Читать онлайн Возрастные ограничения (33+) бесплатно

Мир глубины

Сергей Дейнека – поэт утончённый. Он остро чувствует всё связанное с хрупкостью человеческой жизни и с первого стихотворения этой книги затягивает сложными конструкциями образов, прихотливой строфикой и паузником, демонстрирует умение создать такой эмоциональный перепад, что читатель испытывает потрясение величайшей силы.

Безбрежна нежная печаль,
взлелеянная над камнями
тех мест, что нам безмерно жаль,
едва их, повзрослев, оставим.
Бессильна перемена мест —
везде есть мутные каналы,
деревья старые, вокзалы,
над ветхой колокольней крест,
дороги в язвах от дождей,
колёс и дворницкого лома,
но не чужие мы нигде,
и потому – мы всюду дома,
и ветки, даже в темноте,
не хлещут нас, во двор входящих,
и половицы не скрипят —
не разбудить бы спящих
воспоминаний. В их плену,
наверное, томиться вечно
нам суждено, грустить беспечно
и уповать на ту весну,
которая подсушит мех
на хрупких плечиках любимых
и дивной радости прорех,
где шарили нетерпеливо,
лишит, не утолив соблазн
тепла желаннейших изгибов.
И лишь благоговенья спазм
подскажет, сколь близка погибель.

Специально привожу его целиком. Здесь прямо видно, как вся выписанная красивая картина тяготеет к последним двум строкам. И эти две строки опрокидывают весь импрессионистский сон, в котором и мы, и автор существовали до этого. В этом тексте Дейнека приоткрывает нам многие свои корневые литературные качества. Тут и работа с эпитетами, и изысканность тона. А стилистика местами напоминает поэтов-лириков конца девятнадцатого века, которые часто работали с такой лексикой, как «благоговенье», «утолив», «безбрежно». Возможно, это происходит и неосознанно, да и не выглядит как подражание, но лишь подчёркивает интуитивную связь автора с общей линией развития русской поэтики.

Дейнека удачно сочетает повествовательность с исповедальностью. Это видно в каждом тексте. Он говорит о личном, о пережитом, но при этом не торопится излить все чувства сразу, что превращает исповедь, где часто на первом плане накал страстей, в динамичную историю, выстроенную по всем законам формы, с соразмерными частями.

Стихи Дейнеки насыщены метафорами, аллитерациями. Он синтезирует разные смыслы, играет с лексическими пластами – слова из совсем разных, далеко отстоящих друг от друга лексических страт в его поэзии органично соединены.

Я не свободен – я оторван
от восприятия любви
твоей. Работы прорва
мне укорачивает дни…

Любовь и работы прорва – классический конфликт «любовная лодка разбилась о быт» решается в интересном авторском ключе. Тут больше думаешь о лирическом герое, чем об авторе. Личная нота тут не так важна, сама ситуация первичней.

Дейнека, как мне представляется, верит, что иррациональность важна для поэта, но без образовательной базы, логики, опыта она мало чего стоит.

В его текстах слышен гул мировой культуры, в котором шарканье стариковских башмаков сливается с плеском воды и безмолвием времени.

Два старика сбивают башмаки
о розовые плиты древних piazza.
Пока туристы, ото сна зрачки
продрав, дивятся на palazzo
из кривобоких лодочек – гондол,
те мудрецы, познавшие изнанку
свободы и любви, в кафе за стол
садятся вспоминать Фонтанку —
им венецейская вода
не голубей любимой невской,
она присутствием имперским
соединила навсегда
покинутые города
с эпохой, шествующей дерзко.

Он часто использует отсылки и эпиграфы. Русская поэзия для него среда обитания, откуда он черпает живительные соки.

У автора есть та стыдливость,
которая побуждает всё личное
укрывать под объективными
внешними образами.
В. Я. Брюсов о Вяч. Иванове

Есть бесстыдство особого рода —
в воду лезть, не разведав брода,
сук пилить, на котором сидишь,
и не прятать в кармане шиш…

Это тот случай, когда поводом для стиха становится литературный артефакт, но автор переосмысливает его весьма оригинально. Не только внутренние переживания интересуют поэта. Геополитическая обстановка в мире, все его нарывы и боль отражаются в цикле стихотворений «Когда вернём Львов». Те же ощущения во всех его стихотворениях, написанных в тяжёлые времена распада СССР и последующей борьбы с сепаратизмом. Это отнюдь не милитаристская поэзия, автор очень тонко и ёмко доказывает, что тот же Львов давно уже никакой не польский и не украинский город. Это город, интегрированный русской культурой, которая столь велика, что вмещает и Запад в лучших его проявлениях, и Восток.

Бегу во снах в своё позавчера,
где между крыш застряли тучи,
царапаясь о золото крестов
седой Преображенской церкви…

Львовский цикл – произведения с большими подтекстами, с большим смыслом. Очень уместным выглядит эпиграф из русского поэта Александра Боброва, для которого тема потери Украины так же болезненна, как и для автора этой книги.

У костёла Марии Снежной
в зимнем Львове, в полночный час…
А. Бобров

У покатых ступеней Марії Сніжної,
где рыдают на стрелках ночные трамваи,
мне родных переулочков воздух хмельной
в этой жизни вдыхать доведётся едва ли.
Ну а если случится и силы найду, —
на свидание с детством воспрянет надежда,
и по древним ступеням я тихо взойду
між Сніжної та Рибної – горячими вежды
станут снова, а в горле застрянет комок…

Мне нравится понимание Дейнекой сути поэзии. Оно очень глубоко и вбирает в себя опыт многих поколений поэтов. Он не скрывается под масками лирических героев, он обнажает душу. Это привлекает. Мы видим человека, который много работает, грешит, страдает, терзается, «исповедуется стихами» и не теряет веру в абсолютную и бесспорную силу и торжество света.

Несмотря на стремление к классичности, Дейнека не за- мыкается в привычном круге тем. У него можно встретить и такие строки, где на первом месте игра и даже заведомая непоэтичность используемых слов:

Ах! Молоко Олегам вредно!
Вредней, чем виски и текила,
чем водка, кофе, сигареты,
чем секс и кокс вредней и даже —
вредней, чем загорать на солнце!
Вреднее, чем заснуть с айподом
в ушах, с айпадом на коленях,
в сети зависнув социальной
под утро на Страстной седмице,
и не услышать звон айфона
с напоминанием от предков,
что в церковь надо собираться
и куличи святить, однако!

И это вовсе не диссонирует, а только придаёт шарм.

Те, кто будет читать эту книгу, испытают эффект глубокого погружения в мир не хаотичный, но готовый преподнести самые неожиданные сюрпризы. Мир цельный, выстраданный, сложный и гармоничный.

Закончить мне хотелось бы строками, которые, как мне кажется, являются неким ключом к пониманию яркого и многообразного мира поэта Сергея Дейнеки:

Я душою пребываю там, где ей
постоянно не хватает тела, —
в тех недосягаемых пределах
посреди родных моих степей,
где весной роится мошкара,
тамариск прозрачно розовеет,
в старицах на льдинах детвора,
в салочки играючи, балдеет.

Максим Замшев

От автора

О себе. Родился 65 лет назад в добром, для меня всегда русском, городе Львове, пронизанном разнообразной филологией.

В те далёкие годы ещё звучала кое-где львівська ґвара – на ней пекарь дядя Лёша по-соседски простодушно рассказывал моему деду – отставному политруку, «як ci файно було при Польщі та ще лiпше при Цiсарі», а также сурово молчала дворничиха Дора, которая растила свою дочь и в двух соседних квартирах присматривала за детьми бандеровцев, осуждённых на долгие сроки. В том же доме на идише соседка Циля воспитывала дочерей – будущих бойцов Цахала Капу и Шелю, польским матом с нами разговаривала вечно пьяная пани Маркевичка, по-русски парикмахерша тётя Зина из квартиры двенадцать-А дала объявление: «Сдам комнату военным, желательно лётчикам». Не найдя квартиру Зины, мой папа – офицер – нашёл в десятой квартире мою маму – студентку филфака, и она через пару лет, защитив диплом на тему «Образ русской природы в “Слове о полку Игореве”», родила меня. А по- украински дед с бабкой (выходцы из Херсонской губернии) читали нам «Співомовки» выпускника Императорской медико-хирургической академии – ялтинского врача Степана Руданского (Google в помощь, читатель) да изредка (в остальное время говорили по-русски) лаялись друг с другом, когда кто-то мухлевал в шахматах. Школьные годы чудесные и лучшие в моей жизни – первые месяцы военной службы провёл на Первом государственном ракетном полигоне, где в бегах по заснеженной степи вокруг пусковой установки приобщился к армейским тяготам. В Военном Краснознамённом институте Министерства обороны СССР на Волочаевской улице города Москвы получил юридическое образование. Офицером военной прокуратуры на просторах от Украины и Прибалтики до Восточной Сибири и Приморья одиннадцать лет расследовал разные преступления, а следующие девять – за их расследованием надзирал из Москвы, где двадцать лет назад завершил службу в должности помощника Главного военного прокурора. Нынче проживаю новую профессиональную жизнь.

О стихах. В названии книги – возраст целевой аудитории (прости, читатель) и прихода ко мне стихов. Они в основном из девяностых. Книга – запоздалая попытка исповеди, свидетельство переживаний, сомнений, страстей.

Спасибо издательству, которое деликатностью и долготерпением неоценимо помогло сделать книгу, одолеть природную робость и ложную скромность.

Особая благодарность автору предисловия Максиму Замшеву за его проницательность, тончайшее «глубинное» критическое озорство и уникальную благожелательность.

С. Дейнека

«Безбрежна нежная печаль…»

Безбрежна нежная печаль,
взлелеянная над камнями
тех мест, что нам безмерно жаль,
едва их, повзрослев, оставим.
Бессильна перемена мест —
везде есть мутные каналы,
деревья старые, вокзалы,
над ветхой колокольней крест,
дороги в язвах от дождей,
колёс и дворницкого лома,
но не чужие мы нигде,
и потому – мы всюду дома,
и ветки, даже в темноте,
не хлещут нас, во двор входящих,
и половицы не скрипят —
не разбудить бы спящих
воспоминаний. В их плену,
наверное, томиться вечно
нам суждено, грустить беспечно
и уповать на ту весну,
которая подсушит мех
на хрупких плечиках любимых
и дивной радости прорех,
где шарили нетерпеливо,
лишит, не утолив соблазн
тепла желаннейших изгибов.
И лишь благоговенья спазм
подскажет, сколь близка погибель.

«Я не свободен – я оторван…»

Я не свободен – я оторван
от восприятия любви
твоей. Работы прорва
мне укорачивает дни
и у тебя крадёт надежду,
что теплится в усталых веждах.
Я под работой разумею
совсем не то, что видишь ты,
а те безумные мечты,
что до сих пор ночами тлеют
и разгораются порой
в строках бумаги деловой —
работать легче, чем любить.
Когда и сколько
придётся светлых слёз пролить
и неустойку
кому, какую заплатить,
какой валютой
за веры порванную нить,
за те минуты,
что ты сомненьям отдала,
словам казённым
за неприятие тепла
в ночи бессонной.
Какие совершить дела,
какие учредить законы,
чтоб ты желанием цвела,
как в годы оны?

К десятилетию практической деятельности

Выпил следователь чаю, глянул на делишки.
До чего же он устал стряпать эти книжки.
Справки, сроки, протоколы, санкции, аресты,
а всего-то – сбегал парень на три дня к невесте.
Вспоминает вдруг потом, что «у мамы… сердце…», —
легкомысленные парни в армии советской.
Прокурор изучит дело, вставит сто закладок:
«Переделывайте! Здесь жалости не надо:
самовольщики, ворье – всё преступники.
Не к лицу вам выступать их заступником».
На дворе весною пахнет, на душе хреново —
ничего не скажет шеф завтра ему нового.
Всё исправил следопыт – перешил полдела,
не жалея ни чернил, ни грешного тела.
Следователь с геморроем. Со статьёй солдат.
Не получит больше он в роте автомат.
Соцзаконность торжествует в нашем трибунале,
но не легче от того зарыдавшей маме.

Завитинск. 1991

13 июля 1993

На борту – стойкий запах тлена,
ширь пустыни справа и слева,
позади – Бадахшана горы,
мчится с Юга в Россию горе.
Там, под блеклым небом июля,
не один любимый сынуля
служит Родине, миру неведом,
на границе с диким соседом.
По домам летят телеграммы,
но до них поседели мамы,
посмотрев в «Новостях» сюжет
о заставе, которой нет.
В «Новостях» лишь заставы номер,
а не список убитых парней,
и о том, чтоб сынок не помер,
а домой воротился скорей,
будет страстно молиться мать
да газету со списком ждать
на заставе павших ребят,
на земле переживших ад,
тех, которых везут по стране
в непригодной к бою броне —
в жестяных казённых гробах,
одолевших последний страх.

1993

«Безвестный? Трепетный?..»

Чада, поминайте непрестанно
безвестный и трепетный час смерти.
Преп. Сергий

Безвестный? Трепетный?
Желанный – не скажу.
Непостижимый? Да, наверно!
Приходит вечно неприметно,
когда его, увы, не ждут.
Как ни была бы смущена душа,
как ни измучились бы члены,
он, к счастью, видимо, не час —
он настигает нас мгновенно.
Он – «он» иль всё-таки «она»?
Отнюдь не грешная весна,
не лето – жизни кутерьма,
не осень – кутерьмы итог,
а смерть – зима – цветения порог!

Каунас. 1993

«Увидеть берег бы…»

Увидеть берег бы, доплыть, обсохнуть
у костра, утешиться горячим чаем, но мы ещё
к воде не подошли, ширь знойная суха, под ноги
стелется, и не видать ей края.
Под сердцем боль остра, виски сжимает
страх, и жалость к близким слёзы высекает,
но мы преодолеем мрак, нас не постигнет крах,
алмазами слезинки засверкают.
Сомнения повергнем в прах, отринем всякий
грех (одно чревоугодие оставим),
прославим труд, любовь, и нас найдёт успех,
какого мы пока не чаем.

«Время, мимо не пробегай…»

Время, мимо не пробегай,
задержись, потопчись на месте —
никуда не денется край
этой жизни, но вряд ли вместе
нам позволит насмешник Бог
заступить за её порог —
только порознь по воле Его —
в непроглядное волшебство,
в беспросветной серости ад —
тот, что множество лет назад,
обступая ватной стеной,
охранял наших душ покой
до событий, пространств, идей,
до любимых, детей, друзей.

«Есть бесстыдство особого рода…»

У автора есть та стыдливость,
которая побуждает всё личное
укрывать под объективными
внешними образами.
В. Я. Брюсов о Вяч. Иванове

Есть бесстыдство особого рода —
в воду лезть, не разведав брода,
сук пилить, на котором сидишь,
и не прятать в кармане шиш;
исповедоваться стихами
(делать больно жене и маме)
да житейским учить азам

Продолжить чтение