грубо сколоченную скамью и оглаживая чёрную, густую бороду. – Намедни крестил две семьи горцев, с детьми и бабами, желающих поселиться навечно в нашей будущей крепости… И просящихся войти в подданство к русской государыни.

Священник сделал многозначительную паузу и продолжил с возмущением:

– Говорят сии человецы, что знакомые им гребенцы, обитающие по Тереку и Сунже, совсем впали здесь в ересь никонианства! Всенародно осеняют себя двумя перстами, пугают слабых духом казаков и горцев, скорым пришествием Антихриста… А в одной станице, представьте себе, даже иерея, назначенного им астраханской епархией, выгнали из своего поселения. И храм Божий, где он служил, сожгли.

– Вот сукины дети! – не удержался генерал-майор. – Погодите, батюшка… Недолго осталось наблюдать нам подобное безобразие под боком! Потерпите ещё чуть-чуть, любезнейший… Скоро сюда прибудет подполковник Гак с нашими основными силами. Вот тогда мы и будем всех грешников вразумлять. А пока – самим бы здесь уцелеть…

Алексей Алексеевич поиграл желваками. И добавил с нескрываемым раздражением:

– Кабардинские князья мне ещё с конца марта своих гонцов шлют… Одного за другим. Каждую неделю, почитай, петиции нахальные предъявляют! Требуют сейчас же выдать им обратно всех своих убежавших и окрестившихся у нас холопов… Велят мне снести уже возведённые в урочище постройки. И убираться обратно к себе в Кизляр!

Готовят даже делегацию из черкесских владельцев с челобитной к государыне нашей отправлять… В самый Санкт-Петербург собрались ехать! С жалобами на моё самоуправство.

– Это хорошо! – облегчённо выдохнул отец Феофан. – Коль депутацию готовят к государыне, значит, нападение с их стороны сейчас нам не грозит… Черкесы теперь будут дожидаться возвращения своих послов из Санкт-Петербурга. И окончательного вердикта государыни по поводу нашего пребывания здесь… А значит – пока продержимся, Алексей Алексеевич! Коли Бог даст.

Батюшка улыбнулся в усы и добавил с оптимизмом:

– Да и людьми, способными противостоять ворогу, мы продолжаем неуклонно прирастать. Полтора месяца всего, как обосновались тут, а я уже сто пятьдесят душ языческих, из разных кавказских народов, окрестил в веру православную! Мужчин, баб, недорослей, младенцев… Бегут горцы целыми семьями к нам, под защиту государства российского.

– Никого обратно владельцам местным не отдадим! – твёрдо пообещал генерал-майор Ступишин. – Дозволяю вам, батюшка, говорить это всем окрестившимся горцам от моего имени. Пусть себе спокойно обустраиваются рядом, на отведённом месте. И помогают нам осваивать эту дикую землю. Русский солдат их всегда защитит.

А работники тут скоро нам потребуются в большом количестве – лесорубы, землекопы, перевозчики, добытчики разные… Много людей! Большое дело затеваем.

– И какие такие возмутительные постройки князья кабардинские здесь узрели? – усмехнулся священник. – Которые надлежит немедля снести… Пока таких только две. Ваш скромный домишко и малый Храм Божий, поставленные солдатами на скорую руку. Остальное-то – и постройками грех называть! Армейские палатки да землянки…

Батюшка задумался, покачал головой и гневно закончил:

– Храм им снести… Ишь, чего захотели, нехристи!

Отец Феофан пошарил в складках рясы и извлёк на свет сложенный вдвое лист бумаги, исписанный с обеих сторон. Священник протянул его генерал-майору.

– Я тут, Алексей Алексеевич, – скромно пояснил батюшка своим певучим баском в ответ на вопросительны взгляд собеседника, – долгие беседы вёл с каждым горцем, примкнувшим к нам… Прежде чем совершить над грешной душой святое таинство крещения.

Различными рассуждениями крепость людей в вере православной испытывал… Подмечал лукавство утаиваемое и выявлял чистоту помыслов языческих сердец, желающих быть с нами. Много чего любопытного прознал! И вот, составил – по собственной инициативе, уж не обессудьте – список горцев, достойных вашего полного доверия… На мой пастырский взгляд, конечно! Полагаю, что они будут нам весьма полезны при строительстве будущей цитадели. И для налаживания здесь удобного сожительства разных людей.

Генерал-майор Ступишин с интересом развернул бумажный лист. И пробежал глазами по чернильным строчкам, аккуратно выведенным тонко очиненным гусиным пером…

Заурбек Нехтиев – кузнец и оружейник, – прочёл Алексей Алексеевич первую фамилию, открывающую список и одобрительно хмыкнул, бросив быстрый взгляд на батюшку, – Эльчин Тотров – искусный рыболов и охотник, Иса Короев – ведает толк в уходе за лошадьми, волами и овцами, а также умеет лечить их от разных скотских хворей…

Пока генерал-майор молча знакомился с этим перечнем, отец Феофан терпеливо ждал. А Алексей Алексеевич уже весь погрузился в чтение.

…Патимат Генцаурова – опытная повитуха, Одиссей Михайлов – толмач, кроме русского, изъясняется на греческом (родной язык!), а так же легко – на турецком, чеченском, кумыкском и грузинском наречиях…

Прошло несколько томительных минут в полнейшей тишине. Наконец, генерал-майор оторвал глаза от бумаги:

– А вот за это, батюшка, спасибо огромное! Важную для нас работу сделали. Своевременную… А то вокруг столько новых лиц! Только, кто есть кто из них – один Бог ведает. А мы здесь важные дела исполняем… Волею матушки – государыни продиктованные. И доверяться нам случайным людям тут следует с великой осторожностью.

– Время покажет, кто есть кто, – философски заметил отец Феофан. – По моему скромному разумению человецы из этого списка чужды подлому коварству людскому… Просты и бесхитростны, аки дети! Они прямодушны и не корыстны.

Впрочем, вам окончательно решать – с кем из них иметь в дальнейшем более доверительные дела. А мне на этом позвольте откланяться, любезный Алексей Алексеевич…

Отец Феофан поднялся с лавки и развёл руками:

– Заботы духовные не терпят отлагательств! Изо дня в день молюсь неустанно за успех наших замыслов в этом глухом краю… И вы не забывайте уповать на Господа! Непременно приходите в Храм Божий на каждую заутреню… Не след вам отговариваться важными делами. Нехорошо.

Батюшка с твёрдой убеждённостью подвёл черту доверительному разговору:

– Дорогой Алексей Алексеевич, вы даже не представляете себе, как вид ваш бравый при шпаге дворянской, и этот мундир генеральский, с золотым шитьём и эполетами, укрепляют дух наших новых братьев и сестёр во Христе! Образ сей воздействует на аборигенов не хуже церковной проповеди… Укрепляет малостойких в вере и вселяет в сердца обращённых спокойствие и уверенность.

…Священник ушёл. А генерал-майор, проводив гостя до самого порога, постоял ещё несколько минут в сенях, задумчиво продолжая изучать список фамилий у себя в руках. Вернувшись, наконец, к своему письменному столу, Алексей Алексеевич, спохватившись, громко окликнул денщика:

– Васька!

– Слушаю, ваше превосходительство! – тут же вырос в дверях солдат. И вытянулся во фрунт, прижимая к бедру болтающуюся саблю в ножнах.

– Инженер-капитана Дудина ко мне… Срочно! – распорядился генерал-майор.

Отложив в сторону список священника, Алексей Алексеевич склонился над разложенной на столе картой и вновь погрузиться с головой в работу, вымеряя циркулем расстояния между пушечными бастионами на чертеже. Он только крикнул, не отрываясь от своего занятия, вслед кинувшемуся исполнять приказ солдату:

– И Аврору мне потом оседлай!

***

Не успел Алексей Алексеевич спокойно обдумать мысль, сколько именно потребуется орудий с северной стороны будущей цитадели, как входная дверь снова хлопнула. И из сеней в комнату, вежливо постучав об косяк костяшками пальцев, ступил широкоплечий, молодой офицер.

– Разрешите, Ваше превосходительство? Инженер-капитан Дудин по ва… – начал традиционный доклад офицер по полной форме.

– Полноте! – оборвал его нетерпеливо генерал-майор. – Входите, капитан… И докладывайте без всяких церемоний. Почему задерживаете с утренним рапортом? Ещё и посылать за собой заставляете?

Офицер, замолчав, хмуро слушал Алексея Алексеевича… В связи с неспокойной обстановкой вокруг лагеря квартирьеров, в последние две недели, всю организацию охранной службы малого поселения генерал-майор Ступишин возложил сразу на двоих подчинённых – инженер-капитана Спиридона Дудина и казачьего сотника Илью Сороку.

Первый командовал пешими солдатами и ближними караулами, по периметру ретраншемента защищающего слабой баррикадой центр военной колонии… Второй – отвечал за дальнюю разведку. И организовывал круглосуточное конное патрулирование на подступах к лагерю.

Спиридон Дудин в этом охранном тандеме числился старшим. Он обязан был каждое утро лично являться к генерал-майору и докладывать обстановку. События прошедшей ночи – самым подробным образом.

Однако, солнце уже показалось над кронами деревьев. А положенного рапорта Алексей Алексеевич, так пока и не дождался.

И сейчас, взирая строго на молодого офицера с лихо закрученными усами, генерал-майор испытывал глухое раздражение… Разболтались, чёрт возьми!

– Тут вот какая диспозиция, Алексей Алексеевич, – виновато проговорил инженер-капитан. – Один из наших дальних конных дозоров обнаружил минувшей ночью на правом берегу Терека, в лесной чаще, костерок малый… Явно устроенный скрытно от чужих глаз! И почти неприметный с нашей стороны.

Казак Фрол Савкуцанов, попросил у сотника дозволения сплавать на коне через реку, на разведку. Мы с Ильёй Сорокой, не беспокоя вас по пустякам, посовещались в полночь меж собой… И разрешили Фролу сей одиночный рейд. Тем паче, что вызвавшийся доброволец – сам кабардинских кровей. Хорошо разбирается в местных наречиях и нравах…

– Ну и? – поторопил подчинённого генерал-майор.

– Сплавал казак за Терек, – заторопился с докладом инженер-капитан. – Оставил коня в камышах, а сам незаметно подкрался к тому тайному лесному костру… И подслушал ночные разговоры греющихся у огня людей.

Оказались это известные местные разбойники… Сам абрек Ахмед-гирей и ближайшие его сподручники! А всего было там пять головорезов – при саблях, пистолях и ружьях… Лошади с ними добрые, со сменой. Шалаш себе тати соорудили от непогоды. А в нём какие-то тюки… Видимо – с награбленным добром.

…Спиридон Дудин увлёкся описанием ночного приключения рискового казака. В рассказе офицера чувствовался азарт охотника… И выглядел инженер-капитан, при этом, несмотря на всю свою молодость, как опытная гончая, почуявшая дичь… Лицо у Спиридона Дудина потемнело, а голос сделался хриплым.

– Как понял наш разведчик из разговоров разбойников у костра, – сжимая нервно рукоять пистолета, торчащего из-за пояса, доложил инженер-капитан, – вырезали душегубы на днях, с другими татями, целый армянский купеческий караван! Он через кабардинские земли в Астрахань следовал, с малой охраной. Никого в живых абреки не оставили.

Взгляд у офицера блеснул холодной сталью:

– А теперь они, разделив богатую добычу, разбежались по своим тайным обиталищам. Эта пятёрка направляется с награбленным хабаром в горы. Мы лишь сейчас, с сотником Ильёй Сорокой, закончили подробный разговор с Фролом, благополучно и незаметно для абреков вернувшимся на нашу сторону… Потому, вот, и задержался я с рапортом. Виноват!

– И что делать думаете, командиры? – посмотрел испытующим взглядом на возбуждённого инженер-капитана Алексей Алексеевич.

– Хочу просить вашего дозволения атаковать разбойников! – решительно выпалил Спиридон Дудин. – Они в этом своём лесном логове ещё ночь собираются провести, как минимум. Один из абреков ранен не тяжело в схватке с охраной купеческого каравана. Отлежаться теперь хочет… И сил подкопить перед долгой дорогой верхом.

– Ну вот что, любезный, – строго заметил молодому и горячему подчинённому рассудительный генерал-майор, обременённый тяжким грузом служебной ответственности. – Остынь! Мы сюда государыней нашей не за абреками гоняться посланы… А товарищам тех несчастных армянских купцов, да знакомцам случайных наёмных охранников, подвизающихся сопровождать подобные торговые караваны – наука. Не ходи за кордон тайными тропами, в обход таможни! Себе дороже станет…

Потом, глядя, как поскучнело сразу лицо у собеседника, Алексей Алексеевич несколько смягчил тон. Ну чего он, в самом деле, так суров с азартным молодым подчинённым, воспылавшим праведным гневом к душегубам? Понятно ведь – рвётся инженер – капитан в драку. Не навоевался ещё, поди, как следует в свои двадцать пять лет! Славы и наград жаждет нетерпеливая, бесстрашная молодость…

– Ну хорошо, – едва заметно, снисходительно улыбнулся в усы генерал-майор, вспомнив вдруг себя самого в таком же возрасте. – Бог с вами! И правда, жалко отпускать разбойников.

Дозволяю вам немедля собрать команду из охотников на душегубов! Продумайте с сотником Сорокой детали операции по уничтожению разбойничьего логова. Но только – чтобы мне без лишнего риска! И пустого геройства. Да сами с Ильёй в рукопашную схватку с абреками не суйтесь. А лучше всего – подберитесь в ночной темноте незаметно к разбойничьему костру… И кончите их всех дружным залпом.

– Добро! – вмиг повеселел инженер-капитан. – Этой ночью получат душегубы, что заслужили давно… Всё сделаем в лучшем виде, ваше превосходительство, не сомневайтесь!

Но тут молодой офицер вспомнил, что от него ещё ждут отчёта по итогам прошедшей ночи в лагере и вблизи ретраншемента. Спиридон Дудин сейчас же сделал серьёзное лицо. И продолжил уже сухим, деловым тоном:

– Теперь, что касается караульной службы и постов… Ночь, в целом, прошла без заметных происшествий. Подробно докладывать сейчас, или совместим, как обычно, мой рапорт с обходом лагеря?

– Объединим, – согласился генерал-майор. – Пойдёмте, посмотрим, чем народ занимается.

***

…Офицеры вышли за порог. От стремительной, многоводной реки в пятистах шагах от подножья занятого квартирьерами холма веяло прохладой. Алексей Алексеевич набрал полные лёгкие свежего, бодрящего воздуха, замешенного на пряном степном ветре, весеннем солнце и прелом лесном запахе.

С невысокого крыльца штаба открывался прекрасный вид на мутный, неукротимый Терек внизу, непролазные лесные чащи по обоим его берегам и степные просторы за ними. Из земли уже всюду дружно тянулась к свету яркая и сочная зелёная трава.

Терек с неудержимой силой нёс свои жёлто – серые воды к далёкому Каспийскому морю, петляя и разделяясь на рукава. Он с лёгкостью крутил и ворочал в бурных, холодных волнах стволы вековых деревьев, словно щепки.

Часовой у крыльца привычно отсалютовал командирам своим длинным ружьём с примкнутым штыком. Офицеры же, продолжая беседовать, зашагали к проходу в окружающем центр полевого лагеря укреплении из составленных повозок и подручного материала.

В отличии от часового, который так и остался на своём посту, Васька привычно последовал за господами командирами. Денщик вёл за собой двух осёдланных лошадей – белую тонконогую кобылу Алексея Алексеевича и горячего жеребца инженер-капитана. Возбуждённый конь Спиридона Дудина нервничал, бил землю копытом, всхрапывал и косил чёрным глазом на соблазнительную четвероногую спутницу…

Май отсчитывал первые дни. Погода в урочище демонстрировала решительный поворот на лето. Щебетали наперебой птицы в кустах и кронах. Кукушка в ближней чаще отсчитывала кому-то оставшиеся годы… И деловито долбил кору невидимый дятел.

А ещё до слуха беседовавших на ходу офицеров доносились частый перестук топоров, визг двуручной пилы, какие-то отдалённые людские возгласы и неразборчивые обрывки разговоров… Этот покатый холм с малым, укреплённым на скорую руку, военным поселением на самой макушке господствовал над округой. Он был почти свободен от деревьев и кустарника. Генерал-майор Ступишин выбрал это место и обозначил, как центр будущей крепости.

Пока здесь стояли только два простых, обмазанных глиной домика под камышовыми крышами – церквушка и штаб квартирьеров. Солдаты, спешно возводившие их в урочище, в самом начале весны 1763 года, на холоде и пронизывающем ветре, без всяких чертежей и планов, в последнюю очередь озадачивались архитектурной красотой построек.

Рядовой военнослужащий в русской армии 18 века был мастером на все руки. Солдаты работали и поварами, и кузнецами, и кучерами, и санитарами… И даже служили няньками, присматривавшими за господскими детьми!

Ну, и возводили, само собой, всевозможные постройки… Как умели.

Призванные в солдаты в молодом возрасте из рязанских, уральских, поволжских деревень, крепостные и неграмотные, в большинстве своём, крестьяне двадцать пять лет отдавали воинской службе. И, как минимум, треть этого срока проводили в изнурительных походах и сражениях.

Назад, в свои деревни, возвращались единицы… Да и то – искалеченными, седыми ветеранами. Большинство пропадали в солдатах навсегда и бесследно. Отец с матерью, провожая молодого, здорового сына на воинскую службу, прощались с ним, как правило, навеки.

В солдаты забирали, в основном, холостых, крепких парней 18-20 лет от роду. А к этим годам трудолюбивый деревенский житель, в многодетной, патриархальной семье уже успевал постичь немало. Он умел и обед приготовить из нехитрых продуктов, и рыбы наловить, и зверя добыть, и со всякой домашней скотиной управиться… И избу поставить, с печью и колодцем во дворе!

…Под третью важную постройку на облюбованном холме – будущий склад – пятеро солдат из квартирьеров пока лишь рыли фундамент и погреб. Уже наметившаяся глубокая прямоугольная яма должна была стать вместительным подвалом-ледником, для долговременного хранения продуктовых запасов колонистов.

Проследовав мимо землекопов за пределы ретраншемента, господа офицеры, сопровождаемые поотставшим денщиком с командирскими лошадьми в поводу, оказались вскоре на северном, противоположном реке, склоне. Эту часть холма занимали землянки. Примитивные человеческие жилища, с камышовыми крышами, едва выглядывающими из травы, начинались сразу за баррикадой из распряжённых и поставленных на бок армейских повозок.

Защитный круговой барьер образовывали не только казённые воинские телеги и подводы… Но и весь имевшийся здесь у людей, и не занятый сейчас в работе, гужевой транспорт. Широкие и вместительные армейские телеги скреплялись оглоблями с двухколёсными, высокобортными арбами примкнувших к русскому лагерю горцев. Между повозками ретраншемента ощетинились острыми кольями наружу десятки рогаток.

Преодолеть с ходу всаднику такой барьер было невозможно. Да и пешему вражескому воину прорваться к штабу и церквушке, через кажущееся хлипким укрепление, представлялось непростой задачей.

В случае внезапного нападения на лагерь, эта постоянно охраняемая вершина холма должна была стать последней защитой всем людям, поселившимся тут… Сейчас же, в первых числах мая, ретраншемент составляли пятьдесят две, соединённые между собой, разномастные повозки. По внутреннему периметру укрепления прохаживались часовые с ружьями.

Караульные находились , примерно, через каждые двести шагов друг от друга. Они внимательно наблюдали сверху за окружающей местностью… И за людьми, работающими на пологих склонах.

А там трудилось сейчас около сотни колонистов. Махали топорами не переставая солдаты в зелёных мундирах и островерхих шапках, валя вековые деревья… Орудовали двуручными пилами казаки. Часть служивых яростно рубили шашками и саблями непролазные колючие кусты, расширяя проходы людям в диких зарослях. А между этими, распределёнными по окрестностям группами квартирьеров, зачищающих под будущую крепость и посад территорию, разъезжали на конях, раздавая указания, младшие командиры.

А вот не связанные строгой армейской дисциплиной, многие гражданские поселенцы, из мужчин и мальчиков-подростков, обрадовавшись солнечной погоде, помогали военным в их трудах, обнажившись по пояс. Горцы с удовольствием подставляли живительным лучам свои бледные, жилистые тела… Однако у каждого работника, совмещавшего важное дело с солнечными процедурами, на голове непременным мужским атрибутом оставалась папаха. И большой наточенный кинжал на поясе.

Все колонисты дружно трудились по единому плану… В первую очередь, освобождалась от деревьев и кустов местность, подпадающая под уже размеченную генерал-майором Ступишиным территорию самой цитадели. А это был весьма обширный участок земли, вместе с холмом в центре… Размером не меньше полутора квадратных вёрст.

Будущую строительную площадку Алексей Алексеевич и Спиридон Дудин тщательно вымеряли и высчитывали лично, ещё месяц назад, в шагах, саженях и аршинах. И отмечали на местности вбитыми в землю колышками, выделяли разложенными в траве камнями, окрашенными для видимости издалека белой известью.

Мужчинам и мальчикам-подросткам помогали женщины, закутанные в тёмные платки и платья до самых пят. Пока другие расчищали обозначенную командирами территорию от лишней растительности, горянки сновали без устали позади своих отцов, мужей и военных, собирая с земли нарубленные ветки. Женщины с девочками умело и быстро скручивали из хвороста большие вязанки для растопки очагов.

Между работающими на склонах холма людьми и лагерем квартирьеров на господствующей пологой вершине постоянно курсировали несколько двухколёсных повозок, запряжённых неутомимыми осликами. Правили арбами дети горцев.

Подростки подвозили и даже пытались помочь солдатам разгружать на охраняемой территории уже очищенные от сучьев брёвна, напиленные толстые доски и толстые вязанки хвороста. Все люди в поле зрения генерал-майора и инженер-капитана были заняты своим делом… Работа кипела.

Оба офицера и денщик Васька с лошадьми, между тем, уже миновали землянки за ретраншементом… И продолжали своё неспешное движение вниз по склону. Спиридон Дудин, постёгивая себя прутиком по голенищу высоких ботфорт, докладывал генерал-майору:

– Минувший вечер и ночь у нас, Алексей Алексеевич, прошли спокойно, слава Богу… Я уже говорил вам ранее, что дозорные, чуть ли не с первого дня тут, пребывают в сильнейшем нервном напряжении. Постоянно ощущается чужое внимание к нам. Весьма пристальное и недоброе… За лагерем и всеми перемещениями охранения постоянно кто-то наблюдает. Пока, правда, только издалека. Конные казачьи патрули регулярно обнаруживают одиночных всадников, кружащихся вокруг нас.

Инженер-капитан с тревогой заметил:

– Подъезжать ближе эти джигиты не стремятся… Держат дистанцию. И сразу же спешат скрыться при внимании казачьих разъездов к своей персоне. Полагаю, что посланы к нам соглядатаи явно не друзьями…

Алексей Алексеевич слушал молча. А Спиридон Дудин уже перескочил на следующую тему:

– За прошедшую ночь к нам ещё горцы присоединились! Черкес Хабиб и осетин Батраз. Оба вышли на конный казачий патруль из лесной чащи со своими семьями и скарбом… На трёх и двух арбах, соответственно. Повозки скитальцев запряжены ослами и волами… Лошадей при семьях не имеется.

Инженер-капитан деловито заключил:

– Записал всех новоприбывших горцев в большую подушевую книгу, как вы и приказывали… А всего явилось ночью восемь человек, разного возраста и пола. Главы семейств хоть и едва говорят по-русски, но порядки наши знают хорошо. Наслышаны уже и про скорое начало строительства цитадели в урочище Мез-догу. Затем, собственно, и явились сюда…

Готовы оба, со всеми своими домочадцами, ради получения плодородного земельного надела при крепости и дозволения навсегда поселиться в предместье, под защиту гарнизона, принять православную веру. И поклясться, соответственно, русской государыни в своей вечной верности… Представлю сегодня глав этих двух семейств вам и отцу Феофану на личную беседу.

Алексей Алексеевич кивнул удовлетворённо… И опять вернулся к охране лагеря квартирьеров:

– Хватает ли вам дозорных на все посты? Удаётся ли справляться со службой столь малыми силами?

– Пока да, ваше превосходительство, – успокоил генерал-майора Спиридон Дудин. – Круглосуточных постов и тайных секретов расположено мною вокруг нашего поселения – полтора десятка. Желательно бы побольше, конечно! Но и это позволяет худо-бедно контролировать подходы к лагерю…

Инженер-капитан развёл извиняюще руками:

– Иногда мне приходится даже привлекать к охранной службе горцев, уже принявших у нас крещение. Из самых надёжных и проверенных персон, разумеется!

Молодой офицер посетовал:

– По причине малолюдства нашего отряда, за два месяца непрестанных бдений, солдаты уже изрядно утомились. Ночью в караулах, днём – на работах… Не успевают толком отдохнуть! Но то ещё не беда…

Вновь прибывшие горцы доносят, что кабардинская знать не признаёт урочище Мез-догу российской землёй. Впрочем, и между собой владельцы всё никак не могут определиться – кому теперь и в каких границах эта безлюдная территория принадлежит. Спорят, враждуют, плетут интриги…

Но, как не посмотри, мы, русские, для них всех – захватчики! Затеявшие здесь незаконное строительство… И привечающие, к тому же, беглых черкесских рабов и местную, разноплеменную чернь.

Спиридон Дудин усмехнулся:

– В последнее время, по словам наших горцев, кабардинские князья, свою междоусобную войну за урочище Мез-догу весьма усилили… Ругаются и чуть ли не режутся за эти степные пастбища и леса на кинжалах!

– Сия территория, – хмуро заметил генерал-майор, – согласно указу нашей государыни, и в соответствии с условиями Белградского мирного договора с турками, принадлежит навечно лишь одной России… А отведено урочище Мез-догу, милостью Ея императорского Высочества, насколько я помню, под заселение, в основном, крещённым осетинам и ингушам. Дозволено тут свободно жить и всем прочим кавказским народам, принявшим православную веру.

Алексей Алексеевич решительно резюмировал:

– И пусть все местные владельцы успокоятся! Отдана сия российская земля, решением Сената, под наследственное управление одному лишь кабардинскому князю Кончокину-Черкескому и его потомкам… Союзнику нашему, и верному подданному матушки-государыни.

Генерал-майор жёстко добавил:

– А коли придётся – будем защищать присягнувшего Российской империи кабардинского владельца всеми силами своими, от алчных соплеменников… И разных его дальних родственников, спешащих делить чужие леса и пастбища!

Кстати, князь Кургоко Кончокин, в чине подполковника русской армии, с десятью дворами подвластных и множеством повозок со скарбом, скоро сам к нам прибудет из Кизлярской крепости… Во главе ожидаемого каравана строителей будущей цитадели. Князь избрал её постоянным местом жительства для себя и своих потомков.

Алексей Алексеевич что-то подсчитал в уме, шевеля беззвучно губами и двигая рыжеватыми густыми усами… А потом уверенно выдал:

– Уже через полтора месяца прибудет! Вместе с главным зодчим – подполковником Гаком… Мне вчера вечером почта с нарочным казаком была из канцелярии Кизлярской крепости. Там уже заканчивают формировать большой караван. Скоро экспедиция двинется в путь…

– Быстрее бы уже подмога! – вздохнул инженер-капитан. – Не нравится мне такое повышенное внимание непонятных лиц к нашему лагерю… Как бы не сговорились непримиримые черкесы между собой. И не решились ударить сообща по непрошенным гостям, вздумавшим обустраиваться на спорной территории столь малыми силами!

Спиридон Дудин скептически хмыкнул:

– А потом спишут кабардинские владельцы резню на злых, никому не подчиняющихся абреков… Иди, кизлярский комендант, разбирайся, кто напал на лагерь! Определяй и вылавливай душегубов по лесам и степям, со своими солдатами… А наши джигиты здесь не при чём!

***

Мирная картина занятых полезным делом людей радовала глаз генерал-майора… Он с удовлетворением наблюдал, как поселенцы медленно двигаются вниз по склону редкой цепью, оставляя за собой очищенное от деревьев и кустов пространство.

С обозримой стороны холма землю прорезали три малых родника с журчащей прозрачной водой. Теперь, когда этот склон люди уже почти освободили от лишних зарослей, Алексею Алексеевичу открылось, что один из источников питал большое болото на северо-востоке урочища. А два других – вливались разными извилистыми путями в Терек.

Генерал-майор, слушая вполуха Спиридона Дудина, не уставал отмечать новые выгоды окружающего ландшафта для разворачивающегося в урочище военного строительства… Нет, всё-таки удачное место он нашёл для будущей цитадели! Если, конечно, довести до ума все эти природные преимущества для защитников проектируемой крепости.

…С западной стороны холма, от группы военных и горцев, занимающихся расчисткой территории, отделился всадник. Это был чернобородый казак в папахе и черкеске, на сером жеребце. Бока, шею и голову животного покрывало множество мелких белых пятнышек… Запоминающийся и необычный был у коня окрас.

Наездник пригнулся е тёмной гриве, присвистнул, ударил пятками в лёгких кожаных ичигах в лошадиные бока… И пустил жеребца вскачь, прямо к офицерам.

– А вот и наш сотник спешит доложиться, – прервал речь собеседника Алексей Алексеевич, невольно любуясь и завидуя молодецкой стати приближающегося всадника.

Ловкого наездника на пятнистом жеребце звали Илья Сорока… Это был двадцатишестилетний терский казак среднего роста, худощавый и жилистый.

Про таких враги писали в своих мемуарах с глухим раздражением – мол, глянешь на него – ну ничего особенного! Человек, как человек, каких много… Обыкновенный верховой воин. И конь у него невысокий, без особых претензий. Вот только вместе с этими двоими в бою лучше не встречаться!

Враги свидетельствовали, с каким-то мистическим страхом, что во время сражения казак и его конь совершенно преображались… Наездник, словно обретший бессмертие, вертелся ужом в самом пекле схватки. Рубил врага без устали шашкой направо и налево. И метко стрелял на скаку из своего укороченного ружья и пары пистолетов… Со всех мыслимых и немыслимых положений.

А дрессированный, словно собака, конь под казаком бесстрашно летел сквозь дым и огонь, послушный воле хозяина… Яростно кусал зубами противника и чужую лошадь, добивал ударами кованных копыт свалившихся на землю раненых врагов.

Кстати, донская порода животных – а под седлом у Ильи Сороки был именно такой зверь, названный казаком за своеобразный окрас «Пеплом» – только успела появиться… Вывели её заводчики в самом начале 18 века, скрещивая лучших ногайских (этих малорослых, но очень выносливых лошадей предпочитали степные кочевники!) с карабахскими, персидскими и туркменскими скакунами.

У казака с боевым конём испокон веков существовали свои особые отношения… Зверь являлся человеку, в первую очередь, другом и лучшим товарищем по жизни. Это была отнюдь не рабочая скотина!

Конь донской породы отличался завидным здоровьем и исключительной преданностью одному хозяину. Зверь был не прихотлив в корме и содержании, не боялся выстрелов и открытого огня, прекрасно переносил, как жару, так и лютую стужу.

За время службы на кавказской границе Илья Сорока с Пеплом уже не раз принимали участие в сражениях. Отчаянного и храброго в бою, порой – на грани безрассудства, казака ценили и уважали товарищи… А враги – побаивались. Да и звание сотника (чин у казаков исключительно выборный!), говорило само за себя.

Единая военная форма в описываемое время только вводилась в регулярных частях российских войск. Она являлась обязательной пока, лишь для наиболее боеспособных подразделений, гвардии и офицерского состава. А вот у вольного казачьего сословия в этом вопросе царила ещё полная неразбериха!

Многие выходцы с Дона, например, по старинке, всё ещё носили привычные зипуны и шаровары, уральцы – татарские халаты с малахаями, волжане (волгцы) – кафтаны… А стиль верхней одежды казаков, проживавших на берегах Кубани, Терека и в горах (гребенцов!) – вообще формировался под влиянием местных кавказских племён.

Отличались также у разных станичников причёски, головные уборы, предпочтения к породам боевых лошадей… Даже обряды и традиции разнились! Порой, настолько сильно, что казаки, прибывшие служить на кавказскую границу, из разных мест России, не всегда выглядели, как представители одного народа.

Впрочем, за долгие годы жизни здесь, на южном рубеже империи, все станичники перемешались… А многие и породнились между собою и горцами – через браки, обряды куначества и побратимства. Подобные связи тогда были широко распространены и часто практиковались на Северном Кавказе.

Эти казаки постепенно образовали на южной границе империи своё отдельное, самостоятельное сообщество… Они, подобно аборигенам, тоже предпочитали носить бурку, черкеску с газырями, большой кинжал на поясе, шашку и обтягивающие икры тонкокожие ичиги.

Одним из важных обстоятельств, кстати, было для терского казака удобство боевой одежды, её «обношенность». На справном воине она обязательно имела лёгкую потёртость и сидела, как влитая, без складок и пузырей.

В отличии от трофейного оружия (его присутствие в доме станичника и количество развешанных на стенах, привезённых из похода, сабель и мушкетов свидетельствовало о доблести хозяина!), ношение любой одежды, снятой с убитого, не одобрялось. Подобное разрешалось казаку только в случае крайней нужды… И лишь после тщательной стирки и совершения специального очистительного обряда с участием православного священника.

Суеверные казаки опасались не столько заразиться всякими болезнями через чужую одежду, сколько боялись унаследовать печальную судьбу ее прежнего хозяина. Многие верили, что убитый, с помощью своих вещей, может утянуть живого на тот свет.

…На мчащемся сейчас к офицерам казачьем сотнике была тёмная черкеска с поблёскивавшими на солнце металлическими газырями. Чёрная лохматая папаха венчала голову. С левого боку подскакивала шашка в ножнах. А кривой турецкий кинжал на поясе глухо постукивал на скаку о деревянную рукоять большого кремниевого пистолета, торчащего у всадника из-за кушака.

Чернобородый, с заросшими щеками, по самые колючие, глубоко посаженные глаза на загорелом суровом лице, Илья Сорока мало чем отличался внешне от горца. В отряде квартирьеров он верховодил тремя десятками казаков, откомандированных служить на Терек с Дона и Волги.

Сотник имел явные способности к местным языкам… За долгие годы жизни на Кавказе, где ему довелось родиться и воспитываться с малых лет, в окружении представителей разноплеменных народов, Илья Сорока сумел неплохо овладеть чеченским и кабардинским языками.

А с прочими горцами сотник, не зная местных диалектов, бойко изъяснялся, активно используя минимальный набор из самых распространённых и понятных всем аборигенам слов. Именно по этой причине генерал-майор и поручил Илье Сороке, не только охрану лагеря конными казачьими патрулями… Но и обязал налаживать приятельские отношения с объявляющимися в урочище кавказцами. Поскольку большинство из присоединявшихся к квартирьерам горцев русским языком едва владели…

– Сотник –то видом своим – чистый басурманин! А правду ли говорят, ваше превосходительство, – не удержался от вопроса инженер-капитан Дудин, глядя на скачущего казака, – будто бы наш Илья был в юности усыновлён старухой-чеченкой? Трижды целовал ей голую грудь по их диким обычаям… И стал, таким образом, кунаком и названным братом шести её взрослым сыновьям?

Все чеченцы теперь, якобы, кличут нашего сотника уже не Ильёй, а Ильясом… На магометанский манер. Или всё это – слухи пустые?

Генерал-майор ответил неопределённо и уклончиво:

– Кто ж его точно ведает… Казаки – сословие своеобразное. Со своими порядками, обычаями и даже воинскими чинами! Самое главное, что бойцы они, на фоне других, храбрые, к дисциплине приученные. С раннего детства готовящиеся служить Отечеству нашему… И, живя рядом с магометанами, вере своей православной никогда не изменяют. А во всём остальном – не нам с вами лезть в их монастырь с собственным уставом!

Алексей Алексеевич помолчал несколько секунд и решительно заключил:

– А коли породнился сотник с каким-то там чеченским тейпом – преступления в том не вижу… Зато обычай сей позволяет казаку беспрепятственно разъезжать в одиночку по всем глухим вайнахским селениям, не беспокоясь за свою жизнь! И быть всегда осведомлённым в делах аборигенов… Зачастую – немаловажных и для нас!

…Сотник, выглядевший вблизи старше своих двадцати шести лет, лихо соскочил с коня, не доезжая шагов двадцати до офицеров. И направился к ним мягким кошачьим шагом.

Серый, в белую крапинку жеребец, остался стоять позади, переминаясь на месте, помахивая хвостом, полностью предоставленный сам себе… Казак козырнул Алексею Алексеевичу, кивнул по-приятельски Спиридону Дудину.

– День добрый, господа! – улыбка тронула и несколько смягчила суровое выражение бородатого лица Ильи Сороки. – Погода нынче хорошая… Благоприятствует нам в делах, как давно не было! Дозвольте доложить диспозицию подробно?

Генерал-майор благосклонно кивнул… И казак продолжил:

– Все подчинённые мне люди, а также гражданские, порученные вашим превосходительством моему попечению, заняты сейчас несением службы и текущими хозяйственными делами. Пять казачьих патрулей, по два всадника, постоянно осуществляют дозорные объезды вокруг лагеря…

С раннего утра на вырубке деревьев и кустарника мною задействованы все свободные от несения службы по охране поселения солдаты и казаки. К работам по очистке обозначенной вами территории я привлёк сто восемь человек из прибившихся к нам горцев… Все – добровольные помощники. Некоторые явились ко мне со своими бабами и детьми. Я сформировал из гражданских семь трудовых отрядов на сегодня. Назначил им старших, определил фронт работ и нормы…

– Скажите людям, – распорядился генерал-майор, – пусть не отдаляются чрезмерно от лагеря! А старшим групп прикажите почаще делать переклички.

Алексей Алексеевич испытующе посмотрел на казака:

– Вы постоянно общаетесь с примкнувшими к нам горцами, господин сотник… Можете вести с некоторыми подробные разговоры на их наречиях. И, вероятно, знаете чаяния аборигенов. О чём они толкуют меж собою? Можно ли будет положиться на них в бою? Если у нас появится в том нужда…

И, не дожидаясь ответа, засыпал казака новыми вопросами:

– А как у наших добровольных помощников обстоят дела с оружием? И всяким рабочим инструментом? Хватает ли у присоединившихся горцев пропитания на каждый день?

– Бегут сюда люди не от хорошей жизни, – осторожно заметил сотник. – Всё сплошь беднота обездоленная… Едоков в семьях много, а имущества при горцах – едва в одну арбу уместится.

Илья Сорока наморщил лоб, припоминая важное:

– Есть ещё несколько кровников… Чьи дома в горах и весь скот отобраны старейшинами селений. И отданы пострадавшим от вражды родам, в счёт примирения фамилий.

Есть горцы, попавшие в крайнюю кабалу к знатным соплеменникам… И сбежавшие с семьями от непомерных долгов.

Сотник нахмурился:

– А поодиночке к нам прибились бывшие рабы и пленники. Некоторые из них долго сидели по зинданам в колодках… Терпели всякие лишения и побои. И лишь чудом обрели свободу. Большинству нет дороги назад. В общем, все люди разные… Каждый – со своей непростой судьбой.

Казак встрепенулся:

– Однако, мотыга и казан имеются у хозяйки в каждой семье… Как и кинжал у мужчин.

Некоторые горцы пришли к нам со своими топорами и даже пилами! Эти рабочие орудия нынче нарасхват… А вот с запасами провианта у гражданских неважно. Хотя никто пока и не голодает, слава Богу! Сложно у горцев с солью, мукой, крупами…

На охоту в ближние леса и в степь я людям, до прибытия наших основных сил, ходить запретил. Стараюсь объяснять каждому, что дело это пока – крайне опасное…

Илья Сорока ухмыльнулся:

– А настоящего голода здесь умелому человеку никогда не будет! Одной только рыбы всякой в Тереке – ввек поселенцам не переловить. Сама людям в руки прыгает. Учу с моими соратниками, донцами да волгжцами, прибившихся к нам горцев запруды на реке мастерить, донки ставить, мотни из тонких ивовых прутьев плести… Мы, казаки, в этом – большие искусники!

Сотник вздохнул:

– Все, конечно, ожидают с нетерпением и надеждой обоз из Кизляра… С множеством переселенцев, мастеровых людей, солдат и казаков с ружьями и пушками.

Что же касается необходимого сейчас инструмента… В пересчёте на имеющееся количество работников, пришедших к нам со своими орудиями труда, особой нужды пока не наблюдается. Хорошо бы ещё, конечно, пару пил двуручных! И топоров с пяток… Да верёвок крепких, с сотню аршин, – деревья валить, да к повозкам подтаскивать. Но – спасибо Господу и за то, что имеем!

– А ещё, ваше превосходительство, – вдруг вспомнил казак, – часто у меня горцы спрашивают – когда у русских начнётся большая война с турками? В заключённый долгосрочный мир и добрососедство между христианами и правоверными никто не верит! Мало того, многие полагают, что ещё одну крепость на Тереке русская царица надумала ставить, явно готовясь обороняться от османов и их союзников.

Губы генерал-майора тронула лёгкая ироничная улыбка:

– Ну, горцам видней… Только я о великодержавных планах государыни и Сената столь подробно не осведомлён.

Илья Сорока озвучил свой прогноз:

– Думаю, что в случае нападения на нас, мы можем теперь рассчитывать ещё и на сотню крепких горцев в бою. С кинжалами и топорами…

Уж не знаю, какими воинами окажутся примкнувшие поселенцы в действительности, но на словах эти джигиты готовы сражаться бок о бок с русскими солдатами и казаками до конца! Защищая наш лагерь и свои землянки от любого врага.

…Трое командиров, беседовавших на виду у нескольких десятков работающих людей, и составляли пока всё главное руководство маленьким поселением в отдалённом от жилых мест глухом краю. От хладнокровных решений и действий этих русских офицеров зависело многое…

Скромный военный лагерь на левом берегу Терека развернулось столь неожиданно и быстро, что нехорошо возбудившиеся предводители местных племен, пока лишь с изумлением и негодованием наблюдали за дерзкими колонистами… И решали, как теперь быть с этими самоуверенными нахалами, потерявшими, похоже, всякий страх.

Весной 1763 года на Северном Кавказе, надо сказать, царил относительный мир и благоденствие… По местным понятиям, конечно.

Вот уже двадцать лет здесь не было кровопролитных, больших войн. Хотя локальные, мелкие стычки между ста сорока нациями, народностями и родовыми общинами, исстари живущими бок о бок на Кубани, Тереке и Сунже, никогда не прекращались.

По поводу примкнувших к квартирьерам разноплеменным горцам командование малого русского отряда не обольщалось… Офицеры прекрасно понимали – безлошадные, плохо вооруженные и слабо обученные военному делу крестьяне в реальном бою – им слабая поддержка.

Это осознавали и внимательно следившие за русским лагерем предводители адыгских, чеченских, ногайских и других близлежащих местных племён… Многие из них давно имели собственные планы на сочные пастбища и вековые леса урочища Мез-догу.

Теперь же все эти наблюдатели мрачнели и наливались гневом. Начиная с ранней весны 1763 года… Месяц за месяцем.

Нет, никто из аборигенов не сомневался, что злосчастное поселение обустраивающихся в урочище гяуров будет в считанные минуты сметено одной-единственной конной атакой. И безжалостно вырезано. Вместе с дерзким русским генералом!

Аллах свидетель, слабый лагерь не устоит… Даже если за его уничтожение придётся заплатить многими жизнями джигитов!

Однако наблюдавших за наглыми действиями поселенцев сдерживало от немедленной атаки, кроме понимания неизбежной потери части своих воинов, и ещё одно малоприятное обстоятельство с далеко идущими последствиями… Этот быстрый, победный штурм стал бы проявлением открытого противостояния России. Казусом белли. А столь явного вооружённого конфликта с сильным соседом никто не хотел.

За четверть века, даже самые воинственные народы Северного Кавказа уже привыкли жить в сложившемся, устраивающем многих, политическом равновесии… Без большого кровопускания друг другу.

Постоянные стычки между племенами из-за лучших пастбищ, рыбных озёр, кража друг у друга женщин и угоны скота, и даже случавшиеся, порой, на подобном фоне смертоубийства – всё это не в счёт… Кавказские народы всегда отличались горячим, взрывным нравом.

Но нападение на целый отряд русской армии, убийство генерала – это совсем другое дело! Даже если не оставить в живых ни одного свидетеля, дознаватели гяуров всё равно придут в урочище, в сопровождении сильного войска. И обязательно докопаются до истины… И разгром русского лагеря обойдётся себе дороже.

Многие из непримиримых горцев ещё хорошо помнили тяжёлую поступь имперской армии северного соседа по их землям и селениям, в ходе русско-турецкой кампании 1735-39 годов… И как тогда ощутимо пострадали те кавказские племена, которые решили открыто выступить против гяуров на стороне османов.

А крымский хан, к слову сказать, традиционно поддержавший Оттоманскую Порту в очередной войне с неверными, вообще потерял, в итоге, свою стратегически важную крепость Азов! А эта цитадель, между прочим, многие годы считалась непреступной.

За четверть века относительной стабильности на Северном Кавказе, явные и тайные союзники турок в регионе едва успели оправиться от последствий войны двух империй. И хотя политические интриги некоторых предводителей местных племён против России продолжались, несмотря ни на что, до открытых враждебных действий дело пока не доходило. Худой мир был для всех выгоднее новой ссоры.

…Командиры на склоне холма исчерпали, наконец, все животрепещущие темы и генерал-майор Ступишин, обернувшись, махнул рукой денщику, застывшему с лошадьми в отдалении. Васька тут же, без промедления, подвел к господам застоявшихся коней.

А сотнику Илье Сороке достаточно было лишь негромко свистнуть своему Пеплу особым образом. И его серый жеребец в белую крапинку, до того мирно пощипывавший травку неподалёку от хозяина, сразу же вздрогнул. Обученный зверь повёл чуткими ушами, поднял голову… А повернувшись мордой к казаку и встретившись с сотником глазами, послушно потрусил к офицерам.

…Командиры взобрались на своих лошадей и поскакали на северо-восток, где в низине поблёскивало под солнцем заросшее камышом болото, окружённое с трёх сторон лесом. Здесь, на самом краю обширного мелкого водоёма, трудились человек двенадцать солдат и горцев. Им помогали несколько женщин в тёмных платьях до пят, с лицами, замотанными в платки до самых глаз.

А ещё тут крутились двое босоногих подростков… Они правили на пару скрипучей крестьянской арбой, запряжённой неутомимым трудягой-осликом. Мальчишки грузили сейчас заготовленные взрослыми вязанки камыша на свою повозку с большими деревянными колёсами.

Три всадника мчались к этому трудовому отряду, начиная каждодневный, привычный объезд рабочих команд, по прямой, кратчайшим путём… Из-под копыт коней летели во все стороны комья размокшей весенней грязи.

А над урочищем, высоко в небе, раскинув широко крылья, парил степной орёл. Всего несколько дней назад он вернулся из дальних тёплых краёв к своему пустому гнезду. И теперь облетал территорию, следя сверху настороженным, зорким глазом за странными перемещениями людей на знакомой земле.

В глухом урочище этой весной царила непонятная, пугающая птицу суета. Впрочем, маленькие с такой высоты, ползающие по склонам пологого холма человечки далеко внизу, рядом с серо-жёлтой лентой реки, казались ничтожными и слабыми…

Но инстинктивно орёл чувствовал – чтобы встретить ещё не одну весну в своей птичьей жизни, ему никогда не стоит приближаться к этим неугомонным созданиям. Не способных парить в небе, к счастью… Но умеющим зато легко и ловко убивать других. Летающих, плавающих, ползающих, скачущих… И даже – себе подобных!

Глава вторая. Два подполковника

Конец июня, 1763 года. Лесостепь, восточный въезд в урочище Мез-догу.

Ползущему по знойной степи длинному обозу не было, казалось, ни начала, ни конца… Сотни телег и арб, нагружённых разнообразным скарбом, с натянутыми на деревянные дуги пологами, защищавшими людей от палящего солнца, тащил вперёд, парами и поодиночке, рабочий тягловый скот. Его в этом растянувшемся караване представляли, в основном, большерогие могучие волы и выносливые ослики.

И люди, и животные восприняли бы сейчас с радостью лёгкий летний дождь… И даже сильный ливень! Но освежающей влаги и прохлады, за две недели странствий, небо путешественникам, пока, так и не подарило.

Над ползущим в неведомую даль караваном кружили с утра до вечера лишь полчища слепней, оводов, тучи комаров и мух. Душный воздух звенел тонким кровожадным писком и назойливым, надсадным жужжанием.

Рядом с безостановочно вращающимися колёсами движущихся повозок шагали устало люди, обливаясь потом… Караван составляли множество горцев-переселенцев с семьями, решившие начать новую жизнь на равнине.

Бородатые, немногословные мужчины в застёгнутых, несмотря на изнуряющую жару, на все пуговицы и крючки чекменях и в лохматых папахах шли во главе своих нагруженных арб и телег, направляя запряжённую скотину, постукивая её по спинам и бокам длинными палками… У каждого горца на поясе висел непременный кинжал.

Хозяева повозок следили, чтобы их животные не сбивали общий темп движения обоза. И не замедляли его скорость, постоянно отвлекаясь на аппетитное степное разнотравье вокруг.

А в самих раскачивающихся на бездорожье скрипучих арбах и телегах, под тенью холщёвых пологов, на тюках с пожитками, сидели женщины… Многие – с малолетними детьми на руках.

В этом пёстром, шумном обозе находился гужевой транспорт и побогаче. Запряжённый уже парой, а то и четвёркой лошадей.

Некоторые подобные кибитки выглядели, как настоящие экипажи – на мягком, рессорном ходу, с маленькими застеклёнными окошками, имевшие под дверцами откидные ступеньки для пассажиров. Такими повозками управляли с облучков и козел бородатые возницы.

Одна из богато отделанных, крытых кибиток, с развевающимся над крышей штандартом, с золотым двуглавым орлом на синем фоне, возглавляла караван. Вокруг неё постоянно крутились свита из вооружённых всадников в черкесках.

Со стороны эта картина напоминала великое переселение народов… Длинный обоз хорошо охранялся. В его составе шагала колонна солдат, с длинными ружьями на плечах. Примкнутые к стволам штыки грозно поблёскивали на солнце. Следом за пехотой катились прицепленные к армейским телегам две пушки.

Канонирские повозки, тащившие эти орудия были ещё и нагружены бочонками с порохом, плетёнными корзинами с картечными зарядами, зажигательными бомбами и чугунными ядрами… А за артиллерией рабочие армейские лошади тянули десятки казённых подвод, доверху заполненных провиантом для служивых и разным воинским имуществом.

Следом ехал конный строй гусар… А за ними опять – шумная и пёстрая обозная река.

Караван сопровождали, кроме этого, беспрерывно блеющие отары овец, стада коз, мычащие волы… Даже верблюды! Носились вокруг и заливались хриплым лаем пастушьи собаки, не позволяя животным разбредаться. А в самом арьергарде обоза, прикрывая тыл, следовал на конях большой казачий отряд.

Ещё не менее сотни вооружённых всадников, рассыпавшись веером по степи, впереди и по обеим сторонам этой живой многоголосой реки, постоянно охраняли переселенцев в пути. Маршрут каравану в диких, нехоженых местах, полных опасных сюрпризов, прокладывали опытные разведчики, знакомые с краем… Среди них находились и казаки, и черкесы из свиты кабардинского князя Кургоко Кончокина, одного из командиров обоза.

Переселенцы медленно продвигались на запад, по левому берегу Терека, вверх по течению… Шли по открытому ровному пространству, остерегаясь приближаться к лесным массивам, холмам и оврагам.

Вооружённый отряд конных дозорных кружил в голове каравана, иногда отдаляясь от него за пару верст… Пропадая надолго за горизонтом. Потом разведчики возвращались назад и корректировали направление движения.

Хотя этот обоз также напоминал собой и военную экспедицию, никаких масштабных боевых действий в разгар лета 1763 года на Северном Кавказе никто не вёл. Напротив, по знойной июньской степи, под звон цикад в траве и птичий пересвист в редких рощицах вдалеке, двигался к своей цели караван созидателей… Призванный исполнить волю Екатерины Второй и Сената Российской империи – основать на левобережье Терека, в урочище Мез-догу, новый пограничный форпост.

Обоз покинул относительно безопасные пределы Кизлярской крепости уже давно – ещё две недели назад. И с тех пор, каждый участник этой экспедиции, невзирая на статус и чин, пребывал в постоянном нервном напряжении… Путь, более чем в двести вёрст, явно затянулся.

Скорость каравана, как известно, ровна скорости движения самой медленной его единицы. И наш обоз, обременённый отарами и стадами, семенил к цели коротким овечьим да воловьим шагом…

А вокруг лежали безлюдные, неосвоенные человеком земли. Даже мощная вооружённая охрана и солдаты с пушками не могли избавить путешественников от гнетущего чувства тревоги. Ожидание опасности постоянно висело в воздухе… И изнуряющим жарким днём на марше, и душной короткой ночью на привале.

С наступлением сумерек, люди и животные сбивались в охраняемый походный лагерь, с ретраншементом в центре, составленном из распряжённых повозок. А едва рассветало, путешественники опять выстраивались в привычную колонну. И вновь шагали за проводниками и разведчиками целый день… На запад. Медленно и упорно пробираясь к месту, о котором подавляющее большинство переселенцев имело весьма смутное представление.

По словам же черкесских проводников, караван уже сутки, как продвигался по родовым владениям князя Малой Кабарды Кургоко Кончокина… Эти преданные слуги своего господина, совсем недавно, вместе с ним, присягнули на вечную верность русской императрице. И приняли, в доказательство необратимости своего решения, православную веру.

Добровольно поменяв даже, как и пятидесятипятилетний господин, после обряда крещения, собственные имена и фамилии. На русский лад.

Сам князь Кургоко Кончокин, ставший теперь Андреем Ивановым, ехал в том самом передовом экипаже, с развивающемся на крыше сине-золотым штандартом. В крытой кибитке с господином находились двое телохранителей. Вся же остальная челядь князя – включая семью, близких и дальних родственников – разместилась где-то в середине обоза.

Маленькие оконца головного экипажа, были сдвинуты в сторону. И кибитка продувалась теперь порывами степного ветерка насквозь… Обдавая, словно тёплым дыханием, бородатые лица Кургоко Кончокина и его молчаливых спутников.

Время от времени, к экипажу князя подъезжал, гарцуя на разгорячённом коне, казак в черкеске, с короткоствольным ружьём в чехле за спиной. Это был старший передового дозора. Вооружение казака ещё составляли кремниевый пистолет за поясом, кинжал и шашка.

Здоровенный возница-черкес на облучке, при приближении главного разведчика, тут же приостанавливал кибитку. И Кургоко Кончокин выслушивал из своего открытого окошка короткий рапорт дозорного.

Отчитавшись и получив новые указания, казак разворачивал коня… И быстро исчезал впереди, растворяясь в знойном степном мареве. А княжеская кибитка с трепещущим имперским штандартом медленно катилась дальше, задавая направление движения всему каравану.

Кургоко Кончокин с полным правом командовал казаками и прочими армейскими подразделениями, входившими в обоз… И всеми русскими офицерами, младше по званию.

После принятия православия год назад, а затем и подданства, с торжественным принесением присяги на верность государыни, ему был пожалован Екатериной Второй чин подполковника. Отныне князь состоял на военной службе.

…Кургоко Кончокин рассматривал задумчиво медленно проплывавшие мимо покачивающейся кибитки земли. Эта обширная территория принадлежала ему по праву благородного рождения, после смерти могущественного отца.

Но разглядывал князь свои владения без особой радости… Даже с какой-то досадой. Сколько ценной земли его кланом почти не используется!

А тут было где разгуляться рачительному хозяину… Привольные пастбища для овец и лошадиных табунов, чистые родники, озёра, полные рыбы, леса, изобилующие непуганым зверьём! И всё это фамильное богатство, из-за вечных междоусобиц с соседями и соплеменниками, нынче заброшенно… Оно разворовывается и нагло используется всеми кому не лень!

Ничего, утешал себя мысленно кабардинский князь, сжимая яростно кулаки. Под защитой будущей русской крепости в моём родовом урочище и при поддержке мощного гарнизона, я быстро наведу здесь порядок!

Кургоко Кончокину уже рисовались в воображении бесчисленные отары и табуны, пасущиеся среди этого буйного разнотравья. Его бараны, козы и лошади! А ещё бескрайние поля и виноградники, возделываемые подвластными крестьянами…

Однако, до претворения заманчивых планов в реальность было пока далеко. И светлейший князь Андрей Иванов (Иванович) Кончокин-Черкасский – так теперь полностью, после святого крещения полагалось официально величать круто изменившего собственную судьбу кабардинского владельца – неспешно, под скрип рессор, перебирал в памяти бурные события последних лет своей жизни…

Новым русским именем его мало кто звал. Пожалуй, только педантичные царские чиновники. Вот уже год они обращались к князю в официальных посланиях, как к Андрею Иванову. Остальные же знакомцы, включая соплеменников, и даже многие русские офицеры, продолжали величать кабардинского владельца по-прежнему – Кургоко.

Из глубин памяти новоиспечённого подполковника неожиданно всплыли два имени – Никита Михайлов и Терентий Тимофеев. Кажется, так звали этих пришлых на его землю христиан – раскольников… Они появились со своими семьями, скарбом и малой группой единомышленников в урочище Мез-догу, как неожиданная заразная болезнь! Князь тогда ещё был совсем ребёнком.

Старшие в роду Кургоко Кончокина говорили, что самовольные русские поселенцы, нахально обосновавшиеся на чужих землях, нарушили какие-то важные обычаи у себя на родине. И поэтому были вынуждены бежать на Кавказ от мести своих правителей и гнева священников.

Но всё бы ничего… Свободной территории у семейства Кончокиных хватало! И компромисс между владельцами земли и переселенцами был вполне возможен… Однако, эти русские не желали платить дань его прадеду и деду! А потом и отцу.

Мало того – раскольники стали охотно принимать в свою общину всех желающих! Среди них оказались и беглые солдаты, и вероотступники разных конфессий, и бывшие рабы…

Кормились эти люди, поначалу, одним лишь рыболовством и охотой. Но как-то незаметно слабая, нищая община, до которой у кабардинских владельцев не доходили руки, доросла до скотоводства и меновой торговли с ближними соседями… А потом – и до земледелия!

За несколько лет раскольничье поселение, особо никем не притесняемое, сильно разрослось за счёт всевозможного, примкнувшего сброда. И укрепились в урочище Мез-догу настолько, что выбить отсюда незваных гостей законным хозяевам земли стало уже непросто. По крайней мере – своими силами и малой кровью.

Князь вновь ощутил давнюю, детскую тревогу. Он её чувствовал малышом, а потом и подростком… Когда речь в доме заходила о фамильном урочище Мез-догу – одном из угодий, принадлежащих клану Кончокиных.

Беспокойство и раздражение взрослых передавалось тогда и беспечному мальчишке, ничего не понимавшем в назревающем конфликте. Рано или поздно этот болезненный нарыв должен был лопнуть.

Надо признать, что Никита Михайлов и Терентий Тимофеев руководили вдвоём своей раскольничьей общиной дружно и умело. Всего за каких-то пять-шесть лет они сумели превратить её в вооружённое и укреплённое поселение… К которому уже так просто было не подступиться.

Раскольники наладили круглосуточную охрану общины, частично огородили жилища частоколом, а частично – окопали рвом… Понаставили везде рогаток. А количество поселенцев выросло настолько, что они даже возвели себе две молельни со старообрядческими восьмиконечными крестами, видимыми издалека!

Раскольники осеняли друг друга двуперстным сложением… Читали псалмы по ветхим рукописным книгам, принесённым с собой. Поклонялись древним иконам.

Община христианских старообрядцев и дальше бы продолжала омрачать жизнь семейству Кургоко Кончокина, потомкам славного и древнего княжеского рода Джиляхстановых… Но тут (подполковник злорадно улыбнулся!) об относительно благополучной жизни русских еретиков прознало, наконец, командование Кизлярской крепости. Слух почти одновременно дошёл и до самой столицы губернии, до Астрахани!

Всё это было не случайно, естественно… Возмущённые владельцы Малой Кабарды передали сигнал, кому надо, когда дерзкие русские раскольники умудрились отбить несколько атак горцев. Своими силами семейству Кургоко Кончокина прогнать поселенцев с захваченной земли не получилось.

А в то время, в которое жил кабардинский князь, любое искажение религиозных канонов у православных христиан считалось серьёзным государственным преступлением. Еретики в Российской империи беспощадно преследовались и правительством, и церковью. Каждого выявленного и арестованного вероотступника, после дотошного разбирательства, ждало суровое наказание… И вообще – религиозный вопрос являлся одним из основополагающих для законопослушных подданных империи.

Надо признать, что и действия князя Кургоко Кончокина, связанные с его внезапным желанием принять православие, не сразу нашли понимание у русских властей… С чего это вдруг целый владелец Малой Кабарды решил изменить вере предков и стал, с подозрительной настойчивостью, проситься в подданные у тогдашней государыни Елизаветы Петровны?

Причём, письма свои он слал в Санкт-Петербург неоднократно… Начиная с конца пятидесятых годов 18 века.

И просился у русской императрицы не только взять его со всеми слугами и фамильными землями под вечное покровительство… Но и немедленно привести себя с родственниками и челядью ко святому крещению!

Это вызвало в Санкт-Петербурге, мягко говоря, некоторое удивление. И породило множество вопросов… Как у самой государыни Елизаветы Петровны, так и у Сената с представителями высшего православного духовенства.

Хотя, надо отметить, кабардинский владелец Кургоко Кончокин и раньше нередко обращаться к русским за заступничеством и поддержкой в своих политических и повседневных делах. Так, например, сохранились официальные письма, где он сообщал с тревогой императрице, что жить ему сделалось, на родной адыгской земле, совсем невыносимо.

С плохо скрываемыми горечью и гневом, князь информировал Елизавету Петровну о том, как пользуясь активной поддержкой турецкого султана и союзничая с крымским ханом, владельцы Большой Кабарды резко усилили набеги на его фамильные пастбища и селения.

Кургоко Кончокин писал государыне: “Изпустя яд свой и, оказав злое намерение свое… нападками своими завсегда скот и имение наше грабят и от разорения подвластных наших не воздерживаются и жалобы не слушают”.

А это были тревожные вести для Российской империи. С возможным падением дружественной Малой Кабарды (а дело, похоже, и шло к подобному финалу!), и дальнейшим присоединением её к владениям протурецких и промусульманских соплеменников Кургоко Кончокина, Санкт-Петербург не только терял союзника на стратегически важном Северном Кавказе… В 18 веке сторонников здесь у России и без того было немного.

Подобная потеря дружественного кабардинского клана грозила дальнейшим усилением турецко-крымского влияния в регионе. И неминуемым ростом напряжённости на юге империи.

Нет, желание князя Кургоко Кончокина заручиться покровительством и защитой сильного соседа было Елизавете Петровне вполне понятно. Но, всё-таки, столь массовый и демонстративный переход кабардинцев в православие, вместе со своим предводителем – это выглядело как-то уж очень необычно…

В конце концов, государыня поверила в добрые намерения Кургоко Кончокина. Так совпадавшие с её международной политикой на Кавказе… И 22 августа 1759 года кабардинский князь, со своими родственниками и верными слугами, первыми приняли в Кизлярской крепости православную веру.

Тем не менее, Сенат срочно потребовал у астраханского губернатора тайно разведать причину подобного религиозного и верноподданнического рвения у Кургоко Кончокина… И незамедлительно доложить.

Уже в следующем, 1760 году, в секретном донесении, астраханский губернатор генерал-майор Жилин, сообщал в Санкт-Петербург, что “…по тамошнему разведыванию, он, Андрей Иванов, крестился по согласию трех двоюродных его братьев, дабы через то по причине чинимых им от владельцев Большой Кабарды обид получить к переселению своему на выбранном ими месте позволение, а более никаких других причин не сказывается”.

Впрочем, обо всех этих обменах срочными и секретными депешами между Санкт-Петербургом и Астраханью Кургоко Кончокин так никогда и не узнает… А для значительной части своих соплеменников тогда, три года назад, кабардинский князь в одночасье превратился в вероотступника и национального предателя.

Смертельным врагом он сделался враз и для турок с крымскими татарами, тайно и явно распространявших своё религиозное и политическое влияние на Северном Кавказе. И, всё-таки, Кургоко Кончокин пошёл на столь решительный, радикальный шаг, когда почувствовал серьёзную угрозу для себя и ослабевшего клана лишиться всего – подвластных крестьян, земель, имущества… Но мы немного отвлеклись.

…Итак, царские чиновники в Кизлярской крепости и в Астрахани прознали, наконец, про возмутительно разросшееся поселение раскольников в урочище Мез-догу. Терпеть столь многочисленную преступную общину вероотступников рядом с собой власти никак не могли. Да уже и не имели права бездействовать, получив подобный сигнал.

Кизлярское командование, по приказу астраханского губернатора, собрало сильный военный отряд – с артиллерией, пехотой, конницей… И отправилось в урочище Мез-догу, в карательный поход. Наводить законный порядок на пограничной территории.

Община раскольников была разгромлена… На радость владельцам Малой Кабарды, которым, на сей раз, эта долгожданная воинская операция по возвращению наследных земель обошлась вообще без затрат! И людских потерь.

Русская армия сожгла дотла неправильные молельные дома и защитный частокол. Засыпала рвы, уничтожила все до единого жилища раскольников, вытоптала конницей поля с огородами… А разбежавшихся после короткого сражения, уцелевших вероотступников, всадники переловили и заковали в кандалы.

Нельзя сказать, чтобы этот поход окончательно решил проблему с самовольными поселениями в урочище Мез-догу. Раскольники, дезертиры и бродяги всех мастей упрямо пытались, снова и снова, малыми группами обосноваться в столь глухом, потаённом от царских властей местечке.

Ещё не раз русским солдатам приходилось наведываться сюда с внезапными инспекциями… Правда, не всегда успешно.

Случалось, что соседи-казаки, гребенцы и терцы, прослышав об очередном карательном рейде, спасали нелегальных поселенцев от жестокой расправы. В душе станичники сочувствовали раскольникам… Христиане, все-таки!

А некоторые старые казаки и сами тайком придерживались древних дедовских обрядов и раскольничьих традиций.

Кургоко Кончокин, подозревал о подобном тайном саботаже со стороны станичников. Только поделать ничего не мог.

Предупреждённые раскольники и дезертиры, перед появлением в урочище русского карательного отряда, скрывались в непроходимых лесных чащах. А когда солдаты уходили, спалив и разрушив, в очередной раз, всё незаконно построенное, вновь возвращались к своим разоренным очагам…

В конце концов, коменданту Кизляра надоела эта бесконечная игра в кошки-мышки. И он поставил в урочище Мез-догу постоянный вооружённый пост.

Малому и отдалённому от крепости подразделению кизлярского гарнизона вменили в обязанность не только разгонять и отлавливать появляющихся на слабо контролируемом участке терской границы раскольников и дезертиров. Дозорные автономного поста внимательно отслеживали и оперативно сообщали голубиной почтой своему командованию в цитадели обо всех настроениях, царивших среди местных племён… И наблюдали за передвижениями любых крупных вооружённых отрядов поблизости, за прохождением через урочище торговых караванов.

После того, как служивые обосновались в беспокойном местечке на постоянной основе, раскольникам с дезертирами пришлось искать себе другое укромное пристанище, для относительно безмятежной жизни. Зато сожжённые и заброшенные жилища, под самым боком у русских солдат, стал занимать и потихоньку обживать иной гражданский народ, прибившийся к военным…

За плечами у этих поселенцев было не очень понятное служивым прошлое. Но пришлые люди разных национальностей точно не являлись разбойниками. Они добывали себе пропитание тяжёлым трудом и никаких крамольных разговоров на религиозные темы, или против власти, меж собою не вели.

Солдаты этих мирных, безвредных поселенцев не трогали. Напротив – старались наладить добрые связи. Военные выменивали и покупали у гражданских еду и разные вещи, привлекали соседей к решению собственных задач. Заводили приятельские отношения… Так и жили долгое время.

…Кибитка резко качнулась вбок, угодив передним колесом в небольшую яму, которую возница проглядел в густой траве. И неспешный ход мыслей Кургоко Кончокина сбился.

Князь потёр пальцами лоб, стукнувшийся о край оконца кибитки… И постарался восстановить нить воспоминаний.

…Не в первый раз интересы двух сильных соперничающих империй, России и Турции, сталкивались на его родовых землях. И не всегда он, законный владелец урочища Мез-догу, Мекени и прочих терских угодий мог свободно распоряжаться наследным семейным достоянием! Без оглядки на политику сильных мира сего…

По итогам Белградского договора с Турцией, в 1739 году, русские настояли, чтобы пограничный участок терского левобережья навсегда отошёл к северной империи.

Князь горько усмехнулся… Исконная земля его предков стала мелкой разменной монетой в чужом политическом торге!

Сильные мира сего то воюют друг с другом, то мирятся. И постоянно делят чужие территории, как им заблагорассудится! Судьбы слабых государств и интересы малых народов никого не волнуют… Попробуй-ка уцелеть тут, в столь циничном и алчном окружении! Выжить, когда тебя рвут на части и свои, и чужие…

А ему, как главе клана, надо ещё сохранить и передать правнукам собранные предками фамильные земли. Если уж не хватает силёнок и ума это наследство приумножить!

…Итак, крохотное поселение в урочище Мез-догу, под боком у русских солдат, опять стало расти и укрепляться. На сей раз – с молчаливого попустительства военных.

У солдат был конкретный приказ – ловить и переправлять в кизлярскую темницу только раскольников, дезертиров и разных личностей вне закона. Новые же мирные поселенцы ни под одну из этих преступных категорий не подпадали.

Слухи на Северном Кавказе всегда разносились стремительно… Заслышав об относительно спокойной жизни под крылом у малого отряда русских солдат, в урочище Мез-догу массово потянулись горцы и беглые рабы.

Грабить и обижать мирных людей, поселившихся рядом с военными, никто не осмеливался… Ведь это бы считалось уже нападением на русский дозорный пост. А он находился под защитой кизлярского гарнизона.

Так что, не прошло и пяти лет, как разноплеменная община вокруг дозорного поста превратилась в целую деревню! По этому поводу не только семейство Кургоко Кончокина, но и вся местная знать в округе пребывала в сильном раздражении.

Они сообща даже написали гневную жалобу на имя русской императрицы Елизаветы Петровны… И выразили государыне в своей петиции серьезное недовольство политикой невыдачи военными скрывающихся в урочище Мез-догу беглых рабов и провинившихся холопов.

Ситуация вокруг этого отдалённого поста кизлярского гарнизона накалилась, со временем, до предела… И, чтобы не обострять более отношения с аборигенами, астраханский губернатор принял решение убрать солдат из урочища Мез-догу.

После ухода русских, плохо вооружённое, самовольное поселение на левом берегу Терека было обречено… И вскоре люди, обосновавшиеся здесь, разбежались по лесам и степям, не в силах далее отражать постоянные нападения соседей. Обжитое местечко, в который уже раз, пришло в полнейшее запустение… На долгие годы.

Однако, именно в это время в Санкт-Петербурге государственные умы окончательно утвердились в мысли строить в стратегически важном для империи урочище Мез-догу крепость. С сильным гарнизоном и многолюдным форштадтом, заселённым дружественными к России горцами.

Хотя новая цитадель и грозила, в перспективе, превратиться в вечный раздражитель для враждебно настроенных к Санкт-Петербургу местных владельцев, возведение её теперь стало очевидным и неизбежным. Вопрос заключался лишь в сроках начала стройки. И выборе наиболее подходящего политического момента для этого.

Хотя русские и не распространялись о своих планах до поры до времени, умный кабардинский владелец Кургоко Кончокин догадался и сам, что соседи будут ставить крепость на его фамильных землях. Он решил не ждать, пока всё окончательно определится без него, где-то там, во властных коридорах Санкт-Петербурга. И начал действовать на опережение.

…Князь, покачиваясь в двигающейся неторопливо передовой кибитке переселенческого обоза, в кампании своих немногословных телохранителей, припомнил события 1760 года. Случившиеся три лета назад.

Тогда он, с несколькими слугами и соплеменниками, тоже предпринял долгое и опасное путешествие… В столицу русской империи. Можно сказать – судьбоносное для себя и всего клана. Нынешняя экспедиция являлась прямым следствием того важного вояжа.

Много месяцев Кургоко Кончокин провёл вдали от родных мест. И теперь, вот, он вернулся домой, на свою землю! Победителем. С целой армией русских солдат, офицеров, строителей и переселенцев. Полный смелых надежд и грандиозных планов.

Два с половиной года знатный кабардинский владелец прожил в холодном и высокомерном Санкт-Петербурге, поражаясь безмерно чужому богатству, расточительству и распутству. И завидуя тихо в душе безмятежному, по сравнению с его жизнью, быту русского дворянства. Князю казалось, что представители местной знати прожигали свои земные дни в чрезмерной роскоши и нескончаемых развлечениях.

А ещё кабардинский владелец удивлялся множеству золотых куполов величественных русских храмов, ослепительно сияющих под лучами северного солнца… В Санкт-Петербурге царил строительный бум. Начавшийся ещё с петровских времён и продолжавшийся уже полвека.

Гость с Кавказа не уставал изумляться белокаменным домам столичной знати, напоминающим дворцы, и количеству комнат в этих хоромах, высоким расписным потолкам… И свободе нравов, царящих у русских.

Князь стыдливо опускал глаза перед искусными высеченными мраморными статуями в человеческий рост и более, столь натурально представлявшими голых женщин и мужчин, с едва прикрытым срамом, что горец чувствовал себя неловко. Особенно, если рядом с ним, при этом, находились благородные дамы.

Кургоко Кончокин поражался количеству дорогих карет на ровных, мощённых улицах Санкт-Петербурга, множеству каналов и мостов в русской столице… В 1760-е годы берега Невы как раз одевались в гранит и металл. А на смену устаревшим деревянным проходам через десятки проток и речек в городской черте возводились каменные сооружения.

Кабардинского князя чуть ли не каждый вечер любопытные столичные аристократы приглашали на званные приёмы и пиры. И Кургоко Кончокину не всегда удавалось сохранять невозмутимое лицо в кругу русских вельмож, при виде невероятного количества изысканных блюд, подаваемых за столом, одно за другим… Вкуснейших яств, которые горец не всегда даже успевал попробовать за разговорами!

Не мог скрыть кавказский гость, как не старался, и простодушного восхищения многочисленными огненными фейерверками в ночном небе, сделавшимися в ту пору особенно модными в Санкт-Петербурге, искусной игрой музыкантов и лицедеев, постоянно развлекавших пирующих господ до самого утра…

А днём кабардинского князя, в непривычном для местной публике одеянии, – в черкеске с серебряными газырями на груди, при большом кинжале на поясе, и не снимаемой папахе на голове, – знатные особы зазывали на охоту, рыбалку, попариться в бане… Или просто провести время в благородной беседе.

На какой-то срок Кургоко Кончокин сделался модным и желанным гостем в аристократических кругах Санкт-Петербурга. Крепкий, в обтягивающих мускулистые ноги тонкокожих ичигах, с суровым, неулыбчивым лицом, говорящий со своими людьми на непонятном языке, он вызывал у знати живейший интерес… Особенно у дам.

Среди российской великосветской верхушки кабардинский владелец встретил и соплеменников – потомков целой плеяды князей Черкасских. Многие из них с удовольствием общались с Кургоко Кончокиным на родном наречии.

Эти славные представители адыгского народа, их дети и внуки, в чьих венах успела смешаться за несколько поколений кровь людей разных национальностей, верой и правдой служили российской империи на разных ответственных постах. Начиная ещё со времён Ивана Грозного…

Но Кургоко Кончокин прибыл летом 1760 года в Санкт-Петербург не пировать и развлекаться. Он предпринял эту дальнюю и продолжительную поездку с вполне конкретной целью.

Князь желал закрепить за собой и своей фамилией право на вечное владение урочищем Мез-догу. Для чего и задумал устроить в этом глухом месте главную резиденцию себе и потомкам.

Столь хитрый опережающий ход Кургоко Кончокин сделал, поскольку наблюдать дальше за чужими притязаниями на его наследные земли было нельзя… Подрастающие молодые князья Большой Кабарды явно положили глаз на урочище Мез-догу. Честолюбивые, алчные и дерзкие, как расплодившиеся волки! Они даже между собой ругались, деля заранее чужие владения.

Предвосхищая возможную потерю фамильного урочища, Кургоко Кончокин задумал обыграть всех – и агрессивных соплеменников, и русских, решающих свои задачи на его земле. Безусловно, власти Санкт-Петербурга сильно обострили политическую обстановку на Северном Кавказе и среди кабардинских владельцев, официально закрепив пограничное урочище Мез-догу за собой… И даже внеся это отдельным пунктом в Белградский мирный договор с турками, почти четверть века назад.

Но для Кургоко Кончокина было выгоднее не конфликтовать с сильным русским соседом по поводу прав на фамильную землю… Лучше уж оставаться реальным хозяином своих пастбищ и лесов, формально вверив их под контроль союзного государства!

Тем более, что князь точно выяснил, за время многомесячного пребывания в Санкт-Петербурге, – лишать его и потомков клана наследных владений русские не собираются… По крайней мере, до тех пор, пока Курогоко Кончокин будет поддерживать с могущественным северным соседом союзнические отношения.

Зато в согласии князя на главенство русских в фамильном урочище имелись и свои немалые плюсы! Теперь мало кто из соплеменников рискнёт в открытую оспаривать у Кургоко Кончокина эту землю… Или даже малую её часть, добровольно переданную законным владельцем дружественной империи для совместного хозяйствования.

…Государыня Елизавета Петровна радушно восприняла неожиданное появление кабардинского князя в Санкт-Петербурге. В знак особой царской милости знатному гостю и верному кавказскому союзнику был пожалован сторублевый кафтан… Щедрый презент по тем временам! Достаточно вспомнить, что годовое жалование русского солдата, например, составляло тогда всего семь рублей.

Согласно дворцовому этикету, между князем и государыней начался неспешный, обоюдный обмен подарками и любезностями… Кургоко Кончокин приехал в Санкт-Петербург тоже не с пустыми руками. А попутно начались встречи с важными вельможами и государственными чиновниками, способными замолвить словечко за кабардинского гостя перед императрицей.

Князь только предполагал приступать к деловой части переговоров на высшем уровне… Но тут случилась незадача. Императрица Елизавета Петровна скоропостижно скончалась. И её место на троне занял царь Петр Третий.

Едва огорчённый и растерянный таким поворотом событий Кургоко Кончокин стал привыкать к новой ситуации и думать, как ему теперь действовать дальше, в Санкт-Петербурге произошел дворцовый переворот… На престол империи взошла Екатерина Вторая.

Лишь только всё во властных коридорах немного успокоилось, ошеломлённого и дезориентированного подобной чехардой с правителями российского государства Кургоко Кончокина, пригласили на личную беседу к Её Высочеству. Все пожелания и мнение кабардинского князя по поводу положения дел на Северном Кавказе были любезно выслушаны…

Смиренная просьба знатного горца, позволить ему с подвластными людьми принять российское подданство и поселиться с семьёй и челядью в урочище Мез-догу на постоянное местожительство, совпала с первоочередными государственными планами новоявленной императрицы… Касающимися, в том числе, и укрепления беспокойной терской границы на самой южной точке страны.

В итоге, Кургоко Кончокин получил почти всё, на что рассчитывал, предпринимая свою поездку в Санкт-Петербург. Однако минуло ещё много месяцев, прежде чем официальное прошение князя – уже принявшего российское подданство и торжественно произнёсшего присягу на верность Екатерине Второй, крещённого со слугами и родственниками по православному обряду – прошло все необходимые согласования… И поступило, наконец-таки, на окончательное рассмотрение в Сенат.

…Светская жизнь, к тому времени, уже успела порядком поднадоесть не привыкшему к подобной затяжной праздности и частому обжорству горцу. За два с лишним года вдали от родного дома, князя всё чаще посещала тоска по оставленной семье, жаркому кавказскому солнцу и ярким южным краскам…

9 октября 1762 года Сенат вынес прошение кабардинского владельца на окончательное утверждение императрицы. Чиновники предлагали государыне, в дополнение к удовлетворению многих пожеланий нового, вошедшего в состав России адыгского клана, заложить в урочище Мез-догу пограничную цитадель. И советовали правительнице разрешить свободно жить под защитой гарнизона будущей крепости “всякой нации людей, то есть чеченцев, кумык и других из горских народов и ногайцев, крестится желающих”, подчинив их всех кабардинскому князю Андрею Иванову.

Причем, в документе особо подчёркивалось – “магометан в цитадели не селить”. На жителей и защитников этого пограничного форпоста распространялись особенные правила.

Сенат предлагал государыне принять новообращённого православного владельца урочища на постоянную военную службу… С пожалованием ему звания Кончокина-Черкесского, к уже утверждённому княжескому титулу.

Императрице советовали наградить принятого в подданство дворянина чином подполковника и выделить знатному горцу государственное содержание. В соответствии с его новой должностью и статусом.

Сенат также рекомендовал Екатерине Второй и опытного человека, способного возглавить строительство будущей пограничной крепости “Моздок”, названной так по местному наименованию урочища. Чиновники предлагали кандидатуру подполковника Петра Ивановича Гака, ранее зарекомендовавшего себя, как умелого зодчего оборонительных фортификаций и успешного военачальника «по калмыкским делам».

Екатерина Вторая одобрила и подписала подготовленный Сенатом документ. А уже 17 декабря 1762 года Кургоко Кончокин был официально приглашен в “публичную экспедицию” на Северный Кавказ, организуемую и полностью финансируемую российским правительством… С целью основать на Тереке, в урочище Мез-догу, новую пограничную крепость.

Князь, кстати, в середине декабря, все еще находился в Санкт-Петербурге. Он потихоньку собирался к отъезду восвояси, на Северный Кавказ. Дорога предстояла долгая, опасная, затратная… И требовала самой серьёзной предварительной подготовки.

А тут Кургоко Кончокину свалилась такая нежданная оказия! Причём – полностью за казённый счёт.

Поиздержавшийся в столице князь с трудом скрывал свою радость, разглядывая присланную Сенатом официальную бумагу с печатями… А уже перед самым отправлением Кургоко Кончокина на родину горца наградили ещё и золотой медалью от правительства. Обласкали щедро другими почестями и подарками… И выдали первое офицерское жалование – пятьсот рублей.

Одарила напоследок государыня и всех кабардинцев, сопровождавших князя в его долгом путешествии в российскую столицу. Не остались без презента даже те из них, кто не последовал примеру своего господина… И не пожелал, за два с лишним года жизни в Санкт-Петербурге, приняв российское подданство, поменять заодно и веру. Они так и остались магометанами. Оказались в свите Кургоко Кончокина и такие соплеменники… Верные господину, но непреклонные в религиозном вопросе.

***

– О чем задумались, князь? – размеренный ход мыслей Кургоко Кончокина нарушил чуть ироничный голос. Знатный кабардинский владелец, уставившийся отрешённым взглядом в оконный проём своей кибитки, даже вздрогнул от неожиданности…

Голос принадлежал коренастому мужчине, лет сорока, с рыжеватыми усами и бакенбардами, молодцевато сидевшему в седле на гарцующем, рядом с движущимся экипажем, коне. Плотную фигуру всадника обтягивали украшенный золотым шитьём синий офицерский мундир с алыми обшлагами подполковника российской армии, красные рейтузы и высокие походные ботфорты. На голове наездника трепетали белоснежные перья, украшавшие чёрную бархатную треуголку.

Князь дружелюбно улыбнулся всаднику:

– А-а, это вы… Решили размяться верхом, Пётр Иванович?

– Утомился уже трястись в своей повозке, – посетовал подполковник Гак, натягивая поводья и придерживая коня. – В такую жару париться в крытом экипаже – пытке подобно! А здесь, на степном просторе, хоть какой-то свежий ветерок… Не составите мне компанию на своём скакуне? Сократим нашу однообразную дорогу приятельской беседой…

Пётр Иванович крутанулся на месте, пытаясь совладать с заупрямившимся, разгорячённым животным под собой:

– Мне, кстати, только что доложили приятную новость! Мы уже, оказывается, пересекли ориентиры, заметные проводникам… И вступаем в пределы вашего родового урочища.

– Совершенно верно, – несмотря на всё ещё сильный кавказский акцент, русские слова князь, благодаря продолжительной речевой практике в Санкт-Петербурге, выговаривал и складывал в предложения уже почти безошибочно. – Начинаю узнавать дорогие и приятные сердцу места! Почему-то возвращаться на свою землю после долгого отсутствия всегда и радостно, и немного грустно…

Чернобородый всадник грозного, диковатого вида в черкеске и папахе, гарцевал неподалёку от передовой кибитки, не сводя преданного взгляда с князя. Это был ещё один верный телохранитель Кургоко Кончокина, постоянно сопровождавший экипаж господина верхом на лошади.

Слуга, круживший вблизи повозки кабардинского владельца оберегал своего князя во всеоружии. При верховом горце имелась сабля, кинжал, пистолет на поясе… И даже ружьё в матерчатом чехле за спиной.

Кургоко Кончокин встретился глазами со своим телохранителем на лошади и, возвысив голос, перешёл на родной язык:

– Анзор, пусть мне приведут коня!

Возница – кабардинец на облучке передовой кибитки, услышав распоряжение господина, тут же остановил четвёрку лошадей, запряжённую цугом… И пока растянувшийся по степи обоз неспешно подтягивался к головной повозке, к выбравшемуся из экипажа князю подвели осёдланного коня вороной масти.

Породистый, тонконогий скакун радостно заржал при виде хозяина. Забил нетерпеливо копытом, потряхивая чёрной гривой… И чуть ли не по-собачьи завилял перед князем хвостом.

А Кургоко Кончокин, не торопясь, с наслаждением размял затёкший стан, плечи… Покрутил шеей. И, вставив носок тонкокожей обувки в стремя, с неожиданной ловкостью, одним движением взлетел в седло.

В отличии от подполковника Гака, на князе военного мундира с золотым шитьём не было. И положенной русскому офицеру шпаги на поясе у кабардинского владельца тоже не имелось… В фамильное урочище Кургоко Кончокин въезжал в привычной для себя одежде – черкеске и папахе.

Высокий статус князя выдавали лишь шестнадцать, украшенных тонким узором, серебряных газырей на груди… Да старинный кинжал дорогой работы с драгоценными каменьями на поясе. Ну и, конечно же, этот вороной конь. Стоивший, по кавказским меркам, целое состояние.

– Ещё две походные ночёвки и мы будем на месте, – уверенно заметил Петру Ивановичу князь, ударяя слегка невысокими каблуками ичиг в бока своего красавца-скакуна.

– Вот и слава Богу! – не скрывая удовлетворения, откликнулся радостно подполковник Гак. – Считай, добрались до цели благополучно, без всяких неприят…

Докончить свою фразу Пётр Иванович не успел. До слуха обоих офицеров донёсся далёкий, едва различимый, но вполне отчётливый, пистолетный выстрел.

– Накаркал, дьявол! Не говори, Гак, пока не перепрыгнул,– полным досады голосом пробормотал себе под нос, в густые усы, Пётр Иванович, перефразируя расхожую поговорку… А сам, поднявшись на стременах и повернувшись к вновь начавшим движение повозкам, заорал во все лёгкие:

– Обоз, стоять! Всем занять круговую оборону! Женщин с детьми и скотину в середину, за телеги… Пушки, пехота и гусары ко мне, на переднюю линию!

Верховые военные, крутившиеся во главе каравана, рядом с двумя подполковниками, рванули, во весь опор, вдоль протяжённого ряда кибиток, передовая по колонне прозвучавший приказ… Обоз застыл на мгновение. А потом возницы, крича на запряжённую скотину на разных наречиях и щёлкая звонко кнутами, начали быстро составлять из телег и арб временное полевое укрепление – ретраншемент. Как это уже не раз делали, располагаясь в степи на ночлег.

Люди действовали слаженно, без особой паники. Сотни повозок за считанные минуты образовали на открытой и ровной местности замкнутое ограждение. В центр ретраншемента спешно сгонялся весь скот переселенцев. Здесь же находились уже галдящие женщины и дети…

А снаружи этой круговой баррикады из быстро распряжённых и соединённых друг с другом повозок, у колёс кибиток и арб, уже занимали стрелковые позиции первой линии обороны солдаты с пешими казаками. За телегами и подводами хладнокровно готовились к бою все мужчины обоза из гражданских переселенцев, способных сражаться.

Присев на одно колено в траве и ощетинившись пиками, стволами фузей с примкнутыми штыками, кремниевыми мушкетами служивый люд напряжённо и молча всматривался в жаркую и зыбкую линию горизонта. Военные вне ретраншемента и гражданские, укрывшиеся за баррикадой из повозок ждали атаку на караван с любой стороны.

Кабардинский князь, тем временем, в окружении своих слуг, с подоспевшим отрядом гусар, рванул галопом на звук выстрела… А подполковник Гак, с основными силами, остался защищать обоз.

Не слезая с нервно пританцовывающего коня, которому передалось возбуждение наездника, Пётр Иванович отрывисто командовал десятком пеших казаков, суетящихся вокруг него на земле. Этот малый отряд представлял полевую артиллерию.

Канониры, обслуживавшие два орудия на колёсных лафетах, уже выкатили свои пушки на переднюю линию… И готовили их к бою, нацелив, по указанию подполковника Гака, в сторону прозвучавшего выстрела.

Ласковый ветерок обдавал тёплым дыханием лица защитников каравана. Время тревожно отсчитывало свой ход…

Однако больше выстрелов до изготовившихся к бою сотен людей, не доносилось. Как не вслушивались защитники обоза в степные звуки… В знойном воздухе лишь стрекотали оглушительно кузнечики и посвистывали в высокой густой траве, то ли птицы, то ли юркие суслики.

…Кургоко Кончокин возвратился к остановившемуся каравану, примерно, через полчаса, в окружении своего конного отряда. К верховой свите князя прибавились и нескольких казаков, из дозорного охранения.

Один из этих передовых разведчиков, спешившись, вёл свою лошадь в поводу… Сильно поотстав от других казаков. А в седле его коня сидела, покачиваясь ритмично на ходу, девушка.

Просторное, длинное платье, измятое и рванное местами, позволяло наезднице ехать верхом по-мужски, обхватив бока лошади ногами в тёмных шароварах, выглядывавших из-под задравшегося подола. Голову девушки с копной взлохмаченных, чёрных волос покрывал сбившийся на сторону платок.

Всадница, всё никак не решалась его поправить, испуганно вцепившись побелевшими пальцами обоих рук в луку седла… Боясь потерять равновесие и свалиться с лошади.

На коне сидела совсем ещё девчонка. Лет тринадцати, не старше. Загорелая, с большими карими глазами… Худющая и напуганная до смерти всем происходящим.

– Пётр Иванович, не извольте беспокоиться, – махнул пренебрежительно рукой князь, подъехав к подполковнику Гаку. – Ложная тревога! Причин готовиться к баталии нет… Путь впереди свободен.

– А как же выстрел? – вскинул брови Пётр Иванович. – Кто панику поднял?!

Кургоко Кончокин иронично улыбнулся:

– Переполох случился из-за чрезмерной опасливости дозорного казака Сапронова… Молодой воин заметил человеческую фигуру, затаившуюся в кустах, в малой рощице у нас по курсу.

Князь, гарцуя на коне, ехидно добавил:

– Он не только испуганную девицу в панике своей не разглядел… Но ему ещё и нацеленное ружьё в женских руках почудилось! Вот и поспешил казак первым пальнуть по кустам из пистоля. Да не попал, слава Богу! Впрочем, вот он и сам… Везёт к нам свою добычу на коне!

Подполковник Гак облегчённо перевёл дух… Отвернув свою лошадь от подъехавшего князя, Пётр Иванович громко распорядился, обращаясь к верховому офицеру крутящемуся неподалёку, у составленных в оборонительную линию повозок:

– Отбой, майор! Собирайте своих солдат обратно в походную колонну… И разворачивайте обоз в прежнем порядке. Как будете готовы к движению – доложитесь нам с князем.

– Слушаюсь! – козырнул из седла секунд-майор Ярцев. Это был тридцатишестилетний обладатель щегольских, закрученных кверху усов и выбритого до синевы волевого подбородка.

Храброго, исполнительного офицера, прибывшего служить на Северный Кавказ из далёкого Симбирска, и уже имевшего к лету 1763 года достаточный боевой опыт, прикомандировали к обозу переселенцев в качестве начальника охранения. И сейчас, под началом секунд-майора находилась слаженная армейская команда. Она состояла из одного обер-офицера, трёх унтер-офицеров, двух капралов, ротного писаря, барабанщика, двухсот солдат и пятидесяти казаков.

Секунд-майор Ярцев пришпорил коня и умчался исполнять приказ… А подполковник Гак спешившись, отдал поводья подскочившему солдату.

Пётр Иванович поправил шпагу, одёрнул мундир… И зашагал навстречу казаку, ведущему за собой лошадь с девчонкой в седле.

Вид у дозорного Кузьмы Сапронова был самый, что ни на есть, разнесчастный… Он только теперь, глядя округлившимися глазами на поднимающихся из травы солдат с ружьями, бомбардиров суетящихся у орудий, составленные в ретраншемент повозки, в полной мере осознал, к какому ажиотажу привёл его выстрел. Да и суровое лицо приближающегося подполковника Гака не сулило молодому казаку ничего хорошего.

– Ну, – лаконично произнёс Пётр Иванович, остановившись напротив дозорного и нахмурив грозно брови. – Докладывай…

– Виноват, ваше высокоблагородие! – тоскливо затянул Кузьма Сапронов, потупив взгляд. – Думал, засада… Кто же знал, что в тех кустах девка прячется! Сплоховал…

– Ступай к своему десятнику, – жёстко произнёс Пётр Иванович, – и передай ему мой приказ. Да прибытия на место я снимаю тебя с дозорных! В общем обозе будешь следовать, с остальными казаками… Скажи своему командиру – пусть поучит тебя ещё раз хладнокровному поведению в дозоре. И меткой стрельбе!

Находись в кустах настоящий абрек с ружьём – лежать уже тебе бездыханным в этой степи. От такого дозорного всей экспедиции беда! Ступай…

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие! – вытянулся во фрунт казак, и добавил, ещё раз, скорбным голосом. – Виноват, ей Богу…

Кузьма Сапронов помог девчонке слезть с лошади. А сам молча вскочил в освободившееся седло… И поспешно скрылся с глаз недовольного начальства, быстро затерявшись среди суетящихся, галдящих людей и разъезжающихся повозок.

Составленный ретраншемент распадался на глазах. Обоз вновь медленно разворачивался в привычную походную линию. И готовился продолжать движение…

Пётр Иванович подошёл ближе к бледной, дрожащей девчонке непонятного возраста и национальности. Она стояла в безмолвном напряжении. Вся – комок нервов… И испуганно постреливала по сторонам влажно поблёскивающими большими глазами.

Царящий вокруг переполох ввергал девчонку в настоящую панику. Совсем рядом сновали множество пеших и конных людей. Громко переговаривались бородатые мужчины сурового вида, кричали визгливо женщины, плакали дети, истошно блеяли овцы… На маленькую застывшую фигурку в измятом платье никто не обращал внимания.

Карие глаза девчонки переполняли с трудом сдерживаемые слёзы. Она изо всех сил старалась не разрыдаться. Но с длинных ресниц, то и дело срывались дрожащие капли… И стекали по грязным щекам, оставляя на лице мокрые следы.

Тёмно-зелёное платье девчонки, с изодранным подолом, покрывали какие-то бурые пятна и брызги… Петру Ивановичу они показались похожими на следы засохшей крови.

– Кто ты, бедное дитя? – голосом, полным сострадания и отеческой теплоты произнёс подполковник Гак. – Как тебя зовут? И какого ты будешь роду-племени?

Но девчонка испуганно молчала. И лишь продолжала беззвучно заливаться слезами, трясясь от страха.

– Не бойся, – как можно мягче проговорил Пётр Иванович, подняв руку, чтобы погладить девчонку по голове. Но так и не решился прикоснуться к отшатнувшейся незнакомке. Он осторожно закончил:

– Ты кивни мне, если понимаешь, что я говорю.

– Бесполезно, Пётр Иванович! – к подполковнику подошёл спешившийся князь Кургоко Кончокин. – Я с ней уже пробовал изъясняться на разных языках – русском, кабардинском, грузинском… Ещё там, в малой рощице. Ни слова в ответ не дождался! Может быть она вообще – глухонемая?

Подполковник Гак, отступив от незнакомки, подозвал к себе казака, цеплявшего с другими артиллеристами лафет пушки к подъехавшей армейской телеге. А когда бомбардир спешно приблизился, приказал:

– Проводи-ка, любезный, сию юную даму к нашей врачевательнице Степаниде… Знаешь такую?

И получив утвердительный ответ, дополнил своё распоряжение:

– Передай лекарке поручение от меня. Пусть она возьмёт бедняжку под свою опеку. Накормит девчонку, приласкает, утешит по-бабьи… Да заодно умоет, переоденет в чистое платье и подлечит, коли надо. И вообще – пусть осмотрит девицу повнимательней… Цела ли горемыка? Не снасильничал ли кто над ней?! В ясном ли она разуме?

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие! – вытянулся казак. И забросив за спину ружьё подошёл к девчонке, всё так же настороженно наблюдавшей за непонятной всеобщей суматохой. Он жестом велел ей следовать за собой.

Незнакомка съёжилась. Но молча повиновалась… И вскоре артиллерист с девицей скрылись меж беспрерывно двигающихся повозок и людей.

Кургоко Кончокин проводив взглядом эту пару, задумчиво заметил подполковнику Гаку:

– Вы обратили внимание, Пётр Иванович, что платье, в которое облачена девчонка, ей несколько великовато? Оно явно с плеча другой, взрослой женщины…

– Да, заметил, – согласился Пётр Иванович. – Это бросается в глаза. Весьма тёмная и непонятная история приключилась с нашей незнакомкой, надо признать… Почему она оказалась здесь совершенно одна? Отчего так странно одета и молчит? Надеюсь, что-нибудь и удастся прояснить, с Божьей помощью!

…К подполковнику Гаку и князю подскакал, резко осадив коня, рядом с командирами, секунд-майор Ярцев:

– Дозвольте доложить, господа! Колонна построена… Дозорные и охранение уже выдвинулись на свои позиции. Наш обоз готов продолжать движение.

Пётр Иванович сделал знак солдату невдалеке… И тот сейчас же подвёл к подполковнику офицерскую лошадь. Заняв место в седле предводитель строительной экспедиции решительно скомандовал:

– Трогаемся, майор! И так уже столько времени потеряли на это недоразумение…

Глава третья. Совещание у генерала

Июль, 1763 года. Урочище Мез-догу – Левый берег Терека, лагерь колонистов.

Двое суток, с тех пор, как большой строительный обоз с военными и гражданскими поселенцами прибыл, наконец-таки, к конечной точке своего назначения, промелькнули у благополучно добравшихся до цели колонистов, как один миг. Пролетели во всеобщей радостной суете и хлопотах, посвящённых первоначальному обустройству многих сотен людей на новом месте жизни.

Караван сразу же распался на национальные, сословные, профессиональные и прочие компании и группы… Квартирьеры и примкнувшие к ним раньше поселенцы смешались со вновь прибывшими. На ещё недавно диком берегу Терека сделалось как никогда многолюдно и шумно. Разноязыкий гомон здесь не смолкал теперь ни днём, ни ночью.

В этом многоголосье можно было различить и осетинскую речь, и кабардинский говор, и грузинские диалекты… Одними из первых прибыли в урочище Мез-догу из Кизлярской крепости на постоянное местожительство, вслед за военными, армянские купцы. Предприимчивые торговцы быстро почувствовали свою выгоду… И устремились налаживать и развивать на новой территории привычное дело.

Ну, и конечно же, постоянно звучала теперь в урочище русская речь. Её носителями в повседневной жизни колонистов были офицеры, солдаты и казаки. И многие мастеровые, искусные в разных строительных ремеслах, приехавшие сюда в составе правительственной экспедиции, со своими инструментами… Для возведения на голом месте неприступной цитадели.

Колонисты заводили дружбы между собой, изучали ближайшие окрестности, выбирали удобные участки для долговременного жилья… Число солдатских и офицерских палаток теперь, огороженных составленными в замкнутую линию повозками, на вершине большого холма, увеличилось многократно. Поселение представляло собой уже целый городок. С несколькими уже возведёнными капитальными строениями из самана, оштукатуренными и выкрашенными извёсткой.

Самым заметным среди первых основательных сооружений колонистов был православный храм. Его высокая, остроконечная камышовая крыша с деревянным крестом на коньке виднелась издалека.

Прибывший с караваном гражданский люд селился на новом месте национальными общинами. И, по принятому тогда укладу на Северном Кавказе, избирал себе старшего – наиболее уважаемого, умудрённого жизненным опытом, соплеменника.

Ему-то остальные земляки и делегировали право говорить и решать с военной властью все важные дела… От имени зарождавшихся в урочище национальных слобод – армянской, кабардинской, грузинской, осетинской и других.

При отсутствии многих проблем в разгар лета, жизнь колонистам на новом месте омрачила неожиданная напасть – тучи комаров. Целые полчища этих кровососущих паразитов постоянно прилетали к людям, начиная с середины мая, со стороны большого северо-восточного болота. И кружили злые, голодные твари днём и ночью над поселением, изводя всех тонким писком… Впиваясь в открытые участки тела, заставляя народ расчёсывать зудящую кожу в местах укусов до крови.

Большая строительная площадка под будущую крепость на левом берегу Терека, ко времени прибытия основных сил колонистов была уже точно определена. И даже, в значительной мере, очищена силами квартирьеров и их добровольных гражданских помощников от лишних деревьев и колючих зарослей.

За двое суток военные, под началом секунд-майора Ярцева, споро и эффективно позаботились об обеспечении должной безопасности многократно увеличившегося поселения… А заодно, солдаты с казаками и гусарами, сильно расширили контролируемую конными патрулями и секретными дозорами территорию вокруг лагеря.

С рассветом же третьего дня, генерал-майор Ступишин созвал всех старших офицеров в свою штабную хату, на совещание. Все приглашённые явились к Алексею Алексеевичу при полном параде… Это, всё-таки, была их первая аудиенция у главного командира.

Головы офицеров, поверх припудренных париков с буклями, покрывали бархатные треуголки с плюмажем. Тщательно вычищенные денщиками мундиры, украшали трёхцветные перевязи через правое плечо со шпагами… Все собравшиеся были в высоких походных ботфортах.

Даже князь Кургоко Кончокин сменил, наконец, свою привычную черкеску с кинжалом на поясе и лохматую папаху на синий подполковничий мундир с золочёнными пуговицами… И красные лосины, плотно обтягивающие бёдра.

Для столь многочисленного собрания небольшое жилище генерал-майора оказалось тесным. Да и скромный свет двух малых окошек был не в состоянии полностью рассеять полумрак в заполненном людьми помещении с невысоким потолком и простым земляным полом. Впрочем, всё это нисколько не мешало важному разговору.

Офицеры столпились вокруг большого стола, с расстеленной на нём картой. На чертеже проглядывали контуры будущей крепости, угадывался плавный изгиб реки и разметка предместья.

Не существующая пока в реальности цитадель, со всеми своими фортификационными сооружениями, тем не менее, уже была тщательно привязана к окружающей местности. Будущая крепость продуманно вписывалась в левый берег Терека и ближайшие холмы, в край обширного болота на северо-востоке, в подступающий к лагерю колонистов с двух сторон дремучий лес…

Края большой карты были испещрены многочисленными сносками и пометками. Генерал-майор Ступишин положил ладонь на план:

– Господа офицеры! Надеюсь те два дня, которые я вам дал для отдыха с дороги и первоначального обустройства со своими подразделениями на новом месте, вы потратили с максимальной пользой… Однако, время нас торопит. Пора уже переходить к делу, ради которого мы сюда посланы.

До наступления первых серьёзных холодов, остаётся совсем немного… А между тем вам надобно, общими усилиями с гражданскими переселенцами, уже к началу декабря, непременно решить две важных задачи.

Генерал-майор Ступишин сделал многозначительную паузу.

– Во-первых, следует возвести надёжные внешние стены крепости по большей части оборонительного контура… И, во-вторых, – обеспечить всем поселенцам благополучную зимовку. Первый год на новом месте будет самым трудным, поверьте… Нельзя допустить, чтобы люди здесь умирали от холода и голода.

Алексей Алексеевич запнулся:

– Говорю «вам», господа, потому что я скоро буду вынужден покинуть наш лагерь. Согласно полученного мною высочайшего распоряжения, доставленного вашему покорному слуге с прибывшим караваном, мне велено передать дела и незамедлительно прибыть в Астрахань. Там меня ждут другие важные поручения…

Моя задача здесь, оказывается, заключалась лишь в выборе лучшего места под цитадель. Ну что ж – это я исполнил со всем своим старанием, видит Бог!

Генерал-майор Ступишин помолчал, потарабанил пальцами по столу в повисшей звенящей тишине… И сухо продолжил:

– Исходя из полученного мною указания, все дальнейшие заботы по возведению крепости, а также общее командование военными силами поселения, после моего отъезда, поручаю подполковнику Гаку… Приказываю остальным старшим офицерам считать его указания первоочередными и исполнять беспрекословно!

Алексей Алексеевич посмотрел задумчиво, с некоторым сомнением, на кабардинского владельца в новом мундире:

– Теперь, что касается вас, князь… Подполковнику Кончокину, господа, согласно высочайшему распоряжению государыни, поручено всячески опекать и привечать переселенцев из ущелий к постоянному жительству в урочище. А наиболее надёжным и верным России горцам с семьями, принявшим святое крещение, следует дозволять строить себе капитальные дома не только в форштадте, но и в самой крепости. В границах обозначенного на плане участка для личных подворий. Вот тут…

Генерал-майор Ступишин ткнул пальцем в нужное место на карте. И добавил для остальных:

– Сей подробный чертёж нам подготовил во всех тонкостях инженер-капитан Дудин. По моему распоряжению и согласованию. Этого плана и держитесь!

Поручаю вам также, князь, начать формировать, с сего дня, из самых достойных и проверенных в деле поселенцев, воинскую горскую команду, численностью до полутора рот… Под своим личным управлением. Надо будет наладить её скорейшее обучение и оснащение.

Эта ваша команда из местных людей должна превратиться здесь, ещё до завершения строительства крепости, в полноценное боевое подразделение… Круглосуточно и круглогодично несущее караульную службу в цитадели и форштадте. Вы, князь, и отряд сей, будете впредь ответственны за поддержание надлежащего порядка и спокойствия внутри поселения. Так что, не затягивайте с набором джигитов в горскую команду.

Алексей Алексеевич прочитал немой вопрос в глазах Кургоко Кончокина и успокаивающе махнул рукой:

– Всё – за счёт казны, князь… Смета и деньги поступят вам в самом скором времени. В соответствии с выделенными средствами и будете содержать свою команду, обеспечивая её казённым довольствием, оснащением и жалованием… По штату вам положены ещё и младшие офицеры. Они помогут поскорее превратить набранных горцев в боеспособный, слаженный отряд.

Генерал-майор Ступишин наставительно заметил:

– Если на подполковника Гака возложена теперь высочайшим повелением главная ответственность за строительство цитадели, то вам, князь, поручена государыней нашей отеческая забота о всех гражданских переселенцах… Которые уже находятся здесь и которые ещё будут прибывать к нам из разных мест.

Вам, на правах авторитетного владельца, надлежит вершить справедливый суд над горцами, в случае ссор, драк и всяких междоусобиц… С учётом местных обычаев и нравов. Думаю, что вам, князь, как здешнему правителю, признанному всеми племенами, сия задача не будет обременительна.

Палец Алексея Алексеевича заскользил по карте:

– Солдат и гусар приказываю подполковнику Гаку разместить к зимним холодам вот здесь… За стенами будущей крепости, рядом с северными и южными воротами.

Эти места, по моему указанию, уже очищены поселенцами от деревьев и кустов. И вполне годятся под немедленную застройку… Тут вам, Пётр Иванович, и надлежит быстро ставить тёплые казармы, воинские конюшни, отводить места подразделениям для армейских тренировок.

Солдатам и гусарам, занятым своими обязанностями по охране терской границы и дальнего периметра лагеря, следует селиться подальше от гражданских… Благо свободного места вокруг много! Не стоит лишний раз стеснять и смущать баб с детьми.

Пусть служивые и гражданские, обустроившись в указанных местах, сейчас же приступают к строительным и фортификационным работам. Каждый летний день ценен!

Пока позволяет погода, нам надо сделать запасы нужного леса, камня, глины, песка… Слава Богу повозок для этого, необходимых инструментов и людей теперь хватает.

Палец генерал-майора продолжал гулять по всей карте:

– Вот тут, с северо-западной стороны, вне будущей цитадели и форштадта, сразу за ближним лесом, приказываю разместиться всем прибывшим казакам… Отдельным лагерем, в соответствии с обычаями и традициями своего сословия.

Здесь, на терской луке, я вместе с их старшинами присмотрел подходящее место… Оно представляет собой просторный равнинный участок между лесом, рекой и степью. Пусть казаки на подступах к нашей стройке прикрывают зодчих крепости и посадский люд от набегов с северо-запада.

Алексей Алексеевич нахмурил брови:

– А вот с северо-востока у нас лежит болото… Весьма обширное, надо сказать. Пока оно тоже будет защищать нас от незваных гостей. Но сей неприятный рассадник бесконечных комариных полчищ, в тёплое время года, в перспективе колонистам следует обязательно осушить… Что бы жить здесь нормально дальше. Но это уже – дело десятое! А пока же…

Пусть гражданские переселенцы, за пределами будущей цитадели и отмеченных на карте фортификаций, берут себе земли под огороды и сады, столько, сколько в состоянии обработать и содержать в порядке. Плодородных угодий здесь достаточно. Уже по осени расчищенные земельные участки надо засаживать необходимыми культурами… А всеми требуемыми семенами овощей и злаков поселенцев к середине сентября обеспечат. За казённый счёт.

Генерал-майор Ступишин сделал широкий жест рукой:

– На этом плане, господа, отмечены мной и ближайшие к возводимой цитадели места, богатые природным строительным материалом. Крайне нам необходимом теперь. Сии кладези вам и следует начинать осваивать незамедлительно!

Все эти естественные запасы лично разведал, описал и нанес на карту, инженер-капитан Дудин. И даже уже показал образцы мастерам строительных артелей, прибывших с переселенческим караваном… Зодчие местному материалу дали хорошую оценку.

Алексей Алексеевич вновь склонился над картой:

– Вот здесь находится отличная жирная глина на саман и гончарные изделия, вот тут – залежи промытого речного песка… За этим холмом мы обнаружили мелкий гравий. В изрядном количестве, легко добываемый и великолепного качества!

А сия отметка на плане указывает на найденные запасы крупного речного камня. Его, я полагаю, следует пустить на укрепление внешних стен цитадели… Ну, а лес и вода, столь необходимые для строительных нужд – здесь кругом!

Генерал-майор Ступишин взглянул озабочено на своего приемника, которому теперь предстояло не только отвечать за скорейшее и качественное возведение крепости, но и командовать всем офицерским сообществом:

– Напоминаю подполковнику Гаку, что истоки несколько полноводных ключей, огороженных мною на плане стенами будущей цитадели, уже в ближайшие дни следует поставить под охрану… И в дальнейшем эти места надо обустроить. Сии ключи на господствующей возвышенности станут защитникам крепости в тяжёлый час неиссякаемым источником питьевой воды.

Цитадель снаружи настоятельно рекомендую окопать двойным рвом, как изображено на плане… Эта двойная фортификация защитит подходы к поселению от атак вражеской конницы.

Сначала противнику необходимо будет преодолеть внешний ров вот здесь, перед предместьем. Он протянется глубокой траншеей между двумя непролазными лесными чащами.

А дальше врага встретит сплошным кольцом ещё один, внутренний ров… Уже под самыми стенами цитадели.

Генерал-майор провёл ногтём длинную черту на плане:

– А вот здесь я полагаю хорошо бы насыпать вал. И по его верху установить сплошную линию из рогаток.

Алексей Алексеевич удовлетворённо заключил:

– Таким образом, господа, в обустроенную будущую крепость враг, даже многократно превосходящий нас числом, сможет ворваться либо через ворота, захватив подъёмные мосты над внутренним рвом… Либо атакуя напролом в других местах, используя штурмовые лестницы. Только оба эти плана ему, под сильным артиллерийским и ружейным огнём защитников цитадели выйдут боком.

Спохватившись, генерал-майор вновь обратился к своему преемнику и напомнил про важный нюанс:

– Сооружая оба рва, Пётр Иванович, не забудьте подвести к ним и пустить по дну все имеющиеся вблизи крепости родниковые стоки. Это ещё больше усложнит задачу противнику быстро подойти к стенам цитадели. Грех не воспользоваться подобной возможностью, даруемой нам здесь самой природой! Да и сделать требуется самую малость – чуть перенаправить течение вод. Я на карте обозначил, где и как производить нужные работы…

***

Закончив обстоятельную речь, генерал-майор Ступишин окинул взглядом столпившихся вокруг стола офицеров, в молчаливом любопытстве рассматривавших чертёж с множеством пометок. Алексей Алексеевич развёл руками:

– Вот, господа, коротко, те основные задачи, которые следует решать, начиная прямо с сегодняшнего дня… А теперь я готов ответить на любые вопросы. Извольте задавать.

– Ваше превосходительство! – тут же откликнулся штабс-ротмистр Вербицкий. – А в той государственной депеше, полученной вами с прибывшим обозом, ничего не сообщалось, случаем, об общей политической диспозиции? Особенно на нашем, кавказском направлении… Который год живём тут, как на пороховой бочке! Только и разговоров, что о предстоящей войне с османами.

Хотелось бы знать, сколько у нас ещё мирного времени в запасе? Строительство крепости – дело небыстрое… Не на один год. Успеем ли справиться с задачей до большой драки с турком?

– Мало, штабс-ротмистр, мало, – затарабанил пальцами по столу генерал-майор. – Скажу вам одно… Большая война с османами не за горами, это факт. В случае её начала, нам предстоит здесь, на Северном Кавказе, драться и с их союзниками – крымским ханом, некоторыми местными племенами магометан… Часть аборигенов только и ждёт сигнала от Порты, чтобы вцепиться сообща неверным в горло!

Полыхнуть может в любой момент… И везде. В Польше, сообщают депешами, сейчас крайне неспокойно… В Малороссии тревожно. Повод для большой войны может найтись противником даже тут, на Тереке!

Не удивлюсь, если последней каплей, переполнившей чашу терпения врага, этаким «казусом белли», станет сам факт начавшегося строительства новой русской цитадели в урочище. Уж очень сей внезапно открывшийся план Санкт-Петербурга раздражает наших явных противников… И всех тайных недоброжелателей на Кавказе!

Ставлю вас в известность, господа, что по имеющимся у меня сведениям, прямо сейчас готовится Собрание владельцев Большой Кабарды. И съезжаются черкесские уздени именно по поводу разворачивающегося строительства новой русской крепости на Тереке. Новость об этом широко обсуждается нынче всеми аборигенами… Свой Совет кабардинские предводители задумали демонстративно провести по соседству с нами. Прямо на краю урочища.

– А как же князь Кончокин? – вырвалось у секунд-майора Ярцева. – Его на тот разговор не позвали?!

– И правда! – подал со своего места голос молодой подпоручик Черноглазов. – По черкесским законам вроде бы только он и его клан считаются наследными владельцами урочища Мез-догу… А соплеменники князя, тем не менее, проводят Советы на чужой земле. Чувствуют себя здесь полноправными хозяевами!

Бесстрастное лицо подполковника Кургоко Кончокина потемнело при этих словах. А в глубине глаз сверкнули гневные огоньки. Но он заставил себя погасить секундную вспышку ярости. Ответить князю на подобные рассуждения было нечем… По крайней мере – сейчас.

А генерал-майор Ступишин, в ответ на реплики офицеров, медленно, с расстановкой, произнёс:

– У нас есть неоспоримые доказательства, что главные черкесские владельцы уже давно приговорили соплеменника своего и нашего товарища, князя Андрея Иванова, к смерти… За переход в православие и дружбу с русским дворянством.

Свидетельством тому – несколько неудавшихся покушений на подполковника Кончокина-Черкесского. И урочище сие, а также другие земли князя, коими его род владеет по праву, подлежат теперь, с одобрения предводителей Большой Кабарды, вполне законному, по их меркам, изъятию и разорению. С последующим дележом этих угодий между местными вождями.

Генерал-майор Ступишин тяжко вздохнул:

– Почти четверть века прошло… А территорию урочища многие недружественные нам черкесы, вопреки заключённому Белградскому мирному договору между Турцией и Россией, в сентябре 1739 года, до сих пор считают спорной. И даже готовы воевать за этот дикий клочок безлюдной земли. В том числе – и друг с другом!

А теперь же, с началом строительства крепости здесь, все владельцы Большой Кабарды невероятно обозлились на Россию. Хотя я и уверен, что Совет их ничего не родит. Только переругаются вожди между собой вдрызг… В очередной раз! И не о чём не договорятся.

Но нам, всё-таки, не следует терять бдительности. Не сомневаюсь, что попытки всячески воспрепятствовать строительству цитадели, в том числе и вооружённым путём, скоро непременно начнутся…

Подполковник Гак криво усмехнулся:

– Да и сегодняшнюю обстановку в округе мирной никак назвать нельзя! Даром что открыто с соседними племенами не враждуем. Нам тут поселенцы, примкнувшие к лагерю раньше, за те два дня, которые мы здесь пребываем, многое уже успели рассказать… Квартирьерам ведь тоже довелось пережить серьёзные испытания?

Алексей Алексеевич кивнул спокойно:

– Было дело… Пришлось и повоевать! В здешние леса хватает всякого разбойничьего сброда. Месяца два назад инженер-капитан Дудин с сотником Сорокой обнаружили на противоположном берегу Терека тайную стоянку известного абрека Ахмед-гирея.

С командой охотников из горцев и казаков, и с моего дозволения, эти добровольцы переплыли ночью реку на конях. И испортили отдыхающим душегубам их безмятежный предутренний сон…

Троих из пяти кончили на месте. Оставив трупы на съедение лесному зверью… А раненого главаря, с верным подручным его, раскольником Онуфрием, захватили живыми. И привезли сюда, мне на суд.

Лицо у генерал-майора Ступишина сделалось жёстким:

– На допросе, под пытками, оба разбойника сознались в многочисленных грабежах и убийствах армянских и грузинских купцов, нападениях на мирных жителей из местных черкесов, ингушей и осетин. А также подробно рассказали мне, ироды, о своих зверских расправах над проезжавшими мимо русскими государевыми людьми – фельдъегерями и посыльными… О засадах на казачьи патрули.

В доказательство этих слов, при схваченных душегубах было нами обнаружено изрядно чужих вещей, ценностей и оружия. По окончании следствия оба разбойника, по моему распоряжению, принародно повешены… Казнённые неделю проболтались на виселице, пока смердеть не начали. А потом я приказал выкинуть их тела в Терек, без всякого погребения.

Алексей Алексеевич сделал долгую паузу. А прервал её голос подполковника Кургоко Кончокина:

– Наслышаны про сию историю… Участники и зрители экзекуции до сих пор её обсуждают. Особенно удивляет горцев, что русский генерал приказал казнить, на одной перекладине с магометанином, своего единоверца, с крестом на груди! А отец Феофан, говорят, перед повешением, ещё и отдельно проклял православного абрека…

– Да какой он христианин, душегуб этот! – брезгливо поморщился Алесей Алексеевич. – Тать и вор… Руки по локоть в крови невинной! Не единоверец он православным.

Генерал-майор Ступишин сурово сдвинул брови:

– Но то было ещё не самое серьёзное испытание для квартирьеров… Наверное, примкнувшие к русскому лагерю горцы успели уже поведать вновь прибывшим и продолжение истории с абреками.

Спустя месяц, после казни разбойников, поселение наше подверглось яростному нападению соратников Ахмед-гирея. Продуманному и организованному… Ослеплённый жаждой мести враг ударил по лагерю одновременно, с двух направлений.

Алексей Алексеевич наморщил лоб, припоминая драматичные события месячной давности:

– Со стороны степи, с севера, поселение атаковал конный отряд… С саблями и пиками. Стреляя при этом по нам на скаку из луков и ружей.

А из леса, с восточной стороны, в сей же час, выскочили и побежали штурмовать ретраншемент немалые пешие силы разбойников. Вооружённые до зубов!

Но мы, слава Богу, оказались готовы к бою… Наши дозорные и разведчики, задолго до решительных действий противника, сумели обнаружить его тайные приготовления.

Мы успели быстро собрать всех людей и животных под защиту составленных повозок. Хоть и представлял тогда наш ретраншемент довольно хлипкое укрепление, из-за малого числа телег и арб.

Но мы подготовились к отражению штурма, как смогли. Бой случился яростный, злой… Драться пришлось в полном окружении. Все, кто мог сопротивляться – сражались… Поскольку знали, что пощады, в случае победы врага, никому не будет. Еле-еле сумели отбиться!

Генерал-майор с чувством сдержанной гордости отметил:

– Противник превосходил нас числом, не менее чем вдвое. Солдаты палили из своих ружей и пистолей на все четыре стороны безостановочно… А когда разбойники всё же ухитрялись под огнём приблизиться к ретраншементу вплотную, приходилось и в рукопашную подниматься.

Наши казаки выскакивали на конях из-за повозок и не успевающих рассеиваться облаков порохового дыма на абреков, словно кара небесная! Атакуя малым отрядом наступавшего врага с флангов.

Да и присоединившиеся к квартирьерам гражданские в ближнем бою дрались геройски. Кто кинжалом, кто топором, кто вилами…

По моему разумению, напали на нас тогда, вместе с абреками из шайки Ахмед-гирея, поклявшимися на Коране отомстить гяурам за казнь своего предводителя, и представители некоторых местных племён. Тех, кому будущая русская крепость в урочище – как бельмо на глазу!

Генерал-майор Ступишин досадливо подытожил:

– Мы потеряли в том сражении пятерых квартирьеров убитыми. И ещё погибли двенадцать гражданских лиц. Много оказалось раненых и изувеченных…

Враг пожёг, считай, половину всех наших повозок. Порушил многие землянки горцев… Подпалил огненными стрелами крыши храма и этого штаба. Женщины поселенцев и их дети тушили пожары в оборонявшемся лагере прямо во время боя.

Противнику, впрочем, тоже досталось. Прежде чем окончательно упасть духом и отступить, он положил на поле брани три с лишним десятка своих людей! И это – только убитыми.

Ради прекращения дальнейшего кровопролития, я позволил разбойникам забрать всех своих раненых и погибших… И убраться восвояси. Полагаю, что сберёг, тем самым, жизни многим нашим людям. Слава Богу – теперь-то, с прибывшими пушками и таким войском, нам никакие абреки не страшны!

***

Все животрепещущие вопросы и актуальные темы совещания командиров были исчерпаны. Генерал-майор Ступишин распустил офицеров по подразделениям… Участники собрания высыпали, наконец, из тесного, душного помещения на свежий воздух.

– Ну, как князь, облюбовали себе уже место в будущей цитадели под фамильные апартаменты? – улыбнулся подполковник Гак, направляясь от невысокого крыльца, вместе с Кургоко Кончокиным, к коновязи с полутора десятками лошадей, стоявших в тени, под навесом. – Вы ведь в самой крепости планируете обосноваться со всем своим семейством?

Лёгкая камышовая крыша навеса покоилась на высоких столбах и продувалась, время от времени, тёплым июльским ветерком. Осёдланные кони лениво шевелили бархатными губами, опустив морды в охапки душистой травы в длинном общем лотке… Терпеливо дожидаясь своих хозяев.

– Разумеется! – подтвердил князь, заходя с яркого солнца в спасительную тень. – А где же ещё?

Он махнул рукой:

– Вон на том месте и поставлю себе дом. Двухуровневый, из саманного кирпича, с парадным подъездом… Я такой видел недавно в кизлярской крепости. Просторный, тёплый… С красивой наружной облицовкой из камня и восемью стеклянными оконницами по фасаду.

Кургоко Кончокин мечтательно закатил глаза:

– Ещё построю рядом летнюю кухню… Конюшню, птичник, амбар, жильё для слуг! Мои каменщики и плотники уже готовы приступить к делу.

Я, с разрешения хозяина того двухуровневого особняка в кизлярской цитадели, велел своим людям снять зимой подробные размеры с его жилища. Уж очень оно мне приглянулось! Только мой дом будет ещё лучше. У меня, кстати, самые искусные зодчие во всей Малой Кабарде. А где вы думаете поселиться?

– Так его превосходительство за меня сию дилемму уже решил, – усмехнулся Пётр Иванович. – Этот неказистый генеральский дом пока и унаследую… На правах начальника строительства цитадели, когда Алексей Алексеевич соизволит съехать. Ждать, как я понимаю, осталось совсем недолго.

Зачем мне тут одному, без семьи и детей, возводить себе персональные хоромы? Моим домом будет вся крепость… На её строительство и направлю все свои силы без остатка, во исполнение высочайшей воли и замыслов государыни.

Подполковник Гак встряхнул головой:

– А что, князь? Эта простая изба, представляющая собой и жильё, и штаб меня на первых порах вполне устраивает! Пусть она и тесновата, и выглядит не по статусу скромно… Бог даст – успею ещё, отстрою здесь себе каменные хоромы не хуже ваших! Если государыня и Сенат определят мне служить тут и дальше, после возведения цитадели. Тогда, пожалуй, можно будет и семью сюда привозить… Вы ведь мне сделаете милость – одолжите , по-приятельски, коли в том возникнет нужда, своих лучших в округе строителей?

– О чём вопрос, Пётр Иванович! – улыбнулся Кургоко Кочокин. – К тому времени, думаю, мои зодчие уж точно освободятся…

– Давно хотел спросить у вас, любезный князь, – подполковник Гак подошёл к своему коню и похлопал породистое животное по лоснящемуся боку. – В Санкт-Петербурге и в Астрахани, я знаю, многие считают меня человеком, достаточно сведущим в кавказских делах. В Сенате полагают, что ваш покорный слуга довольно неплохо разбирается в нравах народов, населяющих кубанские и терские земли.

В голосе Пётра Ивановича послышались самодовольные нотки:

– Не буду скромничать – основания так думать у приближённых ко двору, бесспорно, есть. Я много лет прослужил на юге России и про кавказские порядки кое-что ведаю… Однако, ваше пёстрое черкесское племя до сих пор мне до конца непонятно.

Сим объединённым прозвищем на Северном Кавказе и далеко за его пределами именуются не только кабардинцы. Но и бжедуги, и абадзехи, и шапсуги… И ещё чуть ли не с десяток представителей других племён. Причём нередко – разных вер, языков, мест традиционного проживания. Почему так?

Князь согнал с лица легкомысленную улыбку:

– Называть нас всех черкесами будет, пожалуй, не совсем правильно… Всё намного сложнее.

Сами себя мы с древности именуем адыгами. По-нашему – «дети солнца». И язык у нас, адыгов, вообще-то, очень похож. Друг друга понимаем, несмотря на некоторые отличия.

Мои предки из разных кланов издавна славились на Кавказе, как хорошие воины. А черкесами нас прозвали ещё персы… В седую старину.

Это слово переводится, простите, как «головорез». И прилепилось оно к нам с тех давних пор намертво. Так моих соплеменников теперь соседи именуют повсеместно… И персы, и турки, и татары, и даже вы, русские!

– «Дети солнца», – задумчиво повторил Пётр Иванович. – Надо же… Не знал. Красиво звучит! Действительно – это прозвище намного лучше, чем «головорез».

– Беда моего несчастного народа, – помрачнел кабардинский князь, – заключена в извечной разобщённости многочисленных родственных племён, разбросанных по широкой округе. Если бы не междоусобные войны и бесконечная борьба узденей за власть, адыги давно бы уже господствовали на всей территории Кавказа, от моря до моря!

Кургоко Кончокин поморщился болезненно. Затронутая собеседником тема разбередила старую, чувствительную для национального сознания кабардинского аристократа рану. Он, стремясь повернуть разговор в новое русло, произнёс:

– Позвольте и мне тогда полюбопытствовать у вас, Пётр Иванович…

– Конечно, князь! – откликнулся тут же подполковник Гак. – Спрашивайте… Буду рад ответить на любой вопрос.

– Помните ту отроковицу, которую мы подобрали по дороге сюда, когда наш караван только пересёк границу урочища? Вы тогда ещё, кажется, поручили всю заботу о девчонке врачевательнице и травнице Степаниде…

– Помню, конечно! – кивнул, прерывая князя, Пётр Иванович. – Кстати, вчера я беседовал с целительницей. Говорили мы с ней, в том числе, и о бедном ребёнке, встретившимся нам в степи…

– Выяснилось уже, кто эта отроковица? – во взгляде князя блеснул неподдельный интерес. – Какого роду-племени? Почему оказалась одна и в чужом платье?

Подполковник Гак развёл руками:

– Увы! Ничего существенного выведать Степаниде пока так и не удалось. Похоже, что девчонка лишилась памяти… И, по-прежнему, не разговаривает. Хотя разумом и не повреждена, вроде бы. Да и девственностью цела.

Загадка не только в рваном платье с чужого плеча у отроковицы… Подсохшие пятна крови на одежде – тоже не её, оказывается!

Пётр Иванович покачал задумчиво головой:

– Девчонка, видимо, продолжает всё ещё находиться в состоянии глубокого душевного потрясения. Врачевательница говорит – так бывает… Господь, в минуты тяжкие, невыносимые, сначала забирает у человека сознание на короткий миг. А потом, после возвращения в разум, и память о прошлом. Частично, или даже совсем!

Оберегает наше слабое сердце… Чтобы не разорвалось оно от воспоминаний об однажды увиденном.

А какого роду-племени девчонка – то пока Степанида Ничипуренко продолжает выяснять, по моему приказанию… Травница и лекарка, с помощью наших поселенцев из разных народов, выведала только, что разумеет немая бедняжка три языка. Кроме русского, ещё армянский и иронский. А какой из них родной для отроковицы – установить точно нельзя… Поскольку не разговаривает девчонка совсем!

И прошлого своего она совершенно не помнит. Даже как её зовут.

К вашим черкесам, или кабардинцам – то бишь адыгам, князь, – несчастная, судя по всему, кровного родства не имеет. Если вас это беспокоит… По-кабардински она точно не понимает.

– А разговаривала ли отроковица раньше? – усомнился Кургоко Кончокин. – Может, и была такой с рождения?

Подполковник Гак покачал головой:

– А вот это вряд ли… Лекарка считает, что прежде девчонка могла говорить. И надеется со временем исцелить её от немоты.

Князь сочувственно вздохнул:

– Обретёт ли бедняжка когда-нибудь голос? Сумеет ли вспомнить и поведать нам свою тайну… Кто она и что с нею случилось.

– Всё в руках Божьих, – философски заключил Пётр Иванович. – Поживём-увидим! По крайней мере, Степанида меня уверяет, что девчонка непременно заговорит… Когда душа оправится от потрясения. Вот только память к бедной, полностью, может уже и не вернуться. Никогда… Увы!

Глава четвёртая. Степанида

Август, 1765 года. Урочище Мез-догу – Казачья община на терской луке.

Бесстрастные документы 18 века скупо свидетельствуют: “Моздокское пограничное селение …было укрепляемо руками простых солдат, составивших охранное войско”.

Именно они, в основном, и начинали возводить новую цитадель на Тереке. Поднимали внешние стены, копали под ними круговые защитные рвы, насыпали оборонительные валы и сколачивали заградительные рогатки… Впрочем, в 1763-1765 годах, здесь все поселенцы были строителями. В меру своих способностей.

Одновременно с возведением крепости, на что направлялись главные усилия военных и гражданских колонистов, появлялись в урочище и первые общественные сооружения. Кроме уже упомянутых скромной православной церкви, штаба стройки, служившего также и жилищем главному зодчему – подполковнику Гаку, склада с ледником, на левом берегу Терека выросли ещё казарма и конюшня с печным отоплением, кузница, лесопилка, баня, пекарня…

Сотни первых поселенцев трудились, не разгибая спины, от зари до зари. Успевая, при этом, заниматься и обустройством собственных долговременных жилищ. На смену землянкам, с едва торчащими из травы камышовыми крышами, вокруг холма с цитаделью поднялись обмазанные глиной домики с крохотными оконцами, выбеленными извёсткой стенами и печными трубами.

А ещё колонистам требовалось постоянно заботиться о собственной безопасности. В урочище Мез-догу было весьма неспокойно… Порой настолько, что солдатам, казакам и гражданским поселенцам приходилось откладывать в сторону строительные инструменты и отбиваться с оружием в руках от набегов лихих людей.

Несколько раз налётчики собирались в довольно многочисленные боевые отряды, из представителей всевозможных кавказских племён. Тех, кто мечтал быстрым и дерзким нападением разгромить лагерь строителей… И поживиться на его развалинах богатой добычей.

Обычная история для того времени! А всяких абреков на беспокойной терской границе российской империи, в первые годы возведения крепости, промышляло немало.

В вольные разбойники кавказские джигиты шли, как правило, не из-за крайней своей бедности… Или, допустим, в силу каких-то сложившихся неблагоприятных жизненных обстоятельств. То были лишь исключения.

Абреками горцы становились нередко из-за банальной жажды наживы. А ещё чаще – в поисках молодеческой славы и авторитета в глазах у соплеменников и соседей.

Удачливый абрек, ограбивший богатый купеческий обоз, захвативший в рабство многих иноверцев и безнаказанно улизнувший с добычей от возмездия, тогда для большинства жителей Северного Кавказа, был настоящим героем… Отчаянным, бесстрашным, дерзким! Некоторых даже знали поимённо… И слагали про них легенды, дополняя и приукрашивая вымыслом правду.

Что же касается участи рядового русского солдата в 18 веке, то ей завидовать не приходилось. Особенно если тянуть нелёгкую лямку служивому доводилось на вечно неспокойном Северном Кавказе.

Дисциплина в русской армии держалась на бесконечной муштре, шпицрутенах и зуботычинах младших командиров. Жаловаться на что-либо солдату было запрещено под страхом наказания… Не удивительно, что случаи дезертирства рядового состава в войсковых подразделениях на Северном Кавказе отмечались в 18 веке довольно часто.

Историки пишут, что некоторые солдаты первого гарнизона Моздокской крепости тоже не выдерживали армейских тягот, усугубленных изнурительным трудом на строительстве цитадели… В полном отчаянии эти служивые, призванные, обычно, из крепостных крестьян, бежали и прятались в труднопроходимых лесах. Или вообще уходили прочь из России, за Терек. В так называемые тогда «чеченские горы».

Здесь дезертиры надеялись выжить… Пополняя собой небольшие неприкаянные общины российских христиан-раскольников, спасающихся от гонений на родине в малолюдных ущельях Северного Кавказа. А порой группы бывших солдат, объединяясь, и сами создавали в потаённых местечках, за Тереком, свои хутора.

Только многие беглецы, вместо избавления от армейских тягот, становились со временем добычею местных абреков. И оказывались, в итоге, в кандалах и в колодках… Превращаясь в живой товар на турецких и крымско-татарских невольничьих рынках.

Тем не менее, каждодневная работа на строительстве крепости в урочище Мез-догу продолжалась… И благодаря усилиям российских военных, трудившихся в распутицу, жару и холода, не покладая рук, бок о бок с привлекаемыми к важному государственному делу горцами-переселенцами, уже через год после закладки, к концу лета 1764 года, новый форпост на Тереке обрёл вид вполне себе надежного укрепления.

Возводимую цитадель и растущее при ней предместье окружали две линии рвов с проточной водой на дне широких и глубоких траншей. А на саму территорию крепости, огороженную прочной стеной, теперь можно было попасть лишь по трём подъёмным мостам… Охраняемым круглосуточно вооружёнными джигитами из горской команды князя Кургоко Кончокина…

Вне цитадели и посада, особняком, поселились своей специфической общиной казаки. Они разместились на отшибе, с северо-западной стороны своей специфической общиной,

Эти откомандированные на охрану южной границы империи воины облюбовали себе для лагеря в урочище просторную терскую луку, в паре вёрст от строящейся крепости. Большинство казаков были выходцами с Дона и Поволжья. Они-то и начали обживать открытую, ровную местность, выше по течению Терека, окружённую дикими лесами и подступающей с севера степью.

Впрочем, среди поселившихся тут первых полутора сотен представителей вольного воинского сословия встречались и кубанские станичники, и гребенцы, и даже уральцы! Казачья община, охранявшая строителей цитадели с присоединившимися горцами и патрулирующая постоянно свой участок самой южной границы Российской империи, являла весьма пёструю картину.

В числе первых служивых поселенцев на луке оказались и семейные люди. Правда, казаков тут, уже успевших обзавестись жёнами и детьми, были единицы… В основном, община состояла из холостяков и тех, кто оставил семьи в донских и поволжских станицах, на время своей семилетней командировки.

Казаки, в свободное от службы время, строили себе на луке турлучные и саманные хаты, засаживали огороды, даже умудрялись разбивать фруктовые сады! Но в первую очередь прирождённые воины и защитники границы думали о безопасности своей общины.

Они окапали лагерь, с домами и земельными участками, круговым оборонительным рвом… И поставили по окраинам поселения высокие наблюдательные вышки. Таким образом, эта казачья община при новой крепости превратилась в ещё один, хорошо охраняемый малый форпост на левобережье Терека.

А командовал поселением вольного воинства в 1763 году, и до избрания первого станичного атамана, двадцатишестилетний сотник Илья Сорока. Несмотря на свой относительно молодой для подобной должности возраст, он пользовался непререкаемым авторитетом в казачьей лагере.

Сотника Илью Сороку отличала поразительная смесь бесшабашной отваги в бою, хладнокровия перед лицом опасности, выдающейся силы духа… Сочетающаяся при этом с трезвым расчётом.

Мужественный казак, благодаря своему воинскому мастерству и храбрости, не раз выходил победителем из неравных смертельных схваток. Подчинённая ему сотня всадников считалась одним из самых боеспособных подразделений, приданных гарнизону возводимой цитадели.

Впрочем, станичным атаманом молодого Илью на луке никто не называл… Это была выборная, освобождённая от прочих забот, ответственная должность. И присуждалась она достойному человеку всем обществом только на круге – высшем органе казачьего самоуправления.

А разных атаманов, кстати, в каждой станице, в то время, существовало несколько… Одновременно. И каждый отвечал за свою конкретную сферу, порученную ему обществом всё на том же круге.

Так, в любой уважающей себя казачьей общине избирался походный, или войсковой атаман. Он руководил станичниками в немирное время.

Обязательно был в вольном поселении лисицкий атаман – человек, занимающийся охотничьими вопросами, крамной – разбирающийся в торговых делах… И другие, специализирующиеся по своим узким направлениям.

Станичные же атаманы осуществляли повседневное, общее руководство общиной. Они разбирали различные конфликтные ситуации, занимались вопросами денежных сборов и налогов, выявляли и наказывали виновных…

Казаки не только выбирали себе администратора и распорядителя из самых уважаемых и грамотных соплеменников, но и регулярно заслушивали на круге его отчёты. При недовольстве главой поселения станичники в любое время могли заменить батьку на более достойного лидера.

Однако, слово действующего атамана являлось законом для всех членов общины. Его приказы не обсуждались и не оспаривались. Станичному голове полагалось жалование и немаленькая часть от любой добычи.

Илья Сорока в начале строительства крепости руководил казачьей общиной неофициально, оставаясь действующим командиром сотни.

Место своего поселения в урочище представители вольного воинского сословия, а вслед за ними и все остальные в округе, стали именовать по названию береговой линии. Так казачья община, рядом с цитаделью, превратилась в станицу Луковскую.

Впрочем, всё это случилось не в один год… Отдельное поселение долгое время исправно выполняло свою главную задачу, охраняя строителей и границу, вместе с другими воинскими подразделениями в урочище.

Многие станичники, обосновавшиеся на терской луке, вообще не думали оседать здесь навсегда. Они надеялись, отслужив положенное количество лет и дождавшись смены, вернуться назад – на Дон, Волгу, Яик (Урал)…

В те года не считалось зазорным, если казак, пусть даже и венчанный, неся государственную службу в дальних краях, скрашивая суровый воинский быт, заводил себе временную жену. Это была, как правило, симпатичная рабыня или пленница чужой национальности. Купленная, выменянная, или украденная. А чаще – привезенная казаком из очередного похода, в качестве трофея.

Но будущего, обычно, такие, не освещённые православной церковью, “гражданские браки” не имели. Свою временную жену на кавказской границе, как часто и сам дом, построенный тут, со всем нажитым личным хозяйством, за годы продолжительной воинской командировки (семь и более лет!), казак считал вещами непостоянными, преходящими… Вынужденной мерой! Всё это ему, по окончанию срока службы на Кавказе, и потерять было не жалко.

***

– Настасья! Ты не помнишь, куда я поставила снадобье от болотной лихорадки? – врачевательница и травница Степанида остановилась в раздумье посреди приземистой хаты с двумя малыми оконцами, едва рассеивающими полумрак тесного помещения. – То, которое в зелёном штофе с дубовой пробкой…

Женщина, громко вопрошающая невидимую собеседницу, возившуюся в сенях, представляла из себя крепкую ещё, пятидесятипятилетнюю особу с решительным и строгим, неулыбчивым лицом. Прядь некогда иссиня-чёрных волос, уже тронутых обильно сединой, выбивалась у неё из-под тёмного платка.

Улыбаться потомственная гребенская казачка Степанида Ничепуренко разучилась давно… Ещё четверть века назад, в разгар последней большой войны между османами и российской империей.

Тогда она, чернобровая, весёлая и молодая мужняя жена, двадцати трёх лет от роду, в один роковой день потеряла всю свою семью – бравого супруга-казака, двоих малолетних детей, пожилых родителей… А заодно и добротный дом в горах, со всем имуществом, нажитым за промелькнувшими птицей счастливыми годами в судьбе Степаниды.

Её родной гребенской станице Святомарьинская, располагавшейся в тихом уютном местечке на берегу белопенного ручья, стремительно сбегавшего по камням с ледника в долину, не повезло… Небольшая казачья община, существовавшая к тому времени уже почти сто лет, оказалась на пути турецкой армии, скрытно маневрировавшей меж гор и ущелий, рядом с российской границей.

Османы и их кавказские союзники застали врасплох спящую станицу. Передовой конный дозор вражеского войска случайно наткнулся на святомарьинцев перед самым рассветом…

Взятые подтянувшимися подразделениями турок в плотное кольцо, станичники сопротивлялись с яростной обречённостью. Шансов у малой казачьей общины не было никаких.

Османы беспрерывно атаковали укрепления защитников поселения, расстреливали их из пушек и ружей… И к вечеру всё было кончено.

Ворвавшись в пылающую станицу свирепые захватчики, обозлённые противодействием неверных и своими потерями, перебили всех до единого оставшихся в живых мужчин. От невинных младенцев до стариков.

Заодно османы изнасиловали всех девочек и женщин. Зарубили саблями многих казачек, помогавших своим мужьям, братьям и отцам держать круговую оборону, заряжая ружья и перетаскивая с места на место несколько имевшихся у станичников орудий.

Победителями были также хладнокровно вырезаны старухи и дети… Все те, кто не мог долго идти своими ногами вслед за армейским турецким обозом. И представлял собой бесполезную добычу, в глазах расчётливых завоевателей.

Саму разграбленную станицу захватчики сожгли дотла. А руины домов сровняли с землёй… Поставив точку в столетней истории этого казачьего поселения.

От всей Святомарьинской осталось в живых полтора десятка человек… И это были молодые, красивые женщины, чудом уцелевшие в массовой резне. После всех издевательств над ними, жестокие, но практичные победители решили всё же не убивать казачек, а с выгодой продать работорговцам. Славянские девушки стоили дорого!

Босоногих и истерзанных станичниц связали одной верёвкой… И погнали вслед за турецким войском, в армейском обозе, рядом с телегами, гружёнными награбленным имуществом святомарьинцев, в неволю. Вместе с захваченной скотиной, стегая плетью отстающих пленниц и животных.

В этой рабской связке семенила и Степанида… С потухшим взором, посеревшим лицом и окаменевшим от невыносимого горя сердцем.

Как молодая женщине ещё не умерла тогда? На её глазах приняли страшную смерть оба её малолетних ребёнка… И погибло столько близких!

…К счастью для пленниц, через сутки после случившейся с ними катастрофы, на османскую армию напали русские войска. Конные казачьи части, неожиданно и стремительно атаковали в горах турецкую колонну.

Османы и их союзники, чтобы не попасть в окружение, в спешке бросили основную часть своего обоза, награбленное добро с пленницами… И бежали сломя голову. А освобождённая казаками Степанида вскоре, после разных перипетий и бродяжничества по тылам русской армии, оказалась, в конце концов, в Кизлярской крепости.

Попала сюда молодая женщина уже одна, без других спасшихся пленниц из уничтоженной Святомарьинки. Они так и потерялись для неё навсегда в военной круговерти.

Степанида в то время, заторможенная и равнодушная ко всему, что происходило вокруг, являла собой не человека… А только тень от себя прежней. С пустыми, полубезумными глазами… И без всяких средств к существованию.

Босую, неопрятную и голодную казачку, бесцельно шатающуюся по шумному кизлярскому базару, в надежде на бесплатную еду, случайно повстречал местный старик-аптекарь. Это был бездетный и одинокий вдовец.

Он пожалел молодую бродяжку… Накормил и приютил её в своём большом двухэтажном доме в Кизлярской крепости. Первый уровень жилища занимали аптека и лаборатория по изготовлению лекарств. А наверху обитал сам хозяин.

Потом, когда Степанида уже немного пришла в себя, она стала всячески помогать по дому добросердечному старику. Убирала, готовила ему, стирала… И даже пыталась принимать посильное участие в профессиональной деятельности аптекаря.

Прошло несколько лет. Старый бездетный вдовец всё больше доверял и привязывался к молодой и толковой женщине… Постепенно ставшей ему незаменимой помощницей по хозяйству и в торговых делах, внимательной слушательницей и старательной ученицей.

Со временем, аптекарь стал допускать Степаниду и к изготовлению разных несложных лекарственных снадобий в своей лаборатории. Кроме этого, женщина собирала для мэтра, по ближайшим к Кизлярской крепости рощицам и болотцам заказанные им целебные травы, цветки и коренья.

Степанида с ранней весны и до поздней осени бродила по округе с холщёвым мешком за спиной и с плетённой корзиной на плечах. А возвратившись со своей добычей к старику, училась, под его строгим приглядом, правильно и аккуратно сортировать собранные растения.., Сушить и растирать их потом в мелкий, однородный порошок.

Молодая женщина добросовестно отмеряла разные ингредиенты на точных аптекарских весах, смешивала вещества в нужных пропорциях, по указанию и под наблюдением мэтра. На основе этих составов опытный фармацевт готовил свои лечебные отвары, настойки и мази.

Аптекарь лично фасовал целебные снадобья по флаконам и пузырькам… Наклеивая на малую посуду бумажные этикетки с надписями на латыни.

Когда-то Степаниде повезло закончить трёхлетнюю церковно-приходскую школу в Святомарьинке. Это учебное заведение при скромном станичном храме существовало лишь благодаря подвижничеству грамотной супруги священника, возившейся с казачьими детьми, словно наседка с цыплятами.

Остальные взрослые святомарьицы к её углублённой просветительской деятельности относились скептически… Все прочие уроки в церковно-приходской школе, кроме знакомства чад с Законом Божьим и зазубривания православных молитв, считались в казачьих семьях излишним баловством.

Однако, Степанида (спасибо принявшей страшную смерть от нехристей попадье-мученице!), умела теперь худо-бедно читать и писать по-церковнославянски… Что для гребенских казаков в 18 веке, и уж тем более для их женщин, было весьма редким явлением.

Пришло время Степаниде вспомнить школьные годы… В домашней библиотеке старого аптекаря имелось несколько медицинских книг, написанных на кириллице.

Любознательная молодая женщина, с разрешения добросердечного мэтра, с интересом их листала… Запоминала названия и симптомы болезней, методы лечения недугов и правильное применение целительных препаратов.

Ей было по душе это тихое, требующее сосредоточенного внимания и знаний ремесло фармацевта и лекаря. Так, под руководством своего благодетеля и мудрого наставника Степанида постигала новую науку. Год за годом… Сперва, и по чуть-чуть, теоритически, а потом, и всё увереннее – практически.

Слава Богу, рядом с ней много лет находился доброжелательный советчик. У которого она всегда могла спросить о непонятном.

В 18 веке владельцы аптек не только изготавливали и продавали исцеляющие снадобья нуждающимся, но нередко и сами занимались лекарской практикой. Старый вдовец не был исключением.

А со временем и его способная ученица, под внимательным наблюдением своего наставника, стала пробовать сама вправлять несложные вывихи, лечить ушибы и лёгкие раны обращающимся за помощью к аптекарю людям, рекомендовать им нужные снадобья…

Степанида даже ассистировала мэтру при тяжёлых родах и ампутациях! Она не боялась крови, без истерик и причитаний взирала ни чужие муки и смерть.

Женщина и сама хладнокровно пускала в дело, острый, как бритва, нож… Если больному требовалось кровопускание. Весьма, кстати, популярная в 18 веке медицинская процедура!

Старый вдовец прикипел сердцем к неглупой и ответственной Степаниде… Как к родной дочери.

За десять с лишним лет жизни под одной крышей с ней мастер-фармацевт, опытный травник, химик, да к тому же ещё и практикующий врач, сумел передать своей старательной и трудолюбивой помощнице многие профессиональные секреты… А когда старик и сам слёг, под бременем обострившихся возрастных недугов, управление аптекой целиком легло на плечи Степаниды. Она уверенно продолжила дело учителя.

Простая в общении, много чего уже познавшая в лекарском ремесле, к тому времени, помощница занедужившего аптекаря пользовалась у людей уважением. А мэтр тихо угасал… И всё дальше отдалялся от земных забот.

Тем не менее, старый лекарь сражался с собственными болячками долго и яростно. Как мог… Он провёл больше года, почти не вставая с постели.

Иногда мэтр даже одерживал кратковременные победы в этой неравной борьбе за жизнь. Благодаря, без сомнения, заботливому и неотступному уходу Степаниды. И ненадолго поднимался с кровати, худой и бледный.

Старческие болячки тогда отступали на день-другой от своей жертвы… Позволяя умирающему самостоятельно выбраться за порог, на улицу, насладиться тёплым солнечным днём. Вдохнуть бодрящего свежего воздуха.

Но потом застарелые недуги всё равно брали верх… И укладывали немощного человека обратно в постель на месяцы.

И всё-таки уходил старик в мир иной со спокойной душой, окружённый сердечной теплотой и искренней заботой благодарной ему за всё Степаниды. Аптекарь мысленно уже не раз благодарил небо за такую толковую ученицу и продолжательницу его дела, посланную самим провидением!

А когда Степаниде удалось, без всяческих подсказок со стороны немощного мэтра, самостоятельно излечить нескольких обратившихся за помощью больных, используя изготовленные ею же отвары и мази – женщина и сама в себя поверила. Как в травницу и целительницу.

…Перед самой своей смертью, старый аптекарь и врач, в момент кратковременного улучшения самочувствия, собравшись с последними силами, посетил канцелярию коменданта Кизлярской крепости. Высокопоставленного чиновника мэтр знал лично… И пользовался, со стороны первого лица в цитадели, всяческой поддержкой.

Старый фармацевт и лекарь, тёртый калач по жизни, прекрасно ориентировался в реалиях своего времени. Он всё же успел много сделать напоследок для Степаниды… И существенно облегчил её жизнь после собственной смерти.

Задействовав все свои связи, личные добрые знакомства и щедрые взятки, заручившись поддержкой важных представителей медицинской гильдии, мэтр оформил способной ученице и помощнице необходимые разрешительные документы. Позволявшие женщине на законных основаниях заниматься аптекарской и лекарской практикой. Официальные бумаги с печатями давали Степаниде, в том числе, и право на наследование всего имущества старика, после его смерти.

Документы представляли теперь женщину, как законную приёмную дочь аптекаря. И дозволяли Степаниде Ничепуренко не только самостоятельно изготавливать различные целительные снадобья на продажу, но и врачевать обращающихся к ней за медицинской помощью людей.

…После кончины старого лекаря, женщина на правах приёмной дочери вступила в наследство. И стала по праву владелицей большого двухэтажного дома с аптекой и фармацевтической лабораторией. Степанида в один миг превратилась в достаточно обеспеченного человека в Кизлярской крепости.

Впрочем, осторожный чиновник, вручая разрешительный документ женщине на самостоятельную фармацевтическую и врачебную работу, за подписью самого коменданта, на всякий случай, всё же подстраховался… И добавил к официальной бумаге с гербовой сургучной печатью отдельное примечание.

Выданный документ позволял новой хозяйке аптеки, не предоставившей никаких дипломов и свидетельств об окончании специальных учебных заведений, лишь право «заниматься лекарской деятельностью среди местных народов, а также всякого чина и сословия людей, кроме лиц дворянского звания… Коих следует врачевать более искусным в своём ремесле целителям. А снадобья дозволяется готовить Степаниде Гавриловне Ничепуренко и продавать страждущим любые, под личную ответственность».

И всё бы ничего, да только самостоятельная деятельность новой владелицы аптеки совпала с начавшимися крутыми переменами в жизни обитателей Кизлярской крепости. К середине 18 века сюда активно потянулись отовсюду новые переселенцы… Укреплённая цитадель далеко прославилась, как относительно безопасное место на беспокойном Северном Кавказе. Надёжно охраняемое русскими военными.

В Кизлярской крепости имелась сильная артиллерия, большой гарнизон из казаков и солдат, закалённый в боях с враждебными горскими племенами. В цитадели царил строгий порядок.

А вокруг её стен, под защитой военных, разрослось и продолжало прирастать новыми жилищами предместье – с огородами, садами и виноградниками. Сюда, вместе с остальным местным народом, в поисках стабильной и спокойной жизни, устремились и всякого рода практикующие лекари, торговцы заморскими чудодейственными снадобьями, порошками и мазями, исцеляющими, якобы, от любых хворей… Только плати! Жёсткая конкуренция в фармацевтической и медицинской сфере резко возросла.

Появились в крепости и дипломированные врачи, приехавших на Северный Кавказ попрактиковать и подзаработать лекарскими услугами из столицы губернии Астрахани… А то и из самого Санкт-Петербурга!

На этом фоне простая казачка-травница Степанида со своей аптекой смотрелась весьма скромно. А её сомнительный патент от местного чиновника, разрешающий женщине заниматься врачеванием, вызывал у компетентных людей всё больше вопросов…

Ещё сильнее коллеги Степаниды по цеху, заглядывая иногда в её заведение за готовыми лекарствами, поджимали губы и вскидывали недоумённо брови, когда выяснялось, что хозяйка аптеки не понимает латынь. Краеугольный камень их профессии! Хотя никто пока женщину напрямую и не спрашивал – как и где она училась ремеслу фармацевта и врачевателя…

Впрочем, это было лишь делом времени. В любой день объявившиеся в Кизлярской крепости учёные собратья Степаниды по медицинской гильдии могли состряпать жалобу астраханскому губернатору на конкурентку. И потребовать у него разобраться с самозванкой, работающей под протекцией местных чиновников. Нагло отбивающей платежеспособных больных у истинных врачей!

И поэтому, когда в конце 1762 года, комендатура Кизлярской крепости, начала формировать большой переселенческий караван из добровольцев и специалистов самого разного профиля, для отправки в урочище Мез-догу, Степанида решила не испытывать судьбу… Теперь у женщины не было влиятельного заступника, за которым она себя могла чувствовать, как за каменной стеной.

Тем более, что ещё один лекарь, в дополнение к военному врачу, прикомандированному к экспедиции, колонистам срочно требовался. Составители обоза попробовали было завербовать нужного специалиста среди дипломированных представителей медицинской гильдии. Да только учёного врачевателя в цитадели, согласного по доброй воле ехать в неведомое дикое урочище, строить крепость на пустом месте и налаживать быт с нуля, что-то всё не находилось.

Но тут неожиданно свои услуги предложила организаторам экспедиции Степанида… И её охотно включили в состав формирующегося переселенческого обоза.

Женщина быстро и недорого продала свой двухэтажный дом. И нагрузив горой целых четыре телеги специфическим аптекарским и лекарским скарбом, навсегда покинула Кизлярскую крепость…

Всё имущество Степаниды состояло, кроме этих добротных повозок и лошадей, главным образом, из множества разных склянок, бутылей и сосудов с порошками, готовыми мазями и целительными настойками. Хрупкая тара покоилась на мягкой подушке из сена, была бережно укутана в тряпки, подготовлена к долгой и тряской дороге.

Степанида привезла с собой в урочище Мез-догу тяжеленный и объёмный тигель, чувствительные аптекарские весы, медицинский инструментарий и даже фарфоровую и бронзовую посуду… В общем, всё самое необходимое для врачебной практики на новом месте и изготовления лекарств на основе местных трав.

***

– Куда же я подевала этот штоф? – женщина ещё раз обвела с досадой внимательным взглядом, батарею разнокалиберных бутылок и пузырьков на дощатом столе без скатерти, вплотную придвинутом к маленькому окошку.

– Не сия ли склянка вам нужна, тётя Степанида? – в гибкой кареглазой красавице, появившейся в дверном проёме, с трудом угадывалась испуганная, дрожащая девочка, непонятно откуда появившаяся посреди степи два с лишним года назад, на пути у переселенческого обоза… Однако, это была именно она. В руках девушка держала четырёхгранную бутылку тёмно-зелёного стекла.

За прошедшее с памятного лета время, угловатый и нескладный подросток в изодранном платье с чужого плеча, едва не подстреленный в кустах дозорным казаком Сапроновым, вытянулся и сильно изменился. Бывшая безгласная девочка-замарашка из гадкого утёнка превратилась в довольно симпатичное создание.

И сейчас на пороге стояла несмело улыбающаяся брюнетка… С тугою косой, лежащей на вздымавшейся в ритм дыханию, уже вполне оформившейся под глухим, закрытым платьем, женской груди.

Степанида, которой поручили заботиться об этой, показавшейся тогда многим переселенцам немой девчонке, нарекла юную незнакомку Настей, для удобства общения. И долго безуспешно пыталась выяснить всевозможными способами прошлое своей подопечной… И пролить свет на загадочную историю, случившуюся с бедняжкой в степи.

Но Настя о себе ничего не помнила. И не разговаривала, как не билась с нею лекарка…

А шесть месяцев назад – о, чудо – с губ девушки сорвались, наконец-таки, вместо нечленораздельного мычания и мучительных потуг заики, несколько первых разборчивых слов! И были они на русском языке. Являющимся, скорей всего, родным для заговорившей.

Хотя память к Насте пока так и не вернулась, стерев всю её прошлую жизнь, за полгода каждодневных занятий со Степанидой по развитию речи, девушка уже изъяснялась довольно бегло. И почти не заикалась.

– Она самая! – облегчённо вздохнула Степанида. – Я ж её сама в сени на полку с вечера поставила… Запамятовала совсем!

Травница взяла из рук девушки зелёную бутылку, откупорила… И понюхала осторожно содержимое штофа.

– Мне к Тенгизу, в грузинскую слободку пора, – врачевательница озабоченно наморщила лоб. – У него, похоже, болотная лихорадка начинается. Все признаки вчера были… Авось и удастся спасти мужика сей настойкой от тяжких последствий коварной хвори!

Но сначала, девонька, нам самим следует поберечься от заразы… Таково первое правило лекаря. Сбегай-ка мне быстренько за Серафимом!

И пока Настя, выскочив пулей за порог, исполняла поручение Степаниды, женщина, отодвинув бутылки и пузырьки в сторону, выставила на стол три одинаковых медных стаканчика. Разлив по ним немного тёмного, густого снадобья из принесённого четырёхгранного штофа, врачевательница добавила на глаз, в каждую порцию, чуть-чуть серого порошка из малого флакона, спрятанного в кармашке платья.

Разбавила содержимое стаканчиков кипячённой водой из глиняного кувшина… И энергично перемешала получившееся лекарство миниатюрной аптекарской ложечкой из серебра.

Нынешний скромный дом Степаниды, по сравнению с её прежними двухэтажными хоромами, выглядел убого. Приземистая турлучная хата в малороссийском стиле, об двух оконцах, с белёнными извёсткой стенами и нахлобученной на неказистую постройку крышей из плотных вязанок болотного камыша, была поставлена на луке специально для лекарки и двух её сожителей. В первую очередь и за считанные дни… Дружными усилиями, почитай, всей казачьей общины.

Жилище Степаниде представители вольного воинского сословия возвели по нарисованному врачевательницей и травнице плану. Со всеми, необходимыми хозяйке пристройками и подсобными помещениями… Для скорейшего начала работы лекарки по своему целительному профилю.

И даже поставили дом ровно в том месте, которое указала им травница… На самом краю казачьего поселения, рядом с мостками через ров и по соседству с наблюдательной вышкой. В двух шагах от непролазной лесной чащи.

А всё жильё в хате, рассчитанной на трёх человек, состояло из двух небольших комнаток, отапливаемых русской печью. Имелись здесь ещё крохотные сени, чулан, погреб…

Перед домом лежал дворик, огороженный плетнём. А за хатой располагался огород, навес, два сарая… И отдельным строением – компактная фармацевтическая лаборатория, со всем необходимым для изготовления лекарств оборудованием.

Личный дом Степаниде казаки возвели на луке в числе первых капитальных жилищ, по приказу станичного атамана Павла Татаринцева. Сей умудрённый летами и житейским опытом человек был избран на круге, в конце лета 1763 года, официальным главой поселения… Взамен молодого сотника Ильи Сороки, исполнявшего обязанности предводителя общины лишь формально.

Казаки поставили хату Степаниде и помогли наладить ей подворье, когда ещё сами ютились на луке в шалашах… Возводили дом лекарке члены свободной общины, как важнейшую постройку для своего поселения. И весьма обрадовались, когда врачевательница, прибыв в урочище с караваном и осмотревшись на месте, изъявила желание жить не в будущей цитадели, а вместе с представителями родного ей, казачьего сословия.

Хороший лекарь – ценная находка для любой станицы! Тем более, когда он свой, казацкого роду-племени… Да ещё и обладатель официального документа с гербовой печатью на право врачевания людей и изготовление лекарств. Патента, выданного самым комендантом Кизлярской крепости!

Безграмотные, в большинстве своём, казаки с уважением смотрели на государственную бумагу в рамке, испещрённую множеством непонятных буковок… Висевшую теперь на видном месте у Степаниды в хате.

В глазах членов общины читалось благоговейное – ух ты… Настоящая лекарка! С документом. Это вам не какая-нибудь бабка-повитуха… К такой раненому казаку и под хирургический нож ложиться не страшно.

А Степанида, за первые месяцы пребывания в урочище, зарекомендовала себя в глазах переселенцев, обращавшихся к ней за помощью, весьма неплохо. Несмотря на своё строгое, неулыбчивое лицо, она оказалась доброжелательным, бескорыстным, а самое главное – умелым врачевателем недугов.

Простая в общении, внимательная, ничуть не заносчивая, Степанида могла дать и ценный совет заболевшему горцу, и предложить обратившемуся казаку эффективное снадобье, едва ли не от любой хвори. Она ловко вправляла вывихнутую руку мальчишке-сорванцу, хладнокровно выковыривала прокалённым ножом свинцовую пулю, или зазубренный наконечник стрелы из загноившейся раны воина… Повитухи в национальных слободках часто звали безотказную женщину, со своими лекарствами и дельными рекомендациями, на выручку, при случавшихся тяжёлых родах.

Неудивительно, что с таким отношением к людям и к собственному ремеслу, Степанида вскоре сделалась уважаемым и популярным человеком у колонистов. Особенно её авторитет вырос после предложенного врачевательницей и травницей несложного рецепта борьбы с замучившим переселенцев болотным комарьём.

В жаркие месяцы – с конца мая и по середину сентября – от этих зудящих кровопийц людям никак невозможно было избавиться. Приходилось постоянно окуривать себя и жилища удушливым дымом… Который, как казалось, только и мог, спасти колонистов в комариный сезон от полчищ летающих паразитов.

Пройдя, в первый месяц своего нахождения в урочище, по краю ближнего леса, Степанида вернулась в лагерь с полной котомкой найденных неподалёку лекарственных растений. А через неделю травница предложила переселенцам сразу два варианта избавления от комариной напасти.

Первым, достаточно эффективным средством, оказался часто встречавшийся в местном лесу древесный гриб-трутовик… Нарезанный на ломти, подожжённые и тут же потушенные потом, он имел замечательную способность долго тлеть. Часами напролёт. А едва ощутимый человеком запах этого незаметного горения, абсолютно не переносили комары.

Кровососущие паразиты облетали стороной жилища людей и места, где работали колонисты, если там курились в плошках, или тлели насаженные прямо на ветки кустарника кусочки трутовика… Даже вблизи родного болота комары избегали площадок, где трудились переселенцы, защищавшие себя предложенным травницей методом.

Другим замечательным средством, рекомендованным Степанидой от назойливых, кусачих насекомых, стала муравьиная кислота. Стойкий запах этого вещества, неощущаемого человеком, для комаров тоже оказался смерти подобен.

А добыть отпугивающих крылатых паразитов кислоту в лесу оказалось проще простого. Достаточно было набросить на любой муравейник влажную тряпицу и подождать с полчаса, наблюдая за паникой насекомых. Защищая свой дом, те яростно и непрестанно атаковали мокрую ткань… Кусая её и напитывая своими выделениями.

Потом, требовалось лишь стряхнуть всех муравьёв с тряпицы и тщательно натереть ею лицо, шею и другие открытые участки тела. Защита от укусов комаров на пару часов была гарантирована!

Всё это, в первый год строительства новой крепости, очень выручило переселенцев. А Степанида заслужила у колонистов репутацию не только умелого лекаря, но и человека много знающего, опытного в разных житейских вопросах.

Благодарные люди платили травнице и врачевательнице, за медицинскую помощь, советы, исцеляющие порошки и настойки, чем могли – выловленной в Тереке рыбой, дичью, добытой в лесу и в степи, молоком, птичьими яйцами… Медные и серебряные монеты тогда и, уж тем более бумажные деньги империи, которые Екатерина Вторая только пыталась запустить в оборот, на Северном Кавказе широкого хождения не имели. И среди горцев особо не котировались.

Денег у большинства переселенцев просто не было… И в своих повседневных взаиморасчётах колонисты, обычно, придерживались старого и надёжного натурального обмена.

Степанида являлась не единственным лекарем в урочище. И даже не самым авторитетным.

Господ офицеров, всех горцев благородного происхождения, а так же солдат и зажиточных торговцев, лечил в возводимой крепости другой специалист. Прикомандированный сюда приказным порядком из Астрахани военный врач, с двумя солдатами-помощниками.

Это был важный, сухопарый немец в пенсне, поселившийся сразу в строящейся цитадели… При поставленной в первый же год малой гарнизонной больнице на полтора десятка пациентов.

Он говорил по-русски с сильным акцентом. Носил европейское платье, имел надменный вид… И считался у местной знати целителем, безусловно, на голову выше, нежели простая казачка Степанида. Лекарка для обычного народа.

Сей тощий немец окончил, в своё время, престижную медицинскую школу в одной из европейских столиц… А позже, в поисках лучшей жизни, перебрался в Россию. И даже принял здесь новое подданство.

После Петра Первого империю наводнили искусные в разных сферах иностранцы из немцев, голландцев, французов, итальянцев. Они занимались в России науками и образованием, архитектурными проектами, изящными искусствами, командовали военными подразделениями… В том числе оказывали и медицинские услуги.

Переселенцы в урочище говорили, что этот врач даже практиковал в Санкт-Петербурге! И удостаивался чести лечить благородных особ, близких ко двору.

А в Астрахань, якобы, немец был сослан заниматься своим ремеслом за какую-то провинность… Но и там надменный лекарь не прижился. И астраханский губернатор решил прикомандировать своенравного врачевателя к строительному обозу, формировавшемуся в Кизляре…

Впрочем, как оно было на самом деле – никто точно не знал. Возможно даже, что слух этот распускали в урочище сами прибывшие с немецким лекарем два солдата-помощника, всячески желающие набить цену своему патрону.

Звали гарнизонного врача Хансйорг Шеффлер. Также, как и на простых горцев-переселенцев, он высокомерно посматривал при случайной встрече и на свою скромную коллегу – травницу и целительницу Степаниду. В холодном взгляде немца читалось – экая наглость! Неужто эта странная русская особа смеет конкурировать с ним в лекарском деле?!

Впрочем, дипломированный немец никак не мешал жить и работать Степаниде. Не до того ему было в хлопотные первые годы строительства крепости.

Да и не видел он в простой казачке ни серьёзного соперника себе по лекарскому ремеслу, ни опасного вредителя здоровью переселенцев, прибавляющего своими неквалифицированными действиями проблем настоящему врачу. А разных больных, нуждающихся в заботе и уходе, им со Степанидой хватало на двоих с избытком!

Практичный, расчётливый немец полагал – пускай эта женщина пока возится с прибывающей в урочище беднотой… С людьми, которым всё равно не по карману его высокопрофессиональные услуги и консультации.

Пусть чернь лечится так, коль много возомнившую о себе травницу глупый народ принимает за полноценного врача! И сам идёт к ней за помощью и исцеляющими снадобьями…Он же один не может охватить всех, в конце концов!

Пусть пока эта Степанида лечит казаков и горцев, за свой скромный гонорар, как умеет… Большого вреда от неё не будет. Зато малоимущие гражданские обитатели растущего предместья цитадели станут меньше отвлекать гарнизонного врача от важных служебных забот.

Хотя Хансйорг Шеффлер и весьма скептически оценивал познания и умения Степаниды в медицине, это не мешало ему, время от времени, обращаться к травнице за разными лекарскими настойками, готовыми мазями и целебными порошками. Исключительно, как к аптекарю. И скрепя сердце, конечно… Это было удивительно для немца, но снадобья, изготовленные малообразованной казачкой из местных растений, действительно помогали больным!

А обращаться Хансйоргу Шеффлеру приходилось… Запасы нужных, испытанных лекарств у гарнизонного врача таяли, как снег весной. А раздобыть в урочище необходимые препараты немцу было не так-то просто.

У Степаниды же имелся и свой тигель, и точные аптекарские весы, и даже требуемый для изготовления разных исцеляющих снадобий набор химических веществ, привезённых казачкой в эту глухомань! И обширный запас высушенного, истолчённого в порошок, хранимого в виде настоек всевозможного растительного сырья, само собой… Собираемого каждый год травницей вблизи строящейся крепости – в лесной чаще, по берегу болота и краю степи.

Ждать же Хансйоргу Шеффлеру, когда ему привезут нужное готовое лекарство из Кизляра или даже из самой Астрахани – зачастую было некогда… Да и не всегда имелась оказия. Как не было у учёного немца и возможности изготавливать снадобья самому.

***

Вместе со Степанидой в её новом доме на луке разместились полноправными жильцами потерявшая память Настя и отставной солдат Серафим Кирин. Последний был старым воином-инвалидом, покалеченным в бою с османами.

Седовласый ветеран отслужил российской империи верой и правдой двадцать два года. А после тяжёлого ранения, полученного под Азовской крепостью, солдата уволили из действующей армии… И отправили в отставку.

Как боевая единица, он для сражающегося войска больше был не нужен. Татарское пушечное ядро оторвало Серафиму левую ногу. По самое колено.

Полевой лекарь в походной армейской палатке, рядом с местом боя, точным, привычным движением отсёк острым ножом бедолаге лоскуты кожи и мышц на изувеченной конечности… А бледному, стонущему Серафиму на операционном столе всё никак не удавалось провалиться в спасительный обморок. И облегчить себе, тем самым, хоть немного невыносимые страдания.

Хладнокровный же лекарь, в кожаном фартуке, залитом кровью, словно у мясника на бойне, потом ещё долго пилил Серафиму раздробленную кость. С запасом действовал своим инструментом мучитель, сантиметров на пять беря выше колена… Чтобы спасти солдата от возможной послеоперационной гангрены. Весьма распространённой тогда причины высокой смертности у раненых.

…Лекарь наложил Серафиму тугую повязку на культю, дал выпить полную чарку крепкого хлебного вина. Вторую положенную порцию… Первую солдат принял перед ампутацией, в качестве обезболивающего.

И отправил бедолагу, так и не сумевшего потерять сознание подальше в тыл, долечиваться… На разбитой и трясучей армейской телеге.

А вот долгую, тяжёлую дорогу в повозке солдат, впавший в полуобморочное состояние, почти не помнил. Он, то приходил в себя на короткий миг от тряски и резкой боли… То проваливался в бредовые видения, в которых реальность путалась с фантазиями.

Серафиму чудилось, что его постоянно куда-то переносят на руках… Из одной крестьянской хаты в другую. Счёт дням был потерян.

А очнувшись в очередной раз солдат узнал, что находится в Кизлярской крепости… В гарнизонной больнице.

Здесь, уже фактически умирающему одноногому Серафиму и встретилась Степанида. Она тогда, как практикующий лекарь, была привлечена командованием крепости к уходу за доставленными в цитадель ранеными солдатами.

Из нескольких пострадавших воинов, порученных заботам женщины, Серафим у Степаниды оказался самым тяжёлым больным. К тому времени у него началось нагноение культи.

Не одну неделю владелица аптеки и травница, с сомнительным разрешительным документом на врачебную деятельность, самоотверженно выхаживала покалеченного солдата в казённой гарнизонной лечебнице. А тот всё мучился, то горячкой, то лихорадкой, пребывая между жизнью и смертью… И не шёл на поправку.

В конце концов, женщина, исполненная жалости и сострадания к беспомощному Серафиму, забрала его к себе домой. На постой и для особого ухода.

В лечебнице на это не возражали. Отдавая Степаниде на руки тяжёлого пациента, с продолжающейся гноиться, незаживающей раной, небольшой персонал гарнизонной больницы не питал никаких иллюзий… Врачи уже поставил на Серафиме крест.

Ну что ж, рассуждали они, если владелица аптеки так желает спасти умирающего какими-то своими методами и травами – пусть попробует! Всё равно ведь болезный – не жилец…

Тяжёлого пациента привезли к женщине в дом, оставив целиком на её попечении. И случилось чудо… Не без самоотверженных усилий целительницы и травницы, конечно. Она всё-таки сумела отбить обречённого солдата у смерти!

Степанида регулярно меняла повязки на незаживающей ране Серафима, готовила и пробовала разные лечебные мази и компрессы на культю… Заботливая сиделка не отходила от подопечного ни днём, ни ночью. Травница поила солдата бодрящими, целительными отварами и настойками, кормила ослабевшего воина с ложечки… А ещё сама его обстирывала, обмывала и утешала разговорами.

Исхудавший до крайней степени, впавший в депрессию отставной солдат, представлял из себя, к тому времени, жалкое зрелище. Несчастный калека очутился один в совершенно незнакомом ему месте, без всяких надежд на лучшее будущее.

Месяц пролетал за месяцем… Когда культя у Серафима, наконец-таки, окончательно зажила и он стал пытаться самостоятельно садиться на кровати, ликованию и профессиональной гордости Степаниды не было предела! Теперь травница ясно видела, что в лечении пациента произошёл перелом… Увечный солдат медленно, но верно возвращался к жизни.

Он даже пробовал вставать на здоровую ногу! А Степанида потихоньку начала обучать Серафима передвигаться в изменившихся условиях.

Сначала – в пределах комнаты и на двух костылях, постоянно поддерживаемый и страхуемый… А когда отставной солдат достаточно окреп, владелица аптеки заказала для него деревянный протез у местного умельца.

Женщина организовала несколько примерок и подгонок готового изделия своему подопечному… И полностью оплатила работу мастера.

Спустя полтора года после тяжёлого ранения, Серафим вновь мог, худо-бедно, сам ходить. И уже не только по комнате, под наблюдением Степаниды… Но и по двору! Опираясь лишь на одну суковатую палку.

Однако минуло ещё несколько лет, прежде чем отставной солдат свыкся и приспособился к своему новому положению. Не так-то просто научиться жить с деревяшкой вместо ноги мужчине в весьма зрелом возрасте…

В ответ на столь непривычную заботу о нём совершенно чужого человека, поправившийся и безмерно благодарный Серафим сделался хозяйке аптеки преданным слугою… Он просто боготворил свою спасительницу. И всячески старался быть одинокой женщине не обузой, а помощником в доме. По мере сил.

В Кизлярской гарнизонной больнице давно забыли о некогда переданном Степаниде умирающем, списанном со счетов, солдате. Да и оклемавшийся одноногий калека в летах военным чиновникам в цитадели был уже неинтересен…

Поправившийся Серафим Кирин не горел желанием и возвращаться к себе на малую родину, располагавшуюся где-то в северной стороне, за тридевять земель. Сердечные, щемящие воспоминания о собственном патриархальном сельском детстве и отрочестве, о родителях-землепашцах и былой большой семье, уже успели сильно поблекнуть… За столько-то бурных, насыщенных событиями лет!

Вряд ли отставного солдата ждали дома. В далёкой уральской деревеньке Гусиха его, наверняка, давно похоронили… Отсюда когда-то двадцатилетнего крестьянского парня, по приказу строгого барина, в наказание за невеликую оплошность, определили в солдаты. Предварительно хорошенько пройдясь вожжами на господской конюшне по крепкой, молодой спине.

За те долгие годы, которые Серафим провёл в обнимку со своим ружьём, служа империи, без сомнения, многое изменилось в родной Гусихе… Живы ли ещё отец с матерью? Это вряд ли. Когда парня забирали в солдаты, те уже находились в почтенном возрасте… А нынче он и сам старик!

Узнают ли родные братья и сёстры, соседи и друзья детства прежнего, молодого Серафима в искалеченном, седом ветеране? Да и сумеет ли он, одноногий калека, без гроша в кармане, проделать в одиночку рискованный, долгий путь, с Северного Кавказа до самого Урала?!

Обдумав всё и взвесив, Серафим Кирин решил про себя, что от добра добра не ищут… И не стоит ему искать лучшей жизни. Правильнее будет держаться пока при этой, явно посланной отставному солдату Богом бескорыстной женщине.

Серафим надумал оставаться в доме Степаниды до тех пор, пока ей самой не надоест возиться с оклемавшимся инвалидом… И она не прогонит нахлебника от себя прочь.

Но даже и при подобном, самом неблагоприятном для него раскладе, ветеран решил находиться рядом и приглядывать за своей благодетельницей. В крайнем случае, он поселиться, где-нибудь по соседству с этой святой и одинокой женщиной. И будет оказывать Степаниде, коли позволит, всяческие мелкие услуги по хозяйству, сторожить её дом и покой, аки верный пёс… Добро Серафим умел помнить.

Впрочем, у такой суровой на лицо и скупой на лишнее ласковое слово врачевательнице и травницы, и в мыслях не было гнать за порог окрепшего, осилившего свою хворь старого солдата! Который, к тому же, оказался ещё и замечательным балагуром, знающим и умеющим рассказывать всякие занимательные истории, развлекая хозяйку аптеки.

Услужливый, работящий Серафим хватался за любое посильное дело. Он готов был и в доме прибраться, и вкусный обед приготовить, и сломанную вещь починить…

Степанида только удивлялась, глядя на такого своего расторопного помощника по хозяйству, которому, казалось, и увечье не больно-то мешало жить! Она привыкла к Серафиму… И искренне обрадовалась, когда прознав о планах женщины продавать дом с аптекой и навсегда перебираться с колонистами в глухое урочище, ветеран попросился ехать вместе с ней.

***

– Туточки я! – постукивая своим протезом о деревянный порог, в хату неловко протиснулся отставной солдат. – Почто звали, Степанида Гавриловна? Я только козу собрался подоить…

Теперь старый Серафим передвигался на одной здоровой ноге относительно уверенно, даже не всегда опираясь на свою суковатую палку… А следом за ним впорхнула и Настя.

– Вот что, любезные мои, – строго произнесла Степанида, указывая кивком головы на три медных стаканчика на столе. – Отныне будем пить сие малоприятное, горькое снадобье каждую среду и воскресенье. До самого дня Успения Пресвятой Богородицы… Дабы никакая болотная лихорадка заразная нас не коснулась.

Разбирайте живо посуду! И употребляйте лекарство разом, единым залпом… Ибо не для сладкого вкуса оно мною сотворено, а исключительно в целях поберечь здоровье.

И ещё… Шастали бы вы пока поменьше по округе! Особенно среди посадских. Принесёте мне в хату и к казакам горячку болотную… А нам нынче следует от сей беды особенные меры принять.

– Командирскую указанию понял, – Серафим опрокинул в рот свой стаканчик и поморщился. Скривив лицо, отставной солдат передёрнулся, вытер краем рукава просторной рубахи седые усы и ехидно усмехнулся:

– Ядрёна отрава… А вот только Настюхе без шастаний по округе никак невозможно, Степанида Гавриловна! Время жизни у ей молодое, нетерпячее… Не усидит во дворе девка. Видели, как казак Макарка Мирошников на неё смотрит? Аки голодный кот на сметану…

– Да ну вас, дядя Серафим! – вспыхнула факелом Настя. – Скажите тоже глупость такую!

Смущённая девушка шагнула к столу, выпила единым махом содержимое своего стаканчика… И даже не ощутила особой горечи лекарства от возмущения. Она с досадой закончила:

– Конфузите тут меня только своими насмешками! А сами… А сами…

Но Настя так и не решившись озвучить вертевшееся на языке встречное обвинение. Она только махнула в сердцах рукой… И выскочила пулей за порог, громко хлопнув дверью от злости.

– О чём это она? – Степанида бросила мельком ироничный взгляд на отставного солдата, убирая пустые медные стаканчики со стола. Лицо Серафима побагровело от слов девушки и пошло пятнами.

– Знамо дело о чём, – хмуро и нехотя выдавил из себя явно смущённый ветеран. – Да и вам, Степанида Гавриловна, сия тайна тоже открыта. Чай не слепая вы… И сердце имеете чуткое к чужим душевным страданиям.

Старый солдат помолчал нерешительно… Но внезапно, собравшись с духом, произнёс охрипшим вдруг голосом:

– Неужто вы не видите, Степанида Гавриловна, что любы мне давно? Никаких обид держать на вас не могу за ответное равнодушие… Да и не смею. И на ласку вашу женскую вовсе не рассчитываю. Понимаю, что не ровня мы.

Вы – хозяйка справная, строгая, при достатке и авторитете. Грамоту разумеете… Не чета мне, калеке и голодранцу нищему! Только ведь сердцу не прикажешь…

– Вы меня замуж, что ли надумали звать, Серафим Родионович? – безжалостно уточнила Степанида, с напряжённым, сосредоточенным видом переставляя на столе склянки с места на место. И не глядя на собеседника.

– А хоть бы и так! – рубанул рукой воздух отставной солдат. – Я завсегда готов с вами под венец… В любой час и с превеликим удовольствием! Мы, Степанида Гавриловна, люди оба одинокие… И изрядно жизнью битые. Может быть, Господь всемогущий и свёл нас двоих под конец земного пути отнюдь не случайно… А со своим милосердным умыслом.

Серафим облизнул пересохшие от волнения губы:

– Вы меня выходили бескорыстно и себя не жалеючи… Можно сказать, с того света вернули! Опять ходить научили. Да вы сами не ведаете, каким мне близким и дорогим сердцу человеком сделались! Я, может быть, и живу-то на белом свете только благодаря Господу и вашей заботе… Даже не знаю теперь, как и отплатить вам за доброту!

Серафим огладил мозолистой пятернёй свою седую бороду… И завершил откровенную речь несчастным голосом:

– Позвольте мне, любезная Степанида Гавриловна, оставаться при вас всегда… Если не супружником венчанным, то хотя бы холопом! Я ещё мужик крепкий и в хозяйстве буду вам полезен. Не сочтите слова сии за нахальство и дерзость… Долго держал в себе. Но теперь они сами вырвались… Простите старого дурака!

Степанида подошла вплотную к Серафиму и остановилась перед ним, глядя ему прямо в глаза. Несколько секунд оба напряжённо молчали.

– А может и правда ваша, Серафим Родионович, – произнесла, наконец, женщина, теребя нервно пальцами мелкие пуговицы на груди застёгнутого наглухо, по самое горло, длинного платья, почти касающегося пола. А потом вздохнув, добавила тихо и нерешительно:

– Нехорошо быть бабе одной в миру… Неправильно это.

Степанида потупила глаза и опустила руки. Она вдруг сделалась такой слабой и беззащитной. Совершенно непохожей на себя! Женщина даже как-то съёжилась вся… И словно стала меньше росточком.

А Серафим, изумившись в душе удивительному преображению Степаниды и чувствуя, как заколотилось бешено сердце в груди, непроизвольно поднял и протянул руку к замершей казачке… Он осторожно коснулся кончиками подрагивавших заскорузлых пальцев посеребрённой прядки чёрных женских волос, выбившихся из-под платка. Взор старого солдата затуманился, а в горле встал колючий, болезненный ком.

От этого бережного прикосновения Степанида, давно отвыкшая уже от любых проявлений мужской нежности, напряглась всем телом… Но не сдвинулась с места.

– А у меня ведь ни девки, ни бабы отродясь не было, – стыдясь, глухо проговорил Серафим. – Только и делал, что людей всю жизнь убивал. Штыком, пулей, даже голыми руками душегубствовал в бою… А если и не отправлял никого на тот свет, то постоянно упражнялся в столь богопротивном деле с товарищами на плацу. Оттачивал кровавое ремесло. Даже не знаю теперь, каково это – давать жизнь!

Степанида понятливо и горько усмехнулась:

– Поздно мне уже деток рожать! Больно стара я… Уж не обессудьте, Серафим Родионович!

– Коли Господь устроил, чтобы мы всё-таки встретились, – тихо и убеждённо сказал отставной солдат, – значит и дальше он нас не оставит в печали.

***

В 1765 году Степаниде уже исполнилось пятьдесят пять лет, а Серафим доживал свой седьмой десяток. По сравнению с другими переселенцами в урочище они считались стариками. Особенно Серафим, активный участник двух русско-турецких войн, умудрившийся дотянуть в рядовом звании до отставки… И столь преклонного возраста.

В то время средняя продолжительность жизни в Российской империи исчислялась всего тридцатью пятью годами. И Северный Кавказ отнюдь не являлся исключительным регионом.

Люди рано умирали не только из-за частых военных конфликтов. Больших и малых… Настоящим бичом, например, были для строителей новой крепости на Тереке и первых переселенцев в урочище Мез-догу вспышки всевозможных смертельных заболеваний – чумы, оспы, холеры. Люди прибывали сюда с разных мест. И приносили, случалось, опасную заразу с собой.

Через два года после начала возведения цитадели здесь уже проживали представители многих национальностей. Большинство гражданских колонистов составляли грузины с семьями – 134 человека. Половина их, до своего переезда в урочище, трудилась на шёлковом производстве известного в то время кавказского заводчика Сарафанова…

Несколько десятков человек, входивших в грузинскую диаспору, бежали под стены строящейся Моздокской крепости из рабства. Это были, в основном, невольники, принадлежавшие крымскотатарским и черкесским владельцам. Кстати, именно бывшие рабы разных национальностей составляли значительную часть гражданских колонистов.

Велика была здесь и кабардинская диаспора. Крещённые представители этого кавказского народа селились вблизи и вокруг просторного, двухэтажного дома-особняка своего князя Кургоко Кончокина. Жилище кабардинского владельца появилось на территории строящейся цитадели одним из первых. И уже к августу 1765 года община соплеменников князя образовала внутри крепости несколько малых улочек из огороженных дворов и сараев.

Также, в возводимой крепости обосновались зажиточные армяне, осетины, греки и прочие переселенцы-христиане. Удостоившиеся особого доверия местного военного командования.

А главное руководство в урочище осуществляли тогда две важные персоны… Представленные старшими офицерами Российской армии на Кавказе – кабардинцем Кургоко Кончокиным и русским Петром Ивановичем Гаком.

Остальные колонисты разных национальностей, не получившие дозволения селиться непосредственно в стенах крепости, образовали пёстрое жилое предместье за её границами. На отведённых начальством землях, сразу за ближним рвом. Тут, с северной стороны, тоже возникли целые улицы с турлучными и саманными домами, огородами, сараями, виноградниками…

Всего через два года, после отъезда генерал-майора Ступишина, на левом берегу Терека уже стояла новая русская крепость. Пусть пока ещё и недостроенная до конца… Но уже окружённая мощными стенами, с тремя подъёмными мостами, двойным рвом и с прочими защитными фортификационными сооружениями.

Дальнейшее заселение этого пограничного местечка планировалось осуществлять преимущественно за счёт представителей дружественных России кавказских народностей. Среди горцев распространялось даже официальное приглашение желающим перебраться на постоянное жительство в урочище от имени самой государыни и Сената.

В документе, в частности, говорилось, что в равнинный край Мез-догу призываются «осетины, киштынцы и кабардинцы, а также всякой нации люди, как-то: чеченцы, кумыки и другие горцы, нагайцы, желающие принять святое крещение, а при том и христианской науки люди, как-то грузинцы и армяне, кроме русских».

Последняя оговорка красноречиво свидетельствовала – славян в урочище, к тому времени, и без того уже находилось достаточное количество… Главным образом – за счёт различных войсковых подразделений и казаков, охраняющих протяжённый участок терской границы. А крепость и форштадт при ней, изначально задумывались, как дружное интернациональное поселение.

Санкт-Петербург постоянно поторапливал строителей цитадели… Несмотря на развернувшиеся масштабные работы в урочище и результаты, достигнутые за два года, оставалось, тем не менее, ещё многое сделать. И командование стройки ощущало острую нехватку в мастеровых людях.

Дефицит рабочих рук был такой, что главный зодчий крепости, подполковник Пётр Иванович Гак лично ездил к кабардинцам, осетинам и ингушам, “живущим в горах”. Он настоятельно зазывал всех желающих переселяться на плодородную равнину, под защиту русских пограничных войск.

И некоторых из горцев подполковник даже сумел уговорить и соблазнить заманчивыми обещаниями… Кто прельстился деньгами и довольствием, выделяемыми из государственной казны каждой семье переселенцев на первое обустройство в урочище, кто – разными пожизненными льготами и привилегиями.

Находились и такие бедняки, попавшие в полную и беспросветную зависимость от своих кавказских феодалов, кто, после встреч и обстоятельных бесед с Петром Ивановичем, просто сбегали вслед за русским офицером из-под кабалы. Прихватив семьи и скудное имущество.

Правда, беглецы не забывали предварительно заручиться у подполковника клятвенным обещанием никогда и не при каких обстоятельствах, не выдавать их обратно прежним владельцам. А уж Пётр Иванович Гак на посулы не скупился…

Естественно, что такая политика русского военного командования на Северном Кавказе вызывала недовольство и даже ярость у местной знати. А владельцы Большой Кабарды уже в 1764 году решительно потребовали у Екатерины Второй снести крепость и все до единой гражданской постройки в урочище Мез-догу. И вернуть незамедлительно обосновавшихся там холопов и беглых рабов законным хозяевам.

Возмущённые кабардинские князья даже представительную делегацию по этому поводу в Санкт-Петербург отправили… А категоричный отказ русской государыни отдавать принявших крещение горцев их прежним владельцам, до того разозлил послов, что они даже отказались от “императорской милости” – денежного подарка в сумме трёх тысяч рублей.

Этим щедрым подношением Екатерина Вторая попыталось смягчить свою непреклонную позицию. И компенсировать убытки, понесённые кавказскими владельцами.

Сумма в три тысячи рублей, по тем временам, была огромная! Однако разгневанные кабардинские князья деньги гордо отвергли. И тут же, в великом раздражении, покинули Санкт-Петербург.

А вернувшись домой и обсудив ситуацию на совете со знатными соплеменниками, феодалы Большой Кабарды, развернули многолетнюю вооружённую борьбу с Российской империей… Образовав союз с закубанскими татарами и при активной поддержке турок.

Осуществлялась эта война в разные годы, как тайно, так и явно. И выражалась, в основном, в нападениях на казачьи поселения, армейские обозы, в убийствах почтовых курьеров.

Наиболее заметный инцидент случился в 1765 году, в урочище Алабуге, на пути между Астраханью и Кизлярской крепостью. Большой, охраняемый купеческий караван, шедший под защитой российского флага, попал в засаду. Тележный обоз разбойники полностью разграбили и сожгли. А всех сопровождавших его людей, включая солдат и гражданских лиц – жестоко убили.

По результатам расследования, проведённого по горячим следам правительственной комиссией, серьёзные подозрения в этом вероломном, тщательно подготовленном нападении, пали на владельцев Большой Кабарды… Российское военное командование на Северном Кавказе восприняло случившееся, как серьёзный вызов, практически в открытую брошенный империи черкесской знатью. И поспешило разработать дополнительные меры по укреплению южной границы государства.

Так, в рамках этих новых предписаний, союзникам русской армии калмыкам, постоянно кочующим в степях между реками Тереком и Кумою, указывалось отныне находиться всегда поблизости от урочища Мез-догу… И в случае нападения на гарнизон возводимой там цитадели, а также при любой попытке притеснения колонистов, многочисленной калмыцкой коннице следовало стремительным броском, по первому сигналу, прийти на выручку.

А непосредственно в помощь вооружённым силам, охраняющим строителей крепости Моздок, были срочно переведены из Астрахани, дополнительно к имеющимся, ещё один батальон солдат… И сорок пушек с полным боезапасом и обслугой.

Астраханский губернатор Бекетов приказал подполковнику Гаку сосредоточить все свои усилия и ресурсы на укреплении цитадели. Отложив «иные работы до удобнейшего времени».

…Моздокская крепость быстро превращалась в настоящую твердыню. Благодаря своему выгодному политическому и торговому месторасположению, она постепенно начала менять баланс сил на всём Северном Кавказе…

С её усилением бывший административный и военный центр предгорья – Кизляр, стал терять свое ключевое значение. Теперь на Тереке у Российской империи образовалось два, практически равновеликих форпоста. Причём, у Моздока имелось явное географическое преимущество – он лежал на самом перекрёстке дорог Северного Кавказа.

Начиная с 1765 года медленно, но всё заметнее, принялась меняться как политическая, военная, так и экономическая картина в регионе… Сперва в новую цитадель из Кизляра перебралось управление Осетинской духовной комиссии.

Оно ещё с 1745 года активно занималось пропагандой христианства среди горцев. Эту миссионерскую работу проводили на Северном Кавказе, в основном, грузинские священники.

А вскоре, в Моздокскую крепость переехали из Кизляра и большинство армянских купцов… Ведь любой торговец, во все времена, был озабочен главным для себя – поиском выгоды. Желательно скорой и гарантированной.

А перспектива быстро разбогатеть в Моздоке, у предприимчивых людей, тонко чувствующих малейшие рыночные веяния, вырисовывалась тогда однозначная… Российская власть, для привлечения новых переселенцев в урочище предоставляла им разнообразные послабления и льготы.

Так, например, здесь разрешалось свободное изготовление вина и пива, беспошлинная торговля алкоголем. Дозволялось производство хлопчатой бумаги, продажа соли – безо всяких налогов… Не препятствовала местная власть и другим, весьма выгодным занятиям, находившимся в ту пору под жестким контролем государства.

Объявленные привилегии манили людей, обещали им лучшую жизнь. Моздок приглашал к себе всех желающих. Командование крепости наделяло семьи переселенцев участками земли, гарантировало вновь прибывшим относительно спокойное и безбедное существование. Причём, власти не задавали пришедшим лишних неудобных вопросов. И не требовали от людей никаких документов.

Одной из форм государственного поощрения колонистов стало регулярное снабжение их бесплатными семенами злаковых и овощных культур. Интересно, что грузинским и армянским диаспорам, самым многочисленным национальным общинам первых лет существования Моздокской крепости, посевной материал продавался. Видимо, как людям, активно промышляющим торговлей и наиболее обеспеченным… На фоне остальных малоимущих поселенцев.

А в 1764 году коллегия иностранных дел Сената передала астраханскому губернатору Бекетову решение «О заведении при урочище Моздоке первой школы для осетинских, ингушских и прочих горских народов детей». Это тоже стало притягательным фактором для переселенцев, надумавших спуститься с жёнами и чадами на равнину.

Большой удачей считалось у первых колонистов попасть служить в Моздокскую горскую казачью команду. Сей вооружённый отряд поддерживал законный порядок в крепости и в предместье.

Состояло отборное воинское подразделение из крепких, молодых людей разных кавказских национальностей. А командовал ими лично кабардинский князь подполковник Кургоко Кончокин.

Служба в этом отряде гарантировала поселенцу регулярное казённое довольствие, обмундирование и денежное жалование, весьма приличное по местным меркам… А также навсегда избавляла, как самого горца, так и его семью, от любых притеснений со стороны национальной знати.

Переселенец теперь считался состоящим на официальной службе у русской власти. И любой уздень, алдар или шамхал, рискнувший посягнуть на жизнь, свободу или имущество отобранного в команду горца, а так же на его жену, детей или престарелых родителей, автоматически превращался во врага империи. Со всеми тяжкими для себя последствиями…

Желающих попасть служить в Моздокскую горскую казачью команду было так много, что в свой отряд князь Кургоко Кончокин принимал претендентов на жёсткой конкурсной основе. И первые годы строительства цитадели ядро этого воинского подразделения составляли выходцы из кабардинской и осетинской диаспор. Отобранные князем горцы постоянно упражнялись в меткой стрельбе, фехтовании и конной выездке.

К августу 1765 года, число колонистов в урочище выросло настолько, что расчищенное и обустроенное местечко на левом берегу Терека, стало напоминать уже маленький, довольно оживлённый городок… Здесь появился свой базар, куда потянулись с разным товаром люди из ближних и дальних краёв.

И как-то всё чаще, порой даже незаметно для самих себя, поселенцы, обосновавшиеся на территории возводимой крепости и рядом, начали называть друг друга одним общим прозвищем – «моздокцы»… Уже по наименованию цитадели, продолжавшей укрепляться день за днём.

Глава пятая. Смотрины

Сентябрь, 1766 года. Казачья община на терской луке.

С возведением крепости в урочище Мез-догу, кавказская линия русской границы по Тереку, наконец-таки, чётко обозначилась. Даже недостроенная до конца, эта новая цитадель уже частично закрывала и контролировала своими круглосуточными конными разъездами и секретами протяжённый участок левобережья.

Тот самый беспокойный отрезок кавказской границы империи, который многие десятилетия представлял собой настоящий проходной двор. Отсюда, в южные пределы России, постоянно проникали незамеченными контрабандисты всех мастей, вторгались большие вооружённые отряды врагов.

Однако протяжённость пограничной линии по левому берегу Терека всё равно оставалась слишком велика, малолюдна и не защищена должным образом от набегов и проникновений с чужой стороны. А военно-политическая ситуация на юге, между тем, продолжала ухудшаться с каждым месяцем… Причём, с такой скоростью, что теперь даже и двух мощных цитаделей – Кизляра и Моздока – на левом берегу Терека стало недостаточно, чтобы обеспечить спокойствие на границе империи в этом регионе.

Российскому правительству требовалось, пока не поздно, предпринять новые срочные и эффективные меры по укреплению государственных рубежей на Северном Кавказе… И такие шаги последовали.

Для более надёжной защиты терской линии, специальным указом Сената на имя графа Никиты Панина, от 2 июля 1765 года, ему предписывалось переселить с Волги на левый берег кавказской пограничной реки 517 казачьих семей. И разместить их тут «равными долями», между крепостями Моздок и Кизляр.

…Отряд Волжского казачьего войска вскоре прибыл к новому месту своего постоянного жительства и службы. А во главе обоза колонистов и подготовленного боевого подразделения находился авторитетный, уже в летах, выборный атаман и майор русской армии Иван Дмитриевич Савельев.

Эти переселенцы основали на левом берегу Терека, плюс к уже имевшимся тут небольшим казачьим станицам – Шедринской, Червлёной, Новогладковской (Гребенской), Старогладковской и Курдюковской, пять новых. И назвали их – Галюгаевская, Ищерская, Наурская, Калиновская и Мекенская.

По предписанию Коллегии иностранных дел Российской империи из этих общин был почти сразу же сформирован Моздокский казачий полк. Он подчинялся непосредственно командованию строящейся в урочище крепости. В цитадели разместился со своим штабом и глава объединённого войскового подразделения станичников – атаман Савельев.

Из Моздока Иван Дмитриевич и осуществлял, в первые годы пребывания на Тереке, общее управление вверенным полком. А сам личный состав боевого казачьего подразделения, разбитый на сотни и полусотни, вместе со своими младшими командирами, жил и тренировался в новых пограничных станицах. Часть, том числе, – и на терской луке, в непосредственной близости от крепости.

Впрочем, в случае необходимости, все разрозненные боевые казачьи отряды из соседних станиц левобережья, быстро могли составить мощный кулак. По первому требованию своего войскового атамана.

Каждой переселенческой семье, в этих пяти новых казачьих общинах, отвели столько же земли на душу, сколько они имели и на Волге. Кроме того, все станичники получили свободы и льготы, которыми пользовались их собратья по вольному воинскому сословию, уже давно обосновавшиеся на Северном Кавказе и охраняющие тут границу Российской империи.

А ещё казакам, вновь прибывшим на Терек, на постоянное местожительство, выдали денег из государственной казны по 12 рублей… И необходимый запас муки, овса и разных круп – на первый год жизни здесь.

Если для гребенских станичников и терцев, уже не один десяток лет, к тому времени, обитавших на Северном Кавказе, экстремальный пограничный быт успел стать вполне привычным делом, то казакам с берегов Волги поначалу приходилось тяжко… Екатерина Вторая, подписывая указ об отводе земель для переселенцев, не позаботилась размежевать эту территорию, как должно, с исконными угодьями кабардинцев, калмыков, киргиз-кайсаков, караногайцев и представителей других местных племён.

А многие из них считали терские левобережные леса и степи своей наследной собственностью. Аборигены не собирались так просто отдавать землю незваным пришельцам… И готовы были за неё драться насмерть.

Казакам-переселенцам с Волги то и дело приходилось отвлекаться от обустройства своих новых пяти станиц. Бросать лопаты, топоры в самый разгар работы… И хвататься за ружья и сабли, отбивая яростные атаки агрессивных соседей.

Войсковой атаман Иван Дмитриевич Савельев с двумя сотнями казаков, составившими летучий спасательный отряд, мотаясь днём и ночью между пятью спешно возводимыми станицами, порой едва успевал защитить жителей малочисленных поселений, героически сражающихся с превосходящими силами противника. Эти общины волжских колонистов с трудом укоренялись на терской земле… И в первые годы щедро полили её своей и вражеской кровью.

Надо ли говорить, что строительство пяти новых станиц, в подобных экстремальных условиях, продвигалось черепашьими темпами? Каждая из этих небольших казачьих общин, на пограничном левобережье, держала, по сути, круговую оборону…

А за Тереком лежали малоизведанные леса и степи. Чужой, правый берег реки таил свою особенную угрозу. Отсюда регулярно появлялись стремительные конные отряды вооружённых до зубов черкесов, чеченцев, кумыков. Иногда нападали крымские татары с турками… А порой – и все скопом, единым войском.

Быстро переправившись на конях через реку, налётчики атаковали новые, слабо укреплённые станицы, захватывали пленников, скот, имущество… И также стремительно уходили с добычей за Терек.

Эти непрекращающиеся набеги и частые вооружённые стычки вели к росту невосполнимых потерь среди казаков – переселенцев. Их разделённые, разбросанные по левобережью силы, и так невеликие, таяли с катастрофической скоростью…

Войковой атаман Иван Дмитриевич Савельев, обеспечивая охрану всей моздокской пограничной линии, был вынужден иногда оставлять, пусть и на короткое время, вновь созданные казачьи общины, с женщинами и детьми, без надёжной защиты… Что было крайне рискованно в условиях обострившейся ситуации на Тереке!

Но летучий отряд волжского майора, во второй половине 1766 года, уже с трудом управлялся и вверенный участок терской границы стеречь, и новые станицы от набегов прикрывать. Об этом Иван Дмитриевич с тревогой сообщал в рапортах своему вышестоящему командованию.

Обеспокоенность казаков моздокской линии в Астрахани и в Санкт-Петербурге была услышана… И вскоре, для восполнения потерь и обеспечения лучшей охраны новых станиц на Тереке, правительство империи выделило колонистам из вольного воинского сословия дополнительную помощь.