Читать онлайн «Growing up». Взросление неизбежно бесплатно

© Даниил Даниленко, 2023

ISBN 978-5-0060-4179-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Хронология рассказов в сборнике

«Свет во тьме»

Это были знойные времена юности семиклассника, когда мода со своими подворотами и чубами затуманило мое сознание. Некогда светлый мальчик начал брыкаться грубыми словами и стал модным идиотом. На этой волне пошло и хамство. С течением времени моя персона окончательно возвысила корону у себя на голове. Учеба ушла в сторону. В пушечную, конфетишную историю вмешалась еще и белокурая дива – ровесница. Иными словами, первая любовь.

Про свои футбольные игрища я позабыл, хотя страсть все же была. Воспоминания иногда доползают до меня: в мерзлые вечера, после того как мы с динамовскими ребятами побеждали другую команду, сразу же чувствовали себя крутыми мужиками, и верили, что мы еще чего-то добьемся.

В тот момент юношеское веселье окончательно поглотило меня. Я по сути потерял образ рьяного отличника в фабричной учебной жилетке. Весь мир стал совершенно другим: вроде как понятным, стильным, опрятным, но черт возьми другим! И к тому же любовь затмила все стремления к трудам. А время не ждет. Система спортивного клуба отсеивает и бездарностей и способных лентяев. В итоге я покидаю те счастливые края, где я оставлял все свои футбольные силы, где добивался и викторий, и томился в горестном поражении, где ускорялся с мячом, будто ракета, где травмировал пару человек и так переживал как это отразится в завтрашнем дне. Выйдет ли он завтра на тренировку? Там случались ярые конфликты с другими игроками, от которых слеза глоталась в себя, дабы не спровоцировать еще одну драку. С этих полей, огороженных чугунным, облезлым забором я мчался в кондитерскую за подогретым пирожком с мармеладным желе внутри.

Ну все! Я покинул этот дом, ставший для меня пристанищем на долгих семь лет. Теперь я положил все силы на получение удовольствия подростковой жизни в знойное летнее время, не забывая и про любовные увлечения. Для меня это было раем, свободная жизнь без всяких графиков и тренировок. Казалось, что желудок вот – вот слипнется от газировок, жвачек. Начал пробовать дебютные стопки водки. Потом потянуло вечером залезть на крышу какого – то бисквитного офиса в центре города. Там пофотаться. Затем быстро понял, что тянет от этой забавы женственностью и отказался занимтаься этим каждую субботу.

Лето продолжалось. Родители тоже заметили изменения и приняли стержневое решение – езжай в деревню к родителям. Я помогал отчиму при обустройстве новой территории сада. Допустил косяк в технических приблудах, что – то порушилось в заборе, плитке и другом.

От этой злости случился разговор с отчимом, который на грозных порывах произнес: «ты ничего не стоишь в этом мире, ты – отброс, ты посмотри на свои движения, поступки. Тебя просто загрызут в этом мире. Как дурачок ходишь, нет смысла даже с тобой разговаривать. В те минуты меня схватила жуткая обида, я завел себя до изнеможения, до скрытых горестных слез.

В сентябре этих модных штук уже не было, не было любви, со временем она стерлась, испарилась – грустно, но такова реальность. Я стал будто бездушным, только гуманитарные учебники влились в мой мозг. Пока я не придавал особого значения спорту, вел воистину романтичный образ жизни, со всеми ее течениями и пейзажами. Мне нравилось наблюдать осенние рассветы и наслаждаться дыханием облачных дней, бродить по городским аллеям и наслаждаться чопорной литературой. Появилось даже тайное хобби. После занятий я убегал за железную дорогу, где была забойка и густая растительность около нее. Я выбирал суховатые тростники, разламывал их на несколько частей, клал в рюкзак. Уже дома я находил картонный прямоугольник и сооружал тростниковый дом.

Снова твержу все хорошее рано или поздно заканчивается. С приходом холодов и закрытием возможности прогулок наступил мрак, ужасный мрак. Ты молод, а кости сильно ноют от того, что некуда направить энергию, ведь ты не ходишь не на какую секцию. Становится страшно, что это будет продолжаться вечно. Вся жизнь без движения наполнена страданиями. Я потухал. Конечно, существовала парочка футбольных тусовок, но потом они исчезли.

Осень раскрывалась и слякоть поразила каждого. На улице больше не было возможности резвиться с мячом. Дождливые будни покрыли меня своей поганой пеленой. Каждый день стал невыносим. Он проходил будто день сурка: школа- дом- вечер с телевизором. У меня начались крики на родителей, в которых уже нет ничего человеческого. Неведомая горесть пробивает грудину, детская обида на весь мир, но виноват только ты один, что в те шальные времена бросил футбольные занятия, поддерживающие краску в твоих юнецких глазах.

Чувства ближе к зиме совсем сжались, нытье тела только усиливалось. Держаться было уже нельзя, я будто пьяный крушил свою комнату, оставляя только вмятины на шкафах. В те мгновения думалось, что может быть жизнь подошла к концу? Может быть я уже все сказал в этом мире? Может быть пора уходить? До изнеможения я терзал себя этими мыслями, они разрывали меня на куски. Каждая ночь проходила в судорогах, я пытался спасти себя творчеством – писал рассказы, после прочтения которых вырисовывалась только одно слово – безнадега. Я окончательно сошел с ума! Перестал разговаривать со своим окружением, стал скрытным человеком, чья жизнь погрузилась под завесу тайны. Тем временем подоспел холодный ноябрь. Я будто застыл в пространстве – письменный стол, верхняя подсветка и ночной заснеженный вид из окна. Я был заперт по собственному желанию в этой паршивой квартире, без спорта. Я беспрестанно искал возможность выбраться на улицу, посетить какое-либо мероприятие, но все тщетно; учеба провалилась в темную бездну, школа представлялась мне серым потертым замком с булочными по субботам и гречневыми в остальные дни запахами и движением одних и те же лиц, которые суетятся в поисках моментов показать свою пафосность и рассказать что они такого интересного делали днем ранее. Особо тепло я не мог с кем – либо поговорить и придумал творчество, о котором никто не знал. Уже в сумерках я читал свои стихи перед экраном планшета. Создавал видео и никому не показывал.

И снова каждая ночь в мучениях. Каждый день новые удары, прямо в сердце, будто я тот самый манекен, который разбивается вместе с машиной на автозаводах под камер. Все от отсутствия спорта. Это ненормальное явление, когда юноша ловит каждый вздох ледяного ветра и радуется, что он хоть на улице и не корчиться от болей застоявшегося тела. Такова реальность, это поглотило множество подростков, ищущих свободу без ограничений, теряющих свое физическое развитие.

Однако дружба! Дорогие читатели, боготворите дружбу. Она может спасти вашу плоть. Из какого тягучего дна меня вытащил мой друг исполинского роста, предложивший мне ворваться со своей бешеной энергией на ровно уложенные легкоатлетические дорожки.

Я был сказочно счастлив, солнечные вечерние декабрьские лучи стали светить сотней ослепительных бриллиантов, снег стал искриться от моих быстрых вдохновенных шагов, я поймал бомбезную волну, с которой не схожу до сих пор. Со стартовых позиций я будто возвышаюсь и меня уже никто не остановит. Мои глаза начали радовать прохожих сочными цветами. Бег стал для меня тем пристанищем, за которым я так долго гонялся, которому я готов посвятить изнуряющие дистанции и отъвленные эмоции. Он стал моей тенью, в темные утренние городские пробежки, будто бы новым человеком в моей преобразившейся жизни. А что касается того товарища, который втянул меня в это спортивное дело, то ему можно сказать» спасибо, дружище!». Я с ненавистью вспоминаю те времена, когда была абсолютная безнадега и некуда была деваться, сейчас другая жизнь со всеми прелестями здорового образа жизни. Конечно, было трудно освоиться в этих спортивных джунглях, но это большое наслаждение и великое чувство ощущать себя занятым человеком. Я благодарю судьбу за этого друга, за предоставленный спорт, который открыл для меня мечты и достижения, сделавшие мою будущую жизнь светлой и романтичной. Спорт стал для меня настоящим светом во тьме, куда я был погружен долгое время. Но вот и все. Жизненная история подошла к своему завершению.

Хотя нет, постойте. Эту запись я делал три года назад. Но не думайте, что я откажусь от этого текста. Я уже переехал из Омска в Москву. Я также выхожу вечером гулять и набираю знакомый номер того самого друга, чтобы спросить «Как дела?»

«КАПРИЗНИЧАЙ»

Как вы там говорите: «Дождь колошматит». Падает с крыши неимоверная суета листьев, в патефоне прерывисто и хрипливо играет «Алматинский джаз», а я играю с собственными мыслями, они перебираются, заставляют бояться смерти. Моя персона сидела на облезлом диване и ждала пока завариться терпкий лимонный чай, который я употреблял с медом. Изо дня в день я переписывал сценарии под нестабильный лад нашей театральной труппы. Дождик капал все чаще, он заливал мой подоконник, сентябрь был уже на закате. Я уже не успевал согреваться после одиночных прогулок. Моя квартирка состояла из одной обветшалой комнаты. Свет потухал после полуночи, мне оставалось ждать рассвета, чтобы продолжать писать. Даже не знаю, что меня толкало снова заниматься литераторством – режиссер вряд ли бы выгнал меня. Театр ставил ночные постановки, которые интересовали лишь безумных романтиков, коих было немного – таков промышленный мир.

По воскресеньям я подрабатывал официантом в ресторане, потому что искусство имеет свойство быть чистым, без этой засаленной бумажки под названием « деньги». Я скитался по улице, смахивая с плеч порванного на брюхе пальто крупицы дождя. На каком – то ничтожном отрезке я почувствовал, что стал заболевать. Окончательно же я заболел в октябре. Глаза затекали, и я уже не мог писать, перерабатывать романтику прошлого и превращать это в настоящее. Из – за этого меня лишили премии, а затем и полной зарплаты. Опять октябрь; дождь постоянно врывался в мою жизнь, из окна выдавалась радуга, под этим солнечным влиянием я пробовал писать, но выкидывал эту черноту благословную в мусорку. Иными словами, я страдал от безделья.

Следующим этапом моего падения были слезы, которые я лил несмолкаемо, когда смотрел на желтую фотографию своих родителей, который попали на тот свет и уже не смогут покричать на мои творческие неудачи, не приготовят сырный омлет, не утешат, не проронят слезу где – то в сторонке из – за моего разгульства. После их смерти мое сердце превратилось в фальшивый, но местами улыбчивый камень. Не будем об этом. Подождите, дайте мне минуту помолчать… Еще минуту. Еще две.

Знаете, уважаемый читатель, трудно, просто трудно пытаться изображать стиль и прикрываться активной мольбой о повышении по карьере, которой никогда не было, но ты почему – то веришь в это, будто в чарующую магию. Мое здоровье ухудшалось. Раньше в дни ненастий и хандры ко мне приходила единственная поклонница – девушка с бледным покровом. Она очень переживала за каждую нашу постановку и искренне восхищалась моим делом. Казалось бы, я должен быть счастлив, но мое стеснение перед этой доброй девушкой доходило до предела. Я отвергал ее. Паскудное нутро сыграло со мной главную роль.

Октябрь уже клонило к закату. Люди на улицах мешкались утром в пальто.

30 октября решил создать архив собственных трудов. Это занятие заняло некоторое время, но его трата того стоила. Я нашел кое – что интересное. Первое « алое письмо» написано в седьмом классе белокурой девочке. Она его не прочитала. Я не подошел, она не обратила и не обратилась. В итоге второй этаж, она обнимается с учеником старшей школы, а я где – то рядом в холодном поту. С тех моментов романтичного бедствия пошла разруха, хотя столько уже времени небрежно протекло, но я слабая трость в этом знойном мире. Чайник кипел, шуршал неприятный гул ветра по сторонам комнаты, лимонные обои окончательно облезли, я ушел в темень.

Ноябрь – я слепну, меня покидает подруга, которая пересказывала мне романы Толстого, хранившегося на пыльной полке шкафа. Все происходило быстро, меланхолично, она закрывала свои очи с горестью, но легкостью. Вот наш разговор:

– Уберись хотя бы, дурак.

– Раньше ты была увлеченной девушкой с собственным шармом, мне это нравилось.

– Я истинно верила в твой классический стиль, что он совратит еще не одну молоденькую даму, как когда это сделалось со мной. Твои тексты действительно хороши, но ты привязан к этой конуре, и не можешь развиться до коммерции.

– В этом нет смысла.

– Умирай один, служанка покидает гнездо. Дверь захлопнулась. Конец той истории.

Вокруг глаз появлялось гниение. В начале месяца я подавал признаки жизни – взялся за хокку. Писал о фантазии, природе, но это увядало. Вонь в комнате усиливалась. Ноябрь как черное полотно все ближе приближался ко мне, от него уже было не спастись. От моего родимого свитера несло бензином, он перекрывал остальные ощущения.

Наступил особенный вечер 7 ноября. Дата основания театра. Мы сидели на холодном рыбном складе, курили непонятную смесь, от моей куртки пахло дезодорантом. Тогда впервые мы встретили музу, она была несколько уставшая, видимо очень долго искала успокоения или пришла по зову моего сердца. Я вдохнул зимний воздух, она часто переминалась ногами около меня, но я не мог до нее дотронуться, потому что не хотел…

Так и сейчас, в зимнее ненастье, в болезнь, которая выдирает из меня все корни, я не хочу приближаться к девушке. Трескаются неведомые крупинки в голове. Искусство уходит в небытие, его как будто бы не было в моей жизни. Кашель перебивался с желчью, меня уже ничего не могло спасти. В какой – то людской момент я обрел злость на самого себя. Почему я такой беспомощный? Там где то на стадионе мои давние знакомые добиваются побед на соревнованиях. Они на вершине, а я на мыслительном дне. Темень.

Своими отросшими волосами я прилег на диван. По серебристому телевизору из прошлой эпохи шли светские новости, говорили о « духовности Мунка», его прочих проблемах и о цели искусства. Мне лично она была непонятна, поэтому я выключил телевизор. В воздухе же метался запах « юбилейного» печенья. Зима окончательно вступила в свои кондиции. Следующие дни я не буду нагнетать роковое служение тишине, поэтому пролистнем и забудем.

2 часть. « ОНА»

12 декабря. Солнце ненадолго вынырнуло из облачного конверта. Оно предвещало мне что – то очень важное, я в это верил! И вот она листопадная классика поэтов – звонок в дверь. Стучалась однозначная нервная персона. Это были целые музыкальные ритмы, моя дверь рушилась. Еще мгновение и передо мной стоит девушка с карими глазами. Ее хрупкие ноги, белокурые волосы внушали мне недоверие, она меня злила, тревожила. И вот она вершина момента – она поднимает глаза наверх – то есть мне в очи и я не в силах что – либо ответить. Дама делает шаг вперед и пытается меня ударить. Из – за своей болезни я даже не смог удержать от такого поступка. После нескольких постукиваний по моему телу я все – таки поинтересовался:

– Вы кто?

В это мгновение она зацепилась правой рукой за мой свитер.

Я повторил: «вы кто?»

Девушка, как неведомая странница и притворная злюка ответила: «Подожди, подлец, вонючий червь, искалечил меня всей злостью».

Я был в искреннем страхе, она казалась красивой, но необыкновенно импульсивной.

Ее движения со временем стали более плавными. Я сразу понял, что она ненавистно связана с искусством, ведь взгляд был злым, но ветреным, а значит романтичным. Молчание.

«Пусти меня. Я тебе не доставлю проблем бытия. Просто мне некуда девать мои фотокарточки и картинки, они должны хранится под алым блеском, а в моей квартире поселилось тепло, я ненавижу тепло, оно меня будоражит. Я вроде беру камеру, играю с диким светом, улыбаюсь, а сзади меня страшила. Она такая кривая, от нее пахнет рыбой, я часто задыхалась от темноты. Но затем это проходило, и я выходила в парк покушать сладкой ваты, и к тому же там был цветочный праздник».

– Ты что – то еще хочешь сказать? Имя свое скажи.

– Аня.

– Ну что ж, в таком случае давай попьем чаю. Где ты меня увидела?

– В метро. Ты слишком жалостливо смотрел в какую – то книгу.

– Это был мой собственный сценарий. (Пауза). Знаешь, у меня сейчас есть предположение, что ты обязательно взорвешь мое сознание.

– Я тебя не понимаю.

– Ты точно моя муза. Сейчас я очень хочу тебя потрогать, ощутить мягкость твоей души, посмотреть твои богемные творения. Ты однозначно меня вдохновляешь.

– Твои медовые печенья тоже сильно меня вдохновляют. Мне интересно, что ты за человек, какое в тебе двуличие.

– Двуличие? Я – писатель, во мне лишь картинки мандариновых закатов и голод.

– Этого достаточно, чтобы быть любимым.

– К черту эту черновую философию о характере человека. Анечка, пошлите станцуем вальс. Он холодный, струнный, отдаленный. Все как ты предпочитаешь.

– Откуда ты знаешь такую информацию?

– Я это чувствую. У тебя романтичное веяние души. Но взгляни на меня – я уже ушел от юношеского романтизма. Действительно я очень хочу причинить искусство зрителям нашего театра, чтобы каждый культурный провинциал немного сохранил в себе человечину, но увы я ошибся.

– Ты очень сложно рассуждаешь, можно по – русски вести разговор.

– Слушай, бунтарь искусства, ты ворвалась словно комета в мою жизнь… (Наступило молчание). Мне хотелось бы подобрать тебе пейзаж для будущих твоих фотографий.

– Откуда ты знаешь об этой теме?

– Когда режиссер театра пускал меня на подмостки, я присаживался по линии траектория света, и он падал так легко на размалеванные лица подвижных актеров.

– Мне все про тебя понятно. Пошли, пошли

– У меня дыхание заторможено, я слишком больной, почти туберкулезный.

– Я тебя умоляю. Но вообще это твой выбор.

После этих слов она ушла на богемную встречу. Там блеск полотен скудных реалистов и показных сюрреалистов перебивал все деловые слов, которые творцы в принципе не любят произносить.

После ее ухода я прилег на легендарный потертый диван. От него отдавало теплотой и это меня уже пугало. В полумраке ноября я нехотя прикрыл глаза. Я попытался взглотнуть слюну, но не мог – во рту воцарилась горечь. А почему? Нет, нет, нет. В своем разуме я вспоминаю лаймовую свежесть белокурых волос. А что если ее вспыльчивая натура покорится бездарному художнику с наших окраин? Появилось ощущение, будто в марте месяце, при солнечном цветении во мне выжгли душу. Это неприкосновенно дергало меня. Открытая надежда обрести любовь, целую принцессу, фотографа и певца винтажной жизни все сильнее привлекало меня. Я не мог сидеть с этим чувством спокойно. Попрощавшись с болезненной слабостью организма, я спустился по облезлой лестнице, вышел на открытое снежное пространство и начал трястись от первых заморозков. Голова прошла кругом, я еле различал серебристые краски ночного города. Опять я встретил на своем пути жалость к своему же горю. В тот момент хотел стать обыкновенным дворовым пацаном, без классического налета творца.

Ветер перебирал мои темные волосы. У меня еще оставалась призрачная надежда сказать что – то едкое в адрес белокурой девушки, неважно что, главное – ее внимание. Я знаю, что психологи очень хотят рассматривать такую радужную ситуации с разных ракурсов, углов, формаций, но я лишь восхищался и ненавидел, потом снова начинаю дышать и уксусно ненавидеть…

Прошло минут 40 ожиданий. В моей груди отравление. Я злился на ту паскуду, которая меня с каждой секундой простоя унижает все сильнее. От этих мыслей я вскочил, убежал в квартиру, скинул пыль со сценариев, вцепился в ручку, и полились тексты – они были полны отчаяния. Ничего не ждал: ни признаний, ни внимания, только лишь бы горловину не давило от ревности. Час, два, три – все в работе. В кромешной темноте появились вишневые проявления, машины заглушали свои вонючие и раздолбанные двигатели, люди переходили в фазу теплоты очага и несметного богатства – ироничного общения с семьей. Теперь внутри меня разворачивалась театральная сцена: что выбирать в рассудке мне? Сметающую любовь или продолжение пустоты романтика? Конечно, мой выбор очевиден!

Мое внутреннее блаженство прерывает Анна. Она врывается в зал, взмахивает рукой и начинает туманную речь:

– Я так счастлива! Где же тут балкон? Подышать хоть выйти. Мое лицо в то время можно сравнить с меловой доской универа – минимум смысла и максимум показов. Затем наступила вторая часть апофеоза:

«Что за дурацкий балкон? Погнившие балки, вкус дождя. Я не – на —вижу такое, слышишь, бедный поэтишко, мне не нравится здесь быть».

– (Я не выдержал): Так не будь. Каждый уголок принадлежит только мне. Только я проливаю гребанные слезы, чтобы меня не выселяли за долги, только я по утрам отслеживаю договорные матчи, чтобы пораньше примчаться в бар и выиграть побольше от коэффицентов. Ты не знаешь, но у меня уже голова кругом от этой « коммерции».

– Снова жалуешься, певец души прозрачной. Помоги мне с проявлением фотографий, я отправлю их на конкурс и возможно заработаем что – то.

– (Я снова не выдержал): Зачем все эти движения в никуда?

– Потому что меня бесит, что воцарился мрак в этих стенах, спасибо, что хоть отопление есть. Она притарно и точно закричала: А! Ненавижу, опять рыбный запах, грязевая комната. Прошу, прочитай свои творения, я хочу искренне впитать эмоцию и заснуть. (Тихонько начинала плакать).

Мое сердце сжалось, из – за ее капризов, из – за нее. За окном уже зажглись звездные плеяды, я на них часто смотрел в минуты безбрежного отчаяния. Они наверно что – то мне скажут. Но вот предо мной – плачущая принцесса и белоснежный графин заботы переполнен. Я подбежал, приобнял Анну, она ошеломлено упала мне на грудь. Простота и будто белая скатерть. И тут в моей разрозненной фантазии, вон там, на балконе, нарисовывается человек – он в строгом пальто, с деловым портфелем и сквозь морозный ветер говорит: «Она же истинный потребитель, всего лишь отыскала среди омертвелых квартир бастион. Ты ее греешь, подпитываешь, а взамен ничего. Но с тобой по – прежнему Ангел и ты волен подчиняться чувствам».

С этими словами он исчезает из моего отапливаемого жилища.

Финал.

На следующее утро я только краем своего больного взгляда увидел, что Анна сидит в кресле напротив в кромешной меланхолии. И тут мой слог не выдержал. С некоторой протяжкой я вскричал: «По- жа – лу- ста, больше капризничай. Ты такая мерзкая, но я так тебя люблю, капризничай, и мне станет легче»…

Тем временем обрывки утреннего рассвета продолжали томить мою душу. Белокурые волосы я ощущал все чаще, и, в общем – то болезнь утекала своим чередом.

«СЕМЬЯ»

С самого детства Паша жил с бабушкой и дедушкой на окраине сибирского города в просторной квартире с широченным балконом, от которого зимой несло школьными конфетными подарками, которые хранились в коробках. В летние дни пахло горящим деревом, потому что близлежащие частные дома по вечерам топили баню. Десятилетнему Паше нравилось выходить на балкон под закатные майские лучи. Почему? На этот вопрос никто не мог ответить. Его просто тянуло к механическому созерцанию на речку, которая извивалась через заросли камыша и являлась естественным фоном для основного действа – движения птиц, которые даже больше Пашиного наслаждались теплым воздухом. Иногда мальчик даже выдумывал, а что если поймать частицу воздуха на ладонь и раскрыть ее обертку, что там будет? Он думал, что там будет ягодное желе и при раскрытии вылетит конфети. Такой вот многослойной любовью он любил весну.

Множество гостей, приходивших в дом к семье, часто отводили бабушку в сторонку и говорили, что у Паши есть два весомых жизненных пути: либо уже остаться на земле и быть благородным агрономом или лишь иногда касаться самых эстетичных краев природы или быть творческим человеком. Бабушка называла эти советы «брехней», и отвечала общими фразами: «Ну какое творчество в наших – то краях?». Чтобы учиться ему, деньги немалые нужны. Там и проходили дни. Паша был неугомонным, но это качество не толкало выходить во двор и совершать телесные или вредительские пакости. Паше не хватало общения со сверстниками. Возможно причиной тому было, что он не хотел играть в футбол или баскетбол на износе сил. Он любил книгу за книгой поглощать домашнюю библиотеку.

Однако общение сильно отличалось от дворового спорта. Это не страстное увлечение каким – либо истязанием своего тела на поле или на других площадках. Общение являлось пронзительной эмоцией, сентиментальным жалом. причем самая непредсказуемая из всех существующих. Паша находил решение – разговаривал с бабушкой и дедушкой. Конечно же стиль разговора был будто перевернутым. Бабушка рассказывала ему истории своей жизни учителя литературы в эстонской деревне. Паша тщательно записывал истории себе в потертый блокнот и параллельно запивал горячим черным чаем и ел медовые печенья.

С дедушкой разговор был более резким и от того более приятный мальчишескому сердцу. В его возрастной комнате всегда было много интересных предметов: сразу два аквариума, заполненных мальками и улитками, под телевизором хранились полки кассет с фильмами про индейцев, по самому всегда шли документальные фильмы про военные походы русских войск в различные эпохи. Главной же ценностью дедушки была шикарная коллекция машинок, которые он хранил на длиннющей полке над своей кроватью. Он действительно болел этим занятием со студенческой юности.

Стоит подробнее описать масштаб коллекции, которая исчислялась десятками экземпляров. Больше всего Паше нравились правительственные мини – Волги, которые обладали отменными отполированными дисками в виде велосипедных спиц и «Форды» первых моделей, которые еще копировали в своих формах кареты, только уже на колесах. Читатель может подумать, что мальчику сильно прикипело это хобби его дедушки, хотя это не совсем так. Паше нравился игривое настроение дедушки во время промывания запыленных частей машины или, в редком виде, собирания новой модели. Увлечение миниатюрным четырехколесным транспортом делало из седого пенсионера энергичного мужчину средних лет, который заражал своим обаянием. Паша часто громко смеялся, что даже бабушка слышала этой с вечно распаренной кухни и прибегала в комнату дедушки и, видя умилительную атмосферу, тоже начинала сильно смеяться, прикрывая свои вставные зубы.

Примерно в шесть часов вечера каждого дня бабушка ставила тарелку макарон в форме банта и фаршем на стол и звала Пашу на ужин. Он мигом влетал в кухню, рассказывал какую – либо мысленное открытие от прочитанной запыленной книги и садился за стол. Бабушка с усталым видом тоже садилась напротив него. Бабушка смотрела на Пашу и всегда повторяла:

– Не торопись. Прожевывай блюдо тщательно.

– Да я тороплюсь, потому что щас у дедушки реклама как раз, он может, пока она идет, мне историю о какой – нибудь модели машинки расскажет.

– Ой, господи. И тебя в это втягивает, как я вижу.

– А что такого?

– Да я не против, что вы с дедушкой так хорошо ладите. И тем более он вон какой радостный ходит. Он же с самой юности этим занимается! После сказанного бабушка по- театральному взмахнула правой кистью руки вверх и затем продолжила:

– Иногда после смены, когда уже он бросил офицерское училище и работал водителем трамвая, бывало многочасовые очереди стоял в магазине за новой моделью в коробке.

– Классно! (При бабушкиных воспоминаниях Паша от интереса иногда даже промахивался наполненной ложкой макарон мимо рта).Так протягивались дни в единую счастливую линию, которая как мудро считается, не бесконечна.

Была середина мая. Все окна и дверцы балкона были распахнуты. Бабушка и дедушка разбежались по своим бытовым делам еще утром. Паша уже вернулся со школы и слушал диджейские композиции из «новенького». Он всегда потреблял музыку на полной громкости, так что наушники быстро выгорали и переставали работать.

Над провинцией тем временем опускался закат. Его горящие пепельно – апельсиновые оттенки опускались над вершинами дубов около водоема. В небольшом отдалении Паши это казалось великолепным. Мальчику казалось, что от позднего весеннего плотного воздуха явно пахло теплым бисквитным печеньем, желе из которого так и вытекает. Паша наполнял свои легкие этой ароматной прелестью. Он рванул на балкон прямиком из дедушкиной комнаты. Когда он перемещал свое ликующее тело в наушниках, то не заметил, что на полу около кровати дедушка оставил две своих самых любимых машинки Зил – 11 и Зил – 115. С какой отдачей он еженедельно специальным очистителем отмывал лобовые стекла этих двух моделей! На стремительном пути к балкону Паша тяжестью своей пятки раздавил корпус обоих зилов, которые были практически слеплены между собой. У них сразу же треснули начищенные окна, вся элитная крыша черного оттенка. Иными словами, его нога превратила их лепешку с переломанными предметами наружного декора по типу зеркал и фар у обоих автомобилей. От подобного бедственного давления шины отлетели и покатились по всей комнате.

Ощутив произошедшее в Пашу брызнул жар, а потом и нервный пот. Разница между ощущениями составила пару секунд. В страшном выражении души он присел подбирать детали. А вдруг пытаться что – то исправить? – Думал мальчик. Музыка по – прежнему играла у него в ушах, однако уже не играла никакой романтичной роли в этих часах. Он только начал собирать отлетевшие запчасти в общую кучу. В этот момент весь правый бок Паши озарил искусственный свет. Оказывается, дедушка уже вернулся из магазина с целым пакетом жареных куриц. Он увидел разрушительный пейзаж Паши и сломанных машинок. В миг его обыденный добряцкий настрой сменился на красноту глаз. Он отбросил покупки в сторону и дернулся в сторону мальчика. Началась скорее звериная эмоция, чем человеческие родственные действия:

Дедушка схватил мальчика за руку и оттащил его от переломанных деталей двух его любимых машинок.

– Иди отсюда. Вредитель этакий!

– Деда я не хотел!

– Ой, ну как же так! От нахлынувшего стресса губы дедушки пошли в сторону. Он кряхтел и перебирал детальки.

– Отойди от стенки даже моей. Иди отсюда! Дед приподнялся с колен и агрессивно двинулся на мальчика

Паша прижался к шкафу.

– Чего вылупился? Или еще что – то хочешь мне разрушить? Дедушка отчаянно расширял свои глаза.

Паша начал плакать. Он всеми силами закрывал руками свое плачущее детское личико и все сильнее вжимался в фасад шкафа для одежды в комнате дедушки.

Увидев такую реакцию мальчика дедушка немного отошел и снова нагнулся над мешаниной бережно выкрашенных когда – то в представительный черный цвет детальки бамперов, дверц.

Он с недовольным искривлением лица, с которого в разные стороны прыскались слюни, а по овалам ушей стекал старческий пот.

Сквозь пальцы Паша увидел, что дедушка теперь находится в отдалении и открыл ладони. У мальчика от обильных выделений слез покраснела вся кожа лица, зрачки черно – красными пятнами; он начал сопливеть, из – за того, что злость дедушки завела и его у Паши заболела голова. Наплыв слез проникли в легкие и не давали нормально дышать. Он пытался сделать вдох, поднимал грудь, но мало, что получалось.

Время в этом конфликте уже давно исчезло. Было уже давно темно, но движущейся дедушкин силуэт Паша еще видел. Сам он стоял неподвижно. У мальчика было чувство, что он боится сделать мельчайший шаг в сторону к дедушки. Паша буквально приклеился к дверце шкафа. Слезы, кащалось, уже скапливались, где – то в легких и от них мальчик закашливался и хрипел…

Мгно… Ве… Ние… Вспыхнул свет. Вспыхнул спасительный для этой горестной сцены свет. Это бабушка вернулась из ателье.

– Что у вас тут творится?

– Ничего. Забери вон своего невнимательного внучонка из своей комнаты.

– Ты чего совсем что – ли? Ты его чем так довел.

– Вот посмотри, что от моих машинок осталось. Он показывает груду пластмассовых обломков в ладонях.

– Ой, дурак. Ты если сам с ума сходишь, то хоть на других не выплескивай свою старческую агрессию.

Бабушка сделала два резких и по – женски уверенных шага в сторону Паши, ухватила его за плечи и быстро вывела его из комнаты. Походу ухода из комнаты, мальчик осторожно повернулся в сторону дедушки. Тот злобно выдвинул нижнюю челюсть и с трясущимися от гнева руками пытался восстановить прикрепить какие – то детали к монолитному бесколесному куску.

Дверь захлопнулась. Бабушка привела мальчика на кухню и плотно закрыла в нее дверь. Она включила светильник над плитой, налила в чайник воду.

– Так, успокойся сейчас. Смотри как себя завел!

Бабушка кружилась по кухне, потому что искала чайную заварку. Паша сидел неподвижно.

– Ты с чаем кушать будешь белый хлеб с медом липовым?

– Буду.

– Ну хорошо.

– Сейчас прогреешься и отлично все будет.

– Ба, что я сильно навредил дедушке?

– Знаешь, это не смертельно. Он же очень добрый, завтра наверно уже успокоится.

– Я не хотел этого делать. Я просто под ноги не посмотрел, когда шел наушниках на вечернее озеро посмотреть.

– Понятно. Бабушка уже щедро намазывала мед на прямоугольный кусок хлеба. Чайник начал отважно пищать.

Следующий день.

В воскресное утро Паша встал с постели около восьми утра. Круги около глаза немного припеклись за ночь. Ему крайне не хватало свежести дворового воздуха. Он открыл окно своей комнаты. Ему по – прежнему нравился майский прогрев асфальта. Когда с его запахом смешивался фруктовый лавочный аромат, исходивший с только что открывшихся палаток.

Сон действительно помог Паше успокоиться. В его душевной жизни было местами даже радостно и только нарастало настроение послушать какую – нибудь альтернативную музыку. Он подходил к столу, где лежали музыкальные провода и вдруг мгновенно переменился в бледный человеческий объект. Его поджидали воспоминания от того, что из – за этих наушников произошло накануне. Паша еще детской лихостью вскипел, отрыл в своих канцелярских баночках ножницы и резкими сжатиями разрезал наушники. Затем он собрал их отрепья и скинул их с окна. Гнев достигал в его сердце критического предела.

Иногда его секундно заглушал отголоски уже прогретого майского воздуха и усиления запаха спелых груш. Солнечное сияние лечило душу Паши.

Утро продолжалось. Паша вплотную подошел к своей двери и прислушался – вроде бы было тихо. И это являлось логичным, потому что пожилым людям необходимо спать дольше, особенно в сухие, жаркие дни.

Паша аккуратно приоткрыл дверь и зашёл на кухню. Там взял кувшин с водой, граненный стакан и пачку пряников. Он притащил эти запасы на завтрак в комнату и молча начал их есть. Паша предполагал, что он сможет наестся этим на весь день и просидеть с книжками в комнате до завтрашнего школьного утра.

Сидел с книгой час, два, три. Природное солнечное конфетти сменилось на затянутое небо с всего лишь мелкими отблесками лазури на небе. Совсем скоро должен был начаться дождь. В квартире началось оживление. Ушным раковинам был слышен хруст пузырей блинов, которые только что родились на раскаленной сковороде. Рррррум… На небе послышались дебютные толчки грома. Пронизывающий прохладой ветер синхронно окатил и комнату Паши и кухню бабушки. Затем включился телевизор с бесполезным утренними программами. Пашу не веселила обыденность, которая раньше вызывала многочисленные выстрелы эйфории. Он ждал звуков от дедушки и продолжал читать. Ожидание может уничтожать не только мудрых взрослых, придумавших эти фразы, но и детей. Фирменных дедушкиных звуков намывания аквариума и бесконечной нарезки вареной картошки для окрошки не было слышно. Паша втыкал нож вины в себя все сильнее: «Я знаю, что сломал дорогое чужое».

Был уже обед. Книга про путешествия француза в Южной Америке, хоть и переливалась манерным слогом и диалектами многочисленных диковатых персонажей, но теряла притяжение чувств мальчика. Где же дедушка? Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы он не обижался!

Вдруг дверная ручка опустилась вниз и в уже обветренную комнату зашла бабушка. В ее руках было две сотни и сложенные вдвое пакет.

– Паш, сходи, пожалуйста в магазин. Я тебе список на стикере написала.

– Там же дождь сейчас начнется?

– Так ты – то шустрый. Пулей летаешь.

– Хорошо.

Паша осторожно вышел из своей комнаты и сверкнул в сторону комнаты дедушки – его дверь была плотно закрыта.

– Он еще спит что – ли?

– Да не знаю. Ты вот сейчас уйдешь я загляну к нему. Обычно в это время он обычно на рынок едет к монеточникам своим.

– Ну ботинки его тут.

– Так, ладно, иди уже в магазин, а то и правда дождь хлынет.

Железная дверь хлопнула, бабушка вернулась на кухню, сложила блины в единую стопку на тарелку, отключила жужжащий телевизор и пошла в комнату дедушки. При входе она увидела сильно задумчивые, неторопливые шаги. Он ходило с тряпкой и оттирал дверцу шкафа.

– Что в такой, меланхолии ходишь?

– Сама знаешь.

– Бестолковый ты! Корчишь только умника из себя. Ты будешь презирать родного внука из – за пластиковых машинок.

– Ты ценность то им понимаешь вообще? Это мой многолетний труд по их сохранению. Это же и твоя память, сколько раз мы с тобой еще молодыми ходили по этим базарам. Высматривали запчасти подешевле. Или тебе показать машинку, которую мы отыскали на твоей малой родине? В деревенской избушке твоего отчима.

– Да помню я про это все. Но, ты послушай. Свой век мы уже счастливо и горестно прожили. А теперь ты можешь мальчишку. Ты же видишь какими усилиями он познает мир. У него большое будущее. А ты можешь разломать весь этот интерес к миру.

– Ой, да отстань ты со своими рассуждениями. Он сломал самые лучшие экземпляры коллекции.

– Да брось ты эти предметы на колесах. Подумай наперед хоть чуть – чуть: что после тебя останется! Какая память у Пашки о тебе.

Дедушка продолжал крутиться по комнате с тряпкой, вытирая пыль с аквариума. Бабушка увидела в этом безразличие, махнул рукой и захлопнула дверь. Паша вышел на улицу. Ожидаемо накрапывал противный дождик, который просачивался своими каплями Паши за шиворот. До магазина оставался пройти два двора. Вдруг вблизи Паши, около электрических линий, громыхнул гром. Дождь усилился и превратился в град. Паша уже даже не видел, где находится магазин. Его кеды полностью заполнились водой. Он только хотел подбежать под какой – либо подъездный навес или уже совсем обрести комфорт и забежать в подъезд. Последнее из названных с ним и произошло: Его друг Саша окрикнул его; Паша послушался и забежал в жилые стены, которые в этот раз казались особенным теплыми. Паша сильно тресся. Саша снова вынырнул из входных дверей и закричал: Никита, мать домой зовет! Через пару секунд в подъезд забежал и Никита – младший брат Саши. Слегка полноватый, светлый мальчик. Он при входе отдал старшему брату тяжеленный пакет из магазина.

– Ты все купил по списку? Твердо спрашивал Саша у Никиты.

– А чего мороженого то так много?

– Все по списку.

– Ага, конечно.

Саша нырнул рукой в пакет и достал оттуда два мороженных. Одну мерзлую упаковку он подсунул в трясущийся руки Паши. Тот ответил:

– Классно предложение в дождь.

– Классно же.

Никита убежал в квартиру, перескакивая три ступеньки разом.

Саша и Паша с сливочным мороженным подошли ближе к окну. Оно было приоткрыто. Каждый откусывал по куску белоснежного пломбира и вдыхал свежесть безумного града. Паша заметил:

– Обязательно дома запишу эти картинки.

– Давай, я потом читану. У тебя точно хорошо получится. Я помню как учителя твои сочинения читают.

Град резко снизил обороты агрессии и в течении получаса совсем прекратился. Паша попрощался с Сашей, купил в магазине все по списку и вернулся домой. Когда он отдавал бабушке пакет, то встретился глазами с дедушкой, но поняв неправильность действия виновато опустил глаза. Паша забежал в комнату и закрылся. Так и закончился день. Паша провел его на кровати. Иногда он подходил к окну, чтобы посмотреть на вишневые закатные облака. Когда они исчезли, то он при отблесках светильника все таки записал пару строк о сцене града и мороженого в свой дневник.

Наступило утро. Паши пора было уходить в школу. Он приоткрыл дверь и понял, что бабушка еще спит. Он на цыпочках дошел до кухни, чтобы взять пару пирожков с карамельной начинкой с собой в рюкзак. Неожиданно, когда он повернулся, то уперся в корпус дедушки. Тот без замедлений произнес:

– Пошл на озеро, Мне надо корм рыбкам наловить – дафний. Сейчас жара печет около озера. Там их сейчас очень много. Я побольше банок взял. Пойдешь? – с большой добротой спросил дедушка.

– Пойду конечно.

– Я знаю, что у тебя школа сегодня, но один раз пропустить можно.

Таким образом, дедушка и Паша незаметно от спящей бабушки поспешно пошли на озеро. Они шли сначала через придорожные кафе, затем вдоль железнодорожных рельсов, потом через канавы и большие дубы, вокруг которых образовались внушительные кучки мусора от прошедших там ранее пикников. И вот они подошли к озеру. Волнистые линии его воды отсвечивали возрастающим утренним жаром. Чтобы окончательно занять позиции «речных старателей», они должны были промчаться со всеми своми самодельными снастями. Первым резво пролетел Паша и начал смотреть на верх. Там топтался на месте дедушка.

– Деда. Ну давай уже!

– Старость в ноги пробила. Ой, старость. Дедушка побежал вниз и запнулся на острие камня, который вылез из общей безопасной груды склона после Пашиной пробежки.

– Ох, ты ж! Успел выговорить дедушка, после чего его правая ноги невольно покосилась и в конце концов через мгновение уронила пожилого мужчину на спину. Он покатился вниз. Паша бросился к нему навстречу, чтобы не допустить кувырков. Неряшливых и болезненных движений дедушки не было видно из – за пыли, несущейся со склона. Паша сомкнул глаза и расставил свой худощавый, но стойкий корпус. Дедушка немного снизил скорость своего съезда, однако все равно вбился в живот Паши. Мальчик от подобного хлесткого толчка отошел в сторону. Дедушка увидел урон и быстро поднялся, отбросив банки и сачки в камыши. Он подбежал вплотную к Паше, который находился в согнутом положении и которому явно не хватало воздуха.

– Так, дыши ровнее.

– Да я дышу. Только что – то все равно мешает продышаться.

– Полными легкими захвати воздух.

– Хорошо.

Паша после «выдоха до упора» смог нормально вздохнуть. Дедушка ухватил его двумя руками за плечи и обнял. Он буквально сжал своего внука и произнес:

– Пашка, приношу извинения, что выругался вчера. Старческие нервы уже.

Паша улыбнулся, но этого не было заметно через плотную дедушкину кофту, которая как обычно пахла аквариумными водорослями.

«ГЛУПАЯ И НЕНУЖНАЯ»

Я жила в общежитии педагогического колледжа. Со мной проходила трудную учебу соседка Вера. Ее активности завидовали многие – все стенки были заполнены спортивными наградами, все вешалки окутаны танцевальными костюмами. Однажды весной она решила пойти на литературную вечеринку перед началом сессии. Отговаривать смысла не было, так как против широкой женской улыбки нет указов. В эту ночь хлестала безбожная гроза. Я не могла уснуть. Веры не было и, казалось, что мы ее увидим лишь в прожженных утренних лучах. Так и произошло. Тогда в каждом шаге девушки проявлялась желание передать алые сердечные эмоции, которых было в избытке. Меня такая энергия будоражила своей ветреностью. Я осознанно становилась похожей на Веру. Потом, однако, мама написала мне письмо с удручающей и сырой просьбой отправить ей хотя бы немного столовой еды, потому что на моей малой родине случилась засуха. После этого письма я стала снова робкой и отдалилась от Веры, которая продолжала обаятельно гореть в своих днях и бегать к своему начинающему поэту.

Через пару месяцев ничего не поменялось, только возвращаться в комнату она стала чуть раньше, чем обычно. Тем временем нас первый раз отвезли в школу, чтобы мы настраивали свои нервы на дебютную учительскую практику. Поставили нас, молодых студенток, буквально в линию напротив класса и виднелись ряды неугомонных детей, чей крик, казалось, пробьет стены. Но вот они взглянули на нас – юных девушек, с наспех заплетенными волосами, с слегка трясущимися ногами, в мятых блузках. И они замолчали. Наверно, потому что никто им не врал – все хотели работать с детьми, и быть по – настоящему значимыми «человеками» в чьей – то судьбе. Дальше уже кому как повезет, кто – то спасет нацию своим трудом, кто – то не спасет и себя. Школьные коридоры понравились мне. После рабочего дня мы всей нашей группой отправились в парк. Я впервые попробовала малиновое мороженое и девичье счастье потеряло пределы. Вера немного побыла с нами, пару раз блеснула своим звучным голосом и удалилась, даже сумку забыла свою. Я не тянула с уходом в общежитие и вечерние пастельные тона неба меня не привлекали, поэтому в 10 вечера я уже была на своей пуховой подушке, привезенной с дома. Одеяло особо не согревало, и я начала вспоминать парней, которых уловила в дневное время глазами. Они с технического колледжа, высокие инженеры.

Спустя минут восемь после приятного отхода в сон я услышала неприятный звук падания металла на плитку, у меня мгновенно пошли мурашки. Они разворошили во мне тревогу. Я вышла из комнаты в коридор, где посередине горел только один еле живой светильник. Из ванны показался краешек платья пурпурного цвета. Было страшно, и мое лицо приняло хмурый, искореженный вид. Импульсы в голове начали шатать рассудок. Я добежала до странного места. Открыла дверь, а там кровяная дорожка и Вера лежит; уже без слез и только ждет, как блаженная Вероника у Коэльо, свою смерть. Около нее бумага и имя того литератора вперемешку с оскорблениями на него. Это ценное полотно я потом отдала врачам. Не могла сохранить! Я уже была в системе и не могла скрывать факты!