Читать онлайн Дурила бесплатно

Редактор Ольга Рыбина

Корректор Оксана Сизова

© Катерина Раюшкина, 2023

ISBN 978-5-0060-4132-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

В доме было суетно. Скрипели половицы, свистел чайник, со двора доносилось слабое довольное мяуканье только что окотившейся кошки, домашние перекидывались сухими фразами.

– Все готово? – спросил отец.

– Почти, – ответила мать, расставляя на столе глубокие белые тарелки.

Сашка глазел в окно на кисельный закат. Мыслями он был где-то далеко, он и сам не знал где – то ли в другой стране, то ли за ближайшим облаком. Там ему было хорошо. Мальчик чувствовал себя спокойным и сильным. Но из этой мечтательности его выдернул строгий отцовский голос.

– Где твои брат и сестра?

– Не знаю.

– Дурила!

Сашка виновато потупил взгляд. Он уже привык к тому, что его называют дурилой, и это его нисколько не обижало. Наоборот, он старался всячески оправдывать обидное прозвище. Так было проще – меньше спроса.

– Пойду поищу, – с показным энтузиазмом сказал Сашка.

Он не успел подняться с табурета, как хлопнула дверь. Быстрым шагом мимо прошла старшая сестра Настя, широкоплечая плотная девица двадцати лет. Будучи фигуристой, она всячески старалась подчеркнуть большую грудь. Особенно, если в деревню заносило симпатичных парней. Тогда в ход, как козыри, шли обтягивающие топы и блузки. Вещи были старыми, маломерили и превращали Настю в девочку-переростка, на которой не задерживался мужской взгляд. «Простушка», – думали городские. Настя делала вид, что не замечает их безразличия, а ночью безутешно рыдала в подушку.

За сестрой просеменил раскрасневшийся средний брат Сергей, щуплый и невзрачный. Однако он был самолюбив: в нем, как змеи, копошились амбиции. Не так он был прост, как казался, и, зная это, Сашка избегал его. Просто так Сергей ничего не делал. Из всего пытался извлечь выгоду. Прикладывал для этого усилия. Много работал по хозяйству, неукоснительно выполнял родительские просьбы. Для достижения целей не гнушался клеветой и стукачеством.

– Свиней кормили, – отчиталась Настя перед родителями и ужалила Сашку ядовитым взглядом.

– Свиней кормили, – эхом отозвался Сергей.

Отец одобряюще улыбнулся, потрепав среднего сына по голове. Сашка с места не сдвинулся – ждал приглашения. И оно незамедлительно последовало.

– Садитесь уже. Стынет, – буркнула мать, заняв место во главе стола.

На ужин была отварная картошка и курица, зарезанная с утра Сергеем. Все с аппетитом принялись за еду. Только Сашка шевелился медленно, наблюдая за домочадцами. Вот Сережа похож на отца. Настя – на мать, женщину красивую и властную. Обе, несмотря на дородность, обладали тонким длинным овалом лица и взглядом с прищуром. Улыбку венчали одинаковые глубокие ямочки. Сашка не понимал, на кого похож он. У всех были блестящие темно-русые волосы и серые глаза. А у него шевелюра пшеничного цвета и глаза зеленые. Внешне он не имел сходства ни с отцом, ни с матерью. Как уверяла последняя, он был копией какого-то там прапрапрадеда, которого, конечно, никогда не видел. «Может, меня усыновили?» – промелькнула мысль.

– Ешь давай, – повысил голос отец. – Или тебе не нравится?

Папаша всегда хорохорился перед женой. В ее присутствии писклявый голос становился внушительнее и строже. Отчего женщина особенно ласково смотрела на мужа. На ее лице появлялся легкий румянец. Обычно мать краснела, когда злилась. Но сейчас она светилась от счастья, хотя и пыталась скрыть игривое настроение. Лицо, как обычно, было строгим, а улыбка – натянутой, как тетива лука.

Щуплая дохлая фигура отца меркла на фоне дородной, пышущей здоровьем матери. Стоило ей зыркнуть, как голос его опускался на полтона и лишался всякой силы.

– Слышал? – строго посмотрела мать.

– Дурила! – сказал отец, будто дразнил одноклассника.

Сашка с показным усердием впился в куриное бедро. Брат и сестра жевали быстро и неразборчиво.

– Вкусно? – с издевкой спросила Настя.

Сашка, не отрываясь от курицы, часто закивал.

– Скажи спасибо брату. Это он с утра постарался.

– Спасибо, – искренне поблагодарил Сашка.

– Лучше бы помогал нам по хозяйству, – подражая Насте, съязвил Сережа.

– Правильно отец говорит, что ты дурила, – продолжила нападки Настя.

– Прекратите, – неожиданно вмешалась мать.

– Мам, а что хватит?! Он уже здоровый лоб, ему восемнадцатый годок идет! А он все как ребенок! Ни свиней, ни кур не кормит. Траву не косит. Никакой пользы от него в хозяйстве нет! Максимум ведро воды из колодца принесет. Сидит возле окошка, как ленивый кот, – выпалила Настя.

– Со временем все придет к нему, – успокаивала мать, как-то непривычно посмотрев на Сашку.

– Я согласен с Настей. Надо с ним что-то делать, – вступился Сережа.

Сашка жевал молча. Пусть говорят, что хотят. Он просто другой – не такой, как они.

– Что-нибудь скажешь в свое оправдание? – обратился к нему отец.

– Мне нечего сказать, – Сашка продолжал с показным усердием уплетать ужин.

Настя цыкнула, сжав куриную кость, как рукоятку ножа. Сашка краем глаза заметил, что в ее глазах вспыхнула злость. Она была готова наброситься, как дикая медведица, оберегающая потомство.

– Надо с ним что-то делать, – процедила она.

– Говорю же, прекратите! Ты взрослая умная девушка. Сейчас нам надо думать о другом. Вы знаете о чем, – мать стукнула по столу и многозначительно посмотрела на присутствующих.

Настин пыл поутих. Она, вжав голову в плечи, исподлобья, как-то виновато смотрела на родителей.

– Конечно, мам, знаем. Надо готовиться к ритуалу, – сказала Настя, положив кость на край тарелки.

– Прекрати произносить это слово вслух! – истерично прошипела мать. – Ужин окончен!

Настя и Сережа, так и не наевшись досыта, покорно вышли из-за стола. Сашка остался на месте и как ни в чем не бывало приступил к картошке.

– Дурила! – напоследок бросила Настя.

– Слышишь, что твои брат и сестра говорят? Тебе надо брать с них пример. Раньше шла у тебя на поводу… думала, изменишься. Но сейчас вижу, без нашей помощи этого не случится. Следующий рит… – не договорив, мать осеклась. – В общем, ты понял. Будешь за главного.

У Сашки моментально пропал аппетит. Сухая картошка застряла в горле, отчего он громко закашлял, и непрожеванные куски разлетелись во все стороны.

– Ладно, – наконец, выдавил парень.

Отец посмотрел с одобрением и почти поклялся не называть его дурилой. Сашка встал из-за стола и с таким же усердием, с которым ел, зевнул.

– Спокойной ночи, – сказал он, но родители уже не обращали на него внимания.

Сашка поднялся на любимый чердак. Там всегда было спокойно. Благоухали сухие травы. Заложив руки за голову, он с удовольствием растянулся на старом матрасе. Сашка лежал так, пока из маленького окошка не полился мягкий лунный свет, и думал о словах матери. Он будет проводить ритуал… Чепуха! Он на такое не способен. Да и вообще не хочет идти на поводу ни у матери, ни у отца, ни у глупых традиций. Он сам по себе. Он – дурила!

Вдруг снизу раздался громкий треск: загрохотала мебель, неприятно заскрежетали ножки передвигаемых стульев. Стало страшно, будто в дом проникли воры. Лучше бы воры… Сашка знал, что это хозяйничали духи. Парень по-детски сжался, натянув на лицо простыню, и ждал, когда все закончится.

Голодные духи предков напоминали о себе накануне ритуалов. Сашка пытался привыкнуть. Не смог. Эти визиты леденили кровь, заставляли чувствовать ничтожность тела и физического существования. Сашка знал, что брат и сестра чувствовали то же самое, но никогда в этом не признавались.

Мать с особой радостью ждала встреч с бесплотными предками. Вот и сейчас Сашка услышал ее заискивающий шепот:

– Все сделаем… Как хотите. Конечно, я знаю, что вам надо есть. Да… Мы найдем… Не сомневайтесь. Знаю, что оберегаете нас и даруете все, чтобы мы жили долго и счастливо…

Дом ходил ходуном в течение часа, показавшегося Сашке бесконечным. Заснуть было невозможно: через тонкую простыню парень видел жуткие тени. Они, как волны, то прибивались к Сашке, то отступали. Он зажмурился настолько сильно, что прыснули слезы. И хотя все закончилось так же внезапно, как и началось, глаза Сашка так и не открыл. Заснуть бы, заснуть… Вымотанный страхом, парень погрузился в сон.

Снилась Сашке родная деревня Лопатиха в Псковской области. Было очень зелено и душно. На улице – ни души. Сашка шел по дороге от дома, наслаждаясь погожим деньком. Вдруг из домов начали выскакивать полуголые соседи. Старики и старухи кричали, метались между домами и улицей. Надвигалось несчастье. Сашка замер, не понимая, что происходит. А старики, на удивление, двигались очень быстро. Похватав сумки и авоськи, они разбегались в разные стороны. Тут к Сашке на своем ржавом «Урале» подъехал сосед, дядя Степа.

– Саня, беги! – пыхтя, крикнул он.

– Что случилось?!

– Катастрофа! Мы сейчас погорим!

И, правда, на деревню надвигался черный дым. Где-то вдалеке языки пламени слизывали пшеничное поле.

– Можно с вами?

– Своих спасай!

Дядя Степа выжал рычаг сцепления и уже был готов рвануть вперед.

– Они сами справятся!

Дядя Степа с неодобрением покачал головой, прищурил один глаз и кивнул на коляску. Сашка ловко запрыгнул в нее. Тем временем дым стал гуще. Дядя Степа зашелся громким противным кашлем.

– Гоните! – заорал Сашка.

Мотоцикл затарахтел, медленно набирая обороты. И вдруг возле Сашки оказалась вся его семья. Они окружили «Урал» и всячески мешали его движению.

– Куда ты? – кричали родичи.

– Мы сейчас погорим! – крикнул в ответ Сашка.

– Никуда ты не уйдешь!

Семья тянула Сашку в разные стороны, пытаясь вытащить его из коляски.

– Дядя Степа, газуйте!

Мужчина выжал рычаг, и мотоцикл рванул вперед. Сашкины родственники повалились, как спелые груши. Отец и мать, бранясь, грозили ему кулаками. Сашка сначала улыбнулся, а как только они скрылись из виду, рассмеялся во весь рот, громко и задорно. «Никакой я им не дурила!» – кричал он дяде Степе, но гул мотора съел его голос.

На этом путешествие, еще толком не начавшись, было прервано. Сашку разбудила Настя, протягивая ему ведро.

– Сейчас пойдешь свиней кормить.

– Не пойду.

– Это еще почему?

Глаза Насти стали злыми, и девушка изменилась в лице. Оно еще более вытянулось и заострилось. Сашка знал это недружелюбное выражение, после которого всегда случались неприятности.

– Спроси у матери, – бросил парень, – я буду за главного.

Настя приоткрыла рот. Теперь ее глаза загорелись завистью.

– Сама понимаешь, мне надо готовиться, – добил ее Сашка.

– Ладно… я спрошу у матери. И если ты мне врешь… – Настя показала кулак и ушла, волоча за собой грязное ведро.

Деревня Лопатиха – чудное место для тех, кто хотел укрыться от городской суеты. Тут все располагало к размеренной неторопливой жизни, ранним подъемам и таким же ранним отходам ко сну. Однако не хотела молодежь такого счастья – бежала в крупные города, забирая с собой лишь один чемодан необходимых вещей. Своим старикам молодые люди обещали, что, как только устроятся, тотчас вернутся за ними. Но старики так и оставались в своих покосившихся домиках и терпеливо ждали весточек от детей. Они понимали, что жизнь в городе трудная – надо крутиться, копеечку зарабатывать, не то что здесь, в родной деревне – все понятно, как прокормиться и что делать. Правда, были и те, кто, несмотря на уговоры, не спешил добровольно расстаться с деревенской жизнью. Комфорт в виде горячей воды и отопления не соблазнил их. «Что мне старику в этом каменном гробу сидеть? Здесь мне хорошо. Земля, чистый воздух. Что еще надо?» – приговаривали они, однако детей и внуков ждали, как и брошенные, с огромным нетерпением.

Не только старики и старухи оккупировали Лопатиху. Встречались и молодые лица. Это семья Благовых, с которой читатель уже успел познакомиться, и жившая на другом конце деревни семья Староверовых. Настоящую фамилию последних никто не знал. Староверовыми их прозвали лишь за приверженность старообрядчеству.

Глава семейства Федор был крепким и полным мужиком лет пятидесяти. Как и полагается старообрядцу, он носил длинную пушистую бороду и рубаху-косоворотку с пояском. Под стать ему, в длинном сарафане и платке, ходила его супруга Анна, бледная изнеможенная женщина. Глядя на нее, никто не давал ей законных двадцати пяти лет, и все считали ее ровесницей Федора. Они растили двух сыновей и дочку.

Семья жила тихо и уединенно. Их добротный деревянный дом располагался неподалеку от церкви, которой Староверовы старательно избегали. Никто не ходил к ним в гости, и они сами никого не беспокоили. Несколько раз за год к ним на черной «бэхе» приезжали, как все полагали, родственники – расфуфыренная пара.

В Лопатихе обсуждали не только хозяйственные проблемы и городские новости. Отнюдь, самое большое удовольствие доставляли сплетни. Визиты к Староверовым развлекали деревню минимум неделю. Один из таких разговоров невольно застал Сашку, когда он после пробуждения спустился во двор, чтобы посмотреть, как брат и сестра суетятся вокруг свиней.

– Вон к этим чудакам снова приехала та парочка. Интересно, о чем они разговаривают? Просто так богатые люди в Богом забытую деревню не приедут, – услышал Сашка из-за забора голос бабы Мани.

– Я от кого-то слышала, не помню уже от кого, что, мол, Анька на самом деле из богатой семьи, водился за ней грешок – наркоманкой была, вот папенька и маменька ее насильно и выдали замуж за этого толстопуза Федора. Ему-то, понятное дело, с молодухой хорошо жить, а ей-то каково? Бежать ей надо от этого старообрядца. Поговаривают, он к ней руку прикладывает. Я, конечно, сама не видела. Но как тут увидишь?! Она и носа на улицу не кажет, – затараторила ее подруга, баба Клава.

Дома этих женщин располагались рядом, и соседки все время переговаривались через забор. Сейчас же они болтали на улице, прямо перед Сашкиной калиткой.

Баба Маня, будучи крепкой, закаленной невзгодами старушкой, обладала подвижной мимикой и твердо стояла на ногах. Ее подруга, напротив, имела грузное одутловатое тело, давившее на колени, и опиралась одной рукой на забор, чтобы облегчить боль в суставах. Подруги считали себя модницами, поэтому на псковском рынке покупали только самые цветастые халаты. В этот раз на их легких хлопковых сарафанах желтели большие подсолнухи.

– Да-да, я тоже слышала что-то такое! – подтвердила баба Маня.

– Насколько я знаю, к Аньке это ее брат с женой приезжает.

– Ты посмотри, на какой машине ездят! А девку в деревню сбагрили.

– Жалко мне ее, – вздохнула баба Клава.

– Сама, поди, виновата! – подытожила баба Маня с каким-то материнским сожалением.

– Да что об этих Староверовых говорить, – баба Клава перешла на шепот. – Благовы еще хуже! Я их стороной обхожу.

Старушка замолчала, посмотрела на дом Благовых и заговорила еще тише. Сашка не смог разобрать ни слова и на свой риск вплотную подошел к забору, уткнувшись в него носом. Баба Маня удивленно охала и соглашалась с тем, что шептала на ухо подруга.

– Да-да, и не говори! У меня тоже болит голова, когда с этой дылдой Танькой разговариваю, – воскликнула баба Маня.

– Потише. Тпр-р-ру-у! – затормозила соседка.

Больше Сашка не услышал ничего, кроме ахов и возгласов. Лишь перед тем, как разойтись, баба Маня, потеряв бдительность, громко выпалила:

– Чертовщина там у них творится!

Под Сашкиной ногой хрустнула ветка, и соседки поспешили ретироваться. Сашка не сдвинулся с места, все ждал продолжения разговора. Было любопытно, что о его семье думают соседи. Но он и так знал правду. Никто не ходил к ним в гости, и никто не звал их к себе. Соседи избегали встреч и опускали глаза. Сашка пытался понять, почему так происходит. Вроде бы вся его семья к соседям была приветлива, справлялась о проблемах и пыталась помочь, но люди отбрыкивались от этой заботы. Почему? Неужели чувствовали, что напускная доброта скрывает нечто страшное?

Остальные члены семьи не переживали. Наоборот, радовались, что никто не сует нос в их дела. Единственным, кому не хватало искреннего человеческого общения, был Сашка. Но и его обходили стороной, не чувствуя в нем доброты. Ему очень хотелось доказать всем, что он другой. И то, что он сын дылды Тани и нюни Вити, как смеялись соседи, совершенно ничего не значит. Он другой, и точка!

Сашка, разозлившись, распахнул калитку. Не пойдет он смотреть, как брат и сестра свиней кормят! Лучше заглянет к дяде Степе, своему единственному другу. Мужчина не то чтобы был рад этому общению, просто не умел отказывать. Поэтому всегда привечал Сашку.

Дядя Степа по местным меркам еще был завидным женихом. Потеряв почти десять лет назад жену, он оставался холостяком, верным своей единственной любви. Ему было шестьдесят пять. Закопченное и опухшее лицо мужчины оставалось приветливым. Он, к слову, очень любил шутить и делал это всегда: и по делу, и невпопад. Ни один разговор не обходился без юмора, что очень нравилось Сашке.

Дядя Степа мастерил на своем участке теплицу и не сразу заметил гостя. Сашка стоял у ограды, боясь шевельнуться и побеспокоить своего приятеля.

– Что встал как вкопанный?! – крикнул дядя Степа.

– Здравствуйте! Я вам не помешаю, если зайду?

– Ты заходи – а там посмотрим.

Сашка прошел в деревянную незастекленную беседку, заросшую девичьим виноградом. Там обычно дядя Степа с важным видом курил трубку и принимал гостей.

– Не обижайся, я продолжу работать.

– Как вам удобно.

Повисла неловкая пауза. Дядя Степа вновь увлекся теплицей и явно забыл про гостя. Сашка ерзал по скамейке и не знал, как завязать разговор.

– Молчание – золото? – улыбнулся дядя Степа.

– Не хотел вас отвлекать.

– Знаешь анекдот про Вовочку? Родители Вовочки хотят заняться сексом, но мать не соглашается: боится разбудить сына. И тут отец проявляет смекалку: «Вовочка, ты спишь? Принеси воды!» Молчание… «Спит», – соглашается мать и уже с удовольствием принимает ласки. И тут вдруг через двадцать минут они слышат недовольный голос: «И долго я тут с водой должен стоять?!»

Смутившись, Сашка зарделся:

– Дядя Степа, вы правда думаете, что у меня плохая семья?

– Разве я когда-нибудь говорил такое? – нижняя челюсть мужчины непроизвольно клацнула, и он стал очень серьезным.

– Я же вижу, никто с нами не общается! И правильно делает! – еще больше раскраснелся Сашка.

– Юношеский максимализм. Ну, это пройдет!

– Нет, дядя Степа, не в этом дело. Если бы вы знали, что они творят…

Дядя Степа приподнял одну бровь. Посмотрел немигающим взглядом. И попытался понять:

– Обижают тебя?

– Нет, не в этом дело.

Сашка задумался и понял, что зашел слишком далеко. Такое нельзя рассказывать, даже из чувства протеста. Но Сашке безумно хотелось сделать это, наконец-то разрушить семейный уклад. И, быть может, дядя Степа узнал бы всю правду, если бы не Настин голос.

– Вот ты где! – крикнула она, перевешиваясь через калитку. – Пора идти! Дядя Степа, добрый день!

– Добрый, Настенька!

– Забудьте, что я вам говорил. Просто сегодня не с той ноги встал, – напоследок пробормотал Сашка.

Настя косо посматривала на брата, не решаясь завести разговор, будто боялась услышать подтверждение своим догадкам.

– Просто зашел узнать, как у него дела, – пошел Сашка на опережение.

– Не верю, но да ладно. Саня, будь осторожнее. Ты же все понимаешь?

– Ничего такого не было. Тебе показалось.

Настя зло сверкнула глазами. Она знала правду: полоумный братец давно хотел предать семью, перечеркнув все традиции. Но в глубине души ей хотелось верить, что Сашка еще одумается. Ведь ближе семьи у него никого не было и не будет. Без нее он пропадет в безумном современном мире.

– Ладно, проехали, – процедила она сквозь зубы. – Будешь грядки пропалывать.

– Я согласен! – Сашка неподдельно обрадовался ее доброму жесту.

– То-то же.

Мать сидела на крыльце и смотрела куда-то вдаль. При виде Сашки неодобрительно покачала головой. В ее взгляде не было ни злости, ни раздражения. Там, скорее, сквозила досада.

– Все в силе, о чем мы говорили вчера?

– Конечно, мам! – покорно ответил Сашка.

Весь оставшийся день он размышлял над предстоящим событием, от которого щемило сердце. На попятную уже не пойдешь, ничего не поделаешь – надо готовиться. Сашка до конца не понимал всех традиций своей семьи и откуда они изначально взялись. Но он знал и чувствовал, что за ними скрывается нечто большее, чем может представить себе он или тем более такой обыватель, как дядя Степа. Если Сашка обмолвился бы, мужчина все равно бы не поверил, посчитав откровенный рассказ за фантазии парня, переживающего непростой подростковый период. «Все-таки хорошо, что не наделал глупостей», – подумал Сашка.

На удивление, его решимость крепла.

2

Все благовские традиции зародились еще при патриархе Никоне и передавались из поколения в поколение в качестве непреложного знания. Прапрапра… бабка Татьяны, Сашкиной матери, была, как сейчас бы сказали, ведьмой.

Прасковья была красивой девушкой из крестьянской семьи, и ей, как всему этому сословию, приходилось несладко. Несмотря на побои и насилие со стороны дикого помещика Мстислава Лютого, она долгое время оставалась наивной и доброй. Всем улыбалась, всем помогала. «Святая», – говорили про нее другие бабы. А Прасковья себя таковой не считала. В ее сердце зрела злоба, которую она пыталась обуздать светлыми делами. И причиной ярости вот что было…

В то время патриарх Никон сжигал древнерусские церковные книги, учил, как на греческий манер осенять себя троеперстным крестным знамением. Прасковья Никитична ничего не боялась и молилась по старинке, как учила покойная мать.

А у помещика Мстислава было две страсти – хорошая водка и крестьянские девки. Однажды Лютый увидел, как Прасковья, озираясь, вышла из крыла дома. Сначала взглянула на звездное небо, потом – на ладонь. Мстислав увидел, как на ней блеснул восьмиконечный нательный крест, а затем Прасковья покрыла себя двуперстием. Ее чувственные губы зашевелились, на глазах проступили слезы. Лицо стало умиротворенным и, что особенно разозлило помещика, счастливым. Он подскочил к ней, как разъяренный кабан.

– Не так молишься! – заплетался язык Лютого.

Сначала он таскал девку по земле за волосы. Потом начал неистово лупить, подкрепляя злость сильными пинками. Его удары были крепче обычного. Если раньше помещичьего пыла хватало на минуту и он задыхался, в ту ночь вздувающаяся жилка на его лбу билась размеренно.

Прасковья видела, как на нее украдкой глазеют другие девки. Но никто не заступился, никто не помог. Она была один на один с диким зверем. Эту битву она и не рассчитывала выиграть, лишь, покорно снося побои, продолжала молиться.

Вскоре она потеряла сознание, и Лютый устал колошматить ватное, почти безжизненное тело. Очнулась Прасковья голой. Тело изнывало от жгучей боли. Рядом громко храпел безобразный помещик, прикрытый по пояс лоскутным одеялом. Девушка с трудом поднялась на деревянные, непослушные ноги.

Нигде не было сарафана.

Холодно – в приоткрытую дверь врывался бойкий ветер. За окном начинало светать, о чем возвещали петухи. Стянув с храпящего помещика одеяло, Прасковья укуталась и вышла во двор. И, как показалось ей в первые минуты, мир полностью изменился. Двор казался меньше, дом помещика стал мрачным, как избушка Бабы-яги, а небо очень низким и неприветливым. Скомканный грязный сарафан валялся прямо возле порога. Но Прасковья не то что не подняла его, но вдобавок пнула ногой. «Обязательно сожгу», – решила девушка. На лице ее не было ни печали, ни сожаления. За одну ночь Прасковья преобразилась.

– Нам так тебя жалко! – всхлипывала седая тощая женщина, которую девки между собой называли матерью.

– Не надо. Мне совсем себя не жаль. И ты вытри слезы.

– Прости, что так вышло… Ты же знаешь, что мы ничего не могли поделать. Сколько он нас всех розгами бил! Вспомни! Такова наша участь.

– Это не моя участь. Не буду я перед этой харей преклоняться!

«Мать» всплеснула руками и затряслась. Прасковья знала, что та искренне переживает о ней. Но в ту минуту это раздражало: чужие сердобольные слезы быстро утомили.

– Хватит реветь, – холодно сказала Прасковья.

«Мать» перестала всхлипывать и уставилась на девушку круглыми непонимающими глазами:

– Что с тобой?

– Со мной все хорошо. Я чувствую себя живой, – вдруг зашлась смехом Прасковья.

Неожиданный смех возвещал о какой-то странной, новой для Прасковьи радости, которую она пока и сама не могла понять. Это одновременно и смутило, и напугало «мать», скрестившую на груди руки.

– Что с тобой? – повторила она вопрос.

Прасковья, скинув с себя одеяло, принялась танцевать. И движения ее нагого синего тела были легкими и парящими.

– Господи! Да у тебя горячка! – воскликнула женщина и попыталась заключить Прасковью в объятия. Но та увернулась.

За этой картиной наблюдали другие девки, жившие при господском дворе. «Совсем спятила», – качали они головами. И жалко, и страшно им было смотреть на изуродованное тело Прасковьи. От страха оказаться на ее месте дворня отводила глаза. Прасковья танцевала до тех пор, пока не подкосились ноги.

– Одеяло лучше отнеси, чтобы новую беду не накликать, – посоветовала «мать».

– Пошла вон! – Прасковья прогнала советчицу грязным одеялом.

На следующий день помешавшаяся девушка встретила возле реки горбатого старца. Вид у него был очень уставший. В реке он неспешно полоскал льняную рубаху и задумчиво вглядывался в течение. Прасковья молча умылась.

– День хороший, – старец подставил морщинистое лицо утреннему солнцу.

– Хороший.

Прасковья смотрела на него вполоборота, чтобы незнакомец не заметил ее синяков.

– Страдаешь, дочка?

– Нет.

– Помещик бьет?

– Нет.

– Я могу тебе помочь.

– Чем? – оживилась Прасковья.

– Я кому попало это не рассказываю. А тебе могу, дочка. Горит в тебе огонь. Я все вижу, – по-доброму пояснил старец.

Впервые за весь разговор они посмотрели друг другу в глаза. Взгляд старца был живым и глубоким. Прасковья поняла – ему можно верить.

– Присядь, – сказал старец, и Прасковья слушала его уже очарованно. – Есть в лесу община одна. Живем мы, от посторонних глаз скрываемся. Пока никто нас не видел. Но на одном месте не сидим. Кочуем, как хан Батый. Только никому вреда не причиняем. Как до крещения Руси, поклоняемся силам природы и предкам. И наша сила преумножается. Как думаешь, сколько мне лет?

Прасковья бережно изучала его лицо, сухое, с тонкой, испещренной морщинами кожей.

– Лет сорок, дедушка.

Старец задорно рассмеялся.

– Мне уже триста лет. Я много чего видел. Как ханы убивают наших князей, как чума косит Псков, довелось даже увидеть, как Андрей Рублев расписывает Успенский собор.

– Это все сказки, – усмехнулась Прасковья.

Лицо старца не изменилось. Он, как юродивый, добродушно хлопал глазами.

– Разве могут люди жить так долго? – спросила, наконец, Прасковья.

– Могут. Я тебя всему научу.

Прасковья растерялась.

– Не бойся, – успокаивал ее старец.

– Хорошо, – нерешительно согласилась девушка. – Мне сейчас с тобой идти?

– Нет. Скоро свидимся. Жди. Ты сама все поймешь, – старец выжал свою льняную рубаху и скрылся в чаще.

После этого случая Прасковья оправилась и на вид стала прежней – доброй и мягкой. «Мать» не могла нарадоваться ее выздоровлению. Слава Богу, беда миновала – девка не тронулась умом. А вот Мстислав стал более жестоким и диким, будто в него вселились новые бесы. Ночью девушки старались не попадаться ему на глаза. Если уж так случалось, прятались куда могли. Пьяный Мстислав ни за кем не гнался, возвращался в дом и требовал еще водки. А ту девку, что подносила, бил и насиловал.

– Купава, неси чарку! – потребовал он однажды из спальни.

Бедная девушка четырнадцати лет отроду чуть в обморок не упала.

– Кому сказал – неси! – топал ногами Лютый.

– Она белье стирает, – в один голос вступились за нее бабы.

– Нечего стирать – пусть водку несет, – не унимался помещик.

Прасковья схватила серебряную чарку и пошла к нему в опочивальню. Все бабы пооткрывали рты и лишь перекрестили ее. Прасковья повелительно махнула рукой: не переживайте – все будет хорошо.

– Не тебя я звал, дурка. Хочу Купаву!

– Какая разница?

– Как ты смеешь мне перечить? – вскипел помещик.

– Для вас стараюсь.

Бабы слышали сначала тяжелые шаги Мстислава и звон упавшей чарки, а потом все в спальне загрохотало.

– Бьет, – шептались бабы.

Поникнув, Купава винила в случившемся себя. В следующий раз она не испугается и гордо снесет свою участь. Шум прекратился резко, на самой грозной ноте. Бабы долго прислушивались, но сквозь шелест сарафанов и биение сердец так ничего и не услышали.

– Приоткрой дверь, – сказала одна баба другой. Но открывать дверь не пришлось, Прасковья вышла сама.

– Храпит, – сказала она.

– Не причинил вреда?

– Нет.

Бабы выдохнули. Даже Купава воспряла и восхищенно глядела на свою спасительницу.

– Умрет он скоро, – вдруг вырвалось у Прасковьи.

– Бог с тобой! Что будет этой роже окаянной?! – никто не поверил в пророчество.

Помещик же после этого стал пить еще больше и вскоре захворал. Несколько дней он стонал в постели. А на третий – преставился.

– Правду Парася сказала! Ведьма!

– Поделом ему, – с чувством плевалась Прасковья.

– Побойся Бога! Лучше никак о покойниках не говорить, чем плохо.

– Никого бояться не буду!

Вотчина перешла во владение старшего Мстиславского племянника Святослава по прозвищу Могучий – человека служилого. Был он высоким и статным – при взгляде на него ничто не выдавало его родственных связей с Лютым. Говорил он ровно и красиво. Девки как увидели его, так рты и пораскрывали. Был он с ними обходителен и ни разу ни на кого не замахнулся. С таким хозяином только жить и не тужить.

А Лютого положили в хорошую деревянную домовину. И, некогда жестокий, выглядел он в ней маленьким и жалким. Никто из крепостных не помянул его добрым словом, никто и слезинки не уронил. Даже священник отпевать не хотел, ссылаясь на то, что помещик крепко пил и сам себя до могилы довел. К тому же перед смертью не исповедался. Место ему выделили за церковной оградкой. Такие проводы – позор.

Но Святослав обо всем договорился – похороны дяде устроил пышные.

Утро выдалось очень пасмурным. Во время отпевания неожиданно ухнул гром, вся процессия вздрогнула, а священник с каменным лицом продолжал церемонию. Тут прогрохотало еще раз, неожиданно опрокинулась лампадка. Деревянная церковь мгновенно вспыхнула, началась суматоха. Провожавшие выбежали на воздух, за ними следом – испуганный и взмокший священник.

– Говорил же, нельзя отпевать! – плюнул он в сторону Могучего.

– Где же покойник? – заозирались все.

– В церкви! – крикнул священник.

Четверо крепостных нырнули в клубы дыма. Встревоженный Святослав пытался хоть что-то в нем разглядеть. Слышались брань и кашель:

– Чертов барин. Жил скотиной – так и помер.

– Нехорошо это все, нехорошо, – поник священник.

Домовину с трудом выволокли наружу. Уже успели опалиться саван и венок. Руки усопшего упали по швам, а на лице выступила глубокая скорбь. Даже священнику стало его жалко, но хоронить Мстислава батюшка все же был намерен за церковной оградкой.

– Видите, что творится, – начал он извиняющимся тоном. – Нельзя его хоронить при церкви. Плохой знак, плохой….

– Делайте, как приказал, – перебил его Святослав. – Между прочим, это мой дядя помог возвести эту церковь.

– Сначала потушим, – сказал священник. – Я помолюсь.

Крестьяне, не успевшие откашляться от угара, схватились за ведра с водой и снова нырнули внутрь.

Набежавшие тучи разродились обильным дождем, и мужики быстро одолели пламя.

Священник тяжело вздохнул, глядя на закоптившуюся церковь.

– Можете проститься с усопшим, – сказал он.

Дождь скрыл равнодушие лиц. От непогоды холопы поникли, и можно было подумать, что они и вправду скорбят о своем хозяине. Святослав первым прикоснулся к холодному мокрому лбу покойника. Потом с некоторым отвращением с ним простились крестьяне, спасшие домовину от пожара. Гроб опустили в освященную землю церковного кладбища. И все с радостью пошли на поминальную трапезу. Ни один крепостной не остался без водки и краюшки хлеба. К вечеру поминки закончились веселыми народными танцами.

– Ухожу я, – сказала Прасковья «матери».

– Куда же? Тебя поймают и притащат обратно, – повеселевшая от хмеля женщина изобразила поимку руками.

– Все будет хорошо, – Прасковья поцеловала «мать» на прощанье.

Старец по прозвищу Луч ждал Прасковью у реки на том же месте, где они впервые увиделись. На этот раз, быть может, из-за лунного света, он показался Прасковье моложе и приятнее. От одной мысли, что ему триста лет, девушку пробирал озноб. «Столько не живут», – по-прежнему не верила она.

Старик крепко взял Прасковью за руку и повел. На высоком небе почти не было звезд. Проступал холодный тусклый месяц. Зрение подводило. Прасковья чувствовала себя слепой. Ноги, цепляясь за коряги, все еще болели от ушибов. От неизвестности сердце временами замирало, а временами бешено стучало.

Община располагалась примерно в трех верстах от реки. Удивительно, что никто ее не обнаружил.

– Мы – невидимые, – улыбнулся старец.

Среди деревьев раскинулось с десяток шалашей. Угольки кострища еще пускали легкий невысокий дым. Скрытники спали, но как только явилась гостья, вышли ее встречать. Они ничем не отличались от нее, от всех крестьян. Были здесь и дети. Настоящая семья, потерянный рай. Поэтому и жили, и молились они по-другому, по-забытому.

Ярило, Велес, Сварог, Дажбог, Род, Лада – образы, которые наполняют каждого человека. Это истоки человеческого сознания, к которым Прасковья вернулась с воодушевлением и без сожаления сразу же утопила свой крест. Она усомнилась лишь однажды…

Из Пскова до общины добралась черная смерть. Страшное было зрелище: люди становились одутловатыми, мрачные круги скрывали глаза, тело покрывалось бубонами и язвами. На вече было решено принести жертву грозному Велесу. Развели несколько огромных костров и снесли туда еще живых, но немощных зараженных. Поднялись такие крики и смрад, что Прасковья запомнила их надолго.

Чума отступила, и община, как прежде, зажила мирно и счастливо. Обряд принесения человеческих жертв укоренился, и вера в то, что он дарует процветание, стала непоколебимой. Жертв находили в деревнях, сначала приводили выпивох и распутниц. Потом волхвы решили, что богам нужно отдавать только лучшее. И большую часть времени община занималась поиском особенных людей, чьи способности после приношения в жертву распределялись поровну между всеми членами общины.

Вера была насколько крепкой, что сектанты и вправду изменились – обрели нечто невиданное и потаенное. Прасковья, к примеру, стала видеть будущее и исцелять. Луч мог изменять ход событий и влиять на действительность. Много всего происходило удивительного. Даже те, кто раньше прикасался к богам только посредством произношения их имен, теперь видели их воочию.

– Все традиции сохраним, – наказывали волхвы, и никто не мог ослушаться.

Прасковья оказалась одной из немногих, кто смог донести до потомков свой дар и обряды. Только следовать им становилось все сложнее, и ритуалы постепенно приобрели капиталистический характер. Никто не искал и не похищал людей. Сотрудничество велось с мастерами, готовыми продать своих способных и талантливых учеников.

Благовы из Лопатихи вели бедное существование. Выживали за счет натурального хозяйства и донашивали оставленные при храме вещи. Все самое ценное они берегли для другого… Благовы владели состоянием, которое успели сколотить их предки. И оно непрерывно пополнялось. Никто не догадывался, что деревенское семейство – миллионеры. Да и среди своих Благовы не обсуждали богатства земные. Самый лучший вклад – это энергия, невидимая, но ощутимая. Ее правильный переток дарил здоровье, предвидение и все прочее, о чем мечтает всякий живой человек. И Благовы не скупились на ее приобретение.

Все члены семьи могли видеть прошлое и будущее, исцеляли и воздействовали на реальность. Так, по крайней мере, уверяла Татьяна. Однако ничего особенного в отце и брате Сашка не подмечал и часто ловил последнего на вранье.

Настя была намного опаснее, и Сашка ее побаивался. Дурной глаз, как заряженное ружье, мог выстрелить в любой момент. И пользовалась она им умело – била метко и нередко на поражение. Членов семьи, как правило, это не касалось. Но за посторонних людей волноваться стоило. Тому примером стала смерть восьмидесятилетней соседки. Зинаида Николаевна более полувека жила в доме напротив, который после ее кончины пришел в запустение. К Благовым она относилась приветливо, но потом, как понял Сашка, заподозрила что-то неладное, и между ними пробежал холодок.

– Настя, а чем вы по ночам занимаетесь?

– Спим, Зинаида Николаевна. Почему вы интересуетесь?

– Ну-ну. Бог – не Тимошка, все видит. Господи Иисусе, Матерь Божия…

Зинаида Николаевна обладала недюжинным для своего возраста здоровьем. Ее ничего не беспокоило, кроме редких головных болей. Ходила она быстро, работала в огороде усердно, в церкви молилась каждое воскресенье. А после разговора с Настей старушка скончалась во сне.

Местные ничего не заподозрили, только отметили на похоронах, что седина, как саранча, за несколько дней сожрала свежую баклажанную краску волос.

Сашка сразу догадался, от чего на самом деле умерла соседка. А довольное Настино лицо послужило тому неоспоримым подтверждением.

Но самой могущественной в семье была Татьяна. Умело распоряжаясь своей энергией, она не тратила дар на мелкие козни. Бытовые вопросы решала с помощью житейской хитрости, чему и пыталась научить дочь.

3

Целый день Татьяна украдкой вела на кухне переговоры. Дверь была плотно затворена. Под скворчание масла шипела и сама Татьяна.

Сашка подслушивал. В горле стоял ком. Как бы мать не почуяла предательства. Но она ничего не подозревала. Ее дрожащий голос набирал силу, и Сашка отчетливо услышал:

– Как он тебе?

Динамик на китайском смартфоне был хороший. На другом конце мужчина говорил громко и разборчиво, но иногда в растерянности переходил на шепот.

– Зуб даю, не прогадаете. У него очень сильная энергетика.

– Сколько возьмешь за него? – по-деловому спросила Татьяна.

– Милл…

– Чего?! Слишком круто берешь!

– Никогда тебя не подводил. Тем более не забывайте, что я – сообщник прест… Если вас повяжут, мне несдобровать.

– Мне кажется, Афоня, он не стоит таких денег.

– Стоит, стоит! Приглядись получше.

– Не вижу в нем ничего особенного. Красная цена – сто тысяч!

– У него хорошая интуиция.

– Пф-ф-ф! Ну и что?! Ты же знаешь, меня сложно провести. Мы всегда хорошо платим, когда оно того стоит.

– Сто пятьдесят!

– Сто! Только за то, что у этого парня отменное здоровье.

– Ладно, уговорила.

– Подожди секунду… – мать резко открыла дверь.

От неожиданности Сашка вздрогнул. Мать обожгла его взглядом. Сашка почувствовал себя маленьким и беззащитным и понуро поплелся на чердак. Мать вернулась к разговору.

Сашка уже имел представление о человеке, которого должны были привезти. Это был юноша лет двадцати. На голове топорщилась копна черных волос. Такого же цвета были глаза. Нос не по-мужски изящный, а губы полные и чувственные. Романтик и идеалист. Таких Сашка уже встречал. И ничего в них не находил. Однако они были очень честолюбивы и считали, что постигли тонкие миры. И, подобно демиургам, научились вмешиваться в промысел Божий. Как же они были глупы и далеки от истины! Мелкая рыбешка, неспособная накормить даже одного человека. Приношение их богам и предкам, как правило, не даровало ничего особенного. Немного удачи, но разве это стоило такой мороки?

Глубокой ночью, после того как старики приняли снотворные и успокоительные, Лопатиху одолел крепкий безмятежный сон, к дому Благовых почти бесшумно прикатила «тойота». Возле калитки гостей встречала Татьяна. С чердака Сашка видел лишь силуэты, но этого было достаточно. Он знал, кто и зачем приехал.

Из иномарки, озираясь, вылез Афоня. Таких, как он, называют боровами. Несмотря на крепкое телосложение, он обладал кротким застенчивым нравом. Татьяна махнула ему рукой, мол, все в порядке – не беспокойся. И он широкими шагами поспешил миновать калитку. Татьяна прохладно его поприветствовала. Афоня нервно теребил дужки очков.

– Доброй ночи, – гость робко прервал молчание.

Татьяна отворила дверь, и он просеменил внутрь дома. На кухне ждал Витя, вальяжно прихлебывая из большой кружки сладкий кофе. Афоня поприветствовал его кивком. Виктор, как глава семейства, жестом пригласил присесть. Немая сцена продолжалась минуту: Афоня хватался за дужки очков, Виктор смотрел в кружку.

– Давайте решим и разойдемся, – не выдержала Татьяна.

– Я привез его. Спит как младенец. Транквилизатор мощный. Просопит еще как минимум сутки.

– Вот сто тысяч, – Татьяна небрежно бросила на стол пачку денег, обернутых в хрустящую газету. Афоня потянулся к награде, но его прервал Виктор:

– Что с этим парнем? Ты все уладил?

– Ни одни правоохранительные органы не найдут его.

– Знаю, тебе можно доверять.

– Я вот все думаю, с чего к тебе липнут всякие ученики. Вроде ничего особенного в тебе нет, – по-дружески улыбнулась Татьяна.

– Я много всего изучал. Кое-что все-таки умею. Могу создавать выгодные для себя обстоятельства.

– Пусть так. Конечно, до нашего уровня тебе далеко. Этот парень не стоит и ста тысяч. Но мы тебе доверяем.

Афоня беспомощно хлопал глазами:

– Спасибо!

– Никогда не пытайся юлить, я очень хорошо считываю любую ложь. Вся мощь, которая была у моих предков, только крепнет.

– Давайте завершим дело, и я спокойно поеду.

– Он на заднем сиденье, как обычно?

Афоня кивнул и на этот раз беспрепятственно вцепился в пачку денег. Супруги направились к машине. Сашка все это время не отходил от окна. Когда увидел знакомые силуэты, взбодрился, забыв о накатывавшей сонливости. Афоня действовал суетно, отчего все получалось медленно.

Пассажирская дверь открылась лишь с четвертого раза, и все трое облепили ее. Но, как показалось Сашке, очень долго ничего не происходило. Заговорщики нервно топтались на месте. Потом отец в одиночку вытащил огромный сверток и с трудом понес в дом. Мать попрощалась с Афоней, и тот скрылся в густой деревенской ночи.

Сашке было очень интересно увидеть незнакомца. Ему нравилось проверять все, что он видел и чувствовал. Он почти не сомневался в том образе, который открылся ему накануне.

На следующий день все в доме искрилось от радостного возбуждения, какое бывает в предвкушении праздника.

– Какой он из себя? – любопытствовала Настя.

– Так себе, – ответила мать.

– Для нашего дурилы сойдет. У него сегодня особенный день.

– Лучше бы я, – насупился Сережа.

– Прекратите трепаться! Вечером будем готовиться. Сережа, ты будешь расставлять алтарные статуэтки, – наказала мать, и мрачность парня тут же развеялась.

Сашка выжидал момент, когда семья пойдет в огород помогать отцу. Сегодня его никто не будил и не тыкал грязным ведром. Он почувствовал себя обычным беззаботным подростком.

Когда хлопнула дверь, Сашка сразу же спустился в погреб. Там было темно и сыро. Пробираясь с фонарем к дальней стенке, Сашка волновался. Тело облепили мурашки. В голове не пронеслось ни одной мысли. Все было будто в первый раз.

Пленник посапывал на матраце лицом к стенке. Спина его была узкой, почти детской. Волосы черны. Сашка развернул спящего к себе. Беспомощное тело ничему не сопротивлялось – ни прикосновению, ни свету фонаря. Парень выглядел так, как Сашка его и представлял.

Вдруг веки незнакомца дрогнули и тяжело поднялись. Как две дыры, стали затягивать на глубину черные глаза. Сашка в растерянности сделал шаг назад. Губы пленника шевельнулись в попытке что-то произнести. От бессилия он лишь выдохнул и снова закрыл глаза. Сашка еще несколько минут наблюдал за парнем. Но тот, к счастью, не подавал никаких признаков осознанности.

Ужина этим вечером не полагалось. Время неумолимо приближалось к полуночи. На небе желтела лунная дуга. Настя и Сережа были мрачными. Мать и отец, наоборот, порхали. Перед обрядами они всегда были легкими и приятными. И даже Сашка не избегал их общества.

– Сынок, – обратился отец, – у тебя сегодня особый день. Ты чувствуешь ответственность?

– Конечно.

– Я всегда знал, что для семьи ты на все способен.

Сашке стало неловко от этих слов, которые давили, как тапок таракана. Но виду Сашка не показал.

– Конечно, – повторил он.

Отец с любовью потрепал его по голове. Сашка стойко это выдержал. А как хотелось его оттолкнуть!

В погребе Настя и Сережа подготовили все к ритуалу. На полу в определенном порядке расположились деревянные фигурки божеств. Пленник был раздет догола.

Время в ту ночь для Сашки тянулось крайне медленно. Он думал лишь о том, что побыстрее бы все закончилось. Но ритуал не только не завершался, он еще даже не успел начаться.

Благовы облачились в ритуальную одежду – сарафаны и рубахи – те самые, что носили их предки много веков назад. Сашка не мог терпеть этот запах, который как можно быстрее хотелось смыть с себя.

– Род наш Всевышний, – шептали Благовы. – Мать-прародительница Прасковья, славим тебя, явись к нам и управляй нами. Все, что у нас есть, все ради тебя, во славу тебе. Прими нашу жертву и даруй нам жизнь.

В полутемном помещении замелькали тени. Сашкина рука с ножом задрожала. Было настолько страшно, что несколько раз он зажмурился. Мать уже что-то лепетала на языке, которого Сашка не знал. Все остальные пребывали в экстазе, их глаза горели одновременно безумно и умиротворенно. Тела были расслабленными и совершенно не слушались их.

– Мы готовы принять жертву, – сообщила не своим голосом Татьяна.

Сашка сжал рукоятку ножа. Семья воодушевленно на него смотрела. Какая ответственность! Так трудно справиться с волнением! Как только Сашка занес нож над пленником, у того неожиданно, как утром, вспорхнули ресницы. Сашка застыл в растерянности. Во взгляде парня не было ни страха, ни боли, он словно смотрел в вечность, и она отвечала ему взаимностью.

– Давай! Давай! Давай! – скандировала семья.

Тут у Сашки окончательно подкосились ноги. Нож звонко брякнулся. А вслед за ним рухнул и Сашка. Последнее, что он услышал, как отец презрительно сцедил:

– Дурила!

Сашка очнулся утром, когда солнце уже палило в чердак. Настроение было паршивое. Не хотелось показываться родственничкам на глаза. Он прислушивался к звукам и разговорам. Внизу гремели посудой, что-то неразборчиво говорила мать. Умереть на чердаке от голода – так себе перспектива, и Сашка решился спуститься.

– Как самочувствие? – через губу спросила мать.

– Нормально. Где папа?

– В магазин поехал.

Сашка налил себе чаю. Мать напряженно молчала. Тут со смехом некстати ввалились Настя и Сережа. Увидев брата, они посмурнели.

– Тютя, – фыркнула Настя.

– Как обычно, все за тебя делаем, – подхватил Сережа.

– Простите, что так получилось, – набрался сил Сашка.

– Ты понимаешь, что ты бесполезен?

– Знаю, – буркнул Сашка.

Мать не вступала в перепалку между детьми. На этот раз Сашка мог надеяться только на себя. Брат и сестра вцепились в него, как дворовые псы.

– Как все прошло? – спросил Сашка.

– Как по маслу, – съязвила Настя. – Всю грязную работу сделали мы. А ты только наслаждаешься нашими трудами. Скотина! Тварь!

Настя бросилась на него. Сашка выронил кружку. На него обрушились глухие удары. Но защищаться он не стал. Пусть дубасит, стерва.

– Гнида! Ненавижу тебя! – орала Настя.

И тут Сашка не выдержал:

– Я вас тоже не люблю! Вы губите людей! Ради чего?! Не нужны мне ваши сверхталанты!

Мать всплеснула руками. Молчаливый Сашка вдруг заговорил. Да еще как! Засранец! И она влепила ему пощечину. На брата накинулся и Сережа.

– Чтобы вы все сгорели в аду! Как ваша Прасковья! – вырвался Сашка и припустил из дома.

Сашка захлебывался от соленых слез. Что же такое творится в этом мире? Он ничем не заслужил такой ненависти. Его семья была слепа и жила преданиями, и Сашка хотел открыть им глаза на их бесчеловечные поступки. Он мечтал вести обычную жизнь: ходить в институт, встречаться с друзьями, любить. Но у него никого не было – ни одной родственной души. Разве что дядя Степа. Но и он далек от Сашки.

Беглец задыхался от отчаяния. Все ему было ненавистно в этой Лопатихе. Она, как край земли, не отпускала и убивала мечты. Парень бессмысленно брел по проселочной дороге, пока его не остановил детский гвалт. Дети Староверовых носились по участку, обливая друг друга водой. И постороннего не замечали.

Сашка с завистью наблюдал за игрой. У него не было такого беззаботного детства. Все, что он помнил, это как играл в игрушки один. Отец и мать занимались своими делами, а брат и сестра не принимали в свои забавы. Сашка настолько засмотрелся, что не увидел, как подошла их мать Анна.

– Привет! – сказала она.

– Здравствуй… – перепугался Сашка.

На Анне был простенький халат с длинными рукавами. Несколько пуговиц на груди было небрежно расстегнуто. Волосы хаотично спадали на плечи. Под глазами висели тяжелые мешки. Лицо казалось опухшим. Женщина производила мрачное отталкивающее впечатление.

– Тоже хочешь поиграть? – улыбнулась она.

– Я так… Мимо проходил, – оправдывался Сашка.

– Все мы играем не в те игры, которые хотим. Ты не находишь?

– Может быть…

– Вот я, например, играю сейчас в ту игру, которую навязали мне родители. Не за того я вышла, не от того хотела детей. Будь эта Лопатиха проклята!

– Знаете, я вас очень хорошо понимаю.

– Чувствую, ты особенный мальчик. Ты сможешь мне помочь.

– Как? – удивился Сашка.

– Отправишь письмо?

– Хорошо, – даже не задумался Сашка. – Давайте.

– Я еще не написала. Приходи завтра в это же время. Я вижу, ты тоже хочешь сбежать отсюда. Загнобили они тебя, – неодобрительно мотала головой Анна, и ее лицо еще больше исказилось в безумной гримасе. – Ты же не такой, как они!

Сашка хотел согласиться, но испугался. Он чувствовал боль молодой, преждевременно состарившейся женщины. Из нее прорывалась мощь. Удивительно, как этого не заметила Татьяна.

– Я тоже не такая, как мой муженек. Терпеть его не могу! Разве я виновата в чем-то?! Раньше жила как хотела. В конце концов, это моя жизнь. Меня родители упекли сюда, в деревню. Выдали за этого толстого козла. Все без моего ведома. Представляешь?! Он меня в наручниках первое время держал, – Анна показала запястья со шрамами. – А сейчас деваться некуда. Детей ненавижу!

На Сашкином лице застыл вопрос, но озвучить его парень постеснялся. Анна будто прочитала его мысли.

– Не смотри на меня так! Никто не вправе меня судить.

– Я не собирался…

Анна кипела от злости. В одно мгновение она еще больше одряхлела. Ее губы плотно сомкнулись, и голос, замурованный в теле, с трудом пробивался наружу.

– Их Бог послал против моей воли. Да что же это такое получается?! Я не имею право на выбор? Знаешь, что я поняла? У одних судьба есть, а у других ее нет. Не живут, а существуют. Вот и я сорняк. Зато мой братик хорошо живет. Все у него есть. Не то что у меня. Разве не должны родители все поровну делить между детьми?

Сашка слушал внимательно и не понимал, почему Анна ненавидит своих детей. Бледная и худая, она напоминала тень, которая приходила накануне ритуалов.

В голове всплывали картинки. Сашка видел, как Анна ловит кайф в каком-то подозрительном домишке. Рядом с ней молодой человек, очень худой и почти беззубый, но он смотрит на нее с такой любовью, что преображается. И Анна отвечает ему тем же. Сашка понял, кому она хочет отправить письмо. А потом он увидел еще образ, который не мог осмыслить. Черное облако дыма поглощало Анну. Но она не сопротивлялась, делала шаг навстречу.

– Сейчас вернется мой ненаглядный, – с презрением оповестила Анна. – Давай уходи. Но не забудь! Завтра в это же время на этом же месте. Ты меня понял?

– Понял.

Сашка чувствовал на своей спине сверлящий Аннин взгляд. Но парню было приятно от этого чувства, будто его провожал близкий друг. Домой он вернулся в хорошем настроении. Осуждающих взглядов Сашка не замечал.

– Точно дебил! – взбеленилась Настя. – Чего лыбишься?

Так день и прошел в нападках. Только на этот раз заснул Сашка быстро и крепко. Он снова увидел себя возле дома Анны. Дети ползали по траве. Было очень пасмурно. Сашка почему-то смотрел на свои руки. Они, как известняк, были сухими и пористыми. Пока парень рассматривал их, подкралась совершенно голая Анна. Она двигалась в каком-то безумном ритуальном танце. Ее обвисшие груди порхали, как бабочки.

– Ты поможешь? Поможешь? – верещала обезумевшая старуха.

Сашка впал в ступор. Он не знал, что ответить, и продолжал разглядывать ладони, испускавшие мягкий желтый свет. Когда Сашка поднял глаза, Анна раскрылась, как матрешка. Из женщины стали выпрыгивать ее маленькие точные копии.

– Это мы управляем ею! – загоготали подобия. – Мы давно здесь!

Анна же стояла как вкопанная и грустно хлопала глазами. Сашка протянул ей руку. Но маленькие бесы принялись пакостить. Путались под ногами, пытались запрыгнуть на плечи, дергали за волосы. Сашка скулил от боли, но не сдавался.

Там, во сне, ему во что бы то ни стало хотелось помочь Анне. Как – парень не знал. Но Анна тоже тянулась к нему. Один бес, как клещ, заполз на Сашкины худые плечи и вцепился в глаза. Другие пискляво смеялись. Теряя равновесие, Сашка пытался скинуть вредителя. Тот куражился под веселый гвалт своих сородичей и крепко держался за шею.

– Отцепись! – кричал Сашка.

Тут на помощь пришла Анна. Она отшвырнула беса, остальные прыснули в разные стороны.

– Совсем покоя не дают окаянные!

Сашка побежал прочь. Во сне его обуял страх. На уровне животного инстинкта он почуял, что от этой женщины нужно держаться как можно дальше. Оглянувшись, парень увидел, как бесы, повалив Анну, ликовали на ее теле.

– Мы твои единственные друзья! – верещали они.

– Помоги! – взывала Анна.

Сашка больше не оборачивался. К нему прилипло неприятное чувство страха и отвращения. «Утянут ее бесы», – пришла грустная мысль.

Сашка проснулся с первыми петухами. Свет был легким и матовым. Свежий теплый ветер врывался в окно. Заснуть Сашка больше не смог. Вместо этого он размышлял об Анне и тревожном сне. Было в нем много откровенного, будто Сашка заглянул в чужое окно, будто невольно узнал чей-то секрет. «Я помогу ей», – решил парень. Он не заметил, как оделся, спустился вниз, покормил свиней и кур. Пришел в себя на пороге от материнского голоса:

– У тебя появится шанс исправиться.

– В каком смысле?

– У Афони есть для нас эксклюзивчик.

Эта новость расстроила Сашку. Он думал, что Афоня появится не скоро. Обычно так и происходило. Но почему-то в этот раз все пошло по другому сценарию. Сашка чувствовал, что грядут перемены. От этого ощущения было волнительно, как перед контрольной.

– Сын наш делает успехи! – крикнул с улицы отец.

Мать с любопытством выглянула в окно:

– Чего шумишь?

– Как не радоваться? Сынок наш хозяйством занялся. Взрослеет, кажется.

– А ты все «дурила», «дурила». Тьфу на тебя!

– Это он прикидывается, – из своей комнаты, зевая, вышла Настя.

– Так и есть, – съязвил Сашка.

Он поднялся на чердак и плюхнулся на матрас. Глядя в потолок, обдумывал материнские слова. Перед глазами снова вспыхнули картинки. Сашка мельком видел девушку с длинными густыми волосами. Она смотрела на него вполоборота. Парень хотел рассмотреть ее, но образ ускользал. Это раздражало. Раньше такого никогда не случалось. Странный день, полный неуловимых предчувствий.

До встречи с Анной оставалось еще много времени. И оно тянулось очень медленно. Сашка продолжал глазеть в потолок. Чем заняться, он совершенно не знал. Сходить на речку? Не хочется. Может, проведать дядю Степу? Пожалуй, пока не стоит. Может, почитать?

Сашка взял потрепанную книгу, которую недавно нашел на берегу реки. Франц Кафка, «Превращение». Сашка покрутил издание в руках: страницы топорщились от времени и рук, когда-то листавших их. Некоторые предложения были подчеркнуты карандашом: «Тяжелое ранение, от которого Грегор страдал более месяца (яблоко никто не отважился удалить, и оно так и осталось в теле наглядной памяткой), тяжелое это ранение напомнило, кажется, даже отцу, что, несмотря на свой нынешний плачевный и омерзительный облик, Грегор все-таки член семьи, что с ним нельзя обращаться как с врагом, а нужно во имя семейного долга подавить отвращение и терпеть, только терпеть».

Как верно сказано! И Сашка записал это, как напоминание, в тетрадь. «Во имя семейного долга и я должен терпеть отвращение, – мысленно разговаривал он сам с собой. – Или никто ничего не должен? Только если они будут терпеть меня, тогда и я сделаю то же самое. Это справедливо».

Все утро отец и мать, закрывшись на кухне, слушали последние новости. Мать обычно располагала на столе смартфон, а отец занимался поиском нужной информации. Иногда до Сашки доносились пугающие обрывки.

«Пенсионер обнаружил скелет в жилетке и брюках. Скелетизированный труп сидел на берегу реки Псковы, облокотившись о ствол дерева и скрестив нога на ногу. По словам пенсионера, труп смотрел на закат пустыми глазницами…»

Отец нажал на другую новость.

«В Пскове аниматор зарезал любовницу на глазах у отдыхающих. Произошло это вечером, когда для отдыхающих турбазы „Малинка“ давался концерт. Аниматор Константин Кузнецов исполнял известные эстрадные песни. В конце выступления, когда публика аплодировала, он вытащил большой кухонный нож и всадил его в грудь молодой женщине. Зрители продолжали хлопать, думая, что это часть представления…»

«В деревне Акулино мужчина съел своего собутыльника заживо. Случилось это ранним утром. Борис Афанасьев и Петр Чириков выпивали много дней подряд. У них закончилась закуска, а водки оставалось прилично. В это время магазины еще были закрыты, а кушать, как сообщает Петр Чириков, очень хотелось. Собутыльники не растерялись. От бедер друг друга они отрезали по куску. Афанасьев наелся довольно быстро. А вот его приятель оказался прожорливее и потом от спящего собутыльника отпилил голень. Тот в итоге скончался от потери крови. Ведется следствие…»

– Всю сводку новостей просмотрел? – спросила Татьяна.

– Всю, – ответил Виктор.

– Точно ничего не обнаружил?

– Точно.

– Мир сошел с ума! – засмеялась Татьяна. – Ничего святого в смерти не осталось. Впрочем, как и в жизни.

Виктор отложил смартфон.

– Пора работать! Повеселились, и хватит.

Прозвучало это так строго, что Татьяна, ничего не ответив, поднялась и направилась к плите.

4

Сашка хорошо запомнил школьные годы. Он окончил в местной школе девять классов. Там много чего терпел – математику, наглых одноклассников и несправедливость учителей. Весь мир хотел лишить его опоры, но Сашка был неприступен и старался не показывать своих слабостей. Научился пропускать мимо ушей все то обидное, что ранит детское сердце. На издевательства сверстников не реагировал. Не получая реакции, они отставали. К пятому классу с некоторыми обидчиками Сашка даже сумел подружиться.

Боря и Миша дружили с первого класса. Оба рыжие и конопатые. Им льстило, когда их считали братьями. Они всячески поддерживали это: носили одну и ту же одежду, играли в одни и те же игры и на обед приносили одно и то же. Сашке это казалось глупостью. Однако он наблюдал за ними с большим интересом. Когда Борька начал обзывать Сашку дураком и делать ему пакости, Миша, ранее не замечавший одноклассника, принялся делать то же самое с еще большим усердием. Если Борька мог только скорчить рожу, Миша не мелочился и кидался с кулаками. Сашка не отвечал им. Сначала это забавляло друзей, а потом начало бесить. Сашкино равнодушие было непробиваемо, и они сдались. Их детская жестокость обрушилась на другую жертву, а Сашка вновь стал безликим и незаметным. И это всех устраивало.

К началу пятого класса Боря разглядел в Сашке классного парня. Случилось это, потому что Сашка принес команде класса аж пять голов. Миша с таким же усердием, с которым раньше обижал, стал звать гулять и делиться вкусненьким. Не сказать, что Сашка был польщен доверием. Он был настороже и совместных игр избегал. Друзья пытались загладить былые обиды и добиться его расположения. Сашка постепенно открылся, и у него появились друзья. Мальчик наконец-то почувствовал себя счастливым. Быть может, эта дружба продлилась бы долгие годы, если бы не одна Сашкина оплошность.

Боря и Миша, чтобы насолить строгой классухе, измазали ее стул желтой строительной краской. Как же верещала Любовь Павловна, когда испачкала свое старое шерстяное платье!

– Кто это сделал? Признавайтесь!

Все ученики сидели, потупив головы. Миша и Боря, заговорщицки переглядываясь, давились от смеха. Сашка не принимал в шалости участия, но совесть грызла его за троих.

– Если виновники не признаются – будет родительское собрание!

Любовь Павловна не сводила с класса строгого взгляда. Повисло такое напряженное молчание, что Сашка боялся дышать. Любое упоминание о родителях вызывало в нем страх. Сдавшись, он промычал:

– Я знаю.

Любовь Павловна встрепенулась и широким шагом направилась к Сашке. Класс замер, со жгучим любопытством наблюдая за происходившим. Боря и Миша испуганно переглядывались и махали Сашке руками. Но он сидел впереди и послания не уловил. Однако почувствовал нечто тяжелое, словно кто-то ударил по спине и скрылся.

– Александр Благов, слушаю вас, – Любовь Павловна нагнулась к Сашке, и он чуть было не сполз под стол.

– Это Борька и Мишка, – прошептал Сашка.

– Так-так, – Любовь Павловна сверлила взглядом виновников.

Одноклассники поняли, что этим двоим несдобровать. По классу прокатился смешок. Боря с досады швырнул в Сашку учебником по математике. Но мальчик даже не обернулся.

– Предатель! – вскочил Мишка.

Любовь Павловна остановила его взмахом полной влажной ладони. Красный от злости Мишка опустился на стул.

– Завтра буду разговаривать с вашими родителями, – спокойно сказала Любовь Павловна. – Начнем урок.

– Любовь Павловна, это не мы! Он все врет! – неумело юлил Миша.

– Вот и разберемся, – задорно ответила учительница.

Класс тяжело вздохнул. Представление закончилось, никому не хотелось погружаться в природу чисел и математических операций. Все ждали какого-то продолжения, но виновники понуро склонились над учебниками и по сторонам не смотрели.

Любовь Павловна попросила Борьку решить пример из домашнего задания. Он прочитал и застыл, то касаясь доски мелом, то отдергивая руку. Почесал затылок, потом поясницу.

– Любовь Павловна, я не знаю, – промямлил Борька, выпятив губы трубочкой.

– Все с тобой ясно, Борис. Давай дневник.

Потом Любовь Павловна вызвала Мишку, но тот в знак протеста не стал выходить к доске. Без объяснений положил дневник на стол. Любовь Павловна влепила друзьям двойки и перешла к новой теме. Сашка не понимал, зачем отделять числа друг от друга чертой и называть их дробями. Урок тянулся мучительно долго. Сашкины глаза слипались, а внушительная фигура Любови Павловны расплывалась. Заснуть не дал звонок. Он, как стартовый пистолет, положил начало движению, быстрому и четкому. Миша и Боря подскочили к Сашке. Защищаться он не стал, смотрел в учебник как ни в чем не бывало. Остальные одноклассники, смеясь, тыкали: «Что за идиот?!»

– Предатель, – выругался Боря.

– Иуда, – не по-детски подхватил Мишка.

– Простите. Я не хотел.

– Мы тебе темную устроим!

Сашка выбежал из класса. В коридоре было шумно. От этого гула кружилась голова. Сев на подоконник, Сашка уставился в окно. Блестел снег, на кристально-голубом небе проступало яркое солнце. Прячась за заснеженной елью, шумная компания курила одну сигарету на всех.

– Ты все правильно сделал, – неожиданно появилась одноклассница Вера, полная, некрасивая, но открытая и разговорчивая девочка. Была в ней какая-то обезоруживающая харизма. Может, поэтому над ней никто не издевался.

– Нельзя себя так вести, как эти придурки – Миша и Боря! – возмутилась Вера.

– Ты правда так считаешь?

– Конечно! Они портят чужие вещи. Да и вообще, мне они не нравятся. Ничего человеческого! – по-взрослому рассуждала Вера.

– Я трус… – неожиданно для себя признался Сашка.

– Ты хотел как лучше.

Сашка поверил в то, что действительно поступил так из самых лучших побуждений. Его печаль рассеялась. Он улыбнулся, и ясный день заиграл новыми красками. Снег засверкал россыпью драгоценных камней. Мир перестал быть враждебным. Это новое, незнакомое чувство очень понравилось Сашке.

Прозвенел звонок на урок. Коридоры снова опустели. Сашка неохотно поплелся в класс. Боря и Миша презрительно взглянули на него. Сашка снисходительно улыбнулся и без страха занял свое место. Так друзья возненавидели его еще сильнее.

Издевательства ужесточились, прибавилось синяков. Сашка не жаловался, так как был уверен в том, что это скоро закончится. Человек не одинок, если у него есть поддержка. Такой опорой стала Верочка, защищавшая товарища перед одноклассниками. Почему она была так добра, Сашка не понимал. Ее опека была настолько пробивной, что все хулиганы только и могли шутить «жених и невеста», но вреда Сашке не причиняли. Так он почти спокойно дожил до долгожданных летних каникул.

– Я поеду к бабушке в Москву, – с гордостью рассказала Вера.

– На все лето? – расстроился Сашка.

– Конечно! Буду с бабушкой по Красной площади гулять. Представляешь?

– Везет тебе!

Сашка подруге не завидовал. Не нужны ему были Кремль и огни большого города. Он лишь хотел провести лето с Верой. Но понял, что проведет его в одиночестве.

– А ты что будешь делать?

– Не знаю. Может, на речку буду ходить или на велосипеде кататься.

– Ясно… Увидимся первого сентября.

В последний майский день Вера, волоча в одной руке портфель да иногда оборачиваясь, постепенно удалялась от школьного двора, Сашкино сердце сжималось от тоски, смутно предчувствовало что-то плохое. «Вдруг больше не увижу?» – подумал маленький Сашка.

Лето выдалось дождливым и длинным. Сашка провел его дома, где думал о Вере, о том, как у нее дела, как проводит время. Наверняка она не скучала, гуляла по Красной площади и не вспоминала друга. Было очень обидно, и Сашка даже не выходил из своей комнаты. Надеялся, что мать спросит: в чем дело, почему грустишь, но вопросов не было.

Первого сентября Сашка искал на праздничной линейке Веру. Среди девочек с высокими белыми бантами ее не было. К Любови Павловне подошла опечаленная женщина в черном платке. Ее губы вяло, безвольно шевелились. Учительница побледнела, и Сашка все понял: Веру он больше не увидит. Но мальчик почему-то не испытывал печали, будто готовился к этому трагичному событию все лето.

Двадцать второго июня Веру сбил автомобиль, когда та мчала на велосипеде через пешеходный переход. Сутки она провела в коме. Врачи надеялись, что молодой организм справится. Но этого не произошло. Вера скончалась, не приходя в сознание.

Сашка столкнулся со смертью впервые. Прежде он знал о ней понаслышке, когда пятилетним мальчиком увидел кладбище, которое произвело неизгладимое впечатление. После этого любая еда для Сашки превращалась в игрушечное вкусное кладбище со свежими макаронными, котлетными, пюрешечными холмами и крестами из зубочисток. Интерес вскоре угас, и кладбище перестало быть чем-то особенным. Ну могилы, ну кресты. Ну памятники. Не было в этом тайны, а кончина Верочки казалась чем-то загадочным, не поддающимся осмыслению, как, например, числовые дроби.

– Мама, я знал, что не увижу ее больше, – признался Сашка. – Когда умирают люди, должно быть грустно?

– Нет.

– Почему нет?

– Что ты чувствуешь, сынок?

– Я не знаю.

– К сожалению, смерть неизбежна. Ты взрослый и умный, чтобы это понять.

– Мне хочется увидеть Веру.

Сашка безутешно рыдал весь вечер. Между ним и подругой пролегла невидимая черта. Раньше Вера была живой и теплой, а теперь ее якобы не стало. Сашка много думал о смерти, и наконец Вера ему приснилась. Она мчала навстречу на велосипеде. Жмурясь от удовольствия, подставляла лицо с веснушками теплому ветру. Подъехав, сбавила скорость, и друзья пошли по улице, которая вела к школе. Был вечер. И в лучах закатного солнца Вера была красивой и нежной.

– Очень рада, что мы вновь встретились.

– Ты же умерла.

Вера несколько раз потянула рычажок велосипедного звонка. Раздался недовольный громкий звук. Вера говорила тихо, но показалось, что девочка крикнула:

– Я живая! Не ври!

Вера провела по Сашкиному лицу горячей ладонью. Это прикосновение было очень реальным.

– Теперь ты убедился?

Сашка кивнул:

– Прости. Твоя смерть мне приснилась.

– Я умру, только когда буду старой.

Вера улыбнулась и покатила к реке Олешенке. Сашка попытался бежать следом, но тело не слушалось. Застыло, как деревянная чурка, и не могло шелохнуться. Вера уже почти скрылась из виду. Хотелось крикнуть: «Будь осторожна!» – но слова застряли в горле и, будто из засорившего водопровода, раздалось лишь беспокойное урчание.

Повзрослев, Сашка услышал однажды, что жизнь – это иллюзия. Можно ли так считать, когда чувствуешь боль? Ведь боль, как копирка, делает картинку проявленной.

За свои семнадцать лет Сашка уже многое повидал: смерть, убийства, духов, но ни разу не подумал, что это все иллюзорно и существует лишь в его голове. Все происходило наяву, и это никак нельзя было стереть. Парень пришел к выводу, что реальность жизни нельзя вытравить, можно стереть лишь себя и факт о своем существовании, но не подлинность этого мира. Так происходило на всех уровнях мироздания. Нельзя про один мир сказать, что он реальнее другого. Все они равны и заключены сами в себя, как бы ни пересекались.

Сашка, как поплавок, болтался на поверхности жизни и не мог, когда нужно, нырнуть глубже. Он уже не пытался бороться с реальностью. Оставалось, преодолевая боль, идти вперед.

Повзрослев, он редко вспоминал Веру.

«Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое», – Сашка пытался отвлечься книгой. Но слова не усваивались, и он бесцельно глазел на страницу.

Время приближалось к полудню. Надо было идти на встречу с Анной. Сашка не хотел, чтобы его отсутствие заметили родственники. Улизнуть незаметно было сложно. Скорее в дом бы прокрался грабитель, чем Сашке удалось бы выбраться. За ним наблюдали пристально и беспрерывно.

– Ты куда? – спросила мать, с которой он столкнулся прямо на пороге.

– Искупаюсь.

Женщина недоверчиво взглянула и больше ничего не сказала. Сашка ломал голову: догадалась ли она? Парень все-таки решил, что она ничего не знает, хотя бы потому что с родственников очень сложно считывать информацию. Близость была как бронежилет.

Сашка подошел к дому Анны. Было тихо. Дети не играли, из дома не доносилось ни звука. Сашка топтался на месте, подглядывая между досками забора. Вдруг громко хлопнула дверь, и к Сашке торопливо засеменила Анна. Она была в ночной сорочке и босиком, будто только что проснулась. Но на плечи падала копна хорошо расчесанных волос. Женщина явно готовилась к встрече.

– Тс-с… – Анна протянула письмо. – Ты обещаешь отправить?

Только Сашка кивнул, как дверь хлопнула еще раз. С террасы послышались тяжелые шаги.

– Уходи! Федя идет. Если он узнает… Ох! – испугалась Анна. – Он человек жестокий.

Сашка ломанулся вперед. До него донесся бас Федора, похожий на собачий лай:

– Кто там? Ты с кем-то разговаривала?

– Нет, милый, тебе показалось.

Федор сказал что-то еще, но Сашка уже не расслышал. Ноги несли сами, и Сашка не мог остановиться, крепко сжимая в руке белый концерт. Передышку парень сделал лишь через полчаса возле Олешенки, тянувшейся стройной блестящей лентой. Мимо проплывал самодельный плот. На нем гордо, как капитан большого корабля, стоял жилистый сухой мужик в камуфляжном костюме и высоких резиновых сапогах. Его лицо было простым и расслабленным, что называется, без изюминки. Но в то же время оно выдавало человека опытного и обаятельного. Завидев Сашку, мужик учтиво поднял козырек кепки и приложился к почерневшей овальной фляге. Кончики черных усов задрались вверх. Мужик поправлять их не стал. После короткого приветствия он продолжил упрямо глазеть вперед.

Сашка удобно расположился под старой ракитой, расправляя края смятого конверта. Он был легким и тонким. Послание занимало не больше одного листа. О чем писала Анна? Сашка боролся с желанием вскрыть конверт.

Адрес отправителя был написан убористым неровным почерком. «Купринская Анна», – так Сашка узнал настоящую фамилию своей загадочной односельчанки. Строки «Кому» и «Куда» заполнили бисерные буквы: Чуманову Валерию, город Москва, улица Судаковского, дом 28, квартира 90. Сашке показалось, что он знал этого мужчину.

Жизнь Анны была такая, что, расскажи кому-то о ней, покрутили бы у виска: «Эта женщина сумасшедшая! Федора ей сам Бог послал, чтобы спасти». Анна плевала на это, как и на мораль. Она так близко подступила к внутренней пропасти – своему темному я, что готова была расправить руки и полететь вниз, как птица с перебитыми крыльями. Она считала, что это ее выбор, на который имеет право.

Неподалеку высилась церковь. Сашка любовался куполом, покрытым сусальным золотом, и вспоминал, как однажды побывал в ней.

Одиноко возвышавшаяся над деревней церковь могла вместить около ста прихожан. Сашка никогда не видел там много людей. Однажды он тайком от семьи попал на службу. Молодой священник, облаченный в белый подризник и зеленую епитрахиль, протяжным бархатным басом читал: «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас. Аминь. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе».

Пожилые прихожанки, среди которых были баба Маня и баба Клава, опустив глаза, старательно осеняли себя крестом. Сашка так же усердно перекрестился, чтобы не выделяться. Взгляд его устремился наверх. Плохие мысли больше не терзали. Стало хорошо, и храм Божий представился волшебным местом, в котором что ни попроси – получишь. Такой энергетики Сашка никогда и нигде не ощущал – тонкая и живая. Душа норовила вырваться из тела и взмыть под купол.

Христос вызывал у Сашки уважение, каким пользуется авторитетный взрослый у подростка. Но один вопрос не давал покоя – действительно ли Иисус сын Божий, спасший род человеческий, или просто один из мастеров, о которых Сашка слышал от матери? Они тоже творили чудеса: избавляли от болезней и воскрешали.

Сашка вышел из церкви, одурманенный молитвами и ладаном. Воздух казался другим, будто парень по-настоящему никогда не дышал. Жалобно взывали двое бородатых попрошаек. Кожа у них была смуглая, прокопченная. Носы лоснились от пота.

– Подайте, кто может…

– Подай, парень, сколько не жалко, – повторил один из них.

– Да тебе зачем деньги нужны? На опохмел не хватает? Рожа опухшая! – перебил другой.

– Ты себя в зеркало видел?

– Я тебе сейчас покажу!

– С тебя взять нечего, кроме анализов.

Бытовая перебранка показалась Сашке гротескной. В голове уже не звучали молитвы, туман от ладана рассеялся.

Поодаль от хамов сидел мужчина, тихий и едва заметный. Склонившись над книгой, он не просил милостыню. Однако в целлофановом пакете желтели десятирублевые монеты.

– Извините. Что вы читаете? – робко обратился Сашка.

Мужчина поднял уставшие прищуренные глаза. Несмотря на зрелый, еще не старческий возраст, в его взгляде можно было распознать бунтаря.

– Семнадцатая кафизма…. Воздай рабу Твоему, оживи меня, и сохраню я слова Твои.

– Вы часто в церковь ходите?

– Одно время послушником был. Но решил оставить свою келью и вернуться в мир. В церкви, как в жизни, есть люди хорошие и есть плохие… Религия – дело молодых. Мое место не в церкви, а возле нее.

5

Череда дней плавилась в однородную безвкусную массу. Но одно событие выбивалось… Сашку разбудил шелест мотора. В ночной темноте блестела серебристая «тойота». В распахнутой пассажирской двери вертелась громоздкая фигура. Афоня сволок с сиденья чьи-то худые белые щиколотки, а потом ловко приподнял тело за поясницу. Вдруг это, казалось бы, безжизненное тело ожило и нарушило лопатихинскую тишину высоким девичьим криком.

В соседских домах зажегся свет. Афоня отреагировал оперативно и заткнул нежный рот грязным носовым платком. В несколько широких шагов он запрыгнул в дом. Старики не успели понять, что случилось. Долго искали очки и долго надевали тапочки, а когда прильнули к запыленным окнам, то ничего не увидели. Что ужасного могло произойти в Лопатихе с тридцатью домами? Ничего. Поэтому старики снова повалились на свои советские кровати, сетуя на прерванный сон.

– Что ты творишь?! – ругалась Татьяна.

– Я вколол ей лошадиную дозу транквилизатора!

– Коли еще!

– Черт! Чемодан в машине. Не думал… Не думал, что случится такая осечка, – Афоня разговаривал будто сам с собой.

– Так давай неси. Чего ждешь?

Афоня выскочил из дома. Сашка притаился на лестнице, ведущей с чердака. Ему очень хотелось увидеть девушку, и неожиданно для себя он спустился.

Девушка лежала в коридоре на боку со связанными руками и ногами. Одета жертва была в потертые синие джинсы и черную майку, которую слегка оттопыривала маленькая изящная грудь. Сашка по-прежнему не видел лица. Пытаясь выплюнуть кляп, девушка давилась слюной. Каштановая голова тряслась от насильно сдерживаемого кашля.

– Я слышал крик. Что-то случилось? – Сашка принял обеспокоенный вид, будто только проснулся.

– Не мешай, – обрубил отец.

– Только воды попью.

Сашка неуверенно шагнул в кухню. Через пару секунд наполнил водой стакан и, не моргая, чтобы лучше рассмотреть девушку, стал выходить. В эту секунду, запыхавшись и издавая хриплый свист, заскочил Афоня с красным пластмассовым чемоданчиком, похожим на медицинский, но без креста. Он встал спиной, загородив Сашке дорогу, и тому пришлось проявить гибкость, чтобы протиснуться вперед. Мельком он увидел девушку. Ей было не больше пятнадцати—шестнадцати лет. В чертах еще проступала юношеская нежная угловатость, но лицо было по-женски притягательным – раскосый разрез глаз и точеные скулы. Цвет глаз Сашка не рассмотрел, все происходило очень быстро. Афоня, открыв «аптечку», присел на карточки и достал шприц.

– Этого точно будет достаточно, – сказал он обнадеживающе, как медбрат скорой помощи. – Скоро все будет хорошо. Все будет хорошо…

Сашка стоял на ступеньках и впитывал все, что происходило дальше.

– Ну, как вам она?

– Сила в ней есть. Вижу, – ответила Татьяна.

– Причем какая сила! – добавил Виктор.

– Сегодня, значит, получу неплохое вознаграждение, – Афоня пустил смущенный смешок.

– Может, и не получишь! Баран, ты что устроил?!

– Ладно-ладно… А вы думаете, что слепые и глухие старухи что-то заподозрили?

– Всяко может быть. И предчувствие у меня нехорошее, – раздосадовалась Татьяна.

– Да бросьте. Никто ничего не услышал. А вот оплатить мои услуги все же требуется.

Наступила пауза, прерываемая шагами и каким-то шуршанием. Сашка понял, что мать пошла за деньгами. Откуда у них взялись огромные сбережения – Сашка был не в курсе. Знал, что из поколения в поколение все жили впроголодь, накапливая богатства, имевшие ритуальный характер. Всеми деньгами и драгоценностями занималась мать, и, казалось, даже отец не ведал им счета.

В век технологий у Сашки, его брата и сестры не было смартфонов, компьютеров и прочих гаджетов. Но они не оставались далеки от прогресса и понимали преимущества глобальной сети. Настя тайком собиралась купить мобильник, Сережа поддерживал ее затею. Сашка, однажды подслушав их разговор, отметил про себя, что никому ничего не расскажет и купит тоже.

– Смотри, если у нас будут проблемы… – пригрозила Татьяна.

– Все будет хорошо, Танюша, – фамильярничал Афоня. – У меня к тебе маленькая просьба.

– Ну.

Снизив голос, Афоня что-то забурчал, и Сашка расслышал лишь несколько слов: «мать больна» и «помоги». Этого было достаточно, чтобы понять, о чем просил большой, но слабый мужчина.

– Помогу, – сухо сказала Татьяна.

– Век тебе буду благодарен.

– Попридержи язык и помни: ты несешь ответственность.

Афоня кивнул или сделал какой-то другой жест. Татьяна холодно сказала: «До встречи», – хлопнула дверь и вновь зашелестел мотор.

Сашка поднялся на чердак. Рассматривая в окне Большую Медведицу, он думал о незнакомке. Накатило беспокойство: Сашка предчувствовал необратимость, когда каждое действие повлечет следующее, и это неизбежно все перевернет. Но выбора уже не будет. Сашка видел прошлое и будущее других людей, но не свое.

Сашку разбудило воркование бабы Клавы и ее неразлучной подруги прямо под чердачным окном.

– Ты слышала ночью крик? У меня аж давление подскочило, – пожаловалась баба Маня. – Что случилось?

– Ничего не слышала. В коем-то веке спала как убитая. Вместо десяти таблеток валерьяны приняла двадцать. Ох, давно я так крепко не спала!

– Такой сильный женский крик стоял. Ты не представляешь! Только я подошла к окну, все закончилось. Но я не поленилась, вышла из дома. Думаю, вдруг убивают кого-то – надо помочь. Вот, слушай. Вышла я, крика уже нет. Но возле дома Благовых стояла какая-то машина. Знаешь, как их там называют, внедорожник, по-моему. Подозрительно это как-то все.

– Чего подозрительного?

– Не знаю. Чувствует мое сердце, что-то здесь не ладно. Крик шел, как мне показалось, со стороны этой машины. Раньше ее здесь не видела.

– Ну и что? Может, родственники приехали или гости.

– Ни разу не видела, чтобы к ним приезжал кто-то.

– Это ни о чем не говорит, – насупилась баба Маня, аргументы подруги ее не убедили. – Ты стала слишком подозрительной. Уверена, ночью случилась очередная размолвка между Анной и Федором. В нашей забытой богом Лопатихе ничего не происходит. Ни хорошего, ни плохого. Сама знаешь.

– Говорю же тебе: нет. Не веришь мне, за дуру держишь!

Разозлившись, баба Маня молча развернулась в сторону дома. Ее подруга так же горделиво отправилась в другую.

День предвещал дождь. Небо медленно чернело, ветер швырял по Лопатихе газеты и сухую траву.

С момента встречи с Анной прошла уже неделя, а Сашка до сих пор не отправил письмо. Он решил, что пора сделать это. Слишком совестно было, что не сдержал обещания. Парень мысленно видел, как Анна бродит по дому и ждет новостей. Шаги, как метроном, отмеряли конец нынешней ненавистной Сашкиной жизни. «Надо поторопиться», – с этой мыслью он улизнул из дома.

Возле почтамта было пусто. Как только Сашка опустил конверт в ржавый синий ящик, застучал дождь.

– Прыгай, подвезу!

На своем «Урале» в черном дождевике сидел дядя Степа. Когда он седлал мотоцикл, то, как ковбой, держался прямо и разговаривал резко. И это был не тот дядя Степа, которого знал Сашка.

– Что тут делаешь? – морщась от хлеставшего по лицу дождя, спросил дядя Степа.

– Письмо отправлял.

– Неужели сейчас молодые пишут письма?

– Пишут.

Дядя Степа рассеянно хмыкнул.

– Ночью такой крик был. Слышал?

– Нет, ничего не слышал. Крепко спал. Наверное, каких-нибудь алкашей занесло из соседней деревни.

– Хм… – протянул дядя Степа. – Поживем – увидим.

К чему это сказал дядя Степа, Сашка не понял. Но было в его словах что-то подозрительное, будто он о чем-то догадался. Может, последний разговор натолкнул на мысли?

– Вы куда ездили?

– К дочке в Псков.

– Не знал, что у вас есть дочь.

– Есть. Но я приехал, ее дома не было. Считай, вхолостую съездил, – тут дядя Степа вернулся к прежнему разговору. – Этот крик был женский. Пугающий. Сразу представил, что с моей дочерью случилась беда… – поежился дядя Степа. «Болван, – подумал он, – надо было дождаться ее, сидеть под дверью столько, сколько потребуется. А я проявил малодушие, затаил мелочные обиды, что дочь совсем не заботится обо мне. Болван!»

– Думаю, с ней все хорошо. Не переживайте.

– Надеюсь, – сказал дядя Степа и поддал газу.

– По мобильнику ей позвоните.

– Был когда-то, сломался.

Стало ясно, почему мужчина был таким хмурым. Сашка задумался, а что если и вправду новая жертва оказалась бы его дочерью? Смог бы он смотреть своему единственному другу в глаза?

Дядя Степа остановился возле своего дома. Накрыл мотоцикл брезентом. Повисла неловкая пауза. Сашка ждал приглашения в гости, а дядя Степа ждал, когда парень уйдет домой. Они топтались на месте, глядя друг другу в глаза. Первым прервал молчание Сашка:

– Спасибо, что подвезли. Я пошел. До встречи!

Дядя Степа кивнул, еще раз посмотрев на мотоцикл. День выдался напряженным, и дядя Степа захотел снять усталость коньячком. «А вдруг снова придется в Псков ехать?» – подумал он и отказался от своей затеи. Лицо, когда он прощался с Сашкой, окаменело. Даже не морщилось от холодного дождя.

Настя встретила Сашку на крыльце. Явно специально поджидала:

– Где тебя носило?!

– Гулять ходил, встретил дядю Степу, он согласился меня подвезти. Больше нечего рассказывать.

– Ясно…

– Настя, хотел с тобой поговорить.

– Ну…

Сашка пригласил сестру пройти за теплицы. Ливень закончился, робко выглянувшее солнце размывало краски. Реальность становилась не такой гротескной и концентрированной, и Сашкина хмурость рассеялась.

– Тебе не кажется, что мы должны жить по-другому?

– На что ты намекаешь? – Настя подозрительно прищурила один глаз.

– Как нормальные люди.

– Тише ты! Все, что мы делаем, очень важно.

– Это все чушь! Просто так тебе мама вдалбливала. И если все, что делает наша семья, правильно, почему мы тогда так боимся, что кто-то узнает и к нам нагрянут правоохранительные органы?

– Не знала, что в твоем крохотном мозгу шевелятся такие мысли.

– Настя, ты сейчас врешь! Нам надо выбираться отсюда. Ты сама об этом думала. Не так-то все тебе нравится, как ты говоришь.

– Знаешь что? Это мое дело! Мне самой решать, во что верить!

Настин нос брезгливо сморщился гармошкой.

– Забудь про этот разговор. И, пожалуйста, ничего не рассказывай матери.

– Забыли, – снисходительно согласилась Настя. – Но ты задумайся. Мы знаем то, что другим неведомо. Мы особенные. Пожалуйста, ничего не отвечай.

– Пусть так, – не сдержался Сашка. – Почему тогда не приносить в жертву куриц, свиней и прочий скот?

– Потому что у всего есть своя цена.

– Я не согласен!

Сашка воскликнул так, будто ему только что вынесли приговор, который он незамедлительно хотел обжаловать. Настя пошла прочь легкой танцующей походкой. Сашка был раздавлен.

Целый день он старался не попадаться домочадцам на глаза. Предстоящий ритуал занимал все мысли матери. Ее настрой передался остальным членам семьи – суетились все. Настя несколько раз перемывала посуду. Сережа беспокойно слонялся по дому. Отец пытался одновременно и траву косить, и сарай чинить, в итоге плюнул на все и сказал, что займется этим в другой день. Такое поведение ему было не свойственно. Он предпочитал не откладывать на завтра то, что мог сделать сегодня.

Сашка понимал, что убежать можно только этой ночью. Другой возможности не будет. Завтра, когда небо прорежет молодая луна, девчонку принесут в жертву. Сашка решился: он не Грегор Замза, чтобы терпеть ненавистную себе жизнь. Если уж он и будет превращаться, то только в насекомое, имеющее крылья, а не в большого неповоротливого жука.

6

Было очень темно, Сашка боялся включить фонарь. Продираясь сквозь лес, он все время оглядывался. За ним плелась девчонка, имени которой он не знал. Лес мрачно нависал над молодыми людьми. Казалось, весь мир взбунтовался против Сашкиной новой жизни. Его обязательно найдут по треску веток под ногами, сбивчивому дыханию или уханью совы, которая, будто нарочно, указывала на беглецов.

– Давай отдохнем. Я больше не могу, – девчонка плюхнулась прямо на корни.

– Хорошо.

Сашка освободил плечи от тяжелого рюкзака.

– Что происходит?

– Давай потом поговорим?

– Я хочу сейчас! Вы меня убить хотели?

Девчонка зарыдала, ее лицо заблестело от слез. Сашка ничего не хотел объяснять. Он был очень вымотан, и этот разговор начинал ему действовать на нервы.

– Послушай. Я тебе все расскажу, только потом. Ладно?

– Ладно. А как мне к тебе обращаться?

– Саша.

– Какое совпадение! И я – Саша. Правда, мама звала меня Шурой.

Сашка не поразился этой удивительной мелочи, обычно располагающей друг к другу едва знакомых людей. Ему вообще сначала хотелось сказать вместо настоящего имени «Дурила», но он постеснялся произвести плохое впечатление.

– Куда мы идем?

– Тут недалеко есть заброшенный сарай. Ни разу не видел, чтобы кто-то ошивался возле него. Переночуем там, а завтра решим.

Сашка взвалил на плечи рюкзак. Ничего особенного в нем не было – теплая кофта, фонарь, кулек печенья и бутылка воды. Самое ценное он хранил в кармане джинсов – украденные у матери десять тысяч рублей.

– Долго еще идти? – не унималась Шура.