Читать онлайн Отпусти добро: Как избавиться от комплекса «хорошего человека« и обрести свое истинно. Практический профайлинг: Искусство прогнозировать мотивы тех, кто рядом с вами бесплатно

Искренность – это выражение вашего истинного «Я», вашей настоящей сути. Это мысли, эмоции, вербальное самовыражение, язык тела и поведение, которые исходят из самой глубины вашей сущности. Это согласованность мыслей и чувств, слова и дела – когда действия и эмоции устремляются в одном направлении. Когда человек искренен, все аспекты его существования пребывают в гармонии; на нем нет маски и костюма, он проявляет душевную искренность – суть истинного «Я» – в мыслях, чувствах и действиях.

Однако многие не подозревают, что их истинное «Я» зачастую не участвует в ежедневных взаимодействиях с другими людьми, с жизнью и даже с самим собой – даже когда они изо всех сил пытаются быть хорошими людьми. Более того, чем больше человек пытается быть хорошим, тем менее он искренен – однако об этом мало кто знает, как и о том, что между добродетелью и искренностью вообще есть какая-то разница.

НА САМОМ ДЕЛЕ ЛЮДИ ЧАЩЕ ВСЕГО ЖИВУТ, ПЫТАЯСЬ СООТВЕТСТВОВАТЬ СВОЕМУ ПРЕДСТАВЛЕНИЮ О ТОМ, КАКИМИ НУЖНО БЫТЬ, РОВНО ДО ТЕХ ПОР, ПОКА НЕ НАСТУПАЕТ МОМЕНТ, КОГДА УЖЕ ПРОСТО НЕВОЗМОЖНО ДЕЛАТЬ ТО, ЧТО ОНИ ДЕЛАЮТ.

И тогда на время они «ломаются» и делают что-то, что потом называют проявлением характера, после чего возвращаются к воплощению того образа, который кажется им правильным. Иногда жизнь фактически превращается в череду автоматических реакций: человек просто делает то, что делает, потому что в его понимании должен это делать. Искренность – это нечто совершенно иное. Это полноценная, полная впечатлений и глубоко осмысленная жизнь. Это то, ради чего мы все приходим в этот мир, – стать воплощением искренности сердца, души и разума и жить, подчиняясь глубоким мощным внутренним импульсам, быть настоящим.

Следующая аналогия хорошо иллюстрирует разницу между жизнью с позиции истинного «Я» и с позиции отождествления с добродетелью: представьте, что дуб, растущий из желудя, наблюдает за соседней сосной и думает, как хорошо было бы, если бы на нем вырастали такие же симпатичные колючие шишки. Почему, ну почему мне не дано производить сосновые шишки? Что я должен сделать, чтобы стать деревом получше и производить сосновые шишки вместо этих дурацких маленьких желудей? Конечно, это шуточная аналогия, мы ведь с вами не деревья, но, как и деревья, мы являемся природными организмами, хотя зачастую и занимаем противную природе жизненную позицию, чтобы выглядеть в своих глазах более достойными и достаточно хорошими. Однако, как и тот дуб, мы не нуждаемся в оценке своего достоинства – мы должны просто «вырастать» в то, чем на самом деле являемся.

Но как понять, чем мы на самом деле являемся, в том мире, культуре и семейном укладе, где нас с юных лет учат быть хорошими, чтобы соответствовать нуждам актуальной среды? И что произойдет, если мы внезапно начнем вести себя искренне в среде, где добродетель считается условием выживания? Ответам на два этих основных вопроса и посвящена моя книга.

Разница между добродетелью и искренностью

Большинство из нас было воспитано в духе стремления быть «хорошими», на основе некоторых – смутно очерченных, но быстро усваиваемых – стандартов добродетели (в последующих главах этот процесс будет освещен подробней). Действительно, мы в большинстве своем усвоили, что быть хорошим – высший уровень бытия и что быть, не являясь хорошим, означает быть в той или иной мере недостойным человеком. Эта установка укоренена настолько глубоко, что ощущается как основной аспект бытия – и именно поэтому большинство людей не чувствуют, насколько тяжела ноша добродетели на самом деле, ведь она считается основой благополучия. Однако добродетель неразрывно связана со своей противоположностью – порочностью или злом; невозможно рассуждать о добродетели, не имея в виду эту оппозицию. Таким образом, добродетель в некотором смысле ведет борьбу против зла, ведь поступать хорошо – значит избегать плохих поступков. Следовательно, попытка воплощать добродетель в определенной степени всегда означает борьбу: нужно изо всех сил стремиться быть хорошим, поскольку не быть хорошим – значит быть плохим, а быть плохим недостойно.

Однако почти всем нам внушена уверенность в позитивности этой борьбы: так формируется характер, что делает нас лучше.

НО ПРОБЛЕМА В ТОМ, ЧТО ЧЕМ БОЛЬШЕ МЫ ОТОЖДЕСТВЛЯЕМ СЕБЯ С ДОБРОДЕТЕЛЬЮ, ТЕМ БОЛЬШЕ ПСИХИЧЕСКОЙ ЭНЕРГИИ УХОДИТ НА ЭТУ ВНУТРЕННЮЮ БОРЬБУ ДОБРА И ЗЛА.

И со временем все меньше и меньше психической энергии остается на то, чтобы быть искренним, потому что нам приходится не только постоянно представлять из себя хороших людей, но и пренебрегать ради этого своей настоящей сущностью. Кроме того, у большинства из нас очень рано формируются стойкие ассоциации хорошего и плохого поведения с последствиями того и другого; эти ассоциации могут сохраняться, даже если осознать, что они не всегда актуальны, а зачастую даже противоречат здравому смыслу.

Наши представления о том, что хорошо и что плохо, обладают огромной силой и кажутся нам очень конкретными, но такие вещи, как добро и зло, измерить невозможно в принципе. Если посмотреть вокруг, станет довольно очевидно, что то, что является хорошим для одной семьи, одной культуры или общества, может считаться плохим в других. Однако, как мы увидим, многие измеряют свою человеческую ценность, основываясь на этих неизмеряемых и довольно размытых понятиях. Поскольку концепции добродетели и ее полной противоположности – порока – невозможно определить посредством четких стандартов, остается заключить, что это всего лишь ментальные конструкты, поддерживаемые обществом и принятые нами за истину.

Опасность ситуации в том, что жить так, как будто эти вещи имеют четкие определения, – значит отказываться от важных частей собственной личности. Если, например, я считаю, что быть добрым означает никогда не говорить другому человеку, что я чувствую, когда он наступает мне на ногу раз в неделю, когда наши пути пересекаются, то я буду продолжать мириться с этим поведением ради того, чтобы оставаться добрым. Я буду убеждать себя, что это грубо и плохо – ранить чувства другого человека своей просьбой перестать делать то, что он делает. Как защитить себя и одновременно остаться добрым? Это сложный вопрос для многих людей, считающих, что добродетель (доброта в данном случае) должна определять их характер.

Люди живут, отождествляя себя с добродетелью, что подавляет их искренние проявления.

Расщепление сознания, возникшее вследствие подобного мышления, приводит к тому, что те части нас, которые мы считаем плохими, вытесняются в подсознание, где они вызревают, как нарывы, и затем прорываются самым неприглядным образом, чтобы снова быть отвергнутыми или приписанными каким-то плохим частям личности, которые надо улучшить. То есть мы снова подавляем так называемые плохие проявления, до тех пор пока они опять не выйдут наружу, чтобы еще раз быть подавленными.

Большинство из нас ощущает стыд (то есть чувство собственной ничтожности), в той или иной степени, когда выглядит не в соответствии с тем, что считается хорошим. И что мы делаем с этим стыдом? Мы подавляем его и пытаемся вжиться в образ, который лучше отражает наше представление о хорошем. В некоторых религиях существуют ритуалы очищения или молитвы, которые помогают избавиться от чувства стыда, но и они зачастую служат лишь подспорьем в подавлении чего-либо в себе.

ЦЕЛЬ И РЕЗУЛЬТАТ ИСКРЕННЕГО ПОВЕДЕНИЯ – ИНТЕГРАЦИЯ ЛИЧНОСТИ, КОТОРАЯ ДЕЛАЕТ НАС ЦЕЛЬНЫМИ, В ТО ВРЕМЯ КАК ПОДАВЛЕНИЕ ЧАСТЕЙ ЛИЧНОСТИ ПРИВОДИТ ЛИШЬ К ЕЕ РАЗДВОЕНИЮ.

В результате такого раздвоения одна часть личности осознается, а другая пребывает в подсознании, и эта подсознательная часть сформирована в том числе из того, что было вытеснено из сознания как то, что мы посчитали недостаточно хорошим. Таким образом, человек ведет двойную жизнь: одна его часть действует подсознательно, а другая управляется сознанием. Но даже в сознательной жизни он не верен своей истинной сущности, поскольку это требует принятия того, что он в себе подавил. Вместо этого он надевает маску и костюм, соответствующие требованиям, навязанным семьей и обществом, не чувствуя себя способным использовать силу собственной искренности для своего же блага. Например, у человека пропадает способность действовать с позиции настоящего сострадания – он может чувствовать некое сострадание, но все же его поведение в основном обусловлено чувством вины и желанием избавиться от груза этой вины.

Добродетель действует в первую очередь с позиции стремления быть хорошим и исходит не изнутри, из истинного «Я», а усваивается извне как семейный и социальный конструкт. Когда мы искренни, мы сначала сверяемся с самими собой, со своими истинными мотивами, поэтому, когда доходит до дела, мы просто делаем то, что на самом деле считаем нужным.

Искренность подразумевает способность выйти за рамки навязанных обязательств и предоставить слово сердцу, уму и душе, чтобы действовать под их руководством.

Когда мы искренни, мы не заставляем себя героически творить добро, лишь бы почувствовать свою ценность, – мы знаем, что имеем ценность уже потому, что существуем. Эта книга поможет вам оставить позади прежние заблуждения, стратегии, ухищрения и отождествление с ментальными конструктами и тем самым встать на путь естественности и гармоничной искренности.

Отождествление с добродетелью

Все вышесказанное о стремлении доказать свою человеческую ценность так или иначе свойственно всем людям, однако некоторые из нас в большей мере, чем остальные, склонны отождествлять себя с добродетелью, испытывая сильнейшее внутреннее принуждение соответствовать всему, что мы считаем хорошим. Это происходит потому, что еще в ранние годы жизни мы надеваем личину, которую в рамках этой книги мы будем называть хороший человек или самоидентификация хорошего человека. Далее будет подробно объяснено, как формируется такая самоидентификация, но для начала следует ее описать.

Хороший человек усвоил навязанное ему внешним миром убеждение, что чувство вины – это способ отличить то, что считается хорошим, от того, что считается плохим. Таким образом, чувство вины назначается руководящим принципом жизни. Хороший человек выполняет повседневные задачи, постоянно определяя степень их хорошести, которая, в свою очередь, зависит от того, насколько виноватым человек будет чувствовать себя после их выполнения.

Хороший человек склонен брать на себя огромную ответственность за самочувствие и благополучие других и всегда переживает, не обидел ли кого-то, не забыл ли о ком-то. Он обычно убежден, что единственный смысл жизни заключается в служении другим, – потому что подсознательно уверен, что это служение является видимым доказательством его добродетели, либо потому, что однажды ему напрямую внушили, что забота о других – главное для человека.

Эти ложные убеждения, прочно укорененные в системе ценностей хорошего человека, зачастую вынуждают его предавать себя, побуждая жертвовать собой во имя возможности спасать, исцелять и помогать другим, что в конечном итоге приводит к тому, что человек позволяет злоупотреблять своей «добротой», – и все это время он определяет себя как хорошего и доброго по отношению к другим.

ХОРОШИЕ ЛЮДИ ЗАЧАСТУЮ НЕСЧАСТНЫ В ЖИЗНИ, ИХ МУЧАЮТ ВНУТРЕННИЕ КОНФЛИКТЫ И ДЕПРЕССИЯ; ОНИ ПОДВЕРГАЮТСЯ БОЛЬШИМ СТРЕССАМ, ЧТО, КАК ПРАВИЛО, ПРИВОДИТ К ВОЗНИКНОВЕНИЮ ЗАБОЛЕВАНИЙ.

Они терпят плохое обращение с собой, а иногда буквально погибают от рук своих мучителей. Как минимум они тянут непосильную ношу ответственности, которая им не принадлежит, но никакой альтернативы не видят.

К счастью, от такой самоидентификации можно избавиться. Как мы увидим, для этого нужно научиться отличать правду от лжи, прислушиваться к внутренним системам управления и снова обрести свое истинное «Я».

Как происходит отождествление с добродетелью

В целом, когда люди упоминают добродетель, они имеют в виду что-то вроде доброты: не быть слишком эгоистичными, не иметь дурных намерений, не превозносить себя, ну и, пожалуй, иметь сострадание и эмпатию. Но эти вещи обычно не уточняются, а люди, ими обладающие, просто называются хорошими. Родители, ежедневно отправляя ребенка в школу, машут ему рукой и кричат: «Веди себя хорошо!», на самом деле имя в виду: «Не нарывайся на неприятности, делай то, что говорит учитель!» Но вслух произносят лишь первое, не уточняя, но ребенок слышит в этом какой-то неоспоримый посыл – о том, что его ценность как-то зависит от того, сможет он или нет быть хорошим.

Однако не будем придираться к словам – даже если бы родители на самом деле говорили: «Делай так, как скажет учитель», дети все равно бы чувствовали, что они изначально что-то должны, что их собственная натура как-то определяется пожеланием родителей. А большинство родителей мечтают о том, чтобы их ребенок был хорошим (в своих фантазиях видя его почти идеальным), как бы они ни представляли себе его внешний вид, движения, речь, поступки, мысли и чувства. И не столько слова, сколько вот эти представления родителей влияют на то, что ребенок усвоит в детстве.

Дети не усваивают сами слова – слова служат лишь для закрепления изначально усвоенной информации. Дети усваивают все то несказанное, что видят там, где проводят младенческие и детские годы: выражения лиц, язык тела и все то, что «витает в воздухе», – какие-то неразрешенные родительские проблемы, не осознаваемые ими и поэтому легко проецируемые на детей. Дети воспринимают все это как зеркало, в которое они смотрят, чтобы самоопределиться; то, что они видят, завораживает их, и они пытаются подражать этому, усваивая как необходимые для жизни навыки.

И действительно, все эти вещи, с которыми мы отождествляем себя в детстве, становятся необходимым условием выживания, мы привязываем к ним свое ощущение бытия, и поэтому того, кто отождествляет себя с добродетелью, приводит в ужас сама идея избавиться от этой самоидентификации. Такого человека характеризуют три признака:

1) он верит, что поступать иначе, чем он, плохо;

2) в глубине души он хочет поступать иначе, но боится, что тогда будет считаться плохим, то есть недостойным;

3) он догадывается, что само ощущение бытия для него зависит от поддержания этой самоидентификации.

Самоидентификация – очень странный и интересный феномен, о котором уже написано множество томов психологической литературы. Мне нравится простота определения транса выживания, сформулированного Фирманом и Джила на основе концепции семейного транса Джона Брэдшоу, представленной в книге «Первичная травма» (1997). Вот как они описывают это.

«В семейном трансе… семья является унифицирующим центром, который вынуждает всех членов к строго определенной самоидентификации, или роли. Находиться в семейном трансе – значит настолько тотально отождествлять себя со своей ролью в семье, что иные важные аспекты личного опыта остаются неосознанными. В трансе от членов семьи требуется скорее послушание, нежели искренность… и ни у одного маленького хрупкого ребенка нет возможности отказаться от этого… Ребенок цепляется за возможность ощутить себя в безопасности и причастным к семье этим единственным доступным способом… и платит за это возможностью быть искренним»[1].

Большинство наших родителей просто не видели перед глазами примера того, как человек может жить, будучи искренним в своих проявлениях, и, следовательно, не знают, как быть с искренностью собственных детей. Как я уже говорила в самом начале, не следует винить родителей за это, ведь подобные неэффективные методы воспитания применялись из поколения в поколение. Однако коллективные представления о процессе воспитания заметно изменились на протяжении прошлого века в сторону большей осознанности и эмпатии по сравнению со всеми предыдущими веками. Этот эволюционный процесс будет продолжаться и приближать нас к пониманию того, как оставаться искренними, побуждая к тому же окружающих. Но пока еще многие, если не большинство родителей, до сих пор верят, что это их долг – вырастить ребенка таким человеком, который будет соответствовать их представлениям о добродетели.

Те свойства, которые соответствуют образу добродетельного человека, большей частью не осознаются самими родителями и в результате легко проецируются на ребенка. И родитель, и ребенок признают этот образ как неоспоримый факт, поэтому родитель следит за соответствием ему ребенка, не замечая, каков тот на самом деле. По мере взросления отождествление с тем, что не является истинным, становится для ребенка главным способом как выживания, так и обретения чувства принадлежности обществу. В последующих главах мы рассмотрим эту проблему подробнее.

Большинство из нас в той или иной степени отождествляет себя с понятием добродетели. Кроме того, для многих отказ от этого отождествления приравнивается к эмоциональному или даже физическому отчуждению от родителей – в силу интуитивного понимания, что родительская любовь была обусловлена тем, насколько они могли нами гордиться. Эту любовь можно было испытать только одним способом – набраться смелости и хотя бы отчасти стать искренними; если в этом случае родительская любовь сохранялась – даже в отсутствие одобрения наших действий, – можно было считать, что испытание пройдено. Например, многие дети, повзрослев, проверяют на прочность любовь своих родителей, обнаруживая особенности своей гендерной идентификации и сексуальной ориентации, – и хотя многие родители в этом случае доказывают безусловность своей любви, некоторые оказываются неспособными выйти за рамки усвоенных представлений о добродетели.

Отождествление с добродетелью трудно преодолевать и нейтрализовать ввиду разнообразия факторов мотивации и методов ее поощрения – ведь кто не хочет быть окруженным хорошими людьми?

У ХОРОШЕГО ПОВЕДЕНИЯ МНОЖЕСТВО ПРЕИМУЩЕСТВ, ЧТО КАК БУДТО ДОЛЖНО ПОВЫШАТЬ САМООЦЕНКУ, ОДНАКО НА САМОМ ДЕЛЕ ЛИШЬ ЗАКРЕПЛЯЕТ ЗА ЧЕЛОВЕКОМ НАВЯЗАННУЮ РОЛЬ.

Хорошие дети нравятся родителям, учителям и другим детям (если они не слишком хорошие, конечно); они становятся капитанами команд, любимчиками учителей, зарабатывают значки как бойскауты – сплошные бонусы, не правда ли? Так в чем же проблема?

Проблема добродетели

В окружении искренности, внушающей доверие своей очевидной неподдельностью, человек испытывает чувство глубокого удовлетворения и настоящего душевного родства. Однако самоидентификация с добродетелью не искренна по сути своей – это всего лишь механизм выживания, и вот несколько проблемных моментов, связанных с ним.

1. Поскольку отождествление с добродетелью исходит не из собственного центра личности, а возникает, скорее, ввиду базовой взаимосвязи чувства причастности к группе и выживания, а также из-за страха отвержения, лишения любви и симпатии, страха быть плохим – а значит, недостойным – и сопутствующего страха наказания, оно становится удобной «лазейкой» для тех, кто не против злоупотребить добродетелью хорошего человека.

2. Поскольку добродетель, с которой человек отождествляется, исходит не из его собственного центра, а является следствием страхов, этот человек всегда подспудно испытывает тревогу, которая побуждает его быть хорошим даже тогда, когда он не хочет, и в конечном итоге все его хорошее поведение выглядит неискренним, являясь следствием неискренности, и это снова повергает его в состояние беспокойства от этого противоречия – человек чувствует, что неискренен, но считает, что должен продолжать быть хорошим.

3. Ввиду того, что добродетели всегда незримо сопутствует ее естественная противоположность – порок, хороший человек – подобно воздушному шару, наполненному ядовитыми газами и способному взорваться в любой момент, – почти постоянно ощущает страх наказания. Вследствие этого другим людям очень легко убедить человека, отождествившего себя с добродетелью, что он будет плохим, если не сделает то, чего этим людям хочется (особенно если такой манипулятор научится пользоваться словом эгоистичный, например: «Очень эгоистично с твоей стороны не делать то, что я от тебя хочу»).

4. По причине того, что добродетели всегда угрожает ее естественная противоположность, страх наказания ощущается человеком постоянно, и поэтому, когда жизненные трудности, с которыми сталкиваются все люди, выпадают на долю хорошего человека, он склонен считать, что заслужил это.

5. В силу того, что добродетель мы трактуем как противоположность порока в соответствии с наши идеализированными представлениями о том и о другом, – причем степень и первого, и второго, как нам кажется, можно измерить – вина и страх быть виноватым становятся основными факторами мотивации.

6. Поскольку люди, отождествляющие себя с добродетелью, очень часто изначально более сострадательны по натуре, они склонны взваливать на свои плечи ответственность за эмоциональное, финансовое и общее благополучие других.

7. Из-за того что люди, отождествляющие себя с добродетелью, склонны брать на себя проблемы других людей, они часто ощущают себя козлами отпущения, принимающими на себя всю вину и ответственность за неразрешенные проблемы других – проблемы, которые таким людям очень трудно отделить от собственной идентичности.

8. Ввиду привычки «вывозить» на себе других окружающие часто вынуждают хороших людей нести на себе чужое бремя, включая членов семьи и других коллективов.

9. Чувство вины, ответственности и страх наказания – главные признаки самоидентификации хорошего человека, и поэтому он часто очень неудовлетворен своей жизнью, посвященной служению другим и самопожертвованию, даже если он утверждает, что «не против» послужить и порешать чужие проблемы.

10. Чувство вины, ответственности и страх наказания – главные признаки самоидентификации хорошего человека, поэтому он часто служит другим, жертвуя собой и полагая, что это высшее проявление добродетели. В результате внутри у него накапливается негодование из-за необходимости все время идти на жертвы, однако оно рассматривается как нечто порочное, то, что должно быть подавлено, чтобы продолжать служить людям.

Этот список далеко не полный в силу многих причин, не последней из которых является тот факт, что формирование собственной идентичности на основе добродетели делает человека ханжой, требующим от других такой же степени самоидентификации с добродетелью, как у него. Эти требования опять-таки редко находят выражение, поскольку человек думает, что судить других нехорошо, так что с годами в нем подспудно накапливается возмущение тем, что люди недостаточно ценят его жертвы и не готовы платить ему тем же.

ЧТО БЫ ЭТО НИ БЫЛО, ЭТО НЕ ДОБРОДЕТЕЛЬ – ЭТО ЛИШЬ САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ С ДОБРОДЕТЕЛЬЮ, КОТОРАЯ ЯВЛЯЕТСЯ ПРОБЛЕМОЙ, ПОСКОЛЬКУ НЕ ИМЕЕТ ОТНОШЕНИЯ К РЕАЛЬНОЙ ДОБРОДЕТЕЛИ.

Такая самоидентификация – способ справиться с болью от отсутствия искренней причастности к семье. Что если подобная самоидентификация вообще ничем не обоснована – в силу невозможности задать стандарты добродетели? Что если она настолько же из области фантастики, как супергерои из комиксов? Что если все мы на самом деле нуждаемся лишь в искренности, которая во взаимодействии с другими людьми дает настоящее чувство причастности к группе?

Здесь важно уточнить такой момент: я никого не отговариваю быть действительно добрыми, справедливыми, любящими, честными, неравнодушными и сострадательными – я лишь хочу сказать, что самоидентификация с добродетелью неискренна. Это просто маска, надевая которую, мы предаем свое истинное «Я» в стремлении угодить значимым людям, в которых мы так отчаянно нуждаемся. Это не значит, что люди, отождествившие себя с добродетелью, не могут быть сострадательными, добрыми и внимательными, – проблема возникает лишь тогда, когда они в своем поведении руководствуются чувством вины, стыда и острой необходимости нести ответственность за всех, а не мотивами своего истинного «Я».

Почему мы отождествляем себя с добродетелью

Несмотря на очевидные проблемы, сопутствующие отождествлению с добродетелью, все-таки многим из нас оно свойственно. Как следует из цитаты, приведенной ранее, в детстве мы слишком маленькие и хрупкие, мы не можем сопротивляться гипнотическому трансу, в который нас погружает семья. Таким образом, отождествление с добродетелью начинает определять наши мысли, чувства и поведение, подкрепляя нашу убежденность в том, что это обеспечит выживание и чувство причастности к семье. Внутреннее «Я» выпадает из фокуса сознания, направленного теперь на поддержание принятой извне самоидентификации. Вот одно из самых четких из известных мне определений феномена самоидентификации: «Самоидентификация противоположна самосознанию. В состоянии самоидентификации человек не помнит себя, он потерян для себя. Его внимание направлено вовне, а внутренние процессы игнорируются»[2].

Это определение проясняет причину того, почему человек поддерживает свою самоидентификацию: он просто не помнит ничего другого о себе. И, как напоминают Фирман и Джила, когда мы живем в рамках некой идентичности, «наши действия становятся ограничены и управляемы соответствующим мировоззрением»[3]. Поскольку ничего другого мы не знаем, то живем свою жизнь, выбирая для себя те профессиональные сферы, отношения и виды деятельности, которые соответствуют нашей самоидентификации и подкрепляют ее. Вся наша энергия уходит на поддержание выбранной идентичности, а редкие и едва уловимые проявления истинного «Я» вытесняются на задворки нашей жизни – но пока это кажется нам правильным, мы вряд ли прекратим это делать.

Например, Бет воспитана родителями, чье понимание добродетели сводится к тому, что она всегда должна быть приятной другим, – что, безусловно, подразумевает, что неприятной быть нельзя никогда. С виду подобная установка выглядит безобидно, ведь большинство родителей хотят, чтобы их дети были приятными людьми. Но самые ранние наши представления о приятном и неприятном определяются лишь тем, что мы усваиваем из внешнего мира: выражения лица, язык тела и речь. Бет, довольно чувствительный ребенок, знает, что представления родителей очень важны для них, и, конечно, она стремится быть хорошей, чтобы угодить им. Для ребенка отношение родителей к его поведению практически означает отношение их к нему как личности, а не как к ребенку – в детстве увидеть разницу между этими вещами трудно, поэтому она действительно изо всех сил пытается делать и говорить то, что будет считаться не только хорошим, но и приятным. Она много улыбается, одевается в приятную глазу одежду, она старается угождать окружающим, все время отслеживая в выражениях их лиц и в языке тела признаки того, что она им угодила. Если это войдет в привычку, девочка будет отождествлять себя с необходимостью угождать людям. До тех пор пока она заслуживает одобрение людей своим приятным поведением, она закрепляет себя в этой роли и наверняка продолжит вести себя так же. Даже если она периодически испытывает отчаяние из-за неудач, все равно она, скорее всего, будет поддерживать эту роль, поскольку за каждым периодом отчаяния следует возрождение надежды, основанной на вере в правильность угождающего поведения.

Конечно, нельзя винить за это родителей Бет. Как уже говорилось, обсуждение роли родителей в формировании самоидентификации хорошего человека не подразумевает перекладывание на них вины. Прежде всего потому, что, как вы увидите в дальнейшем, проекция осуществляется бессознательно, а человека нельзя винить за то, что он делает бессознательно, тем более есть надежда, что это когда-нибудь выйдет на уровень сознания. Во-вторых, как вы убедитесь на нескольких примерах, приведенных в следующих главах, родители наверняка находятся в плену собственных самоидентификаций. И в-третьих, нам важно понять, как возникает обсуждаемая нами проблема, а это невозможно без рассмотрения феномена родительской проекции. Но родителей не нужно винить, хотя бы потому, что такое обвинение превращает всех нас в жертв и снимает личную ответственность за то, чтобы сделать хоть что-нибудь для решения своей проблемы, – а в этой книге речь идет как раз о принятии личной ответственности за свои действия и о необходимости самостоятельно делать что-нибудь для улучшения качества своей жизни.

Когда мы не в состоянии справиться с определенными эмоциями или представлениями о себе, мы можем проецировать их на других, а другие, в свою очередь, могут интроецировать то, что мы им навязываем. Такая взаимная динамика может быть едва ощутимой, но запутанной. В этой главе мы рассмотрим на нескольких примерах, как самоидентификация хорошего человека формируется посредством процессов проекции и интроекции – с точки зрения как ребенка (интроектора), так и родителя (проектора). Следующая история даст вам более ясное представление о том, как это может происходить.

Диана

Мы рассмотрим яркий пример проекции и интроекции на примере истории Дианы и ее отца, Джексона. Каждая ошибка, которую допускает Джексон, совершается по вине кого-то другого; все, что он намеренно делает в гневе, от стыда, на грани насилия, все проявления темной части его натуры проецируются на кого-нибудь: «Ты заставляешь меня делать такие вещи, если бы ты не была такой-то, мне бы не пришлось так поступать. Ты просто должна перестать быть такой-то».

Даже любая неосознанная ошибка, если ему на нее указать, отрицается, или вина за нее перекладывается на другого. Это способ выживания Джексона – потому что для него всепоглощающее чувство стыда, накрывающее в моменты неправоты, равносильно смерти. Он просто не в состоянии видеть себя неправым, потому что само его ощущение бытия привязано к собственной непогрешимости.

Поскольку Диана, как любой ребенок, появилась из утробы матери, где она пребывала в единстве со всем вокруг, и поскольку на самом глубоком уровне своего естества мы на самом деле ощущаем это единство друг с другом и со всем сущим, она воспринимает все свое окружение и тех, кто живет рядом с ней, как единое целое. Таким образом, все вокруг нее становится зеркалом, в котором она находит свое отражение, то есть она в своем нежном возрасте находится в первобытном состоянии восприимчивости: она воспринимает все, что происходит вокруг, как часть самой себя. Именно поэтому дети плачут, когда слышат, как родители ругаются неподалеку, и поэтому трехмесячный ребенок, сумевший дотянуться до погремушки, сразу тянет ее себе в рот: он думает, что игрушка – это такая же часть его, как, например, его большой палец. И это хорошая иллюстрация процесса интроекции.

Джексон бессознательно проецирует на Диану все то, что он не может вынести в себе, а Диана интроецирует, то есть принимает эту проекцию как свою идентичность. Если отец проецирует неправоту, она ощущает себя неправой. Некоторые люди, склонные к интроекции, впоследствии признают, что чувствуют себя виноватыми за то, что родились, – настолько сильны их первичные самоидентификации. Интроекция означает, что Диана включает в свою самоидентификацию все те вещи, которые Джексон на нее проецирует, и верит, что они являются ее частью.

Дианина роль козла отпущения для отца означает, что она остается рядом, то есть ее не отвергают. Таким образом, поскольку за принятие на себя вины отца она получает вознаграждение, она делает вывод, что все делает правильно. Она должна быть хорошей, чтобы компенсировать пороки Джексона и то чувство собственной ничтожности, которое она имеет в результате интроекции. И она будет находить любые оправдания поведению своего отца и даже при необходимости будет лгать, чтобы защитить его от переживания чувства стыда. Она всегда будет стараться быть очень, очень хорошей, чтобы никогда больше не расстраивать отца и не вынуждать его чувствовать вину за свое поведение. Когда она выслушивает обвинения, она ощущает глубокое чувство вины и стыда, и поскольку Диана интроецировала также страх своего отца перед этими чувствами, они и ее очень сильно пугают – поэтому она должна быть хорошей, чтобы избежать их.

Джексону, безусловно, нравится такая роль его дочери – это ведь значит, что он воспитал дочь, которая любит его и избавляет от любой ответственности за его поведение, мысли и чувства. Вдобавок благодаря Диане он выглядит очень хорошим родителем: он научил ее заботиться о других. Сама Диана не особенно возражает, потому что пока она берет на себя ответственность за отца, она сохраняет близость с ним – что, в свою очередь, дает ей чувство причастности, которое является одной из первичных потребностей. Проявление подобной позиции в отношениях с окружающим миром говорит о ее убежденности в том, что единственный способ добиться близости с другими – это заботиться о них; таким образом, она начинает нести эмоциональную, если не физическую, ответственность за всех, кого знает.

Этот процесс поощряется годами и протекает весьма успешно – Диана берет на себя все больше и больше ответственности за других, а Джексон продолжает делать что ему вздумается, не ощущая стыда и необходимости думать о том, что он причиняет другим. Его дочь чувствует себя все более нужной, как при выполнении некого очень, очень важного жизненного предназначения.

Диана начинает прокладывать свой путь в мир с помощью заботы о других и самопожертвования. В средних классах школы она кажется учителям очень зрелой для своего возраста: она всегда все делает правильно, она добра и внимательна к своим одноклассникам и в целом идеальная ученица. Ее друзья в старших классах обращаются к ней со своими проблемами, и она принимает их близко к сердцу, как свои собственные. Она выражает беспокойство, ведет беседы, дает советы и вообще делает все, что может, чтобы поддержать друзей. Школу она заканчивает весьма успешно, потому что быть успешной – хорошо, а неуспешной – плохо, и затем отправляется учиться в колледж.

В колледже история повторяется, только теперь она начинает замечать, что те люди, которые ей нравятся в качестве потенциальных партнеров, хотят лишь одного: нагрузить ее своими проблемами. Они постоянно пребывают в кризисе, и ей все время приходится иметь дело с той или иной их жизненной драмой. Затем они встречают кого-то еще и бросают ее. И вот она – снова довольно успешно – заканчивает колледж и начинает строить карьеру.

На работе она все время пытается сделать все в лучшем виде и максимально эффективно, хотя определенно замечает, как другие отлынивают от работы. Она начинает понемногу возмущаться этим, сознавая, что постоянно вынуждена доделывать ту работу, которую забросили другие, а ее начальник воспринимает это как нечто само собой разумеющееся. Она же в конце концов все равно это делает, так ведь? А когда она пытается пожаловаться начальнику, что остальные не выполняют свою работу, он находит им оправдания, а ей говорит, что она слишком много переживает. Однажды начальник действительно отчитал одного из коллег Дианы, который, как она знала, почти ничего не делал в течение дня. Она сидела рядом с этим сотрудником, когда начальник начал выражать тому свое недовольство, и в определенный момент присоединилась к обвинениям, напомнив сотруднику, что ей много раз приходилось доделывать работу за него. Начальник обратил свой гнев на Диану, как и ее коллега, и она осталась полностью виноватой во всем. Она не поняла, почему разговор принял такой оборот, но, очевидно, подумала она, если они оба настолько злы на нее, она наверняка сделала что-то не так, поэтому она принесла им извинения, и все вернулось на круги своя.

Жизнь Дианы идет своим чередом, но она начинает замечать, что никто из друзей не знает, как поддержать ее. То есть она всегда готова им помочь, так ведь? Она выслушивает их стенания, приезжает к ним среди ночи, чтобы поговорить об их последней стычке с партнером, и даже существенно помогает им решить возникающие финансовые проблемы. Она рядом. Она тот человек, к которому всегда можно обратиться. Но когда сама Диана вдруг плачет и расстроена чем-то, друзья просто предлагают ей перетерпеть это, а некоторые даже добавляют: «Ты сильная, ты справишься». Конечно, она чувствует себя отвергнутой и обижается, ведь друзья не хотят тратить время даже на то, чтобы дослушать ее жалобу до конца, – рано или поздно ее всегда перебивают и начинают говорить о себе и своих проблемах, и это происходит настолько часто, что Диана уже подозревает, что с ней что-то не так, по своей привычке всегда во всем винить себя.

Наконец Диана встречает мужчину своей мечты, безумно влюбляется, и ее распирает от счастья. Однако после нескольких лет брака она начинает замечать за мужем знакомую тенденцию: он винит ее за все, он отказывается признавать даже возможность своей вины, и загадочным образом во всех проблемах оказывается виновата она. Она впадает в ярость от этого, но муж смеется над ней и говорит, что она просто не может принять свою неправоту. Когда она пытается на словах защитить себя, муж выходит из себя и начинает швыряться вещами или бить кулаком в стену – так что Диана решает, что лучше ей помалкивать, однако это не мешает мужу продолжать винить ее за все. Но она по-прежнему любит его и страшно боится потерять и поэтому делает все, чтобы не нарушать его покой.

Она часто извиняется, даже за то, чего не делала и знает об этом; просто так ей удобней, но она также часто задумывается: а что она делает не так? Она пытается изо всех сил угодить мужу, из кожи вон лезет, чтобы делать ему маленькие сюрпризы и другие приятности, которые он принимает как должное, либо, что еще хуже, критикует. Но, возможно, если она будет делать это как-то иначе, он станет добрее? Может быть, если она даст ему больше секса, меньше разговоров, больше массажа, меньше претензий, больше времени и денег, меньше жалоб – он изменится? Ей просто нужно еще больше стараться сделать его счастливым.

Кроме того, у нее нет ни времени, ни сил на жалобы – у нее много дел: на работе все ждут, что она их подстрахует; ее друзья нуждаются в ней, а теперь еще у нее есть дети, которым она тоже нужна. И своей сестре очень нужна, потому что та только недавно снова развелась, а мать постоянно напоминает о том, как Диана нужна сестре. Ах да, а еще надо не забывать о нуждах родителей, ведь правда? Разве не этим всем заняты хорошие люди?

Диана всегда занимается решением проблем других, и она настроена на положительный результат, поскольку в противном случае она будет чувствовать себя очень плохо. Каждый раз, когда ей не удается помочь другому, это ощущается как ужасный провал – не только в ее начинании, а вообще как личности. ОНА сама является провалом, если не может осчастливить других.

Диану все время преследует огромное чудовище, воплощение ее чувства вины – она ощущает его тлетворное дыхание всякий раз, когда подумывает о том, чтобы не сделать что-то для других. Монстр шепчет, что ей будет очень, очень плохо, если она этого не сделает, – поэтому какой бы усталой, больной и задерганной она ни была, она встает и делает это, поскольку это лучше, чем схватка с чудовищем.

Конечно, это не единственно возможный сценарий того, как ребенок, воспитанный таким же отцом, может интроецировать, поскольку интроекции также зависят, хоть в какой-то мере, от собственных природных качеств ребенка. Например, для чувствительного ребенка будет характерна описанная выше интроекция, а менее чувствительный, но более ориентированный на физические аспекты ребенок может интроецировать «порочность» и, вместо того чтобы заботиться о других, жертвовать собой и оправдывать чужое поведение, такой ребенок будет воплощать «плохие качества». Независимо от того, по какому пути пойдет самоидентификация ребенка, важно помнить, что его истинное «Я» в любом случае актуально и даже активно, но просто не реализуется осознанно.

Более тонкие способы проекции и интроекцт

В приведенном выше примере проекции очевидны, но чаще они гораздо менее уловимы. Как правило, родители понятия не имеют, что они проецируют на своих детей, поскольку весь процесс проецирования происходит бессознательно. Те вещи, которые мы не осознаем, все равно заряжены энергией, которая ищет выход. Тот факт, что мы вытеснили их из сознания, не означает, что они не действуют в нашей жизни: они будут проявляться в действиях и словах, которые могут казаться другим полными ненависти, злонамеренными, завистливыми, злобными, мстительными, – но, с другой стороны, могут представляться более жизнерадостными и настоящими, чем мы их ощущаем.

Помимо воплощения в поведении, подавленный психический материал может настойчиво и без всяких слов проецироваться на другого человека невербально: с помощью жестов, взглядов, выражений лиц и очень тонкой, но мощной энергии, словно аура, окружающей каждого из нас. Именно эта тонкая энергия становится мощным проводником проекций, поскольку ее нельзя увидеть в поступках и словах проектора, – таким образом, интроектор может ощущать все, что усвоил, как принадлежащее исключительно ему. Поскольку дети, еще не умеющие говорить, обычно очень восприимчивы к невербальным посылам, они легко усваивают весь психический материал из этого энергетического поля. Дети в этом возрасте к тому же склонны к отождествлению, так что они просто присваивают этот материал и считают его своим.

Независимо от уровня очевидности родительских проекций интроекции такого типа приводят к тому, что человек всю жизнь действует, реагирует, вступает в отношения, лишь повторяя схему взаимодействия со своим родителем. В случае самоидентификации хорошего человека тот, кто отождествляет себя с добродетелью, жертвует своей искренностью и несет бремя эмоций и проблем других людей.

Подкрепление самоидентификации хорошего человека: различные сценарии

Как вам уже известно, самоидентификация – это стратегия выживания, которой мы придерживаемся с ранних лет жизни в силу проекций первых воспитателей.

ПРЕВРАЩЕНИЕ «ХОРОШЕГО РЕБЕНКА» В КОЗЛА ОТПУЩЕНИЯ – ОДИН ИЗ ОСНОВНЫХ МЕТОДОВ ПРОЕКЦИИ, ЗАПУСКАЮЩИЙ ПРОЦЕСС СООТВЕТСТВУЮЩЕЙ САМОИДЕНТИФИКАЦИИ РЕБЕНКА.

Превращение в козла отпущения, во-первых, подразумевает некую жертву со стороны ребенка, и в случае самоидентификации это значит, что ребенок жертвует своим «Я» ради идентичности, которая поддерживает семейный транс, ранее упомянутый Фирманом и Джила. Во-вторых, от ребенка требуется присваивать «теневой» психический материал других, то есть темное содержание подсознания. В случае самоидентификации хорошего человека на него проецируется все то неприглядное, что остальные члены семьи присваивать не хотят: эмоции, которые они не хотят переживать, и ответственность, которую они не хотят на себя брать. В оставшейся части этой главы мы рассмотрим, как выглядит превращение в семейного козла отпущения – с точки зрения как родителей, так и ребенка – и как этот процесс способствует самоидентификации хорошего человека. Существует несколько возможных сценариев того, как родительские проекции превращают ребенка в козла отпущения. За годы работы мне удалось ясно увидеть, как это происходит, и похожие случаи из моей практики оформились в единую картину. Далее я приведу несколько обобщенных примеров, иллюстрирующих вышесказанное.

Первый сценарий. Ребенок нежеланный, и поэтому им полностью пренебрегают, то есть эмоционально отчуждают. Его совсем не замечают до тех пор, пока он не начнет вести себя настолько безобразно (на самом деле речь идет всего лишь о легкой форме плохого поведения или о неблагоприятной ситуации, например болезни), что родитель вынужден обратить на него внимание, чтобы либо наказать, либо как-то спасти свою репутацию в глазах окружающих (друзей, знакомых). Ребенок никогда не удивляется наказанию, поскольку интроецировал убежденность в том, что заслуживает его. Он чувствует, что как-то досадил родителю уже тем, что родился, поэтому наказание для него – естественное следствие того, что он живет. Чтобы избежать наказания и все же ощущать хоть какую-то причастность к своей семье, он должен стать невидимым. Таким образом, главной его задачей становится научиться быть невидимым. Такой ребенок вырастает в убеждении, что худшее, что он может сделать, – это подать признаки жизни.

Второй сценарий. Родитель демонстрирует почти инцестуозную близость с ребенком, постоянно лишая его истинное «Я» всего, что содействовало бы его росту и развитию. Такой ребенок из-за близости родителя зачастую становится эмоционально недееспособным, поскольку спроецированная на него родительская потребность в близости захватила все его детское сознание, то есть ребенок не имеет доступа к собственным эмоциям. Во взрослом возрасте, став более сознательным, он может оглядываться назад и удивляться, как ему удалось пропустить столь многое из того, что действительно происходило между ним и родителем. Он пребывает в иллюзии чрезвычайной близости с родителем и даже физически старается быть рядом с ним, лишь бы угодить ему, потому что чувствует, что расстроить родителя означает потерять его. Став взрослым, такой ребенок в определенные моменты может осознавать, что близость с родителем душит его, но лишь задумавшись об этом, он тут же испытывает первобытный страх смерти, к которой приравнивается это осознание. На самом деле такой ребенок интроецирует все давние неудовлетворенные родительские потребности в близости, давая родителю возможность никогда их не осознавать. В подобных случаях часто имеет место длинная цепь точно таких же чрезмерно близких отношений, проекций и интроекций на протяжении многих поколений.

Третий сценарий. Родитель хочет, чтобы ребенок думал, двигался, поступал, говорил и чувствовал точно так же, как он сам, – родителю нужен «маленький я». Психологическая обработка, происходящая исподволь в этом случае, имеет два этапа:

1) ребенок получает положительную обратную связь (с помощью взгляда или иной формы мягкого одобрения), когда следует согласно родительскому замыслу;

2) родитель либо совсем не обращает внимания на подлинные проявления своего ребенка, либо эти проявления прямо отвергаются и подлежат наказанию.

Если ребенок действительно соглашается быть таким «маленьким я», между ним и родителем формируется запутанная связь, которую они будут называть близостью, хотя ради этой так называемой близости ребенку пришлось поступиться своей искренностью, и его настоящего родитель никогда не узнает. В случае же когда ребенок настолько отличается от родителя, что просто не в состоянии соответствовать роли «маленького я» родителя, у него может сформироваться чувство вины, собственной испорченности и стыда – от того, что он не стал тем, кем хотел его видеть родитель. В лучшем случае такие отношения развиваются по такому принципу: родитель все время пытается заставить ребенка измениться, а ребенок периодически пытается соответствовать требованиям, но регулярно подспудно или открыто бунтует. В иных случаях у ребенка развивается глубокое чувство стыда за себя, о причине которого он обычно не догадывается.

Четвертый сценарий. Родитель буквально впрямую обвиняет ребенка во всех своих ошибках. Ребенка убеждают, что, когда родитель в гневе или демонстрирует иное неприглядное поведение, это все происходит по вине самого ребенка. Например: «Если бы ты не сделал того-то, мне не пришлось бы делать то-то», как мы уже видели в истории Дианы. Ребенок может ощущать либо непомерную вину и ответственность, либо потаенный стыд, который выразится или в сильно заниженной самооценке, или в потребности открыто взбунтоваться против родителя.