Читать онлайн Завтра никогда не наступит бесплатно

© Дмитрий Сапранков, 2023

ISBN 978-5-0060-8014-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Добро пожаловать во вселенную города Ангелов. Жестокую, эгоистично раздутую и по-детски неправдоподобную. Внутри которой – мы. Такие настоящие и бесконечно несчастные.

Пролог. Прощай

Давненько он ничего не писал. Наверное, последний раз это было в школе… Ещё до того, как его оттуда выгнали.

И вот сегодня он обращается к навыку, который придал забвению и оставил на самых дальних задворках своей памяти. Он тщательно выводит каждую букву, но все равно получаются какие-то нечленораздельные каракули.

Каракули стремятся стать неровным строем слов, в которые он облачает свои, такие же неровные, мысли:

«Я пишу тебе, потому что сказать не в силах. Потому что не имею возможности докричаться до тебя. Ты далеко. Между нами миллионы световых лет. Извини, я не способен преодолеть такое расстояние. Я пытался, но ни черта не вышло.

Поэтому все, что я могу сейчас сделать – написать тебе. И день за днём лелеять надежду, что однажды ты прочтёшь мое письмо.

Пусть я его и не отправлю.

Я хочу сказать тебе все, что кипит внутри меня. Хочу, чтобы ты знала. И не судила строго. Мы далеко друг от друга, но я всегда буду рядом. А ты всегда будешь со мной. Внутри меня, частью моего естества. Горьким воспоминанием, не сбывшейся мечтой.

Мне не стать твоим защитником и твоей опорой. Уже слишком поздно корчить из себя рыцаря на белом коне. Да и нет у меня ни коня, ни доспехов.

Мне невыносимо осознавать свою ничтожность и мириться с болью утраты. Пусть я не знал тебя, а ты даже не подозревала о моем существовании, теперь я способен жить только тобой. Твой образ не оставляет меня ни на секунду. А голос, который я никогда не слышал, зовёт… Зовёт за собой…

И я повинуюсь. Я иду. Неизвестно, куда. Неизвестно, зачем. Плевать, не важно!

Ничто больше не имеет значения, ведь ты одна могла стать смыслом и вести меня. Вперёд. Назад. Да куда угодно.

Ты одна могла спасти меня. Спасти от всех невзгод равнодушного мира. Спасти от моего врожденного стремления к саморазрушению. От ненависти к самому себе.

Но тебя нет рядом со мной. И только я один виновен в этом. Я не ищу оправданий. И не ищу причин. Впервые за долгое время я трезво смотрю на вещи. Любовь к тебе избавила меня от всех зависимостей и вредных привычек. Она подчинила меня, в то же время одарив безграничной свободой.

Пускай, тебя по-прежнему нет рядом, я знаю, что однажды встречу тебя и познаю твоё величие. Ты улыбнёшься мне. А я, наконец, скажу все, что должен был сказать. Но не смог. Не успел.

Поэтому я пишу.

Я понимаю, что туда, где ты сейчас, письма не доходят. Я надеюсь, до тебя дойдут мои мысли. И чувства. И моя душа. Которая отныне принадлежит только тебе одной».

Он закончил писать. И отложил ручку в сторону. Оглядел потрёпанный листок пожелтевшей бумаги (откуда он его вообще взял…), затем сложил вчетверо и убрал в карман.

Глава I. Город на горе руин

Я – не самый плохой человек на свете.

Во всяком случае, таковым себя не считаю.

Конечно, я время от времени допускаю ошибки. Как и все вокруг. Конечно, я что-то делаю неправильно. Может быть, живу неправильно…

Хотя меня и зовут Праведником, я ни разу в жизни не читал Библию, не был в церкви и не знаю ни одной заповеди. Поэтому я не могу в полной мере нести ответственность за свои прегрешения. Мой морально-нравственный компас формировался внутри одной лишь моей головы. Внутри моего собственного бога.

Меня никто не наставлял и не направлял. Никто не давал советов. И не проводил границу моим деяниям. Границу добра и зла. Благодетели и греха.

Моя жизнь делится только на «до» и «после». На «сегодня» и «когда-либо». На выстрел и вечный покой.

Если я в чем-то поступаю не так, то как понять, в чем именно?

Я глуп. Я не знаю «хорошо» и «плохо». Я знаю лишь «необходимость» и «действие».

Я знаю, где жизнь встречается со смертью. Знаю, где они сплетаются в единое и неделимое. Там не бывает ни добра, ни зла. Ни морали, ни беспринципности. Там бывает лишь откровение, полнейшая бесконечная тишина и напряжение в каждом мускуле.

В такие минуты мне хочется схватить за шиворот хотя бы одного из этих наисветлейших идеологов небесного всепрощения, а затем швырнуть в то самое пекло. Выдернуть умника из неги религиозного дурмана, подпитанного раствором морфия, и запихнуть в реальный, но, к сожалению, не очень комфортный мир.

Я хочу, чтобы высокомерные моралисты, без конца твердящие о духовных ценностях и любви к ближнему своему, почувствовали на собственных шкурах терзающие прикосновения неизбежности.

А когда они, наконец, засунут свои длинные языки себе глубоко-глубоко в задницы, появляюсь я. И они выпишут мне чек на предъявителя, или сделают перевод на мой банковский счет (на один из моих банковских счетов), а может быть, просто поставят передо мной сумку под завязку набитую наличностью.

И тогда я спасу их. Спасу каждого из них от угроз реального мира. От его опасностей и свобод.

Все, что в моих силах – за ваши деньги. Все, что не даст попрать ваши чистенькие душонки и, так называемые, принципы в ваших жалких мозгах.

Я сделаю всю грязную работу. За кругленькую сумму. За чемодан денег. И я не стану прививать вам свои нормы и понятия. А также смотреть с укором и разочарованно качать головой.

Я просто возьму пистолет, прицелюсь и убью того, кого потребуется. А затем обналичу чек. Чтобы жить. Чтобы продолжать существование в статусе морального урода. Убийцы. Монстра.

Праведника.

Я не прячусь. Ни за бронированными стеклами, ни за льстивыми комплиментами. Я – обычный человек, я не пытаюсь стать кумиром поколений или лжепророком. Я не пытаюсь внушать страх и ужас. Это получается непроизвольно… Наверное, потому что в моем пистолете – смертоносные пули. И, наверное, потому что я очень метко отправляю их в цель.

Но все же боль, которую несу я, несоизмеримо меньше той, которую разливают по городу многотонными цистернами наши расчудесные Безымянные отцы. А также все их многочисленные сенаторы, прикидывающиеся служителями закона… И еще тысячи и тысячи мздоимцев, лицемеров и клеветников, стоящих на импровизированной сцене и за её кулисами.

На подмостках города Ангелов. На его руинах…

Все они платят мне. За то, чтобы я убивал их. Они, как огромная недружная семья, дерущаяся за наследство. Наследство – город Ангелов.

Они зовут меня Праведником. Я забираю их грехи и воздаю прощение.

Однажды все получат прощение.

Надеюсь, что и я тоже…

Наверное, все мы этого заслуживаем. Как бы глубоко не увязли. Сколько бы чужого кислорода мы не присвоили, всегда остаётся возможность умереть, как человек. И я этой возможностью обязательно воспользуюсь.

Я не привык извиняться. И все же, прости. За то, что пришлось запихнуть тебя в этот здоровенный пластиковый мешок. Я сделал это не из-за пренебрежительного отношения к тебе. Не то что бы я испытывал к тебе неприязнь. Или какую-то враждебность.

Просто не хочу, чтобы багажник моего автомобиля был весь перепачкан кровью. Вот и все.

Когда на твоем месте окажусь я, тот факт, что мое остывающее тело упакуют в большой пластиковый пакет, не вызовет у меня каких-то особых эмоций. Обиды, например. Появится куча поводов для обиды. Но только не этот.

Я на секунду представил свой бледный неподвижный труп, завёрнутый в чёрный полиэтилен. Глаза закрыты. Губы сухие. Волосы слиплись от крови. Я вижу его так ясно. И чувствую что-то сродни облегчению.

Почему они всегда так кричат? Почему умоляют не спускать курок? Неужели им нравиться прозябать в этом болоте? Неужели они не хотят дать покой своей душе?

Конечно же, они с нетерпением ждут конца. Но постоянно обманывают себя. И просят об обратном. О жизни. Природный инстинкт самосохранения – единственное, что еще роднит нас с этим миром. Единственное разумное (разумное, но неосознанное) начало, оставшееся в нас.

Возможно, прислушивайся мы почаще к нашему звериному нутру, нашей животной сути, все было бы не так плохо… И на руках моих было бы меньше чужой крови…

Я завожу шестилитровый двигатель черного Додж Челленджер и трогаюсь с места. В багажнике Доджа – чёрный пластиковый мешок, начиненный человеческим трупом. За эту посылку на мой банковский счёт поступит энная сумма денег.

Ужасно дорогая посылка.

Предрассветный город встречает меня пустыми улицами. Так бывает очень редко. Только в эти самые предрассветные минуты. Город молчит. Город затаился.

Я не спеша выезжаю из центра, из той части, которую прозвали Новой. С южных окраин я двигаюсь по направлению к северным. С одного полюса Старого города на другой. Фавелы окружают Новый город, поэтому мне приходится проехать его насквозь.

И вот сейчас я покидаю центральные кварталы. Наверное, Новый город должен был стать лучше, чем Старый…

Но не стал. Дороже… Намного дороже. Я видел все эти небоскребы, мимо которых сейчас проезжаю, сотни, а может быть, тысячи раз. Но никак не могу перестать размышлять о бессмысленности врожденной в нас гигантомании.

Я постоянно меняю направление, сворачивая с одной узкой улицы на другую. Это лабиринт. В котором мы заключены наедине со своими пороками. Старый город остался в нас. Ведь это не территория, отмеченная на карте. Это мы. Люди.

Старый город стал больше. Новые кварталы – всего лишь новая личина, оболочка, при помощи которой город Ангелов пытался нас обмануть.

Но у него ничего не вышло.

Фары Доджа осязают пустоту улиц. Все ночные обитатели покинули их, расползлись по своим норам. Они не переносят дневной свет, как мифические вампиры. Или, скорее, как кроты, вовсе не способные видеть свет.

В Новом городе ночная жизнь приобрела иной вид. Нет, это все тот же привычный город Ангелов, просто преломленный в призме безлимитных кредитных карточек, элитных проституток и гор кокаина. Суть осталась прежней, убивать и грабить не перестали. Но… делают это здесь… с большим лоском.

В короткие, еще темные и тревожные, предрассветные минуты город дышит полной грудью. На время он сбросил с себя всех паразитов, без конца терзающих его плоть. Усыпил.

Несколько предрассветных минут – все, что есть у нас с городом. Единственное, чем мы действительно владеем. Минуты покоя.

Я даже не слышу рокочущий двигатель Доджа. Ничто не нарушает моего персонального вакуума. И я думаю.

Думаю обо всем. Обо всем, что вижу в свете фар. И о том, чего разглядеть не способен. Я думаю о каждом жителе города Ангелов. Я думаю о себе.

Я наслаждаюсь волшебными фантазиями, вплетающимися в суровую реальность. Даже городом Ангелов можно наслаждаться. И я делаю это без зазрения совести.

Я плыву в потоке, позволяя улицам направлять меня. Я больше не владею своим телом. Мной движет дух города. Он знает, что мне сейчас необходимо.

Он знает, кто я на самом деле.

И он ведет меня. Ведет туда, куда сам я никогда не попаду.

Мы отражаемся в темных витринах спящих магазинов. Я и город. Мы растворяемся в желтом фонарном свете. Мы встречаем зарю.

Этот труп в багажнике – его рук дело. Вся кровь на моих руках – его кровь. Он всегда был убийцей и жертвой в одном лице. Я – всего лишь исполнитель. Пока что я нахожусь на стороне убийцы. Но в любой момент я могу попасть на противоположную сторону разделочной доски.

Тогда город не пощадит меня. Так же, как я никогда не щадил его. Поэтому мы пристально следим друг за другом. Мы всегда рядом, всегда вместе, несмотря на то, что между нами нет ничего общего.

Я гоню мерзавца прочь из своей головы. И он вгрызается в рассвет, словно голодный волк. Он отбирает у зари её, и без того тусклые, краски.

Я крепче сжимаю руль Доджа. Затем жму педаль газа в пол. И вырываюсь из частокола железобетонных склепов, задевающих облака и венчающих собой надменный лик моего давнего приятеля.

Я покидаю Новый город. Дальше маршрут пролегает через старые кварталы. В сущности, Новый город – всего лишь небольшой островок роскоши посреди огромной зловонной лужи. Старого города.

Улицы здесь становятся шире. А дома ниже. Света становиться меньше, так как уличные фонари по большей части не горят.

Здесь все другое: даже воздух абсолютно другой на ощупь, на вкус. За считанные секунды я попадаю в иной мир, словно переворачиваю одну иллюстрацию в книге и впиваюсь глазами в следующую.

По разбитым дорогам не получается ехать быстро. И мне приходится держать в узде несколько сотен лошадиных сил, тянущих вперед мой Додж.

В Старом городе легко заблудиться. Один случайный поворот не туда может резко изменить жизнь. Обычно не в лучшую сторону.

Поэтому я продвигаюсь вглубь Старого города предельно аккуратно и осмотрительно. Я подмечаю возможные укрытия. Я просчитываю маршруты, по которым смогу уйти от погони. А также маршруты, по которым, возможно, придется вести преследование. Я, как рентгеновский аппарат, просвечиваю город насквозь и подмечаю его слабые места.

В моей работе просто необходимы навыки рентген аппарата. Или долбаного экстрасенса. Мага-чародея. Умение выживать и добиваться поставленной цели можно называть как угодно. Хоть магия. Хоть сила воли.

Встреча с получателем состоится в дебрях северных окраин. Тот еще «райский уголок». В такие места даже полиция предпочитает лишний раз не соваться.

Я прекрасно понимаю, почему передача «посылки» произойдёт именно там. Причина проста – абсолютное отсутствие свидетелей. На окраинах обитает только биологический мусор, который можно называть людьми с большой оговоркой, руководствуясь общими анатомическими признаками. Такие существа не способны свидетельствовать в суде. Их и слушать никто не станет.

Для человека, сделавшего заказ, необычайно важно отсутствие лишней шумихи. И как можно меньшее количество чужих любопытных глаз. В наших с ним деловых отношениях – полная взаимная анонимность. Хотя он и знает, кто я. А я давным-давно узнал, кто он.

Этот человек частенько пользуется моими услугами. В основном для устранения конкурентов. И недоброжелателей. И разоблачителей. И слишком умных. Слишком языкастых. Просто выскочек.

Да, он часто пользуется моими услугами. Оставаясь в глазах общественности белым и пушистым. Меценатом и правдорубцем.

Наверное, он просто плохо разбирается в людях и заводит дурные знакомства. Или он – полная сволочь, как все политиканы. Если честно, мне плевать на это, пока его финансовые активы становятся моими. Пока он платит, я слеп и нем. Пока в моем кармане звенят его деньги, я понятия не имею, кто он такой.

Раньше я никогда не доставлял ему трупы. У моих клиентов бывают различные прихоти. Иногда я делаю действительно странные вещи по их просьбам. Просьбам, имеющим определенную мотивацию.

Наверное, этим чокнутым бывает недостаточно того, что неугодный персонаж навсегда покинул бренную землю и больше их не потревожит. Наверное, обычная смерть от выстрела в голову удручает этих людей, моих нанимателей. Они хотят получить наслаждение. Хотят упиваться страданиями своего врага.

И тогда они платят больше, чем требуется. Они платят еще и еще, перечисляя извращенные фантазии, блуждающие в их головах.

В такие моменты у меня возникает вопрос – насколько же сильно один человек может ненавидеть другого? И какие сущие мелочи могут привести к этой ненависти…

Я выполняю свою работу без эмоций. Я отключаю чувства и мысли. Иначе давно бы уже свихнулся. Ни злобы, ни жалости. Я не знаю своих жертв больше, чем требуется для выполнения заказа. За что же мне на них злиться? И тем более, за что жалеть?

Им не повезло в этот раз. Вот и все. Они ведь могли избежать такого печального итога. Они могли жить по-другому. И никогда меня не встретить. Может быть, у них даже получилось бы дожить до старости.

Конечно, я не исполняю абсолютно все прихоти, за которые мне готовы платить. Случается, что желания клиентов выходят далеко за рамки разумного. И каким бы беспринципным негодяем я не был по жизни, в моей голове существует определенная планка, которую я никогда не переступлю.

В таких ситуациях я выдвигаю встречные условия. И если клиент продолжает настаивать на своём, шлю его к черту. Мои нравственные и поведенческие модели довольно просты.

Но все же чаще я действую по отработанному сценарию: получаю аванс, идентифицирую объект, снимаю пистолет с предохранителя, спускаю курок, получаю оставшуюся часть денег.

С заказами моего нынешнего клиента всегда было именно так. Обычно люди просто бесследно исчезали.

Но сегодня все по-другому. Сегодня я везу ему труп в черном мешке для трупов. Этот труп в черном мешке для трупов очень важен. Мой клиент требует его, как можно скорее. Поэтому мне заплатили вдвое больше.

Потому что этот труп в мешке для трупов – единственное, о чем сейчас может думать мой клиент. Единственное, что его сейчас волнует.

И я знаю, почему.

Но гонорар в двойном размере – серьезный аргумент, заставляющий забыть то, что мне известно. Пока не появится веская причина вспомнить. Вспомнить то, что так долго и настойчиво забывал. Или делал вид, что забывал…

Все они в моих руках. Все они со своими тайнами, секретами и толстыми кошельками навсегда под прицелом стального Кольта 1911. И когда понадобится, я нажму на спуск. А потом сяду в свой Додж и свалю, куда подальше.

Это моя страховка от несчастных случаев и природных катаклизмов. Моя заначка на «черный день». И если он наступит, он будет действительно черен. Для всего города Ангелов. Он будет черным с кроваво-красным отливом.

Хочется верить, что этот день не наступит никогда. И мои деловые отношения с клиентами не изменят свой статус.

Дорога становиться все более ухабистой и разбитой. Уличные фонари светят с меньшим энтузиазмом. Я включаю дальний свет. Вокруг не души.

Путь из центра, на окраину занимает немало времени. Город разросся до невероятных размеров.

В самой его сердцевине возвышается здание Верховного Совета, с которого все и началось. Говорят, раньше эта башня называлась по-другому.

Парадокс ситуации заключается в том, что территории Нового города были застроены самыми первыми. Вокруг здания Верховного Совета были заложены первые фундаменты того безобразия, которое мы зовём домом. Позже толстосумы скупили там все, что можно. Сравняли с землей старые убогие развалины (как принято считать) и отстроили свои необъятные небоскребы с торговыми центрами и казино, ресторанами, магазинами и отелями, публичными домами и наркопритонами.

Так внутри старого образовалось новое. Так всем известного оборванца и жулика умыли, приодели, но забыли (или просто не захотели) изменить его суть.

Поэтому сам я никогда не делил город на старый и новый. Ведь человеческие пороки не имеют срока давности. Для меня город един. Да, всем своим естеством я ненавижу его. Но подсознательно питаю какую-то необъяснимую острую необходимость в нем.

Я знаю его. А он знает меня. У нас симбиоз. Город Ангелов много дает. Но и забирает не меньше.

Дороги избавились от немыслимых изгибов и проложили свои прямые рукава до самого горизонта. Через полчаса я буду на месте. Это на полчаса раньше оговоренного времени, но не в моих правилах опаздывать. Лучше приехать первым и осмотреться.

Обстановка вокруг все более удручающая. Оно здесь, пепелище истерзанных судеб.

Каждая загаженная улица Старого города хранит свой миллион мерзких историй. Историй человеческого безразличия и жестокости.

Здесь умирают от голода и передозировки наркотиками. Здесь господствует сила и пресмыкается слабость.

Кто-то назовет все происходящее полной и безоговорочной свободой. И я не стану с ним спорить. Я просто промолчу. И проеду мимо.

Я не вспомню о том, что когда-то жил здесь. О том, что родился в Старом городе. Я не вспомню ни минуты, проведенной в этом гадюшнике. Я забыл. У меня обширная амнезия. Это была не моя жизнь.

Я забыл, кем была моя мать. Жалкой наркоманкой. Бездомной. Она ошивалась по притонам, среди опустившихся людей. Таких же, какой была и сама.

Моя мать, если её можно назвать столь громким словом, от случая к случаю приторговывала собой или по мелочи воровала в супермаркетах. Так она добывала средства к существованию. А точнее, средства на очередную дозу.

Не знаю, какой из грязных маргиналов, снимавших её, стал в итоге моим биологическим отцом. Она и сама не смогла бы дать ответ. Морфий густой пеленой тумана осел в её скудных мозгах, и она уже была не в состоянии вспомнить, кому и когда отдавалась.

Наверное, оно и к лучшему.

Благодаря этому, я, как любой ребенок, растущий без отца, мог по ночам представлять его героем, спасающим беззащитных людей где-то на другом конце мира. Или богачом, который однажды приедет за мной и увезет в свой большой чистый дом в самом центре города Ангелов.

Я мог представлять своего отца, кем угодно, но не делал этого.

Конечно, он так и не объявился. Скорее всего мой биологический отец был точно таким же безнадежным наркоманом и отбросом общества, как все безнадежные наркоманы и отбросы общества, вившиеся вокруг моей матери.

Она даже не подозревала о том, что залетела, пока не появился огромный живот. Из-за наркотиков все процессы в её организме давно были нарушены, поэтому задержки и тошнота не вызывали у нее никаких подозрений. Притупленные животные инстинкты не сработали, а материнские так никогда и не проснулись.

Из очередного притона мою мать вышвырнули, как только узнали о беременности. Младенец – истинный кайфолом, со своим постоянным плачем и мокрыми подгузниками. Не только для торчков, обитавших в притоне, для неё самой в том числе.

Из-за проклятого живота (из-за меня) все узнали о том, что она залетела. Она лишилась крыши над головой. Она стала еще более неповоротливой и неуклюжей. Теперь никто не хотел платить за то, чтобы спать с ней. А где еще моей матери было взять деньги? Деньги на долгожданную дозу. Ломка подбиралась неумолимо.

Чертов младенец! Чертова беременность!

Так думала моя мать, мечась от одного уличного пушера к другому, и выпрашивая героин. То, что в Старом городе называют героином.

В какой-то момент невыносимая боль овладела её телом и разумом. Боль проникала в каждую клетку умирающего организма. И высасывала, высасывала, высасывала из этих клеток… что-то… Что-то, без чего человеку не жить.

Тогда, охваченная немыслимой агонией, моя мать не заметила начала схваток. Ребенок стал побочным эффектом её своеобразного представления о жизни.

Я появился на свет… Нет, не так, света там не было. Ни капли. Я родился. Просто вылез из нутра своей биологической матери посреди какой-то подворотни.

Она не выпускала меня. Наверное, это было последней (и единственной) неосознанной попыткой защитить ребенка. Не пустить меня в город Ангелов. Не дать познать его.

И все же вряд ли. Моя мать просто не могла контролировать своё тело. Её кости снова и снова перемалывали стальные жернова неизбежности. Её скручивало в узел и в мгновение распрямляло, как струну. Она остро чувствовала весь окружающий её мир. Почти, как под дозой, только избавившись от иллюзий и соприкасаясь с реальностью своими идеально голыми нервами.

Обливаясь потом и слезами, моя мать все же смогла исторгнуть слабого недоношенного младенца в объятия бескомпромиссной жизни.

А потом она умерла. И мои громкие крики не смогли разбудить её.

Я все это забыл. Забыл каждую секунду. Забыл страх и ужас того времени. Несмотря на то, что они засели в подкорке головного мозга. И в самом сердце.

Несмотря на свою отличную память, я никогда не вспомню постыдного прошлого.

Я прибавляю звук автомобильной стереосистемы, отрешаясь от всего вокруг.

В темном мире без небес

Нету солнца, нету птиц.

Вечно спит зеленый лес,

И не видно светлых лиц.

Церкви, храмы без крестов.

А на упавших куполах

Вереницы матных слов…1

Отличный натюрморт получается… Или пейзаж… Не знаю, как правильно назвать подобный жанр живописи. Нашу жизнь нельзя переложить на бумагу или рассказать словами. То, что твориться внутри нас, не доступно окружающим. Нормальным людям. Каковыми они сами себя считают.

Ну а мы не такие. И нам никогда не стать «нормальными». Гнетущая нужда настолько сильно сковала нас по рукам и ногам, что её не разбить ни топором, ни электрогидравлическим буром, ни здравым смыслом.

Извините, в отличие от вас, мы слишком плохо корчили из себя добряков. И слишком мало лицемерили.

Я на месте.

Встреча с заказчиком (хотя сам он, конечно, не появится) пройдёт на заброшенном железнодорожном вокзале.

Когда-то здесь ходили поезда и работали люди. Сейчас вокзал опустел и находится в довольно-таки плачевном состоянии.

Здесь была крупная железная дорога. Но рельсы её растащили на металлолом. А шпалы так и остались гнить в земле, становясь частицами неплодородной почвы.

Все вокруг густо заросло, превратив здание железнодорожного вокзала в один из этих древних индейских храмов, затерянных среди джунглей. Такой себе склеп на тысячу мест. Отель для призраков и их воспоминаний.

Я паркуюсь чуть в стороне, чтобы машина не бросалась в глаза. И направляюсь к покосившемуся зданию. Я вынимаю пистолет из кобуры и снимаю с предохранителя.

Как и рассчитывал, я прибыл раньше оговоренного времени. Но с такими людьми, как мой заказчик, всегда нужно держать руку на пульсе. А лучше на рукоятке Кольта.

Это место не вызывает чувства безмятежности.

Дождь начинает постукивать по ржавой металлической крыше. Неясные скрипучие звуки источают зловоние угрозы. Воздух влажный и напряженный.

Внутри здания вокзала могут оказаться незваные гости, забравшиеся сюда на ночлег. Бродяги, беглые преступники, гребаные неформалы и прочие представители городской фауны… Не люблю, когда кто-то путается под ногами.

Я обхожу вокзал по кругу и осматриваю периметр. Я проверяю каждый куст и каждый темный закоулок.

После я бесшумно проникаю в здание и медленно продвигаюсь в темноте, перемежаемой полосками тусклого света, падающего из разбитых окон.

Запах сырости и плесени. Время от времени слышны завывания и стоны – это сквозняки гуляют по нутру вокзала. Изредка мне под ноги попадаются здоровенные крысы и с оглушительным писком убегают прочь.

Глаза привыкают к темноте. И я вижу стены вокруг себя. Все в подтеках и паутинах трещин. Я вижу повсюду горы мусора. Я вижу истинную безысходность, чую её носом и впитываю кожей. Безысходность, заставившую людей найти себе приют в таком малопривлекательном месте.

Атмосфера, подобная атмосфере крематория. Ну там, уже внутри печи.

Сегодня здесь – никого. Только те неясные звуки преследуют меня, куда бы я ни шёл. И капли дождя, продолжающие настырно барабанить по металлической крыше. Капли дождя размывающие наши личности и смешивающие друг с другом. Холодные тяжелые капли.

Тогда я достаю из пачки сигарету, закуриваю и терпеливо жду. Я выпускаю густую струю дыма во влажный воздух и вглядываюсь в темный горизонт.

В городе Ангелов редко удается насладиться таким умиротворением. Поэтому сейчас я упиваюсь этим миром, доселе незнакомым. Так же как миллиграммами никотина вперемешку с граммами смол.

Примерно через полчаса вдалеке начинает маячить тусклый свет фар.

Я щелчком отправляю очередную сигарету в лужу и готовлюсь к встрече. В который раз снимаю пистолет с предохранителя.

Свет фар все ближе, и я включаю габаритные огни. Тем самым обозначая свое присутствие.

Черный Роллс-Ройс Фантом не торопясь подбирается ко мне.

Черный Роллс-Ройс Фантом. Автомобиль не для водителя, а для пассажира. В противовес моему Доджу, в Роллсе получаешь истинное наслаждение, вольготно устроившись сзади, на пассажирском кресле, а не за рулем. Это карета индустриального будущего – ты внутри, в комфортном экипаже, кучер – снаружи, на неудобных козлах, погоняет лошадей, расположившихся в стойле двигателя.

Такой себе урбанистический кучер в черном пиджаке, под которым явно просматривается легкий бронежилет. С Кольтом Анаконда в поясной кобуре. И необъяснимой ухмылкой на лице.

В этом стилизованном средневековом конвое присутствует еще и стража. Личный телохранитель. Один в один похожий на кучера-водителя. Только подмышкой – кобура с Глоком, а на лице – полное отсутствие каких-либо эмоций.

Они словно решили открыть сезон охоты на ведьм. Не хватает только факелов и жирного священника с распятием.

В действительности мне совсем не интересно, что собираются делать эти герои, и кого из себя пытаются корчить. Могут хоть трахнуть друг друга. Но сперва мы завершим начатое дело, я получу вторую половину своих денег и избавлюсь, наконец, от черного пластикового мешка, который в любой момент может порваться и перепачкать мне весь багажник.

«Давай побыстрее закончим с нашим делом. Хочу свалить отсюда, не нравится мне это место», – говорит водитель. Его желания схожи с моими. Он нажимает кнопку на брелоке, открывая багажник Роллс-Ройса. – «Доставай её». – И оба идут ко мне.

Я тоже открываю багажник, предоставляя им полную свободу действий. Теперь это их забота, дальнейшая судьба груза не должна меня интересовать. Даже зная все подробности «нашего дела», я нахожусь в стороне. Я никак не связан со всеми этими дрязгами, в которые меня регулярно пытаются втянуть.

Я не поддаюсь. Я твердо стою на ногах и упорно гну свою линию в противовес любому вундеркинду, научившемуся считать до пяти и построившему гребаную финансовую империю.

Я неприступен. Для меня не существует авторитетов.

Эти двое держат мешок с телом несколько брезгливо. Что довольно странно, принимая во внимание то, на кого они работают. Подумаешь, труп в непрозрачном полиэтилене… Их работодатель сотни таких укладывает в братские могилы. Росчерком пера по бумаге.

Она совсем не тяжелая. Легкая, как пушинка. Но телохранители несут её вдвоем. Когда душа покинула тело, оно стало еще легче. В отличие, от вас, ублюдки, у нее была душа. Как бы брезгливо вы сейчас не кривили свои рты, и с каким бы дерьмом её не смешивали, в ней было в миллион раз больше жизни, чем в вас. И во мне.

Кем бы она ни была, и кем бы в итоге ни стала, она все ещё человек. А стая тупоголовых шакалов, скалящих зубы и трясущихся над её бездыханным телом, так и останется стаей тупоголовых шакалов. Шайкой падальщиков.

Да, я убил её. Но, возможно, в глубине души я желал обратного. Я желал ей вечной жизни. Замкнутый круг.

Бессмертие через смерть. Свобода через виселицу.

Они швыряют труп в багажник, облегченно выдыхая и закуривая по сигарете. Я тоже курю. Наблюдая за ними. С такой же брезгливостью на лице, с какой они смотрели на её мертвое тело.

«Наконец-то.

Босс полгорода на ноги поставил. Всю ночь не выходит из кабинета. Только и делает, что орет на кого-то по телефону.

Уж не знаю, что такого натворила эта шлюха, что она там себе прикарманила, но босс в ярости…»

Они бросают мне: «Аста луэго». И глухо хлопают дверьми Роллс-Ройса. Я по-прежнему молчу. Я курю. Я знаю.

Она рассказала мне.

Этой ночью все мы что-то потеряли. Кто-то жизнь. Кто-то очередную возможность примириться с самим собой. Кто-то потерял сон. Из-за кого-то, кто потерял нечто большее.

Они уезжают, и я смотрю им вслед. Они уезжают, увозя с собой мои угрызения совести и мое раскаяние.

Вокруг так мерзко. Снаружи так же мерзко, как внутри. Внутри каждого из нас.

Дождь, успокоившийся ненадолго, запускает свои мощности в полную силу. И заставляет меня прятаться в машине. Лишь дождь заставляет меня прятаться.

И я шепчу сквозь стиснутые зубы: в этот раз ты победил. Мой вечный оппонент, не дающий покоя. Он – часть города Ангелов. Он его характер. Скользкий, хмурый, неоспоримый.

Я завожу двигатель. Дорога к дому будет долгой. Я не спал уже больше суток, и пора бы на несколько часов прикрыть уставшие глаза.

Я выбираюсь на шоссе. И двигаюсь в направлении Нового города.

Наличие на моем счету оплаты заказа я проверю позже. Накладок быть не должно. Раньше их никогда не было. Поэтому для начала я позволю себе отдохнуть. А после совершу несколько транзакций. С того самого счета. На другие счета. Счета более защищенные и менее известные широкому кругу.

И пусть черный полиэтилен выдержал, не порвался, я все же отвезу Додж на мойку. Своеобразная попытка очистки совести и запятнанной репутации.

Но все это будет после. После того, как я лягу в постель и подведу итог сегодняшней бесконечной ночи. Я вычеркну себя из произошедших событий.

Крепкий и здоровый сон, без кошмаров – немаловажный момент.

Особенно для меня.

Глава II. Всего лишь тачка

Этой ночью все мы что-то потеряли. Кто-то жизнь. Кто-то очередную возможность примириться с самим собой. Кто-то потерял сон. Из-за кого-то, кто потерял нечто большее.

Они уезжают, и я смотрю им вслед. Они уезжают, увозя с собой мои угрызения совести и мое раскаяние.

*****

Черный неповоротливый Роллс-Ройс Фантом.

Слишком дорогой и слишком блестящий для этих мест. Здесь обычно колесят проржавевшие колымаги, выплевывая из выхлопных труб столбы ядовитого дыма и громко скрипя стертыми тормозными колодками.

Такие вот помойки на колесах.

А этот Роллс-Ройс… Откуда он вообще здесь взялся?

Сомнений нет, машина принадлежит какой-то крупной шишке. Но какой? И что крупная шишка забыла в Старом городе?

Этого не понимал никто из встретивших в то понурое утро (а каким еще ему быть в подобном месте?) черный Роллс-Ройс Фантом, беспардонно колесящий по трущобам. Такие автомобили здесь можно было увидеть разве что на рекламных плакатах или в преддверии выборов. Когда все эти ожиревшие проворовавшиеся политические деятели вдруг находят силы снизойти до них, жителей Старого города. Грязных, оборванных и голодных.

В такие дни из-за полицейских кордонов можно разглядеть сверкающую вереницу тонированных Мерседесов. Люди, сидящие внутри Мерседесов, приехали продекламировать в микрофон свеженькую порцию неисполнимых обещаний. Такие порции обычно остывают до того, как успеешь к ним притронуться.

Местные жители давно перестали верить обещаниям. В особенности, если раздает их человек в костюме стоимостью, как тысяча костюмов.

На подобных выступлениях в сторону оратора все больше летели проклятия. Да слышался неодобрительный свист.

Сначала людей, величавших себя Отцами города, перестали уважать. Позже стали недолюбливать. А затем горожане просто наплевали на них, полностью погрязнув в своих житейских проблемах.

Роллс-Ройс едет довольно быстро. Желая поскорее вернуться в нормальную для себя среду обитания – Новый город. Да, он слишком блестящий, этот Роллс-Ройс. Особенно на фоне местных пейзажей, тусклых и безликих.

Он как будто насмехается своим ослепительным блеском над всем окружающим миром.

По улицам, усеянным мусором. Топким, словно африканские зыбучие пески. По разбитому асфальту. Роллс-Ройс продолжает свое уверенное движение вперед. Быстро, но аккуратно он прощупывает дорогу и преодолевает препятствия на пути.

Улицы Старого города вяжут его колеса, тянут в свои пучины, не желая отпускать. Они жаждут поглотить его. Они любят поглощать. Что бы то ни было.

В автомобиле сидят двое.

Водитель. И пассажир на соседнем кресле. Сзади – никого.

Их имена слишком незначительны в масштабах вселенной. А также практически никому не известны. Поэтому для удобства повествования и во избежание засорения мозга читателя лишней информацией, мы присвоим этим двоим номера. Водитель будет Первым. А его напарник, соответственно – Вторым.

И так, Первый активно вращает руль и без конца поглядывает на часы. А Второй щелкает обоймой своего Глока, вынимая и заправляя её обратно в пистолет. Они явно торопятся и, по всей видимости, довольно сильно нервничают.

У обоих под пиджаками – легкие бронежилеты. Они не бросаются в глаза, но профессионал заметит их. Так же, как и дополнительную кобуру на щиколотке у каждого.

Они молчат от самого вокзала. В воздухе висит напряжение. Поэтому Первый, желая, по всей видимости, заполнить возникшую и затянувшуюся паузу своей болтовней и хоть немного снять то самое напряжение, отстраненно бросает:

«Я все-таки сходил в этот ресторан. Пару дней назад», – он прерывается и смотрит на часы. Затем по зеркалам. – «Опять название забыл…»

Второй замирает с обоймой в одной руке и Глоком в другой. Еще раз щелкает, загоняя обойму в рукоятку и нехотя произносит:

«Последнее желание». Не трудно запомнить».

Первый делает вид, что не расслышал упрека и продолжает:

«Да, «Последнее желание».

В общем, я заказал гребаный килограммовый рибай». – Он усмехается, вызывая в своих воспоминаниях образ этого огромного и аппетитного куска мяса. – «С гарниром из овощей на гриле».

Вновь бросает взгляд на часы. Уже рефлекторно. Бездумно таращится на них, не вникая в расположение стрелок. И кладет руку обратно на руль.

«Мне кажется, даже эти зазнайки-веганы захлебнулись бы своими зелеными слюнями, увидев стейк, который мне принесли. Он чуть ли не полстола занял. Я его ел, черт возьми, целую вечность.

Ты представь: перед тобой здоровенное блюдо, на нем такой же здоровенный кусок мяса. И вот ты начинаешь есть его. Отрезаешь. Жуешь. Еще отрезаешь. Жуешь. Жуешь. Без конца жуешь, как эта самая гребаная корова, из которой и приготовили твой стейк“. – Первый заходится неприятным смехом. – „Так вот жуешь ты, жуешь, а хренов стейк все не заканчивается. Он, как будто, с другой стороны отрастает. И заставляет тебя продолжать. Только не останавливайся, говорит он. Ешь меня. И ты уже обожрался, желудок переполнен, все съеденное сейчас полезет обратно.

Но этот подлый килограммовый ублюдок словно твердит тебе, как заведенный: жри, жри, жри. Я такой вкусный и сочный…

И, делать нечего, продолжаешь жрать».

Первый явно самый разговорчивый в их дуэте. Он самозабвенно и очень эмоционально описывает события, которым не повезло попасться ему на язык. Он постоянно сквернословит. И активно жестикулирует руками, то одной, то другой, а то и обеими сразу, неожиданно бросая руль.

Его собеседник (если Второго можно назвать таковым) по большей части невозмутимо молчит и иногда издает какие-то нечленораздельные звуки, понятные лишь ему одному. Он убрал свой Глок в кобуру и больше не щелкает обоймой, поэтому ему нечем заняться, вследствие чего, он отстраненно уставился на дорогу впереди. И, кажется, пропускает мимо ушей все, что рассказывает ему Первый.

А тот, в свою очередь, не замолкает:

«Я даже оставил чаевые цыпе-официантке, которая крутилась вокруг весь вечер. Она такое впечатление производила, будто готова отсосать за долбаные чаевые».

«И что, стейк действительно был сносный?» – спрашивает вдруг Второй. Все это время он находился здесь словно для массовки… Был обычной декорацией. Но вот он обретает голос и выходит на сцену со своим не особенно длинным монологом.

«Ну да! Ты что, не слушал?» – отвечает Первый. И в его голосе явственно слышится решимость пересказать свою историю еще раз. Хорошо, что ехать долго.

На лице его неразговорчивого собеседника – неприкрытая гримаса сомнения:

«Ни разу не пробовал приличного стейка в городе Ангелов. Кроме тех, конечно, которые приготовил сам…»

Похоже, что внутри шикарного Роллс-Ройса Фантом вот-вот разгорится кулинарный спор. Или что посерьезнее. Лица собеседников напряжены практически так же, как час назад, когда они грузили в багажник черный пластиковый мешок с трупом неизвестной девушки внутри.

Взгляды собеседников воинственны и решительны. Они готовы к битве. И им не важно, где: на поле боя со щитом и мечом в руках или на кухне, с большим поварским ножом и чугунной сковородой. А, может быть, в салоне автомобиля, вооруженные только весомыми аргументами и, как им кажется, огромным жизненным опытом.

Первый пожимает плечами, теперь взгляд его наполняется безразличием и чувством уверенности в себе. Всем своим видом он показывает, что не намерен ввязываться в глупый спор, поскольку считает его пустым, и ему без разницы, каков будет результат. Но в мыслях он надеется на победу и страстно жаждет её.

«Говорю тебе – отличный стейк.

А эта сучка в мини-юбке, местная официантка, я все-таки взял перед уходом её номерок. Собираюсь наведаться в гости.

Пусть отрабатывает чаевые».

Он снова смеется. Его оппонент не обращает внимания на этот неприятный смех. Он уже поглощен зародившимся спором. Дух соперничества овладевает им, и он, в свою очередь, полностью отдает себя духу соперничества.

«То, что ты собираешься сделать с этой шлюхой не имеет никакого отношения к тому, о чем говорю я». – Довольно верно подмечено. – «Готов поспорить, что в этом долбаном «Последнем желании», как и везде, не имеют ни малейшего представления о том, как правильно готовить стейк. И я сделаю его лучше, чем их крутые шеф-повара.

Пусть даже я буду готовить из того мяса, которое лежит у нас в багажнике», – Второй усмехается. Впервые за долгое время его лицо выказывает хоть какие-то эмоции.

Первый поддерживает юмористический посыл Второго:

«Праведник оставил в этом мясе слишком много свинца. Боюсь переломать зубы о твою стряпню».

Он кажется себе невероятно остроумным. И вовсю кичится своим «талантом». В общем-то, на протяжении всей жизни его «тонкий» юмор вызывал искренний смех только у него самого. Поставщик и потребитель в одном лице.

Сомнительная самодостаточность.

В его голове зреет еще одна гениальная колкость, и он тут же делится ею с собеседником:

«Стейк из отборной говядины в медово-горчичном соусе, знаешь ли, выглядит куда более предпочтительно, чем твой стейк из мертвой проститутки со свинцовой начинкой». – Очередная порция гнусного смеха. Как будто кто-то скребет длинным ногтем по той самой меловой доске.

У Второго округляются глаза. Затем сужаются до прищура. Его ход:

«Они подают к стейку медово-горчичный соус?!» – голос полон праведного гнева. Гнева, заготовленного заранее, как раз для такого случая. А теперь, когда момент настал, эмоция использована по назначению и выглядит очень натурально.

«Да, подают. Но если ты не перевариваешь горчицу или мед, тебе могут подать любой другой гребаный соус».

Немногословный до недавнего времени Второй пускает в дело всю глубину своего лексического запаса:

«Ни один нормальный человек не станет жрать стейк с соусом. Так поступают только кулинарные извращенцы.

Каким образом ты собираешься прочувствовать вкус мяса, великолепной говядины, если всю её вымажешь в своей долбаной горчице?!» – негодование усиливается, Второй словно поворачивает тумблер, увеличивая пламя в горелке своего высокомерия.

Тогда как Первый начинает терять контроль над сложившейся ситуацией, что выдаёт смятение на его лице:

«Пошел к черту!

Я плачу за кусок мяса круглую сумму, я выкладываю такую же круглую сумму за несколько порций виски, а еще за этот гребаный гарнир, хлебную тарелку и прочее дерьмо…

Я раскошеливаюсь сполна, и буду есть мое мясо так, как захочу! Хоть с медово-горчичным соусом, хоть со слезами вавилонской блудницы!»

Первый замолкает и резко дергает руль влево, собираясь обогнать еле ползущую впереди развалюху. Его собеседник, ставший на некоторое время главным врагом всей жизни, упрямо гнет свою линию:

«Единственные специи, которыми должен пользоваться повар – это соль и перец. Только долбаная соль и долбаный перец!

Вот тогда это будет стейк. Настоящий стейк со вкусом настоящего мяса».

На пару секунд наступает тишина. Она, словно рефери этого поединка. И она назначает дополнительное время.

Второй продолжает свою речь, инициатива в его руках, сейчас он в ранге фаворита:

«Самое главное происходит не на кухне. Самое главное в процессе приготовления стейка – выбор мяса».

Он погружается в свои мысли. Речь его становится спокойнее. Он полностью умиротворен. Он растворяется в своих наисладчайших кулинарных фантазиях.

«Выбор идеального мяса и есть искусство настоящего шеф-повара.

Красивый, сочный, свежий кусок говядины…» – еще недавно грозный телохранитель, развлекавшийся с Глоком-17, как с детской погремушкой, отходит на задний план. Его место занимает тихая утонченная натура, для которой процесс приготовления и приема пищи сродни поэзии или классической музыке. Он может говорить об этом часами, упиваясь образами, всплывающими в голове и подчиняясь одержимости, обуздавшей тело и разум.

Такие чувства в сердце мужчины способна пробудить лишь женщина. Любимая и желанная. Но данный индивид мужского пола слишком глуп, чтобы осознать величие пола противоположного и поддаться его безграничной власти.

«Для приготовления сочного рибай-стейка понадобится «мраморное» мясо с тонкими жировыми прослойками. Именно этот мрамор и сделает стейк невероятно сочным.

Мясо вырезают из шейной или подлопаточной части туши, на нем остается небольшая кость, которую мясник аккуратно отделяет от позвоночника мертвого животного».

Второй водит в воздухе руками, словно потрошит тушу блэк ангуса. И делает это с истинным наслаждением.

«Мясо должно быть красным, но не слишком темным. Оно должно быть упругим, не липнущим к рукам. Это мясо взрослого здорового быка, которое было выдержано в течение двух-трех недель после забоя. Чтоб ты знал, это называется сухое созревание. Оно происходит с помощью поступающего кислорода».

У Первого нет особого желания слушать эти благоговейные речи, но в данный момент ничего другого не остается. Кроме того, в скором времени они покинут «горячо любимый» ими Старый город. А там и до резиденции босса всего с десяток километров. Тогда-то их спор закончится. Так и не выявив победителя.

Первый знает, что наговорившись сейчас, потом Второй, наконец, замолчит. Надолго. Первый прекрасно знает это. Так давно они знакомы и так давно работают вместе, что натуру и манеры друг друга изучили досконально.

Первый любит острить и без конца молоть языком. Его напарник по большей части молчит, и поддержит разговор, только если тема разговора ему и в самом деле интересна.

Так что Первый всегда знает, как добиться желаемого результата от Второго. Который в это время самозабвенно продолжает свой монолог:

«Для стейка ти-боун потребуется сочный кусок мяса на Т-образной кости. Отсюда и название.

Такой кусок мясник вырезает на самой границе спинной и поясничной частей туши. Здесь сходятся тонкие края длиннейшей мышцы и вырезки».

Теперь ребром ладони, словно мясник топором, он разрубает воздух, высекая из него воображаемый стейк ти-боун.

«Или филе-миньон… Чистейшая и нежнейшая вырезка. Все жилы и прожилки зачищены…

Божественно…

Как можно портить подобное великолепие каким-то там соусом?! Пускай лучше все эти псевдознатоки кухни обольют соусом свои головы, а потом положат на гриль!»

Наконец у Первого заканчивается терпение:

«Завязывай! От твоих вдохновенных речей мне захотелось жрать».

Второй усмехается и расстегивает кобуру у себя подмышкой. Обойма Глока-17 выскакивает ему в руку. Щелк! Он отправляет её обратно. Видимо, это занятие у него на втором месте в списке самых любимых. Как раз после разговоров о кулинарии.

«На выезде из Старого города есть забегаловка. Называется „Райские кущи“. Бургеры там вполне съедобные. Заскочим туда».

Первый меняет изначальный маршрут. Они должны ехать прямо, никуда не сворачивая, до большой развязки в Новом городе. Но Роллс-Ройс съезжает с шоссе и делает небольшой крюк для того, чтобы его пассажиры смогли посетить довольно-таки злачное местечко под названием «Райские кущи».

Там действительно готовят неплохие бургеры.

Второй едва заметно пожимает плечами в ответ на слова Первого. И щелкает обоймой Глока.

Ему все равно.

Спустя двадцать минут Роллс-Ройс плавно останавливается на небольшой парковке. Которая практически пуста. Пара ржавых вёдер, отдаленно напоминающих автомобили, и все.

Над входом в заведение помаргивает неоновая вывеска – «Бар «Райские кущи». Здесь же, возле входа, курит здоровенный мордоворот – охранник бара. В подобных местах без охраны – никуда.

Чуть поодаль, на тротуаре, сидит какой-то пьянчуга, склонив голову и рассматривая то ли собственные ботинки, то ли асфальт под ними. Своей персоной этот пьянчуга словно завершает «идеальный» образ места зовущегося «Райскими кущами». Он делает образ объемным, дополняя атмосферу социального дна своим ярким примером.

Этот пьянчуга – вишенка на торте. На самом невкусном торте во всем мире.

Первый ставит ручку коробки передач в положение «паркинг» и направляется ко входу в бар.

«Возьму тебе двойной биф-гриль», – бросает он через плечо своему напарнику. – «Покарауль пока тачку. В этих чертовых фавелах, что угодно, может случиться».

Он толкает дверь и исчезает в недрах бара.

Второй вылезает из автомобиля и разминает ноги. Затем закуривает и осматривается.

Громила-охранник тоже возвращается в бар. А пьянчуга по-прежнему сидит на тротуаре. Похоже, что он уснул. Недокуренная сигарета выпала из его руки и потухла. Он медленно покачивается вперед-назад, практически падая, но каждый раз удерживая равновесие.

«Старый город… Что за помойка…», – бормочет Второй себе под нос, глубоко затягиваясь и выпуская дым через нос. Он мгновенно забывает про пьяницу, уснувшего на тротуаре, поскольку беспрерывно думает о том, что ему необходимо отлить. Он думает об этом, с того самого вокзала, где они встречались с Праведником.

Кофе, который приходится пить галлонами на «этой сучьей работе», дает о себе знать.

Второй оглядывается. Вокруг ни души. Если, конечно, не брать в расчёт все того же пьянчугу. Но он уже стал практически невидим, для взгляда и разума, затуманенных нуждой.

В общем, никого.

Не в силах больше сдерживаться наш молчаливый персонаж бросает окурок в сторону и бежит за угол здания. Расстегивая на бегу пиджак и брюки, он достает из штанов свой изнывающий член. И, наконец, расслабляется…

Опершись рукой о не совсем чистую стену (это уже не имеет значения) он стоит, кажется, целую вечность. Сколько же жидкости он в себе накопил…? Никак не остановиться.

В это время его напарник уже сделал заказ и нетерпеливо ждет за стойкой бара. Постоянно одергивая проходящих мимо официанток и в грубой форме интересуясь, как скоро принесут его бургеры.

Но вот минуты томительного ожидания подходят к концу. Первому приносят пару бургеров в сером бумажном пакете и кофе, по вкусу напоминающий горькую воду.

Голод уже разыгрался не на шутку, поэтому Первый тут же достает один бургер и откусывает почти половину. Тщательно пережевывая, он направляется к выходу.

На улице он обнаруживает Второго с открытым в немом возгласе удивления ртом и расстегнутыми штанами. Первый резко перестаёт жевать и секунду вникает в то, что произошло.

Парковка перед баром пуста. Нет, те два ржавых корыта, бывшие здесь еще до их приезда, так и остались стоять на своих местах.

На своем месте не было только черного блестящего Роллс-Ройса Фантом…

*****

«Ублюдки чертовы! Да я здесь постоянный посетитель! Что вы себе позволяете?!»

«Нам не нужны такие постоянные посетители», – злобно рычат два здоровенных охранника и волокут меня к выходу. – «Хренов алкаш, у тебя никогда нет денег, на кой ты нам здесь сдался?»

«Вали отсюда, мудак! И чтобы мы тебя здесь больше не видели».

Эти два огромных кабана, они выталкивают меня за дверь. Швыряют прямо на тротуар. Мать их! Асфальт. Мокрый, твердый. Горячий, как куча раскаленных углей.

Эти суки вышвырнули меня на улицу. Эти суки вышвырнули меня. Прямо на этот чертов гребаный асфальт.

Я лежу, уткнувшись рожей в него. В асфальт. Господь всемогущий, как же мне хреново… Это похмелье. Какой-то невероятной силы. Чувство такое, словно что-то грызет меня изнутри. Словно пытается выбраться из меня. Выгрызается наружу.

Выгрызается… Понятия не имею, есть ли такое слово. Но ощущения мои оно передает достоверно.

Мне нужно выпить. Срочно. А лучше – нажраться вусмерть. До полнейшего беспамятства. Тогда станет легче.

Мне так это нужно… Просто необходимо.

Кретин-Бармен и слушать меня не захотел. Даже не попытался войти в мое положение. Как будто сам никогда не просыпался с башкой, трещащей по швам. Все он понимает… Жадная тварь!

Да, у меня сейчас нет ни гроша, но я ведь все отдам. Неужели этого недостаточно? Неужели старик не может отыскать в своем черством сердце хоть каплю сострадания к человеку, оказавшемуся в трудной жизненной ситуации. К умирающему…

Вот она, хваленая людская взаимопомощь. Вот о чем твердят священники в церквях. Хорошо, что я туда не хожу.

Возлюби ближнего своего… Бла-бла-бла… Даже если подыхать будешь посреди обоссанной собаками парковки, тебе и стакан дешевого виски никто не поднесет.

Чертов город! Чертовы ублюдки, живущие в нем. Ненавижу вас всех! Чтоб вы все сдохли! Сборище бесчувственных эгоистов! Вот тогда мы узнаем, кто круче: я, лежащий на асфальте в грязи, или вы – расчудесные и прекрасные, зарытые глубоко-глубоко в землю и пожираемые червями.

Вот тогда я вдоволь посмеюсь над вами. И выпью за упокой миллионов душ стаканчик горячительного.

Сколько же времени я здесь валяюсь…? Руки и ноги стали коченеть. Мимо постоянно проходят чьи-то ноги, обутые в разномастные башмаки. Туда-сюда. Туда, мать твою, сюда. Долбанный маятник, совсем как тошнота, то подкатывающая к горлу, то отступающая.

И одно и другое жутко бесит. Не знаю, что бесит больше…

В голове зарождается пугающая мысль – так и подохнуть здесь, на парковке перед «Райскими кущами». Не самая красивая смерть… Но голова болит с невероятной силой, и поэтому я уже согласен на любой конец. Только бы поскорее.

В моем случае, спасти может либо алкоголь, либо гильотина. И сейчас я готов отсосать за каждую из двух зол. Если, конечно, получиться сменить позу, в которой я лежу.

Пробую вращать головой. Идея оказывается провальной. Боль раскатывается от висков до кончиков пальцев на ногах.

Но делать нечего. Не лежать же здесь весь день. Приходиться собрать по кусочкам всю свою деформированную волю, напрячься, как никогда (даже слезы потекли от невероятных усилий) и подняться. Я кое-как стою на ногах. В том самом месте, в которое не так давно уткнулся рожей.

Да, теперь я стою. На своих двоих. Я – человек прямоходящий. Вершина эволюции. Я стою и боюсь пошевелиться. Меня так колбасит, что любое неосторожное движение – и я снова повалюсь на землю. А все мои неимоверные усилия, затраченные для того, чтобы подняться, окажутся тщетны.

Я пытаюсь распланировать свои дальнейшие движения. Начало своих движений. Я еще не знаю, куда пойду, да это и не важно. Главное, сделать самый трудный первый шаг. Дальше – по инерции. Только успевай удерживать равновесие.

Я сосредотачиваюсь до дрожи в коленях. И аккуратно выставляю вперед правую ногу. Получается не так грациозно, как было задумано. Меня трясет и шатает из стороны в сторону. Еще этот ублюдский ветер прямо в лицо… Мог бы дуть в другую сторону.

На негнущихся ногах, словно какой-то инвалид, я продираюсь сквозь пространство. И время. В обратном направлении.

Опершись рукой о стену, я иду куда-то вперёд. Очень медленно. Шаг за шагом.

Я не собираюсь возвращаться в «Райские кущи». Не собираюсь больше унижаться и упрашивать. У меня еще осталось немного гордости и самоуважения.

Я просто хочу покинуть это место. Но я так устал… Пожалуй, я присяду вот здесь. На тротуаре… Я просто сяду здесь. Переведу дух, соберу мысли в кучу, а затем пойду дальше. Куда дальше? Неизвестно. Неважно.

Я ужасно устал, потратил огромное количество сил на этот героический поход… Поэтому теперь необходимо отдохнуть. И перевести дух.

К черту.

Я практически валюсь на тротуар. Но в последний момент все же успеваю упереться руками и зафиксировать положение. Потом я разворачиваюсь и плюхаюсь на задницу.

Все. Дело сделано.

Мне нужно подумать. Но я не могу. Голова совсем не варит. Мне нужно решить пару проблем. Насущных проблем. Но сейчас – это непосильная задача.

Похмелье просто невероятное! Кто и зачем его придумал?!

Все дело в деньгах… Мне необходима целая куча наличности. На протяжении всей моей, так называемой, жизни мне постоянно нужны деньги… Вот и сейчас тоже. Но где взять такую большую сумму? Не имею ни малейшего представления…

Вчера в одном подпольном казино я проиграл в карты все, что у меня было. Все, до последнего гроша. Тогда я взял в долг. Чтобы отбить утраченные капиталы. Я взял в долг у хозяев заведения. Серьезные ребята (хотя не такие серьезные, как те, кому я задолжал ещё раньше, за одно дельце). Бандиты, все дела. Дали мне в долг, чтобы я смог отыграться. И это с учетом того, что я уже был им должен. Кажется…

Под пять процента в неделю эти «великодушные» люди, эти ростовщики кредитуют всех желающих (боюсь представить, сколько процентов капало на мой долг по тому самому дельцу…).

Благодаря им всем у меня теперь просто ужасная кредитная история…

Вчера в одном подпольном казино я взял в долг, чтобы отыграться. Но проиграл. Зла не хватает, когда начинаю играть в этот проклятый покер! Я взял в долг еще. И проигрался подчистую. Тогда я взял в долг третий раз. И просто нажрался на эти деньги (о своем первом долге я предпочёл не вспоминать, а представить, что со мной сделают за неуплату, просто-напросто боялся).

Поскольку я ранее уже задолжал хозяевам расчудесного игорного дома, обанкротившего меня, они великодушно предупредили о том, что завтра (уже сегодня) потребуется вернуть долг. Я купил у них на их же деньги наркоты и свалил.

А потом наступило утро… Слишком быстро… «Райские кущи»… Зазнайка-Бармен, не желающий налить выпивки… Башка раскалывается… В карманах снова пусто… Как же так… Сегодня я точно сдохну… Либо меня прикончат хреновы господа коллекторы, либо похмелье доконает, либо приближающаяся ломка сотрет в порошок…

Кстати, о ломке. Это проблема номер два в списке моих глобальных проблем. Я знаю, что она скоро придет. Она уже маячит на горизонте. И я начинаю чувствовать её отголоски.

Так вот, когда она придет, похмелье, терзающее меня с утра, покажется детским лепетом, аперитивом перед о-о-охренительной трапезой. Мне просто необходимо ширнуться. И как можно скорее. Но проблема номер один напоминает о полном отсутствии денег и, как следствие, невозможности решить проблему номер два.

А также напоминает о несбыточности моих мечт.

Я сдохну прямо здесь, на грязном вонючем тротуаре, перед занюханной забегаловкой, раздираемый похмельем и ломкой, трясущийся в конвульсиях и испражняющийся прямо под себя… Волшебная картина из яркого красочного сна восьмилетней школьницы.

Или просто – моя суровая реальность.

Слава богу (в которого я не верю), что в кармане куртки удалось найти полупустую пачку сигарет. Этот факт на пару минут делает жизнь менее невыносимой.

Безуспешно чиркаю зажигалкой и, когда пламя, наконец, разгорается, жадно втягиваю в себя сладкие яды. Которые убивают меня, как и все в этом враждебном мире. Я сижу, сгорбившись, понурив голову, не в силах шевелить ничем, кроме руки, держащей сигарету.

Слышу, как дверь бара в очередной раз открывается, кто-то выходит на улицу и встает в стороне от меня. Эти охранники, остолопы, возомнившие о себе невероятно много. Я чувствую их беспросветную тупость даже спиной.

У них в головах настолько мало серого вещества, что они не способны понять свою абсолютную и безоговорочную никчемность.

И я, и эти высокомерные ничтожества – биологический мусор. Мы – пустое место. Низший сорт, а, вернее, просрочка. В этом – наше единство. Этот неоспоримый аспект роднит нас.

Отличие между нами заключается в том, что я в полной мере осознаю, каким мусором являюсь, и куда меня все это приведёт. А доблестные безмозглые охранники бара «Райские кущи» возомнили себе, что для чего-то нужны этому жалкому и в то же время безжалостному обществу. Такие люди, как они, ошибочно считают, что им дано что-то решать. Довольно распространённое заблуждение… Девяносто процентов дурачков, населяющих Земной шарик, думают точно также.

В силу своей твердолобости и чрезмерной физической развитости друзья-охранники никак не могут постигнуть простейших принципов мироздания. Идеальных принципов. Их идеальность и простота заключается в полном их отсутствии.

Все вокруг – болваны и мерзавцы. Хоть это вы, черт возьми, понимаете?!

А теперь включаем логику (если, конечно, кто-то вообще способен это сделать).

Внимание!

Если все вокруг тебя – болваны и мерзавцы, а вокруг меня – точно такие же болваны и мерзавцы, я (и ты) – один из них. Получается, что все вы, до одного, в числе того же самого безмозглого стерилизованного стада. Пасущегося в поле и щиплющего генномодифицированную травку в то время, пока политиканы, проповедники и прочее отребье ведрами льют нам в глаза и уши свои лживые россказни.

Нас всех согнали на это поле. Кого на откорм, кого на убой. И ни черта нам с этим не поделать… Наши слабости на виду. Поэтому нами легко помыкать.

Мы не способны на контрмеры. Мы не способны на осмысленные действия. Ведь в нас совсем не осталось любви. Она больше не питает наши сердца. И не дает сил драться. Бороться за неё. За любовь.

А за что ещё стоит бороться?

Поэтому нам осталось только зажать в зубах сигарету и, увидев свое отражение в зеркале, отвернуться. Чтобы не смотреть самому себе в глаза. Чтобы не видеть в них горькую правду.

Моя сигарета неторопливо тлеет, источая невыносимый смрад. Такой же невыносимый смрад сейчас источаю я сам. Да и вся моя жизнь. Поэтому рядом со мной не задерживается ни один человек – вонь просто ужасная. Иногда и мне самому становиться невыносимо.

Жить.

Прямо перед входом в «Райские кущи» тормозит тачка. Я не вижу её, так как по-прежнему не в состоянии пошевелиться и поднять голову. Вижу один только тротуар, на котором сижу. И ботинки. Ботинки. Ботинки. Ботинки.

Мимо проходит очередная пара этих бесчисленных ботинок. Торопливый шаг. Похоже, что у приятеля такие же проблемы, как у меня (похмелье). Или просто очень хочется выпить. Вслед за ним в бар возвращается охранник.

Я пытаюсь поднять голову. Любопытство сильнее боли. Пока не потемнеет в глазах.

И вот я ослеп, на хрен. Крайне неудачный день. Я вновь обессиленно роняю голову на грудь.

Это роскошный черный Роллс-Ройс Фантом. Тачка, которая остановилась на парковке минуту назад. Я все же разглядел её, прежде чем ослепнуть.

Роллс-Ройс Фантом, мама! Увидеть подобный автомобиль удается всего пару раз в жизни. Почему мой первый раз стал таким коротким?

Этот Роллс-Ройс, словно ослепил меня своей роскошью. Своим великолепием.

Но мы-то все прекрасно знаем, что на самом деле меня ослепило гребаное похмелье.

Двигатель Роллса не заглушен. Фары разгоняют утренний сумрак города Ангелов.

Возле тачки стоит какой-то хрен в черном костюме. Похож на телохранителя. Под пиджаком явно бронежилет. Небольшой бугорок в районе подмышки – кобура. На лодыжке – то же самое.

Этот хрен курит. Переминается с ноги на ногу. И оглядывается по сторонам. Явно хочет ссать. Но не решается оставить тачку.

Правильно. В Старом городе нужно проявлять максимум бдительности.

Но, кажется, этот хрен все-таки не выдержал. Я слышу удаляющийся топот ботинок.

И происходит что-то… что-то необъяснимое… В моей голове вдруг сам собой запускается мыслительный процесс. И эти самые мысли начинают оформляться в полноценную, полноразмерную идею. Они настолько ясные… Эти мысли… Таких ясных мыслей у меня не появлялось уже давно.

Вот оно – решение всех моих проблем. Вот билет на поезд, следующий маршрутом прямиком до хваленого светлого будущего.

Во второй раз за сегодняшний день я превозмогаю себя. Во второй раз за сегодняшний день я хочу сдохнуть, я просто мечтаю о смерти, это, черт возьми, единственное, что мне сейчас необходимо. Во второй раз за этот долбаный день я пытаюсь превратиться из полнейшего дерьма обратно в дерьмового человека.

Я открываю глаза. Прозреваю. Я поднимаю голову. Я встаю на ноги. Не хватает только пафосной геройской музычки. Выглядело бы довольно эпично.

И вот я бегу. Если, конечно, это можно назвать бегом… Ковыляю в ускоренном темпе. Усердно пытаюсь удержать равновесие. Но, тем не менее, шатаюсь из стороны в сторону.

В моей голове – ураган. Как и в моем желудке. У них разная природа, но бушуют они одинаково. Ураган мыслей в голове. И ураган продуктов выделения в желудке.

Как же плохо… Когда это, наконец, закончится?

Конечно, вопрос риторический. Я знаю, что будет только хуже.

Доковыляв до Роллс-Ройса, я падаю на колени и начинаю блевать. Ураган, бушевавший в желудке, вырывается наружу. И я становлюсь немного чище. Буквально. Это не метафора. В моем организме в буквальном смысле становится меньше шлака.

Я утираюсь рукавом и распахиваю дверь Роллса. Я падаю на водительское кресло и перевожу дух. Внутри все еще что-то бурлит. Но уже спокойнее. Спокойнее…

Я на взводе. В крови кипит адреналин. Он возвращает мне сознание. Возвращает способность действовать. Чертов адреналин. Как хорошо, что ты есть.

Судорожно хватаюсь за руль, ставлю ручку переключения передач в положение «драйв» и топлю педаль газа в пол.

Твою мать!

Твою мать!

Твою мать!

Что я такое творю?! Что со мной происходит?

Твою мать!

Я вылетаю с парковки. Накручиваю руль то вправо, то влево. Двигатель ревет, словно возмущённый тем, что я вытворяю.

Я быстро оказываюсь на шоссе. Направляюсь в недра Старого города. Там я смогу укрыться. Там я смогу избавиться от тачки. И расквитаться со всеми долгами. Там же я смогу исцелить свой разум и вернуться к жизни. На время.

Тем двоим уже не догнать меня. У них не было ни шанса. Я угнал их крутую тачку. Чтобы начать погоню, им понадобится еще одна. Но возле «Райских кущей» они вряд ли найдут машину, которая так легко сможет тронуться с места.

Они теперь надолго там застряли. А я за это время избавлюсь от их роскошного лимузина. И даже, думаю, успею вмазаться первоклассной наркотой. Этим придуркам никогда меня не найти.

Найти что-либо или кого-либо в Старом городе – задачка очень непростая. Старый город, как хренова пустыня или непролазная чаща тропических джунглей – можно порвать себе жопу от усердия, но так ничего и не найдёшь. Можно десятки лет идти за призрачным светом маяка на горизонте, но в итоге ухватишься за обыкновенный мираж.

Старый город… Бессовестный мошенник. Но иногда только он способен меня понять. И помочь. Он – моя злая мачеха. И моя мать-настоятельница. Я мечтаю сбежать. Но Старый город не отпускает меня. Я мечтаю забыть. Я мечтаю исчезнуть. Навсегда стереть себя из летописи этого ада.

Но прекрасно понимаю, что без него мне не жить. Город – тяжелая ноша, которую я буду тащить до самого конца. Город пьет мою кровь. Литрами. Он жрет мое мясо. Обгладывая кости. Он бесконечно насилует меня. Прямо в задницу. И я терплю все его выходки. Потому что он терпит мои.

Потому что я дышу его воздухом.

Мой чертов город Ангелов. Моя среда обитания.

Я оставляю позади себя километр за километром. Пот градом катится по лицу. То ли из-за похмелья, то ли из-за стресса… Да, сейчас я очень нервничаю. Ни один зажравшийся психоаналитик не смог бы подлечить мои расшатанные нервишки.

У меня свой психоаналитик – героин. Он решает все мои проблемы. Даже те, которые создает сам.

Мой духовный наставник. Гуру, как говорят просвещенные богатеи из Нового города. Героин учит меня жизни. Одновременно готовя к смерти.

Героин ставит меня перед выбором. Каждую секунду он заставляет меня выбирать. Все очень просто: жизнь или смерть. Укол или неистовая ломка. Как же просто… Так просто, что хочется ржать во все горло. Героин делает мое существование невероятно простым.

Конечно, шероховатости присутствуют в любой поведенческой стратегии. Хотя я не стал бы называть наркоту стратегией своей жизни. Скорее упрощенной моделью подыхания.

Подыхание… Не знаю, есть ли в словаре такое слово. Но оно идеально описывает мое положение вещей.

И вот, когда пот начинает застилать глаза, я облизываю языком сухие потрескавшиеся губы и думаю о нем. О наркотике. Ломка, не торопясь, берет меня за горло и сжимает, сжимает, сжимает свои худые, но невероятно сильные пальчики.

Ядовитый зловонный коктейль. Смесь похмелья, приближающейся ломки, килотонн адреналина и липкого холодного пота.

Я чувствую все. Мою голову просто разрывает от всего, что я чувствую. Боюсь, моя не обременённая мозгами голова может не выдержать подобного давления.

Сердце набрало такой бешеный ритм, словно я обожрался дисков. Словно у меня передоз. Нечем дышать. Я хватаю воздух ртом, как будто пытаюсь откусить кусок. Но подонок не желает лезть в мои легкие.

В голове остается одна мысль – как бы не влететь в столб или во встречный автомобиль. Конечно, я переживаю не за собственную сохранность. Я беспокоюсь за тачку. Разбитая в лепешку она на хрен никому не нужна. И никто мне за неё не заплатит.

В таком случае, все было зря. В таком случае, мне лучше будет подохнуть в этой (гипотетической) автокатастрофе.

На самом деле, я не так безнадежен, как может показаться на первый взгляд. И на второй. И на третий тоже. Но никогда и никого в этом не стану убеждать… Плевал я на мнение умников вокруг себя. Я лучше преспокойно ширнусь и растворюсь в треклятой героиновой эйфории.

Город Ангелов располагает лишь категориями. Мы – низ. Они – верх. Неба жители. Они отстроили себе город в городе. Чтобы отстраниться от нас. Новый город. Чтобы жить новой жизнью. Объятой роскошью и дорогими наркотиками.

О чем я сейчас действительно жалею, так это об отсутствии нормального прихода. Иногда по вене пускаешь такую дрянь, что конечности парализует, а сердце то разгоняется, то останавливается вовсе.

Вот и весь приход…

Самое странное, что я не прекращаю колоть эту дрянь. Раз за разом я ссу в штаны и корчусь от невыносимых спазмов. А она (эта дрянь) испытывает меня на прочность: в начале – адские муки, приз ждет в конце.

Мой приз – благословение героина.

Как я пришел к такому существованию? И сам бы хотел узнать. Самоанализ никогда не был моей сильной стороной. Моя панацея – саморазрушение. Всю свою гребаную жизнь я стремился к одному.

Моя гребаная жизнь никогда не доставляла мне особого удовольствия. Поэтому приходится погружаться в искусственный кайф, отравляющий мою и без того едкую кровь.

Алкоголь.

Наркота.

Все это – попытка исчезнуть. Попытка найти новую реальность. Новую жизнь. Не такую беспросветную. Наполненную мирскими радостями. Этой воображаемой свободой. И счастьем, которое придумали какие-то гомики.

Алкоголь и наркота… Они стерли все, что было. В памяти не осталось ровным счётом ничего. Не совсем белый лист, конечно… Весь в каких-то разводах и неясных чернильных пятнах. Но меня в том прошлом уже нет.

Всего хорошего, неудачники! Я сваливаю. Я улетаю на воздушном шаре. Ко всем чертям!

Ко всем чертям…

По телу проходит озноб. Мне становится холодно. Даже зубы стучат, отбивая похоронный марш. Мне холодно, а все тело по-прежнему покрывает пот. Он мерзкий и тягучий. Его капли катаются по мне вперед-назад. Вверх-вниз.

Сознанием овладевает паранойя. Я вижу какие-то образы. Тут. И там. Они что-то говорят. Перебивая друг друга. Они кричат. Орут. Друг на друга. На меня. Из глаз текут слезы. Из моих? Или из глаз того странного мужика, что уселся рядом? Откуда он вообще здесь взялся?

Я буквально захлебываюсь отвратительным желеобразным потом.

Они говорят. Говорят.

В ушах – кровь. Она пульсирует. Капает с подбородка мне на рубашку. А с волос – на потолок Роллс-Ройса.

Что ты сделал, твою мать?! Что! Ты! Сделал!

О чем ты только думал?!

Они найдут. Они все знают. Ты слишком глуп. Они уже ждут тебя там. (Где?) Пока ты еле плетешься, пытаясь не разбить тачку, они догоняют тебя.

Пот превращается в щелочь. Он оставляет на коже огромные ярко-красные ожоги и причиняет невыносимую боль. Я кричу.

Последним осознанным действием я останавливаю Роллс-Ройс на обочине. Я с трудом открываю дверь. И вываливаюсь из машины.

Я ору и катаюсь по земле, пытаясь сбить пламя, которое объяло мое тело. Мой разум. Но ломку так просто не собьешь. Ни водой, ни песком, ни катанием по земле. Поможет только наркотик. Старая добрая внутривенная инъекция смерти.

Я сижу, привалившись к колесу Роллса, и сжимаю голову руками. Нужно терпеть. Нужно перебороть себя. Нельзя останавливаться.

Но как терпеть, когда тебя насквозь протыкают раскалённые добела длиннющие вязальные спицы (а именно такие ощущения я сейчас испытываю). Мышцы то и дело сводит судорогой. В голову стеклась, по-моему, вся кровь, которая была в организме. И теперь давит на черепушку. Моя голова сейчас, как хренов воздушный шар, на котором еще недавно я собирался улететь ко всем чертям.

Я сильно сжимаю голову руками. Может быть, именно поэтому и не улетаю.

Но не стоит обольщаться. До истинной агонии дело еще не дошло. Это еще не ломка. Так, прелюдия. Ролевая игра. Легкий флирт с моей центральной нервной системой.

Если в ближайшее время не найду, чем ширнуться, вот тогда станет действительно туго.

Сосредоточившись на этой мысли, я поднимаюсь на ноги и, сотрясаемый сильнейшей дрожью, начинаю обыскивать Роллс-Ройс. Здесь точно должно быть что-то… Героин, кокаин, валиум, виски, деньги… что-то, на что барыга согласится обменять наркоту.

Я открываю нараспашку двери машины. Обшариваю бардачок. Залезаю под сидения. Одно. Другое. Забираюсь назад. Ничего. Ничего ценного. Салфетки, гандоны, таблетки какие-то (не те, что мне нужны), ключи… В общем, всякий бесполезный мусор. За такое ни один нормальный пушер не отсыпет мне ни грана. Да и ни один ненормальный…

Я вылезаю из Роллса, нажимаю кнопку на двери, и крышка багажника начинает плавно и неторопливо подниматься вверх. Я спешу к открывшемуся багажнику.

И застываю на месте.

Внутри – большой черный мешок. В таких обычно возят трупы.

Вот это новости. Из тысяч дорогих тачек, колесящих по городу Ангелов, я умудрился угнать именно ту, в багажнике которой лежит мертвец. Что еще могло сделать этот день «лучше»? С кем еще, кроме меня, могло случиться такое?

Настоящий труп… Как же так…

Значит, те два ублюдка были киллерами. Замочили какого-то бедолагу и положили в багажник. Чтобы выбросить потом на городской свалке или отправить на дно Вольной. Обычная практика для подобных «мокрых» дел.

И уж чего я хочу меньше всего на свете, так это стать участником подобного дела. Причем в любой роли.

Что тут скажешь… Это совсем не то дерьмо, которое я привык хлебать ведрами изо дня в день. Качественно другое. Я бы сказал, что это новый уровень. Дерьма… Чтобы расхлебать такое понадобится здоровенный рот. И такая же здоровенная пушка.

Ни тем, ни другим я не обладаю. Поэтому такое себе дерьмовое цунами поглощает меня, и я преспокойно иду ко дну. Даже не пытаясь барахтаться. Какой смысл?

Я просто стою перед открытым багажником тупо уставившись на чёрный пластиковый мешок. В мгновение все мои прежние проблемы отходят на второй план, и я просто стою. Рассуждая о том, какой же я осел.

Я чувствую приближение приступа истерики. К самому горлу подступает. И держит. И душит. Сука. Что теперь делать?

Я в ярости. Я колочу Роллс-Ройс по колесу, давая волю своим эмоциям. Потом достается бамперу. Потом крылу и крыше.

Я вляпался. Я серьезно вляпался. Ха, как будто я не вляпался, когда угнал дорогущую тачку, само собой, принадлежащую какой-то серьезной шишке, прямо из-под носа у его головорезов.

Конечно, тогда я уже одной ногой наступил куда-то, куда лучше было бы не наступать. И нога мгновенно увязла. Но, черт возьми, тачка с трупом в багажнике – это совсем другое дело. Вероятность лечь в багажник рядом с этим мертвяком увеличивается в разы.

В какой-то момент я прекращаю колотить новоиспеченный катафалк. Возвращаюсь к багажнику. И трясущимися руками расстегиваю черный мешок. Не знаю, зачем я это делаю. Знаю только, что хуже уже не будет.

Еще один шок. Еще один ступор, в который приводит меня увиденное.

Внутри – женщина. Девушка. Совсем молодая. Её тело еще не успело побледнеть. Но уже остыло. Она холодна, как лед. Как все женщины, которых я встречал в своей жизни. Живые женщины.

У этой девушки светлые волосы до плеч… Маленький аккуратный нос… Пухлые губы…

Пулевое отверстие. В голове. Кровь уже запеклась. Некоторое время после смерти организм еще мог лечить повреждённые ткани.

Поддавшись необъяснимому порыву, я наклоняюсь перед мертвой девушкой, приподнимаю веки и заглядываю ей в глаза. Сейчас мне просто необходимо увидеть её глаза. Её большие небесно-голубые глаза. В которых застыла немая тоска и осознание неотвратимости судьбы.

Долбаная судьба! Она просто издевается надо мной. Меня как будто при рождении наградили сверхъестественной способностью впутываться в передряги.

Вновь смотрю на девушку. В её голубые глаза. Они такие искренние. Такие яркие. В этих глазах нет фальши. В них до сих пор осталась надежда. Надежда на другую жизнь.

Я опускаю её веки. Нажимаю на кнопку, и крышка багажника медленно закрывается. Как крышка цинкового гроба. На колесиках. Мешок, в котором лежала девушка, я так и оставил открытым. Очередное неосознанное действие. А вернее, бездействие.

Я вновь сажусь за руль и трогаюсь с места.

Теперь все по-другому. Мой первоначальный идеальный план дал трещину. Нужен новый.

Для начала необходимо достать дозу…

Я сворачиваю с шоссе и теряюсь на узких улицах, среди серых панельных многоэтажек. Я еду к одному барыге, который пока еще не перестал давать мне в долг.

Ломка возвращается. Она становится сильнее. Я вижу убитую девушку. Её образ не желает оставить меня.

Девушка ворочается. Там, в багажнике. Ей не нравится этот чёрный полиэтилен, в который она облачена. Ей не комфортно от того, что в голове у нее девятимиллиметровое отверстие. Она шепчет что-то. Как в бреду. Пухлые губы чуть приоткрыты. Не шевелятся. Но она шепчет. Слов не разобрать. Но она обращается именно ко мне.

Я резко зажмуриваюсь и пытаюсь услышать то, что она говорит. Она ведь еще жива! Почему они запихнули живого человека в мешок для трупов?

Я торможу. Выскакиваю из машины. Открываю багажник. И, как идиот, таращусь на бездыханное тело. Часто моргая, чтобы убрать с век капли того самого надоедливого пота.

Она мертва. Она мертва.

Наркотики сводят меня с ума. Нет. Ни они… Их отсутствие.

Вновь сажусь за руль. Еду. Вперед. Постоянно меняю температуру на климат-контроле – меня то бросает в жар, то трясет от холода.

Образ девушки поселился в моей голове на постоянной основе. Сейчас я не могу думать ни о чем, кроме неё. Её невероятные голубые глаза. Большие, как та самая Луна в полнолуние. Яркие, как дальний свет фар. Они следят за каждым моим движением. Её глаза…

Они пристальны и вкрадчивы. Её глаза способны прочесть мою душу. И раскрыть свою. Но мою наркоманскую душонку не стоит читать. Не стоит копаться в ней. Найденное при раскопках может, с вероятностью в девяносто девять процентов, нанести тяжелую психологическую травму.

Она продолжает смотреть. Не отводя глаз. Не моргая. И не осуждая.

Она берет меня в плен одним взглядом. Чуть прищуренным взглядом своих небесно-голубых глаз. Никогда раньше таких не видел. Даже во сне. Даже глубокие морфиновые грезы не дарили подобных эмоций.

Ломка усиливается. Но героин здесь уже не причем. Симптомы меняются.

Эта девушка… Она рядом со мной. Она повсюду. Снаружи и внутри меня. Она наполняет меня собой. Подчиняет себе мои мысли. Согревает почерствевшее сердце.

Эта девушка… Погибшая мечта…

Делаю музыку громче. Чтобы отвлечься. Чтобы заглушить идиотские мысли, которые так не вовремя наводнили мой мозг.

…Я так хочу быть с тобой – и это минус.

Нам не хватит воздуха – и это плюс.

Стоп! Не то, как дверь с петель сорвусь!

Я-то думал, просто с тобою высплюсь.

Устроим дикий джаз, получился блюз.

И вот, на нашей кухне кот починяет примус.

Я проигрался – тройка, семерка, туз…

И в каком-нибудь музее хранится папирус

С древней надписью: «Женщина – это вирус…»2

Я сорвался. Давным-давно. Но не так, как срываются с петель двери. В моем случае все гораздо масштабнее. Я сорвался в пропасть. Лечу вниз башкой и насвистываю веселенькую мелодию из детского мультика. А что ещё мне остаётся?

Эта девушка в багажнике Роллс-Ройса, по сути, не сильно изменила положение вещей в моей невероятно «увлекательной» жизни. Она просто придала импульс моему свободному падению. Выписала мне такой пинок под зад, что я, кажется, на секунду превзошёл предел скорости звука.

Женщины… Живые или мертвые они являются главными катализаторами вселенских проблем. Проблем, которые, как влитые, умещаются в наши мужские головы.

Женщины заражают нас. Зачастую сами того не понимая. Лишь кротко поведя бровью. Заражают нас собой. Неизлечимым вирусом. Чумой! Которую они назвали любовью.

А мы им поверили… И схавали их сказочки с превеликим удовольствием.

И заразились. И заболели. И стали зависеть. Зависимость такая, зачастую, становится тяжелее героиновой. А последующая ломка способна раздавить любого.

Эта девушка в багажнике… Не знаю, как, но её глаза следят за мной.

Проклятая чума… Не думал, что мертвые способны быть её переносчиками.

И все-таки это случилось. Вирус настиг меня. Я чувствую, как внутри происходят необратимые перемены. И отчетливо понимаю, что алкоголь или наркотики здесь ни при чем. Я чувствую, как каждая клетка организма перерождается в нечто новое.

Её яркие голубые глаза… Глубокие, как суть гребаного мироздания.

Когда я заглянул в них, то увидел все, что искал. Все, что когда-либо мог желать. И то, о чем даже мечтать не смел. Я любил её всю свою жизнь, не подозревая о её существовании.

Наверное, в мире не хватило воздуха нам обоим. И она ушла. Ушла первой. Оставив меня жить. И дышать этим треклятым воздухом. И вдыхать вместе с ним её любовь. Видеть бестелесные миражи и думать о том, свихнулся ли я окончательно, или капля адекватности еще блуждает по извилинам.

Лет сто назад в городе Ангелов жил писатель. Не помню его имени… Да и мало, кто помнит… Он написал толстенную книгу. Которую нас заставляли читать в школе. В бессознательном возрасте нас заставляли воспринимать всю ту кучу философских идей, которую писатель вложил в свою книгу.

Сейчас, спустя несколько десятков лет, я, кажется, наконец, способен понять некоторые слова и мысли того писателя. Я способен чувствовать то, что чувствовали созданные им персонажи. Мужчина и женщина. С очень странными именами.

Мужчину звали Мастер. Женщину – Маргарита.

Их любовь легла в основу сюжета той толстенной книги. Так же, как в реальном мире любовь ложится в основу наших жизней.

Этот Мастер… всего лишь жалкий слабак. Обычный псих, заблудившийся в застенках дурдома. Ищущий себе в этом оправдание и скрывающийся под личиной творческого человека.

Единственной сильной стороной Мастера была Маргарита. Её любовь к Мастеру. Её великодушие. Искупающее все грехи.

Мастер отдаленно напоминает меня. Своими трусостью и слабостью. Хотя, конечно, во всем остальном я переплюнул с лихвой этого безобидного психопата.

Есть еще кое-что. Кое-что роднящее нас. Любовь, которая живет в Мастере… Кажется, теперь она живет и во мне.

Светлое неприкрытое чувство. Способное одолеть бессмысленную обыденность мирового порядка. Способное победить его грязь и пошлость. Способное дать нам – бесполезным амебам – шанс.

Любовь… Она движет нами. Вообще всеми событиями. Лишь она способна направлять. Лишь она есть цель. Ради которой все и происходит. Ради которой приходится страдать, терпеть, жить…

Любовь… Вечная, как мир. Но каждый раз новая. Неизведанная.

И подобное чувство невозможно отнести к добру или злу. Стандартная селекция здесь неуместна. Можно послать к дьяволу нашу излюбленную биполярность.

Любовь не поддается градациям таблоидов. Она вне категорий. Она – добро и зло, живущее в каждом из нас. Свет и тьма. Она едина и разрозненна в каждый момент времени.

Любовь и есть жизнь.

Но в то же время любовь – смерть.

Мастер понял это. Наконец понял и я. Мы пришли к этому не сразу. На осознание данного явления ушло практически все время, отведённое нам.

Но оно того стоило.

Мы – сумасшедшие. Мы – шизофреники. Единственная сила, что есть в нас – любовь. Наше спасение – только в ней.

Моя вновь обретенная свобода, мое обновленное мировосприятие – все в ней. В той, которую я никогда не знал. В той, которую не успел заключить в свои объятия.

Эта девушка словно схватила меня за шиворот и выдернула на поверхность из пучины небытия. Туда, где кислород, туда, где светит солнце. А сама ушла на дно. Не попросив ничего взамен.

Эта девушка подарила мне жизнь. То, чего у меня раньше не было. То, что я теперь ни в коем случае не потеряю.

Она вновь рядом со мной. Я смотрю на нее. Я шепчу: «Прости». За то, что меня не было рядом. За то, что не смог защитить тебя.

Чувство внутри меня… Я ощущаю его впервые, но знаю – это любовь. Девушка… она сейчас лежит в багажнике… или сидит рядом, на пассажирском кресле… или затерялась где-то в моих воспаленных фантазиях… Сам черт не разберет.

Я не могу услышать её голос. Биение сердца. Дыхание. Дьявол, я даже имени её не знаю. Но все же она со мной.

И я докажу ей свою любовь. Я докажу, чего бы мне это ни стоило.

Её смерть будет отмщена. Я найду того, кто разлучил нас, и прикончу. Я буду держать мерзавца за горло. Я буду читать в его глазах ужас и отчаяние. Я буду наслаждаться. Я буду любить.

Когда подонок испустит свой последний вздох, в его взгляде, лишенном жизни, я увижу нас. Её. И меня. Вместе. Впервые и вновь.

Только так. Через боль. Через ненависть. Путь долгий и невероятно тяжелый. Он мне не под силу. Я не способен пройти его в одиночку. Ведь я – всего лишь мелкий наркоманишка посреди мира света и роскоши. Посреди мира великих людей. Таких, как она.

Прекрасная.

Чувственная.

Настоящая.

И я не разочарую её. Эта девушка… в багажнике Роллс-Ройса… Она воскресила меня. И пусть я не смогу сделать для нее того же, я отомщу за её смерть.

Я найду тебя, мерзавец!

Пусть мне придется рыть землю носом. Я найду тебя, где бы ты ни прятался. Я заставлю тебя раскаяться.

А потом я прикончу тебя!

Слышишь, подонок?! Ты получишь то, что заслужил.

Я сделаю это. С превеликим удовольствием.

Но для начала нужно прочистить мозги.

Я останавливаю Роллс-Ройс возле ничем ни примечательного блочного «муравейника». Подхожу к подъезду и трясущимися потными руками нажимаю кнопки домофона. Здесь мне еще дают в долг… давали…

Поднимаюсь на этаж. Дверь квартиры открыта. На пороге стоит этот хренов пушер и раздраженно смотрит на меня. Какая-то обдолбаная шлюха выглядывает из-за спины пушера. Но он тут же заталкивает её обратно в свою халупу.

Сообщаю о том, что мне срочно нужна доза. Что меня адски ломает. Что у меня уже гребаные галлюцинации начались.

Он ждет. Ждет, что я начну упрашивать. Умолять его.

И я буду это делать. Потому что мне крайне необходим укол. Сейчас героин – сыворотка жизни. Эликсир бессмертия. Пусть и в рамках моего личного самообмана.

В конце концов, барыга проявляет великодушие и вручает мне пакетик с неприлично разбодяженным порошком. В любом случае, лучше, чем ничего.

Он спас меня. Этот ангел воплоти. Этот мессия рода человеческого. Мерзкий подлый барыга…

Он говорит, что это последний раз. Что больше я не получу ни грана за просто так.

Я отвечаю, что больше не потребуется. Я показываю ему Роллс-Ройс, припаркованный у входа. Вот оно, решение всех финансовых проблем. Когда я пристрою эту тачку, я получу такую гору наличности, что смогу купить все разбодяженное дерьмо, которым торгует этот мудак, и, не моргнув глазом, спустить в унитаз!

Пушер смотрит в окно на черный Роллс-Ройс (в багажнике которого лежит мое главное сокровище) потом с недоверием – на меня. Разворачивается. Заходит в свою халупу. И хлопает дверью прямо перед моим носом.

Пидор.

Глава III. У Мамы

…Она стирает границы между всеми мирами и вселенными. Реальными и надуманными. Она терзает тебя, но без этого ты никогда не почувствуешь себя живым.

И тогда ты упиваешься её счастьем. Ты достиг цели. Она счастлива. Пусть и не с тобой.

Второй путь – путь самопожертвования. Путь любви.

Никто из вас никогда не выбрал бы этот путь. Потому что все вы обыкновенные трусы!

Когда я вышел из бара, окончательно стемнело. Оно и к лучшему. В темноте я чувствовал себя как-то спокойнее. Во всяком случае, после заката в городе всегда становилось немного тише. Как следствие, для кого-то – таинственнее и опаснее.

Для меня – спокойнее.

Никогда не любил этот бар. «Райские кущи». Здесь вечно ошивался всякий сброд. Причем в независимости от дня недели и времени суток, бар был полон (тем самым сбродом). Всегда. Он кипел. Как чайник, забытый на плите. Он пребывал в состоянии гранаты. За секунду до взрыва.

Хотя и взрывы в «Райских кущах» случались не редко. Весь этот мелкий криминальный контингент просто не мог обойтись без взрывов. Без перестрелок и грызни. Без кровищи, бьющей фонтаном.

Поэтому я не любил этот бар. Атмосфера здесь была какая-то нездоровая. Словно не бар, а дурдом. С буйными больными. В городе Ангелов масса подобных заведений.

Но если тебе нужна информация – милости просим в «Райские кущи». Информация любого толка. Нужно всего лишь уметь слушать. Слушать и слышать то, что тебя интересует. Нужно уметь задавать правильные вопросы, чтобы получить необходимые ответы.

В «Райских кущах» всегда признавался лишь язык силы. Поэтому зачастую, чтобы получить информацию, приходилось превратить собеседника в кровавое месиво.

Так было раньше. Я давно заслужил себе определенную репутацию в определенных кругах нашего не вполне адекватного социума. Поэтому теперь необходимые ответы давались значительно легче.

Все они знали меня. Знали мое имя.

Праведник.

Вызывает уважение. Дрожь в коленках.

И они говорили. Выкладывали, что знают. А я слушал. Внимательно. Не перебивая. Я – благодарный слушатель.

Этот бар имел особое местоположение. На стыке старых и новых кварталов. В точке соприкосновения двух частей города Ангелов.

Поэтому информация отовсюду стекалась в «Райские кущи». Бесценные новости и дешевые сплетни.

Сегодня ночью я появился в баре именно за этим. Я пришёл за информацией, представляющей для меня серьезную ценность.

Я сел у барной стойки. Закурил сигарету. И взял бокал виски. Дешевое пойло. Ничего не изменилось с моего последнего визита.

Пару минут я крутил головой по сторонам, высматривая хозяина «Райских кущей». Некто невысокий. Лысеющий. С неизменной щетиной на лице. Весь покрытый шрамами и рубцами.

Когда я повернулся обратно к барной стойке, он стоял передо мной и пристально всматривался в мое лицо. Как будто впервые увидел. Я поставил пустой бокал на салфетку.

«Ну здравствуй, парень. Что заставило тебя к нам заглянуть?» – миролюбиво спросил старик и вновь наполнил мой стакан. – «За счет заведения».

Я в двух словах описал причину визита. Лишнего ему знать необязательно. Хотя, возможно, он и так уже все знал.

Персонал заведения обязан был выполнять ряд несложных правил. Одно из которых: никому не предоставлять информацию о посетителях. Кем бы они ни были. И хозяин «Райских кущей» всегда твердо придерживался собственных устоев. Наверное, поэтому на его теле было так много шрамов.

В разное время его пытались разговорить и легавые, и мафия. Ни одним ни другим он не сказал ни слова. Похоже, они почувствовали в старике какую-то силу, раз не прикончили. Раз он до сих пор натирал тряпкой свою обожаемую барную стойку и разливал по стаканам, так называемый, виски.

Бармен. Все звали его именно так. И никак иначе. В принципе, все логично.

Короче говоря, никто так и не сумел выкачать терабайты всевозможных данных, хранящихся в лысеющей голове Бармена. И лишь у меня был рычаг давления. Волшебный ключ, открывающий его рот и развязывающий язык.

Я никогда не злоупотреблял использованием этого ключа. Волшебство тоже имеет обыкновение заканчиваться.

Я приходил в «Райские кущи» не часто. И спрашивал только о том, что имело значение. Прочие сплетни меня ни капли не волновали.

Я ответил Бармену, что мне нужно то же, что и всегда. Я сказал, что пришел сюда не для того, чтобы пить этот дрянной виски. Я сказал: мне нужны ответы. На вопросы. На простейшие вопросы: кто? куда? и когда?

Все, как обычно.

Бармен издал тихий, но тяжелый стон разочарования. Словно, ожидал того, что я скажу, но надеялся услышать иные причины моего визита. А может расстроился из-за того, что я назвал его виски дрянным. Как будто сам этого не знал. Самообман и приверженность излишне иллюзорному восприятию окружающей реальности. Главный порок большинства жителей города Ангелов.

И все же я заставил себя выпить второй стакан, пока внимал негромкой размеренной речи Бармена. Конечно, сначала он пытался ломаться. Строил из себя невинную овцу.

Когда этот приём не сработал, предпринял попытку «образумить меня», воззвать к жалости.

Мне пришлось надавить на него. Я вынул из кармана тот самый кусочек картона, бирдекель, с записанным на нем телефонным номером и кинул старику.

Он все понял. И, наконец, заговорил. Его голос был по-прежнему тихим и, несмотря на сложившуюся ситуацию, не дрогнул. Бармен знал, как сохранить лицо. В любой ситуации.

Черт его дери, он, словно, сказку мне рассказывал. Жестокую и достаточно реалистичную. Само собой, без счастливого конца.

Я получил то, за чем пришел. Эта информация предопределит мои дальнейшие действия. Бармен указал направление. И оно должно было стать единственно верным.

«Подумай, правильно ли ты поступаешь… Я знаю, ты ведь не такой, как они. Поэтому прошу – подумай…» – Снова завел свою заезженную пластинку. Время от времени Бармен пытался устраивать мне лекции о спасении души и главенстве морали в действиях человека.

Лучше бы ремонт сделал в своей забегаловке. Да закупил нормальный алкоголь. И съедобную закуску. Вместо того, чтобы втирать мне свои нравоучения.

Никогда не понимал людей, у которых за душой – своя собственная, персональная гора нерешенных проблем, но они, руководствуясь невероятным великодушием и неискоренимой узколобостью, пытаются влезть в чужую жизнь и установить там свои порядки.

Кто вы такие, чтобы указывать мне?! Советовать… Просить…

Я бы мог ткнуть всех вас длинными носами в ваши же собственные проблемы. А потом стоять и смотреть, как вы тонете в них, не в силах что-либо с этим поделать. Я бы мог стоять так часами напролет, раздавая абсолютно бесплатно мудрые советы.

Это было бы просто прекрасно. Я бы помогал всем вам, барахтающимся и цепляющимся за свои воздушные замки. Я бы стоял и упивался собственным человеколюбием… Стоял и не замечал, как в это же самое время мои проблемы уже накрыли меня с головой.

Поэтому, когда Бармен разразился своей очередной тирадой, в попытке заставить меня жалеть и сострадать, я молча прижал пустым бокалом деньги за первую порцию выпивки, посмотрел в его выцветшие глаза (рефлекторная попытка (увы, безуспешная) поиска частиц разумного и рационального начала в человеке), встал и вышел прочь из бара.

Да, уже стемнело. Причем, судя по часам, довольно давно. Я провел в этой дыре слишком много времени. И, наверное, уже смирился с тем, что поспать сегодня ночью не удастся.

На улице я вновь закурил и обдумал свои дальнейшие действия.

Маму будет не так-то просто разговорить. Он упёртая. Совсем, как Бармен. Только, в отличие от старика, с пышной рыжей шевелюрой на голове. И в короткой юбке. Конечно, не такой короткой, как носили её девочки. Но все же…

Главная проблема заключалась в том, что у меня не было рычагов давления на Маму. Она могла преспокойно послать меня куда подальше, даже не пустив на порог. Таковы особенности её борделя. Случайному пижону, проходящему мимо, будет трудно узреть внутренний мир этого волшебного местечка.

Конечно, я не был случайным пижоном. Мама знала меня. Но от этого было ничуть не легче. Не то, что бы я любил захаживать к её девочкам… Просто случай и взаимный интерес в некоторых делах сводили нас. Этой ночью они вознамерились свести нас вновь.

Каков будет итог встречи, не знали ни я, ни она.

Я докурил и сел в машину. Не люблю, когда курят в салоне. Кожа и пластик отлично впитывают дым. Образовавшийся отвратительный смрад просто сводит с ума. Все это выбивает из равновесия и мешает думать. Мешает сосредоточиться на деле.

Я отправился в Новый город.

В мамином борделе встречался абсолютно разношерстный контингент. Я бывал там ни раз и замечал, как надменных богатеев одетых с иголочки, так и гостей из Старого города, выглядящих совсем иначе.

Мама всегда руководствовалась доступными только ей одной жизненными ориентирами. И критериями в подборе клиентуры. Она опиралась ни сколько на толщину кошелька гостя, сколько на его репутацию.

Мама знала желания любого мужика, стоящего перед ней. И если чертовщина, творящаяся в мозгах этого извращенца, устраивала Маму, он получал от нее великодушно-сдержанную улыбку. А также допуск в вожделенные сады Эдема.

Дальше в работу включались девочки. Их было много. На любой вкус. На любой извращенный вкус.

После их ласк каждый кобель, пришедший сюда с синдромом ежевечернего спермотоксикоза, забывал обо всем на свете, становясь эпицентром сексуальной вселенной. Превращаясь в одну большую безмозглую эрогенную зону и влюбляясь без памяти в этих ночных бабочек, кружащих над его огоньком. Его кошельком.

Клиент оказывался на крючке в считанные минуты. И становился регулярным и нескончаемым источником дохода для этих длинноногих коварных стерв.

Бедный, бедный извращенец…

Ночная жизнь вовсю бурлила в Новом городе, и я поневоле попал в этот водоворот. Я плыл в потоке сверкающих Мерседесов и Бентли. В глазах пылал неон, в ушах гремела музыка и гудела толпа.

Сотни и тысячи толстосумов выволокли своих любовниц на ночной променад по казино и клубам. Их глаза блестели от кокаина и коллекционного шампанского. Их челюсти яростно пережевывали изысканные закуски, подаваемые официантами. Их головы были полностью свободны от любых мыслей и навязчивых тревог.

Богачи без конца хвастались друг перед другом. Своими тачками. Отполированными до зеркального состояния. И своими шлюхами. Перекаченными силиконом по последнему слову моды.

Их шлюхи то и дело кривили свои намалёванные рты и поправляли килограммы бриллиантов, развешенных по всему силиконовому телу.

А еще была несметная армия телохранителей… Они не спускали глаз ни со своих боссов, ни с бриллиантов. Бриллиантов, которые для их боссов были явно дороже шлюх.

Все они только и делали, что кичились собой, презирая остальных. Спесивый сброд. Философы с синдромом Дауна.

Они превратили центральные кварталы в свою бронированную колыбель. В золотую клетку для маленьких желтых канареек.

В то время как кошельки канареек оказались в сотни раз больше самих канареек. Повисли на них мертвым грузом. И не позволили покинуть клетку.

Я тоже был там. С ними. Но я никогда не был заточен в клетку. Любой неволе я предпочел бы смерть.

Некоторые лица, встретившиеся на пути, были мне знакомы. Клиенты. Их много. И практически все живут в Новом городе. Мои услуги стоят недешево, поэтому заказчики из Старого города попадаются крайне редко.

Я свернул с оживленного проспекта на узкую и более тихую улицу. И припарковался там.

Фасады зданий, обращенных на эту улицу, представляли собой огромные витрины. Витражи. За стеклом вертелись полуголые девицы, завлекавшие всех, кто проходил мимо. Они заманчиво улыбались и дразнили, прижимаясь к стеклу то грудью, то задницами.

Я подошел к одной из железных дверей, ведущих в обитель страстей, и нажал кнопку домофона. Ответили мгновенно. Я услышал глубокий и невероятно сексуальный голос Мамы:

«Здравствуй, красавчик».

Затем секундное молчание – она разглядывала меня на экране монитора. И, конечно же, сразу узнала.

«Входи, Праведник».

Голос чуть заметно изменился. Она не хотела меня впускать. Но не могла поступить иначе.

Замок щелкнул, и я вошел внутрь. Поднялся по лестнице. Мама встретила меня на пороге своего борделя. Она улыбалась. Несколько натянуто, как мне показалось. Что ж, я – не самый желанный гость, куда бы ни заявился…

Мы шли по длинному коридору, с десятками дверей по правую и левую руки. За каждой дверью – апартаменты, в которых и происходило основное действо. У Мамы был личный кабинет в конце коридора. Я предложил ей пройти туда для разговора.

В кабинете стоял рабочий стол, пара кожаных кресел, пара стеллажей, заполненных бухгалтерией (конечно же, черной) заведения, неплохой мини бар и еще огромное количество всякой ерунды, имеющей целью украсить и дополнить интерьер помещения. Тяга к различным милым штуковинам так свойственна женщинам.

Я без приглашения уселся в одно из кресел. И молча проследил за тем, как Мама грациозно проплыла к своему столу.

Мать для огромного количества проституток. Тех, что жили в её доме. Строгая, властная, но заботливая и справедливая. Как и подобает настоящей матери.

В борделе Мамы царило что-то вроде гармонии. Местные шлюхи любили Маму, боялись и уважали. А потому отрабатывали каждый заказ по высшему разряду. Чтобы клиент остался доволен. Чтобы он пришел еще. И принес им с Мамочкой денег. А Мамочка похвалила бы их.

Влияние и авторитет Мамы распространялись далеко за пределы её борделя. Конфликтовать с ней было опасно для жизни – она имела серьезных покровителей, а также массу друзей и чокнутых поклонников.

Да, она умела сводить мужчин с ума. Мама виртуозно крутила задом, за которым ухлестывали все новые и новые обреченные Ромео. Но ни одному из них не удалось добиться ничего, кроме обольстительной улыбки.

Её надменно-снисходительный взгляд – один на все случаи жизни. Она смотрела так на всех. И этот щит невозможно было пробить.

В тот момент, в том кабинете, её будоражащий и одновременно леденящий кровь взгляд был прикован ко мне. Я всегда восхищался этой женщиной. Не думаю, что по отношению ко мне она испытывала схожие чувства. Она ненавидела меня.

И боялась. Как и все остальные.

Я сказал Маме, что ищу одну девушку. Проститутку. Я извлек из кармана фотографию этой проститутки. Мама взяла снимок кончиками наманикюренных пальцев. Пару секунд молча изучала. Её лицо не выражало ни одной эмоции.

«У меня она не работает. Более того, я никогда не видела эту девушку», – проникновенно произнесла Мама.

«Её зовут Вика». – Я не собирался сдаваться просто так.

«Это имя ни о чем мне не говорит».

Выражение лица хозяйки борделя оставалось предельно сосредоточенным и непроницаемым. Она никак не выдавала себя. Я пристально следил за ней. За каждым движением. За тем, как расширяются и сужаются её зрачки. Но не мог прочесть её. Никогда не мог… Мама прятала свои истинные эмоции и мысли глубоко-глубоко внутри. Под тысячами разглаженных мимических морщин и километрами наращенных волос.

В свою очередь Мама изучала меня. Горделиво приподняв подбородок. Она смотрела так на всех. Она считала себя выше остальных.

Я отвел глаза в сторону и огляделся. Как будто был здесь впервые. Как будто мы не испытывали на прочность этот стол и кресла.

«Ну что ж… Очень жаль. Я рассчитывал на твою помощь».

Ответом стало молчание.

«Как бизнес? Как девочки?» – Я продолжал брать нахрапом крепостную стену её высокомерного упрямства.

«Все в порядке. Спасибо». – Она, наконец, встала из-за стола и направилась к минибару. – «Выпьешь?»

Вновь за счет заведения. Этой ночью мне везло с бесплатной выпивкой.

«Не откажусь. После тех помоев, которыми напоил меня Бармен, хочется глотнуть нормального виски». – Это был намек. Да, я уже побывал у Бармена. Это был мой выпад, достигший цели. И пусть Мама, по-прежнему, не выдавала себя ни одной лишней эмоцией, я знал: мой укол пробил её защиту.

Она бросила по горсти льда в два бокала олд-фэшн и откупорила бутылку односолодового скотча. Да, эта выпивка не шла ни в какое сравнение с мочой, которую наливали в «Райских кущах».

«Ну а как твой бизнес? Убийство ни в чем не повинных людей до сих пор пользуется спросом?» – Она попыталась сменить тему и перейти в наступление. Это походило на отчаянный прыжок матери-волчицы в попытке защитить своих мелких сучек. Меня не интересовали её сучки. Только одна. За которую заплатили.

«В мире нет безгрешных людей. Ты и сама должна это понимать». – Они все постоянно пытались указать мне на ошибку в выборе жизненного пути. Все. И всегда.

А я никак не мог понять одного: какого хрена всем им сдался именно я?!

«Если ты ни в чем не виновен, никто не станет платить мне деньги за то, чтобы я прикончил тебя. Это иррационально. Но когда мне звонят и просят убрать человека, который кому-то мешает, разве нет в этом его собственной вины? Разве сам он не повинен в том, что мешает жить другим людям?»

«А те, другие люди, твои заказчики, они никому не мешают жить?»

Мама пригубила скотч, извлекла из пачки две сигареты, прикурила и передала одну мне. Вкус её помады, оставшейся на фильтре, был слишком знаком, чтобы быть правдой. Отвлекающий маневр. Она выпустила дым изо рта и сквозь эту дымную пелену взглянула на меня.

Я хорошо помнил, какой она была раньше…

«Пока за их смерть не заплатили – эти люди никому не мешают», – ответил я.

«Слишком простая арифметика – мерить человеческие жизни суммой денег, уплаченной за их смерть». – Она слегка усилила интонации своего голоса.

В ней начинали играть чувства. К тем, кого я убил. К тем, кого убью. Ко мне.

Женщины… Их так легко выбить из колеи.

«Раньше я думал об этом. Теперь – нет. Раньше я вообще много о чем думал. Пока не понял одну простую истину: нужно оценивать лишь себя. Свои действия. И делать это нужно сквозь призму своих же собственных потребностей.

А именно – через необходимость выживать».

К сожалению, главная вселенская несправедливость заключалась в том, что мужчин из колеи выбить еще проще. Я никогда не понимал, играет она со мной или действительно жаждет. Жаждет моего присутствия. Моего прикосновения.

«Вернее сказать, через призму собственной жестокости». – Мама всегда говорила мало. Слишком мало. Но внутри каждого сказанного ею слова неистовствовала бесконечность. – «Ты же знаешь этих сволочей, на которых работаешь. Ты знаешь – они монстры. Человеческая жизнь для них – всего лишь пыль. Они не способны чувствовать. Сострадать. Прощать». – Она резко отвернулась к окну, усиливая эффект своего монолога.

Затем сделала еще глоток виски и продолжила, не оборачиваясь:

«Ты не должен брать их кровавые деньги. Не должен убивать для них. Ведь ты превращаешься в такое же чудовище…»

Правда или ложь… Я не знал. Я никогда не понимал, насколько искренни её слова. И насколько сильно ей плевать на меня. Всего лишь слова, в которых нет ни капли человека. Слова, неспособные материализовать наши чувства.

«Наверное, я даже хуже, чем они…» – Я больше не пытался играть с ней. Я говорил то, что думал.

Она повернулась и пронзительно посмотрела на меня. Я затянулся сигаретой.

«Ты прекрасно знаешь, из какого дерьма мне пришлось выбираться. Ты знаешь, как долго я барахтался в нем. И город сожрал бы меня с потрохами, если бы я не оскалил зубы. Если бы не показал силу.

В моей жизни всегда было только два пути: бороться, не жалея средств, или сдаться и опустить руки. И, кто бы, что мне ни говорил, я не собираюсь гнить в трущобах Старого города, шататься по притонам, как моя мать, не отдавая себе отчёта в том, жив я или нет».

«Это только два пути из огромного множества». – Она села напротив меня, устроилась на соседнем кресле в позе скромной школьницы. Она никогда не была скромной, уж я-то знал. – «Ты просто не желаешь смотреть по сторонам. Не видишь альтернатив. Но ведь ты способен жить иначе, проповедуя иные ценности. Ты способен жить для людей. Как минимум для одного человека.

В тебе слишком много страхов. И слишком мало любви. Но я знаю, что ты умеешь любить. Несмотря ни на что…

Город Ангелов – не тюрьма. А люди, живущие здесь, не делятся на одних лишь хищников и их добычу. Если бы ты хоть ненадолго убрал глаза от прицела своего пистолета и огляделся вокруг…»

В её глазах столько боли, что нам было бы впору рыдать, заливая слезами этот кабинет и коридоры публичного дома. В её глазах столько боли… а в голосе столько любви.

Я заговорил:

«Есть вещи, ради которых стоит жить…»

В этой комнате нас было только двое. Так было всегда. Где бы мы ни оказались. Даже в многотысячной толпе снующих, копошащихся в своих ничтожных заботах горожан, нас всегда было только двое. Когда мы были вместе, все вокруг теряло смысл и отступало на второй план.

Мы люто ненавидели друг друга. Мир не знал более заклятых врагов, чем она и я. Я и она. Мы бежали сломя голову в противоположные стороны друг от друга, не останавливаясь, пока не закончатся силы. Только для того, чтобы погрузиться в извечную безмятежную тоску. И никогда больше не видеть этих проклятых глаз.

Её глаз.

Моих глаз.

Злоба. Ярость. Презрение. Я отталкивал её. Она плевала мне в лицо. Мы били посуду. Мы рвали одежду друг на друге. Мы срывались на крик. Мы срывались на сладостные стоны.

«…а есть вещи, ради которых приходится убивать. В моей жизни таких вещей, куда больше. Они питаются смертью.

Я с рождения иду по этому пути. И возвращаться уже некуда. Там, позади, ничего не осталось. Одни руины. Там, где прохожу я, остаются только безжизненные пустоши. Ты помнишь…

Ты видела мой мир. Знаешь, каков он. Ты терпеть его не можешь…»

«Это не правда…» – Её голос дрожал. В очередной раз (даже не поднимаясь с кресла) она схватила меня за горло и выбила из меня всю дурь.

«Я знаю». – Я всегда знал. – «И от этого мне еще тяжелее делать каждый следующий шаг. И сопротивляться безумию, которое пытается пробить дыру в моей голове и похитить остатки разума.

Я убиваю, потому что иначе не могу. Потому что никто не научил меня собирать двигатели внутреннего сгорания или готовить ризотто. Ризотто вообще никогда не пользовалось популярностью в Старом городе.

Намного популярнее в трущобах – наркотики. Или оружие. А еще услуги крематориев». – Она единственная была способна пробудить во мне чувства. Спровоцировать на эмоции. Всегда разные.

И ей вновь удалось провернуть этот трюк.

Я мерил комнату шагами и уже практически орал во все горло. Неужели она в очередной раз победила? Она всегда была сильнее…

«Старый город – болото. В котором увязаешь на всю жизнь. Выбраться невозможно. Рано или поздно оно поглотит всех.

Единственное, что остаётся – удерживаться на поверхности. Как можно дольше. Именно этим я и занимаюсь. Годы и десятилетия болтаюсь на поверхности гребаного болота, борясь за каждый глоток воздуха. Но постоянно чувствуя задницей жар печей крематория, с нетерпением ждущего меня.

Они, как сирены, эти крематории… У них своя манящая песнь. И отпугивающий запах. Мне нельзя обратно. Нельзя сворачивать с намеченного пути…»

Я одним глотком осушил бокал виски, который все это время грел в руке, и припечатал его о стол. Таким образом, я как бы поставил точку в нашей дискуссии о возвышенном и приземленном.

«Ты сам несешь в себе Старый город. Ты хранишь все, от чего мечтаешь избавиться. Поэтому он не отпускает тебя. Поэтому ты тонешь». – Она не обратила внимания на поставленную мной точку. Для нее вообще не существовало точек. Для неё все в мире имело свое продолжение. И все, по её мнению, было переменчиво. Даже я…

Я в очередной раз чиркнул зажигалкой. Уже потерял счет сигаретам, скуренным с того момента, как пришел сюда. Эта женщина убивает меня. Всеми доступными способами.

«Ты считаешь, твоя жизнь разделена на «до» и «после». Считаешь, в ней есть граница, которую ты однажды пересек. Но твоя жизнь едина. В ней нет границ и направлений. Твоя жизнь ни капли не изменилась. И не изменится, пока главными движущими силами в ней будут оставаться насилие и страх.

Ты делаешь то, чему научил тебя Старый город. Поэтому он продолжает существовать в тебе. И с каждым новым убийством ты все больше и больше растворяешься в нем.

Если ты найдёшь в себе силы убрать оружие, твое прошлое, наконец, станет прошлым и оставит тебя в покое», – она шептала. – «Доверься мне». – Она подошла вплотную, и я чувствовал её дыхание.

Только не это…

«Ты думаешь, все так просто?!

Что же ты предложишь мне взамен? Что мне делать? Заставлять несовершеннолетних девчонок продавать себя за деньги? Строить из себя дражайшую любящую мамочку и укладывать своих подопечных под мерзких жирных ублюдков?

Ну и чем же это лучше?» – Она вынудила меня. Видит Бог, я не хотел говорить этого. Но она вынудила меня. И я ответил. Это была всего лишь защитная реакция.

«Я никого не заставляю». – Выражение её лица вновь стало каменным. Она отступила на шаг. И её губы вновь отдалились от моих… – «Они сами приходят сюда. А я всего лишь даю им возможность заработать.

Я забочусь о них. Ты не видел, в каком состоянии эти девочки появляются у меня на пороге. Ты не знаешь, что у них на душе, и что твориться в головах. Все, как одна – на грани. Потеряны и напуганы. Если бы я не брала их под свое крыло, город Ангелов не пощадил бы ни одну из них». – Мама испытывала дискомфорт, когда обсуждению подвергался её бизнес.

«Но ведь ты торгуешь чувствами людей. Ты продаёшь фальшивую любовь. Ты обманываешь своих клиентов. Пусть даже они сами того требуют.

Я честен со своими клиентами. Я честен со своими жертвами. Я никогда не лгу им. Мой пистолет, мои пули – это правда. Смерть – тоже, правда. И она выглядит предпочтительнее жизни в постоянной лжи.

Есть ли смысл в этой купленной любви? Какой смысл в витринах и ритуалах? Все, что даст такая любовь – обман. Игра. Настолько хорошая, насколько хорошо ты заплатил. Её наряд, её прическа, макияж – универсальный образ. Для всех. Её манера общения, такая сексуальная и страстная, словно ты заводишь её одним своим видом – универсальна.

Она – универсальный образец любви. Для каждого идиота, попавшегося в её цепкие лапки.

И ты, пришедший сюда с полным кошельком наличности, сам все прекрасно понимаешь. И, кажется, совсем не любви тебе надо, а обычного животного секса. Ты в этом уверен. Но, как ни странно, это тоже обман. Ведь единственное, чего ты жаждешь в своей никчемной жизни – уйти от одиночества. Жаждешь, одного единственного человека, способного понять тебя. Способного жить тобой. Способного любить тебя, придурковатого Арлекина.

И непонятно сразу (даже тебе самому) пытаешься ли ты найти эту чёртову любовь в занюханном борделе или просто бежишь от себя. Стремишься раствориться в объятиях женщины, которая лжет тебе. Лжет, что любит. Лжет, что ты – лучший любовник, который у нее когда-либо был.

Она поднимет тебя на вершину Олимпа. А потом швырнет о землю. Настолько сильно, насколько будет необходимо для того, чтобы вправить тебе мозги. Чтобы твои извилины встали на место, и ты, наконец, понял, какое же ты ничтожество.

Теперь, когда торжествующее прозрение озарило твою малосимпатичную физиономию, ты способен понимать, чего лишился. Навсегда. Но исправить ничего уже не получится. Можно только натянуть штаны и убраться отсюда поскорее. Можно забиться в угол и… чувствовать, чувствовать, чувствовать. Как бьется сердце. Как кипит кровь. Как доживаешь последние минуты».

Я презирал её работу так же, как она презирала мою. Но я не говорил ей этого. Я не думал об этом. Я думал только о ней. Постоянно. Я думал о ней, но не о её бизнесе. Если честно, мне без разницы, как она зарабатывает деньги. Просто… Просто она в который раз сыграла на моих чувствах, как на струнах.

Воздух вокруг нас уже раскалился до предела. Мы готовы были броситься друг на друга. И порвать на куски. Мысль об убийстве при каждой встрече посещала наши головы. Но всегда оставалась лишь мыслью.

Ведь я не смог бы жить без нее. А она – без меня.

«Ты не понимаешь, о чем говоришь, Праведник». – В её устах мое имя всегда звучало как-то иначе. Как будто был еще один Праведник. Как будто я становился бестелесной тенью, и она смотрела сквозь меня. Куда-то вдаль. Куда-то, где она была счастлива. Без меня.

Конечно, без меня.

«У всех, кто приходит сюда есть выбор: я не заставляю девочек отдаваться первому встречному. И уж точно не заставляю клиентов пользоваться нашими услугами. Это личный выбор каждого из них. Мы ведь живем в свободном обществе. В том числе, свободном от предрассудков.

Помнишь историю отцов-основателей? Помнишь их самую желанную цель? То, к чему они стремились, создавая город.

Они не желали, чтобы по улицам расхаживали маньяки и воры с заряженными пистолетами. Они не желали убийств и страданий жителям города.

Отцы-основатели хотели, чтобы каждый живущий здесь был в полной мере свободен». – (Пока не свихнулись и не сожгли к чертовой матери здание Верховного Совета. К тому и шло…)

«Не такой свободы отцы-основатели желали. Не думаю, что их идеалистические модели свободного общества основывались на свободе выбора наиболее понравившейся проститутки. При всей наивности и сумасбродности идей Безымянных отцов, их догмат отрицал рабство. Ведь рабство всегда являлось главным антиподом свободы.

Тебе ли этого не знать?» – Я усмехнулся. Но в этой усмешке не было ни капли удовлетворения. Была только горечь. Мама поняла это. Она всегда меня понимала.

Только она.

«В моем Доме нет, не было и никогда не будет рабства! Девочки работают здесь. Как работает продавец или учитель». – Удачное сравнение. Особенно с учителем.

«Они зарабатывают себе на жизнь. И, скажу тебе, зарабатывают довольно неплохо. Во всяком случае, продавцу или учителю такие деньги даже не снились.

А если бы я не дала им работы? Если бы не впустила в Дом? Что тогда? Ты хоть представляешь, что было бы с ними тогда? Кто присмотрел бы за ними? Кто защитил? Они умерли бы с голоду. На улице…»

«Дом». Она называла свой бордель «Домом». Что может быть хуже…

Моя биологическая мать называла «домом» каждый притон, в котором оставалась на ночь. Вот, что может быть хуже.

«…Поэтому не смей осуждать меня, Праведник…» – С какой бы интонацией она не произносила мое имя, это было великолепно, – «…я даю им возможность жить. Жить лучше, чем живут многие другие. Лучше, чем они жили бы без меня.

Слышишь, Праведник? Жить!

Ты не посмеешь осуждать меня. Ведь, в отличие от тебя, я думаю о других. Я умею переживать и сочувствовать. А не только жать на курок!»

«На спусковой крючок». – Вырвалось машинально.

«Что?»

«Жать на спусковой крючок, а не на курок…»

«Это не важно.

Девушки, которую ты ищешь, здесь нет. Поэтому тебе пора уходить». – Она снова отвернулась к окну. Что она там рассматривает? Неужели лицезреть меня еще более невыносимо, чем виды города Ангелов?

«Наверное, ты права». – Мне было также невыносимо смотреть на нее. Невыносимо просто смотреть и не иметь возможности заключить в свои объятия.

«Я не могу тебя проводить, извини. Слишком много дел. Думаю, ты и сам найдешь выход».

Дела. Любые самые незначительные дела, лишь бы поскорее от меня избавиться. Лишь бы не тратить на меня свои драгоценные минуты.

«Я не очень хорошо ориентируюсь в твоём борделе. Все эти коридоры, комнаты… Боюсь, заблудиться. Так что не отказался бы от проводника». – Я не собирался покидать это место с пустыми руками. Слишком много времени было потрачено на разговоры. Настала пора перейти к действиям. – «Может быть, кто-нибудь из девочек проводит меня? Раз Мамочка так сильно занята». – Она чуть вздрогнула.

Она не любила, когда я так её называл. Этим прозвищем. Ставшим её вторым именем. Только не я. Только не этим прозвищем…

Она позвала одну из своих проституток.

Спустя несколько минут в кабинет Мамы, предварительно постучавшись, вошла длинноногая девица в одной мини-юбке. Из-под огненно-рыжих волос (более ярких, чем у Мамы и менее желанных) выглядывали нагловатые глаза.

Это была Катя. Я знал её. А она – меня.

Катя лукаво улыбнулась мне:

«Решил, наконец, воспользоваться нашими услугами, Праведник?»

Наверное, хотела сказать что-то еще, но Мама не терпящим возражений голосом перебила её:

«Праведник уходит. Проводи его, будь любезна. Он боится не найти выход». – Повелительница раздавала приказы, и мы с Катей, разинув рты, внимали ей.

Снова последовала еле уловимая коварная улыбка, Катя стрельнула в меня своими темными глазами и загадочно произнесла:

«Пойдем, красавчик».

Затем подошла ко мне и потянула за руку. Довольно профессионально. Именно так она затягивала в свои сети многочисленных клиентов.

Я знал Катю. А она знала меня. Из-за этого факта мои дальнейшие действия выглядели еще более отвратительно. И низко. В глазах Кати. В глазах Мамы. В глазах любого человека на свете. Но только не в моих. Я действовал по ситуации. И сейчас ситуация требовала от меня именно этого.

В следующее мгновение я сильно сжал руку Кати и подтащил её к себе. Она продолжала улыбаться, приняла мои действия за очередную извращенную игру. Я схватил её за волосы и толкнул. Она упала на колени. Затем я приказал ей открыть рот. Ничего необычного, местные шлюхи проделывали такое по несколько раз в день.

Неожиданности начались, когда вместо члена я вставил Кате в рот стальной ствол своего Кольта 1911. Она дернулась, но я силой удержал её на месте. И глубже впихнул дуло пистолета.

«Не шевелись», – искренне и как можно более миролюбиво посоветовал я Кате. Но в моем голосе она услышала сталь. Услышала отголоски старушки-смерти. И покорно застыла на месте. Её глаза увлажнились, она была сильно напугана.

Мама уже повернулась в нашу сторону. Она явно была шокирована. Она не ожидала такого поворота событий. Не ожидала от меня подобной дерзости в стенах её «Дома».

Я заговорил. Буря, взыгравшая в голове несколькими минутами ранее, улеглась. Сейчас я работал. И эмоциям не было места в этом процессе. Я должен быть предельно сосредоточен.

Я заговорил:

«Прости. Ты сама до этого довела. Мне всего лишь нужна девчонка. Я заберу её и уйду. Все останутся целы и невредимы. Все вернуться к работе».

«Её здесь нет», – гневно произнесла Мама. Она оперлась руками о стол – плохой знак.

«Только не вздумай вызывать своих цепных псов». – Это был мой дружеский совет. Я действительно никому здесь не желал причинять вред. Она все усложнила. – «Я прикончу их. А потом я прикончу всех твоих шлюх. У тебя на глазах. Ты знаешь, я сделаю это. Не стоит усложнять все ещё больше». – Для наглядности я взвел курок Кольта. Катя застонала от ужаса.

«Отпусти её немедленно», – прошипела Мама.

«Отдай мне девчонку», – все тем же умиротворяющим голосом сказал я. – «И я отпущу Катю. И уйду. Мы не поднимем шума. Не распугаем клиентов. Никого не покалечим. Это идеальный выход из сложившейся ситуации. Для всех нас.

Я просто заберу девчонку, и мы быстренько покинем ваше чудное заведение».

«Я уже сказала, что здесь нет той девушки, которую ты ищешь». – Она невероятно сильна. И упряма.

«Неужели ты готова пожертвовать своими подопечными ради того, чтобы защитить ниоткуда взявшуюся незнакомку? Она ведь тебе никто. Ты совсем её не знаешь.

Почему же так отчаянно пытаешься защитить?» – Это был вопрос, который действительно меня интересовал. Он остался без ответа.

«Я знаю, что она здесь. И не уйду без нее».

Мама продолжала молчать.

Как бы я не хотел этого делать, пришлось надавить на нее. Единственным возможным способом – убить Катю. Ужасно жаль, что именно ей не повезло сегодня оказаться под дулом моего пистолета. Я давно знал её. И хорошо к ней относился.

Печальный финал многолетней дружбы.

«Прости», – я сказал Кате. Я сказал это искренне. – «Сейчас ты умрешь». – Она зарыдала. Я сделал шаг назад. Рука, держащая пистолет, распрямилась. Катины сверкающие слезы стекали прямо на ствол Кольта. Завораживающее зрелище.

Я положил указательный палец на спусковой крючок…

«Остановись». – Мама стояла рядом и сжимала двумя руками мою руку, в которой был пистолет.

Я победил.

Это был торг. Как на рынке. У кого крепче нервы, тот получит навар. Профит. Добьётся своего. На этом «рынке» мне удалось обменять бесполезную для меня жизнь проститутки Кати на жизнь другой проститутки. Необходимую мне.

«Где она?» – спросил я.

«Я покажу…» – ответила Мама.

*****

Вдалеке, из-за угла какого-то большого кирпичного здания, показалась неоновая вывеска. Я разглядела эту вывеску сквозь пелену дождя, страха и слез.

«Райские кущи». Я добралась.

Дальше – все словно в тумане. Бармен… Он что-то говорил… Объяснял… Я, кажется, слышала его, но не могла понять.

Бармен провел меня через кухню. Там, позади бара уже ждала машина. Бармен открыл мне дверь и кивнул водителю.

Мы ехали очень быстро. Машина пролетала по спящим улицам подобно порыву ветра. Бармен сказал водителю ехать, как можно быстрее. Нигде не останавливаясь. Даже на светофорах. И водитель выполнил его просьбу. Город за окном превращался в абстрактную картину. В мазок кисти, изменивший такие знакомые и такие неприглядные пейзажи.

Меня никак не оставляло чувство погони. Мне казалось, что нас преследуют. Кто-то следит за автомобилем, в котором я нахожусь. Он выжидает момент. Для атаки. Этот кто-то.

Я всю дорогу оглядывалась, в ужасе подмечая любую мелькнувшую тень и каждый случайный отсвет автомобильных фар.

В голове без конца крутились пугающие мысли. Они усиливали панику.

Даже этот водитель, молча вращающий руль вызывал у меня подозрения. Бармен доверял ему, раз попросил о помощи. Наверное, и мне стоило довериться. Но он ведь мог работать на Пилата. Или просто польститься наградой, которую ему заплатят за мою поимку. Он мог отвезти меня не к Маме, а прямиком в цепкие лапы пилатовских головорезов. Он мог бы сделать все, что угодно…

Я не знала, как мне быть. Оставалось только одно: довериться Бармену. И тому человеку, который должен был доставить меня к Маме.

Машина остановилась на узкой улице, о которой и говорил Бармен. Вокруг – публичные дома. Мне нужен был один из них.

Я вышла из машины и подбежала к входной двери. Нажала кнопку домофона, и мне ответили. Мягкий женский голос. Невероятно чувственный и глубокий.

«Здравствуй, милая».

Я сказала:

«Меня зовут Вика. Бармен… Бармен прислал меня. Он сказал, вы поможете…» – Наверное, в моем голосе было слишком много отчаяния.

«Входи, дорогая». – Дверь, щелкнув замком, открылась.

Её звали Мама.

Я много слышала о ней. Но увидела впервые. Она была хозяйкой в этом публичном доме. И местные девушки, те, что работали здесь, в полной мере считали её своей матерью.

Мама пользовалась уважением во всем городе. Многие её даже боялись. Наверное, из-за того, что, по неподтвержденным слухам, у нее был роман с Праведником. Хотя это, конечно, больше походило на выдумку.

Но и без этих неправдоподобных слухов, Мама пользовалась громадным авторитетом. У всех, кто её знал. А кто не знал, мог потом поплатиться за одно неверное слово, сказанное в адрес Мамы.

Именно на её защиту я надеялась. Если Мама откажет, я пропала.

Мама взяла меня за руку:

«Пойдем, дорогая. Здесь ты будешь в безопасности». – Её ладонь была такой мягкой. И нежной.

Мама обняла меня за плечи и повела в недра этого огромного дома. От нее веяло материнской любовью. В её объятиях я вновь превращалась в маленькую улыбчивую девочку. Мне снова пять лет. Мама, моя мама, рядом. Она еще жива. И все хорошо.

У нас все хорошо.

Меня провели по длинному коридору. В самый его конец. Тут было очень много девушек. Проститутки. Как и я… Но, в отличие от меня, все они улыбались.

«Как ты себя чувствуешь?» – Мама заглянула мне в глаза. Она излучала энергию. Сексуальную энергию. Огромной силы. Будь я мужчиной, точно не устояла бы перед её чарами. Сделала бы, что угодно, за один её поцелуй.

Прикосновения этой женщины согревали сердце, а взгляд заставлял трепетать. Я полюбила её. Как только увидела.

«Было очень страшно. И я сильно устала…» – Я с трудом подбирала слова. Тело становилось ватным.

«Не переживай, здесь тебя никто не тронет. Мы поможем тебе». – Ей невозможно было не поверить. – «Бармен звонил мне. Он рассказал о том, в какую беду ты попала.

Этот мерзавец Пилат…

После того, что он творил, я перестала пускать его к нам в Дом.

Пилат отомстил. Он замучил до смерти двух моих девочек, а потом привез и бросил к дверям Дома их изувеченные тела». – По её лицу пробежала волна отвращения и… и скорби.

Когда, через секунду, она вновь посмотрела на меня, её лицо было величественно-непроницаемо.

«Ты переночуешь в дальней комнате. А мы пока решим, что делать дальше». – Мама открыла дверь и впустила меня внутрь.

Я часто бывала в таких комнатах. Небольшая. Практически все пространство комнаты занимала двуспальная кровать. В углу – вешалка, чтобы клиент мог повесить свою одежду. В другом углу – мини-бар, чтобы клиент расслабился и не стеснялся тратить деньги. На стене – телевизор, никогда не понимала, зачем он здесь нужен, но телевизор являлся неотъемлемым атрибутом. Еще была неприметная дверь, ведущая в ванную комнату.

Я села на край кровати и посмотрела на Маму. Она провела рукой по моим волосам и пообещала, что все будет хорошо. После этого Мама ушла. С ней ушла та невероятная сила, которая питала меня все время пребывания в её Доме. Мама ушла, а я… просто разрыдалась.

Две девушки, оставшиеся помочь мне, сели рядом и обняли меня. Они были такие теплые. Наверное, такое тепло излучают родные сестры.

Сестёр у меня никогда не было. Только отец и мать. Да и они – лишь в воспоминаниях. В мутных отголосках минувших дней. Более чувственных и, несомненно, более светлых.

Когда мои истеричные рыдания сменились редкими слабыми всхлипами, девушки, мои только что обретенные сестры, встали и помогли мне раздеться. Мою перепачканную мокрую одежду забрали и принесли чистую.

Затем меня отвели в душ и умыли. Они словно чувствовали нечеловеческую усталость, раскатившуюся по всему моему телу. Они прекрасно знали, что мне сейчас необходимо. Их нежные ласковые руки сливались с потоками воды и дарили наслаждение. Дарили покой разуму и умиротворение душе.

Они уложили меня в постель. И, прежде чем уйти, спросили, не голодна ли я. Есть я не хотела. Возможно, виной этому был пережитый стресс. Тогда девушки ушли, прикрыв за собой дверь и пожелав мне спокойной ночи. Хотя бы в те несколько часов, которые от нее остались.

Но сон никак не шел. Стоило закрыть глаза, как в воображении возникало оскаленное лицо Пилата. Он кричал. И из его мерзкого рта во все стороны летели проклятия. Он был полностью голым. И это зрелище вызывало у меня тошноту. Отвратительное рыхлое тело, все в волосах. Сальная кожа. И малюсенький стручок, его пенис. Жалкий скукоженный отросток. Такое даже членом не назовешь.

Чтобы стручок поднялся, нужно было подчиняться Пилату. Нужно было пресмыкаться перед ним, потакая его раздутому эго. Пилат должен был почувствовать силу, безграничную власть над тобой. Лишь полное повиновение и чувство собственного превосходства возбуждали это чудовище.

Я боялась его и ненавидела всем сердцем, когда беспрекословно исполняла каждый приказ. Я закрывала глаза и исчезала. Мысленно переносилась куда-то очень далеко. Подальше из гостиничного номера, в котором мы находились. Я улетала на далекие необитаемые острова. Я была там совсем одна, и я была там счастлива.

Но потом я открывала глаза и ужасалась реальному миру.

Да, я ненавидела Пилата всем сердцем. Но еще больше я ненавидела себя. За то, что я была так малодушна и слабохарактерна.

Раньше у меня были мечты. У меня были надежды на нормальную человеческую жизнь. Эти мечты не были запредельны. Я всего лишь хотела любви. Взаимной любви, которой со мной никогда не случалось, и о которой я ничего не знала.

Я не просила слишком уж многого у бога. Но он предпочел не дать ничего.

Я устала от боли и разочарований. Я устала от жизни, наполненной одиночеством.

Но, к сожалению, у девушек, родившихся в Старом городе только один путь – панель. Кто-то подороже, кто-то подешевле, но итог один. Это заложено в наших генах…. Судьба, определенная при рождении.

Университеты, колледжи, благополучие и благосостояние… Мы не были этого достойны. Все, кто живет в Старом городе – низший сорт. Так считали в Новом городе.

Некоторых девушек устраивала такая жизнь. Некоторых – нет. Некоторые пытались изменить положение вещей. Но ни к чему хорошему это не вело.

Когда до моего совершеннолетия оставалось примерно полгода, в детский дом, в котором я тогда жила, приехали несколько мужчин. На них была красивая одежда. И дорогая обувь. Я видела такую обувь в рекламе по телевизору.

Меня и моих ровесников привели в актовый зал. И выстроили вдоль стенки. Те люди сидели напротив. Рядом с ними сидел директор детского дома. Они о чем-то переговаривались. Но мы не слышали, о чем.

Нам велели молча стоять возле стены. И мы стояли. Несколько раз нас просили повернуться спиной. А потом, обратно, лицом.

Эти мужчины в красивой дорогой одежде долго осматривали каждого. Постоянно задавая господину директору какие-то вопросы. Они хмурились. И мне стало не по себе, когда их взгляды впились в меня.

Они смотрели. На меня. И без конца задавали вопросы господину директору. Я сильно нервничала и молила бога только об одном. Чтобы они перестали смотреть.

Наконец, пытка кончилась. Эти люди перевели взгляды на другую девочку. Затем на следующую. Следующую. И так далее.

Они осмотрели всех. После они поднялись из кресел и вместе с господином директором вышли из актового зала. Наверное, все они направились в директорский кабинет. Мы оставались на месте. Стоять возле стены. Молча. Как нам и велели.

Мы знали, кто эти люди. Мы знали, зачем они приехали. Они приезжали довольно часто. Директор демонстрировал им девочек и мальчиков, которые почти достигли совершеннолетия. После чего эти люди уезжали. С ними уезжали выбранные воспитанники детдома.

А господин директор запирался в своем кабинете. И долго пересчитывал деньги. Деньги, которые ему оставляли в обмен на детей, уехавших отсюда навсегда.

Потом господин директор неделями не появлялся на работе. Он пил. Пропивал все те грязные деньги, за которые он, не моргнув глазом, продавал живых людей.

В такие моменты я надеялась, что директор никогда уже не появится в стенах детского дома. Надеялась, что нам сообщат о его скоропостижной кончине. От сердечного приступа.

Нас бы отвезли на кладбище. И мы прощались бы с ним, как с любимым отцом. Шепотом проклиная господина директора и желая ему вечно гореть в аду.