Читать онлайн Наши грязные тайны бесплатно

Пролог

Прошло время…

Это история про любовь. Да, да, мужчины тоже способны любить. Хотя, конечно, узнай все мои Марты, Кади, Моники и прочие многочисленные подружки, что я такое ляпну, да еще о себе, они бы, мягко говоря, удивились. Но последнее время я слишком много вспоминал, много думал и, наконец, проснувшись однажды ночью, вдруг понял, что не успокоюсь, пока не вывалю из себя этот огромный груз. Я должен рассказать. Прямо сейчас. Здесь. И вам. Хотите вы этого или нет. Потому что речь идет о безопасности. Меня же просто взорвет, не иначе.

Уже взорвало, раз я так разошелся? Ну, да, вы правы. Только отчасти. Потому что если вы так говорите, то просто не видели, как взрывает человека. Как он потом растекается мокрым месивом по барной стойке… навсегда превратившись в полупьяного персонажа, готового поведать свою боль первому встречному…

Я уже такой? Вы так думаете?! О… Ну может оно и так. Бармен, повтори.

Ладно, я все-таки начну… Ну и гадость местное пойло. Да и черт с ним…

Вообще-то это не только моя история. Она поделена поровну на нас троих: на меня, на моего лучшего друга и на нее. На ту, которая однажды появилась в нашей жизни, перевернула ее с ног на голову, сломала и меня, и его, совершенно переделав на свой лад. Впрочем, она же женщина, чего мы еще хотели. Женщины всегда так поступают. Разница лишь в том, позволишь ты ей разорвать себя на пазлы, а потом собрать в разные диковинные штуки или нет. Мы позволили. И все полетело в чудовищный блендер. Нас хорошенько перемололо. А вот кто каким оказался на выходе… отличный вопрос. Я и сейчас иногда себя в зеркале не узнаю. Стою, пялюсь как дурак, рассматривают того идиота, который из зеркала пялится на меня. С таким же удивлением, как будто впервые видит. Не веришь, смотри на меня. Смотри внимательно. Джинсы эти видишь? Знаешь, сколько они стоят? 75 фунтов. 75 фунтов чувак! Раньше я даже марки такой не знал. Что там у них на кармане написано? Да какая разница! А кросы видишь? Стольник, кажется. Стольник. Два года назад мои носовые платки стоили дороже. За штуку. О да, два года назад у меня были носовые платки. Из тонкой такой материи. Я постоянно находил их в карманах пиджаков и курток. Хрен знает зачем их туда засовывал Томас. Нет, Томас не мой дружок. Томас был моим камердинером. О, ну вот мы и подошли к самому интересному. Кто я и кто мой друг. Нет, не Томас, а мой друг!

Не рассчитывай на многое. Это, между прочим, секретная информация. Здесь и сейчас я разглашаю государственную тайну. Но таков уж я! Эй, парни! Хотите узнать страшные секреты королевства? Подтягивайтесь! Бармен! Повтори! Всем за мой счет. Этим пойлом лучше травиться в компании.

Ну все, рассказываю! Мой друг, так уж случилось, наследный принц. Не в том смысле, что он когда-нибудь станет королем. В нашей стране эта роль расписана на сто лет вперед. У него какое-то там почетное 24-е место от трона, а ирония в том, что он вынужден вести себя, как будто стоит первым номером. И завтра станет королем. Но он им никогда не станет. Зато живет как полный идиот. Вот в чем штука. Не повезло, парню, согласен, но что тут поделаешь.

В общем, мой друг, как бы принц, всегда им был, им и остается. Его зовут Альберт. Но вы не думайте, он никакого отношения не имеет ко всем известным правящим Альбертам. Имя в нашей среде распространенное, так что у нас этих Альбертов, начнешь перечислять, до утра не закончишь. Мои родители были более милосердны и назвали меня Марко. Но, с другой стороны, я ведь и не принц. Так что меня можно называть, как угодно. А не как породистого пса, только с правильной буквы, учитывая родословные родителей. Мы с Альбертом дружим с раннего детства. До этого дружили наши матери, наверное, тоже с юных лет. В общем, давняя дружба домами это как раз наш случай. С родителями Альберта все понятно – они представители правящего дома. На отшибе и за сараем, но все-таки внутри забора. Мои родители тоже знатных кровей. Герб, родовое поместье дряхлое как вековой дуб, предки в старинных рамах, пугающие детей в холле, все это есть. Моя мать обожала копаться в такой вот старине. Наверное, потому, что ее род уходит своими корнями куда-то очень глубоко в почву истории нашей земли, и там в ее недрах сплетается с родами всех правящих в Европе династий. Что же касается моего отца, то он всегда был больше предпринимателем. Дела прошлые занимали его куда меньше, чем индекс Доу Джонса. Благодаря чему он смог в несколько раз преумножить состояние, доставшиеся моим родителям от их знатных предков. Таким образом, Альберт и я представители тех самых сливок общества, которые так не любят простые люди типа вас.

Бармен, повтори всем нам! А то эти милые ребята набьют мне морду. Я по глазам вижу, как чешутся их кулаки. Давайте выпьем за любовь, народ. За любовь, я настаиваю.

По жизни, Альберту досталось больше моего. Сколько его помню, он всегда был на виду. Ему талдычили, что на него смотрят все жители страны, что он должен быть примером и всякую подобную дребедень. Однажды, нам было года по четыре, наверное, он разревелся, потому что очень хотел в уборную, но ему было стыдно туда пойти, ведь на него смотрит вся страна. После этого случая, кажется, нам сменили нянек, а в штат учителей ввели детского психолога. Мне было куда проще, чем бедняге. Я пользовался теми же благами, что и он, играл в те же дорогие игрушки и рос в такой же роскоши, только без всякой ответственности на плечах. Сколько себя помню, я всегда наслаждался жизнью. Меня никто не рядил в строгие костюмчики, не фотографировал на почтовые марки и календари. Жили мы с Альбертом почти всегда вместе. В королевской резиденции или в поместье моих предков. Дома мы могли менять в зависимости от переездов наших родителей или времени года, но персонал и расписание – никогда. Няньки, учителя и завтрак в девять тридцать оставались всегда на своем месте. Родителей мы видели крайне редко. У Альберта – понятное дело они были по уши в государственных делах. Несмотря на то, что монархия в наше время – институт весьма сомнительный по силе власти и участии в управлении страной, члены королевской фамилии, как бы далеко они ни стояли от престолонаследия все равно не имеют ни минуты свободной. В стране постоянно что-то случается, и, если ты топчешься где-то рядом с троном, ну, и еще неприлично богат, ты обязан присутствовать, хочешь ты того или нет, понимаешь ли ты суть происходящего или смотришь на все как человек с тяжелой формой психического расстройства. Что касается моих родителей, то тут все сложнее. Мать была какой-то важной дамой при королевском дворе. Кажется, чуть ли не секретарем королевы. А эта еще та работенка. Секретарь обязан не только спланировать все визиты царской особы, но и подстроить под этот график всю ее жизнь, включая фотографии с любимой собачкой для дамского журнала и прочую рутину, на которую обычные люди не обращают внимания. Так что я ее вообще плохо помню. А мой отец всегда занимался бизнесом. Так что на меня у него тоже находилась минутка другая в неделю. Это если он был не в отъезде. Когда мне было шесть, моя мать, к сожалению, нас покинула. Увы, но от раковой опухоли не спасает ни состояние, ни положение в обществе. Поскольку мы с Альбертом всегда жили в своем мире, потеря матери прошла для меня относительно безболезненно. Я навсегда остался единственным ребенком в семье. И, пожалуй, хватит о нашем детстве. Добавлю только, что, после смерти жены, мой отец, окончательно ушел в бизнес. И там у него сложилась своя, далекая от меня жизнь. Когда я стал чуть старше, иногда до меня доносились отголоски той его жизни, в основном в виде скупых замечаний матери Альберта, что мой отец когда-нибудь свалится в пропасть со всеми своими шлюхами. Ну или что-то из пророчеств о том, как он будет гореть в гиене огненной. Однако, несмотря на явно скандальное поведение папаши мое положение в обществе сохранилось в память о моей бедной матушке. Я остался лучшим другом и практически сводным братом принцу Альберту. Жили мы одинаково с той лишь разницей, что им вечно трясли на людях, как дорогой побрякушкой, а я спокойно рос рядом.

В результате из Альберта получился превосходный принц. Как раз для того, чтобы постер с ним могла повесить над кроватью любая незамужняя девица от пяти до восьмидесяти. И тихо мечтать о том, как когда-нибудь он столкнется с ней в супермаркете, и после этого уж будет обязан жениться. На постеры Альберт чаще снимался не с продуктовой тележкой, а со своим любимым красным Pagani Huayra Imola.

Я тоже такой хотел заказать, но отец, который с моего пятнадцатилетия, начал заваливать меня советами в Твиттере, заявил, что, во-первых, это сочтут нескромным, во-вторых, вы с Альбертом, не близняшки. У тебя должен быть свой стиль. И чтобы совет не был пустым, прислал мне из США Tuatara. К тому времени он уже плотно осел в Нью-Йорке и патриотично обожал все американское. Но я, если честно, терпеть не могу выпендриваться за счет пиджаков, ботинок и машин. Поэтому в то время чаще ездил на своем старичке Bugatti. И не на мажорском Bugatti Divo, а на совершенно тривиальном спортивном каре, который в состоянии купить каждый смертный в обычном салоне. Были бы деньги. Ну, вот я опять сбился на себя. Да, в этом баре уже никто не сомневается, что я слюнтяй и нытик. А это не так. Я ною сегодня в первые. И наверное, в последний раз. Но поверьте, каждому мужику через такое пройти нужно. Однажды растереть сопли по щекам, сесть в лужу во всех смыслах. Чтобы знать, что даже ты, молодец и красавчик можешь быть настолько жалким.

Ладно, давайте лучше вернемся к Альберту. Нам тогда уже исполнилось по 23. Он высокий, правильный, весь прямой. Немного костлявый на мой взгляд, я бы даже сказал дрыщеватый. Но это на любителя. Вернее, на любительниц. На мнения любителей нам с ним плевать. Нет, я не гомофоб! Просто таким уж уродился. Люблю девиц. Бармен, коктейль парню в розовой куртке! Какой скажет. За мой счет, разумеется. Ладно, теперь все поняли, что я не гомофоб? Вернемся к Альберту. Но вообще да, Альберт бы парню в розовой куртке понравился. У него локоны как у девчонки, до плеч. Светлые. Не вру. Мужику за двадцать, он машет рапирой два раза в неделю, в поло играет, а волосы забирает в хвостик. И по мне, так ему бы подкачаться в тренажерке, но Альберт истинный аристократ. То есть он особенно не усердствует ни в чем. Спорт и гонки на машинах исключение. Рапире, мячу или поездкам на авто он мог предаваться сутки без перерыва. В остальном же был вальяжен и даже ленив. Вот я поставил в спальне многофункциональный тренажер. Правда ни разу на нем не качался. Он для другого. На нем, парни, с любой, даже очень тухлой девицей выходит умопомрачительный секс. Кстати, о девицах. Помните, как Альберт в четыре года боялся пописать, потому что на него смотрит вся страна? Травма не прошла бесследно. Он вырос настоящим ханжой. Мой девиз, жизнь прекрасна во всех ее проявлениях, и пока ты молод, ты просто обязан жить на всю катушку. Вот на нем это не работает. Как только он видит девушку, он становится деревянным болванчиком. Потому что у него на плечах груз ответственности. Как же, он же наследный принц. На него смотрит вся страна. К идее, что стране в общем-то пофиг, с кем он трахается, он глух. Когда нам было по семнадцать мне удалось подсунуть ему классную девчонку из бара Турандот. Ее звали Лиз. Первоклассная красотка, которая по моему совету прикинулась студенткой колледжа. Альберт с фейерверками в мозгу лишился девственности, но потом узнал правду. Как всякая проститутка Лиз оказалась страшно сентиментальной. И поскольку в ту ночь было хорошо не только Альберту, но и самой Лиз, в кой-то веки, она возьми, да и ляпни моему другу об этом, а заодно и обо всем остальном. Что было утром! Я испугался, что Альберт сотворит с собой что-нибудь ужасное. У парня случилась истерика. Как он мог, с проституткой, ведь что скажет его будущая великородная невеста, да и вся страна в придачу?! И возможно, правильнее было бы жениться на этой Лиз. Тут я, кстати, был с ним вполне согласен и видел в его глазах надежду, ибо Лиз имела возможность превратить брак в удовольствие. Но разве принц может жениться на проститутке? Увы, увы. В общем, Альберта успокаивали всем домом. Даже его строгой матери пришлось признать, что время от времени неженатым мужчинам королевских кровей нужно выпускать пар. Ну, а куда деваться, ведь от того, что в твоем будущем маячит корона ты не перестаешь быть мужчиной. Хотя во многих случаях это был бы выход.

Одним словом, мы с Альбертом выросли, но суть осталась неизменной. Я наслаждался жизнью вовсю, включая шикарных девиц, на которых я не собирался жениться, путешествия, увлечения, клубы, тусовки и откровенные попойки. Альберт же продолжал влачить жалкое существование мальчика с почтовой открытки. Белокурого ангела в дорогом костюмчике. Забыл сказать, что после окончания школы, меня назначили начальником личной охраны его высочества Альберта такого-то. Скажите слишком высокая должность для сопляка? Ну, во-первых, меня долго готовили. Так что я во всем этом вполне неплохо разбираюсь и меня можно назвать профессионалом. Во-вторых, я единственный друг, практически брат и душеприказчик принца. Он доверяет только мне. Мы вместе с ним 90% жизни. И подготовить из меня личного телохранителя было проявлением истинно королевской мудрости со стороны его родителей. После школы нас вместе направили учиться, догадайтесь куда? В тот самый колледж Оксфорда для отпрысков аристократических фамилий. И мы уже почти закончили этот великолепный университет, затрудняюсь сказать по какому направлению. Кажется что-то связанное с экономикой. И вот тут, в начале выпускного года неожиданно светлым октябрьским днем я встретил ее. Н-да… Не поверите, но я вижу тот день, лучи сквозь окна, тепло на щеках. Обычный обеденный перерыв. Вечером я планировал завернуть на одну вечеринку. А вместо этого… Но все это сейчас не так уж важно. Потому что это уже прошло. Знаете, почему я здесь? Почему я пью, размазываю сопли по барной стойке и отчаянно хочу, чтобы кто-нибудь, ну хоть кто-то, пусть даже парень в розовой куртке, съездил мне по роже? Знаете, что по-настоящему рвет мне внутренности? Ее дневник. О да, оказывается, она вела дневник. Кто теперь так делает вообще?! А она делала. И вчера она прислала мне его по почте. В ее стиле, кстати. Кто-то еще помнит, что есть такая штука как почта? А я теперь знаю. И вот там в этом ее дневнике я прочел, что был полным идиотом. Кретином, который сам испоганил нам жизнь. Ей, себе и Альберту. Всем нам. Все, что с нами случилось, это моя вина. И мне теперь с этим жить…

Глава 1

Марко.

Солнечный луч в Оксфорде само по себе чудо. Он тут же превращает строгую готику серых зданий в теплый, наполненный жизнью ренессанс. Дышится легче, и на душе как-то свободнее и веселее. Хочется улыбаться. В моей памяти этим солнцем выжжено навеки, как золотые лучи наполнили ее каштановые волосы мягким сиянием, словно в них подмешали шелковые нити. Именно на это удивительное преображение девушки в нимфу я и обратил внимание. Потом еще подумал – наверное, иностранка, слишком тепло укуталась. Местные-то, при первом появлении солнца раздеваются почти до белья. И им плевать, что температура едва доходит до тринадцати. У них на душе весна. Вообще, мы европейцы, в большинстве своем солнцепоклонники. Для нас солнце не просто звезда в небе. Это древняя языческая любовь всегда с нами и разгорается внутри нас, едва солнечный луч раздвинет мрачные тучи. У нас ведь даже лучший день недели – выходной, называется Днем Солнца. А на девчонке была тяжелая темная юбка на толстом поясе. Правда почти все пуговицы на ней были расстегнуты, и в разрезе быстро мелькали ее острые, затянутые в черный капрон коленки. Еще на ней был обтягивающий свитер с высоким воротом, тоже темный и толстый, что делало ее фигуру по-зимнему внушительной. На плече у нее болталась сумка, похожая на бесформенный мешок. По ней я и понял, что она принадлежит скорее к моему кругу, потому что я хорошо знаю эту сумку. На прошлой неделе я купил такой же отвратительного вида женский аксессуар в подарок. Цена там зашкаливала за все грани разумного. Но что поделать, если в этом сезоне от таких сумок девчонки впадают в экстаз без всяких прелюдий. Пока я стоял и думал, кто она такая, и почему я ее не знаю, она подошла и вручила мне флаер. Я помню ее большие зеленые глаза, в которых тоже плескалось солнце. Черные брови – свои, густые, не нарисованные, с изящным изгибом, нежный розовый румянец, упрямо вздернутый нос и немного пухлые губы. В целом впечатление задорной девицы, готовой в любую минуту пуститься в пляс. Только не в какой-то народный с притопами и шумным подпрыгиванием, а во что-то дикое, кружащее и завораживающее. Она сразу посмотрела с веселым превосходством, так, словно знала тайну, и могла бы поделиться ею со мной, если бы я убедил ее стать чуть откровеннее. Вообще-то вокруг меня всегда болталось много красоток. Я знал им цену. Каждой. А эта тут же стала для меня полной загадкой. Я стоял и пялился на флаер, а она ушла по галерее и скрылась за поворотом. И только спустя минут пять я осознал, что там написано. «Способы химической кодировки антикварных ценностей». Серьезно?! Девушка с такой сумкой не может знать о таких вещах!

– Хороша, – Мухаммад причмокнул и помахал флаером. Девушка и ему успела его вручить, я даже не заметил когда. Мухаммад тоже принц, в нашем колледже вообще полно принцев. Практически каждый второй. Мухаммад с Ближнего Востока. И у него шансов стать королем значительно больше, чем у Альберта. Потому что его папа действующий монарх. Но самого Мухаммада это совершенно не ограничивает в желании использовать на всю катушку Аллахом данные ему молодость и богатство. Видимо, ему не внушали в детстве, что на него смотрит вся страна. Хотя может быть народу его страны как раз нравится, что их наследный принц меняет европейских цыпочек лишь слегка чаще, чем бьет дорогие машины о европейские столбы.

– Знаешь ее? – как бы невзначай спросил я.

– Э, забудь, – Мухаммад махнул свободной рукой, – Мария Саутсефта, он напрягся, превозмогая себя и выдал с новой порцией неповторимой мимики, – Сайтсефта… Нет, у меня это не получится.

– Проехали, – смирился я, – А что с ней еще не так, кроме фамилии?

– Она девушка Платона Каримова.

– Ага. Я так и поверил.

Платон Каримов отпрыск русского миллиардера. Так что в каком-то роде тоже немного принц. Ведет он себя, как говорят, из ряда вон. Каждый год этот парень спускает в Лондоне целое состояние. Он чудит на широкую ногу. Все до сих пор еще помнят, как прошлой весной на его вечеринку из Индии доставили двух раскрашенных слонов. Говорят, их сняли прямо с национального фестиваля и во всех красках и попонах перевезли на военном грузовом самолете в Лондон. Животные выглядели потрясающе, а кроме того, они оказались очень способными, качали голых девчонок на хоботах и даже перешагивали через нарочно лежащих на полу студентов младших курсов. Селфи получились скажу я вам. И вот тогда я точно помню, как Платон обнимал каких-то двух афроамериканок. Они были похожи как близняшки. Может так оно и было. И потом я видел Платона еще несколько раз с этими же чернокожими красотками. Никакой Марии рядом с ними не наблюдалось. Да я и представить себе не мог, что эта зеленоглазая девушка потерпит компанию еще каких бы там ни было подруг возле своего парня. Уж что что, а женщин я хорошо знаю. Я с первого взгляда могу определить на что та или иная пойдет, а чего нипочем не потерпит. Да если уж заняться анализом женской натуры, я вообще не могу представить ее рядом с Платоном Каримовым. Даже не посредине его безумных пати а просто, за утренним кофе, к примеру. Эти двое Мария и Платон – они как две вселенные. При столкновении будет взрыв и пустота. Каримов увалень под два метра с водянистыми голубыми глазами, пегой всегда встрепанной шевелюрой и такими чертами лица, как будто по ним сначала прошлись долотом, а потом ластиком. Серьезно, в этом парне вместо положенных 70% воды в теле все 95%. И большая часть в голове. Речь его всегда какая-то рваная, чаще бессвязная. Начав предложение, он далеко не всегда знает, чем его закончит. И вообще, он расслаблен и невозмутим как буддист, севший по макушку в их нирвану. А эта Маша… она как нимфа.

– Да я серьезно, – не унимался Мухаммад, – Ты давно Платона видел?

Я подумал, потом признался.

– Кажется, все лето о нем ни слуху, ни духу. Говорили, отец вернул его в Россию. Посадил в совет директоров своей компании. Зачем, интересно…

– Вот, – восточный принц многозначительно поднял вверх указательный перст, – Я слышал он сильно изменился, и у него серьезные намерения.

– Это у Платона-то?! – я не смог сдержать смешок, – У него прямо на лбу написано «Парень с серьезными намерениями».

– Ну да, – сдался Мухаммад, – Только все теперь так говорят.

– Допустим, – кивнул я, – Платон хотя бы числится в какой-то оксфордской высшей школе. Правда никто не знает в какой. Даже сам Платон. А эта Мария почему раздает флаеры с таким стремным текстом? Что это вообще? Приглашение на семинар? Не подрабатывает же она.

– Это ее семинар, – и откуда Мухаммад такой осведомленный? Поднял на уши всю свою службу безопасности? – Это не она с Платоном приехала. На этот раз отец отпустил его с ней, понимаешь разницу? Она за ним приглядывает. За это она получила грант. И будет учиться в Оксфорде два семестра. А может и больше, если грант продлят. Какое-то экспериментальное направление. Она разработала теорию вот этой вот… – Мухаммад вчитался в заголовок на флаере и произнес с придыханием, словно процитировал священное писание, – Химической кодировки.

– Дивны чудеса твои, Господи, – в свою очередь процитировал я и посмотрел еще раз в ту сторону, где за углом скрылась Мария со странной фамилией Саутсефта или Сайтсефта.

Теперь, во всяком случае мне становилась понятна история возникновения Марии в Оксфорде. Старший Каримов, устав слышать о сыне скандальные новости, нашел ему серьезную девушку-компаньонку. Они не пара, она за ним приглядывает. Хотя если условие ее пребывания в Оксфорде то, что Платон будет вести себя прилично и честно посещать занятия в университете, она не долго здесь задержится. Лично я больше недели не дам.

Спустя полчаса я знал о Марии все, что можно было узнать парню с такими связями как у меня. И все еще не мог выговарить ее фамилию. Я слышал, она довольно распространенная в России. Спаси и сохрани ту страну, где каждый второй зовется столь непроизносимо – Зайцева. Мария Зайцева. Талантливая студентка Московского университета. Тогда ей шел 22 год. Она обучалась на отделении Изящных искусств. В содружестве со студентом-химиком они разработали теорию запахов. Чтобы не вдаваться в сложные подробности, скажу только, что каждое вещество состоит из молекул. И какой бы плотностью это вещество ни обладало, все равно микроскопическая часть этих молекул выветривается в окружающую среду. В общем-то это суть любого запаха. Какие-то может уловить наш нос, но большую часть мы унюхать не в состоянии. Но это ведь не значит, что запаха не существует. Частички вещества витают вокруг целого и создают его аромат. Таким образом возле каждого предмета кружится его специфический запах, то есть его химическая формула. К примеру, состав лака, которым покрывали мебель в средние века отличается от современного, потому что в разные времена для его производства использовали разные вещества. То же касается и красок, и холстов, и древесины. По составу красок можно даже установить личность художника. Ведь каждый живописец в прошлом использовал краски своего секретного состава. Конечно, по большей части он был у всех схож. Но вот что касается нюансов, тут присутствовали незначительные отличия. Исследователю остается только распознать эти отличия, витающие вокруг каждого художественного произведения и по сей день. Запахи может уловить человек с тонким нюхом. То есть страдающий гиперосмией – это такой недуг, а вовсе не талант, как любят преподносить нам создатели сериалов на тему выдающихся способностей. Но ни Мария, ни ее приятель-химик ничем таким, к счастью, не болели. Зато придумали, как можно создать аппарат, способный уловить эти микроскопические частицы вещества, витающие над поверхностью целого. От химика требовалось знание формул, от искусствоведа – история использования всяких веществ в работе конкретных мастеров. И вот двое юных дарований каким-то непонятным образом со своей идеей, наверное, дошли до старшего Каримова. Возможно, в России принято обращаться к богатым людям со всякими бредовыми проектами. Вот так их разработка получила заинтересованного спонсора, а Мария в довесок младшего Каримова в подопечные. Сказать по правде, я усомнился в честности сделки. Чтобы взять на себя ответственность за Платона – это я как начальник службы безопасности говорю – надо самому быть совершенно безответственным. А Мария не производит впечатление ветреной девицы. Конечно, я тут же залез на все ее доступные страницы, и даже отправил заявку на дружбу от некоей Нэнси Коул – студентки социального факультета одного местного колледжа. Это один из моих тайных ников. Девчонки всегда откликаются на предложение дружить от милой толстушки в модных очках. Толстушка располагает к доверию – она не соперница. А модные очки намекают, что она знает толк в жизни. Никому и в голову не придет, что парень возьмет себе псевдонимом такой образ. Все ж думают, что если мы создаем ложный женский ник, то выберем себе в аватар непременно пухлогубую блонди с пятым размером груди. Ну, так вот нет. Те, кто поумнее выберут личину, чтобы стать своим в женском обществе. Чтобы ей не завидовали, не ненавидели ее, а как раз наоборот – слегка снисходительно подбадривали. Тогда я от лица этой Нэнси могу задавать самые личные вопросы. И получить на них предельно откровенные ответы. Фотки я беззастенчиво краду в нете. Так вот в соцсетях Мария не так уж и распространялась о Платоне. Уж, казалось бы, если девчонка встречается с отпрыском миллиардера Каримова, могла бы этот факт хоть немного осветить, чтобы подружки позавидовали – но нет. Я увидел Марию под шпилем Московского университета, потом в окружении пальм у бассейна, кажется Турецкий курорт, Рим, Венеция, Париж, рыжий кот, строгая женщина с доброй улыбкой – мама, мужик с топором в веселом нетрезвом оскале – какой-то дядя Коля, много разнообразных девчонок, поменьше парней, все ботанической наружности и ни одного постоянного. Никаких сердечек, обнимашек или сплетенных рук в закатном солнце. Мария не романтична – это очевидно. Зато полно галерей, картин, фрагментов картин, каких-то египетских саркофагов, мраморных, гипсовых и бронзовых ног, рук, голов – что у нее на уме? Викислад?

Заинтригованный и измученный догадками я пошел на ее семинар. Лично мне распознавание подлинности художественных произведений по маркировке оригинальных составляющих их химического состава вообще кажется бесперспективной темой. Как минимум потому, что при создании базы таких маркеров и оборудования, способного почувствовать эти маркеры в воздухе метод определения подлинности художественных произведений кажется не просто жизнеспособным, а довольно точным. Почти безупречным. Исследователю достаточно выяснить каким составом красок пользовался тот или иной художник, чтобы понять подлинный перед ним шедевр или скажем, более поздняя подделка. С таким прибором Марию вряд ли пустят хотя бы в один художественный музей, располагающий более-менее внушительной коллекцией картин старых мастеров. Почему? Да кому же хочется раскрывать всему миру количество подделок, которые они выдают за подлинники! Я лично знаю трех коллекционеров, в залах которых висят полотна, до сих пор выставленные в Лувре и Лондонской национальной галерее. Именно эту мысль я и изложил ей в записке. Она прочла, усмехнулась и ответила, что для парня, который весь час дремал на заднем ряду вполне неплохо. Значит она меня заметила. Я действительно не проявлял особенного интереса к тому, о чем оно толковала с кафедры. Я наблюдал за ней. Я трое суток места себе не находил, с тех пор как она вручила мне тот самый флаер. Меня вовсе не захватила идея вот так изящно вывести на чистую воду всех владельцев художественных ценностей. Я просто хотел ее увидеть еще раз. Просто увидеть. Теперь, после того как она ответила на мое дурацкое послание, я захотел большего. Видеть ее стало пройденным этапом. Я хотел с ней говорить. Я понимал, что запутываюсь в собственных сетях. Ведь в это преследование с призовой морковкой, которой по сути являются флирт и ухаживание в данный момент играю я один. Она понятия не имеет, что стала целью моего существования. Что я сам себя обманываю, сам, а вовсе не она ставлю себе цели, сам их преодолеваю, и снова себя обманываю, словно одержал маленькую победу в большой битве. Ей об этой битве совершенно неведомо. Она просто пошутила со мной, отреагировала на одно критическое замечание в потоке восторженных откликов, а я уже раздул из этого целое событие. Я пытался себя остановить, но сам же и понимал – я уже собой не владею. Я не успокоюсь, пока она не будет моей. Я стал хищником, который почуял запах своей жертвы, как тот самый пока еще воображаемый прибор способный уловить микроны вещества из воздуха. Я почти ощущал вкус ее губ, я гладил пальцами ее кожу, закидывал мягкую прядь волос ей за ухо. От этих видений у меня зудело где-то внутри позвоночника и стучало в висках. И я не спал все три ночи до этой встречи. Адреналин бурлил в моей крови в таком количестве, что я мог бы совершенно спокойно победить на олимпиаде. В любом виде спорта. Хоть в фигурном катании, покажи мне, что там нужно сделать на льду чтобы выиграть. 72 часа без передышки. Я так устал, что сердце мое едва не лопалось от натуги. Она была мне жизненно необходима. Можно и так сказать. Может быть, мой измученный вид натолкнул ее на какие-то размышления. Во всяком случае, когда все начали расходиться, а я так и остался сидеть на своем последнем ряду, пребывая в непонятном не то полусне, не то полу забвении, она поднялась по ступенькам аудитории и села рядом.

Спустя десять минут я поймал себя на мысли, что она говорит со мной, как со старым приятелем. Никакого жеманства, кокетства. Она произносит простые фразы, за которыми не скрыт потайной смысл. Она говорит ровно то, что хочет сказать. И в этом есть очарование. Не подумайте, что я мужлан, который не считает женщину человеком. Хотя да, иногда такой. Все во многом зависит от самой женщины. Но дело тут не в этом. Я с прекрасным полом очень осторожен. Я не умею с ними разговаривать по-приятельски. А что вы хотите, где я вырос! И каким стал. Я вообще не помню, когда просто разговаривал с женщиной. Обсуждал новости или делился впечатлениями. В 90% я знаю, что от них ждать, чего лучше не говорить, о чем не спрашивать. Для мужчины женщина – антиматерия. У нее свои ассоциации, свои понятия о добре и зле, свое видение прекрасного. И если, не дай Бог, ты не попадешь в ее ноту, пиши пропало – будешь бесперспективно лайкать ее страничку в инстаграме, а она нипочем не удалит тебя из друзей, потому что ей приятно сознавать, что ты страдаешь, а она недоступна. Женщины, в особенности красивые, необычайно склонны к садизму. Хотя, мне, конечно, проще. Я у женщин на особом счету. Ведь как-никак я выгодный жених. Даже если они ничего обо мне не знают, они видят на мне дорогие шмотки и то, что я за рулем шикарной машины, и я могу заказать шампанское Krug, взять с собой на закрытую вечеринку, подарить что-то умопомрачительное. И вообще, я классный парень, между прочим. Конечно, практически все в Оксфорде уже знают, что мои романы, даже самые бурные не длятся больше месяца. Средний срок полторы недели. Но ведь у каждой девушки в голове сидит такой маленький диод, что она особенная, поэтому именно с ней все будет иначе. Увы, не будет, потому что дело не в девушке, а во мне. Я такой, какой есть, и этим все сказано. И в общем мне моих уловок с женщинами на эти полторы недели вполне хватает. А дальше нужно лишь расстаться по-человечески, и все дела.

Но с Марией все сразу пошло не так. Она болтала непринужденно, не кокетничала, не дотрагивалась до волос, не играла глазами, не хлопала ресницами, не закусывала губы, не вздыхала и не замолкала со значением. Ничего такого. Даже не краснела. Все это делал я. И похоже, здорово веселил ее этим. Меня не оставляло чувство, что я на грани провала. А я даже понятия не имел, что случится, если я действительно провалюсь. Ну что такого она обо мне узнает? Что я бабник? Что безответственный тип? Господи, да она официальная девушка Платона Каримова! Она уже сидит на самом дне. Я в любом случае лучше. О нем, кстати, мы не произнесли ни слова. Я делал вид, что догадываюсь – она не свободна, и мы с ней сидим в кафе исключительно на дружеских началах. Она это приняла. А может быть, у нее в порядке вещей вот так запросто выпить по чашке кофе с малознакомым симпатичным парнем. В конце концов, может она выросла в тех местах, где это вполне естественно. Почему бы и нет. Мир огромен. В Китае собак едят, так почему бы в России людям просто не общаться ради общения. Но если такая жизнь существует, то она на несколько порядков чище и светлее моей. Честное слово. Я завидовал Марии, тому, как она просто болтает и пьет кофе. А я даже вкуса не чувствовал. Все-таки человек – странное существо. Мне кажется, мы больше биомашины, чем о себе воображаем. Я говорил, кивал, парировал, шутил и даже смеялся, но сейчас убей не вспомню ни одной фразы из того разговора. Мой язык вкупе с мимикой и жестами воспроизводили эту запись, а сознание занималось совершенно другим. Я с дозированной жадностью пожирал ее глазами, я вдыхал аромат ее тела, я ловил ее взгляд, запоминал улыбку. Я превратился в тот ее несуществующий аппарат, способный чувствовать на ином, более тонком уровне. От этого двойного существования я так устал, что мне показалось, будто наш разговор длился полдня. И искренне удивился, когда она, вытащив телефон, глянула на него и сообщила, что отведенные полчаса закончились, и ей пора идти. У нее другие дела.

– Я могу стать вашим спонсором, – неожиданно брякнул я.

Она уже поднялась, взяла сумку и повела головой, чтобы откинуть волосы назад.

– Кафедра как раз создает фонд поддержки нашей идеи. Они уже вывесили информацию на сайте. Если ты серьезно, можешь ознакомиться с условиями, – тут она улыбнулась мне как старому приятелю и что это, подмигнула? – Только не думай, что своим вкладом ты отложишь реализацию нашего проекта. Мы обязательно доведем дело до конца.

– В таком случае, помоги Господи всем искусствоведам.

Мы рассмеялись. Вот так просто и изящно она дала понять, что деньгами ее не купить. Потом она протянула мне руку. Я впервые коснулся ее и замер, словно на вкус пробуя рукопожатие. Ее пальцы длинные и теплые. А рука напряженная, словно к ней подключили электроток. А может быть, что ей не все равно? Понять бы, но как? Я выпустил ее руку не без сожаления. Мне очень хотелось остановить ее, заставить побыть со мной еще немного. Или остаться навсегда… Но чертовы приличия. Мы едва знали друг друга.

– Мы ведь можем видеться где-то еще… – я был в отчаянии, но мне все равно стало неловко, словно я предлагаю ей адюльтер. Хотя да, именно это я и предлагал, если разобраться.

– Ну… – она задумалась, перебирая варианты, где такой как я могу столкнуться с такой как она. Потом выдала единственно возможный, – Я часто бываю в библиотеке.

– А… ну да. Ты же девушка с блокнотом. Конечно, ты читаешь бумажные книги. И ты не против, если я вытащу тебя как-нибудь еще на чашку кофе?

Она пожала плечами, улыбнулась и, помахав мне рукой, пошла к выходу. И опять все просто и не нужно слов. Она не пыталась меня подцепить. Она понятия не имела, будет она рада или нет, вообще захочет ли она меня видеть? Она не собиралась давать мне шанс. Вот это и случилось! Первое фиаско в моей жизни. И с кем?! Именно с той, которая была мне по-настоящему нужна.

Помню, что, придя домой я чувствовал себя так, словно по мне три раза проехались бульдозером. Тело ныло, в ушах гудело, руки и ноги налились свинцом. Я упал на кровать, даже не сняв ботинок. Закрыл глаза, увидел ее. Она в рапиде улыбалась, пожимала плечами, откидывала волосы назад. И снова по кругу. Потом я брал ее за руку, держал, держал, она снова улыбалась, я с силой дергал ее к себе, обнимал, но она растворялась, и поцелуй застревал во рту большим пузырем. И снова ее улыбка, зеленые глаза, поворот головы…

Меня разбудил бодрый стук в дверь. Чувствуя себя дряхлым старцем, я с трудом оторвал голову от подушки. На пороге стоял Альберт. В колете и со шлемом в руке. Вид у него был взъерошенный, хвостик съехал на бок, словно он спал всю ночь в этом своем костюме фехтовальщика.

– Я решил жениться, – сообщил он мне и сурово сдвинул брови.

Я посмотрел на часы – 6.30 утра!

– Женщины зло! – изрек я и захлопнул дверь, едва не ударив его по носу.

– Эй! – возмущенно заорал он снаружи, – Так нельзя! Ты же мой друг! Ты должен меня выслушать! Я не мог уснуть всю ночь! Я принц, в конце концов!

– Идите в жопу, ваше величество! – я снова упал на кровать и провалился в сон. На этот раз в темный и глубокий.

Впрочем, отделаться от Альберта у меня все равно не получилось, мы на пару снимаем небольшой особняк. То, что он не заявился ко мне в комнату тут же, скорее можно отнести на счет его деликатности. Он терпеливо дождался, пока я проснусь. Около полудня я ввалился в гостиную и нашел его сидящим за чайным столиком с чашкой кофе в одной руке и планшетом в другой. Его высочество просматривал последние новости. Спина прямая, одна нога выставлена чуть вперед, подбородок вздернут – королевский стандарт.

– Бурная ночь? – не отрывая взгляд от монитора, поинтересовался он.

Я промычал что-то нечленораздельное, я всегда так делаю, когда у меня нет прямого ответа на вопрос. Альберт понимающе кивнул, а я поплелся к кофейнику. Но едва запах кофе достиг моего носа, в голове вспыхнул ее образ. Я настолько явственно увидел ее, почувствовал ее теплые пальцы в своей ладони, услышал ее смех, что едва не лишился рассудка. Меня так здорово качнуло, что пришлось опереться рукой о стену. Альберт глянул на меня поверх планшета и поставил чашку на стол.

– Похоже, хуже, чем я думал. Тебе лучше присесть.

Он резво подскочил, взял меня под локоть и как больного осторожно препроводил на диван. Я не сопротивлялся. Я и правда чувствовал себя разбитым и подавленным. Честно, я никогда так не переживал из-за девчонки. Даже из-за Джейн, а ведь она ледорубом расколола ветровое стекло моего спортивного кара. Она вообще с этим ледорубом полгода не расставалась, грозила размозжить мне голову. И что? Я был свеж как огурчик, даже шутил. А теперь вот скис как на похоронах любимой бабушки. И что случилось-то? Девушка прошла мимо. Ну, да, необыкновенная девушка, можно сказать выдающаяся, но все равно, она всего лишь человек… Я вздохнул. Как видно не всего лишь. Для меня далеко не всего лишь.

– Что тебе налить? – Альберт перевел мою трагедию в практическое русло, – От кофе-то придется воздержаться.

Тут меня снова перекосило, я вновь увидел, ощутил, услышал… О, Господи!

– Не напоминай! Лучше плесни мне чего-нибудь брутального.

– Джин подойдет?

– С ума сошел, это пойло для девчонок.

– Без тоника и льда, – пошел на компромисс Альберт. И тихо добавил, – водку я вчера допил.

Тут пришла моя очередь удивляться. Альберт вообще не увлекался алкоголем. Его самый серьезный напиток темное 9%-ое пиво. А тут водка! Полторы бутылки, если мне память не изменяет.

– Что я пропустил? – я воззрился на него как начальник его службы безопасности – с тревогой.

Он встал, доплелся до бара, открыл его, вытащил бутылку джина, стакан, наполнил его и, вернувшись, протянул мне. И все сохраняя царственное молчание. Я его не торопил. Глотнул. Лично мне стало намного легче.

– Я же сказал, я хочу жениться, – наконец изрек принц.

– На ком? – я еще глотнул джина.

– Ты должен найти мне невесту.Напиток так себе, но он выполнил свою алкогольную функцию, мне становилось все лучше и лучше. Усталость прошла, тело потянулось к жизни. Я глотнул еще.

От неожиданности я подавился и закашлялся. Ничего себе запросы!

– Слушай, я приставлен к тебе как раз с противоположной миссией. Ограждать от нежелательных связей. Забыл?

– Ну, раз ты ограждаешь от нежелательных, найди мне желательную связь. Мне пофиг, – логично продолжил Альберт, – Видишь ли, я устал. Я теряю лучшие годы жизни, смотрю как веселятся другие, мне до черта надоело подавлять свои желания поло и фехтованием.

– Я думал, тебе нравится спорт…

Альберт расслабленно отмахнулся, мол, не о том речь.

– Я хочу быть нормальным человеком, понимаешь? Вести обычный образ жизни. Любить, быть любимым. Что я как монах…

– Чтобы полюбить, ты должен найти сам… – проговорил я и болезненно сморщился.

Нет, не может со мной это происходить. Я из тех, кого сжигает страсть, у кого сперма заливает мозг, я не способен любить. Почему, сказав эту фразу, я чувствую, как сосет под ложечкой, как под кожей от ключиц к пальцам протянулись зудящие, вибрирующие нити. Что вообще такое эта любовь? И при чем тут я? Это Альберт мечтает о любви. Это в его понимании нормальные отношения между мужчиной и женщиной – когда чай за одним столиком и детская на три кроватки. В мою систему ценностей вся эта семейная ерунда вообще не вписывается. Женщина, оп мне, – это источник наслаждений. Ты припадаешь к нему, пьешь пока не утолишь жажду. А потом ищешь следующий. С другим вкусом.

– Я полюблю любую, которую мне позволят полюбить, – с какой-то тупой обреченностью проговорил Альберт, – Ты не представляешь, что такое одиночество. И вечный аскетизм. И мне не нужны как тебе все женщины мира. Мне достаточно одной.

– Мне тоже…

Мы оба удивленно замолчали. Я допил джин и усмехнулся. Натурально вполне.

– В одну ночь, – в отличие он Альберта, я знал, что соврал. Но я очень хотел верить самому себе.

Платона Каримова я увидел спустя пару дней. Не поверите, в аудитории университета. Выглядел он, и правда, лучше – вместо растянутого свитера пиджак. Чистый, не заляпанный. Джинсы нормального синего цвета, стиранные. Обычно он ходил в таких, словно валялся в них под грузовиком, у которого здорово протекает все, что может протекать. Мы оба с ним растерянно оглядывались, ища возможной поддержки, как две рыбы, выброшенные из воды в агрессивную среду. Как выяснилось, мы с ним учимся на одном курсе. Надо же! Увидев друг в друге родственную душу, мы стремительно сблизились.

– Какую я девчонку подцепил, закачаешься, – без предисловий с жаром выдохнул он, – У нее не язык, а пропеллер.

Кулаки мои сами собой тут же сжались, и вид у меня был, видимо, соответственный. Платон отшатнулся, удивился. Я едва сдержал себя, чтобы сразу не врезать ему кулаком по крупному желеобразному носу.

– Как ты можешь плести такое о своей девушке! Ты меня почти не знаешь! – процедил я и гневно сдвинул брови.

– Блин, я и забыл, что тут полно джентльменов! – пробубнил он, а потом усмехнулся и хлопнул меня по плечу, – Да ладно тебе! Заплати ей три сотни, она станет и твоей девушкой. Делов-то. Она мне еще спасибо скажет. Я ж ей рекламу делаю. Зовут Даниэла. Говорит, что полячка, но какая разница. Хочешь познакомлю? Она работает тут недалеко, в магазине «Мир ваших хобби».

У меня отвисла челюсть, кулаки разжались. Я даже не успел осознать, какого дьявола этого оболтуса занесло в такой тематический магазин. Если я что-то и знаю о Платоне, так то, что его за продажу предметов и средств его хобби можно получить немалый срок. И их вряд ли следует искать в магазине с разноцветной вывеской. Но ляпнул я совсем другое:

– Я думал, ты о Марии…

Тут выпучил на меня глаза Платон. Потом, сокрушаясь, покачал головой.

– Вот же трепло этот Мухаммад! Даром что принц. Я ему как человеку, под водку… Всем уже растрепал, да?

– А это секрет?

– Ай, – Платон досадливо отмахнулся и перешел на гнусавый шепот, – Строгая очень. Познакомились месяц назад и до сих пор ни-ни. Цацки не берет, сумку на день рождения чуть ли не силой всунул. По другому-то я ухаживать не умею. Мне повезет, если она будет моей. Говорит, мы слишком мало знаем друг друга. А как узнать-то, если она до себя дотронуться не дает. Блин, да что я… – он снова отмахнулся, – А как мне жить? Пати теперь для меня закрытая зона, понимаешь? Если она узнает, какой я на самом деле, так вообще не даст. Я все жду, когда она решит, что я мужчина ее мечты. Она же из тех, кто только к принцам в койку прыгают. Ну не в том смысле, что за деньги, а с такими, у которых нимб вместо короны. Пытаюсь соответствовать. Но болванчик-то мой ждать не любит. Приходится радовать себя на стороне. Ты ж понимаешь меня как мужик.

Я готов был расцеловать Платона. За то что не врет, даже не приукрашивает, как сделали бы почти все парни на его месте, включая меня. Все-таки русский человек особенный. Он лучше нас европейцев, честнее, прямее. Даже если он сын олигарха.

Я был ему благодарен и простил все. Даже то, что он изменяет Марии.

– Мухаммад сказал, Марию к тебе отец приставил, – просветил его я.

– Еще и приврал падишах, – совсем расстроился Платон, – Мы в аэропорту познакомились. По дороге в Лондон. Я ее как увидел, чуть с ума не сошел. Потом пересел из первого класса к ней в эконом. Знаешь какие там узкие кресла? Я офигел. И кормят как животных… в кошачьих чашках. А Маня мне рассказывала про старые картины. Представляешь, она может их подлинность определить. Сама. Ей всего-то 22 года. Просто класс! Я думать боюсь, что она сможет в сорок! И такая девчонка, ну ты ж видел. Красотка. И русская. Что еще мне для счастья надо?! Отец под это дело разрешил еще на год в Оксфорде остаться. Говорит, что, если я смог подцепить такую девицу, может и университет с горем пополам закончу.

Не знаю, на что я надеялся, когда пошел к ней. Узнать, где она, мне труда не составило. Она почти все время проводила либо на занятиях, либо на кафедре, либо в библиотеке. Я нашел ее в лаборатории. Предусмотрительно зашел попозже, к самому закрытию, так что ее команда уже расходилась. Тот самый русский парень – химик, всклокоченный ботан в очках совершенно не представлял для нас – самцов опасности. Вообще не конкурент. В их команду добавились новые деятели – программист Стефан и парень с математического факультета – смазливый датчанин Иб. Математик мне сразу не понравился. За километр было понятно, что ему плевать на проект, он распустил перья и наматывает круги в брачном танце вокруг Марии. И в общем-то имел все шансы на успех. Они ведь все свободное время проводят вместе. Мне с трудом удалось вытянуть ее на ужин из их дружной компании. Особенно противился этому как раз Иб, все давил на то, что им нужно кое-что еще обсудить. Дурачок. Думал бы не только о нуждах своего, как выражается Платон, болванчика. Если бы он сфокусировался на предмете своих желаний, он бы заметил, что Мария устала. И его предложение поговорить о делах за ужином перевесило чашу весов в мою пользу. Она глянула на меня как на избавителя и, сообщив Ибу, что дела никуда до завтра не денутся, схватила меня под руку и быстро поволокла по коридору.

– Как хорошо, что ты пришел, – она ослабила хватку, едва мы оказались на ступеньках лестницы, – Я думала этот день никогда не закончится.

– Иб достал?

Она улыбнулась как тогда в кафе, по-дружески, проговорила, немного конфузясь:

– Иб проявляет огромный энтузиазм. Он новенький, и у него много вопросов. А у меня с девяти утра лекции и семинары. Еще час математических выкладок я просто не вынесу. Учитывая, что я вообще гуманитарий, и до высшей математики мне так же далеко, как пингвину до Арктики.

Я понимающе покивал. Неужели она не замечает, что Ибу до математических выкладок тоже нет дела?! Как это возможно? Она ведь девушка, в конце концов. Девушки обязаны такое чувствовать. Это у них записано в подпрограмме.

Я пожал плечами.

– Где хочешь поужинать?

– Тут за углом хорошее кафе. Бургеры, пицца и все такое. Я бы даже пива выпила, честное слово, – она потянула меня в ту сторону.

– Стоп, стоп! Ты хорошо подумала? – я дотронулся до ее плеча. Мои руки сами собой сделали неловкий полукруг. Господи, как же я хотел обнять ее. Я так испугался, что не совладаю с собой, что отпрыгнул от нее на шаг назад. Наверное, это выглядело комично. Она замерла, склонила голову, усмехнулась.

– У тебя аллергия на пиццу?

– Да… в смысле нет, конечно. Я могу предложить тебе много больше. Просто скажи. Любой ресторан Лондона сегодня наш. Даже в тот, где очередь две недели. Ну же, лобстеры, отбивные, холодное шампанское.

– Значит у тебя нет аллергии на пиццу? – она решительно взяла меня за руку и потянула за угол. В сторону студенческой забегаловки.

– Ты хорошо подумала?

– Лобстеры и шампанское – это особый ужин. На него нужно собираться с духом, надевать красивое платье и все такое… И нужно настроение, – она говорила на ходу, мельком глянула на хмурое небо, уже темнеющее к ночи, и вздохнула, – Надо понимать, что ты ешь и пьешь. А я просто жутко голодная.

Пришлось смириться с тем фактом, что наше первое свидание пройдет в забегаловке. Даже под мостом было бы романтичнее. Если уж падать, так на дно. А это место… Я бывал в таких три раза за всю жизнь. Это как пересесть в самолете из бизнес-класса в эконом. Вроде все есть, и тарелки чистые, и скатерти без пятен и даже запах не отпугивает, и еда тоже есть. Но все это дешевое. Я не сноб, вполне даже демократичен, поэтому старался вести себя естественно и жевал пиццу с видимым энтузиазмом. Хотя, если честно, вкуса у нее почти не было. Владельцы студенческих кафешек совершенно не заботятся о том, из чего они готовят свою еду. Мы уже разъели пиццу на двоих, выпили по большой пивной кружке, нас немного разморило. Я изо всех сил старался смотреть на нее как можно реже. Знаете, от алкоголя у мужиков взгляд становится таким неприятным, блестящим, ласкающим. Его еще называют масляным. Очень точное сравнение. Кажется, что у бедняги произошло в мозгу замыкание, от чего мир перед ним преображается. И все вокруг видится ему более веселым, красивым и добрым. Это далеко не всегда так. Но это всегда так выглядит со стороны. Вот почему я предпочитаю не пить на первом свидании. Но тут просто деваться было некуда. Мария заказала все сама. А после пива мне бы не хотелось, чтобы она подумала, что я на нее смотрю вот этими масляными глазками. Это отвратительно. С женщинами, к слову, такого не происходит. Их глаза тоже меняются. Но в лучшую сторону. Они становятся по-хорошему шальными. Такая женщина кажется проще и доступнее. Вот почему я стараюсь, чтобы девчонка на свидании выпила больше меня. Но опять же, с Марией я как раз не хотел такого эффекта. Я бы испугался, увидь я ее доступной. Но ничего такого. Искорки в ее глазах лишь слегка стали ярче. Я подумал, что момент настал, лучше уже и не предвидится. И потому пошел в наступление:

– Что ты делаешь в свободное время?

Она склонила голову, посмотрела на меня с неприятным интересом. Как будто не я, а она собиралась меня изучать. Я занервничал, пустился в объяснения:

– В смысле, тебя не видно на тусовках…

– Возможно, потому что у нас с тобой разные тусовки, – она усмехнулась, – Мороженное будешь?

Я с готовностью кивнул, иначе ужин можно было считать оконченным, а мы и парой фраз не перекинулись. Если не считать замечаний о том, что «пицца ничего» и «пиво отличное». Что это за свидание вообще?

Она заказала нам по два шарика с орехами и карамелью. Я был уже на все согласен. Даже на это. Мороженное после пива и пиццы, кому рассказать…

Видимо она прочла что-то в моем взгляде и рассмеялась.

– Признаюсь, я не та девушка, которую стоит приводить на званный ужин к родителям. Полное отсутствие гастрономического вкуса. Увы, но мое детство прошло в пыльных подсобках Третьяковской галереи, где кормили в основном бутербродами с докторской колбасой.

– С какой?

– С докторской. И не думай, что ее выдают по рецепту в аптеке. Как раз наоборот. В дни моего детства, после такой колбасы, можно было и на реального доктора нарваться.

– Жестко, – я покивал, судорожно соображая, как из этих дебрей вырулить туда, куда мне нужно.

– Третьяковская галерея – это ведь в Санкт-Петербурге?

Она вздохнула:

– Нет, в Санкт-Петербурге Русский музей. Третьяковская галерея в Москве.

– А точно… А почему ты выросла в ее подсобках?

– Моя мама реставратор. Увлеченный. Поэтому работала в галерее с утра и до позднего вечера. Ну а я… сначала мне просто некуда было деваться, а потом втянулась. Тоже увлеклась. Реставрация – это всегда детектив. Зачастую не знаешь, что тебя ждет. Я обожала наблюдать, как мама решает эти ребусы. Потом сама кое-чему научилась.

– Например?

– Ну… – она закинула голову, волосы разметались по пушистому бордовому свитеру, – Краски, мазки, техника… Запахи… Каждая картина пахнет особенно. Все зависит не только от того, кто и когда ее написал, но и в каких условиях она хранилась, в какие приключения попадала…

Она принялась рассказывать о какой-то картине, которую за 300 лет крали, перепродавали, даже замазывали. Я не вслушивался, я мучительно искал момент, когда смогу вернуть разговор туда, куда нужно мне.

Она вдруг замолчала. Принесли мороженное. Когда официантка отошла к стойке, она глянула на меня очень серьезно. Я заметил, что искорки из ее глаз пропали. Пиво выветрилось, должно быть.

– Ты ведь зачем-то хотел со мной встретиться. Вот мы здесь. Вдвоем. Я тебя слушаю.

Я был настолько выбит из колеи этой прямотой, которая просто не имела места в разговоре мало знакомых и в то же время привлекательных мужчины и женщины. Или я ей совершенно не казался привлекательным? Я замер, сделав какой-то нелепый жест рукой, словно хватаясь за несуществующую соломинку. У меня, и правда, не было этой соломинки. От меня требовали сказать правду здесь и сейчас. Ну, на что это похоже?! Кто вообще так делает?

Будь она обычной девчонкой, которая хлопает ресницами и закусывает нижнюю губу, я бы тут же зашел с козырей, сообщив, что хочу ее, а там как пойдет. Это последнее «как пойдет» для девушек звучит словно вызов. Да она в лепешку готова расшибиться, чтобы именно с ней у меня пошло совсем не так, как во всех сотнях предыдущих случаях. Но я кожей чувствовал, скажи я такое Марии, она вряд ли оценит мою честность. Нет, все не закончится пощечиной или стаканом воды на лице. Она хмыкнет, улыбнется, скажет нечто типа «тебе придется решить эту проблему без моего участия», потом доест мороженное и больше я никогда ее не увижу. Вернее, увижу, но она мне уже не улыбнется, как недавно, пор-дружески. Нет, с ней мне пришлось выкручиваться как ужу на сковороде.

– Э… – я тянул время, мысли мои лихорадочно метались. Мне казалось, что я падаю в пропасть. Как Алиса в колодец со всякой фигней. И я отчаянно искал опору в проплывающих мимо бесполезных предметах, – Послушай… Возможно я выгляжу циником, говорю как циник, иногда даже думаю, как законченный циник, но черт, меня заинтересовала эта твоя идея химической кодировки.

Она склонила голову, вздернула брови в удивлении. Ну да, она мне не верила. Я и сам бы себе не поверил. На последнем слове у меня голос дрогнул. Верный признак неуверенности. И это человек, собравшийся предложить свою помощь? Ага, самое время принять ее от такого. Я понимал, что несу несусветную чушь, но страх гнал меня в неведомые дебри, из которых выхода не будет. Меня спасет лишь одно: если она запутается там вместе со мной.

– Это дурацкий, оголтелый романтизм, но я ничего не могу с собой поделать. Меня тянет… к тебе, к твоей команде, к вашему общему делу. Я ничего в этом не понимаю, потому что я вообще-то экономист. И мне самому не понятно, почему все это не выходит у меня из головы. Хотя… у меня дома висят старые картины. И у всех моих друзей в домах картинные галереи. Да даже у твоего Платона и то Монна Лиза в туалете.

– Это копия, хоть и неплохая, – улыбнулась она.

– А кто знает! Все-таки он сын миллиардера. Черти что в туалет не повесит.

– Он ей усы пририсовал. Но это все-таки копия. Хотя и 19-го века.

– Вот же вандал!

Губы ее дрогнули и, не сговариваясь, мы вместе рассмеялись. Я постарался проглотить горечь от осознания, что Мария знает о Моне Лизе в туалете Платона. Значит, она не просто была в его доме. Девчонки не пользуются туалетом в домах малознакомых парней. Или романтических ухажеров. Туалет – это интимная зона. Значит, их отношения зашли дальше, чем мне поведал сам Платон. Черт, этот парень набирал очки в моих глазах.

Когда внезапно обретший усы шедевр Леонардо Да Винчи перестал нас забавлять, она снова глянула на меня как-то отчужденно и уточнила:

– Что же привлекло такого человека как ты к нашему проекту?

Я задумался. Я шел по тонкому льду. Боясь оступиться, провалиться в холодную воду. Каждый шаг мог оказаться роковой ошибкой.

– В наши дни все только и думают, как бы побольше заработать. А ваш проект, можно сказать, движется в обратном направлении. Живопись теперь скорее бизнес, чем искусство. Если вы вернете на светлую сторону хотя бы ее часть – картины старых мастеров, это будет настоящий прорыв. Чистое искусство – даже звучит вдохновляюще.