Читать онлайн Последствия одиночества бесплатно

Последствия одиночества

Глава 1

Возвращение к истокам

Рано или поздно человечество себя уничтожит, я в этом уверена. Мы – воители. Человек вечно с чем-то борется: с людьми вокруг, с системой, c природой. Даже с самим собой.

Я отношу себя к последним. Естественно, попутно приходится бороться и с другими вещами, но борьба с собой отнимает у меня больше всего сил. Сил, которые я направляю на то, чтобы не убить себя. Не знаю, на сколько еще меня хватит.

Пустота бесконечна.

Печаль вечна.

Примерно так я ощущаю себя каждый день, где-то уже пять последних лет моей жизни. В моей груди бездонная яма, и что бы я туда ни забросила, оно бесследно исчезает под ребрами, не давая мне ни на секунду почувствовать себя целостной.

Говорят, так ощущают себя почти все люди с моим диагнозом: пусто.

И эта пустота остается внутри до конца жизни даже если пытаться избавиться от нее таблетками, походами к психотерапевтам и всяческими позитивными установками, которые ты навязываешь себе через силу, и потом дамба сдержанной боли может обрушиться на тебя в самый неподходящий и неожиданный момент.

Вот и сейчас эта дамба уже начала трещать по швам.

Сбылся мой худший кошмар – мама получила работу мечты в каком-то захолустье, в которое нам всем пришлось переехать.

Под всеми я подразумеваю маму, меня и мои проблемы с социализацией.

Собственно, главная причина моего нежелания. Мне понравился город, находившийся в окружении гор и невероятно красивых лесов, мне понравился климат, мне нравится, что мама вроде как чувствует себя счастливой, наконец уехав от моего отца после развода как можно дальше…

Но мне не нравится, что здесь у меня нет никого, кроме нее, мне не нравится, что все мои друзья – это теперь картинки на экране, появляющиеся на нем несколько раз в день. Хотя, если честно, не думаю, что этим друзьям есть дело до меня.

А сейчас мне еще придется идти в новую школу, рассказывать о себе, делать вид, что я вся такая общительная и вообще душа компании, а-ля «теперь я тут звезда».

Мне не хотелось этого. Я часто меняла школы, в которых каждый раз вела себя в соответствии с указанной моделью. Больше так не будет.

Меня тошнит от подобных людей (и от людей в принципе), я устала притворяться кем-то другим. Буду собой. Даже если настоящая я невыносима даже для меня самой.

Именно поэтому я решила максимально не выделяться. Наверняка все ожидают, что из большого города приедет какая-нибудь сучка с завышенной по всем параметрам самооценкой, а тут я. День «полюбуются» и забудут.

Тем более, что внешность у меня самая обычная: русые волосы, голубые, почти серые, глаза, вообще ничего особенного. Как у всех. Серой мышью я бы тоже не назвалась, скорее, почти самым обычным человеком.

Обычным человеком, рассудок которого рассыпается так же быстро, как в детстве рассыпались нечаянно порванные мамины бусы. И ты либо признаешься в этом, либо пытаешься собрать все назад, либо прячешь улики. Я перепробовала все вышеперечисленное.

Об этом я думала, собирая волосы в низкий хвост перед тем, как уйти на каторгу в ту самую школу.

– Евка, готова? – было слышно, как мама теребит в руках ключи от волнения.

Сегодня не только мой первый день на учебе, но и ее первый рабочий день.

– Все будет хорошо, мам, – я поцеловала женщину в щеку и вышла из дома.

На улице было довольно сыро, а это значит, что, пока я доберусь до школы, мои волосы, которые я час выпрямляла с самого утра, снова завьются. Утюжок можно забросить в самый далекий ящик.

С другой стороны, здесь невероятно красиво. Я бы сказала, даже мистично и загадочно: весь этот туман над влажно-зелеными елями…

«Сумерки» на минималках.

Слышала, этот фильм был культовым до того, как настал «судный день». Тот, когда ядерная тревога не умолкала и выла, как волк с отрубленной лапой. Говорить об этом теперь не принято. Все делают вид, что ничего не было. Коллективная десятилетняя амнезия.

Идти нам с мамой было ровно в противоположные стороны, что не могло меня не радовать.

Город построили на месте какого-то очень древнего села, некоторые дома еще остались на месте, потому что немногочисленные жители были против того, чтоб их снести. Сейчас, конечно, это все еще похоже на поселок, но скоро все изменится. Мама как раз над этим и работает. Она здесь в качестве главного архитектора. У нас дома комнату с самым большим окном отдали ей под кабинет, и всего за сутки она успела навести там свой творческий «порядок».

Сейчас она полностью поглощена работой, наконец счастлива, поэтому и мне грех жаловаться.

Плюсы маленьких городков в том, что все близко. Школа всего в десяти минутах, а это уже целых двадцать минут ходьбы в день. Вряд ли я буду находиться на воздухе чаще этих двух вынужденных раз в сутки.

Я внимательно смотрела по сторонам, пытаясь определить, кому из редких прохожих со мной по пути, но не чтобы найти себе попутчика, а наоборот – избежать любых контактов.

Я словила себя на мысли, что веду себя слишком отчужденно и замкнуто, и мне стало противно от себя самой.

– Ты, должно быть, Ева? – девушка подошла ко мне совсем неожиданно, я даже подпрыгнула на месте и шумно выдохнула, согнувшись пополам. – Я Аглая.

На меня смотрело розовощекое чудо, иначе не назовешь.

Большие розовые щечки, черные глаза, курносый носик и спутавшиеся темные кудри волос.

Аглая была похожа на Белоснежку.

Можно было бы сейчас мило улыбнуться, незаметно передразнить ее легкомысленную манеру жизнерадостности и открытости, можно было бы представить, что вот, с этого момента, мы будем лучшими подругами на всю жизнь, всегда будем вместе, не разлей вода.

А мне хотелось тишины. Мне хотелось пройти путь до школы в одиночестве, оставаясь в своих мыслях хотя бы эти несчастные оставшиеся семь минут пути!

Много чего хотелось сделать, возразить, высказать, но я лишь вымученно улыбнулась, хотя со стороны моя улыбка явно выглядела дружелюбной.

И ведь не сбежишь никуда. Не спрячешься.

– Да, я Ева.

– Почему тебя так назвали?

Я еле успела подавить выражение на лице, которое даже сама я не в силах была до конца понять, но уверена, что Аглая бы испугалась. Я ожидала каких угодно вопросов, но не таких уж точно.

– Это сейчас шутка такая? – ответила я вопросом на вопрос. – Мне кажется, ты точно не из тех, кто должен задавать мне такие вопросы.

Черт, я была настолько раздражена ситуацией, что мой ответ мог бы показаться девушке резким, хотя я искренне не хотела ее обижать.

– Ну, просто… твои родители, например, верующие?

Что это за викторина со странными вопросами, да еще и с самого утра?

Зачем меня так мучить? Я и так еле заставляю себя передвигать свое тело в место, в котором совсем не хочу быть.

– Нет. Почему ты так решила?

Девушка замялась. Она шла в ногу со мной, достаточно близко, как будто, так и должно быть.

А может, и должно?..

– Ну, знаешь… Ева… та самая. Из Библии, – и все почему–то приглушенно, словно нельзя громко говорить о библейской Еве, только шепотом.

– Да. Просто красивое имя. К тому же, я слышала, в двадцатые годы девочек называли так довольно часто. Никакой связи, – я специально постаралась посмотреть на Аглаю как можно дружелюбней, но при этом дать ей понять, что этот разговор окончен.

Некоторое время мы шли молча, и сначала я обрадовалась, но потом тишина словно смешалась с воздухом и стала сдавливать все в моей груди. Впервые мне было тяжело от того, что человек рядом со мной молчит.

Аглая явно не из тех, кто умеет вовремя заткнуться по своей воле. Может, я ее все же чем-то обидела?

Еще до того, как я решилась совершить героический поступок и заговорить, девушка нарушила это молчание раньше меня.

– А ты не очень-то разговорчивая, да? – улыбнулась она.

Как проницательно!

– Есть такое, – я ухмыльнулась. – Люблю быть наедине с собой.

– Тогда больше не буду тебя провожать.

Правильно было бы возразить и сказать, что она мне ни в коем случае не мешает, что ее компания – сплошное удовольствие.

Я благодарно кивнула.

Впервые в жизни я прониклась уважением к едва знакомому человеку только за то, что к моим личным границам отнеслись уважительно.

– Спасибо.

– Волнуешься? – снова спросила Аглая, и мне этот вопрос показался таким искренним и интимным, что я снова невольно прониклась к девушке толикой симпатии.

– Немного. Не люблю новые места. Надеюсь, я быстро привыкну.

Я смотрела под ноги, на сырую грязь, потому что, если смотреть вперед и вверх, – от величия и высоты сосен начинала кружиться голова и накатывали тоска и тревожность.

– Как только я начну слишком надоедать своим присутствием, сразу говори, я не обижусь, – Аглая говорила искренне, и это почему-то меня удивляло.

Со мной никогда раньше так не говорили.

Школа, я бы сказала, находилась в сказочном месте. Современное здание с черными панорамными окнами, за которыми не было видно, что происходит внутри. Немного футуристичный дизайн, окруженный столетними деревьями и горами, ломал мой мозг и заставлял смотреть снова и снова.

Школу спроектировала мама еще три года назад. Может, она хотела превратить всю местность в сочетание будущего и далекого холодного прошлого?

Это был первый мамин проект после развода, за который она взялась с огнем в глазах. Возможно, только это и помогло ей выйти из того ужасного состояния обиды на весь мир.

А я так и не вышла.

По дороге к школе все дома выглядели современно и абсолютно точно вписывались в бесконечные горные просторы.

Насколько мне было известно, частный сектор (пока что единственное, что здесь есть) будет только один. В ближайшие лет десять. Сейчас шел упор на таунхаусы и общественные места.

Короче, застряла я здесь надолго.

Даже колледж планируют открыть, такой, чтобы захватывал широкий спектр специальностей.

Но если я пойду учиться, придется ездить в соседний город, примерно в часе езды.

На самом деле, я бы с радостью уехала назад, к отцу, если бы не ненавидела его, но маму я оставить не могу, она по жизни еще более беспомощная, чем я, хоть и не показывает этого.

Хоть в чем-то мы похожи.

Да и про то, что папе я не нужна, забывать тоже не стоит.

– А ты давно здесь? – спросила я у Аглаи.

– С самого основания. Сюда почти никто не приезжает, мы, как первые переселенцы, самые смелые. Остальные будут приезжать с появлением удобств. Тогда и больше семей с детьми подтянется, я уверена. Хотя и население в десять тысяч за три года – это уже большой прогресс, я считаю. Ну, это если охватывать больше территорий. Например, близлежащие деревни…

У подножия ступеней я остановилась и вздохнула, пытаясь собраться с силами.

Ну, поехали.

– К слову, я так и не сказала, – замялась на пороге школы Аглая, оглядываясь по сторонам, словно ища кого-то, – так как мы в одном классе, меня поставили к тебе сопровождающей, поэтому извини, но сегодня нам придется побыть вместе, чтобы я показала тебе все.

Звучало логично, да и к девушке я уже начала привыкать, поэтому даже не расстроилась.

Хорошо, что она, а не кто-нибудь еще, с кем придется, как и с ней, провести весь день.

Хватит с меня пока что Аглаи.

Первым делом девушка провела меня в раздевалку с отдельным личным шкафчиком, забрала вместе со мной мои учебники и мы пошли в класс.

Одиннадцатый класс был всего один, три десятых и два девятых. Седьмого и восьмого не было, а вот младшие были полными. Здесь полупустым был лишь детский сад, что меня удивляло: вырасти среди природы, должно быть, прекрасно. Возможно, родителей пугала перспектива нападения диких животных или падение их чада с какой-нибудь скалы, а может и вообще – погребение под водопадами. Все это, конечно, не звучало серьезно и казалось глупым и надуманным, но мама объясняла это так.

К тому же, не всем подходит горный климат. Город проектировался как зона, рядом с которой вряд ли упадет очередная термоядерная боеголовка, что для меня уже было веским основанием, ведь я была согласна с мнением, что, пока существуют люди, существуют и войны.

Первым занятием была экология, предмет, который вел классный руководитель.

Что ж, чем быстрее я пройду через стадию знакомства со всеми, тем лучше.

От волнения уже и так начала болеть голова.

Когда мы вошли, все, так или иначе, бросили на меня оценивающий взгляд. Двое, парень и девушка, сразу же направились в нашу сторону. Я сильнее сжала учебники и постаралась размеренно и глубоко дышать, чтобы успокоиться. Получалось плохо.

Захотелось курить.

– А вот и новенькая, – улыбнулся парень.

Он был красивым. Я бы даже сказала слишком. Стильно одет, весь аккуратный, с иголочки, и даже приторно идеальный.

И что только такой человек забыл в этой глуши?

– Я Адам, а это Вероника, – самодовольная улыбка не сходила с его лица, он явно понимал, как он выглядит и какое впечатление оставляет после себя. Но ради кого? Пары десятков старшеклассниц из младшей параллели и… (я быстро окинула взглядом класс) восьми своих одноклассниц, включая и меня?

Я почувствовала раздражение.

Я посмотрела на Веронику, и мне и секунды хватило, чтобы понять, что она влюблена в него и в принципе должна пользоваться популярностью в классе. Маленького роста, мило одета, невероятно мягкой, немного детской внешности, с огромными голубыми глазами и достаточно длинными, до пояса, прямыми светлыми волосами.

– Приятно познакомиться.

Аглая издала какой–то непонятный утробный звук, я покосилась на нее.

– Адам и Ева, – расплылась та в улыбке.

Я даже позволила себе пихнуть девушку в бок локтем.

– Аглая!

Я успела заметить, как Вероника поджала губы и опустила глаза, вымученно улыбнувшись.

Шутку она, как и я, явно не оценила.

Зазвенел звонок, и класс разошелся по местам. По первой оценке, человек пятнадцать, не больше.

У каждого была своя парта, прям как в зарубежных школах в кино, и я села за ту, что оставалась свободной. Благо, хоть не в задних рядах класса, а то совсем покажусь изгоем.

В ту же минуту, как я села, вошел преподаватель. Мужчина.

– Доброе утро, класс, рад всех видеть, – он обвел глазами всех учеников и посмотрел на меня. Мне пришлось собрать все силы, чтобы не отводить взгляд. – Как вы уже могли заметить, в нашем коллективе появился новый человек, поэтому попрошу помочь ей как можно быстрее стать частью нашей семьи.

И, к моему удивлению, на этом внимание ко мне кончилось. Он начал урок. Я облегченно выдохнула.

Я приехала как раз на осенних каникулах, поэтому материал был новым для всех, и я в принципе смогу легче влиться в жизнь новой школы.

Парень, сидевший передо мной, немного развернулся ко мне, протянул кусочек бумаги, сложенный пополам, и подмигнул.

Для меня это было так неожиданно, что я даже улыбнуться в ответ забыла.

Только первый день, а уже миллион ошибок, так и до школьного психолога недалеко, а с ними у меня, как правило, вообще не ладилось.

Я аккуратно положила листочек между страниц тетради и развернула.

«Завтра в шесть посвящение. Познакомишься со всеми. Придешь вместе с Аглаей, мы уже договорились. Это обязательно. Отказ не принимаю. Сегодня покажем тебе окрестности и «местных». Возражений не хочу и слышать.

Адам».

Замечательно.

Ненавижу, когда парни считают, будто бы девушки голову теряют, когда ими командуют и не оставляют выбора.

Просто отвратительно.

Скажу, что неважно себя чувствовала.

Да даже врать не придется, мне уже и так ужасно болит голова. Можно даже сказать об этом сегодня и не пойти в школу завтра, ссылаясь на плохое самочувствие.

Выбора мне не оставили.

***

– Да успокойся ты, обычная прогулка после школы, – Адам закатил глаза, сложив руки на груди, что точно не добавляло ему важности в моих глазах. – Немного поднимемся в гору, подышим разреженным воздухом… Сказка!

Я мрачно посмотрела на него исподлобья.

– Да давай, будет весело, – поддержала его Аглая, игриво мне улыбаясь. – Домашку не задали, чем ты будешь заниматься остаток дня?

Это была ситуация, когда проще согласиться и потерпеть нежелательное общение, чем сто тысяч лет доказывать, почему ты этого общения не хочешь.

– Может, в отличие от вас, у меня есть работа? Мне нужно вернуться к четырем, чтобы вовремя приступить к заданию.

– Ну ничего себе, – Адам улыбнулся, широким жестом хлопнув меня по плечу, отчего в глазах Вероники заплясало едва скрываемое удовольствие, смешанное со страхом. – И где работает наша маленькая первая женщина?

Он улыбался, точно лис, щуря на меня свои карие, глубокие глаза, напоминавшие о соснах и коре деревьев, солнце, горьком утреннем кофе и дорогих сигарах.

Ненавижу, когда кто-то пытается подначивать меня библейской Евой.

– Во-первых, хватит, и ты сейчас понимаешь, о чем я. Во-вторых, я даю уроки репетиторства по английскому языку первоклассникам, – я гордо вскинула подбородок и вступила в противостояние с сигарами своим уставшим зимним небом.

На самом деле я не работала. У меня едва ли хватало сил заставить себя почистить зубы или умыться перед сном, поэтому о работе не могло быть и речи, в чем меня периодически упрекала моя мама, которая считала, что в семнадцать лет я могла бы обеспечивать себя и сама. А раз уж я имею наглость сидеть у нее на шее, свесив ножки, то и жить должна по ее правилам.

Мое расстройство давалось мне куда тяжелее, чем я давала ей или кому-либо еще понять. Я стыдилась того, кто я есть, и этот стыд и чувство вины пожирали меня без остатка.

– Какая деловая! – мягко рассмеялась Аглая.

Мне пришлось отмотать разговор назад, чтобы понять, о чем она говорит: иногда в моей голове за доли секунды проносилось слишком много мыслей, из-за которых я могла теряться во время разговоров.

Когда мы вышли на улицу, я специально шла на пять шагов позади всех, заранее предупредив, что, если они не дадут мне личного пространства, я просто уйду домой.

После получаса ходьбы в гору вглубь леса, ко мне подошла Аглая и взяла меня под руку, чему я не стала возражать: у меня уже началась отдышка и ноги немного потрясывало.

– Как тебе Адам? – тихо спросила она, глядя на впереди идущих друзей.

– В смысле? – я метнула взгляд в их сторону, – Ну, симпатичный, но явно ублюдок. Возможно, с нарциссической травмой.

Аглая закатила глаза.

– Да я не о том! Он тебе нравится? – девушка кокетливо коснулась меня бедром.

Теперь глаза закатила я.

– Нет! – возможно, категоричнее и горячее, чем того требовалось, воскликнула я, чем привлекла внимание Вероники и причины моих сегодняшних неловких ситуаций, Адама.

Они остановились.

– Долго еще идти? – спросила я, пытаясь замять ситуацию. – Я скоро умру!

– Еще десять минут, – уверил меня Адам.

Шли мы пятнадцать, потому что я еле передвигала ногами.

В итоге мы стали спускаться по пологому склону, сосны мелькали все реже, и мы вышли к одинокому домику, огражденному редким частоколом. Я бы даже назвала это строение избушкой. Сырые темные брусья покрывал мох, и я сначала решила, что в домике никто не живет, но из маленькой узкой трубы на крыше вилась тоненькая струйка дыма, поднималась выше и растворялась в густом тумане, который уже начал застилать верхушки деревьев.

– Вот и пришли, – улыбался Адам.

Улыбалась и Вероника, пристроившая левую руку в его карман, ссылаясь на то, что замерзла. Эта улыбка делала ее ангелом и заставляла меня забыть о ее беспочвенной ревности Адама ко мне.

– Мы пойдем внутрь? – удивилась я. В моем желудке начинало сгущаться неприятное предчувствие чего–то недоброго.

– Да, познакомим тебя с нашей подругой, Христиной.

Дворик выглядел уныло: высокая, падающая под своей тяжестью от влаги трава, мокрая от тумана старая скамейка под окном у покосившейся двери, и больше ничего.

Стало тоскливо и тревожно.

Я вошла самая последняя. На удивление, внутри было очень тепло и уютно, пахло травами, развешенными по стенам. Тревога в груди сменилась другим странным чувством. Ностальгией.

– Христина! Мы пришли не одни.

Ребята стояли на месте, поэтому и я не шевелилась, только рассматривала окружающую обстановку. Мне нравилось дерево, которым было обделано все вокруг, нравились запахи и сама атмосфера. Только внутри было темновато, отчего сильно напрягались глаза.

– Иду! – проскрипел старческий голос, и из глубины избы послышались шаркающие шаги.

К нам вышла седая сгорбленная старуха, улыбавшаяся своим беззубым ртом, как младенец.

– Здравствуйте, – негромко сказала я, борясь с желанием попятиться назад. Все впечатление тепла и уюта мгновенного испарилось.

Старуха сильно прихрамывала на левую ногу, из-за чего во время ходьбы ее шатало со стороны в сторону, она напоминала мне буйки в беспокойных морских волнах.

– Е-е-ева-а, – протянула старуха мое имя слащавым голосом, и меня бросило в холодный пот, – подойди сюда, детка.

Женщина стояла прямо напротив нас, я сделала несмелый шаг вперед и оглянулась на одноклассников. Они замерли, но их обездвиженность не была тревожной, скорее, полной любопытства.

Я сделала еще шаг и посмотрела старухе в глаза. Она была слепой.

– Дай мне ручку детка, пойдем со мной, – мне было страшно обидеть пожилого человека, поэтому я послушалась, хоть и испытывала определенный страх и недоверие. – Погуляйте, – сказала она остальным.

Я нервно сглотнула и еще раз посмотрела на троицу друзей. Адам кивнул: мол, иди, бояться нечего.

Мы прошли к печи и небольшому деревянному столу, на котором стоял заварник и две маленькие чашки рядом.

– Я заварила травы для нас, девочка, – старуха безошибочно точно взяла в руки заварник и налила травяной настой в чашки, не пролив ни капли, как будто ее глаза могли видеть. – Это летний карпатский сбор. Нет ничего лучше его в холодную пору, чтобы недуги обходили тебя стороной.

– Спасибо, – прошептала я и взяла чашку темного цвета, сделанную не очень аккуратно, зато пестро и красиво украшенную местным орнаментом.

Я рассматривала узоры, грея руки о стенки посуды, стараясь не смотреть женщине в глаза.

– Твой отец много говорил о тебе, только ни разу не упомянул, как ты похожа на мать.

Я резко поставила чашку на стол, расплескав по его поверхности содержимое, и встала из-за стола.

– Сядь.

Мое сердце стучало так громко, что я почти ничего не слышала.

Во-первых, отца я не видела уже пять лет. Во-вторых, на мать я не была похожа совершенно. В-третьих, женщина слепая! Слепая!!!

– Вы что-то перепутали, – уже окрепшим голосом сказала я, не садясь на место.

– Я, конечно, уже выгляжу так, словно я не жилец в этом мире, но я никогда ничего не путаю, Ева, – старуха прищурилась, ее губы расплылись в неприятной улыбке, – Евуля. Да, так он и говорил. Моя Евуля.

Конечности похолодели, как под анестезией. Папа действительно называл меня так.

– Откуда вы знаете моего отца?

Вместо ответа к чашке, как змея, медленно протянулась сморщенная рука, похуже, чем в фильмах ужасов, ухватилась за нее, а другая змея-рука тем временем наливала в нее отвар.

– Сядь.

Я послушалась.

– Пей.

Я взяла в руки мокрую чашку и отхлебнула. Отвар был насыщенным и приятным, но туда так и просился сахар, о чем я вежливо промолчала.

В голове мелькнула мысль, что там может быть какая–нибудь отрава, но я сочла ее слишком глупой.

– Так откуда вы знаете моего отца? – повторила я попытку.

– Он многому научил меня в мои лучшие годы.

Звучало странно.

– Когда вы виделись в последний раз? – я нервно сжимала чашку, раздирая ногтями заусенцы. – Что он говорил обо мне?

– Мы летом собирали травы, которые ты сейчас пьешь.

Я покосилась на заварник. Во мне смешалось два желания: выплюнуть все, что я только что проглотила, и осушить маленький чайник до дна, проглотив и всю траву, которая была на этом самом дне.

– Усмири свою ненависть, – старуха отхлебнула чай. – Отец не сделал тебе никакого зла. Он любит тебя.

Как бы ни так.

Тех, кого любят, не бросают, не обрывают с ними связь, не сжигают мосты.

– Мне, пожалуй, пора, – я отставила чашку. – Даже если вы и правда знакомы, вы явно не в курсе, что он за человек. А сказки о нем я могу придумать и сама.

Я вышла из избы со странным неприятным чувством, преследовавшим меня до самого дома, пока я не легла спать. Чувством неудовлетворенного любопытства.

Одноклассники хотели меня проводить, но я разрешила довести меня только до школы, а дальше пошла сама.

Дома я приготовила ужин, к которому даже не прикоснулась, и легла спать, не переодеваясь и, тем более, не умывшись.

Сон пришел ко мне только в первом часу ночи.

***

Я лежала дома на диване после второго школьного дня и смотрела в потолок. Домашка на завтра была сделана, ужин приготовлен, и ничего другого мне просто не хотелось.

Я надеялась немного поспать, чтобы к тому моменту, как вернется мама, моя вечная головная боль уже отступила. Один из минусов моей болезни: мозг воспринимает за стресс любую мелочь, очень остро реагируя на огромное число триггеров, отчего у меня иногда даже были мигрени.

Обследование показало, что причины головных болей исключительно психологические.

Мама наверняка будет болтать без умолку, такая она у меня. Иногда. Если есть настроение.

Когда Адам после уроков спрашивал, приду ли я и настаивал на том, что это безумно важно и необходимо, я пообещала прийти. Это была минута слабости, когда мне снова отказаться было сложнее, чем согласиться, пусть даже и в урон себе.

До этого их «посвящения» оставалось чуть больше часа, но я решительно не собиралась никуда идти.

Вот сейчас усну, потом даже врать не придется, будто я проспала из-за головной боли.

Когда ко мне пришли первые, едва уловимые и хрупкие сновидения (а быстро я могла уснуть только днем или ближе к вечеру), в дверь позвонили.

Я тут же проснулась и села, но открывать не пошла.

Я сплю, оставьте меня в покое и до свидания.

Как говорится, добро пожаловать отсюда.

Звонок раздался еще раз.

Боже, как же я вас всех ненавижу, почему так сложно отстать от меня?

Сделать вид, что меня нет дома, я бы не смогла, потому что оставила свет в прихожей, совсем не подумав о том, что за мной кто–нибудь зайдет.

Да и куда бы я могла пойти?

Я очень сильно потерла глаза, чтобы они покраснели, взъерошила волосы и всю дорогу до двери, шла не моргая, чтобы проступили слёзы.

Несмотря на все мои старания вынести напоказ то, как я плохо себя чувствую, Аглая даже не заметила этого и сразу шагнула за порог.

– Ты что, спишь что ли? – она окинула комнату взглядом. – Вы еще не разобрали коробки?..

Она как-то рассеянно это проронила.

Возможно, я все еще не занялась коробками с вещами, потому что надеялась, что кто–нибудь меня отсюда заберет.

– Мы не успели разобрать, – зачем-то попыталась оправдаться я. – Ты что-то хочешь?..

К своей неожиданности, я встретилась с осуждающим и мрачным взглядом девушки.

– Приводи себя в порядок, прекращай стоить из себя дурочку и пойдем! – процедила она сквозь зубы.

– Если честно, я…

– Вся ложь этого мира начинается именно с этих слов, одевайся и пойдем! Это очень важно!

Мне захотелось прикрикнуть на нее и выставить за дверь, но я понимала, что это всего лишь реакция на то, что меня уличили во лжи.

– Извини, но я, правда, очень не хочу идти.

Она понимала меня. Она знала и понимала причины, но было что-то, из-за чего она не могла от меня отстать.

Как будто ее жизнь зависела от того, пойду я или нет.

Аглая подошла ближе ко мне и сжала мою руку.

– Правила устанавливаю не я. Поверь, если Адам хочет, чтобы ты пришла, тебе лучше прийти, – серьезное выражение на лице резко сменилось на кокетливо–добродушное. – Да за ним полшколы бегает. Ты должна радоваться, что он обратил на тебя внимание.

– Разве он и Вероника не?..

Я понимала, что они не встречаются, просто тянула время.

– Нет, не пара. Хотя она явно хотела бы. Сейчас строит из себя его лучшую подружку, пока по ней самой сохнет остаток мужской половины класса…

Аглая явно была этим раздражена.

– Лично я не собираюсь начинать какие–либо отношения в последний год учебы. Потому что мне еще поступать и…

Аглая закатила глаза.

– А как же выпускной? Провести этот день не одной, танцевать с любимым, запереться в каком-нибудь классе…

– Аглая! Боже, фу! – мне в принципе сложно с людьми общаться, не говоря уже об отношениях. – Я пойду с тобой, только не поднимай больше эту тему, пожалуйста!

Перед выходом я просто расчесала волосы и написала маме сообщение о том, что ухожу и постараюсь не задерживаться.

Уж кому, а ей мое общение со сверстниками будет только в радость.

На улице уже было темно, фонари встречались редко, а бесконечный лес нагонял атмосферу страха и угнетал, потому что казался сплошной черной пропастью, за пределами которой нет ничего, кроме тьмы.

– Как думаешь, скоро ли выпадет снег? – мне хотелось отвлечься от темноты, давившей на меня.

– В этой части Карпат зима наступает ближе к середине декабря, все-таки, не умеренные широты, как у тебя на севере было… Из какого ты города?..

– Неважно, – отрезала я, не желая вспоминать место, из которого меня силой притащили сюда. – Но там о погоде, считай, не нужно беспокоиться. Почти все время одно и то же.

Можно считать, что из серого тумана я перебралась во влажно-зеленый.

Чем ближе мы были к пункту назначения, тем сильнее возрастало волнение девушки, почему-то окрашенное, как мне показалось, беспокойством.

Аглая буквально тащила меня вниз по улице. За руку она меня взяла, видимо, сама того не заметив, когда я начала отставать. Возможно, она подсознательно боялась, что я постепенно исчезну из виду и уйду домой, растворившись во влажной темноте леса.

К сожалению, дороги назад уже не было. Я заранее чувствовала дискомфорт и просто старалась думать о том, что через несколько часов я уже буду дома, а все это – позади.

Дом Адама был на окраине и выглядел дороже и массивнее остальных. Ранее Аглая уже говорила, что его отец – местный управляющий и в принципе коренной житель, решивший превратить эти места во что-то невероятное и современное. Именно он и финансировал строительство. Соответственно, денег у него было – даже не представишь, сколько.

Мне же до сих пор казалось, что такие места нельзя переделывать, перестраивать и пытаться изменить. От гор веяло величием, и каким-то тревожным, преувеличенным спокойствием, от которого сердце билось так, что начинало тошнить.

Мне словно твердил какой-то голос изнутри, что все, что меня окружает, должно оставаться неизменным, что человеку здесь нет места.

Мне в принципе были свойственны плохие предчувствия, но у этого было как будто что-то особенное, что-то, заставляющее прислушаться.

И вот мы уже стоим на крыльце, а внутри меня пружина, еле-еле сдерживающаяся, готовая вот-вот прийти в действие.

Аглая позвонила в дверь, за которой уже различалась музыка, от которой мне стало не по себе.

Вот жили бы дальше в городе, нет же, надо ехать, надо что-то менять, надо довести родную дочь до суицида.

Я всей душой начинала ненавидеть тот день, когда маме предложили эту чертову работу.

И вот Адам открыл нам, и музыка волной, хоть и не была слишком громкой, но ударила по мне, я как будто бы даже физически почувствовала это. Парень улыбнулся и пригласил нас внутрь.

– Родителей на этой неделе как раз нет дома, и все это, – он кивнул внутрь, – сегодня в нашем распоряжении.

– Чудесно! Кстати, я принесла, – глаза Аглаи возбужденно сверкнули, и она быстро облизала губы.

– Ты же знаешь, это меня не интересует. Сходи на кухню, может, кто–то и обрадуется.

Мне показалось, что Адам был раздражен.

– А ты чего стоишь? – улыбнулся он мне, все еще мявшейся на пороге. – Проходи, Ева.

И тут в его голосе промелькнуло то, что я бы никогда не ожидала услышать от парня, вроде него. Сочувствие и доброта, но лишь немного, не больше, чем он мог себе позволить.

– Адам, на самом деле, быть здесь – последнее, чего бы мне хотелось.

Как-то неожиданно и очень ловко парень перетащил меня за порог и прижал к стене.

– А чего бы тебе хотелось? – он наклонился к моему лицу, и я почувствовала его горячее дыхание.

Даже особо не задумываясь о том, что я делаю, я, что было силы и возможности, оттолкнула его, и он зацепился лопаткой за шкаф.

Казалось, он опешил, но при этом как будто бы остался доволен.

– Больно, – Адам потирал спину. – Хорошая реакция, – улыбнулся он.

– Никогда больше не смей так делать! – у меня прорезался голос, но я чувствовала, что вот-вот расплачусь.

Ноги стали ватными.

– Да это шутка. Проходи, чувствуй себя как дома.

– После такого это будет невероятно сложно, – тут я заметила, что всё ещё стою в одном окаменевшем от страха положении, и попыталась сбросить напряжение с себя.

Не получилось.

– Да брось, девчонкам такое нравится. Не притворяйся серой мышкой, Ева, ты совсем не такая. Я знаю, что заставил твое сердце биться чаще.

Он действительно заставил, но сердце учащенно билось от страха.

– Давай сюда свою куртку, упаришься.

Я отдала вещи и сняла обувь, нарочно показывая, как мне не хочется этого делать.

– Где Аглая? – спросила я, глядя на Адама из-под лба и мысленно проклиная девушку.

Во рту и горле пересохло, отчего сглатывать то малое количество слюны было больно.

– На кухне, с остальными. Развлекается, – мрачно добавил парень. – Позвать?

– Не нужно.

Аглая сама пришла ко мне буквально через минуту.

– Ну, что? Как он? – в ее глазах было что-то острое, заговорщицкое.

– Этот мудак? Отвратительный! – слова проскакивали отдельными звуками, очень хотелось пить.

А еще больше хотелось вернуться домой и уже никогда больше сюда не возвращаться.

– Я так понимаю, тебе не понравилось, – озадаченно констатировала девушка, но улыбка все равно не покидала ее лица.

– А с каких пор насилие должно нравится? Куда ты вообще меня привела? Что здесь происходит?

– Вы не поцеловались?

– Ты знала об этом?! – срывающимся на петухи голосом закричала я.

– Тише-тише, пойдем, посвятим тебя. Это стандартное приветствие. Мы – молодежь этого города и сами задаем правила. Хозяин дома целуется с гостями, – не девушка, а бес ходячий.

Мне нельзя найти слов, чтобы описать, как мне все это не нравилось и как мне хотелось поскорее вернуться домой. Будь я немного смелее, возможно, мое «нет» имело бы значение. Но сейчас всем все равно, потому что за моими словами не стоит ничего, кроме страха и неуверенности в себе.

И еще не нашлось человека, которому бы хватило сил и совести не пользоваться моей слабостью.

Как же я удивилась, когда в гостиной не увидела никого, кроме Вероники и Адама.

Но ведь утром говорили что-то о посвящении и знакомстве со всеми… и где же тогда все?..

Стало не по себе.

Аглая тут же ответила на мой немой вопрос:

– Мы будем только вчетвером, просто подумали, что если мы скажем тебе о «посвящении» в весь класс, то ты с большей вероятностью согласишься. Остальные здесь не нужны. Они пропали из жизни минимум на час, я дала им грибного порошка, это местная «пушка»! – от блеска в глазах Аглаи у меня закружилась голова. – У нас, понимаешь ли, своя собственная каста уже из четырех человек в этом городе. Имеешь полное право считать себя особенной.

Ага, по-особенному загнанной в угол с собственного же позволения.

– Пожалуйста, – прошептала я.

В эту же секунду ко мне подошла Вероника и обняла меня. От нее чувствовалось что-то невообразимо легкое и светлое, и я обняла в ответ ее хрупкие, как птичьи косточки, плечи.

– Все будет хорошо, – прошептала девушка. – Не волнуйся.

Я ничего не понимала. Все казалось настолько несвязным, что мне уже бы скорее поверилось, что все это сон, а не реальность.

– Может кто–нибудь сказать, зачем я здесь? – я спросила так тихо, скорее сама себя, что даже не было слышно.

Горло судорожно сжалось, но я все еще находила откуда–то силы, чтобы не заплакать.

Удивительно.

Вероника мягко положила свою маленькую ручку мне на талию и подтолкнула к большому креслу.

Как по указанию, все остальные тоже сели. Адам сел в кресло напротив, а девушки устроились на диване.

Мне казалось, что я уже ничего не слышу и не чувствую, кроме биения собственного сердца. Оно так трепыхалось в груди, что меня затошнило.

– Да что ты как маленькая, честное слово. Как на казнь пришла, – усмехнулся Адам и достал из-под журнального столика бутылку коньяка. – Никто здесь не причинит тебе вреда.

Когда оттуда же парень достал и четыре широких стакана, я тут же возразила, что мне не нужно.

– Как раз и нужно. Эй, мы здесь, чтобы расслабиться. Мамы боишься? – то, что он мне говорил, и то, что было у него на лице, никак не вязалось вместе.

Я посмотрела юноше в глаза и вдруг поняла, что они у него добрые.

Как они могут быть такими добрыми?

То, что он из себя строит всего лишь притворство. По крайней мере, я надеялась, что это не самовнушение, что это мне не причудилось. Иначе с паникой мне не справиться.

– Адам, не дави на нее, ладно? – в милой, даже отчасти детской манере, попросила Вероника и нежно улыбнулась.

Интересно, а есть ли у него какие-нибудь чувства к ней? Если нет, то это грустно.

Мне почему–то от этого грустно…

– Я бы лучше покурила, – я нахмурилась и бросила мрачный взгляд на стакан с темной жидкостью.

Адам оживился, и через несколько секунд у моего лица уже была сигарета, которую он старательно прикуривал от своей.

Я смотрела в его темные глаза, в зрачках которых отражались красные искорки. Выражение лица, я бы сказала, было нахальным, а вот взгляд, опять же, полон печали.

Либо так, либо я вообще не умею читать людей.

– Спасибо, – кивнула я, когда он отпрянул от меня и поднялся на ноги, чтобы вернуться в свое кресло.

– Не думала, что ты куришь, – Аглая самодовольно улыбалась. – Выглядишь, как пай–девочка. Я думала, что мы с Адамом во все тяжкие, а ты с Никой так, нюхать будешь.

Девушка рассмеялась.

– Никотин и спирт пагубно влияют на кожу. Я не хочу стареть. По крайней мере, слишком рано, – говоря почти по слогам, как будто объясняя что-то ребенку, видимо уже не в первый раз объяснила блондинка.

И, говоря это, она выпила половину содержимого своего стакана.

Как будто алкоголь сделает ее моложе, а пассивное курение прибавит здоровья.

– Да брось, – рассмеялась Аглая, глядя на подругу, – ни старости, ни смерти не существует. По крайней мере я – точно не умру!

Девушка рассмеялась, но как-то настолько искусственно, что я поежилась.

Я сделала первую затяжку, подержала дым в себе и колечками выпустила наружу, совсем не думая о том, что все на меня смотрят.

– Лично я вообще не собираюсь доживать до старости, – сказала я, глядя на дым и снова затянулась.

На некоторое время повисло молчание и трое друзей обменялись долгими взглядами.

– Ладно, на самом деле ты здесь не просто так, – Аглая вдруг перестала улыбаться, а мне стало не по себе.

Я затянулась еще раз, и как раз в это время Адам подал мне пепельницу.

Все происходящее с каждой минутой все больше походило на сон.

Вместе с пепельницей Адам оставил мне и пачку сигарет. Приятный подарок, тут не поспоришь. Я положила сигареты в задний карман джинс.

– Ну так зачем я здесь? – сигареты заметно расслабляли и во мне начинала проявляться более смелая и уверенная часть меня.

Часть меня из далекого прошлого.

– Ты когда–нибудь слышала что-то о Кассии? – парень смотрел на меня из-под опущенных ресниц и курил, не отходя от моего кресла.

– Убийца Цезаря, что ли? – мне хотелось усмехнуться, но губы только на долю секунды нервно дернулись вверх.

– Мы не о поэте, – вот и с лица Вероники исчезло милое услужливое выражение, изображающее поддержку, в которой я отчаянно нуждалась.

От Аглаи я ее уже и не ждала.

– Других, я, увы, не знаю, – я потушила сигарету, следующую решила не брать. – Простите мне мою необразованность.

– Ты бывала здесь прежде, Ева?

Я – нет, но вот…

– Здесь вырос мой отец, – пожала я плечами.

Потом он уехал учиться в город севернее отсюда, где познакомился с мамой, потом родилась я…

А потом он ушел к другой женщине. Так сказала мама.

– Он рассказывал тебе что-нибудь?

– Нет, он всегда избегал разговоров о своей юности, – и тут я поняла, что меня раздражают подобные вопросы точно так же, как папу раздражали любые вопросы о его прошлом.

Он даже о работе своей никогда ничего не рассказывал. Все, что мне было известно – папа работает в каком–то бизнес–центре проектировщиком систем видеонаблюдения.

Мне часто бывало интересно узнать, как и что именно он делает, насколько это сложно, но в ответ я получала только раздражение.

– А других родственников у тебя здесь не осталось? – подключилась Аглая.

– Боже, какие интересные разговоры. Давайте еще расспросим меня поподробнее о тех, кого уже нет в живых! Я даже не знаю их имен. Ну, кроме деда. И то – из-за папиного отчества.

Я вспомнила, как в школе нам задали «раскопать» поглубже корни своего семейного дерева. Мы с мамой выдумали имена и истории, только чтобы не трогать отца, потому что любые разговоры о его семье приводили его в ярость и ступор.

– А ты никогда не задумывалась о том, с какой целью ты попала в этот мир? Почему спустя столько лет вы с матерью переехали именно сюда? – Адам вернулся в кресло и покручивал в руке стакан, и я словила себя на мысли, что это выглядит сексуально.

На самом деле, я старалась не думать о том, за что мне такое «возвращение к истокам».

– Нет никакой цели. Мы приходим, чтобы всю жизнь страдать от одиночества и стать нужными только тогда, когда умрем. Я просто живу по стандартам и все. У меня нет целей и поэтому кто–то другой точно не навяжет мне свое видение моей судьбы.

– Интересно, – Адам отпил со своего стакана и резко встал, оставив его на столике.

Он подошел к книжной полке и достал оттуда какой–то старый переплет.

– Кассий? – спросила я, уже решив, что в начале разговора меня специально выставили глупой и сейчас покажут сборник стихов древнего поэта.

– Кассий, – как–то мрачно и сладко растягивая слоги согласился парень. – В сверхъестественное веришь?

– Думаю, это должно быть понятно уже по моему отношению к предназначению в жизни, – тихо ответила я.

– А если я скажу, что ты зря придерживаешься стороны скептицизма? – Адам казался каким–то возбужденным.

– Тогда я попрошу тебя рассказать хотя бы про один случай из твоей жизни, когда ты сталкивался со сверхъестественным, а после разнесу в пух и прах твои галлюцинации. Знаешь, мозг умеет делать много странных штук с нами.

К сожалению, о галлюцинациях я знала не понаслышке, зачастую меня преследовали в основном слуховые, особенно, когда я оставалась наедине с собой. Это началось почти сразу же, как ушел отец, мне постоянно мерещились его шаги, звук открывающейся замочной скважины и даже шелест бумаг в его кабинете.

– Тише ты, тише. Я все это знаю, отмахнулся от моего скептицизма Адам. – Просто есть люди, которым доступно больше, чем другим. Мы на многое закрываем глаза, многого не желаем видеть, тем самым ограничивая себя и свои возможности.

– У вас тут типа тайный круг оккультистов? – рассмеялась я и взяла свой стакан с коньяком, сделала пару глотков.

Не так уж и мерзко, как могло бы быть.

Потом я поняла, что сделала это только потому, что мне показалось, что я задела чувства Адама и хотела, чтобы он снова улыбнулся.

Но он не улыбнулся.

Я сделала еще два больших глотка и почувствовала, как в голове постепенно полегчало, собралось в одной точке и начало кружиться, а рот и глотка горели обжигающим горьким теплом. Глаза начали слезиться.

Мир стал ярче и веселее.

Мне уже было все равно, что там чувствует парень, у него проблемы с головой. А еще после того, что было, когда я пришла, сочувствия он точно не заслуживает. И как я могла забыть?

– Не смейся, Ева. Я перевел со старославянского на русский все записи тут. Твое имя встречается слишком часто.

Я прыснула от смеха коньяком, который как раз снова пила в этот момент.

– Ты думаешь, я одна Ева в мире? Ты мне еще про яблоко скажи. Да катитесь вы к черту со своим яблоком!

– Ева, успокойся, – попросила Ника.

Мне почему–то захотелось ее послушаться. Она была как ребенок, напуганный ссорой родителей. Стало стыдно за свое поведение, я снова вспомнила, почему мне лучше держаться в тени и не выделяться: болезнь начинает проявлять себя, кусая и раня других, в то время как я получаю удовольствие, упиваясь своим саркастическим настроем и не замечая, что причиняю боль.

– Ладно. То есть ты всерьез думаешь, что имя, написанное несколько веков назад, при условии, что твоя книжица подлинная, это действительно мое имя? Не смеши.

Почему–то стало очень тревожно.

– Я почти уверен, что твое. Особенно, если учесть, что корни твои, твои истоки идут отсюда. Христина тоже уверена, что речь о тебе. Мы не просто так водили тебя к ней.

При упоминании ее имени, я поежилась.

Я хотела сказать, что это совпадение, но мне отчего–то было сложно ему возражать, в нем чувствовалось очень много силы, авторитетности. Мне почему–то вдруг стало стыдно иметь мнение, отличное от его. Я разозлилась из-за того, что мне вдруг показалось, что он может быть прав.

– Если ты воспринимала все слова своего отца так же, то неудивительно, почему он ничего тебе не рассказывал, – съязвила Аглая.

Вероника, вдруг почувствовавшая, что посеяно семя конфликта, беспомощно смотрела на нас.

– Здесь не только это. Здесь имя твоего отца. Он еще вернется сюда.

– К моей матери? Да ни за что на свете!

И тут же я вспомнила, что он уже был здесь буквально несколько месяцев назад. По крайней мере, так мне сказала вчера старуха.

– Но неужели он не хочет хотя бы увидеть тебя? – попыталась Ника.

– У него теперь другая семья, – отрезала я. – Он знает, что мы здесь, и ни за что сюда не поедет.

– Но его имя здесь. Филипп. Верно?

– Вот это фокус! – я позволила себе закатить глаза. – Мое отчество не хранится в секрете.

– Почему ты так скептично ко всему относишься? – недоумевала Аглая. – Адам прав. Я тоже поначалу не верила, пока там не обнаружились все наши имена. Ну, кроме моего, там косвенно упоминается кто–то четвертый для четырех стихий… Мы ждали тебя, Ева. Ты поможешь пробудить Кассия. Ты – его «живая» вода.

Пробудить… стихии… что вообще происходит? Они тоже закинулись грибами?!

– Аглая! – Адам злобно шикнул на девушку. – Не сейчас! Она не готова…

– Так, знаете, что? – я встала. – Я ухожу. Мне определенно надоел этот цирк. Если вы хотели меня разыграть, то могли бы придумать что-то поинтереснее.

– Стой! – Адам подошел ко мне, и я чуть рефлекторно не оттолкнула его. – Возьми книгу. Возможно, ты передумаешь…

Я вздохнула.

Детский сад!

Потом окажется, что где-то здесь есть скрытая камера, а уже завтра надо мной будет смеяться вся школа.

– Если я возьму, ты отстанешь и дашь мне уйти?

– Обещаю.

На несколько секунд я замешкалась, даже сама не знаю, почему. Потом, отбросив все предрассудки, которые мне уже почти внушили, взяла книгу в руки.

По телу прошла дрожь, а в груди сперся воздух, с каждым вздохом нагревавшийся все сильнее.

Переплет вспыхнул синим пламенем, и я вскрикнула, выронив его из рук на пол, где огонь потух. Меня зашатало, я споткнулась о край ковра и упала руками на стаканы, порезавшись о битое стекло того, что от них осталось.

– Ты что-то подмешал мне! – я расплакалась в попытке подняться на ноги, но только съехала с журнального столика на пол и с ужасом смотрела на свои окровавленные руки.

Все стояли и смотрели не на меня, а на переплет. Это как будто еще больше добавило мне ужаса и боли.

От обиды хотелось расплакаться.

Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что в моих ладонях нет осколков.

Я попыталась отложить панику и истерику в закрома своего сознания, чтобы подняться на ноги и сбежать отсюда.

– Я вам этого не прощу, – слезы, то ли от боли, то ли от шока, не переставая текли по моему лицу.

Я не помню, как я ушла, как оказалась дома.

Помню только, что на улице был сильный ливень и что я замерзла настолько, что уже не чувствовала боли.

Глава 2

Начало кошмара

Когда я вернулась домой, мама уже спала. Скинув куртку на диван и снимая по пути всю остальную одежду, испачканную кровью, я подавляла рыдания, пока добиралась в ванную.

Из кармана джинс вывалилась пачка сигарет, которую я от злости и обиды растоптала и смыла в унитаз.

Теперь на меня смотрело мерзкое месиво табака и бумаги, которое утонуло только после пятого нажатия на слив.

Руки были изрезаны не так сильно, как мне изначально показалось. Здесь хватило бы просто хлоргекседина и пластыря.

Дышать было тяжело. С каждым ударом сердца что-то тяжелое и свинцовое проваливалось под желудок. Я включила воду и замывала кровь с одежды, давясь от собственных рыданий, слезы застилали мне глаза, поэтому я почти ничего не видела.

Через некоторое время бесполезных усилий я бросила все на пол, и сама сползла вниз по стене.

Рыдания становились такими невыносимыми, такими неконтролируемыми, что я хотела кричать, и наверняка кричала бы, не будь матери дома. Почему я здесь? Почему я никому не могу, наконец, довериться? Почему все стремятся обидеть меня? Почему нельзя просто исчезнуть, в одно мгновение перестав существовать?..

Пар от горячей воды уже начал заполнять комнату. Не до конца соображая, что я делаю, я, в нижнем белье и с лезвием, которое еще несколько дней назад успела припрятать под ванну, уже сидела в ней и старательно, уверенной рукой выводила полосы по уже наметившимся шрамам на руках и бедрах.

Помню, что страшно мне было только в первый раз, когда я не могла решиться на боль.

А когда ты в точке невозврата, тебе уже становится все равно. Боль становится зависимостью, жизненной необходимостью.

Когда ты понимаешь, что только это способно успокоить тебя, заглушить другую боль, до которой ничем не доберешься, ты будешь делать это снова и снова.

Мама видела мои шрамы, водила к психотерапевту, благодаря которому у меня теперь есть таблетки, но это лишь отсрочило мои новые панические атаки, которые, из-за накопленных эмоций, становились каждый раз только хуже.

Боль агрессивно кусала кожу, и в этот момент мне было очень жаль себя, но эта странная решительность не давала мне плакать.

И вот паника начала отступать. Из-за потерянной крови сердце замедлилось, я стала дышать глубоко и размеренно.

Таблетки не действуют так быстро.

Я пробыла под горячей водой, пока кровь более-менее не остановилась, выбралась из ванны и бережно обработала каждый порез.

Теперь я сильнее чувствовала боль, нежели под напором воды, и это тоже помогало мне. Мне было на чем сосредоточиться, кроме своей бесконечной тревоги и внутренней пустоты.

Уже спокойно, будто бы в трансе, я достирала одежду, отмыла следы крови в ванной и выпила успокоительное вместе со снотворным.

Пришлось вылить некоторую часть бутылки геля для душа, чтобы в ванной пахло цветами, а не ржавым металлом.

Зато я перестала бояться крови… такой себе плюс.

Возможно, теперь, единственное, что меня беспокоило, это легкое, но навязчивое чувство вины за то, что я снова не справилась и навредила себе. Не сдержала обещание, которое дала маме. Которое дала себе.

Первый раз я порезала себя, когда мне было двенадцать. В год, когда папа резко оборвал общение не только с мамой, но даже со мной. Совсем.

Мне казалось, что это даже хуже, чем если бы он умер. О мертвых помнят только хорошее и понимают, почему они больше не говорят с тобой.

Не то, чтобы до этого он уделял мне внимание, и я получала всю любовь, которую, безусловно, заслуживает любой ребенок, но ради редких «моя девочка», «умница, дочка» и «люблю тебя», я готова была стерпеть любой холод с его стороны, лишь бы хоть иногда слышать эти слова.

Но теперь…

Всепоглощающая тоска и чувство ненужности.

Мама тоже после этого замкнулась, сосредоточилась на работе и почти не обращала на меня внимания, была полностью сосредоточена на себе и говорила только о своих проблемах, обесценивая мои.

Иногда эти оправдания моему поведению казались мне недостаточными, но иногда… случалось то, что случилось и теперь.

А если добавить к моим отцу и матери еще и отсутствие друзей, хотя бы одного, с которым можно было бы поговорить обо всем, то становилось совсем тоскливо.

У меня были друзья, так называемые… для которых я тоже была свободными ушами и была нужна только тогда, когда дела у них шли плохо.

Я лежала в холодной постели на спине и смотрела в потолок, ожидая, когда сон возьмет надо мной вверх, но он все не шел.

Лечь на бок или как–то пошевелиться было невозможно, потому что порезанные места тут же ослепляла яркая вспышка боли, из-за которой я могла даже громко стонать, когда нечаянно терлась увеченными местами о постель или делала резкие движения.

Я прокручивала в своей голове жизнь, сегодняшний вечер, и мне становилось нестерпимо больно. Из глаз тонкими струйками, уже по привычным местам, которые все время шелушились, побежали слезы. Они затекали в уши, немного заглушая мир, затекали туда неприятно и холодно, пробивая мурашки сквозь кожу.

Сон все не шел.

Это было самым страшным, потому что приходили мысли, от которых мне успешно удавалось скрыться на протяжение всего дня.

Не помню, когда я в последний раз нормально спала. Таблетки помогают только если не заниматься самокопанием.

Я размеренно дышала, прислушиваясь ко вдохам и выдохам.

– Ева? – мамин голос раздался так неожиданно, хоть и очень тихо, что я подскочила.

Наверное, из ванной. Я же все убрала, она не может ничего подозревать, верно?

Я вжалась в подушку и прислушивалась к звукам за пределами комнаты. Все было тихо.

Предприняла еще одну попытку заснуть, но сердце эхом билось в матрас и сводило меня с ума.

Самым верным решением теперь было встать и отварить ромашку с мелиссой либо пустырник, взять какую–нибудь книгу и сидеть с ней, пока не подействуют таблетки.

Что-то они сегодня долго. Должно быть, из-за сильного перевозбуждения.

Когда я встала, стены немного кружились. Я включила свет и стала искать в коробке книгу, с которой мне бы хотелось провести ближайший час.

Когда мои руки наткнулись на обложку книги, которую давал мне Адам, я беззвучно закричала и отскочила в сторону.

Книга снова упала на пол, и из ее корешка текла… кровь. Я готова поклясться, что это была кровь.

Они точно что-то мне подмешали. Употребляют наркотики, а потом говорят, что существуют высшие сверхъестественные силы. Мне, по крайней мере сейчас, хватает рассудка, чтобы понимать, что все это – галлюцинация.

Где-то на задворках сознания копошились мысли о том, что надо бы постараться не разбудить маму.

Я закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов с резкими выдохами.

Когда я посмотрела на пол, там лежал сборник стихотворений Бродского. Ничего необычного, но это я бы читать сейчас точно не стала, станет еще тоскливее. Бросив книгу назад в коробку и отправившись на кухню, я поняла, что в принципе не хочу больше прикасаться к каким бы то ни было книгам сегодня.

– Ева.

Так, интересно, мама зовет меня на самом деле или это мне тоже кажется?

В груди разгорелся какой–то неприятно–томительный жар, от которого кружилась голова.

Несмотря на свое состояние, я решила проверить маму, надеясь, что она ничего не заметит.

В комнате ее не было. Значит, она все же в ванной. Наверное, я что-то забыла убрать. Обычно, в каком бы я ни была состоянии, таких оплошностей со мной никогда не случалось.

В ванной горел свет, почему–то издалека отдававший красным, и когда я заметила это, мне стало не по себе.

Под дверью замаячила тень, и я напряженно ждала, когда мама снова меня позовет, но она не звала.

Я потянула дверь на себя за ручку, вглядываясь в то, что могло бы вызвать это странное красноватое свечение, и пришла к выводу, что и это тоже бред.

Как и тень. Мамы не было и здесь.

Но где же она тогда?

– Ева.

Позвонили в дверь в то же время, в которое было произнесено мое имя, и голос я бы точно никогда уже не распознала, если бы не отчетливое воспоминание, принадлежавшее не мне, как будто чужое, но дарованное кем–то (а может, и ниспосланное проклятием).

Странные мысли. Тоже не мои.

Так, дверь. Кто–то звонил в дверь.

По коридору я шла, опираясь на стену, потому что перед глазами хаотично танцевали красные точки, вызывавшие головокружение и тошноту.

Я хотела посмотреть в окно, но не увидела ничего, кроме пугающей черноты. Возможно, я сплю.

– Кто там? – спросила я, приставив ухо к щелочке между дверью и косяком. – Эй!

Никто не ответил.

Некоторые мгновения я металась в сомнениях, по итогу решив, что мне нечего бояться, и просто открыть посмотреть, что там, я вполне могу.

Может, это Аглая или Вероника, а может, они вместе пришли извиниться? Я не хотела им открывать, но только они одни знают о моем состоянии и могут мне помочь. Поэтому впустить придется. Да и если мама все же у себя и спит, то повторный звонок наверняка ее разбудит.

Поэтому я открыла дверь.

Меня захлестнуло черной безобразной волной, липкой, как деготь, сначала я думала, что надо мной снова смеются и облили чеммто из ведра, но поток не кончался.

Меня сбило с ног. Нос, глотка, легкие – все горело, сжималось в попытке дышать, но чем сильнее я старалась не захлебнуться, тем больше задыхалась.

Мои глаза не видели ничего, кроме черноты, которая выжигала слизистую глаз.

Что это?

ЧТО ЭТО?!

***

Я проснулась, продолжая захлебываться, сминая онемевшими и болевшими от напряжения пальцами простынь. Я плакала и беспомощно кашляла до тех пор, пока меня не стошнило.

Шок был настолько сильным, что я даже перестала плакать. На часах было 7.37 утра, что означало, что мама только-только вышла из дома и не слышала всего этого ужаса.

Что это было?

Что

это

было?

Меня трясло так сильно, что начинало казаться, будто бы это никогда не кончится.

Интересно, с какого момента все это было сном? Совершенно не помню мгновения, когда я уснула.

Теперь же все события сна казались мне очевидным сновидением. И почему во сне никогда об этом не догадываешься?

С такими реалистичными снами, где я чувствую и осязаю, лучше бы мне снилось что-нибудь действительно хорошее.

Доброе утро!

Как здорово начинать день с уборки рвоты.

Я сидела на краю кровати, простынь и одеяло были перепачканы, я знала это и старалась не смотреть. Сейчас просто сгребу это все, отнесу в ванну, а дальше пусть справляется стиральная машина. Шевелиться вообще не хотелось, это было слишком тяжело.

Я включила прикроватную лампу, все еще избегая глазами испорченную постель.

Хм, а ведь можно сказать маме, что я с утра плохо себя чувствую и не пойти в школу.

Когда я поднялась на ноги, мне и правда поплохело: кружилась и болела голова, как–то странно, как будто волнами и в то же время вспышками прокатываясь под черепом.

Я, шатаясь, как бурый медведь после спячки, поменяла постельное белье и закинула старое в стирку вместе с пижамой, которую до прихода матери заменила на широкую футболку и шорты.

Дальше утро по стандарту, только сначала нужно позвонить маме.

На удивление, сняла она быстро.

– Что уже случилось? – судя по звуку, мама все еще была в пути. В трубку задувал ветер.

– Мне что-то плохо с утра, стошнило вот… не могла бы ты позвонить в школу…

– Что, напилась вчера?

– Мама! – эти слова подняли во мне нешуточный гнев.

– Ладно, но только один день. Выпей угля. И разбери коробки, раз уж весь день собираешься сидеть дома.

– Но…

Но она уже положила трубку.

Коробки…

Естественно, если я дома, значит, я конечно же буду бездельничать.

Из-за ее безразличия хотелось плакать, но у меня были дела и поважнее. Для истерики больше подходит ночь. Я и так в надрыве. Как будто не спала, а ревела всю ночь.

Интересно, что это были за наркотики? Не хотелось бы больше с ними сталкиваться. Никакого кайфа.

Я вытащила из-под матраса последнюю пачку сигарет, открыла окно. Зря я вчера утопила сигареты Адама, они явно были не из дешевых, без фильтра и с приличной дозой никотина, который бы сейчас расслабил лучше, чем это… Придется выкурить минимум три моих, чтобы получить желаемый результат.

Было темно. Черные макушки деревьев возвышались далеко–далеко в небо и плавно качались в сырой утренней свежести и прохладе, от которой все мое тело покрылось мурашками.

С каждой затяжкой мне все больше хотелось спать. Я даже почти уговорила себя лечь в постель, но мысли о том, что может мне присниться, заставили меня передумать.

Когда я закрыла окно, в комнате, да и во всем доме, стало настолько тихо, что моя глотка будто сжалась в комочек, а в желудке повисло тяжелое напряжение.

Не то что бы снаружи, за окном, обстановка была живее, но там хотя бы было движение потоков воздуха, который, заставляя кроны деревьев слегка подрагивать, создавал хотя бы какую–то иллюзию жизни.

Я всегда одна. Я привыкла быть одна. Мне больше нравится быть одной, чем в компании, но боже, боже, как же меня душит это одиночество.

Хоть бы кота разрешила мне завести, ну честное слово…

Виски сжало от подступивших слез, но я снова их прогнала. Отвратительное болото беспомощности, из которого я не в силах выбраться сама. Какая же я жалкая.

Так, таблетки.

Сначала таблетки, а потом уже все остальное.

Тем более, что порезы неумолимо саднят и пульсируют, я буквально чувствую каждую черточку, оставленную лезвием на моей коже ночью.

Утренняя рутина всегда помогала мне отвлечься, но после этого сна все в моей груди трепыхалось, дрожало и проваливалось. Он никак не хотел меня отпускать. Ощущалось приближение нешуточной панической атаки.

Надо приготовить завтрак. Что-нибудь вкусное, обычно это хоть немного поднимает настроение.

Я решила приготовить бутерброды с арахисовой пастой и какао.

Когда дело дошло до нарезки хлеба, обнаружилось, что разделочные доски все еще где-то в коробках.

На кухне их не оказалось. Можно было, конечно, плюнуть на это все и резать так, прямо на столешнице, как я делала неделю до это, но мне все равно нужно разобрать коробки и чем–то себя занять в очередной скучный серый отвратительный день.

Я крутила в руке нож, который почему–то взяла с собой, и медленно, коробка за коробкой, продвигалась в гостиную.

Нож пригодился: я без труда избавлялась от скотча, которым были перемотаны картонные горы.

Спина уже порядком начинала болеть, как и желудок, напоминавший мне о моей цели всякий раз, когда я начинала раскладывать вещи.

Наконец, нужная коробка нашлась. Я уже доставала доску, как вдруг что-то черное мелькнуло справа от меня, дохнув холодком.

Нож как–то сам собой крепче лег в ладони, я развернулась на сто восемьдесят градусов, выставив руку с лезвием вперед.

В кресле напротив меня сидел мужчина.

У меня пропал дар речи. Я в ту же секунду зажмурилась, чтобы совладать со страхом, сделала несколько вдохов, но, когда я открыла глаза, он не исчез.

Это не может быть реальностью. Я снова сплю.

Давай, просыпайся.

Пожалуйста, проснись.

Видимо, я все еще ловлю приход.

Я пыталась вглядеться в лицо мужчины, но оно казалось сплошной мечущейся тенью, как и его тело.

– Ева, – сказал он голосом мамы.

Я все еще направляла на него нож, но моя рука была такая слабая, дрожала и то и дело опускалась вниз.

– Во–первых, это не поможет, – голос, я услышала его голос, от которого хотелось в ужасе кричать, бежать, лопнуть себе барабанные перепонки, что угодно, но лишь бы больше не слышать его, а я вместо этого выпустила нож из пальцев, и он звонко ударился о доски пола. – Во–вторых, не отрицай меня.

Это сон.

В жизни так не бывает.

Я попала в кошмар и никак не могу из него выбраться.

Взгляд сам опустился на нож. Снова.

Да, если убить себя во сне, то проснешься.

Еще до того, как мои пальцы коснулись рукоятки, нож сам поднялся в воздух и со свистом влетел в стену.

– Какое глупое существо. Вместо того, чтобы использовать нож для самообороны, ты решила использовать его против себя. Я разочарован.

Я пропустила сказанное мимо ушей и с ужасом смотрела на стену.

Мама меня убьет.

Вторая мысль была более адекватной: как теперь выбраться из этого сна? Если это сон, то и ножа в стене вне его тоже не существует. Тогда и о матери беспокоиться не к чему.

Сон ли это?

– Ты не спишь.

– Прекрати! – наконец закричала я, закрыв уши руками. – Умоляю, замолчи!

– Прими меня, и все изменится.

– Исчезни! Исчезни! – в истерике кричала я, отчаянно стуча пятками по полу, стараясь перекрыть отвратительный звук его голоса.

Даже не столько отвратительный, сколько пугающий. Я впервые осознала, что значит кровь стынет в жилах. Моя уже, казалось, вообще никогда не будет бежать по венам.

Я перестала кричать, подняла глаза.

Никого не было.

Если у меня поехала крыша, лучше сразу умереть. Мне никто не поможет. Никто даже не захочет помочь.

Так, собралась, дыши, Ева. Ты сама себе поможешь, кроме себя самой у тебя никого нет. Справимся.

Руки чесались загуглить признаки шизофрении или чего–то подобного, но я решила, что это только навредит. Тем более, что самостоятельно тут не справишься.

Вот, здравое решение, значит, рассудка я еще не лишилась. По крайней мере, окончательно. Главное, что я все еще могу отличать игры разума от реальности, это уже хоть что-то, что позволяет не сойти с ума окончательно.

Если мне это привиделось, значит, и нож на месте.

Ага, на месте.

В стене.

Как он мог там оказаться? Сама я бы точно этого не смогла сделать.

– Ты тут? – сама не знаю, почему я спросила, вдруг в этом возникла острая необходимость.

Мне сложно описать чувство, которое я получила от тишины. Я знала одно: это не облегчение.

Ощущение похоже на то, когда находишь в своей комнате большого паука, уходишь за шваброй, возвращаешься – а его и след простыл.

Я поднялась на ноги, шатаясь от вновь накатившей тошноты. Дом был каркасный, отделка была только в ванной комнате и на кухне. В остальных – дерево. Лезвие ножа застряло между досок по самую рукоять.

Может, в другой день, у меня и получилось бы его вытащить, но сейчас я чувствовала себя ужасно слабой и напуганной.

Даже мелькнула мысль о том, что никакого ножа на самом деле нет, что мне только кажется.

Я давно догадывалась, что у меня есть определенные проблемы. Здоровые люди не причиняют себе вред. А тут еще и это. К тому же, галлюцинации при расстройстве личности дело неудивительное, но я сталкивалась только со слуховыми и только если сильно уставала или испытывала стресс.

Я придавила пятки к полу, перенесла центр тяжести назад и тащила нож на себя, стараясь держать его параллельно полу.

Повесим здесь мою фотографию из первого класса… Все равно мама ничего не заметит. Она вообще кроме своих чертежей ничерта не замечает.

Как раз в момент, когда лезвие потихоньку начало выходить из стены, а после нож оказался в руках, посадив отдачей меня на пол, чего я почему–то не ожидала, он выпал из руки, и я инстинктивно попыталась его поймать.

Я схватилась за лезвие, заново порезав едва взявшиеся коркой вчерашние ранки.

Стало так обидно, что я расплакалась. Ничего не хотелось, кроме как забиться в какой–нибудь укромный уголок до скончания веков.

– Зачем вы провели ритуал? – я, как подстреленная, вновь подскочила из-за того же голоса.

Почему не ушел, я же просила уйти!

– С каждой каплей твоей крови я становлюсь сильнее. Прими меня, и мы обратим последствия, пока не слишком поздно.

Я не ответила. Я упала лицом в пол, обхватив голову руками, и только больше зашлась в рыданиях.

Волосы неприятно прилипли к свежему порезу на руке.

– Прекрати и утри свои слезы, жалкое создание.

Если я сейчас закричу, он исчезнет?

– У нас нет времени. Ты сама звала меня, и я стану худшим проклятием твоей жизни, если ты этого не исправишь, Ева.

– Как я могу исправить то, чего не совершала? – пора перестать ему отвечать, а то ведь так можно привыкнуть и решить, что это в порядке вещей.

А это ненормально. Меня закроют в психушке, а потом я никогда не устроюсь на работу.

Да брось, как будто ты собиралась доживать до совершеннолетия и проживать то, что потом обыкновенно происходит. Рано или поздно мы покончим с собой, это единственное, что не дает нам уйти в депрессию окончательно, верно?

– Да что не так у тебя с головой?!

Я даже успела забыть о его существовании, поэтому вздрогнула, обнаружив, что навязчивая галлюцинация все еще здесь и, похоже, вовсе не собирается исчезать.

– Я никуда от тебя не денусь, пока ты не обратишь ритуал.

Я обернулась к нему, долго вглядываясь в мельтешащие тени, скользившие по нему.

Я никогда не видела такого раньше, моему мозгу даже не из чего было такое придумать.

А может, я не вижу лица, потому что это как во сне? Когда ты на что-то смотришь, но информация считывается лишь урывками. Может, галлюцинации работают точно так же?

– Это все реально, Ева. Ты это знаешь. Ты сама во всем виновата.

Даже мое воображение уже винит меня. Как будто мне мало себя и своей критики.

– Или все же не ты?..

Я все еще смотрела на него, и, в минуту сомнения, в тени проскочила еще одна, совсем черная, тень.

Это невозможно.

– Культ Адама. Он уже существует? – спросила тень.

– Культ?.. – внутри все похолодело.

«Просто есть люди, которым доступно больше, чем другим. Мы на многое закрываем глаза, многого не желаем видеть, тем самым ограничивая себя и свои возможности».

Так сказал мне вчера Адам, когда я обвинила его в галлюцинациях. А теперь сама…

– Если это сделали они, тогда мне ясна твоя реакция. Твой отец был обязан рассказать тебе все и предостеречь от ошибки. Это его долг.

– Ты знаешь моего отца? – во мне вдруг сработало что-то, что всегда срабатывало при упоминании отца.

Как позавчера в доме той старухи.

Слишком болезненно и в то же время этим можно было заставить меня говорить.

– Что ты знаешь о моем отце? – как глупо.

Я не признавала галлюцинации (или что бы то ни было), а теперь говорю с ними и задаю вопросы.

Но если он ненастоящий, он не сможет сказать мне ничего нового о папе, верно ведь?

– В вашем роду были только первенцы мужского пола со времен моего погребения, и они были единственными детьми в семье. И от отца к сыну передавались слова о том, что я должен оставаться погребенным, что их обязанность – защищать мой покой и не дать крови прародителя быть пролитой. Крови потомка прародителя. Все должно было быть хорошо, пока рождались сыновья, ведь в мужском начале не заключено силы, пробуждающей жизнь. Или он все же передал знания, но не тебе…

Мог ли мой мозг самостоятельно выдать такое?

– Я сразу узнал тебя, Ева. Я решил, что ты самостоятельно вызвала меня, ослушавшись отца, а после только подкрепила связь, пролив вчера кровь.

– Нет, я… Это лишь способ избавиться от боли.

– Иррационально.

Нет. Нет. Нет.

Хватит с ним разговаривать! Это все тебе кажется! Это – иррационально!

Не обращай на него внимания и иди обработай руку уже наконец, приготовь себе поесть, ты наверняка уже очень голодна, нужно хорошо питаться, чтобы организм продолжал нормально функционировать. Да и, к тому же, мама тебе голову оторвет, если ты не разберешь коробки.

Эта игра зовется взаимовыгодной. Она разрешает тебе остаться дома, а ты, в свою очередь, делаешь то, чего не хочется делать ей. Все просто.

– Не отрицай меня.

– Я тебя не слышу, – буркнула я, поднимаясь на ноги по стенке и борясь с головокружением.

Его это «не отрицай меня» уже порядком начало раздражать. Как заевшая пластинка.

– У нас нет на это времени! Ты ведь почти впустила меня! – рычало существо.

– Тебя нет! – упорно отрицала я.

Я метнулась на кухню за телефоном и включила музыку так громко, насколько было возможно, и стала подпевать во все горло.

– Прекрати сейчас же! – раздалось прямо возле уха, но я приложила все свои силы, чтобы не подать виду, насколько мне на самом деле страшно.

– Сам прекрати, – я безразлично дернула плечами.

– Я заставлю тебя страдать так, как ты никогда еще не страдала, – прошипел он.

Ха!

– Ну попробуй, – я даже не повернулась на голос, преисполненная скептицизмом. – Посмотрим, сможет ли хоть кто–то испортить мою жизнь больше, чем это уже сделала я сама.

До меня вдруг дошло.

– Ты, случаем, не Кассий? Так, просто для галочки.

– Он самый, но это сейчас ты видишь лишь тень, а…

– Да–да–да. Конечно. Продолжай. Моему мозгу ведь нечем больше заняться. Даже имя не мог получше придумать, взял вчерашнее у этих придурков…

– Ты…

– Да–да, пожалею, – я пыталась придать своему лицу выражение глубокого безразличия, надеясь, что когда я успокоюсь, то и галлюцинация исчезнет. – А теперь будь добр, заткнись, а? Начинается мой любимый припев.

Так проще. Смеяться над тем, что тебя пугает, издеваться над этим. Отрицать свой страх.

По итогу хлеб я порезала все равно на столешнице, подпевая, на ходу запихала в себя бутерброды, у которых отсутствовал вкус, и иногда прихлебывала какао, когда раскладывала из коробок кухонные вещи по местам.

Кассий (так теперь называть его легче) следовал за мной из комнаты в комнату, и я ни на секунду не могла расслабиться и спокойно вздохнуть, его глаза буквально были прикованы ко мне.

На деле же хотелось куда–нибудь сбежать и вдоволь нарыдаться. Подавить на шрамы… хоть они и так горели на коже.

Рука уже потянулась к ранкам, но я одернула себя, вспомнив, что, когда я порезалась, Кассий почему–то не исчез, а наоборот, только окреп.

Что же за проклятье такое? Почему я? Почему именно я? За что мне все это?

Даже не поделишься ни с кем своими переживаниями, сразу примут за сумасшедшую.

А может, я уже сумасшедшая?

Когда я наконец разгребла последнюю коробку и все так же продолжала орать песни во все горло (оно уже болело), в дверь позвонили.

Я посмотрела на часы – 15.49 – не мама.

Но кто?

После того кошмара было немного страшно открывать, но при этом я ощутила радость: живой человек, не галлюцинация.

Надеюсь.

На пороге стоял Адам. Я тут же захлопнула дверь и, неожиданно даже для самой себя, сползла по ней вниз и разрыдалась достаточно громко, хоть и совсем неумышленно, что мой плач можно было услышать еще далеко за дверью дома.

– О боже, Ева, боже, я не хотел, – было слышно, что парень опустился на корточки перед дверью. – Ева, пожалуйста, открой, нам необходимо поговорить. Прости, прости, прости меня. Всех нас. Я не думал…

– Конечно! Вы никогда не думаете! Никто из вас! – я уже вовсю захлебывалась в рыданиях, собственной беспомощности и злобе на это.

Правда, вдруг ощутил ась непривычная легкость: Кассий исчез.

Если его нет, пока рядом есть люди, значит, нужно, чтобы Адам задержался подольше.

– С чего мне теперь тебе верить? – уже даже немного успокоившись, спросила я.

– С того, что я изначально не желал тебе зла, и уж тем более не хочу причинять тебе боль сейчас. То, с чем ты уже столкнулась, или еще столкнешься, гораздо сильнее тебя, гораздо страшнее, чем может показаться. Ты должна быть готова. Мы не хотели проводить ритуал до того, как ты сама не согласишься. То, что вчера произошло – случайность, совершенная случайность.

Ритуал?

Он тоже говорит про ритуал…

Я немного приподнялась, чтобы нажать на дверную ручку. Дверь тихо и беззвучно подалась вперед, и Адам почти в то же мгновение оказался напротив моего лица, которое обхватил своими большими ладонями и пытался прижать к себе, как голову ребенка.

– Не трогай, пожалуйста, не трогай, – едва выдавила я из себя, как почувствовала, что Кассий снова здесь.

Теперь хотелось вжаться в Адама и дать себе поплакать в крепких объятиях. Со мной такого никогда не случалось.

Адам поднялся сам и помог встать мне.

– Где бы тебе было комфортнее поговорить? – спросил он немного смущенно.

Этот вопрос мне понравился.

Я кивнула на проход в гостиную.

– Я могу оставить куртку здесь? – Адам показал на крючки у входа.

Я снова кивнула.

Парень разделся и вошел, а я следом.

Я уловила тонкий терпкий аромат духов, от запаха которых в груди кольнуло.

Приятный запах.

Нельзя влюбляться. Особенно, в такого человека.

Я уже настолько боюсь чувствовать, что запрещаю себе это даже при малейшей мысли о том, что мне мог бы просто кто–то нравиться.

Хотя, возможно, Адам как будто напоминал мне кого-то, но только вот я никак не могла понять, кого…

– Садись, – я указала парню на диван, а сама села подальше, в кресло возле окна.

Кассий разместился в кресле напротив меня, а я упорно продолжала делать вид, что не замечаю его.

– Во–первых, я бы хотел еще раз перед тобой извиниться. Мне, правда, жаль, что так вышло.

Я не смотрела на него, я смотрела в окно и кусала губы.

– Во–вторых, ты сильно порезалась? – я бросила короткий взгляд на парня, а потом на свои руки, через бинт на которых уже проступила кровь, причем, даже не от вчерашнего стекла.

Пора менять повязки.

– Ну, как видишь… – многозначительно протянула я.

На самом деле, порезы не были сильными, но я не хотела преуменьшать вред, причиненный мне, а еще я не хотела, чтобы Адам расслаблялся.

Больше никому не сойдет с рук моя боль.

Вчерашнее, похоже, свело меня с ума. Кто знает, может, это даже навсегда?

– Давно ты причиняешь себе боль? – голосом, полным грусти, спросил Адам.

Черт! Я совсем забыла! Я настолько ушла в себя, к своим переживаниям, что даже не подумала о том, что Адам увидит мои руки, мои бедра, что он заметит, что скажет что-то на этот счет.

Мне было невыносимо думать о том, что он теперь знает о моих шрамах.

Я внутренне сжалась, по привычке ожидая, что сейчас он будет смеяться надо мной и спрашивать, отчего же я режу поперек, а не вдоль.

Мне всегда было неприятно и стыдно, когда кто–кто замечал мои шрамы. Больше всего я хотела, чтобы их игнорировали даже когда видят. Как будто их нет.

Ведь так всем было бы легче.

Я долго молчала, почувствовала, как мои щеки горят от стыда, а сердце колотится так, что меня затошнило.

– Не твоего ума дело, – прошептала я и почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, а лицо немеет.

– Ты говорила об этом с кем–нибудь? – как ни странно, но в голосе юноши не было издевки, поддельного сочувствия или показной заинтересованности.

Не знаю, как я это определила, но я чувствовала, что он искренен со мной.

– С психологом говорила. Не обо всем, но таблетки мне выписали, – я ответила искренностью, но так, чтобы он понял, что развивать тему дальше я не хочу.

Я вообще никоим образом обсуждать это не хочу.

– Говорить полезно. От этого становится легче. Правда.

– Не знаю. Не пробовала. Да и вряд ли это могло бы помочь мне выйти из депрессии и научиться не прятать боль.

На Адама я не смотрела, как–то вдруг создалось ощущение какой–то интимности, очень личной атмосферы, из-за которой у меня задрожал голос.

Я не собиралась говорить ему, что основная причина не в депрессии, а в том, что мой диагноз не лечится, только легче поддается контролю с возрастом, при условии регулярной терапии и приема лекарств. Когда я думала, что это на всю жизнь, что боль внутри меня – единственное, что никогда меня не оставит, мне хотелось умереть.

– Просто знай, что даже если ты это прячешь глубоко внутри себя, оно никуда не исчезнет. Особенно, когда ты так усиленно пытаешься это скрыть, зацикливаясь до такой степени, что сама не даешь себе забыть.

– Ты ведь пришел сюда не за тем, чтобы ковыряться в моих травмах? – что ж, надолго мне моей искренности не хватило.

– Верно, просто случайно заметил, – он некоторое время молчал. – Тут сложно не заметить. Порезы совсем свежие.

Он снова замолчал.

– Это моя вина, прости.

Я перевела взгляд на руки парня. В глаза смотреть боялась, из страха вновь заметить в них ту необыкновенную доброту, которая не сочеталась с его имиджем при других людях.

У Адама были красивые тонкие пальцы, как будто созданные для игры на рояле, а на самих кистях и предплечьях выступали красивые бугристые вены.

Эстетично и завораживающе.

– Не нужно перекладывать ответственность и, уж тем более, брать на себя за это вину, – тихо сказала я, продолжая любоваться руками парня. – Я сама могу нести ответственность за свои действия. Я сделала это, потому что сама так захотела, никто меня не принуждал.

Однако, неприятный ехидный голос внутри меня все же шептал что-то насчет того, что это они все виноваты, что это мир плохой, а я – хорошая и не должна ни в чем себя винить.

– Давай поговорим, но только честно, хорошо? – Адам начинал издалека, а мне это не сказать, чтобы очень нравилось.

Я кивнула.

– С тех пор, как ты ушла от нас, ничего странного не происходило?

– Вы подмешали мне наркотики, – со страшным спокойствием, но с полным отсутствием уверенности сказала я. – Ты подмешал.

– Я бы никогда так не поступил, ни с кем. Я против наркотических веществ и испытываю отвращение к ним и тем, кто употребляет. Пожалуйста, верь мне. Я понимаю, что ты пытаешься найти объяснение тому, что, возможно, видела, хочешь доказать себе, что не сошла с ума. Я уверяю, с твоим рассудком все в порядке, Ева.

– Чем ты можешь это доказать? – на глаза уже наворачивались слезы. Опять.

– Огонь. Огонь на книге видела не только ты.

– Огонь? Но…

– Вот именно! Если бы это было только у тебя в голове, мы бы не знали.

– Но как?.. – я невольно бросила взгляд на Кассия.

Он был спокоен и слушал нас будто бы даже с интересом.

– Потому что существуют вещи выше нашего понимания. Есть силы, способные на все, способные подарить бессмертие.

– Тоже мне, воодушевил. Бессмертие больше звучит как самое страшное проклятие.

Я почувствовала, как Кассий сконцентрировался на мне после этих слов.

– Скажи мне, может, тебе снилось что-то? Может, ты чувствуешь чье–то присутствие?

Я посмотрела на чудовище. На мгновение я увидела, как будто вспышкой молнии мелькнули его прозрачно–серые глаза.

– Нет, ты ничего не видела, – голос уже не был таким пугающим, но мое тело все равно покрыли колючие мурашки.

– Нет, я ничего не видела.

– Ева, если я попрошу тебя пойти со мной, ты пойдешь? И какого черта ты смотришь на это проклятое кресло?!

Я вздрогнула и мотнула головой, как будто сбрасывая наваждение.

– Ничего. Я просто задумалась. Ушла в себя, со мной такое бывает.

Где-товнутри меня кололась вина за то, что я вру Адаму, просившему этого не делать.

Если Кассий и правда не просто плод моего воображения, лучше делать, что он хочет, верно? Или лучше говорить правду, чтобы парень мог помочь мне?

– Что ж, ты не так глупа, как я думал, – самодовольно прошептал монстр.

– Ну, так что? – переспросил Адам.

Я снова посмотрела на Кассия. Он кивнул.

– Только мне к семи надо быть дома, – я посмотрела на часы, парень сделал то же самое.

– Обещаю вернуть тебя даже раньше.

Глава 3

Хранитель

Пока я одевалась, Адам ждал меня на кухне, листая сборник Бродского (видно, туда он попал еще вчера, поэтому и всплыл во сне).

Жуткая тень же последовала за мной и внимательно изучала мою комнату.

– Мне нужно… – начала я, но потом осекла себя, решив, что это слишком глупо: говорить с видением и не обращать внимания на то, что он ненастоящий.

– Переодевайся. Привыкай к тому, что я теперь все время буду рядом, пока ты не вернешь меня туда, где мне место.

Я не выдержала.

– Фактически, чисто в теории, ты – фантом, верно? Ты неосязаем, так что… почему бы тебе просто не вернуться туда, откуда ты пришел? – я старалась говорить шепотом, чтобы Адам меня не услышал.

Кассий сбросил вазу с сухоцветами с моего комода.

– Да зачем?! – вскрикнула я.

– Ева, все в порядке? – прокричал мне с кухни гость.

– Да! – ответила я. – Вазу уронила…

– Я не касаюсь тебя только потому, что это принесет тебе неисправимый вред, – чудовище легло на мою постель, которая прогнулась под его тяжестью.

Неужели это не у меня в голове?

Стоп. Если он сбросил вазу, и Адам услышал… значит…

– Да, я настоящий. Думаю, твой друг тебе все расскажет. Мне бы сначала хотелось услышать его версию. Мне правда известна сполна, – он посмотрел на меня, и снова проблеснули его глаза. – Одевайся уже.

Я стала к нему спиной и вытащила с нижних полок джинсы и водолазку.

Все сложнее уговаривать себя тем, что все это мне просто кажется и что я вот-вот проснусь

Когда я оделась и уже выходила из комнаты, в голове промелькнула мысль закрыть дверь так, чтобы не дать Кассию выйти, не показав себя и свое присутствие Адаму, но потом подумала, что это может плохо обернуться для меня же самой. К тому же, его плоть, похоже, не знала препятствий.

– Готова? – Адам уже надевал куртку.

– Готова.

На деле же готова я не была. Было такое тяжелое, давящее чувство, как будто я в западне и мне нет выхода.

Мы достаточно долго шли молча, обычно для меня в тягость были пустые разговоры, но я волновалась так сильно, что готова была говорить даже о погоде.

– Я бы хотел, чтобы ты мне доверяла. Я правда не хочу тебе зла, – боковым зрением я видела, что парень смотрит на меня, но не повернула к нему голову.

– Слишком много хочешь, – пробубнила я, наклонив голову так, что теперь мне было видно только собственные ноги.

– Но ведь ты уже идешь с ним, – возразил Кассий, в голосе которого слышалась насмешка.

Хотелось прожечь его взглядом и сказать, что это все по его вине, но, увы, Адам все еще был здесь.

– Надеюсь, я найду слова, которые помогут тебе передумать. Ты, возможно, изменишь взгляды на многие вещи сегодня вечером, Ева.

И снова молчание.

– Слушай, – не выдержала я. – А какой тебе от этого толк? Не знаю там, может, польза? Ради чего–то же ты этим занимаешься, ну… если на секундочку допустить, что что-то такое есть, – сдалась я.

Честное слово, виновато это чудовище справа от меня, оно превращало любое молчание и тишину в невыносимую пытку.

– Меня направил один человек… он рассказал мне про Кассия и… дал ту книгу. Он сказал, что когда все из пророчества будут собраны, то можно проводить кровный ритуал. Я расскажу тебе подробнее дома, хорошо?

Я кивнула.

Кассий издал утробное рычание. Интересно.

Конечно, Адам все еще не ответил на вопрос, зачем он это делает, но допустим. Своих ответов я добьюсь.

В груди сперлось неприятное чувство, когда мы оказались у дома Адама. Вчерашний день еще слишком свежо и больно колется в рассудке, чтобы чувствовать себя спокойно.

Парень, видимо, прочувствовав мое настроение, ободрительно похлопал меня по плечу.

– Сегодня ничего сверхъестественного и неприятного, обещаю.

«Зря», – подумала я. Один только Кассий чего стоит!

У входа нас встретила женщина, мать Адама.

Они имели поразительное сходство: одинаковый, светло–карий оттенок глаз, русые волосы, пухлые губы и даже горбинки на носу, идентичные друг другу.

– Добрый вечер, дети, – у женщины в руках были книги, она явно шла мимо двери именно в тот момент, как мы вошли.

Мы поздоровались.

– Это Ева, моя новая одноклассница, я рассказывал тебе о ней сегодня утром по телефону, помнишь? – губы парня дрогнули в усмешке.

Я почувствовала, как резко начали гореть мои уши.

Одновременно с этим сквозь дверь просочился Кассий, которого мы неумышленно оставили на улице, и начал сновать туда–сюда по небольшой прихожей.

– Да–да, – улыбнулась женщина, как–то странно, болезненно, разглядывая меня. – Я Александра. Твоя мама – просто чудо, так ей и передай. Думаю, ее красавица–дочь тоже недалеко от нее ушла.

– Спасибо, передам, – я потупила глаза в пол.

Ненавижу такие разговоры, но, увы, в жизни их не избежать.

– Вы где будете? В комнате? – спросила сына Александра. – Там чайник только что кипел, и я как раз недавно испекла клюквенный кекс, угости подружку.

И она ушла туда, куда и шла до нас.

Еще до того, как Адам предложил мне чай с кексом, я вежливо отказала и предложила сразу перейти к делу, на что он с неохотой, но согласился.

Комната Адама была на втором этаже под мансардой. Последние лучи солнца, выглянувшего под вечер, создавали здесь особый уют.

– Ты, вроде, говорил, что родители на всю неделю уехали, – неуверенно начала я.

– Поссорились, вот мама и вернулась.

Повисло неловкое молчание.

– Я все же принесу тебе пирог, – негромко, но настойчиво сказал парень у порога комнаты. – Мне мать плешь проест, если не принесу. Плюс надо захватить кое–какие книги из гостиной. Посиди пока тут, – он указал на высокую кровать, на стеганное покрывало которой как раз падал солнечный свет.

Я не стала спорить, но и садиться желания не возникло. Я подошла к огромному окну, чтобы полюбоваться видом, и мое внимание зацепили листы бумаги, исписанные ровным, обычно не присущим мальчишкам, аккуратным почерком.

Я вдруг поняла, что Кассий остался внизу, но, как только я об этом подумала, он появился в комнате.

Черты лица все чаще становились почти различимы, но все еще недостаточно, чтобы сложилось представление о том, как это чудовище выглядит на самом деле.

Кассий, в отличие от меня, бесцеремонно подошел к столу и взял листы в руки.

– В мире, в котором мы все чужие, в бесконечно огромном и злом, можно, спрячусь я от стихии, поселившись в сердце твоем?.. – прочитал он, и от глубины его голоса меня передернуло. – Меня сейчас стошнит. А мне он нравился… думал, у него в порядке с головой… Если забыть о том, что он хочет воскресить худшее, что видел этот мир.

– Отдай, – я выхватила листы из рук чудовища, и сама удивилась своей смелости.

Кассий лишь ухмыльнулся.

Сама того не замечая, я начала перелистывать кипу бумаг, цепляясь за строчки.

«Скажи, что ты веришь всем сердцем,

Клянись, что ты веришь мне.

Знаешь ли, я бессмертен,

Веришь ли, мы на дне.

Скажи, что ты любишь всем сердцем,

Клянись, что ты любишь меня.

Не существует смерти –

То лишь часть беспробудного сна.

Скажи: «Я мечтаю всем сердцем!»

Скажи, что не хочешь терять.

Принеси всю себя мне в жертву

И дай жизнь у тебя отнять.

Дай мне новую пачку таблеток

И снимай скорей бронежилет.

У меня от тебя нет секретов.

И, зная тебя,

у тебя

тоже

нет».

Кассий все это время читал вместе со мной из-за моего плеча.

– А он не так прост, как кажется, а? – меня всю перекосило холодной неприятной судорогой, от которой хотелось кричать, когда его дыхание зашевелило волосы возле моего уха. – Сплошной мрак. Может, беги отсюда, пока не поздно?..

– Я была бы очень благодарна, если бы ты заткнулся, – собрав всю смелость в кулак, проскрипела я сквозь зубы.

Как раз в это время вернулся Адам. Его щеки мгновенно покрылись румянцем.

– Это твои? – хоть изначально я и не собиралась трогать вещи парня, сейчас я была буквально поймана на месте преступления и, конечно, мне было неловко. Как и ему.

– Это так, ерунда. Баловство, – он покраснел еще больше. – Для ясности ума. Не читай.

Адам бросил на меня умоляющий взгляд. Я вернула все листы на стол.

– Извини. Просто… взгляд зацепился.

Кассий тем временем продолжал читать, но бумаги уже не трогал.

– Ладно, угощайся, я постараюсь все объяснить, – парень протянул мне поднос, с красиво разрезанным кексом и молоком.

Что ж, мило.

Можно было бы нафантазировать себе красивое начало прекрасных и долгих отношений, о которых мы бы потом рассказывали нашим детям.

И я бы, наверное, влюбилась, если бы позволила себе это сделать, сняв всю свою защиту и броню хотя бы ненадолго.

Год назад я уже испытывала романтические чувства к парню из старшего класса, и идеализировала его в своей голове настолько, что, когда узнала его настоящего, от влюбленности осталось только отвращение.

Адам казался мне другим, и я старалась не думать, что мой рассудок пытается и его превратить в иллюзию, в слишком хороший сон.

Было ощущение, что парень действительно стоит любви и что любить он умеет и будет, несмотря ни на что. Он был по–своему безумен, но настолько очарователен, что на безумие можно было бы закрыть глаза.

Я взяла кусочек кекса, начинка которого слишком сильно напоминала кровавые внутренности, и стакан теплого молока.

Даже подогрел, очаровательно.

А я только что думала, что клюква выглядит как внутренности. Адаму явно нужен кто–то, кто будет хотя бы психически здоров. Двое больных на голову – это слишком плохая идея, как мне кажется.

– Вкусно, – сказала я парню, откусив. – Никогда раньше не пробовала такое.

Адам улыбнулся, оставил поднос на столе.

– Я рад, – он вздохнул и сел на кровать, жестом приглашая меня сесть тоже, и я послушалась. – Так, нам нужно вовремя вернуть тебя домой, такси здесь пока еще не ходит. Поэтому сразу к делу.

Я кивнула.

Представляю, какую взбучку мне устроит мама, если узнает, что я не сидела дома весь день.

Адам наклонился вперед и вытащил из-под матраса ту самую книгу, которую мне, после вчерашнего, уже не хотелось бы видеть никогда в жизни.

Внимание Кассия тут же, как и мое, полностью сосредоточилось на черной обложке.

Адам заметил, как я напряглась, но явно не знал, что с этим делать.

– И так, я еще вчера говорил, что мир не так уж прост, как может показаться. Думаю, лучше всего было бы начать с человека, который рассказал мне все это еще год назад.

Кассий как–то нервно дернулся, сильно меня напугав, из-за чего я вздрогнула тоже.

– Не бойся, – Адам доверительно посмотрел мне в глаза, а Кассий рассмеялся.

Боже, с каждой минутой я ненавижу это чудовище все сильнее.

– Так вот, год назад, когда мы только переехали сюда с родителями, став одними из первых, хотя моя мама и раньше бывала здесь у моей прабабушки, а отец в принципе тут родился, из-за чего и решил построить в горах город будущего, я встретил одного мужчину. Настоящее имя он мне называть не стал, представился хранителем. Сказал, что я избран следующим хранителем.

Кассий усмехнулся, я покосилась на него.

– Спроси, с какой такой радости выбрали именно его? – самодовольным, как будто бы даже упивающимся голосом, прохрипел он.

– А почему именно ты? Ты спрашивал?

– Нет. Я ему не поверил, – признался Адам. – Как ты не верила мне вчера и, возможно, все еще не веришь и теперь. А когда я обнаружил, что верю, мне уже было не до того, чтобы спрашивать, почему я.

– А после чего ты поверил ему? – может, все же у нас коллективная шизофрения?..

– Книга окаменела в моих руках. Буквально превратилась в камень. А когда я прикоснулся к ней снова – приобрела первоначальный вид. Смотри.

Он сосредоточился, и черная обложка посерела под его тонкими пальцами и действительно стала камнем.

– Как?.. – начала я, но Адам перебил, протянув книгу мне.

– Я – хранитель. Это чтобы никто не узнал тайну и не воспользовался тем, что заключено на страницах.

Сначала книга в моих руках была самым, что ни на есть, настоящим камнем, потом приобрела первоначальный вид, а после – вспыхнула, совсем как вчера.

Я вскрикнула и выронила книгу на пол.

Адам подобрал ее.

– А почему у меня горит? – беспомощно спросила я, заметив, что от страха я поджала под себя ноги.

Огонь не приносил с собой боли, но ужасно пугал, поселяя в сердце такой животный страх, с которым невозможно было справиться.

– Тут сказано, что на тебе кончается заключение Кассия. В книге говорится, каким образом, поэтому она не дает тебе получить доступ к этой информации. Ты не можешь это контролировать, в отличие от меня.

Кассий тяжело вздохнул, а после и вовсе рассмеялся.

– Какие идиоты! Как будто я сам не скажу тебе, если мне это будет нужно. Такая сильная магия и такая бесполезная!

Рациональная часть моего мозга напрочь отказывалась воспринимать все происходящее и поэтому вызывала у меня не самые приятные реакции на то, что я не могу объяснить. Мне стало холодно, мои ладони вспотели, сердце в волнении колотилось, а вдобавок ко всему накатила тошнота.

– А каким образом сюда примешаны Вероника с Аглаей? Ты сказал, там есть их имена.

– Книга на них не реагирует, – Адам поджал губы и сосредоточенно листал страницы. – Вот. Вероника – далекий потомок Кассия. Еще один предохранитель. Как бы тебе объяснить…

Кассий приблизился, будто заинтересовавшись своим потомком.

– Можешь не объяснять, – вздохнула я, чувствуя, что уже очень хочу домой. – Просто скажи, какая у них во всем этом роль. И все.

Вот бы еще и это чудовище по дороге домой где–нибудь оставить и наконец обдумать все это наедине с собой.

Я чувствовала, как все ближе подкатывает очередная неконтролируемая истерика.

– Если Ника умрет до того, как у нее родится дочь, то Кассий воскреснет, получив всю силу своего рода, – объяснил парень.

Как–то странно он сказал об этом. Так, словно дочери у нее не будет.

– А почему именно дочь? – конечно, ведь из всего вышесказанного это меня удивляет больше всего…

– Ну, сама подумай – мужчина не вынашивает ребенка, все, что он может дать – лишь хромосому. Женщина – вот кто продолжатель рода. Мужчина лишь ей в этом помощник. Думаю, ты уже слышала о том, что даже если все мужчины вдруг исчезнут, женщины справятся сами и человечество не вымрет.

Звучало странно и отчасти нелогично, но какой–то смысл в этом действительно был.

– Так вот, если не будет следующей девочки, которая вновь продолжит род Кассия, – продолжал Адам, – то, когда Ника умрет, все будет кончено. Поэтому у нее должна быть дочь, чисто на всякий случай. И дочь должна родить еще девочку. Так было много веков, но если цепь вдруг оборвется, то он, Кассий, получив, колоссальную силу своего потомства, вернется в мир живых.

Кассий вздохнул еще раз.

– Для воскрешения плоти этого недостаточно, – еще один вздох.

Теперь этот вздох показался мне каким–то обреченным и даже отчасти тоскливым.

Странно. Очень странно.

– А что с Аглаей? – уточнила я, чтобы отвлечься от печали чудовища, которая, казалось, заполнила собой комнату. – Было бы логичнее без нее. Я – рушу, ты – защищаешь и становишься отцом ребенка Ники.

Я нервно рассмеялась.

– Смотри, нас четверо. Двое – действительно рушат заклятие, двое – хранят. Почти так, как ты и предположила. Предыдущие хранители не мешались с потомством этого демона, иначе ребенок, родившийся в таком союзе, будет слишком непредсказуем. Правда, как мне довелось понять, детей у них быть не может в принципе, – Адам нервно сглотнул и молчал какое–то время.

– Хранители очень осторожны в этом плане и всегда знают потомков Кассия в лицо, – продолжал он. – А Аглая – ведьма–травница и, если следовать книге, нужна для того, чтобы стать твоим другом и помочь тебе исцелиться.

Как–то неприятно опрокинулось все внутри меня. Если еще вчера утром я испытывала к этой девушке легкую симпатию, то уже к вечеру симпатия сменилась на отвращение.

Наличие у меня друга было бы событием еще более нереальным, чем все, что сейчас происходит. Друзья – это развлечение явно не для таких, как я.

– Что за бред? – скривилась я. – Я не нуждаюсь в так называемых друзьях. Аглая точно не из тех, с кем я бы могла дружить.

– Этого и не нужно. По писанию мы должны избегать определенных действий. Я должен проследить за рождением дочери у Вероники и не подпускать тебя к книге, а Аглая с помощью простейшей магии лечит твои душевные раны, втирается в доверие и избавляет от последствий, к которым приводит одиночество. – глаза парня пугающе сверкнули, застряв, как стеклянные, на месте. – У нас совершенно другие планы насчет всего этого… Мы сделаем то, что книга делать категорически запрещает.

Глава 4

Страх, что мирно спал столетиями

– Думаю, начать стоит с того, кого из себя вообще представляет Кассий.

Адам поднялся с кровати, взял молоко с подноса и встал у окна прямо возле чудовища. Кассий посмотрел на меня, двинулся в мою сторону, из-за чего я невольно задержала дыхание, и сел на кровать рядом со мной.

Я нервно смотрела на то, как прогнулись под ним пружины, и специально пошевелилась, чтобы перекрыть шорох.

– Смотри, ты уже почти приняла меня, даже покрываешь, – от самодовольного голоса чудовища стыла кровь.

Я нервно сглотнула и принялась вдавливать ногти в ладони, чтобы хоть немного успокоиться и очистить рассудок болью. Она, в свою очередь, не заставила себя долго ждать, напомнив мне о многочисленных ранках.

– Поверь, это еще не самое страшное, чем бы я мог тебя мучить, – прошептал он мне почти в ухо.

– Так вот, Кассий… – говорил в это время Адам, –его существование насчитывает более десяти веков. Еще при жизни, я имею в виду жизнь до жизни, он был могущественным магом. Самым сильным не только в Закарпатье, но и, что очень вероятно, на всем материке. Так сложилось, что он получил силу за все грядущие поколения. Говорят, могущество свело его с ума.

– И он решил свести с ума других? – съязвила я, покосившись на монстра.

– Нет. С чего ты взяла? – Адам ненадолго сосредоточился на мне, а после его взгляд снова устремился вдаль. – В книге сказано, что он продал дьяволу все человеческое.

– Это не так! – утробно, тем самым голосом, что так напугал меня, когда я впервые его услышала, закричал Кассий, вскочив с кровати и скинув со стола поднос.

Я закричала. Я не собиралась, но голос проскочил по связкам так, будто они были смазаны маслом.

– Он здесь?! – Адам инстинктивно закрыл меня своей спиной. – Ева, ты видишь его?

– Нет!

– Ева!!!

– Не вижу, клянусь!

Я заплакала.

– Ты закричала еще до того, как упал поднос.

– Я почувствовала движение…

Адам смотрел на меня, а я на Кассия.

Монстр вернулся к столу. Зашелестели бумаги, и парень снова заслонил меня.

Послышался скрежет карандаша, грифель у которого через время сломался под давлением.

– О, боже… – простонал Адам. – Ева, ты… ты честна со мной?

Я не ответила. В воздухе парил листок бумаги, на котором, к моему удивлению, не было ничего угрожающего.

«Ты ничего не знаешь. Тебе позволили знать только то, что удобно другим».

– Он здесь, – Адам дрожал, казалось, одновременно окаменев. – Ева, я не знаю, что нам делать…

Парень зачем–то говорил шепотом. Его страх мгновенно передался и мне. Неприятно находиться рядом с ним теперь, я понятия не имею, что делать с чужой слабостью. Мне хватает своей.

– А в книге этого нет?.. – попыталась я.

– Книга предполагает, что мир будет защищен.

– И какого черта вы выпустили его?! – агрессивно прошептала я. – Ты ведь не дурак, ты мог знать о последствиях!

– Его пробуждение – наша цель.

Кассий отошел к самой двери с стал там, прислонившись к стене и скрестив свои черные, как самые мрачные сгустки энергии, руки. Адам, видимо, почувствовав, как сместилась тяжелая энергетика, немного расслабился.

– Наверное, ушел. Стоит поменьше произносить его имя вслух…

Кассий усмехнулся.

– Отвратительно. Он ведь еще совсем ребенок, Ева! Даже не думай доверять ему жизнь мира! – я не смотрела на чудовище, но боковым зрением мне показалось, что очертания человеческого лица задержались на нем несколько дольше, чем до этого. – Я расскажу тебе эту историю от первого лица, как только мы уйдем.

– Так что там? – спросила я. – Как можно короче. Считай, я уже почти тебе поверила.

Адам опустился на колени и собирал осколки от разбившейся посуды и куски пирога.

– Из-за того, что я поставлен удерживать первозданное зло, я знаю все способы его воскрешения. Ну, чтобы знать, что я должен пресечь в случае чего.

Парень потянулся за салфетками. Следы клюквы на полу были точь–в–точь как свежая кровь. После следы остались на белоснежных салфетках.

– То, что произошло вчера, – это еще не воскрешение, это ритуал призыва, который, впоследствии, может привести к тому, что Кассий восстанет.

– В чем конкретно заключается ритуал? – решила переспросить я.

– Все четверо должны собраться вместе, где «живая» коснется писания и призовет дух Танатоса, то есть самого Кассия, сквозь огонь и кровь.

– Живая?

– Это значение твоего имени. Я клянусь тебе, – Адам подался в мою сторону, – что вчера я лишь хотел проверить, та ли ты Ева. Все остальное – случайность. Случайность, из-за которой нам сейчас необходимо быстро и слаженно реагировать. С другой стороны, мы не тратим время на сомнения.

Я вздохнула, переваривая информацию.

Каковы шансы, что я все еще сплю? Что мой мозг так гениален, что придумал такое самостоятельно?

Сомневаюсь, что достаточно велики.

– Конечно, воскрешение может произойти и без самого ритуала призыва. Это тоже было предостережение. Предостережение держать книгу как можно дальше от тебя.

– Допустим, – я кусала губы, погрузившись в размышления, – но, прошу, объясни мне, наконец, зачем вам воскрешение Кассия, когда ты даже имя его произносить боишься?

Мне хотелось его ударить.

– Хранитель сказал, что это наше предназначение, ведь на свет появилась та самая Ева, которая его освободит. Он сказал, что сделает так, чтобы ты оказалась здесь, он был знаком с моим отцом и предложил таланты твоей матери.

Почему я? Ну не могу это быть я! Вообще никак! Я слишком обыкновенная, у меня обыкновенные, пушащиеся волосы, обычные, голубые глаза, ничем не примечательная внешность, я зажата и в принципе не могу быть кому–либо интересна, не могу быть человеком, который совершит в истории человечества хоть что-нибудь примечательное.

Я только и делаю, что постоянно ною, плачу, врежу себе и больше ничего.