Читать онлайн Клинок Ворона бесплатно

Глава 1.

Из сугроба я вылезала долго и занудно, отплевываясь от набившегося в рот снега и ошалело мотая головой. Гамма ощущений просто неописуемая. Тихо, мирно бродить по августовскому лесу, где среди мха уже виднеются первые желтые листья, высматривать хитро спрятавшуюся шляпку гриба, насвистывать себе под нос что-то ободряющее и вдруг – очутиться по уши в снегу. Потрясающе!

Хотя вру. «Вдруг» – не было. Не зря говорят, что каждый поступок имеет свои последствия. Нет, я не имею в виду, что если мне сегодня придет в голову надеть черный свитер, то завтра в Камеруне будет землетрясение. Все-таки мое воздействие на окружающий мир минимально и не столь разрушительно. Я ограничиваюсь мелким влиянием на доступные предметы: забить замочную скважину кабинета математики смесью из спичек, жвачки и клея, так, чтоб учитель труда с пыхтеньем возился над ней добрую половину урока, как раз давая мне время на подготовку к незапланированной контрольной. Устроить соседу «ночь тяжелой музыки» в благодарность за прошлую «ночь пьяных воплей». Споро организовать спасательную экспедицию на дерево с целью вызволения оттуда ободранного дворового кота. При этом: сломать себе руку, получить по носу когтями от разъяренного представителя кошачьего семейства, с удивлением осознать, что в моей помощи вредная животина не нуждалась и орала на всю улицу исключительно по причине злокозненного характера и хорошего настроения.

За эти и другие подвиги я получила вагон и маленькую тележку последствий: нагоняй от директора, нецензурное слово черной краской на дверях и две недели в больнице.

Так что в случайности я не верю. Если уж тебя угораздило посреди августа месяца угодить в сугроб – значит перед этим ты или сел в машину времени, или разозлил телекинетика, или… схватился рукой за матовую, бархатную на вид, рукоять ножа.

В моем случае был как раз третий вариант.

На ножи мне везло с детства. Первый экземпляр своей будущей коллекции я нашла, когда мне было шесть лет, играя во дворе своего дома. Как стало известно значительно позже, им оказалась маленькая финка. Изящная, с коротким лезвием и свинцовой наборной ручкой, в которую из чувства прекрасного неизвестный умелец вставил колечки оранжевой полупрозрачной пластмассы. Финка долго лежала в моем секретере, сначала между куклами и раскрасками, а потом среди прописей и тетрадей, пока спустя четыре года ее не купил один из старшеклассников. Цену помню точно – пять рублей.

Дальше покатилось само. Я находила ножи в самых неожиданных местах: между планками садовой скамейки, на автобусной остановке, в туалете театра, в метро, в собственном подъезде. Пожалуй, единственными неохваченными моим специфическим талантом местами оставались Антарктида и Луна. Хотя, могу поспорить, что если бы меня занесло туда каким-нибудь сумасшедшим ветром, я бы точно нашла нож в толще вечного льда или на дне кратера.

Самым «хлебным» местом оставался лес.

Все нормальные люди возвращались оттуда с полными корзинками всякой приятной всячины – грибов и тому подобных ягод – только я одна, как сирота, шла налегке, размахивая пустым лукошком, на дне которого перекатывались три черничины и жалкая сыроежка, зато за моим ремнем красовался очередной трофей. Друзья смертельно завидовали и разводили руками, мол, везет же некоторым. Я тоже им завидовала – уж очень хотелось гордо принести домой полную, обязательно с горкой, корзину грибов и небрежно поставить ее на стол перед изумленными родителями. Но пока мечтам не суждено было сбыться: я с упорством локомотива тащила в дом железяки, складывать которые было уже абсолютно некуда.

Коллекция холодного оружия в нашей квартире неуклонно росла. Зайди к нам в гости милиция, у них бумаги не хватило бы записывать наименования. Перочинные, столовые, обыкновенные, охотничьи, самодельные, раскладные бабочки, «выкидухи», новые и почти сгнившие от ржавчины, большие и маленькие, острые, гнутые, тупые – ножи заполонили наш дом. Их можно было увидеть в любом уголке квартиры, даже там, где их не могло быть по определению, например, в ящике с постельным бельем.

На кухне, в специально выпиленной из березового капа подставке, красовалась целая коллекция: для рыбы, масла, мяса, внушающие уважение секачи, которыми так ловко орудуют продавцы на рынке, и миниатюрные экземпляры, без практической пользы, зато симпатичные. Они заполняли ящики письменного стола, теснились на прикроватной тумбочке, ютились между книгами на полках и злорадно поблескивали лезвиями из-под дивана. В общем, ножи были моим крестом, который я упрямо волочила по жизни.

Нет, положительные стороны в таком странном «умении» тоже присутствовали. Никогда не возникало вопроса, что подарить на день рождения кому-нибудь из приятелей. Семейный бюджет от этого только выигрывал.

Если я в последний момент вспоминала, что у Васи, Пети, Даши не круглый, но приятный юбилей, о котором меня предупреждали еще месяц назад, но я по рассеянности пропустила это сообщение мимо замороченных другими проблемами ушек, то дело решалось просто. Зорким глазом окидывалась коллекция, выбирался самый подходящий экземпляр, и дело в шляпе! Друзья всегда оставались довольны подарком, а на плохие приметы, вроде того, что ножи дарить – к ссоре – они чихать хотели. Стальной блеск и узоры на рукоятке перевешивали любые суеверия.

В десять лет я радовалась каждой новой находке, хвасталась родителям, те в ответ снисходительно кивали. В тринадцать – только равнодушно пожимала плечами, в пятнадцать – старательно отворачивалась от хищно подмигивающего из травы лезвия, делая вид, что ничего не вижу. Это не помогло. Ножи мстили за такое невнимание к своим острым персонам: при следующей попытке порезать хлеб для бутербродов или просто залезть в ящик стола за карандашом, мои руки тут же украшались порезами. Неглубокими, но неприятными. Эти чудища словно предупреждали: «Лучше не шути, мы-то без тебя обойдемся, а вот ты без нас – навряд ли». Когда я в тридцать пятый раз залепила свои многострадальные пальцы полосками лейкопластыря, то вздохнула и смирилась. А что было еще делать?

Два года назад, перед самым своим днем рождения, я выпросила у родителей денег якобы на «вон ту сиреневую блузку, помнишь, у нее еще вырез сзади». Мама с сомнением покачала головой, словно чувствуя подвох, но отказать не смогла – шестнадцать лет единственному ребенку не каждый день исполняется. Тем более я редко что-то просила. Знай мама, на какую глупость будет потрачена эта сумма, она бы мне добавила пару хороших затрещин и неделю домашнего ареста.

Проходя мимо витрины магазина, откуда на меня всеми пуговками укоризненно смотрела блузка, мне пришлось собрать всю свою силу воли в кулак, чтобы не завернуть в зеркальные двери и не выложить на прилавок успевшие помяться в кармане джинсов купюры. Упрямство победило – сиреневая мечта осталась одиноко висеть на манекене.

Конечно, идея была безумной: тащиться через полгорода в какой-то старый район, среди совершенно одинаковых дворов-колодцев искать нужную парадную, пешком подниматься на шестой этаж, получить удар током от неисправного звонка – и все ото ради того, чтобы в ответ на строгое «Кого несет? », промямлить:

– Я по объявлению. Там написано, что здесь порчу снимают…

Весь идиотизм ситуации я оценила только после как закончила фразу.

«Трижды дура! Нет, четырежды! Руки в ноги, и бегом отсюда, пока тебя в поликлинику не сдали. Для опытов», – я уже попятилась к лестнице, когда дверь квартиры слегка приоткрылась и из-за натянувшейся цепочки на меня уставилась благообразная старушка. Ее внешность никак не соответствовала услышанному мною ворчливому голосу. Таких обычно называют «божий одуванчик»: седые волосы аккуратно прибраны под старомодную сетку, лицо сморщенное, напоминает изображение гор на географических картах, редкие белесые брови. Благолепие образа нарушали лишь темные, глубоко посаженные глаза.

– Деньги-то есть? – хрипло спросил «божий одуванчик».

Я робко кивнула. Снимать порчу совершенно расхотелось – подумаешь беда, ножики нахожу. Не взрывчатку же.

– Тогда заходи. Что встала? – цепочка звякнула и дверь приоткрылась еще на пару сантиметров.

Я, проклиная себя за глупость, протиснулась в образовавшуюся щель. Наверно, бабушка опасалась воров или шпионов, потому что, быстро захлопнув за мной дверь, и пару секунд провозившись с замками, она надолго приникла к глазку. Наконец, оторвавшись от увлекательного вида на пустую лестничную клетку, старушка бодро потопала вперед по темному коридору.

– Чавой замерла? Я чай не куница – за руку не тяпну. Обувку сымай и в комнату иди, – деревенские интонации, внезапно прорезавшиеся в ее голосе, только прибавили беспокойства. Бабушка явно была так же далека от сельской жизни, как Леонардо ди Каприо от основ квантовой физики.

Послушно скинув кроссовки и повесив куртку на свободный крючок вешалки, я тихонько прошла вглубь квартиры. Подозрительная старушка уже ждала меня в одной из комнат.

М-да, обстановочка тут была что надо. Единственное, чего не хватало для полноты картины – пыльного чучела нильского крокодила. Круглый стол темного дерева стоял ровно в центре комнаты. Массивный, вычурный, словно сошедший с каталога антикварной лавки. На нем поблескивала зеркальцами странная конструкция из реторт, трубок, осколков и колб. Из сосуда в сосуд вяло перетекала какая-то синяя жидкость. Запах от этой «лаборатории юного алхимика» исходил премерзкий: помесь розовых лепестков, корицы и сгнившего мяса. Не выдержав, я прикрыла нос рукой.

– На диван садись! Чавой встала столбом в дверях!

Диван обнаружился в углу комнаты, между закрытым черными шторами окном и старинным торшером с проеденным молью абажуром. Усидеть на предложенном месте оказалось проблематично. Этот предмет мебели был на последней стадии разложения, или разрушения – не знаю как правильно применять это понятие к семейству кроватно-кресельных. Две пружины, давно мечтавшие исполнить роль подручных инквизитора, тут же впились в меня. Конкретнее – в спину и еще одно место. Я поерзала, стараясь найти такое положение, при котором присутствие этих железяк было бы не столь неприятным. Ничего не вышло, к первым пружинам сразу присоединились все их забытые в недрах дивана подружки.

– Чавой у тебя стряслось, родная? – последнее слово прозвучало из старушкиных уст как «черт бы тебя побрал». – Небось, разлучница зазнобу умыкнула? А он, как телок на веревочке, вслед пошел? Это не беда, все поправим. Бабка Аглая на то тут и приставлена, чтоб у девиц все в порядке было. Как хлопца-то кличут? – барабаня эту скороговорку, она одной рукой переставляла на столе колбы, другая же была занята колодой больших толстых карт с черными «рубашками» и тонким золотым узором по краям.

– Никак не кличут, – честно призналась я. «Хлопца» на данный момент у меня не было. – Я из-за другого пришла…

Старушка не дала мне закончить:

– Экзаменов, значит, страшишься? Есть у меня один оберег дивный, никому не отдавала, жалко было. Но такой хорошенькой девушке так и быть – подарю. Почти задаром!

– Я не боюсь экзаменов, – вся эта глупая ситуация стала всерьез меня раздражать. – Не хочу устраивать наводнение в Африке, становиться кинозвездой и выходить замуж за Орландо Блума! Я просто хочу, чтобы меня выслушали.

«Божий одуванчик» перестал изображать бурную деятельность и внимательно на меня посмотрел.

– Так говори, – хмыкнула старушка. – Тебе рот не затыкают, – она обиженно поджала губы и, грохнув ретортой об стол, уселась на колченогую табуретку.

– Я нахожу ножи…

Весь рассказ занял не больше пяти минут. По мере того, как я говорила, выражение лица бабушки пережило изменения от высокомерно-презрительного до искренне-заинтересованного.

– Хочу, чтоб вы сняли с меня эту порчу. Надоело. Хочу как все – спокойно, тихо и буднично. Что бы никаких ножей! – чуть не плача, я закончила свой рассказ и уставилась в пол. Почему-то было очень стыдно: пришла к постороннему человеку, вывалила на его плечи проблему, о которой не рассказывала даже самым близким подругам, и еще ожидаю помощи.

– Очень интересно, очень, – бормотание старухи потонуло в звоне стекла. Я подняла взгляд. Хозяйка квартиры, со скоростью, не достойной ее почтенного возраста, снимала со стола всю свою лабораторию. – Первый раз с таким сталкиваюсь. Нет, люди разные приходят. Беды разные – сын или муж запил, завистники на работе заели, машину угнали, близкий человек без вести пропал. Все ко мне идут и у каждого проблемы, но вот чтобы такие… Очень интересно! – перенос колбочек на пол завершился. На темную столешницу были водружены: витой подсвечник с двумя рожками, катушка ниток и простенькое алюминиевое колечко. – Когда последний раз что-то находила?

– Сегодня, – пропавшая робость снова накатила на меня. С этой бабушкой определенно было что-то не так: пропадающий деревенский говор, резкая смена поведения, невесть откуда появившаяся в голосе приветливость – я уже ничего не понимала. – Прямо в вашем подъезде. Вот, – я вытянула из кармана маленький перочинный ножик с яркой ручкой из красной пластмассы, – на ступеньках лежал.

– Очень хорошо! Давай сюда, – старушка буквально выхватила у меня из рук швейцарскую безделушку. – Никогда о таком не слышала. Нет, есть у меня знакомая, так она людей помогает найти. Посмотрит на фотографию пропавшего и скажет, жив ли он и где примерно находиться может. Да что в этом толку? К примеру, скажет: севернее города, в районе пяти-десяти километров. Не побежит милиция обыскивать такую территорию, у нее своих хлопот до горла. Да и кто гадалке поверит? Вот если родственники у человека богатые окажутся, сами поиски организуют – вот тогда и пропавший находится. В пяти случаях из десяти ее предсказания верны. Статистика, конечно, неточная, но что поделаешь, ворожба не математика: формул нет, расчетов и теорем тоже, только тонкая ниточка. Ошибся раз – она и порвалась.

Старушка расположила подсвечник ровно в центре стола, достала из кармана вязаной кофты две свечи из коричневого воска и стала неспешно обматывать одну из них ниткой.

– У многих дар такой, нестойкий. У меня, к примеру, тоже. Вроде и беда одинаковая: одному помогла, а второму – хоть лоб расшиби – не получается и все тут. А у тебя другое, – нитка ровными рядами ложилась на свечу, глубоко врезаясь в мягкий воск, а бабушка продолжала рассуждать. – Если не обманываешь, а я по глазам вижу – правду говоришь, то значит у тебя дар постоянный. Просто выражен иначе. И не смей такой талант порчей называть. Сглазишь еще. Чудеса – они не любят, когда про них дурное думают. Пропадают, словно их и не было.

– Так мне и надо, чтоб пропало, – возражать было немного боязно, но я решилась. – Сколько можно? Весь дом, как филиал музея холодного оружия. Тем более примета есть…

– Вот ты о чем, – старушка бросила на меня быстрый взгляд и снова вернулась к своему занятию, – примета… Много их, примет. Ты про какую? Нельзя сталь дарить – беду в чужой дом приведешь? Или боишься, что оборотень на огонек заглянет, если семь ножей вкруг лягут? Или, – старушка перекусила нитку и наткнула ставшую черной свечку на штырек, – нож найти – любовь потерять? Глупости это. Брешут завистники, а ты мучаешься.

– Сбывается ведь, – пробормотала я, понимая, что уж об этом постороннему человеку знать совершенно не обязательно.

С самого начала все пошло наперекосяк. Идея дурацкая, колдунья ненормальная, да и я не лучше.

– Что сбывается? Мальчик бросил? Так это с кем угодно приключиться может. Думаешь, одна ты такая? Ко мне за день десяток девчонок приходит, и половина из них куда посимпатичней тебя будет, – бестактно заметила старушка, – а проблемы все те же. Обидел, разлюбил, увели… У тебя не пустяк, не шелуха луковая, а дар! Настоящий, не стекляшка-пустышка.

– Хочу, чтоб не было этого «дара». Совсем. Не нужны мне такие чудеса, – упрямо повторила я.

– Ну, дело твое, – старушка внимательно оглядела вторую свечку и, удовлетворившись качеством обмотки, наткнула ее на штырек. – А мое дело – понять, откуда в тебе дар взялся ж как его убрать можно. Дурную ты мне работу предлагаешь, бессовестную… Кстати, как тебя по имени?

– Аня. Аня Семенова.

– А меня Аглаей Андреевной звать. Ну, вот, Анюта, все готово. Сейчас я свечи зажгу, а ты ровно между ними смотри и постарайся не моргать.

Чиркнула спичка, и к многочисленным ароматам комнаты добавился едкий запах сгоревшей серы. Фитильки свеч занимались неохотно, и старушке приходилось подолгу держать спичку рядом с каждым из них. Я послушно смотрела между двух неярких язычков пламени, изо всех сил стараясь не моргать. Опыт, приобретенный в младших классах во время постоянных игр в «гляделки», пришелся как нельзя кстати. В противоположной стене комнаты, которую я была вынуждена рассматривать, ничего примечательного не было: старенькие обои в когда-то жизнерадостный, а теперь покрытый пятнами и трещинами узорчик, пучок сушеной крапивы и простенькое бра с плафоном, покрытым пылью.

Краем глаза я заметила, как старушка, пробормотав что-то себе под нос, поводила руками над ножиком и осторожно положила его прямо на свечи, немного с краю, чтоб пламя не касалось лезвия и пластмассовой ручки.

– Не надо… – начала я, полностью уверенная в том, что делать этого ни в коем случае нельзя. Договорить я не успела: резкая боль раскаленной иголкой прошила сзади шею, потом стежками спустилась по позвоночнику и завязалась узлом в животе. Сердце гулко стукнуло о ребра и забилось в сумасшедшем ритме. Комната перед глазами поплыла: склянки на темном паркете, встревоженное лицо старушки, которая что-то мне кричала, шторы, опять склянки и очень яркие, словно звезды сентябрьской ночью, язычки пламени на свечах. Потом все смазалось, слилось и только огоньки продолжали оставаться такими же ослепительными, лишь цвет поменяли на изумрудно-зеленый.

Очнулась я от резкого запаха нашатырного спирта и попыталась убрать руку, державшую пузырек около моего носа. Язык ворочался с трудом, но все же оказался способен на связное предложение.

– Что случилось? – приподнявшись на локтях, я поняла, что все также нахожусь в пропахшей комнате колдуньи, только не сижу, а лежу на ее диване. О чем мне тут же напомнили зловредные пружины – им было ровным счетом наплевать на мое самочувствие, в отличие от самой старушки.

– Анечка… Ты как? В порядке? Как мертвая лежала… Я, старая, перепугалась… Чуть не бросилась неотложку вызывать… Деточка, скажи что-нибудь…

– Со мной все хорошо, – самое интересное, что со мной действительно было все отлично: голова больше не кружилась, от боли не осталось и следа, а сердце билось спокойно и размеренно, как и положено нормальному сердцу. – Я живая. А что случилось-то?

Аглая Андреевна вздохнула и завинтила пузырек с нашатырем:

– Сбой произошел, – проворчала она уже привычным, недовольным голосом. – Я подумала, простым способом вычислю, как к тебе дар привязан и откуда он возник, а диагностику провести забыла…

– И что?

– Что, что… Не могу я тебе ничем помочь. Ни убрать, ни прибавить. Никогда такого не встречала. Дар – как река. Имеет исток, из которого течет, с годами усиливается, а потом застывает на пике. У тебя сложный случай: представь, что на эту реку плотину поставили, усмирили поток, заставили успокоиться. В одну сторону вода бьется, напирает, грозит разрушить, а с другой – тишь да гладь, тонкий ручей. Вот ты плотиной своему дару служишь, не даешь ему вырваться. А уж откуда он взялся, и как ты на его пути оказалась – не знаю. Твои способности на пять порядков выше моих и не мне в твоем деле разбираться. Видишь, слабое чужое вмешательство сознания лишило, а если бы я глубже попыталась пролезть… Даже подумать страшно!

– И что мне теперь делать? – странно, вроде от старушкиных слов должно стать горько и обидно, но я приободрилась, вроде как галочку в голове поставила, в графе «все что могла – сделала».

– Почем я знаю? Талант у тебя странный, но не смертельный. Люди еще и не с таким живут и радуются. Денег с тебя не возьму – не за что. Так что иди-ка ты домой…

Я поднялась с дивана. Вредные пружины огорченно скрипнули, лишившись жертвы. Старушка проводила меня до дверей, и уже спускаясь по щербатым ступенькам лестниц, я все еще слышала, как она возится с замками.

Домой я пришла, держа в руках маленький сверток.

Так закончилась моя первая и последняя попытка борьбы со своим странным талантом. Нужно ли говорить, что через некоторое время родители обо всем узнали, и нагоняй я получила запоминающийся. Мама потом еще долго допытывалась, что сказала мне эта «шарлатанка», но я молчала, как партизан на допросе, стойко держась за версию «руками помахала, свечку зажгла и выгнала». Говорить правду не хотелось.

Приключение я забыла довольно быстро, только иногда, очень редко, мне снились два ярко-изумрудных огонька и я просыпалась оттого, что меня колотит дрожь. Но утром от ночных кошмаров не оставалось и следа. Свеженайденные ножи занимали почетное место в моем письменном столе. Папа строго заявил, что военный склад должен находиться в одном месте, и сослал острую братию на вечное поселение в мою комнату. Исключение было сделано только для кухни.

Глава 2.

И ведь чувствовала же, что этот «дар» однажды выйдет мне боком. Так и получилось. Ретроспектива воспоминаний заняла мою голову как раз на то время, что понадобилось мне на извлечение себя любимой из сугроба. Увлекательный процесс вытряхивания снега из-под ворота свитера, рукавов куртки и собственных волос отнял еще минуту и несколько ругательств. Сама удивилась, откуда такие слова знаю. После сумбурного приведения в порядок гардероба можно было позволить себе оглядеться.

Обстановка была странной. Нет, напастей и ужасов голливудских страшилок, склизких монстров или улыбчивых мертвяков здесь не наблюдалось. Как и не было приторно-слащавых пейзажей с рождественских открыток, на которых даже снег похож на сахар. Просто здесь все было чужим, абсолютно незнакомым, до самой распоследней детали.

Единственное, что я могла сказать с полной уверенностью, так это что я нахожусь в лесу. Только вот ни одного известного мне дерева здесь не было. В учебниках биологии, которые я добросовестно зубрила в школе, не нашлось места этим исполинам, что сейчас возвышались над головой: огромные, в три обхвата, стволы, покрытые черной матово блестевшей корой; изломанные под невозможными углами ветви, гладкие, как отполированные; серые, словно подернутые пеплом, длинные иголки хвои.

Я крепко зажмурилась, в надежде на то, что у меня галлюцинации, и если попытаться успокоиться и сосредоточиться – все пройдет. Сконцентрироваться помешал снег, забившийся в кроссовки. Глаза пришлось открыть. Деревья стояли вокруг так, как стояли за тысячи лет до моего триумфального появления, и, наверно, будут стоять после. Темные, неподвижные и чужие. Немые часовые, выступающие из дымки вечернего сумрака.

Растерянно потоптавшись на месте, и еще раз отругав себя за привычку сначала трогать, а потом думать, я решила, что ничего плохого не произойдет, если разрешить себе осмотреться еще внимательнее.

Результаты наблюдений не обнадеживали. Кроме деревьев, здесь присутствовал снег. Много снега. Очень много пушистого и глубокого снега.

В общем-то, я была не права, решив, что меня выкинуло в сугроб. Глубина снега везде была одинаковой, что я и определила опытным путем, рискнув прогуляться вокруг места своей «высадки». Примерно по колено.

– Ну и за что мне все?.. – вопрос, обращенный к серому небу над головой, я так и не закончила, сбитая с толку равнодушными кругами трех черных лун. По ним вились желтые прожилки, делая их похожими на три агата. Такие вставляют в крепкие тиски серебра и продают в маленьких ювелирных магазинчиках.

Осев прямо на снег, я тупо уставилась на это зрелище. Значит, это небо такое серое, а вовсе не облака. Если бы серыми были облака, то я не смогла бы видеть эти… три луны. Как ни странно, этот простой логический вывод придал мне оптимизма. В сказки я не верила, как не верила в пришельцев, параллельные миры и привидения. Такого неба просто не могло существовать, следовательно, я все-таки сошла с ума или сплю. Еще одним доказательством нереальности происходящего стало то, что мороза не чувствовалось совсем – и это когда на мне только легкие кроссовки, джинсы, тонкий свитерок и обычная ветровка.

Желая проверить свою версию, я взяла в руку снег. Почти сразу он стал таять, образуя на ладони мутную лужицу. Забавно, моя кожа совсем не ощутила холода, но как только снег растаял, к ладони словно вернулась чувствительность.

– Час от часу не легче, – мой голос потонул в тишине. Эха здесь не было. – И что теперь делать?

Решение, которое не замедлило появиться, было примитивным до идиотизма: надо идти. Только вот куда? На запад или на восток? А может, правильнее – на юг? «Ведь, чем южнее – тем меньше снега», – логично рассудила я, и твердо решив идти именно в этом направлении, сделала пару жалких попыток определить стороны света. Как в школе учили? Одиноко стоящее дерево, мох на стволе, муравейник и звезды.

По первому пункту меня ожидали сплошные разочарования. Ну не было тут одиноко стоящих деревьев! Здешние исполины росли в строгом порядке, на расстоянии десяти метров друг от друга, расчерчивая лес наподобие шахматной доски, словно над этим ландшафтом поработала рука человека, воображение которого сводились к армейскому принципу – все что не перпендикулярно, должно быть параллельно.

Со вторым пунктом тоже возникли сложности. Наверно, здешняя флора состояла исключительно из гигантов, потому что разрыв снег у подножия одного из них, я не обнаружила не то что мха, но даже сухой травы. Только черный блестящий песок. «Может, пожар? » – мысль мелькнула, но ее тут же снесло напором железной логики. – «Не похоже, деревья ведь не затронуло». Подчиняясь закону вселенского любопытства и внезапно проснувшемуся интересу к археологии, я продолжила раскопки. За что тут же была вознаграждена специфическим трофеем: коричнево-красный человеческий череп равнодушно уставился на меня темными провалами глазниц.

Случись со мной эта находка сутки назад, я бы визжала так, что куры на соседней ферме перестали бы нестись раз и навсегда. А сейчас, после вдумчивого рассматривания здешнего неба, лун, деревьев, я лишь аккуратно смахнула с черепа остатки песка и стала внимательно разглядывать «трофей» на предмет несоответствий с анатомией. В общем-то, пристального изучения здесь не понадобилось: удлиненные клыки, больше напоминающие ядовитые змеиные зубы. Две штуки. На верхней челюсти. Нижнюю мне откопать так и не удалось, хотя я честно пыталась. Остальные различия если и существовали, то при моем уровне знаний обнаружить их было невозможно.

«Вот бы сюда наш институт антропологии в полном составе, они бы с ума от радости посходили. Останки вампира или саблезубого человека – это покруче пяти кладбищ мамонтов и сотни достоверных фотографий НЛО! »

Осторожно положив череп на прежнее место и присыпав сверху песком, я пробормотала:

– Извините за беспокойство. Я здесь впервые, с местными обычаями незнакома, вот и лезу, куда не надо, – внутренний голос немедленно стал нашептывать гадости про взаимосвязь между разговорами с костями и экскурсией в уютную комнатку, с мягкими стенами, резиновым полом, белым потолком и правом на надежду. – Пусть ваш сон будет вечным и безмятежным, песок мягким, а боги – добрыми, – добавила я. Внутренний голос сразу заткнулся, разумно решив, что болтать с психами – опасно для здоровья.

На всякий случай, стараясь не шуметь, я выползла из-под дерева. Следовало вернуться к определению направления, пока еще светло. Хотя, кто его знает, может здесь сейчас и есть ночь? Вон, какие луны яркие.

Из примет в запасе оставались еще муравейник и звезды. Ну, муравьев я здесь могла искать до глубокой старости, и скончаться, так и не увидев этих трудолюбивых малявок. Со звездами дело обстояло не лучше – ровное темно-серое небо, без намека на светлые пятна, лишь слегка подсвеченное ореолами лун.

– Если непонятно, где юг, то не все ли равно, куда идти? – я подняла свой любимый грибной рюкзачок (в него прекрасно помещалась корзинка), слетевший с меня во время приземления, и накинула лямки на плечи. Еще раз осмотрелась. Снег, деревья, снег, снег, снег… нож.

Он лежал чуть в стороне от моего посадочного сугроба. Точно такой же, как и в нашу первую встречу, когда я сдуру обратила внимание на мелькнувший в зарослях ельника блик. Если бы не это, я бы сейчас спокойно возвращалась домой, как пишут в сочинениях, «усталая, но довольная».

Мысль пойти за грибами возникла спонтанно, от скуки. Дома заняться было нечем, родители уехали на пару дней в город, а все дачные друзья утопали в недельный поход к дальним озерам. Меня в поход не отпустила мама. Она была неумолима и тверда, как гранитная глыба. Все мои уверения в том, что у меня практически нет температуры и совсем не красное горло, не возымели никакого действия – меня не отпустили.

А ведь так хотелось! Обиднее всего было то, что туда отправилась почти вся наша компания, за исключением меня и Аркаши. С ним-то как раз все было просто – через три дня он уезжал вместе с родителями на юг. Разве поездка на теплое море может сравниться с прогулкой по ближайшим лесам, хоть и с друзьями под боком? А вот я осталась дома совсем по другой причине…

Ровно за два дня до назначенного срока меня угораздило подцепить какой-то хитрый вирус. Вообще-то, простуда была пустяковой, но моя мама, склонная делать из мухи среднестатистического слона, решила, что ребенок почти при смерти. Наверное, когда мне стукнет сорок лет, и у меня перед носом будут бегать собственные, уже выросшие дети, моя мама, услышав, что я чихнула, тут же полетит вызывать реанимационную бригаду, целителей и МЧС.

Два дня я терпела всевозможные издевательства над своим организмом, в надежде, что эти процедуры успокоят маму и в поход меня все-таки отпустят. Роты порошков, батальоны таблеток, молоко с медом, чай с малиной, горчичники в роли тяжелой артиллерии и таранные народные рецепты – крепко стиснув зубы, я выдержала эту атаку. Оказалось, все было зря.

Мысль о том, что я пойду в поход с «та-а-а-ким горлом» показалась моей родительнице даже не глупой, а просто кощунственной. Высказав все свои соображения по этому поводу, она гордо ушла на кухню, откуда еще долго доносился сердитый перезвон посуды, каждым звяком вколачивая гвоздь в просторный гроб моих надежд.

Ну и где после этого справедливость? Я ведь уже не ребенок, даже в паспорте тонко подмечено, что мне уже восемнадцать, и я имею право на свою жизнь. Грозная серия звяков с кухни подтвердила обратное.

На следующий день я бодро рассказала подругам, что у меня осложнение после ангины и вообще «не люблю я эти походы. Никакого комфорта, уюта. Даже ванны нет». Подруги сочувственно покивали головой, и, пожелав мне скорейшего выздоровления, бегом умчались паковать рюкзаки. Везучие!

Три дня я просидела дома, изнывая от тоски и безделья. Слабым утешением служило то, что погода была не блеск – то и дело набегали серые тучки, из которых шел занудный мелкий дождик. Со скрытым злорадством я представляла себе, каково в такую хмарь ночевать в палатке на берегу озера, спасаться от мороси под отсыревшим спальником и есть на завтрак холодную тушенку.

На четвертый день я не выдержала. Дождавшись, когда родители уедут в город, закинула в рюкзачок корзинку, быстро смастерила пару бутербродов, переоделась в «лесную униформу» и, схватив первый попавшийся под руку нож, отправилась на грибную охоту. Особых надежд на удачный исход этого мероприятия у меня не было – от собственной кармы никуда не денешься.

Август в этом году выдался на удивление теплый. Дождь шел именно тогда, когда положено идти уважающему себя дождю, а именно – ночью. К утру лес успевал подсохнуть, и бродить по нему было сплошным удовольствием.

На четвертый час бесцельного шатания по ельнику, после встреч с грибниками, корзины которых едва не проламывались от приятного груза, я критическим взглядом окинула свой улов. Небогато. Мухоморами, что ли, все это прикрыть? Вон, стоят красавцы.

Впрочем, все как обычно. Странно было другое – за все это время я не нашла ни одного ножа. Стоило мне об этом подумать, как слева, на самом краю видимости, что-то блеснуло. Через секунду, обуреваемая инстинктом первооткрывателя, я уже продиралась сквозь густой ельник. Деревца были молодыми и росли так часто, как позволяла им совесть, поэтому к цели я подобралась с максимальными повреждениями, плюс царапины, плюс ссадина на коленке, минус два клока волос.

Однако усилия того стоили. В кольце ельника обнаружилась идеально круглая, словно вычерченная циркулем, полянка, метров шести в диаметре. Землю здесь устилал мягкий ковер из желто-рыжей, как последние закатные лучи, прошлогодней хвои. Ступать по этому настилу было мягко и приятно. Но главной достопримечательностью полянки оставался стоящий четко в центре пень. В него был небрежно воткнут нож. Вертикальное положение он удерживал лишь чудом, зацепившись лезвием за неровный край.

Таких произведений искусства мне находить еще не доводилось. Черный, как ночь, словно целиком высеченный из куска базальта, но обладающий необычным матовым отблеском. Неяркие августовские лучи, пробравшись сквозь густые заросли, задумчивыми бликами бродили по простой, лишенной узоров рукояти, иногда перебираясь на мощное длинное лезвие, с аспидно-черной полосой кровостока. Это был скорее не нож, а кинжал, решила я после некоторых раздумий. Длинный, около сорока сантиметров, с обоюдоострой заточкой. «Тяжелый, наверно. Вон какая щербина на пне осталась. Кто ж такую красоту в лесу забыл? ».

– Эй! Есть кто живой?! – кричать в лесу и привлекать к себе излишнее внимание не люблю, но такие штуки просто так никто без присмотра не оставит. Наверно, хозяин где-то поблизости, просто отошел на минуту. – Эй! Чей нож?!

Отклика не было. Только где-то вдалеке надрывно забрехала собака, да легкий ветер прошелестел по верхушкам ельника.

«Значит, и вправду потеряли», – с удивлением подумала я и потянулась к рукояти. На ощупь она оказалась теплой и бархатистой, словно кротовья шкурка. Едва успев это отметить, я уже была вынуждена выбираться из сугроба.

Все случилось мгновенно, без оповещений в виде сотрясения земли или ударившей с неба молнии. Прикосновение, теплый камень, и сразу за этим полный рот снега.

– Это ты виноват, что я здесь очутилась!

На мои обвинения нож не реагировал, что, в общем-то, неудивительно. Он продолжал тихо лежать на белом покрывале, отражая смутный свет одной из лун. Странно, но снег под ним даже не примялся.

– Ну что, роковая находка? Не желаешь меня домой отправить? Не желаешь – не надо. В таком случае составишь мне компанию. Места тут странные, с тобой как-то надежней будет, – флегматично пробурчала я, пристраивая нож за ремень джинсов. Класть его на дно рюкзака не хотелось, хотя весил он немало, и носить такую тяжесть на боку было не самой блестящей идеей.

Вы когда-нибудь пробовали идти по глубокому снегу, да еще в кроссовках, останавливаясь через каждые десять метров, чтобы их вытряхнуть? Промучавшись таким образом около получаса, я махнула на все рукой, стянула с себя обувь, ставшую ненужной обузой, и спрятала ее в рюкзак. Благо, холода я до сих пор не чувствовала.

Идти босиком было значительно проще, а мой рост помогал окончательно не завязнуть. Начиная с первого класса, я вытерпела по этому поводу столько же насмешек, сколько перепало гадкому утенку из сказки Андерсена: «строительный кран», «телебашня», «тетя Степа», «маяк» – мальчишки в школе ухитрялись придумывать мне до десяти прозвищ в день, а учитель физкультуры настаивал на том, что меня обязательно нужно отправить в спортивную школу, заниматься баскетболом. Потом все сошло на нет: ребятам надоело дразнить человека, который в ответ только улыбается (этой хитрости научил меня папа – сработало безотказно). В спортивную школу я так и не пошла, а к девятому классу большинство мальчишек догнали, а то и перегнали меня в росте.

Сейчас я только тихо радовалась тому, что вымахала такой каланчой. Страшно представить, чтобы случилось, окажись я ростом с гнома. Никакой сенбернар бы не нашел!

Двигаться со скоростью тяжелораненой улитки, пробивая себе дорогу сквозь снежное крошево, оказалось трудным и неинтересным делом. От скуки я стала вспоминать любимые песни, тихонько напевая их себе под нос. Любимые песни закончились, и пришел черед не очень любимых, затем тех, слова которых я помнила только наполовину. Музыкальный репертуар иссяк. Пришлось перейти на стихотворную программу. В ход пошли: впаянный в голову со школьной скамьи Пушкин; любимый мною Лермонтов; забытые Некрасов, Фет, Блок, Есенин… Когда в запасниках осталась только «Песнь о соколе» Горького, я решила передохнуть. К слову, усталости не было, впрочем, как и жажды, голода или каких других потребностей. Словно в этом лесу все старые законы стали недействительны, а о новых мне еще не сообщили.

Усевшись прямо в снег, я погрузилась в изучение недр рюкзачка. Удручающе пусто. Небрежно запакованные в пакет бутерброды энтузиазма не вызвали, промокший коробок спичек тоже сейчас был ни к селу, ни к городу. Зато в боковом кармашке обнаружился компас. Я о нем совсем забыла, увлекшись проверкой на практике знаний по природоведению. Короткого взгляда на циферблат вполне хватило – стрелка, которой полагалось при любых обстоятельствах указывать на север, медленно вращалась вокруг своей оси, нагло убеждая, что север со всех сторон, впрочем, как и юг.

– Дурдом, – констатировала я, спрятав обратно в кармашек сошедший с ума механизм, и продолжила свой путь в неизвестном направлении по загадочному маршруту.

Прошло уже больше пяти часов, как я занималась ориентированием на не особо пересеченной местности. В окружающем пейзаже изменений не произошло – сумерки, деревья, снег, тишина – все оставалось на своих местах. Я продолжала упрямо тащиться вперед. Было чертовски скучно – никаких неожиданностей, опасностей и тому подобной романтической чепухи.

Шаг. Еще один. Думаю, со стороны я больше всего напоминала страуса, забредшего в тайгу – каждый раз, чтобы вытащить ногу, мне приходилось задирать колено чуть ли не до подбородка. Еще шаг. Ногу выше. Однообразие притупляло внимание. От него мой мозг постепенно выключался, передавая рефлексам управление телом. Шаг. Еще. Еще, еще…

Решив провести следственный эксперимент, я закрыла глаза. Несколько метров удалось пройти в блаженной темноте, без опостылевшего вида на снег и черные тени деревьев. Потом я благополучно врезалась в ствол. Глаза раскрылись сами собой.

Возмущенно потирая ушибленный лоб, я уже открыла рот, для того, чтобы выразить свое негодование, и тут же со стуком его захлопнула. Даже язык прикусила.

Передо мной была копия той полянки, на которой я нашла странный нож. Только вот не было здесь ни пня, ни ковра из хвои – лишь черный блестящий песок и костер, горящий ровно в центре. Бледно-зеленое пламя рваными языками металось на несуществующем ветру.

– Есть кто живой? Пустите на огонек!

Тишина раскололась от моего хриплого голоса, тактично выждала секунду, и, сгустившись, снова обступила со всех сторон.

– Молчание – знак согласия, – пробормотала я и решительно прошла к центру полянки. – Простите, что без приглашения. Так уж получилось. Обещаю вести себя тихо и руками ничего не трогать. Я ненадолго, чуть-чуть посижу и уйду.

На мгновение огонь замер, словно рассматривая незваного гостя, потом вновь заплясал в том же отрывистом ритме. От него веяло жаром, но не обжигающим, как от обычного пламени, а сухим и ласковым.

Усевшись на песок, я стянула с себя отсыревшую куртку и разложила ее рядом с костром. Усталость как будто ждала именно этого момента – тут же навалилась на плечи бетонной плитой, давя на шею и пригибая ставшую тяжелой голову, а черный песок вдруг показался самой мягкой периной на свете. Подложив рюкзак под голову, я свернулась клубочком. Зеленые языки пламени продолжали танцевать свою джигу.

Я так и не поняла – уснула или нет? Если уснула – то что мне снилось? Зеленый огонь, черный песок и исполины-деревья? Через какое-то время усталость рассеялась, и стало отчетливо ясно – надо двигаться дальше. Чудно, вроде и с полянки меня никто не гнал, и костер по прежнему выбрасывал вверх языки пламени, ничем не показывая, что я ему мешаю, а меня словно что-то в спину толкало.

Натянув успевшую высохнуть куртку, я закинула на плечо рюкзачок, несколько секунд потопталась на месте, борясь с собственной стеснительностью, а потом все же прошептала:

– Спасибо.

Костер и полянка промолчали.

Наугад выбрав направление, я бодро зашагала вперед. Забавно, но идти стало значительно легче. Похоже, я приобрела необходимый навык передвижения в особо заснеженных условиях. Отойдя метров на сто, я обернулась. Может, чтобы напоследок полюбоваться отблеском зеленого пламени?

Полянки не было. На том месте, где она должна была находиться, стояли уже опостылевшие деревья, чуть светясь в сумраке серо-серебристой хвоей. Наверно, следовало бы удивиться, или выругаться в лучших традициях фантастических фильмов: в тот момент, когда главный герой обнаруживает что-то, способное поразить его недоразвитое воображение, он говорит «твою мать».

Удивляться не хотелось, ругаться тем более, поэтому я просто развернулась и двинулась прежним курсом. Погребенные под снегом километры равнодушно ложились под ноги. Оставалось только равномерно передвигать конечности, да считать шаги.

Голову занять было решительно нечем. Думать о том, как волнуются вернувшиеся раньше времени родители – поочередно таская друг другу валерьянку – не хотелось. Все равно сделать я ничего не могла, а выматывать себе душу, представляя заплаканное мамино лицо, и этим превращать и без того нерадостную дорогу в адские круги – не мой метод. Нет, я не равнодушная, и родителей своих очень люблю, просто я фаталист: когда есть возможность что-то изменить – приложу все силы, а когда она отсутствует – сожму зубы и смирюсь. К слову, поступать так мне приходилось редко, ведь как сказал кто-то мудрый, «Из каждой ситуации есть как минимум два выхода». Только забыл предупредить, что есть одна загвоздка – оба выхода могут оказаться очень неприятными.

Глава 3.

Восемь костров. Старые привычные понятия «день» и «ночь» здесь перестали иметь всякое значение. Я исчисляла жизнь кострами. С точностью снайперской пули выходила я на идеально круглые площадки, творцу которых позавидовали бы шутники, рисующие фигуры на зеленых полях Англии; просила разрешения отдохнуть, но ни разу не получила ответа; полудремала, полубодрствовала, глядя на зеленое пламя; благодарила и двигалась дальше; оглядывалась и видела лишь лес.

За время пути я успела повторить все, чему меня учили сначала в школе, а потом в колледже: мысленно написать десяток сочинений по литературе и также мысленно порвать их в клочья; вспомнить теорию эволюции и освежить в памяти историю Древнего царства; разгадать пару загадок вселенной и тут же за ненадобностью выкинуть ответы из головы.

Иногда начинало казаться, что я попала в какую-то разновидность персонального ада, где вместо чертей и котлов – снег и деревья. И наказанием является вечный путь через лес.

Девятая по счету ночевка отличалась от остальных хотя бы тем, что поляну я увидела издалека. Она сияла ярким изумрудным светом, заставляя сумрак прятаться за стволы деревьев. Языки пламени плясали по периметру круга в хаотичном ритме – то пульсируя, то на миг замирая. Эта неравномерность раздражала, заставляла беспокоиться.

Дурея от нехороших предчувствий, я шагнула в круг: пробормотала приветствие, привычно скинула с плеча рюкзак и расстелила вечно-сырую куртку, Периметр ярко вспыхнул. Огонь вытянулся вверх, словно стараясь достать до верхушек деревьев, и застыл в ожидании.

Я закрыла глаза. И тишина закончилась, будто это движение было последней каплей, которой не хватало для реакции.

Никогда не думала, что шепот может оглушить. Он взвился вверх миллионом шелестящих крыльями бабочек, а потом обрушился на меня. Множество голосов, слившихся в один, что-то говорили мне. Не кричали, не требовали, не жаловались – они были лишены эмоций. Подобно равнодушному лектору, уставшему ежедневно повторять одно и то же. Они просто рассказывали…

«Ну вот, дожила до слуховых галлюцинаций. Вернусь домой и сразу же обращусь к психиатру. Может само пройдет, если не обращать на это внимания? », – сжав кулаки, я приказала себе не открывать глаза. Глубоко внутри сидела четкая уверенность в том, что стоит это сделать – и тишина снова вернется.

Голоса говорили четко, размеренно, словно объясняли простейшие задачи тупому ученику. Через некоторое время мне пришлось расписаться в полной собственной бездарности. Знание языков никогда не было моей сильной стороной, преподаватели английского бились со мной годами, но в итоге признавали свое поражение и капитулировали. Устав бороться с собственной бездарностью, я плюнула на все попытки разобраться в этом шелесте. Как ни странно, после этого дело пошло на лад, словно мои попытки только мешали им донести что-то важное.

Шепот стал тише, обрел странный завораживающий ритм, и в голове одна за другой стали возникать картинки.

Земля. Очень далеко внизу, будто с высоты птичьего полета. Ломаная линия гор, с белыми шапками ледников на вершинах и туманами. В одной из долин, стиснутой между двумя скалистыми отрогами, – развалины гигантских строений. Руины выглядели так, словно тысячу лет назад на этом месте устроила попойку пара великанов из сказки про бобовое дерево, и что-то не поделив, подралась, используя вместо оружия огромные башни.

В развалинах мелькнул огонек. Я хотела присмотреться внимательнее, но картина уже сменилась.

Замок из черного камня. Столь титанический, что рядом с ним тут же померкли руины, которые секунду назад казались больше, чем все пирамиды Египта, сложенные вместе. Стены представляли собой правильной формы шестиугольник, одной стороной врезавшийся в пологий горный склон. Горы были иными, чем в предыдущем видении – старые и щербатые, стертые ветрами почти до основания. Мимо замка, обходя его по дуге, несла свои воды широкая бурная река: то здесь, то там на ее поверхности мелькали белые пятна пены, какие бывают на порогах. Массивный мост, перекинутый от ворот замка на противоположный берег, охраняли похожие на шахматные ладьи сторожевые башни.

Вновь картина начала меняться. Промелькнул Целый калейдоскоп образов: ярко-желтый лес, изуродованный черными проплешинами пожарищ; белая полоса песчаного пляжа и темно-синяя идеальная гладь то ли моря, то ли океана; белые флаги на острых, как иглы, башнях; хижина на берегу озера. Все это промелькнуло с такой скоростью, что я не успевала замечать детали. Зато следующее видение было подробней некуда: ледяная пустошь, я смотрела на нее с огромной высоты, но каким-то чудом различала, как ветер гонит поземку, закручивая снег в маленькие вихри. Гладкая, как отполированная крышка стола, равнина. Вдоль горизонта, на самой грани видимости – тонкая темная полоса леса. А прямо подо мной темными пятнами приземистых домов расположился поселок. Крохотный по сравнению с бесконечностью равнины, В окнах мерцал мутный, болезненно-желтый свет, а из труб поднимались черные клубы дыма. Картинка нехотя растворилась, уступая место темноте. Шепот голосов постепенно стих, словно источник звука медленно отдалялся. Еще несколько минут я просидела с крепко зажмуренными глазами, ожидая продолжения «кино». Но, видимо, на сегодня показ был закончен. Пришлось вставать, заученным жестом накидывать на плечи так и не успевшую просохнуть куртку. Зеленый огонь погас. Черный песок чуть поблескивал в сумерках.

После некоторых раздумий я извлекла из рюкзачка кроссовки. Что-то мне подсказывало, что этот лес скоро закончится, и обувка не окажется лишней. Проверила, крепко ли держится за ремешком «виновник» моего путешествия. К его чести, в течение длительной прогулки нож не елозил, не впивался в ногу, не давил тяжестью на бедро – в общем, вел себя положительно. Это настораживало. Хорошо выучив хитрую натуру этого семейства, я знала, что от них можно ожидать любой пакости в самый неподходящий момент.

– Итак, продолжаем наш марафонский забег. После первого этапа продолжает уверенно лидировать Аня Семенова. Просто потому, что других участников не предвидится. Аня героически преодолевает сложную трассу. Берет приступом глубокие сугробы, элегантно лавирует между деревьями. Посмотрите, как грациозно она поднимается, после того, как, споткнувшись, шлепнулась в снег лицом. Блестящая техника! – комментировать вслух свои действия оказалось неожиданно весело. Если уж сходить с ума – то до конца. – Обратите внимание, как ей мешают кроссовки, но Аня не ищет легких путей. Не такой она человек! Еще один акробатический этюд: на сей раз это пируэт в стиле «копытное на льду». Десять баллов за технику исполнения. Какое слияние себя с ролью, какое удивительное вживание в образ бедного животного, забредшего на каток!

Пришлось сделать вынужденную остановку. Вес снега, набившегося в капюшон куртки и кроссовки, стал превышать вес моего организма. Закончив вытряхивание, вычищение и вынимание, я с надеждой посмотрела вперед, на стену деревьев. Ведь когда-нибудь этот лес должен закончиться?

Сначала я подумала, мне чудится, но, приглядевшись внимательнее, поняла – впереди действительно намечался серый просвет: едва заметный на фоне черных стволов и ставшего еще более густым сумрака.

С удвоенным энтузиазмом я рванула вперед, уже не обращая внимания на мелкие неудобства вроде частых падений. Через пять минут такое рвение было вознаграждено – лес закончился. Я топталась на самой его опушке, рядом с тремя исполинскими деревьями, которые, словно сторожевой форпост, клином выдвинулись на равнину. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять – туда я не хочу ни под каким соусом. Лучше уж вечно бродить по лесу, ночевать у костров, чем сделать шаг вперед.

Равнина. Та самая, которую мне с такой тщательностью «нашептали» голоса. Лед, ночь, поземка и черное звездное небо в россыпи ярких звезд. Я с удивлением оглянулась. Над лесом цвет неба оставался прежним – серым, как мышиная шкурка, с тремя проплешинами лун. Для верности я ущипнула себя за руку и снова перевела взгляд на равнину. Звезды.

– Все чудесатее и чудесатее. Кто бы мне объяснил, что здесь происходит? – я решительно уселась в сугроб, дав слово не двигаться с места, пока не разберусь в тутошних странностях. Добровольцев, которые бы разъяснили мне происходящее, не обнаружилось. – Может…

Закончить безусловно умную мысль не удалось, потому что какая-то неведомая сила дала мне ощутимый пинок. Приземлившись физиономией в снег, я фыркнула, сжала кулаки, и резво развернулась, готовая дать сдачи тому хаму, который покусился на мою персону. Очередное разочарование – позади никого и ничего не было, кроме древесного ствола. Может, злоумышленник спрятался именно за ним? Проверка не помешает. Дважды обойдя вокруг дерева, я была вынуждена констатировать, что никого тут нет.

– Это ты дерешься? – задрав голову, спросила я у представителя местной флоры.

Дерево высокомерно промолчало. Еще немного побродив вдоль опушки, я пришла к выводу, что таким недвусмысленным способом мне попытались дать понять, что я тут лишняя. Мол, не шла бы ты, девочка, на равнину? А то достала уже своими жалобами.

– Ну и пожалуйста. Можно подумать, сильно мешаю…

Уже через минуту я, словно спортсмен на старте, прищурившись, обозревала предстоящий путь.

Равнина казалась бесконечной. Бело-серо-черное поле до самого горизонта. Радовало только одно: если те видения, которые показали мне голоса, правдивы, значит, где-то там должны быть люди.

– Вперед! На поиски собратьев по разуму! – скомандовала я и решительно сделала шаг. – Ого!

Это действительно было «ого», в прямом смысле этого слова. Холодно. Очень холодно. Чертовски холодно. Минус двадцать пять навскидку, а то и больше. Будто весь тот мороз, которого я была лишена в лесу, аккуратно перенесли сюда и добавили к местной температуре. Мгновенно пришло осознание того, что свитер, куртка, джинсы и кроссовки – не совсем то, что нужно, и единственное, что мне светит, если я соберусь прогуляться по равнине, так это украсить ее собственной ледяной скульптурой в натуральную величину.

Выругавшись, я развернулась с четким намерением вернуться на теплую и комфортную опушку. Не тут-то было. Между мной и лесом словно поставили прозрачную, но очень прочную перегородку. Ее прочность я проверила собственным лбом. Потирая намечающуюся шишку и бормоча под нос нецензурные ругательства, я предприняла еще одну попытку. Фигушки, или, если по литературному, оставь надежду всяк сюда, вернее, отсюда вышедший. Обратно уже никто не пустит.

Загадочный лес сам решил вопрос «стоит или не стоит идти на равнину? ». Честно говоря, мне решение не понравилось. Но кто меня спрашивает? Поэтому оставалось только поплотнее закутаться в куртку, накинуть на голову капюшон, запрятать уже начинающие замерзать руки в карманы и очень быстрым шагом пойти вперед.

С учетом того, что идти приходилось по гладкому отполированному льду, лишь слегка присыпанному снегом, «очень быстрый шаг» вскоре сменился на «средний неторопливый», а потом на «медленный и осторожный».

Замерзла я почти сразу. Тонкий свитер и летняя куртка не были серьезной преградой для холода. Он пробирался сквозь них, как отважный разведчик сквозь вражеский стан, полный в дрова пьяных и невнимательных воинов. Первыми потеряли всякую чувствительность руки, потом пришел черед всего остального.

А еще зверски захотелось есть. Такого аппетита у меня не было со времен школьных столовых, насыщение в которых носило чисто иллюзорный характер. На секунду затормозив, я онемевшими руками вынула из рюкзачка сверток с бутербродами, аккуратно отделила один, а остальные спрятала обратно. Кто знает, сколько мне еще предстоит топать?

Бутерброд был черствым и невкусным, но когда очень хочется есть, на этом не сильно зацикливаешься. Так что, быстро проглотив один, я еле сдержала себя, чтобы не залезть в пакетик и не изничтожить оставшуюся там еду. Странное колдовство леса, делающие меня существом без потребностей, развеялось. Было холодно, хотелось есть, и уже мигала сигнальной лампочкой усталость.

Мысленно я провела ревизию содержимого своего рюкзачка. Может, там шарфик завалялся, или на крайний случай носовой платок? Даже при всей своей предусмотрительности, перед выходом из дома я не захватила ни шубы, ни теплых сапог. Содержимое рюкзачка было удручающе скудным: маленькая пластиковая бутылочка с водой, спички, бутерброды и компас. Интересно, на какую часть тела надо надеть компас, чтобы стало теплей?

Кстати, если я ощущаю холод, возможно, компас тоже образумится и прочувствует направление? Пришлось снова затормозить. Замерзшие пальцы долго возились с застежкой кармашка. Наконец, надежда всех путешественников и мореплавателей была извлечена на свет божий, вернее, на ночь. Стрелка прибора, слегка покачиваясь, послушно замерла, информируя, что я сейчас иду на юг, а север остается ровно за моей спиной.

«Молодец», – вставший на путь исправления приборчик следовало похвалить. – «Юг – это хорошо. По крайней мере, там должно быть теплее».

Я шла долго. Равнина за это время ничуть не изменилась, ветер гнал по льду поземку, звезды все также перемигивались над головой. В какой-то момент я поняла, что больше не могу сделать ни шага. Ноги одеревенели и перестали слушаться. Мышцы болели. При каждом вдохе легкие обжигало, а выдох не мог согреть даже губ. Глаза слезились от ветра. Я остановилась, осторожно села прямо на лед и стала рассматривать звезды. Идти дальше я не могла. Да, я прекрасно понимала, что через полчаса меня можно будет выставлять экспонатом в музее ледяных фигур, но силы иссякли, закончились, как завод у детской игрушки.

Этo меня не удивило, пожалуй, даже дало повод гордиться собой – протопать столько по такому морозу не каждый сможет. Конечно, замерзнуть посреди равнины – не самый приятный способ свести счеты с жизнью, но выбирать не приходилось.

Зато какие здесь были звезды! Я смотрела на них, лишь иногда протирая слезящиеся глаза и чувствуя, как вода тут же застывает на щеках льдом.

У нас такого неба не бывает даже в августе за городом, когда отчетливо можно различить созвездия и белую полосу Млечного Пути. Крупные, яркие горошины висели на небе, как колония светлячков. Каждая обладала своим цветом, от винно-красного до бледно-голубого, из-за чего небо напоминало сундук с сокровищами какого-нибудь сказочного падишаха. Весь этот ковер перемигивался и переливался, иногда вспыхивая росчерками метеоритов.

Меня клонило ко сну. Может от холода, который уже не чувствовался, а может от усталости. Веки слипались, хотелось свернуться клубком, закрыть глаза и послать весь этот сумасшедший мир к чертям. Что я и сделала.

Мне снились прозрачные фиолетовые горы, изрезанные коридорами шахт. Внутри них кипела какая-то суета, маленькие темные фигурки толкали перед собой тяжелогруженые тележки. Я четко видела, как одна из них вдруг вырвалась из рук возчика и сама собой покатилась вниз по пологому ходу шахты, по дороге раздавив две не успевшие увернуться фигурки.

Очнулась я от того, что кто-то довольно бесцеремонно меня обнюхивал, обжигая онемевшее лицо горячим дыханием. «Наверно, белый медведь», – вяло подумала я и попыталась открыть глаза. Не получилось. «Пришел мною ужинать, скотина», – после некоторых усилий мне удалось приоткрыть смерзшиеся губы и прошептать:

– Я ядовитая. Живот будет болеть.

Медведь проигнорировал реплику, продолжив свое увлекательное занятие. «Интересно, чего ему надо?» – только любопытство могло пересилить тяжелую сонливость. Пришлось открывать глаза, разлепляя спаянные холодом ресницы. Сначала я не видела ничего, кроме белесого марева. Некоторое время понадобилось, чтобы сообразить, что я просто лежу лицом вниз, и вполне естественно – вижу только лед с белыми разводами снега. Пришлось переворачиваться.

Постепенно в зоне видимости появилось небо, а на его фоне серая тень с двумя сверкающими изумрудами вместо глаз.

– Ты кто?

Тень неуловимым движением приблизилась. Теперь стали различимы серебристая шерсть, чуть закругленные уши, а в нос ударил терпкий запах псины.

– Собачка, – прошептала я, – какая у тебя шерстка серая… Иди сюда, я тебя поглажу…

Существо сделало шаг вперед, задрало голову вверх и надрывно завыло. От этого резкого звука в висках у меня что-то раскололось, перед глазами вновь мелькнули фиолетовые горы, а потом все бережно закрыла бархатная темнота.

Глава 4.

Как мечтает очнуться настоящий герой? Правильно, в мягкой кровати, нежно укрытый теплым одеялом, в окружении заботливых родственников, которые носятся туда-сюда в поисках чая с малиной, любимой кружки в горошек или интересной книжки. Герой должен ощущать себя героем – иначе, зачем он делал все те многочисленные глупости, которые другие называют подвигами?

У меня вышло по-другому. Во-первых, кровать была жесткой – плохо ошкуренные доски, прикрытые дырявым то ли пледом, то ли половиком. Во-вторых, вместо одеяла я была укрыта тяжелой шкурой какого-то невинно убиенного животного. Впрочем, рассмотрев шкуру внимательнее, я обнаружила шесть лап с впечатляющим набором когтей, так что вопрос о невинности зверюги был спорным. В-третьих, никаких заботливых родственников поблизости не наблюдалось. Также не было чая с малиной, кружки, книжки и прочих приятностей, которые делают жизнь героя жизнью героя.

Не везет – так не везет. Честно говоря, я надеялась проснуться дома, обсудить с родственниками странный сон, заглянуть в книжку Фрейда, хихикнуть и продолжить существование в знакомом мире, где все просто, понятно и буднично. Не вышло. Кошмар и не думал рассеиваться.

Что было после того, как я вышла из леса – помнилось смутно, словно на память натянули грязную полиэтиленовую пленку: звезды, холод, серая тень с яркими глазами. А между пустошью и моим пробуждением на этой аскетичной кровати вообще красовался колоссальный пробел. С одной стороны, четко ясно – я жива, не замерзла, руки-ноги на месте, голова соображает, правда, с натугой. С другой стороны – надо выяснить, кто меня сюда приволок, и сказать ему или ей, как минимум, большое спасибо. А это значит, что нужно выползти из-под теплой шкуры, вытащить из организма многочисленные занозы (интересно, хозяева-йоги специально доски не шкурят или меня просто бросили на первую попавшуюся под руку поверхность?), найти свою одежду… А вот это открытие было из разряда неожиданных. Кто меня раздел, хотела бы я знать?!

Я резко села на кровати. Ниша, в которой стоял этот шедевр здешнего столярного мастерства, была отделена от комнаты мятой плотной шторой. Сквозь нее лениво просачивался тусклый свет. Одежды поблизости не наблюдалось. Пришлось замотаться в шестилапую шкуру, используя длинные когти на манер пряжек, и решительно отдернуть штору в сторону.

Да, как дома здесь себя мог чувствовать только спартанец, причем очень нетребовательный спартанец. Комнатка оказалась крошечной, не больше кухни в хрущевке. Стены из бревен, щели заткнуты каким-то бурым аналогом пакли, железная печурки в углу, стол-колода плюс приколоченные сверху доски, два стула – две колоды, шкура на полу – восемь лап, головы нет, маленькое окошко – завешено куском ткани, дверь – с корягой вместо ручки. Освещалось это убранство стоящей на столе плошкой жира, в которой плавал хилый фитилек с измученным огоньком. И все. Почему-то больше всего меня потрясло отсутствие вешалки.

«Зато тепло и пахнет псиной», – поспешила утешиться я. К собакам я всегда относилась с любовью и уважением. Жаль, что завести дома щенка не позволяла мамина аллергия на шерсть.

Моя одежда обнаружилась на одном из стульев-колод. Она была выстирана и сложена в аккуратную стопку. На свете не так много вещей, способных меня смутить, но это была как раз одна из них. Я всегда сама забочусь о своей одежде и терпеть не могу, когда кто-то делает это за меня. Дело тут не в брезгливости, просто это, ну… личное слишком, что ли. А тут – незнакомый мир, незнакомый дом, и… аккуратно выстиранные, только что не выглаженные предметы моего белья!

Я принялась судорожно натягивать на себя одежду. Думаю, что уложилась секунд в пятнадцать.

Выдохнув после столь скоропалительного процесса одевания, я положила ставшую ненужной шкуру обратно на кровать и с видом примерной гостьи уселась на колоду. Надолго вида не хватило – уж очень хотелось есть. Мой рюкзачок лежал рядом, а в нем (я это точно помнила) должны были остаться еще четыре бутерброда.

Стоило потянуться к хранилищу вожделенной еды, как дверь, тихонько скрипнув, приоткрылась, Я так и замерла в нелепой позе: ноги в стороны, тело вперед, руки вытянуты, пальцы скрючены в порыве жадности. При моем росте и нескладной фигуре наверняка смотрелось комично.

Дверь так и оставалась приоткрытой, но входить внутрь никто не спешил. До меня только долетали едва слышные звуки, будто бы кто-то сопит и переминается с ноги на ногу, не решаясь потревожить мой царственный отдых. Воображение живо нарисовало какое-то мохнатое чудовище. В одной лапе монстр держал коробку со стиральным порошком, а в другой свежепостиранный лифчик.

– Входите. Не заперто, – я брякнула первое, что пришло в голову.

Дверь распахнулась чуть шире, и в образовавшейся щели показалось чье-то густо поросшее мехом плечо. Невнятно пискнув, я рванула в самое безопасное с моей точки зрения место, то бишь на кровать, и забилась в угол, не забыв задернуть шторку. Около двери раздался звук тяжелых шагов, и опять все стихло. «Мохнатый» оказался вежливым и молчаливым.

Ситуация начала казаться смешной. Почувствовав себя в какой-то мере защищенной шторкой, я решила продолжить диалог:

– Здравствуйте.

В ответ раздалось какое-то шуршание.

– Это вы меня спасли?

Опять шорох. Диалог начал напоминать анекдот: " – Чего ты молчал? – А я не молчал, я кивал». Пришлось собрать в кучку остатки смелости и отодвинуть шторку в сторону.

Тот, кого я приняла за монстра из рекламы, поджав колени к подбородку, сидел около двери. Паpень, чуть меня старше, одет в какую-то невообразимого покроя куртку из меха. Очень красивый. В смысле не мех красивый, а парень.

Вообще, эталоны мужской привлекательности вещь нестабильная. В тринадцать лет я была без ума от блондинов, в пятнадцать – от брюнетов а-ля Бандерас, в шестнадцать мне нравились рыжие. Думаю, что через пару лет буду впадать в любовный экстаз при виде лысых. На данный момент мои предпочтения колебались между шатенами и «обычными» русыми. В этих колебаниях и крылись корни страстного желания идти в поход. С нами шел ОН. Мечта в полоску всех девчонок нашей дачной тусовки. Звали мечту банальным именем Сергей, лет ему было восемнадцать и кроме симпатичной внешности, у него было одно явное преимущество – хромированное и двухколесное. Проще говоря, мотоцикл. Положа руку на сердце, вынуждена признать, что охмурить Сергея я могла только в своих мечтах, да и то не очень-то представляла, как это должно выглядеть. А если совсем честно, нравился он мне так себе, несмотря на красивые глаза и ироническую улыбку – сердце не зашкаливало. Просто в него и его мотоцикл влюблялись все, и быть исключением не хотелось. Поэтому я с азартом включилась в соцсоревнование «А ну-ка, девушки, кому достанется?». Хотя, при моем росте и внешности все надежды на победу балансировали от нуля до минус бесконечности.

Парню, который сейчас сидел у двери, упомянутый Сергей годился только в подметки.

Мужественное, словно высеченное из камня лицо, с удивительно изящными чертами. Ему бы еще поесть нормально пару месяцев, а то худой больно. Чуть смуглая, обветренная кожа. Темно-серые настороженные глаза, длинные девчачьи ресницы и совершенно невообразимого цвета волосы. Казалось, в них смешались все оттенки от черного до седого. Словно это не волосы, а зимняя шерсть матерого волка. Вся эта великолепная грива была спутана в жуткого вида колтуны, из-за чего парень походил на дворнягу.

Почему-то сразу захотелось спросить, есть ли у него мотоцикл.

При виде моей ошарашенной физиономии парень вздрогнул, опустил глаза и медленно встал на четвереньки. Я остолбенела. Так еще со мной никто не здоровался. Или он просто смотреть на меня не хочет, и это такой милый способ интеллигентно показать свое отношение? Я, конечно, не первая красавица, но все-таки…

– Польщен честью приветствовать сабиру в своем доме. Вы вольны распоряжаться моей жизнью и моим имуществом, а также жизнью и имуществом рода, – голос у него был хриплый, тихий, равнодушный и совсем не «польщенный».

Мне понадобилось всего пару минут, чтобы осознать услышанное, впасть в ступор и усилием воли вынести себя оттуда. Вопросов было море: кто такая сабира? При чем здесь я? Зачем мне чужая жизнь и, тем более, имущество?

Так как связно разговаривать я еще не была способна, единственное, что удалось из себя выдавить – это многозначительное «угу».

В открытую дверь прокралась пауза и, поразмыслив, повисла над аскетичным интерьером. Парень оставался все в той же нелепой позе, я все так же старалась вернуть на место напрочь отпавшую челюсть. Молчание затягивалось.

– Тебя как зовут? – прошептала я, решив, что прояснять ситуацию надо именно сейчас, иначе дело запутается до состояния кудели.

Парень поднял голову и удивленно моргнул, словно не был уверен в том, что я умею разговаривать.

– Как тебя зовут? – пришлось повторить.

– Айс, – пробормотал он и вновь опустил голову.

– Приятно познакомиться. Можно, я буду тебя так называть? Или нужно еще какое-то обращение перед именем? – во мне вдруг проснулись почти погибшие ростки этикета.

– Сабира может называть меня, как ей угодно.

Замечательно. На один вопрос ответ готов. Загадочная «сабира» – это я, собственной персоной. Остались сущие мелочи: выяснить, что означает это милое словечко и что, в конце концов, здесь происходит? Сам парень, похоже, не отличался излишней говорливостью, поэтому пришлось взять беседу в свои руки.

– Меня зовут Аня, – вдохновенно начала я и запнулась. О чем говорить дальше, я решительно не представляла. Ладно, попробуем поиграть в вопросы.

– Это ты меня нашел?

Айс отрицательно покачал головой:

– Сабиру нашла стая. Я пришел позже.

– Какая стая? – спросила я, чувствуя себя ущербней некуда. – Вернее, стая кого? Товарищей? Если не затруднит, то поподробней, пожалуйста…

– Сабиру нашли волки. Дали мне знак. Я принес сабиру сюда.

Если краткость – сестра таланта, то этот парень был даровитей даровитого. Этакий бледнокожий лаконичный Чингачгук. На его фоне мерк даже киношный Саид, со своим извечным «стреляли».

– Значит, это ты меня спас, – утвердительно сказала я, стараясь ногой незаметно подтянуть к себе рюкзачок – голодное журчание желудка мешало сосредоточиться на разговоре. – И чего мне теперь делать? Простое спасибо за такой поступок – это маловато…

Айс очумело уставился на меня, словно я только что изобрела вечный двигатель, одновременно исполняя танец маленьких лебедей. Надо отметить, такое выражение лица ему очень шло. Буду почаще его поражать.

– Я глуп. Не понимаю, о чем говорит сабира.

– А чего тут понимать? Если бы ты не вытащил меня с равнины, я бы так и осталась украшать лед своей замерзшей тушкой. Я мало чем отличаюсь от нормальных людей, а любой нормальный человек, прежде всего, хочет жить. Это основной инстинкт. Ты меня вытащил, уж не знаю почему, из благородства, жалости или каких других убеждении. Я благодарна, но этого мало. Все-таки, моя жизнь стоит дороже моей благодарности, какой бы искренней она не была, – по мере того как я говорила, в глазах Айса появлялось все больше удивления, смешанного с непониманием. – Спасенный всегда в долгу перед героем, который вытащил его из беды. В данном случае герой – ты. Теперь ясно? Теперь было бы неплохо разъяснить, каким образом я могу отплатить тебе за свою жизнь.

От последних слов этой бурной речи Айса передернуло, и он торопливо отвел глаза. Кажется, я опять сморозила что-то не то.

– Сабира ничего не должна. Сабира не может быть что-то должна, – глухо проговорил он.

– Так. Давай начнем сначала. Во-первых, тебя не затруднит объяснить, что означает «сабира»? А то я, знаешь ли, не в курсе.

– Сабира шутит?

– Нет, не шучу. Давай представим, что я слишком долго пробыла на холоде и отморозила голову вместе с памятью. Ничего не знаю, ничего не помню. Твоя задача – подробно ответить на мои глупые вопросы, – недовольно проворчала я и уже мягче добавила: – Мне кажется, что ты меня принял за кого-то другого. Не сердись только, ладно? Я не обманываю, не издеваюсь и меньше всего на свете хочу тебя обидеть. Просто сама уже устала оттого, что ничегошеньки не понимаю.

Айс промолчал. Он все так же стоял на четвереньках, и нелепость этой позы раздражала больше всего. Создавалось стойкое ощущение, что я бьюсь лбом в очень крепкую дубовую дверь. Поняв, что пауза затянулась в лучших традициях Станиславского, я решила разобраться хотя бы с одним из тысячи терзающих меня вопросов.

– Эй, Айс! Ты бутербродами с сыром питаешься?

Парень поднял взгляд и тряхнул гривой, словно его только что окатили ушатом воды.

– Ладно, будем считать, что питаешься. Они немного подсохли, но все еще съедобны, – я расстегнула ремешки рюкзачка и углубилась в поиски пакета. Первое, на что наткнулась моя рука, – злополучный нож. Странно, я вроде его туда не клала. «Подвинься, мне не тебя сейчас надо». По закону вредности, бутерброды оказались засунуты во внутренний карман под молнию. Четыре вынимаем… Вообще-то я всегда думала, что с арифметикой у меня проблем нет. Точно помню – бутербродов было пять. Один я съела, пока шаталась по равнине. Производим нехитрую операцию по вычитанию. Что в результате? Верно, четыре. Вопреки всем законам математики и здравого смысла из пакета на меня смотрел несуществующий пятый бутерброд. В таких случаях один мой знакомый употреблял богатое слово «оппаньки». «Ну и черт с тобой! Больше – не меньше», – философски рассудила я и протянула парню два бутерброда, логично рассудив, что делиться надо по-братски.

– Вот. Держи.

В ответ на этот широкий жест Айс одарил меня нехорошим взглядом. Обычно так смотрят на безнадежно больных людей.

– Слушай, я очень хочу есть. Составь мне компанию, пожалуйста, – жалобно попросила я.

– Сабира ведет себя странно, – прошептал Айс, и в его серых глазах проскользнула тревога.

– Я не сабира. Я вообще не знаю, что это такое, и не понимаю, почему ты обзываешь меня этим дурацким словом. Уже полчаса я старательно пытаюсь донести до тебя эту нехитрую информацию, – не выдержав, я, урча от удовольствия, вцепилась зубами в бутерброд. – Жуй давай! А то у тебя такой вид, будто ты ешь один раз в год, двадцать девятого февраля.

Айс послушно взял угощение, зачем-то его обнюхал, и осторожно откусил микроскопический кусочек.

– Не бойся, не отравлено. Давай отвернусь, что ли? А то, может, ты при мне стесняешься?

Предложение слегка запоздало: никогда не видели, чтобы кто-то ел с такой скоростью и жадностью. Такое впечатление, будто он проглотил бутерброды, не жуя.

– У меня еще есть. Хочешь?

Айс отрицательно мотнул головой.

– Врешь, – сказала я, совершая очередной набег на рюкзак.

В пакете гордо лежало пять слегка подсохших, но влолне узнаваемых бутербродов. Один из них был чуть-чуть кривой – точно такой же я слопала минуту назад. «Размножаетесь вы тут, что ли? ».

Аккуратно отделив еще четыре куска булки, я протянула их Айсу.

– Вкусно? – тоном ревнивой кухарки спросила я через пару секунд, когда с бутербродами было покончено.

Парень растерянно кивнул.

– Еще? – во мне проснулся змей-искуситель. Уж очень здорово этот парень ел. Спорю на что угодно, он бы смог съесть приготовленный мной обед и не попасть в больницу с острым несварением. А такой подвиг пока еще никому не удавался.

– Целую следы сабиры. Я уже сыт, – Айс с почтением поклонился, почти коснувшись лбом пола.

– Тогда я могу тебя кое о чем попросить?

– Моя жизнь принадлежит сабире.

– Во-первых, будь так добр, сядь на стул. Парень бросил на меня еще один удивленный взгляд, но просьбу выполнил: медленно поднялся с пола и, стараясь не разгибаться, осторожно умастился на краешке колоды. В глаза он старался не смотреть.

– Во-вторых, я хочу задать тебе несколько вопросов. Будет здорово, если ты ответишь.

– Моя жизнь принадлежит сабире, – послушно повторил Айс.

Я взяла секундную паузу, чтобы вымолить у всех известных богов терпения. Очень много терпения.

– Как называется это место? – для ясности я махнула рукой в неопределенную сторону.

– Волчий край, сабира.

– Логично. Мы находимся в каком-то селении, так?

Утвердительный кивок.

– У него есть название?

Айс отрицательно тряхнул головой.

– А чем занимаются люди в поселке?

– В поселке нет людей, сабира.

Этот ответ озадачил меня надолго. Человек, сидящий передо мной, с полной серьезностью утверждал, что людей тут нет.

– Хорошо, – прикусив губу, согласилась я. – А кто в таком случае здесь живет?

– Оборотни, сабира.

– То есть, ты хочешь сказать, что ты…

Утвердительный кивок и настороженный взгляд.

– Так. Тайм-аут.

Я спрятала лицо в ладонях. А собственно, чего я ожидала? Что здесь меня встретит глубоко цивилизованное общество? Все в туниках и с ясным взором? Это странный мир, а в нем могут происходить странные вещи. Придется разучиться удивляться. По крайней мере до того момента, пока я не найду способ отсюда вырваться.

– Докажи!

– Я не понимаю, что хочет сабира…

– Докажи, что ты оборотень! Ты ведь должен уметь превращаться в волка.

– Сабира хочет…

– Да!

Айс осторожно встал из-за стола и сделал шаг в сторону.

Я, подсознательно приготовившись наблюдать десятиминутную душераздирающую сцену, с медленным прорезанием когтей и мучительной перестройкой тела, была несколько разочарована. Все произошло мгновенно.

В центре комнатушки стоял волк. Именно такой, каким я его себе и представляла. Крупный, раза в два больше тех заморенных существ, виденных мною в зоопарке. Выгнутая спина, крупные сильные лапы и мощная грудная клетка – любая стая из наших лесов тут же признала бы в нем вожака. На морде узор меха образовывал черную маску. Остальная шерсть была серебристо-серой и переливалась в неярком свете лампадки. Только глаза оставались прежними – темными и печальными. Волк, не отрываясь, смотрел на меня, потом чуть двинулся вперед, и я опять не успела засечь миг превращения.

– «Сабира» означает «человек»? – кусочки мозаики постепенно вставали на свои места.

Парень кивнул и, сгорбившись, уселся на прежнее место.

– Послушай, Айс. Я не знаю ваших правил этикета, но меня можно называть по имени – Аня. Так будет лучше.

– Мой язык не смеет произносить имя сабиры, – заученно сказал Айс, отрешенно разглядывая доски стола.

– Почему?

– Истина седьмая, строфа четвертая: «Всякой нелюди запрещено произносить имена человеческие, ибо грязный их язык лишь опошлит красоту звучания. Наказание за неповиновение – казнь через сожжение».

Я опешила: от бесцветности голоса оборотня и от глупости сказанного. Противное ощущение, словно ты надкусил красивое яблоко, а в нем оказался жирный червяк. Омерзительное чувство. «Мирок-то с гнильцой попался», – зловредно прошептал внутренний голос.

– Я – не сабира, – собственный шепот показался оглушительным. – Это неправильно.

Айс промолчал. Разноцветные волосы почти полностью закрывали его лицо, скрывая глаза.

– Давай поступим так. Сейчас я расскажу тебе историю. Верить или не верить дело твое. Сам потом решишь. Хорошо?

– Истина первая, строфа третья: «Слово сабира – закон. Сабир не унижает себя ложью и говорит лишь сердцем. Все сказанное им – истина».

Я треснула кулаком по столу. Оборотень вздрогнул и отшатнулся, колода под ним покачнулась, и, потеряв равновесие, он рухнул на пол.

– А если сабир не прав – смотри пункт первый! – волна ярости отхлынула так же быстро, как и накатила. – Черт! Ты не ушибся? – я вскочила с места, уронив себе на ногу колоду, ругнулась на собственную неуклюжесть и неумение держать язык за зубами и наклонилась над ним.

– Я рассердил сабиру, – парень так и остался лежать на полу, не делая попыток подняться. Спутанные волосы разметались по грязным доскам, а на костяшках пальцев заалела только что полученная ссадина.

Уже предчувствуя, что за этой фразой последует какая-нибудь ритуальная глупость, я поспешила вставить свою реплику:

– Нет. Я не рассердилась. Просто у меня такая манера общения. Ни с того, ни с сего начинаю кричать. Не хотела тебя пугать, извини, пожалуйста, – мне действительно было жутко стыдно.

– Сабира лжет, – еле слышно прошептал оборотень, и, испугавшись собственных слов, сжался в клубок.

Что делать в такой ситуации – я не знала, поведение этого оборотня сбивало меня с толку. Вроде взрослый парень, а ведет себя как трехлетний ребенок.

– Ты же сам сказал, что сабиры не могут говорить неправду, – некстати появившаяся дипломатичность решила заявить о своем существовании.

Айс осторожно поднялся с пола и уселся, поджав под себя ноги.

– Давай я тебе ранку заклею, у меня где-то в рюкзаке пласты…

– Ты неправильная сабира, – резко сказал он. В серых глазах светилась какая-то ненормальная решимость, на скулах играли желваки, а руки судорожно вцепились в колени – кажется, парень приготовился к смерти от рук меня любимой.

«И делаю неправильный мед», – мысленно закончила я фразу голосом Винни-Пуха.

– Ну, наконец-то. Хочешь еще один бутерброд? За догадливость?

Тонкого юмора Айс не оценил, лишь внимательно осмотрел меня с ног до головы. Потом жадно втянул воздух, крылья его носа хищно затрепетали, словно пробуя запахи на вкус. Мне стало не по себе, мелькнула шальная мысль, что «неправильных сабир» здесь тоже принято сжигать на кострах, для профилактики.

– Ты странно пахнешь, говоришь так, будто считаешь меня свободным, даешь мне свою еду…

– И битый час пытаюсь объяснить, что я не сабира. В смысле не сабира, которая сабира у вас, а сабира, которая у нас. То есть… Давай по порядку. Я говорю – ты слушаешь. А потом наоборот.

Айс осторожно кивнул.

Весь рассказ я ухитрилась ужать до десяти минут. Все время, пока я говорила, оборотень, не отрываясь, смотрел мне в глаза. Не перебивал, не лез с комментариями, не задавал вопросов – просто смотрел. Было интересно наблюдать, как по мере продвижения повествования его взгляд менялся: сначала был только страх с примесью недоверия, словно вместо меня рядом с ним мирно сидела королевская кобра; потом в этот коктейль добавился живой интерес, затем удивление.

– Сабира ходила там, где нет дорог для живых, – тихо сказал он, когда я закончила рассказ. После моего рассказа Айс преображался прямо на глазах: затюканное и забитое существо медленно растворялось, уступая место спокойному и уравновешенному… оборотню. Привыкание к новому термину давалось мне нелегко. Он обращался ко мне уже без страха, но с подчеркнутой вежливостью. «Правильно, парень, – мысленно одобрила я. – Черт их знает, этих сабиров! »

– Меня, знаешь ли, не спрашивали, где мне удобнее ходить. Только объясни: как мне попасть обратно домой?

– Я не знаю, сабира.

Я буквально услышала звон, с которым рассыпалась на осколки надежда.

– И что мне теперь делать?

– Через месяц придет караван из Аметистовых гор, они привезут руду. Обычно одновременно с ними приходят подводы с провизией. Там будет человек – он забирает готовую работу и проверяет, все ли в порядке. Ты можешь вернуться вместе с ним в Крат. Это ближайшее отсюда крупное поселение. Там есть те, кто может помочь, – оборотень почтительно поклонился.

– А ты уверен, что там найдется кто-то способный во всем разобраться? – опасливо спросила я. Ехать в какой-то Крат, в сопровождении черт знает кого, чтобы посоветоваться неизвестно с кем – такая перспектива не прельщала абсолютно. Я вообще не люблю частую смену обстановки – за последнее время наменялась дальше некуда: сначала лес с тремя лунами, потом прогулка по равнине, теперь вот избушка оборотня. И опять «идти туда, не знаю куда, спросить то, не знаю что».

– В Крате живут люди, – со значением сказал оборотень.

Я лишь хмыкнула. Ну, люди, ну, живут… Где гарантия того, что они помогут?

– Ладно, уговорил. Буду терпеливо ждать каравана или как там его называют. Ты говорил, он придет через месяц?

– Да. В конце сентября.

– В конце чего? – я решила, что ослышалась. Не иначе прогулки по морозу пагубно повлияли на мои уши.

– Сентября, – виновато пробормотал оборотень, с таким видом, будто это исключительно его вина, что у месяца такое дурацкое название.

– Ну и погодка у вас в начале осени! Как на Северном полюсе. Или это только ночью?

– Здесь нет другой погоды, сабира. И дня тоже нет. Это Волчий край.

– А как вы определяете время года, ведь вокруг всегда темно и холодно?

– У нас есть календарь, сабира, – оказывается, оборотни тоже умеют улыбаться. Почти незаметно, как Джоконда, самым краешком губ.

В который раз напомнив себе, что судить по внешности глупо, я решила перейти к главному вопросу:

– Слушай, Айс… А можно я у тебя поживу, пока караван не придет? Я, конечно, существо не особо полезное: готовлю только отраву, мало чего умею делать нормально…

– Сабира вольна распоряжаться моей жизнью и моим имуществом, а также жизнью и имуществом рода, – спокойно повторил оборотень, только его глаза стали холоднее, будто их инеем подернуло. – Ты можешь выбрать любой дом, который тебе больше по нраву. В нашем поселке нет достойных сабиры покоев, разве что дом старосты – он просторнее и теплее остальных.

– Хорошо, – от голоса Айса по спине спринтом пронеслось стадо крупных мурашек. И за что он так со мной? Можно подумать, я написала законы этого мира и отвечаю за их исполнение. – Ты покажешь мне поселок?

Айс коротко кивнул и поднялся из-за стола. Поняв, что любое слово он воспринимает как приказ к незамедлительному действию, я вздохнула и накинули куртку. Придется идти сейчас, хотя я бы предпочла провести экскурсию чуть позже – после десяти – двенадцати часов сна, чашечки кофе и горячей ванны.

Оборотень, проявив навыки заправского швейцара, почтительно распахнул передо мной дверь. Еще раз вздохнув, я распрощалась с мечтами о комфорте и шагнула за порог, в узкие и холодные сени. Обстановка здесь была еще более простой, чем в комнате – маленькое заиндевевшее окно с лампадкой на подоконнике. Повертев головой, я обнаружила вешалку, сделанную из прибитого на стену рогатого черепа какого-то сильно зубастого копытного. «Ну, раз есть вешалка – этот мир еще не потерян для общества», – снисходительно решила я.

Тем временем Айс, осторожно обойдя меня по кривой (для того, чтобы это сделать в узком коридорчике, ему пришлось проявить чудеса гибкости), с натугой распахнул вторую дверь – она уже успела примерзнуть.

Только в этот момент до меня дошло, что снаружи еще холоднее, чем в сенях, а на мне по-прежнему летняя одежка. Предложить что-нибудь более существенное оборотень не догадался. Или не захотел. Или не было у него второй куртки.

«Вот из принципа ничего просить не буду. Пусть мое замерзшее тело останется на его мохнатой совести».

Дом Айса, если можно назвать домом покосившуюся лачугу, располагался на отшибе, метрах в ста от поселка. Рядом с этой «хижиной дяди Тома» темнело приземистое каменное строение, из трубы которого валил черный маслянистый дым. Вонял он не просто жутко, а невыносимо. Я поспешно прикрыла нос рукой, краем глаза заметив легкую усмешку оборотня.

– Что это? – промычала я, тыкая пальцем в источник амбре.

– Кузня, – лаконично ответил Айс. – Сабира желает осмотреть?

Это уже попахивало издевательством.

– Обязательно осмотрю, – я с усилием оторвала ладонь от носа, и заставила себя вдохнуть. – Но попозже.

Оборотень пожал плечами и неспешно направился к поселку. Я засеменила следом, проклиная себя за проявленную минуту назад принципиальность: воспоминание о чудной прогулке по равнине все еще было свежим. И если в первый раз мне удалось избежать серьезного обморожения и воспаления легких, то сейчас представился шанс наверстать и то, и другое.

Поселок оказался точно таким же, как и в том странном видении: кучка притулившихся друг к другу лачуг и вросшие в лед кузни. Обилия народу не наблюдалось. Один раз я успела заметить в промежутке между домов чью-то тень, но она тут же исчезла.

– А где… – я запнулась и проглотила уже готовое сорваться с языка «люди». – Где все?

– Работают, – Айс удивленно пожал плечами, словно был вынужден объяснять ребенку, почему нельзя играть со спичками.

– Понятно, – пришлось кивнуть.

– Здесь живет старейшина, – оборотень указал на одну из лачуг, на мой взгляд, ничем не отличавшуюся от остальных. – Сабира хочет осмотреть?

– Угу, – честно говоря, сабира уже ничего не хотела осматривать, она просто хотела обратно под теплую шестилапую шкуру. В компанию бутерброда и чашки чего-нибудь горяченького. Но Айс уже распихнул дверь, пропуская меня внутрь.

Отличительной чертой дома старейшины являлось только одно: наличие печки в сенях. Никакого обещанного «попросторней» не было.

Стоило мне войти в тесную комнатку-клеть, как здоровенный мужик, до этого сидевший за столом и тщательно водивший стилом по вощеной дощечке, тут же оказался на полу в той самой осточертевшей до колик четверенькообразной позе.

– Безмерно счастлив приветствовать сабиру…

В дальнейшее я уже не вслушивалась. В отличие от Aйca этот завел приветственную речь аж на целых полторы минуты. Сразу видно – главный. Старейшине можно было дать лет сорок, и комплекцию он имел поистине богатырскую. Косая сажень в плечах, во всяком случае, присутствовала.

– Да я, в общем-то, просто проведать зашла… Шли мимо… Вроде как положено со старейшиной поздороваться… Дай, думаю, проведаю, – мое косноязычие превзошло все мыслимые границы. Что говорить и куда деть руки, я решительно не знала. Одно ясно было точно – в этом доме я стопроцентно жить не буду: на новые объяснения, на тему «почему передо мной не надо ползать на четвереньках» – моего рассудка уже не хватит.

Старейшина ошалело моргнул и бросил взгляд на Айса, который все это время тихо стоял у меня за спиной. Видимо, Айс что-то ему просигналил, потому что взгляд у мужика стал еще более удивленный.

«Небось, показал, что сабира с глузду двинулась», – печально подумала я.

– Ну, познакомились и хорошо! Пойду еще погуляю, – со скоростью стратегической ракеты я вылетела на мороз. Почему-то хотелось плакать. Не от обиды, а от злости на весь этот ненормальный мир.

«Угораздило же! А еще целый месяц такой развеселой жизни впереди. И при каждом моем появлении эти оборотни будут падать на карачки и лицемерно лепетать про счастье видеть меня. Тошно-то как! »

– Здесь хоть кто-нибудь нормальный есть? – спросила я у звездного неба. Ответ пришел снизу – что-то теплое ткнулось мне в колено. Опустив глаза, я увидела волка. Он внимательно обнюхивал мои джинсы.

– Привет. Ты тоже оборотень?

Волк не ответил, осторожно попробовал на зуб мой кроссовок и чихнул.

– Что, невкусно? А, серый? – я присела на корточки и погладила мягкую серую шерсть. Странно, но мне и в голову не пришло, что это дикий зверь, и он может спокойно схрумкать руку по самый локоть.

Волк несколько секунд терпел ласку, а потом осторожно убрал голову.

– Не понравилось? Ладно, больше не буду. Нюхай дальше. Хороший ты, меня не боишься, на колени не падаешь, глупостей не говоришь…

– Это не оборотень, а животное. Оно не умеет разговаривать, – холодный голос Айса заставил меня вздрогнуть. – Сабира желает осмотреть остальные дома?

– Нет, – не оборачиваясь, сказала я. Волк еще раз обнюхал кроссовок, чихнул, и, потеряв ко мне всякий интерес, рысцой скрылся в темноте. – Я бы хотела остаться в твоем доме. Ты против?

– Слово сабиры закон, – отчеканил Айс. Другого ответа я, признаться, и не ожидала. Как и не ожидала внезапно почувствовать тяжесть меховой куртки у себя на плечах. Все-таки удивил напоследок.

Глава 5.

Говорят, человек – самое выносливое из животных. Он может выжить в жаркой пустыне, в душных и сырых джунглях, среди льдов Арктики, в загазованных до предела городах. Забрось его на Юпитер – он и там найдет способы дышать и плодиться: абсолютная приспособленность к изменению среды обитания. Из всех зверей по этому пункту ближе всего к человеку подобрались крысы. Но до людей им также далеко, как игрушечному солдатику до живого десантника. Человек привыкает ко всему. Даже к тому, что его ненавидят.

Через две недели я уже знала поселок так, будто провела в нем половину жизни: как пройти от дома Айса к дому старейшины, чтобы не успели замерзнуть руки; почему дым от кузен пахнет какой-то дрянью, и кого попросить, вернее, кому приказать подлатать отклеившиеся подошвы кроссовок.

Я привыкла каждое утро просыпаться на неошкуренных досках, осторожно отодвигать штору и всякий раз убеждаться в том, что Айс ушел работать в кузню (как бы рано я не вставала – его уже не было). Для меня стало нормой питаться кашей из пресной крупы с ошметками рыбы, скрашивая меню нескончаемыми бутербродами и горьковатым аналогом чая – другой еды здесь не было. Отмывать с себя запах псины и дыма в железной бочке, наполненной еле теплой водой (поневоле радуясь тому, что у меня короткие волосы и с ними не надо долго возиться), и тут же заново пропитываться этими ароматами. Я наперед знала, что до обеда мне придется скучать, развлекая саму себя короткими прогулками по окрестностям: не больше пятнадцати-двадцати минут – с каждым днем становилось все холоднее, и даже в куртке из густого меха киара (того самого шестилапого зверя) я успевала промерзнуть до костей. Да и после обеда, который готовил молчаливый Айс, заняться было абсолютно нечем. Если только в поселок не возвращалась стая…

Забавно, но, находясь среди существ, отличающихся от меня только способностью перекидываться в зверя, единственными, с кем я смогла поладить, были настоящие волки. Оборотни меня боялись. И ненавидели. Второе я поняла на шестой день пребывания в поселке, когда услышала диалог, для моих ушей явно не предназначенный.

Тот день ничем не отличался от остальных – я откровенно скучала, не зная, куда приложить свою кипучую энергию. Побродила по поселку, поела, побродила, потом заглянула в кузню Айса.

Оборотень всегда узнавал, что я пришла, еще до того момента, как моя нога переступала через порог. Может, слух у него был великолепный, а может, он ухитрялся учуять мой запах сквозь миазмы маслянистого дыма – не знаю, но факт оставался фактом. Всякий раз он встречал меня легким поклоном – этакий компромисс между его стремлением валиться мне в ноги и моим нежеланием это терпеть – и вежливым «что угодно сабире?». Я махала рукой в знак того, чтобы он не обращал на меня внимания, усаживалась в самом далеком от горна уголке и наблюдала. А поглядеть было на что…

Как дитя «бетонных джунглей», я слабо представляла работу настоящего кузнеца. В голове прочно засели стереотипы из сказок про богатырей: крупные смуглые мужчины, блестящие от пота, с легкостью машут здоровенными молотами и небрежно окунают раскаленные добела полосы металла в воду. Вот и все познания. Небогато, конечно, но для городского жителя вполне обыкновенно.

Здесь было не так: работа Айса выглядела скорее как труд ювелира – неспешная, внимательная и очень сложная. Побывав в остальных кузнях, я уже научилась с ходу определять, что изготавливает тот или иной оборотень: по реву пламени в горне, по инструменту рядом с наковальнями, по покрою толстых кожаных рубах на плечах кузнецов.

Оглушительный гул огня, вытянутая наковальня, больше похожая на гладильную доску, тяжелые молоты на коротких рукоятках, на кузнецах длинная до колен рубаха с высоким воротом, закрывающим лицо до самых глаз – значит, здесь делают массивные решетки для крепостных ворот, цепи со звеньями размером с колесо КАМАЗа или какие-то железные ковши непонятного предназначения.

Едва разогретый горн, набор стоматологического вида клещей, толстые перчатки по локоть и короткие рубахи – работа с медью и бронзой. В основном, отливка небольших предметов – дверных ручек в виде рычащих чудовищ с шиловидными хвостами, птиц-подсвечников, в распахнутый клюв которых вставлялись витые свечи из темного воска, и тяжелых чаш неправильной формы с множеством тонких перегородок изнутри.

Ровное гудение яркого пламени, небольшая наковальня, набор инструментов, превышающий ассортимент среднего хозяйственного магазина, вместо рубах кожаные простеганные жилеты – здесь ковали оружие.

Таких кузен было всего две. Одна располагалась на противоположном конце поселка, в ней хозяйничал подслеповатый старый оборотень, с седыми волосами и глухим грозным голосом.

Вторая оружейная кузня принадлежала Айсу. Здесь я и проводила большую часть времени, сжавшись в клубок между старой наковальней и штабелем металлических слитков. Айс не возражал против таких посиделок, он вообще не спорил со мной, а на любую фразу отвечал только покорно-равнодушным кивком. Сначала я приходила сюда просто от нечего делать, потом стало интересно – прямо на моих глазах творились настоящие чудеса, из разряда тех, что делают собственными руками.

Айс работал спокойно и размеренно. Иногда он надолго задумывался, рассеянно рассматривая ракаленную полосу металла, которой еще только предстояло стать мечом или острой рапирой. Словно шахматист, прикидывающий ход, бродил вокруг наковальни, рассеянно проводя рукою по инструментам, решая с чего начать. Иногда раздумья были минутными, но чаще пауза затягивалась на полчаса, а то и дольше. Наконец, определив что-то важное для себя, оборотень брался за дело.

Звон металла, упрямо отстаивающего свою прежнюю форму; искры, фейерверком разлетающиеся в разные стороны; сосредоточенное лицо Айса – все это завораживало меня, как дудочка заклинателя кобру. Металл смирялся, клинок постепенно приобретал законченные контуры, оборотень хмурился, что-то шептал, и так до того времени, пока по поселку не раздавался визгливый звон – старейшина бил в ржавый колокол, знаменуя этим окончание работ. Айс отшвыривал инструмент в сторону и быстрым шагом выходил из кузни.

Я еще некоторое время сидела в своем уголке, наблюдая, как медленно затихает огонь в горне и плавно тускнеет металл заготовки, становясь из красного темно-бордовым.

По неизвестной мне причине, в течение часа после окончания работы, Айс вел себя так, словно задавался целью вывести меня из равновесия в кратчайшие сроки: слово «сабира» сыпалось из него, как из рога изобилия, цитаты из «Кодекса Истин» перемещались с нарочито глубокими поклонами, а в глазах таилась такая ярость, что меня аж знобило. Экспериментальным путем выяснив, что через час оборотень обычно успокаивается, я предпочитала проводит это «критическое» время в остывающей кузне. Нервные клетки не восстанавливаются, а сидеть и смотреть на огонь – занятие философское и вдумчивое. Вдруг в голову придет идея, как отсюда выбраться?

Когда по моим внутренним часам оттикивало достаточно, я тихонько пробиралась в дом. Если я правильно рассчитывала время, то Айс уже вовсю хозяйничал у печурки, помешивая в котелке неаппетитное варево, а если нет – то сидел на полу и, прищурившись, смотрел в одну точку. Во втором случае я осторожно давала задний ход и пряталась обратно в кузню – значит, рано вылезла.

В тот злополучный шестой день, я, как всегда, прождала некоторое время, но то ли мой внутренний будильник устал работать на пресной каше, то ли какая-то сила выпихнула меня из кузни раньше положенного.

Уже отворяя дверь лачуги, я поняла, что лучше вернуться. Откуда взялось это знание – понятия не имею, может, проснулись гены неизвестной прабабки-предсказательницы или третий глаз прорезался?

Однако, вопреки собственным предчувствиям, я упрямо просочилась в приоткрывшуюся щель – дверь из-за наросшего на петли льда не хотела открываться полностью. Почти сразу же услышала голоса. Это было в диковинку – гостей Айс при мне еще не водил. Я уже взялась за ручку двери, ведущей в комнату, когда до меня долетело опостылевшее до зубовного скрежета «сабира». Прекрасно зная, что подслушивать неприлично, недостойно и вообще наказуемо (доказано Варварой и неизвестной погубленной кошкой – вечная им память), я все равно не смогла устоять перед соблазном.

– Нет, ты прекрасно понимаешь, о чем я! Ты не имел права приводить ее в селение! Всем известно, чем для нас оборачиваются такие визиты! Моли Ворона, чтоб она действительно оказалась такой сумасшедшей, как ты говоришь, – хриплый голос говорил жестко, с легким порыкиванием. – На кой лёд ты не оставил ее на равнине? Неужели за свою жизнь так и не понял, что чем дальше ты будешь держаться от людей, тем целее будет шкура!

– Уймись, Клеф. Я не щенок из твоего рода, чтобы ты разевал на меня пасть и учил жизни, – спокойный голос Айса резко контрастировал с обрывистыми фразами невидимого мне собеседника.

– Тогда объясни, какого льда притащил сюда человека?!

– Ты удивляешь меня, Клеф. Как тебе удалось стать вожаком, имея только половину мозга? – за дверью что-то грохнулось, потом завозилось и стихло. – Я же сказал – уймись! Врываешься в мой дом, орешь, требуешь – притом делаешь это только сейчас, хотя человек здесь живет больше пяти дней.

– Айс! В твоем положении несколько самонадеянно разговаривать со мной в таком тоне, – хриплый голос слегка сбавил обороты, но зато в нем прорезались угрожающие нотки. – Род хочет знать, зачем…

– Затем! Напряги то, что ты называешь своей головой, и немного подумай. Что бы произошло, найди человеческий патруль труп одной из своих женщин на равнине, рядом с поселением? Она ведь почти дошла до нас – волки обнаружили ее в лиге к северу от деревни. Что подумали бы люди? А, Клеф? Хочешь, расскажу? Они бы решили, что твой род убил ее. А о том, что она умерла от холода – до этого бы они додумались позже. Значительно позже – после того, как вырезали бы весь поселок.

– Здешний край крепко хранит свои тайны, Через день тело покрылось бы льдом, а патрули проезжают не каждый час… Спустя неделю никто бы и не унюхал, что произошло на этом месте!

– Ты теряешь память, Клеф, – чем сильнее распалялся собеседник, тем спокойнее становился голос Айса. – Когда ты последний раз видел человека? Десять, двадцать лет назад? Нет, не того, что идет с караваном и забирает товар. Его ты знаешь наизусть, от пропахших табаком пальцев до царапины от когтей киара на нагруднике. Это выродок, лишенный силы. Таких терпят исключительно из-за того, что они занимаются черной работой. А я говорю о человеке из замка Роз. О том, кто способен одним взглядом стереть поселок с лица земли и даже не заметить этого. Патруль состоит именно из таких.

– Не смей поучать меня! Я провел в замке семь лет и знаю, о ком ты говоришь!

– В таком случае – не пори чушь, – устало отозвался Айс. – Патруль учуял бы своего мертвеца даже сквозь лигу льда.

Я замерла, боясь пошевелиться. То, о чем говорили эти двое, было настолько ужасно, что мой мозг отказывался верить ушам. И если дело действительно обстоит так, и это не спектакль, рассчитанный на мое любопытство… Думать дальше было страшно.

– Тогда почему ты просто не дождался, пока она окоченеет, и не избавился от тела? – хрипатый все не унимался. – Сжечь – благо в печах и топливе недостатка нет – и развеять прах по ветру…

– Люди чувствуют смерть не хуже нас. Они бы поняли…

– Ты их здорово переоцениваешь. До Крата шестьдесят лиг пустоши по прямой, до патрульных – лёд знает, может еще больше… Ее надо убить, пока она не привела беду.

За дверью раздались шаги, словно кто-то в задумчивости ходил из угла в угол.

– Последние пять лет я провел в замке. Изучал людей так же, как они изучали меня. Знаю их сильные и слабые стороны, знаю предел их возможностей – голос Айса раздался почти рядом с дверью, заставив меня вздрогнуть. – Ровно через час после того, как она умрет, патруль будет здесь. Ты готов рискнуть своим родом ради смерти одного-единственного человека?

Воцарилось молчание. В этой тишине я слышала только бешеные удары своего сердца, столь гром-кис, что мне казалось – этот звук с легкостью пробьет толстые бревна и достигнет ушей оборотней.

– Ты не лжешь, Айс, – тихо сказал хрипатый, – но и всей правды тоже не раскрываешь. Можешь считать меня недалеким вожаком, который предпочитает нападать на одиночек, потому что боится столкнуться лоб в лоб со всей стаей, но я-то знаю, как сильно ты ненавидишь людей. В чем причина того, что человек остался жить? Не начинай заново убеждать меня в том, что ее смерть не осталась бы незамеченной! Уж кто-кто, а ты нашел бы способ провернуть дело тихо и гладко. , .

Айс помедлил с ответом, потом еле слышно проговорил:

– Когда я пришел, ее грели волки.

– Что?!

– Она пробыла на равнине достаточно долго, чтобы обморозиться. То, что она отделалась так легко – заслуга стаи. Они успели отогреть ее. И еще… Они не хотели подпускать меня к ней…

– Да ты рехнулся!

– Ничуть, – даже сквозь стену я почувствовала усмешку в голосе Айса. – Ты просил рассказать почему я не убил сабиру, – последнее слово он выплюнул, как кость, застрявшую в горле. – Дело в ней самой. Она странная, говорит, что пришла из леса, который за пустошью. Оттуда, где черные деревья и три луны в небе. И если она не лжет…

– Лжет. Все. Люди. Одинаковы, – обрезал хрипатый. – Все до единого! И эта ничем не отличается от остальных. Как только она попадет в Крат…

– Когда ты последний раз видел сны, Клеф?

– Не задавай глупых вопросов! Сам прекрасно знаешь, что я перестал видеть сны, как только научился держать в руках кузнечный молот, – хмыкнули за дверью.

– За день до того, как волки нашли человека, мне приснился лес, – Айс говорил медленно, словно припоминая в точности. – Короткое, как вспышка молнии, видение: мертвый лес у подножья Аметистовых гор. Ты должен знать это место. Белые искореженные деревья, ночь и пурга. А еще чья-то фигура – я не успел рассмотреть, кто это был – человек, оборотень или сэт. – Айс выдохнул и продолжил. – Можешь считать меня сумасшедшим, но совпадений слишком много: первый сон за последние десять лет, странное поведение волков, чужак на равнине… Конечно, на собрании рода слово Проклятого ничего не стоит, особенно против слова вожака. Но на твоем месте я бы поостерегся…

– Обойдусь без твоих советов!

– Дело твое, Клеф, – устало согласился Айс, – ты приходил только затем, чтобы получить совет, в котором не нуждаешься, или…

– Или. Скоро прибудет караван. У тебя готово оружие, заказанное бароном?

– Да. Хотя, если в следующий раз привезут такое же железо, как в этот, то ни о какой работе речи не будет. Я не человек, чтобы из ничего выковать меч. Для хорошей работы нужна хорошая сталь…

Несколько секунд я стояла, упершись лбом в заиндевевшие доски сеней – пыталась выровнять дыхание и успокоить ломящееся в ребра сердце. За стенкой спорили о качестве железа и тонкостях ковки. Дальше я слушать не стала. В любой момент Айс или его собеседник могли меня учуять и, честно говоря, не знаю, что произошло бы после. Скорее всего, на этом свете стало бы двумя мертвыми оборотнями больше. Так я еще никогда не злилась.

Стараясь двигаться плавно и осторожно, я медленно начала пятиться к двери, пока не уткнулась спиной в неровные доски. Нащупала ручку, выскользнула на мороз и тихо прикрыла за собой дверь.

Холодный ветер все также мел поземку, в небе переливались звезды, а я стояла, тупо рассматривая лачугу Айса, словно видела ее впервые. После минуты подобной медитации я поняла, что такое времяпрепровождение не самый лучший выход из ситуации. Нужно было что-то делать, но что? Отправиться в Крат? Не думаю, что доберусь туда живой. Прогуляться по равнине в поисках загадочного «патруля», которого так боятся оборотни? Сильно сомневаюсь, что моя удача перевесит теорию вероятности, и мне удастся встретить хоть кого-нибудь живого на этих километрах льда. Вернуться в дом и наорать на Айса? А смысл? Он спас мне жизнь, какие бы мотивы им не двигали. Конечно, я бы предпочла более романтические варианты этой истории: влюбился с первого взгляда в мою посиневшую от холода тушку или признал во мне пропавшую десять лет назад царскую дочку, решил получить вознаграждение, потом влюбился и… Нет, этот вариант уже был. Черт! Обидно осознавать, что тебя спасли не из человеколюбия, милосердия или даже жалости, а просто из-за того, что не нашли способа правильно и безопасно убить.

Решив, что размышлять можно и в более комфортных условиях, я вернулась в остывающую кузню. Пробираться между штабелями железа и завалами инструментов пришлось почти вслепую – горн уже погас, а окон или других источников света здесь предусмотрено не было.

Я прислонилась к еле теплому боку печи и расплакалась. Ревела тщательно и с каким-то мстительным удовольствием. Правда, надолго меня не хватило – запас слез в организме был строго ограничен. Вместо того чтобы рыдать, вцепившись зубами в ворот куртки, нужно было думать. А вместе эти два процесса проистекать не могли.

Распаленная обидой гордость требовала немедленных и решительных действий. Как говорил наш учитель физкультуры, «нагрузка на мышцы разгружает голову». Отыскав в груде инструмента длинный лом, я вышла обратно на холод. Ветер тут же бросил мне в лицо горсть колючего снега.

– И ты туда же, – досадливо поморщившись и протерев глаза рукавом, я отправилась в место, которое оборотни называли шахтой, старательно обходя дом Айса по максимально широкой дуге.

В принципе, настоящей шахтой это считать было сложно: просто череда глубоких ям, каждая примерно два метра в длину и пять в ширину.

На третий день пребывания в деревне я всерьез заинтересовалась вопросом, чем здесь растапливают горны. Ведь кузнечный промысел требует огромных расходов топлива. Леса поблизости не было, следовательно, дрова взять негде, угольных запасов не наблюдалось, однако вонючий дым валил из кузен бесперебойно.

Оказалось, дело решалась просто. Подо льдом равнины скрывались огромные запасы топлива – наши олигархи повесились бы от зависти. Дело было в том самом черном песке, который так удивил меня еще во время прогулки по трехлунному лесу. Земля равнины состояла сплошь из него. Пламя песок давал ровное и сильное, горел долго, только вот запах был, мягко говоря, неприятный. С добычей особых проблем не существовало – надо только сколоть полметра льда, и черпай себе на здоровье хоть ведрами. Вот и выстраивались за поселком в шахматном порядке глубокие ямы. Каждое утро лед приходилось скалывать заново – нарастал он просто с фантастической скоростью.

Ругаясь на весь этот ненормальный мир, на равнину, на звезды над головой, на оборотней в целом и на Айса в частности, я сильным ударом вбила железный прут в лед. Работа оказалась чертовски тяжелой – уже через минуту с меня градом лил пот. Пришлось скинуть меховую куртку. Вскоре за ней последовала и проверенная всеми невзгодами ветровка.