Читать онлайн Чужой для всех. Книга 3 бесплатно

ВСТУПЛЕНИЕ Октябрь 2011 года. Русское кладбище Кокад. Ницца. Франция

Октябрьское полуденное солнце, как обычно в эту пору в Ницце, светило ласково и приветливо. Нежные лучи, касаясь лица и загорелых плеч девушки, не обжигали и не вызывали желания прятаться в тени высоких кипарисов. С моря дул приятный ветерок. Он легко снимал усталость с хрупкой, точеной фигурки, выделявшейся среди посетителей русского кладбища, радовал своей освежающей прохладой. Подойдя к крутой лестнице, девушка остановилась. Поправив волосы цвета спелой ржи, оглянулась назад. К ней подходил седовласый худой старик.

– Дедусь, живой? – бросила насмешливо девушка.

– Живой, живой, внученька.

– Будь осторожен. Дальше идет крутая лестница. Держись за мою руку, – потребовала она на хорошем французском языке. – Ставь ногу сюда, – девушка решила помочь спуститься престарелому мужчине по ступенькам вниз.

Кладбище Кокад, где нашли упокоение более трех тысяч русских, по которому шла девушка в составе группы близких ей людей, располагалось на высоком холме. Ходить по нему было непросто: дорожки напоминали скорее крутые лестницы. По обе стороны от них в довольно хаотичном порядке размещались могилы.

– Спасибо, внученька! Я справлюсь, – отказался Ольбрихт.

Старик, опираясь на деревянную трость ручной работы, неторопливо спустился с лестницы и побрел дальше, разглядывая могилы.

– Мы скоро дойдем, Катюша, – возобновил он разговор, идя с правнучкой. – За поворотом, на пригорке, захоронен русский генерал Юденич. Там еще березка растет. От нее ниже, через сто метров наши герои покоятся. Николет, я не забыл? – высокий старик с выправкой военного остановился и оглянулся назад. Его сухощавое, с глубокими морщинами лицо напряглось. Шрам, тянувшийся от правого уха к подбородку, зарделся. Серые усталые глаза слезились на солнце.

– У тебя хорошая память, Франц, – ответила, остановившись возле него, француженка. – Десять лет прошло, как мы перезахоронили Степу, а ты помнишь. Спасибо тебе.

Несмотря на преклонный возраст, женщина выглядела ухоженной. Казалось, она неподвластна времени. Лицо загорелое, подтянутое. Волосы окрашены в светло-каштановый цвет. Летний костюм из хлопка с вискозой, шейный платок, шляпка, сумочка, обувь – все было изысканным и подчеркивало ее довольно высокий статус. В руках она держала четыре желтые роскошные розы. Ее поддерживал под руку мужчина околопенсионного возраста с такими же, как у женщины, выразительными, умными глазами.

– Такое не забывается, Николет, – задумчиво ответил Ольбрихт. – Вижу, и ты Степана не забыла. А ведь прошла целая жизнь.

Николет вздрогнула. От мимолетных воспоминаний о муже ее глаза чуть увлажнились. Она сильнее прижалась к сыну.

– Франц, пойдем дальше, я уже передохнула. Степа нас ждет.

– Пойдем, дорогая Николет. Я выполняю волю Степана. Видимо, в последний раз. Марта меня не отпускала после перенесенного в прошлом году инфаркта. Я настоял. Ты же знаешь меня. Да вот, Катюша, правнучка, поддержала меня своим приездом из Москвы.

Ольбрихт тяжело вздохнул и развернулся вперед.

– Ну, егоза, веди меня дальше, – отдал он команду девушке шутливым тоном, пытаясь сбить тягостное настроение, и тростью указал дальнейший путь движения.

«Могилы, могилы, могилы… Сколько же русских людей похоронено далеко от родины? – подумала вдруг Екатерина, медленно продвигаясь с прадедом из Германии по каменистой дорожке. – Галицины, Гагарины, Волконские, Нарышкины, Строгоновы, – бегло читала девушка именитые русские фамилии на щербатых могильных мраморных плитах с православными крестами. – Ни оградок, ни помпезности, а князья да графы. Не как у нас в России, у Кремлевской стены. Все просто и на века», – она замедлила шаг у могилы генерала Юденича.

– Дедушка, смотри, живые цветы в горшочках.

– Видимо, генерала уважали, раз могила ухожена. Кто-то присматривает за ней.

– Возможно, и уважали, только белые, дедушка. Вон их сколько лежит. Генерал Юденич был когда-то грозой для большевиков. Командовал Северо-Западной армией белогвардейцев во время Гражданской войны. Чуть Петербург не взял. Когда армию разбили – бежал сюда. Умер… – Катя наклонилась и прочитала вслух: – В 1933 году… Александра Николаевна Юденич, рожденная Жемчужникова. Это его жена. Скончалась в 1962 году.

– Пойдем, Катюша, пожилым людям нельзя долго находиться на солнце. Не забывай, мне 92 года. Николет, конечно, моложе меня, но щадить надо и ее возраст.

– Тогда догоняйте, – весело произнесла девушка и быстрее пошла вперед.

Преодолев сотню метров по каменистой дорожке вниз, спустившись с пригорка, группа вскоре подошла к двум могилам, расположенным друг возле друга на одной площадке. Престарелый Ольбрихт придержал правнучку:

– Не торопись, Катюша, пусть первой пройдет Николет.

Девушка посторонилась, пропуская вперед по узкой дорожке пожилую француженку с сыном. Николет выглядела бледной и подавленной. Здесь, у могил, она моментально изменилась, на глазах ослабла и потускнела. Прочитав короткую молитву и возложив на надгробную плиту две розы, где покоился ее отец Ермолинский Иван Николаевич, штабс-капитан Врангелевской армии, она подошла к следующей могиле. Здесь же, возле креста, положила цветы, также прочла короткую молитву, после чего, не сдержав слез, запричитала:

– Степушка, милый мой! Я снова у твоей могилы. Всю жизнь тебя ждала. Всю жизнь. Все слезы пролила, все глаза просмотрела, но ты не вернулся с той войны. Не выполнил обещания. Оставил меня одну… Верность хранила тебе, любимый… Ох, как мне было одной тяжело… Не пошла замуж за другого. Не было таких чубастых, как ты, Степа… Постарела и увяла, как цветок в поле… Сын давно вырос. Степушкой назвала. В мэрии работает. Я всю жизнь с цветами провозилась. В работе и находила утешение. Сейчас внуки занимаются… Магазины им отдала, – женщина на минуту замолкла, перестала плакать, только старчески шмыгала покрасневшим носиком, держась рукой за крест, но через небольшое время, о чем-то вспомнив, вновь всхлипнула: – Состарилась я, Степа, в одиночестве. Скоро к тебе приду… Ты примешь меня к себе? Примешь, милый, я знаю, примешь. Ты любил меня, я видела это по твоим глазам… Ох, как любил… Столько лет прошло, а помню, как будто вчера расстались… Как пили кофе… Ели сыр банон… Как любили друг друга…

Николет, выплакивая старческие слезы, казалось, уменьшалась в теле, как бы высыхала. Силы покидали ее. Голос слабел, переходил на шепот. Она, чтобы не упасть, присела на могильную плиту и затихла, замерла без движения со своими тяжелыми думами и переживаниями. Сын, наклонившись, тихо, немногословно успокаивал мать, поглаживая по спине.

Катя тоже всхлипнула, услышав причитание престарелой француженки, и, подойдя ближе к могилам, возложила на плиты по несколько красных гвоздик. Старый Ольбрихт стоял поодаль, близко не подходил. Он понуро смотрел на могилы и крестился. Его редкие седые волосы шевелились набегавшими порывами теплого морского бриза. Возможно, он думал о скорой своей кончине, о пройденном долгом пути.

– Дедушка, кто был этот Криволапов Степан Архипович? Муж бабушки Николет? Как он оказался здесь, в Ницце? – спросила у Ольбрихта Катя, вернувшись к нему.

– Это долгая история, Катя. Я тебе позже расскажу.

– Дедушка, но ты расскажи в двух словах, – не сдавалась девушка.

– В двух не расскажешь, но в трех попробую, – отшутился Ольбрихт. – Степан рос сиротой, кажется, на Тамбовщине, в России. Его родителей расстреляли большевики. За это Степан был обижен на советскую власть, люто ее ненавидел. Это он мне так говорил. Мстил ей, как мог. Все искал свою правду, искал свое место под солнцем. Вот и нашел, Катюша, – Ольбрихт покачал седой головой. – Подумать только, крестьянский сын из Тамбовщины в Ницце похоронен.

– Рассказывай дальше, как вы с ним познакомились. Не отвлекайся, дедуль, – поторопила Ольбрихта правнучка.

– Война нас свела, Катюша, – продолжил свой рассказ прадед. – Наши жизненные пути дважды пересеклись. Это было в 41-м и 44-м годах прошлого столетия. Он был мне верным помощником и лучшим другом. Он спасал неоднократно мне жизнь. Я ему очень благодарен за это, – Ольбрихт замолчал, но через секунду добавил: – Он был героем войны, Катя. Вот какой был Степан Криволапов.

– Дед, подожди, я тебя не понимаю. Он что, был предателем? Ведь он был русским. Я знаю, что в молодости ты служил в вермахте, мне бабушка Златовласка рассказывала. Это одно. Но Криволапов воевал с тобой против русских – это другое.

– Предателем? – старый Ольбрихт посуровел, сдвинул брови, вспыхнул: – А вот эти могилы, – он указал тростью на бескрайнее море серых надгробных плит, – там что, тоже лежат предатели России из числа Белого воинства? А миллионы взятых в плен русских солдат в начале войны по вине товарища Сталина и замученных в концлагерях – они что, тоже были предателями? Пусть, Катюша, историки и политики разбираются, кто прав, а кто виноват, кто был истинным предателем, а кто по ложному обвинению, кто воевал за демократические ценности, а кто за мнимые, опираясь на ложные постулаты. Насчет Степана не беспокойся. Он был реабилитирован Россией в девяностых годах прошлого века и награжден русским орденом за героизм, проявленный в конце войны. Приедем в Германию, я тебе все расскажу подробно. Ты должна это знать как будущий журналист.

– Да, я учусь на журфаке МГУ, на третьем курсе, – немного с пафосом ответила девушка.– Мне интересно докопаться до истины.

– Это хорошо, Катюша. Только будь честной, непредвзятой в своих репортажах. Холуев хватает везде. Особенно у нас в Европе, не говоря уж о Соединенных Штатах. Заполитизировались дальше некуда. Лгут, не моргнув глазом, заставляя весь мир верить в их шизофренические бредни. А кто против, тех объявляют врагом демократии, и там с помощью военного переворота устанавливают свои режимы или создают невыносимые экономические условия. Вот такие вот дела, Катюша у нас на Западе и за океаном. Ладно. Что-то я много тебе лишнего наговорил. Иди помоги подняться Николет. Надо уходить. Скоро поминальный обед.

– Франц! Подожди! – вдруг кто-то из-за спины окликнул его четким уверенным голосом, когда девушка ушла к могилам. – Я еще не возложил цветы. Я очень долго искал этой встречи с тобой.

Слова были произнесены на немецком языке. Никто, кроме престарелого Ольбрихта, не понял их и не услышал.

Ольбрихт вздрогнул от неожиданности, сразу попав под магическую силу голоса. Голос показался ему очень знакомым, даже до боли в сердце родным и близким. Но он не мог понять, кто его позвал. Где он слышал этот голос? Через несколько секунд из глубин памяти стали всплывать фразы, которые он слышал давным-давно, почти в нереальном мире, произнесенные чуть насмешливым, ироничным тоном и, как он вспомнил, исходившие тогда из правого полушария мозга.

Ольбрихт застыл на месте, он окаменел в позе старца, опирающегося на посох. Он узнал этот голос: требовательный, убедительный, иногда шутливый, который обосновался в нем в последний год войны. Не поворачиваясь назад, боясь вспугнуть незнакомца, он непослушным, деревянным языком неуверенно произнес:

– Клаус?.. Это ты?..

– Да, это я, Франц. Клаус Виттман. Твой двойник.

Лицо Ольбрихта покрылось холодным потом. Он побледнел. У него сильнее прежнего от волнения защемило сердце. Оно готово было выскочить из груди.

– …Я не помню, Клаус, где и когда ты пропал? – Ольбрихт заговорил медленно, пытаясь справиться с дрожью в голосе, продолжая стоять спиной к незнакомцу. – Сколько лет мы не слышали друг друга?

– Еще бы, Франц! – воскликнул довольный друг. Он понял, что его узнали. – Мы были вместе всего один год. Я вернулся в свое время. Для тебя же прошло шестьдесят шесть лет после ожесточенного боя на аэродроме. Мы тогда выполняли операцию Сталина «Бельгийский капкан» по ликвидации вашего фюрера, выступавшего в Бастони перед солдатами. Когда при согласии русских надрали холку американцам. Ты это помнишь?

Ольбрихт молчал, задумался…

– Когда тебя тяжело ранили и твои русские друзья успели втолкнуть нас с вонючим фюрером в самолет, тогда же погиб старший офицер Смерша, получив порцию свинца то ли от янки, то ли от наци. Все тогда охотились за нами. Ты это помнишь, рейнджер? Уже в России, в Москве, на операционном столе ты впал в кому, там мы и расстались.

– Клаус! Когда это все началось?

– 13 декабря 1944 года. Мы изменили тогда ход истории на три дня.

– Всего лишь на три дня?.. – прошептал старый Ольбрихт. С его глаз скатывались слезы. Он вспомнил вдруг до мельчайших подробностей, до мельчайших деталей то, что, казалось, стерлось навечно из его памяти. Он вспомнил то ужасное военное время. Те страдания и муки, которые пришлось пережить. Но он был тогда молод и полон сил. Воспоминания магнитом потянули его в прошлую жизнь. Он боялся повернуться к другу, боялся, что тот пропадет уже навсегда, что это просто у него галлюцинации от пребывания на солнце на кладбище Кокад.

– Да, ровно на три дня, и мир стал другим… – утвердительно произнес незнакомец.

– Мир стал другим… – шепотом повторил Ольбрихт. Какая-то сила заставила его оглянуться назад. Он не мог больше сопротивляться своим желаниям, быть истуканом, не двигаться. Он страстно захотел увидеть вживую двойника.

– Здравствуй, брат! – в слезах прохрипел старый Ольбрихт и повернулся к другу.

– Здравствуй, брат! – воскликнул Клаус и первым сделал шаг навстречу…

ГЛАВА 1 12 декабря 1944 года. Париж. Версаль. Отель «Трианон» Высший штаб совместных экспедиционных сил в Западной Европе

Генерал армии Дуайт Эйзенхауэр, Верховный главнокомандующий экспедиционными силами в Западной Европе, чувствовал недомогание. Оно было связано не столько с головной болью, которая появилась к вечеру, сколько с тем тягостным настроением, в котором он пребывал последнее время. Он знал его причины – это разногласия с британским фельдмаршалом Монтгомери, его другом Монти, в выборе стратегического направления и общего руководства будущей наступательной операцией. Разногласия, будто ржавчина, разъедали их отношения, доводили дружбу до разрыва.

На последнем совещании 7 декабря в Маастрихте они проявились с новой силой. На нем присутствовали также Брэдли и Теддер. Фельдмаршал в споре был непримирим и отстаивал план наступления настойчиво и в резкой форме, порой бестактно. Монти упорствовал…

«Монти, Монти… – Эйзенхауэр вздохнул сокрушенно, вспомнив о друге, о его поведении на совещании, и тут же скривился. Он почувствовал новый приступ головной боли. Его беспокоило и правое колено, травмированное еще в сентябре после неудачного приземления у Гранвиля. Айк расслабил галстук, помассировал виски. Стало чуть легче. – Ты совсем распоясался, Монти. Мнишь себя полководцем. Хочешь командовать сухопутными силами экспедиции. Ну а чем тебя хуже Брэдли?.. Нет, Брэдли не хуже. Правда, Брэд осторожен, невозмутим, когда нужно действовать. А Паттон?.. Нет, Паттон слишком горяч, бывает опрометчив. Лезет напролом, подставляя войска под удар. Кроме того, он крайне груб с солдатами. Недавно избил двух новобранцев в госпитале. Ему показалось, что они симулянты. Информация дошла до прессы. Дело еле замяли. …И все же, Монти… – генерал перекинулся мысленно вновь к другу: – Мои нервы надо щадить. Они не железные, Монти. Даже если фамилия Эйзенхауэр и переводится с немецкого языка как „железный дровосек“, – генерал усмехнулся про себя, ему понравилось приведенное сопоставление, – моему терпению есть предел. Нельзя быть таким честолюбивым и вспыльчивым, Монти! Вы солдат, а я ваш начальник. Первая обязанность солдата – выполнять приказы. Приказ превыше всего, он не обсуждается.

…Однажды после одной гневной тирады я ему говорю:

– Спокойно, Монти! Вам нельзя говорить со мной таким образом. Я ваш босс!

Он стушевался. Пробормотал извинения. Но после небольшой паузы вновь пошел в наступление. И так всегда…»

Был поздний декабрьский вечер, холодный, слякотный, туманный. Париж жил тревогами и заботами войны. С приходом американцев жизнь города мало чем изменилась, если не считать появления в глазах молодых парижанок радостного блеска. Да черный рынок заполнился продуктами и товарами американского военного происхождения.

Служебный день генерала Эйзенхауэра давно закончился. Но в отеле «Трианон» в Версале, где располагался Высший штаб совместных экспедиционных сил, в его кабинете горел свет. Айку, конечно, хотелось закончить служебный день, уехать в подобранный Сен-Жерменский особняк, который до недавнего времени занимал фельдмаршал Герд фон Рундштедт, расслабиться с Кей, позабыв на короткое время о тревогах, возможно, побаловать себя бокалом хорошего молта или сыграть, если удастся, несколько робберов в бридж. Либо просто написать письмо любимой жене Мейми, успокоить ее, что с их мальчиком, с Джоном, все в порядке. Но сегодня был не тот случай. У него возникло острое желание разобраться в причинах конфликта с Монти, чтобы не довести их дружбу до полного разрыва, до взаимной неприязни.

За перегородкой, которую он приказал сделать, разделив ею свой огромный кабинет на две половины, оставалось еще несколько секретарей. Они стучали на машинках какие-то распоряжения. С ними была его личный секретарь лейтенант Кей Соммерсби Морган, до недавнего времени личный водитель. В штабе еще работали сотрудники оперативного и разведывательного управлений.

Эйзенхауэр медленно поднялся из-за стола, слегка прихрамывая, подошел к буфету. Достал пакетик с обезболивающим порошком, аккуратно высыпал лекарство в рот и запил водой. После чего он закурил сигарету, притушил свет торшера и утонул в мягком кожаном кресле для небольшого отдыха.

Телефоны молчали, не нарушая звонками кабинетную тишину. Можно спокойно думать.

«Да, Монти настаивал…» – генерал прикоснулся мысленно к другу, вспомнив его высказывания.

– Айк, – заявлял тот, – если мы не объединим усилия 12-й и 21-й групп армий с целью проведения единственной наступательной операции по всему фронту на севере в зоне моей ответственности с выходом на Рур, то компания будет провалена. Я предлагаю форсировать Рейн и разворачиваться на протяжении всей зимы, обхватывая Рур с севера и юга. Дата начала операции – 1 января. Оперативный контроль и руководство всеми силами должны осуществляться одним командующим. Это может быть Брэдли, но лучше, если эту задачу вы поручите мне…

Он отклонил тогда план Монти и представил на совещании свое видение операции. Он и сейчас убежден, что путь к завершению войны лежит через два мощных наступления: одно – в обход Рура с севера; второе – по оси Франкфурт – Кассель. Между этими двумя направлениями войска должны проводить отвлекающие маневры и создавать угрозы врагу. Там же, на совещании, он подчеркнул, что наши планы расходятся слегка. На что Монти в категоричной форме ответил, он это хорошо помнит:

– Следует ясно понимать, Айк, что расходимся мы не слегка, а существенно и по основным вопросам. Если мы разделим наши ресурсы, – подчеркивал он, – ни одно из наступлений не будет достаточно мощным, чтобы принести решающие результаты; именно так мы поступали в прошлом и теперь расплачиваемся за свои ошибки. Кроме того, в настоящее время мы страдаем от неправильной структуры командования. При теперешнем раскладе Брэдли будет руководить обоими наступлениями, а это приведет к недопустимой трате времени, когда потребуется быстро принимать решения…

Он не прислушался тогда к мнению Монтгомери и дал ход своему плану. «В результате какое расположение войск мы имеем?» – генерал мысленно задал себе вопрос и представил карту фронта протяженностью шестьсот сорок километров.

– Итак, на 12 декабря 1944 года мы имеем шестьдесят три дивизии, пятнадцать из них – бронетанковые, около десяти тысяч танков и самоходных орудий, почти восемь тысяч самолетов. Сорок дивизий – американские.

На северном участке фронта от Арденн находится 21-я группа армий под командованием Монти со штаб-квартирой в Зонховене. Состоит из 1-й Канадской и 2-й Британской армий, имеющих пятнадцать дивизий.

На центральном участке фронта протяженностью триста сорок километров от Ахена до Саргемина стоит 12-я группа армий Брэдли со штабом в Брюсселе. В нее входят 9-я (генерал Симпсон), 1-я (генерал Ходжес) и 3-я (генерал Паттон) армии. Всего тридцать одна дивизия. Группа разделена для нанесения двух мощных ударов, и обе ее части готовятся к атаке. Девятая армия и десять дивизий 1-й армии составляют левое крыло, размещены севернее Арденн. К югу от Арденн на фронте в сто шестьдесят километров стоят десять дивизий 3-й армии и составляют правое крыло.

На южном участке фронта расположена 6-я группа армий под командованием Диверса, состоящая из 7-й Американской и 1-й Французской армий.

Есть одно слабое место – это Арденнский горно-лесной массив шириной около ста миль. Его удерживает 8-й американский корпус из четырех дивизий под командованием Миддлтона. Окажет ли он должное сопротивление в случае прорыва немцев? Хотя какой прорыв, когда на границе затишье.

Тем не менее возникшая тревога заставила Эйзенхауэра подойти к рабочему столу. Он еще раз просмотрел недельную итоговую сводку разведуправления. Ничего подозрительного он не заметил. Передвижения немецких войск в районе Арденн, по данным разведки, носили местный оборонительный характер. На разведывательных картах было отмечено, что в Арденнах находятся всего четыре пехотные и две танковые дивизии. Они были обозначены как двигавшиеся на север.

И все же почему ему неспокойно? Почему душу саднит разгоревшийся спор с Монти? Неужели Монти прав и надо сконцентрировать усилия всей группировки армий под его началом и готовить удар севернее Арденн? Эйзенхауэр поднял трубку прямой связи с дежурным офицером.

– Где находится генерал Стронг?

– В своем кабинете, сэр.

– Пусть зайдет ко мне. Я уезжаю через тридцать минут, подготовьте машину.

– Будет исполнено, сэр.

Когда начальник разведки британский генерал Кеннет Стронг зашел к Верховному главнокомандующему, тот усадил его напротив себя, пристально посмотрел в глаза.

– Скажите, Кеннет! – начал разговор усталым голосом Айк. – Следует ли нам опасаться контрнаступления противника? Ваша сводка, – генерал указал рукой на отчет, – дает реальную картину о составе его сил, о его намерениях?

– Сэр! – генерал вскочил с места. – Сводка готовится из донесений, которые мы получаем из штабов корпусов и армий. Мы их анализируем и выдаем в виде еженедельных отчетов. Сводка отражает нынешнее состояние противника.

– Говорите спокойнее, Кеннет. Если вам удобнее докладывать стоя, то продолжайте доклад.

– Да, сэр! – генерал раскрыл служебную папку и, не заглядывая в нее, продолжил доклад. – В настоящее время разведкой установлено перемещение танковых частей между Рейном и Руром. Части принадлежат дивизии СС «Великая Германия» и 116-й танковой дивизии 6-й танковой армии СС. Известен ее командующий – Зепп Дитрих. Также в этом районе замечено появление новых пехотных дивизий. Разведка обнаружила, что к реке Ур, протекающей вдоль южной половины американского фронта в Арденнах, подвозят переправочно-мостовое имущество. Известно, что штаб 5-й танковой армии переместился в Кобленц… – британский генерал коснулся взглядом текста с грифом «Срочные донесения» и продолжил доклад: – Четвертого декабря немецкий солдат, захваченный в плен в этом секторе, сообщил, что готовится большое наступление. Его сообщение подтвердили и другие пленные, взятые в последующие дни. Они также сообщили, что наступление должно начаться за неделю до Рождества. Однако все эти данные носят противоречивый, порой взаимоисключающий характер. Они не подтверждены разведслужбами прифронтовых частей. Мы не исключаем, что это дезинформация. Проверка продолжается.

– Какова ваша оценка ситуации в Арденнах? – Эйзенхауэр в эту минуту был сосредоточен и внимателен.

– Сэр! По оценкам разведуправления, противник не готов к крупномасштабному наступлению. Если он и будет предпринимать наступательные действия, они будут носить локальный характер севернее Арденн. Наши выводы подтверждают разведслужбы 1-й армии, а также 8-го корпуса, части которых непосредственно соприкасаются с противником в этой зоне. Там идет смена дивизий, а также обычная боевая учеба, что лишний раз свидетельствует о том, что немцы стремятся сохранить этот участок фронта тихим и пассивным.

– Хорошо, Кеннет, вы меня успокоили. Служебный день можно завершить.

– Сэр! Есть еще одно забавное донесение.

– Да? Говорите, Кеннет.

– Гитлер назначил главнокомандующим войсками Западного фронта фельдмаршала Рундштедта. Способен ли семидесятилетний фельдмаршал, – британский генерал улыбнулся, – организовать и вести активные боевые действия? Мы полагаем, что нет.

Усмехнулся и Эйзенхауэр, соглашаясь с доводами Кеннета Стронга, своего выдвиженца, которого он лично рекомендовал в Высший штаб.

– Ну что же, Кеннет, я удовлетворен вашим докладом. Надеюсь, что Рождество мы встретим без лишних хлопот. Ваши разведчики нас не подведут.

– Я в этом уверен, сэр!

– Это хороший ответ, генерал.

– Сэр! Вас можно поздравить?

– Вы уже знаете? – главнокомандующий вскинул брови, поднялся из-за стола.

– Сэр, мы разведчики! Информация такого уровня поступает к нам незамедлительно. Еще раз примите мои поздравления, – британец улыбнулся краешками губ.

– Спасибо, Кеннет! – глаза Эйзенхауэра светились радостью. Он уже знал, что сенат объявил о присвоении ему только что введенного нового звания генерала армии, что уравняло его в звании с Маршаллом, Макартуром и Монтгомери.

– 16 декабря мы соберемся, чтобы отметить это событие из моей жизни.

– Буду рад приглашению, сэр.

– Только прошу вас, Кеннет, разговоры об этом не вести. Официального приказа еще не было.

– Разумеется, сэр.

– Хорошо. Я вас больше не задерживаю…

Выйдя из кабинета главнокомандующего, генерал Стронг попал в канцелярию. Здесь он не задерживался. Окинув безразличным взглядом усталые лица служащих, он направился к выходу. На тонких бескровных губах британца играла самодовольная улыбка. Генерал высоко держал голову, не обращая внимания на секретарей. Девушки, напротив, как по команде, сопровождали его постными улыбками. В то же время их тонкие изящные пальчики усердно набивали текст. Машинки безостановочно печатали армейские циркуляры, оставляя на листах с подложенной копиркой пробитые металлом официальные строчки.

Не доходя до двери, Стронг заметил лейтенанта Соммерсби. Глаза генерала сузились, налились кровью, лицо напряглось, как у хищника, перед нападением. Кей также узнала начальника разведки и вышла ему навстречу. Их взгляды встретились. Кей показалось, что генерал дотронулся до ее души раздвоенным жалом и вот-вот сомкнет змеиные челюсти. От этого ощущения ей стало плохо, ноги сделались ватными, во рту пересохло. Чтобы не упасть, она отступила назад, прислонилась к книжному шкафу, пытаясь справиться с дрожью в теле. Стронг победно усмехнулся, показав редкие пожелтевшие зубы. Он знал о своем даре взглядом гипнотизировать людей. Возможно, ему так казалось. По крайней мере он видел, что ирландка Кей его боится. Бесцеремонно взяв девушку за руку, он отвел ее в сторону дальше от сотрудников.

– Что вам угодно, генерал? Почему вы преследуете меня? – Кей высвободила руку из цепких пальцев Стронга. Ее волнение спадало. – Я хочу это знать.

– Я преследую? Не смешите меня, лейтенант, – генерал скривился. – Вы много о себе думаете, Соммерсби. Вы беспричинно задерживаетесь на службе, этим нарушаете внутренний распорядок штаба. К тому же вы плохо выглядите. Главнокомандующий не любит уставших сотрудников. Выполняйте свою работу хорошо. Вы меня поняли?

Кей понимала с трудом, что хочет от нее генерал, но ответила:

– Есть закончить работу.

– Уже, лейтенант, теплее. Вы забыли, что находитесь под моим личным контролем, как и все ваши люди. Вы работаете с секретными документами главного штаба. Этим все сказано. Я обязан знать о вас и ваших сотрудниках все. Буквально все. Как кто работает, где отдыхает, с кем спит. Вам понятны мои требования, лейтенант?

– Я помню инструкцию, сэр.

– Это меня радует. Не ждите приглашений, заходите ко мне. Думаю, нам есть о чем поговорить друг с другом.

– Сэр! Я личный секретарь генерала Эйзенхауэра. Об этом разговоре я обязана ему доложить.

– Что? О каком разговоре? – правый глаз Стронга задергался, лицо приобрело цвет перезревшей сливы. Руки затряслись, ища стек. Рот перекосился. – Это не разговор, лейтенант! Это напоминание вам о необходимости соблюдения мер безопасности при работе с секретными документами. Вы находитесь на режимном объекте, каковым является штаб. Ваши сотрудники должны безукоризненно соблюдать эти меры, а вы лично показывать им пример. Это мои требования. Вам ясно, лейтенант? – на тонких подрагивающих губах генерала выступила слюна.

– Я вас поняла, генерал. И все же…

– Поступайте, как велит инструкция. Но я вам не советую…

– Я могу идти?

– Идите, лейтенант. Идите. Подумайте над моими словами… Желаю провести Рождество без лишних потрясений.

– Спасибо, сэр…

Громко хлопнула канцелярская дверь. Пишущие машинки на мгновение застыли в объятиях безмолвной тишины.

Первой откликнулась сержант Джессика Питерсон из Калифорнии.

– Британский индюк. Ни привета, ни улыбки, ни спасибо за работу. Скажите, лейтенант? – Джессика повернулась к Кей.

– У вас все такие снобы в Англии?

– Что? – Кей недоуменно посмотрела на сотрудницу, не поняв вопроса. Голос Стронга еще стоял в ушах и цепко держал ее волю.

– Пора расходиться, лейтенант. Мы работу выполнили… Проснись, Кей.

– Верно, Кей, был напряженный день. Пора на отдых, – поддержала Джессику кудрявая чернокожая сотрудница.

Секретарь встряхнула головой, окончательно придя в себя. Строго посмотрела на сотрудниц, которые находились в тягостном ожидании.

– Служебный день окончен, – громко подала она команду. – Всем покинуть канцелярию. Ничего лишнего с собой не брать. Помните, на выходе проверка. До свидания.

Девушки быстро выходили из помещения. Они боялись попасть под злую руку лейтенанта. Они знали ее неуравновешенный характер. На вид тихоня, но если разойдется – берегись.

– Сержант Питерсон. Задержитесь.

Смуглолицая южанка с красивой фигурой, на которой военная форма сидела как от кутюрье, спокойно подошла к столу начальницы.

– Слушаю вас, лейтенант.

– Делаю вам замечание, сержант. Вы распускаете язык, когда вас не просят, особенно в присутствии подчиненных.

– Есть замечание, лейтенант.

Джессика не принимала всерьез упреки старшего секретаря. У нее были высокие покровители в штабе. Кроме того, она знала причины нервозности Кей и не боялась наказаний. О связи генерала Эйзенхауэра с лейтенантом Кей Соммерсби Морган в штабе знали практически все.

– И еще, запомни, – ледяной холод синих ирландских глаз обжег американку. – Я ирландка, а не англичанка. Тебе это ясно, сержант? Мы разные. Запомнила?

– Да, мэм! Запомнила.

– Тогда иди! Не болтай больше лишнего. Я сама разберусь со своими проблемами…

Когда опустела приемная, Кей подошла к зеркалу и критически взглянула на себя. Скривилась. «Возможно, Стронг прав, – подумала она. – Надо больше отдыхать. Выгляжу неважно. Но когда? Три года войны не перечеркнешь. В глазах нет радостного блеска. Первые морщинки. Кожа сухая. Исхудавшее тонкое лицо, – девушка тяжело вздохнула. Мельком поправила темно-каштановые волосы. – И все же я нравлюсь Айку и такой… Конечно, Джессика ярче, красивее. У нее смуглая атласная кожа. У нее настоящая грудь. А у меня?.. Но он выбрал меня, а не Джессику. Он меня любит… Но почему Стронг занервничал?.. Пока промолчу. Дальше посмотрим».

Кей обвела яркой красной помадой приоткрытые выпуклые губы, сомкнула их, выровняв краску. Открыв маленький флакончик, дотронулась духами до розовых мочек. Коснулась тонкой шеи…

Утонченный запах, еле уловимый, окружил стройную фигурку Кей и проследовал за ней в кабинет главнокомандующего.

– Айк, мы едем? – спросила неуверенно девушка, заглянув к генералу.

– Мы? Куда? – Эйзенхауэр ответил вопросом на вопрос, не поднимая головы. – Заходи, – он убирал рабочий стол. Он любил, уходя из кабинета, оставлять после себя порядок. Все должно лежать на своем месте. Карандаши, ручки – в стаканчиках прибора. Газеты – в стопке. Документы – в сейфе. Генерал мимолетно взглянул на Кей. Глаза потеплели.

– Ты это хочешь? – спросил он.

Кей молчала. Главнокомандующий деловито закрыл несгораемый сейф и вновь посмотрел на девушку. Расплылся в шутливой улыбке. Ему понравилось смущение Кей.

– Секретарей я отпустила. Я свободна, Айк, – произнесла несмело девушка. – Был напряженный день. Ты устал, Айк. Я сделаю тебе массаж…

Генерал вскинул удивленно брови, расплылся в улыбке. Оставил в покое шинель. Размашистой, уверенной походкой подошел к Кей. Навис над девушкой. Она стояла не шелохнувшись. Только зрачки расширились, купаясь в радостном блеске серых насмешливых глаз.

Крупное приятное лицо… И эти большие, сильные руки… Они рядом, они совсем рядом. Кей узнала запах дорогого табака. Она сжалась и чуть подалась вперед, прикрыв глаза. Губы-маки дрогнули, в томлении раскрылись. Сейчас генерал ее поцелует. Он делал так всегда, когда подходил близко… Но девушка почувствовала лишь прикосновение волнующих губ до мочки уха…

– Иди к машине. Я скоро подойду…

В Сен-Жерменском особняке ближе к полуночи одиноко горит свет. Он приглушен и со стороны дворцовой площади Версаля малозаметен. Блеклый огонек вскоре совсем пропадает из виду. Садится безмерно густой туман. Темень непроглядная. Стыло. Пробирает до костей. Редкий парижанин хотел бы оказаться в эту пору на улице.

В малой гостиной дворца не замечают резко изменившейся погоды. Генерал Эйзенхауэр отдыхает. Бархатный голос Фрэнка Синатры, льющийся из военного граммофона, цепляет Айка. Уставший от военных тревог, захмелевший от виски, он требует продолжения удивительного вечера с Кей. Доверительно-ласкающий взгляд притягивает генерала. Яркие, волнующие губы, податливое хрупкое тело будоражат воображение. Оно объемно, красочно. По эмоциональному всплеску сравнимо с дьявольским азартом, охватывающим его перед большим наступлением. Изящные тонкие пальцы Кей лежат в тяжелой ладони Айка. Они танцуют и ведут беседу.

– У Фрэнка прекрасный голос. Душевный тембр. Необычная манера исполнения, – замечает генерал. – У певца завидное будущее. Он завоюет не одну музыкальную премию, – рука сползает к талии.

Кей не замечает движения руки Айка. Ее охватывает волнение от нового поворота в разговоре.

– А у нас, Айк, есть будущее?

– Будущее есть у каждого, крошка. Ты со мной. Тебе нечего волноваться. Научись ждать, и все будет хорошо.

По интонации Кей поняла, что это не признание Айка, но новый шаг в отношениях. Она не хотела упускать этого момента.

– Айк, давай сходим после войны на концерт молодого крунера. Нам будет приятно послушать живое пение Фрэнка. Оно напомнит нам о сегодняшнем вечере.

– Обязательно сходим, дорогая. Но это будет нескоро, – перешел на шепот Айк, целуя волосы. – Главное, ты жди.

– Я буду ждать, Айк, – также зашептала Кей, поддавшись настроению. – Мы будем вдвоем. Ты и я. Я и ты. Хорошо, любимый?

– Но это будет нескоро. Возможно… Возможно… – Айк по-медвежьи притянул Кей за талию и ошалело впился в алые манящие губы. Еще несколько вожделенных поцелуев… в глаза, пунцовые маленькие ушки…

Упоенный взгляд остановился на изящной линии шеи.

– Подожди, Айк. Не спеши, – запротестовала Кей, пытаясь оторваться от настойчивых хмельных уст. – Мне надо выйти на минуту. Я быстро.

– Кей, не останавливай меня. Я прошу…

– Так надо, любимый. Ну!.. – секретарь выскользнула из душных объятий. – Я недолго. Тебе понравится. Я накину розовый пеньюар.

– Пеньюар? Какой пеньюар? – взгляд Айка затуманен. Дыхание тяжелое. Мыслительная амплитуда близка к нулю. Генерал морщит лоб, что-то вспоминает. Пальцы разжимаются. Внутренний протест… желание… иссякают. – Да, пеньюар… розовый. Мой подарок… Хорошо, иди, – разочарован он. Вдогонку крикнул: – В шкафчике возьми новый кусок лавандового мыла…

– Женщины, женщины! Все вы одинаковы, – сокрушенно ворчит генерал, когда остается один. – Вторая Мейми. Одни условности. Они должны выглядеть свежими и обворожительными.

Крепкий шотландский виски уже в бокале. Немного содовой, лед. Пошло хорошо. Горькая усмешка: «А как же мы? Наши желания? Не в счет? Надо же, в пеньюаре! Мне сейчас ты нужна, сию минуту. Вот здесь!.. Под картиной Рубенса!.. Одни условности. Да, одни условности», – генерал тоскливо бросил виноградину в рот…

– Ну где она? Говорила минуту… Что за женщина?.. А-а! – с досадой махнул рукой генерал и удалился в спальню.

Кей залетела в комнату, словно весенняя бабочка: свежая, веселая, прозрачная. Узнаваема каждая линия, каждый изгиб. Она выглядела притягательной и загадочной, но… с глупой улыбкой.

– Айк, я готова. Я тебе нравлюсь в пеньюаре? – девушка остановилась возле деревянной кровати размерами с маленькую танцплощадку.

Айк курил в постели, лежа высоко на подушке. Лицо сосредоточенное. Глазом не повел на любовницу.

– Обиделся. Не дождался меня.

– Нет. Все нормально.

– Я вижу, что обиделся, – прозрачный халатик, тончайшая рубашка скользят по стройным ногам. Девушка, как ласка, юркнула под одеяло. Прижалась.

– Айк!

– Слушаю тебя, дорогая.

– Айк, я согласна.

– Что значит ты согласна? – генерал сделал затяжку и выпустил дым колечком.

Кей положила руку на его выпуклую грудь, пробежалась коготками.

– Я согласна стать твоей женой. Мы можем по-же-нить-ся.

Глаза генерала вспыхнули, не разгоревшись, погасли.

– Подожди, – он приподнялся, с ожесточением придавил в пепельнице окурок. Задержал взгляд на будильнике. Стрелка упорно подходила к часу ночи. Перевернулся к Кей. – Я не хочу причинять тебе боль. Но ты знаешь, что я думаю по этому вопросу. Ты знаешь мой ответ, Кей. У меня есть Мейми. У меня есть Джон. У нас был Алекс. Ему исполнилось бы в этом году 27 лет. Он почти твой ровесник. Я люблю тебя, Кей. Страстно люблю. Но я люблю и их. Я не могу переступить через семью…

– Я тебя расстроила вопросом? Извини, Айк. Сегодня не мой день. Я подумала…

– Не в этом дело. Мы должны были когда-нибудь поговорить на эту тему. Мне нельзя по-другому. Я пытался. Но по-другому не выходит. Я только заикнулся в генштабе, как меня забросали тухлыми яйцами. Генерал Маршалл сурово дал понять, что в случае процесса он натравит на меня всех военных собак, но не позволит совершиться разводу. Я главнокомандующий экспедиционными силами в Европе. И это что-то значит! На мне лежит ответственность за судьбы сотен тысяч людей. Идет война. Пойми это! Сенат и президент сочтут мой развод крайне неуместным в этой ситуации.

Ультрамариновые глаза Кей стали наполняться слезами. Она всхлипнула.

– Ты это произнес, как по шпаргалке. Значит, думал о нас. На том спасибо. Я понимаю, Айк, – слезы скатывались на подушку. – У тебя жена, сын, американские солдаты. Ты всем нужен. За всех в ответе. А кто я? Твой личный секретарь. Я за кого в ответе? Только за себя и свою любовь. Я одна, Айк, совсем одна. Был Томас, но его не стало. Я не обижаюсь, Айк. Прости и ты меня. Просто я подумала… – у Кей задрожали губы. Она готова была разреветься, но сдержалась. – В общем, я хотела родить тебе много красивых детей. Это помогло бы легче переносить боль об утраченном Алексе.

– Кей, не говори лишнего! – сорвался генерал. – Не трогай Алекса. Хорошо? Мне и так кажется, что это я повинен в его болезни и смерти. Не береди мою рану. Давай не будем больше касаться этой темы. Главное, ты не плачь.

– Уже не плачу.

– Умница, – Айк убрал с ее глаз застывшие слезинки.

Девушка благодарно прижалась к руке, пахнущей все тем же дорогими табаком – она так и не запомнила его названия.

– Поверь, дорогая, – Айк обнял Кей. – Я страдаю не меньше тебя, что не могу быть всегда с тобой. Но так надо. Такова жизнь главнокомандующего. Я не принадлежу себе. Я принадлежу Штатам. Это не бравада, Кей. Это мои реалии, – в голосе слышалась тревога.

– Хорошо! Как скажете, господин генерал армии. Тема закрыта.

Айк скривился.

– Еще по стойке смирно стань! Не ерничай. Мы знакомы более двух лет.

– У тебя неприятности, Айк?

– Почему ты это спрашиваешь?

– Чувствую по голосу, по настроению.

– Не знаю. Предчувствие плохое. Сегодня заходил генерал Стронг с докладом. Просмотрели все наши позиции. Готовим наступление. А предчувствие плохое.

– Айк, ты доверяешь Стронгу?

– Почему ты поставила так вопрос? – Эйзенхауэр насторожился, приподнялся с подушки.

– Почему?.. Да потому что он напыщенный гусь. Его машинистки так называют.

– Его не надо любить. Он требовательный и знающий дело генерал. У тебя с ним произошел конфликт?

– Нет, нормально. Просто спросила, – Кей на секунду отвернулась, сглотнула обидный комок, подкативший к горлу. В ирландской свободолюбивой душе кипели обида на Айка и гнев на упыря Стронга. Но она сумела подавить вырывавшиеся эмоции. Идет война. Надо держаться. – Что-то душно. Открой, пожалуйста, балкон.

– Хорошо. Ты в порядке?

– Да, милый, не беспокойся. Со мной все хорошо. Я прежняя Кей.

– Замечательно.

Щелкнули шпингалеты. Сырой декабрьский воздух ворвался в спальню.

«Рано туманы пошли, – подумал генерал. – До Рождества продержатся. Надо поговорить с Теддером, пусть готовит самолетный парк. Самое время… Однако зябко…»

– Будем спать! – генерал нырнул в постель, отвернулся от Кей.

– Спать? Нет, милый генерал. Не спать! – игриво улыбнулась девушка, стянув с него одеяло. Свежий воздух взбодрил ее, отодвинул вглубь душевные переживания. – Я обещала сделать тебе массаж. Ложись на спину.

Кей вскочила на Айка, как лихая амазонка, и сжала бедрами.

– Сегодня ты в моей власти, а не во власти войны. Думаю, это гораздо приятнее, чем общаться с Монтгомери. Кто знает, удастся ли еще вот так свободно быть в роли неформальной жены генерала Эйзенхауэра.

Кей грациозно выгнула спину и обожгла Айка налитыми прохладными сосками…

…Раздался тревожный длительный звонок. Кто-то незамедлительно требовал главнокомандующего. Настырное дребезжание повторилось. Когда телефон зазвонил третий раз, в белоснежной спальне Людовика XIV подняли трубку.

– Генерал Эйзенхауэр, слушаю. Что?.. Когда?.. Немедленно машину в Версаль!..

ГЛАВА 2 3 декабря 1944 года. Бад-Наухайм. Земля Гессен. Германия. Штаб Западного фронта. Совещание Гитлера

Сечет колючий декабрьский дождь. Дворники вездехода исступленно сбивают ледяные струи. Второй час, попав в непогоду, машина с номерами генштаба сухопутных сил пробивается на юго-запад в сторону Бад-Наухайма.

Рядом с водителем «Хорьха» старший лейтенант вермахта. Воротник приподнят, фуражка заломана. Взгляд жесткий, сосредоточенный. Он ссутулился из-за высокого роста, прижался к холодной двери. В руках офицера карта дорог земли Гессен.

Приземистый унтер-фельдфебель с залихватским чубом уверенно крутит баранку. Время от времени искоса поглядывает на офицера. Заговорить боится. Ганс Клебер – новый адъютант, не любит беззаботной болтовни.

«Дорога утомительная, напряженная, а словом переброситься не с кем, – вздыхает Криволапов, размышляя в пути. – Командир на заднем сидении беседует с генералом. А этот, – Степан вновь скосил взгляд на адъютанта, – немецкий глист, как сыч сидит. Хоть бы слово сказал, подбодрил. Тычет носом в карту, словно дятел. Он ему сразу не понравился. Долговязый, суровый. Почти не говорит. Тоска. Ну и погодка, ешкин кот, – Степан ладонью провел по запотевшему стеклу. – Когда дождь закончится? В Тамбове, наверное, настоящая зима. Снег лежит. Сугробы. Красота… Бежит время, как эта дорога. Скоро Новый год. Четвертый год войны. Страшно подумать, наступает 45-й… – Степан зевнул. Слипаются глаза. Мысли плывут беспорядочно. – …Сколько лиха хлебнул, а живой… Тройка русская с бубенцами. Обязательно прокачу Николет… Как она там, зазноба моя? Говорили, американцы в Ницце хозяйничают. Ни письма написать, ни ответа получить. Мы еще скинем их в Адриатику. Адриатика? Вот подумал, что это такое?.. Какая девушка! Какая грудь – сдобные булочки. Француженка, а по отцу русская. Я сразу разгадал нашу кровь. А как целуется!» – Криволапов на секунду прикрыл глаза, рот растянулся. Тут же получил толчок в бок.

– Не спать, сержант, не спать.

«Не нравится новый адъютант, ох, не нравится, – заиграли желваки на скулах. Пальцы впиваются в баранку. Нога притапливает газ. – Бля… поворот!»

Глаза по яблоку. Визжат тормоза… Занос… Машина, как волчок, закрутилась на трассе.

– Тормоза отпускай. Тормоза! Влево выворачивай! Влево, говнюк! – бас Михаила, словно из иерихонских труб, разнесся над головой водителя.

– Что? – Степан оцепенел. Сердце не бьется. Руки и ноги не повинуются. Вездеход несется в сторону глубокого кювета.

Клебер мгновенно оценил ситуацию. Бросился на Степана, перехватил руль. На последнем витке машина замирает перед рвом…

Сзади не поняли, что произошло. Секундная тишина. Замешательство.

– Вон из машины! Отдышись! Во-ди-тель! – цыкнул Михаил, хладнокровно вытолкнув Степана наружу. Вышел за ним. – Прогуляйся до кустов, унтер-фельдфебель, полезно.

Вздыбился броневик охраны.

– Что случилось, господин оберлейтенант? Помощь нужна? – крикнул на бегу молоденький лейтенант. Глаза напуганы.

Клебер нервно щелкнул зажигалкой. Пальцы подрагивают. Косой хлесткий дождь сбивает пламя. Закурить не удается. Посмотрел на офицера.

– Все нормально, лейтенант. Возвращайтесь назад. Остановка на пять минут. Сейчас поедем.

– Есть, – четко ответил офицер, убежал.

Помощник фюрера, не надевая фуражку, вылез из «Хорьха». Ледяные капли плетью секут упитанное чистое лицо, стекают за воротник. Офицер морщится, багровеет, из уст вылетает брань:

– Клебер, что за цирк вы устроили с водителем? Что случилось?

– Занесло, господин подполковник. Степан задумался, – Миша без сожаления выбросил нераскуренную сигарету.

– Я не об этом. Сержант свое получит. Вы кричали на русском языке. Генерал за пистолет схватился.

– Вот вы о чем! – лицо Михаила потемнело. Он глянул в сторону удаляющегося офицера охраны. Выше приподнял ворот шинели. – Мой прокол. Не буду отпираться. Но я не напрашивался к вам в адъютанты. Это распоряжение центра. Мне поручено знать события от первого лица.

– Ваша несдержанность может дорого обойтись, стоить вам жизни.

– Поехали, господин подполковник. Вон Криволапов ползет, наверное, обгадился, – Миша усмехнулся, представив картинку. – Дождь заливает. Вымокнем, Франц. Генералу придумайте сами, что сказать.

– Черт знает, что творится, – Ольбрихт сплюнул. – Поехали! – хлопнул дверью.

Заскочил мокрый Криволапов. На лице глуповатая улыбка, глаза хлопают.

– Виноват, господин подполковник, больше не повторится.

– В карцер сядешь в следующий раз за такие шутки. Заводи.

– Я не знаю, как получилось. Задумался. Проскочил поворот, – Степан испуганно бросал взгляды то на Ольбрихта, то на Клебера. – Дорога скользкая. Машина закрутилась.

– Скользкая дорога? – в голосе зазвучал металл. – Так следи за дорогой лучше. Не хватало нам валяться в кювете. Заводи машину, я сказал. Чего ждешь? На совещание опоздаем.

– Зазнался русский танкист, – снисходительно вступил в разговор Вейдлинг, придя в себя. – Отдай мне его, Франц. Мне танковые асы нужны. Он же прирожденный танкист: невысокий, юркий, жилистый. Водителя другого подберешь.

Франц вытер платком мокрое лицо. Уселся лучше.

– Привык к нему, господин генерал. Почти как родные. С 41-го года знаю. А что накричал, так это за дело. Он не обижается, когда наказываю за дело, – Франц взглянул на бритый затылок Степана. Глаза потеплели. – Замены ему нет. Сержант проверен во всех отношениях. На него можно положиться. Не подведет, живота не пожалеет за меня. Я его один раз от смерти спас, а он много раз. Это мой Санчо Панса. Оставьте эту мысль, дядя Гельмут.

– Хорошо, хорошо, – Вейдлинг похлопал Франца по руке, – согласен, не обижайся. А твой адъютант тоже русский?

– Нет, он немец, – соврал Франц. Щеки офицера покрылись легким румянцем. – Что-то не так, дядя Гельмут?

– Больно прыток. По-русски бегло говорит. Странный офицер. Ты ему доверяешь? – внимательные серые глаза смотрели на Франца.

Франц не смутился, ответил:

– Ганс Клебер – находка для меня. Он фронтовик, сапер, имеет ранение. Прекрасно знает русский язык. Он долгое время жил с родителями в Советах. Русского водителя проучил русским матом. Для убедительности.

– Мда, – недоверчиво промычал генерал. – Я больше не вмешиваюсь. Тебе с ним работать. Лишь бы на пользу нации.

– Через него мне легче общаться с русским десантом. Скоро операция, дядя Гельмут. Подготовка идет полным ходом. Нам Бастонь нужно брать во что бы то ни стало. Без этого города не взять мосты через Маас. Клебер занимается их подготовкой.

В голове Франца что-то щелкнуло. Он потер висок: «Спасибо, Клаус».

– Будет жесткая рубка с американцами 101-й воздушно-десантной дивизии. Только русские смогут выполнить эту задачу.

– Понятно. Дальше не продолжай, – Вейдлинг скривился. – Печень что-то расшалилась. Устал.

– Дядя Гельмут, осторожнее с коньяком, подорвете здоровье.

– Завязал. Подготовка к наступлению требует ясной головы.

– Успеваете? Бригады укомплектованы?

– По личному составу комплект. По бронетехнике – на восемьдесят пять процентов. Недополучили тяжелые «Тигры». Но Гудериан обещал до конца месяца все поставить. Средними танками Pz-IV с длиной ствола пятьдесят калибров бригады укомплектованы полностью. Вся техника поступила с заводов, выкрашена в белый цвет. Сейчас идет боевое слаживание частей и подразделений. Ждем условного сигнала.

– Времени у вас не так много. Будьте готовы выступить через две-три недели.

– Что-то поменялось?

– Да. Операция начнется раньше на три дня, с приходом первых туманов. Дополнительные три дня без американской авиации многое значат для наступления. Сегодня в закрытой части совещания фюрер объявит дату. Операция держится в глубочайшем секрете. Тем не менее я убедил фюрера довести план заранее до командиров дивизий включительно. Они должны успеть подготовиться. Генерал Хассо фон Мантойфель вовремя подсуетился. Был недавно с фельдмаршалом Моделем на приеме. Легко убедил фюрера перенести время операции с восьми на пять утра. Я согласился с ним. Фюрер принял предложение без дебатов. Вашей армии, дядя Гельмут, отводится исключительная роль. Рождество вы должны встретить за мостами реки Маас. Готовьте шампанское и звездочку на погоны.

– Быстрее бы. Нервы ни к черту – струны, глядишь, лопнут. Еще печень подводит, – Вейдлинг приложил руку к животу. – Мантойфель, смотрю, новый фаворит у Гитлера.

– Нет, не фаворит. После летнего покушения Гитлер с опаской смотрит на всех генералов вермахта. Но к нему проникся доверием. Ему ближе по духу генерал-полковник войск СС Зепп Дитрих. В 6-ю танковую армию стянуты танковые дивизии CC. Хотя история показывает, что они воюют хуже танкистов вермахта. Фюрер сегодня перекроит всю расстановку сил. План здесь, – Франц постучал по голове пальцем. – И в этом портфеле, – он любовно погладил шероховатую черную кожу.

– Это он помогает?

– Да. Без капитана спецназа Клауса Виттмана, его знаний новую историю не написать, – разведчик почувствовал, как волна благодарности из правого полушария хлынула к сердцу. От удовольствия расслабился, улыбнулся.

– Посмотрим, как переварят твою кашу американцы, – подвел итог Вейдлинг. – Дай бог, чтобы подавились… Что, Отто Скорцени готов? – генерал уклонился от дальнейшего разговора по вопросам стратегии операции. Не место.

– А-а, – усмехнулся Франц, открыв глаза. – Чувствую, мало будет толку. Моя помощь мизерная. Остро не хватает американских танков. Патруль раскусит быстро камуфляжные танки. Но кое-что посоветовал. Основное – избегать встреч с патрулем. Если он малочисленный – ликвидировать. Пробиваться вглубь, обходя блокпосты. Всем диверсантам знать наизусть название штатов и их столиц. Уточнить лучшие команды по баскетболу и регби. В общем, всякую чушь надо знать во время проверки. Хотя, что стукнет в голову рядовому из Луизианы, разве узнаешь? Это сводит на нет подготовку. Но шуму будет много.

– Ладно, оставим эту тему. Помолчим, – генерал отвернулся. Откинул голову на маленькую подушечку. Дождь слабел. Впереди набегали светлые облачка. – Мы не опаздываем, Франц?

– Клебер, вы следите за дорогой?

– Так точно, господин подполковник. Идем по графику. Через пятьдесят километров Бад-Наухайм. На выезде из КПП нас встретит патрульная машина и сопроводит до штаба. К семнадцати мы будем на месте. До совещания у вас останется один час.

– Хорошо, Клебер. Продолжайте в этом духе. Оставьте только в покое русский жаргон. Многим это может показаться странным…

– Я думаю, не более чем появление наших танков в Париже? – Михаил засмеялся.

– Это будет катастрофой для Эйзенхауэра, – засмеялся и Ольбрихт.

– Мы же этого и добиваемся, господин подполковник.

– Я ценю ваш тонкий юмор, Клебер. Но пока нам не до шуток. Вы сами прекрасно это понимаете.

– Да, пока не до шуток, – Миша отвернулся. Брошенный на дорогу взгляд был жестким и решительным…

Темно-серый «Хорьх», как по расписанию, подкатил к КПП штаба Западного фронта. Дальше требовалось идти пешком. Степан, чувствуя за собой вину, ласточкой вылетел из машины. Шефу открыл дверь с должным подобострастием. Взгляд робкий, лилейный.

Франц оперся об руку Криволапова. Сощурился. Лучи заходящего солнца били в глаза. Погода прояснилась. В Бад-Наухайме дождя не было.

– Степан, ты не в обиде на меня?

– Какая обида, господин подполковник? Все по делу.

– Молодец, что самокритичен. В другой раз будь внимательнее на дороге. Ты отвечаешь за наши жизни. А они нынче в очень большой цене. Понял?

– Так точно, понял, господин подполковник. Ваша бесценная жизнь будет находиться под моей надежной охраной, – глаза Степана озорно засверкали.

– Ну-ну, буду надеяться.

– Разрешите, господин генерал? – суетился Криволапов, помогая вылезти из машины Вейдлингу. У того затекли ноги. Выглядел командующий разбитым и больным.

Одновременно с Криволаповым ступил на брусчатку адъютант Ганс Клебер. Он усмехнулся, глядя на ретивость водителя, подумал: «Покрутись, покрутись, холуйская морда. Придет и твой черед держать ответ перед Родиной».

Но Михаила в меньшей степени беспокоил танкист-предатель. Были дела важнее. Разведчик оглянулся. На автостоянке – скопление лимузинов. Множественная охрана СС патрулировала по периметру штаба. Возле контрольного пункта стоял в боевой готовности тяжелый бронеавтомобиль «Пума». «Важное логово, – промелькнула мысль.– Вот бы взорвать к чертовой матери этот гадючник. И войне конец», – Миша взбодрился от навеянных чувств.

– Клебер, не вижу причин для улыбок, идите сюда, – фамильярно позвал Михаила Ольбрихт. – Вам задание. Мы ночуем здесь. Поэтому распорядитесь насчет гостиницы. Она недалеко, за углом штаба. Кроме того, проконтролируйте ужин и размещение охраны. Там перекусите сами.

– Я хотел…

– Нет, вы мне больше не понадобитесь. Пропуск для вас не заказан.

Миша застыл в недоумении. Сдвинул брови, насупился.

– Я думал…

– Нет, господин оберлейтенант. Вам нечего тереться в штабе. Здесь недолюбливают фронтовиков. Кроме того, сегодня тотальная проверка службой безопасности. Я решил не подвергать вас лишним расспросам о месте контузии и вашем послужном списке. Отдыхайте, Клебер. Отдыхайте, – настойчиво добавил помощник фюрера. – Дополнительные указания вы получите завтра.

– Слушаюсь, господин подполковник, – козырнул Михаил и с досадой направился к бронетранспортеру охраны…

Ольбрихт и генерал Вейдлинг, пройдя контрольную проверку, сдав оружие в приемной, вскоре оказались на втором этаж в фойе конференц-зала. Их удивила восторженная атмосфера, царящая в среде генералитета. Взволнованные лица командиров дивизий, уверенная жестикуляция ветеранов с крестами и нашивками ранений, подобранная охрана СС на каждом углу и у каждой двери – все говорило о важности и торжественности прошедшей политической встречи с нацистским вождем. Военные с жаром обсуждали речь фюрера, готовились к наступлению.

– Господин Ольбрихт! Одну минуту, – кто-то окликнул Франца. Он оглянулся. К ним спешил с застывшей неестественной улыбкой бригаденфюрер СС Шелленберг. Несмотря на устрашающую форму СС, он не был похож на матерого ворона политической разведки рейха. Генерал выглядел тщедушным клерком средней руки. Впалая грудь кричала о его физической неразвитости.

– Рад видеть вас, господин Ольбрихт, – Шелленберг лодочкой подал руку. Дряблое неискреннее пожатие.

«Заметь, Франц, этот человек руководит военной разведкой Третьего рейха, а ведет себя суетливо, как школяр. Смотри, какие масляные бегающие глазки. Он заискивает перед тобой». – «Это игра, Клаус. Поговаривают, он хитрый лис». – «Не похоже. Но будь бдительным. Не говори лишнего. Он не знает о твоих возможностях. Только догадывается. Долго искал с тобой встречи, наконец появился повод». – «Учту, спасибо. Если что, помогай». – «Справишься сам. Он недалекого ума разведчик. Выдвиженец и карьерист. Не более того. Хотя подмял под себя не только внешнюю разведку, но и основную часть абвера. Ему явно фартило по службе…»

– Вам, генерал, мое почтение, – Шелленберг пожал руку генералу Вейдлингу с небольшим наклоном головы. – Окажите любезность, генерал-лейтенант. Мне необходимо поговорить с подполковником Ольбрихтом наедине. Вы не против этого? Вас, кажется, искал Гудериан. Он в зале с генерал-фельдмаршалом Моделем. Пройдите к нему.

– Спасибо, бригаденфюрер. Франц, где мы встретимся?

– Вы меня не ждите. После совещания я вас сам найду.

Когда Вейдлинг удалился, маска любезности слетела с Шелленберга. Главный разведчик рейха повел бесцеремонный разговор.

– Я буду говорить прямо и кратко, подполковник. Времени у нас мало.

– Слушаю вас, бригаденфюрер СС. Чем я мог заинтересовать такое серьезное ведомство?

– Вы везунчик, подполковник.

– Объяснитесь точнее, господин бригаденфюрер, – глаза Франца стали темнеть, шрам зарделся. Он, как барс, сжался, приготовился к прыжку.

– Не умничайте, Ольбрихт. Вы отлично понимаете, о чем я говорю.

– И все же, бригаденфюрер, мне интересно знать из ваших уст причины такого внимания к моей скромной персоне.

– У меня к вам, подполковник, много вопросов, а ответов вразумительных нет, – скривив пухлые губы, выдавил Шелленберг. – Первый. Как вам удалось выбраться живым этой весной из глубокого тыла русских? Ценой ли только гибели тридцати разведчиков танкового взвода? Не чудо ли это, подполковник?

– Это все?

– Нет, не все. При помощи каких странных обстоятельств вы остались в живых во время английского покушения? Это вторая тайна, подполковник.

– Что вы еще хотите от меня узнать? – процедил Ольбрихт. Франца раздражало бестактное поведение блеклого начальника 6-го отдела РСХА. Их разговор принимал форму допроса.

– Вы стали приближенным к фюреру за одну встречу до такой степени, – чуть повысил голос Шелленберг, – что гестапо бессильно проверить вас на предмет лояльности к рейху. Это вообще загадка для нас!

– Бригаденфюрер, я полагаю, что ваше ведомство работает не так грубо, как ее шеф. Вы идете напролом, как дортмундский носорог.

– Ну что вы, дружище Ольбрихт. Эти вопросы на слуху в каждом почтенном военном ведомстве, не говоря о 4-м отделе Мюллера. Костоломы с четвертого этажа на Принц-Альбрехтштрассе спят и видят вас в своих подземных казематах. Однако на их действия в отношении вас наложено вето «не трогать». И знаете, кто его наложил? Лично Гиммлер по указанию фюрера. Вы, можно сказать, национальный герой. Иначе вами бы давно занялось ведомство Мюллера. Неугомонный баварец ведет постоянный поиск и обезвреживание врагов рейха.

– А вы интеллигент и вам это претит?

– Да, мои руки чисты при любой проверке. Мы расходимся с Мюллером в методах и формах работы с заинтересованными субъектами. Ваше дело поэтому не лежит у него на столе.

– Я учту вашу любезность, бригаденфюрер. Что вы хотите от меня конкретно?

– Совсем немного. Я хочу предложить вам сотрудничество с нами. В связи с этим предлагаю встречу в тихой, непринужденной, заметьте, непринужденной обстановке на ваших условиях. Я хочу подружиться с вами, подполковник.

– Вы хотите купить дружбу некоторым умалчиванием, как вам кажется, подозрительных фактов из моей биографии? Я правильно вас понял, бригаденфюрер?

– Вы догадливы, Ольбрихт. Но не только это. Вы мне интересны как незаурядная личность. Только незаурядная личность может так высоко взлететь по службе и не обжечь крылья.

– У вас тоже, бригаденфюрер, завидный карьерный рост. Чтобы в тридцать три года возглавить внешнюю разведку службы безопасности рейха, надо хорошо постараться грести по течению.

Щеки генерала порозовели.

– Речь идет не обо мне, Ольбрихт. Моя репутация безупречна. Речь идет о вас. И мне небезынтересно знать, кто окружает фюрера и какие реляции ему составляет. Куда они могут привести нацию. Поэтому, – Шелленберг оглянулся по сторонам, ерзая на месте, тихо проговорил: – Я предлагаю встречу на ваших условиях.

– Это указание Кальтенбруннера или рейхсфюрера СС? – Франц впился в мелкое лицо Шелленберга.

– Нет, это моя инициатива, – шепотом произнес Шелленберг, не отводя глаз.

В эту минуту открылась тяжелая распашная дверь. В проеме показался главный адъютант фюрера Бургдорф. Он повел головой и громко подал команду:

– Господа генералы, прошу зайти в зал на закрытую часть совещания.

– Ольбрихт, – заторопился Шелленберг. – Что вы скажете на мое предложение?

– Я подумаю и дам вам знать, бригаденфюрер.

– Тогда до встречи. Ловлю вас на слове.

– До встречи. Только в нынешних условиях перед операцией мне трудно что-либо обещать. Вы идете в зал?

– Нет, подполковник. Технические вопросы операции «Вахта на Рейне» не в моей компетенции. Удачи вам, – вялое, неискреннее пожатие.

«До чего скользкий тип», – подумал Франц, входя в зал. Заметив адъютанта Бургдорфа, Ольбрихт уверенной походкой направился к нему. В левой руке он держал черный портфель с секретными документами для фюрера…

Адольф Гитлер, опершись о стол президиума, изучающе и напряженно всматривается в лица приглашенного генералитета. Щурится. Июльское покушение давало о себе знать. Слабое зрение и слух – последствия взрыва.

«Генералы рукоплещут мне. Я знаю и помню их поименно. Старшие командиры взлетели по службе на моих глазах. Я вручал им генеральские, маршальские погоны и кресты. Я, Главнокомандующий вооруженными силами Германии, имея только официальное звание „ефрейтор“, снимаю их с должностей и возвышаю, приближаю к себе и удаляю. Я велик, я вождь! Я вершитель судеб миллионов немцев, а не только этих генералов», – от этих мыслей на лице фюрера растянулась самодовольная улыбка, и размышления продолжились. «В первом ряду сидят командующие армиями: 5-й танковой – длинноногий сухощавый Хассо фон Мантойфель, 6-й танковой – лысеющий крепыш Зепп Дитрих, 7-й – очкарик Бранденбергер. Эти армии я объединил в Группу армий „В“. Командование доверил лучшему фельдмаршалу рейха мужественному и бесстрашному Вальтеру Моделю. Тот всегда меня выручал в сложных, безвыходных ситуациях на фронтах. За что получил имя Пожарник Фюрера. Не возражаю. Рядом с Моделем главкомы других Групп армий. „G“ – Хауссер. Его дивизии расположились южнее Арденн. „H“ – Бласковиц. Этот сдерживает англичан и канадцев в северной части фронта».

Гитлер переместил взгляд на край первого ряда. Ухмыльнулся, узнав неуступчивого, опального Гудериана. «Не быть тебе фельдмаршалом, – промелькнула ехидная мысль, – Строптивость и неуважительность – плохая черта в продвижении по службе. Генерал Вейдлинг стоит рядом. Я запомнил этого волевого, умного генерала. Утвердил на высокую должность. Посоветовал друг и соратник Альберт Шпеер. Пусть командует. Танковая армия нового бригадного типа – их детище. Состоит не из отяжеленных танковых дивизий, а из мобильных танковых бригад: слаженных и постоянных. С подвижной ПВО, со своим штурмовым десантом и боевыми машинами поддержки танков, с тесной взаимосвязью со своей разведкой. Это новое слово в развитии германских бронетанковых войск. Резервная армия – моя козырная карта в операции. Сегодня я приоткрою занавес. Генералитет восхитится моим талантом, услышав о новациях в армии».

Рейхсканцлер окинул взглядом членов президиума. «Рядом справа начальник штаба ОКВ Вильгельм Кейтель, начальник оперативного управления штаба Альфред Йодль. По левую руку – главком войск Западного фронта престарелый Рундштедт. Конечно, рейхсминистры авиации и вооружений Герман Геринг и Альберт Шпеер. Справа позади за отдельным столиком – адъютант и его помощник Ольбрихт, который передал уточненные документы операции. Я знаю, о чем идет речь. Я согласовал накануне перераспределение сил и направлений главных ударов. Конечно, я выложу эти изменения как факты моих ночных раздумий, а не как магию предвидений молодого офицера. А почему бы и нет? На то и помощники, чтобы помогать».

Фюрер вновь развернулся в сторону зала. Голова подрагивала в такт рукоплесканиям, отчего волосы слегка ползли на левый глаз. Лицо Гитлера серое, болезненное. Но взгляд дерзновенный, немигающий. Глаза не слезятся, горят таинственным блеском. Позади фюрера огромное нацистское полотнище. По бокам – два гвардейца СС. Гвардейцы у каждой двери.

«Моя речь в политической части совещания вызвала фурор среди элиты рейха. Все рукоплескали. Гиммлер пуще всех отбивал ладони. Отпросился по делам. Чепуха. Какие дела? Здесь решается судьба нации. Что-то не нравится мне Генрих в последнее время». Но эта мысль быстро сошла с дистанции, глядя на неистовство генералов. Фюрер продолжил настраиваться на выступление. «Я вновь уверен в себе. Вновь полон сил и энергии. Вновь словом могу зажечь армию на великие свершения. Вновь могу сопротивляться и побеждать, сопротивляться и нести знамя Третьего рейха вперед. Овации тому подтверждение. Обязательно повторю фразу, произнесенную в политической части доклада: „Либо мы победим, либо безропотно покинем авансцену истории!“ Отчего зал стоя скандировал здравицу в мою честь».

Рейхсканцлер выпрямился, приподнял руку. Генералитет притих. Десятки опьяненных нацизмом глаз устремились на вождя.

– В жизни Германии наступил тот исторический момент, – начал выступление фюрер после долгого молчания, – от исхода которого зависит дальнейшая судьба нации. Я уже говорил и вновь повторяю: Германия так расположена в Европе, что ей нужно постоянно всем доказывать свое величие и превосходство – французам и англичанам, русским и американцам. Доказывать мощью промышленности и армии. Но этого мало. Чтобы выжить в обстановке надвигающейся американской и русской опасности, – голос фюрера вибрирует, глаза наливаются кровью, – нам нужно побеждать. Ибо сильнейший правит миром. Только он определяет, что такое справедливость и мораль. Мы и только мы вправе определять пути развития цивилизации. Немцы – законодатели высшей европейской культуры. Мы выходцы из превосходной арийской расы и уже поэтому имеем право считаться быть первыми, управлять другими низшими расами. Это основа национал-социализма. Но это право нужно завоевывать в сражениях. Победа требует напряжения всех сил, борьбы до последнего патрона, до последнего вздоха.

В зале кто-то выкрикнул здравицу в честь фюрера. Гитлер, как умелый дирижер людского оркестра, не позволил себе прерваться в начале речи.

– Но нам фатально не везет в борьбе с русскими. Несмотря на доблесть наших солдат и превосходство оружия, их победить невозможно. С русскими надо договариваться.

Генералы замерли. Они впервые услышали откровения фюрера такого масштаба. Глаза вытаращены, лица вытянуты вперед. Что еще скажет вождь?

– Французов и англичан мы били неоднократно. Разобьем и теперь. Несмотря на полчища американцев, высадившихся в Европе, разобьем и американцев. Янки вплотную придвинулись к границам рейха. Готовят зимнее наступление. Но мы их перехитрим. Мы не будем ждать, когда Эйзенхауэр первый нанесет удар. Мы упредим его! – Гитлер выскочил из-за стола. Сжимая и потрясывая кулаками, прохрипел: – Меч Зигфрида разрубит эту жирную заокеанскую гидру надвое. По кровавому следу мы пустим новые танковые дивизии и бригады. Они завершат окружение армий напыщенных вояк Монтгомери и Брэдли. Дороги на Антверпен и Брюссель будут открыты. Жалкие остатки недобитого врага наши ветераны сбросят в океан. Это будет второй Дюнкерк: неожиданный, дерзкий, победоносный! – Гитлер входил в состояния экзальтации. Его шатало. Заметно стала дергаться левая рука. Глаза выпучились, стали слезиться. Но сил еще хватало для продолжения восторженной речи. Пятясь, Гитлер уперся в стену, где висела огромная карта Западного фронта. Не оглядываясь назад, как фокусник, здоровой правой рукой нацист одернул шторку, воскликнул: – Эта битва произойдет здесь! – костлявая подрагивающая пятерня глухо накрыла область Арденн.

Военная публика ахнула, вскочила.

– Именно здесь, в Арденнах, произойдет историческое победоносное сражение. Именно здесь нас не ждут.

Фюрер мельком взглянул на карту. Рот застыл в неестественной кривой улыбке. Лицо полыхало от возбуждения. Волосы разметаны, сползли на левую сторону. Глаза горели неистовым огнем. Он был доволен собой. Тренировка не прошла даром. Фокус удался.

– Вы спросите меня, когда этот день наступит? – Гитлер отвернулся от карты, скособочился, голова ушла вперед. – Стратегическая наступательная операция «Вахта на Рейне» начнется рано утром 13 декабря 1944 года.

Зал взрывается овациями. С задних рядов произносятся здравицы в честь фюрера. Даже скептически настроенный начальник штаба ОКВ Вильгельм Кейтель сделал несколько сдержанных хлопков.

Вождь нацистской Германии улыбается. Бескровные тонкие губы расползаются по горячечному, возбужденному лицу. Голова подергивается на худой увядшей шее. Гитлер удовлетворен признанием полководческих способностей. Он военный стратег! Не сдерживая восторженных чувств нацистов, приближается к столу президиума.

– Видите, Кейтель, – высокомерный посыл начальнику главного штаба, – как поддерживают нас генералы. А вы противились моим замыслам в организации операции.

Фельдмаршал снял монокль, близоруко улыбнулся.

– Признаю свою ошибку, мой фюрер. Был скоропалителен и недальновиден. Теперь дело стоит за малым: начать операцию и разбить американцев.

– Да-да, начать и разбить. Вы правы хоть в этом. Записывайте, Йодль, что я скажу, – Гитлер зыркнул на начальника оперативного руководства Верховного главнокомандования вермахта. – Директива с окончательными изменениями в операции должна пойти завтра в войска.

– Я во внимании, экселенц.

– Вы хорошо спите, генерал?

– Не жалуюсь. К чему этот вопрос, мой фюрер?

– То-то вижу, вы сидите бодрячком. Я относительно вас плохо сплю. Все потому, что из головы не выходят мысли о направлениях главного удара. Сегодня только под утро заснул. Видел сон. Он меня взволновал пророческим негативом. Шестая танковая армия СС не будет иметь успеха в наступлении. Моя бронетанковая гвардия под командованием Зеппа Дитриха завязнет в густых лесах на севере Арденн. Вы представляете это? Она не пробьется к Маасу! Слезы текли градом. Я терял силы. Утром плохо завтракал. Было отвратительное несварение двух яиц и ломтика сыра. Даже капли доктора Морелля не помогли. Хотел отменить совещание и не лететь к Рундштедту. Виной тому плохой сон. Предчувствие опасности меня ни разу не подводило. Несмотря на это, решил не переносить совещание. Потому, господа, – голосовые связки фюрера завибрировали сильнее, – что меня осенила свежая мысль. Я меняю стратегию наступательных ударов.

– Мой фюрер, это невозможно! – привстал Йодль, громко отодвигая стул. – План и карты сверстаны и доведены до командующих. Есть риск просчетов. Войска приведены…

– Не паникуйте, Альфред! – бесцеремонно перебил Йодля нацистский вождь. – Вы забываете военные уроки старого Мольтке. Он когда-то изрек великую мысль: «Без большого риска большие успехи невозможны». Надо рисковать, генерал. И вообще, мне пора к боевым генералам. Наша пауза затянулась. Они уж точно понимают, что на войне без риска не обойтись. Я кратко доведу новые стратегические задачи. Вы положите их в удобоваримые штабные указания и директивы.

– Да, мой фюрер, все будет исполнено, как вы укажете, – поддержал Йодля начальник штаба ОКВ. – Говорите о своих новациях. Директиву мы подготовим.

– Хорошо, вы меня уговорили, пойду к генералам.

– Адольф, мы вас поддерживаем, идите, – улыбнулся рейхсканцлеру Геринг. – Мы с вами.

– Да? – фюрер скользнул отсутствующим взглядом по холеным лицам министров. Промолчал. Он был уже там, на трибуне, во власти подготовленной речи.

Поправив сползшие волосы, зашаркал к генералам. Доклад подполковника Ольбрихта лежал нераскрытым на столе. Гитлер знал его содержание наизусть. Несмотря на общее болезненное состояние, память фюрера была идеальной. Поднявшись на трибуну, повел разговор тихим, слабым голосом с добавлением более высоких или низких тонов в зависимости от содержания текста. В лица не всматривался. Голова приподнята, раскачивается. Фюрер настраивался на ораторскую волну.

– Немецкий народ, национал-социалистическая рабочая партия Германии, – льется болезненный с хрипотцой тенор вождя, – ждет от нас решающих действий. Нация в смертельной опасности. Со всех сторон нас окружают враги. Они готовят коварные планы по захвату Берлина. Ждут не дождутся падения Третьего рейха. Но мы этого не допустим. Чтобы избежать катастрофы, Верховный штаб вооруженных сил Германии разработал план операции «Вахта на Рейне».

Цель операции – уничтожение сил противника севернее линии Антверпен – Брюссель – Люксембург. Этим мы добьемся решающего поворота хода войны на Западе. Заставить Англию и Америку пойти на перемирие можно, только разбив их армии. Высвободившиеся войска бросим на Восточный фронт. Переломим и там ситуацию в нашу пользу. 13 декабря станет началом нашего победного движения на Запад, затем на Восток.

К операции привлекаются около трехсот тысяч солдат и офицеров вермахта и СС, 1500 танков, 1230 орудий, около 1000 самолетов.

Основной ударной силой в наступлении будет сформированная фронтовая группа «В» под руководством генерал-фельдмаршала Моделя, – Гитлер устремил взгляд на фаворита. Тот легким поклоном ответил.

– Однако замечу, – фюрер сделал паузу, – наступление не пойдет тремя основными ударами группы на широком фронте, как спланировано ранее и утверждено директивой. Я меняю наступательную стратегию. Наступление произойдет одним сверхмощным ударом 5-й танковой армии в Арденнах через проход «Лошайн». Генерал Хассо фон Мантойфель!

Сорокасемилетний худощавый генерал немедля поднялся с первого ряда. Взгляд пристальный, уверенный.

– Вам, Хассо, я переподчиняю 2-й танковый корпус СС: командир – группенфюрер Вилли Биттрих из 6-й танковой армии, а также 9 и 11-ю танковые дивизии, снятые с Восточного фронта. Вам, командующему основной танковой группировкой, ставится главная задача в наступлении. В течение семи дней вы должны выйти к реке Маас между Намюром и Динаном. После чего сходу при поддержке скрытого десанта форсировать реку, не дав противнику взорвать мосты. До этого времени разгромить 8-й американский корпус Миддлтона и захватить Бастонь. Считать захват Бастони первостепенной задачей армии на первом этапе наступления. Любой ценой город должен быть взят. Никакие причины срыва не принимаются. Вы осознаете свою ответственность, генерал?

– Да, мой фюрер. Мне задачи ясны.

– Это прекрасно, Хассо фон Мантойфель. Ваша группировка должна прошить американский бронированный щит, как подкалиберный снаряд: стремительно, мощно, разрушающе. До 21 декабря проход в Арденнах должен быть завершен. До этого числа будут стоять сильнейшие туманы. Американцы лишатся преимущества в авиации. Это огромный плюс для вас. Помните об этом всегда. В созданный вами проход ворвется 1-я резервная армия генерал-лейтенанта Вейдлинга. Танковые бригады нового типа со штурмовыми батальонами и ракетной ПВО, выйдя на оперативный простор, устремятся на Брюссель и Антверпен. Это будет лебединая песня наступления. Триумф нашего оружия! – Гитлер закатил глаза, вознес правую руку, левая рука непослушно свисала, дергалась. Из генеральских рядов новь послышались хлопки.

– Вы будете не одни, Мантойфель, – с напором продолжил фюрер. – С правого фланга вас будет поддерживать 6-я танковая армия Дитриха. Ее войска вместе с армией Бласковица после охватывающего удара с севера окружат 21-ю группу армий Монтгомери. С левого фланга вас будет поддерживать 7-я армия Бранденбергера. Она вместе с силами Хауссера после охватывающего удара окружит 6-ю американскую группу Диверса. Конечно, их удары будут сдерживающими, не такими мощными. Но они защитят вас с флангов. Они оттянут на себя значительные силы Паттона и Ходжеса. Им в помощь выделено по одной бронетанковой дивизии. Они вот-вот подойдут из Норвегии. Но до этого момента должен хорошенько поработать Отто Скорцени. Вы хорошо меня понимаете, Хассо фон Мантойфель?

– Да, мой фюрер. Я оправдаю ваше доверие.

– Дерзайте, генерал, дерзайте! С нами будет бог! Мысленно буду я с вами… Где мой Отто? – фюрер устремил взгляд на задние ряды, выискивая любимца.

– Я здесь, мой фюрер, – с третьего ряда вскочил гигант-полковник. Глаза преданно горели. Уродливый шрам на всю левую щеку, как отпечаток студенческих дуэлей на шпагах, устрашающе рделся.

– Отто! Вы готовы сеять панику и страх в сердцах янки в тылу врага?

– Да, мой фюрер. Американцам мало не покажется. Стопятидесятая танковая бригада готова провести операцию «Грифон» жестко и решительно.

– Отлично, оберштурмбаннфюрер СС. Я рад, что доверил вам это сложное дело. Не подведите меня, Отто. Садитесь… Где оберштурмбаннфюрер СС Пайпер?

– Командир 1-й танковой дивизии СС «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер» бригаденфюрер Вильгельм Монке, – с края второго ряда подскочил худощавый генерал. – Мой фюрер, Пайпер не приглашался на совещание.

– Тем лучше, Монке. На вашу дивизию возлагаются архиважные задачи. Дивизия носит мое имя. Не подведите меня, генерал. Первая задача – захватить у Ставло во время наступления находящиеся там гигантские склады с нефтепродуктами. Двенадцать миллионов литров горючего – это манна небесная для нас. В лесистой местности дивизии трудно развернуться. Вы будете работать боевыми группами. Основную боевую группу, которой вы поручите эту задачу, не должен возглавлять Пайпер. Любой другой офицер, но только не Пайпер.

– Оберштурмбаннфюрер СС Пайпер мужественный, решительный командир. Почему не Пайпер, мой фюрер?

– Почему? – глаза рейхсканцлера налились кровью. Он не любил, когда ему задавали вопросы. – Потому, – сорвался на фальцет фюрер, – что он слишком нарицательная фигура, генерал! Он не умеет прогнозировать последствия своих действий. В общем, Пайпера не ставить. Это приказ!

– Я выполню приказ, мой фюрер!

– Это не все. Глубже в тылу, у местечка Спа, расположен главный штаб 1-й американской армии. Доставьте мне командующего генерала Ходжеса. Можно мертвым, но лучше живым. Не упустите шанс, Монке, получить мечи с брильянтами.

– Откуда у фюрера такая секретная разведывательная информация, Альфред? – начальник штаба ОКВ наклонился к Йодлю. – Ваша заслуга? Шелленберга? Что-то не видно этого хлюста в зале.

– К сожалению, не моя, фельдмаршал. Но и не Шелленберга. Это точно. После разгрома абвера Шелленберг, получивший право управлять этим тайным монстром, глубоко не роет. Это не гигант Канарис. Я скептически отношусь к его способностям в разведке. Подковерная мышь. Он и сейчас улизнул от ответственности.

– Жаль. Приходится только удивляться прозорливости фюрера. Что во сне человеку не приснится?

– Возможно, это сон, фельдмаршал. Но боюсь, без оккультизма здесь не обошлось, – начальник оперативного управления невзначай оглянулся назад, где сидел Ольбрихт.

– Я выполню ваши задачи, мой фюрер, – бесстрастным, твердым голосом рубанул худощавый командир дивизии Вильгельм Монке.

– Садитесь, генерал. Мне следует поверить вам, чтобы не нарушать гармонию совещания.

– Зепп Дитрих, – фюрер нашел глазами в первом ряду командующего 6-й танковой армией. – Возьмите под самый жесткий контроль выполнение задач 1-й танковой дивизии СС. Особенно что касается захвата нефтепродуктов. Склады с горючим должны быть в наших руках любой ценой. Это приказ.

– Слушаюсь, мой фюрер, – бывший охранник СС щелкнул каблуками.

Фюрер махнул рукой, устало придвинулся к карте Западного фронта.

– Таким образом, господа, – рейхсканцлер повысил голос, концентрируя внимание генералитета, – к Рождеству положение на Западном фронте должно выглядеть следующим образом, – схватив красный карандаш, Гитлер решительным движением провел жирную стрелу от линии Зигфрида через Арденны до Брюсселя с ответвлением на Антверпен. Далее очертил два огромных котла севернее и южнее Арденн.

– Усиленная 5-я и 1-я резервная танковые армии разбивают Брэдли, замкнув окружение группировок Монтгомери, Диверса, Паттона по всему левобережью реки Маас. В этих котлах, – проскрежетал фюрер, – будут уничтожены лучшие американские и английские дивизии. Второму Дюнкерку быть! Мы на пороге великих побед. Германия непобедима… – рот Адольфа Гитлера от неистовства перекашивается. Брызжет слюна. Лицо воспалено. Глаза выпучены, сверкают дьявольским огнем. – Вы спасете нацию, спасете Третий рейх. Вперед, на завоевание мирового господства! Вперед, тевтонские рыцари! Мы либо победим, либо безропотно покинем авансцену истории… – фюрер шатается, словно пьяный. Ноги подкашиваются, не держат тело. Он слабеет на глазах. Полипозные связки хрипят: – Мы либо победим, либо безропотно покинем авансцену истории. Мы либо победим… – оседает.

Генералы вскакивают. Кто-то кричит: «Скорее врача! Воды! Фюреру плохо!» К Гитлеру бросается главный адъютант Бургдорф, подхватывает от падения, усаживает на стул. Расстегивает ворот рубашки. Проверяет пульс…

Веки фюрера дрогнули. Наивная полудетская улыбка. Рукой он пытается закрыться от яркого света люстры. Дрожащие губы невнятно произносят слова извинения. Адъютант немедля достал из кармана баночку с пилюлями. Вложил таблетку в рот фюреру.

– Запейте, экселенц. Это ваши таблетки для снятия усталости. Таблетки Дальмана. Вот вода.

Гитлер сделал несколько глотков. Лекарство с коко, кофеином и сахаром взбадривает вождя.

– Устал… Спасибо, Вилли… Объявите всем, что совещание закрыто… – апатичный взмах рукой.

– Господа, совещание закончено. Рейхсканцлер работал ночью. Он остро нуждается в отдыхе.

На генералов, сбившихся в кучу и взволнованно перешептывавшихся, взирали пустые, безучастные глаза нацистского вождя…

ГЛАВА 3 7 декабря 1944 года. Берлин, квартира Ольбрихта. Хиршберг. Тюрингия. Германия. Диверсионно-подготовительный лагерь

С приближением операции «Вахта на Рейне» Франц Ольбрихт почувствовал нарастающее беспокойство за исход будущего сражения. Одно дело, лежа на Лазурном Берегу Ниццы, рассуждать с Клаусом о роли личности в истории и появившихся возможностях повлиять на исторический ход мировой цивилизации. Другое дело – вмешаться в происходящие события и попытаться изменить направления исторического развития государств. Ежедневно нервничать, ждать результаты, не понимая и не осознавая до конца возможные последствия этого вмешательства.

Все чаще возникала мысль: «Не профанация ли вообще их идея?»

Ведь, по сути, они могут повлиять только на первую стадию операции. Они могут управлять ситуацией на кратком временном отрезке. Далее исторические процессы будут развиваться сами, без их вмешательства. И главное – нет гарантий, что новое развитие даст планируемый конечный результат, а не тот, который идет по схеме, предначертанной свыше.

Францу явно не хватало более глубоких знаний об операции. Сведений, полученных от Клауса, было недостаточно для управления столь масштабным сражением. Ему также не хватало боевого опыта, стратегического мышления. Он не мог расставлять дивизии и генералов, словно фигурки на шахматной доске, давать грамотные подсказки Моделю и генштабу. Это был не его уровень. В одном он твердо был убежден, что нужно взять Бастонь, захватить склады с горючим. Без этих первых успехов говорить о победе будет сложно. Но даже в разработке этих малых операций, в большой начинающейся игре были неясности. Во-первых, появились сомнения в успехе неожиданного захвата Бастони русским десантом и удержания им города до подхода основных сил. Как ведал Клаус, четыре немецкие дивизии сходу не захватят город. Сто первая американская воздушно-десантная дивизия войдет в город раньше, чем немецкие части начнут осаду. К операции подключатся еще четыре немецкие дивизии. Но городок, где проживало тринадцать тысяч жителей, будет неприступен.

Во-вторых, появились сомнения в лобовой атаке на склады у Ставло. Успеют ли танкисты захватить нефтепродукты, прежде чем их взорвет охрана? Не лучше ли здесь провести специальную операцию в составе диверсионной группы?

Эти вопросы терзали сознание и душу Франца после совещания у фюрера. Они беспокоили и в эту туманную ночь. На перекидном настольном календаре оставалось пять незачеркнутых листков.

Франц широко зевнул, перевернулся лицом к спящей Марте. «Спит, как сурок, – позавидовал он. – Прав был кайзер Вильгельм II, утвердивший лозунг идеальной женщины в Германии из четырех К: Kinder, Küche, Kirche, Kleider (⁽Дети, кухня, церковь, платье (нем.), других нет забот, а нам – война да пушки. Пушки… хлопушки… Нужно ехать к русским десантникам, – неожиданно ворвалась мысль. – Да, ехать к русским. Посмотреть на их подготовку. Выслушать мнения командиров. Русские мыслят нестандартно в сложной ситуации. Главное, что скажет комбат Новосельцев?»

После Бухенвальда он виделся с ним один раз. Ему выполнять задачу. «Обязательно заберу с собой майора Шлинке. Клебер уже находится в лагере. Пусть русская разведка взбодрится. Вместе что-нибудь придумаем. Теперь спать». Когда Франц пришел к этому решению, ему стало легче. Веки потяжелели. Дыхание замедлилось. Мышцы расслабились.

– …Новосельцев… комбат… штрафбат… – в дреме шепчут губы. Засыпая, Франц потянул одеяло, задел локтем жену.

– Франц? – подала голос разбуженная Марта.

– Спи, случайно задел.

– Ты не спишь? Который час? – девушка открыла глаза.

– Поздно. Спи.

Щелкнул ночник. Марта приподнялась, взглянула на часы с золотым браслетом – свадебный подарок, ужаснулась:

– О Божья Матерь! Без четверти три! Франц, что случилось? Почему ты не спишь? Солдаты и те спят в это время.

– Что ты пристала? Ляг и спи, – буркнул недовольно муж. – Завтра поговорим.

– Не сердись, дорогой. Я сейчас не засну. Лучше поговори со мной. Может, я смогу чем помочь? – Марта прижалась к мужу теплой грудью, положила руку на бедро.

– Не смеши, Марта. Делай пилюли в аптеке, помогай отцу. Что ты еще умеешь? – съехидничал Франц, перевернулся на другой бок, не приняв игры Марты.

– Какой ты вредный! – безобидно фыркнула жена, взлохматив Францу волосы.

– Отстань! Я засыпаю.

– Франц! У тебя появились седые волосы! – тонкие брови Марты взлетели вверх. – Бедненький. Совсем извелся в рейхсканцелярии у фюрера. Дома не бываешь. Жену не ублажаешь…

– Что? – Франц дернулся, как неврастеник, вскочил с постели. Нацистский орел злобно заходил на нательном белье. – Откуда тебе известно, что я служу в рейхсканцелярии?

– Русский водитель обмолвился. А что, это секрет? – Марта привстала, оперлась на холодную никелированную спинку кровати. – Мне что, нельзя знать, где служит муж? – в голосе чувствовалась обида. – Ты в этом месяце был всего два раза дома. Со мной почти не разговариваешь. Внимания на меня не обращаешь. Превратился в солдафона. Что ни спроси, одни претензии и окрики. Поэтому я хочу знать, – глаза стали наполняться слезами. – Что случилось, милый? Ты меня разлюбил?

– Опять началось! – Франц ястребом подлетел к жене, грубо схватил за плечи. Сна как не бывало. – Что ты такое говоришь, Марта? Сколько можно повторять? Идет война. Русские и американцы на пороге рейха. Готовится оборонительная операция. Я весь в работе. Не до тебя сейчас. Пойми ты наконец! – Франц, словно клещами, сдавливал Марту. Вены на шее вздулись от злости. – Я просто бешусь от твоих претензий! От твоей бледности и полноты. От твоих слез. От твоего горохового супа. А Криволапов, гаденыш, свое получит!

– Значит, не до меня?.. Отпусти, мне больно, – взвыла жена. Слезы хлынули из миндальных глаз. – Значит, не до нашего ре-бе-ноч-ка?..

– Что? О каком ребенке ты говоришь? – пальцы ослабли, глаза вытаращились. – Не неси чушь, Марта!

– О нашем ребеночке, Франц. О нашем… – еще пуще заголосила Марта. – Я на пятом месяце беременности… Ты такой внимательный, разведчик, боевой офицер, что даже не заметил, как я понесла плод от тебя…

– О мой бог! – Франц испуганно отшатнулся от Марты. – Этого не может быть? Нам только ребенка не хватало. Я видел, что ты набрала вес, но даже мысленно не связывал округлые формы с беременностью. Ну зачем, зачем, Марта? – Ольбрихт схватился за голову, удрученно забегал по комнате. – Идет война. Я могу погибнуть. И вообще!..

– Вот оно что? – Марта с горечью смотрела на мужа, перестала реветь. – Ты не рад нашему ребенку!

– Причем здесь рад, не рад? Я всегда хотел иметь полноценную семью.

– Не рад, мой суженый, не рад, – утвердительно покачала головой Марта.

– Не в этом дело, Марта. Просто рождение ребенка сейчас очень некстати… А может… – угрюмые глаза загорелись надеждой. Франц уставился на жену, не смея договорить фразу.

Марта онемела от задумки мужа. Она не ожидала подобной реакции на свою беременность. Душа заполнилась раскаленной лавой, состоящей из обиды и возмущения. Молодая женщина поняла, на что толкает ее супруг. Ей хотелось броситься на Франца, расцарапать до крови лицо, дать звонкую пощечину. Но она была воспитанной немкой. Порывы негодования, несмотря на молодость, сумела быстро затушить.

«Бесполезная выходка, – подумала она. – Мужа-эгоиста перевоспитает только большое личное горе. Этого не было в жизни Франца». Да и ударить старшего офицера нацистской армии она не могла. Боялась. Ее поступок истолковали бы в пользу мужа при бракоразводном процессе. Марта не желала развода. Не для того она выходила замуж, чтобы при первой трудности пасовать. «Время утихомирит Франца», – успокаивала она себя.

Заскрипели пружины. Марта молча сползла с кровати. Пухлым кулачком стерла застывшие слезы, не глядя на мужа, прошлепала мимо. Франц ждал ответа, нервничал. Взглядом прощупывал, словно рентгеновским аппаратом, чуть выступающий животик жены. Под шелковой ночной сорочкой в утробе матери теплилась новая жизнь. Марта оглянулась только на выходе. Голова приподнята. В глазах – сдержанность, расчет.

– Хорошей ночи, дорогой супруг, – произнесла она сухим официальным тоном. – Завтрак, как обычно, в восемь утра. Отдыхай. И знай, я никому не позволю разбить нашу семью…

Поздно вечером небольшая военная колонна, оставив позади многокилометровый путь, беспокойно въехала в местечко Хельсендорф. Завизжали тормоза в центре поселка. Машины, вырывая из темноты свободные места, остановились у единственной гостиницы «Фишер». Из первого бронетранспортера выскочил офицер связи. Отдав распоряжение сержанту, направился к вездеходу Ольбрихта. У «Хорьха» уже топтался Криволапов, потирая уши.

– Где подполковник? – бросил старший лейтенант.

– Там, – кивнул водитель, указав на дверь. – Спят, наверное. Не смею беспокоить.

– Мы прибыли, фельдфебель. Будите своего патрона.

– Не смею беспокоить, – заикаясь, выдавил Криволапов. Обида за взбучку затаилась в душе, словно болотная гадюка под корягой. – Не велено.

Рыжий связист растерялся, захлопал ресницами. Негромко стукнул по двери.

– Господин подполковник. Мы приехали. Можете выходить.

– Что? Приехали? – сонно отозвался Ольбрихт. – Хорошо, Генрих. Займитесь личным составом. Я сейчас.

Голова – двухпудовая гиря, не поднять. В натопленном салоне улавливался запах бензина. Не хватало кислорода. «Угореть можно, – проскочила мысль. – Все обижается…» – Франц провел ладонями по распухшему потному лицу. Помассировал шею, виски. Стало легче. Натянул фуражку, приподнял цигейковый воротник кожаного черного пальто и, словно медведь, вылез наружу.

Морозный воздух бодрил. Небо было усеяно множеством звезд. Снег, выпавший накануне, искрился на свету гостиничных прожекторов…

– Ох, хорошо! – вздохнул он полной грудью. – Тишина, как будто и войны нет. Крестьяне живут в свое удовольствие. Чистый воздух, природа, уважаемый труд.

«Клаус, хорошо быть крестьянином, как ты думаешь?» – «Ты ошибаешься, Франц, – устало отозвался двойник. – Поработай на маслобойке, вычисти коровник от навоза, и твоя романтика быстро улетучится. К тебе бежит начальник лагеря. Отдай распоряжение, и идем спать. Чай, семьсот километров отмахали от Берлина на юго-запад». – «Ты что, простудился? Твой голос раздается, будто из ржавого трюма». – «Не обращай внимания! Кажется, афганская пыль и песок засели в бронхах навечно». – «Понятно. Есть более серьезный вопрос». – «Слушаю».

Франц запрокинул голову, разглядывая вечность, спросил: «Действительно, что к началу операции пойдут туманы? Мороз хватает за уши. Млечный Путь растянулся на все небо». – «Я тебя когда-нибудь подводил, мой ты сомневающийся?» – «Нет». – «Тогда не задавай лишних вопросов. Что знаю я, знаешь и ты».

– Здравия желаю, господин подполковник. Майор Стальберг – начальник штаба контрразведывательной школы РОА. Рад видеть вас.

Франц оторвался от звезд. С удивлением стал разглядывать сухопарого офицера, говорящего с акцентом. На левом рукаве шинели майора выделялся шеврон в виде Андреевского щитка с красным кантом с заглавными буквами РОА. На фуражке не было германского имперского орла.

– Вы русский? – наконец отозвался он.

– Так точно, господин подполковник. Преподавательский состав во главе с начальником школы полковником Тарасовым – сплошь русские. Нас перевели из Летцена из Восточной Пруссии в октябре 44-го года. Сидорин, Кравцов, ко мне, – окриком подозвал начштаб солдат. – Помогите расквартироваться офицерам.

– Хорошо, майор. Поговорим завтра. Покажите нам номера, и вы свободны.

– А как же ужин, господин подполковник? – брови Стальберга взлетели, чуть фуражка не свалилась. – Шнапс? Банька? Наши умельцы быстро сообразили, когда узнали о вашем приезде. Может фрейлин-с? – майор заискивающе улыбался. – В пятой группе у нас обучаются агенты-девушки: санитарки, радистки. Так мы их быстро организуем.

– К свиньям все, майор, – проскрежетал Ольбрихт. Головная боль не проходила. Франц хотел быстрее остаться один. – Готовьтесь к учебно-боевой проверке. Утром я должен иметь светлую голову. Да, принесите в номер стакан горячего чая. Других указаний не будет, – Франц сделал стремительный шаг в сторону гостиницы. Заскрипела добротная кожа пальто. Майор еле успел отскочить.

– Как остальные господа офицеры? – затараторил Стальберг, догоняя Франца. – Мы целый день готовились.

– Остальным это может понравиться, – усмехнулся немец, не останавливаясь. – Но будьте осторожны. Не маячьте долго у них перед глазами. Майор Шлинке недолюбливает вашего брата. Я предупредил вас…

К удивлению начальника штаба, группа майора Шлинке тоже отказалась от баньки, фрейлин, сытного ужина, единственно истребовав для себя дальнюю комнату гостиницы и чтобы ужин доставили туда. Когда Ольбрихт заглянул к русским, вся четверка расположилась за столом, налегая на разносолы немецкой и русской кухонь. Посредине стояла распечатанная бутылка водки. Русские оживились с его приходом. Пригласили к столу. Он не стал задерживаться. Пожелал приятного аппетита, удалился. Группе Шлинке было что обсудить вместе без него. Решался вопрос участия в операции. Вся команда в сборе…

Франц, лежа на казенной железной кровати, вновь вспомнил разговор с Мартой. Подосадовал на свою грубость, но вскоре нашел оправдание. «А что она хотела? Война. Какие могут быть дети на войне? Только несчастные сироты». О своей гибели он, конечно, не думал. С ним был живой талисман – Клаус. Он выручит всегда. Однако у него будет еще один ребенок. Думать об этом не хотелось. Аборт делать поздно. Да и Марта готова была расцарапать глаза за одну эту мысль. Но какова женушка? Он думал, что она тихоня, а она вцепилась в семью двумя руками. Не оторвать! Как же быть с Верой и Златовлаской? Получается, что у него две семьи?

Губы разошлись на все лицо. «Ну и дела… – мысли перекинулись в Москву. – Им скорее хорошо, чем плохо. Ради их благополучия он стал сотрудничать с русской разведкой. Его не обманули, он знает. Русские умеют держать слово. Особенно если это слово сталинское». Засыпая, он улыбался. От нахлынувших счастливых воспоминаний о первых днях встречи с Верой к сердцу шло умиление. «Я должен с ней встретиться. Это мое следующее условие…»

В это время майор Шлинке, он же майор Смерша Киселев, он же товарищ Константин, за ужином в просторном номере гостиницы «Фишер» проводил совещание. После нескольких стопок за встречу он иронично обратился к Михаилу:

– Рассказывай, Медведь, не стесняйся. Дополни свою информацию. Ты у нас на особом учете. Может, с Гитлером за руку здоровался?

Миша чуть не поперхнулся картошкой. Глаза выпучились. Лицо стало красным от возмущения. Мысль – как выстрел: «Что это? Недоверие, проверка? Ерунда!» Он не давал органам ни малейшего повода усомниться в его преданности родине. Тогда почему на лице майора госбезопасности ухмылка? Откашлявшись, сдерживая волнение, ответил:

– Пока не довелось, Константин. Подполковник Ольбрихт не допустил меня на совещание, которое проводил Гитлер. Свой поступок мотивировал излишней строгостью проверки всех приглашенных офицеров.

– Вот как! Он оберегает тебя? Может, не доверяет? – в глазах майора светилось любопытство.

Пока Миша обдумывал ответ, Киселев бесцеремонно взял с селедочницы отборный кусок разделанной норвежской селедки. Вожделенно куснул перламутровую спинку. Несколько мизерных косточек, удерживаемых кончиками пальцев, мазанул по тарелке. Превосходное мясо таяло во рту. Голова чуть откинулась назад от получаемого удовольствия. Разделавшись с селедкой, рука офицера потянулась к фарфоровой кружке с холодным пивом.

– Что ты молчишь, Медведь? Говори, здесь все свои.

Белорус медлил с ответом. В голове путались фразы на русском и немецком языках. Он взглянул на товарищей, сидящих напротив, как бы ища поддержки и участия в разговоре. Следопыт жадно заглатывал тушеную капусту с обжаренными свиными колбасками, запивая пивом. Кроме тарелки с солидной горкой еды, он никого не видел и не хотел слышать. Гигантский организм требовал основательной белково-углеводной подпитки. Инга, почувствовав взгляд Михаила, оторвалась от овощного салата. Влажные губы раскрылись в улыбке. Ясные фиалковые глаза излучали тепло, подбадривали разведчика.

– Немец оберегает меня, – обдуманно произнес Михаил. – Боится, что могу вызвать подозрение во время проверки. Следовательно, тень падет и на него. Я считаюсь адъютантом подполковника Ольбрихта.

– Значит, оберегает… Осторожный фриц. Профессионал, – согласился разведчик. – Лишний раз подставляться не хочет. И он прав. Во время серьезной проверки гестапо расколет тебя в два счета. Ведь это так? – глаза Киселева буравили Михаила.

– Зачем вы так со мной? – вспылил Михаил, дернулся с места. – У вас нет оснований мне не доверять.

– Тише, тише, не кипятись, – осадил Михаила Киселев. – Какой горячий! Садись. Даже подтрунить нельзя. Не обижайся на мою иронию, колкие слова. Так положено. Ты же не девица. Конечно, мы тебе доверяем. Центр не видит твоей вины, что ты не попал на совещание к Гитлеру. Центр понимает, насколько это сложная задача. Ты нам нужен живой для дальнейших операций. Гитлера рано или поздно мы и так достанем, – майор сжал кулаки, лицо ожесточилось. В памяти всплыли похоронки на отца и брата. – Этот упырь от нас никуда не уйдет, – процедил офицер. С неприязнью расстегнул серебристые пуговицы немецкого кителя. Вздохнул полной грудью. Устало отвалился на спинку венского стула. Заскрипело высохшее дерево. – Хорошо. Продолжим разговор. Доложи, как чувствуют себя русские военнопленные. Будет от них толк? Уж очень они были заморены голодом и непосильным трудом. Я видел их в Бухенвальде – кости да кожа.

– Неплохо себя чувствуют, – сбивчиво стал докладывать Михаил. Обида медленно отступала. – По сравнению с лагерем смерти это курорт. Заживили раны, нарастили мясо. Правда, часть офицеров умерла по дороге от дистрофии. Двадцать три человека вновь отправили в лагерь из-за непригодности к боевым действиям. Но убыль восполнилась сразу. Отмечаю высокую организацию и порядок в школе. Учеба и тренировки каждый день. Специальную подготовку прерывают только на время проведения геббельсовской пропаганды.

– Так они что, все переметнулись к врагу, стали власовцами?

– Это не так, Константин. Есть открытые сторонники, есть сомневающиеся. Есть те, кто просто отсиживается, трусливо ждет окончания войны. Но большинство – это настоящие патриоты. Они готовы хоть сейчас по приказу броситься на врага.

– Военнопленные знают, куда их направят фрицы?

– Приказ не доводили. Однако все понимают, что отсидеться не удастся, что их готовят к боевым действиям. Но куда пошлют – не знают. Полагают, что не против русских. Это обнадеживает. В целом весь штрафбат – нормальные советские люди.

– Да нет, не советские, раз попали в плен.

– Константин, не надо всех стричь под одну гребенку, – раздался тягучий бас Следопыта. Богатырь, закончив с первой тарелкой еды, приподнял голову. – У каждого своя судьба. Вот я знаю случай…

– Подожди, Следопыт, не трезвонь в колокола. Тебе слово не давали. Выйди и проверь, раз поел, все ли тихо в коридоре. Немец наш спит?

– Есть проверить, – недовольно выдохнул сибиряк и тяжело поднялся, повел плечами. Затрещали швы коротковатого фельдфебельского френча. Словно игрушечный, забросил автомат на плечо и двинулся к выходу. Под метровыми шагами заскрипели жалобно половицы. Где-то глубоко в подполье шарахнулись в испуге мыши. Огромная угрожающая тень накрыла группу разведчиков, когда старшина остановился напротив дежурного освещения. Инга на секунду сжалась, закрыла глаза.

– Надо разбираться с каждым в отдельности, – рубанул громогласно Следопыт и, не поворачиваясь, нагнув голову, скрылся за дверью.

– Ладно, разберемся с каждым, – согласился Киселев, задержав восхищенно-тревожный взгляд на необъятной спине уходящего богатыря.

Михаил, поддержанный Следопытом, уже смелее продолжил разговор.

– Разбирайся не разбирайся, товарищ Константин, – добавил он, – а все полягут. У штрафбата одна дорога. Как говорили раньше: либо грудь в крестах, либо голова в кустах.

– Твоя правда, Медведь. Смотрю, повеселел. А что ты скажешь о подполковнике Ольбрихте? – Киселев поменял тему разговора, в которую так неожиданно встрял Следопыт. – Ты немца больше знаешь, расскажи. Он пляшет под нашу дудку или ведет двойную игру, спевшись с бесноватым фюрером?

– Да, я знаю Франца Ольбрихта очень хорошо. Так хорошо, что был бы ловчее в 41-м году, задушил бы гада. Но момент упущен, а сейчас время другое.

– Да и ты другой, Михаил. Офицер Красной армии, дважды орденоносец, разведчик – любо-дорого смотреть на тебя. Ты один дивизии стоишь. Сведения, полученные от Ольбрихта, бесценные. Главное, они подтверждаются другими источниками. Я хотел лишь узнать твое мнение о нем.

– Думаю, он нам доверяет, товарищ Константин. И мы должны ему доверять. У меня нет опасений, что Ольбрихт ведет двойную игру со Смершем. Но полностью откровенным с нами он не был.

– Ты имеешь в виду нацистские разборки?

– Не только это. Мюллер и Шелленберг спят и видят Ольбрихта в своих подвалах. Мы это знаем. И пока Франц – помощник Гитлера, у них руки коротки достать его.

– Тогда что тебя беспокоит? – захрипел пересохшим горлом Киселев. Рука вновь потянулась к фарфоровой кружке с остатками баварского пива.

В этот момент распахнулась со скрипом дверь. Через проем втиснулся Следопыт. Улыбка на все лицо.

– Ладно, Медведь, позже договорим. Ну как там немец, Степан?

– Спит наш малахольный.

– Почему малахольный? – Киселев развязно поднялся из-за стола. Большими пальцами, перехватив резинки подтяжек, прошелся навстречу.

– Не знаю. Слово красивое. Дверь не заперта. Как ребенок, улыбается во сне.

– Да ну тебя, – махнул Шлинке. – Садись, не стой, Гулливер ты наш сибирский. Давай по стопке, и пойдем спать. Завтра будет не до шуток. Дело есть серьезное.

– Что за дело, Константин? – три пары глаз уставились в небритое скуластое лицо командира.

– Хорошо, доведу только основную боевую задачу. Остальное потом. Вот смотрите… – майор быстро достал из портфеля карту районного масштаба городка Ставло бельгийской провинции Люттих. – Здесь, на севере пригорода, расположены огромные запасы нефтепродуктов. Наша задача – предотвратить их уничтожение до прибытия немецких штурмовых сил.

– Разве мы в состоянии выполнить эту задачу вчетвером? – мгновенно сообразив опасность операции, удивленно воскликнула Инга.

– Мы будем не одни. В помощь выделен небольшой штурмовой десант. Я по дороге продумал детали операции. Изложу завтра. Теперь выпьем и спать. Как говорится, утро вечера мудренее.

– Когда дата заброски, Константин? – хмуро бросил Медведь, сжимая рюмку с водкой, не глядя в глаза майору. – И вообще, мы ведь помогаем фашистам. Не могу в это поверить!

– Прекрати, Медведь! – офицер Смерша хлопнул по столу. – Смотреть в глаза! Ну! – их взгляды встретились: жесткий, решительный Киселева и рассудительный, умный Дедушкина.

– Им там виднее, Медведь! – указательный палец командира взлетел к потолку. – Мы не имеем права обсуждать решения вышестоящего штаба. Наша задача – их выполнять. Понятно тебе? Бывают случаи, когда разведчик вынужден подыгрывать врагу, чтобы перехитрить его, в конечном счете одержать победу. Это тот случай. 12 декабря переброска всей группы, в том числе и штрафбата. И мы выполним боевую задачу во что бы то ни стало.

– Ценой наших жизней?.. – вспыхнула Инга. По шелковистым каштановым волосам пробежалась волна робкого протеста. От взгляда веяло прибалтийским холодком. Брошен вызов офицеру Смерша. Но тут же девушка смутилась и притихла. Под леденящим взглядом Константина уткнулась в тарелку с немецким салатом.

– Даже ценой жизней тысяч людей во имя Великой Победы, ради жизни будущих поколений, товарищ Сирень, – отреагировал резко Киселев. – Все, хватит скулить! За Победу!

Весь следующий день Франц Ольбрихт во главе инспекционной группы офицеров проверял уровень подготовки русского штрафбата. Отлаженная работа разведывательных школ под покровительством командующего иностранными формированиями генерал-лейтенанта Кестринга, бывшего военного атташе Германии в СССР, даже в условиях передислокации не давала сбоев. Курсанты выглядели подтянутыми, строгими, подготовленными к боевым действиям. Они показывали хорошие результаты в ходе зачетной проверки. Из числа штрафников были выделены группы подрывников, разведчиков, штурмовиков. В батальоне царила обстановка подъема и решимости. Военнопленные офицеры старательно выполняли известные с довоенной службы нормативы по боевой подготовке. Они боялись возвращения в каменоломни Бухенвальда. Это была одна из основных причин их рвения в учебе.

– Отличная работа, Новосельцев! – удовлетворено заметил Ольбрихт, просматривая результаты стрельбы очередной группы курсантов. Грудные мишени были поражены автоматическим оружием всеми стрелками.

– Стараемся, – сдержанно ответил комбат, мелом зачеркивая пробоины. – Народ только волнуется, куда его пошлют. По своим стрелять не будем. Мы не власовцы. Вы должны это знать. Хотя к вашему приезду нас переодели в форму Русской освободительной армии, – Новосельцев выпрямился, закончив осмотр мишеней. В глазах стальной блеск, решительность.

– Хорошо, майор РОА. Я вас понял. Проводите меня до машины.

– Я капитан Красной армии, господин подполковник! – на худощавом лице комбата заиграли желваки. – Вы ошибаетесь.

– Хорошо-хорошо, капитан, – согласился немецкий офицер. – Не буду вас переубеждать. Однако пошел снег. К потеплению. Прекрасно…

– Что вы сказали?

– Я сказал, что нам все равно, под каким знаменем вы пойдете в бой: под красным или трехколорным. Пришло время действовать.

– Что нам предстоит сделать?

– Совсем немного. Выполнить одно боевое задание за линией фронта в тылу американцев.

– В тылу американцев? – густые брови офицера недоуменно поползли вверх. – Почему у них? Американцы – наши союзники.

– Были союзниками, а стали врагами. У меня нет времени разглагольствовать на эту тему, капитан Красной армии. Узнаете позже. Продолжайте занятия. Мне пора ехать, – Ольбрихт перчатками стряхнул с шинели мокрый снег, открыл заднюю дверь. Криволапов в эту минуту поправлял дворники. Тяжелые хлопья назойливо липли к вездеходу, превращая машину в белого медведя. Нужно было ехать, чтобы не застрять по дороге к штабу.

– Старший лейтенант Клебер, – подозвал Франц адъютанта.

– Слушаю вас, господин подполковник, – Михаил подскочил, вытянулся.

– Разъясните доходчиво комбату подковерные игры англо-американцев. Только без лишних подробностей. Вам задача ясна?

– Так точно, господин подполковник, – Миша приложил руку к фуражке, краешками губ улыбнулся Новосельцеву. Тот настороженно смотрел на немецких офицеров.

– Кроме того, Клебер, вам необходимо прибыть в семнадцать часов в штаб, – добавил помощник фюрера, усаживаясь в вездеход. – Захватите с собой Новосельцева. Русскому батальону будет поставлена боевая задача. Пришло время платить по счетам за доброе отношение в школе. Хватит русским отсыпаться. Меня сопровождать не надо. Жду без опозданий. Поехали, Степан…

– Есть!..

Левая половина фахверковой двухэтажной гостиницы «Фишер» была отдана под штаб русской контрразведывательной школы РОА. Здесь вечером в одной из комнат, словно на совещании у Кутузова в Филях, склонились над картой Западного фронта офицеры разного ранга и национальностей. В центре стола – помощник фюрера немец Франц Ольбрихт. Чисто выбритый, но с устрашающим шрамом на лице, подполковник выглядел озадаченным, усталым. Белесые волосы сбились, разрушив безупречный пробор. Правее Ольбрихта – плечистый, с небольшими пролысинами, жестким взглядом, в форме майора вермахта русский майор Смерша Александр Киселев. В потной руке майора красный карандаш, который вот-вот должен оставить жирный след на карте. Левее Ольбрихта – подтянутый, русоволосый, с глазами-впадинами, затянувшимися шрамами от побоев на лице, в форме РОА русский комбат Николай Новосельцев. Капитан заметно нервничает. На поседевших висках – капельки пота. Он впервые на таком важном секретном совещании. Рядом с ним рослый, жилистый разведчик, младший лейтенант Смерша белорус Михаил Дедушкин. Он же оберлейтенант вермахта сапер Клебер. Серо-голубые глаза офицера встревожены, на лбу поперечная складка от глубоких раздумий.

На карту внушительных размеров падает желтый абажурный свет. Возле черного грифа секретности разложены штабные атрибуты: отточенные цветные карандаши, резинка, офицерская линейка из целлулоида, курвиметр. За дверью кабинета, словно высеченный из гранитной глыбы, Следопыт. В руках исполина немецкий пулемет MG-42 на сошках с лентой в двести пятьдесят патронов.

В натопленной комнате воцарилась тишина. Взгляды офицеров устремлены на небольшой бельгийский городок Бастонь. Это стратегический центр Арденн. Сюда стекаются шесть дорог из различных направлений. Вокруг городка в виде условных значков размещены подразделения боевой группы «Б» 10-й бронетанковой американской дивизии, батареи 463-го артдивизиона.

Лица офицеров сосредоточены, напряжены. Только что Ольбрихт довел краткую справку о предстоящем немецком наступлении, разложил соотношение сил, а также поставил штрафбату задачу исходя из реально складывающихся условий боевой обстановки. Задача архисложная. Выполнить ее и остаться в живых немыслимо. Обреченность русских штрафников хорошо понимает каждый из офицеров совета.

– Это безумие, – первым дал оценку докладу майор Шлинке, раздраженно бросив на карту сломанный карандаш. Отстранившись от стола, он возмущенно посмотрел на помощника фюрера. – Как захватить Бастонь, удержать город и не допустить в него десантников 101-й воздушной дивизии? Я не понимаю, подполковник. Замечу: без огневой поддержки авиации и артиллерии? Штрафбат не продержится и суток, как будет смят и уничтожен. Танковые дивизии 5-й армии Мантойфеля подойдут только через три дня и упрутся во всю ту же неприступную Бастонь. Мы потеряем людей, а задачу не выполним.

– Не торопитесь с выводами, Шлинке, – спокойно отреагировал Ольбрихт на взрывную реплику майора. – Вспомните, что говорил русский полководец Суворов: «Не числом, а умением надо воевать». Думайте, Шлинке, думайте. До 12 декабря осталось трое суток. Заброска десанта состоится при любой погоде. Кстати, погода ухудшается, как по заказу.

– У меня своих дел по горло! – взбесился Киселев. Надвинулся на немца. Засопел. Вот-вот схватит за грудки. – Это ваши заботы, Ольбрихт. Поймите вы наконец!

– Спокойнее, Шлинке, – Франц хладнокровно отступил назад, подавляя нарастающий гнев. – Деление на своих и чужих в данном случае неуместно, майор. Насколько я понимаю, продвижение вермахта на территорию Франции и поражение американцев входят в замыслы вашего руководства. Успех операции «Вахта на Рейне» отодвинет американцев от заветной мечты первыми войти в Берлин. Это в ваших, то есть русских интересах, Шлинке.

– Все это так. Но чем я могу помочь? – захрипел Киселев. Он пожалел, что отказался от предложенной перед совещанием кружки пива. Горло раздирал сушняк, жутко хотелось пить после жирной свинины, поданной на обед. – Наша группа получила боевую задачу захватить нефтебазу с горючим у Ставло. Это для меня главное. Этим я и занимаюсь. А здесь?.. – Шлинке бросил удрученный взгляд на неприступный городок с ощетинившимися штыками. – Вот смотрите, – обломком подобранного карандаша он ткнул в Бастонь, – в городе стоит дивизион из 105- и 155-миллиметровых гаубиц. Его надо уничтожить любыми средствами. Это ежу понятно. Сюда надо бросить роту, ну хотя бы человек сто смертников, чтобы взорвать к чертовой матери боеприпасы или артиллерию. Лучше разделить людей на несколько диверсионных групп. Кто-то из них просочится и уничтожит артиллерию. Этим самым американцы лишатся своей главной ударной силы, находясь в обороне. С танками и пехотой Мантойфель разберется самостоятельно. Вы согласны с этими выводами, Ольбрихт?

– Вполне, Шлинке. Рассуждайте дальше. Я вас внимательно слушаю.

– А дальше… – майор почесал затылок и удрученно добавил: – Оставшаяся часть батальона в триста бойцов должна преградить путь десантникам 101-й американской дивизии.

– Я знаю, что нужно делать! – неожиданно подал голос комбат. – Разрешите, господин подполковник, – на Франца устремились горящие, как угли, глаза уральца. Губы раскрылись в улыбке. Напряженность сошла с лица. – Остается триста. Триста спартанцев!

– Какие еще спартанцы, капитан Новосельцев? Что вы надумали? – Ольбрихт оторвал голову от карты и внимательно взглянул на комбата. Поджарый серьезный комбат был похож на оживленного забияку боксера, которому не терпелось попасть на ринг, чтобы нанести сопернику неведомый удар. Отчего враг непременно должен уйти в нокаут. – Говорите, капитан.

– Нам в училище хорошо преподавали древнее военное искусство, господин подполковник, – живо заговорил Новосельцев. – Сражения древних полководцев до сих пор стоят у меня перед глазами. Я вспомнил одно из них, слушая рассуждения майора Шлинке.

– Ну-ну, послушаем новоиспеченного полководца, – ехидно буркнул Киселев, сложив руки крестом на груди.

Комбат и глазом не повел на сердитого немецкого пехотинца, настолько был увлечен своей идеей.

– Около пяти веков до нашей эры, – продолжал Новосельцев, – древнегреческий царь Леонид во главе трехсот спартанцев на два дня задержал продвижение персидской армии. Возможно, остался бы в живых, если бы не предательство соплеменников. Он перехватил единственный Фермопильский проход, через который шла дорога с моря на юг Греции. Десятки тысяч лучших воинов Ксеркса – «бессмертные» – нашли смерть, не пройдя через плотные ряды мужественных спартанцев, расположившихся в узком проходе. Имея высочайшую организацию и управляемость, с большими щитами, длинными копьями, короткими мечами кситос, спартанцы, словно капусту, рубили головы «бессмертных», разрезали надвое тела ненавистного врага. Это был триумф греческого оружия и таланта полководца, – выпалил с запалом разгоряченный офицер. Было видно, что комбат знал тему разговора, она ему нравилась. – Зная, откуда будут двигаться американцы, я найду подобное угольное ушко и пропущу их через свою мясорубку. Для выполнения своего замысла предоставьте мне только подробные карты местности. Я уверен в успехе. Я найду такое место, туда же мы и десантируемся под видом американского подразделения. Тротил и минометы сбросим с десантом. Противотанковую артиллерию добудем в бою. Авиацию враг применить не сможет. На это время прогнозируется устойчивая нелетная погода. Это так, господин подполковник?

В правом полушарии Франца что-то щелкнуло. Немец почувствовал слабый укол. И тут же раздался голос друга. Будто заработал магнитофон, встроенный в мозг.

«О черт! Это может сработать, Франц! Ты был прав, когда сделал ставку на этого комбата. Я сомневался в нем в концлагере. Думал, не жилец. Смотри, какая запредельная жизнеспособность!» – «Привет, Клаус! – мысленно отозвался Франц на зов друга. – Не ожидал услышать твой голос в эту минуту. Последнее время справляюсь один, тебя не беспокою». – «Скоро будешь вызывать, как по команде SOS, – подмигнул друг. – Сегодня верю, что не зазнался. Нет надобности во мне». – «Ты прав, Клаус. Новосельцев – дюжий мужик. Я его приметил еще в апреле 44-го года, когда проводил операцию „Вера“. Жизнестойкости, мужества комбату не занимать. Тогда он попал в лапы Смерша. Ему грозила вышка. Каким-то чудом остался в живых. Прошел через штрафбат, лагерь смерти, а духом не сломлен. Глаза, как у мальчишки, горят. Чудак, вспомнил о Спарте, Фермопилах. Знает, что идет на верную смерть, а глаза горят. По этой причине я сделал ставку на русский батальон, на сталинских соколов». – «Это о летчиках говорится, Франц. Здесь русские чудо-богатыри. Наш спецназ профи до мозга и костей. А русские профи до мозга и костей и плюс еще что-то». – «Что это еще что-то, Клаус?» – «Не знаю, – глубоко вздохнул попаданец. – Но с этим что-то они делаются непобедимыми. Европейцу этого не разгадать. Это для нас загадка и в XXI веке. Возможно, речь идет о загадочной русской душе. Но об этом давай позже поговорим. Отвечай комбату. Пауза затянулась. На связи». – «На связи», – незаметно прошептали губы Франца.

– Что вы мне скажете, господин подполковник? Только на русском языке.

– Скажу, что вас неплохо готовили в пехотном училище, капитан.

– В лучшем училище кремлевских курсантов, господин подполковник, – без смущения произнес комбат. – Выпуск 39-го года. Все выпускники прошли через Халхин-Гол.

– Закалка хорошая, заметил. Выжили на передовой и в Бухенвальде – это исключение из правил. Я не ошибся в своем выборе, поставив вас командиром штрафбата. Рад за вас, капитан Красной армии. Мне нравится ваша идея. Подготовьте список технического обеспечения операции для приказа. Все необходимое будет выделено немедленно. Карты доставят завтра с точкой дислокации 101-й дивизии.

– Господин подполковник, с вашего позволения мы уходим, – вмешался в разговор Киселев. На лице – застывшая ухмылка. Офицеру Смерша надоело слушать пафосную речь комбата и немецкого всезнайки. «Спелись птички, – подумал он. – Ну-ну! Надолго ли. Кто останется в живых – пропустим через систему. Вот тогда предметно и поговорим. Напомним все неприятные случаи. Особенно май 44-го года. Как кость в горле, сидел тогда Ариец. Фронтовой Смерш на уши был поставлен. Говнюк!»

– Вы свободны, майор Шлинке, – сухо произнес Ольбрихт. Он чувствовал негативное отношение русского офицера к себе. Но разбираться в чувствах майора ему было некогда. – Старший лейтенант Клебер в вашем распоряжении. Вам действительно надо готовиться к своей операции. О ходе подготовки доложите завтра.

– Пойдемте, Ганс, нам делать здесь больше нечего, – съязвил Киселев, вспомнив имя Клебера.

– Одну минуту, господин майор. Попрощаюсь с комбатом.

– Давай, только недолго. Я на улице покурю. Изжога замучила, мать твою, свинину подсунули власовцы…

Старший лейтенант Клебер наклонился к комбату. Заговорил тихо на русском языке. Новосельцев вздрогнул, услышав русскую речь из уст немецкого офицера, но сразу успокоился. Глаза потеплели. Капитан уже знал, кем в действительности является Клебер.

– Помни, Николай, все, кто останется в живых, будут реабилитированы, – прошептал разведчик. – Боевая задача должна быть выполнена при любых обстоятельствах. Доведите эту важную мысль до штрафников. О причинах нашего временного сотрудничества с вермахтом я вам говорил. Повторяться не буду. Помните, что может быть за разглашение тайны. Вы поняли меня?

Новосельцев безмолвно кивнул.

– Будем живы – обязательно встретимся, – дополнил Михаил. – Прощай, Коля! Ни пуха ни пера!

– К черту!

Миша впервые обнял русского офицера. Объятие крепкое, дружеское. В глазах Николая он прочел искреннее уважение и любовь к братскому народу, силу воли и духа в совместной борьбе с фашизмом.

ГЛАВА 4 Утро 13 декабря 1944 года. Ставло. Бельгия. Американские склады ГСМ

– По-моему, туман рассеивается. Ты согласен со мной, что туман рассеивается, рядовой Грин?

– Нет, сэр. Туман сгущается. Паровоза впереди не видно. Когда мы осматривали состав первый раз, я его видел. Я знаю, что такое туманы.

– А по-моему, рассеивается, – скривился Хорн, бросив злобный взгляд на патрульного. – У тебя шнурок лопнул на ботинке, рядовой. Лишаешься одного увольнения.

– За что?

– Два увольнения. Приведи себя в порядок, рохля. Отправим состав, я вплотную займусь тобой.

– Есть, – козырнул солдат. Приставив винтовку к вагону, завозился с обувью.

Сержант Хорн отошел в сторону, щелкнул зажигалкой. Появившийся на секунду огонек осветил напряженное грубое лицо. Закурил. Вожделенная глубокая затяжка. «А туман все же сгущается», – пробежала неприятная мысль. Сквозь плотную морось, чуть подсвеченную редкими фонарями полустанка, он не видел солдата. «Где этот ротозей? – встревожился Хорн. – Где доклад?» Сигарета быстро стаяла от затяжек. Придавив окурок ботинком, сержант шагнул сквозь влажное марево в сторону вагонов.

– О черт… – раздался предсмертный хрип американца. Наброшенная удавка мгновенно рассекла шею, сломала позвонки. Метнулась длинная тень, подхватив падающий карабин. Невероятная сила, оторвав рослого пехотинца от земли, не опускала вниз.

– Порядок, Константин, – пробасил Следопыт в приоткрытую дверь вагона. – Что делать с телом?

– Затаскивай сюда, к первому. Забери документы, пригодятся. Где Медведь?

– Рядом.

– Тогда живо в вагон. Состав вот-вот тронется.

– Успеем, – Следопыт, словно мешок с картошкой, взвалил на плечо сержанта и без труда забрался в товарный вагон. Уложил Хорна за дверью рядом с солдатом. Бегло ощупал карманы. Найденную металлическую коробочку с документами спрятал у себя. – Царство небесное, отвоевались, служивые. Свои похоронят. Давай, Медведь, – шепнул Михаилу. Подхватив американский карабин, подал разведчику руку. – Все тихо?

– Нормально. Никого больше нет. Полустанок. Обычный патруль, – устало выдавил Михаил.

– Тогда порядок, можно ехать. Держись за стенку, иди за мной. В глубине стоят ящики от боеприпасов. На них вздремнем, если командир разрешит. Мы свое дело сделали.

– А ты когда успел проверить вагон? – удивился Михаил.

– Успел. Я, как сова, Медведь, ночью вижу. Тайга всему научит. Пошли.

В это время пронзительно загудел паровоз, вздрогнул мощным стальным телом состав. Дрожь стремительно пробежала по вагонам и цистернам. Заскрипели колеса, приходя в движение. Поезд, медленно набирая скорость, тронулся по единственной ветке с севера на юг в направлении Ставло.

Майор Киселев глянул на часы. Флуоресцентные стрелки приближались к часу ночи. «Все идет по графику, должны успеть, – заработал мозг старшего разведчика. – Состав пустой. Значит, идет за топливом и боеприпасами для армии и доставит их прямо до пакгаузов. Других веток нет. Американцы готовятся к наступлению». Его расчеты оправдываются. Офицер удовлетворенно потер руки. «Главное, чтобы отвлекающая группа не подвела. Караульное помещение нужно захватить до рассвета. Позже американцам будет не до них. Начнется массированная атака немецких танковых дивизий. Времени осталось четыре часа. Сейчас отдыхать».

– Всем отдыхать, – негромко скомандовал Киселев. – Через полтора часа работа. Можете перекусить. Разрешаю «дринкнуть» шнапс. Сирень, – позвал Киселев Ингу. – Время сеанса не забыла?

– Помню, Константин. Первый – в час тридцать. Контрольный сигнал перед началом операции.

– Молоток.

– Что вы сказали?

– Выпить хочешь?

– Что вы говорите такое, товарищ Константин.

– Значит, не хочешь. А я выпью. Неси бутерброды. Можешь включить фонарик. Надо перекусить. Утром будет некогда. Придвигайся ближе, не укушу. Следопыт, Медведь, двигайте в нашу сторону. Вместе теплее. Жуете свиную колбасу единолично, как кулачье. Запах на весь вагон.

– Спасибо, Константин, – вяло отреагировал Михаил. – Мы пригрелись у ящиков, перекусили. Команда «Отбой» – это святое. Выполняем, – Мише не хотелось лишний раз шевелиться, а тем более говорить. Усталость брала свое. Он натянул плотнее американскую десантную куртку, закрыл глаза. Следопыт уже шумно похрапывал, словно меха в кузнице раздувались. Час сна для разведчика в боевой обстановке – огромная роскошь. Через пять минут разведчик крепко спал, как и его товарищ…

– Бойцы, подъем! – тихо, но резко подал команду Киселев. – Приготовиться к бою!

Медведь и Следопыт без команды уже проснулись и схватились за оружие. Час пролетел, словно пуля в степи. Поезд стоял на парах, не двигался. Через стенки вагона слышались хаотичные винтовочные, автоматные выстрелы, беготня солдат. Рядом кто-то кричал, отдавал команды на английском языке.

– Что случилось, Константин? – тревожно отозвался Михаил.

– Не знаю, – яростно, без охоты огрызнулся майор, досылая патрон в патронник. – Что-то пошло не так. Видимо, группу раскрыли. Вступила в бой раньше времени. Инга, что американец орет?

– Мне непонятно, командир.

– Так подойди ближе, послушай, – зашипел офицер. – Следопыт, двигайся, прикинь, где стоим.

– Подождите. Тише, – связистка прислонилась ухом к раздвижной двери.

– Что говорят? – торопил Ингу Киселев.

– Начальник караула ругает сержанта, – зашептала пересохшими губами разведчица. – Сержант пропустил состав без проверки на территорию складов. Он извиняется, указывает на тревогу, выстрелы со стороны дальнего контрольно-пропускного пункта.

– Следопыт, – майор прервал разведчицу. – Сколько американцев, пересчитал?

– Секунду, командир, – гигант вглядывался в глазок от сучка в доске вагона. – Всего пять. Офицер возле машины, рядом сержант с пехотинцем. В джипе двое: водитель и охранник. Расстояние – двадцать шагов, брать левее.

– Хорошо, – Киселев мгновенно принял решение: – Медведь, готовь пулемет. Я раздвигаю дверь. По моей команде мочи засранцев. Это удачный случай лишить караул начальника. Хотя подожди… – Киселев загорелся новой идеей.

Михаил уже устанавливал пулемет на сошки.

– Офицера оставить в живых, допросим. Джип не повредить.

– Константин, – Инга бросила тревожный взгляд в сторону мечущегося смершевца. – Они собираются уезжать. Офицер приказал состав перегнать в тупик, выставить охрану.

– Слушай мою команду, – резко зашипел майор. – На счет три – открываю дверь. Следопыт! Берешь офицера. Следующий – водитель. Медведь! Срезай пехотинца и сержанта. Раз, два…

Сибиряк моментально вскинул винтовку с прицелом, дослал патрон в патронник.

– К бою готов!

– Медведь, что копаешься? Доклад. Всем говорить на немецком языке.

Сердце Михаила стучит, как в набат. Волнение не подавить. Патрон вслепую не вошел на место. Но руки продолжают работать. Порядок, лента заправлена.

– Готов! – выдавил полной грудью Миша.

– Пошли! – заорал смершевец и мощно рванул дверь.

Визжит устрашающе кованная дверь, сдвигаясь по направляющим рельсам.

Американцы оторопели от неожиданного шума, немо застыли. Три-четыре секунды подарили разведчикам для прицеливания. Первыми раздались два выстрела из снайперской винтовки. Затем вырвался огонь из ручного пулемета MG-42. Начальника караула отбросило к машине. Пуля задела плечо. С окровавленным ртом уткнулся в лобовое стекло водитель. Словно подрезанные, завалились сержант и караульный, прошитые очередью в упор. Охранник, сидевший в джипе, опомнился, проворно вывалился из машины. Зигзагами бросился в темноту.

– Ну куда же ты?.. – усмехнулся сибиряк, плавно нажал на спусковой крючок, отстранился от прицела. Разведчик знал, что и в предрассветной мгле пуля настигнет беглеца.

– Вперед! – гаркнул Киселев и первым выпрыгнул из вагона.

Американский офицер, корчась от боли, попытался вытащить кольт. Но резкий удар в челюсть вернул его в бессознательное состояние.

– Медведь, за руль! Следопыт, затаскивай этот кусок мяса. Сирень! Что копаешься? Бегом, – крикнул майор в сторону вагона, оглядываясь по сторонам.

Миша подхватил пулемет, бросился к машине. Следопыт, взвалив рацию, десантные мешки и, удерживая, как пушинку, Ингу, бесшумно двинулся за ним. Предрассветный воздух-кисель раздирался хаотичными выстрелами, сполохами взрывов гранат. Бой приближался в их сторону.

– Куда ехать, Константин? – не поворачивая головы, бросил Михаил. Двигатель работал уверенно. В машине полбака бензина.

– Куда? К помещению караула. Хотя где оно? В тумане не разглядишь. Подожди секунду. Эй, камрад? – Киселев наклонился, похлопал по щеке стонущего американского офицера. Тот замычал, открыл глаза. – Сирень, переводи: «Где находится караульное помещение? Пароль? Скажет правду, останется живым».

Инга перевела. Офицер замотал головой, дрожащими губами выдавил ответ, который тут же озвучила разведчица:

– Константин, пленный офицер отвечает, что устав не позволяет говорить эти сведения. Он требует предъявить наши полномочия.

– Ах, гад! Переводи, что мой устав позволяет продырявить ему башку, а тем более вторую руку, – Киселев резко передернул затвор «парабеллума». – Вот мои полномочия! – ствол жестко уперся в грудь американца. – Ну!

– Вы силой принуждаете меня говорить. В целях сохранения жизни я могу дать показания. Подтвердите, что мне оставят жизнь, – перевела девушка сбивчивые фразы американца.

– Вот это другое дело! Бог не выдаст, свинья не съест – мой ответ, – губы майора раскрылись в скабрезной усмешке…

– Так и переводить? – глаза разведчицы расширились в недоумении.

– Переведи, что гарантирую жизнь.

Через минуту джип с разведчиками, крадучись в густом тумане, двигался вглубь фронтовых складов по уложенной бетонке. Справа и слева лучи света вырывали из темноты складские помещения и огромные цистерны. Американец сидел на переднем сидении. Лицо злое. Правый глаз распух, в кровоподтеке. Рот перекошен от боли. Шум недалекого боя заглушал его стон. Вскоре фарами осветилось кирпичное здание, огороженное колючей проволокой.

– Это караул, – офицер дотронулся до руки Михаила.

– Стой! Пароль? – тут же раздался окрик часового. Из караульной будки выглянул солдат, держа наготове для стрельбы самозарядную винтовку М1 Garand. Джип послушно застыл у железных ворот со шлагбаумом.

– Канзас, болван! – окриком подал голос Киселев, сидевший за водителем. Он был одет в полевую форму капитана десантных войск США.

– Кто вы? Я вас не знаю. Выйдите из машины, покажитесь, – часовой включил фонарик и направил луч на джип.

– Офицер Сильвер ранен. Открывай шлагбаум, солдат, – выкрикнула Инга, придя на помощь Киселеву. – Немецкие диверсанты атакуют северный КПП.

– Где начальник караула? – не унимался часовой. – Это его машина.

– Говори, падла, или я не ручаюсь за свой «парабеллум», – зашипел в ухо американцу Киселев.

Начальник караула понял угрозу без перевода. Опершись здоровой рукой о дверь, чуть приподнялся, выглянул из-за лобового стекла.

– Открывай, мазефакер! – прохрипел он злым тревожным голосом. Из левого рукава шинели офицера сочилась кровь. Солдат узнал начальника. Быстро открыл шлагбаум и подбежал к машине, чтобы извиниться. Следопыт мгновенно понял легкий кивок майора. Невероятная сила оторвала часового от земли и, притянув к огромному десантнику, чуть развернула голову. – Полежи, голуб, пробил час, – пробасил гигант в ухо иноземцу.

– Газуй, Медведь, чего ждешь? – рыкнул Киселев, когда часовой лежал у дороги. – Караул нейтрализовать, занять оборону! – последовала новая команда, когда джип остановился у входа. Холодный вороненый ствол уткнулся в лопатку начальнику караула. – Выходи! Не вздумай бежать. Пристрелю!

Американец вздрогнул в испуге, услышав перевод. Еще ниже согнул голову и, пережимая рукой сочившуюся неглубокую рану, поднялся по ступенькам караула.

Михаил и Следопыт застыли по бокам двери главного входа. Лица каменные. Зубы сжаты. В глазах – невероятная решительность. В стальных руках Следопыта удавка. Медведь сжимал рукоять ножа. Пулемет в готовности.

– Что с вами, офицер Сильвер? – раздался испуганный голос караульного, увидевшего в глазок начальника караула. Дверь распахнулась…

Секунда – и тело дежурного караульного повисло в руках гиганта. Хлесткий бросок ножа – и новый солдат рухнул у ног Медведя.

– Следопыт, охраняй выход, дальше я сам, – бегло приказал Михаил и двинулся по коридору вперед. Ворвавшись в комнату отдыха, он заорал: – Лежать! – и нажал на спусковой крючок пулемета. Пули бешено затанцевали по стене. Ошметки стендов, инструкций, сухой штукатурки посыпались на головы очумевших караульных, с испугу попадавших на пол. – Лежать, – еще раз гаркнул Михаил, когда один из караульных потянулся к карабину, и вновь нажал на спусковой крючок. Чернокожего солдата отбросило к стене. Из распоротой куртки выше грудного кармана выступила кровь. Американец заверещал что-то на английском языке, зажимая пальцами рану.

– Справляешься? Молодец! – прорвался довольный голос майора Киселева сквозь гарь и оседавшую пыль. Офицер, держа пистолет в руке, важно прошелся по комнате караула. Неприятно хрустнуло раздавленное стекло. Караульные зашевелилась. При виде капитана десантных войск США кто-то сделал попытку подняться.

– Лежать, руки за голову! – вновь крикнул Михаил заученную фразу на английском языке. Американцы мгновенно вжались в пол. Ни одного шевеления. Даже раненый афроамериканец заскулил тише.

– Всех закрой в темную комнату, – отдал приказ Киселев. – Кто дернется, стреляй без предупреждения. Тебе в помощь Сирень. Проверь другие комнаты, даю минуту…

– Осторожно! – вскрикнул Михаил и дал короткую очередь по скрипнувшей двери начальника караула.

Киселев побледнел, отскочил в сторону. Под тяжестью рухнувшего тела дверь раскрылась. В застывших руках американского сержанта находился автомат.

– Следи за пленными, я сам! – в ярости выкрикнул разведчик. Два прыжка – он возле сержанта. – Гаденыш! – пнул американца ногой. – Мог бы жить. Теперь передавай привет прабабушке из Калифорнии, – оглушительный контрольный выстрел.

– Ты понял, Медведь? Ты понял? – резкие жесты пистолетом в сторону лежащих американцев. – От них можно всего ожидать. Пиндосы. Бдительность наивысшая. Бегом проверь весь этот гадючник! – офицер нервно заходил по комнате, сурово поглядывая на пленных американцев.

– Все чисто, Константин! – доложил молодой смершевец через несколько минут. Дыхание глубокое. На лбу бисеринки пота от напряжения. – А где Сирень? – неожиданно слетел вопрос с губ Михаила.

– Не волнуйся. Сейчас подойдет. Уточняет у начальника караула расположение постов. Я крутанусь со Следопытом. Надо снять часовых с вышек. Американец будет с нами. Справишься?

– Справлюсь, – жестко ответил Медведь и грозно посмотрел на десяток распластанных на полу американских солдат.

– Отлично! – Киселев мельком взглянул на настенные часы, чудом уцелевшие от пулеметной очереди. – На рассвете начнется операция, – довольно произнес он. – Американцам будет не до нас. Но расслабляться запрещаю. Все, Медведь, бывай. Мы скоро приедем, – офицер хлопнул Михаила по плечу. Круто развернулся и пошел на выход. В последний момент что-то вспомнив, стремительно направился в комнату начальника караула. Комната оказалась не по-военному просторной и уютной, что удивило офицера. Помимо большого рабочего стола и шкафа с документацией и служебной литературой, часть помещения занимали кожаный диван и два кресла. «Неплохо устроились, буржуи», – присвистнул он. Особенно бросились в глаза новенькие коротковолновая радиостанция, включенная на прием, два телефонных аппарата: один – с вертушкой, другой – полевой, в желтом футляре. Оборудование располагалось на стойке-столе. Ниже на полке стоял патефон с комплектом грампластинок в бумажных футлярах. Глаза Киселева расширились от технических новинок. Рука невольно потянулась к пластинкам. Но подсвеченный макет военного объекта гарнизона, размещенного по центру на тяжелом столе, с указанием постов, маршрутами движения часовых магнитом потянул к себе. Он впился в игрушечный городок, засекая в памяти схему постов. Лицо стало пунцовым, глаза заслезились от пристального внимания.

«Все, пора, – ворвалась мысль после десятка секунд напряженной работы, – что не запомнил, американец подскажет».

Противно заверещал зуммер. Майор дернулся. Словно когтистая лапа ворона цапнула по сердцу. Замигала контрольная лампа на табло. Кто-то требовал открытия входной двери. Киселев шумно двинулся на выход.

– Это Сирень, – бросил он Михаилу, небрежно переступив через убитого американца. – Смотрите в оба!..

– А вот и я, – тихо и устало произнесла девушка, опустив тяжелую рацию на пол, дотронулась до плеча Михаила.

Разведчик обернулся, чуть подался назад. Глаза ярко вспыхнули, потеплели. Невольно коснулся рукой до измазанного милого лица, восхитился в который раз тонкими линиями бровей, небесным цветом глаз. Форма лейтенанта ВВС шла Инге. Подобранная по размеру, она делала ее не менее женственной, но подчеркивала независимый, воинственный характер, прямо вызов мужчинам.

– Устала? – обронил сочувственно разведчик.

– Не то слово, Миша. На сердце беспокойно. В голове все перепуталось. С кем воюем, против кого воюем? Фашисты убили маму и брата, а мы сейчас им помогаем. Не понимаю…

– Позже поймем, – деловито буркнул Михаил, – так надо, – отвел взгляд.

Инга прислонилась к прохладной стене. В глазах непомерная усталость и растерянность, безразличие к лежащим американцам.

Караульные, услышав женский говор, робко зашевелились, но подняться боялись. Два трупа своих товарищей, лежащих вблизи, наводили ужас. Никто не желал оказаться на их месте.

– Не кисни, скоро отдохнем, – уверенно добавил Михаил, справившись с душевным волнением, вспыхнувшим при появлении Инги. – Сейчас помогай. Все делай быстро, что тебе скажу.

– Что нужно делать? – Инга выпрямилась.

– Возьми автомат, что лежит возле сержанта. Не трясись, он мертвый. Да и эти, – Миша указал головой на пленных, – не двинутся без моей команды. Трусы еще те, если дашь по зубам.

Девушка выполнила команду разведчика.

– Я готова.

– Молодец! Слева по проходу есть комната для чистки оружия. Открой ее и вызывай американцев по одному, чтобы они туда заходили. Убитых пусть тоже заносят. Поясные ремни, магазины с патронами оставляют на полу. Объясни: будут вести себя тихо – останутся живыми. При малейшем шараханье стреляй. Ты это делаешь неплохо. Только стань дальше от двери. Я здесь, рядом. Задачу поняла?

– Поняла, – ответила Инга. Сосредоточившись, заговорила жестко на английском языке.

Вид грозных ощетинившихся немецких диверсантов, переодетых в форму десанта США, подавил волю американцев. Солдаты безропотно, по одному, прижимаясь к стене, забегали в карцер. Последний солдат принес ведро для параши. Через пять минут пленные тихо, как мыши под веником, сидели в тесной комнате. Караульное помещение было полностью в руках советских разведчиков.

Миша сдвинул засов, повесил замок.

«Теперь можно расслабиться», – подумал он. Помещение было хорошо натоплено, и он снял зимнюю куртку, прошел на кухню. Там стояли термосы с едой.

– Сирень, иди сюда! – крикнул довольный разведчик. – Я нашел еду! Сейчас позавтракаем.

Инга послушно заглянула на кухню, растерянная и подавленная из-за боя с американским караулом. Миша, видя ее состояние, шагнул навстречу, обнял.

– Ну что ты раскисла? Из-за этих американцев? Да плюй ты на них, – девушка не сопротивлялась, молча уткнулась головой в плечо. Миша почувствовал гибкое податливое тело. Инга дрожала. Нервная дрожь передалась и Михаилу. Защемило в сердце.

– Что ты, Инга? Не разводи мокротень! Успокойся, – пробасил Миша как можно нежнее. – Сейчас попьем чайку, наши скоро приедут. К вечеру помощь подойдет.

Сильная мозолистая ладонь мягко заскользила по спине, поглаживая и успокаивая радистку. Девушка всхлипнула.

– Мне страшно, Мишенька, – зашептала Инга сквозь слезы. – Этот ненасытный Ольбрихт, Варшава, Берлин, прыжки, кровь, погони… Я устала от всего этого кошмара, Мишенька. Я устала быть сильной, железной комсомолкой. У меня нет сил больше держаться. Я выдохлась. Я на пределе своих возможностей. Мне плохо… – слезинки стекали медленно по бледному исхудавшему лицу, оставляя грязноватые следы. Глаза набухли, из небесно-голубых они превращались в мутно-серые. Янтарные пряди выбились из-под пилотки. Облик воинствующей амазонки стирался до уровня жалкой школьницы-десятиклассницы, провалившей вступительные экзамены.

– Все, милая, все, прекрати реветь, – Миша наклонился и робко дотронулся губами до бескровных дрожащих губ Инги. Бешено заколотилось сердце. Удары молоточками отдавались в висках. На душе разлилась феерия нежности. Поток бессвязных ласковых слов вырвался из разгоряченной груди Михаила. Руки сжимали драгоценное тело, не хотели отпускать. Инга затихла, повисла на сильных руках Медведя. Их губы встретились. Какие-то секунды застенчиво дотрагивались, обволакивались, играли, но с каждым мгновением все смелее шли друг к другу, пока не слились воедино в продолжительный, страстный поцелуй…

– Подожди, Мишенька, – девушка нехотя отстранилась от горячего тела Медведя. – Звонят, слышишь?

– Звонят? – Миша прислушался. Пальцы молниеносно застегивали пуговицы форменной полевой куртки. – Это не в дверь, это телефон, любимая. Да, это разрывается телефон начальника караула, – уверенно подтвердил разведчик и вновь впился губами в Ингу.

– Все, достаточно, дорогой. Хватит! – девушка вынырнула из-под ласковых рук Михаила. – Надо ответить. Быстро одевайся, наши тоже должны подъехать. Девушка отвернулась и стала поправлять десантную форму.

Звонок рокотал не переставая, заглушал спешные звуки шагов разведчиков.

– Бери трубку, Инга. Ответь! – потребовал Михаил тревожным голосом, войдя в комнату.

– Что я скажу, Миша? В голову ничего не приходит.

– Придумай. Ты же лейтенант ВВС США.

– Хорошо, подожди… Есть идея! – глаза девушки повеселели. Лицо прояснилось. Она уверенно подняла обезумевшую трубку.

Инга разговаривала недолго. После нескольких фраз заулыбалась, а затем прыснула, убрав трубку. Заулыбался и Михаил, не понимая причины веселья.

– Есть, – наконец ответила по-английски девушка, закончив разговор.

– Кто звонил, говори, – сразу затребовал Миша.

– Звонил дежурный из штаба армии Ходжеса. Требовал начальника караула. Я представилась офицером воздушного флота, невестой офицера Сильвера. Мол, все на смене караула, отдыхающая смена спит. Она же в отпуске, приехала к жениху, ждет его возвращения. Услышав это, дежурный майор разразился проклятиями за бардак в карауле и грозился всех посадить за отвратительную службу. Это меня и рассмешило. В конце концов он успокоился, записал, кто принял информацию от него, и положил трубку.

– Что за информация, Инга?

– Штаб передал, что получены сведения из передовых частей Арденнского выступа о провокационном нападении немцев на отдельных участках фронта. Потребовал проявлять бдительность на объекте армейского подчинения. О происшествиях докладывать немедленно.

– Ух ты! – воскликнул возбужденно Михаил, заходил по просторной комнате. – Операция началась. Не обманули немцы. Значит, через сутки будут у нас. Американцы, американцы! Вашей самоуверенности можно только позавидовать. Провокация! Ну-ну! В 41-м мы тоже говорили о провокации… – Миша довольно потирал ладони. – Лишь бы днем из города на нас не поперли саперы и артиллеристы. Ничего, продержимся. Ну где же наши? Стрельбы давно не слышно. Пожрать бы что, а, Инга? – глаза разведчика игриво блестели. Он подошел к Инге и подтолкнул в сторону выхода на кухню.

– Неси, дорогая, ночной американский паек.

– Есть, товарищ гвардии лейтенант! – отозвалась шутливо Инга и убежала на кухню.

Но людской шум, рев моторов и стук в дверь погнал ее и Михаила к выходу. Щелчок замка, и караульное помещение наполнилось русской возбужденной речью. Двух тяжелораненых бойцов занесли в комнату отдыха. Остальные, десятка два русских штрафбатовцев, разбрелись по гарнизонному караулу. Они громко разговаривали, устраивались на отдых. Но с появлением Киселева и старшего офицера группы поддержки солдаты притихли.

Медведь тут же доложил начальнику о разговоре Сирени с дежурным по штабу 1-й американской армии Ходжеса. Киселев рассмеялся и сразу приказал Инге подготовить радиостанцию к работе. Через десять минут пошел сеанс связи с подполковником Ольбрихтом.

Инга, закрывшись в комнате начальника караула, интенсивно заработала. Киселев и Медведь рядом. Сосредоточенные, заматеревшие лица разведчиков не сводили с нее глаз. Радистка не замечала мужчин. Она растворилась в мировом эфире. Она принимала скоростную информацию. На листе бумаги ложились пятизначные цифровые группы четким ровным почерком.

– Все, – выдохнула радостно Инга. – Конец связи, возьмите, – передала листок с информацией Константину.

Майор сразу отошел в дальний угол. Достал из внутреннего кармана записную книжечку и стал переводить текст. Обветренные губы по мере расшифровки шире растягивались в улыбке.

– Все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо, – наконец произнес он веселым, но гнусавым голосом. – Твой немецкий зятек, лейтенант, лично возглавил отряд, идущий на Ставло. Сегодня к вечеру будет у нас. Поздравляю! – офицер неискренне пожал Медведю руку.

Миша скривился, но рукопожатие принял. Слово «немецкий зятек» резануло по сердцу, как острая бритва. Однако ссориться с начальником не стал. Не время.

– Днем возможен бой, – добавил майор. – В Ставло находится саперная рота. Что у нее на уме, неизвестно. Часовые выставлены по периметру, на блокпосте тоже наши люди, если что – предупредят. Но расслабляться нельзя. Ясно?

– Задача ясна, – сухо ответил молодой разведчик.– На штрафбат можно положиться?

– Можно. Их работой я доволен. Мужики застоялись без дела. Штурмовали блокпост решительно, с напором. Потери небольшие. Три человека. Два тяжелораненых, ты их видел. Несколько человек ранены слегка. Оказывается, – офицер повеселел, – в распоряжении караула есть бронетранспортер и легкая пушка. Они здесь, в ангаре стоят. Если полезут американцы – отобьемся, – Киселев подмигнул Михаилу.

– Отобьемся, – в тон произнес Миша. – Какие будут указания, Константин?

– Указания? – офицер ехидно скривился, на Михаила взглянул тяжело, исподлобья. – Пожрать хочется да поспать немного. Вот и все на этот час указания. Ты, наверное, отдохнул? Вижу, у Сирени глаза блестят. Порхает, как бабочка. Группы приняла без ошибок, хотя давно не работала.

Миша вздрогнул, заиграли желваки.

– Какие будут указания, товарищ майор? – повторил он.

– Иди к черту! – властно рубанул офицер. – Мне надо побыть одному.

Миша козырнул, развернулся. Заскрипели половицы под тяжелыми удаляющимися шагами. Вслед разведчику оглянулась Инга. Взгляд тревожный, беспокойный. Она слышала разговор офицеров.

Киселев спешно выдернул листок из блокнота. Черкнул несколько коротких фраз. Споро подошел к радистке.

– Срочно передай Альфреду…

ГЛАВА 5 13–14 декабря 1944 года. Ставка Моделя. Начало операции «Вахта на Рейне»

Фельдмаршал Вальтер Модель пребывал в отличном настроении. Офицеры Ставки давно не видели шефа таким воодушевленным. Жесткий, порой до солдафонской грубости непримиримый, сегодня он выглядел уважительным, не чопорным. Штабисты втихаря переглядывались, мол, патрон, часом не тронулся на почве успешного наступления? С огрубевшего, заматерелого лица фельдмаршала весь день не сходила улыбка сродни улыбке бравого ефрейтора, удачно проведшего ночь в самоволке с дочкой булочника.

Вечером фельдмаршал еще более приободрился, отметив резкое ухудшение погоды. «Атмосферное давление падает. Это надолго! – потирал он руки. Его глаза искрились. – Именно такую погоду „заказал“ Гитлер. „Погода должна быть плохой, иначе акция не будет иметь успеха“», – вспомнил он слова вождя. Удачное совпадение!

Белесый туман, словно по заказу нацистов, медленно оседал в глубокую лесную расщелину. Зацепившись тяжелым брюхом за остроконечный флюгер роскошного охотничьего дома, окончательно повис, застыл в виде плотного киселя, оставив всякую надежду декабрьскому солнцу прорваться к Рождеству. Здесь, в низине под Эйфелем, недалеко от Бонна, в лесной усадьбе крупного промышленника и размещалась Ставка Моделя.

«Почему фюрер не звонит? Выжидает последних новостей? Что еще не доложили Йодль или тот же Рундштедт? Ставка передала им все сведения. Фюрер всегда требовал и ценил его отчет. Звонил ему сам, приучил не беспокоить без надобности. Надобность как раз есть. Такие впечатляющие успехи… Странное молчание…»

Фельдмаршал, стоя у окна, радуясь непогоде, одновременно размышляя о стойком молчании Гитлера, вновь решил уделить внимание гостю. Он задернул тяжелую портьеру и, повернувшись к нему, ненавязчиво спросил:

– Вы надолго покидаете нас, господин рейхсминистр?

– Нет, ненадолго, – отозвался не сразу Шпеер.

В эту минуту глава вооружений и военного производства рейха восхищенно разглядывал чучело огромного вепря. Могучая голова секача выступала от стены на метр. Клыки – турецкие ятаганы. Свирепая пасть раскрыта. Уши торчком. Стеклянные глаза ошалело блестят. Будто свиной монстр слышит и запоминает, о чем говорится в кабинете в отсутствие хозяина, и готов выпрыгнуть по первой команде, чтобы растерзать клыками противника.