Читать онлайн Две Елисаветы, или Соната ля минор. Судьба твоя решится при Бородине. Две исторические пьесы бесплатно

Две Елисаветы, или Соната ля минор. Судьба твоя решится при Бородине. Две исторические пьесы

Две Елисаветы, или Соната ля минор

Историческая драма в трёх действиях с прологом и эпилогом

«Deux Élisabeths, ou Le sonate en la mineur»

Drame historique en trois actes avec un prologue et un epilogue

Памяти моей супруги Ирины

Действующие лица:

Екатерина, российская самодержица, 45 лет от роду на начало 1775 года

Августа, дочь императрицы Елисаветы, 21 год

Самозванка, безродная авантюрьера, 22 лет

Евдокия, фрейлина Екатерины, 19 лет

Панин, граф, канцлер, 56 лет

Орлов, граф, адмирал, 34 лет

Шувалов, обер-камергер, меценат, 47 лет

Рибас, испанец, русский лейтенант, 25 лет

Войнович, серб, русский капитан-лейтенант, 24 лет

Радзивилл, польский князь, воевода виленский, 40 лет

Демарен, маркиз, гофмаршал Самозванки, 50 лет

Иезуит, поляк, секретарь Самозванки, 35 лет

Паисиелло, неаполитанский композитор музыки, 33 лет

Чимарозо, неаполитанский композитор музыки, 25 лет

Иван, внебрачный сын Шувалова, тенор петербургских театров, 30 лет

Игуменья, настоятельница Иоанновского монастыря, неизвестного возраста

Иоанна, итальянка, старая прислуга Августы, неизвестного возраста

Салтычиха, узница Иоанновского монастыря, 45 лет

Сторож, глухонемой инвалид при Иоанновском монастыре

Вахтенный, матрос охраны Августы

Синьора и Синьор, неаполитанская знать

Розина и Фигаро, неаполитанские артисты

Крестьянка и её дети, крепостные Орлова

Офицеры и нижние чины средиземноморской эскадры, авантюристы свиты Самозванки, жители Неаполя, русская придворная знать и гвардия, неаполитанские и петербургские артисты, московские монахи, монахини, богомольцы и нищие, домочадцы, крепостные и домашний оркестр Орлова, цыгане.

Действие происходит в Неаполе, на Капри и в Москве в 1775 и 1785 годах.

ПРОЛОГ. «Неаполь»

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Набережная. Слева вдали в туманной дымке виден курящийся Везувий, справа нависают зубчатые башни святого Эльма. Звучит лёгкая музыка, за белой мраморной балюстрадой синеет море и виднеются мачты и паруса. Отдыхающая публика фланирует по виа Ривьера. Несколько цветочниц танцуют, предлагая корзинки с цветами. Элегантная пара господ взмахами рук отгоняет цветочниц.

Синьора: Русская эскадра вошла в Кратер, словно бы на параде. Корабли раскрашены флагами, а экипажи, словно ангелы, в белоснежной форме. Ах, как это красиво. Мы, неаполитанцы, столь чувствительны к красоте, что город взбудоражен необыкновенными предчувствиями. Как вы думаете, синьор, будут ли русские угощать нас, как год назад?

Синьор: Я не знаю этого, синьора. При дворе ходят слухи, что русские прибыли неспроста, и английский посол Гамильтон вручил нашему королю ноту протеста.

Синьора: Святая мадонна, к чему бы это? Ведь русские всегда такие вежливые, учтивые и щедрые. Вы помните, как после победы над турками адмирал Орлов повелел, чтобы из фонтанов на набережной било вино? Признайтесь, синьор, сколько вы тогда изволили выпить?

Синьор: О да, синьора, это был грандиозная феста! Мы столь весело отметили великую победу русских, что половина города попадало в воду. Вы знаете, синьора, какой я прекрасный пловец, но в тот день чуть не утонул.

Синьора: Я всегда твержу вам, что вино, табак и женщины до добра не доведут.

Синьор: Но вы уж вспомните о собственных безумствах, синьора.

Синьора: Вы о русском адмирале? Это красавчик. Никогда не видала такого героя, как адмирал Орлов. Какой у него шрам на лице! Этот шрам украшает воина-победителя и влечёт к нему всех дам. И его манеры… Перед ним невозможно устоять. Он словно античный император! Вы помните салют и фейерверк русской эскадры? Корабли палили по мановению его рук, а дирижировал он огненной потехой великолепно. Да-да, то было великолепно!

Синьор: Признаться, меня очень впечатлил морской бой, который русские устроили для нашей потехи. Ведь каким же надо быть могущественным вельможей, чтобы вот просто так, ради забавы, сжечь и потопить часть своей эскадры.

Синьора: От пушечного жара, синьор, вспыхнули кружева моего платья. Слава богу, слуги опрокинули на меня ведро вина из фонтана.

Синьор: А британский посол лорд Гамильтон, недовольный тем, как сердечно наш город принимал русских, бегал по набережной, и он выглядел, как дьявол из преисподней – весь в саже, с обгорелыми манжетами и кружевами, с опалённым париком.

Синьора: Да-да, синьор, я помню, как город следил за судебной тяжбой англичан, пытавшихся взыскать с русских за урон, нанесённый кораблям английской эскадры…

Синьор: И русский посланник синьор Шувалов под стать адмиралу Орлову. Он тогда сказал, что лающая собака не кусается, и совершенно проигнорировал маневры англичан. Ходили слухи, что русский стопушечный корабль нарочно протаранил британского флагмана. Вы помните, с каким треском рухнули мачты и как англичане вылавливали из воды свой флаг?

Синьора: О, да-да-да, то было презабавно. Как только английские моряки достали флаг и с гордостью подняли над своими головами, русские отсалютовали им всеми бортами, и английский ялик перевернулся, снова утопив флаг.

Синьор: И как раз в том лорд Гамильтон нашёл злонамеренное бесчестье для британской короны. Сейчас он снова подозревает русских в худых для своей империи намерениях. Как у нас говорят, кто в воду упал – будет мокрый.

Синьора: Да, лорда Гамильтона русские и в воде искупали, и на огне поджарили. Это международная политика, которая нас, простых неаполитанцев, не касается. Пусть англичане ищут козни в действиях русских, мы же будем рады, коль адмирал Орлов нанесёт визит наследной принчипессе и устроит в её честь великолепный бал.

Синьор: О да, синьора, и тогда снова набережные фонтаны забьют искрящимися струями красного вина. Не выпить ли нам за это, синьора?

Синьора: Не будьте расточительным, синьор. Ведь русские сегодня же закатят пир. Потерпите до вечера, вот тогда мы повеселимся от души.

Подбегает цветочница, но Синьор отсылает её небрежным жестом. Пара проходит.

Выходит Паисиелло и изящно раскланивается с отдыхающими. Они с почтением приглашают его выпить бокал вина. Паисиелло садится за столик, пьёт вино и закусывает.

Выбегает Розина в платье с небесно-голубым лифом и с корзинкой цветов в руках и поёт каватину, обратив лицо к Паисиелло и прижимая к груди письмо возлюбленного.

Розина: Ах! Я его поздно прочла; Он меня просит иметь явную ссору с опекуном; Я её теперь лишь имела, Но по несчастию помирилась. Мучитель мой столь несправедлив, Что не только имения моего, Но и вольности меня лишает. О небо! Сжалься надо мною. Праведное небо! Ты, которое знаешь, Когда у кого сердце невинно: Ах! Подай душе моей сие спокойство, Которое оно не имеет…

Розина кланяется Паисиелло, ставит у его ног корзинку и исчезает. Выбегает баритон в голубой жилетке и алом неаполитанском колпаке, с бритвой в руках, и поёт арию Фигаро, обратив лицо к Паисиелло.

Фигаро: Пробежав многия города Прибыл в Мадрид, Где испытал театральныя Свои дарования, Сочинил Оперу, Но упал. И так перекинув опять Свой скарбишко за плечо Пошёл далее; был в Кастилии, В Манхе, в Астурии; Перешёл Андалузию, Естремадуру, Сьерру-Морену и Галицию; В ином месте принят хорошо, В другом угощён тюрьмою, Везде без наличных денег, Но со всем тем весел, Всегда превыше всех перемен счастия, Питаясь бритвой, Брея бороды кому ни попало, Продолжал мой путь И наконец в Севилии поселился, Готов служить Вашему Сиятельству, Если могу удостоиться Сея чести…

Фигаро с достоинством кланяется Паисиелло, обегает отдыхающих, предлагая им побриться, и, наконец, исчезает.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Входит Чимарозо и раскланивается с публикой. Он подходит к столику Паисиелло и отвешивает галантный поклон.

Чимарозо: Буоно джорно, маэстро Паисиелло.

Паисиелло: А, это вы, милый юноша! Буоно джорно.

Чимарозо: Вчера я был в королевском театре Сан-Карло и затем всю ночь не мог заснуть, захваченный вашей чудесной музыкой, маэстро Паисиелло.

Паисиелло: Вот как? Вы мне излишне льстите. Присаживайтесь, маэстро Чимарозо. Сделайте одолжение и составьте мне компанию. Готов побиться об заклад, что вы не завтракали.

Чимарозо: Признаться, вы, маэстро, правы.

Паисиелло: Когда-то я тоже был начинающим музыкантом. Не стесняйтесь, присаживайтесь и смело расправьтесь с этим гастрономическим этюдом. Ведь лучше умереть сытым, чем голодным.

Чимарозо скромно садится и быстро утоляет первый голод. Затем он восхищённо-почтительно внимает старшему коллеге. Временами к столику подбегают цветочницы и бросают им цветы.

Чимарозо: Так вот какую пищу вкушают великие композиторы. Вдохновляюще. Ваш повар, маэстро, истинный виртуоз.

Паисиелло: Осмелюсь дать вам совет, мой юный друг. Когда-то я начинал с написания религиозной музыки, дававшей удовлетворение и спасение моей душе. Что касается желудка, то для насыщения его я писал сонаты и посвящал их благородным и имущим отцам семейств, чьих супруг и дочерей я имел честь обучать основам музицирования. И лишь случай, позволивший мне написать первую оперу…

Чимарозо прерывает его восхищенным вскриком. Чимарозо: «Болтун»! О, маэстро, кого вы столь злостно и весело высмеяли в своей дебютной опере?

Паисиелло достаёт из рукава шёлковый кружевной платок и вытирает лицо.

Паисиелло: Это страшная тайна, мой друг. Ведь вы не желаете, чтобы однажды тёмной ночью меня зарезали в подворотне? Молчание – золото. А в чём могу признаться вам, то в том, что тот первый успех вскружил мне голову. И сбил меня с истинного богоугодного пути… Да, впрочем, к чему я это?.. Вот к чему. Вы, маэстро Чимарозо, начали свой долгий путь с места в карьер. С опер! А ведь написание опер требует неисчислимых жертв. Это слишком большое испытание для молодого неокрепшего организма. И я бы осмелился посоветовать вам, мой друг, временами делать передышки и писать небольшие изящные сонаты. Знаете ли, этакие безделушки, какие любят неаполитанские маменьки. Пение скрипочек, переливы арфочек, нежность флейт… Джокозо! Аморозо! Грациозо! А их мужья, потакающие капризам своих половинок, отблагодарят вас по достоинству. Родительская любовь лучший ключ к кошельку любого скряги.

Чимарозо: Но, маэстро, стоит ли тратить время на подобные мелочи? Зачем разменивать талант на пустяки? Неужели вы прерывали поток вдохновения при написании грандиозного исторического полотна «Алессандро в Индии»?

Паисиелло: Кхм… В вас чувствуется нетерпеливое упоение молодости, дорогой друг. Вы спешите жить! Но желудок всегда требует своего. Полный, довольный радостями жизни желудок не отвлекает автора, а рассудок его и мысль находятся в полной гармонии с музами искусств.

Чимарозо: Признаться, маэстро, на сытый желудок я писать не могу. Меня сразу же тянет на Ривьеру, к веселью, где я могу подсмотреть, подслушать и даже, коль посчастливится, принять участие в сюжетах будущих опер.

Паисиелло: Ах, эта молодость! Нетерпеливая, жаждущая, кипящая. Бурление чувств. Кхм, круговерть мысли… Но, мой юный друг, к примеру, написание «Алессандро», вкупе с полным желудком, требовало холодного рассудка и тонкого расчёта. Я потратил три месяца на изучение текста синьора Метастазио и сличение его с историческими источниками, а затем, облачившись в мундир, при лентах и орденах, в белых перчатках, ежедневно складывал в единое целое сложившийся в итоге штудий музыкальный текст. По три часа в день. Две недели. И затем ещё две недели употребил на отделку, на углубление драматических ситуаций, на придание характерам образности, живости и остроты, на украшение музыкальных фразировок.

Чимарозо: Трудно в то поверить, маэстро Паисиелло. Ведь ваш «Алессандро» смотрится необыкновенно целостным, всё в нём едино, неразрывно и совершенно. Я был уверен, что вы присели за столик и написали его… М-м-м… Часов за двадцать непрерывного вдохновенного труда.

Паисиелло: Бог с вами, молодой человек. Мгновенно, по вдохновению, пишутся лишь безделицы, коротенькие оперы буфф, этакие весёлые и обязательно оригинальные жизненные срезы, подсмотренные и внезапно ослепившие своею свежестью ситуации. Но вдохновения и оригинальности вам хватит лишь на один акт, но никак не на три или пять для сериозной, большой оперы.

Чимарозо: Но как мне найти богатых и знатных покровителей, маэстро? Я никогда не смогу собраться духом и напрашиваться самостоятельно.

Паисиелло: Выгодные места в лучших неаполитанских домах давно заняты, маэстро Чимарозо. Вам следует искать иностранцев, а больше всего сорят деньгами русские! Они сказочно богаты и не считают средств на удовлетворение своих прихотей. Если вам будет угодно, то я осмелюсь рекомендовать вас двум русским принчипессам. Они наследницы царского престола.

Чимарозо: Ах, дорогой маэстро, я никогда не забуду этой услуги!

Паисиелло: Признаться, я бы с радостью занялся ими сам. Но одна из них, принчипесса Елисавета, снимает виллу на Капри, а это далеко и неудобно для меня. Вторая же, тоже принчипесса Елисавета, признаться, ведёт столь шумный образ жизни, что это, право, может выбить меня из спокойного, размеренного русла музицирования. Ведь в суетном шуме я не слышу голоса муз.

Чимарозо: Извините меня, маэстро, как это возможно, чтобы две наследные принчипессы имели одно и то же имя? Неужто они близнецы?

Паисиелло: Ах, не спрашивайте меня об этом, молодой человек. Русские такие странные и такие непонятные. Они слишком богаты! Невероятно богаты, а богатым дозволено всё…

Он достаёт из кармана письмо и вдыхает аромат бумаги.

Паисиелло: Вот… Словно бы аравийский самум. Надушено тончайшими восточными благовониями. Это приглашение на вечер к той из них, что изволила остановиться в Неаполе, и я возьму вас с собою, представив своим секретарём.

Чимарозо: А хороша ли она, маэстро?

Паисиелло: Молодой человек, принчипесса не может быть нехорошей. А эта, уж поверьте мне на слово, настоящий бриллиант. И весь высший свет неаполитанского королевства у её преизящнейших ножек.

Чимарозо: Ах, маэстро, моё сердце заныло от сладких предчувствий.

Паисиелло: Ни в коем случае не позволяйте себе излишних надежд, молодой человек. Будьте лишь зрителем, хладнокровным свидетелем безумств других. Записывайте в дневник, запоминайте всё, и, может быть, однажды вы напишите произведение, достойное памяти потомков. Держите свою голову трезвой и холодной. Вот вам мой совет, мой юный друг.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Прогуливающиеся оживляются, слышны возгласы: «Русский офицер!», «О, наконец-то они снова прибыли!», «Синьоры, готовьтесь к праздникам и балам!»

Входит Войнович, осматривается, затем живо, чеканя шаг, направляется к столику Паисиелло и с достоинством кланяется. Окружающие останавливаются и с интересом прислушиваются.

Войнович: Достопочтенный синьор, имею ли я честь видеть синьора Паисиелло, композитора королевских театров его величества неаполитанского короля?

Паисиелло: Я к вашим услугам, синьор офицер.

Войнович: Синьор Паисиелло, мне велено доставить вам сие высочайшее письмо из Санкт-Петербурга. Прошу вас расписаться в его получении.

Паисиелло берёт у Войновича книгу и перо, расписывается, читает про себя письмо, затем громко оглашает его содержимое.

Паисиелло: «Мы, волею божьей императрица России Екатерина, желаем видеть синьора Паисиелло из Неаполя инспектором и капельмейстером италианской оперы сериозной и буфф в Санкт-Петербурге. Екатерина. Писано в Санкт-Петербурге октября 14-го числа 1774 года».

Раздаются аплодисменты и возгласы «Браво!», «Какое счастье!» Девушки вновь забрасывают Паисиелло цветами.

Паисиелло: Мне следует ответить немедленно, прекрасный синьор офицер?

Войнович: Я подожду столько, сколько вам будет угодно, дабы дать твёрдый ответ, синьор Паисиелло.

Войнович садится на предложенный стул и наполняет свой стакан. К нему подходит пара неаполитанцев.

Синьора: Мы счастливы, синьор капитан, снова видеть русский флот в нашем Кратере.

Войнович вскакивает и галантно кланяется. Войнович: Прекрасная синьора, адмирал Орлов считает за высокую честь презентовать флаг Российской империи жителям вашего прекраснейшего города, а особенно его изысканным дамам!

Подбегают цветочницы, Войнович выбирает красивый букет и преподносит Синьоре.

Синьор: Скажите, синьор капитан, а прибыл ли с эскадрой сам отважный и могущественный победитель турок адмирал Орлов? Войнович: Досточтимый синьор, божьей милостью адмирал российской эскадры граф Алексей Григорьевич Орлов изволит пребывать в самом добром здравии на борту флагманского корабля «Три иерарха».

Синьора: Синьор капитан, намерен ли ваш адмирал дать бал в честь своего визита?

Войнович: Без всякого сомнения, прекрасная синьора, вас ждут самые весёлые увеселения. Офицеры нашей эскадры уже начистили до ослепительного блеска амуницию и кортики.

Синьор: Синьор капитан, значит, будет праздник в честь наследной русской принчипессы, которая осчастливила нас своим милостивым пребыванием?

Войнович: Это без всякого сомнения, досточтимый синьор. Члены российской императорской фамилии свято почитаются флотом как помазанники божии. Корабли эскадры готовятся провести молебен о ниспослании здравия и благополучия российскому императорскому дому.

Синьора: А будет ли снова фейерверк, синьор капитан? Ведь мы с восторгом вспоминаем празднества, устроенные вашим флотом в честь победы над турками!

Войнович: Слава богу, прекрасная синьора, порох в погребах мы держим сухим, в громадном количестве, и всегда готовы услужить прекрасным дамам.

Синьор: Извините за неуместный вопрос, синьор капитан, но будут ли снова из наших фонтанов бить струи тосканского вина? Войнович: Вопрос вполне уместен, досточтимый синьор. Наполнить фонтаны в воле нашего адмирала, самого щедрого и услужливого кавалера. В моей же скромной воле предложить вам по бокалу самого лучшего вина.

Им подносят большие бокалы. Гуляющие машут шляпами и кричат: «Слава русскому флоту!» и «Виват русским!» Девушки осыпают Войновича цветами.

Паисиелло: Вот вам, юный друг, сюжет для новой оперы. Только прошу вас, держите рассудок трезвым, а сердце холодным.

Чимарозо: Маэстро, моё сердце сладко ноет неясными предчувствиями. В грохоте канонады больших барабанов, литавр и тарелок мне слышатся переливы арфы и шёпот скрипок.

Паисиелло: Замкните сердце на замок, а ключ выбросьте в Кратер, маэстро Чимарозо. Пишите лишь то, что видите, а не в чём участвуете. Это мой вам самый большой совет. Всегда помните поговорку – важно не бежать, а добежать.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЁРТОЕ

За сценой оживление. Вбегает Рибас, мундир его в беспорядке.

Синьора: А вот и наш герой! Жизнь кипит, страсти бурлят, сердца горят.

Синьор: Кажется, он снова кого-то прикончил. Кому-то праздник, кому-то упокой.

Быстро осмотревшись, Рибас направляется к столику Паисиелло и, отдав честь, обращается к Войновичу.

Рибас: Буонжиорно! Честь имею, синьор капитан! Вы русский?

Войнович: Так точно, я имею честь быть капитан-лейтенантом российского флота ея императорского величества Екатерины Алексеевны.

Рибас: Синьор капитан-лейтенант, прошу вашего покровительства и ходатайства для поступления на службу во флот её императорского величества. Готов предложить свою шпагу, отвагу и честь немедля. Капитан Самнитского пехотного полка неаполитанской гвардии Хосе де Рибас двадцати пяти лет от роду.

Войнович: Если вас устроит поступление на службу ея императорскаго величества с понижением на два чина – лейтенантом, то дело сделано.

Рибас: Благодарю, синьор капитан-лейтенант. Прошу вас рассчитывать на меня в самых дерзких предприятиях. Два чина не беда, наверстаю беззаветной службой и отвагой.

Войнович: Вы не боитесь моря, лейтенант российского флота Рибас?

Рибас: Мой отец маршал Мигель де Рибас-и-Буйенс почил год назад, и я последний отпрыск славного и гордого каталонского рода конкистадоров, господин капитан-лейтенант. Я суть военная косточка и моя детская мечта – рубиться в абордажных боях и топить непокорных…

За сценой снова оживление. Вбегают гвардейцы во главе с офицером. Офицер осматривается и указывает на Рибаса.

Офицер: Вот он! Ну наконец-то, попался этот головорез. Немедленно взять его. И не церемоньтесь.

Гвардейцы подбегают к столику Паисиелло.

Войнович: Именем российского флага! Лейтенант Рибас находится на службе ея императорского величества Екатерины.

Офицер: Но, синьор капитан, я имею ордер на арест капитана Рибаса. По-правде сказать, это настоящий бандит. Этим утром он снова подло убил знатного господина.

Рибас: На дуэли! На честной дуэли.

Офицер: На тайной дуэли!

Войнович указывает на корабельные мачты.

Войнович: Осмелитесь ли вы, синьор, нанести обиду российскому флагу? К вашему сведению, наша эскадра встала на рейде в составе пяти линейных кораблей и двух фрегатов, сильно потеснив британцев.

Офицер: Кхм… Мда-с. С вашего позволения, синьор капитан, я испрошу дополнительных инструкций от своего начальства. (К одному из гвардейцев.) Мигом беги в суд и изложи неожиданные обстоятельства дела. Мигом! Одной ногой там, другой здесь.

Гвардеец сломя голову выбегает, а офицер присаживается на предложенный стул. По знаку Войновича всем приносят вино.

Войнович: Покорнейше прошу вас, дамы и синьоры, поднять бокал во славу российского флота. И ведь такая красота пейзажа! Везувий, корабли, замки, форты…

Он обводит жестом панораму.

Рибас: Красота эта мнимая, синьор капитан-лейтенант. Вы не представляете, какая здесь расхлябанность и разруха. Наша эскадра одним залпом сметёт стены этих замков и фортов.

Офицер вскакивает и бросается со шпагой на Рибаса.

Офицер: Ты, висельник, никогда этого не увидишь, ибо сегодня же будешь болтаться над воротами замка святого Эльма!

Рибас гордо встаёт и обнажает оружие.

Синьора: К сожалению, это так, синьоры, и не спорьте. Наше славное войско в столь запущенном состоянии, что на бедняг невозможно смотреть без содрогания.

Войнович: Синьоры, прошу вас вложить шпаги в ножны и успокоиться. Средиземноморская эскадра адмирала графа Орлова имеет приказ ея императорскаго величества всемерно поддерживать покой неаполитанского королевства. Сегодня же все вы станете свидетелями самых добрых намерений нашего адмирала. Прошу поднять бокалы за крепкую дружбу между нашими государствами.

Синьора: Дамы и господа, нас ждут великолепные празднества, балы и развлечения! Виват русским и адмиралу Орлову! Синьор: Да здравствует русская наследная принчипесса, ради которой к нам пожаловал русский флот!

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Внезапно все встают и низко склоняются. Проносится восторженный гул «Белла принчипесса!», «Русская наследница!», «О, мио дио, какая она красавица!» Не спеша входят Августа, в белом платье и широкополой шляпе, и Шувалов, в чёрном костюме с золотыми позументами, и садятся за столик стороне.

Августа: Какой прекрасный вид! Боже мой, какая ослепительная красота. Эта небесная лазурь. А эта прозрачность моря! Панорама Кратера и дымящегося Везувия… Ах, эти божественные, нежные звуки канцонет. Батюшка, я бы желала, чтобы вы почаще вывозили меня в Неаполь. Ведь у нас на Капри так размеренно и так скучно. Посмотрите, отец, на этих счастливых, беззаботных неаполитанцев. До чего они милы и услужливы. А как они изящны и благородны. Вы слышите, ваша светлость, чарующую любовную арию?

Августа прислушивается и поёт, вторя дальнему голосу.

Праведное небо! Ты, которое знаешь, Когда у кого сердце невинно: Ах! Подай душе моей сиё спокойство, Которое оно не имеет…

Шувалов: К большому огорчению, каждый шаг, каждое движение вашего царственного высочества вызывают ажиотаж окружающих. А ведь вы здесь инкогнито, и потому вам, ваше высочество, следует быть осторожной и внимательной в исправлении высокой миссии, возложенной на вас всевышним.

Подбегают цветочницы и предлагают корзинки с цветами. Шувалов даёт им серебряные монетки, те ставят корзинки к ногам Августы, целуют ей руку и выбегают.

Августа: Знаю я то хорошо. Берегись бед, пока их нет. Но мне уже двадцать один год, батюшка, и я вечно одинока, вечно взаперти. Ни одного знакомого, ни одной подруги или друга! Лишь вы, да духовник, да немая и слепая прислуга. Неужто придётся мне прожить так свой век?

Подбегают Фигаро в алом колпаке и с гитарой в руке и Розина в голубом платье с пышной юбкой. Шувалов даёт им монетки, Фигаро играет на гитаре, а Розина танцует, своим танцем прославляя красоту русской принцессы. Станцевав, оба целуют руку Августы и выбегают.

Шувалов: Так сложились обстоятельства, ваше высочество, так было угодно господу, чтобы жизнь ваша – честная, чистая, невинная, безгрешная и жертвенная – стала достойным свидетельством благородных и возвышенных чувств вашей царственной матери. Бог поможет вам, Августа, преодолеть мирские соблазны и возвыситься над обыденностью. Суетность жизни ничто в сравнении с предначертанной вам самими небесами славой непорочной девы. Ведь господь любит праведников.

Августа склоняет голову и, мелко крестясь, молится.

Августа: Да хранят господь и все святые память о моей матушке во веки веков. Аминь.

Шувалов: Аминь.

Августа: Я верна памяти моей дорогой родительницы, батюшка. Но, всё же, прошу вас почаще вывозить меня в Неаполь, дабы хоть краешком глаза, хоть издали, хоть ненадолго, хоть чуть-чуть. Чтобы изредка видеть кипение этой грешной, но такой прекрасной жизни. Ведь говорят все, что, увидев Неаполь, можно умереть.

Снова подбегают цветочницы и оставляют корзинки с цветами.

Шувалов: Ваше высочество, дабы скрасить вашу жизнь, я распорядился нанять самого известного неаполитанского композитора маэстро Паисиелло. Осмелюсь представить его вам теперь же, ибо он сидит напротив нас и не сводит глаз с вашего высочества.

Шувалов распоряжается отослать Паисиелло бутылку вина, тот подходит к ним с наполненным бокалом и отвешивает церемонный поклон.

Паисиелло: Ваше высокопревосходительство! Вы почтили меня неслыханной честью! Благодарю вас от всего сердца. И коль вы милостиво дозволите, то из чувства глубочайшей благодарности я осмелюсь сегодня же ночью написать музыкальную пиесу в честь благороднейшей из благороднейших принчипессы Елисаветы, чья сияющая красота достойна сравнения с самыми изысканными образцами античного искусства.

Шувалов: Благодарю вас, маэстро Паисиелло. У вас в Неаполе говорят, что красота без доброты подобна дому без двери, кораблю без ветра, источнику без воды. Пожалуйста, присаживайтесь.

Шувалов указывает на услужливо поднесённый стул, но Паисиелло пятится.

Паисиелло: Что вы, ваше высокопревосходительство, как это можно? Я не осмелюсь сидеть в присутствии её высочества, или меня разразит гром.

Шувалов: Что ж, маэстро Паисиелло, тогда и я встану, не обессудьте. Вы получили моё приглашение?

Паисиелло: Вы сделали меня совершенно счастливым, ваше высокопревосходительство, остановив свой выбор на мне, покорнейшем слуге вашей светлости и её высочества. Но, к огромному сожалению, из-за внезапно открывшихся обстоятельств я с огромнейшими сожалениями вынужден отказаться от столь блестящего предложения. Тысячи извинений, ваше высокопревосходительство.

Шувалов: Что же случилось, маэстро? Могу ли я предложить вам свою помощь, дабы благополучно разрешить ваши неожиданные обстоятельства?

Паисиелло: Я только что получил это письмо и никак не смею отказаться от царственного предложения.

Паисиелло протягивает письмо Екатерины.

Шувалов: Ого! Поздравляю вас, маэстро. Ведь теперь вы обеспечены на всю жизнь. Вы намерены отправиться в Петербург немедленно?

Паисиелло: Мне следует уведомить моего короля и испросить его дозволения, ваше высокопревосходительство. Его величество относится к моим талантам с огромным пристрастием и, боюсь, пожелает видеть меня на неаполитанской сцене и далее. Если бы ваше высокопревосходительство изволили посодействовать мне в королевском разрешении принять столь выгодное, столь сказочное предложение вашей самодержицы.

Снова подбегают цветочницы, получают монетки и оставляют корзинки.

Шувалов: Кто доставил вам это письмо? Паисиелло: Вот этот милый благородный синьор русский офицер. Войнович: Имею честь вам кланяться, ваше сиятельство. Капитан-лейтенант Войнович, командир фрегата «Слава». Я здесь по приказу ея императорскаго величества!

Шувалов: С прибытием, дорогой господин Войнович. Надеюсь, что вы не забудете навестить меня и снабдить самыми последними домашними новостями. А вы, маэстро Паисиелло, можете доложить его величеству вашему королю, что получили приглашение из моих рук и с моими настоятельными рекомендациями принять его. Думаю, этого будет достаточно, ибо его величество прислушивается к моим советам.

Паисиелло: О, ваше высокопревосходительство, как вы благородны, как великодушны! Дозвольте подписать и преподнести вам в дар мою следующую оперу. А для преподавания музыки её высочеству принчипессе я осмелюсь рекомендовать несомненный талант, молодого композитора музыки маэстро Чимарозо, урождённого неаполитанца и автора двух преизящных пустяковых опер.

Шувалов: Что ж, быть по сему, маэстро Паисиелло.

По знаку Паисиелло Чимарозо подходит и с почтительным поклоном подносит Августе корзинку цветов. Затем, взяв небольшую гитару, сладким голосом исполняет наполетану. Отдыхающие пары попарно танцуют.

Чимарозо: Когда в пленительном забвеньи, В час неги пылкой и немой, В минутном сердца упоеньи Внезапно взор встречаю твой, Когда на грудь мою склоняешь Чело, цветущее красой, Когда в восторге обнимаешь… Тогда язык немеет мой. Без чувств, без силы, без движенья, В восторге пылком наслажденья, Я забываю мир земной, Я нектар пью, срываю розы, И не страшат меня угрозы Судьбы и парки роковой…

Опустившись на одно колено, Чимарозо склоняет обнажённою голову перед Августой.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Раздаётся оглушительный пушечный залп, все вздрагивают, с голов слетают шляпы. Сцену заволакивает дымом. За первым залпом следуют другие, до тех пор, пока справа за балюстрадой не показывается шлюпка с андреевским флагом на флагштоке. Шлюпка причаливает, по команде «Суши вёсла!» вёсла поднимаются вертикально и замирают.

На набережную выходит Орлов в ослепительно белом с золотом мундире. Его сопровождает свита. Августа скрывает лицо под вуалью. Орлов подходит к столику Шувалова, залпы обрываются.

Орлов: Добрый день, дражайший отец мой Иван Иванович. Шёл я в церковь, да попал на свадьбу. Неплохо вы здесь устроились. Звонкая гитара, юные девицы, сладкое вино и целые клумбы цветов…

Шувалов: С прибытием, мой дорогой граф. На какую свадьбу? Это очень неудачная шутка, чур вас за такие слова, Алексей Григорьевич. Живу я тихо и скромно, словно монах-пустынник, и цел лишь вашими слёзными молитвами. Службу царскую исполняю я честно и исправно.

Орлов: Дай бог вам усердия, господин обер-камергер. Я доставил вам письмо из Петербурга и высочайшее повеление. Содержание письма есть государственная тайна, а исполнение его должно быть беспрекословным. Под страхом смертной казни.

Шувалов: То-то я смотрю, с какой помпой, с дымом, грохотом и адской пальбой вы изволили доставить мне тайное письмо.

Орлов пристально смотрит на Паисиелло и Чимарозо, те, почтительно кланяясь, пятятся назад. Орлов выжидающе смотрит на Августу, но Шувалов машет ему рукой. Орлов подаёт письмо, перевязанное шёлковой голубой лентой, которое Шувалов принимает с поклоном и прячет во внутренний карман.

Орлов: Говорят с уха на ухо, в слышно из угла в угол. Пальба сия, любезный Иван Иванович, предназначена для устрашения врагов и к радости друзей нашего государства. Маркиз Пугачёв захвачен и отдан в тайную для дознания. Бунт внутри государства задушен. Осталась самая малость – захватить внешних друзей маркиза, и для их-то устрашения и произведён сей малиновый звон.

Шувалов: Внешних врагов? Друзей маркиза Пугачёва? Захватить в Неаполе? Боже мой, какие нешуточные страсти, Алексей Григорьевич. Вы словно с луны свалились.

Орлов: Вор у вора дубину украл, да за море сбежал. Господин обер-камергер, немедля прочтите письмо государыни.

Шувалов достаёт письмо, внимательно читает, затем снова прячет его.

Шувалов: Алексей Григорьевич, здесь эта авантюрьера. Я не придавал ей такого значения. Думал, что она всего лишь очередная безродная пустобрёшка. Мда… Много она на себя всклепала. Её следует немедленно изничтожить, дабы впредь другим неповадно было.

Августа: Какая авантюрьера?

Орлов: Милая синьорина, не встревайте в чужие государственные дела, коль не желаете закончить свою юную жизнь в мрачной монастырской келье. Мы, русские, говорим: не точи нож супротив себя, не вей верёвки для своей выи.

Августа: Мне это известно, граф Орлов!

Она приоткрывает вуаль и смотрит прямо в глаза Орлову. Тот падает на колено и почтительно целует край её платья.

Русские офицеры: Всевышний боже! Цесаревна!.. Храни господь её императорское высочество! Дай нам счастье и честь послужить ей не на жизнь, а на смерть!..

Августа: Господин обер-камергер, я изволила задать вам вопрос.

Шувалов: Высочайшим повелением мне предписано оказать всемерное содействие в наискорейшем розыске, изобличении, захвате и доставлении в Петербург некоей самозванки, дерзнувшей во всеуслышание объявить себя незаконнорожденной дочерью усопшей императрицы Елисаветы Петровны, царство ей небесное, и находящейся в пределах неаполитанского королевства.

Августа: Боже, какая низость.

Шувалов: Увы, ваше высочество. Вот письмо.

«Друг мой Иван Иванович! Письмо ваше от 27 сентября со всеми приложениями исправно доставлено в мои руки. На ваше собственное письмо отвечаю следующее. Во-первых, ваше желание относительно поимки злодея Пугачёва исполнилось: он жив и привезён в Москву, под добрую и крепкую стражу 4 числа сего месяца. Досель ещё не видно, чтобы иностранныя державы или иноземцы были замешаны в этом гнусном деле, но раскольники в нём участвовали, что ныне со всем прилежанием дознаётся. Равным образом, более пятидесяти главных коноводов шайки привезены в Москву. Во-вторых, нами получено тайное письмо, обращённое к канцлеру графу Панину от некоей обманщицы, именующей себя дочерью покойной Елисавет Петровны. Здесь известно, что в июле она находилась с князем Радзивиллом в Неаполе, и я советую вам разследовать о ея местопребывании и где она находится, и если возможно, заманите её такое место, где вам было бы легко посадить её на один из наших кораблей и прислать сюда под крепким надзором. Я уполномочиваю вас сим потребовать выдать эту тварь, которая так нагло всклепала на себя невозможное имя и звание, а на случай непослушания, позволяю вам употребить угрозы, если же потребуется наказание, то бросить несколько бомб в город; буде же возможно достичь цели без шуму, то соизволяю и на это. Быть может, что из Неаполя она отправилась в Парос и только показывает, будто прибыла из Константинополя. Велю действовать по обстоятельствам. В-третьих, графу Орлову мною поручено строго проследить, чтобы ваша воспитанница была надёжно и крепко охраняема, дабы не имела контактов с злодеями. Будьте благополучны, будьте здоровы; я же вам благосклонная – Екатерина».

Августа: Значит, она изволит быть здесь?

Шувалов: Так точно, ваше высочество, здесь она. Эта вавилонская блудница не стесняясь вслух мутит воду. Столь дерзкое, неслыханное преступление должно быть незамедлительно пресечено. Коль сия непотребная девка испекла пирожок, пусть сама и съест. А графу Орлову ея императорским величеством особо поручено в целости и безопасности, под прикрытием пушек флота доставить вас в резиденцию на Капри, где бдительно и надёжно охранять ваш покой от любых преступных посягательств.

Августа скрывает лицо под вуалью, встаёт и следует к ожидающей шлюпке. Шувалов, Орлов и русские офицеры почтительно сопровождают её. Неаполитанцы расступаются, низко склонившись. Войнович и Рибас вежливо откланиваются гвардейскому офицеру.

Офицер: Вы есть истинный дьявол с вашим везением, синьор висельник.

Рибас: И дьявол был когда-то ангелом. Даже в этом разбойничьем вертепе. Честь имею!

Войнович: Удача любит храбрых, лейтенант Рибас. Вперёд к славе!

Они присоединяются к русским. Раздаётся команда «Вёсла на воду! Табань!», гремят пушечные залпы. Неаполитанцы подбегают к балюстраде и забрасывают отплывающих цветами. Занавес опускается.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ. «Капри»

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Перед опущенным занавесом взад и вперёд ходит Орлов. Голова его опущена, вид и шаги неуверенные. В задумчивости поёт.

Орлов: Пчёлка златая! Что ты жужжишь? Всё в круг летая, Прочь не летишь?.. Соты ль душисты В русых власах, Розы ль огнисты В алых устах?..

Орлов: Нет, я не осмелюсь. Она может воспринять это попыткой захватить престол. И станет презирать меня. Невозможно решиться на такое!..

Входят Войнович и Рибас. Орлов вздрагивает, затем принимает уверенный вид.

Орлов: Господа офицеры, вам поручается строго конфиденциальное и опасное задание. Извольте немедленно присягнуть в вечном и нерушимом молчании. Малейшее разглашение вверенной вам государственной тайны будет наказано пожизненным одиночным заключением в подземном каземате Петропавловской крепости.

Войнович и Рибас преклоняют колено, достают кортики, в голос произносят «Клянусь!», затем целуют клинки, после чего поднимаются и внимательно слушают.

Орлов: Вам, капитан-лейтенант Войнович, надлежит немедленно отбыть на фрегате «Слава» на остров Корфу и разыскать там особу, посмевшую прилюдно назвать себя дочерью покойной императрицы Елисавет Петровны. Действовать по обстоятельствам. На подкуп её окружения можете использовать любые средства, каковые получите под расписку здесь, а при их нехватке вы можете делать любые займы от имени её императорского величества. Сия особа должна быть захвачена и доставлена на борт флагманского корабля «Три иерарха», либо, в случае невозможности сего, навечно сомкнуть свои преступные уста. Приказываю исполнить всё быстро и тайно.

Войнович: Слушаюсь, господин адмирал!

Орлов: Вам, лейтенант Рибас, надлежит немедленно разыскать в Неаполе особу, посмевшую прилюдно именовать себя дочерью покойной императрицы Елисавет Петровны и нагло предъявить права на российский престол, якобы незаконно узурпированный здравствующей императрицей. Именовать себя она может девицею Франк, как и девицею же Шель, госпожой Тремуйль, баронессой Шенк, шахиней Али-Эмете, султаншей Селиной и принцессой Волдомирской. Уверяет, что при себе имеет подлинные завещания императора Петра Великого, императрицы Екатерины Первой и императрицы Елисаветы. Сия особа умна и дерзка, а её окружение есть гнездо злейших и гнуснейших врагов российской империи, в связи с чем вам следует соблюдать особые меры предосторожности. Вам следует войти в доверие преступницы и убедить её в том, что я, движимый чувствами к её особе и в жажде взойти с нею на российский престол, готов нарушить клятву и привести под её руку средиземноморскую эскадру. Я сам займусь ею.

Рибас: Будет исполнено, господин адмирал. Удача любит храбрых.

Орлов: Лейтенант Рибас, вам доверено совершенно трудное и тайное дело. Посему ваш девиз иной: «Удача нахрап любит». Исполнить быстро, точно, аккуратно. И помните: вы иль в полковники, иль в покойники.

Офицеры отдают честь и удаляются.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Орлов снова один. Он ходит взад и вперёд, сложив руки на груди.

Орлов: Куда ни кинь взгляд, везде самозванцы и самозванки лелеют свои преступные замыслы. Российский престол столь притягателен для авантюристов всех мастей. Сияние царской короны, ослепительное великолепие шапки мономаховой. Раболепная покорность миллионов преданных слуг государевых. В единый раз повеление государыни достать из-под земли двух самозванок. И обе они выбрали имя той, той одной, кто драгоценна для меня. О, моя царевна! Ты невинная жертва престолонаследования, приговорённая всю жизнь провести в одиночестве, вдали от мирской суеты, вдали от пышностей и блеска жизни, достойных её по высокому рождению. Царская кровь! Царский трон… Близость к небу, к богу, к самым истокам государства российского.

Брат мой, братец Гришка, пробрался в постель императрицы. По любви, по великой любви, по безумной храбрости, по отчаянной бесшабашности! И ведь как он бахвалился. «Вот сделаю мамке цесаревича, престолонаследника, и взлетят однажды Орловы выше адмиралтейского шпиля, выше золотых кремлёвских орлов!» И что же сейчас? Ныне он, оттеснённый новым фаворитом Потёмкиным, безродным пьянчужкой, плачется мне в своих слёзных цидульках. Оттеснили… Оттёрли… Кураж братца выветрился, и вот все мы в большой немилости. И даже я, принёсший славную, небывалую Чесменскую викторию, чувствую опасный край, дальше которого не смею заглянуть.

Ведь эта царевна, цесаревна Елисавет Иоанновна, именовать которую всем настрого велено немецкой девицей Августой…

Ах, сколько женщин вешалось мне на шею, падало мне в ноги. Но лишь одна-единственная, единственная желанная недоступна. Этот непорочный ангел чистой, ясной, нетронутой красоты и несказанного душевного благородства.

Орлов поёт мечтательно и грустно.

Пчёлка златая! Что ты жужжишь? Всё в круг летая, Прочь не летишь? Или ты любишь Лизу мою?..

Соты ль душисты В русых власах, Розы ль огнисты В алых устах, Сахар ли белый Грудь у неё?..

Пчёлка златая! Что ты жужжишь? Слышу – вздыхая, Мне говоришь: К мёду прилипнув, С ним и умру…

Вздохнув, он продолжает.

Ах, даже страшно подумать о ней, страшно заглянуть себе в душу. Ибо кара государыни будет ужасна.

Могу ли я восстать? Против государыни? Да! Но не против воли и желания царевны. Двенадцать лет назад, когда было ей лишь девять, провожал я её возок, тайно увозящий нежеланную престолонаследницу на чужбину, навсегда от родимого дома. Без какой-либо мысли обидеть её, приоткрыл я занавеску окошка возка, и…

«Клятвопреступник и цареубийца!» Вот что бросила мне в лицо маленькая пленница. И вот эта встреча. Кто она для меня, слепого орудия исполнения воли государевой? До вчерашнего дня она была никем. А сейчас, о боже… Я готов всё отдать, я готов нарушить любые узы и любые клятвы. Но в силах ли я сделать её счастливою?

Любой мог шаг, любая попытка сблизиться с нею будет воспринята как покушение на устои российского государства. Даже неосторожный взгляд способен принести неисчислимые несчастья и мне, и ей. Власть и её законы неумолимы и действуют по установленным божественным провидением правилам.

Отец цесаревны, обер-камергер генерал-адъютант Шувалов, преданнейший слуга престола, и, воссоединившись с покойной императрицей, не имел дурных, преступных замыслов, а лишь исполнял священную волю своей государыни. Теперь же вот уж двенадцать лет он слепо и преданно исполняет волю Екатерины Алексеевны, по её высочайшему повелению держа свою дочь вдали от родины. Ибо она одна-единственная по крови законная наследница российского престола, и лишь полное её забвение, совершенное небытие может сохранить покой государства. Ведь сотни тысяч мужиков пошли за Пугачёвым, а уж за ради настоящей и законной наследницы прольётся немеренное море кровушки людской.

Боже, и эта самозванка. Явилась нежданной, негаданной. Хотя… Если бы не самозванка, я так и не встретил бы никогда своей царевны. Боже всевышний, храни преданную рабу твою русскую царевну Елисавет Иоанновну, в неметчине именуемую девицей Августой Драгановой, в покое и в благополучии и в добром здравии и да не останавливай поток света над её светлым и чистым ликом. А я, всевышний господи, готов дать самый страшный обет ради её, царевны Елисаветы, благополучия.

Орлов падает на колени и бьёт лбом поклоны.

О, всесвятый Николае, угодниче преизрядный господень! При жизни ты никогда никому не отказывал в просьбах, да не откажи рабе божьей Елисавет Иоанновне, царской дщери… Тьфу ты, дьявол, ведь цесаревна же не моряк, а ходила молиться в московский Иоанновский монастырь в Самесадах, возведённый в честь усекновения главы Иоанна Крестителя… Крестителю Христов, честный Предтече, крайний пророче, первый мучениче, постников и пустынников наставниче, чистоты учителю и ближний друже Христов! Тя молю, и тебе прибегая не отрини ея от твоего заступления, не остави и мя падшего многими грехи; обнови душу мою покаянием, яко вторым крещением; очисти ея и мя, грехи оскверненнаго, и понуди внити, иможе ничтоже скверно входит, в Царствие Небесное. Аминь.

Медленно и торжественно перекрестившись, Орлов выходит.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Занавес поднимается, открывая большую просторную залу с огромными ажурными окнами и утопающую в цветах. В углу висит образ Иоанна Предтечи в богатом золотом с каменьями окладе, ниже него искусный акварельный портрет Елисаветы Петровны. За клавесином сидят Августа и Чимарозо.

Августа: Маэстро, какие божественные звуки. Ах, признаюсь, они наполняют моё сердце сладкой истомой, которой трудно противиться.

Чимарозо: Признаться, ваше высочество, кабы вы играли не по-ученически старательно, а естественно и свободно, то и мои чувства не сдержались бы.

Августа: Вот как? В чём же моя ошибка, маэстро?

Чимарозо: Искусство исполнения музыки заключается в образности, в смысле, придаваемом музыкантом тексту. Когда-то, когда я начинал обучение музыке в монастыре, мой преподавательпатер объяснял аморозо по-своему. «Загляни в своё сердце и найди в нём самые восторженные, самые возвышенные чувства к сыну божьему, пострадавшему за нас и искупившему грехи наши, и излей свои любовь и благодарность к нему – и не скупись на выражение чувства, ибо твои радость и восторг, упоение прославляют спасителя и раскрывают миру красоту его подвига.»

Августа: Вы обучались в монастыре?

Чимарозо: Я родился в бедной неаполитанской семье, и родители мои были самого простого положения: отец был каменщиком, а мать прачкой. Оба умерли во время эпидемии холеры, и меня отдали в монастырь, где я пел в хоре и проникнулся к божественной красоте музыки. Когда отцы распознали во мне дар к музыке, то отдали в консерваторию святой Марии из Лорето, где я, к своему ужасу, открыл пропасть между светлой радостью религиозной музыки и пагубной страстью мирских страстей.

Августа: Значит вы, маэстро, можете понять меня.

Чимарозо: Возможно, да, ваше высочество. Но не могу понять другого – почему вы не можете дать волю своим чувствам.

Августа: Ах, маэстро! Такова моя участь. Моя жизнь закрыта и полна ограничений. Во мне течёт столь высокая кровь, что бурление её может принести неисчислимые бедствия российскому государству. Потому я отделена от мира и его радостей глухой стеной, через которую не проникают настоящие жизненные чувства. Мне доступны лишь любовь к богу и верность памяти моей любимой матушки. Любовь для меня значит только высшие, безгрешные чувства и возвышенные устремления. В любви я вижу и желаю лишь жертвенность и смирённое восхищение красотою небесной. Но аморозо в вашем манускрипте волнует меня по-иному. Не могу объяснить вам, как…

Чимарозо: Ваше высочество, прошу прощения за мою дерзость, за то, что сочиняя эту сонату в дар вам, моё сердце и моя душа были всецело охвачены восторженным трепетом восхищения вашей милосердной красотой, ибо я не знал о… Позвольте, ваше высочество, забрать назад и уничтожить сию безнравственную пиесу, а завтра же поднести вам новый дар, чистый и безгрешный.

Августа: Маэстро, соната прекрасна, и грехом было бы сжечь её. Я её оставляю, и прошу вас сочинить ещё, и не обязательно безгрешную. Всё же, ваши сочинения скрасят моё одиночество.

Чимарозо: О, ваше высочество, я с радостью напишу цикл сонат.

Августа: Прекрасная мысль, маэстро. Всё, полученное мною в дар, попадает в руки ея величества императрицы Екатерины Алексеевны, и, может быть однажды, очарованная вашей музыкой, она пригласит вас в Петербург, чтобы заменить маэстро Паисиелло, чьё назначение на место придворного композитора дело решённое.

Чимарозо: Ваше высочество, это будут четыре времени года, или четыре времени дня. Либо, лучше, страстная неделя…

Августа: Нет-нет!.. Мне больше понравится дневной цикл: восходящая заря, знойный полдень, весёлый вечер и благоухающая ночь. Пожалуйста, опишите летний неаполитанский день под сенью курящегося Везувия.

Чимарозо: Грациозо, каприччиозо, джокозо, аморозо… Гм… Снова, ваше высочество, проклятое аморозо.

Августа: Аморозо это любовь, а любовь – волшебная сказка! Маэстро, вы читали сказку «Королева голкондская» кавалера де Буффлера?

Чимарозо: О нет, не имел такого удовольствия, ваше высочество. Зато я читал партитуру оперы по этой легенде на музыку парижского маэстро Монсиньи.

Августа: Оперы «Алина»? О, как я хотела бы услышать её! Ведь сказка мне так сильно понравилась, что читаю ей вновь и вновь, находя в этом много утешения. Бедная героиня! Лишь благородный характер и глубокое благочестие помогли ей возвыситься. Став королевой, она упразднила серали, повелев подданным жениться только по любви и жить парами, как то устроил наш господь.

Чимарозо: И опера маэстро Монсиньи также прекрасна, ваше высочество. Вы хотите, чтобы я исполнил арии из неё?

Августа: Сделайте одолжение, маэстро, если то возможно. Но мне также хотелось бы, чтобы в вашей новой сонате была зримой тяжёлая и счастливая судьба Алины, королевы голкондской.

Чимарозо: Извольте, ваше высочество. Только извините меня, я могу повторить лишь ноты, но никак не текст арии.

Чимарозо играет, бубня текст под нос. Августа, затаив дыхание, слушает.

Чимарозо: Это ария королевы первого акта, романс, из сцены, в которой она вспоминает свою далёкую любовь. Ещё раз нижайше прошу вас простить меня за то, что не способен был запомнить текст арии.

Августа: Маэстро, огромное спасибо и, пожалуйста, перестаньте называть меня высочеством. Зовите меня Елисаветой, ибо мы с вами равны в понимании божественной красоты. Как ваше имя?

Чимарозо: Доменико.

Августа: По-русски Дементий, посвящённый господу.

Чимарозо: Почему же, ваше сия… Почему же, благородная Елисавета, русские господа вас именуют Августой, сиречь царственной?

Августа: Потому что я дочь императрицы Елисаветы Петровны. Но объявление вслух этого имени может повлечь страшную кару дерзнувшему услышать это. Для всех я Августа, немка, воспитанница российского посланника в Неаполе. И лучше держите при себе своё знакомство со мною.

Чимарозо: Пусть отсохнет мой язык, благороднейшая Елисавета, но не далее, как вчера вечером я был представлен другой принчипессе Елисавете, в открытую объявляющей себя дочерью покойной императрицы и единственной законной наследницей русского престола.

Августа: Вот как, Дементий? Второй раз я слышу о ней. Расскажите же мне об этой наследнице.

Чимарозо: Стоит ли занимать ваше внимание, благороднейшая Елисавета, описанием безнравственных излишеств, свидетелем которых я стал в её салоне? Я чувствую себя неловко, упомянув её недостойное имя рядом с вашим. Уж лучше пусть господь отрежет мне язык.

Августа: Вы считаете её недостойной? Почему же, Дементий? Расскажите мне о той, что осмелилась присвоить моё имя. Красива ли она? Умна ли?

Чимарозо: Если вспомнить рафаэлевых мадонн, благородная Елисавета, то ваши черты я нахожу в чистом, ясном и спокойном образе мадонны Литты, а изображение интересуемой вами особы можно найти в портрете донны Велаты.

Августа: Ах, Дементий, портрет донны Велаты является образцом истинного искусства!

Чимарозо: Форнарина, с которой Рафаэль списал Велату, была дочерью римского пекаря и, согласно легенде, девицей весьма благочестивой и всецело преданной своему хозяину. Самоявленная Елисавета тоже, по некоторым слухам, является дочерью немецкого булочника, но благочестие её далеко от рафаэлевого образца. В чертах её, по-восточному выразительных, скрываются некие излишество и пресыщенность. Я переступил порог её салона по рекомендации маэстро Паисиелло, желающего найти для меня источник надёжного дохода, чтобы мои труды по написанию музыки не испытывали материальных забот, обычных в жизни начинающего композитора.

Августа: Дементий, пожалуйста, не извиняйтесь, а изложите свой визит.

Чимарозо: Приглашение, по которому мы явились к донне Велате, было на гербовой бумаге с двуглавым орлом и подписано Елисаветой Второй, русской принчипессой и наследницей престола.

Августа: Ах, какая низость. Продолжайте, прошу вас.

Чимарозо: Мы явились в назначенное время в гостиницу «Ривьера»…

Августа: В «Ривьеру»? На набережной? Неужели она остановилась там? Значит, донна Велата видела вчерашний утренний спектакль, устроенный графом Орловым?

Чимарозо: Конечно, милостивая Елисавета. Ведь даже мертвец вскочил бы из гроба от пушечного грохота русской эскадры. А уж в её покоях, выходящих окнами на Кратер, всё было затянуто пороховым дымом, и разбилась половина хрустального сервиза.

Августа: Это значит, что она была свидетельницей того, как граф Орлов сопровождал меня, и знает о том, что его оглушительное появление было демонстрацией того, что я, настоящая дочь покойной императрицы, нахожусь под защитой российского флота?

Чимарозо: Да, сиятельная Елисавета, она видела всё это.

Августа: Хорошо, Дементий, пожалуйста, продолжайте дальше.

Чимарозо: Её салон полон разношёрстной толпы, привлечённой дикой красотой донны Велаты и расчётами на дармовую наживу. Все разговоры, услышанные мною, касались только двух тем: слепого обожания хозяйки и мстительной ненависти к России.

Августа: Дементий, пожалуйста, поведайте только о ней.

Чимарозо: Маэстро Паисиелло представил меня донне Велате, она взяла меня за руку и, со словами: «Маэстро, я рада видеть вас своим наставником», взглянула мне в глаза… Глаза её, ярко-зелёные, большие, миндалевидного разреза, производят ошеломляющее впечатление соприкосновения с неким невиданным сказочным существом, а небольшая неправильность, или, вернее сказать, чуть заметное косоглазие, делают её взгляд трогательным, захватывающим чувства. Признаться, меня, человека богобоязненного и глубоко верующего, взгляд её не столько поразил, сколько напугал и отвратил от неё. Мне кажется, люди порочные и неправедные должны намертво, навсегда подпасть под её дьявольские чары. Она несёт в себе нечто фатальное, порочное, нечистое.

Августа: Но как же ей верят все, встреченные ею? Ведь не все люди порочны.

Чимарозо: Честных праведных людей много, но они не попадают в её круг, ибо господь во имя спасения невинных душ бдительно следит, чтобы их пути не пересекались.

Августа: Вы сейчас так решили, Дементий?

Чимарозо: Нет! Я сразу же решил про себя, что больше не появлюсь на её пороге, и, как бы почувствовав это, донна Велата попросила меня написать для неё сонату. Я пообещал и вскоре откланялся, кляня себя в душе за то, что побывал у неё.

Августа: Значит, вы больше не появитесь у своей новой ученицы?

Чимарозо: Боже упаси меня от такого неблагочестивого поступка.

Августа: Дементий, мне хотелось бы, чтобы вы продолжили посещать её и затем сообщали о том, что происходит в её салоне.

Чимарозо: Скрепя сердцем, я не могу отказать вам в этой просьбе, но… Мне придётся написать в честь неё сонату, а я ни за что не смогу этого сделать. Или же выйдет из-под моей руки апокалипсистичная пиеса, за которую церковь предаст меня анафеме, а честные люди отвернутся и никогда не подадут руку.

Августа: Тогда возьмите эту сонату и отнесите ей.

Она берёт с клавесина манускрипт и протягивает Чимарозе, но тот отшатывается.

Чимарозо: Как так? Это совершенно невозможно!

Августа: Почему же? Возьмите эту сонату и преподнесите ей, коль вы хотите сделать мне приятное, Дементий.

Чимарозо: Но ведь она подписана вам, сиятельная Елисавета. От всего сердца!

Августа читает обложку манускрипта.

Августа: «Соната ля минор. Прекраснейшей из прекраснейших, сверкающей Полярной звезде, юной русской принчипессе Елисавете»… Всё правильно. Это написано о ней. Дементий, ваша ученица будет польщена такой изящной дарственной надписью.

Чимарозо: Святой отец! Отпусти мне грех, на который иду с чистыми помыслами. Я преподнесу ей сонату, но не этот манускрипт, а его копию.

Августа: Тогда, Дементий, садитесь и сейчас же перепишите её. А затем, с богом, отправляйтесь.

Чимарозо, беспрестанно крестясь, кое-как усаживается за столик и пишет. Августа садится за клавесин и играет.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЁРТОЕ

Входит Шувалов со свежесрезанными розами в руках. Чимарозо встаёт, почтительно кланяется и снова садится переписывать.

Шувалов: Добрый день, ваше императорское высочество. Могу ли я осведомиться о том, как идут ваши занятия, и не изволите ли вы чего-либо пожелать?

Он вручает цветы и целует руку Августы.

Августа: Отец! Батюшка! Вы нашли самого лучшего, самого талантливого, самого услужливого и самого милого педагога из всех, кого я желала бы. Представляете, его зовут Дементий.

Шувалов: Гм… Гм-гм-гм… Очень этому рад, ваше высочество! Меня, однако, зовут Иоанном… Иоанном, сыном Иоанна. А моего батюшку звали Иоанном Максимовичем. Упокой, господи, его безгрешную душу, не дождался он моего совершеннолетия…

Августа: Аминь. Отец, занятые государственными делами, вы совсем не понимаете моих простых, девичьих радостей. Я очень довольна уроком и желаю, чтобы каждое утро маэстро Чимарозо мог беспрепятственно добираться до Капри и возвращаться назад в Неаполь.

Шувалов: Отлично, ваше высочество. Я безмерно счастлив видеть вас в столь прекрасном расположении духа. За маэстро будет ежедневно высылаться посыльный люгер.

Августа: И, оказывается, в Париже исполняют оперу «Королева голкондская». Как мне хочется услышать и увидеть её. Не могли бы мы заказать моему учителю Дементию, любезному маэстро Чимарозо написать для нас, для нашего домашнего театра, сию оперу? Я была бы совершенно счастлива.

Шувалов: О, непременно, ваше высочество, ведь это милый пустячок. Маэстро может немедленно приступить к сочинительству. Я же пошлю заказы лучшим неаполитанским мастерам изготовить декорации и костюмы. Наш заказ, без сомнения, поддержит художников, ведь мы не мелочимся, как король. А сейчас, если вам будет угодно, я распоряжусь о полднике.

Августа: Маэстро занят срочным переписыванием музыки по моему заказу. Пусть принесут угощение сюда, чтобы он мог подкрепить свои силы.

Шувалов кланяется и выходит отдать распоряжения. Через мгновение он возвращается, следом за ним матросы-стюарды в белом на серебряных подносах вносят угощения, ставят их перед Чимарозой и выходят.

Шувалов: Не угодно ли вам милостиво изволить прогуляться по берегу или в саду?

Августа: Я посижу в саду вечером, а сейчас, батюшка, если у вас есть время, хотела бы побеседовать с вами.

Шувалов: Я в вашем полном распоряжении, ваше высочество.

Августа: Отец, помните ли вы, как маленькой девочкой я бегала по Покровке и в Зарядье, в царских садах, по златоглавым церквам и божиим монастырям?

Шувалов: Да, Августа! Носились вы, словно козочка, босоногою на Кулишках, как когда-то и матушка ваша. И московский люд искренне любил вас и боготворил, и молились о вашем здравии старушки и калеки, и били в ваши именины все колокола, хоть и не приветствовалось это. Было времечко золотое, дни вашего малого детства, радостного и безмятежного.

Августа: Когда вы, батюшка, прибывали в Москву навестить меня, сироту при живых родителях, мы сразу же вместе отправлялись в Иоанновский девичий монастырь, помните ли то, батюшка? Помните, как он был в обугленных развалинах, а затем по повелению матушки он восстал из пепла?

Шувалов: Да, помню, Августа, как не помнить давние грехи. Старая игуменья мать Елена, строгая и суровая, но любящая вас, обходила с вами за руку все келии монастырских насельниц, которые благословляли вас и вручали вам свои нехитрые дары, которые вы затем раздавали бедному московскому люду.

Августа: Батюшка! Отец! Я желаю быть похороненной в том Иоанновском монастыре. На родной стороне. Обещайте мне это.

Шувалов: Бог с вами, ваше императорское высочество, что это вы изволили вздумать? Не богохульствуйте. Как же это можно так говорить? Ведь вы на целый век переживёте меня, грешного. Что это вы такое изволили нафантазировать, Августа? Иль больны вы, сердешная? Господи святы, ведь ея императорское величество повелит отдать меня в пытошный приказ да на дыбу, коль что случится с вашим высочеством. Упаси нас господи.

Августа: Не больна я, батюшка. Мы не знаем, где, как и когда завершится наш путь, но пожелать место упокоения мы можем.

Шувалов: Что с вами, Августа? Что вас тревожит? Не вчерашнее ли известие о самозванке? Сия дерзкая дурная особа в самом скором будущем будет предана в руки правосудия, и люди позабудут о ней, а тень её больше не будет беспокоить памяти вашей царственной матушки.

Августа: Простите меня, отец. Внезапно и необъяснимо нахлынули на меня воспоминания о детстве, о старой Москве, о добрых людях, о птицах родимой стороны.

Шувалов: Нет вам пути назад на родину, по крайней мере, в близком будущем. Ведь только-только замирили турок и поляков, бунт мужицкой черни ещё не до конца потушен, шведы снова волком смотрят и что-то замышляют. Следует нам с вами терпеть. Или разве что случится что-то непредвиденное. Но страшно даже думать о таком.

Августа: Отец, простите меня. И, пожалуйста, проследите, чтобы маэстро Чимарозо не терпел нужды, а имел всего в достатке для своего творчества и приятного времяпрепровождения.

Шувалов: Будьте спокойны о столь дорогом вам маэстро, ваше высочество. Две оперы его, «Экстравагантный граф» и «Мнимая парижанка», были признаны достаточно забавными, но не столь выдающимися, чтобы наполнять кассы театров, и потому были сняты с афиши. Но, коль будет вам угодно, мы можем и их сыграть здесь, на Капри, в своём имении, дабы вы изволили быть довольными и не рвались столь сильно на большую землю.

Августа бросается на шею Шувалову.

Августа: Отец, спасибо вам! Пожалуйста, позабудьте весь тот вздор, что я наплела вам. Позабудьте, пожалуйста, девичьи фантазии. И последнее, батюшка…

Шувалов: Да-с, милая Августа, повелевайте.

Августа: Батюшка, при императорских театрах есть тенор Иван Шувалов. Какое он имеет отношение к нам?

Шувалов: Гм… Никогда я не осмеливался упоминать при вас о нём. Бог знает, откуда вы прознали. Он ваш брат, Августа. Но не по царственной матушке вашей, а за десять лет до вашего появления на свет, когда я был ещё совсем молодым, очаровала меня прелестная и бойкая танцорка. Кхм… Ваш брат был определён в театральную школу, ибо у него обнаружился голос необыкновенной красоты, то, что называется большим голосом. Кхм… Я так боялся, что сия новость принесёт вам расстройство.

Августа: Но ведь он мне брат, батюшка. Как можно быть расстроенной столь радостной вестью? Ах, как я люблю его и мечтаю увидеть, дабы выразить ему свои преданные чувства. А можно ли его, отец, выписать сюда, на Капри?

Шувалов: Нет, ваше высочество, это никак невозможно. Императрица ни за что не отпустит его, тем более, сюда. Ибо не в её характере держать семьи в одном месте. Я даже не буду просить об этом, дабы не вызвать её высочайшего гнева.

Августа: Спасибо, батюшка. Люблю я вас нежно и желаю вам спокойствия и заслуженного вознаграждения за ваши непрестанные труды.

Шувалов: Прошу вас, ваше высочество всегда помнить, что вы есть внучка Петра Великого, императора и самодержца всероссийского, чья слава достигла небес и останется во веки веков в памяти благодарных потомков.

Чимарозо встаёт с поклоном.

Чимарозо: Ваше высочество, ваша высочайшая просьба исполнена…

Августа: Отлично, мой учитель. Сейчас вас ждёт быстрокрылый люгер, который вмиг донесёт вас до Неаполя. Возвращайтесь завтра пораньше с новостями!

Августа срывает несколько цветков и вручает Чимарозе. Шувалов и Чимарозо кланяются и выходят.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Входит Иоанна.

Иоанна: Матушка, поди, устали вы, отдохните, прилягте на кушеточку. А я расчешу ваши прекрасные волосы, полные золотого солнечного света, и почитаю святцы.

Августа: Отчего же мне устать, милая Иоанна? Чай, не пашу я землю, не сею хлеб, не тащу полный невод, а словно птичка небесная сыта и пою с утра до ночи! Жизнь моя праздная. Грех это, Иоанна.

Иоанна: Не то для вас правда, царевна. Грех в другом, когда сладко, а человеку падко. Я об этом молодом италианце. Сама я италианка, и знаю этих молодых неаполитанских синьоров, безденежных, но с большими надеждами. Все эти лаццарони, рыскающие в поисках богатых иностранцев, а особенно иностранок. Все эти услужливые чичерони… Одолели черти святое место.

Августа жестом прерывает её.

Августа: Бог с тобою, Иоанна. У тебя снова дурное настроение. Лучше обними меня, старая дева, а я тебя поцелую.

Иоанна: Два часа сидел здесь этот рагаццо, песни пел, музыку играл, беседы вёл.

Иоанна продолжает недовольно бурчать, а затем поёт со смыслом.

Много роз красивых в лете,

Много беленьких лилей,

Много есть красавиц в свете,

Только нет мне, нет милей,

Только нет милей в предмете

Милой Лизаньки моей.

Есть ли б сам Амур был с нею,

Он её бы полюбил,

Позабыл бы он Психею

И себя бы позабыл,

Счастлив участью своею,

В век остался бы без крыл.

В ней приятны разговоры,

В ней любезны поступь, вид,

Хоть привлечь не тщится взоры,

Взоры всех она пленит,

Хоть нейдёт с другими в споры,

Но везде любовь живит…

А чем это всё закончится? Известно, чем! Надо бы отказать ему и больше не пускать на порог.

Августа: Побойся бога, Иоанна! Ты оскорбляешь не его, а меня.

Иоанна: Я, старая и верная ваша слуга, лучше всех знаю вашу душу. И вижу в ваших глазах лихорадочный блеск, ранее никогда невиданный. Блеск этот в глазах, словно в зеркале, отражает смятение молодой души, не знавшей ранее бурь и тревог вашего опасного возраста. Господи всевышний! Госпожа моя, царевна златокудрая, плечиком к плечику сидит с безродным лаццароне и томные песенки с ним поёт, а глаза её заволакиваются пеленою любовного дурмана. Грехи любезны доводят до бездны, помяните мои слова, старой дуры.

Августа: Да что с тобою, Иоанна? Или сон тебе приснился? Или стукнул кто по голове?

Иоанна: Быть беде, матушка, коль вспыхнут в вас чувства. И тогда закроются на веки перед вами врата царского рая.

Августа: Боже мой, Иоанна, о чём ты? Что это взбрело тебе в голову мучить меня столь невероятными вымыслами? Итальянец сей, тобою проклинаемый, юноша богобоязненный, глубоко и страстно верующий. И зовут его Доменико, Дементием. Люб он мне своею страстью к музыке, к божественной гармонии, прославляющей настоящие, высокие чувства, а не мнимые сиюминутные страсти. Хороший он человек, и видно это по его лицу и по стати его.

Иоанна: Смотрите, матушка моя любезная, как бы не пришлось вам потом волосы свои бесценные остричь. Позор-то какой будет на века вечные.

Августа: Волосы остричь? Уйти в монастырь? Ах, какая прекрасная мысль, Иоанна. Ведь ты не знаешь, как прекрасен в матушке Москве белокаменной Иоанно-Предтеченский девичий монастырь, и как праведны и чисты в нём инокини. А здесь, в Неаполе и на Капри, нет ни единого храма в честь Иоанна Крестителя, по-вашему именуемого Джованни Баттистой.

Иоанна: Ах ты ж, боже праведный! Как они обрадовались. Видите ли, подайте ей непременно самого Баттисту. А ведь меня, грешницу, нарекли в честь Джованни Баттисты, и то вам, матушка, совсем не ведомо. Не ведомо вам, что он, жизнь отдавший за всевышнего, есть глубоко в сердце моём, как и любого другого праведного неаполитанца. Ну-ка, матушка, давайте помолимся перед святым ликом, дабы отвратить от нас беду да страдание.

Обе встают на колени перед иконой и тихо молятся. Августа встаёт с просветлённым лицом.

Августа: Иоанна, спасибо тебе, моя старая подруга. (Крестит её и себя.) Но пойми, что сей итальянец лишь учитель мой, приносящий мне маленькую, совсем небольшую частичку земного счастия, но никак не великую любовь. Спасибо тебе и, пожалуйста, оставь меня сейчас, а вечером мы с тобою погуляем в саду и побеседуем о боге, а перед сном, как обычно, сядем за вязание и поговорим о старине.

Низко поклонившись, Иоанна выходит.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Августа одна.

Августа: Что со мною? Почему мне так тревожно, так неспокойно? Неужели музыка внесла в мою душу незнакомые до сих пор смятение и волнение крови? Иоанна права. Тысячу раз она права! Ибо всё на земле идёт по раз богом заведённому порядку, и, коль время моё пришло, не миновать мне грешного чувства. Ах, как страшно! Но и сладостное, непривычное мне предчувствие нового охватывает моё существо. От самой себя я не могу скрыть волнения. И перед ликом матушки! Ах, моя дорогая родительница…

Августа бросается на колени перед образом и долго молчит, склонив голову. Затем, сняв портрет императрицы, садится на пол, держа его на коленях.

Одиночество мой удел. В спокойных, размеренных беседах с отцом, перед ликом любимой матери, мне всё казалось простым и ясным. Отречение от страстей, тихая и одинокая жизнь в довольстве и холе, помощь и сострадание бедным и униженным. Всё это представлялось мне естественным и близким сердцу и душе. Не знала я, что однажды, в один день, в миг что-то перевернётся во мне. Что – не ясно, не понятно, ибо до сель не знаемо. Сейчас мне хочется чего-то большего, нового. Чего – непонятно. Предчувствие ли это любви?

Августа задумчиво умолкает. Она бережно водит рукой по портрету.

Матушка моя, младшая дочь Петрова, была дитём истинной, великой любви. Любви деда моего Петра Алексеевича к простой пленной ливонской девке, волею его ставшей российской императрицей. И всё, что могла, что умела моя августейшая родительница, было любить… Она любила страстно и самозабвенно. И ведь во мне течёт её кровь. Я единственная дочь Елисаветы Петровны, именовавшейся небесным ангелом, и унаследовала её красоту и её характер. И, значит, её страсть и всепоглощающее желание любви.

Августа умолкает, целует портрет и вешает на стену, затем становится на колени и молится.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Раздаётся стук в дверь, входит Орлов.

Орлов: Ваше высочество, маэстро Чимарозо благополучно доставлен в Неаполь. В пути он не сходил с верхней палубы и пел в вашу честь, и я приказал нижним чинам выучить эту песню, дабы отныне она стала гимном, исполняемым в вашем высочайшем присутствии на борту кораблей средиземноморской эскадры.

Августа в замешательстве.

Августа: Боже праведный… Это он!

Орлов: Извините, ваше высочество, но я не понял, что ваше высочество изволили повелеть.

Августа: Граф, мне не терпится услышать сей чимарозин гимн.

Орлов: Вы лишь только извольте пожелать, ваше императорское высочество.

Августа: Сделайте одолжение, господин адмирал. Я вам буду благодарна.

Орлов кланяется и на мгновение удаляется, вернувшись с гитарой в руках и в сопровождении шести матросов в белых форменках. Орлов играет на гитаре, три матроса стучат в ложки, остальные трое поют, держа в руках цветочную гирлянду.

Хор матросов в честь юной красавицы Елисаветы

Пленённо сердце нежной Лизой:

Вот радостей моих предмет;

Ея невинной взор и милой

Велит тебе забыть весь свет.

Цветущу зря красу и младость

Не чувственным возможно ль быть?

И пения внимая сладость,

Возможно ль пламень утаить?

В тебе одной, драгая Лиза,

Собранье вижу всех приятств,

В тебе одной соединила

Природа тьму своих богатств.

Дала тебе волшебны взгляды,

В одно мгновенье побеждать,

И вдруг мученье и отрады

В сердцах чувствительных рождать.

В лице твоём напечатлела

Румянец с белизной лилей,

Она изобразить хотела

Невинность тем души твоей.

Твой стан украсив простотою,

И стройность сохраня во всём,

Природа хитрою рукою

Явила совершенство в нём.

Как мягкий лён вкруг шеи белой,

Виются нежные власы,

Какие пишет кистью смелой

Художник редкий для красы.

Твой голос, каждое движенье

Для сердца новая стрела,

Восторг его оцепененье,

Тебе неложная хвала.

О коль тот счастлив и доволен,

Кто сердцем властвует твоим!

Он сам окован и неволен,

Но каждой бы желал быть им.

Завидовать сей лестной доле,

Напрасно грудь свою томить,

И быть у Лизы в век в неволе,

С чем можно счастье то сравнить!

Спев, матросы обвивают Августу гирляндой, низко в ноги кланяются и выбегают. Августа и Орлов остаются. Августа стоит, опустив глаза долу и еле дыша, Орлов пожирает её взглядом. Наконец, тягостное молчание прерывается.

Августа: Граф, памятуя незабвенное старое, с сего дня вам запрещается появляться мне на глаза. Займитесь самозванкой, и не медлите с исполнением воли государыни. Вас с нетерпением ждут в Петербурге!

Орлов преклоняет голову и стремительно выбегает.

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Августа остаётся одна, в задумчивости перебирая цветы в гирлянде.

Августа: Боже! Наконец-то, я всё поняла. Смертельный, горький, роковой удар прямо в сердце. Ведь он клятвопреступник и цареубийца… Боже мой! Но не всё ли равно? Прожить, прочувствовать лишь один короткий миг. Терпеть было бы выше моих сил, но и с холодной головой я выбрала бы то же. Ведь я – дочь российской самодержицы. Могу ли я быть столь несчастной, чтобы не иметь того, что доступно самому убогому простолюдину?

Августа распахивает дверь.

Орлов! Немедленно вернитесь!

Оставив дверь открытой, Августа подходит к образам и, не вставая на колени, в полный рост медленно осеняет себя крестом. Вбегает Орлов, Августа падает в его объятия.

Занавес опускается.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ. «Ривьера»

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Перед опущенным занавесом в полумраке стоят, обнявшись, Августа и Орлов. Августа в длинной белой исподней рубашке, по-прежнему с гирляндой вокруг шеи.

Орлов: Верьте мне, моя царевна, что никого до вас я не любил столь страстно, столь глубоко, с таким восторгом и с таким почитанием! Божественное, прекраснейшее чувство осенило меня, недостойного этой милости. Это волшебный сладкий сон,.. И не хочется, и не могу оторвать вас от своей груди.

Глядя долу, Августа перебирает гирлянду и отвечает не ему, а себе.

Августа: Клятвопреступник и цареубийца! Пав в ваши объятия, я сравнялась с вами.

Орлов: О, как я люблю вас, люблю вас больше жизни!

Августа: Правы мудрые книги, любовь эгоистична… Один цветок падает на пол.

Орлов: Лиза, моя милая Лиза! Я клянусь вам в вечной любви!

Августа: Не клянитесь мне. Клятвопреступник и цареубийца… Вы предадите и убьёте.

Она роняет гирлянду.

Орлов: Клянусь! Вы моя жизнь, вы всё для меня… Единственная.

Августа пытается освободиться из объятий.

Августа: Граф, вас ждут государственные дела…

Орлов: Ах, не могу оторваться от вас. Ещё короткое, сладкое мгновение…

Он в упоении поёт.

Орлов: Пчёлка златая!

Что ты жужжишь?

Всё в круг летая,

Прочь не летишь?

Или ты любишь

Лизу мою?..

Соты ль душисты

В русых власах,

Розы ль огнисты

В алых устах,

Сахар ли белый

Грудь у неё?..

Пчёлка златая!

Что ты жужжишь?

Слышу – вздыхая,

Мне говоришь:

К мёду прилипнув,

С ним и умру…

Неслышно появляется Рибас.

Рибас: Господин адмирал, пора отчаливать, пока не спал бриз. Вас с нетерпением ждут.

Орлов: До завтра, ваше императорское высочество. До встречи! Ни на единый миг не оставит меня ваш светлый божественный облик.

Орлов и Рибас выбегают. Тихо входит Иоанна.

Иоанна: Дело к тому и шло. Матушка, уж я весь лоб о пол разбила, отмаливая ваш грех. Грех, тяжкий грех… Нет такого человека, чтоб век без греха прожил.

Августа: Пощади меня, Иоанна.

Иоанна: Бог простит, моя царевна. Он един безгрешен, и милостив, и щедр. Спаситель наш, одна в тебе отрада и надежда на избавление.

Августа поднимает цветок и закрывает им лицо. Августа: Оставь меня, Иоанна. Видеть я никого не могу.

Иоанна: Нагрешила и в кусты, матушка? Теперь ты знаешь, в чём твоё истинное предназначение. Ты появилась в мире божьем, чтобы замолить грехи своей родительницы. Ты знаешь теперь, как сладко было ей закрыть глаза и броситься в пучину наслаждений. Тебе ныне ведомо, к какой беде приводит легкомыслие. Тебе открылась вся истина твоей жизни, твоего существования, твоего предназначения. Жить – богу служить, Августа.

Иоанна подбирает гирлянду и, поддерживая Августу под руку, выводит её.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Занавес поднимается, открывая приёмную залу Самозванки в отеле «Ривьера». В простенке между двумя большими распахнутыми настежь окнами на помосте стоит трон, спинка которого украшена золотым двуглавым орлом. Справа стоит клавесин, в обе стороны выходят большие двери. Под звуки полонеза Огинского зала наполняется гостями. Стоя у трона, громким криком и ударами жезла в пол у трона Гофмаршал представляет гостей.

Демарен: Воевода виленский князь Радзивилл!.. Великий гетман литовский принц Огинский! Барон фон Горнштейн!.. Пани и панове, дамы и господа! Отдайте должное красоте, уму и царственной высокородности единственной законной наследницы русского престола принчипессы Елисаветы!

В окружении свиты появляется Самозванка, держась прямо и гордо, с Андреевской лентой через плечо, и восходит на трон. Её сопровождают восторженные возгласы и приветствия. Гости поочерёдно приближаются к Самозванке и почтительно целуют ей руку.

Демарен: Пани и панове, дамы и господа, полонез.

Дамы и господа разбиваются попарно и торжественно танцуют полонез, отвешивая церемонные поклоны при прохождении мимо трона.

Демарен: Пани и панове, дамы и господа, тарантелла.

Гости весело танцуют тарантеллу, пьянясь её вихревым темпом.

Демарен: Пани и панове, дамы и господа, менуэт.

Разгорячённые итальянским танцем, гости выпивают и, разобравшись парами, танцуют чинный французский танец,, полный взаимных комплиментов и флирта. Веселье в разгаре. Самозванка довольно осматривается, приветствуя окружающих. Радзивилл и Иезуит поочерёдно обмахивают её пышным страусовым веером.

Голос из толпы: Ваше императорское высочество, повелите исполнить танцы народностей вашей необъятной империи!

Самозванка величественно встаёт с трона и сбрасывает с себя платье, оставшись в кружевном шёлковом белье и с андреевской лентой через плечо.

Демарен: Пани и панове, дамы и господа, танец голкондских баядерок!

Самозванка выходит вперёд и соблазнительно танцует. Вбегают чёрные девушки в индусских нарядах и образуют группы вкруг Самозванки. Гости в восторге стонут и обсуждают танец.

Гости: Поразительно чувственно… Это русский танец?.. Нет, голкондский!.. Но где же Голконда в России? Это в Сиберии?.. Да нет, Голконда это Индия… Но ведь она русская принчипесса… А ещё говорят, что она дочь персидского падишаха… Но позвольте, а как же русская императрица?.. Императрица? Да разве вы не слышали, что она была большой любительницей амурных удовольствий?.. У нас в Польше говорят, что покойная императрица держала большой сераль фаворитов… Вот как?.. О, вы бы видели, каких слонов прислал ей падишах!.. Так значит, наша принчипесса дочь падишаха и царицы?.. Но позвольте, господа, тогда причём здесь турецкий султан?.. Господи, да какой же султан? Вы всё перепутали, граф… Но ведь вы же видели на её пальце султанский перстень с государственной печатью?..

Танец заканчивается, и Самозванка снова восходит на трон. Гости громко кричат.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Входит Чимарозо, кланяется Самозванке и подносит ей манускрипт.

Демарен: Пани и панове, дамы и господа! Маэстро Чимарозо имеет честь преподнести её высочеству наследной принчипессе Елисавете пиесу собственного сочинения.

Чимарозо: Ваше императорское высочество, прекраснейшая из прекрасных принчипесса Елисавета, окажите мне высочайшую честь преподнести вам сонату, написанную во исполнение вашего пожелания.

Чимарозо целует руку Самозванки, она внимательно листает манускрипт, затем медленно, торжественно и громко читает вслух.

Самозванка: «Соната ля минор. Прекраснейшей из прекраснейших, сверкающей Полярной звезде, юной русской принчипессе Елисавете». Как вы галантны, маэстро.

Она обращается к Радзивиллу.

Самозванка: Мой любезный принц, сделайте милость, поднесите маэстро достойный подарок.

Радзивилл крутит усы, неприязненно смотрит на Чимарозу и демонстративно поворачивается к нему спиной. Самозванка встаёт с трона, подходит к Радзивиллу и снимает с его шеи огромную золотую цепь с большим бриллиантовым крестом.

Самозванка: Принц!.. За непокорность я лишаю вас ордена святой принчипессы Елисаветы.

Она поворачивается к Чимарозе и надевает ему цепь.

Самозванка: А вас, любезный маэстро, я посвящаю в рыцари и повелеваю преданно и верно служить мне.

Зала гудит, поляки недовольно крутят усы, остальные гости восхищённо кричат и славят Самозванку. Она садится за клавесин и играет поднесённую сонату. Чимарозо выбегает вперёд, держа в руке свисающий с шеи крест.

Чимарозо: Святой боже! Я рыцарь! Я рыцарь ордена святой принчипессы Елисаветы… Боже, я чувствую, как моя душа низвергается в ад. Ах, прощай, истинная Елисавета. Нет мне теперь прощения.

Самозванка заканчивает играть. Окружающие восхищённо и вразнобой бурно рукоплещут и кричат.

Гости: Шарман!.. Любо!.. Брави!.. Экселлант!.. Какой талант!..

Радзивилл приближается к Чимарозе, держась неприязненно.

Радзивилл: Откуда ты взялся, пан сморчок?

Чимарозо: О чём вы, синьор? Я вас не понимаю…

Радзивилл: Щупленький. Тощенький!.. Поди, жид италианский. Ты какой веры, пан сморчок?

Чимарозо: Единственно верной и святой.

Радзивилл: Ишь, какой прыткий! А ну-ка, потанцуй, пан сморчок. Посмотрим, какой ты веры и национальности.

Радзивилл выхватывает из ножен кривую саблю, он колет острием в зад Чимарозы. Чимарозо подпрыгивает и бежит. Радзивилл бегает за ним и колет.

Чимарозо: Как вы можете?.. Что вы себе позволяете, синьор?

Радзивилл: Ха-ха-ха! Хе-хе-хе! Ухо-хо-хо! Скачет, как лягушка.

Иезуит: А не шпион ли он московитский?

Радзивилл: Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!.. Пан сморчок, я тебя покупаю у принчипессы. Велю тебе танцевать лягушачьи танцы. Ха-ха-ха!.. Скакать и квакать будешь. Хо-хо-хо!..

Из толпы выходит Самозванка.

Самозванка: Как у вас весело, господа.

Радзивилл: Принчипесса! Этот сморчок забавно танцует. Продайте мне его.

Самозванка: Нет, любезный принц. А вас, маэстро Чимарозо, благодарю за столь милый подарок. В ответ на вашу любезность дарю вам пост придворного композитора и капельмейстера. По восшествии моём на российский престол милости прошу в Санкт-Петербурх, в эту прекрасную северную Пальмиру, и велю сочинять большие сериозные оперы в святые дни и малые комические по праздникам.

Гости: О, какая царственная щедрость!.. О, как она великолепна!.. Какая милость!.. Какое великодушие!..

Самозванка: Вам, маэстро, предстоит небольшая аттестация. Знакома ли вам модная парижская опера «Алина, королева голкондская»?

Чимарозо: О да, ваше императорское высочество. Я знаком с манускриптом маэстро Монсиньи. Эта опера прекрасна, ваше императорское высочество.

Самозванка: А можете ли вы исполнить её? имарозо: Сыграть её я могу, но запоминание текста выше моих сил, ваше высочество, прошу простить меня за то.

Самозванка: Играйте, маэстро, для того я и пригласила вас. А спеть я могу сама. Ведь эта опера была поставлена в мою честь.

Чимарозо играет, а Самозванка, сложив руки на груди, поёт.

Самозванка: Романс Алины, королевы голкондской!

В одной стране с тобою,

Пастушкою простою

Родилась я на свете

Пятнадцати быв лет.

Любовь я презирала

И… вдруг скучать всем стала,

Бежала пастухов,

Скрывалась в глушь лесов,

Но видела везде любовь.

Блестящий красотою,

И родом, и душою,

Сенфар в стране той жил.

Сенфар меня любил:

И – нежностью исканий,

Ласк, просьб и увещаний,

Волшебством страстных снов –

Он душу дал мне вновь

И заслужил мою любовь.

Гоним своей роднёю,

Разстался он со мною,

Меня ж судьбина зла

В Голконду привела

И троном наградила.

Но, ах! Не прохладила

Мою кипящу кровь,

И здесь, среди трудов,

Я чувствую ещё любовь!

Гости: Шарман! Брависсимо! Любо!..

Чимарозо (искренне): Ваше императорское высочество, я потрясён вашим пением! Боже, никогда не слышал столь прекрасного пения.

Самозванка: Спасибо. Королева голкондская я и есть сама, и потому эта опера обо мне, и написана была в мою честь. Пока же, маэстро, пока российский престол подло узурпирован коварной немкой, велю вам сопровождать меня и наполнять мой двор звуками вашей чарующей музыки.

Гости: О, как она прекрасна!.. Как царственна!..

Чимарозо: Ваше высочество прекрасная принчипесса, я ваш преданный раб.

Чимарозо низко склоняется, целует поданную руку, затем садится за клавесин и играет.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЁРТОЕ

Появляется Рибас, быстрым шагом обходит окружающих, пристально вглядываясь в их лица. Иезуит шепчется с Радзивиллом, временами показывая из-под плаща кинжал.

Иезуит: Вот московитский шпион. Я чую это за версту. Надо бы его незаметно вытащить отсюда и прирезать.

Радзивилл: Это какой-то бандит. Он тебя сам быстро и незаметно прирежет.

Иезуит: Матка боска, ведь чую шпиона за версту. Не к добру его появление.

Радзивилл: Стой за его спиной и не отходи ни на шаг. В удобный момент пырни в бок.

Иезуит: Прирежу, как цыплёнка.

Иезуит пристраивается к Рибасу, которого замечает Самозванка и, улыбаясь, подходит к нему. Рибас становится на одно колено и целует сначала край её платья, а затем руку.

Самозванка: Вот истинно преданный мне и российскому престолу подданный. Дамы и господа, позвольте представить вам лейтенанта русского флота Рибаса. Лейтенант прибыл с известием о том, что средиземноморская эскадра готова присягнуть мне, единственной законной по крови наследнице русского престола.

Гости: Да здравствует русская императрица Елисавета Вторая!

Самозванка: Мой флот прибудет сюда завтра, и я взойду на борт флагманского корабля. Мы поднимем паруса и возьмём курс на Стамбул, где мой союзник турецкий султан готовит стотысячную армию для вторжения в южные рубежи России, а флот под началом адмирала Гассан-бея ждёт меня. Тем временем, армии моего брата маркиза Пугачёва должны выдвинуться из-за Урала и освободить старую исконную столицу Москову.

Гости: Да здравствует императрица Елисавета Вторая! На Россию! Смерть московитам! Смерть узурпаторше русского престола!..

Голос (с немецким акцентом): Ваше императорское высочество! Что ожидает нынешнюю императрицу Екатерину?

Самозванка: София Августа Фредерика фон Анхальт-ЦербстДорнбург, захватившая престол путём подлого убийства моего брата законного императора Петра Третьего, будет выслана в Пруссию, в свой родной город Штеттин. Я не желаю её крови, я желаю лишь восстановления на российском престоле истинной династии Романовых, последней и единственной представительницей которых я являюсь.

Голос (с немецким акцентом): Ваше императорское высочество, но зачем она нужна нам? Вы уж увольте нас от такой чести.

Самозванка: Хорошо, будьте спокойны. Я поселю её в морской крепости Кронштадт за крепкими стенами бастионов.

Гости: Слава императрице Елисавете Второй!

Самозванка: Лейтенант Рибас, за преданную верную службу присваиваю вам звание контр-адмирала. По возвращению в законные руки российского престола велю вам занять пост генерал-коменданта морской крепости и порта Кронштадт. Велю вам верой и правдой, не щадя живота своего надёжно охранять морские подступы к моей столице Санкт-Петербурх и сам Кронштадт.

Рибас: Ваше величество, клянусь отдать свою жизнь за один ваш взгляд. Повелевайте!

Рибас снова падает на колено и целует край её платья.

Иезуит: Моя принчипесса! Не верьте ему, он предатель и шпион!

Чимарозо: И этот русский синьор офицер!.. Он тоже предатель. О, здесь все предатели и преступники.

Чимарозо с отчаянием смотрит на крест, как бы желая сорвать его с шеи, а Самозванка подходит к Иезуиту и снимает с его шеи бриллиантовый крест на длинной цепочке.

Самозванка: За невоздержанность я лишаю вас ордена святой принчипессы Елисаветы. А вас, мой любезный адмирал, я посвящаю в рыцари.

Она поворачивается к Рибасу и надевает ему цепь.

Гости: Слава императрице Елисавете Второй!

Иезуит: Принчипесса, он предатель! Вы погибнете!..

Самозванка: Оставьте нас вдвоём.

Окружающие отступают. Самозванка и Рибас остаются на авансцене.

Самозванка: Говорите, где Орлов и что с ним?

Рибас: Ваше величество, адмирал Орлов ваш преданнейший слуга.

Самозванка: Можно ли ему верить?

Рибас: Если вы желаете достигнуть своей высокой цели, то вам не обойтись без его помощи.

Самозванка: Вы не ответили на вопрос, адмирал. Можно ли верить Орлову?

Рибас: Вы сами знаете, что его старший брат был любовником немки и немало способствовал её возвышению. Сейчас же Орлову-старшему дана полная отставка, он не допускается ко двору, и братья опасаются, что новый фаворит Потёмкин изничтожит соперников.

Самозванка: Вот как? Кто такой Потёмкин?

Рибас: Он безродный пьяница и кутила из конногвардейцев. Ненавидит братьев Орловых и желает сжить их со света. Дни рода Орловых сочтены.

Самозванка: Ого, господин адмирал, какую приятную новость вы мне доставили. За вашу преданность и усердие я хотела бы наградить вас по-царски. Этой ночью повелеваю вам незаметно явиться ко мне и оставаться в моих покоях до утренней зари… Есть ещё что-то интересное?

Рибас достаёт из рукава письмо.

Рибас: Я ваш преданный раб, ваше величество. Дабы вы могли удостовериться в истинности моих слов, я похитил у адмирала письмо.

Самозванка: Похитили? Ах, как я люблю столь романтичное занятие. «Алехан! Совсем мамка от рук отбилась. Этого поганого кобеля Потёмкина ни на шаг не отпускает от своей царственной особы»… Так… Ах, как интересно. «А этот гад Потёмкин по пьянке похвалялся, что вскоре изничтожит нас, и что меня, своего соперника и лютого врага, хочет сделать своим денщиком, а тебя, Алехан, Чесменского победителя, похвалялся назначить главным евнухом своего гарема»… Ха-ха-ха! Вот так номер.

Рибас: Адмиралу Орлову обидно сиё читать, ваше императорское величество. Орлов собрал офицерское собрание и зачитал это письмо вслух. Офицеры эскадры, все как один, начиная от юных мичманов и заканчивая адмиралом Грейгом, поклялись Орлову в верности, ибо морская честь и морская косточка не позволят им видеть, как безродный пьяный фаворит изничтожит любимого всеми графа Алексея Григорьевича. Офицерское собрание средиземноморской эскадры единодушно решило присягнуть вашему величеству и возвести вас на трон.

Самозванка пристально смотрит в глаза Рибасу.

Самозванка: Правду ли молвите, адмирал Рибас?

Рибас: Клянусь жизнью, говорю истинную правду, ваше величество. И не только средиземноморская эскадра, но и весь российский флот, несущий свой флаг на четырёх океанах, с радостью присягнёт вам, если вы, ваше величество, взойдёте на престол об руку с Орловым.

Самозванка: Как это возможно, господин адмирал?

Рибас: Офицерское собрание просило Орлова пасть к вашим царским ногам.

Самозванка: Орлов не мальчик! Я вам не верю.

Рибас: Орлов тайно носит на груди ладанку с вашим портретом.

Самозванка: Ладанку? Что это за чертовщина?

Рибас: Иконку, ваше величество, самый заветный амулет.

Самозванка: Это правда? О, я совсем не знала об этом. Что ж, господин адмирал, мне есть о чём подумать. Не забудьте ночью явиться ко мне, чтобы доказать свою преданность.

Рибас падает на колено и целует подол платья Самозванки. Она подаёт ему руку и указывает на своё плечо, а затем на полуобнажённую грудь, куда Рибас поочерёдно почтительно целует.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

В зале оживление. Не спеша и с достоинством входят русские офицеры в белом и с букетиками цветов в руках, поочерёдно подходят к Самозванке и, низко кланяясь, подносят ей цветы и представляются.

Демарен: Пани и панове, дамы и господа! Адмирал русского флота его светлость граф Орлов собственной персоной!

Слышны дамские голоса «Где же он?», «Ах, не заслоняйте этого героя, я хочу видеть его!» и прочее.

Самозванка: Где же Орлов?

Рибас: Господа флотские офицеры, смирно! Его сиятельство адмирал российского флота граф Орлов!

Русские вытягиваются в струночку в линию и прикладывают ладони к вискам. Входит Орлов.

Самозванка: Ах, какой красавец. Какая порода! Какая стать…

Орлов медленно приближается, пожирая Самозванку взглядом, и преклоняет перед нею колено.

Орлов: Ваше императорское высочество цесаревна Елисавета Иоанновна! Благославите меня на подвиг во благо российского престола!

Самозванка: Встаньте, любезный адмирал. Встаньте, вы среди друзей.

Самозванка протягивает Орлову руку и поднимает его. Орлов прикладывается к её руке в долгом почтительном поцелуе.

Самозванка: Какие новости из Петербурга, дорогой адмирал?

Орлов: Простите меня великодушно, ваше высочество. Волнение от встречи с вами сжимает мне грудь. Я готов разрыдаться от безмерного счастия припасть к вашим царственным стопам.

Самозванка: Вина адмиралу Орлову. Самый большой кубок!

Орлов: За здравие её императорского высочества наследницы престола цесаревны Елисаветы! Пусть вместо меня говорит флот!

Орлов залпом опрокидывает кубок. В залу вбегают российские моряки в белых форменках. Гости в панике кричат и пытаются выбежать из залы, но матросы выстраиваются в три линии, и гости успокаиваются.

Хор средиземноморской эскадры о быстром младом Орле

Быстрый млад Орёл, птица мощная,

Царь пернатаго царства славнаго,

И птенцов своих нежной друг-отец,

Как доведался, что яр – чёрный вран

Прилетел в его область мирную,

Прилетел с своей стаей жадною,

Утесняет, бьёт его детушек,

Не щадит, злодей, пола, возраста,

Не щадит, злодей, красы, голоса,

Раззоряет их тёплы гнёздышки,

Разсыпает их перья по ветру,

Точит кровь их ручьём по воздуху.

Встрепенулся тут быстрый млад Орёл,

Он послал своих соколов в полёт,

Усмирить яра – чёрна ворона,

Наказать его стаю хищную,

Отомстить за кровь милых детушек,

За их гнёздышки, житьё тёплое.

Потемнел вдруг свет от полёта их

Ветры шумные раздались от крыл.

Понеслись в путь ясны соколы,

А пред ними сам быстрый млад Орёл.

Как настиг Орёл чёрна ворона,

Как пустил Орёл соколов своих.

Как ударили – разметали всё…

И яр – чёрный вран пред Орлом не смог,

Пал, ударился о сыру землю.

В нём забилося сердце чорствое,

Содрогнулася душа мрачная.

Ждёт он гибели неизбежныя,

Но быстр млад Орёл – чужд отмщения,

Не хотел убить хоть врага – птицу,

Притупил лишь ей когти острые,

Но оставил жизнь – для разскаянья.

Не летать было чёрну ворону

В леса мирные возмущать покой,

Не ходить было гаду подлому

На святую Русь с злобным помыслом.

Орёл Севера соколов пустил,

И без крыльев стал вражий чёрный вран.

Закончив петь, матросы выбегают, другие вбегают с огромными плетёными корзинами с цветами, которые ставят вкруг трона. С рейда раздаются оглушительные залпы, и в открытые окна врываются густые клубы порохового дыма. Среди орудийной пальбы слышны громовые крики «Ура!», «За матушку цесаревну Елисавету!», «Виват графу Орлову!» и «Да здравствует российский флот!»

Занавес падает.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Занавес опущен. Тревожная тёмная ночь. Справа выходит Рибас в длинном чёрном плаще, в шляпе с большими полями и с чёрной повязкой, закрывающей лицо ниже глаз. Он внимательно осматривается, осторожно ступая, доходит до середины сцены, затем прислушивается и внезапно исчезает в складках занавеса.

Мгновение спустя слева появляется Иезуит, тоже закутанный в длинный плащ и в широкополой шляпе, осматривается и прислушивается. Пройдя сцену, он скрывается в правой кулисе, затем появляется снова и начинает внимательно исследовать складки занавеса. Наконец, он успокаивается.

Иезуит: Проклятая Алина! Проклятая любовь… Пагубная страсть… О, как я страдаю. Страдаю и люблю с самого того сладкого и проклятого мига, как я увидел её.

Он снимает с шеи медальон, открывает и любуется портретом, периодически прикладываясь к нему губами.

Она божественно прекрасна. Она дьявол. О, ради неё стоило жить. И умереть. Ради неё покинул я родину, дом, родителей, службу, я позабыл свой долг. Лишь только она взглянула на меня своими зелёно-изумрудными глазами. Её глаза это смертельный омут, в котором так сладко тонуть… И лживые слова, которым веришь всей душой.

Достаёт из-за пазухи письмо, разворачивает и читает, временами разражаясь дьявольским смехом.

Ведь знаю, что ложь, но так хочется верить. Лишь четыре слова. «Приходи… Я твоя… Алина». Ах, как я бросился к ней, сломя голову. Ведь оказалось, что письмо было не мне, что пишет она такие же дюжинами, и это попало мне по ошибке. И ведь она даже глазом не моргнула, а сразу же уложила меня в постель. А затем, написав новое письмо, всё те же четыре заветных слова, послала меня исправить ошибку. Сколько раз я проклинал себя за то малодушие! Сделав раз, затем я повторил тысячу раз. Я стал её посыльным, безропотно разнося тайные послания знати, лицам духовным, банкирам, военным, зачастую совсем не умным господам, но всегда – богатым и влиятельным. Франция, Германия, Италия…

Он снова всматривается в медальон, затем поёт.

Ты ль сумненьем укоряешь

Сердце страстное тобой?

Ты ль себя не уверяешь,

Что тобою жив одной?

Жив, питая душу страстью,

Кою ты вселила в ней,

Положа предел ей к счастью

В взгляде красоты твоей.

В взгляде, в коем обретая

Мира прелесть для себя,

Ощущаю сладость рая,

Преселя мой дух в тебя.

Нет, не верю, чтоб не знала

Сил своей ты красоты,

Что владычицею стала

Навсегда моею ты.

Всё в тебе – ах! – всё являет:

Вздох мой, слово, каждый взор,

Что восторг мне составляет,

Прелестей твоих собор!..

И ведь безразлично ей, оказывает ли она милости католику, лютеранину, безбожнику еретику или даже магометанину. Ведь как ловко она вытряхнула огромный баул индийских изумрудов из турецкого адмирала Гассан-бея. Мурлыкала ему головокружительные слова, красила ему хной бороду, пела сладчайшим голосом, извивалась перед ним в танце живота, а я, её верный раб, на коленях униженно прислуживал им. Я на коленях перед Гассан-беем, самолично отрезавшим головы у сотен христиан!..

Что вселенная не может

Потушить мой жар в крови,

В цель себе хотя положит

Быть врагом моей любви.

Пременить к тебе мне чувства

Неспособен целый свет –

Мудрым нет на то искусства,

А тиранам – силы нет.

Зреть тебя – и быть в свободе,

Зреть тебя – и не любить,

Бог чудес таких в природе –

Бог не в силах сотворить.

Или должен прежде в льдины

Претворить он все сердца,

Чувствий пременить причины,

Скрыть в себе всех благ творца.

Продолжить чтение