Читать онлайн Синеокая моя Русь бесплатно

Народная поэзия Александра Ковшикова

Всякий раз, проводя обучающие литературные семинары и мастер-классы для молодых авторов, я не перестаю затрагивать тему народности поэтических произведений. В чём суть народного произведения? Почему именно народная лирика была, есть и будет считаться «классической формой» современной поэзии? Всё крайне просто и предельно ясно.

Народную поэзию определяет народ, то есть читатели и слушатели. Зачастую в народной поэзии нет той канонической техники написания, встречаются «сучки» и «задоринки». Но тем она и хороша. Её самобытность подчёркивается эстетическими поэтическими мазками – выражаясь простыми словами, отдельно взятыми элементами: фразами или предложениями, «делающими» всё поэтическое произведение. Можно писать «сладко» и даже «приторно», используя витиеватые метафоры, но при этом произведение не сохранит своего естества, живого дышащего воздухом Руси, образа, следовательно, не приобретёт народность. Динамика перенасыщенных эпитетами стихов снижается, и каждый читатель ощущает тяжёлую сиропную вязкость в душе при прочтении. Так и хочется разжижить народной простотой, запить этот сироп кристальной родниковой водой. Народная лирика никогда не допустит оставить жажду неутолённой, ибо сам автор пишет душой и сердцем, как подсказывает ему природа. Общение с ней есть не что иное, как первый шаг в объятия Господа. Нет, речь идёт не о смерти, а скорее, наоборот, о возвышении души; о её свободе от внешнего чёрствого мира. Что может быть правдоподобнее народной лирики? Пожалуй, только классика, написанная в исконно народной манере русской поэзии. При этом современнику совершенно необязательно быть членом какого-либо писательского союза. Значимость его стихов уже прочно определена народом.

Часто, рассматривая стихи иных авторов, я говорю о поэтике – технике стихосложения. Но сегодня мне хочется побеседовать именно о народности поэзии Александра Ковшикова. Читая его поэзию, невольно ловишь себя на мысли: почему его стихи так трогают душу, а стихи иных авторов – нет… В чём тайна или магия его поэзии? Почему его стихи обязательно нужно читать и впитывать в себя? Попробуем разобраться…

К примеру, стихотворение «Как хорошо, что есть…», весьма характерное для Александра:

Проходит ночь, недолго до утра,
Но я не сплю на старом сеновале
И слышу вновь, как шепчутся ветра,
И то, как мышь шуршит в сыром подвале,
И как телята грустные мычат —
Хотят на волю вырваться из плена…
И кружит крепкий, терпкий аромат
От накануне скошенного сена…

Это нестрофические стихи с использованием анжамбемана – несовпадение синтаксической паузы с ритмической. Автор любит именно такую форму, она ему близка. Быть может, это приходит во время его лесных путешествий, когда деревья в лесу напоминают строчки, беспрерывно стоящие друг за другом?

Часто такие стихи предстают перед читателями в качестве потока сознания или эмоций… Кажется, что так писать легче, ибо автор заранее отказывается от одного из привлекательных элементов поэтики – строфы. Но это ошибочное мнение. Написание таких стихов требует безупречности от автора. Чаще всего это повествовательная лирика. В ней легче использовать анжамбеман – этот приём как бы растворяется в стихах, следующих друг за другом сплошным текстом…

Однако в данном случае нестрофические стихи поэта Александра Ковшикова несут в себе и ясную идею, и яркие чувства.

Но даже не это главное… Важнее то, что в стихах Александра с великой силой проявляется естественная любовь русского человека к родине, пусть не в глобальном смысле, а в местном, провинциальном, но от этого совсем не менее значимом!

Очень хорошо удаются автору и рассказы в стихах. Повествовательная лирика сама по себе несёт в себе народность, ведь темы поэтических произведений тем или иным образом тесно связаны с жизнью простого народа, глубинка манит каждым закутком и даёт автору всё больше и больше тем для размышлений.

Стоит изба, венцы прогнили,
Дымок из треснутой трубы.
Живут! И печку протопили.
А я промок, искал грибы.
Сколь до деревни? – Леший знает…
Зайду, обсохнуть попрошусь.
Темнеет. В небе громыхает.
Я на крыльце и в дверь стучусь…
За нею старый, хриплый голос:
– Кого там чёрт ещё принёс?
Со лба зачёсывая волос,
Кричу:
– Пустите, я замёрз!

(«На лесном кордоне» трилогия)

Какие удивительной силы картины в этих стихах рисует автор разнообразными художественными приёмами. Всё это настоящие драгоценности в коллекции современной русской поэзии. Да, конечно же, в каких-то стихах Александра иногда попадаются упрощённые или традиционные поэтические обороты… Встречаются синтаксические погрешности… Однако всё это мелочи, если рассматривать стихи автора как явление…

Если в первой авторской книге «Прохладный сок родных берёз…» Александр выстраивал свои стихи на эмоциональном выплеске, то в новой книге заметно его постепенное углубление в философские размышления. Автор нередко обращается к Господу посредством своего литературного героя.

Наблюдая, как месяц седой
Золотит спящих сосен верхушки,
Я дойду этой поздней порой
До заброшенной старой церквушки,
Что стоит на холме, покосясь,
Искалеченным символом веры.
(В детстве часто входил я, смеясь,
В храм, где сорваны временем двери).
Чуть поодаль петляет река,
Млечный путь серебрит гладь затона,
Камышом поросли берега…
Обнажённым нырну в её лоно.
На спине по теченью скользя,
Невесомость души ощущая,
И в ночные смотря небеса,
Может быть, разгляжу двери рая.

(«Ночная прогулка»)

В этих стихах отражён путь человеческой души к Всевышнему. Где-то движение замедляется, где-то ускоряется, и всё это заставляет читателя с неослабевающим вниманием всматриваться и вслушиваться в мир поэта… А это очень и очень богатый по духовности мир! Такое искреннее повествование при необыкновенной поэтичности строк говорит о достижении автором той точки высоты в поэзии, где стихи – не способ самовыражения, а возможность передачи небесных духовных импульсов до земных человеческих душ…

Александр Ковшиков – поэт, чьи стихи опубликованы во всероссийском поэтическом сборнике «Стрелою строк через века… Современники ХХI века». Имя поэта по праву внесено в список современников нашего столетия. Книги стихов Александра Ковшикова можно достойно применять в качестве обучающей и воспитательной литературы для подростков, чтобы развивать их духовный мир путём познания мира окружающего. Только книги – великая составляющая искусства – способны дать людям должное эстетическое воспитание. В стихах «вологодского самородка» то и дело проблёскивают тютчевские, некрасовские и бунинские нотки, настолько живописны картинки и образы его поэтических произведений.

Следует отметить, что Александр Ковшиков относится к числу поэтов, глубоко понимающих, что поэзия – это поле, которое нужно ежедневно перепахивать, удобрять, высаживать на нём свежие семена. И только благодаря кропотливому тяжёлому творческому труду это поле однажды заискрится на солнце зрелыми колосьями поэтических произведений.

Приятного прочтения!

Владислав Терентьев, поэт, публицист,

член Российского союза писателей,

член Ассоциации Поэтов и Писателей «Арт», магистр Международного Фонда «ВСМ»

Часть первая:
«Что мне дано…»

Утро в летнем лесу

Дремлет лес в предрассветном тумане.
Тишина. Не сквозит ветерок.
На укрытой от взглядов поляне
Чей-то слышится мне говорок.
Это листья берёзоньки юной
Воспевают встающий рассвет,
И охвостье дороженьки лунной,
Что в ручье свой оставила след.

Шепчут листья, о том, как ласкает
Лучик солнца зелёную плоть,
И о том, что в ночи ветер бает,
И о том, как их любит Господь,
Как посыплют пыльцою «серёжки»
Через месяц на ранней заре,
И какие грибочки в лукошко
Я смогу положить в сентябре.

Потревожил раскатами смеха
Тишину на болоте дергач,
И лесное весёлое эхо
Полетело меж соснами вскачь,
Расплетаясь на разные звуки,
Средь рябиновых сонных кустов,
Разбудило, быть может, от скуки
В хрупких гнёздах кудлатых птенцов.

Отойдя ото сна, заскрипели,
Поминая недобрым словцом,
Пышнотелые томные ели
Всех кто буйствует в царстве лесном.
А тумана белёсые клочья,
На траву опадая росой,
Вновь прощаются с тёмною ночью,
С еле видимой бледной луной.

* * *

Бреду тропинкой поутру,
Так, словно я в бреду похмельном,
А осень властвует в бору,
Как будто в княжестве удельном.
Хочу я взять у ней взаймы
Набор её чудесных красок.
Она достанет из сумы,
Подарит их и томик сказок.
И я приму столь ценный дар
В свою плетёную корзину
И положу ей на алтарь
Свою любовь, свою гордыню.
А ту корзинку обниму
И под порывом злого ветра
Сильней к груди своей прижму
В тени размашистого кедра.

Синеокая моя Русь

Говорят: «Уже рассказали
Про Россию всё, до конца…»
Неужели стихи слагали
Все для красного лишь словца?
О бескрайних её просторах,
О дремучих седых лесах,
О полях, о встающих зорях,
Позаброшенных деревнях.
Не хочу, не хочу я верить,
Что нельзя ничего сказать.
Как любовь к ней мою измерить,
Если брошу стихи писать?!
Нет, не всё рассказал Есенин,
Даже Господу не дано,
Знать, о чём дождь стучит осенний
Частой дробью в моё окно!
Пусть Россия теперь другая,
(Стало больше в полях репья),
Но она нам с тобой родная,
Хоть у каждого и «своя».
Ты поэта прочти любого,
Без сомнения там найдёшь
Стих про старого домового,
Синь небес, золотую рожь.
И теперь, у порога рая,
Я в любви к тебе признаюсь,
Ненаглядная, дорогая,
Синеокая моя Русь!

Дышать – не надышаться

Деревенька…
Ливни скоро.
Даль осенняя тиха.
Доски старого забора
Гладит веточкой ольха.
Сапоги свои надену,
Помолюсь на образа,
И теперь мне хоть в геенну,
Грязь дорожную меся.

Выйду нынче спозаранку.
Дверь в избушку подопру.
Осень скатерть-самобранку
Расстелила мне в бору.
Бездорожье – не проблема.
«Нам ли горе горевать?
Мы ж крестьяне, не богема…» —
Говорила часто мать.

Ай да ширь, не хватит слога,
Чтобы радость описать.
И родник в утробе лога,
Словно Господа печать.
И дурманит ветер прелью,
И фата берёз желта,
И звучит виолончелью
Песнь прощальная дрозда.

Разлилось отдохновенье
В сжатом поле по стерне.
И заметно удивленье
У сороки на сосне.
Раскричалась, дескать, охти,
Потревожил мой покой.
Что ж теперь, кусать мне локти?
– Ишь ты, цаца, «рот с дырой».

Не спеша бреду, смакую
Радость с грустью пополам.
Дал же душу Бог большую
И любовь к родным краям.
Век бы здесь ходил-скитался,
Целовал родник взасос,
И дышал – не надышался
Прелым запахом берёз.

Баба Яга

А знаешь, Бабушка Яга
Совсем не древняя старуха,
Не злая, да и не карга —
Не верь побáсенкам и слухам!

Я как-то раз под Новый Год
Домой в деревню возвращался,
Шёл прямо лесом, не в обход,
Вдруг в самой чаще оказался.
А тут ещё, мне на беду,
Метель со снегом разыгралась.
Темно, как будто бы в аду,
В сугробах тропка затерялась.
Вдруг вижу: словно светлячок
Зовёт к себе сквозь лапы елей,
Такой забавный огонёк,
Пошёл к нему – я парень смелый!
Прошёл валежник, сухостой
И оказался средь полянки,
Гляжу: избушка предо мной…
И тут душа нырнула в пятки!

Ведь это Бабушки Яги
Избушка на куриных ножках,
Теперь хоть стой, а хоть беги, —
Здесь на неведомых дорожках
От этой злюки не уйти,
Поймает, в печку запихает,
А после косточки мои
На пару с лешим обглодает.
Но делать нечего, стучусь,
А то уже замёрз безмерно,
Зубами клацаю, трясусь,
А на душе боязнь и скверно.

Открыла женщина в годах,
И без клыков, и не старуха,
Без костылей, на двух ногах,
Улыбка с уха и до уха.
Прошу:
– Пустите ночевать,
У печки до утра погреться.
Уйду, лишь будет рассветать.
(А сам пытаюсь оглядеться…)
– Входи, хороший человек,
Снимай тулуп, садись на лавку.
Ты первый гость за целый век,
Так рада – хоть пляши вприсядку!
Не бойся, я хоть и Яга,
Но рада гостю дорогому.
Молва жестока и резка, —
Не верь, всё было по-иному.
Свои побáсенки Кощей
Наплёл, мол, я людей съедала.
Жениться он на мне хотел,
А я взяла да отказала.
И с той поры идёт молва,
Что служит Бабка злую службу,
Что, дескать, старая карга
С нечистой силой водит дружбу.
Тут я, признаться, задремал,
В тепле расслабился немного.

А Бабка мне:
– Милок, устал?
Отведай, что-нибудь мясного!
Стоит огромный самовар,
Большое блюдо с пирогами,
Глазунья с салом, валит пар
От чугунка с густыми щами.
Ну, надо же! Вот так приём!
Друзья и то не так встречают.
Авось и ночь переживём,
А Бабку зря и впрямь ругают!
О чём ещё беседу вёл
Я с ней – уже и не припомню,
А утром, чуть рассвет, ушёл,
Но встречу эту долго помню…

И сколько лет уже прошло,
Ходил я в лес зимой и летом,
Но вот ни разу, как назло,
Не отыскал избушку эту.

Пойду смотреть на глухарей

Воспевая утреннюю зорьку,
На делянке плачут глухари.
И, внимая птичьему восторгу,
Всё ликует у меня внутри.

Рвётся сердце из груди в просторы
Под парами дремлющих полей,
И навстречу пушкинской Авроре
Выхожу из стареньких сеней.

И её, красавицу босую,
Повстречаю на дороге грёз,
Направляясь в рощу молодую
Пить прохладный сок родных берёз.

Там в берёзках ветерок ершистый,
Пролетая по своим делам,
Сносит к речке клочья дымки мглистой
И меня ласкает по вихрам.

Я, испив живительную влагу,
И моложе стану, и добрей,
Соберу ещё чуть-чуть во флягу
И пойду смотреть на глухарей.

Отодвину ветку, словно шторку,
Засмотрюсь – красивы и храбры,
Воспевая утреннюю зорьку,
На делянке плачут глухари.

На лесном кордоне
(Трилогия)

Часть первая:
Встреча

Стоит изба, венцы прогнили,
Дымок из треснутой трубы.
Живут! И печку протопили.
А я промок, искал грибы.
Сколь до деревни? – Леший знает…
Зайду, обсохнуть попрошусь.
Темнеет. В небе громыхает.
Я на крыльце и в дверь стучусь…
За нею старый, хриплый голос:
– Кого там чёрт ещё принёс?
Со лба зачёсывая волос,
Кричу:
– Пустите, я замёрз!
– Входи. Мы дверь не запираем.
Что ж… отворяю, захожу.
В сенях щенок залился лаем.
– Не бойся, я его держу.
Не трусь, не цапнет, лишь гундосит.

Я так устал, что не боюсь.
– Пустите на ночь.
– А кто просит?
– С Кунилова. Рябков зовусь.
– Постой. Не внук ли деда Саши?
– Ну да, Петровича, как есть.
– Как много мы с ним «съели каши»!
О, Боже! Лет прошло – не счесть!

Так, что, Виталий, заблудился?
Ну, заходи, на печку лезь.
Я вижу, знатно находился.
Согреешься – спустись поесть.

Как хорошо на тёплой печке!
На мне футболка и трико.
Просфорой пахнет. Тают свечки…
– А где же свет?
– А нет его!
У нас, как встарь: лишь керосинка,
Да свечи, да лампады свет.
Ну, что опять скулишь ты, псинка? —
Боится грома – спасу нет.
Мой старый пёс недавно помер,
Я взял другого на замен.
А он, ну просто «дохлый номер»,
Боится даже в доме стен.
Смотрю на стол, а там картошка,
Грибы, капуста и блины.
Урчит живот (совсем немножко).
Вот, правда, полон рот слюны.
– Ну, что, согрелся, бедолага?
Спускайся, ужинать пора.
Есть у меня в заначке брага,
Испьёшь – спать будешь до утра!
Слезаю. Всё уже просохло,
Но одеваться «не с руки».
Пью бражку – в горле пересохло,
В глазах же – яркие круги.
– Ничё-ничё, тебе полезно.
Давай, закусывай скорей.
Грибки, капустка, ах – чудесно!
Что может быть сейчас важней?!

Наелся. Чувствую, дремота
Совсем взяла меня в «полон».
На сеновал нашёл ворота
И провалился в крепкий сон…
Проснулся утром протрезвевший,
Зашёл в светёлку в теплоту.
Сказал, здоровый, посвежевший:
– Спасибо вам за доброту!

Старик:
– Ну, коли заплутаешь,
То заходи, я буду рад.
Ну, а сейчас ты вот что, знаешь, —
Позавтракай, и сходим в сад.
Я там гостинцев другу Сашке
В корзинку чуточку собрал:
Немножко сала, спирт в баклажке…
Снеси ему…

Ну, что ж… я взял.
И, уходя домой, божился
Вернуться.
Слушал птичий свист,
А пóд ноги ко мне ложился
Осенний пожелтелый лист.

Часть вторая:
Год спустя

В сторожке у деда Матвея
Сидим за накрытым столом.
От браги тихонько пьянея,
Старинные песни поём.
Радушная выдалась встреча.
Туманится ясный мой взор.
Осенний спускается вечер.
Душевный ведём разговор.

– Я честно сказать, уж не чаял,
Что ты ко мне снова зайдёшь,
Вдруг слышу, Руслан мой залаял,
Гляжу – по тропинке бредёшь.
А что маловата корзинка?
Хоть дождик, но осень тепла.
Вчера по грибы моя жинка
Ходила, груздей набрала!
Сегодня с утра укатила
Проведывать в городе дочь.
Подольше бы там погостила,
Вдруг надобно чем-то помочь.
Чего говоришь? Как житуха?
Да, Боженьке слава, живём.
И доится наша Пеструха,
И хлебушек сами печём.
Вот только ходить стало трудно,
Но я на печи не лежу.
Мне дома сидеть как-то нудно,
Так я всё в лесхозе служу.

А дед Александр, слышал, умер…
Помянем. Давай наливай.
Он весел был и остроумен.
Все будем там. Не унывай.

Смахнув набежавшие слёзы,
С трудом допиваю стакан.
И слышу, как плачут берёзы,
Качает их ветер-буян.
Назойливый дождик закапал,
По крыше стучит и в окно.
Мы медленно, чуть косолапя,
Идём покурить за гумно.
Любуюсь палитрой осенней,
Стих новый невнятно бурчу,
И нежною зорькой вечерней
Я душу больную лечу.

– Прекрасно, ни с чем несравнимо,
У вас здесь, как будто в раю!
Мне кажется, ангел незримо
Над вами простёр длань свою!

– Что есть, то уж есть, не отнимешь.
Давно я «кукую» в лесу
И знаю: увидев, застынешь,
Полюбишь всю эту красу!
А дочка давно зовёт в город,
Но я не хочу уезжать.
Вот если бы был ещё молод…
А то ведь пора умирать.

Пойдём-ка, подоим Пеструху,
Парного попьём молочка.
Она, правда, только старуху
Подпустит, а вот старичка…
Не очень-то и привечает,
Но надо кому-то доить.
На ласку она отвечает.
Да надо и свинку кормить.

Часы пролетели в заботе.
Стемнело. Спустился туман.
Горят небеса в позолоте.
Скулит еле слышно Руслан.
В печи дотлевают полешки.
Пузатый кипит самовар.
В стакан наливаю без спешки
Пахучий с душицею взвар.
Допил. Залезаю на печку.
Вокруг тишина разлитá.
Матвей погасил тихо свечку.
Сгустилась в избе темнота.
Как заново утром родился,
На завтрак испил молока.
Казалось, что я породнился
С простою душой старика.
– Спасибо за вашу заботу,
За русской души глубину!
Мне завтра уже на работу,
Быть может, потом загляну.
– Прощай. Может больше не встречу.
Ведь я уже немолодой.
А коль доживу, то привечу.
Ну, ладно, пока. Бог с тобой!

Часть третья:
«Конец?»

Иду на лыжах, труден путь
Среди заснеженного леса.
Вдыхает чистый воздух грудь,
Парит морозная завеса.
Ковром нетронутым снега
Лежат…
А ели – теремами,
Запорошённые слегка,
Стоят, грустя под небесами.
Порхают стайкой снегири
В кустах мороженной рябины,
И, наст вскрывая, глухари
Взлетают, так неудержимы.
Замёрзших сосен перезвон
Разносит ветер по округе.
Вот скоро и лесной кордон…
Неспешно подхожу к лачуге.
Смотрю: пустая конура,
Окно фанерою забито,
И дверь, трухлява и сера,
На навесной замок закрыта.
Не лает старый друг Руслан,
В амбаре не мычит Пеструха.
Всё так, как будто ураган
Промчался, и вокруг разруха.
Труба над крышей не дымит,
С крыльца лежалый снег не счищен,
Весь двор сугробами укрыт, —
Не пахнет обжитым жилищем.
Быть может, надо постучать
В дверь, что немного покосилась?
Стою, не в силах распознать,
Что за беда здесь приключилась.
Кричу:
– Эй, есть тут кто живой?
Но… ни ответа, ни привета,
Лишь только ветерок шальной
Гудя, разносит звуки эха.
По кругу обошёл избу
И весь участок вдоль забора.
Устал, пот выступил на лбу,
И поубавилось задора.
Осенний вспомнил разговор:
«Быть может, переехал в город
И променял лесной простор?..»
(Ох, как на шею давит ворот).
Ударил в двери сгоряча…
Когда б он умер – все бы знали
И мне за рюмкой первача
Всё непременно рассказали.
Ну, нет – так нет. Бреду назад.
Любуюсь елями, снегами.
Теплеет, будет снегопад,
И полнятся глаза слезами.

Колодезная водица

Из глубин живительную влагу
Деревянной зачерпну бадьёй.
Сам напьюсь и напою дворнягу,
Что к колодцу прибежит со мной.

Как сладка студёная водица
И чиста, как поутру роса,
Мне вовек тобою не напиться,
Не осилить жажду до конца.

Ни к чему «Ессентуки», «Боржоми»,
Непривычен к «Акве» мой живот.
В каждой клетке, в каждой хромосоме
У меня вода родных широт.

Запалю я самовар лучиной,
С мятой чай покрепче заварю,
Буду пить с медком… И с медициной
О сединах лишь поговорю.

Замастачу ковшик из осины,
Прикреплю к колодцу бечевой,
Чтоб любой, отбросив все кручины,
Насладиться мог живой водой.

Пусть он местный или вдруг бродяжит,
Но, испив из скромного ковша,
Помянёт меня и громко скажет:
«Хороша водица, хороша!»

Ухожу

Треплет гривы седых облаков
Налетевший откуда-то ветер.
Я покинул отеческий кров,
Двери в детство закрыв на рассвете.
Через лес, через луг заливной,
По обрыву над шепчущей речкой,
С болью в сердце, с душевной тоской,
От избы с тёплой русскою печкой,
Прочь, пыля средь высоких хлебов,
По дороге босыми ногами
Ухожу из родимых краёв,
От деревни с родными дымами.

Пара старых отцовских сапог
На плече скреплена бечевою,
Подорожный холщовый мешок
С деревенской скоромной едою,
Крест нагрудный на нитке льняной
(С ним не стану ни лгать, ни лукавить) —
Всё богатство моё за спиной,
И его ни отнять, ни прибавить!

Как там будет в чужой стороне?
Что судьба для меня загадала? —
Испытаний, наверно, вдвойне,
Но её не боюсь я оскала.
И когда я назад поспешу
В старый дом, где протоплена печка,
Неизвестно, но вдаль ухожу,
По росе… Только ноет сердечко.

Как хорошо, что есть…

Проходит ночь, недолго до утра,
Но я не сплю на старом сеновале,
И слышу вновь, как шепчутся ветра,
И то, как мышь шуршит в сыром подвале,
И как телята грустные мычат —
Хотят на волю вырваться из плена…
И кружит крепкий, терпкий аромат
От накануне скошенного сена.
Найду цветок ромашки полевой,
Слегка подвядший, солнечный бутончик,
И погадаю над своей судьбой,
И погрызу сухой травинки кончик.
Напьюсь парным свежайшим молоком…
И вдруг припомню детские забавы,
Цвет глаз сестры, сравнимый с васильком,
И вдоль опушки яркие купавы;
В лесу грибные тайные места,
Куда ходил по осени с друзьями,
И как ловил пескариков с моста,
И как гулял под летними дождями;
Как в старый храм со сломанным крестом
Сбегались дети наиграться в прятки,
Как землянику собирал с отцом
И как занозу доставал из пятки…

Как хорошо, что есть на свете дом,
Куда с дороги можно возвратиться
И с наслажденьем вспомнить о былом,
И в свежем сене до утра забыться!

В тишине зеленой чащи

Пройду тропинкою знакомой,
Пересеку цветущий луг,
В руках с корзинкою плетёной
Воздам хвалу листве зелёной,
Войдя под сень ветвистых рук,
Тех, что деревья распушили…
Природе нашей вопреки,
Меня от дождика укрыли,
Своей любовью одарили,
Так стали для меня близки.

Спущусь в промокшую ложбину
И соберу боровики
В свою тяжёлую корзину
И поприветствую рябину, —
Мы всё же с нею земляки.
Чуть позже каждому маслёнку
В еловых дебрях поклонюсь,
Грибочков горсть отдам бельчонку,
Что отбежал чуть-чуть в сторонку.
Понаблюдаю… Посмеюсь…

Вот здесь, в глуши зелёной чащи,
Где замедляет время бег,
Средь трелей птиц, с утра звучащих,
Я так хочу бывать почаще, —
Здесь вольно дышит человек!

Пролетело лето

Окно в избе раскрою широко,
Увижу вдаль зовущую дорогу.
Встаёт рассвет, и дышится легко.
Умчалась ночь, все живы, слава Богу!
А вот и солнца первый луч звенит,
Совсем не жжёт, как в середине лета.
И полыхает заревом зенит
Над старой тёмной крышей сельсовета.
Приходит осень. Над рекой туман.
Меняет лес лоскутную рубашку.
Коров мычащих гонит мальчуган,
На нём картуз, фуфайка нараспашку.
Удар кнута с земли вздымает пыль.
Коровы смотрят грустными глазами
На дальний путь и на сухой ковыль,
Что вьётся вдоль обочин под ногами.
А на лугу густые клевера,
Звенят печально утренние росы,
И отгоняют комаров ветра
(Как надоели эти кровососы).
Спустилось стадо к речке, вброд пошло,
Ил потревожив, взбаламутив воду.
И жижу по течению снесло
За поворот, к излучине, к болоту.
И снова плещет чистая волна
На бережок, поросший камышами,
И молодая иволга слышна
В прибрежных ивах с гибкими ветвями…
И разговор желтеющих берёз,
И зонт в руках у нашего соседа,
И еле слышный шёпот дальних гроз
Напоминают: пролетело лето.

Вечерние стихи

Зацепилась вечерняя зорька
За гряду кочевых облаков.
Укрывает крылами тетёрка
Непослушных кудлатых птенцов.

Продолжить чтение