Читать онлайн Ведьмин дом бесплатно

© Кристи Зейн, 2023

ISBN 978-5-0060-8136-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Больница

Во сне тёмный король бросил к моим ногам своё сердце и Королевство.

– Она такая бледная. Ах, моя девочка, – мамин голос, будто бы собравший в себе море слез, звучал отдалённо.

– Она очнется. Обязательно очнется, – твёрдые пальцы коснулись моего лба.

У отца были грубые ладони с шершавой кожей. Три дня в неделю, точнее: в пятницу, субботу и воскресенье после ужина, ровно в девять тридцать вечера он направлялся в маленькую мастерскую на чердаке. Массивная дверь из кедра скрывала комнату, наполненную старой, обветшалой мебелью. Тощим, но крепким столом и одиноким стулом, что протяжно скрипел, когда отец садился или вставал с него.

Плотные полки с трудом удерживали уродливые произведения искусства, что получились не такими, какими их мечтал увидеть отец. Но он не выбрасывал фигурки, хранил, как барахольщик. Отец обожал строгать из дерева шкатулки, статуэтки, игрушки. Можно было подумать, будто он собирался продавать изделия. Но нет. Папа расставлял вещицы в доме, чтобы потом хвалиться гостям, рассказывая какой он мастер.

– Кто бледная? – сдавленно спросила я, едва отлепив друг от друга онемевшие губы.

– Иисусе!

Я съёжилась из-за визга мамы.

– Доктор Янг! Доктор Янг! – крик отца смешался с воплем матери, а после послышался топот.

Не сразу получилось поднять веки, они словно склеились, или же кто-то пришил их толстой нитью. Открыла глаза и резко прикрыла, поскольку яркий свет едва не ослепил. К тому же ощутила, сотни иголок, впивающихся в роговицы. Слезы полились сами собой. После пятой попытки, наконец, удалось приоткрыть веки, и я увидела бежевый потолок. Повернула голову вправо и зажмурилась от слепящих солнечных лучей. Пришлось приложить ладонь ко лбу, и как только я это сделала, заметила торчащую из руки трубку, которая вела к капельнице на штативе, что разместилась у кровати.

Левой рукой нащупала панель, присмотрелась, нажала на синюю кнопку, и спинка кровати приподнялась. Я находилась в больничной палате с бежево-голубыми стенами. Справа виднелась коричневая дверь с табличкой, на которой изображалось два человека. Там, откуда слепило солнце, обнаружилось внушительное фиолетовое кресло. Я развернулась влево и посмотрела на старую тумбу, по цвету как дверь в туалет. Перевела взгляд на телевизор, висевший напротив койки. Под ним стоял рыжий круглый столик и два мягких стула, которые облюбовали вещи, и я сразу приметила мамино белое пальто.

Одернула покрывало и ужаснулась от обилия бинтов на ногах. Страх вонзил клыки в мою бледную плоть. Первой мыслью было: неужели я больше не смогу ходить? Согнула сначала правое колено, потом левое. Фух. Я даже не ощущала боли. Провела ладонью по животу. Иисусе! Как я исхудала. Поглядела на тощие, исколотые и покрытые синяками руки, что походили на прозрачные ленточки. Попыталась привстать, но тело затвердело, а ещё жутко горела спина, будто её облили кипятком.

Из-под меня тянулась трубка, наполненная мочой. Я нагнулась влево и скорчилась, найдя мешок с темно-коричневой жижей. Схватилась за голову, потрогала волосы. Похоже, их не мыли годами, однако расчесывали. Пригляделась к кончикам. Они начали сечься, и красивый блонд превратился в вековую, прогнившую желтизну. В затылке что-то кольнуло. Запустила пальцы туда и нащупала нити. Сдавленно вскрикнула, сердце загремело, и мне захотелось сбежать.

Что произошло?

– Кира, – слащавый голос с хрипотцой вынудил отвлечься.

В палату вошёл доктор. На нем, как и подобает, был белый халат, а под ним в тон стенам голубой костюм. Такие носил медперсонал. При виде этого одеяния моментально появлялся страх, воспалялись нервы, и куча болезней вырывалась наружу. Иногда, общаясь с врачами, казалось, будто они скажут о том, что я при смерти и, жить осталось от силы месяца два, и то, если повезёт. Всегда ненавидела докторов и больницы.

Обычно я до последнего терпела боль, однажды даже упала и сломала руку, но все равно не хотела ехать в госпиталь, поскольку больницы пахли отчаянием. Я остро ощущала запах лекарств и смерти. Полчище покойников стояли в коридорах и ждали, когда им подкинут нового соседа. Нагнетающая обстановка вводила в уныние, отчего терялась надежда на прекрасное будущее. Словно врачи – это старуха с косой, которая протягивала руку и обещала бессмертие в загробном мире, а на деле человек превращался в очередной гниющий труп, что сожрут черви.

– Я доктор Янг. Можешь называть меня Нэйт.

Доктор Нэйт Янг напоминал мужчину с рекламного билборда, где тот мило улыбался и пытался заставить прохожих зайти в стоматологию, обещая решить все проблемы. На самом же деле он хотел содрать побольше денег с наивных клиентов, у которых здоровые зубы. Нэйт старался расположить к себе, демонстрируя радушную ухмылку, но не удалось. Я лишь сморщила нос. Реакция доктора была странной. Он вздернул тонкие русые брови. На лбу появилось несколько глубоких морщин, отчего кожа вздулась и покраснела. Глаза, больше похожие на пенни, блистали удивлением, а может, и недовольством. Сначала я подумала, что они у него карие, оказалось темно-зелёные. Я продолжила морщить нос, и доктор повторил за мной. Приподнял верхнюю губу и скукожил толстый, мясистый нос. Потом вытащил ручку из грудного кармана, записал что-то в папку, а после почесал голову, распушив серовато-русые кудрявые волосы, и нервно захихикал.

– Пациент отлично себя чувствует, – не вопрос – утверждение. – Проснуться после месяца в коме и уже пытаться встать – это похвально, – доктор подошёл к кровати.

– Месяц в коме? – из меня будто вытряхнули воздух. – Я ничего не помню. Я…

Память отказывалась выдавать яркие и сочные картинки прошлого.

– Успокойся, – доктору пришлось насильно приклеить меня к матрасу. – Следи за светом, – он начал водить фонариком перед моим лицом. – Кира, ты молодец, – опять что-то записал и задумался.

– Месяц в коме? – я собиралась без остановки повторять этот вопрос.

– Что ты помнишь? – спросил доктор, вновь демонстрируя наигранную добродушную улыбку. Если честно, стало жутковато.

– День рождения Жужу. Джулии, – ответила я, старательно мучая память. – Подождите. Ко мне недавно приходил другой врач. Как я могла быть в коме, если разговаривала с ним?

– Иногда пациенты слышат голоса и видят реалистичные сны, – Нэйт читал свои заметки. – И когда был день рождения Джулии?

В голове слиплась каша.

– Пятого августа. Не может быть! – я так громко вскрикнула, что Нэйт вздрогнул. – Я попала в аварию, уезжая с вечеринки Жужу? – отлепила спину от матраса, но доктор снова вжал меня в него.

– Да, была авария, но двадцать восьмого июля…

– Что? – я запаниковала, и какой-то прибор запищал.

– Успокойся, Кира, – доктор отошёл к стене, и я увидела, как он нажал на кнопки. – Какой год?

– Что? – у меня затряслись руки, а сердце норовило выпрыгнуть и ускакать прочь из этого дурдома.

– Какой сейчас год? – он снова оказался напротив меня с серьёзным взглядом и начал щелкать ручкой. Противный звук.

– Две тысячи восемнадцатый, – я поглядела на него, как на идиота, а он погрустнел.

– На дворе две тысячи девятнадцатый год. Двадцать девятое августа, – он перестал щёлкать ручкой и закрыл лицо ладонью, будто собирался заплакать, а я была готова свалиться в очередную кому. – Мы сделаем ещё одну компьютерную томографию и УЗДТ сосудов головного мозга, плюс ещё МРТ сосудов, – он кивнул каким-то своим мыслям, пока я глазела на него с открытым ртом. – Одну минуту, – доктор заспешил к выходу, открыл дверь и удалился.

Я сидела в прострации. Накатила страшная усталость и печаль, а ещё чувство неполноценности, словно у меня отняли частичку чего-то важного. Хотя так оно и было – я забыла год жизни. Как можно забыть целый год? Такое случалось только с актёрами в кино. В реальности ни разу не встречала тех, кто терял память, и уж тем более тех, кто позабыл определённый отрезок жизни. Внутри образовалась чёрная дыра. Я испугалась, что она начнёт засасывать и остальные воспоминания. Вдруг это бездонное нечто захочет полакомиться дорогими моментами и в конце я превращусь в сумасшедшую, которая не знает собственного имени.

– Пчёлка! – в палату ворвался отец, и я моментально расплакалась, будто малышка, оставленная одна в незнакомом месте. И наконец, пришло спасение в виде грозного и храброго папы. – Моя девочка! – он ухватил один из стульев, притащил ближе к кровати, сел и сжал мою руку. – Пчёлка, – папа вдруг громко и болезненно разрыдался, а я оторопела.

Отец редко называл меня по имени. Когда злился, говорил: Леди Эллингтон. Но в основном я была для него пчелкой.

Папа с мамой любили устраивать пышные дни рождения. И вот, когда мне исполнилось четыре годика, кто-то из гостей подарил огромную плюшевую пчелу, которая до сих пор занимает важное место на полке в моей комнате. Я влюбилась в игрушку, как только увидела и дала оригинальное имя – Пчёлка. Кстати, это папа сказал, что имя оригинальное. А я с пчелкой и спала, и бегала по дому. Кружила её в танце в саду, перемещая с цветка на цветок. Потом приходила на кухню и думала, что пчёлка дает в банку мед. Оказалось, это мама подливала мед в особую баночку, которую я разукрасила в желто – чёрную полоску. Я выросла и осталась пчелкой для папы. Но не для мамы.

– Моя сладкая булочка! – вслед за папой в палату ворвалась мама, в привычной манере раскидывая руки в стороны. – Доченька! – она ухватила фиолетовое кресло и с трудом приволокла к кровати, хотя расстояние от силы было несколько дюймов. – Моя булочка! – мама принялась целовать мои пальцы, стараясь не задеть торчащие из правой руки трубки.

Сладкой булочкой я стала в семь лет. Тогда мама забеременела братом и постоянно хотела сладкое. Каждое утро начиналось со сдобы. Кухню усеивали различные капкейки. Аромат выпечки просачивался в стены, кружил в воздухе пряным кружевом, прилипал к губам, заполнял комнаты. Вместе с мамой я могла с утра до вечера поглощать пирожные.. И перед сном, когда мама спрашивала, какое блюдо приготовить на завтрак, я отвечала: сладкие булочки. И вот уже двадцать четыре года… Ох. И вот уже двадцать пять лет я пчёлка и сладкая булочка.

– Как мы рады, что ты очнулась, – произнес папа, шмыгая носом.

– Наша красавица, – мама пригладила мои волосы, висевшие паклями.

– Мистер и Миссис Эллингтон, – вернулся доктор Нэйт. – У Киры ретроградная амнезия. Обычно данный вид амнезии имеет кратковременный эффект, однако Кира не помнит последний год, что крайне беспокоит меня. Будет проведено ряд обследований, но я убеждён, потерянная память скоро восстановится. Мы обсудили с вами дальнейшие действия.

Я вздернула бровь. Со мной ведь никто ничего не обсуждал.

– Амнезия? – промямлила мама и громко высморкалась.

– Почему не сообщили нам об этом в коридоре? – отец не отпускал мою ладонь и смотрел только на меня.

– Мистер Эллингтон, я хотел, чтобы и Кира услышала диагноз.

– Мама, папа, – я всегда произносила мама и папа с ударением на вторые гласные. – Вы можете объяснить, что случилось? Я словно в дешёвой комедийной мелодраме и не понимаю, что творится, – поглядела на них грозным взглядом, но вместо ответов они накинулись на доктора.

– Вы хотите сказать, что она не помнит целый год? – похоже, и мама собралась мучить врача тем же вопросом, что и я.

– И когда память вернётся? Что от нас требуется? – отец поднялся со стула и принялся грызть ноготь на большом пальце правой руки.

– После такой серьёзной черепно-мозговой травмы и комы это естественно, что Кира потеряла память. После тщательной диагностики я удостоверюсь в диагнозе. Хотя уверен, это ретроградная амнезия. Я выпишу сосудистые препараты, улучшающие кровоток. Нейропротекторы, влияющие на метаболизм нейронов, ноотропы для стимуляции когнитивных способностей антиоксидантов. Она будет принимать их совместно с другими лекарствами. Однако я бы ещё посоветовал психологическую терапию. Сейчас сложно о чем-то говорить. Обычно память возвращается в течение недели, максимум двух. Если амнезия продолжается, то следует записаться к психологу. Именно к психологу, – доктор Янг опять принялся водить фонариком перед моими глазами.

– У меня как раз практика у профессора Брауна. Он поможет, – я заелозила и почувствовала боль в руке из-за иглы, которую до этого не замечала.

– Пчёлка, – отец выглядел так, словно ему отгрызли пол лица. – Ты давно закончила практику.

– И чем я тогда занимаюсь? – вновь попыталась напрячь память, но тщетно.

– Когда её выпишут? – спросила мама, вскочив с места.

Почему никто не отвечал мне?

– Сделаем ряд анализов, снимем швы, – едва доктор упомянул швы, я машинально дотронулась до затылка. Да, на ощупь рана и вправду была огромной. – Дней пять ещё побудет здесь.

– А я могу выйти куда-то покурить? – не успела задать вопрос, как на меня с диким удивлением уставились родители, а у мамы почему-то задергался глаз.

– Пчёлка. Ты не куришь. Никогда не курила и считала курение ужасной привычкой, – папа снова принялся грызть ногти. Раньше я не обращала на это внимание.

Родители не сильно изменились за год, который не помню. Даже мама не сменила причёску. А может и меняла, но вернула прежнюю.

Заболела голова.

– Я курю! – твёрдо заявила я, пропустив мимо ушей речь отца.

– Нет, сладкая булочка, не куришь, – сложилось впечатление, будто мама заплачет из-за несправедливости в лице курящей дочери.

– Значит, теперь курю. – я громко вдохнула и плюхнулась спиной на подушку. – Нэйт. Где взять сигареты? И где я могу покурить? И в какой мы больнице? – вот глупая, не удосужилась приглядеться к бейджику на халате доктора.

– Больница Святой Марии. Курить я тебе не разрешаю. Выпишу, отправлю домой и там делай, что пожелаешь, но не здесь…

– Боже милостивый! – голос Жужу, как звон сотни колоколов оглушил присутствующих. – Девочки, она очнулась!

И в палату ворвалось три вихря.

– Рири!

Поскольку Оли была самой плаксивой особой из всех жителей Великобритании, она, естественно рыдала и первой кинулась ко мне, но ее остановил доктор.

– Что за беспредел? Тут больница, а не паб! – у доктора Нэйта раздулись из без того широкие ноздри.

– Но… – начала Энн, – Мама Кэт сказала, что Кира очнулась. Мы подумали…

– Всем выйти из палаты, кроме четы Эллингтон. Простите, девушки, но сейчас не время для празднования, – доктор пригрозил моим подругам пальчиком, словно они нашкодившие малышки.

– Почему? С Рири что-то не так? – у Жужу вытянулось лицо, а папа подталкивал троих к выходу.

– Рири, – жалобно простонала Оли, но дверь захлопнулась у её носа.

– Тебе требуется отдых, Кира. Месяц в коме – это не шутки. Я вернусь, а пока побудь с родителями. Скоро придут медсестры и отвезут тебя на анализы. А пока отдыхай, – доктор Янг махнул мне и вышел в коридор, откуда доносились крики трех девушек.

– Мама, – позвала я, и приметила тень печали на её лице. Тень, которая оставила глубокий шрам.

За толстым слоем тонального крема проглядывались синяки под глазами из-за бессонных ночей. Появились новые морщинки, что исполосовали уголки опустившихся губ. Некогда горящие, озорные, живые, синие, как глубина океана глаза, потускнели и собрали в себе мрак кошмаров наяву.

Мама похудела. Шифоновая сиреневая кофта, некогда облегающая пышную грудь и тонкую талию, висела на ней, как на вешалке. Несмотря на привычный гордый вид, мама поникла, как цветы, простоявшие в вазе без воды. Не могу представить, что она пережила, пока я находилась в коме. Мне хорошо, я ничего не помнила, а она видела меня каждый день. Каждый божий день умывалась слезами и боялась, что я не очнусь. Месяц в коме – это много. Иногда люди не посыпались.

– Что моя девочка? – мама опустилась на кресло и тяжело вздохнула, вытирая очередную слезинку.

– Что со мной случилось? – я вдруг почувствовала, словно мне пять лет и прошу родителей объяснить непонятное слово.

– Кристофер, – мама указала отцу на стул. Она взяла его и меня за руки. – Давай ты, я не в состоянии, – она расплакалась, я погладила её ладонь.

– Пчёлка, я постарел лет на десять, – отец сжал переносицу.

Он не врал. Я помнила отца молодым мужчиной сорока четырёх лет. Вечно весёлый. Он обожал придумывать сомнительные анекдоты, которые смешили только его, но не окружающих. Папа умел придать несовершенному совершенный вид, и не знаю, как ему это удавалось. Я ненавидела овсянку, а отец украшал её так, что я не замечала отвратительный вкус, лишь любовалась творением. Он ни разу в жизни ни кричал на меня, даже если устраивала хаос на пустом месте.

Сейчас отец походил на старика с мутными ржавыми глазами, что были песочными, такими же, как у меня. Здоровый цвет лица сменился на болезненно бледный. На роскошных каштановых волосах появилась седина. Разрослась щетина, которую он не любил. Я и подумать не могла, что люди способны стареть за столь короткий промежуток времени.

Отца уважали все. Он заслужил уважение, во-первых, потому что богатый, во-вторых, потому что порядочный. Папа был в меру скромный, умел молчать, но в то же время не наступал на горло гордости. Однако ни с матерью. Главное – отец являлся сильным человеком. Он не любил намёки, предпочитал конкретику. Не выносил открытую слащавую лесть. Чувствовал чужую ложь на каком-то космическом уровне и использовал её в своих целях, как ловкий трюкач.

– Ах, папа! – я провела рукой по его щеке, и острые волоски ущипнули кожу.

– Это было ужасно, пчёлка. Ты возвращалась домой, но машину занесло, и та врезалась в дерево. Нам позвонили и сообщили об аварии. А дальше все как в тумане, – он говорил, мама плакала, а я пыталась вспомнить хоть что-то. – Ты не приходила в себя и впала в кому, – мама протянула папе платок.

– Откуда я возвращалась? Я была одна? Где случилась авария? – вопросы разрывали усталый мозг на куски.

– Встречалась с девочками, – ответила мама. – Авария случилась рядом с этой больницей. Ты была одна, – она потупила взгляд, будто утаивала нечто важное. Я насторожилась.

– А кто вёз девочек? Жужу, не садится пьяной за руль. Я не пью поэтому развожу всех. Папа? – по спине пробежался холодок.

Что-то не так. Что-то не так.

– Девочки, поехали на такси. Ты уехала раньше…

– Что-о-о? – я перебила отца. – Я бы никогда не уехала раньше. Что вы не договариваете? Я сделала что-то ужасное?

Кажется, у меня закипела кровь и вздулись вены.

– Мисс Эллингтон, – дверь в палату открылась, и на пороге появилась молодая медсестра с чересчур уставшим видом. Она медленно подкатила инвалидное кресло поближе к кровати и занялась торчащими из меня, словно щупальцы, трубками. – У вас назначено МРТ, – она мило улыбнулась, а родители отошли подальше.

– Пчёлка, ты ничего не сделала, – пробормотал папа, пока медсестра помогала мне пересесть на инвалидное кресло.

Иисусе, это было сложно. Ноги отказывались слушаться, как будто их отрезали от кого-то и пришили мне, а те решили устроить бунт, не желая подчиняться новой хозяйке. Тело казалось хрупким стеклом. Если бы толкнули, я бы упала и разбилась. Меня тошнило. Мир кружился вокруг, или я кружилась вокруг него, но ощущение мерзкое. Интересно, что стало с моим лицом? Я уже предвидела как буду орать, когда наткнусь на зеркало.

История об аварии выглядела неправдоподобно. Даже не так. История была ширмой, скрывающей адский ужас. Уверена, девочки расскажут истину. Но если родители знали о том, что девочки и так все поведают, почему не раскрыли тайну сами? Похоже, я сильно стукнулась головой, если пытаюсь обнаружить заговор родителей. Может, я тронулась умом? Повредила мозг и теперь вижу скрытое, вместо того, чтобы проще смотреть на вещи? А ведь я психолог. Неужели из меня вытрясли и остатки знаний?

Больница Святой Марии находилась в Паддингтоне, на улице Уорд-роуд. Величественное здание, напоминающее старинный готический замок. С колоннами и стенами из красного, обмазанного кровью больных кирпича. Узорчатые рамы держали толстое стекло, чтобы сумасшедшие, как я, не выпрыгнули на волю. Белесые башни, как острие кинжалов, направленных вверх, охраняли покой пленных призраков, которые по ошибки застряли в святом госпитале и терроризировали постояльцев. Почему я так думаю? Потому что пока меня возили по кабинетам, я отчётливо ощущала холод и призрачные прикосновения. Меня хотели напугать, но не удалось, ибо воспалённый разум не воспринимал ничего, лишь ничтожно желал вспомнить хотя бы крупицу прошедшего года. Призраки шептали на ухо дивные факты о больнице, а возможно, я уже знала эти факты, и их ведал мой собственный голос.

Память играла со мной в опасную игру, подтасовывала реальность и фантазию, как опытный картежник. Осколки прошлого впивались в мысли, кололи до боли, но не помогали, а причиняли муки.

Я провела в больнице неделю и за это время ни разу не спросила родителей об аварии. Я была убеждена, что вспомню все сама, после лечения, назначенного доктором Янгом. И, по правде говоря, я постоянно спала. Это странно, ведь я пробыла в коме месяц. За семь дней ко мне в палату впускали только отца и мать, словно я несла некую заразу, вирус, способный заразить других потерей памяти. А я мечтала о сигаретах. Жутко хотелось курить. Хоть самокрутку, хоть пожевать табак – без разницы, лишь бы получить каплю никотина, которая убивает лошадь. Я не лошадь, меня так просто не убить.

Перед выпиской я не сомкнула глаз. Отказалась от снотворного. В мои изможденные разорванные вены перестали вливать болеутоляющие. Кожу покрывали фиолетово – жёлтые синяки. Я походила на труп, который должны были закопать, но передумали, поскольку мертвечина очнулась. Призраки больницы Святой Марии прощались со мной всю ночь, а я желала покурить.

– Потихоньку. Ещё шажок.

Мама держала меня за руку. Нет, не так. Она почти тащила меня на себе в сторону шкафа.

– Мама, я способна ходить сама, – поцеловала её и вырвалась из цепких объятий.

– Ты такая умничка, – она опять принялась плакать, будто внутри неё открыли кран и никак не могли закрыть.

– Чьи это вещи? – открыла хлипкие скрипучие дверцы шкафа и наткнулась на бледно-розовую кофту в рюшах. – Что за юбка? – я схватилась за вешалку, на которой висел крохотный обрезок, напоминающий фиолетовую мини-юбку с белыми разводами по краям. – Балетки? – с ужасом поглядела на золотые туфли на нижней полке. Мало того, что их облепили стразами, так ещё и пришили большой бант такого же золотистого оттенка. – Мама, это ты принесла?

– Да, – она опешила и застыла с поднятыми руками.

– А зачем ты это купила? Для кого? Ты же знаешь, я люблю готический стиль, – я тыкала пальцем в одежду, что годилась для молодой девчонки, любительницы кукл Барби.

– Булочка, но я привезла твою одежду. Это ведь твоя любимая юбка.

– Что? – я ещё раз посмотрела на лоскуток ткани, способный едва прикрыть задницу. – Действительно, моя одежда. Что-то мне нехорошо, – меня повело, и мама помогла сесть на стул.

– Пчёлка, летит домой! – в палату ворвался отец с кипой бумаг. Видимо, это были рецепты и куча описаний моей болезни.

– Ты купил сигареты? – я пялилась на шкаф, где скрывались призраки прошлого в виде пестрых вещей.

– Родная, ты не куришь, – отец подошёл ко мне и погладил по голове.

– Курю. Иди, купи сигареты, пока одеваюсь, – я встала и зашагала в уборную.

В зеркале на меня глазела измученная девушка со впалыми щеками. Я не узнавала её, а она оплакивала былую красоту. Мама с папой что-то бурно обсуждали, наверное, моё поведение и желания. Я собрала копну грязных волос в пучок. Могла бы искупаться, но вода отталкивала меня. Внезапно возникла новая фобия – боязнь воды, которой раньше не было. Я любила ездить на море, проводила часы, лёжа в ванной и играя с душистой пеной, что щекотала гладкую бледную кожу. Сейчас меня не тянуло даже помыть лицо. Я стала грязнулей.

– Дорогая, нам пора, – сказала мама, стоя возле двери.

– Да, иду, – я вышла из уборной, прильнула к шкафу и достала отвратную одежду.

По больнице меня катили в инвалидном кресле, и было жутко наблюдать за реакцией людей. Они смотрели с жалостью. Наверняка думали: такая молодая и уже инвалид. Они не знали, что у меня проблемы только с головой. Хотелось кричать на них. Доказывать, что я здорова. Но я молчала, выжидая момент, когда, наконец, покину обитель мрачных стен, где воняло спиртом, лекарствами и отчаянием людей, которые не переставая верили в хорошее, а сами умирали на белоснежных столах в операционных. Я тоже лежала на таком столе с пробитой черепушкой и, возможно, видела яркий свет. Он звал меня, приглашал в гости, чтобы потом попросить остаться насовсем, но я воспротивилась, и за это меня лишили памяти.

На улице, как и перед любым госпиталем, столпились люди. Мама направила кресло в сторону парковки, а я залюбовалась деревьями. Осень ещё не покрыла землю оранжевым покрывалом, но рано успела дотронуться до листьев, позволив некоторым из них пожелтеть и упасть на зелёные лужайки и вымощенные серым камнем тропинки. Вохдух пах тыквой и свечами, что готовили к Хэллоуину. Осень для меня не только день рождения, это ещё и два месяца праздника Всех Святых, и запах корицы на пальцах. Лондон напевал осеннюю мелодию, в которой кружились страстные любовники, страшась промокнуть под дождём. Дождь. Я с детства обожала его терпкий аромат, пропитывающий почву, аромат уюта и мечты.

– Ждём папу, – мама остановилась чуть поодаль парковки и принялась убирать прилипшие пряди волос с лица.

– Вот, – внезапно появился отец и протянул пачку Мальборо. Странно, но я будто хотела другие сигареты. – Держи, – он дал маленькую чёрную зажигалку. – После первой же затяжки поймёшь, что никогда не курила, и бросишь столь глупую привычку, – папа обнял меня и смачно поцеловал в щеку.

Я обхватила сигарету губами, но та оказалась слишком толстой. Я точно курила тонкие. Крутанула колёсико зажигалки, и вспыхнул огонек. Поднесла к сигарете, и густой дым заполнил лёгкие. Блаженство. Кажется, я курила всю жизнь и получала от этого истинное наслаждение. Люди кашляют, когда вдыхают дым впервые. Я же смаковала отвратную горечь, словно деликатесное блюдо. Однако Мальборо не те сигареты. У моих был сладковатый пряный привкус. Табак, смоченный шоколадом или карамелью. Я поморщилась. Папа засмеялся. Мама закатила глаза, не желая смотреть, как её дочь губит здоровье. Смешно.

– Убедилась? – папа самодовольно ухмыльнулся.

– Убедилась, что Мальборо мне не подходит. И раньше у меня был мундштук, – стряхнула пепел и вдохнула обжигающий нос дым.

– Кристофер, – мамин тон стал железным. – Я больше не могу. Кира, – она назвала меня по имени, значит, злилась. – С завтрашнего дня начинаешь сеансы у психолога.

– Кэтрин! – грозно рявкнул отец. – Она сильно пострадала. Дай ей время, – он потянулся за сигаретой, но я не отдала.

– Ладно, – я встала с инвалидного кресла, бросила бычок под ноги, растоптала, подняла и выбросила в урну. – Пора домой, – и медленно направилась к папиной машине.

Из Паддингтона мы быстро доехали до Клифтон Виллас, где находился мой дом номер десять. Ничего не изменилось. По обе стороны узкой проезжей дороги стояли пышные деревья с не успевшей пожелтеть листвой. Тот же высокий забор сплошной белой стеной охранял старый роскошный особняк семьи Эллингтон. Чёрная, похожая на ворота, железная дверь, которую подпирали две толстые колонны с фонарями, вдавленными в бетон, была открыта и зазывала гостей посетить прекрасный сад.

Древняя вилла, что таила секреты предков, приветственно глядела на меня. Я помню, как облупилась краска, но на кирпичные стены нанесли новый слой, даруя дому молодость, хотя он мне больше нравился с морщинами и сединой. Изысканные молочные рамы, сохранившие викторианскую скукоту, раскрасили в медовый цвет, видимо, постаралась мама. Трехэтажный особняк продолжал хранить уют семьи, а белоснежные перила и протоптанные чёрные ступени, ведущие к входной двери, хранили мои детские рисунки, так же, как и мазню брата.

– Ты стала ещё уродливее, – меня на пороге встретил младший брат, который отличался приличными манерами и чудесной речью, а ещё умением делать комплименты.

– Не обнимешь? – я раскинула руки, а Килиан фыркнул и удалился.

Лучший брат на свете.

– Проходи, – мама пихнула меня в дом.

Прихожая стала светлее, поскольку купили новую люстру, похожую на стеклянный фонарь со множеством лампочек. Бледно-розовый мраморный пол покрывал красный ковёр под тон дугообразного дивана, что скромно таился под лестницей. На нем валялись оранжевые подушки, а на круглом столике – тетрадки. На лестнице заменили бежевый ковёр, что сочетался с перилами, на серый длинный лоскуток, но мне понравилось. Мамин розовый стул с мягкой спинкой, как обычно, стоял возле камина, который никак не вписывался в прихожую. Однако маму это не волновало. Она повесила над ним громадное зеркало, а по бокам налепила двойные шарообразные лампы. А ещё она любила ставить поверх очага цветы и свечи. Узорчатые обои кремовых расцветок по-новому заиграли в сочетание с багровым пятном на полу. Я уставилась на наш портрет над диванчиком и заулыбалась. Мы с братом были там маленькие и весёлые.

– Мама, – я тяжело вздохнула. – Что с Килианом?

Стало обидно, что брат не обнял, не обрадовался моему возвращению и вёл себя как незнакомец. В детстве Килиан не отходил от меня. По ночам залезал в мою кровать, если боялся чудовищ в шкафу. Бегал за мной, как хвостик, а потом изменился, но все равно тянулся ко мне. Подростки – это сущий ад.

– Он расстался с Лиззи, – мама пожала плечами.

– Печально, – я помнила, как он трепетно относился к Лиззи. – Килиан приходил в больницу? – что-то мне подсказывало, что нет.

– Ох, дорогая. Ты же знаешь брата, он не любит больных, – да, в этом мы с ним были похожи. – К тому же он расстался с Лиззи в тот день, когда произошла авария, и закрылся в себе…

– Не приходил, – я устала слушать о том, как брат наплевал на сестру. – Пойду в комнату.

Хотелось отдохнуть. Я чувствовала усталость, будто проработала день.

– Хорошо. Я пока приготовлю бранч, – мама чмокнула меня и заспешила на кухню.

Наша семья была богатой, мы могли позволить себе кухарку. Однако мама обожала готовить сама и всегда говорила, что нет вкуснее еды, приготовленной с любовью. Ни один повар не сумеет вложить столько души в блюдо, сколько вложит мать. Она лукавила, поскольку иногда заказывала ужин в любимом ресторане. Килиан порой подшучивал над ней. Ел с недовольным выражением и высказывал неприязнь по поводу того, что в блюдах не чувствовалась материнская любовь. Мама злилась, папа хохотал.

Сегодня шестое сентября. Через неделю тринадцатого у меня день рождения. Я предчувствовала: родители уже готовились к грандиозному празднику. Как-никак мне исполнится двадцать пять лет, а я не помню год жизни, поэтому не способна принять тот факт, что мне двадцать пять. Я все та же двадцатичетырёхлетняя девушка, которая собиралась закончить практику, открыть офис и работать психологом. Мы с папой выбрали место, где я бы принимала пациентов, но мечты остались дымкой в прошлой. Я так и не спросила, чем занималась целый год. Боялась услышать, что я ничего не добилась и сижу на шее родителей, продолжая выкачивать из них деньги.

Розоватая дверь встретила меня табличкой «Осторожно злая Рири». Когда Жужу освоила фотошоп, первым делом она написала красивым шрифтом эти слова. Распечатала, заламинировала и приклеила на дверь. Килиан пририсовал зеленым фломастером череп, а папа, словно подросток, прилепил мою фотографию, на которой я плачу, открыв рот на пол лица, а в ноздре шариком раздулась сопля.

У меня началась истерика. Давно я так не смеялась.

Я открыла дверь и окунулась в иной мир. Комната была моей, но в то же время и не моей. Нет, ничего не изменилось, оттого и стало не по себе. Бежево – коричневые обои с громоздкими цветами казались чересчур старомодными. Такие узоры больше подошли ли бы покоям, где живёт престарелая дама. Ажурная лепнина и огромная хрустальная люстра на потолке кричали о том, что им тут не место. Тяжёлые шторы, готовые упасть вместе со стеной, не давали свету пробраться внутрь. Это радовало. Я поняла, что темнота мне по душе.

Кремовая занавеска из плотной ткани крепилась к потолку над кроватью, напоминая балдахин. Сама кровать прискакала из музея викторианской эпохи. Белое мягкое изголовье и дощечка у ног держались на тонких позолоченные колоннах. Им под стать лежало покрывало с завитушками, а на нем шесть подушек в белоснежных наволочках с оборками. По краям кровати разместились круглые бело – золотые столики на длинных ножках. А них лампы с абажурами. Напротив кровати стояло трюмо песочного цвета с большим зеркалом в золотой раме и мягкий стул с деревянной резной спинкой, в виде тюльпанов. Справа вдоль стены виднелся шкаф, забитый не одеждой, а хламом. До сих пор не знаю, зачем я его поставила, ведь у нас была гардеробная.

Я глубоко вдохнула и зашагала в ванную комнату, что скрывалась за дверью рядом с кроватью. Розовое царство с ванной для королевы. Зеркало на всю стену демонстрировало мои изъяны. Я открыла кран и умылась. Взяла махровое пушистое полотенце, на котором вышили инициалы «Кира Э». Мама заказывала полотенца для каждого члена семьи отдельно. Выдвинула ящик, достала деревянную расчёску в виде пиона и расчесала сальные волосы. Стоило бы искупаться, но не хотелось ощущать колкие капли воды на израненной коже. Посмотрела на бутылки с различной пеной и солью, которые пахли одинаково кисло. Раньше я любила ароматы цитрусовых, сейчас они вызывали отвращение.

Я вышла из ванной, прошла к кровати, села и услышала мелодию из детства.

Отец не испытывал тягу к современным музыкальным аппаратам. Он предпочитал слушать песни на пластинках. Эта привычка досталась ему от отца, а тому от его отца. Папа никогда не расставался со старым золотым граммофоном, хранящим вековую пыль и отголоски предков. Отец говорил, что только винил способен передавать истинные голоса и затрагивать струнки души. Только пластинки даровали удовольствие от чистого звука, который залезал под кожу, лился по венам и доставал до сердца. Музыка – это яд и лекарство для больного. Правильная мелодия оживит и даст желание жить, а неправильная может погубить хрупкий сосуд, заполненный чувствами.

Отец был лучшим дегустатором музыки.

Сегодня пятница. Я совсем забыла, что по пятницам отец включал одну и ту же песню «Can’t help falling in love», которую пел Elvis Presley. Я выбежала из комнаты, спустилась в прихожую и тайком заглянула в зал.

Там были они.

Родители кружились в танце. Никого не замечали, отдались сладкому потоку. Я обожала наблюдать за ними исподтишка. Любовалась, как мама закрывала от удовольствия глаза, а папа нежно целовал ей щеки. Их руки и тела словно сливались воедино. Они порхали над бренной землёй, улетали туда, где жила любовь и забота. Я мечтала, что когда-нибудь у меня будет также, что встречу того, кто будет каждую пятницу приходить домой в обед лишь для того, чтобы потанцевать со мной. Кто будет напевать мне на ухо слова, которые заставят душу петь.

Take my hand.

Take my whole life too.

For I can"t help falling in love with you.

Из главной гостиной послышался рев мотора. Килиан решил поиграть в гонки. Я ещё раз взглянула на счастливых родителей и направилась к брату. Он раскинул ноги на диване и, сморщив лицо, стучал по кнопкам джойстика. Мамин плед свалился на серый ковёр, украшенный ромбами. Несколько подушек улетели в угол комнаты, а обшарпанный синий прямоугольный стол, сотворенный папой, отдалился ближе к камину, что занимал чуть ли не всю стену. Я безумно любила этот камин, обрамленный камнем орехового оттенка. На Рождество мы собирались возле него, садились на огромный дугообразный диван и смотрели рождественские фильмы.

Телевизор размером с бильярдный стол облюбовал верх над камином и практически всегда работал, создавая белый шум. Я поглядела наверх и заметила, что мама повесила две новые каскадные люстры, которые едва не свисали до пола. Позади дивана обнаружились лампы, напоминающие засохшие ветки. Окна выходили на задний сад, где виднелись цветы и качели. Но самым любимым для меня был балкон с темно коричневыми перилами. Он расположился над гостиной, и там стояли кресла, словно сделанные из сахарной ваты. Мы с мамой могли проводить там весь день, читая книги.

– Чего тебе? – спросил Килиан, не взглянув на меня, конечно, он же лидировал в гонке.

Брату восемнадцать, и он сильно походил на отца в молодости. Только папа был джентльменом даже в юном возрасте, а Килиан – раздолбай. Каштановые волосы торчали в разные стороны и закрывали красивое смуглое лицо. Глаза брата собрали в себе несколько цветов. Серый, голубой и зелёный. Тонкий, но внушительный нос у него был в отца, а у отца в деда. О да, таким носом можно было клюнуть, но мне всё нравилось. Килиан постоянно сжимал губы, отчего те становились узкими и безобразными. А ещё он любил их жевать. Отвратительное зрелище. Казалось, он сожрал красноту, ибо губы стали бледно-розовыми. Килиана считали самым симпатичным мальчиком в лицее. Ещё бы.

– Как дела? – я присела на край дивана.

– Все окей.

Как же меня бесила фраза «все окей».

– Мне жаль, что вы расстались с Элизабет, – я всегда старалась называть её полным именем.

– С кем? – Килиан на долю секунды приподнял бровь.

– С Лиззи, – я растерялась.

– А, да. Печально, – ответил он, но я не ощутила и крупицу печали.

Врунишка.

– Ты поэтому не навещал меня? – я решила подсесть к нему поближе.

– Отойди, ты мешаешь! – крик Килиана заставил съёжиться.

Мне сделалось не по себе, словно я пытаюсь втереться в доверие к незнакомому человеку.

– Ладно. Ладно, – я подвинулась обратно.

– Не хочу говорить о Лиззи или о чем-то ещё. Я занят. Уходи! – он сказал это с такой злостью, что кольнуло в груди. Я едва не заплакала. Слезы застряли в гортани, и накатила осязаемая боль.

– Ладно, – я с трудом взяла себя в руки и вышла из гостиной.

– Черт! Все из-за тебя, Рири! – я вздрогнула от ора Килиана. – Я проиграл из-за тебя!

Может, я действительно сделала нечто ужасное? Даже брат меня ненавидел.

В крохотном зале продолжал петь Elvis Presley. Доносился радостный визг мамы, наверное, папа поднимал её на руки и кружил.

Я поднималась по лестнице и ощущала обиду вперемешку с несправедливостью и ещё нечто незнакомое, напоминающее желание то ли мстить, то ли выпрашивать прощение, причём, встав на колени. Ни того, ни другого я никогда не делала.

Очутившись на втором этаже, я передумала идти в покои и побрела в гардеробная. Надоело ходить в одежде Барби.

Мама обустроила гардеробную в конце коридора. Пространство сияло от избытка света и персиковых тонов. Тут было столько выдвижных ящиков и шкафов, что не сосчитать. Мамины наряды занимали больше места, чем мои, папины и Килиана. Хотя сторона брата отличалась искусным беспорядком. Он никому не разрешал складывать свои вещи, говорил, что все лежит как надо, а если мы влезем, то он потом ничего не найдёт. Моя одежда висела рядом с маминой. Я подошла поближе и едва не взвыла из-за обилия нежных цветов. Платья, юбки, кофты, рубашки были с оборками, кружевами и ещё кучей кукольной атрибутики. Как я носила это раньше? И что сдвинулось в разуме, что я изменилась?

Придётся менять гардероб.

Глава 2. Тень

Я проснулась от толчка. Комнату залил мрак. Я провела рукой по простыне, выискивая телефон, но не нашла. Вспомнила, что не задумывалась о сотовом, как вышла из комы. Раньше я без него не могла. Наверное, старый телефон сломался. Наверное? Сто процентов разбился, и надо купить новый. Какая странная жизнь. Без телефона мы не знаем, сколько времени. Под кроватью прятался ноутбук и планшет, но доставать их было лень. После часа, проведённого в гардеробной в поисках чего-то стоящего, я, видимо, пришла в спальню и уснула.

Заставила себя встать. На полу возле кровати валились кофта и юбка. Я пнула вещи и направилась в ванную комнату, чтобы искупаться. Лежать и отмокать в тёплой воде не собиралась, но решилась постоять под душем. Я быстро натерла кожу до красноты, помыла голову раз пять, закончила с водными процедурами и подошла к запотевшему зеркалу. Провела по стеклянной глади рукой, и сердце с грохотом упало в пятки. Никогда в жизни я не орала так сильно от ужаса. Я описалась, затряслась и упала, стукнувшись головой о мраморную стену. Гора полотенец свалилась сверху. Я закрыла лицо руками и забилась в угол. Мне было страшно смотреть. Страшно от того, что снова могла увидеть женщину с сероватым оттенком кожи. Женщину, которая пялилась на меня в зеркале.

– Кира! – голос мамы сначала раздался вдалеке, а потом приблизился. – Доченька! – она дотронулась до меня нежными пальцами.

Я вцепилась в неё и разрыдалась на груди. Мама гладила мокрые волосы и без умолку повторяла, что все в порядке, хотя не знала о произошедшем. Меня лихорадочно трясло, как больного с припадком. Затылок заныл, наверное, задело рану при ударе.

– Кэтрин! – в комнату ворвался папа. – Пчёлка! – прошло несколько секунд, пока папа сообразил, где мы прячемся. – Что стряслось? – он, наконец, вошёл в ванную, но я так и не решилась отпустить маму.

– Дорогая, что с тобой? Ударилась? Упала? Что-то болит? Вызвать скорую? – мама вбивала в меня вопросы, как гвозди.

– Поскользнулась, – врать я умела отменно. – Просто поскользнулась, -отпрянула от мамы, открыла глаза и увидела перепуганного отца.

– Так, – папа запустил пальцы мне в волосы и пощупал шрам. – Крови нет.

– Господь всемогущий, – прошептала мама.

– Все хорошо, – папа так громко выдохнул, даже мне полегчало. – Встаём, – он сначала помог подняться мне, потом маме.

– Точно, хорошо? – мама задала вопрос нам обоим. Мы кивнули в такт. – Ты так сладко спала. Я не стала будить тебя на бранч, но скоро ужин. Помочь одеться? Я как раз в гардеробной подыскала для тебя одежду, когда услышала крик, – она оглядела меня с головы до пят, а я с трудом удерживала полотенце.

– Нет, идите! – пришлось выталкивать их из комнаты. – Мама! – окрикнула её у лестницы. – А где мой телефон?

– Я же купил новый, – папа ударил себя по лбу. – Забыл в кабинете. Можешь забрать. Совсем старый стал. Ничего не помню, – он бубнил и пыхтел, а мама поцеловала его в щеку.

– Спасибо, – я захлопнула дверь и уставилась на ванную.

Надо занавесить зеркало.

Серый спортивный костюм свисал с меня, как мешок, и, кажется, я походила на мышь. Выйдя из гардеробной, я направилась в столовую, когда древние часы пробили восемь. Ужин в нашей семье начинался в одно и то же время, ни минутой раньше, ни минутой позже. Дом успел заполниться ароматом запеченного барашка. М-м-м. Потекли слюнки, отчего я даже ускорила шаг. А в столовой стоял крик. Килиан махал руками и спорил с отцом по поводу машины, которую он уже выбрал, а папа никак не желал покупать, считая Килиана юнцом и безбашенным раздолбаем. Такой разобьёт и автомобиль, и голову. Прям как я.

Не издавав ни звука, я прошла к стулу, на котором обычно сидела. Если к нам не приходили гости, мы ели в малой столовой, где стоял крепкий белый стол, накрытый полосатой голубой скатертью, и четыре белоснежных стула с мягкими сидениями в горошек. Эта комната была светлой, и окна позади отца, что прятались под лёгкой тканью занавесок, открывали вид на сад. На стенах висели картины с фруктами и овощами. Ничего лишнего. А вот большая столовая отличалась вычурностью и роскошью.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил отец.

Повисла тишина.

– А вот и барашек, – мама появилась с овальным блюдом, на котором дымились рёбрышки.

– Хорошо, наверное, – ответила я и уставилась на стол.

Передо мной возвышалась тарелка с синими линиями по краям. Ее уже заполнили жареным картофелем, брокколи в сырном соусе и молодым горошком. Баранина переместилась в центр стола, а вокруг неё было буйство красок. Различные салаты, соусы, тушёные овощи и молодая морковь – любимый деликатес Килиана. И, конечно же, не обошлось без пудинга «пегий пес». Пускай он и популярен в Шотландии, папа обожал его и ел каждый вечер. Меня же ни за какие деньги не заставили бы съесть данный шедевр кулинарии, в составе которого говяжий жир, соединённый с мукой, сиропом, специями и смородиной. Иисусе, как отец это ел?

– На десерт я приготовила взбитые сливки с клубникой. Как ты любишь, – мама прошла мимо меня и поцеловала в макушку.

– Благодарю, – я взяла серебряную вилку, а папа раскладывал рёбрышки по тарелкам.

Хрусть. Килиан принялся жевать морковь и таращился куда угодно, только не на меня.

– А ты приготовила мой любимый десерт? – брат сощурил глаза и посмотрел на маму.

– Конечно, дорогой. Бисквит с заварным кремом ждет на кухне. Сам принесёшь, – она встряхнула белоснежную салфетку и положила на ноги. – И сестре принесёшь, – мама зло поглядела на Килиана.

– И мой пудинг из патоки захвати, – папа хлопнул в ладоши.

– Я сегодня на раздаче?

Хрусть. Килиан принялся грызть вторую морковку.

– Да, – мама заулыбалась.

– Пчёлка, что с тобой? – вдруг поинтересовался отец. Видимо, мой ошарашенный вид был сильно заметен.

Мне стало некомфортно, словно я сидела в кругу чужих людей. Словно меня насильно усадили и требовали, чтобы общалась. Это был не мой дом, не мой стул, не моя жизнь.

– Все с ней хорошо, – тихо проговорила мама, нарезая картошку на мелкие кусочки.

– Сходишь завтра в свое кафе и наверняка повеселеешь, – заявил Килиан, пялясь в свою тарелку.

– Кафе? – кажется, звон моего сердце услышали на соседней улице. – Какое кафе? У меня есть кафе? – я почти вскочила с места.

– Килиан! – тон отца превратился в сталь.

– Что? Она и кафе забыла? – Килиан фыркнул. – Наверное, и меня скоро забудет…

– Перестань! – мама стукнула ножом о стол, а потом драматично схватилась за голову.

– Я не буду с тобой разбираться, – высказала я брату, выжидая, что тот посмотрит на меня. Но нет, он молча жевал морковь. – Пока не буду. Что за кафе? – я по очереди глянула на родителей.

– Кристофер, – мама выставила ладонь. – Рассказывай.

Мама отличалась изысканной утончённостью и красотой. Она никогда не стригла чёрные, как мрак волосы выше груди и сохраняла элегантные кудри, хотя не использовала плойку, бигуди и другие приспособления. Она наносила лёгкий макияж, и я ни разу не видела, чтобы она подводила подводкой или карандашом большие глаза. Тонкие алые губы не нуждались в помаде. Аккуратный носик с маленькой горбинкой и кукольные черты лица придавали ей юный вид, хотя после моей аварии она заметно постарела.

Кэтрин Эллингтон – потомок древнего рода Фэйбер и потому уважала себя за происхождение. Мама была натурой горячей и увлечённой любым, в её понимание интересным делом, из-за чего часто бросалась в пучину событий, не справляясь с ураганом страстей. Она отличалась вспыльчевым характером и умением обижаться на мелочи. Именно из-за характера, что не желал подчиняться ей, мама становилась капризной и нетерпимой. Но благо под рукой оставался покорный и прирученный папа.

Мама являлась творческой личностью. Воздушная, лёгкая, хрупкая, как хрусталь. Она летала в облаках и верила в легенды, волшебство и что в саду обитают феи. Иногда убеждала нас, будто видела одну крохотную фею, естественно, мы делали вид, что верим. Чудачка, которая несмотря на возраст, оставалась ребёнком. Единственным недостатком мама считала свою доброту. Частенько злилась, но дело в том, что даже в гневе она не переставала быть доброй. Благородная женщина до мозга костей. Однако, не дай Бог, кто-нибудь осмелился бы предложить нечто низкое, тогда благородство летело к чертям.

Мама была художником, и когда мне исполнилось пятнадцать, а Килиану восемь, она открыла художественную галерею, но проводила там четыре дня в неделю, и то несколько часов. Зачастую она рисовала дома, в кабинете, в который нам было запрещено входить, ибо мы могли спугнуть её музу, и та покинула бы маму. Да, Кэтрин Эллингтон – удивительная женщина, любящая шелка, лёгкие ткани и бело – золотые цвета.

– Ты закончила практику, и мы выбрали офис. Но ты передумала быть психологом. Девять месяцев назад за завтраком ты заявила, что желаешь открыть кафе – библиотеку. Мы не спорили. Мама заявила, что ты, видимо, похожа на неё и хочешь заниматься чем-то возвышенным, – папа прокашлялся. Мама сжала губы и состроила недовольную гримасу. – Ты сама отыскала место для кафе, а я выкупил его, – я выпучила глаза. Это сколько же он потратил денег? – Сама обустроила, следила за ремонтом и восемь месяцев назад открыла двери в чудесное заведение. А после надумала делать там расклады на картах Таро, – он пожал плечами, а Килиан хихикнул.

– Я умею гадать на Таро? – я повернулась к маме.

– О да. Ты молодец, – она похлопала меня по руке.

– Как же, – Килиан хохотал в кулак.

– Килиан! – мама стукнула того по плечу. – Хватит паясничать!

– И какое оно? Кафе?

Мне было плевать на то, что говорил брат. Я жаждала узнать о своём творение.

– Завтра и посмотришь. Мы хотели рассказать о кафе после ужина и моей работы в мастерской, – точно, по пятницам папа работал с деревом. – Рассчитывали собраться в гостиной, включить интересный фильм и поведать тебе обо всем. Но вышло, как вышло. Скажем спасибо Килиану, – папа запихнул в рот горошину.

– Тебе не нравится кафе? – я поглядела на брата, выжидая ответ, но он молчал. – Килиан, я к тебе обращаюсь.

– Нравится, – пробубнил он. – Всё окей.

– Я купил тебе новую машину. Завтра с утра привезут, – папа излучал удовольствие. – И не забудь забрать сотовый из моего кабинета.

– Ей новую машину, а мне ни одной? – у Килиана из глаз посыпались искры, готовые воспламенить скатерть.

– Надо сходить в парикмахерскую, а то корни отрасли и цвет блеклый, – мама погладила мои волосы, а на брата никто не реагировал.

– Я хочу вернуть темный цвет волос, – уверено заявила я. – Ещё следует поменять гардероб и сделать что-то с ногтями, – я выставила перед собой руки и поглядела на огрызки с облезлым розовым лаком.

– А я хочу авто! – Килиан не унимался.

– Исполнится двадцать один, купим тебе машину. Угомонись уже, – папа принялся жевать третье по счету ребрышко.

– Тогда завтра с утра поедем в салон красоты. Я позвоню Александре, – мама кивнула каким-то своим мыслям. – Будешь снова походить на меня? – она лукаво улыбнулась.

Да, я походила на мать, а Килиан на отца. Странное стечение обстоятельств. Ещё забавно то, что родители решили дать нам имена на ту букву, на которую начинались их имена. Вот только Кира и Килиан было перебором. Но им нравилось, хотя и мне импонировали такие звучные имена. Кэтрин, Кристофер, Кира и Килиан. Семейка на К.

Я захихикала, папа подмигнул, а брат поглядел на меня, как на сумасшедшую. Возможно, так оно и было, ведь я видела призраков или неких порождений больной фантазии.

– Ещё я желаю изменить спальню, – на мое заявление присутствующие перестали есть.

– Почему? – мама расстроилась, поскольку мы вдвоём обустраивали комнату.

– Мне больше не нравятся цвета и обстановка, – родные молчали, а я резко захотела покурить.

– Хорошо. Скажи, что хочешь изменить, и мы немедленно приступим. Всё для тебя, Пчёлка, – отец одобрительно закивал.

– Я пойду в сад. Кхм, – я прочистила горло.

– А как же десерт? – у мамы был такой печальный вид.

– А как же чай? – папа выглядел не лучше.

– Я вернусь, только покурю.

– Ты куришь? – удивлению Килиана не было предела. – Вы разрешили ей курить? – его голос сорвался на писк.

– Иди, Пчёлка, – сказал папа, не дав маме заговорить. – Всё в порядке. Кэтрин, принеси чай и молоко.

– Нет. Я буду чай с клубничным соком, – я не дала папе договорить.

– У нас нет клубничного сока. Какой ещё сок? Погоди… Ты же пьёшь чай с молоком. Я… Кристофер! – мама завопила.

– Хорошо, мы натрем клубнику в чай. Да, Кэтрин? – кажется, у папы задергались глаз и щека.

– Благодарю, – я вылезла из-за стола и направилась на кухню, где находилась дверь, ведущая на задний сад.

– Кристофер, но… – я услышала шёпот мамы.

– Доктор сказал делать то, что она попросит. Такое странное поведение характерно для людей после комы и с амнезией. Это скоро пройдёт, – в голосе отца звучали слезы.

Да, их милая девочка изменилась.

Сад благоухал от изобилия цветов, в особенности пионов, любимчиков мамы. Она относилась с нежностью к каждому кусту, росточку, стеблю. Разговаривала с растениями и утверждала, что те понимают нас. Будучи малышкой, я повторяла за мамой и не просто болтала, а напевала бутонам детские песенки, и когда те распускались, то искренне верила, что это благодаря мне. Но моё сердце завоевала Бьюмонтия – капризная лиана, которая расползлась по забору и требовала много внимания. Терпкий и сладкий аромат белых цветков, похожих на колокольчики, успокаивал мысли. Бьюмонтия радовала меня с ранней весны до конца лета. И вот скоро лепестки опадут, и на их месте образуются продолговатые зеленые плоды.

Бьюмонтия нравилась мне и по другой причине. Лианы и дивные цветки имели две стороны. Хорошую и плохую. Прям как люди. С одной стороны, экстракт корней и листьев применяли как лекарства. Из ветвей получали прочное волокно для плетения канатов и веревок. А с другой – млечный сок использовали в качестве яда. Манящее растение, способное убить одной каплей. Я как-то хотела утащить Бьюмонтию к себе в комнату, но мама кричала, как резаная. Тогда я и влюбилась в столь хрупкое и опасное создание природы.

Я присела на садовые качели, усеянные подушками, и достала из кармана сигарету с зажигалкой. Пускай и не видела в окнах родных, но знала: они наблюдали.

Чирк. Чирк.

Зажёгся огонек, прорезая сгустившуюся темноту. Живой дым, подобно вуали, укрыл меня и облепил кожу. Горячий воздух обжог лёгкие. Я выдохнула с облегчением и посмотрела на небо. Ни одной звезды. Они попрятались и следили за мной, как и моя семья. Я ощущала осуждение и непонимание, но было наплевать. Горький смог латал мои раны.

Десерт мы ели молча. Атмосфера нагнетала. А может, я не вышла из комы? Может, это был сон? Почему я чувствовала себя чужой в собственном доме, среди близких?

Отец быстро удалился в мастерскую. Часам к десяти мы должны были смотреть фильм, но я сразу предупредила, что отправлюсь спать. Мой мозг работал с заминкой, а тело порой казалось чужим. Наверное, доктор Нэйт был прав. После комы люди ощущали себя иначе.

Очутившись в комнате, я не переоделась, лишь сняла костюм и вспомнила, что забыла телефон в кабинете отца. Захотела сбегать за ним, но передумала. Залезла под покрывало, обняла две подушки и уснула.

Утро началось с криков, которые разбудили меня. Облачившись в банных халат, я спустилась вниз, а по дому носилась мама с какими-то бумажками в руках. Входная дверь была открыта нараспашку, и на пороге стояло два человека в синих комбинезонах. Они поздоровались, я кивнула, потом зевнула и уже собиралась пойти обратно спать, когда мама заметила меня.

– Кира, твою машину привезли.

После этих слов я рванула на улицу.

На проезжей части стоял Мини Хэтч бледно – розового цвета. Бывшая новая машина, на которой я врезалась в дерево. Меня передернуло. А ещё я осознала, что нахожусь в одном халате и босиком на тротуаре, где мимо проходили люди. Одни открыто пялились на меня, другие корчили недовольные лица.

Я обязана была прыгать от счастья. Ура! Новое авто для куклы Барби. Не хватало рядом только Кена. Ничего удивительного, ведь в свои двадцать пять лет я являлась принцессой для родителей, дочерью королевы и короля.

– Мисс. Ключи просили передать вам, – послышался грубый голос позади.

Я выставила ладонь, и на неё упало очередное розовое пятно.

– Благодарю, – я развернулась и зашагала к дому, где на пороге ожидала мама.

– Тебе не нравится? – мама стряхнула с моего плеча невидимую пылинку.

– Может, Килиану отдадите? – жалобно простонала я.

– Этот розовый капкейк? – между прихожей и главной гостиной ждал Килиан. – Я предпочитаю нечто мужское, – он смачно откусил наливное красное яблоко.

– Дорогая, иди умойся, оденься, позавтракаем и поедем в парикмахерскую, – мама забавно шевелила бровями.

– Пойду возьму телефон. Поедем на твоей машине, – я чмокнула маму в щеку и заспешила в кабинет отца.

Папа ещё до рассвета уехал в Бирмингем. Его родной город. Место, где на несколько миль разрослось родовое поместье Эллингтонов. Мы редко туда ездили, но держали особняк, больше походивший на замок, под присмотром.

Бирмингем славился ювелирными традициями, и до сих пор около сорока процентов английских ювелирных изделий производится там. Семья отца поднялась за счёт драгоценностей, и мы по праву считаемся одной из богатейших семей Британии. Папа частенько ездил на родную землю проверять бизнес. К тому же он также был совладельцем IT-компании SCC. Отец постоянно отсутствовал, но, не считая пятничную традицию танца с мамой и воскресный завтрак, что плавно переходил в обед, каждую пятницу, субботу и воскресенье он спал дома.

В Бирмингеме построили пять университетов. Самый престижный – Бирмингемский университет. В него входила крупнейшая в Европе медицинская школа. Я закончила именно этот университет, факультет психологии. Практику проходила в Лондоне.

Бирмингем – это мой второй дом. Это улицы, протоптанные студентами, и воздух, наполненный голосами предков.

Отцовский кабинет встретил меня ярким светом из окон, что заполнили стену напротив двери. Сами стены из коричневого дерева таили в себе запах качественного виски и кожи. Я подошла к двум чёрным креслам и плюхнулась в один из них. Закрыла глаза и вспомнила, как раньше сидела тут тихо рисовала, пока папа занимался делами. Шкаф, забитый книгами в старых переплётах, деревянные статуэтки и бутылки с алкоголем стояли на местах. Их не трогали ни время, ни обстоятельства. Массивный дубовый стол демонстрировал порезы, которые сделала я, царапая свое имя. А по бокам стола остались шрамы от колёс игрушечной машинки Килиана. Я перевела взгляд на белую коробку. В ней лежал новый телефон, естественно розового цвета.

– Папа, – я наизусть знала номер отца, поэтому сразу позвонила ему. – Благодарю за машину, но… – сглотнула вязкий ком слюней. Было стыдно говорить, что подарок мне не по душе. – Но можешь вернуть её обратно в магазин?

– Почему? Что-то не так, – в трубке слышались голоса. Я потревожила отца во время собрания.

– Нет, нет, все так. Просто я хочу другую машину. Понимаешь? – после минуты молчания я решила соврать. – Эта напоминает об аварии.

– Ох, родная, я не подумал. Хорошо, я понял. Вечером буду дома, поговорим. Люблю тебя, пчёлка, – и он отключился.

В салоне красоты Александра постаралась на славу. А у мамы была истерика.

В парикмахерской случилась оказия. Не смогли ничем прикрыть шов на затылке, чтобы покрасить волосы. Придумывали кучу способов, но оставалась вероятность, что краска попадёт в рану. После изнурительных часов в кресле перед зеркалом я попросила отрезать волосы до той черты, где отрасли корни. Получилось недурно. Для меня, но не для мамы.

Когда слезы по облезлым кудрям иссохли, когда Александре удалось, наконец, успокоить маму, мастера взялись за мои ноготки. Я сказала сделать их длинными и острыми, а ещё покрыть чёрным лаком. Александра долго убеждала меня, что я люблю нежные тона. Интересно было наблюдать за тем, как посторонние люди пытались доказать, что мне нравится. Споры сошли на нет, и я получила то, чего желала.

Моё кафе стояло на улице Пиндок Мьюс. Странный выбор. Нормальные люди искали помещения под бизнес такого типа на главных проезжих дорогах. Я же приобрела новое убежище, разместившиеся на узкой каменистой улочке среди кучи жилых домов. Радовало одно: по пути в кафе находился бутик, где продавалась элегантная одежда, вмещающая в себя шик викторианской эпохи и модерна. Ко всему прочему, хозяйка заведения предлагала вещи в стиле викторианской готики. Однажды я забрела в данный магазин и долго хихикала, разглядывая мрачные одеяния, которые подходили для Хэллоуина или местных вампиров. А теперь сама напоминала нежить.

– Оу, мисс и миссис Эллингтон! – хозяйка встретила нас у входа, а сам магазинчик оказался пустым. Естественно, кто бы с утра пошёл покупать столь экстравагантные вещи. – Доброе утро. Рада вас видеть, – она расплывалась в улыбке, теребя в руках веер.

Я вспомнила, как звали хозяйку бутика. Келли Дэбуа. Мама рассказывала, что она проживала в Паддингтоне и была наполовину француженкой. Элегантная худощавая дама почтенных лет. Она редко выходила за пределы магазина, а если и выходила, то только до соседней кофейни, чтобы заказать кофе. Миссис Дэбуа носила облегающие чёрные платья. В любую погоду её руки стягивали перчатки из различных тканей, от кружева до кожи. Она собирала серебристые волосы в пышный пучок, красила мелкие губы бардовой помадой и рисовала длинные стрелки на верхних веках, отчего лазурные глаза выделялись на бледном фоне лица.

– Доброе утро, мадам Дэбуа, – мама сняла солнцезащитные очки. – Кира решила подобрать нечто новое для гардероба. Буду признательна, если поможете, – она вскинула руки и направилась к бархатному креслу багрового оттенка.

Мама явно бывала тут раньше.

– Мисс Эллигтон, – миссис Дэбуа улыбнулась, демонстрируя белоснежные ровные зубы. – Что желаете приобрести? Есть ли предпочтения? – она раскрыла чёрный атласный веер.

– Готика. Кхм. – я прокашлялась. – Меня интересует готика.

Брови хозяйки бутика взлетели на лоб. Она осмотрела меня с головы до ног. Видимо, розовый спортивный костюм и слишком короткие волосы ввели её в шок.

– Bien. S’il vous plait, – она указала вглубь бутика. Я прошла вперёд. – Материалы, которые дизайнеры используют при пошиве готической одежды – это гипюр, кружево, бархат, органза, шелк, атлас, кожа и их комбинация, – миссис Дэбуа начала рассказывать о тканях с такой изящной интонацией, что я открыла рот и уставилась на неё. – Готический стиль женской одежды предполагает обтягивающий верх и расклешенный свободный низ. Главная цель – убрать женственность фигуры, придав ей угловатые формы, – она вновь осмотрела меня. – Но не для вас, мисс Эллингтон. Вам подойдёт сочетание готики и женственности. Хм, – её взгляд блуждал по вешалкам, откуда лился мрак. – Готический стиль – это стоячие воротники, V-образные вырезы горловины, длинные обтягивающие рукава, рванный крой, напоминающий зубчатые крыши соборов и замков викторианской эпохи, – её пальцы, скрытые под прозрачными сетчатыми перчатками, пробежались по одежде. – Готический стиль – это стягивающие корсеты черных, темно-бордовых и темно-фиолетовых цветов. Такие корсеты украшены кружевом и гипюром и часто шьются либо из бархата, либо из шелка, либо из натуральной кожи. Юбки в готическом стиле – это расклешенные модели в пол или пышные средней длины, с фалдами и воланами. Платья также должны быть длиною в пол, с расклешенным подолом и зауженным верхом, можно с длинными обтягивающими рукавами или с лифом – корсетом в стиле бандо, – мы дошли до конца бутика, и я очутилась в мире чёрной кожи и бархата.

– Я хочу корсет, – я с трудом выдавила из себя слова.

– Bien! – миссис Дэбуа засмеялась голоском, звенящим колокольчиком. – Приступим, – она отложила веер на стоящий рядом с кабиной для переодевания пуф и принялась перебирать вешалки.

Я влюблялась в вещи, которые она показывала. Накопилась гора темной одежды. Я мерила каждую и дефилировала по узкому проходу. Смотрелась в зеркало и видела в нем чудесную девушку. Мама не явилась на показ, а разбиралась с кем-то по телефону по поводу картин. А я радовалась, ибо знала, какие гримасы корчила бы мама при виде таких моделей. Если честно, я желала скупить весь бутик, но несколько нарядом настолько запали в душу, что я собралась носить только их.

Первым было бархатное облегающее смоленое платье без рукавов, с молнией впереди, что начиналась у горла и шла до подола ниже колен, к которому пришили гипюровую воздушную юбку, доходящую до пола. Гипюр также присутствовал, как воротник жабо. А ещё крупный серебреный ремень подчёркивал талию.

Вторым был темно синий пиджак из плотной ткани с воротником – стойкой. Низ пиджака переходил в юбку с белой пышной кружевной подкладкой. Сама юбка свисала только по бокам и сзади, чтобы можно было свободно передвигать ноги, которые облегали замшевые лёгкие штаны.

Следующий наряд состоял из чёрного комбинезона, белоснежной рубашки и накидки мантии с отверстиями для рук. Дальше было кожаное платье с острыми подплечниками, облегающими рукавами и верхом, похожим на лиф. Подол платья доходил до пола и колыхался при движении, а воротник упирался в нижние скулы. Нескончаемый поток тканей ласкал моё тело.

Я также выбрала кожаные штаны, бардовые бархатные пиджаки. Юбки из гипюра выше и ниже колен. Ещё нашла платье из темно синего, нежного на ощупь материала. До локтя рукава были пышными, а после ткань облегала руки. Юбка напоминала бутон тюльпана и имела длинный разрез. На концы рукавов и воротника пришили белые оборки.

Я нарядилась в кожаное платье и нашла шляпу с длинными полями. Ещё мне показали туфли и сапожки. Я набрала остроносой обуви на каблуке и без. Когда образ завершили, мама встретила меня в удивлении, но промолчала. Миссис Дэбуа с утра пораньше заработала большие деньги, но Иисусе, как же я радовалась покупкам. Я словно побывала в родном месте и болтала часами со старой знакомой, знающий мои тайны. Хозяйка магазина предупредила о прибытие к октябрю новых костюмов, которые наверняка понравятся мне. Я решила, что ещё не раз навешу бутик «Lovel»

Машина свернула на улицу Пиндок Мьюс, и моё сердце подскочило к горлу. Было ощущение, словно в конце пути меня ждало чудо. Я запаниковала и похолодела, когда увидела зелёное царство. Мы остановились, а я глазела на дом, утопающий в плюще и цветах, в которых, как горящих билборд, красовалась вывеска с надписью «FanTEAsy».

Оригинально.

Я вышла из машины и замерла. Кирпичное строение в три этажа будоражило кровь. На первом этаже имелся огромный вход с аркой, обвитой растениями. Под аркой стояли милые плетеные столики и стулья с пухлыми подушками различных цветов. Тут и там благоухали цветы в горшках. На втором этаже был балкон, а на третьем широкие окна с красными рамами.

Ноги налились свинцом, и я с трудом побрела к входу. Оказавшись у массивной раскрытой двери молочного цвета, я остановилась, пялясь внутрь здания, откуда доносились песня We are Young группы Fun и ароматы старых пожухлых страниц, что смешивались с запахами кофе и выпечки. Я сделала маленький шажок и услышала протяжное мяу. Мне на встречу бежали две чёрные кошки. Не раздумывая, присела на корточки, и упитанные зверюги начали обтираться об меня, лезли в лицо, мурлыкали и орали, словно приветствовали. Я плюхнулась на задницу. Одна кошка вскарабкалась мне на плечо, вторая забралась на руки. Странное ощущение кольнуло душу. Эти создания были мне дороги, я будто являлась их матерью. Я чувствовала всепоглощающую любовь и заботу.

– Люцифер и Маджик – твои верные псы, – позади послышался голос мамы.

Я подняла первого кота. Да, кота, поскольку сразу заметила его бубенчики. Люцифер. Кто дал бедолаге такое имечко? Кот был чёрный, как ночь, а на лбу будто белой краской нарисовали полукруг, что линиями уходил к ушам, создавая очертание рогов. Стало понятно, почему его так прозвали. Я стащила с плеча кошку Маджик, такую же мрачную, как и Люцифер. У неё на лбу сияла белая звезда. Это были удивительные существа с не менее удивительной раскраской. Они не отходили от меня, а я не могла оставить их. Мы срослись, были единым целым. Мне показалось, что именно их мне и не хватало.

– С возвращением!

Из-за громких воплей я едва не оглохла.

Посмотрела наверх и заметила шарики, а ещё самодельную вывеску с моим именем. Помещение заполнилось людьми, которых я не узнавала, ну, кроме Жужу, Оли и Энн. Остальные являлись для меня незнакомцами, хотя смотрели с любовью и теплом. Я резко приподнялась, держа в охапке двух тяжёлых котиков, и неуверенно улыбнулась, не понимая, куда бежать или к кому подходить и что требовалось говорить. Просто стояла и сжимала зверюг, а те урчали, как мотор трактора.

– Сама Мортиша Аддамс пожаловала к нам! – весело заявила Жужу, и присутствующие засмеялись, а я скорчила недовольное лицо.

– Рири! – Оли бросилась ко мне с объятиями, не взирая на котов, и почти раздавила нас троих.

– Мортиша, – Жужу повторила за Оли, а за ней и Энн.

В общем, меня облепили со всех сторон, и хотели убить.

– Ура! – крикнул кто-то в толпе, и эта толпа ринулась к нам.

Я оказалась лежащей на полу. Рядом со мной дико хохотали, а коты стонали. Меня облепили руки, подняли, и поток из людей хлынул вглубь заведения. Я лишь плыла и рассматривала кафе изнутри.

Обшарпанные, словно в древнем замке стены, пестрили плакатами и цитатами. С потолка свисали гирлянды с мелкими лампочками, а среди них таились громоздкие железные люстры. Повсюду разрослись растения, будто это не кафе, а сад. Несколько стен занимали крепкие узорчатые шкафы, заполненные фолиантами. Где-то стояли плюшевые диваны и кресла, а где-то столы и стулья из красного дерева. В конце помещения обнаружилось фиолетовое кресло с длиной спинкой, которое походило на трон королевы. Перед ним стоял огромный стол, усеянный свечами, стеклянными шарами и картами Таро. Видимо, там я устроила себе место для раскладов. Меня же тащили в угол, где скрывался большой, похожий на скамейку диван ярко-жёлтого цвета.

– Я так соскучилась! – ко мне кинулась миловидная девушка и крепко обняла. А коты наконец-то дали деру.

– Привет, – прохрипела я.

– Я позаботилась о кафе, пока тебя не было, – прошептала девушка мне на ухо сладким добрым голосом, похожим на нугу в шоколаде.

– Благодарю, – только и ответила я.

– Я Мэри. Помнишь? – она отцепилась от меня и посмотрела в глаза.

Я не помнила её, но она мне понравилась. Мэри была маленького роста, но внутренняя сила распространялась вокруг. Мелкая, но хваткая. Короткие блондинистые и тонкие, как сама Мэри волосы доставали до плеч. Всё в ней было крохотным. Губы, нос, ладошки, пальцы. Крошка Мэри. Только карие глаза занимали пол лица и выглядели несуразно по сравнению с миниатюрными чертами, впринципе, как и толстые щеки. Я глянула на её грудь и увидела бейджик, на котором было написано «Мэри. Мэнеджер».

Дзынь.

До меня дошло. Мэри являлась моей помощницей и администратором кафе.

– Не помню, – я потупила взгляд и захотела курить.

– Ничего. Ничего, – она схватила мои руки, и меня ударило мощным разрядом тока.

По венам растеклась агония. Желудок свело спазмом. Сотни иголок впились в мышцы, добрались до костей и покарябали. Я ощутила привкус крови на языке. Нос ошпарила вонь. Так пахли тяжело больные люди, словно болезнь выбиралась наружу и издавала зловонью, распространяя яд вокруг себя. Мне стало трудно дышать. Кто-то высосал весь кислород. Я глотала воздух по капле и не могла насытиться. Пыталась пошевелиться, но не получалось. Меня пригвоздили к полу и заставляли испытывать адский ужас. По спине полился обжигающий пот, а Мэри глядела на меня с нескрываемым испугом. Наверное, моё лицо приобрело цвет муки, а глаза вываливались из глазниц.

– Кто болен? – я отскочила и почувствовала облегчение.

– Что? – Мэри попятилась назад, сжимая руку, кажется, я сильно схватилась за её ладонь.

– Кто болен в твоей семье? – вкус болезни продолжал отдавать горчинкой на губах.

– Мама, – без того огромные глаза Мэри стали ещё больше.

– Вспомнила свое кафе? – талию обвили руки Жужу, и она подняла меня.

– Нет, – ответила я, пялясь на Мэри.

– Пойду… – похоже, Мэри потеряла дар речи. – Пойду принесу торт, – и она сорвалась на бег.

– Фак, – Жужу любила использовать это слово, которым выражала и радость, и злость, и остальной спектр эмоций. – Что это с ней? – подруга потащила меня в сторону дивана и уселась на него.

– У неё болеет мама, – промямлила я, перекатываясь на бок.

– Серьёзно? Фак. Она ничего не говорила, – Жужу сморщила лицо.

– Ты не знала? – я удивлённо поглядела на неё.

– Нет. Но ты наверняка была в курсе. С тобой она делилась секретами, – Жужу опять принялась тискать меня.

– Рири! – ко мне прильнула Оли и разрыдалась. – Мы скучали и… И скучали, – она обняла покрепче. – О, мой бог! – Оли обожала пихать везде эту фразу.

– Мортиша, а ты чего волосы состригла? И что за новый имидж? – Жужу стащила с меня шляпу и принялась гладить по голове.

– Эммм. Вечно ты всем придумываешь клички, – между мной и Оли втиснулась Энн и тоже начала обнимать.

Мы не просто так называли Анну – Энн. Когда она разговаривала, добавляла протяжное «Эмммм». Мы соединили Анна и Эмм, и вышло Энн.

– Девочки в сборе, – напротив нас появилась мама, прижимая кисти к груди. – Мои прекрасные девочки, – по её щекам полились слезы.

– Мама Кэт, не плачь. Фак. Все же хорошо, – Жужу протянула руку через стол, и мама ухватилась за неё.

– Я стала сентиментальной, – мама вытерла щеки. – Оставьте подарки там! – она внезапно закричала, как обычно, успевая проследить за всем. – Не туда! – мама драматично застонала и убежала.

– Подарки? – я завертелась на месте.

– Эммм, ерунда.

Энн провела пальцем по шраму на затылке. Я вздрогнула и укусила её. Раздался наигранный вопль.

– Ты правда забыла целый год? – у Оли были синяки под глазами, наверное, опять дети не давали спать всю ночь.

– И курить начала, – Энн прищурила левый глаз.

– И одежду сменила, – Жужу повторила за Энн.

– Мяу! – под стол забрались верные псы.

– Идите сюда, – я вжалась в диван, и коты прыгнули на колени.

– Их тоже не помнишь? – Жужу указала на котиков.

– Нет, – я погладила деток.

– Эммм. А может это от лекарств? В тебя столько вливали, – Энн призадумалась.

– Да, да, – Оли заелозила на подушках. – Возможно, когда они выйдут из организма, ты вспомнишь обо всем и станешь прежней…

– Прежней? – я посмотрела на неё с осуждением.

– Фак. Оли! – Жужу ударила себя по лицу. – Рири. Она имеет в виду, что ты вспомнишь прежнюю себя и все остальное, – миловидная улыбка не скрыла стыда.

– Тебе идут короткие волосы, – Оли захлопала в ладоши. Иногда она вела себя как ребёнок, а не мать пятерых детей. – О, мой, Бог! – она округлила глаза. – А шрам не болит?

– Нет, – я гладила Люцифера и чувствовала себя отменно.

– Фак. Мы так испугались! – у Жужу заблестели слезы на глазах.

– Вопрос, – я почесала щеку. – Если я въехала в дерево, то почему рана на затылке? Причём это единственная рана на теле, если не считать царапин и ушибов.

Я принялась кусать нижнюю губу. Проклятая старая привычка.

– Эммм, – Энн откинулась на спинку дивана.

– На заднем сидении был каркас для нового шкафа, – выпалила Оли, и её глаза забегали.

Лгала?

– Она вернулась к нам! Она вернулась к нам! – в кафе раздались голоса, поющие «Happy Birthday» на новый лад. – Кира, милая, вернулась к нам.

На нас надвигался гигантский торт в пять или больше слоев.

– Встаём, – прошептала Жужу, и меня подняли за локти.

– Задувай свечи!

Торт перекочевал на стол.

– Задувай! Задувай! Задувай! – люди заголосили

Я быстро задула примерно двадцать свечей.

– Ура! – Жужу захлопала, а меня опять начали обнимать и целовать.

– Нельзя! – Энн шикнула на Маджик, которая тянула лапу к торту. – Нельзя! – повторила Энн, но кошке было плевать. Она оставила отпечаток на белоснежном креме.

– Мэри, неси тарелки! – прокричала Жужу, и началась беготня.

Я сидела в окружение друзей и котов и ощущала успокоение. Присутствующие что-то выкрикивали, слышалась музыка, смех. Моё кафе воплощало собой воронку уюта и тепла. Я словно попала в пряничный домик, но без злой ведьмы. Наверное, я мечтала о таком убежище, где могла укрыться от бед, быть собой и делать то, что хочу. Кафе-библиотека походила на иной мир, по ту сторону реальности. Я разглядывала незнакомые лица и видела в них добро. Добро притягивало добро. Восемь месяцев, как открылось заведение, а я чувствовала, будто оно стояло здесь веками и хранило наши голоса.

Взгляд блуждал по залу и цеплялся за детали, которые продумали до мелочей. Каждая вещь имела смысл, даже плакаты. Мне удалось совместить сад, библиотеку, бар, чайную и кофейню в одном, сделать единым организмом. Отними что-то одно – все разлетится на щепки. Я остановила взор на цитатах, выписанных каллиграфическим почерком на шершавых листах, которые поместили в рамы и запечатали под стеклом. Кажется, их писала я с подругами, ибо такой бред могли придумать только мы. Хотя не совсем уж и бред.

«Будь как вампир. Пей кровь с удовольствием».

«Когда заключаешь договор с дьяволом, читай мелкий шрифт».

«Все женщины – ведьмы. Все мужчины – орки».

«Если принц на белом коне не прискакал, переключись на короля».

«Никто не без греха. Ни у кого не шуршат крылья за спиной».

«Если тебя называют монстром, не переубеждай. Будь монстром».

«Алкоголь вреден, как и всё вокруг».

«Если ты во что-то не веришь, то это не значит, что этого нет».

«Раз уж натрахтибидохтал, то трахайся и дальше».

«Добро конечно, хорошо, но зло веселее».

«Легко быть капризной принцессой, а вот до королевы нужно дорасти».

«Ты можешь жить, как в сказке, если сказка живёт в тебе».

«Если оказался в темноте, ложись спать».

– Читаешь нашу писанину? – хихикнула Жужу, протягивая мне блюдце с тортиком.

– Угу, – ответила я, запихивая крем в рот.

– Мы месяц это писали. О, мой, Бог. Возомнили себя писателями, – Оли пальцем выковыривала клубнику из прослойки.

– Эммм. Кто виноват? – Энн развела руками.

– Рири! – хором заорали трое.

– У нас тут библиотека, – начала Оли.

– Надо развесить умные цитатки, – продолжила Энн.

– Мы обязаны написать нечто свое, особенное! – Жужу изображала меня, корча гримасы. – Что-то незабываемое, – она захохотала. – Фак. Мы действительно создали самые умные цитаты.

Я засмеялась.

– Где уборная? – я привстала, передав котов Жужу, а Люцифер успел облизнуть кусок торта с моей тарелки.

– Там, – Жужу махнула рукой. – Фак, я забыла, что ты не помнишь. Вон видишь плакат с зефиркой на ножках? – я обшарила взглядом зал и нашла зефирку. – Там дверь напротив. Спустишься вниз по лестнице, найдешь уборную.

Она принялась вытирать крем с усов Люцифера.

Ступени скрипели и стонали под ногами. Похоже, я специально сделала такую разговорчивую лестницу. Вдоль стен тянулись старые газеты с заголовками об известных писателях и их книгах.

В конце меня ждали две двери. На одной изображалась ведьма, на другой орк. Я расхохоталась. Это были рисунки с цитаты. Открыла зелёную дверь и окунулась в новый сад. Туалет пах пирожными с персиками, да и само помещение напоминало большой персик на лужайке. По стенам вились лианы, мраморные раковины походили на фонтаны в парке. Огромное зеркало подсвечивалось дюжиной огоньков. Я посмотрела в стеклянную гладь, и мне понравилась смотрящая оттуда девушка. Она светилась счастьем. Щеки порозовели и, кажется, проходила худоба.

Я открыла кран и залюбовалась мыльницей в форме русалки, но вдруг почувствовала, как леденеет спина. Ужас укусил за горло. Я начала шипеть и задыхаться. Отскочила назад и ударилась о дверь, едва не поскользнувшись на вычищенном до блеска зеленоватом полу. Подняла взгляд на зеркало и остолбенела. Холод пробрался до костей и норовил сломать хрупкую конструкцию. Кровь отлила от лица, а пальцы покрылись инеем. Я выдохнула, и изо рта вырвался пар. Хотела закричать, но стояла столбом, пялясь на женщину в чёрном платье, с чёрными губами и чёрными глазами.

– Вспомни, – прошептала она.

Из меня вырвался вопль.

Я бежала на одеревеневших ногах обратно к друзьям. Спотыкалась на лестнице, упала три раза, но снова вставала и бежала, хотя казалось, что ступеней становилось больше, и я поднималась в небеса. Добравшись до зала, рванула в сторону дивана, откуда доносился громкий смех Жужу. Присутствующие гости смотрели на меня, как на сумасшедшую. Я понимала их, ибо, возможно, они были правы. Не успела дойти до стола, как под ноги кинулись коты, и я мгновенно успокоилась. Приглушенное мяуканье согрело кусок льда, что раньше было сердцем. Я прикрыла веки, а когда открыла, передо мной стояла мама с обезумевшим взглядом.

– Булочка, что такое? У тебя губы синие, – она дотронулась до моей руки. – А! – резкий крик заставил скорчиться. – Ты ледяная. Сейчас. Принесите плед! Быстрее! – мама обняла меня и потащила к дивану.

– Рири? – Оли подскочила с места и ухватила меня.

– Фак. Что случилось? – Жужу усадила возле себя и начала растирать мои пальцы.

– Голова закружилась, – я оглядела толпу чуть поодаль от нас. Боялась увидеть там женщину. – Ещё не до конца вылечилась, – лгала и не краснела.

– Надо позвонить доктору Янгу и папе, – мама схватилась за телефон. Я хотела остановить её, но она уже упорхнула к выходу.

– Говори, – Жужу поджала нижнюю губу и уставилась на меня. – Говори правду. Я знаю, когда ты врешь.

– Я? Это вы расскажите правду. Что на самом деле произошло в тот день? Как я попала в аварию? – я посмотрела на Жужу исподлобья.

– Ты врезалась в дерево…

– Я тоже знаю, когда ты врешь, – я сложила руки на груди. Иисусе, те действительно были ледяными.

– Я не вру, – Жужу открыла рот.

– Тебе позвонил Килиан и попросил забрать его из дома. Он был расстроен. Ты оставила нас и поехала за ним. Вот так, – Оли смотрела на меня чистыми, милыми и лживыми глазенками.

– И вы остались… Кстати, а где вы остались? – я пробежалась по ним взглядом.

– В пабе Prince Wales. Эммм. Ты сама сказала нам остаться, мы и остались, – Энн не глядела на меня, а тянулась за очередным куском торта.

– Где Эмма? – я только вспомнила, что у Энн была дочь.

– Эммм. На курсах. Ох. Ты же не помнишь. Я отдала её на курсы по рисованию.

– Ладно. Значит, я велела остаться, и вы послушались? Что за дерьмо вы вливаете мне в уши? – холод внутри сменился пожаром.

– Рири! – воскликнула Оли. – О, мой, Бог! Ты никогда так не выражалась!

– Мортиша, угомонись! – Жужу стукнула меня по плечу. – Вот это словечки. Фак! Даже я так не выражаюсь! – она перебросила толстую косу на спину.

– Ничего, скоро память вернётся, и тогда вам не поздоровится, – я ухватилась за ножик и пригрозила им каждой.

– Всё, Рири. Отныне ты реально Мортиша Аддамс, – Жужу состроила гримасу, напоминающую то ли призрака, то ли Франкенштейна.

Глава 3. Оли

Оливия Флеминг родилась в тысяча девятьсот девяносто третьем году в Ливерпуле.

Ливерпуль – это «Битлз». «Битлз» – это Ливерпуль. Духом Битлз город пропитался насквозь, и стоит там очутиться, тень музыкантов будет сопровождать повсюду.

Ливерпуль находится на северо-западе Англии, в Мерсисайде. Погода такая, что жарко не бывает, но и сильных холодов нет. Умеренная зима, прохладное лето и вечные дожди, что слишком даже для Британии. А ещё в Ливерпуле почти не выпадает снег. Город напоминает серое пятнышко среди зелёных равнин королевства.

Жителей Ливерпуля называют «скаузерами» из-за дичайшего акцента, разобрать который весьма сложно. Раньше Оливия разговаривала так, что болели уши.

Коренные скаузеры чаще обитают в Буттл, куда лучше не заходить, ибо это одно из самых бедных и криминальных мест города. И именно в данном районе жила Оливия с матерью Дианой и отцом Роном.

Неблагополучная семья из трущоб, где единственным, кто зарабатывал, был Рон Флеминг. Толстый, неуклюжий мужчина, который ненавидел жену, но любил дочь. Ненависть прорастала в нем, как сорняк, и чтобы забыться, мистер Рон начал выпивать.

В один пасмурный дождливый день, каких в Ливерпуле не сосчитать, Рон Флеминг ушёл из семьи, оставив жену и дочь в двухкомнатной прогнившей квартире, аренду за которую платил он.

Оливии было восемь лет, когда она узнала, что значит утрата и пьющая мать.

Денег не было, еды, соответственно, тоже. И миссис Диана, хотя лучше называть её мисс, нашла простой способ заработка. Проституция.

Маленькая Оливия пряталась в каморке, чтобы не видеть различных мужчин. Маленькая Оливия убирала рвоту, а порой и дерьмо с пола и дивана, где спала её мать. Маленькая Оливия попрошайничала на улице и рылась в мусоре, чтобы не умереть от голода. Маленькая Оливия погибла бы, но в квартиру ворвалась полиция.

Как оказалось, у Оливии была бабушка, с которой не общалась покойная мисс Диана. Да, покойная. Она умерла от передозировки героином. Благо Оливии посчастливилось не наблюдать столь позорную гибель матери. Бабушка Оливии, достопочтенная Гвенделин Литлвотер, с радостью забрала внучку к себе в Лондон, где жила в прекрасном месте под названием Мейда – Вейл. В районе, где родилась я, Кира Эллингтон.

Оливии исполнилось одиннадцать, когда мы познакомились. И я сразу стала называть её Оли.

Гвенделин Литлвотер пожелала, чтобы внучка научилась играть на фортепьяно. В тот момент такая же идея посетила мою маму. Две девочки, ненавидевшие клавиши и ноты, мгновенно сдружились и дружат уже четырнадцать лет. Ох, забыла, что из памяти стерся год жизни. Мы дружим уже пятнадцать лет.

У Гвенделин Литлвотер было три дочери. У двоих дочерей родилось по две дочери, а у одной одна дочь – Оливия. Женский клуб, не иначе. Но заботливая бабушка больше всех любила Оливию. Почему? Потому что растила её, занималась ею, воспитывала и вкладывала уйму времени и сил. Когда постоянно заботишься о ком-то, то начинаешь обожать и привыкать. К сожалению, остальные члены женской змеиной секты не испытывали тёплых чувств к младшей девочке семейства и всеми возможными способами показывали свою неприязнь.

Находясь наедине со злобными кузинами, Оли часто слышала оскорбления и издевки. Лакомым издевательством для неокрепших умов являлась тема матери. Гадкие девчонки называли её блудницей, насмехались, что неизвестно, кто на самом деле отец Оли. Хохотали над смертью молодой, глупой, растерзанной жизнью Дианы. Оливия терпела и тайком плакала, но не обижалась. Ведь она помнила другую маму. Ту, которая устраивала праздники на день рождения дочери и пекла пироги из дешёвых продуктов. Пела колыбельные и разрезала свои наряды, чтобы сшить Оливии красивые платья.

В роскошном доме, чьи окна глядели на канал, по которому проплывали лодки, нельзя было найти хотя бы одну фотографию младшей дочери Гвенделин Литлвотер. Оливия считала, что бабушка прятала память о Диане на чердаке. В попытках отыскать родное лицо Оли облазала весь злосчастный чердак, перевернула содержимое каждой коробки, но так и не обнаружила ничего, связанное с матерью. Диана Флеминг исчезла без следа, не оставив о себе даже крохотный кусочек воспоминания. И Оливия начала забывать, как выглядела мать.

Однажды, когда мне было тринадцать, а Оли четырнадцать, я пришла с ночёвкой в ее дом. Тогда же приползли и змеи семейства. До сих пор помню, как мы сидели в походящей на спальню кукольного домика комнате, и туда заявились четыре несносные девчонки. Старшей было семнадцать лет. Семнадцать! В таком возрасте стоит понимать, что такое хорошо, а что такое плохо. Но Айрис не понимала. Мерзкая, высокомерная рыжая дрянь, которая подначивала трех других, чтобы те обижали Оливию. Вот только они не знали меня, истинную дочь Кристофера Эллингтона, способного одним словом заткнуть любого.

Тот день стал последним, когда четыре курицы оскорбляли Оливию. Я довела до истерики семнадцатилетнюю Айрис. Ох, как же долго на меня жаловались и лили слезы! Но Гвенделин Литлвотер была умной и к тому же дружила с моей матерью. Она, конечно, догадывалась о колких ядовитых фразах, травящих Оливию, пускай та и молчала. Гвенделин Литлвотер отказалась слушать нытье. Она выставила родню за дверь и велела вернуться лишь тогда, когда научатся манерам и способностью держать язык за зубами.

Я обожала старую занудную даму.

К пятнадцати годам Оливия расцвела, как бутон диковинной розы. Волосы цвета грецкого ореха напоминали шёлк и никогда не кудрявились. Черт возьми! Её волосы и по сей день словно с фотографии на обложке глянцевого журнала. Зеленовато-желтые глаза, как листочки в лучах солнца, хранили в себе глубокую доброту и веру в прекрасное. Я бы назвала её дурой с сердцем, но без мозгов.

Губки бантиком и нос кнопка. Единственное, что смущало саму Оли – длинный подбородок и торчащие уши. Я не видела в ней изъяна, но что поделать, девушки не умеют жить спокойно. Нам вечно что-то не нравится. А ещё Оли комплексовала из-за маленького роста и кликала себя «Хоббит». Многие называли её фантастическим созданием с бесом в голове.

Несмотря на ужасы, пережитые в детстве, она верила в настоящую любовь и преданность. Оли являлась самой романтичной особой, которую я когда-либо знала, и самой плаксивой. Но именно романтичная натура принесла Оли не мало бед.

В шестнадцать лет, по мнению Оли, она повстречала парня мечты. Энн терпеть не могла этого худого напыщенного идиота и прозвала его «Тролль». Кличка подходила ему, потому что, во-первых, он походил на тролля. Гигант с кривым носом, в огромных ноздрях которого всегда торчали волосинки, а порой и засохшие сопли. Со сгнившими здоровенными зубами. С мелкими бегающими сальными глазенками. Казалось, в его взгляде читался голод, и он готов был сожрать всё, что угодно, вплоть до Оливии. Во-вторых звали его Трой. Трой – Тролль. Как вспомню, так вздрогну. Отвратительный парень с корявыми пальцами и длинными, вечно грязными чёрными волосами. Мы с Энн пытались раскрыть Оли глаза на это чудо, но любовь зла. Так зла, что Оли вышла за него замуж.

Иисусе. Гвенделин Литлвотер едва не лишилась рассудка, попала в больницу с давлением, а после у неё случился инсульт. Наверное, какая-то дурацкая карма преследовала младших женщин рода Литлвотер. Дьявольская печать, поставленная как клеймо на всю жизнь.

Гвенделин Литлвотер умерла, когда Оливии исполнилось семнадцать, и она была беременна мальчиком.

В спальне бабушки, на комоде рядом с кроватью Оливия нашла письмо, где Гвенделин Литлвотер написала, что больше всех на свете она обожала двоих – младшую дочь Диану и Оливию. Обе принесли ей счастье и большое разочарование.

Говорят, родители любят детей одинаково. Но эти слова не о Гвенделин Литлвотер. В прощальных строках старушка раскрыла страшную тайну. Гвенделин выдали замуж по расчёту за подходящего, по мнению её отца, мужчину. Грубого сухаря, адвоката, которого юная Гвенделин ненавидела всем сердцем. Грэм Литлвотер привёз жену в дом на Мейда-вейл и относился как к вещи, хотя она ни в чем не нуждалась. Потом родились две девочки, и мистер Грэм стал уделять внимание дочерям, которых безумно любил, но до конца жизни так и не смог полюбить жену. В принципе, как и она его.

Гвенделин Литлвотер не сумела проникнуться чувствами к первым двум дочерям, считала их копией отца. И дело не только в лицах. Мистер Грэм растил девочек по своему подобию. Бабушка Оливии вела несчастливую жизнь, пока не повстречала молодого офицера, прибывшего в наш район на две недели по службе. Их поглотила любовь, что описывалась лишь в книгах. И плодом этой страстной любви стала Диана. Любимая дочь и лучик счастья в мрачной обители Гвенделин.

Молодой офицер исчез также внезапно, как и появился. А когда Диана не оправдала ожиданий матери, то Гвенделин поняла, как её грех измены лёг на плечи ребёнка. Гвенделин корила себя, ведь дети всегда платят за грехи родителей. Но упрямая и непреклонная Гвенделин не простила дочь, и когда на её пороге оказалась внучка, решила: Сам Бог сжалился и дал ей второй шанс. Она поклялась, что не допустит с Оливией ту же ошибку, совершенную с Дианой. Но не получилось. Внучка убежала из дома ради нищего идиота, который испортил той будущее.

В семнадцать лет Оливия осознала, что означало разочаровать кого-то до смерти.

Тролль. Ох, Трой рассчитывал на внушительное состояние после кончины «богатой бабки», а Оливия получила только дом. Можно было бы назвать Гвенделин Литлвотер жадной старой брюзгой, пожалевшей денег для любимой внучки. Однако она знала, что состояние разлетится пеплом по ветру, если до него доберётся Трой. Поэтому наследство досталось тётушкам Оливии.

Вот так Оливия оказалась беременной рядом с мужем, у которого не было и пени за гниющей душонкой, жаждушей чужих денег и славы.

Пока я готовилась к университету, Оливия готовилась к родам.

Трой не стремился работать и каким-то чудом получал пособие, но его категорически не хватало. Отчего тролль начать пить. Сначала немного, а потом перешёл на тяжёлую артиллерию и периодически бил Оливию. Мы с Энн старались помочь, уговаривали Оли уйти от него. Но хрупкий цветочек Оливия продолжала верить в хорошее и вернулась в детство. Убирала рвоту с пола и дивана, где спал Трой. Это был сплошной круговорот дерьма в жизни Оливии, который она с удовольствием принимала.

Мальчик умер при родах.

Никогда не забуду боль, выходящую из Оливии сгустками. Не забуду маленький гробик, обложенный цветами. Не забуду душераздирающие рыдания. В тот день я повзрослела. Оливия – нет. Она забеременела второй раз через три месяца после похорон малыша Дэниела. Не стану рассказывать, как на неё кричала моя мама, я и Энн.

Я поступила в университет и уехала, а Оливия волочила печальное существование и в какой-то момент перестала с нами общаться. Когда срок беременности Оли достиг семи месяцев, я узнала, что дом Гвенделин Литлвотер продали. Трой спустил все деньги, вместо того, чтобы купить хотя бы крохотную квартирку. Оливия осталась на улице, никто не мог до неё дозвониться. Мои мама и папа объездили весь Мейда – Вейл в поиске Оли, которую нашла Энн в приюте для бездомных.

Естественно, мои родители забрали Оли в наш дом и следили за её благополучием. Когда я приехала на каникулы, родилась малышка, которую назвали в честь моей мамы – Кэтрин.

Всё складывалось хорошо, пока не заявился Трой с требованиями отдать ребёнка и какие-то деньги. Иисусе. Судебные тяжбы длились год, благо моему отцу удалось уладить проблемы. Оливия и кроха Кэтрин должны были зажить нормально. Мы бы помогли. Но непроходимая тупица Оливия повстречала мужчину по имени Рон, который был старше её на десять лет. Да, его звали также, как отца Оли.

Роман начался, словно сказка. Рон Ходжинс ухаживал, как истинный джентльмен. Одаривал цветами, водил в дорогие рестораны, обещал достать для Оливии звезды и луну. Он замечательно относился к малышке Кэтрин и хотел, чтобы та стала его дочерью. Мои родители были против. Однако влюблённая Оливия в привычной манере, наплевав на мудрые слова и доводы, упорхнула из нашего дома и поселилась в трехкомнатной квартире Рона на Рандольф Кресент, в многоэтажке муравейнике Клифтон Гарденс Понд Филф Хаус.

Поначалу семейная жизнь Оливии текла по спокойному руслу. Рон неплохо зарабатывал, на удивление прекрасно относился к жене и приёмной дочери. Но после рождения первого мальчика Алекса, изменился до неузнаваемости. От джентльмена не осталось и следа. Рон стал вести себя агрессивно и пропадал на несколько дней. Иногда приходил домой пьяным и в порывах гнева лупил Оливию до потери пульса. Она скрывала это и продолжала беременеть. Когда, окончив университет, я вернулась домой с подругой Жужу, у Оливии уже было пятеро детей. Одна девочка и четыре мальчика. Алекс, Майкл, Тим и Рон младший.

Жизнь Оливии превратилась в ад.

С каждым новым ребёнком мы уговаривали её остановиться и развестись. Мы могли помочь ей и с жильём, и с работой. К сожалению, Оливия вновь и вновь верила в волшебное будущее с мужем. Она будто жила в особом мире и боялась переступить черту между реальностью и вымыслом. Череда неудач, как их называла Оли, тянулись за ней кровавым шлейфом. Вместо того, чтобы изменить судьбу, она потуже затягивала на шее петлю и не понимала, почему же ей тяжело дышать.

С севера Британии приехала родня Рона. Иисусе! Это были не люди, а свора шакалья. Мать Рона, злобная старуха, однажды громко вопила и заявляла, что дети не от Рона, и насыпала стекло в завтрак, предназначенный для деток. Слава Богу, Оливия всегда пробовала еду, прежде чем раздать детям. К сожалению, обвинили Оливию, и Рон избил её за наговор на его мать. Злобная старуха не остановилась, продолжила терроризировать невестку и даже подсунула таблетки от давления Рону младшему. Ребёнок пролежал в больнице две недели.

Сестра Рона, Аманда, золовка змеиная головка, заявлялась в дом Оливии и обвиняла её в том, что та бестолковая мать и не достойна такого сокровища, как её брат. Аманда била детей Оливии и как-то раз даже дала пощёчину Оли, которая призналась в этом только Энн и Жужу. Она испугалась говорить мне. Когда я узнала об инциденте, то кричала на неё два дня. Хотела поехать к Аманде и переломать кости, но Оли слёзно умоляла не вмешиваться, чем взбесила меня ещё больше.

Брат Рона, мерзкий Кит, воровал деньги у Рона и настраивал того против Оли. Хотя вся семейка Рона настраивала его против Оливии. В прочем, Рон и сам неплохо настраивал себя против жены.

– Рири! Он выгоняет меня из дома! – орала в трубку Оливия.

Я посмотрела на часы. Время было четыре утра.

– Я сейчас приеду!

В ту ночь я сорвалась и поехала забирать Оли. А потом такие звонки вошли в привычку. Каждую неделю Оли названивала мне по ночам и просила о помощи, а на следующие дни мирилась с Роном и возвращалась домой. Каждую неделю.

Спустя два месяца мне надоела эта дурацкая ситуация, и я перестала отвечать, пока в один ужасный день не случилась трагедия. Сначала я винила себя в том, что не подняла трубку, но быстро осознала: виновата не я, а Оливия. Если часто кричать: Помогите! Убивают! А потом по собственному желанию падать на нож, то нет смысла искать спасителя.

Злосчастной ночью на помощь Оли побежала Жужу. Рон избил Оливию до полусмерти и скинул с лестницы. Жужу нашла Оли на улице, и потребовался месяц на восстановление после травм. Оливия отказалась от претензий к мужу и не стала писать на него заявление. Сказочная идиотка.

Едва выздоровев, она направилась домой к детям. А Рон вдруг изменился в лучшую сторону. Ещё бы. На него натравили несколько плохих парней. Кто натравил? Мы с девочками. Обошлось нам это в крупную сумму. Но главное не деньги, главное – результат. Тем летом Оливия и Рон поехали в отпуск, отправив детей в дом Эллингтоном, то есть в мой дом. Иисусе! Я думала, что сойду с ума.

В январе две тысячи восемнадцатого вернулся старый озлобленный Рон. Ему предложили открыть совместный бизнес, связанный с недвижимостью. И как только Рон почуял большие деньги, моментально превратился в короля, который вылез из лужи. Он заставлял Оливию гладить его вещи и носки определённым образом, и если она выполняла указания плохо, то получала кулаком в глаз. Она вновь не рассказывала нам о побоях и издевательствах, лишь скрывалась, ссылаясь на домашние дела. Из-за отчаяния Оливия пристрастилась к вину и различным сайтам знакомств, где нашла мужчину по имени Аарон. Ей отлично удавалось скрывать новую интрижку, ибо Рон часто бывал в командировках, где заводил нескончаемый поток любовниц.

Аарон жил в Штатах, в маленьком городке под Северной Каролиной. Оливия с восторгом показывала нам фотографии самого Аарона и его роскошного дома. Кстати, парень был симпатичным. Аарон играл то ли в бейсбол, то ли в баскетбол и, по его словам, неплохо зарабатывал. Как обстояли дела на самом деле, никто не знал. Одно радовало – Аарон вытащил из Оливии печаль, сотворил то, что не смогли мы. Тогда я поняла, что некоторые женщины живут лишь для мужчин, и только мужчины способны даровать им счастье. Такие женщины словно пустые сосуды, поэтому они всеми силами пытаются заполнить пустоту мнимой любовью и страстью, убеждают себя, что это и есть счастье. Но никто не сделает человека счастливым, если он не может найти счастье в себе.

Оливия являлась пустым сосудом.

Конечно, можно до бесконечности ссылаться на неблагополучное детство, плохих отца и мать, но маленькая Оливия давно выросла. И, на минуточку, она росла с мудрой бабушкой. Вместо того, чтобы брать правильные примеры, делать разумные выводы, Оливия предпочла укрыться в волшебной стране грез и превратилась в пустышку. Её не заполняли эмоциями дети, не даровали радость друзья. Ей хотелось болезненной любви, оставляющей порезы, словно Оливия получала удовольствие от кровоточащих ран. Она никого не слушала, но постоянно жаловалась. Проливала тонны слез и проклинала мир. Порой казалось, будто я говорила со стеной. Любые советы проскальзывали мимо её ушей, и под конец Оливия снова ныла и плакала.

Но появился Аарон. Таинственный брюнет. Сладкоголосый обаятельный незнакомец, который сумел налепить пластыри на раны Оливии. Вот только сдирать эти пластыри пришлось нам.

Что же произошло? Ох, это до жути печальная и весёлая история.

На протяжение двух месяцев Аарон и Оливия вели интересные беседы о будущем, занимались виртуальным сексом, слали друг другу интимные фотографии. Аарон внушил ей, что не против пятерых детей и, мол, всегда мечтал об огромной семье. Оливия достала нас рассказами. Аарон едва не снился нам. Вернее, член Аарона, которым Оливия почему-то гордилась, хотя я была убеждена: это член кого-то парня с просторов Интернета.

В марте Оливия сообщила, что летит в Штаты. Её не волновали дети, только большие искренние чувства Аарона. Ох, не так. Её волновал большой член Аарона. Вместо того, чтобы сберечь накопленные с трудом деньги, которые Оли воровала у мужа, она потратила их на билет. Аарону следовало подготовить документы для Оли, но за две недели до отлёта брутальный мужчина исчез. Он перестал отвечать на звонки и сообщения, удалил страницы на сайтах и заблокировал Оливию в социальных сетях. Мы предупреждали, но она нас не слушала.

Начался хаос.

Оливия Флеминг сошла с ума. Она мучила нас каждый божий день. Заставляла писать Аарону с наших аккаунтов, а он моментально блокировал нас. Оливия отыскала его адрес и отправляла письма. Естественно, те остались без ответа. Наступила чёрная весна, в тьме которой вместе с Оливией потонули и мы. Она напивалась по ночам и звонила. Иногда являлась на порог и тарабанила в дверь. Доходило до того, что малышка Кэтрин брала мамин сотовый и набирала мой номер. Ребёнок был голодным, а Оли спала.

Беспределу пришёл конец. Я, Жужу и Энн ворвались в квартиру Оливии и испытали шок. Помещение напоминало свинарник, хотя я бы не сказала, что жилище и раньше выглядело идеально. Крохотные комнатушки со стенами болотного оттенка вызывали отвращение. Болото оно и есть болото. В маленькой кухне едва умещались несколько шкафов и мини холодильник. В зале, как на мусорной свалке, видимо со времен, когда королева была ещё молодой, стояли облезлый коричневый диван и два таких же кресла. Древний телевизор работал с перебоями. В потресканных деревянных полах жили мыши. Что-то мне подсказывало, что эти зверки жили лучше обитателей квартиры.

Самым ужасным было то, что малышке Кэтрин приходилось убирать рвоту и дерьмо с пола и дивана, на котором спала Оливия.

В тот день Оливию избили мы. Да, вот так. Сначала искупали в холодной воде, а потом наставили синяков. Убрали квартиру, накупили еды, привели детей в порядок. Я хотела забрать малышей к себе домой, но Оливия истошно выла и клялась, что исправится. Я поверила. Оливия не соврала.

В середине апреля в одной из социальных сетей Оли познакомилась с новым мужчиной. Его звали Каан Гюзель. Каан был турком, живущим в Берлине. Иисусе! Мужчина походил на высохшую ветку. Сморщенный, мелкий, страшный. Понятия не имею, как за неделю общения Оливия умудрилась влюбиться в него. Хотя она могла. Это же Оливия. Каан красиво говорил, вернее лил сладкую ложь в уши Оли. А ещё мужчина оказался мафиози. Смеялась я долго. Щуплый Дон Каан, гроза Берлина и Германии. Богатый мафиози, который верил в настоящую любовь и хотел семью. Всю жизнь Дон Каан искал такую, как Оливия, и, наконец, нашёл. Оливия являлась воплощением его желаний. Богиня и роза его души. Только с ней его сердце билось чаще, и член вырастал до размеров баржи.

Это был человек с темной историей. Он пленил Оли напускным благородством и истерзанной страданиями душой. Мерзкий коротышка с огромным эго.

– Девочки, он правда мафиози. Мне рассказал его друг, – призналась как-то Оли.

– Что за друг? – поинтересовалась я.

– Лучший, – это был очень исчерпывающий ответ от Оли.

Оливия верила всему, что говорил Каан и его таинственный друг, тоже турок. А через несколько недель некая женщина с убогим английским написала Оливии. Каан оказался её женихом, и она знала, что Оли замужем. Также у неё был номер телефона Рона и фотографии детей Оли. Естественно, ведь фотографии детей занимали все страницы социальных сетей Оли.

Начался очередной хаос.

Ведомые глупостями Оливии, мы начали писать девушке по имени Дениз. Угрожали ей и пытались выяснить истину. Дениз быстро сдала позиции, а Каан клялся всеми Святыми, что Дениз – безумная фанатка. Иисусе, как у такого гнома появлялись фанатки? Хотя одну я знала.

Оливия поверила ему и позабыла о невесте в лице Дениз, а Каан собирался купить билет в Берлин, чтобы роза его души прилетела и разделила с ним ложе великого мафиози.

– Он приезжает в Лондон! – Оливия кричала, прыгала и хлопала в ладоши.

– А как же Берлин? – я едва не пролила на себя кофе, когда Оли ворвалась в кафе, где мы любили проводить досуг.

Нашим местом по праву считался The Prince Alfred Formosa Dining Room недалеко от дома Жужу. Белое трехэтажное здание с чёрными рамами и крупными окнами. Мы предпочитали сидеть снаружи на кованных стульях под аркой с колоннами. Нам нравилось наблюдать за прохожими. А ещё нам нравился официант, который не выговаривал букву «Р».

– Сказал, что не может ждать и хочет меня увидеть. О, мой, Бог! – Оли продолжала прыгать и корчить рожицы.

– Сядь. Фак, из-за тебя разболелась голова, – Жужу насильно посадила Оли на стул.

– Он приедет в Паддингтон и остановится в мотеле, а я приду к нему, – Оли прикрыла веки и заулыбалась. – О, мой, Бог, это так романтично.

Мы с Жужу переглянулись.

– Чего она кривляется? – из уборной вернулась Энн.

– Каан скоро прибудет в Лондон, – прошипела я и отпила из чашки кофе.

– Эмм. А как же Берлин? – у Энн вытянулось лицо.

– О, мой, Бог! Чего вы прицепились к этому Берлину? Он любит меня и хочет увидеть. Через два дня будет здесь, – у Оли вдруг заблестели слезы. – А если я ему не понравлюсь?

Я поперхнулась и закашляла. Энн постучала по спине.

– Хочешь сказать, что тебя волнует, понравишься ли ты ему, а не он тебе? Фак, Оливия, это слишком! – Жужу закатила глаза и откинулась на спинку стула.

– Знаешь, нелегко найти нормального парня, когда у тебя пятеро детей, – Оли раздула ноздри.

– А кто тебя просил рожать столько детей? Мы предупреждали. Но ты же никогда не слушаешь! – Энн повысила голос. Я похлопала её по руке.

– Как можно не рожать детей? Это же дети! – из взгляда Оли выливалась напускная злость.

– Да, дети, которые тебе не нужны, – Энн отвернулась. Я замерла.

– Повтори! – Оли вскочила со стула.

– Ты прекрасно меня слышала, – Энн продолжала пялиться на дорогу.

– Я хочу найти свое счастье! О, мой, Бог! Вы меня не понимаете! – Оли разрыдалась, схватила сумку и убежала.

Как я и говорила. Разговаривать было бесполезно.

Двадцатого мая прилетел Каан, а двадцать третьего мая мы собрались в кафе The Prince Alfred, чтобы послушать восторги и очередные рыдания Оливии.

– По порядку. Ничего не поняла, – Жужу потирала виски от воя Оли.

– Хорошо, – Оли высморкалась в салфетку. – Я пришла к нему в мотель.

– С кем оставила детей? – Энн презрительно поглядела на Оли, но та не заметила.

– С матерью Рона, – ответила Оли, а мы оторопели, ведь старуха пыталась убить детей при каждом удобном случае. – Не смотрите на меня так! О, мой, Бог! Я не монстр! Ничего не случилось! И главное, не дети! – на это заявление Жужу побледнела и ударила себя по лбу. – Перестань. С детьми все в порядке. Я пришла в мотель. Каан встретил меня…

– И как тебе эта мумия? – Энн захихикала.

– Плевать на его внешность. Он чудесный человек, – Оли сощурилась, и слезы высохли. – Он накрыл стол, купил шампанское и фрукты. Мы болтали всю ночь, – она тяжело вздохнула.

– О чем болтали? – Жужу откусила кусочек бисквита.

– Он рассказывал о жизни в Берлине, о работе и сыне, – да, мы знали, что он был женат и развелся. – О бывшей жене, которая изменяла ему. Падшая женщина. Фу.

У меня брови взлетели почти до макушки.

– Эмм. А ты не изменяешь мужу? – Энн всегда говорила жёсткую правду и никогда не стеснялась. Порой её слова серьёзно ранили и задевали за живое.

– Это другое. Каан с женой жили чудесно, а ей не сиделось на месте…

– Да-а-а-а. Это действительно другое, – Энн прочистила горло.

– Анна! – Оли ударила рукой по столу.

Жужу резко подняла чашку, испугавшись, что та упадёт.

– Продолжай, – Жужу пригрозила Энн кулаком.

– Рассказывал о планах. что хочет открыть ещё один бизнес-проект.

– Погоди, – я поближе придвинула стул. – Он говорил лишь о себе? А как же ваше будущее? Вы же собирались обсудить совместное проживание, твоих детей и ещё много того, что нужно тебе, а не ему.

– Ещё рано для таких разговоров, – заявила Оли, грозно поглядев на меня.

– Фак! – Жужу пролила кофе на новые джинсы. – И что было дальше?

– Мы переспали, – Оли зажала рот ладонью, а глаза загорелись, как фонари в ночи. – Девочки, его запах – это блаженство. Не думала, что мужчина может так пахнуть. Он словно создан для меня. Каждая его частица. А какой у него член! – она облизнулась, а мы разом скорчились. – Не то, что у Рона. Сточенный красный карандаш.

– Чего? – у Энн изо рта выпала шоколадка.

– Ну, знаешь, сточенный такой, – Оли начала показывать, какой у Рона член. Иисусе! Моя бедная фантазия! – Я уже забыла, что такое секс. Карандаш Рона не встаёт. Не мудрено, ведь он пихает его во все щели, и сперма уже сожгла кожу или стёрла её, – она опять принялась демонстрировать, как и куда пихается.

– Отмените мой пудинг, пожалуйста! – крикнула я официанту, после столь живописных описаний спермы.

– Откажусь сегодня от ужина, – Энн отодвинула блюдце с шоколадками.

– О, мой, Бог! Будто мы впервые обсуждаем мужчин, – Оли закатила глаза.

– Не впервые, но карандаши впервые, – Жужу тоже отказалась есть бисквит. – Про члены твоего дружка и мужа мы поняли, а вот почему ты подняла истерику – нет.

– Мы не спали до утра, – продолжила Оли. – Утром он отвёз меня домой, а потом пропал, – она вновь зарыдала.

– Что значит пропал? – я замотала головой.

– Перестал отвечать на звонки и сообщения. А потом я связалась с его другом, и тот сказал, что Каана арестовали, – из Оли вырывались завывания.

– Где арестовали? – я уже ничего не понимала.

– Тут! – слезы Оли могли затопить наш район. – Он же мафиози, – она сказала это так, словно мы идиотки.

– Аха-ха-ха! – смех Энн взорвал накаленный воздух. – Оливия, только ты находишь таких особенных мужиков. Этот дрыщ, видимо, ездит по странам, чтобы потрахаться, поскольку в Берлине никто не даёт! – Энн согнулась пополам от смеха. – Бедолага.

Я едва держалась, чтобы не захохотать, но вид Оливии заставлял сдерживаться.

– Это не так! Его правда арестовали. Друг Каана врать не будет! – Оли готова была лопнуть.

Я не выдержала и заржала, как конь, а за мной, повторила Жужу.

– Оли. Фак. Что у тебя в голове? – Жужу растрепала волосы Оли.

– Ему надо помочь. Перестаньте ржать! – Оли злилась, а нам становилось ещё веселее.

– И как мы должны ему помочь? – я постаралась успокоиться.

– Надо найти, где его держат, и заплатить, чтобы выпустили.

Если бы не серьёзное выражение лица Оли, я бы подумала, что она шутит.

– Оли. Эмм. Как бы сказать помягче. Детка, тебя развели на секс и явно хотят развести на деньги, – Энн махнула рукой официанту, требуя счёт.

– Нет. Почему вы не верите? – Оли надула щеки и, похоже, собиралась опять рыдать в три ручья.

– Нам пора. У всех дела. Пойдём, я тебе подробно объясню, почему мы не верим, – Энн подмигнула Оли.

Каан испарился, как капля воды в море. Был человек – нет человека. Оливия страдала, но благо, без вина и свинства в доме. Мы снова и снова доказывали ей, что мумия – это очередная куча дерьма, в которую она наступила. Но мы снова и снова бились о стену. Тогда я задумалась. Когда же нам надоест нянчиться с Оли? Наверное, никогда. Близкие люди не оставляют друг друга. И мы не оставили Оливию, когда появился её отец. Сам Рон Флеминг заявился на порог дочери. Больной, старый и нищий. Любящий папа приехал навестить дочь и высосать из неё побольше денег. Вот только сосать было нечего.

Предприимчивый Рон Флеминг вычитал в одной малоизвестной газетенке про мужа Оливии, когда тот встал на ноги, но спускал все деньги на развлечения и шлюх. В газетенке пестрила семейная фотография, и, конечно же, настоящий отец сразу узнал дочь, а потом нашёл её адрес. Романтичная и бесконечно глупая Оливия встретила папулю с распростёртыми объятиями. Его также с радостью встретило семейство Рона. Дерьмо тянется к дерьму, и это факт.

В трехкомнатной квартире, где с трудом умещались семь человек, появился восьмой, другой Рон, точная копия первого Рона, только постарше и наглее.

Оливия таскала отца по больницам, лечила, холила и лелеяла, и, наконец, узнала, что у неё есть сводные брат и сестра, которые плевать хотели на больного отца. Оливия негодовала, как можно вот так поступать с родителем. Она ругалась, а иногда и грубо материлась, пока не поняла, насколько прекрасен её папочка. Пока не заметила, как из её портмоне начали пропадать деньги, а вместе с ними и отец, уходящий в глубочайший запой в низкопробных забегаловках. Естественно, мысли о мужчинах улетучились, как туман в ясную погоду, и Оливия гонялась за своим шестым ребёнком в лице отца.

Второго июня Рон Флеминг пропал без вести, прихватив украшения Оливии и деньги из сейфа. Как оказалось, в квартире был сейф, о котором Оливия не знала, а муж знал. И когда это случилось, расплата последовала незамедлительно. Оливии пришлось платить за грехи отца. Рон избил жену, но ничего ей не сломал. Собрал вещи и уехал в Африку, где его бизнес партнёр открывал новое дело.

Перед моей аварией мы собрались в пабе в Паддингтоне, где Оливия рыдала и говорила, что Рон намерен разводиться. Я ликовала. Жужу хотела отметить столь радостную новость, а Энн собиралась уже искать Оли новое жилье. Но наши надежды утонули, как в море корабли. Оливия решила вернуть мужа и во что бы то ни стало быть хорошей женой. На мой вопрос, что значит быть хорошей женой? Оли ответила: Хорошая жена – это та, которая слушается мужа, не перечит ему, выполняет приказы, любит и ухаживает. Короче, хорошая жена – мертвая жена.

Сегодня я узнала, что за год, который я забыла, Оливии удалось наладить отношения с Роном. Он вернулся из Африки и простил жену за отца афериста. Насколько благороден Рон. Оливия занялась детьми и их обучением, окончательно завязала пить вино. Записалась на курсы саморазвития, а добрый Рон продолжал её периодически бить и издеваться.

Жужу поведала мне, что Оливия просила делать ей расклады на одну и ту же тему три раза в неделю. Она мучила меня, выжидая услышать нечто новое, а Таро постоянно советовали развестись, подать на алименты, строить собственную жизнь, независящую от мужиков. Карты направляли её по нужному пути, но Оли упрямо ждала предсказания, что она и Рон будут жить счастливо, пока смерть не разлучит. Любые советы воспринимала в штыки и не желала верить картам. Однако вновь и вновь просила у них совет.

Энн давно махнула рукой и умоляла меня перестать потакать Оли и отказать ей в раскладах. А я не решалась. Не могла лишить её надежды. Вдруг и правда, однажды карты сломали бы стену Оли, и она бы приняла информацию, заполнила сосуд настоящими чувствами. Вдруг мне удалось бы достучаться до неё. Энн не верила, Жужу тоже, а я раскидывала карты и видела лишь дьявола.

Глава 4. Энн

Анна Хардман младше меня на два месяца. Она появилась на свет в больнице Святой Марии тринадцатого ноября тысяча девятьсот девяносто четвёртого года.

Она родилась в благополучной семье, где мать, миссис Виктория Хардман Пинкертон и отец, мистер Гарри Хардман, являлись воплощением греха и порока.

Малышка Анна росла в белом двухэтажном особняке на улице Мейда-вейл. Дом с мансардой, чёрной крышей в виде пики, крохотными окнами и огромной верандой скрывался за кирпичным забором, что покрылся плесенью вместе с железной непробиваемой дверью. Стоя напротив здания, можно было разглядеть лишь чердак, где и творились леденящие душу события.

Когда Анне исполнилось пять лет, у всеми уважаемой и почитаемой Виктории Хардман Пинкертон родился второй ребёнок. Маленькая Аннабелль украла не только имя сестры, но и любовь матери. Хотя сложно утверждать, что миссис Виктория испытывала тёплые чувства к старшей дочери.

В шесть лет Анна Хардман прочувствовала глубочайшую любовь родителей.

Когда Гарри Хардману стукнуло восемнадцать, он потерял голову из-за особы пятнадцати лет. Соблазнил её и захотел уехать с ней подальше от богатой семьи. Если подумать, именно в то время уже было ясно, что юноша падок на девушек младше него. Но не мне судить о большой любви, если разница в возрасте три года. Другие в такой ситуации приводят пример Ромео и Джульетты, забывая, что Джульетте было тринадцать. Но опять же, не мне судить о любви подростков, вернее, одного подростка и ребёнка.

Грозный и жестокий Отец Гарри Хардмана насильно заставил того жениться на дочери лучшего друга Виктории Пинкертон, которая отличалась хладнокровием и умением доводить людей до исступления. Дивная женщина с милой хищной улыбкой и ядом за пазухой. Молодому Гарри Хардману пришлось смириться с участью, а в дальнейшем влюбиться в свою старшую маленькую дочь.

Виктория Пинкертон Хардман обожала мужа. И когда один человек испытывает к другому болезненную, удушающую любовь, то не способен замечать изъяны. Зараженная гнилой любовью женщина теряет душу.

Такие женщины опасны и в первую очередь для самих себя.

Такие женщины глупы, а нет никого страшнее глупой, заболевшей любовью женщины.

Такие женщины лишаются рассудка, зрения, слуха, живут рефлексией, знают только то, что им нужен определённый мужчина, а остальное пускай горит огнём.

Такие женщины пожирают себя и каждого, кто оказывается рядом с ними.

Любовь – не всегда награда, порой она тяжёлый груз.

Гарри Хардман пользовался болезнью жены. Ему льстило, что столь горделивая женщина едва ли не ползала на коленях рядом с ним. Ему нравилось, что она исполняла его прихоти и могла отдать жизнь, лишь бы такой же больной, как и она подарил ей хотя бы частичку любви. Но его чувства, подобно мрачным теням с острыми зубами и когтями, тянулись сначала в комнату с обоими в цветочек, а потом на чердак.

Прекрасная мансарда, где стояли игрушки и милый диван облачко, предназначалась для детских игр, но превратилась в место для иных игрищ, а диван стал лежанкой, накрытой покрывалом из стекла и слез.

Анна Хардман разделила мир на две части. В одном она жила в роскошном доме, в красивой комнате с розовой кроватью, шкафами, полными плюшевых игрушек и любимых книг, кукольным домиком для Барби, прозрачными шторами, через которые забирался ветер озорник и играл с Анной в догонялки. Она бегала по саду, где росли белые, как снег, розы, а среди них возвышался миниатюрный домик со столом и стульями. Там проходили чаепития и бурные обсуждения с куклами. В этом первом мире Анну безумно любили мама и папа, который водил ее на соседнюю улицу за мороженным, гулял с ней в парке, а потом читал сказки перед сном.

В другом, реальном мире Анна Хардман жила в ужасном доме, в серой комнате с кроватью, сделанной из иголок, шкафами, полными остатками детства, кукольным домиком с призраками, прозрачными шторами, сквозь которые пробирались кошмары и душили её.

Она не бегала по саду, где росли бледные, как глаза покойника, розы, среди которых возвышался миниатюрный домик страха с поломанными столиком и стульями в шипах, а пыталась убежать оттуда. В этом настоящем мире Анну безумно ненавидела мать и отец, который тащил её на чердак, доводил до колючего дивана, а потом, насвистывая тошнотворную мелодию, насиловал дочь.

Я никогда не пойму, как мать способна ненавидеть дитя? Тем же вопросом я задаюсь и по поводу отцов. Но мать – это совершенно другое. Больше всего меня убивает вопрос: Как мать может молчать, зная, что мучают её ребёнка? Говорят, мать надо уважать и обожать, несмотря ни на что. Не согласна. Некоторые матери не заслуживают называться матерями. Их даже нельзя назвать женщинами, ибо женщина – великое создание, которое творит великие дела.

В минуты отчаяния, боли и страха Анна прибегали к матери, ища ответы, а главное, ища помощи и защиты, но получала гневный взгляд и слово, звучащее как пощечина: Шлюха. Анна не понимала, что означало данное оскорбление, а ещё не понимала, в чем провинилась. Почему по её венам, как горючее, растекалась агония, а мать бросала в него спичку? Почему отец утверждал, что любит и терзал её каждую ночь?

Виктория Хардман Пинкертон считала дочь скверной, липким комом грязи, прилипшим на благочестивую семью. Она молилась и ходила в церковь. Просила Бога очистить грехи её дочери и направить ту на истинный путь. Она воспринимала Анну как порочную девицу, вместо того, чтобы разобраться с мужем – педофилом. Миссис Виктория ненавидела старшую дочь за то, что та стала жертвой в руках монстра, скрывающегося в теле уважаемого и добропорядочного Гарри Хардмана.

Осенью, тринадцатого сентября, когда мне исполнилось тринадцать лет, после празднования дня рождения в шикарном кафе мы с семьёй возвращались домой. Часы на панели папиного автомобиля показывали десять вечера. С неба потоком лился дождь, словно кто-то, сидя на чёрных облаках, решил поразвлечься и откатить людей водой из огромного ведра. Грузные капли тарабанили по стеклам, омывали улицы и ранили пышную листву. Я сжимала в объятиях коробку с подарком и таращилась на размытые огоньки, когда вдруг приметила одинокую девочку, сидящую на скамейке без зонта.

Я закричала, чтобы папа остановился. Мама запаниковала, подумала, что со мной что-то произошло. Килиан разрыдался и вцепился мне в локоть, а я указывала пальцем на девочку. Папа вышел из машины, минут десять сидел на корточках перед незнакомкой, а та с трудом отвечала на его вопросы. Отец вернулся к автомобилю промокший до нитки, и сказал, что следует вызвать полицию, ибо девочка не в себе и отказывается разговаривать. Тогда я выскочила из машины и побежала к ней.

Худая девчонка в лёгком платье и босоножках дрожала, словно куст под дождем. Её кожа казалась прозрачной и синей, как у мертвеца. Я не знала, что делать, поэтому просто протянула ей свой подарок. Позади послышались голоса родителей, но они решили не подходить. Я присела на скамейку, сняла с себя плащ оттенка спелой вишни и перекинула его на плечи девочки, а та держала коробку и молчала.

– Как тебя зовут? – спросила я, а голос утопал в лужах. – Где твои родители? Ты потерялась? Где ты живёшь? – я закидала её вопросами.

– Я. Эмм. Я Анна Хардман, – она наконец заговорила.

– Я Кира Эллингтон, а вон мои мама и папа. Ещё в машине сидит мой брат Килиан. У меня сегодня был день рождения. Хочешь поехать с нами? – я говорила все подряд, а потом умолкла.

Вспомнила. Детей учат, что нельзя разговаривать с незнакомца и тем более идти за ними. Черт, я, наверное, выглядела как маньяк. И родители тоже.

– Хочу, – внезапно ответила Анна. Видимо, её мама не учила тому, чему учила моя.

– Папа! Папа! – орала я, махая рукой. – Анна поедет с нами! – родители переглянулись и заспешили к нам.

– Я позвонил в полицию.

– Зачем? – я вскочила со скамейки и топнула ногой. – Она хочет к нам домой!

– Пчёлка, ей нельзя к нам домой, – тогда я не осознавала, что это уголовное преступление. – Мы подождём полицейских.

– Прости, Анна, – я села обратно и приобняла её.

– Ничего, – только и сказала она.

В тот день я узнала, где жила Анна. Вместе с полицией мы отвезли её домой, где нас встретили женщина с озлобленным лицом и мужчина в слезах. Эти люди напугали меня. Но больше всего меня напугал взгляд Анны. В нем читался истинный страх, походящий на чёрную бездну, которая захватила Анну в плен и пожирала изнутри. Никогда не видела такого ужаса в глазах ребёнка. Этот ужас заметил и отец, отчего всю ночь просидел в моей комнате, словно страшился, что бездна доберётся и до меня.

Через две недели после знакомства с Анной я явилась на порог семьи Хардман. Миссис Виктория глядела на меня, как на дичь. Казалось, она готовилась напасть и откусить голову. Меня поразило, что Анна не имела друзей, не выходила на улицу и училась на дому. Может поэтому она напоминала бледную статую. Её жесты были хаотичны, а иногда она замирала и таращилась в одну точку. В такие минуты я молча наблюдала за ней, ждала, когда она поделится горем и я смогу помочь. Но Анна отбрасывала нависающую тень печали и робко улыбалась.

Однажды в гости к Анне пришли я и Оли. Мы стали близкими подругами и втроём мечтали о сказочном будущем. Оли, естественно, мечтала о любви, я желала стать адвокатом, а Анна хотела уехать подальше.

Помню, как мы спустились на первый этаж, и нас поджидала миссис Виктория. Она прорезала нас взглядом и обозвала мелкими шлюхами. Оли расплакалась, Энн остолбенела, а я назвала омерзительную даму старой дрянью, за что получила увесистую оплеуху. Ох, зря. Во-первых, я укусила мать Анны за руку до крови и швырнула в неё старинную вазу, а во-вторых, пожаловалась родителям.

Вечером того же дня в дом Хардманов заявились мои мама и папа с полицией. Гарри Хардман пытался решить все мирным путем, но Кристофер Эллингтон был непреклонен. Он заявил: либо Виктория Хардман Пинкертон просит у его дочери прощение на коленях, либо он напишет заявление и обязательно посадит гадину за решетку. Мой папа мог, я не сомневалась. Горделивая Миссис Виктория встала на колени, а после запретила Анне видеться со мной и Оли. Однако сложившаяся ситуация не помещала нам общаться, ведь я находила различные способы для связи с Анной.

Когда мне исполнилось четырнадцать, я потеряла Анну на год. Казалось, она умерла. Я прибегала к её дому и всматривалась в окна, пытаясь разглядеть подругу. Но той не было. Я попросила папу разузнать об Анне, а он приказал не лезть в эту семью, чем сильно обидел меня.

Анна появилась на моем пороге в свой день рождения. Она стояла в потрепанной одежде, с чёрным мусорным мешком, набитым чем-то тяжёлым. В тот вечер Анна умоляла приютить её, и мои родители не сумели отказать.

Анна пробыла у нас неделю, не выходя из моей комнаты. На любые вопросы отвечала уклончиво, а по ночам тихо плакала в подушку. Я не понимала, что с ней происходило. На восьмой день заявился Гарри Хардман и потребовал вернуть дочь, либо он вызовет полицию. Интересное стечение обстоятельств. Он будто желал отплатить моему отцу той же монетой, вот только не мог заставить папу встать на колени, ибо Анна сама пришла в наш дом.

Гарри Хардман забрал дочь в обитель страха.

Я отправилась в университет. Оли переехала к моим родителям, а Энн убежала из дома, покинув Лондон с каким-то парнем, и даже не сообщила, куда уехала.

В восемнадцать Энн родила девочку Эмму и вернулась в старый особняк именно в тот момент, когда от рака умер Гарри Хардман. В тот момент, когда она была готова рассказать свою историю. В тот момент, когда она перестала чувствовать себя виноватой в том, чего не делала. В тот момент, когда осознала, что являлась жертвой, а не шлюхой в лице шестилетнего ребёнка.

Гарри Хардман насиловал дочь до самого её отъезда. Гарри Хардман признавался Анне в любви и заставлял её делать также. Он похитил её первые слова о любви, её первую любовь, её детство. Гарри Хардман был педофилом, которого покрывала жена. Гарри Хардман считал дочь собственностью и умер, когда лишился её. Гарри Хардман был монстром, который убил шестилетнюю Анну.

Анна Хардман – герой. Герой – это тот, кто не потерял человечность, когда с ним обращались не по-человечески. Она сохранила ясность ума и силу воли. Встала с колен и приобрела новую жизнь, хотя совершила огромную ошибку, вернувшись в родовое поместье, где её ждала жестокая мать преступница, которая, не переставая, обвиняла дочь в том, что та сама отдавалась отцу, соблазняла его и издевалась над матерью, воруя у той счастье и любовь мужа.

Виктория Хардман Пинкертон не давала Анне выходить из комнаты, запрещала приближаться к холодильнику и требовала аренду. Бывший парень Энн, отец Эммы, бросил их, но Энн и не искала с ним встречи. Её жизнь и душа полностью принадлежали малютке Эмме. Энн поклялась сделать дочь счастливой и уберечь от острых когтей своей матери. Оставалась проблема: Энн негде было жить и не было денег. Однако в доме номер десять на улице Клифтон Виллас проживала мама Кэтрин, моя мама, которая с удовольствием брала Эмму к себе, пока Энн работала в кафе официанткой.

Судьба строила Анне Хардман козни, и, не справившись со скандалами, учиненными Викторией Хардман Пинкертон, Анне пришлось вновь покинуть отчей дом и поселиться в крохотной комнатушке в здание, где жила Оли. Анну Хардман захватило отчаяние. Когда болото засасывает, нужна помощь. И Анна нашла отдушину в лице молодого парня по имени Скотт. Скотт работал плотником и вёл разгульный образ жизни, однако полюбил Энн. Вот только Энн не могла никого полюбить. Её любовь вырезали в детстве, оставив глубокую рану, которую ни один мужчина не смог бы залатать.

Скотт, не помню его фамилию, казался человеком работящим, приносил зарплату Анне и в какой-то момент заселился к ней в квартиру, состоящую из одной комнаты с кроватью, диваном, креслом и столом, а также кухни с двумя шкафами и ванной. Они вполне могли бы стать семьёй, Однако Скотт не удержал эгоистичную натуру и начал требовать с Энн деньги. Раньше Энн вела бы себя тихо и подчинилась бы, но она изменилась, поэтому выгнала Скотта. Ей пришлось вновь вернуться в особняк на улице Мейда-вейл. В дом с закрытым чердаком, где слышались крики ребёнка.

Я окончила университет и приехала в Лондон. Оли страдала по членам размером с баржу, а Энн пыталась выжить. Я вернулась не одна, а с новой подругой Жужу, которая любезно предоставила Энн комнату в своём доме. Я уговаривала Анну поселиться у меня, но она была непреклонна. Ей казалось, будто она заразит стены дома негативом, благо Жужу не слышала об этом. А ещё ей было тяжело выносить взгляды моих родителей, которые узнали правду о её детстве. Мама частенько плакала, глядя на неё, а отец чувствовал себя виноватым, ведь он не уберег хрупкое дитя. Порой он говорил, что следовало выкрасть Анну и отвезти в наше родовое поместье, но прекрасно осознавал: за такое сажают. Поэтому каждый раз, смотря на Энн, мама и папа не могли сдержать эмоции, потому что любили и жалели её.

В двадцать четыре года Анна Хардман превратилась в шикарную женщину с дивным лицом, в котором отражалась тайная грусть. Она решила стричься под каре, и медные прямые волосы чудно подчеркивали её широкие нижние скулы и длинную шею. Она красила веки золотыми и коричневым тенями, делая серые, далеко посаженные глаза темнее. Анна ненавидела тонкую верхнюю губу, доставшуюся ей от матери, поэтому рисовала карандашом жирную линию на арке купидона, чтобы та казалась толще. Ещё ненавидела вздёрнутый нос, как у отца, и хотела сделать пластическую операцию. Не любила смотреться в зеркало, хотя была красивой и высокой, только слишком худой, отчего постоянно напоминала мне о девочке, которую я увидела на скамейке в дождливый день.

Анна Хардман – добрейший человек, чей весёлый нрав скрывался за плотной стеной, выстроенной из травм.

В год, стёртый из моей памяти, случилось чудо. Первым клиентом на Таро вызвалась Энн. В её голове калейдоскопом кружили идеи, и одна из них не давала покоя.

Грязный Гарри Хардман подарил Анне швейную машинку, и, будучи запертой в комнате, Энн с восьми лет штопала платьица и костюмы для кукол. Ей понравилось возиться со тканями, и хобби помогало отвлекаться от гнусных мыслей, пускающих корни в неокрепшую, измазанную похотью отца душу. Хобби переросло в заработок, пускай и небольшой, но Энн получала деньги за шитье детской одежды, которую шила руками для продажи малоимущим семьям.

Давняя мечта маленькой Анны Хардман убежать подальше сбылась лишь на половину. А у взрослой Энн появилась другая мечта – открыть бутик с одеждой, разными вещичками и игрушками для детей. Почему именно для детей? Потому что однажды в десять часов вечера, когда Мейда-вейл тонул под дождем, к ней подошла девочка с коробкой, в которой лежала кукла с кучей одежды. Одна маленькая коробка породила огромную мечту. И стоило мне начать делать расклады на Таро, как Энн поинтересовалась, а не открыть ли ей бутик?

Анна Хардман не имела семьи по крови, но имела другую семью. Меня, моих родителей, Жужу и Оли. Она доверяла нам и стремилась добиться всего сама. Весьма похвально. Однако если предлагают помощь, нужно её принять. Энн хотела заработать на бутик и продвижение своими силами. Карты Таро сказали, что мечта исполнится, если она попросит помощи у близких и отпустит прошлое, которое она продолжала удерживать, хотя клялась, что это не так. Ей следовало избавиться от негативных мыслей и паники, из-за которой Энн творила страшные вещи, превращаясь в комок агрессии. Ещё ей следовало идти за мечтой и не останавливаться. Энн послушалась, а потом каждую неделю просила расклады, даже когда заработала первый миллион.

Энн стала богатой. Сначала она заняла денег у меня, как ни странно, они у меня были, и довольно большие суммы, а потом у Жужу. Она открыла первый бутик с эксклюзивной детской одеждой в Мейда-вейл. Её бренд быстро набрал популярность, и Энн пришлось нанимать помощников. Через три месяца Энн открыла пять бутиков, а еще через два месяца появилось десять магазинов по всему Лондону. Оказалось, у Энн отлично развито чутье на прибыль, а главное, она прислушивалась к моим советам.

Спустя шесть месяцев Энн купила шикарный трехэтажный дом на Уорик-авеню. Кирпичные стены оттенка печенья делали дом похожим на бисквит. На белой крыше Энн развела сад. Белоснежная балюстрада вместо забора и такие же белоснежные ворота напоминали кружево, обвивающее торт. Огромные окна шли полудугой, огибая зал с верандой, и придавали дому внушительный размер. Кремовые рамы, утопающие в цветах, даровали уют. А фонари в виде колокольчиков, что висели на колоннах перед входной дверью, завершали картину, отчего вилла казалась местом из сказок.

Мне никогда не понять пережитого Энн. Родители любили меня, выполняли любые прихоти, воспитывали леди, хотя иногда я вела себя как бандит с большой дороги, но все равно я была их принцессой, любимой дочерью, лучиком счастья. Я не знала горя или лишений. Жизнь дарила чудеса, и судьба преподносила дивные сюрпризы. Даже думать не хочу, чтобы стало, окажись я на месте Энн. Возможно, я бы сломалась и сгнила в канаве, но Энн выдержала ужасы и восстала из пепла, как птица Феникс. Сильная женщина, которая не растеряла ум и волю.

Энн изменилась. Стала грубой, иногда нетерпимой и с лёгкостью задевала за живое, зрела в самый корень и била по больному, чтобы оппонент понимал, в чем проблема и исправился. Многие считали Энн нахалкой, базарной девкой, которая не стыдилась орать, ругаться матом или доказывать свои правы. Она могла разорвать любому глотку, лишь бы добиться того, чего хочет. Энн ненавидела ждать или мусолить одну и ту же тему. Она была конкретной: сказала, сделала. Не верила словам, верила действиям. Одно в Энн было потеряно – любовь. Энн не переносила мужчин и боялась заводить отношения.

К Энн заявилась Аннабелль. Кукольная девочка, не знающая проблем. Любимое создание Виктории Хардман Пинкертон. Сначала Энн не желала пускать ту в дом. Да и с какой стати? Аннабелль не имела никаких связей со старшей сестрой, считала её грязью. Когда Энн вернулась в родовой особняк задолго до триумфа, Аннабелль каждый день нашептывала матери, что её сестра – ведьма, и хочет отравить их. Энн подслушала, как однажды младшая сестричка умоляла мать выгнать Энн и её дочь на улицу. Злобная тварь, копия матери. Аннабелль не разговаривала с Энн и сторонилась её, называя за спиной шлюхой.

Милая Аннабелль с мелкими мутными глазенками и крысиной мордой рыдала на крыльце Энн, прося впустить её, словно вампир, явившийся за кровью и не имеющий право переступить порог, пока не пригласят. Энн сдалась и впустила тварь к себе, чтобы послушать слезливую историю о больной матери, которая требовала от Энн отдать долг. Ведь миссис мразь Виктория кормила её, одевала и давала крышу над головой.

Так уж сложилось, что покойный Гарри Хардман оставил наследство жене, а та – младшей дочери. Вот только дочурка решила открыть бизнес и прогорела, потеряв все до последнего пени. Виктория Хардман Пинкертон поручила Аннабелль забрать положенные ей деньги у шлюхи, что стала миллионершей и засветилась в новостях. У шлюхи, которая соблазняла её мужа, жрала её еду и пользовалась благами роскошного дома. Естественно, Энн отказала, рассказав Аннабелль правду. Но крысиная морда назвала Энн лгуньей, ведь отец не трогал Аннабелль, а трогал лишь Энн, значит, виновата Энн.

Стоит ли говорить, чем закончился разговор? Думаю, да. Энн сломала Аннабелль крючковатый нос, доставшейся той от матери, намотала белобрысые космы на кулак и спустила с крыльца. Потом позвонила нам, и три верные подруги прибежали защищать тылы. И не зря. Спустя примерно часа два раздался звонок в дверь. На улице в инвалидном кресле сидела сгорбленная и гниющая от своего же яда Виктория Хардман Пинкертон в сопровождении Аннабелль. Я не помню те дни, поэтому Оли описала женщину пятидесяти лет как старуху с жиденькими волосами, опухшими суставами на пальцах и с высушенной кожей, словно скелет, обернутый в скомканную ткань. Жужу рассказала, как у Виктории Хардман Пинкертон вытянулось лицо при виде меня. Кто бы сомневался, мерзкая дрянь вряд ли забыла укус, летящую в неё вазу и вымыливание прощения на коленях.

Наверное, старуха пятидесяти лет надеялась, что её старшая дочь продолжала испытывать стыд и не спала по ночам из-за призраков прошлого и совершенных грехов. Она надеялась, что Энн осталась той же забитой, молчаливой девчонкой, которая боялась перечить матери, да и просто боялась мать. Ох, она ошибалась.

Есть мирно проживающие жизнь люди, а есть те, которые питаются чужими жизнями. О нет, это не вампиры и не нежить, а живые люди, как семейство Хардман. От чудовищ знаешь, чего ожидать, а вот от людей с милыми улыбками – нет. Мать и сестра Энн являлись воплощением зла, высасывающим свет. Они явились за новой дозой, а вместо этого захлебнулись своей же тьмой, оставшись ни с чем. Виктория Хардман Пинкертон обещала проклясть Энн и малышку Эмму, а я поклялась, что сведу её в могилу ещё до того, как проклятье вступит в силу. Жужу сказала я вела себя как ведьма из фильмов, даже девочки перепугались.

Виктория и Аннабелль Хардман уползли в террариум без единого пени и, видимо, от злости или из-за того, что старухе не удалось полакомиться жертвой в лице Энн, Виктория Хардман Пинкертон скончалась через неделю в муках. Мне кажется, к ней приходили демоны и терзали протухшую плоть и гнилую душонку. Поговаривают, будто старая тварь харкала кровью и задыхалась. Карма та ещё сука, как не убегай, все равно догонит. Вряд ли хождения в церковь помогли миссис Змее Виктории. Таких, как она и её мужа, ждал отдельный котёл в аду.

Аннабелль Хардман осталась одна в огромном особняке, где воняло грехом и нечестивостью. Устроила там притон и отдавалась мужчинам за выпивку. Она обрывала Энн телефон, умоляла помочь, а когда та отказывала, обзывала сестру грязными матами. Однажды заявилась к Энн пьяная и орала на всю улицу, что та шлюха, которая использовала отца.

Энн как-то вышла с палкой, и Аннабелль слёзно просила простить её и снова требовала помощи. Можно было посчитать Энн бессердечной. Ведь ее младшая сестра не виновата в том, что творили родители. Однако она являлась соучастницей преступления и обвиняла невиновного. Травила словами и ненавидела Энн.

В одно прекрасное утро, после долгой ночи развлечений и секса, Аннабелль Хардман перелезла через ограду, заявилась на порог к Энн и начала тарабанить в дверь, испугав тем самым малышку Эмму. Что делает любящая мама, когда пугают её ребёнка? Устраняет опасность. Энн снова избила младшую сестру, а та поклялась, что выследит Эмму и убьёт или подошлет несколько мужчин, чтобы те полакомились юной девочкой. Этакая месть за отца и мать. Энн решила придушить сестру. Аннабелль выбежала на дорогу, и её раскатал по асфальту грузовик.

Все члены семьи Анны Хардман умерли. И она была этому чертовски рада.

Глава 5. Жужу

Джулии Эванс двадцать семь, и она родом из Квинса. Родилась и выросла в Штатах, пока судьба не выставила ей подножку, забросив в Британию.

Джулия Эванс появилась на свет в многодетной афро-американской семье рабочего класса. Отец, Соломон Эванс, был строителем, а мать, Квин из Квинса, подрабатывала горничной в богатых домах на Манхэттене. Джулия была в доме третьем ребёнком из восьмерых и выступала в роли старшей сестры, пока родители работали. Семья Эванс жила в любви и уважении. Мать и отец желали дать отпрыскам хорошее обучение и обеспечить их будущее. Получалось с трудом, но они делали, что могли.

Брат Джулии поступил в Колумбийский университет и помимо учёбы, пахал на двух работах, чтобы помогать семье. После него в тот же университет поступила и сестра Джулии, которая так же, как и брат, старалась зарабатывать. Благодаря им Эвансы почти выбрались из бедности. Когда есть духовное богатство в семье, материальная нищета поправима. Этому учил детей Соломон Эванс.

Джулия не хотела учиться в университете, она мечтала стать моделью. Рост Джулии Эванс был почти шесть футов. Стройная, рослая, с сильными плечами и руками, как у мужчин и мощной пышной грудью. Фигура напоминала изысканную вазу из музея. Ей досталась кожа оттенка карамели. У остальных членов семьи кожа была более тёмной. Раскосые глаза цвета крепкого настоявшегося зелёного чая притягивали внимание. Она красила волосы в золотых тонах и никогда не стеснялась естественных кудрей, которые доходили до поясницы. Но больше всего манили её веснушки и хитрая улыбка. Она легко находила подход к людям, была веселой и ничего не стыдилась. Хотя, когда я с ней познакомилась, то заметила её высокомерие, что читалось в словах, взгляде и жестах.

Чтобы стать моделью, ей пришлось переехать в Нью-йорк, в китайский квартал, и арендовать комнату с тремя девушками. Джулия рассказывала, как по их дому бегали крысы, а с улицы доносилась вонь от мочи и специй. Никто не держал в помещении ценные вещи, поскольку в коморку несколько раз врывались грабители, забирали даже дырявые носки и грязное белье. Но Джулия шла к мечте, и родня поддерживала её. Брат и сестра желали помочь, однако она отказалась, решила добиться успеха сама.

Жаль, что общество внушило женщинам не просить и не принимать помощь.

Портфолио стоило немалых денег. Качественные фотографии снимали дорогие фотографы в дорогих фото студиях. Джулия устроилась на ночную работу в пабе, ох, в баре, чтобы в итоге оплатить чёртову съёмку. Развлекаться и пить в баре – это одно, а работать – совершенно другое. К тому же Джулия начала сильно уставать и путать день с ночью.

Проработав в баре год, набравшись опыта, а также ненужных романов, которые приводили к слезам и истерии, Джулию, наконец, взяли в модельное агентство. Простая девочка из Квинса радовалась, как ребёнок щенку. Вот только работу ей давали тяжёлую, а платили гроши. Она снималась в рекламных низкопробных роликах, и её фотографии использовали дешёвые журналы. Джулия считала, что лучше так, чем никак.

Спустя полтора года беготни по съёмочным павильонам и душным помещениям, один из менеджеров предложил Джулии интересную вакансию модели на подиуме у начинающего модельера, который успел покорить модные дома Британии. Не раздумывая, Джулия Эванс собрала вещи, что уместились в один крохотный чемодан, и отправилась в бурлящее блеском и софитами сердце Лондона.

Лондон – это капризная, избалованная девчонка, которой тяжело угодить. Она либо влюбляется в игрушки, либо ломает их. Лондон ломает людей. В старинный, пропитанный историей и мраком город тянутся те, кто желает воплотить мечты в реальность. Но лишь малой части удаётся не исчезнуть в гнилых улицах, сохранивших на сточенных камнях следы смельчаков, которые покорили Королевство теней, что прячутся в каждом переулке среди тысячи безликих чёрных домов.

Джулию Эванс поселили в общежитии с пожелтевшими потресканными стенами, впитавшими в себя слезы предыдущих жильцов. Ей пришлось разделить комнату с одной гнусной особой, считавшей себя чуть ли не самой королевой Англии. Начинающий модельер Жанна, обладала удивительной манерой выставлять на показ ненависть к чернокожим. Настоящая расистка, которая пряталась за ангельским личиком и нескончаемыми рассказами о том, что она бы голосовала за Обаму.

Через три дня в коридоре общежития вывесили лист бумаги с именами и фамилиями моделей. Им велели отправляться на определённый адрес и ждать куратора в доме номер двадцать. Дальнейшие инструкции последовали бы от куратора. Джулия подготовила лучшее портфолио, не спала ночью из-за волнения и с утра с остальными девушками направилась покорять дома мод Лондона. Её мечта обретала очертание, манила за собой, обещала успех. Джулия уже видела, как её лицо пестрило на билбордах и экранах небоскрёбов.

Дом номер двадцать напоминал жилище для бомжей. Толстые выцветшие рамы обтянули полиэтиленом, и тот шуршал от порывов ветра, умоляя сменить его на стекла. Двери, похожие на врата в ад, были открыты и зазывали плененных жаждой славы души молодых красивых женщин. Джулии казалось, что если она переступит порог здания, то сразу же погибнет. Девчонка, которая жила в неблагополучном районе, чувствовала опасность за милю и потому отказалась входить в обитель, наполненный тенями.

Джулия Эванс поступила мудро и направилась в общежитие, где её ждал сюрприз. Но сначала она позвонила менеджеру в Штатах. Он уверял её, что все хорошо и зря она не явилась на собрание, требовал, чтобы Джулия немедленно отправлялась к куратору, а сама Джулия обнаружила, что из комнаты пропали её вещи и чемодан. Расистки Жанны не было, и Джилии не удалось узнать о произошедшем, благо она держала паспорт и портмоне при себе. Вот только Джулия потратила сбережения и надеялась заработать съёмками, а на деле юных моделей заманили в капкан. Как оказалось, девушки исчезли. Джулия обратилась в полицию, там записали её показания, а дальше начался ужас, поскольку у Джулии даже не было денег на обратный билет.

Конечно, она смело могла пойти в консульство, но сильная и самоуверенная Джулия нашла другой способ. Она изучила места, где платили хорошие чаевые. Лучшим вариантом оставались пабы вблизи скопления студентов. Её выбор остановился на Бирмингемском университете в Бирмингеме. Туда съезжались богатенькие детишки, которые любили выпивать и веселиться. Джулия знала, как выбивать чаевые, и здорово разбиралась в тонкостях таких заведений.

На Бристол Роуд, на первом этаже двухэтажного уродливого здания находился паб The Indie Lounge. Днем окна и стены паба выглядели так, словно случился апокалипсис. Однако вечерами под действием алкоголя место приобретало новые краски и напоминало богемное заведение. Внутри была сцена, где выступали местные группы, ведь народ обожал живую музыку. Бильярдные столы, которые никогда не пустовали и занимали почти все углы в помещении. И облепленная молодёжью барная стойка, изрисованная граффити.

Именно в этот паб Джулия устроилась барменом и спустя неделю познакомилась со мной. А ещё через неделю она встретила любовь всей жизни.

Его звали Люк. То ещё имечко. Люк был старше Джулии на двадцать лет, имел ворчливую, по его словам, жену и троих детей. Люк прилично зарабатывал и не выглядел на сорок, поскольку много времени проводил на тренажёрах и наверняка делал подтяжку лица. Джулия не верила моим доводам, считала его молодым и роскошным, но я то замечала, насколько убогой была его мимика, точнее её отсутствие. К тому же он явно переделал нос, который раньше был крючком. И вообще, мне всегда казалось, что пластика носов сделана у всех как под копирку. Особенно это заметно у мужчин.

Встречаться с женатыми для меня табу. Мой скудный разум не давал понять, как женщина может быть с тем, кто принадлежит другой? Как можно лезть в чужой дом и уводить отца и мужа из семьи? А ещё я не понимала таких мужчин. Если не любишь жену, зачем женился? Если разлюбил жену, почему не разводишься? Если не держится член в штанах – будь холостяком. Не порть жизнь тем, кто ждёт дома. Но не мне судить людей. Каждый сам несёт свой крест и отвечает за грехи. Я не Господь Бог, чтобы разбираться в пороках.

Джулия знала о моём отношении к женщинам, уводящих мужей, и говорила, что не собирается выходить за него замуж. Ей хватало того, как он заботился о ней, а главное, оплачивал квартиру и все нужды. Раз уж нашёл любовницу, плати сполна. Люк и не отказывался, наоборот, закидывал Джулию подарками, даже купил машину, которую она в последствии продала. Она любила его особой любовью. Самой прекрасной любовью. Материальной. И когда Люк внезапно бросил её, Джулия рвала и метала, поскольку привыкла сидеть на шее, а остальные мужчины казались ей сопляками, не умеющими правильно ухаживать за дамой.

– Тебе стоит найти нормального парня, с которым вы вместе вырастите духовно. Будете здраво смотреть в будущее и строить планы, – сказала я однажды Жужу, когда она в очередной раз убивалась по потерянной материальной любви в лице женатика.

– Думаешь, я не понимаю? Фак. Это нереально сложно начинать отношения. Притираться друг к другу. Узнавать скрытые черты характера. Пытаться изменить свои идиотские манеры, а после заставлять измениться другого, – Жужу натирала барную стойку до скрипа. – А первое свидание? Это же как кол в задницу. Сидят два потерянных человека и не знают о чем говорить! – она состроила весёлую рожицу.

– Надо найти того, ради которого не надо меняться, или того, ради кого захочешь измениться, – я отпила варёный кофе с кардамоном, специальный рецепт от Жужу.

Я любила приходить в паб перед закатом и болтать с Жужу, пока не было много посетителей и музыка не оглушала воем из динамиков.

– Фак, Рири.

Эта кличка прилепилась ко мне благодаря Жужу. Мы познакомились с ней, когда я напилась в хлам и не могла произнести свое имя. Мямлила Ририри, после чего так и осталась Рири. Но я также не смогла выговорить и её имя. Только Жужужу. И Джулия стала Жужу.

– Что? – я потянулась за арахисом в замызганном блюдце.

– Мне порой кажется, что ты обитаешь в сказке, где живут вымышленные мужские персонажи с удивительными характерами. В реальном мире все намного сложнее, – Жужу наполнила бокал элем.

– Разве это плохо? Если веришь в сказку, она вторгнется в реальность. На свете множество хороших парней, просто ты не веришь в них. Пора тебе поверить в сказку, – я пожала плечами. Жужу захохотала.

Ровно через месяц Джулия встретила парня из сказок.

Молчаливый и погруженный в мысли Аарон был короче Джилии на голову, но это не мешало ему восхищаться любимой. Иисусе! Он боготворил её. Молодой парнишка из бедного района, у которого из родни осталась только мать, кровью и потом заработал нужную сумму для открытия барбер шопа. Он гордился, что вылез из нищеты и обеспечил матери достойную жизнь.

После знакомства с Жужу Аарон начал работать ещё больше. Он жертвовал выходными, чтобы достичь новой цели: купить дом для них с Джулией. Его любовь ломала барьеры и заставляла восхищаться. Особенно восхищало то, что спустя месяц он задумался жениться на Жужу, чем напугал её до чёртиков.

Если честно, я сама испытала шок от столь быстрого развития событий. Я видела ужас в глазах Жужу и её не желание связывать себя брачными узами с парнем, которого знала от силы месяц. Но Аарон не замечал ничего, даже купил кольцо. Он показал драгоценность в виде тоненького обруча с крохотным камушком только мне и ждал восторга, а получил недоумение и растерянность. Что я могла сказать? Естественно, я натянула наигранную улыбку и посоветовала ему повременить. Меня послушали? Нет.

Перед вручением кольца Аарон надумал познакомить Джулию с матерью, которая оказалась скверной особой с замашками диктатора и с расистскими взглядами. Как поведала Жужу, за ужином миссис Рут расспрашивала будущую невестку о том, были ли в её роду белые и с какой вероятностью дети родятся чёрными. Иисусе! Благо меня не было на том празднике сумасшествия. Аарон утверждал, что его мама – прекрасный человек и любит шутить. Простите, но такими вещами не шутят.

В ту ночь Аарон предложил Джулии переночевать у него дома, и миссис Рут заставила Жужу лечь в отдельной комнате рядом со своими покоями. Жужу не спала и слышала, как мать Аарона шастала по этажу со свечкой, охраняла дверь в комнату, где, от ужаса прижавшись к изголовью кровати, сидела Жужу. Она боялась, что страшная женщина войдёт в спальню, когда она заснёт, и перережет ей глотку. Чудное знакомство невестки со свекровью.

О свадьбе не могло быть и речи. Джулия отказала Аарону, а он продолжал приходить в паб и нервировать её присутствием. Он следил за Жужу, избивал парней, которые приставали к ней, однако от неё держался подальше. Так продолжалось до тех пор, пока я не окончила университет и не позвала Жужу с собой в Лондон.

Джулия Эванс – профессионал, умеющий выдавливать из народа чаевые, заработала неплохие деньги. Благодаря таланту ей удалось снять квартиру по дешевке и устроиться в паб в Паддингтоне. Она не собиралась работать барменом всю жизнь. У неё созрела новая мечта – стать фотографом. Карьера модели не сложилась, а после того, как в газете появилась статья о найденном притоне с девушками – моделями, которые вошли в дом номер двадцать, Жужу отказалась от подиумов и съёмок. Она пошла на курсы и научилась делать восхитительные фотографии.

В год, стертый из моей памяти, Жужу одолжила у меня денег и выкупила два дома, выставленных на торги за бесценок. Удача иногда приходит в самый неожиданный момент. Удача встретила Жужу, когда та случайно подслушала разговор брокеров в кофейне.

В двадцать шесть лет Джулия Эванс приобрела два дома на Кастеллейн-роуд.

Трехэтажное здание со стенами из бардового кирпича и с цокольным этажом, уходящим под землю, стало её жильём. К массивной серой двери вела мозаичная лестница, напоминающая шахматную доску. Вертикальные огромные окна делали дом похожим на хрустальный дворец. Другое трехэтажное здание с выкрашенными в белый цвет стенами, с белой дверью, с белым крыльцом и лестницей стало фото студией. Второй и третий этажи Жужу сдала в аренду. И на удивление, слушая мои советы с помощью карт Таро, дело Джулии пошло в гору.

Джулию, как фотографа, стали звать на праздники. К ней приходили семейные пары, начинающие модели, даже редакторы журналов обращались к ней за помощью. А за два месяца до моей аварии Джулия встретила Патрика Кинга, мужчину своей мечты. Хорошая фамилия для столь амбициозного человека. Как оказалось, Патрик Кинг являлся крупным бизнесменом и владел несколькими ресторанами по всему королевству. Они повстречались, когда мистер Кинг позвонил Джулии и попросил о съёмке его нового заведения.

Джулия Эванс поверила в сказку, которую ей рассказывала я.

Слушая истории побед Жужу и Энн, благодаря мне и картам Таро, я не могла понять одну вещь. Почему же в моей жизни не было мужчины мечты? Или моя сказка закончилась на открытии кафе?

Глава 6. Традиции семьи Эллингтон

– Доброе утро, пчёлка, – хрипловатый голос отца потревожил тишину, а яркий свет из коридора прогнал прочь темноту и шепчущих призраков.

– Который час? – я выудила телефон из-под подушки. – Восемь утра? – я поглядела на экран с одним открытым глазом и заметила кучу сообщений от подруг.

– Самое время для завтрака, – папа присел на край кровати и аромат кофе укрыл теплом, словно одеялом. – Держи, – он протянул мою любимую кружку с надписью «Я пью много кофе с утра, чтобы не убивать людей».

– Благодарю, – я приняла сидячую позу, прислонившись спиной к мягкому изголовью кровати.

– Как прошли посиделки в кафе? – он не стал спрашивать, вспомнила ли я кого-нибудь и что-нибудь. Это порадовало.

– Я узнала, что ты купил три здания, – я вздернула бровь и громко зевнула.

– Пчёлка. За восемь месяцев с открытия заведения ты заработала почти половину той суммы, что я потратил, – папа подмигнул, а я выпучила глаза. – Не веришь? – я замотала головой, папа засмеялся. – Я твой отец. Отцы обязаны делать все, чтобы их дети встали на ноги. У меня есть деньги. Почему я не могу подарить их любимой доченьке? К тому же дочь умеет зарабатывать не хуже отца. Горжусь тобой, пчёлка, – он похлопал ладонью по моей коленке. – Горжусь, – несмотря на то, что в комнате не было светло, я заметила, как заблестели слезы на его глаза.

– Папа, ты чего? – я поставила кружку на прикроватный столик и поползла к нему.

– Старый стал, сентиментальный, – он погладил меня по голове.

– Вы с мамой сговорились что-ли? – я улыбнулась. – Она тоже так говорит. Старые. Как же. Вы как вампиры, вечно молодые, – я взяла папину руку и поцеловала.

– Ничего себе комплимент! Никто в жизни не делал мне столь чудесного комплимента. Я вампир, – папа показал зубы. – А теперь о серьёзном, – даже тон стал серьёзным. – Машина, – я отпустила его руку и часто заморгала, ибо не поняла, о чем речь. – Тебе нужна машина. Какую хочешь?

– Не знаю. Может, она мне не нужна, – я пожала плечами. – Хотя, если я заработала кучу денег, – я покосила взгляд и сморщила нос. -Может, куплю на свои?

– Замечательная идея, – папа почесал подбородок и щеки, которые успели покрыться щетиной. – Если что-то не понравится, будешь обвинять себя, – он лукаво заулыбался, я сощурилась. – Всё. Сдаюсь, сдаюсь. После завтрака выберем тебе машину, – я захлопала в ладоши. – А со спальней что будем делать? – он осмотрел мою тёмную обитель.

– Ничего.

– Хм? – папа удивился.

– Кажется, я вспомнила, как ощущала тут уют, и теперь не хочу ничего менять.

Я не лгала. Прошлое словно окутало невидимой дымкой и показало, как я была счастлива именно с этой мебелью, стенами и чопорными занавесками.

– Слава Богу, – папа вздохнул с облегчением. – Терпеть не могу ремонт, – в нашей семье никто не любил ремонт. – Допивай кофе и спускайся. Мама с утра готовит без остановки, наверное, решила накормить весь район, – он поцеловал меня и ушёл.

Я вылезла из тёплой кровати и направилась в ванную. Страшась заглянуть в зеркало, быстро залезла под душ, обдумывая сегодняшний день. Каждое воскресенье мы завтракали до обеда. Столовая гудит от разговоров. Воздух сотрясается от папиных вопросов по поводу учёбы Килиана, который начинает дёргаться, стучать ложкой по столу, ибо ненавидит обсуждать школу, поскольку он тот ещё лентяй и любитель оставаться на второй год.

– Если здесь есть призраки, желающие связаться со мной – вперёд! Не молчите, я выслушаю вас, – я отважилась посмотреть в зеркало, покрытое паром. – Ну? – мой взгляд блуждал по стеклу в ожидании тени. – Я потеряла не только память, но и рассудок, – схватила зубную щетку, не переставая выискивать в зеркале силуэт.

Женщина так и не появилась. Возможно, девочки были правы. Мои ведения, новые вкусы и проблема с памятью связаны с лекарствами. Следовало окончательно выздороветь, и тогда все наладится.

На спинке стула я нашла лёгкое, оттенка голубики платье, которое напоминало халат для утонченных леди. Я не покупала его, видимо, пока проводила день в кафе, мама приобрела несколько вещей в бутике миссис Дэбуа. Дело в том, что на воскресный завтрак члены нашей семьи обязаны были являться в приличном одеянии. Требования мамы. Она утверждала, что королева Англии может заявиться к нам на выходных в любой момент. Естественно, королева ни разу не появилась, но переубеждать маму или спорить с ней никто бы не решился.

Малая столовая погрузилась в ароматы еды и хруст газетных страниц. Отец сидел с любимой газетой The Guardian и читал новости. Раньше он узнавал последние сплетни в газете The Daily Mirror, но когда услышал, что The Daily Mirror для стариков, а он все же относил себя к молодой аудитории, то перешёл на The Guardian. В эпоху интернета, компьютеров, планшетов и телефонов отец предпочитал шуршать хрупкими страницами газетенок, что оставляли следы чёрной краски на подушечках пальцев и доносили голоса амбициозных журналистов.

Стол, сервированный тончайшим стеклом, граненным хрусталем, чеканным серебром, ломился от яств из щедрых закромов мамы. Не изменяя себе, она готовила одно и тоже каждое воскресенье и умилялась неторопливым беседам, а иногда и крикам. Единственное, чего она не выносила – споров за столом. Мама считала, что семейная трапеза обязана проходить в умиротворение. Члены семьи обязаны вести себя за столом прилично. Нет, не так. Обязаны вести себя по королевски и отдавать дань уважения продуктам, а главное дань уважения хозяйке дома, ведь она потратила кучу времени на кухне и не имела ни малейшего желания слушать глупые споры среди её шедевров, созданных по традиции.

Британия всегда отличалась консерватизмом и приверженностью к многовековым традициям. Это касалось стиля жизни и еды. Мама, как истинный консерватор, ставила на стол яичницу-глазунью, хрустящий бекон, поджаренные тонкие колбаски, свежие и запечённые помидоры, тушеную белую фасоль, жареные грибы, подрумяненные тосты, различные масла, джем, чёрный и белый пудинг и блинчики с клубничным вареньем. Каждый деликатес она аккуратно выкладывала на объёмные тарелки и уделяла большое внимание подаче блюд.

Я помню, как Жужу поражалась нашему завтраку. Но такой набор продуктов не случаен и обоснован историческими факторами, что тянулись с викторианской эпохи. В то время наш народ много работал, передвигался пешком, поэтому требовалось завтракать так, чтобы заряда энергии хватало на целый день. А выдержать холодный и влажный климат острова позволяла только горячая и сытная еда. Поэтому наш завтрак был высококалорийным, питательным и состоял из продуктов, которые можно было отварить и пожарить.

К сожалению, в современных реалиях местные предпочитают легкий и быстрый завтрак. У людей нет времени на приготовление разнообразной еды. Сейчас у большинства завтрак состоит из овсяных хлопьев с молоком, йогурта, свежих фруктов. Иногда утренняя трапеза включает только чашку кофе с сэндвичем. Но не в нашей семье.

По будням мама не старается так, как по воскресеньям. Однако завтрак, в её понимание – это неотъемлемый приём пищи, который должен быть плотным. Особенно он обязан вмещать в себя яйца, бекон и овсянку, которой, кстати, нет в воскресном меню. Без этих трех товарищей мы наверняка погибли бы за день. Просто не дожили бы до обеда, вернее, до одиннадцати часов, когда начинается снек, называемый вторым завтраком. Он не столь плотный, как первый. На второй завтрак мы пьем чашечку чая или кофе с кусочком торта или бисквита.

Мама неутомимо твердила, что завтрак – больше, чем просто еда. Это дань традициям, стремление к стабильности в собственных привычках.

– Ты теперь гот с пацанской стрижкой? – Килиан ел бекон так быстро, будто кто-то собирался отобрать вкусные кусочки.

– Не завидуй, – я устроилась на стуле.

– Вот ещё, – он фыркнул.

– Килиан! – взвизгнула мама.

– Что? Она же гот. Скоро гробы притащит, летучих мышей заведёт, – Килиан говорил с набитым ртом, отчего жир стекал с подбородка, а мама глядела и сопела.

– Я тебе что, вампир? – я взяла со стола нож с вилкой и начала аккуратно разрезать яичницу.

– Были такие подозрения, – Килиан хихикнул.

– Сегодня день обсуждения вампиров, – папа сложил газету и потянулся за фарфоровой с цветочными узорами чашкой, которая не подходила для кофе, но отца это мало волновало, он пил бодрящий напиток только с неё.

– Хм? – мама вскинула бровь.

– Пчёлка сказала, что мы с тобой вечно молоды, как вампиры, – папа сел ровно и вытянул шею.

– Как интересно! – мама поправила выбивающийся локон.

– Вспомнила что-нибудь? – вдруг спросил Килиан, глядя на меня в упор, и в его взгляде читалась горечь, которая просочилась в воздух и мою кровь.

– Нет, – коротко ответила я, пытаясь понять, что именно беспокоило брата. Может, моё присутствие?

– Расскажи папе, как прошёл вчерашний день, – мама, как обычно, отламывала кусочки от тоста и макала в джем, а мне пришлось много говорить.

Я говорила одно, а думала о людях, пришедших в кафе. Они представлялись, допытывались, помню ли я кого-то из них. Я ощущала дискомфорт, чувствовала себя диким животным, выставленным на показ в зоопарке, и посетители тыкали в меня пальцами, издавая звуки удивления, либо же побаивались. Думала о том, что не узнавала свое творение и как вложила душу в каждую деталь, хотя детали так и кричали, что они были созданы мной.

Разве о такой жизни я мечтала? Возможно, кафе стало моей отдушиной, а гадание на Таро дарило радость, поскольку я дарила радость другим. Возможно, я получала удовольствие от библиотеки, где было несметное количество книг. Люди брали фолианты с собой, приносили новые, находили уютное пристанище в саду, что скрывался под кирпичными стенами. Им нравилось сидеть на плетеных стульях возле окон в конце заведения и наблюдать за маленьким парком, что прятался меж домов. Возможно, моё кафе наполняло людские души спокойствием и дружеским теплом. Но я не помнила этого. Не помнила тепла.

Первый и последний раз я испытала любовь в двадцать лет. Эта была первая любовь со всеми её всплесками эмоций, бабочками в животе и истериками на пустом месте. Иисусе! Едва познакомившись с Эйданом на глупой университетской вечеринке, я лишилась дара речи, вела себя как дура и тряслась. Я настолько обожала Эйдана, что намеревалась сожрать его, чтобы он всегда был со мной. Ужасное чувство, когда зависишь от кого-то и не способен прожить и минуты без объекта желания.

Помню, как он впервые прикоснулся к моей руке, и жаркая буря ошпарила сначала кожу, потом добралась до костей и дошла до сердца. Каждое его прикосновение походило на сладкую пытку. Я трепетала при нем и умирала от поцелуев. С Эйданом я потеряла девственность, словно ждала именно его, чтобы подарить часть себя. Часть, что так дорога для девушки. Мы не расставались, постоянно старались быть вместе. Но любовь порой разрывает изнутри, напоминает шизофрению, заставляющую человека терять разум. Неправильная любовь бывает опасной. Такая любовь убила нас с Эйданом, и я боялась находить новую. Но неужели спустя столько лет я так и не смогла отыскать настоящую любовь? Неужели она не смогла отыскать меня?

Пока раздумывала о любви, меня отвлек повышенный тон Килиана, который доказывал отцу, что не он разбил окно в школе. Это была случайная нелепость. Килиан кидал камень в друга для развлечения. Ничего себе развлечения! Камень сам нечаянно попал в стекло, а позже также нечаянно попал другу в нос. Отец разговаривал спокойно, мама пыхтела, а Килиан вопил. Брат всегда был занозой в заднице, но никогда не переходил границы. Что-то случилось с ним за последний год или же восемнадцать лет у мальчиков проходили не так мирно, как у девочек.

Гонг. Гонг. Гонг.

Громадные старинные часы в малом зале пробили одиннадцать.

Мама направилась на кухню и вернулась оттуда с внушительным подносом, наполненным фамильным сервизом.

Пришло время чая.

Жужу впервые появилась в нашем доме по приглашению мамы на чайные часы. Тогда Жужу насыпала в крохотную чашечку четыре ложки сахара, отчего у мамы едва не случился припадок, ведь, по её мнению, если человек добавлял в чай слишком много молока или сахара, то он, сам того не осознавая, совершал смертный грех или принадлежал к низшему классу. Конечно же, мама все пояснила, и с тех пор Жужу следовала указанием всезнающей Кэтрин Эллингтон. И строптивая девчонка из Квинса почти превратилась в истинную леди.

Также мама проводила для Жужу чайное обучение, из которого та узнала, что ключевое правило – не кипятить одну и ту же воду более одного раза, поскольку это влияло на вкус чая. А ещё остывший чай отправлялся прямиком в раковину. Леди не пьют подогретый чай, а заваривают его в большом чайнике, потом разливают молоко по чашкам и доливают чай. Чай должен быть выпит или леди обязана заняться приготовлением нового коварного напитка.

Жужу сопротивлялась, не желая добавлять в чай молоко. Но мама окунула её в историю о великой традиции с головой. Рассказала, как на протяжении веков чай добавляли к молоку в фарфоровую чашку, а после тщательно перемешивали. А как мы знаем, традиции и Кэтрин Эллингтон – это единое целое.

Вот только мама забыла поведать, почему раньше добавляли молоко. В восемнадцатом веке многие люди не могли позволить себе столовый фарфор. Посуда же не выдерживала горячую воду, поэтому в чашку сначала наливали холодное молоко. По другой версии, молоко использовалось для предотвращения окрашивания модных фарфоровых чашек. А для бедных семей молоко имело и дополнительное преимущество: оно смягчало горький вкус дешёвого чая.

Маму это не волновало. Для неё чай был не просто традиций, а ещё и антистрессом. Благостным бальзамом, что растекался сладкой нугой по душе и излечивал горести. Чай – сокровенный уют, дарующий ощущение тёплого пледа на промёрзших плечах, ощущение пухлых подушек, лежа на которых тянуло в сон. Чай – это благодать. Пилюля от всех болезней. Приют для потерявшегося путника. Если плохое настроение – пей чай. Если предложили чай – пей чай. От чая нельзя отказываться. Никогда, нигде, особенно в моем доме.

У мамы было и последнее важное правило касаемо чая. Пока хозяйка заваривала чашечку чая, слова «спасибо» и «пожалуйста» должны были звучать постоянно. Невозможно быть излишне вежливым, а вот излишне грубым – вполне.

Папа любил кофе, Килиан, различные соки, но мы давились чаем под пристальным взглядом хозяйки дома. Никто не смел перечить или отказываться от того, что предлагала мама, иначе нам грозили слезы и упрёки. Да, Кэтрин Эллингтон была тем ещё манипулятором, причём не скрывала данный факт. Самым страшным являлся её гнев. Некий демон таился внутри её красивой оболочки. Демон редко вырывался наружу, предпочитал тихо сидеть в мамином тёмном закоулке души, но если выпадал шанс показаться людям, то демон сметал все на своём пути. Мы давно поняли: лучше не злить маму, так же, как и меня, поскольку частица демона передалась и мне.

Родители решили следовать совету доктора Янга и потакать моим прихотям, поэтому мама наступила на горло традициям и купила клубничный сок. Не мучила меня, тыкая пальцем на молоко, а молча подливала ягодное поило в Earl Grey и строила довольное выражение лица, хотя я видела, как её передергивало, пока я пила чай.

Вдохновленный моей наглостью, а точнее моей потерей памяти, Килиан надумал налить в чай апельсиновый сок, за что получил тряпичной салфеткой по голове, а потом долго дулся на несправедливость. Где-то к часу дня, когда еда на столе закончилась, разговоры иссякли, а животы выросли вдвое, с позволения мамы мы с отцом направились в его кабинет, чтобы выбрать мне машину. У нас в запасе было два часа до следующей трапезы. Маме было наплевать, что мы объелись, благо в воскресенье обед начинался позже, чем в обычные дни. Раньше мне казалось, будто мама откармливала нас на убой или хотела, чтобы дети были толстыми и ленивыми. В таком виде мы бы постоянно сидели дома. На самом деле мама обожала кормить тех, кого любила. Вот такое хобби.

Давным-давно отец отстроил маленький балкон в кабинете, на котором умещался один стул и стол, предназначенные для хоббитов. Папа любил проводить там время, любуясь садом, а в особенности мамой и её общением с растениями. Он не мог насмотреться на неё даже спустя двадцать шесть лет брака. Казалось, он обожал каждую деталь её тела, разума и души. Папа с энтузиазмом выслушивал её бредни про фей и ни разу не назвал это фантазией. В принципе, как и я. Мама возилась в саду часами, а отец наблюдал за ней, не меняя позы на стуле.

Я ускользнула на балкон, наконец, покурить.

Легкий дым вуалью стелился перед лицом. Я представила, как элегантно бы смотрелся меж пальцев мундштук. Аккуратный, тонкий и грациозный. Я бы изящно и мягко рассекала им воздух и сберегла бы исключительный аромат кожи, не запятнанный грубым табачным запахом.

– Весь дым в кабинете, – отец сидел за столом и махал руками.

– Я чувствую лишь запах кожи, – я вошла в помещение и прошла к креслу.

– Так. Ты вчера говорила девочкам, – без разницы, сколько лет мне, Жужу, Энн и Оли. Для моих родителей мы девочки. – Что хочешь мундштук, – я опешила и открыла рот. – Мама слышала и передала мне, – я закрыла рот. – Вот, – он достал из ящика покрытую черным бархатом коробку. – Купил тебе подарок.

Я вскочила с кресла, зажала губы меж зубами и едва не запрыгала.

– Мундштук! – крикнула я, кинувшись к подарку, а папа заулыбался.

– Подбирал специально для тебя, – он так гордо выглядел, будто дарил мне не мундштук, а вселенную.

– Ого! – из меня вырвался визг. Папа прикрыл один глаз и уши. – Красота!

– Чёрный янтарь. Гагат, – отец встал и провел пальцем по длинному гладкому мундштуку. – Рад, что угодил, – он поцеловал меня в лоб, потом отодвинул свой стул, притащил другой, поставил рядом, сел обратно и открыл ноутбук.

– Невероятная красота! – я вертела узкую трубочку и гладила камень, в котором скрывались тени.

– Садись, – если честно, я поразилась подарку, ведь родители считали, что моё увлечение скоро закончится. Если так, то зачем он купил столь ценную вещь? – Опробуешь новую игрушку позже. Сейчас будем выбирать тебе мощную игрушку, – вроде взрослый мужчина, но когда речь заходила о машинах, папа превращался в озорного мальчугана.

Различные сайты пестрили марками автомобилей. Папе с чего-то вздумалось, что я предпочту спортивную модель по типу Феррари или Ламборгини, но данный транспорт никак не сочетался с моим внутренним миром. После он начал просматривать Бентли и тыкать пальцем в супер крутые бренды. Я елозила на кожаном стуле, и тот протяжно скрипел, как и мои зубы. Отец забылся и полез на странички с дорогущими машинами, будто у меня под матрасом были спрятаны миллионы фунтов стерлингов. Сам он ездил на джипе, а меня решил запихнуть в бриллиантовую железную коробку.

– Стоп! – я так громко заорала, что папа стукнулся рукой об экран. – Нажми на это, – я указала на рекламу сайта, где продавали классику.

– Тебе нравится раритет? – лицо папы вытянулось от удивления. – Молодёжь же любит все крутое. Йоу! – он начал показывать какие-то странные жесты. – Йоу, Йоу.

– Папа, не говори йоу! – из меня вырвался смех.

– А как надо говорить? А, точно. Все окей, детка, – он опять принялся жестикулировать.

– Папа, – я схватила его руки и переместила на стол.

– Понял. Успокаиваюсь. Значит, классика? Горжусь, – он нажал на ссылку и появились шикарные автомобили, словно отголоски из дивного прошлого, когда люди действительно ценили красоту.

– Эта, – я кивнула на чёрную машину.

Jaguar E-type тысяча девятьсот семидесятого года. Двухместный. Похож на космический корабль с круглыми фарами и белыми кожаными сидениями. Откидной верх заставил застонать от удовольствия. Я воочию видела, как еду вдоль побережья. Солёный ветер целует мои губы и шепчет слова, от которых хочется жить. Яркое солнце обжигает белоснежную кожу, желая сделать её бронзовой. Проворные лучи лезут сквозь очки в глаза, а я включаю песню Forever Young группы Alphaville и подпеваю тягучему голосу, вдыхая аромат свободы.

– Так. Тут есть красный, – папа взял и выдернул меня с дороги. – Смотри, красный смотрится лучше, – я глянула на него исподлобья. – Точно! Ты же теперь любишь тёмные тона. Хорошо. А как же девочки? – он вдруг откинулся на спинку стула и сложил руки на груди.

– А что девочки? Им какая разница, какой цвет, – я перевела взгляд на машину мечты.

– Нет, я не про цвет. Ты же возишь их, когда идёте веселиться или гулять. Автомобиль же двухместный.

– Значит, будем ездить на двух машинах.

Раньше я бы, наверное, задумалась над этим, а сейчас мне было глубоко наплевать, кто на чем будет передвигаться.

– Ладно. Выбираем эту, – он придвинул стул поближе и задумчиво уставился на экран. – Чудесный выбор, и цена не кусается.

– Моих сбережений хватит?

– Так. Давай войдем в твой банковский аккаунт, сама посмотришь, – папа открыл сайт банка, а у меня вспотели ладошки.

– Что? Это ты добавил? – я глядела на сумму с округленными глазами и чувствовала радость вперемешку со злостью, поскольку не могла насобирать столько денег.

– Пчёлка. Клянусь. Это заработала ты с учётом возврата долгов от девочек. Это твоя заслуга. Ты прирождённый бизнесмен. Вся в отца! – он взял меня в охапку и прижал к груди. – Моя умница. Моя гордость. Папина дочка, – дальше последовали поцелуи.

– Всего за восемь месяцев? Я там наркоту продавала? – я выскользнула из объятий и недоверчиво сощурилась.

– У тебя огромный поток клиентов. А ещё в кафе делают рекламные ролики. Социальные сети тоже приносят неплохие деньги, – папу перекосило после слов о наркотиках.

– Социальные сети! – я стукнула себя по лбу. – Я совсем забыла о них. Ужас! – я завертелась на месте в поисках телефона и вспомнила, что оставила его в комнате на кровати. – Я даже про телефон забываю! – из меня вырвался стон.

– Все наладится, вот увидишь, – папа встал и прошёл к балкону. – Завтра заберём машину, – он улыбнулся, глядя вперёд, и я поняла, что в сад вышла мама, а значит, папа будет любоваться только ей.