Читать онлайн Счастье в мгновении. Часть 3 бесплатно

Глава 1

Милана

С душевным потрясением и ноющим от усталости сердцем, я судорожно хватаюсь за ладони брата и, тряся, перекладывая на них невыразимое волнение, в глубоких мозговых извилинах предчувствую недоброе событие.

– Питер, что, что с Даниэлем? Что тебе сказала Анхелика? – Скользящая по лицу Питера тревога и зловещее завывание ветра вкупе наводят на меня ужасные мысли, чернотой очерчивая их углы.

Подавив охватившую мятежность, он, после недолгой минуты обдумывания, уверяет меня спокойным голосом, дабы не приводить в состояние излишнего беспокойства:

– Милана, во-первых, не паникуй, – он кладет свои руки на мои плечи, – во-вторых, точных новостей нет – известно лишь то, что он оставил перед уходом записку, взял с собой какие-то вещи и паек с едой. Это всё, что я понял из слов его матушки, с трудом переведенных ею на английский.

– Но, но, но… – Единственное, что выходит из меня. Я отхожу на шаг назад и молитвенно поднимаю глаза к небу, умоляя черные небеса прогнать из моей жизни непрерывную цепь адских явлений, облекаемых на неминуемую гибель.

– А в записке, в записке, что?.. – волнуюсь я, каким-то чувством виня себя – не ушел ли он по моей вине?

– Я так и не понял. – Питер схватывает мои запястья и прижимает трясущиеся, как земля по вине извергающегося вулкана, ладошки к своей груди.

– Мы во всем разберёмся. И… – с напряжением начинает он и замолкает. – Нет без «и»! – Что-то интуитивно мне подсказывает, что он не всё передал. А вдруг, он совсем не разобрал ее слов? Английскому языку Анхелику обучал Даниэль и то по моим словарям, которые я давала ему. Съезжу к ним сама домой, как прибуду в Мадрид.

– Анхелика только это сказала тебе? Или что-то еще? – говорю и следом глубоко вздыхаю. Этот долгий день, как океан, шатающий меня по волнам от одного берега – невыразимой радости к другому – гнетущим чувствам.

В знак утверждения Питер мотает головой и, глядя в мои глаза, вслух выражается:

– Сеньорита крайне переживает. А ко всему к этому Мэри или Мэдисон, как там её, заболела. У неё озноб, кашель, горло… – Я непроизвольно создаю губами букву «о». Бедняга. Как же она умудрилась простыть, всё время сидя дома?

Как будто ожидая последующего моего вопроса, он считывает мысли, спокойно отвечая:

– Игралась, сидя под включенным кондиционером.

– О боже, – печалюсь я, – что же творится у них… Им нужна моя помощь, Питер! – переживающе выражаюсь я.

– Мы навестим их завтра, договорились? – Он ведет себя со мной, как мама, успокаивающая ребенка. – Могу лишь я один, чтобы не возникло проблем… Ты понимаешь. Но в обмен ты перестанешь всё воспринимать так близко к сердцу?! – и спрашивает, и утверждает брат.

Но я застлана путающимися предположениями, что продолжаю и продолжаю:

– Как бы им помочь, как бы узнать, куда ушел Даниэль и зачем он ушел, что заставило его уйти? А если из-за меня? Да я не прощу, не прощу… – Я делаю несколько вдохов и выдохов. Внутренний компас подсказывает неладное.

Питер живо выразительно восклицает, выбрасывая меня на поверхность из этого океана:

– Милана, я никогда не понимал: откуда в тебе столько переживаний, пессимистичных мыслей?

Я пожимаю плечами, задумываясь над этим вопросом. Питер прав. При каждой ситуации, в которой что-то развивается по незапланированному сценарию, я впадаю в отчаянность и, не удерживая себя во всепоглощающих эмоциях, паникую до потери пульса. До чего же эмоциональной является моя натура! Стоит только произойти какому-то негативному событию в жизни, как мое тело подчиняется мозгу. И с возрастом эта проблема только возрастает. Раньше я бы винила в этом внешние обстоятельства, а сейчас, благодаря моему накопившемуся, хоть еще и маленькому жизненному опыту, я осознаю, что в этом состоит моя ошибка. Сказать, что это легко побороть – нетрудно, но в реальности для меня взять себя в руки и перестать себя накручивать – предстаёт сложностью. На то она и жизнь, чтобы все время бороться со своими страхами и нерешимостью, переживаниями и страданиями, строя каменный прочный мост под названием «Гармония и любовь».

– Хороший вопрос, Питер.

Успокаивающим голосом заявляет брат, прикасаясь пальцем к кончику моего носа:

– Никуда он не денется, наш мОлодец, – выделяет он с юмором последнее слово. – Может, человек хотел побыть один в конце концов и ушел в поход, чтобы увлечь себя философскими мыслями о жизни или вовсе он с головой в работе сейчас, а мы подняли бум… Всё образуется, – улыбается он, – я полностью в этом уверен! Такие обстоятельства не должны заставлять тебя падать! И ты же не одна! Посмотри, какая у нас мощная команда из четырех умных мозгов, один из которых стратег-бизнесмен! – восклицает он, что приносит мне нужную дозу утешения. Питер умеет уничтожать ипохондрию.

– Да… – улыбаюсь я доброй улыбкой. И так каждый раз после разговора со своим братом. – Спасибо тебе! Ты знаешь, как поддержать. Я почти успокоилась. И ты сделал всё, чтобы унять мое растревоженное сердце.

Он понимает меня. Что может быть ценнее в слушателе?

Мы без слов обмениваемся тёплыми взглядами.

Взираю на него – можно счесть, что он плавает в воспоминаниях, которые оказывают на него влияние в виде странной, неподходящей к месту, улыбке на лице. Что же заставляет его улыбаться?

Я не удерживаюсь:

– А какой ключ у этой улыбки?

Он оставляет мой вопрос без ответа, делая гримасу, подразумевающую: «Ты знаешь, о чем я подумал». Предположу, что подумал он ни как иначе, как о нашем детстве и в нем проблеснуло какое-то воспоминание, где он успокаивал меня и кормил сладостями.

– My sister, идём в машину?.. – Юморист снова в деле. – Боюсь, что нас успели потерять как Анхелика внука, – оглядываясь на машину, сообщает Питер.

– Да, my brother! – несомненно соглашаюсь я, соображая, что в словах Питера, правда. Ритчелл и Джексон наверняка забили тревогу.

Быстрым шагом мы с Питером направляемся к автомобилю, а я продолжаю думать о Даниэле. Мне не даёт покоя тот момент, когда Джексон, в Италии не дал мне в руки звонящий мой телефон, чтобы поговорить с Даниэлем, и я услышала от пропащего всего лишь одну фразу и то обрывисто: «Случилось…» Но что случилось, у кого случилось, где он сейчас, остаётся непонятным. Однако я не хочу заходить за границы тревожного состояния, загонять себя в угол дурных размышлений и буду верить в лучшее.

Питер открывает мне дверцу, и я наблюдаю – улыбающуюся Ритчелл, распускающую лучи солнца, и счастье, написанное на лице Джексона.

Я усаживаюсь, нечаянно хлопнув за собой дверь.

Секунду и подруга смеётся заразительным смехом, который подхватывает Джексон. Усмехаясь, он шуточно толкает в плечо Питера, садящегося за руль:

– О-О-О… – тянет подруга, – вернулись…

Я молчу, слегка улыбаясь, не совсем соображая такой живой реакции этих обоих на наше возращение.

– Я не понял, Питер. Могу полюбопытствовать? Ты просил одну, – смеётся Джексон, заражая Ритчелл, – одну минутку обсудить с моей девушкой, волнующие тебя, какие-то там вопросы. Но ваша минутка, даже нет, – Джексон, подбирая нужное слово, бросает короткие взгляды на всё, что лежит в области его зрительного фокуса, – «минутища» по каким таким часам была отсчитана? Это ж надо так… – смешным голосом выражается он. – У вас там что, состоялся разговор века?!

Джексона разносит не на шутку. Редко я слышу такой смех. Одаренным несметным количеством шуток у нас является его брат, а не он. Или они поменялись местами? Если сравнивать нашу первую случайную встречу с ним на благотворительном вечере и состояние его духа в настоящую секунду – выглядит впечатляюще. Словно совершенно иной человек. Счастливый?

Питер спокоен, улыбчив, но его тяга к сарказму для противостояния насмешкам Джексона совсем не проявляется.

– Никак нет, – отвечает в здравом смысле старший Моррис, оставляя своё внимание другим мыслям, и поворачивает ключ в замке зажигания.

Я обвожу его взглядом и он, увидев меня в зеркале заднего обзора, замечает мое донесение ему глазами – не говорить в эти минуты о Даниэле. «Не желаю испортить ту блаженную радость, которую испытывает Ритчелл».

Поскольку решено было сделать этот вечер праздничным в честь помолвки моей подруги и Питера, то и какие бы предположения ни приходили бы мне на ум о местоположении Даниэля, я блокирую их и доверяюсь мысли, что он совсем скоро вернется и ему действительно захотелось побыть наедине с собой.

– Правда, подруга, о чем дискутировали? – пододвигаясь ко мне ближе, спрашивает Ритчелл, не отводя своего взгляда от кольца на пальце и переставляя руку в разное положение, оценивая сверкание драгоценного камня.

Я смотрю на Питера, задумчиво глядевшего в пространство, отвечая с деланой беспечностью:

– О тебе, о ком же ещё… – и натягиваю улыбку, чтобы она не подумала о чем-то другом. Я приобнимаю счастливицу, прижимая ее щеку к своей, и еще раз проговариваю, как неистово счастлива за нее.

Ритчелл, ослепленная бурным потоком радости, загорается светом, словно неоновая подвеска.

– Даже так? Обо мне? – хихикает она, завязывая волосы в короткий хвостик.

Питер не набирает скорость и едет медленно, словно какие-то мысли не дают ему покоя, но он всеми силами старается не показывать этого и не позволяет себе утонуть в них.

– Милая моя, я говорил сестренке, что в день бракосочетания ты будешь у меня самой красивой!.. – с чувством выпаливает Питер, поддерживая тайну нашего истинного с ним разговора, влюблённым взглядом пронизывая любимую в отражении зеркала. – Джексон, напомни-ка путь к твоему дому, – и сменяет тему, поправляя ворот рубашки.

Взаимоотношения двух братьев не перестают меня бесконечно радовать, помня, что было несколько лет назад… их постоянные, ежечасные ссоры в отсутствии причины.

– Ты не удосужился запомнить дорогу к великому?.. – подтрунивает Джексон. Его игривое и веселое настроение переносится на каждого из нас, но я все равно не отпускаю из головы тянущую душу мысль. – Вот так ты проявляешь глубочайшее уважение! – шутит Джексон и включает на телефоне навигатор.

– Джексон, – смеется под нос Питер, – я там был один раз. О-д-и-н, – по слогам произносит он, постепенно возвращаясь в свой постоянный образ. – Думаешь, что я обладаю феноменальной памятью и помню всё до точности?.. Путь в твои хоромы лежит через леса, горы и луга, как в той сказке: «В тридевятом царстве в некотором государстве жил был король…»

Сидящий рядом строит смешную гримасу, не унимаясь подкалывать брата:

– Минуточку, прозвучала ошибка в титуле. У меня более высокий ранг. Я император.

Мы хохочем с Ритчелл над этой словесной дуэлью.

– И где же тогда ваши регалии, император?!

Замкнувшись в молчании, через несколько секунд Джексон все же отвечает:

– Основные ношу при себе. Государственный меч – мой брат, скипетр и держава – Ритчелл, государственный щит – моя любимая.

Приятная волна разливается по телу.

На всех троих – улыбка. Джексону не характерны такие выражения. О чувствах при всех он редко, когда говорит, а то и вовсе скорее промолчит. Сегодня же какой-то особенный день.

– А корона? – спрашивает подруга и достает из сумки воду. – Самое-то главное.

– Дорогая, – подхватывает второй шут, – корона-то это он сам.

Проходит двадцать минут.

Мы с Ритчелл смотрим фотографии, сделанные в Италии, я рассказываю ей о наших приключениях с Джексоном, братья обсуждают между собой, как сократить путь, так как пробка вследствие аварии грузовика с легковым авто, загородившим всю дорогу, не рассасывается.

Внезапно Питер с чувством восклицает:

– Посмотрите: на горизонте повисла кровавая луна!

Я тут же раскрываю окошко:

– Какая таинственность! Какой-то страх она нагоняет!

Питер ловит на лету мои слова и дает им продолжение страшным глухим низким голосом:

– Ужас, струящийся по кровяным путям, пробирается до мозга, разрисовывая образы демонов…

Ритчелл мгновенно отзывается:

– Пиииитер! Прекрати! И правда, ужасом повеяло.

Я смеюсь и говорю:

– Не могу насмотреться на этот демонский окрас… Она манит, манит в чудовищную неизвестность…

Ритчелл закрывает мне ладонью глаза, на что я сопротивляюсь:

– Милана, хватит! Не смотри больше! Мне страшно!

Мисс Джеймс с детства боится луну. И в дни полнолуния плотно закрывает все шторы, чтобы ни один крохотный лучик света не пробрался в ее комнату.

Мы с Питером не прекращаем придумывать сравнения колесницы ночи, предстающей в таком окрасе, с проявлением духа дьявола.

– Джексон, ну скажи им!

Моррис младший нахмуривает брови, делая серьезное лицо:

– Император приказывает: закрыть все окна и включить музыку! Снизить страх у невесты! – И дополняет: – Ритчелл, в каком обществе мы оказались с тобой. Писатели – они ж особые субъекты общества, обращающие внимание на такие мелочи, незначительные вещи и детали, природные явления, которые обычные смертные никогда не замечают или не придают им веского значения.

– А ты не замахивайся-то на писателей. Не только писатели немного тронутые умом и бывают недалёкие, в мире такими странными могут быть и поглощенные работой роботы-бизнесмены, которых волнует только количество сделок и высокая планка результатов за месяц, – тонко и метко стреляет Питер. – К тому же среди нас моя сестра по перу. Поосторожнее, – дополняет, акцентируя внимание на мне.

Джексону не нравится прямой намек на его скверный характер и привычку работать сутками, и, что меня шокирует, он оставляет слова без комментариев и нажимает на магнитолу, в которую вставлена флеш-карта Питера. Начинает играть песня «Moon River» Barbra Streisand. И автоматически мы вчетвером оглашаем первые ноты песни:

– Moon river, wider than a mile…1 – После короткой паузы, продолжаем также: – I'm crossing you in style someday…2

Смехом заполняется всё пространство машины.

Из всех голосов лишь голос Джексона, богатый обертонами, бархатистыми, вибрирующими звучаниями, которые обладают непреодолимой силой внушения, пленительно с плавностью и четкостью звуков раздается, западая глубоко в грудь, и мелкой дрожью касается кожи.

– О-о-о, – с иронией выдает Джексон, – какая старина на твоей флешке! Тысяча девятьсот шестьдесят первый год.

– И что? – фыркает он. – Я парень консервативных взглядов. И мне нравится всё старое.

– Как и я, – подхватываю я мысль брата. С подросткового возраста тяга к старинному, веющему дыханием чего-то древнего, диковинного, антикварного, будь то это одежда, литература, музыка, искусство стала заметно увеличиваться и во мне.

– Ну и старики, а мы с Ритчелл идём вслед за временем, а не остаёмся в прошлом, – оживленно молвит Джексон и с видом историка изрекает в форме короткой лекции: – Песня была написана для фильма «Завтрак у Тиффани». Романтическая комедия, где в главной женской роли Одри Хепберн. Столько о нём слышал положительной критики, но ни разу не смотрел. – Питер и Ритчелл кивают словам Джексона, что не видели экранизацию.

– А давайте его посмотрим, как приедем? – в припадке радостного безумия окликается Ритчелл, пылающая душа которой во всем, что с ней ни происходит, видит только одно: любовь, странствуя вслед за нотами, на совершенно другой планете и не имея контроля над своими словами.

– Да вы что! – я настолько удивляюсь, что чуть пододвигаюсь вперед и громче с энтузиазмом договариваю: – А я смотрела тысячу раз! И помню-помню, что… – звонко начинаю, крепко держа при себе знания истории моды, что меня разрывает на части этим поделиться, и я немного заикаюсь, говоря слишком-слишком быстро: – …что з-знаменитое маленькое черное платье, в котором удосужилось играть главной героине, было создано самим Юбером де Живанши, – поднимаю голос, – французским модельером, основателем модного дома «Givenchy». Вы что! Вы что! Не знали?!

Питер и Джексон единовременно поворачивают на меня головы, полные изумления.

Питер, тронувшись с места, невольно подмечает:

– Я поражен, детка!

– Да-да, Питер, моя детка, – выделяет другой двусмысленным голосом, – полна сведениями о моде гораздо больше тебя?! – Джексон посылает в его сторону сумрачную мину с окраской легкого раздражения. Питер усмехается, оставляя без ответа колкую фразу с особыми интонациями, и круто заворачивает направо.

Узрев эту нить неприязни, не до последней капли испарившуюся между братьями, и почувствовав неловкость от «детки», которую не оценила и Ритчелл, сделав неслышный недовольный выдох и бросив взгляд в окно, я бросаю, на ходу придумав:

– А что, если мы организуем романтический вечер, посмотрим фильм, включим романсы прошлых столетий, устроим танцы?

Ритчелл моментально подхватывает идею:

– И при свечах!

Питер с Джексоном переглядываются друг с другом, уже улыбаясь, чуть странной, но легкой, непринужденной, понимающей улыбкой.

Вслушиваясь в слова песни, я устремляю взор в прошлые глубины времени.

Лунного света целый километр

Переплыву тебя однажды.

Мечтам разбитым бальзам разлитый

Плеск твоих вод может всё исцелить.

Измученные от бедствия прошлых лет, отступившие от трагического столкновения, мы вчетвером смогли вступить на путь, где каждый обрел свое счастье. «Но нам с Джексоном еще стоит побороться за него». В эту музыкальную от разговоров паузу, проникнутой нежностью, в наших душах воцаряется обретенное вожделенное спокойствие, вдохновенное затишье. Луна бежит за нами, заливая сердца бесконечным светом и блаженной лирой. Бесконечность не кажется пустотой, когда нам есть, с кем разделить её. И, ощущая истинное значение жизни, мы все стремимся к звезде…

Питер находит взгляд Ритчелл, я – Джексона и под ностальгические композиции прошлых лет мы доезжаем до места.

И вот мы снова в Мадриде, в городе, в котором мне предстоит разобраться с тремя персонами – мамой, Даниэлем, Беллой, и доходчиво им объяснить, что мы с Джексоном вместе и так будет до конца – ибо каждое биение моего сердца наполнено им.

* * *

Джексон

С шутовским поклоном и на редкость прекрасно сложенным настроением, с устаканивающимся незыблемым ощущением, что все внутри разложено по полочкам, я провожаю гостей в свои обители – коттедж, построенный в захолустье, до которого добираться как до другой страны. Настолько я желал уединения (на подсознательном уровне), что непреднамеренно позволил себе совершить покупку дома в самом отдаленном месте от людей. А где-то там в глубине-глубине своего сердца я уповал над тем, что в этом единственном уголке, где нечасто проезжают машины, мы вдвоем с Миланой будем проводить часы, чтобы восполнить все упущенные годы, проведенные порознь друг от друга. И когда всё так завертелось, закружилось в перевороте то одного, то другого события, этот дом уже не стал тем местом, каким я его себе представлял – никому не знакомым, кроме нас двоих.

Встречи, конференции, нескончаемая работа, личная жизнь, условно называемая лишь таковой, репортеры, поджидающие тебя то с одного угла, то с другого, куда бы ты ни ступил и где бы ты не появился… – порой я прихожу к мысли, что им нужен я, не как человек, а как видимый ими образ генерального директора, который под их упорством с оказанием психологического давления, скажет то, что принесет им славу, а мне – позор. Эти годы, что я полностью провел в работе, я частенько забывал, что я живу и что у меня есть обычные физиологические потребности – в заботе, в домашнем тепле, в поддержке.

Учеба, основанная на самостоятельном обучении, – заслуга отца, который имеет в своем кругу соответствующие связи и не по моей воли и не по моему желанию на договорных условиях сделал так, чтобы я получил диплом, при этом редко появляясь в университете.

Занеся с Питером все чемоданы, в том числе несколько больших пакетов «майка» с едой, купленных нами по пути, я предупреждаю дам, разбирающих сумки на кухне, где расцветает завал немытой посуды, кучи разбросанных вещей:

– В какой-то мере я не был подготовлен к торжеству. И прошу не учитывать собравшуюся пыль и бардак.

Ритчелл – еще тот перфекционист, для нее все должно быть прибрано, убрано, без единой пылинки. «Питер как-то рассказывал, как она относится к порядку в доме. Сдвинет он на сантиметр штору, чтобы открыть окно – она негодует и ворчит». Милана, кажется, на один процент проще реагирует на беспорядок.

Чувствую, Питер не смолчит.

– Джексон, бардак – это не самое подходящее слово к… – саркастично выражается он, с кривой физиономией лицезря на меня, потом на свою невесту.

Милана мотает головой и смеется:

– Джексон, зародил ты логовище для тараканов. Вот кто-кто, а они-то будут рады такому привалу.

Ритчелл подает:

– С языка сняла.

Я выкидываю лишнее, на ходу убираю пустые израсходованные упаковки от готовой еды из ресторанов, которую я заказывал себе.

Ритчелл негодующе вздыхает.

– Ну извините, девочки! – Прошу я прощения.

– Он, если бы и знал, не прибрался, – хохочет сатира и ищет бутылку с газированной водой, рыская по пакетам.

– Конечно! – говорю я. – Вызвал бы специалиста из клининговой компании.

– Джексон, – Милана, как и Питер, гогочут надо мной безостановочно, – я в шоке от тебя! Ну я все ожидала, но устроить такую помойку…

– Да-да поругай его, а то совсем от рук отбился. – Питер открывает бутылку и от того, что ее ни раз трясло в машине, она брызгает ему в лицо и проливается на пол.

– Пи-и-ите-е-ер! Вот вечно у тебя всё через не то место, – язвит Ритчелл. – Протирай теперь!

– Все в порядке, ничего страшного не случилось, – махнув рукой, я припоминаю, что за холодильником валялась половая тряпка. Вытаскиваю ее и укладываю на образовавшуюся лужицу, которая мгновенно впитывается в лоскуток.

– Вы как хотите – а я в таком разгроме не желаю праздновать! – У Ритчелл странно-переменчивое настроение, которое все уже успели подметить. – Есть какая-то другая комната, в которой бы мы могли посидеть? Но перед этим, я еще сама в ней протру все поверхности влажным полотенцем и проветрю окно!

– Подруга, чего ты такая сегодня?! Всеми сейчас приберемся быстренько, – Милана снижает порывы ее разнообразных эмоций.

Питер делает шаг к невесте и притягивает ее к себе за талию:

– Любимая моя злюка! Не проголодалась ли ты, может от этого готова в нас всех попускать пульки гнева?

– Ничего я не злая! Только о еде и думаешь! – проявляет характер Ритчелл. – И ты воняешь, как протухшее яйцо! Еще и мокрый! Иди в ванну и переоденься!

Я разражаюсь смехом, как будущей миссис Моррис удалось умерить Питера, не перестающего теперь обнюхивать себя. Питер уточняет у меня, где ванна и просит что-нибудь предложить ему из моей одежды.

– Понял. Ну а где брать её, я думаю, не стоит задавать вопроса. Через стену местная распродажа, так что…

– Если для вашего размерчика что-то налезет, – посмеиваюсь я, выпровожая его из кухни.

– Джексон, Милана, давайте по меню обсудим, чтобы мы начали готовить… – вставляет Ритчелл, взмахивая волосы назад усталым движением. – Ростбиф из говядины, запеченный картофель, пицца с грушей и горгонзолой, что мы еще хот…

Питер с другой комнаты сбивает Ритчелл:

– Жульен с грибами и курицей в горшочках и салат с тунцом.

Ритчелл делает смешное выражение лица – шуточно-недовольно растягивает губы.

– Ты договоришься и будешь мне есть только овощной салатик!

– Уяснил, брат?! – резвлюсь я. – Свои гастрономические ожидания оставь лишь в мечтах.

Он уходит в ванную, и я вскрикиваю ему, чтобы он не до утра там пробыл, чтобы я тоже успел ополоснуться и переодеться.

Ритчелл занимается разделкой говядины, Милана нарезает грибы, я укладываю в холодильник напитки.

Милана спрашивает у меня:

– Джексон, когда я была здесь впервые, видела одну дверь, ведущую в отдельную комнату. Она для кого-то предназначена или нет?.. – Ее голос выдает какую-то мысль, прячущуюся за этим вопросом. – Может, мы там усядемся, а то к утру не разберем склад твоих вещей.

Помню, собирался я на празднование дня рождения Миланы (и своего) на яхту и искал подходящие регалии, чтобы замаскироваться и пришлось перекапать немало вещей, как своих, так и вещей моих коллег, которые привезли особые национальные реквизиты из Мексики из недавней поездки-командировки. В этом-то и причина беспорядка.

– Комната-то есть, но…

– Но?.. – продолжает Милана и, нарезая сыр «Пармезан», кладет мне кусочек в рот, на что я, улыбнувшись, жую и думаю, как мне поступить.

При покупке дома, моим главным условием было – местечко, которое описывает Милану: уютное, оригинальное, милое, спокойное, теплое, светящееся в огоньках, предназначенное для нее. Оборудовав для нее комнатку, я ждал подходящего момента, чтобы показать её ей, но он все никак не наступал. А сейчас – не тот ли самый момент?

Сохраняя шутливый тон, я отвечаю:

– Зал специализовался для иных нужд на одного пребывателя.

– Какого же? – Милана сразу меняет тон. «Вторая начала устраивать сцены ревности».

С подобием ребяческого задора придумываю ответ:

– Одной привередливой, оригинальной во вкусах, особы. Не каждому придется по душе такое пространство с некоторыми особенностями. – Милана ищет, где лежат керамические горшочки для запекания и я, следя за ней, за ее ускоренными движениями, отчасти в которых проявляется гнев, подсказываю: – Самый крайний шкафчик наверху.

– Сама бы нашла, – буркает себе под нос. И пытается дотянутся до него. Я подхожу сзади ее спины, намеренно быстро целуя ее в шею, и вынимаю нужные кухонные принадлежности.

У Ритчелл появляется широкая заразительная улыбка. Одна поняла, а вторая?

– Джексон, так та особа не обидится, если мы сегодня устроим в этой комнате пир?

Милана с усердием и с чувством кладет в горшочки грибы, вымещая на них все чувства, что я еле подавляю смешок, когда говорю:

– Надо бы позвонить ей и уточнить. Она может закатить такой скандал, что потом еще думай, чем ее задобрить.

– Так звони, чего же ты стоишь?! – Хлопнув духовкой, моя любовь дуется, что кажется надо бы раскрыть уже тайну этой комнаты, а то с такими поворотами мы с Питером вдвоем будем отмечать его решительный шаг на супружество.

– Идем Ритчелл, тебе покажу первой. Ты же у нас ревизор. Не забудь прихватить перчатку, чтобы оценить слой пыли, – с саркастическим оттенком произношу я.

– Как скажешь, – смеется Ритчелл.

Мы шагаем и до нас доносятся вздохи Миланы, сопровождаемые язвительными заявлениями, о том, какой я негодяй:

– Ну и идите! Оценивайте! А я и не сяду там, раз оно предназначено для какой-то «бабы».

Ритчелл действительно идет с тряпкой и шепчет мне:

– Для Миланы?

Я отвечаю:

– Ну естественно.

Включаю свет и пропускаю вперед инспектора, который через минуту с удивлением молвит:

– Ог-о-о-о! Милаа-а-а-на!

Глава 2

Милана

Неохотно я тащу ноги на крик подруги в еще одну гостиную – вершину роскоши, которую Джексон оснастил для прихотливой богатенькой Беллы и нагло посмел об этом объявить.

Я вхожу и мои босые ноги тонут в мягком ворсе карамельного ковра. Я прижимаю руки к груди, когда вожу глазами из стороны в сторону. Зал, сооруженный в форме полумесяца, предстает перед моим взором во всей своей красе и новизне. Запах только развернутой из пленки мебели, который столь различим в этих стенах, подвергает сомнению мои прежние домыслы – здесь никто не гостил до сегодняшнего дня. Напротив меня – три широких окна, растянувшиеся от пола до потолка, к бокам которых сдвинут золотисто-желтый тюль, и открывающие вид на заднюю часть участка. Посередине помещен изящный кожаный диван лимонного цвета, установленный за стеклянным столиком, с двумя креслами, стоящими по левую сторону дивана противоположно друг другу. Левее занимает место белоснежный камин с эффектом пламени, над которым висит телевизор, а чуть левее репродукции двух картин, среднего размера, одна – Винсента Ван Гога «Звездная ночь», вторая – Архипа Ивановича Куинджи «Лунная ночь на Днепре». «Мои любимые картины». По правую сторону – библиотека. Книжный шкаф, длиной во всю стену с налетом старины, – стеллажи изготовлены из массива дерева – заполненные как современными, так и старинными печатными изданиями. Поднимая голову то вправо, то влево, я охватываю эту небольшую миниатюрную роскошь и подмечаю протянутую на багете гирлянду в форме звездочек.

– Я открою окошко – надо бы запустить сюда свежего воздуха, – гласит Джексон, пока Ритчелл пускает в меня говорящий взгляд: «А ты переживала».

Неверно истолковав его слова, мне становится совестливо, и я подумываю, как загладить свой косяк. Смотрю на него, улыбаясь его мальчишеской выходке.

– Джексон, – начинаю я, глубоко тронутая этим жестом, но он обрывает меня словами, сияя игривой улыбкой:

– Дамы, вы тут осматривайтесь, приводите в порядок стол, на котором тоже нужно снять пленку, а я пойду выгонять Питера – он уже перепарился.

– Спасибо еще раз, Джексон! Мы не подведем тебя, ничего не испортим. И та особа, для которой построен этот замок и не заметит здесь присутствия чужаков.

С шутливой строгостью, стоя уже в проходе, великодушный хозяин мини-дворца выражается:

– Как бы не обозлилась она на меня и не устроила «кузькину мать».

Мы смеемся и остаемся с подругой вдвоем.

– Мила… ты только взгляни… – Ритчелл тушит свет и вставляет в розетку шнур. – Все как ты любишь – звезды и снаружи, и внутри, оживотворяющая писательская среда. Для тебя… А-х-х-х-х…

Я не спускаю глаз с огоньков, не веря, что Джексон продумал всё до таких мелочей для меня.

– Подруга-а-а, – лепечу, как ребенок, – я…я… я даже не знала, что он такой…

– Ага-ага, не знала, – опровергает она меня, меняя режимы сияния пультом, – он таким всегда был. Ты успела забыть: воздушный шар, яхта, песни, путешествия, которые он дарил тебе?!

* * *

Разложив льняные салфетки, серебряные приборы, бокалы, мы с Ритчелл зажигаем свечи в канделябрах и ставим декоративные, обкладывая ими весь стол, вводим в работу камин, воссоздающий имитацию живого огня.

Джексон отдал всем распоряжения в машине: они с Питером покупают продукты, мы с Ритчелл готовим, я к этому еще и ответственная за расстановку приборов на столе, Питер, как выразился Джексон, «клоун и комик» отвечает за программу нашего вечера, обязуясь настроить фильм и музыку на старинном проигрывателе с круглыми пластинками – патефоне. На вопрос брата: «А чего будешь делать ты? Всем расписал обязанности, а себе?», Джексон ответил: «Как же! Я выполняю главную обязанность владельца дома – предоставить помещение». Командование, которое Джексон проявляет на работе, сказывается и на его внерабочей жизни. В нем есть жилка, способная заставить организовать команду, создав из нее отдельный организм.

Ни один день я пробивала баррикаду, чтобы отыскать в нем того нежного и заботливого мужчину, которого я полюбила много-много лет назад. И мне удалось пробиться сквозь нее, найти прежнего Джексона, выстроившего по периметру своего сердца крепкую стену яко бы нового человека. Под этой непринужденной естественной оболочкой, совершаемой любое действие небыстрыми движениями, кроется непреодолимая мощь, титановая сила воли и решительность добиваться всего до конца. Ни одна из прочитанных мною статей о нем, – о том, какой он жестокий, гордый, упрямый, с мощной харизмой и как он решительно завоевывал сердце каждой светской дамы, попадавшей и намеренно, и ненамеренно в сеть его обаяния, но он не давал доступа никому к его ледяной душе – не раскрывала всю правду. Я не пропустила за все годы ни одной хроники о нем, но журналисты и корреспонденты явно мерили его своими мерками. Иногда я позволяла себе поверить в то, какими качествами его олицетворяли – малодушие, грубость, непроницаемое хладнокровие, эгоизм, но на смену веры приходило сомнение.

Человек меняется на протяжении всей своей жизни, расставляет то одни, то другие приоритеты, отбирает набор принципов, которые больше всего подходят ему, но непримечательная на первый взгляд деталь, с которой он вышел на этот свет, остается с ним до конца, как бы и чем бы он не пытался ее загладить – скрыть широкую улыбку, тайно сделать доброе дело, позволить себе то, что не позволять при присутствии других… У Джексона такой особенностью является щедрость, при чем не та, которая появляется, когда им овладело сочувствие или жалость, она живет в его душе постоянно. Он делает что-то не считаясь, сколько бы ему это ни стоило не только материальных ресурсов, но и физических. Если он делает что-то приятное, покупает, дарит, то это основывается на качестве. И когда я раскопала толщу его стены передо мной вновь расцвел этот элемент его натуры, и я вынесла убеждение, что полюбила его сильнее.

Я переодеваюсь в новый наряд, купленный в Италии, – платье-комбинация шоколадного оттенка на тонких лямках и на талию надеваю вечерний белый жемчужный корсет, возвратившийся снова в моду. Расчесавшись, уложив волосы на две стороны, я преображаю свое лицо легким макияжем и, пользуясь минуткой уединения, я мечтательно взираю на залитый лунным светом ландшафт. Темное бархатное небо, покрытое звездной ризой, спит теплым умиротворяющим сном девушки. Не удержавшись от порыва, чтобы в такие минуты не взять в руки какую-нибудь книгу и не прочесть пару строк, я делаю пару шагов к хранилищу книгу и мои глаза останавливаются на одной из них – Джон Грин «Виноваты звезды», которую я читала раз двадцать. Листаю ее и прочитываю через строку мысли главного героя: «Я влюблён в тебя, и не хочу лишать себя простого удовольствия говорить правду. Я влюблён в тебя, и я знаю, что любовь – это просто крик в пустоту, и что забвение неизбежно, и что мы все обречены, и что придёт день, когда все наши труды обратятся в пыль, и я знаю, что солнце поглотит единственную землю, которая у нас есть, и я влюблён в тебя»3.

– Милана! – окликает, пугая, меня Ритчелл, что томик Шарлотты Бронте «Джейн Эйр», который я держала в другой руке, валится на пол. Я поднимаю и ставлю его на полку с бережливостью, как он и лежал до этого. Ритчелл выплывает ко мне из места рая, где запах копченой паприки со смесью прованских трав и свежим базиликом от готового запеченного куска говядины уносит на небеса.

– Зову тебя, а ты не отзываешься! Подумала, не уснула ли ты. Помоги отнести горшочки на стол и будем садиться, пока Питер их не съел возле духовки, – смеется она, облизывая губы. Ямочка над её верхней губой измазана сливочным соусом, который я делала для жульена.

– И не только Питер, – подшучиваю я, но понимание к ней не приходит. – Как соус, не пересолила?

Ее резкий звонкий смех оглушает меня.

– Брависсимо, – на итальянском восхищается она и добавляет еще парочку оправданий, что не удержалась и «попробовала на вкус, но лишь ложку, одну столовую ложку вместе с Питером, в желудке которого уже лежит один горшочек».

– Всё готово, все готовы, кроме Джексона. Теперь он застрял в ванной.

«Прихорашивается, чтобы соблазнить меня», – смеюсь я про себя.

– Да, – кладу книгу на место, – зачиталась я…

– От муженька своего будущего каждый вечер слышу эти слова. «Зачитался, не пойду, зачитался, не успел, зачитался, прости…» Сколько вы читаете с ним… Это не то, что я – одну книгу, растягиваю на месяц, а то и больше. – Спуская глаза на мое платье, она не оставляет свое мнение относительно моей одежды, имея виду, что работает с родителями в сфере искусства моды: – И ты одета по последней моде! Весьма обольстительно, – подмигивает мне глазами. – Всё понятно-понятно. А мой, пожалуюсь тебе, совсем не заценил этот корсет, продолжал читать, пока я кружилась возле него. Посмотрим, что скажет его братец.

– Спасибо, – улыбаюсь я и выношу зевок наружу, так как меня и вправду клонит в сон. – Идём. Услышим, что скажет Джексон.

Беру поднос с оставшимися блюдами и внезапно в мое обоняние просачивается запах морской волны с нотами имбиря, мускуса и гвоздики.

– На дворе почти десять часов. Пора бы нам садиться! – врезается голос приближающегося Джексона.

В кремовой рубашке, распахнутой у горла и заправленной в бежевые брюки, он выглядит поразительно-сексуальным. Залюбовавшись благородством его черт, идеальными физическими данными, я ощущаю животный магнетизм, который предельно сильно оказывает на меня влияние. Его глаза тянут мои глаза к нему.

* * *

Джексон

В мягком свете я осматриваю ее точеную фигуру откровенным взглядом. Светлые тени и чуть туши делают ее глаза более выразительными, а румяна подчеркивают высокие скулы. Довершает обаяние ее образа легкий кремовый оттенок помады на ее губах. Ослепительный цвет ее лица, бледно-розовая кожа с голубыми нитями – венами, прямые волосы, обрамляющие личико, эти две частички, две маленькие извилины на ее щеках – ямочки, скульптурные черты лица, идеальные пропорции тела с гордостью позволяют мне признать, что она – само воплощение стиля, естественной красоты, олицетворение женского мира, утончённой таинственности. Я чувствую ее живую мечтательную душеньку. В ней просвечивается непорочная душа с льющейся через край добротой и неподдельной отзывчивостью.

Умная и вспыльчивая, страстная и скромная, своевольная и нежная, мягкая и яростная, обидчивая и ревнивая, с неукротимым духом и быстротой действий – в ней столько загадок и столько контрастов. Я желал найти в ней ту Милану, которую полюбило мое сердце. И нашел – когда она прошептала голосом после той страстной ночи любви, произошедшей спустя годы: «Любимый». И после этого все мои мысли текли только туда, где была она. Приказывал я себе не форсировать события, не торопиться, не напирать на нее, ни в коем случае не шантажировать и не заставлять, но до того, как я начал облекать себя приказаниями, то посмел перейти границу и, коснувшись губами ее губ, больше не смог остановиться.

Она такая живая, если в ней бушуют эмоции.

В отличие от других женщин, которых я встречал, она никогда не выдвигала условия, чтобы быть со мной. За все это время, что мы провели с ней, она ни разу не обременяла меня дотошными вопросами о моих деньгах, статусе и успехах работы, что вызывало глубокий интерес у каждой женщины, с которой я имел дело общаться.

Я замечаю вполголоса, подвигаясь к ней:

– Ещё недавно я и не предполагал, что тебе до такой степени будет подходить такой образ! Сударыня, известно ли Вам, что в таком образе Вы мне напоминаете богиню красоты?

– Джексон, – хохочет она. Ее жемчужная россыпь смеха сводит меня с ума.

– Питер, бери пример с брата! – влезает Ритчелл. – Не то, что ты – один комплимент на все случаи жизни. Ты прекрасна, всё прекрасно, погода прекрасна, настроение прекрасно, – воссоздавая интонацию своего возлюбленного, проявляет недовольства женщина. – Sono offesa!4 – восклицает на итальянском. За недолгое время, что жила там, Ритчелл стала высказываться общеупотребительными фразами жителей Рима.

Питер переводит всё в шутку, и мы всеми приступаем к ужину.

В атмосфере непринужденной легкости после просмотра фильма и ни к чему не обязывающих разговоров, усыпленных нашими поздравлениями с Миланой, по которым я успел истосковаться, я смакую каждое мгновение и, расслабившись от двух бокалов красного вина, сильнее, чем я того ожидал, не осознавая, что делаю, я крепко прижимаю к себе свою любовь и взираю на нее, любующуюся язычками пламени, с неистовым обожанием.

Заливаюсь неадекватным смехом от того, как Питер юмористично рассказывает историю своих «любовных терзаний», описывая все движения сердца, приведшие к женитьбе. Я был безумно удивлен и думал о том, что он решится на такой шаг, максимум, лет через десять – порой трудно отделить его шутки от серьезности. Теперь мне становится ясной причина его звонков по ночам с философскими вопросами ко мне: «Джексон, а зачем мы любим? Куда заводит нас любовь? Вот ты скажи мне, почему ты полюбил именно мою сестру? Что в ней особенного?»

Раскатистый смех разливается по стенам зала.

– Питер, всё, угомонись! – возражает Ритчелл от его следующей серии «Покупка кольца». – Я уже не могу больше смеяться, щеки болят, – покрытая красным румянцем, уверяет невеста, не отводя своего взгляда от возлюбленного. «Неужели она поддалась на его вечное занудство и влюбилась в этого чудака?» И закатив глаза в шутливом раздражении, добавляет: – Ты превращаешь нашу историю в какую-то комедию!

Моя любимая, единственная из нас, держит силу воли к приступу смеха.

Она часть моей души, и я не могу не чувствовать, когда она чем-то встревожена. Возможно, причина во мне. Я так долго мучил её, я давал ей повод для встречи и тут же отступал, так как этого требовали обстоятельства. Я постараюсь сделать так, чтобы мы смогли открыто встречаться, быть рядом друг с другом, несмотря на то, что за этим стоит публичная карьера, в которой отношения подлежат огласке, хотел бы ты этого или нет, назойливые представители прессы, наши враждующие родители, Белла и Даниэль, который при встрече меня чертовски бесил своей… Не могу подобрать чем, но он мне, как и любой другой парень, который находится в сантиметре от моей девушки, жутко противен.

То решение, которое я принял и которое нужно обговорить с семьей Гонсалесов, кардинально изменит всё, но, когда я на неё смотрю на этого ангела, Милану Фьючерс, душу которой я полюбил ещё с детства, все сомнения сгорают и уносятся прочь.

– Джексон, ты долго будешь смотреть на неё? – укалывает словами меня Питер.

– Всегда, – мечтательно протягиваю я.

– Дорогая, – обращается к мисс Джеймс, смеясь, – кажется, я нашел Розу Дьюитт и Джека Доусона нашего времени5. Они и не замечают нас в своей атмосфере…

Мы с Миланой, улыбаясь, переглядываемся друг с другом.

– А-а-а, так это ваша затея, – шуточно молвит моя прекрасная Роза Дьюитт, – в мой день рождения устроить подобие сцены из фильма, где Роза, вытянув руки в стороны, вдыхает в себя океанский воздух, несясь по волнам, а Джек внезапно к ней подходит и становится позади нее?..

– А чья же еще? Джексон несколько раз репетировал свой выход, – хохочет Питер в один голос с Ритчелл, перевернув руль в сторону нашей истории любви.

– Не неси чепуху! – Я замечаю вполголоса, слегка покраснев. Узнав от Питера, что мечта Миланы воссоздать романтический эпизод из полномасштабного кинофильма «Титаник», я не мог себе позволить не исполнить ее, сделав свою малышку счастливой и до исступления пораженной. Тогда я и вправду предстал сумасшедшим влюбленным Джеком, готовым на безумные поступки, замаскировавшись мексиканцем, управляющим яхтой, – ради той, что позволила обрести мне смысл существования.

– Милана, не верь ему! Он трясся, как мальчишка, – подстебывает Питер.

Наполнив до краев рубиновым вином бокалы для нас с Ритчелл, за исключением Питера, который в определенный момент своей жизни полностью отказался ото всего алкогольного и Миланы, которой я запрещаю принимать больше одного бокала, моя девочка произносит:

– Питер, Ритчелл, пусть ваша любовь никогда не угасает! Пусть она станет примером для каждого из нас!

– Ясно тебе, брат?! – весело указываю на него, наливающего себе брусничный морс.

– Яснее некуда! – таким же тоном он дает ответ.

– Спасибо вам, дорогие! – трогательно благодарит Ритчелл.

Милана подтирает от слез глаза. Ее всегда отличает от других девушек, которых я знаю, глубокая сентиментальность. Это делает её невероятно-нежной, как полевой цветок. Безупречная женственность!

Мы совмещаем бокалы друг к другу и со звоном хрусталя торжественно кричим: «Ура».

– И я счастлив за вас, – внезапно без шутки, без единой шутки, исходит от Питера. – Я уверен, вы сможете объяснить другим, как важны друг для друга.

Ритчелл с приподнятой бровью и смешливым выражением лица исподлобья смотрит на жениха. Повзрослел, однако, братец-то.

Мы одариваем друг друга с Миланой смущенно-влюблёнными взглядами.

– Не теряйте больше друг друга, – добавляет Ритчелл. – Чтобы не хватало в следующий раз вам встретиться в Африке, на благотворительной акции в защиту верблюдов.

Я прыскаю от смеха, едва не проливая содержимое бокала:

– Надеемся, что туда нас не занесёт.

– Спасибо вам, что помогли нам! – восторженно лепечут розовые губы «бантиком». Родные. Нежные. Мягкие.

– Нам не за что, – мотает головой Питер, – мы лишь подтолкнули, а точнее я кое-кого, – хохочет, прикрывая рот Питер, косясь на меня. Я смотрю, он, трезвый, как удав, готов рассказать наш с ним тайный разговор? Ведь я раскрыл всю правду о себе, которую никто, никто не знал. Я хочу обезопасить Милану ото всех проблем, в которых я оказался по своей же вине.

Ну, Питер!.. Так и хочется ему врезать.

Сквозь зубы цежу:

– Угомонись!

Заигравшая песня «If Tomorrow Never Comes» Ronan Keating моментально с первых же нот приостанавливает весь поток наших разговоров и так и призывает прожить её, окутаться в этих словах… Питер с Ритчелл поднимаются и в медленном танце проносят всю трепетную нежную палитру чувств, испытываемых друг к другу. Смешки влюбленных напоминают двух воробышек, щебечущих под окном, высказывающих таким образом свою любовь. Она побуждает его к радости, он смешит её и при нем она не сдерживает себя, являя ему всю себя настоящую. Чем это не настоящая любовь? Позволив зависнуть взглядом на будущую семью Моррисов, меня будит сильно чувствующая мучительная нежность, и я раскрываю свою ладонь перед любимой, которая, как и я, засмотрелась на воздыхателей, и она без слов вкладывает в нею свою, и мы также трепетно, и также чувственно обволакиваем свои сердца в мелодию любви, проникающую в самые дальние закоулки всего нашего существа, где хранятся все затаенные тайны.

– Очень жестоко с вашей стороны, сэр Моррис, заставить женщину ждать! – с игривой официальностью Милана осуждает меня, и я смеюсь, заглядевшись в ее глаза, попадая под очарование своей модницы.

Довольная, что меня рассмешила, она с веселостью подвергает критике всё, что не соответствует ее ожиданиям:

– Ты вообще танцевать не умеешь! Смотри, как у Питера здорово получается, он ведет даму, а ты стоишь на месте. И из-за того, что мы припозднились, половину песни пропустили!

Таяв под лучами ее улыбки, я провожу ладонью по ее полуобнаженной спине, словно шёлковой, и взглядом улавливаю, как в ней загорается пламя, стремящееся поглотить её. Упрямая, порой неукротимая женщина, закатывает в шутливом раздражении глаза, тем самым борясь с теми ощущениями, что я вызываю в ней, но которые ей бы хотелось испытывать, оставшись со мной наедине.

С некоторым опозданием я заговариваю с ней, приподнимая за подбородок ее лицо и произнося у самых губ:

– На вашем лице прописана непонятная скованность, я прав?

Она опускает глаза вниз и закусывает нижнюю губу.

– В присутствии других вы столь скромны, – ласково подмечаю я невинным моргающим глазкам. – И вы так… – желание договорить фразу исчезает – проносится визг Ритчелл:

– Звонок от мамы! Мы отойдем! – испуганно-радостно бросает она нам, приподнимая вверх руку со звонящим телефоном, стряхивая со всех нас чары музыки, уносящей в сады рая. – Ой как она обрадуется, ой как закричит в трубку. – Таща за собой Питера, они мигом испаряются. И уже за стеной слышится истерико-волнующийся голос невесты: – А кто, кто из нас начнет говорить? Ты или я? Если я, то я заплачу, давай ты… – С каждой секундой мы утрачиваем слышимость их разговора.

Ох уж эти женщины, порой истерят, паникуют на пустом месте от своих эмоций и переживаний.

– Ритчелл – вся словно светится изнутри, – подмечает Милана и внезапно незначительное веяние тоски проступает на ее лице. «Она представила себя, сравнив с подругой, и взяла в расчет то, в каком положении мы с ней находимся».

– Да, любимая. Они счастливы… – Я знаю, что она хочет услышать от меня, я знаю, что ей как девушке нужно иметь определенность в отношениях, но времена у нас с ней нелегкие, я бы даже сказал, отягощённые самыми разнородными обстоятельствами, и говорю ей только одно, нежно поглаживая ее щеку: – И как бы ни было давай жить мгновением, ничего не загадывая? Как это звучит на нашем?..

– Счастье в мгновении, – утверждает она, улыбнувшись на мою улыбку.

Присаживаясь вместе с ней, я раскидываю руку поверх спинки дивана, и прямо смотрю на нее – личико взирает на картины; ее профиль излучает спокойствие, умиротворение. Сверкающие камни на ее корсете поблескивают светом вечерних звезд. Моя не меркнувшая даже в тумане звезда. Огонь отбрасывает блики на ее густые коричневые сияющие волосы, рассыпавшиеся по плечам. Ее длинные ресницы отбрасывают тени на щечки. Играет «Turn Off the Night» Richard Marx. Сладкий дурман чувств в какой-то ауре невинности и в то же время лирико-интимной вызывает желанное ощущение раствориться в ее нежности, завернуться в нее и так быть до бесконечности, до бесконечности…

Поднимаю своим дыханием ее волосы, глубоко вдыхая-вдыхая их аромат, и с натужной хрипотцой в голосе я неосознанно проговариваю:

– Моя…

Несущая в душе своей солнце, поворачивает голову, и я опережаю ее слова поцелуем: легким, воздушным, трепетным. Тонкие пальцы касаются моей шее и затем плавно, ложась на затылок, коготками пробегают по голове. Поцелуй застывает, губы касаются друг друга, я закрываю глаза, смакуя каждое мгновение.

Милана ложится ко мне, на грудь, свернувшись клубочком. Она так вписывается в мои руки, будто сплетена только для меня. Тембрально окрашенный звучный голос поет:

Я думаю о тебе каждый раз

Я делаю вдох и затем

Я отпустил

Я помню, когда ты была моей…

Не пропуская мимо ушей слова играющих сегодня песен, я и сам поддаюсь меланхолии – могу подписаться под каждым из них. «Если завтра не настанет, будет ли она знать, как сильно я любил её?» – Пел предыдущий исполнитель. Эти слова я задавал себе каждый раз, ложась спать один на один с собой, и глядел в пустую стену. И так год за годом, до поры до времени, когда кто-то там, то ли Бог, то ли сатана, не решил позабавиться над нами и подкинуть удобный случай для внезапной встречи.

И как вытащить из головы этот кусок времени и забыть то одиночество, в котором я прозябал? Встретив ее, я за долгое время почувствовал в себе что-то человечное и та нежность, которую она разбудила во мне от беспробудного сна, с каждым днем ширится, что я сам шокирован от каждого своего действия, от тех чувств, пронизывающих меня, кажущихся мне даже чуждыми… А когда я прикоснулся к ней, то снес все барьеры и все обещания, поставленные самому себе. Она оживила мою душу, душу безумно влюбленного в неё.

Любимая вытягивает меня из мыслей:

– Джексон, а чем ты занимался, когда у тебя был отпуск? – «Заставлял работать мозг в ускоренном непрекращающемся ни на миг режиме». – Или в обычный выходной день?

Играясь с кончиками ее волос, переплетая ими свой палец, я взираю в темно-фисташковые глаза и отвечаю коротким смешком на ее вопрос, затем негромко произношу:

– Я до какой-то степени не имею представления ни о том, ни о другом.

– Как так?! – по-детски удивляется она и строит гримасу.

– Работа, работа и еще раз работа – таков мой девиз, милая.

Не проходит и секунды как начинают сыпаться реплики замечаний:

– Нельзя же постоянно работать! Человеку нужен отдых так же, как и работа. Когда он расслабляется, то…

Чужим голосом я непреднамеренно подхватываю ее фразу:

– Начинает думать о том, чего и кого ему не хватает в жизни…

Она надувает одну щечку воздухом и через немного продолжает, увиливая от темы, за которую, хочешь не хочешь, мы все еще цепляемся:

– Но ведь ты же занимался чем-то отдаленным от работы?

Потянувшись рукой к горстке винограда, свисающей с вазы, срываю одну с веточки и отвечаю, положив её в рот:

– Взгляни на нижнюю полку библиотечного шкафа. И сдвинь взгляд на ее правый край.

Недоуменным выражением лица, не осмысливающим, как мой ответ связан с ее вопросом, она исполняет мою просьбу и с появившейся широкой улыбкой от образовавшейся в ней мысли говорит, при этом приподнимаясь от лежачего положения:

– Вижу какую-то книжку в светлой обложке.

– Книжку-книжку, – с иронией выражаюсь я, указывая ей головой, чтобы она взяла её.

Встав, сделав шаг и нагнувшись, она берет и прежде чем бросить хоть малейший взгляд на первую страничку «свода об одной жизни» для тех, кто мнит себя страстным поклонником лирического жанра, кокетничает:

– Я найду там ответ на свой вопрос? Она мне расскажет о похождениях моего великого Джексона по морям? Похождениях и без меня! – Что-то заставляет её поплыть не в ту сторону. Жестикулируя рукой, держащей издание, она не отпускает свой мир женских фантазий и узколобой женской логики: – И Джексон, почему ты в последние несколько дней отвечаешь загадками? Ты все-таки что-то не договариваешь о себе! Не состоишь ли ты в какой-то организации? Я насмотрелась столько фильмов про мафиози и… – За что я отдельно ее люблю – за то, что только она может за секунду надумать на крыльях воображения то, чего нет и начать по этому поводу злиться и проявлять обиду. – И что же тут такого?! – всплескивает моя паникерша и, наконец, останавливает взгляд на сделанной мною «монографии о любви», которую я не хотел никому ни показывать, ни давать читать, в том числе и Милане. Хотя… Я не знаю, что меня подвергло сказать ей об этом.

Читает вслух и двигается ко мне медленным шажком:

– Собрание. Том 1. Автор: Мила… – И замирает, возле меня, не дочитав: – Что это? – Повторно глядит на первый лист, усомнившись в том, что видела первоначально. – Я?

Выдохнув и сев ровно, я пытаюсь сформулировать признание более серьезно, чтобы оно было свойственно мужчине, а не сопливому подростку, которым я себя считал, когда делал это в ночи с таким рвением и возбужденным интересом:

– Как бы тебе сказать…

Заняв прежнее месте, положив книжонку на колени, Милана раскрывает и читает содержание про себя.

– Это же мои стихи… – Перелистывает. – И мои мысли, которые я писала в социальных сетях…

Да что я не могу сказать?! Зачем надумывать?! Я буду откровенен, пусть и со столь слащавым смыслом:

– Спустя два месяца после твоего отъезда… – Мой голос перестает быть похожим на прежний. – …я задался целью создать для себя сборник твоих стихотворений, твоих мыслей, высказываний, помещаемых тобой под фотографиями… Я печатал, вклеивал, вырезал каждую цитату, которую ты писала, а потом решил распечатать в виде сборника…– Говорить о пережитых чувствах любви, смешанной с глубокой тоской, никогда не бывает легким испытанием, это тебе не ложь, которая выходит иной раз, как по маслу. – По кусочкам складывал то, что меня бы могло связывать с тобой… и читал твоим голосом, представляя тебя.

Подняв слезящиеся глаза, моя любовь хочет что-то произнести, но губы не слушаются её, и я просто заключаю ее тельце в объятия и трусь щекой о ее волосы.

– Не прочтешь мой любимый стих на пятидесятой страничке?

Она несколько раз кивает и через минуту читает с выражением:

* * *

Это была настоящая любовь,

Та, о которой пишут поэты.

По вечерам он читал ей строчки стихов,

А она, мечтая, кружилась в лунном свете.

Они вместе уже шесть десятков лет,

Сплетенные уже узами кровными.

Он для нее – по-прежнему рассвет,

А как она взирает на него глазами влюбленными.

Под руку шагая вдоль тропинки,

Она тонула в смущении под его ласковыми словами.

Из глаз ее исторгались по морщинкам слезинки,

Как ей хотелось быть с ним и там, под небесами.

Они могли и не говорить,

Понимая друг друга в молчании.

Они познали, как это просто любить,

Созерцать душами в трепетном касании.

Взирая друг на друга, как в первый раз,

Старик не переставал восхищаться ею.

И сам достойно при параде держась,

Как рыцарь шел рядом с нею.

Полуразбитая лавочка их воспоминаний

Ждала эту пару каждый вечер.

Сколь же было здесь у них свиданий,

А как колыхали их сердец свечи.

Ласточки очерчивали горизонт полетом,

А «молодые душою» упивались ветра дуновением.

Слыша нежные звуки по небесным нотам,

Они воспылали божественным вдохновением.

Они прилегла к нему на плечо худое,

Смежив очи уставшие.

Почувствовала тепло его родное

И легкие еле дышавшие.

В округе нередко над ними смеялись

«Странные старички, им что, не сидится дома?»

Но они не устранялись

И сидели так, в объятиях, «до дрёмы».

Старость не была помехой для них

Они сквозь годы друг друга любили.

Жили с одним сердцем на двоих

И свои пути вместе завершили.

Через много-много минувших зим и лет

Были найдены останки ушедших в бездну –

Переплетающийся с другим скелет,

Немо говорящий: «Без тебя я не исчезну».

Это была настоящая любовь,

Та, о которой пишут поэты.

По вечерам он читал ей строчки стихов,

А она, мечтая, кружилась в лунном свете.

Едва не всплакнув при присутствии самого автора стихотворения, который сам на конце не выдержал и заплакал (я столько раз его прочел и каждый раз пускал слезу), я тихонько говорю слова восторга:

– Это великолепие, моя поэтесса! Признаюсь, я читал стихи разных поэтов, но твои, без капли преувеличений, отзываются здесь, – вместе с ее ладошкой указываю в область сердца, что трогает ее, и она сквозь слезы улыбается, смотря на меня. – А можно услышать из ваших уст еще то, которое на страничке шестьдесят один?

Она незамедлительно открывает и считывает.

* * *

О сердце, скольких ты любило,

Как сотрясались твои струны в вальсе праздном,

И ничуть ты не позабыло

О минувшем ни одном мгновении страстном.

Ты прощало то, что не стоит прощать,

Слезы стекали по твоим ресницам,

Ты изведало, как это страдать,

Подобно наивным ждущим девицам.

Боль переполняла твои очи,

Ты не смыкало глаз до алой зари.

Облачаясь в траурную вуаль ночью,

Ты потухало, как вечерние фонари.

Один его взгляд был твоим спасеньем,

И ты бы бросилось к нему навстречу,

Простило за все смертные прегрешенья,

Грезя в ожидании новой встречи.

И слыша фраз, избитых повторенья,

Мольбу о любви его неземной,

Поверив, тебя бы снова постигло пораженье,

И ты бы, упав, рассыпалось над землей.

До чего же ты глупое сердечко,

Бьешься неумолимо, себя не бережешь.

И лишь одно… одно о любви словечко,

И ты, растаяв, навсегда пропадешь!..

Поневоле я вытаскиваю из себя частицу своей одиночной жизни:

– Ровно год назад, когда ты поместила его на страничку, в это время я ехал в головной центр компании, чтобы вручать дипломы о прохождении обучения студентам, ставшими высококлассными специалистами. И в ту минуту, заметив новое оповещение, я резко остановил машину и стал вчитываться в текст…

«Голова так горела, руки тряслись и, чем мои думы делались все плотнее и разветвленнее, тем мне все тяжелее и тяжелее становилось на сердце», – припоминаю я, но продолжаю видоизменено:

– В каждой букве я видел и чувствовал, что было написано словно с призывом для меня… Но с таким, что… будто все мои слова, сказанные тебе, лживые, как и я сам… И мне нельзя доверять, так как я многое обещал и не исполнил…

Со вздохом отчаяния и отпечатком драмы на лице Милана произносит:

– Хотела бы я быть не согласной, но… Ты передал словами в точности то, что было моей ключевой мыслью, переложенной на стихи…

Я добавляю, включая забавный факт, произошедший тогда:

– И я, купаясь в мыслях, опоздал на целых десять минут, что вообще непозволительно для человека, который являлся ведущим торжественного события. Я никогда не позволял себе такого промаха.

Мы вместе тихонько смеемся и несколько секунд молчим.

Отойдя от первых эмоций, Милана заговаривает с наивной грацией ребенка, теснее приближаясь ко мне:

– Кажется, я отыскала ответ на свой вопрос… Вот чем ты занимался – копировал мои писанины! – И пальчиком будто угрожает мне: – Сеньор, вы нарушили derecho de autor!6

По смыслу фразы догоняю ее выражение, не зная перевода.

– Готов понести наказание, сеньорита, – вкладываю в слова интимный подтекст и это скромное существо чуть краснеет и нагло улыбается – ей-то понравилось.

Милана продолжает листать сборник и уговаривать меня, чтобы я ей подарил его, на что я твердо отвечаю: «Ни в коем случае. Твои стихи у тебя и так в голове».

– Дже-е-ексон! Я же удаляла этот пост с этой строчкой спустя десять секунд как выставила… – «Иногда достаточно одного жеста, взгляда человека, которого выбрало наше сердце, чтобы отбросить нас на другую точку земного шара». – Как ты мог его так быстро скопировать… – Эта женщина и смеется, и удивляется, и плачет, и шутит – и все это одновременно.

Я смеюсь:

– Тайлер каким-то образом смог взломать систему и твои посты автоматически сохранялись у меня.

Ее смех резко обрывается и с напуганными глазами она грозным голосом спрашивает:

– А мои переписки?

До такого я не додумался, а надо бы было попросить его и об этом.

– Сохраняют конфиденциальность, – шуточно-серьезно отвечаю правду.

– Джексон, это точно? – смотрит взглядом строгой «училки», которая делает выговор ученику. – Не приписываешь ли ты себе высоконравственные устои?

– Зуб даю, – мне становится смешно от ее тона, что она не верит мне, но следующая мысль отбивает у меня смех враз: – А чего это вас так взволновало вскрытие ваших сообщений, ай да скрываете что-то?

– Нет, я не скрываю, но это же лично и… – Приводит тысячу аргументов, как непорядочно читать чужие диалоги, и я улавливаю эти шаловливые жесты, которые она ухитряется использовать, рождая во мне страстные спазмы.

«Когда она отчитывает меня, то мне труднее совладать со своими желаниями…»

Ее красота – дело рук искусного художника!

Непреодолимым соблазном обладает тайная любовь!

Резко прижав ее к себе и повернув лицом, с какой-то беспомощной нежностью, страстью, любовью, я умоляю ее, урезав ее монологи:

– Поцелуй меня…

Обычно всегда я являлся инициатором всех наших сближений и на сей раз я загораюсь тем, чтобы она это сделала первой.

Окутав мою шею рукой, она приближается к моим губам, которые с будоражащей настойчивостью через долю секунды завладевают ее.

– Кажется, наше присутствие нежелательно во всех смыслах, – доносится до нас выраженьице брата, что во мне вызывает максимальную злость, ибо отвлек от такого момента, и мы поспешно отлетаем друг от друга и садимся в обычную сидящую позу. Милана поднимается, чтобы убрать свои творения на место и сбить легкий испуг внезапностью нежданных гостей, о которых мы забыли. – Тайм-аут, влюбленные!

– Кто-то позволил себе беспрецедентно подсматривать?! – сердито буркаю я, вытирая слегка вспотевшее лицо.

Питер плюхается на место, Ритчелл без стеснения обнимает его со спины. Что-то выдает в их чертах оттенок страсти. «А где они были весьма продолжительное время?»

– Мы тут подумали с невестушкой. Уж очень нам бы хотелось услышать, как поёт сэр Джексон, а не тот мексиканец на яхте. – И здесь в просьбе он нашел место для забавы.

Милана расплывается в улыбке, вскрикивая радостно, прося:

– Да, да, я тоже хочу.

– Раз вы просите, почему бы и нет, – говорю я, осознавая, что только один человек является моим вдохновителем. Когда рядом не было Миланы, я пел и думал о ней, и вот сейчас, спустя годы, я снова пою и только для неё. И… что, если не песня, поможет лучше всего объясниться в чувствах?

Предполагаю, что в ту минуту, когда я пел в этом коттедже для неё перед коллегами… она окончательно убедилась в том, что все эти годы я только и грезил о ней, как сумасшедший, и работал усердно, чтобы не продолжать грезить и обращаться к думам о ней.

Приношу свою акустическую гитару и через минуту мысленно выбираю песню, которая символично подойдёт к предмету нашего уютного вечера.

Питер заключает своими руками в объятия Ритчелл, переместившись на диван, Милана со светящимися глазами сидит у края в ожидании очередной песни, которую я спою для неё.

– Кое-чего не хватает, – бросаю я, обжигая взглядом любимую.

– Джексон, мы уже настроились, кончай находить причины! – дерзит Питер.

Я делаю попытку и смело произношу:

– Я могу играть, смотря только в её глаза.

Милана смущается. Я взглядом показываю ей, чтобы она села рядом.

– О… ну да, ты ж романтик у нас, – с вызовом глумится Питер. – Ты ещё скажи, чтобы мы вышли к звёздам, на улицу.

«Черт. Он достал меня».

– Питер, хватит! – одергивает его Ритчелл, громко шепча ему: – Это же любовь…

Потонув в зелёных, точь-в-точь как у меня глазах, начинаю играть. Замиравшее сердце переполнено живой лирой. Не знаю, как так получается, но видимо, она – моя муза. Исполняю «Hallelujah» Jeff Buckley.

Слова льются из сердца, а воспоминания проносятся большой волной, непрерывно мелькая перед взором плавными эпизодами.

Я влюбился в неё, когда был мальчишкой, еще не сознавший своей души. Я до сих пор ношу в памяти тот солнечный день, когда солнце ворвалось в глубину моего отчаянного сердца, полного мрака, вспыхнуло и поселилось в нем навеки. Будучи детьми, мы катались с ней в поле, на велосипедах и как-то после катания уселись на клетчатый серый плед, разглядывая лазурное небо с проплывающими по нему огромными пушистыми облаками. Она смотрела в небеса, а я не переставал смотреть на неё, робко, украдкой, в эти глаза, ничем не отличающиеся от мерцающего света, – этот бездонный зеленый взор. А как она улыбалась, поглощенная очарованием природой, когда я был губительно очарован ею, ощущая себя на верху блаженства. Преображенный любовью, во мне пробуждалась нежность. Покорённый ее ямочками и невообразимой добротой (человека, который добрее этого лучика света, я убеждён, не существует), я понял, что погиб… И с годами мои чувства крепчали, а страсть делалась сильнее. Только я совершенно не имел понятия, что чувствует она, разделит ли она мои чувства. Насытившись робостью, влюбленной робостью, я молчал десять лет, пряча свою любовь, как только мог. Я так боялся потерять ее, в случае своего признания в любви. Потерять ее – значит потерять себя, свой внутренний мир, который она создала во мне.

Усилием воли я пытался стереть её из своей памяти, но та будто намерена хотела помучить меня и не вычеркнуть ни одного мельчайшего оттенка тех ощущений, которыми я был наделен, проживая каждый миг своей жизни с ней. Началом и концом моих мыслей всегда была та, что ярче солнечного света.

Я никого никогда не любил, как её, и никого не полюблю. Я хранил эту любовь до встречи с этой яркой звездой.

Душа любящая является возвышенной.

Может вправду над нами царствует Бог,

Но меня так давно научила любовь

Защищать любой ценой ту, что люблю я.

И в ночи ты слышишь не рыданья мои,

Я не тот, кто видел свет желанной земли!

С моих уст сорвётся лишь горькое – Аллилуйя.

Аллилуйя,

Аллилуйя,

Аллилуйя,

Аллилуйя.

Глава 3

Милана

Сейчас, когда мы смотрим друг на друга, я осознаю, какую важность занимает этот человек в моей жизни. Мерцающие огоньки наших душ воссоединяются в пламя. И сколько бы не было соблазна вокруг, каждый раз я продолжаю влюбляться только в него, в моего любимого мужчину, с которым мы преодолели расстояние. Мы на пути к преодолению препятствий.

Я слышала не раз его голос и все равно не перестаю замирать от него и уноситься вдаль…

Мы касаемся голыми руками пепла священного огня, который не обжигает нас, а озаряет, оставляя счастливый рубец. Чувствую возбужденную цепь мурашек, пробегающих по моему телу.

С каждой строчкой я погружаюсь в пучину нашей страсти с Джексоном.

«…наша любовь такая, потому что она – не свет, а – горящее пламя…»

Неужели все эти годы он делал этот сборник, чтобы быть ближе ко мне через мое творчество?

«По кусочкам складывал то, что бы меня могло связывать с тобой… и читал твоим голосом, представляя тебя».

Ритчелл с Питером аплодируют, мы с Джексоном, затаив дыхание, сверлим взглядами друг друга.

– Я говорил, что ты – настоящий ангел? – с нежностью в голосе подмечает Джексон.

Я пожимаю плечами, улыбаясь до ушей.

Он чмокает меня в щеку, отчего образуется громкое повизгивание от наших молодоженов.

– Предлагаю поднять тост за песню и за вас! – торжественно вставляет Питер, пристально глядя на меня.

– Джексон, это было превосходно! Талант! – поднимает бокал Ритчелл.

Я подношу к губам сок – единственный напиток, который мне разрешён моим заботливым мужчиной, и мой взгляд случайно падает на распахивающуюся дверь, поддающуюся открытию беззвучным движением, будто грозная сила решила тайком пробраться в дом. И меня охватывает волна ужаса.

Глава 4

Джексон

Взор падает на появившуюся тень Беллы, вздумавшей нанести неожиданный визит, что вызывает неизъяснимый трепет в моей груди. Трепет увеличивается в разы, когда моё око устремляется левее, на черный знакомый силуэт и провоцирует возникновение смешанного чувства страха и беспомощности. Безмятежный, исполненный высокомерия, Брендон Гонсалес. Человек пятидесяти семи лет, крупного телосложения, смуглый от ежемесячных отдыхов под палящим солнцем, высокого роста под два метра. С обличием начальственного вида он относит себя к чему-то единичному в обществе, не считаясь при этом с другими. Ему характерна претенциозность. Черты Гонсалеса точно барского типа: короткая стрижка на редких коричневых волосах с проблесками седины, темно-серые густые брови, часто сгибаемые им в единую линию, отчего над переносицей прорезалась глубокая морщина от его постоянного ворчания, большой нос с глубоко вырезанными ноздрями. Тонкие губы в порыве смеха создают складки вокруг его носа и дают дорогу извилистым морщинкам в области глаз. Серые глаза в точности, как у Беллы, в случае его недовольств, метают молнии высокого разряда. Вот так можно обрисовать его портрет.

Не беря во внимание его внешность, нельзя не выделить, что как руководитель, построивший империю, он гениален, филигранен, умен, начитан. Трудно себе вообразить, что мистер Гонсалес свободно владеет пятью языками: испанским, итальянским, английским, французским, китайским. Я не раз обращался к нему за помощью, не раз работал с ним за одним столом и смею уверить каждого, что он – мощь и сила. Окутавшее его всевластие способствует ему подчинять себе всех. Существа, непривыкшие находиться в общении «по вертикали», которое переходит границы (видел собственными глазами, как он выгоняет каждого второго сотрудника, если тот посмел не предоставить ответное задание в нужный срок с задержкой в час), быстро удаляются с его Царствия. Перед ним все почтительно встают. Его разум обладает безукоризненной предпринимательской жилкой, позволяющей ему успешно заключать мировые сделки и обустраивать своё «бизнес-гнездо», которое насчитывает свыше тысячи филиалов и представительств по всему миру.

Мысль о том, что я легкомысленно, нерассудительно принял решение стать частью его компании, раздавливает меня пополам. Обдумывая это ранее, я и не смог предположить, что все может так измениться. Я так был увлечён работой, был уверен, что новая сфера окрутит меня с головой, сделает замкнутым, неприступным, и я не буду думать о ней. Но… безликая сила позволила нам встретиться и перевернуть весь мой мир, поставив перед серьёзным выбором, о котором Милана и не подозревает.

Что же привело их сюда в такой поздний час?

– Вечер добрый! – молвит Брендон в своем властном стиле, что меня сковывает растерянность. Его многозначительный прищур ложится на всё, что находится в радиусе километра. Привыкший жить так, что ему все дозволено, он частенько позволяет себе перейти черту. – Мы своим присутствием лишний раз не стесним ваш «сердешно-интимный» климат?! – утверждено спрашивает он с какой-то лживой вкрадчивой вежливостью и через плечо бросает дочери: – Проходи вперед, цветочек мой. А я и не нашел бы вас, если бы не Белла. Не предполагал, что в этом «поместье» так много комнат и закоулков. – Нотку, провоцирующую спор, я оставляю без внимания. Та, что-то промямлив, остается у входа и кому-то отвечает на звонок, не подавая никакого привета мне и моим гостям. – Прячетесь от кого-то?!

Питер принимается сосредоточенно жевать отбивную, потакая зову взвинченных нервов. В мое горло впиваются чьи-то лапы, и я пытаюсь развязать язык, но не удается. Ритчелл и Милана под пристальным взглядом серых глаз синхронно ставят бокалы на стол, соблюдая осторожность.

– Джексон, по какой такой причине ты оставляешь мои звонки в стороне? Где ты был всё это время? – «Я временно заблокировал его номер, чтобы он не беспокоил меня и дал мне отдохнуть». – Я смотрю, ты развлекаешься с друзьями? – оценивающим взглядом пробегает по Милане, Ритчелл и Питеру, отчего внутри все съёживается. Они взглядом отбрасывают ему приветствие, на которое он и не обращает ни малейшего знака внимания и перебирает затаенные мыслишки в сознании: – Ты подготовил документацию, о которой мы договаривались? – напористо доносит он, смело включая свет, что глаза всех, привыкших к полумраку, щурятся, и проходит к нам, в центр, держа себя как в своем доме. Ритчелл тушит свечи и к ней подсаживается Питер, прекративший трапезу, показывающий ей что-то глазами на Беллу, непонятно чему и кому улыбающуюся, таращуюся в телефон, продолжая стоять у двери.

Я лихорадочно подыскиваю ответы на его вопросы, внутренним монологом рассуждая, что их сюда привело. Взбодрившись от мысли, что молчанием я создам некое подозрение, я делаю выразительную искусственную гримасу, что я рад его видеть и в испуге резко приподнимаюсь с дивана и пожимаю ему руку.

– Добрый. Вернее – встречаю приезд брата с невестой, – сдерживая легкое внутреннее покалывание, поправляю его я.

Откинувшись на спинку пустующего кресла, рядом с сидящей на краю дивана Миланой, он закидывает ногу на ногу и не отводит от нее глаз, беспардонно глядя на нее сверху донизу.

Дабы усыпить его догадки о нашем с ней полете и переместить их в другое русло, я говорю первое, что образуется в моей голове:

– Я не предполагал, что вы заглянете ко мне после поездки. Как поживает миссис Гонсалес? – Ответ на вопрос о документации оставляю на потом.

Мать Беллы, равно как и супруга Брендона, Лилия Гонсалес. Так же, как и Брендон, она длинного роста, нормального телосложения, имеет короткую стильную стрижку, слегка взбалмошную, на светлых волосах. Белла весьма похожа с ней (за исключением, что красится в темный цвет и отпускает длинные волосы): прямой маленький нос, заметные щечки, серые глаза, низкий лоб и пухлые губы. Я наслышан, что она бережет свою фигуру, следуя разнообразным диетам, которые ей назначают известные диетологи. И с недавних пор она стала вегетарианкой. С этой дерзновенной, вспыльчивой, как мне показалось, велемощной женщиной, у которой я при первой встречи явно вызвал не самые приятные чувства, мы общались несколько раз, когда Белла знакомила меня с отцом и матерью в ресторане в Нью-Йорке. После того случая я активно контактирую по делам бизнеса с Брендоном. Лилия на десять лет младше Брендона, но по складу ума они не отстают друг от друга. Она беспросветно оказывает медицинские услуги в собственной частной клинике, работая врачом-офтальмологом высшего профиля, что на другие дела у нее не остается времени. Посмотрев на нее, самостоятельную бизнес-леди, со стороны, приходишь к мысли, что она не нуждается ни в Брендоне, ни в дочери. И Брендон отчасти играет и роль мамочки для дочери.

– Уставшая после поездки, она поехала домой, а мы заехали сюда, так как знали, что ты наверняка будешь здесь. Да и Белла успела соскучиться. – Белла вторит на фоне, маша ручками, расплываясь в широкой улыбке, обнажавшей зубы: – Да.

Искоса я вижу, как на лице Миланы пробегает тень, ярко описывающая, что творится в ее душе. Скромно опущенные ее ресницы вмиг засветились грустью.

– Брата? У тебя есть брат? – Окидывает снова Питера, живо повернувшегося к нему лицом, услышав «брата».

Питер ограничивается двумя предложениями, сказав, что мы с ним не полноценно родные братья, и он сам меня просил держать в тайне о нашем родстве.

– Вот как, – с подстебом молвит Царь. – Оказывается, я еще столько всего не знаю о своем будущем зяте. Что же еще ты от нас утаиваешь, дорогой наш Моррис? Фамилия-то хоть настоящая?

Ритчелл начинает кашлять, толкая за ногу Милану, ошарашенную от его выражения. Мы все сейчас идем словно по минному полю.

– Пап, я же рассказывала про Питера! Они так похожи, ты взгляни на них, – внезапно пискляво вставляет Белла, завертев хвостом в белой короткой джинсовой юбчонке, и пулей направляется ко мне. – Здравствуй, любимый, – чмокает меня в щеку, садясь чуть ли не на мои ноги и проводя красными коготками по моей шее, оставляя едва заметные линии. Выдавив «привет», я вольно отмахиваюсь от ее прикосновений, чувствуя усилившееся отвращение, удвоенное терпкостью аромата лилии от ее кожи. В сердце вползает тревога. Воображение порождает ужасающие картины о том, что чувствует в эту минуту моя любимая. Белла обхватывает пальцами мои вспотевшие руки, подобно когтям хищной птицы, и делает с ними всё, что пожелает: то прижмет к себе, то положит на свои щеки, то погладит. На ней, в ее-то годы, еще висит налёт наивности. Неужели ей непонятно, что меня воротит от нее?

Когда желаешь только ту, которую любишь, на других и смотреть не хочется. И познав истинную любовь, желание дотрагиваться до не приносящего удовольствия и счастья существа отпадает, уничтожается.

Белла Гонсалес всегда была для меня коллегой-другом, которой я полностью доверял, поручал ей то, что необходимо выполнить, и эта девушка великолепно справлялась. Белла проводила со мной время в офисе, чуть ли не круглыми сутками, оказывая помощь. Она хорошо знала нашу работу и была для меня ассистенткой. Каждый член моей команды привык видеть ее со мной, поэтому я и безоговорочно водил ее на разные мероприятия. Нас часто видели вместе, писали об этом и меня это устраивало. С ней я ещё больше поглощался в рутинную деятельность, бездну забытья. По правде сказать, мне было безразлично. Равным счетом из нашего общения ничего бы не получилось серьезного. Я не могу утверждать, что она мне не нравилась. Нравилась. Но только как человек и профессионал в своем архитектурном и юридическом деле. Я никогда не смотрел на нее как на женщину, в которую способен влюбиться, уж тем более полюбить.

Я замечал, как она намеренно выставляет напоказ свое натренированное тело, чтобы другие женщины восторгались и завидовали ей, а мужчины теряли головы. До отношений со мной девушка была увлечена в совокупности тремя крутыми, такими же избалованными, как и она, сыновьями директоров популярных фирм. Но что-то по итогу не складывалось и до свадьбы дело так и не доходило. Повстречавшись однажды на одном из приемов, который проводил мой отец, мы стали поддерживать связь по работе, а затем как-то незаметно стали чаще выходить вдвоем в свет. Таков обычай светской жизни – для престижа и успеха в заключении сделок нужно ходить под руку с известной женщиной. Как бы добавил мой отец: «Еще с какой женщиной. Гордись этим, сын! Ты ходишь с «мечтой» других мужчин. Богатству семьи Гонсалесов нет предела». Эта женщина никогда мне не отказывала во встречах, снабжала домашним уютом и едой тогда, когда я не успевал ходить в кулинарные места, чтобы перекусить и снова углубляться в дела.

Кроме объятий и поцелуев, дружбы наших отцов нас ничего не связывает. С ней в постели я бы не испытал ничего глубокого, возвышенного, лишь безумное покорство похоти. Иногда, когда я позволял ей касаться меня, то, очевидно, желал провалиться в беспамятство, но и это было ненадолго и через короткое время я уходил, оставляя её одну… Все мы любим по-настоящему всего один раз в жизни, а после ищем похожих…

Возможно, я забыл, что значит любить до момента, когда мой ясный взор упал на яркое красное светило средь толпы, которое смотрело на меня так, что я впервые потерял дар речи, неделю заучивая речь.

После последнего поцелуя, насыщенного для нее страстью, для меня – побегом от жизни, случившегося два месяца назад, когда я, пребывая в болезненной тревоге от мучительных терзающих мыслей о своей несчастной любви, узнав, что у той, которая украла мое сердце, всё серьезно с тем мужчиной, перебрал шотландского виски, и Белла внушила себе, что мы без ума друг от друга и обязаны в скором времени закрепить нашу дружбу браком.

Пора поставить конец её мечтаниям.

Как говорил Жан де Лабрюйер: «Тосковать о том, кого любишь, много легче, нежели жить с тем, кого ненавидишь»7.

Я едва сдерживаю нервозность. Брендон с лицемерной улыбочкой разузнает у Питера и Ритчелл об их помолвке, задерживаясь на биографических фактах родителей Ритчелл, которых он знает, и взяв их ответы себе на руку, с помышляющим выражением лица обводит меня.

Видя, что я отвергаю Беллу, и чтобы слегка отвлечь ее, тот обращается к ней:

– Радость моя, еще успеете поласкаться друг с другом. Завари мне кофе, пожалуйста. Крепкий, с тремя кубиками сахара и сливками – по моему стандарту, – безупречно-вежливым тоном он просит дочь. – Ты, несомненно, уже освоилась на кухне и знаешь, где что лежит.

Меня чуть ли рвет от слов «поласкаться друг с другом». Освоилась? Он перед всеми представляет Беллу как мою будущую жену, словно у нас завтра свадьба. И зачем он отправил ее на кухню – чтобы она не слышала чего-то?

– Нужно обсудить парочку вопросов, – он скрещивает перед собой руки и метит взглядом Милану, затаив в душе чувство гнева. – Но перед этим я хотел бы познакомиться с ещё одним человеком, скромно ведущим себя и даже не смотрящим на меня, которого, замечу, мне не представили. – У меня предательски подпрыгивает сердце. На его мрачном лице изображается что-то тошнотворное. Его надменность приводит меня в оцепенении. Где его сдержанная обходительность, проявляемая им на собраниях?

«Надо было сразу же прогнать его с Беллой в самую первую минуту прихода».

Так как они здесь и уже поздно что-то предпринимать, я лихорадочно ищу путь к спасению и перехватываю его план насолить Милане:

– Как негалантно с моей стороны не предложить вам чего-то покрепче. Может, бренди? Как вы любите с долькой лимона я сделаю и…

Но он не слышит меня и прожигая мигающими глазищами мою напуганную, с еще большим нажимом повторяет слова:

– Представьтесь, пожалуйста, юница, края ночной сорочки которой совсем скоро разорвутся, если продолжить их вытягивать! – Словосочетанием «ночной сорочки» он умышленно задевает Милану, и она позволяет себе поверить в его прямое оскорбление и обсматривает себя, внутренне желая опровергнуть его, но скромность её манер не позволяет это сделать. Привычка Миланы неизменна еще со школы – перебирать, расставлять, сминать всё, то попадается ей в руки или одежду на себе при чрезвычайном волнении.

– А нам таких скабрезных сцен видеть не следует – мы не сторонники такого искусства! – Он позволяет себе не останавливаться на одном унижающем предложении. На щеках Миланы выступают два багровых пятна.

Что? Что он позволил сказать ей?

Ее глаза напрочь потускнели.

Я в гневе от его беспардонности.

Мы с Питером обмениваемся насупленными взглядами, и он буквально открывает рот, чтобы оспорить, но его за предплечье хватает Ритчелл с протестом в глазах: «Молчи».

– Я Милана… – тонко с душевной чистотой отзывается моя любимая и замолкает, робко приподняв на него взгляд, который он желал увидеть. Я улавливаю боязливые нотки в её голосе. Скромность и мягкость характера не дают ей противостоять его насмешкам.

– Фьючерс, – продолжает за нее Брендон с нескрываемой ухмылкой. – Фотомодель, я не ошибаюсь?

Переглядываясь с Питером и Ритчелл, я ощущаю, как воздух над нами становится гуще. Мы с Миланой становимся пешками в шахматной партии. Меня передергивает, словно от гальванического тока. Я не так хорошо его знаю, чтобы предугадать его помыслы.

– Да, – оторопев, молвит она стесняющимся голоском и расширяет губы в легкой принужденной улыбке.

Белла приносит кофе и подает отцу:

– Папочка, как ты и просил!

Невозмутимо он подносит чашку ко рту и, не сделав ни глотка, отставляет, пребывая в своих мыслях, позволяя ей ответить чуть негодующим тоном, с каким общается со всеми подчиненными:

– Долго ты делала. Кофе успел остыть. А я люблю кипяток. Переделать!

– Но… он горячий и… – Она что-то буркает и, как малыш, обижается на родителя, который грубо с ней обошелся, но слушается его и возвращается на кухню.

Брендон продолжает ступать по черной дорожке к своей цели, не надевая маски на хитрый пронизывающий взгляд:

– Я осведомлён о Ваших функциональных модельных занятиях. Поверьте мне на слово, я близко знаком с этапами, к каким готовят моделей к дефиле… И некоторые из них вызывают не самые приятные чувства… Какой-то оттенок испорченности вплетают в каждую из вас, что… что я удивлен как долго вы задержались в «Планете стиля». – Выражение его глаз жёсткое, дерзкое, злобное.

Милана лишь подергивает плечами на его вопросы-утверждения.

Я перетягиваю канат на себя:

– Э, Брендон, поговорим в другое время? Я все же предпочел провести остаток ночи с друзьями, – стараюсь сказать уверенно и отстранить тему, которую он завел.

Машинально потянувшись за яблоком, Милана, ставшая мишенью, непроизвольно крутит в руках зеленый фрукт, то вздыхая, то выдыхая, надеясь на то, что Брендон сделает стратегическое отступление и больше ничего у нее не спросит.

– А Вы где-то работаете помимо мОдельного? – Он с иным подтекстом подчеркивает крайнее слово и кладет руку поверх кресла.

Она, смотря в пол, отвечает:

– Нет-нет, но я учусь на психолога и совсем скоро буду практиковаться в этой стезе.

Белла возвращается и, поставив чашку на край стола, усаживается рядом со мной. В ее лице на миг блеснуло нескрываемое злорадство.

Гонсалес же о чем-то помышляет и краем большого пальца теребит волоски на подбородке.

– Милана, скажите мне на милость, где Вы познакомились с мистером Моррисом и с каких пор Ваши с ним партнерские отношения перешли на уровень загадочной тесной дружбы? Если я правильно расслышал, Джексон представил Вас всех как «друзей»?

Едва сдерживаемым усилием я не распыляю на него проклятья за его циничность. Ходя вокруг да около, он укрывал лестными и бессмысленными издевками самый главный вопрос, для которого тянул время.

Милана слегка подпрыгивает от вопроса, которого опасалась услышать, будто ее подбрасывает пружиной. Наершившийся, я мысленно блуждаю по запрещенной территории – высказаться как есть, ни черта не скрыть от него свои истинные чувства и послать его с дочерью за пределы планеты.

Милана боязливыми глазами взирает на меня, прося о помощи, и я неожиданно для себя говорю:

– На вечере.

Белла насуплено со жгучей ревностью осматривает Милану, что, скрестившись с ней взглядами, у Миланы падает с рук бедное яблоко и катится к ногам Беллы, которая игнорирует это случайное действие и, смотря пристально на свою соперницу, прикладывает щеку на мое плечо, занимая удобное положение.

Неприязнь к ней с ее стороны началась после той прессы, на которой нас поместили с Миланой. С той минуты столько успело измениться, что… нужно набраться смелости и как можно скорее сказать Белле о своих намерениях и порвать с ней то, что даже не было начато или было, но только в ее фантазиях.

Брендон мгновенно осекает меня:

– Я поддерживаю контакт с Фьючерс!

Я молча поднимаю ладони вверх.

Сижу точно на раскаленных углях. Как укротить исполнителя никчемной пьесы?

Милана добавляет вслед к моим словам:

– Б-благотворительном. На вечере благотворительном. – Волнуется и повторяет слова. Как бы ее подрагивающий голос не был двояко воспринят Брендоном.

– А глаголов подбросить Вы не желаете? Вас в мОдельном не учат грамматике?

– Брендон! – срывается угрожающий тон с моих уст. – Вы…

– Мы знакомимся друг с другом. И я просил не перебивать нас. Так-так-так, вы встретились с мистером Джексоном на благотворительном вечере…

– В защиту тигров, – добавляет кусочек в паузу.

Гонсалес допивает первую чашечку кофе и, ставя ее на стол, планирует задать еще вопрос, возведя странный жест рукой, но примыкает Питер и с актерскими ухищрениями сообщает очень-очень быстро:

– Сестренка забыла упомянуть, что мы там все были. Я их, собственно, и познакомил. За вечер общения мы так сплотились всеми и уже несколько недель проводим время всеми вместе.

У меня чуть ли не выскакивает наружу печенка. Я смотрю на него расширенными зрачками и до него не сразу доходит, что он навесил еще одну беду на нас.

Брендон делает изогнутые брови:

– Сестрёнка?

Подключается еще один герой – Ритчелл, которая с наигранным смешком нейтрализует это выброшенное на воздух слово новой ложью:

– Он так называет и меня. А я ему еще говорю, какая я тебе сестренка – без часа как жена.

«Вот это нас всех занесло».

Белла, закрыв глаза, засыпает у меня на плече. Прикрыв ладонью ее ухо, как бы поглаживая ее, она слава Богу не углубляется в наш разговор.

«Она знает, что Питер – мой брат и брат Миланы, я ей говорил об этом».

– А-а, а то я уже начал приходить к странным мыслям, – двусмысленно произносит он.

Пора вводить кульминацию, иначе мы все потонем:

– Брендон, Белла устала, поезжайте домой. А завтра мы с вами…

– Никаких «завтра». Непременно! – Он стоически тверд. Его тон не предполагает дальнейших дискуссий. – И ты прав, разговорился я что-то. Приехал не за этим.

Частенько этот человек вызывает к себе презрение и отвращение. Он же ненавидит законы государства, но сам преклоняется перед каждым государственным служащим, если на то требуют дела в бизнесе.

– Я думаю, нам пора уже, – влезает растерянно Питер, почесывая затылок. – Перенесем наши посиделки.

Белла открывает глаза и что-то бурчит про себя.

– Да, Джексон, встретимся в другой раз, – покладисто поддакивает уже безрадостная Ритчелл, выпрямляя спину, – и успеем отметить повод…

Я снова все испортил. Обозрев коротким взглядом Милану, я замечаю, что она ждёт моих возражений, но… мне действительно нужно все обходительно прояснить Брендону, что я изменил мнение о том, чтобы стать главой его корпорации.

– Вот и здорово. Сразу видно, что умные головы у ребятишек – быстро схватывают, – с язвительным смешком вставляет Брендон, относясь к Питеру и Ритчелл, как к дошколятам. Сонная Белла, положив ногу на ногу, приняв позу отца, обнажает свои белые зубы, словно в злорадной улыбке. Она сияет, что ее отец вмиг подорвал общение с Миланой? Впервые вижу довольно-таки странное ее поведение. Что за хитрый взгляд? Само ее поведение с самого прихода сюда весьма непонятное мне.

Питер, Ритчелл и Милана торопливо поднимаются и выходят.

– Минутку подождите, я провожу их и вернусь, – слегка брюзгливо выражаюсь я, следуя к своим родным на улицу.

– Ждём, – слышится от Брендона.

Размашистыми шагами я приближаюсь к выходу, чувствуя себя паршиво. Испортил важный вечер. Подорвал поездку.

– Стойте, подождите, – кричу я и бегу к ним. – Виноват. Не ожидал, что так выйдет. Я не знал, что они нагрянут к нам. Простите, – тараторю я срывающимся голосом. – Питер, Ритчелл, спасибо… что… подыграли..

Питер разворачивается вполоборота. Он настолько потрясен, что утратил свое врожденное чувство юмора.

– Брат, сейчас самое время покончить со всем дерьмом, в которое ты влип, – гудит он. – Мне этот тип не понравился с первого слова, которое он вякнул. А насчет лжи… Видимо, она заразна, что мы с моей дорогой повисли у нее на крючке.

– Джексон, кроме как пожелать удачи, ничего не могу сказать, – с грустинкой добавляет Ритчелл, от ночной прохлады прижимаясь к Питеру.

– Да, – вздыхаю я, осознавая всю правду в их словах. – И…

– Не волнуйся по поводу нас, еще посидим у тебя, – уверяет подруга, улыбаясь.

– Оставите меня с Миланой наедине? – Смотрю на нее, стоящую с угрюмым видом и взирающую на озеро.

Согласившись, они идут к машине, и я выкрикиваю Питеру:

– Брат, ты же знаешь, о чем я тебя попрошу?!

Он твердо без настроения отвечает:

– Я не оставлю их обоих. – И чуть громче поднимает голос, отдаляясь шаг за шагом: – Милана, мы тебя ждем в машине.

Лунный луч касается ее опечаленного лица.

– Любимая, я знаю, я всё знаю, что ты чувствуешь сейчас… – с глубиной отчаяния бормочу я, глядя в ее погрустневшие глаза. Я кладу ее прохладные ручки в свои. – Я разберусь во всём.

– Джексон, – от ее взгляда я точно расплачусь, – я переживаю за тебя. Так голова разламывается от боли… от страха… Скверное предчувствие овладевает мной. Я…

– Малышка, – останавливаю печальные думы большим пальцем, коснувшись губами её губ, – я всё улажу. Я поговорю с ними и всё, всё скажу о нас с тобой… – И ко всему к этому добавлю мягкий отказ о принадлежности к его компании. – Совсем скоро мы будем вместе и объявим об этом официально, но, а пока, нужно набраться терпения и подождать… И я непременно вышлю сообщением рекомендации своего доктора от головной боли! Не пей пока никаких лекарств. Опиши, где болит и есть ли тошнота? – обеспокоенно допрашиваю я, указывая на части ее лица, спрашивая, где болит.

– Джексон! Я немаленькая. Разволновалась, и она заболела. Все пройдет.

– Нет. Я вышлю, и ты им последуешь! Я попрошу Ритчелл, чтобы она сделала тебе массаж шеи и…

Она глубоко вздыхает, прерывая меня насыщенной грустью во вздохе, и с ноткой негодования произносит:

– Ты слышал его тон? Слышал, как он указывает тебе? А как указывал нам?! А как мне сказал?!

– Когда я рядом с тобой, мне ничего не страшно.

– Я переживаю, я так переживаю… – Щенячья нежность сильно трогает меня.

Я улыбаюсь каждый раз, когда чувствую ее заботу, согревающую мое сердце, которое отогревается от этих слов и рождает радость.

– Запомни, чтобы ни случилось. Toda mi alma en tus ojos8, – говорю и быстро целую ее в мягкую щечку.

Ее глаза тотчас засветились тем самым бриллиантовым блеском.

– Уроки испанского языка тебе идут на пользу, – уже с улыбкой сообщает моя любовь. С особенной улыбкой.

– Я прилежный ученик, – шуточно выдаю я, ободряя ее, но мысль о предстоящем сокрушительном разговоре нагнетает меня. – Учу в день по двадцать слов и выполняю задания.

– Любимый, обещаешь, что будешь осмотрительным и крайне осторожным в общении с ним?

– Обещаю, – нежным шепотом заявляю я. – У меня обратная просьба, даже не просьба, а приказ! – С дерзкой невозмутимостью утверждено инструктирую: – Обещаешь, что переночуешь в гостинице с Питером и Ритчелл, чтобы я не волновался? И примешь меры по устранению головной боли?!

Она знает, что меня невозможно разубедить:

– Обещаю.

– Завтра мы встретимся. Я буду в офисе с самого утра, зайдешь ко мне? Место ты знаешь. Я познакомлю тебя со своей командой. Затем мы вместе поедем на первый сбор группы детей.

Она, как птичка, кивает головкой и сжимает мою руку, не желая отпускать от себя.

– Te quiero9, – любовно говорит она.

– Yo también te quiero, mucho10. И раз уж мы Роза и Джек, – улыбаюсь я, – то я должен сказать кое-что. – Я придаю голосу нежное выражение с романтическим отблеском: – Если ты прыгнешь, то и я прыгну11.

Заглянув друг другу в глаза, как только мы это можем делать, мы беззвучно прощаемся (зачем говорить, если разговаривают сердца?), и Милана неохотно ступает по тропе к машине. Сквозь эту ослепленную блеском оболочку светится ангел. Раз за разом она оборачивается и машет мне ручонкой.

Я провожаю ее долгим взглядом и, полный до краев, сталкивающимися друг с другом, мыслями, возвращаюсь в дом. На обратной стороне медали – страх.

Белла лепечет о чем-то с отцом, разгораясь от какого-то ликования. На коленях у Брендона лежат бумаги и блокноты.

– Дорогой, мы тебя заждались, – улыбается она во весь рот и затем зевает, широко раскрывая рот.

Прикрыв дверь, навесив на себя храбрость, с деланной отважностью прохожу к ним. Брендон неприлично чмокает, вкушая восточную сладость, которую я покупал для Миланы.

– Я тоже хотел с вами поговорить, – усаживаясь на диван, выкидываю я, слегка волнуясь.

– Начнем, пожалуй, мы, – безапелляционно твердит Брендон, немедля убрав мягкое выражение лица, которое висело на нем в момент общения с дочерью.

Я молча соглашаюсь. Белла снова прилегает головой ко мне на плечо.

– Джексон, почему вы до сих пор не обменялись кольцами?! – Я удивленно смотрю на него и направляю корпус вперед, отбросив Беллу.

– В чем дело? Что за недоумение в твоих глазах? – Взяв со стола кубик сыра и оливку, он кладет их в рот и, прожевывая, извещает: – Мы обговорили с дочерью все детали вашей помолвки и решили, что лучше всего ее организовать в Бостоне, в штате Массачусетс, поближе к главному моему бизнес-отделению, который скоро станет по праву твоим. Этот город создан для таких интеллектуалов, как ты. Моя супруга не против, но с условием, что вы будете недалеко жить от нас. Белла подыскивает пентхаус с высочайшим уровнем всех удобств. – Я сглатываю горечь, смотря ошарашенным взглядом на Царя. – Закрытая церемония в узком семейном кругу будет лучшим вариантом, исходя из сложившихся обстоятельств, но об этом позже… – Он помечает что-то в своем кожаном коричневом ежедневнике, считывая: – Все расходы я беру на себя, об этом даже можешь не заикаться.

Помолвка? В Бостоне? Я не ослышался?

– Я чего-то не понимаю… Что вы этим хотите этим сказать? – Мое внутреннее спокойствие рушится.

– Моя любовь, чего тут непонятного? Папа согласился нам помочь! – с великой радостью щебечет Белла, смахивая волосы назад.

– Помочь с чем? – с коротким недоуменным смешком выбрасываю я. Неровное дыхание приподнимает мою грудь.

– Со свадьбой, глупенький. Мы это обсуждали уже с тобой и тогда еще успели поругаться. – Меня охватывает волна ужаса. Если мне не сшибает память, мы не разговаривали с ней об этом ни разу.

– Что? – брякаю я. – Что за вздор? Такого же не был…

– Джексон, давай опустим все обиды друг на друга. Мы давно вместе и нам пора соединиться брачными узами. Наши друзья уже пустили слух в СМИ – через несколько недель мы обязаны сделать его реальным.

– О чем ты, подожди?! К-какими узами? – несвязно выдаю я, округлив глаза.

– Белла, ты можешь оставить нас наедине? Я хочу поговорить с твоим будущим мужем.

Он смеется надо мной? «Нашли мужа».

– Конечно, папочка, – словно невинное ни в чем дитя она пускается прочь с льющейся через край радостью.

Чувствую, как тяжело бьется сердце.

– Джексон, хочу прояснить некоторые вещи! А я имею право получить правдивые объяснения.

– Да, я вас слуша…

Он наставляет свои слова против моих:

– Где ты прохлаждался все эти дни?

– Работал над проектом, – отвечаю я, стараясь говорить более прочно. «Насилую свою совесть».

Брендон встает, наливает себе в стакан виски с колой и, осушив за считанные секунды рюмку, наполняет другую, и расхаживает у меня за спиной взад-вперед. Виски стояли в шкафу на кухне, он и там рыскал, пока меня не было?

– Насколько мне известно, твоя задача руководить и обучать несносных детей и их неопытного учителя, выставляющего себя как модель, организованности, умению работать в команде, но… – Минует полминуты. – Крайне непедагогично столь долгое время находиться наедине с ней, не считаешь? Далеко не в силу острой необходимости ты поехал с мОделью в Милан. Ты преподал ей несколько личных уроков? Тебе не кажется это несколько странным – иметь союз с таким индивидуумом? По теме-то ты хоть преподавал или отошел от программы конкурса? А не плотскими ли узами вы объединялись? А ты не думал, что о вас снова напишут в прессе?

Я напряженно-внимательно в голове переповторяю его слова, догадываясь, что ему стало обо всем известно, но тем не менее обороняюсь, прикидываясь пустоголовым:

– Не припомню такого обстоятельства. Не понимаю, что вы имеете ввиду.

Он обмазывает мою фальшь гортанным смешком.

– Сдается мне, что ты лжешь в открытую! Где ты и с кем ты был, отвечай! – Возникает ощущение наивысшей его власти надо мной. Какая может случиться беда, если я отступлю от его указаний и скажу, что думаю? Мало ли, кого он видел, и кто ему сказал, что я был с ней?! Буду стоять на своем.

– Я был в Италии один, – вру я более гладко и наливаю себе в стакан морс. – Мне стоило отдохнуть несколько дней одному и поработать в тишине.

Не скрывая скепсиса, он с комбинацией всевластности и надменности цедит:

– Ты рассчитываешь на то, что я тебе поверю? Ты наивнее, чем я думал, сэр Моррис. – Он вальяжно садится на место и запрокидывает голову наверх, поддерживая ее ладонью.

Я стараюсь отвечать предельно спокойно, изворачиваясь от допроса, как только могу:

– Брендон, я не должен отчитываться ни перед кем за каждый мой шаг!

– Должен, еще как должен! – настойчиво восклицает он и издает случайный свист языком. – У того, кто подписал со мной контракт, должна быть безупречная репутация в обществе. Ты не забыл?! Как я могу доверять тебе, когда то и дело получаю портящие мое мнение о тебе вести?!

– Естественно, но мое право на личную жизнь никто не отменял! – Я соединяю пальцы рук. – И если я хочу куда-то съездить, то я…

Еще не закончив предложение, он завершает его за меня:

– Обязан первым делом доложить об этом мне!

Я уже жалею, что связался с ним.

После затянувшегося молчания, набравшись смелости, я приближаюсь к той самой теме, и волочу языком:

– Понимаете, Брендон, я убежден, что всё, что говорила вам ваша дочь, – ложь. Мы не обговаривали с ней о помолвке, да и я не собирался… – мысли разносятся в разные стороны, что их невообразимо трудно соединить в предложение. – Поймите меня правильно, но этого не будет…

С мрачной усмешкой подает:

– Не будь мальчишкой, Джексон. Тебе уже не пятнадцать лет. И хватит скромничать! – Его тон таков, будто он говорит о чем-то примитивном, банальном.

– Нет-нет, вы ошибаетесь, глубоко ошибаетесь. – Я смотрю на свои соединенные руки с округлившимися от страха глазами и с испугом ощущаю трепет сердечного мускула. – Белла для меня…

– Будущая супруга, – убежденно вставляет он, который раз, не давая мне договорить.

Я вскакиваю, словно обожжённый чем-то горячим, вытягиваюсь в полный рост и в затуманенности рассудка стремлюсь ко второму окну, чтобы раскрыть его.

– Мистер Гонсалес, я с уважением отношусь к вашей семье, но я не буду мужем вашей дочери. Да это же чушь, кто выдумал это? Да, мы немало времени провели вместе, но наши отношения, не более чем отношения двух хороших друзей… – Я усмехаюсь, нервно ломая себе руки и прислоняюсь к камину.

– Поздно ты спохватился, юноша! – Гордый тон придает ему величие. Он нервно раздувает свои широкие ноздри и приглаживает свои волосы. – Ты подписал, созданный лично мною, редкостный контракт о том, что заменишь меня в компании после ухода, так?

Я киваю, признавая самому себе, что не защищен от любых стрел, которые выпускает из своего лука в меня Гонсалес.

– В пункте сорок втором этого контракта указаны твои обязательства. – И наполняет свою рюмку.

Минуту я словно руками держусь за пустоту, дабы не упасть, стою с непритворным и суровым хладнокровием, перебирая в памяти тот день. С каждой секундой обдумывания меня накрывает таинственная глыба, наваливая сильное душевное потрясение. Черт возьми. Я же не дочитал бумаги, которые подписывал. А что я подписал?! В ту минуту, когда я решился на сотрудничество с Гонсалесом, сказав «да», я в состоянии полной растерянности и погружения в себя не знал, что это повлечет за собой.

– О каком пункте вы ведете речь? – говорю, а сам дрожу едва заметной мелкой дрожью. Деланое спокойствие во мне угасает и появляется глубокая сосредоточенность.

Поставив с треском на стол выпитую до последней капли рюмку, покопавшись в бумагах, он протягивает мне папку на нужной странице перед этим смочив пальцем слюну, чтобы свободно листать слипшиеся страницы. Я считываю про себя строчку внизу документа, написанную вдвое мелким шрифтом, чем основной текст: «Становясь директором корпорации «Нефть-лидер» лицо одновременно обязуется заботиться о мисс Гонсалес, обеспечивать её всем тем, что будет ей необходимо. Через три недели после занятия главного поста директор обязан публично объявить о помолвке с Беллой Гонсалес. Нарушение данного условия повлечет за собой расторжение договора с серьезными санкциями».

Текст этой строчки пламенеет перед глазами. Я получаю удар в солнечное сплетение и не осмеливаюсь даже вздохнуть полной грудью. Будто ни с того ни с сего обрушился мир. Я лишаюсь дара мысли, превратившись в соляной столб. Надо мной закрыли крышку гроба, забили гвоздями и положили в землю. Его голова оказалась полна таких замыслов?! Против воли он связал меня со своей дочерью, купил, как раба, чтобы я пожизненно был привязан к ней. Вот такая цена его контракта?! Он гнусное, подлое существо, животное, у которого нет чувств! Он разбил мою жизнь! Меня осыпали столько месяцев пылью, а я и не замечал этого. До этой минуты я словно спал. Проклюнувшись в самое сердце, страх возрождает проснувшийся мой характер, наперекор которому я не буду идти и запущу в Брендона до самого его сердца меч своего гнева. Яростно передернув плечами от нашептывающей мысли, что меня завели на затерянный путь, я вскидываю на него грозные глаза, жадно втягивая в легкие воздух. «И решение, которое ранее мне казалось безошибочным, стало пагубным», – производит ошарашенное сознание.

Я ломаю голову, как это могло произойти именно со мной.

Горький, едкий, ужасающий смех вырывается из уст Брендона, пронизывающий мое тело и душу.

– Усёк, юноша? – Он пускает мне в лицо замечание, испуская дикий вопль восторга, проявляющийся в виде странной улыбки на его лице.

Меня захватили врасплох. Я устремляю бешеный взгляд поверх его головы, кипя от безудержной злобы. Я думал, что со мной уже случились те несчастья, которые были опущены мне, но, кажется, всё только начинается.

Так вот, в чем уникальность этого контракта, на который не решалось большинство известных мне бизнесменов. И я, как скажет Питер, засел в самое дерьмо. Нет. Иисусе. Как я мог не обговорить этот договор с юристами? Как я мог допустить такую оплошность? Черт меня бы побрал. Я близок к тому, чтобы соскользнуть в пропасть. Как найти просвет?

– Брендон, да как вы смеете?! Вы мерзкий, жалкий ублюдок! – Я ругаюсь бескровными губами. Пот градом катится со лба. В душе бушует страшная буря. – Не усек и не собираюсь! Как вам в голову пришло так обойтись со мной? – В первый раз отказываю ему, вопросительно вскинув бровь, и невольно поднимаю руку для удара.

Со скрипом ножек резко отодвигаемого кресла он выхватывает мою ладонь, которая застывает на полувзмахе, и вплотную прижимает меня к камину, устремляя помутневший змеиный взгляд. Я не в силах выразить всевозрастающую ненависть к нему.

– Ты не посмеешь, сопляк, выпускать свои руки! Обратного пути нет! – язвительно указывает он ором, выбрасывая противный плевок слюны мне в лицо, растекающийся по носу.

Со сверлящей болью и со сверхчеловеческими усилиями вести себя спокойнее, чтобы обговорить об этом другим языком, я вытираю лицо и отодвигаюсь от него со словами:

– Я готов принять санкции за свою глубочайшую ошибку и расторгнуть договор. Мне очень жаль.

Он тыкает в меня пальцем:

– Ты не знаешь, о каких санкциях идет речь! – После секундного шипения добавляет: – Если бы моя дочь не любила бы такого безмозглого негодяя, я бы сделал из тебя половую тряпку и хорошенько протер бы ей пол! Ты подписал листы, ты оформлен, готовься к помолвке! – Убежденный, гордый голос придает могущество этому манипулятору.

Я взрываюсь, не в силах остановиться:

– ТАКОГО НЕ БУДЕТ! Я не буду вашим правопреемником и не буду жениться на Белле! Это же галиматья указывать в юридическом документе такие условия! Я вам что, сударь из десятого королевства, чтобы женить меня таким путем? Вы бессердечны!

Он сгребает ворот моей рубашки и гремит:

– Паршивец! За что только моя дочь тебя полюбила! Как ты позволяешь так обращаться со мной?! Ты женишься на ней и будешь на руках её носить, заруби себе это на носу! – кровавая улыбка ложится на мои губы.

Я с резкостью отмахиваюсь от него, разгораясь в гневе, подавая в громком тоне, не выдерживая:

– Ищите другого придурка на эту должность! И я не буду для нее ни мужем, ни братом, ни другом! Я не люблю ее!

– А кого ты любишь?! – со скрежетом и глубоким презрением спрашивает «хозяин» моей жизни.

В молчании проходит тревожная минута.

Мы оба взираем в окно, во тьму.

– Я имел неосторожность, сынок, – делает напряженную паузу, смягчаясь в голосе, но со злобой в сердце, – подслушать, как ты пел для той девушки. Мы не сразу вошли в эту комнату. – Сердце усиливает бешеный бег. Я утыкаюсь взглядом в пол. Едкое, холодное презрение Брендона пронизывает мое тело и душу. – Помимо этого я знаю, с кем ты находился прошедшие два с половиной дня. – Через три секунды грубо заявляет, угрожая: – Если ты еще раз позволишь себе изменить моей дочери с этой распутницей моделью, то я позволю себе применить к тебе то, что нужно было с самого начала!

Не ожидая этого от себя, я толкаю Брендона в сторону с воплями:

– Если вы еще раз позволите пригрозить мне и сказать гадости про эту девушку, я подам на вас в полицию!

– Отпусти от меня свои дряблые руки, мерзопакостный подросток! – смеется он противным смехом, отчеканивая каждое слово. – ТЕБЕ НЕ ПОЗВОЛИТЕЛЬНО УПОТРЕБЛЯТЬ ТАКИЕ ВЫРАЖЕНИЯ! – смахивает ладонями с себя отпечатки от моих касаний. – Я никому не позволю диктовать мне! Сделаешь, как велено! Видите ли, влюбился он и заступается за «левую» девчонку, – насмешливо-дерзким тоном гремит он и выдавливает на губах кривую усмешку, подчеркивающую его коварный задуманный, тщательно вынашиваемый, план. – Я знаю этих развратниц. Белла мне рассказала, что из себя представляет эта куртизанка. Будет нужно, и с ней разберемся, чтобы не вмешивалась в твою жизнь и жизнь моей дочери! – Он делает грозный удар, попавший прямо в сердце, сделавшее кульбит. – Ты звучишь довольно-таки жалко, думая, что полиция все разрешит. В каждой стране у меня есть знакомые, и они скорее привлекут к ответственности тебя, чем позволят сказать в мою высочайшую честь одно лишь грубое слово. Любое твое слово или действие против меня пойдет не лучшим образом в твою сторону, прими к сведению!

– А вот это не сметь! – ору я изо всех сил задыхающимся голосом. – Только попробуйте приблизиться к ней на шаг!

Мы стоим друг напротив друга возле камина, в котором поблескивают огоньки пламени.

– Странная особа вскружила ему голову, вы посмотрите! Прекрати, ради Бога! Сынок, ты отказываешься от многого: от богатства, от самого высокого положения в обществе, от той жизни, о которой все только мечтают. Я хотел подарить тебе то, что недоступно для других. Ты будешь купаться в море изысканных вещей, позволять себе всё, что только возможно и быть окруженным любовью, которую тебе дарит моя дочь!

Я слушаю его и не могу поверить своим ушам. В одно мгновение я стал погибшим.

«Путь тяжких страданий только начинается».

– Мне ничего не нужно из этого! – произношу самым суровым тоном, засунув руки в карманы брюк.

– Джексон, будь разумнее, – хлопает меня по плечу, – на тебя нагрянула великая честь стать мировой известностью, а ты все можешь потерять из-за какой-то несносной девчонки, затмившей тебе голову. И не только потерять, но и лишиться своего призвания!

Кровь стучит в висках. Я трясущимися руками хватаюсь за подлокотник кресла.

Опьяненный юным сердцем с самого детства, я протестую:

– Я люблю её и не позволю, чтобы о ней так говорили! – Я хватаюсь за тонкий прутик в надежде, что он поймет меня.

Стрелки часов показывают половину первого.

Слишком расслабившись от спиртного, Брендон разражается смехом, наливая себе еще одну чарку спиртного. «Никогда он не позволял себе столько пить при его-то больном сердце, которое пережило три инфаркта».

– Любовь – это для слабаков, дружок. Не будь подкаблучником! Учись у меня. За свою жизнь я понял, что любовь губит нас и не дает движения вверх. Если бы я позволил себе открыть сердце, то не добился бы высочайших успехов. – Ему неизвестно, что такое любовь, раз он позволяет себе говорить такое.

Я беззвучно смотрю безучастным взглядом. Кто бы знал, что происходит сейчас в моей душе. И какая дьявольская сила развела руки и сплела очередные адские интриги?

– В ближайшее время я приобрету билеты, и мы всеми поедем в Бостон. Подготовим тебя как жениха и как будущего директора самой прибыльной в мире фирмы. Собирайся! И не вздумай упорствовать!

– У меня защита проекта, – злостно напоминаю я через черный дым чувств.

– Защитишь и поедем. И… забудем про наш разговор. Больше не встречайся с этой девушкой по другим причинам, кроме работы, и скажи ей, что скоро женишься, чтобы не приставала к тебе. – Этими словами я принимаю второй кровавый удар в грудь. – Если будут какие-то проблемы, то передай мне, я лично ей укажу. Белле ни слова об этом. Ей незачем лишний раз переживать. Я буду хранить молчание о том, что ты позволил себе изменить моей дочери! Но и ты сдержи свое слово, под которым поставил подпись! – Сказав, выливает в себя содержимое стопки и заедает кусочком лимона. – На сегодня, пож-ж-жалуй, хват-т-тит… Разговор окончен-н-н, – пьяным голосом и, начав икать, заключает Гонсалес. – Завтра, в семь вечера, заедешь к нам, подпишешь бумаги и привезешь договор, который я просил тебя составить.

– Снова будете шантажировать меня своим лживым языком? Снова подложите свинью? Укажите срок создания внуков для вас? – Я сгораю от гнева и от мыслей, наполняющих мою голову.

– Остепенись, юный мой! – издевательски хохочет Брендон, еле стоя на ногах. – А это неплохая идея. – Он шагает, но его мозг не дает ему сдвинуться к двери. – Тебя ожидает только счастливая жизнь, – по-доброму выдает он, что хочется вырвать от его лживой доброты.

На кой мне жизнь, если в ней не будет любимой.

– Нам пора. Моей дочери, как и мне, по-по-пора уже отдыхать. Свидимся з-завтра. И т-такси… выз-з-з-зови нам…

В течении пяти минут приезжает Тайлер, я бужу Беллу, которая уже успела заснуть в моей комнате, и провожаю их, усаживая в машину. Перед тем, как захлопывается дверь машины, я показываю личному водителю на телефон, чтобы тот позвонил мне, как будет один.

Машина скрывается из глаз.

Я глубоко выдыхаю. Остался я один, выбитый из колеи любовными приключениями и вследствие этого отданный на растерзание мучительным мыслям. Это событие, разыгравшееся у меня на глазах, наводит на меня жуть. Обрушивается тайный, сокрушающий удар.

Куда идти? Куда свернуть? Как перевернуть время и окунуться в прошлое, чтобы исправить все ошибки? Мое стабильное прошлое перевернулось в повергнутое в хаос настоящее. Я что, обречен служить ему? Нет! Но как отступить теперь? И хочется осыпать его проклятиями, да мало проку. Ответственность лежит только на мне. Я сам себе вынес смертный приговор, не подлежащий обжалованию. Какие бы предположения о дальнейших действиях не приходят мне на ум – все подвергают меня пытке. Кто-то желает донести до меня, что я еще не познал всю глубину несчастья.

Созвонившись с Тайлером, описав все то, что произошло, он ровным голосом сообщает, что ранним утром свяжется с адвокатами, чтобы обдумать ситуацию со всех сторон и разорвать этот проклятый контракт, который меня угораздило подписать. «Я уверен, адвокаты найдут законы, чтобы не допустить этого брака…» – старается он уверить меня. Спокойствие Тайлера равняется моему спокойствию.

Если обо всем узнает моя малышка, то… Меня кидает в дрожь. Я обязан сдержать молчание и сам разгребать тучи, повисшие на мне. А случись что-то с ней из-за меня – никогда не прекращу себя терзать.

Чтобы охладить пыл я удаляюсь в полночную свежесть и спускаюсь на порог, до сих пор ощущая, как на горле бешено пульсирует жилка. Уголки губ невольно опускаются, как и плечи. Я опьянел от губительных суждений «всемогущего».

Ночь. Все дышит холодом. Природа уходит в сон, исполненный покоя. Объятые чёрным устрашающим покрывалом кусты, из которых словно сочатся тайные переговорные голоса, нагоняют неизъяснимый страх и придают безмолвное жуткое оживление. Уснувшая растительность придает торжественности ночи, будто один спектакль – дневной слагается перед вторым – ночным. Ветер, издающий последний глубокий вздох, стихает и прощальным нежнейшим жестом окутывает тело, с теплотой касаясь губ.

Моя жизнь стала такой беспорядочной. Хотелось бы оказаться в спасительной глубине, отгородиться от реального мира и вдыхать тишину в блаженном успокоении. В сердце звучит грустная мелодия. Передо мной разверзается пропасть, ниспосланная ответом небес на все оплошности, которые я совершал.

Сорвав стебелек с близ цветущего растения и как в детстве зацепив его между зубами, я окунаюсь в мрачное раздумье, мысли повергают меня в болезненную тревогу. Я молю небо о спокойствии, но, кажется, оно послушно только бесконечности.

Глубина человеческой души – таинственное, величественное зрелище, скрывающее истинные похождения человека. Под видимой миру оболочкой её можно изменить, перекрасить, трансформировать. За два года я не так хорошо узнал эту девушку и ее родителей и вижу, что в них таится неизвестность мотивов. И как бы проникнуть в невидимую глазом их сущность? Вдруг там заложена целая цепь умыслов против меня? Как жаль, что такого рода бесконечность, погребенную во тьму, нельзя предугадать. Что управляет ими в момент совершения таких поступков?

Я столько лет пытался увернуться от темноты, но она все равно меня находит. Вселенная изобилует меня резким изменением жизненных картин.

Темная небесная высь с мерцающими бесчисленными звездами озаряет меня, подавленного отчаянием, магическим светом. Приподняв голову к небу, в созерцании пепельного света звезд, прибитых к небесам алмазными гвоздями, которыми восхищается моя любимая, я утрачиваю связь с мрачной действительностью и пределы мира становятся неразличимыми. Я как будто сливаюсь с полуночным миром. Неописуемый блеск озаряет все в округе, запечатлевая поцелуй любви. Звезды будят логовище мыслей. С ними мы не одиноки. Миллиарды светлячков взирают на нас, взбудораживая горнило грез. Об этом слагал еще дедушка Миланы, великий человек – Льюис М. И в эту секунду я прозрел для таких выражений. Теперь мне ясны проникновенные мысли, сообщаемые им мне.

Кто задался целью так поступить со мной и Миланой?

Я чувствую сильного противника, и уже скоро буду сражаться со злом, находясь на поле битвы страстей. Вопреки всякой осторожности, обещанной любимой, я не буду сдаваться, покорно склонять колени, как солдат под натиском врага, перед роковыми условиями дьявольского контракта, написанного темными гидрами, иначе заживо отдам себя на погребение в развалину.

Затаиваю в душе лишь два стремления: огородить любимую от этих жутких несчастий и быть с нею рядом. «Ее сердце принадлежит моему, а вместе они справятся со всеми жизненными невзгодами». Бережно проводя кончиками пальцев по подвеске, лежащей в нагрудном кармане рубашки, размышляя и размышляя, я чувствую сильнейшую усталость и через немного ухожу в дом, но заранее составляю мнение, что мучительные раздумья будут продолжаться всю ночь… Этот вечер оставил после себя отметину в груди, схожую с тем, как если бы кто-то вырыл яму и ушел, а тот, кого закапают в ней, еще не дожил до этого часа.

«Люблю я и делаю любимую моею, мною самим, раскрывая ее и себя. Нашел я ее и узнал. Но во мне и она меня искала, нашла и сделала своим и собою. И не бывает, не может быть истинной любви без ответа, она всегда – любовь двоих» 12.

Глава 5

Милана

Темное время суток оказалось тревожным. После того, как внезапно Брендон Гонсалес с Беллой заявились к нам, Брендон с надменной серьезностью, оповестил Джексона о каких-то документах, которые он должен был подготовить, у меня началось мысленное наводнение. Я шестым чувством ощущаю, что предвидится очередное событие, которое сможет подорвать настоящую реальность. Или это леденящие душу мысли, не облеченные в реальные формы, которые подсовывают нечистые силы?

Переночевав с Ритчелл и Питером, с час назад уехавшим к родителям, в предвкушении свадебных хлопот, я, ещё не возвращаясь домой, в суровую реальность, параллельно звоня Даниэлю, до сих пор не отвечающему, собираюсь к месту работы Джексона. Питер говорил, чтобы мы вдвоем съездили к Даниэлю, но нет желания отягощать его заботами, поэтому я съезжу одна перед встречей с Джексоном.

Душа раздвоена пополам. Вдруг, Даниэль тоже подпал под чьи-то темные помыслы, или он рассержен, что я уехала без предупреждения с Джексоном в Милан? Мысли то о Джексоне, то о Даниэле неотступно мной овладевают, вытесняя все остальные. Если и расставаться с человеком, то без вражды. Вечером мне предстоит поговорить обо всем с мамой. Удастся ли нам снова ладить? Сомневаюсь, что она примет моего мужчину, но у нее нет другого выбора.

* * *

Подъехав к дому Анхелики и Армандо, купив фрукты и сладости заболевшей Мэри, я забегаю в дом и слышу от них всё то, что и знала о Даниэле, других вестей нет. Записка гласит: «Отъеду на время в другую местность. Решу проблемы и вернусь». На какое время, куда и зачем уехал – он не посчитал нужным пометить. Может, паника его бабушки была и вправду излишней и на самом деле всё не так, как мы с ней представляем?!

Еще недолго постояв с ними у порога, вежливо отказавшись от завтрака, пожелав еще спящей Мэри выздоровления и настояв, чтобы в случае новых новостей звонили мне, я выхожу и печатаю сообщение брату о своем приезде к Санчесам.

Через час я захожу в уже знакомое мне место, где когда-то я была и нисколечко не могла и размышлять, что внутри одного из кабинетов сидит тот, кто с каждой встречей растворяет мое сердце в омуте своих зеленых глаз.

Иду вдоль длинного застеленного ковром коридора, поднимаюсь на лифте и ступаю в приемную. В первый раз, когда я была здесь, я даже и не обратила внимания на то, как искусно украшен офис – повсюду фарфоровые статуэтки, фигурки корзин с цветами, на стенах висят несколько портретов герцогинь и императоров. За то время, что меня здесь не было, кто-то явно преобразил рабочее помещение. От шумных возгласов, я переключаю взгляд на суматоху, расширяющуюся в своих пределах секунда за секундой. Работники ведут себя хаотично, бегая из одного угла в другой, то к одному коллеге, то к другому. Что здесь происходит?

Выглядывая из-за угла, я слышу:

– Мистер Джексон уже скоро приедет. Я не доделала недельный отчет! – напугано трещит девушка, лет двадцати пяти, безостановочно печатающая что-то на клавиатуре.

Сидящая неподалеку в уже зрелом возрасте женщина, окованная экраном ноутбука, в спешке бросает:

– Это еще пустяки. Этот человек за сутки приказал мне подготовить предварительную успеваемость учащихся по всем специальностям, создать макеты электронного журнала и распределить время для проведения собраний для озвучиваний детальных моментов профессионального обучения, где сам наш Моррис будет выступать. Кто совсем скоро лишится премии?!

– Коллеги, – вмешивается знакомый мне с виду мужчина, плотный по сложению, немолодой, но со вкусом элегантно одетый, курчавый, с черной густой щетиной, которую он, наверняка, подкрашивает краской. Руководящий всеми и держащий себя вышестоящим по должности работником, он приказывает всем ускориться и не жаловаться на указания начальства. Мужчина профессионально держит дистанцию и не позволяет себе ни доли мягкости в голосе, что приводит меня к мысли, что он давно привязан к работе и знает весь ее механизм: – Какие могут быть претензии? Если сказано, что этот документ или этот материал следует сделать – значит, вы обязаны были приложить все усилия, чтобы успеть к этому времени справиться с задачами. Вы должны были давно привыкнуть к такому режиму. Не забывайте, что вы занимаете рабочие места в одной из лучших компаний мира!

Его зоркие глаза внезапно встречаются с моими, и я, вмиг обдаваясь лихорадочным румянцем, выхожу из-за угла.

Он подходит ко мне.

– Вы к…

– Я к Дж… – И быстро изменяю: – К мистеру Моррису. На 10 утра мы планировали встречу и… – Мужчина так внимательно меня изучает, что мне становится неловко.

– Где-то я вас видел.

– Я Милана Фьючерс. Мы работаем с мистером Моррисом над одним проектом…

– Вспомнил. В гостях у Джексона. Я помню вы читали великолепные стихи… – В голосе все та же строгость, но в глазах совершенно другое.

Как все же человек может настолько слиться с работой, что порой трудно разграничить эти две роли, которые он играет!

Я улыбаюсь и с неловкостью переминаю ноги.

– Да. Спасибо вам…

– Так вы к сэру Джексону, но его еще нет на месте. Да и я не представился. Я Боб Миллер. Состою в команде «Успех равно Счастье».

Я протягиваю руку, и он легонько пожимает ее.

Со спины внезапно раздается:

– У нас гости! Боб, чего не подозвал меня? Я бы устроил девушке экскурсию по нашему славному офису. Это новая кандидатура в редакционный отдел? То есть в мой отдел!

Боб усмехается:

– Нет, Алекс. Это не новая кандидатура. А ты всё не меняешься!

С этим именем мои зрачки округляются.

Алекс занимает положение напротив меня.

– О-о-у, Милана, – с вокальной выразительностью проговаривает он. – Давненько я тебя не видел. Ты что тут делаешь?

Лифт открывается и, полуобернувшись, я замечаю Джексона: серьезного, стильного, задумчивого. Его орлиный взгляд устремляется на нас троих. И сразу же становится жестким и холодным. На какой-то миг даже я улавливаю в себе испуг.

Голоса приветствий тут же разносятся по всей площади:

– Доброе утро, сэр Моррис!

– Доброе утро!

– Здравствуйте, сэр!

Кивком головы со всеми поздоровавшись, он пожимает руку Бобу, Алексу. Последний с издевкой в голоске выбрасывает:

– Моррис опоздал?

Каждый раз этот Алекс, которого уже прозвали «занозой» указывает на ошибки Джексона. Кого он себя возомнил?

Однотонным голосом тот отвечает:

– Это другие пришли рано. – Он обладает железной волей и для пущей убедительности пытается говорить так, чтобы его не заподозрили в проявлении каких-либо чувств. От его будничных тонов нет и штриха. И кашлянув, громче предъявляет: – Немного внимания, коллеги. – Боб и недовольный Алекс отходят в сторону. – Хочу познакомить всех с Миланой Фьючерс, фотомоделью, молодой писательницей, талантливым человеком и моей… – Он смотрит на меня, застывая, положа свою руку на мою талию. Я расплываюсь улыбкой и взглядом подталкиваю его закончить предложение: – Моей партнершей по проекту. Некоторые уже знакомы с Миланой.

За напускным безразличием скрывается сверхчувственное сердце.

Рассыпаются сторонние комментарии:

– Очень приятно!

– О! Удивительно!

– Какая она красивая! У Морриса все красивые партнерши! Знает толк в женщинах!

Предельно засмущавшись, я тихонько благодарю всех, зацепив одну руку другой.

– Мы часто будем работать здесь, вместе, поэтому прошу любить и жаловать. Милана, это Боб, Алекса ты уже знаешь, Кара, вдалеке от тебя сидит по правую сторону. Николас Эванс, который будет заниматься твоей книгой, позже подъедет. Это часть моей команды.

– Приятно познакомиться, – скромно отвечаю я.

Джексон шепчет мне:

– Ты обустраивайся в моем кабинете, а я минут на пятнадцать-двадцать проведу планерку. Извини, что заставляю тебя ждать. Как твоя головка?

– Всё хорошо, – его забота теплом отзывается в моём теле. – Ничего, я подожду. Мы не опаздываем. До собрания с детьми целых два часа, – счастливым голосом даю я ответ и двигаюсь к уже знакомой мне двери, на которой висит табличка «Дж. М». Персонал обводит меня оценивающе-удивительным взглядом, перешептываясь между собой.

«Странное влияние оказывает на него эта девушка».

«Господин Моррис что, умеет улыбаться?!»

С деланой гордостью я распахиваю дверь и закрываю ее за собой поплотнее. Взглянув на неубранную рабочую обстановку я с удовольствием прибираюсь: сначала складываю раскиданные листы стопкой, вставляю валяющиеся ручки и карандаши в подставку и, заметив неиспользованные файлы, беру их и открываю выдвижной первый ящик стола, чтобы положить внутрь. Переполненный канцелярией, бумагами, он еле выдерживает такой груз. Я вытаскиваю все наружу, чтобы аккуратнее разложить. Мне попадается листик с заголовком «Планы на день», написанный по датам две недели назад.

09:30: позвонить В. Фишеру и отправить ему на проверку решенную ситуационную задачу по психологии

10-30: проверить бронь отеля в Милане и изучить достопримечательности города

11-00-17-00: работа в офисе

18-00: провести личные собеседования с кандидатами на должности преподавателей Международной школы профессий «Успех равно Счастье»

21-00: заказать аудиокниги на испанском языке

22-00: сыграть новую песню на гитаре и продумать маскировку для дня рождения М.

23-00 – 02:00: проверить отчеты, присланные от головной компании

Он занимается психологией?

После того сборника моих стихов, после той комнаты, которую он сделал для меня… я поняла, как много о нём еще не знаю. «И готовился к нашему дню, даже несмотря на то, что работает день и ночь. Какой же он у меня работяга! И успевает заниматься саморазвитием». «Я считаю потерянным каждый час, не потраченный на работу», – как-то проскальзывалось в его словах.

Который день я думаю о том, чтобы подарить ему одну вещь, но не знаю, как красиво её преподнести. А что, если я положу ее в ящик и он, как только откроет его, увидит мою коробочку? Так и сделаю.

Под размышлениями от его реакции я прибираюсь.

В самом крайнем уголке ящика располагается маленькая по объему книга: старенькая, дряхленькая, с кучей закладок. Антуан де Сент-Экзюпери «Планета Людей». Он читает книги и такого жанра?

Я переворачиваю страницу за страницей, на которых приклеена бумажная звездочка – закладка и прочитываю вслух выделенное маркером:

«Кому из нас не знакома эта надежда, угасающая с каждой минутой, это молчание, которое становится все тяжелее, словно роковой недуг?»

«Нет сокровища дороже, чем столько общих воспоминаний, столько тяжких часов, пережитых вместе, столько ссор, примирений, душевных порывов».

«Спасенье в том, чтобы сделать первый шаг. Еще один шаг. С него-то все и начинается заново…»

«В ту ночь и мы были влюблены…»

«В недрах погасшего очага пытаюсь отыскать искорку жизни».

«Вытерпеть можно всё на свете».

«Ибо нет ничего в мире драгоценнее уз, соединяющих человека с человеком».

«…заблудившийся среди песков и звезд, я сознавал, что обладаю только одной радостью – дышать…»

Какие мысли!..

Дохожу до конца книги.

На обложке приложена фотография меня с Джексоном – момент танца на банкете по открытию 101 филиала модельного агентства. Как он на меня смотрит, а как я на него смотрю… Je t'aime13.

На обратной стороне начертание – «Я сделаю к тебе первый шаг и поклянусь любить до последнего вздоха».

– И я, и я Джексон, обещаю любить тебя до последнего вздоха, – растроганная, я шепчу, целуя его на снимке.

Припевая под нос песню «Je T'Aime» Lara Fabian, я завершаю разборку и затем, раскрыв окно, откуда меня обдает свежим воздухом, поливаю цветок – фиалку, дремлющую на солнышке, на подоконнике.

– Сейчас мы тебя напоем водицей, и ты наполнишься энергией, засверкаешь, как звездочка. Выпрямишь своё зеленое платьице с бутончиками и станешь самой красивой принцессой… – Я приглаживаю листики цветка и улыбаюсь.

– Я поражен…

– АА-Й… – испуганно вырывается из меня, и я поворачиваюсь в сторону услышанного голоса. – Джексон! Ну как так можно! Ты же напугал меня! А давно ты вот так смотришь? – Он стоит у закрытой двери и, засунув руки в карманы, проникает глазами в меня.

– Я так поражен… – И с него исходит добрейшая усмешка.

– Поражен? – вскидываю брови и осматриваю себя: испачкала руку в чернила. – Ты из-за этого, что ли? Ты считаешь меня грязнулей? – цокаю я и, развернувшись к окну, чтобы свет падал на мою руку, оттираю ее влажной салфеткой.

Он медленно направляется ко мне и подходит сзади.

– Поражен твоей добротой… Ты так ко всему добра… – проводит губами по моему плечу, положив руки на талию.

– Доброта спасет мир. И как писал когда-то Уильям Шекспир: «Как далеко простираются лучи крохотной свечки! Так же светит и…

Джексон продолжает, не давая докончить:

– …доброе дело в утомленном мире»14.

С раскрытыми от удивления зрачками, я поворачиваю голову:

– Я…я… поражена! Ты читал?

– Смею предположить, мисс, что Вы обо мне до сих пор не всё знаете!..

Говорить, что я видела в его ларце – не буду. Но он не на шутку увлекся полной мудрости, любви литературой.

Порывистый ветер поднимает белую тюль вверх, и мы оказываемся будто под свадебной фатой. Крепко прижимая меня к себе, водя носом по моей шее, Джексон заставляет переключить моё тело в расслабленный режим, покрывая мурашками. Я перестаю мыслить, перестаю дышать, перестаю смотреть, погрузившись в ту сферу бытия, где существует лишь любимый.

– И чего же я еще не знаю о тебе?

– Узнаешь. Когда-нибудь. Но могу поделиться тем, о чем думаю в эту минуту.

– Да!

Он одурманивает меня протяженно-плавающим, негромким, повелительно-красивым голосом:

– Мысль о том, что ты будешь с другим… о том, что он будет касаться тебя… смотреть так, как я на тебя смотрю… а ты будешь улыбаться ему той улыбкой, которая освещала мой день и приносила ему смысл, убивает меня. Я хочу, чтобы ты была только моей. Никто, никто не имеет права касаться тебя.

Сердце стучит. Я слышу эти слова и еще раз проговариваю их про себя, заполняя ими всю свою душу.

Память припоминает: «Он разузнал о Даниэле всё… нанял человека, чтобы тот проследил за ним, разведав, каким он представляет мужчиной в обществе…»

– Джексон, можно вопрос?!

– Д-а… – восторженно-нежно произносит он.

– А кто у нас такой любитель фарфора? Холл весь обставлен фигурками…

Он мнется, но через полминуты отвечает:

– Белла. Она как-то заходила, но меня не было и решила оставить от себя след.

– А-а-а.

Увидев моё резко изменившееся выражение лица, принявшее ревнивый оттенок, он резко разворачивает меня к себе, впивается в мои губы и через мгновение, приостановив поцелуй, шепчет, дыша в меня:

– Ты же знаешь, что меня она абсолютно не задевает.

– Тогда почему не убрал то, что напоминает о ней? И какое она вообще имеет право наводить тут свои порядки? – Я продолжаю злиться.

– Я слишком был занят… – Его губы касаются моей шее, но я и не смею поддаваться этой ласке, расплавляющей сердце, и держусь.

– Чем же? Снова работ…

– Тобой, малышка… Может, исчезнем на день? Подальше… ото всех… Куда тебя отвезти? – Не проходит и следующей секунды, как я сдаюсь, заслышав фразу, и, вдохнув резкий древесный запах, преграждавший дорогу разуму, лирикой страстно-протяжным голосом отвечаю:

– Отвези меня к звездам.

– Ночь, звезды, палатка, костер, лес, только ты и я, принимаешь?

Он всерьез сказал?

Я отшатываюсь назад, улыбаясь.

– Джексон, я ли это слышу?! От господина Морриса, работающего ночи напролет? Я же пошутила! – смеюсь я. – И у нас скоро встреча с малышами и их родителями, помнишь? Ты подумай!

– Довольно думать, надо чувствовать! Такая погода, какая встреча?! – Его отрешенно-любовный взгляд так смешит меня. В его фразе, что я еще много чего о нем не знаю, правда. – Всё, я звоню Тайлеру и прикажу, чтобы купил нам палатку и собрал теплые вещи.

– Джексон! – Я обхватываю пальцами его щеки и дергаю их, будто пробуждаю его ото сна. – У нас работа! Как ты не понимаешь?! Тебе что-то на голову упало, пока ты ехал сюда?

– Ты правда очень упертая! Что задумала – сделаешь. – Он делает шуточно-недовольное лицо. – Отказалась от звезд!

– Давай в другой раз, ну пожалуйста! И никто от них не отказывался! – восклицаю смешливо я. – Помимо того, ты собирался объясниться с Брендоном, ты забыл? Ты писал ночью сообщение, что у вас встреча…

Сделавшийся в секунду строгим в лице и впавшим в размышления, я начинаю припоминать свои слова, вдруг я сказала то, что могло огорчить его.

– Джексон, ты…

– Ты права, я совсем забыл, – рабочим тоном произносит он и поправляет светлую льняную рубашку, заправляя высунувшуюся часть в брюки. Я разбудила его, и он возвратился к своим тревожным мыслям. «Предстоящий разговор с Брендоном беспокоит его».

Сев в кресло, он окидывает взглядом стол:

– Сразу видно, моему кабинету не хватало женских рук.

Но голос все тот же – чересчур серьезный. Может, дело в чем-то еще?

– Джексон, с тобой точно…

В дверь стучатся, и я замолкаю, автоматически отбегая от стола на метр, чтобы не подавать никаких подозрений о нашей близости, и для вида беру в руки свой ежедневник. Джексон со вздохом воспринимает мои действия и занимает кресло за столом. Нам обоим тяжело скрывать отношения, но другого выхода нет. Если вся правда о нас разлетится, то про это снова напишут в газетах, начнутся проблемы и у него на работе, и у меня. Ему нужно разорвать связь с семьей Гонсалесов, мне – продолжить поиски Даниэля, поддержать его семью. Новость о нас приведет к излишним проблемам, поэтому мы договорились повременить с этим и довольствоваться тем, что на время работы с проектом без опасений можем быть вместе.

– Заходите, – сухо произносит Джексон, переплетая пальцы рук, лежащих на столе.

Солидный темноволосый мужчина, чуть крупнее по телосложению, чем Джексон, в черном костюме, приветствует нас, представляясь Николасом. Мне хорошо он помнится.

– Рад видеть. Не ожидал тебя увидеть здесь.

Я стесняюсь, сильно покраснев.

Джексон дает ответ на его заявление, заметив, каким пристальным взглядом пульнул в меня Николас:

– Мы зашли ненадолго. Я провел короткое совещание. Скоро поедем по делам, касающихся совместного дела.

Николас кивает в такт словам Джексона, который делает подобающее случаю лицо.

– Понял. Джексон, я хотел переговорить с тобой насчет одного странного отзыва о компании. Займу буквально пять минут времени.

Ощутив неловкость, что становлюсь не желаемым третьим лицом в беседе, где участия не проявляю совсем, да и оно будет не к месту, я сразу же после Николаса говорю:

– Я могу подождать снаружи.

Джексон машет головой. По глазам – напряжен.

– Милана, мы можем встретиться в отдельный день и обсудить этапы нашего взаимодействия с книгой? – обращается ко мне Николас, и я расплываюсь в улыбке от одной лишь мысли, что моя книга получит первое дыхание.

– Да, да, конечно.

Я возвращаюсь на улицу, пройдя сквозь десяток растопыренных глаз. И одну фразу той секретарши, которая когда-то практически застала целующихся нас с Джексоном, я уловила с вырвавшимся изнутри меня смешком перед тем, как выйти: «Вы не обратили внимания, каким рядом с ней становится Моррис? Он впервые не кричал на нас и даже смеялся».

Глава 6

Джексон

Николас не на много старше меня, лет так на семь, но еще в восемнадцатилетнем возрасте он взял в жены прекрасную светловолосую Ребекки, родившую ему двух девчонок – Аву и Лили, первой – три года, второй – пять лет.

С приездом моей команды в Мадрид, Николас решил захватить с собой семью, без которой, как он признается, невыполнима ни одна его жизненная цель. Они поселились на время в центре. Я гостил несколько раз у них в Нью-Йорке и всегда с приятным послевкусием уходил домой и с желанной радостью возвращался к ним снова. У них дома особенная атмосфера, отличающаяся настоящей искренностью и удивительным построением домашнего очага, где обязанности по дому возлагаются на каждого, никто никого строго не призывает к хозяйству и не поднимает голоса, на спокойных тонах обсуждая любое разногласие, следующее устранить. Пара сменяет друг друга то в уборке, то в приготовлении блюд, то в воспитании малышек. Николас превосходно готовит, порой, не в обиду Ребекки, вкуснее, чем она. «Его коронным блюдом считается баранина по-каталонски в гранатовом соусе с мятой». По средам и субботам глава семьи уделяет внимание детям, считая это своим долгом, а супруге дается время на себя, дабы путем всяких женских штучек отодвинуть от себя свидание с морщинами. Я весьма удивлен тем, какими отеческими чувствами наделен этот мужчина. Воскресенье у них день приемов. Они приглашают людей, при общении с которыми муж и жена приходят к новым идеям по их бизнесу – издательского центра, основной деятельности двоих. (Он из тех, что не любит, когда о нем часто говорят, поэтому, когда я приглашал всех своих коллег в новый коттедж, он, подавая Милане похвалу о ее стихах, сообщил, что через друга свяжется со знакомым издателем, которым он же и является). И я время от времени попадал на такие интеллигентские сборы, набираясь незаменимой информации о бизнесе. «Попадал не один, а с Беллой, которую и не интересовали беседы, в которых они ничего не смыслила, зато ей по нраву приходились дети, то и дело уводящие её в собственную игровую комнату». Николас один из немногих в моей команде профессионалов, кому полноценно можно перепоручить часть работы и быть уверенным, что этот человек сделает её качественно. И даже то, что многие члены команды уже уехали в Нью-Йорк продолжать работу, мы с Николасом и еще несколько коллег остались в столице до поры, пока не сотворим намеченное. А в планах у нас – несколько важных мероприятий, которые с грядущего дня следует вводить в действие.

Питер знаком с Николасом еще со времен, когда он начинал свою писательскую деятельность и периодически с ним сотрудничает.

Николас, присев, спрашивает:

– Джексон, во-первых, с возращением. Как прошел твой мини-отпуск? Как Италия?

Я не говорил ему подробностей, но и не скрывал, что улетаю в Милан, так как в случае непредвиденных обстоятельств, он мой первый главный заместитель. Николас редко допрашивает, но он не сплетник и ему я доверяю.

– Италия чудесна! Хотелось бы подольше, но работа есть работа…

Он докладывает то негативное обращение, которое поступило к нам в мадридский филиал, прозванный анонимом сектантским объединением.

«Помимо того, ты собирался с Брендоном объясниться, ты забыл?» – припоминаю и чернота заполняет все пространство души. Другого варианта как ясно и без агрессии донести ему еще раз свои мысли и раскрыть сердце –нет. Как же убедить Брендона отказаться от запуска в жизнь той бумажки, что я в неясном, завладевшем мною порыве подписал? Решив отвлечься ото всего, что предстоит мне сделать, я и предложил Милане съездить куда-нибудь, но она в чем-то права – оттягивать момент разговора – сильнее развивать вихрь внутри себя. Беспорядочность, какая-то неопределенность в моей душе. Надо мной нависли черные тучи и чем глубже я вдумываюсь, тем нахожу положение дел чудовищным.

– Джексон, что скажешь? Угрозы этого инкогнито меня не то, чтобы испугали, но заставили напрячься, ибо он, ну или она, намерен их размножить. Мы только открыли филиал в Испании. Проблем с тем, чтобы к нам не приходили студенты, не хотелось бы иметь. И статистика показывает, что поток малый… Но, если взглянуть с другого вектора, то у нас три волны поступающих и пока длится еще первая волна. И вдобавок, новый пиар-специалист, Аделина дорабатывает концепцию по поиску новых каналов общения с инвесторами, партнерами. Сегодня-завтра пришлет письмо, я тебе его сразу же перенаправлю. Джексон, и все же, не хочу вмешиваться в твои дела, но принимать ее на работу, находясь в командировке в Италии, не совсем логично. Ты не общался с ней вживую… – В ту минуту мы были с Миланой на дефиле и целью этой поездки было помириться с ней, а не пропадать в телефоне по работе.

– Николас! – прерываю я его размышления и остро бросаю, сам того не контролируя: – Я все держу под надзором. Сторонних и некомпетентных людей нет и быть не может в моем бизнесе! По отзывам от других людей она достаточно подходит на эту должность. А без критики и непрошенных комментариев никуда не деться. Ты думаешь такие обращения не поступают в Нью-Йорке? Там их пруд пруди. Всегда есть те, кто нам завидует. Мы быстрорастущая компания и в сравнении с другими образовательными направлениями занимаем лидирующие места два года подряд.

– Ну что ж, твоя правда.

В этот момент Аделина высылает ему свои разработки и, открыв электронный документ, он принимается читать вслух и истолковывать со своей стороны, одобряя подобранные ею методики.

Решив записать пару из них на бумаге, я выдвигаю ящик и, взяв ручку, подмечаю посторонний предмет – небесно-голубую коробочку небольшого размера, на которой написано:

Я не знала, что подарить тому, у кого всё есть и решила подарить тебе звёзды. Это ночник «Вселенная на ладони». Ты можешь зажигать его каждый раз, когда звезды в твоей душе погаснут, рассыпавшись с грохотом на землю, и взирать до тех пор, пока не почувствуешь тепло в своей груди…

С любовью, твоя Милана.

Не в силах противостоять улыбке, я озаряюсь будто лучом света и таю, как облако. Она не знает, что я люблю её больше всего на свете.

– Джексон, каким будет твой ответ? Продвигаем ее механизмы? – Он заканчивает читать, а я не перестаю думать о том, как бы хотел прижать её к себе в это мгновение и никогда, никогда не отпускать от себя ни на шаг.

– Продвигаем, – машинально отвечаю я и мечтательным взглядом ворошу в памяти, как зайдя в кабинет, тридцать минут назад застал этого ангела за общением с цветком. «Доброта спасет мир». С ней я понял, что и у меня есть душа.

– Джексон, замечу, что ты явно несосредоточен на работе, если тебя что-то заботит, то…

– Нет-нет, думаю о том, что…

Он не дожидается моего ответа:

– Расскажешь?

– Что? – Улыбка не стирается с моего лица.

– Что случилось?! – Он тоже улыбается. – В тебе что-то изменилось.

– Когда-нибудь я скажу, но не сейчас.

– Хорошо. Будь по-твоему. Так, утверждаем? – указывает на средства, отмеченные пиар-специалистом.

– Утверждаем. Можешь не пересылать мне.

– Я передам ей. Побежал. На связи.

И попрощавшись с ним, я бегу к своей любимой звезде, со вселенной в руках.

* * *

Через окна мне видится любимая, стоящая у моей машины и пишущая что-то в своем дневнике. Улыбнувшись, я мчусь к ней, сбивая всех проходящих через турникет у входа в бизнес-центр. С нечеловеческой силой я рывком обхватываю и привлекаю это хрупкое тельце к себе.

– Спасибо, любимая, спасибо за звезды!

– Ты видел? Ты уже видел? А ты включал их? И как тебе освещение? В механизме семь режимов. Ты все попробовал? Всё работает? Ты разглядел планеты? – Девичьи речи проникают в мои уши. Вместо слов я так плотно придавливаю к себе этого ангела, что она лепечет смеющимся голоском:

– Мне больно-больно, любимый. Почему не отвечаешь?

Но я не воспринимаю значения вопросов, я зарываюсь в этих объятиях, которые будто снова и снова зажигают во мне какой-то свет. Ее любовь как глоток чистого воздуха среди удушающего безразличия.

Ощутив в себе потребность слышать её особенный смех, как у птички, я пробегаю пальцами по ее ребрам, щекоча ее. Она заливается смехом, пытаясь вырваться из моих сильных рук, но ей не удается, что смешит меня, и мы хохочем на всю улицу.

– Джексо-о-о-н, пожалуйста, прошу-у-у-у, отпусти-и-и-и, – и чирикает смехом, как воробушек, – на нас же все смотрят, – едва всполошенным тоном добавляет она. – Что на тебя нашл…о…о…о…

Закатившегося меня от смеха, останавливает вдруг слышимый вдалеке-вдалеке голос Николаса, но наведенного не на меня, а на другого человека.

– Хорошо, хорошо. – Я прекращаю и не перестаю смотреть на лихорадочно яркие губы Миланы, не от того, что они покрашены, а от естественного жара, овладевшего ею в момент борьбы с щекотками.

– Тольк…о п…опроб-у-й-й «ещ…с…ё…», – смех в ней еще сохраняется, и она заглатывает буквы в словах.

– Попробую-попробую, вечером, – уже чуть став внешне серьезным, я все равно играюсь с ней. – А если мы в течение пяти минут не сядем в машину, то смеем показаться родителям и детям неответственными.

– Время! – Она с ужасом глядит на часы и запрыгивает внутрь.

Надев солнечные очки, я сажусь и нажимаю на газ.

– Я так счастлива, что мой подарок смог так тебя восхитить! Я так желала сделать тебе приятное, но не знала, что подарить…

– И подарила вселенную…

Широкая улыбка протягивается до ее ушей.

– Ты не ответил, ты убедился, светильник рабочий?

Я машу головой в стороны.

Сделав недовольную рожицу, и произнося: «И как ты можешь восхищаться, если еще не «зажигал вселенную»?!», она мигом вставляет батарейки в разъем своими длинными тоненькими пальчиками. Замедлив движение на светофоре, я поворачиваю голову и созерцаю звезды, планеты…

– Когда меня не будет рядом, включай звезды… Может, найдешь среди них особенную, которая затмит остальные.

– Уже нашел.

– Какая? Покажи! Эту? – Она показывает на полярную звезду.

Я еду, отвечая:

– Та, что правее.

– Эта, что ли? Это же Сатурн, Джексон. А почему именно Сатурн? Он обладает мощнейшим магнитным полем! Его кольца считаются самыми необычными и красивыми, и я читала, что они могут со временем исчезать. А еще сутки на этой планете длятся чуть больше десяти часов.

Я издаю смешок, одновременно поражаясь ее знаниями о планетах солнечной системы. Космология взаправду таинственная наука, которую я уже, как год, почитываю сам в свободное время, но пока не буду говорить своей любимой – замучает без конца задавать вопросы.

Поясняю со звонким смехом:

– Я про ту, что порой без умолку может щебетать.

– Я? – так удивляется она, будто и вправду не поняла, что речь все это время шла о ней.

– Ты, родная. – И говорю мысль, пришедшую в голову: – Несмотря на то, как с тобой обошелся отец, он помог рождению яркой звезды на этой земле. Эта звезда настолько яркая, что затмевает все другие звезды, которые я знаю.

Она молчит, засмотревшись вдаль.

– Джексон, давай не будем. Потом. Как-нибудь потом.

Милана включает мою флеш-карту и, звучавшая песня «End of time» Westlife, перекрывает мои слова:

– Но мы все равно поговорим. Не сейчас. Но вечером.

Всеми инструментами общения она уводит меня от темы, на которую я хотел с ней поговорить:

– Ты мне лучше расскажи, что Николас говорил про меня?

– Ничего не говорил! И! – Я поднимаю указательный палец вверх. – Я больше не буду тебя запускать в офис! Познакомилась со всеми и хватит! А то некоторые мужчины пораскрывали рты, увидев тебя! Всё! Будем работать где-нибудь в другом месте! Там, где на тебя буду смотреть только и только я!

– Джексон, это же глупости, ну и пусть смотрят! Они меня не волнуют.

– Зато они волнуют меня! Нет! Это решенный вопрос!

Она закатывает глаза.

– И я всё видел, – подчеркиваю ее жест словами, делая музыку громче и вслух начинаю петь эту песню своей любимой группы:

– I will love you 'til the end of time

Until the end of time

Until the end of time…15

Воспользовавшись остановкой на светофоре, нежно потянувшись к губам своей звезды, она, коснувшись ладошкой моей щеки, приближает меня к себе и робко целует.

Ставлю машину в тень и, заметив боковым зрением ее пальцы на дверной ручке, приказываю:

– Не смей!

Закатив глаза и засмеясь, она все же слушается меня.

Я выхожу и открываю дверцу со словами, подавая руку:

– Прошу, мадемуазель!

– Вы такой любезный, сэр Моррис!

Войдя в образ партнера и партнерши исключительно по рабочим мотивам, – тяжело не взять ее руку – мы вдвоем торопимся в здание театра, но раздающийся нам вслед жалобный голос обездвиживает нас:

– Помогите добрые люди. Господь воздаст вам. Я остался один. Я потерпел автокатастрофу. Моя семья погибла. Я остался один…

Полуоборачиваемся.

Седой старик, без одной ноги, в рваных лохмотьях, сверху укрытый рыжим полушубком в тридцатиградусную жару, сидит у пешеходного перехода в инвалидной коляске и играет на скрипке. Рядом с ним стоит коробок, из которого под гуляющим лучом солнца сияют несколько монет. Зловонный запах, доносящийся от него на большом расстоянии, отпугивает проходящих мимо, которые, прикрыв нос ладонью, увеличивают шаг и отбегают в сторону.

– Джексон, надо бы подойти к нему…

Отвесив смешок, бормочу:

– Милая, отложим добрые дела, мы задерживаемся и…

– Джексон! – гневится она, так как я не поддерживаю ее. – Ты не слышал? Он одинок, он потерял своих близких… Мы должны помочь ему. Как красиво он играет на скрипке! – Ее глаза влажные от жалости, которую она чувствует в эту минуту. – Ты только посмотри на несчастный вид этого брошенного…

– Я не раз видел, как под такими жалостливыми прятались миллионеры! Идём! Нам некогда! – Порывы ветра на зло подносят к носу тухлейший запах биологических отходов, словно на нем сдох какой-то скот, и я непроизвольно начинаю сердиться.

– Нет! Он не такой! – противится она, как ребенок.

– Да к нему же не подойдешь?! Несет за километр! И какая разница: несчастный вид или нет. Мы не обязаны помогать всем бомжам мира и зацикливаться на их не сложившихся жизнях! Нам звонят уже родители детей… – Второй телефон разрывается от вибрации.

– И пусть запах, это не проблема. К тебе, что, возвращается, хладнокровие?!

– Причем здесь это?! – возмущаюсь я и рукой тяну ее к себе, пытаясь насильно увезти от бродяги и вырвать из нее согласие на моё рациональное решение поспешить к моделям. С упреком в голосе, надеясь, что он подействует на неё, ворчу: – Не ты ли мне кричала, что мы уже опаздываем?! Некрасиво будет опозориться в первый же день перед родителями. Мамы, наверняка, переживают и уже жалеют, что притащили своих малышей.

– Успеем! Не будь злюкой. Объясним всем на месте причину нашей задержки. Ты посмотри, какая морщина вылезла у тебя на лбу?!

– Что? Какая морщина? – И отпустив ее руку, я трогаю свой лоб в то время, как она, ловко и обманным путем вырвавшись из моих рук, убегает к нему.

Что за упрямство, растущее с каждым днем в этой женщине? Ее сострадание ко всему живому и неживому сводит меня с ума! Безумная женщина! Безумная!

Я опаздываю на целых пять минут. Перфекционист внутри меня злится, бьется кулаками о стенку живота, сильнее раздражаясь. Джексону Моррису же нечего делать, и он подкармливает бомжей. «Надеюсь, нас никто не видит». Положив руки на пояс, из-под очков я наблюдаю за ней – ласково с улыбкой, спрося, как он себя чувствует, она высыпает весь свой кошелек ему в коробку и в спешке возвращается.

– Всё, бежим! – сурово восклицаю я и, шагнув, слышу в спину:

– Джексон! У меня в сумке в машине бананы оставались, давай ему отдадим?!

С недовольством испустив воздух, я уже с агрессией выражаюсь:

– Ты издеваешься?

– Тебе жалко?

– Милана!.. – нервически прорывается из меня.

Звонящий её телефон отвлекает нас:

– Это Марк. Они с мамой поссорились. Воображаю, что он звонит, чтобы об этом поговорить.

Напряжение и обеспокоенное выражение её лица, плотно утвердившееся за мгновение, заботит меня и раздражение постепенно снижается.

– Если ты не хочешь, могу я ответить…

– Джексон, я должна с ним поговорить, узнать про маму… Тебе лучше идти, а то нас сочтут совсем безрассудными.

Аллилуйя! К ней вернулось самообладание!

– Я понимаю тебя, – поглаживаю ее за плечо и, не противоречив ей, я немедленно стремлюсь к входу, в зал, который предоставили нам для подготовки к выступлению.

Глава 7

Милана

Условившись с Марком о беседе, с мыслями, что, наконец, узнаю, что произошло между ним и мамой, заодно изолью свою душу, я бегу на репетицию и, как только захожу внутрь, мой взор издалека натыкается на Джексона, разъясняющего родителям, как будут проходить ежедневные занятия с их детьми на протяжении нескольких дней. Я занимаю наблюдательный пост, не дав себе шагу вперед. Многие с таким теплым чувством благодарят его за предоставленную возможность для мальчиков и девочек.

Ритчелл помогла нам отыскать талантливых ребят и задала идею сценария.

– Джексон, а вы один будете их готовить к конкурсу? – спрашивает чья-то мамочка, с таким волнением и трепетом, переживая за свое дитя.

– Нет-нет. Я же не модель. – Он улыбается. – Ребятишек основам моделинга будет учить профессионал в своем деле, Милана Фьючерс. С минуты на минуту она подойдет. – Он оглядывается ищущим взглядом, но не замечает меня. Из скромности, пока некоторые родители еще не ушли, и из любопытства я прячусь за полуоткрытой дверью, ведущей к сцене.

«Профессионал в своем деле…»

Теплота в душе от таких слов!

«Но я потеряла уверенность в себе. Я же не настолько профессиональна. А вдруг, у меня не получится? Вдруг, я не смогу их научить чему-то?»

Стоя в окружении детворы, Джексон пересчитывает их по головам и, как мы и обговаривали, ведет записи, проставляя напротив каждой фамилии галочки о присутствии. Двадцатка в сборе. Начиная знакомиться с забавной малышней и с усилением громкости непрекращающихся ни на минуту голосов всех взятых детей, болтовня которых резко переходит в баловство, Джексон заговаривает с ними строже. С элементом мужской галантности и с жестом дружеского чистосердечия он протягивает руку каждому парнишке. Настраивая карапузов с розовыми носиками на ответственную работу, он слегка припугивает, что непослушание ведет к изгнанию из группы и замены на другую модель. Дети понимающе кивают ему.

«Как модно в мужчине сочетается романтик с безудержным накалом эмоций, который, кажется, растроган от порывов детских чувств, и строгий управленец, который предельно требователен и чрезмерно придирчив к сотрудникам», – раздумываю я.

– Александр, зачем ты это сделал? Зачем ты дёрнул ее за косичку и посмел встрять в девчачий разговор? – слышу я, как он в предельно мягком тоне ругает какого-то рьяного мальчишку, пытающегося привлечь девчонку, никак не поддающуюся его обаянию.

Я ни делаю ни шага, чтобы подслушать этот милый разговор.

– А чего она не поворачивается ко мне?! – смело отвечает мальчуган, нахмурив брови. «Эта мимика мальчика так характерна Джексону, когда его что-то не устраивает в моих действиях. Второй Джексон».

– Ну разве так нужно знакомиться с девочками?! – смешливо выдаёт мой зарытый в глубине души романтик, продолжая: – Так ты никогда не привлечёшь ее внимание. Всё гораздо проще! Подходишь и говоришь: «Девочка, давай дружить! Ты очень красивая и веселая! Погуляем сегодня во дворе?!»

Усмехнувшись, я не верю своим ушам, что Джексон учит неизвестного ему ребенка правилам мужской этики. «Хм, когда-то он точь-в-точь в детстве предлагал мне встречу в песочнице. Но Питер был первым». Улыбка на мне увеличивается в разы, когда мальчик выдаёт:

– Дядя Джексон, вы ничего не сечете в девушках! Так предлагали дружить век назад! Это уже не работает! И я не хочу с ней дружить. – Не без тени развязной самоуверенности говорится им. – Я хочу быть ее женихом! – дает противный удар Александр, малюсенькой ладошкой похлопывая по плечу Джексона, присевшего на корточки, чтобы быть подходящим к росту смышленого юноши. – В наше время девочки любят крутых парней, тех, которые не отлипают от них любыми способами! И сразу предлагают идти в кино!

Джексон приходит в изумление, слегка покраснев и опешив:

– Александр, что ж, я промахнулся, не подрасчитал, что ты уже сам все знаешь без чьих-либо советов. Поэтому мне придется признать свой промах. – Что? Это я слышу от Джексона? От моего Джексона? – Будешь с ней в паре выступать?

– Вы не шутите, дяд… – не успевает он проговорить еще не созревшим мужским голосом, как тот его перебивает басом:

– Только без «дяди»!

– Спасибо, Джексон! – визжит мальчик от радости.

Предельным усилием я отгоняю от себя страхи, волнение и подхожу ко всем со словами, сказанными негромко, чуть боязливо:

– Как дела? Все в сборе? – Джексон вмиг оборачивается и расширяется в улыбке.

– Люб… – Оговорившись, он перефразирует: – Милана! Поговорили? Я уже успел соскучиться! – пылко и еле слышно доносит он последнюю фразу, на что я изнутри вспыхиваю, как свеча. Ощущаю ту простую нежность, позволившую мне забыть, каким подчас он бывает суровым.

– Да. Мы договорились о встрече. Через четыре часа. Как раз, когда закончим.

– Хорошо, – и быстро громче он добавляет: – Начнем? Я с ними не управляюсь один! Это не дети, а монстры!

– Спешишь? – И задаю вопрос, мучавший меня все это время: – Во сколько у вас намечен разговор с Гонсалесами? – От их семейства становится сухо во рту.

– Тоже после репетиции. – И отведя от меня взгляд, он собирает мелюзгу в круг и объявляет:

– Внимание! Это Милана Фьючерс, модель, ваш главный учитель, который даст вам несколько уроков и научит быть настоящими моделями!

Я скромно обегаю взглядом двадцать смотрящих на меня голов, семилетнего возраста.

– Слушайте ее и не обижайте! – вставляет Джексон, жестом взмахнув пальцем вверх. Легкость его выражений скрывает серьезную мысль. Я прекрасно понимаю, что он думает о другом. Острая не засыпающая чувствительность во мне подбрасывает предупреждения об ощущаемой им опасности перед общением с Брендоном, Беллой. И даже среди звонкого смеха, при котором непросто собраться, он поглощен думами, как повлияет этот разговор на его карьеру. Я и сама помышляю и задаюсь вопросом: «Заявит ли Белла массово об измене?» Пакость точно какую-нибудь сотворит. Не оставит она нас в покое так легко. Я помню, как, испепелившись ревностью, она выгнала меня из дома Джексона, помню, как ненавистным взглядом объедала меня с ног до головы, как лицемерила…

– Милана? – кто-то окликает меня, оборвав от мысленной цепочки. – Это т-ты?

Это девичье лицо мне где-то встречалось. Виднеющаяся из ее волос заколка, которую я когда-то дарила этой малютке в транспорте, наводит меня на мысль, что это девочка…

– Я Мия, – в ход моих размышлений добавляет дитя, вылетая из кучки и обнимая меня.

Мия. Ей же нет семи лет, а мы договаривались о возрастном диапазоне, что…

– Мия? Эм… – столько мыслей и вопросов, что они не собираются в кучку.

Джексон истолковывает:

– Милана, Мия Ферро так хотела попасть к нам. По параметрам она ничем не отлична от остальных, даже рост приблизительно одинаков. Ей на той недели исполнилось шесть лет. Думаю, она справится со всеми требованиями. И по правилам конкурса проект может быть аннулирован, если родитель не дал согласия на участие его ребенка, а мы его привлекли. Мы ничего не нарушаем. Максимилиан знает об этом и возраста детей, как он мне сказал, могут быть разными, необязательно, чтобы все были на подбор. Это не будет нарушением. Сейчас дети по-разному выглядят, кому-то скажешь, что пять, когда ему семь, а кому-то десять, когда с виду все шесть.

Да, таким глазам трудно отказать.

– Конечно, пускай остается, – мямлю я, утопая в нежностях, не имеющих признака фальши.

– Милана! Милана! Это тот самый твой принц? – весьма откровенно на всю сцену, где еще присутствует эхо, спрашивает Мия. И на меня смотрят десятки детских больших глазищ.

Сильно заскромничав, я смеюсь:

– Мия! Это Джексон, ваш второй учитель! – Испытываю чувство неловкости от того, что мы вдвоем с Джексоном в присутствии этих смышлёных детей, но и наслаждаюсь радостью, сознавая, что мы вместе. И продолжаю, когда дети рассаживаются по стульям, установленными Джексоном на сцене: – Ну что, мои детки! Давайте приступать к первому уроку! – Я стараюсь сказать без стеснения, идя наперекор тревожным мыслям, которые с каждой секундой разрываются во мне, как мыльный пузырь.

– Да! Да! Да! – вскрикивают дети и единый пронзающий визг ложится на наши плечи, как груз. Наполняюсь верой, у нас с Джексоном получится справиться с этой задачей и обучить современных гиперактивных детей, которых, Джексон был прав, непросто утихомирить.

– Милана, – осведомляет Джексон, – предлагаю сначала разбить их по парам и затем приступать.

– Да! – соглашаюсь я и подбираю моделей по типажам по принципу мальчик-девочка. Александр мигает Джексону, чтобы тот не забыл о своем обещании, и оказывается, что эта самая девчонка и есть Мия.

Глава 8

Джексон

Вынуждаю себя забыть о висящих неприятностях и том документе, который тыкал мне в лицо Брендон. Призвав свое спокойствие, дабы построить мысленную стражу над смыслом переговоров с Брендоном, о котором Милана не должна узнать никоим образом, я разбираюсь со сценарием, перечитывая одно и то же по несколько раз. «Если я выберу путь, который подброшен мне этой гнусной бумажкой, то часть меня умрет сразу же и душе представится зияние могилы. Кто даст благой совет?» Поединок уже завязался в моей душе. И я обязан придумать на профессиональном уровне отказ, который намерен ему сообщить. «Если вчера не получилось это сделать, сегодня я обязан предпринять все, что в моих силах».

Мы сидим с Миланой напротив детворы.

Оттеснив все смутные беспокойства, я заслушиваюсь то, о чем толкует Милана, светящиеся глаза которой тут же ослепляют детей и завоевывают их внимание, и они с детским трепетом вдумываются в каждое слово наставницы, которую еще не совсем хорошо знают. Малыши уже очарованы ею. Она так добра! Ее нельзя не полюбить! С пленительным светом нежности, исходящим из ее существа, ибо, если она берется за дело, то вкладывает всю себя, она откровенно и так искренне рассказывает, какое значение для нее имеет работа моделью и упоминает о пережитых ею надеждах, взлетах и падениях. Будто поет музыку своей жизни, бессознательно повергая меня в экстаз упоения. Схожий свет в её глазах мне удается увидеть, когда она щебечет о своей книге. Плавно она переходит к тонкостям, которые нужно соблюсти, чтобы показать высокий уровень на сцене. И как у нее выходит выражаться простым языком, понятным детям?! Я не смог их угомонить, но эта девушка, моя девушка, в одночасье смогла заинтересовать этих детей, чтобы они, разинув рот, слушали ее с обожанием. Я внутренне ослеплен ею.

Всевышний превратил её в лучезарное сияние. Ее душа отливается алыми розами. Солнце, пробирающее в оконце, вплетает в ее темно-русые волосы золотые нити.

– Джексон, что скажешь или что-то хочешь добавить?

Улыбкой отвечая на обращенные ко мне слова, я поднимаю голову, смотря на неё поверх листа, утопая в блеске ее светящихся любящих глаз.

Затем я быстро произношу, заметив, как дети повесили на мне глаза в ожидании ответа, а Милана обвела странным взглядом:

– А-а… нет… Ты рассказала исчерпывающую информацию.

Это счастливое и нежное личико меня не должно догадаться, что я что-то скрываю от нее.

– Джексон, расскажешь, что мы будем делать на каждой репетиции и чему интересному нужно будет научиться? Ты изучал нашу разработанную сюжетную линию. Я там еще кое-что подписала.

– Да, конечно, – и принимаюсь растолковывать, что и в какие сроки дети должны освоить, легким движением подбородка подкрепляя каждое слово. Мы с Миланой решили тоже принять участие и закружиться в вихре вальса, которому она пообещала меня научить.

– Хорошо! Приступаем к первому практическому занятию! – Милана расслабилась и по голосу успокоилась.

Дети повторяют с места за Миланой, где она на сцене сама демонстрирует движения, которые нужно им сделать.

Маскарад и выпускной бал оказались подходящими тематиками для этого проекта. Милана загорелась над их воплощением.

– Научатся все! Не переживайте! На следующем занятии будем учиться, дома потренируйтесь. Девочки особенно. Так как в день показа будете на маленьких каблучках.

– Как феи и королевы? – удивленно-радостно с наивностью выкрикивает темноглазая кудрявая смуглая девочка, с длинными ниже пояса волосами, будто в ней цыганские корни.

– Самые настоящие, – с добротой отвечает Милана. – Еще время осталось. Кто желает сейчас попробовать представить подиум и пройтись по нему?

Белокурая принцесса Фелиция с голубыми глазами поднимает руку:

– А «мозьня, мозьня» я, я? Я хочу попробовать!

С умильной гримасой Милана подходит, берет ее за ручки и, показывая, как следует идти, параллельно вместе с ней красиво двигается вперед. Фелиция спешит, и моя малышка делает ей замечание, и они снова и снова пробуют, обе заливаясь смехом. Я улыбаюсь, не спуская с них глаз.

– Умница какая! – Она хвалит, обнимая, ребенка и завязывает ей хвостик на голове, который развязался.

«Она была бы прекрасной матерью».

Проводив всех радостных от впечатлений детей и доставив лично в руки родителям, мы собираемся к выходу:

– Тебя подбросить?

– Нет, я сама доеду. Репетиция прошла, а вне репетиции мы должны осторожно встречаться друг с другом, чтобы никто нас не увидел вместе.

– Да… ты права. Тогда до звонка, любимая?

– До звонка, любимый.

И пожелав друг другу удачи, чмокнув ее в щечку, мы расходимся по сторонам.

Глава 9

Милана

Подхожу к ресторану в отеле «Карлтон Мадрид Марриотт», где меня должен ожидать Марк. Я осознаю, что встреча с мамой неизбежна. Тяжело представить, какой разговор может получиться из тех отношений, что мы имеем. Но… для начала необходимо услышать все из уст Марка, чтобы понять, что произошло у них.

– Милана, – подзывает меня Марк, с улыбкой на лице, идя на встречу, выходя, как я полагаю, из гостиничного номера, где он скитается, – добрый вечер.

– Добрый вечер, – отзываюсь я, представляя на вид свою улыбку. На Марке темно-синий спортивный прикид: шорты и футболка. Ноги покрывают кроссовки.

– Присядем здесь? – указывает на свободный столик. Оттенок грусти пробегает в его голосе. Я киваю. – Я после тренировки, поэтому не успел подобрать нужный комплект вещей для нашей встречи, – чуть с юмором говорит он.

Он занимается в тренажерном зале? «Мама, кого же ты упускаешь… И в чем же этот модельер провинился?»

– Я угощаю, что закажешь?

Я обозреваю меню, не испытывая чувство голода, хотя последнее, что я ела – завтрак и то на ходу. Но для снабжения себя жизненными силами перед беседой и с Марком, и с мамой, с двумя сторонами, внезапно отдалившимися друг от друга, нужно что-нибудь впихнуть в себя, через «нет».

– Спасибо. Я, пожалуй, остановлюсь на шарике ванильного мороженого.

– А я, напротив, ужасно голоден, поэтому закажу свиной стейк на гриле и фри.

Сообщив заказы официанту, я не осмеливаюсь начать разговор.

– Я хотел бы поговорить и… – уткнувшись взглядом в принесенный ему безалкогольный коктейль, начинает он. Краска ложится на его лицо.

– Марк, я очень хочу выслушать вас. Говорите, как есть, – произношу я, стараясь вселить в него уверенность, что я не изменю своего отношения к нему, узнав то, что он хочет сказать, то есть причину их ссоры с мамой.

– Милана, – вздыхает он, – как бы начать… – Щеки заливаются ярким румянцем. Волнуется. – Когда мы поехали в Севилью с твоей мамой, на мою родину, всё начиналось прекрасно. Мы хорошо проводили время, гуляли, ей понравился мой дом…

– И дайте-ка угадаю, мама взъелась из-за какой-то мелочи? – вставляю я, дабы снизить напряжение, исходящее от Марка.

– Не совсем, – на одном тоне выражается он, продолжая смотреть на стакан, на котором играют лучики уходящего солнца. – Помнишь, когда я впервые у вас был, я рассказывал вам о своей жизни?

– Да, конечно. – Помню, как Даниэль настаивал на том, чтобы мы с мамой рассказали всю правду о нашем прошлом за столом.

– Так вот, я сказал, что не был женат и это так, поверь, но…

Я начинаю тревожиться.

– По молодости я познакомился с одной женщиной, Лейлой, живущей в Канаде… Мы очень долгое время общались с ней… И спустя через годы, я узнал, что у меня есть сын, внебрачный. – Я сглатываю, разевая рот от удивления. У него есть сын? Официант приносит мне мой заказ, но я не притрагиваюсь к нему.

– И мама узнала это? – предполагаю я в образовавшуюся между нами тишину.

– Да… – Он замолкает на секунду и с пояснением и краткой предысторией продолжает: – С моим сыном Мейсоном мы не живем вместе, но периодически поддерживаем общение. Каждый год он приезжает ко мне в Севилью, чтобы какой-то промежуток времени проводить вместе. Он живет в Канаде с Лейлой и отчимом. Парнишка в здравом уме и понимает всю ситуацию, находясь в хороших отношениях и со мной, и с матерью. Да и отчим, неплохой человек. Мы с ним как хорошие друзья, на охоту раньше ездили. Мейсон спортсмен по боксу, носит титул «чемпиона мира», и я горжусь им очень.

Я держу в руке чайную ложку с мороженым, переваривая все слова.

– Ваш сын знаменитый спортсмен?

– Можно сказать и так.

– И он приехал в тот самый день, когда вы с мамой были там? – догоняю я.

– Да, я даже не успел объясниться с ней и… Теперь я тоже, как и… как же его… забыл имя… О, Джексон. Как и Джексона, она считает теперь меня предателем. И… она права. Но я не успел её об этом оповестить, да и не ожидал, что Мейсон приедет без предупреждения.

«Какой скандал устроила мама, какая она была разгневанная…» Но я понимаю ее. Марк опустил этот пункт о себе, а она подумала, что он ее обманул, а сам женат и использует ее. Кажется, причина того ее сокрушительного звонка, когда мы были с Джексоном в Милане, нашлась.

– Марк, – пытаюсь я хоть что-то сказать. – Вам всего лишь нужно было открыться ей, сказать об этом…

– Да она даже слушать не стала! Развернулась и уехала обратно. – С лихорадочной живостью проговаривает он.

Это в духе мамы.

– Марк… Спасибо, что поделились… После нашей беседы я поеду домой и попытаюсь поговорить с ней, объяснить за вас…

– Благодарен тебе. И… Милана, я…

Я поднимаю на него взгляд. Как же он переживает.

– За этот месяц, я понял, что вы для меня с мамой стали семьей… Я буду верить, что она простит меня… Сейчас она и видеть, и слышать меня не желает.

– Марк, как и вы, для меня, и уверена, для мамы. А как ваш сын относится к тому, что вы и моя мама… – Слова не связываются друг с другом. – Вместе, – дополняю я и заедаю слова мороженым.

– Отец, ты где пропада… – Раздается чей-то возглас, но не ребенка. Я оборачиваюсь в испуге и замираю. Темный, высокий, с короткой стрижкой, в точности как у Марка, с неописуемо накаченными мышцами, аккуратно выстриженной бородкой и серьгой в ухе, которая прямиком бросается в глаза, к нам приближается юноша и, приподняв на меня взор, останавливается в мыслях и действиях. На нем джинсовые светлые рваные шорты и белая майка. Его голубые глаза олицетворяют морскую гладь. На вид ему можно дать все двадцать пять лет.

Я смущенно смотрю на него, так как он не спускает с меня глаз.

– Мейсон, познакомься, это Милана. – МЕЙСОН? Но… я думала, что ему лет… он не такой и… – Милана, это мой сын, – знакомит нас Марк.

Мейсон не шелохнется с места, и Марк ударяет его локтем.

– Ты чего, сын?

– Приятно познакомиться с такой обворожительной девушкой, – наконец выдает он грубым голосом и усаживается на свободный стул.

– И мне, – скромно выдаю я, полушепотом, робко обводя взглядом Марка. – Имею в виду с сыном Марка.

– Ну вот, вы уже и знакомы. Мейсон, Милана Фьючерс – модель, и мы с ней…

– Да-да-да, я понял, – с завороженным видом произносит он. – Работаете.

Что с этим парнем?

– И прикрой мордашку, – закрывает ему Марк рукой полуоткрытый рот, на что я сдерживаю смешок, – у нее уже есть молодой человек. Поэтому говори, что хотел и дай нам договорить. Я скоро вернусь к тебе.

– Эй, – возражает Мейсон, – а, может, я тоже хочу послушать вас, зачем мне уходить?

Марк растерянно смотрит на меня, а его сын невольно приковывает к себе взгляд.

– Нет! Возвращайся в номер. Я недолго.

Я с нежеланием отставляю вкусное мороженое в сторону и тихо произношу:

– Мне кажется, мы уже все обговорили, поэтому… Созвонимся завтра…

Он благородно кивает, словно я спасла ситуацию, и ему не придется оправдываться перед Мейсоном, объяснять, кто я и что забыла рядом с ним. Мейсон – немаленький и о романе его отца с моей матерью, думаю, давно уже понял.

Я встаю, прощаясь:

– До встречи. И была рада познакомиться, – добавляю я, бросив короткий взгляд на боксера, взор которого застревает на мне.

– До скорой, – отвечает Мейсон.

Я отхожу к выходу, воспроизводя слухом:

– И откуда ты таких находишь безупречных… Она… она…

– Прикрой варежку! Милана занята!

– Пф… подумаешь.

Я смеюсь, распахиваю дверь и вдыхаю прохладный вечерний воздух.

Джексон не отвечает. Я снова звоню ему, но он сбрасывает.

Глава 10

Джексон

Вызывает Милана, но я, сидя на мягком кожаном светло-коричневом диване, с сомнениями, копошившимися в голове, что вообще пришел сюда, жду Брендона, отошедшего на кухню, чтобы принести нам по его велению заморские закуски и крепкое питье, дабы наше времяпрепровождение перестроить на житейский лад. Я отклоняю звонок Миланы и полностью глушу телефон. Ответить – рискованно. Да и она сразу почувствует что-то неладное, руководимая чутким женским инстинктом. Я не буду испытывать удивления, если обнаружу камеры, висящие по углам высочайших потолков, как в музее, записывающие наш разговор.

С большим количеством комнат квартира элитной семьи Гонсалесов – больше ста двадцати квадратных метров, с двумя богатыми залами (гостиной, столовой), одним конференц-залом для собраний, рабочим кабинетом главы Гонсалес и отдельным для приёма и личных консультаций врача миссис Гонсалес, с бассейном и тренажерным залом, двумя комнатами, ванной-спа. Территория, выражающая исполинские размеры, сконструирована в классическом стиле «под дворец» – изящная деревянная качественная мебель на тонких ножках, лепнина на потолке, искусные отделки на стенах, симметрично расставлены торшеры, в глаза бросаются антикварные журнальные столики, камины, керамическое напольное покрытие благородного бежевого цвета. Во всех комнатах преобладает смесь разнообразных оттенков светлого, бордового, коричневого цветов. Большие окна и огромные роскошные люстры-подвесы излучают тонны света, что все пространство сияет своей излишней чистотой и красотой. В их квартире работают прислуги, отвечающие за состояние квартиры и за приготовление еды, менеджеры по работе Брендона и Лилии и личный помощник-водитель Брендона. Лилия, как хозяйка дома, и пальцем не притрагивается к тому, чтобы что-то сготовить или убрать. «Эту работу должны выполнять представители низших сословий»! – как-то я слышал от нее.

Огоньки поблескивают на камине в отсветах огня.

В моих ушах глухо отдаются слова Тайлера, сообщенные утром: «Есть шанс доказать, что эти условия, указанные в контракте, подвергают сомнению достоверность и действительность предмета договора.

При встрече с ним на всё сообщай отказ. Не подписывай ничего. Не позволяй себе, даже находясь в разозленном состоянии, повышать голос. Мягко говори возражения на его новые предложения.

Адвокаты, которых я нанял, уже изучают те копии, которые ты мне направил. Пока нет точной картины дальнейших действий, но будь в тех рамках, которые я тебе обрисовал. После свяжись со мной».

Истину можно описать, лишь разузнав все помыслы искушенных в делах элитного общества.

Я делаю вид человека, который занят, с угрюмым и подавленным видом перелистывая журнал, лежащий на стеклянном столе в зале. Я пробегаю пустым взглядом по какому-то диалогу между инвесторами, описанному на странице. Посторонние мысли давят на меня.

– Ну что, сын, – возвращается Брендон и ставит на стол тарелку с бутербродами с черной икрой и армянский коньяк. – Сейчас принесу для тебя рюмку и…

Сын?

– Не стоит. Я стараюсь не употреблять, – прерываю его мягким, не допускающим возражения голосом, как указывал Тайлер. – Давайте перейдем к делу. Я надолго не задержу вас.

– Джексон, – он присаживается на диван, держа повелительную ровную осанку, – если ты, как можно раньше признаешь, что… – Подлая натура показывает наготу своей уродливой души.

– Брендон, – силы на исходе, – я ничего не буду признавать. Своё решение я сообщил ещё вчера. Я не буду следовать вашим умозрениям. Что мне сделать, чтобы Вы поняли это? Белла и миссис Гонсалес дома? Я проясню все, извинюсь и готов принять санкции, которыми Вы обременяете тех, кто отказывается от контракта, – почти с горячей мольбой говорю я. Этот поступок сделал бы каждый, твёрдо зная, за что или за кого он обязан чуткому сердцу стоять лицом вперёд и принимать ответные удары.

Он разражается хохотом, обнажающим его «лошадиные» зубы. Слышится нечто дикое, ужасающее.

– Я же сказал, у тебя нет выбора! – вмиг его смех сменяется горечью. Перед моим взором мелькает зловеще ухмыляющееся лицо. Это человеческое сердце беспрекословно уродливо. – Немедленно подписывай оставшиеся листы и готовься к отъезду! – Это подло, коварно, мерзко. Он снова успевает упрекнуть меня в неблагодарности за то, что сделал для меня, но я без промедления произношу, кидая эти листы со взмахом на пол, и они рассыпаются, точно по ветру:

– Нет!

Его глаза гневно сверкают из-под темно-серых бровей.

– Ты не сможешь бросить мою дочь! – указывает пальцем с плевком, разжигая во мне гнев.

– У меня изначально не было на неё серьёзных планов! – изъявляю я, уже повышая голос. – Поймите же, – снижаю тон, чтобы предыдущая мысль не показалось слишком грубой.

– Пойми ты меня, – тяжелый вздох вырывается из его груди, он второпях поглощает огненную жидкость, не заедая ничем, – она тебя любит, и не сможет без тебя жить!

Закурив сигарету, Брендон нервно выдыхает, взирая в одну точку.

С бессмысленным смехом, немного погодя, я отвечаю:

– Поставьте себя на мое место, как бы Вы…

Его кулак с громом обрушивается на стол, сметая рюмку, падающую на пол, и моя жестикулирующая рука замирает в воздухе.

– Поставь себя на мое место! – Между двумя затяжками продолжает с криком: – Моя дочь неизлечимо больна! И только, когда она с тобой, болезнь отступает! – Как будто пасть животного изрыгнула вопль.

В позе оторопевшего человека, выкрикиваю, с трудом решившись на такую фразу:

– Вы нагло лжёте!

– Не заставляй меня выворачивать наружу ее медицинскую карту, зачитывать, что у неё галлюцинаторно-параноидная (или параноидная) форма шизофрении, проявляющаяся время от времени в виде острых приступов. Она не признает, что больна, что тоже является одним из симптомов. – Грудь раскалывается пополам от выстрела. Я едва не лишаюсь сознания. Ропот изумления сменяется молчанием. Я не осмеливаюсь и дышать. Гнетущая тяжесть опускается на мои плечи.

«Я пропал».

Он встаёт, пыхтит с диким раздражением, монотонно ходя по залу, держа в руках стеклянную пепельницу, в которую стряхивает пепел.

С искаженным от ужаса лицом, обагренным кровью, с противным запахом табака, безмолвно внедряющегося в нос, мне удается слышать его разговор, будто с самим собой.

Его грудь ходит ходуном от борзых высказываний болезни дочери, произносящих им с тревожностью и чрезвычайной внушительностью.

– Этот диагноз впервые диагностировали, когда малютке не исполнилось и восьми лет… – Посасывая кончик сигары, он высказывает с материнской заботливостью так, что в его голосе поблескивает оттенок скорби, возрождая в нем душевную катастрофу. – Есть предположение, что виной всему явился глубокий стресс, который она испытала после смерти своей бабушки, моей матери, скончавшейся у неё на глазах, – продолжает пассивным, жалобным, унылым тоном, от которого я почти вздрагиваю, насыщая дымным зельем легкие, скрючившиеся, скорее от мыслей, нежели от едкого облака противного клубящегося надо мной дыма. – Она говорила несуразицу, она слышала потусторонние мысли… И если бы ограничивалось это дело только этим… – Он достает вторую сигарету, подносит ее губам и зажигает большими, судорожными, словно бьющимися в начальной стадии конвульсии, руками электронной зажигалкой. Медленно втягивая сардонический воздух через ноздри, во мне вспыхивает момент, как сидя в машине с ней, после того раза, когда ее дизайнерский проект пятимесячной работы не был одобрен, она всю дорогу в потоке злости разговаривала сама с собой, пока Тайлер, являясь психологом, не поговорил с ней и не загладил ее муторные мысли. Тогда он уже заподозрил странные вещи, происходившие с ней… И Милана, сколько раз указывала, что Белла заговаривала бредом, говорила то, чего не то чтобы не существует, а вовсе не подходит к текущим обстоятельствам. О чем думал я всё это время?

– С девяти лет с ней живет Джек…

– Джек? – Мои брови ползут вверх. Бисеринки пота выступают в складках лица.

Проглотив обильную слюну, он поясняет:

– Её воображаемый друг.

Не оправившись от шока, я сижу – мое дыхание едва восстанавливается. С каждой секундой словами он опускает мою жизнь в могилу.

– Мы объездили полмира в поисках «лекарства жизни», но… – меня обволакивает отвратительное, пробирающее, как озноб, ощущение, когда его звонкий, грубый голос сменяется на охрипший от тоскливой тревоги, – …даже высококвалифицированные врачи распускали руки и не подавали надежды на полное выздоровление. – С лихорадочной поспешностью и горящим, точно от бессилия, взором он заканчивает внушительную мысль, производящую бунт чувств.

Тягучим голосом находит слова, будто волочит за собой тяжелую ношу, когда, изнемогая от усталости, душевной усталости, не остается сил ни на что, но он тянет ее через пот и кровь, выливающуюся из кровяных нитей:

– Когда моя дочь стала видеться с тобой, она… – Его движения рукой, с жестами, подчеркивающими откровенный монолог, дышат страданиями, смешавшимися со злостью от обреченности. Глядя на него, хочется плакать. – Она стала другим человеком, нормальным, и, кажется, зажила той жизнью, о которой всегда мечтала, без врачей и регулярных анализов… – С горькой улыбкой вешаю на него невозмутимый взгляд, помещая в разум его говорения. – Мы с супругой стали замечать клинические улучшения. И все это время, пока ты с ней, – произносит громовым голосом, являя мысль, что он сам не рад, что я стал ее исцелителем, – уже как два года мы не замечали рецидивирующие приступы, требующие госпитализации. Но недавно… – Слова выворачивают меня наизнанку. Переместив взгляд на окно, я вижу, как лунный луч оставляет крохотные отблески на белом подоконнике. Так беззаботен, так свободен размах его сияния. – …ситуация обострилась, когда она увидела тебя и ту девицу на обложке газеты, – и снова в зловещей интонации говорит он. С удвоенным вниманием я пытаюсь его дослушать, но тону при этом в водовороте своих мыслей. – Мы еле ее спасли… Чтобы справиться с припадком требуется прилагать физическую силу минимум трех людей… – от него исходит самый шумный выдох, сотрясающий, напитавшийся ядом и тяжелыми фразами, воздух, – …и то, что ты тогда сделал для нас, сказав, что приобрёл дом для совместного жительства с ней, посетило меня на мысль, что ты порядочный мужчина и на тебя можно положиться. – Повесив на него угрюмый взгляд, который он в мгновение ока встречает, Брендон присовокупляет: – Она любит тебя всем сердцем и, благодаря этой любви, она себя излечивает… и в памяти меньше остается места от предыдущих срывов… С тобой она не нуждается в Джеке, ты ей заменяешь его… И ваши имена совпадают. Не верю я в знаки судьбы, атеистически относясь ко всему, но… Как тут не поверить?! – В его тембре голоса, действиях видно, что он предстает передо мной во всей наготе.

Во мне – внутреннее землетрясение. Всё окутывается мглой, не только я, но и окружающие предметы. Я свернул на ложный путь. Кажется, я поседел за эту минуту.

Голова горит. Если бы кто-нибудь мне однажды сказал, что именно такой грозный свет сольется на меня с небес и рассыплет в прах мою жизнь, я бы не поверил и посчитал такого предсказателя лжецом. Я безмолвствую, когда душа моя в невыражаемом смятении. Взрыв какого-то внутреннего смеха – ироничного, отчаянного – раздается в сердце. Ощущаю горький привкус злодеяния, отчетливее и отчетливее представляя нынешнее положение. Связываю его с путями выхода и прихожу в ужас, будто я проснулся ото страшного сна и еще пытаюсь надеяться, что всё это нереальность.

– Чт-о-о? – бессознательно отвечаю я, сгибаясь сидя. Руки лихорадочно изворачиваются в судорогах. Я сжимаю ими лоб, чтобы остановить вереницу мыслей. Рассудок порождает ураган.

– Я хотел бы в это не поверить… – Он покрывает глаза руками, словно стирает слезы. Его дыхание такое беспокойное, что издается шум, как от паровоза. – Нам очень тяжело. И только ты нам поможешь, – с крайней степенью мольбы проговаривает он. – Только ты, – уже шепчет, впервые позволив себе выглядеть со стороны беспомощным, когда всегда показывал себя владыкой, захватывающим лидером, которого никто и ничто не может подорвать или изменить в нем чувство всевластия, присущее ему. – С твоим появлением шагов, деланных по клиникам мира, стало меньше. И дочка обрела свою значимость в этом мире.

Если я – свет ее исцеления, то должен быть прикован к ней? Но… как же так? Горькая насмешка судьбы. Почему именно я способен снижать уровень проявления в ней приступов? Чуткое сердце трепещет при мысли, что если я брошу её, то буду носить невыносимую тяжесть в душе. Но что будет, если я останусь с ней? Лишь беспредельное отчаяние.

Внутри меня идет борьба голосов на решение непосильной задачи: дать согласие и спасти сердце и жизнь навеки больной или противиться этому, но угробить свою душу, при этом не убить свою жизнь. Мысли борются, как будто с каким-то великаном. Судорога совести сводит тело.

– Нет… нет… подождите, как так? – живо перебираю я со стуком в сердце. – И?.. Я? Нет, что вы?! – с растерянным видом я издаю крик; оборванные нити размышлений не отклоняются от прежнего направления. – Я? – Слова вылетают бессвязно, стремительно. – Нет, я не смогу пойти на этот шаг и… Мне искренне ж-жаль, вы… вы… – Мозг утратил способность разумно мыслить, обнажив дальние угла разума.

Восклицаю в глубине души: «Это ниспослано мне судьбой? Где же благой свет?»

Состояние, близкое к обмороку. Тряхнув головой, с замиранием сердца, я смотрю на него безумным исступленным взглядом.

– Теперь ты понимаешь, каково отцу, когда его ребёнок болен? И когда только один человек способен излечить его, мы боремся за то, чтобы он остался в его жизни…

Глубокая убеждённость, что все то, что говорит Брендон, правда, просачивается в сердце.

– Нет, это невозможно, чтобы я… – Я пытаюсь говорить наперекор сталкивающимся мыслям.

Недрогнувший голос мощи и силы отвечает:

– Джексон, я могу показать ее последние анализы перед тем, как мы поехали на Мальдивы. Они значительно отличаются по показателям от тех, которые были ранее. Врачи ставили исключительно неутешающие прогнозы и картина болезни с каждым годом либо ухудшалась, либо оставалась стабильной.

– И вы хотите, чтобы я… – начинаю я с торопливостью и не могу досказать, проглатывая слюну, точно горечь.

– Будь с ней, – указывает, но в мягком подкупающем тоне. – Не отпускай ее от себя ни на шаг. Я позабочусь обо всех финансовых нуждах, устрою такую жизнь, которую бы ты хотел, – он смотрит мне прямо в глаза, сообщая это. Этот взгляд не описать. Его можно сравнить с молитвословием, искренним упрашиванием, будто он нашел во мне чудотворца, оттого способен сделать для меня всё, лишь бы я исполнил его просьбу. – Ты никогда не будешь в чем-либо нуждаться. Все будет у твоих ног, только береги мою дочь и занимайся любимым делом. Большего я и не прошу.

Я стараюсь сложить мысли в единое русло:

– И этот контракт вы придумали, чтобы я был связан с ней? – со всё возрастающей тревогой выдаю я, смотря пустым взглядом, ничего не видя в округе.

– Потому что я уверен, что ты справишься и с моей дочерью, и с управлением корпорации. Ничего дурного не случится с тобой и с твоими близкими, пока ты сам не захочешь этого!

И вот… звезды у моих ног. Но на кой они мне сдались? Зачем мне сплетать их в созвездия?

Трудно поверить во всё сказанное. Посмотрев в одну точку в течение несколько бесконечных минут в моей жизни, под треск имитационных дров в камине, выражаю:

– Я не смогу так. Простите. Я не тот, кто ей нужен, – со вздохом, боязнью, тревогой открыто произношу я, словно раскаиваюсь.

Я никогда себе не прощу этого. Никогда. Если буду жить с той, что не вызывает во мне никаких чувств, и к тому же с психически больной. Я лишь смогу поддерживать ее. Он посчитал за меня, что я буду насильно принуждать себя заботиться о его дочери?

И даже если мой поступок можно посчитать бессердечным, то пусть он таким и будет.

Боже, почему я оказался в таком положении?

Через мгновение, в нем вспыхивает все та же злая сила, спрятавшаяся на время, когда он говорил о своей больной дочери:

– Я знал, что ты шелудивый щенок, не способный на настоящие поступки. Ты подобие тех, которых моя дочь встречала до тебя. – Слова метают пламя, подпаливая мою душу. – Все только из-за денег оказывались с ней.

Слышится завывание ветра сквозь полуоткрытое окно. Он треплет мои волосы.

Вскочив с громким воплем, я поспешно выражаю свое возмущение, переходя границу дозволенного, отступая все правила:

– Вы ошибаетесь, раз так считаете. Я был с ней, потому что она здорово справлялась с профессиональными задачами, не более чем. – Сжимаю кулаки с силой так, что белеют костяшки пальцев.

– Я СДЕЛАЮ ВСЕ, ЧТОБЫ ТЫ ВСЮ ЖИЗНЬ МУЧАЛСЯ, ЧТО ОТКАЗАЛСЯ ОБЕРЕГАТЬ МОЮ ДОЧЬ И БРОСИЛ ЕЕ ТОГДА, КОГДА ОНА НУЖДАЛАСЬ В ТЕБЕ! И, ЕСЛИ С НЕЙ ЧТО-ТО СЛУЧИТСЯ, ТО ТОЛЬКО ТЫ БУДЕШЬ ВИНОВАТ В ЭТОМ! – Его суровый тон является ответом на мой, а дьявольская улыбка вызывает чувство отвращения. Стремительный поток речей с большим бешенством продолжает обрушиваться: – Я ДАЮ ТЕБЕ СУТКИ НА ОБДУМЫВАНИЕ. НЕ ЯВИШЬСЯ ЗАВТРА В МОЙ ОФИС – СЧИТАЙ, ЧТО НЕ ПОЛУЧАЕШЬ НИ БИЗНЕСА, НИ МОЕЙ ДОЧЕРИ, НИ СЧАСТЛИВОЙ ЖИЗНИ С ТОЙ, ИЗ-ЗА КОТОРОЙ ТЫ ОТВЕРГ МОЮ ЛУЧИНКУ.

В моих стеклянных, потрясенно распахнутых глазах от стращания, точно ледяная бездна окутала их, – безмолвие, а небо, как и мои внутренности, вмиг накрылось грозными тучами. Безымянный страх с неимоверной тяжестью придавливает меня к земле. Я искал за пределами видимого причину и разузнал его помыслы: он стремится погубить чужую жизнь. Он выражает коварство состарившегося в злобе сердца и решимости добиться всего любой ценой. Уродлива его душа. Это кощунство посягать на мое сердце, заставляя его жить с тем, кто не возвышает его.

Я сажусь на то же место.

– Мы дома, – кричит радостно Белла из коридора.

Взвесив все за секунду, решаю, что самое время сказать ей всю правду и покинуть это чудовищное Царствие со своими заповедями.

«Если ты скажешь правду, у нее может случиться очередной приступ и тогда Брендон с Лилией не простят тебе этого…» – всплывает мысль.

Что же делать?

– Не говори ей ничего, – успевает прошептать король мира сего, обводя меня ненавистным взглядом, шумно дыша, как рысь, готовая накинуться и с жадностью опробовать лакомый кусочек мяса с кровью.

– О, любимый??? – визжит Белла. – Я так рада, так рада… – подбегает ко мне и крепко обнимает. Я продолжаю сидеть в том же положении, не шелохнувшись. – Эй, вы чего такие серьёзные? Мм? Папуль? – Я смотрю, в ней имеет место быть благоговейное преклонение к отцу.

– Обсуждали с Джексоном, что ты… – поспешно вставляет Брендон, но я, похрабрев сердцем, его останавливаю:

– Что нам следует сделать небольшой перерыв, так как… – высказываю я с бьющимся сердцем. – Мне нужно… защитить проект.

– Что, о чем ты, Джексон? – заходит мать Белла, делая озадаченный вид, смотря на Брендона так, будто их продуманный план о том, чтобы впихнуть мне на попечение больного человека, провалился. Сговорились заранее?

Я поднимаюсь.

– Мне нужно побыть одному какое-то время.

– Любимый, что случилось? – Белла не пускает меня к выходу и молвит с ошарашенным взглядом.

– Всё слишком зашло далеко и мне нужно обо всем подумать, – стараюсь сказать убедительно.

– Ты-ты хочешь сказать, что я не нужна тебе? – распахивает она глаза, вот-вот наполняющиеся слезами, вызывающие во мне чувство страха, что ей станет плохо.

– Нет, ты что?! – не зная зачем, говорю я. – Это небольшой перерыв.

– Пап, что ты ему сказал? – орет нервно она, оглушая меня.

– Ничего, – почти спокойно говорит Брендон. – Это его решение, за которое он понесёт потери.

– А сейчас мне нужно идти, – вперив взгляд на входную дверь, говорю я.

– Ты мне можешь объяснить причину? – шумит она, дотрагиваясь руками до моих плеч.

– Прости… – Я делаю движение головой, не означающее ни «да», ни «нет».

– Джексон, уж не ожидала от тебя такого, – с недовольством вставляет мама Беллы. – Я считала, что вы неразлучны и каждый день обязуетесь встречаться. Тем более, что мой супруг предоставил тебе уникальный шанс стать частью его огромной империи.

Обязуетесь?

Стать частью? В контракте говорилось по-другому.

– А чего ты ожидала, дорогая, – обращается Брендон к жене, – так и поступают слабаки.

Я ничего не отвечаю, проговариваю Белле шёпотом повторное «прости», видя в ней слезы, и вырываюсь из этого дома. Она бежит за мной, по порожкам. Я со вздохом торможу.

Ее лицо смутно проступает в подъездном полумраке.

– Я жду объяснений и не тронусь с места, пока ты мне не скажешь, почему ты хочешь на время разойтись со мной! – Она топает ногой – прозвучавший стук каблука воссоздает еще большую угрозу от ее слов.

Я касаюсь ее плеч, припомнив слова Брендона: «Когда она стала поддерживать с тобой общение, она будто стала другим человеком, нормальным, и, кажется, зажила той жизнью, о которой всегда мечтала, без врачей и регулярных анализов…»

– Белла, – отчаявшись, говорю бархатисто, – мне нужно несколько дней, чтобы тщательно подготовиться к выступлению, защитить проект, над которым, как ты знаешь, я работаю. И для всего остального тоже нужно время. – Я упрочаю такими словами фундамент лжи.

– Почему для этого нам нужен перерыв в отношениях? – Она по-прежнему говорит все тем же наставническим голосом и со святой невинной улыбкой.

Соприкасаюсь с ее печальным взглядом, сию секунду ощутив все её чувства, но… когда-нибудь я все равно причиню ей боль.

– Белла… Эта резкая помолвка, настояния твоего отца и…

– Он же желает нам только лучшего, поверь… – Верил до того, как не услышал, что стоит за его поступками. – Джексон, я не дурочка. Выкладывай так, как есть на самом деле! – восклицает она дрожащим голосом. – У тебя появилась другая? – не сводя глаз с моего лица, предполагает она.

– Ч-что? – чуть заикаюсь я с прострелом в сердце.

– Это так, ответь? – Нежный голос становится твердым.

– Белла, мне нужно побыть одному, что в этом такого? – пытаюсь ее убедить. Сейчас точно не время для решающего признания. Если я признаюсь, то сделаю не только хуже ей, но и напрочь погрязну в препятствиях, которые уготовил для меня Брендон. И не только для меня, но и для моей родной души.

Внезапно появляется зловещий отблеск в ее глазах:

– Если то, что ты мне говоришь – неправда, то… обещаю, что я за себя не ручаюсь! – со злобой в сердце пронзает она. – Я сделаю всё, чтобы убить её! – Черные мысли овладевают ею.

– Что ты такое говоришь, дорогая?! – Она усиливает отталкивающее впечатление.

– Говорю правду! Я не потерплю, чтобы кто-то себе позволил влезть в наши отношения! – с глубочайшей ненавистью проговаривает она слова своего папеньки. – Мы их строили на протяжении двух лет, и уже скоро состоится свадьба, день, который я ждала с детства! Съездим после защиты твоего проекта на примерку свадебного костюма? – Пресыщенная жизнью, полной излишеств, она облекает вопрос в утвердительную форму. – Однако мое платье ты увидишь только в день свадьбы! С датой мы определимся потом. – Сердце бьется о ребра, а желудок вздрагивает и рвется к горлу после таких выражений. – Заявление подадим, как только прилетим в Бостон. Папа сделает всё, чтобы этот процесс ускорили. Мне бы хотелось девятого сентября, в нашу с тобой первую встречу двумя годами ранее. – Прямо в день рождения Ритчелл.

Я стою и не знаю, что ей сказать, смотря на нее с какой-то мольбой, чтобы она оставила меня.

– Позже, всё позже, – говорю непослушными губами.

– Я буду очень скучать! Люблю тебя! – вмиг ее злоба испаряется, она с нежностью целует меня в губы, скользя украшенной драгоценными камнями рукой по моей спине, и устраняется.

Оставив в её душе недоумения, я скрываюсь в темноте и, поглощенный живущими силами пещеры, выдвигаюсь на тропу, освещенную лунной половинкой. Тишина, что даже шелест от листиков, колеблемый ветром, не слышится.

Разнообразие бесконечного во всей глубине позволяет раскрыть душу мыслям. Я дышу спокойствием… или оно ложное? И очередная ночь надвигается, и в очередной раз я буду уходить в нее, как во мрак. Я словно с перевязанными тканью глазами, через темные глубокие недра, ступаю на ощупь, и с каждой секундой я все больше отдаляюсь от земного. Судьбоносный перелом, кровожадные перипетия ворвались в мой отрезок жизни, уничтожая внутреннее счастье, которое я успел построить за этот период. Предел изумления был пройден. Жизненные невзгоды сменяются одно за другим, переводя меня из одной темноты в другую.

Свободно вдыхаемый свежий воздух, дующий из бесконечности, из звездных глубин неба, наполняет мои легкие. Обливаясь холодным потом, изнемогая от усталости, со взглядом, устремленным в небеса, я погружаюсь в мучительные дилеммы, воплощая в себе все страдания. Подавленный отчаянием, я чувствую колющую боль под ложечкой.

Эгоистическая любовь имеет последствия. Я был с ней, но не любил ее. Она потратила на меня частицу своей жизни в ожидании взаимной отдачи… а я, а что я? Я чрезмерно проникал средь бездн вселенной только в одну, предавался пустым мечтаниям через горсти звездных пылинок, что придавало моему облику тяжесть, испытывая такую судьбу. Всё это время я сберегал в сердце чувственную радость слияний с любимой и носил ее имя, глубоко начертанное в моем сердце. Заря нашей любви зажгла фитиль в душе. Я сгибался под бременем времени через посеянные во мне сомнения о том, что когда-то увижу ту самую девушку, оживляющую меня, как в ночное время оживает флора и воздымается ввысь, истекая божественными ароматами, ослепляя любовью идущих средь неё. Сердце вмиг заныло от воспоминаний о тех безрадостных днях.

Любви меж мной и Беллой не существует. Любовь, состоящая из иллюзии, является ли живой? И вправду ли она так любит меня, что магически исцеляется от черного заклятия? Не возродить ли нам суд любви, чтобы удостовериться во всем?

Сознание прокручивает: «Я ДАЮ ТЕБЕ СУТКИ НА ОБДУМЫВАНИЕ. НЕ ЯВИШЬСЯ ЗАВТРА В МОЙ ОФИС, СЧИТАЙ, ЧТО НЕ ПОЛУЧАЕШЬ НИ БИЗНЕСА, НИ МОЕЙ ДОЧЕРИ, НИ СЧАСТЛИВОЙ ЖИЗНИ С ТОЙ, ИЗ-ЗА КОТОРОЙ ТЫ ОТВЕРГ МОЮ ЛУЧИНКУ». Теперь я понял, что имею дело с чем-то сильным. Столько мыслей тревожит мой ум. Я засел на могильной глубине, прорубив там яму для бедствий и затащив в нее своё маленькое счастье. И свет Божий падает на меня через маленькую щелку, не доходя до сердца.

Жизнь – это драматический спектакль, в котором мы играем определенные небесами роли, где главное амплуа принадлежит великому актеру – бесконечности.

Глава 11

Милана

– Любимая, извини, что не отвечал. Минута была не совсем подходящей, – оправдывается Джексон, навешивая на себя улыбку через экран телефона.

– Я звонила больше двадцати раз, – монотонно произношу я, держа в мозгу грубые слова матери: «Ты больше мне не дочь! Как могло твоё существо позволить навредить собственной матери?! Выбрать гниду, уехать с ним и смолчать про это! Убирайся с моего дома, раз предала меня. Предатели кругом, все скрывают от меня всё и поступают так, что на мои чувства им плевать! – Ты в порядке? Как всё прошло?

– Что с голосом? – начинает беспокоиться он, не беря во внимание мою мысль. Физически ощущаю, что за этим что-то стоит. В сознании вкрапливается вывод, что он не смог во всём признаться.

Я тяжело вздыхаю, едва ли прекращая плакать в глубокой ночи, одна, на улице, после скандала с мамой, который закончился тем, что я собрала вещи, взяла то, что необходимо на первое время и ушла, не попрощавшись. Как быть? Куда идти? Ритчелл и Питер остались у родителей в другом районе. Марк и его сын – сами в гостинице ночуют. Остается Джексон.

– Так. Принял к сведению, – встревожившись, сообщает Джексон. – Где ты сейчас?

Руки продолжают дрожать после сокрушительной словесной перепалки, подорвавшей всё то, к чему я стремилась все годы, – к здоровым отношениям с матерью.

– Любимая, умоляю, не молчи…

Поставив тяжелую сумку с вещами на скамью, говорю, но чувствую, что вот-вот снова расплачусь:

– Забери меня к себе… – Голос предательски дрожит. Соленые алмазные крупные капли еще не просохли на губах.

– В каком месте находится моя малышка?

Его слова чуть утешают меня, покрывая лучезарным небесным светом.

– Я в парке «Оэсте».

– В районе «Саламанка», где ты живешь?

Жила.

– Да.

– Уже в пути. Жди.

Идти мне некуда, поэтому выбора у меня не остаётся. Остаётся ждать. В ночной глуши. Охваченная щемящей тоской, я звоню Даниэлю, но у него по-прежнему недоступен телефон. Воображение рисует ужасные картины, не хотелось бы подчиняться его воли, но душа отзывается, что с ним случилась беда. Страшно. Звоню снова. Также. Не хочет общаться или обижен на меня? Как бы там ни было, мой поступок по отношению к Даниэлю не вознаграждается «вечной жизнью».

Пока я пытаюсь дозвониться до него, улавливаю сообщение от Максимилиана. «Милана, добрый вечер. Завтра, к одиннадцати утра подойди к нашему корпусу. Я оглашу новости и оповещу график ближайших фотосъёмок. К занятиям, как и договаривались, тебя не привлекаем. К концу недели нужно встретиться с одним из участников проекта либо с вами обоими, чтобы вы представили мне рабочий проект, который я должен допустить к показу. Извини, что отвлёк. Доброй ночи».

Я приподнимаю уголки губ, радуясь, что взойду в родные стены и услышу информацию о съемках. Это всегда меня отвлекало от жизненных событий. Я буду счастлива вновь поглотиться в модельной суете, чтобы перестать думать о маме, тревожиться о Даниэле. Я бы так хотела поговорить с ним и выложить всю правду о нас с Джексоном, какой бы ужасной она не была, а не подпитывать ее до вселенских масштабов… «Мы тщетно ждем зари, которая принесёт нам спасенье…»

Я звоню Марку, чтобы не нагнетать на себя дурные мысли в одиночестве и излагаю весь наш разговор с мамой. Он расстроен не меньше меня и решает, что непременно поедет к ней. «Буду бить в дверь до того, пока не откроет и просить прощения за совершенную глупость», – уверил он меня.

Единственное, чем смогу себя отвлечь сию минуту и успокоить – написать что-нибудь в заметках. И это будет предисловие к книге, которая после некоторых доработок будет готова к печати.

…Никогда не познаешь всю горечь расставания и не испытаешь настоящее ни с чем несравнимое счастье от того, что тот, кого ты ждал – вернулся, пока не окажешься под завалом вихря провернувшихся событий. Это счастье не подобает той невообразимой радости от долгожданной вещи-подарка или полученных от кого-то комплиментов, слов-признания, уважения и гордости. Сама структура этой радости прямо противоположна таковой, привычной для многих. Она не состоит от того, сколькими ты обогащен материальными вещами и какова их ценность, она исходит изнутри, из нутра души. И проявляется одновременным ликованием и страданием – чувства сливаются воедино, оттого и слезы, переходящие в рыдания, и улыбка, тянувшаяся до ушей, неразрывно связываются и переплетаются друг с другом. В такие моменты трудно отличить эти две чуждые друг другу эмоции, но их симбиотическая связь порождает самозабвенность, ощущение, что всё, чего тебе хочется в эти минуты, это продлить этот миг и сделать его вечным. Нет большего счастья, чем держать руку отца или матери и чувствовать их родное тепло. Такое счастье и такую горечь было уготовано прочувствовать хрупкому доброму сердцу, которое не обидит ни одну крошечную жизнь…

Перечитываю написанное. Хм. Напишу еще один вариант, а потом его доработаю. «Знать бы, где можно доработать. В спокойствии. В тишине. Без шума, криков. Найти бы себе убежище до момента, пока мама не придет в свою натуру».

«Жизнь не представляет собой исключительно яркие краски, но именно темные обогащают нас опытом и борьбой, подчас с самим собой…» – всплывает мысль, которую написала утром.

Настрочив текст, перевожу свое внимание на то, что меня окружает. За день ветер выдохся из сил и еле дышит, не издавая звуков. Каждый дом зажигает свою звезду и вдали виднеется блеск золота звездных городов.

– Мила… – слышится голос в ночи. Я оборачиваюсь на звук. Опасно-привлекательный мужчина, по тропе, освещенной фонарным светом, в темно-синем спортивном костюме, кажущимся ядерно черным, стремится ко мне раскатистыми шагами. Его голову покрывает бейсболка, наполовину черная, наполовину синяя. Улыбка этого силуэта видна даже во тьме. Джексон.

– Дже-е-е-ексон?! – выкрикиваю я, поднимаясь с места. Он, протянув мне руку, приподнимает кверху головной убор и, склоняясь душевному порыву, припадает порывисто ко мне в объятия.

– Любимая моя, – говорит с загадочной мрачностью, словно мы не виделись вечность и снова расстанемся, но я точно знаю, что нашу любовь никто не в силах разрушить.

– Ты чего в таком виде? И что с лицом? – И незамедлительно: – Потом расскажешь. Поедем к тебе домой, прошу, – умоляю я, истерзанная разговором с мамой.

Джексон задумчив.

– Ко мне мы не сможем поехать, – напряжённо выдаёт он, отходя от объятий.

– Но… – Неясные мысли обвевают меня. Новый прикид одежды, обеспокоенный голос, скрывающий потайные замыслы, невозможность быть в его коттедже. Что все это значит?

– Не спрашивай почему, малышка. Запомни, что так безопаснее. – И мигом он заговаривает быстрее, оттесняя эту тему: – И так никто не заподозрит, что я с тобой… Пресса на всевозможный лад истолковывает события, происходящие в жизни известных авторитетов… Я подыскал нам место, в котором мы будем с тобой…

– ВДВОЕМ? – неверующе шепчу я, добавляя: – Помимо журналистов мы еще от кого-то прячемся? От Беллы? – пробегаю по нему глазами.

Он сплетает наши пальцы, надевает черные очки и молчком, беря мои сумки, молвит:

– Уже поздно.

В дремоте я соглашаюсь, и мы, почти бегом, удаляемся от лавочки к машине.

– Новый автомобиль? – удивленно спрашиваю я.

– Старый. Машина Тайлера. – Он лихорадочно открывает мне дверцу.

– А почему мы не с Тайлером? – Сажусь в салон.

– И все же некоторые вещи не меняются. Ты такая болтушка у меня. – И смеется, но его смех словно деланый, чтобы отскочить от чего-то, что он не хочет мне говорить.

Джексон заводит мотор и, сдав задом, выруливает на улицу.

– Ты поговорил с Беллой? – который раз задаю ему один и тот же вопрос.

Он передергивает бровями и нервно чешет шею, останавливаясь на светофоре.

– Я не смог сказать ей правду, – сдержанно издает он, двинувшись с места. – И я начал с малого, сообщив, что мне нужно время, чтобы доделать проект, и именно по этой причине я сделал временную паузу в отношениях с ней, – выговаривает он с трудом, но я чувствую, что это не всё.

– КАК? – приподнимаюсь я, крича. – Джексон, боже, почему? – воздеваю руки к потолку. – Ты понимаешь, что так мы ничего не решим? Почему ты не сказал обо мне? Почему ты сразу не сказал, как есть? Ты боишься чего-то? – Густой туман покрывает мою душу.

– Когда будем разговаривать с Даниэлем? – тихим голосом выдает он.

Я фыркаю.

– Джексон, значит, Белле ты не желаешь говорить о нас, а Даниэлю нужно вмиг узнать, что все это время я обманывала его и была с тобой? Не находишь противоречия? – Со свистом я втягиваю воздух в легкие.

Я не понимаю его, не понимаю его поступков, не понимаю, почему ему не хватает мужества обо всем сказать Белле?

– Милая, твой бывший парень легкий противник, с ним легче разобраться. Но одну я тебя не допущу к нему! – восклицает он, прерывая мои думы.

– Не будь так уверен в этом, – мягко отвечаю я и добавляю грустным голосом, чувствуя при этом за собой вину: – Пока и некуда допускать. Даниэль пропал.

– Как это пропал? – недоумевает он, свернув резко направо.

Я решаю все рассказать.

– С момента нашего приезда я не могу до него дозвониться. Он не заявляется домой уже несколько дней. Родные волнуются. Я хотела тебе сказать об этом, но… не стала…

Джексон с минуту молчит.

– Гарантирую, с ним всё хорошо. Матерям (да и отцам) свойственно усиленно переживать за своих детей, поэтому…

Перебиваю печальным голосом:

– У него их нет.

Джексон снижает скорость автомобиля, издавая вздох, словно в один миг его сердце оборвалось.

– Что с ними произошло? – с меланхолией интересуется он.

– Погибли в авиакатастрофе, – отвечаю и раскрываю ему правду о его жизни, которую знал лишь Питер.

Он делает нахмуренное лицо и страдальчески зажмуривается, будто пытается отогнать непрошеные воспоминания.

– Мне искренне жаль его. Мне известно, что есть жизнь без одного родителя, а в его ситуации… – Он резко приумолкает.

– Поэтому я и просила тебя быть снисходительным к нему и дать мне возможность поговорить с ним наедине… – умоляюще произношу я.

Но его доброта и сострадание снижают обороты.

– Если бы кто-то не хотел причинить ему морального и физического зла, то да, но все иначе, поэтому нет, – укоризненно провозглашает он.

– Но, Джексон!.. – подаюсь в его сторону, вытягивая шею.

– Моя горячо любимая, а ты не думала, на что мне жизнь, если не будет тебя? – Его сокрушенный, глубоко трогательный голос пронизывает меня.

– Тоже самое могу и я сказать тебе.

– Обещаешь, что не поедешь к нему одна?

Что я могу ответить, если это важно для моей любви? Только согласиться.

– Постараюсь.

Проходит пять минут.

– Я попытаюсь попросить помощи у Тайлера, он поможет разузнать, что за враги у Даниэля, и где он может быть.

– Я буду благодарна тебе, Джексон. – Его бабушка и дедушка обрадуются и, быть может, это подарит им лучик надежды на то, что с ним действительно ничего не случилось.

Я решаю начать говорить о своих происшествиях:

– Я ушла из дома, поругалась с матерью, забрала вещи и…

– Я так и понял по твоему голосу. Я же всё чувствую, помнишь? – Смотрит на меня и светлеет лицом. Я широко улыбаюсь, озаряясь исходящим от него светом. – Она продолжает отпираться?

– Джексон, она перешла всевозможные границы, считает всех в округе предателями, поругалась с мужчиной, Марком, я рассказывала тебе про него… Все это время я тешила себя пустыми иллюзиями, считая, что она свыкнется со временем с тем, что мы вместе. Мама все еще носит в сердце всепожирающую злобу и твердую ненависть к твоей семье.

– Она угрожала?

Я киваю, перебирая ее слова вслух:

– «Если ты уйдешь сейчас, то я сделаю все, чтобы разлучить тебя и эту тварь, которая прилипла к тебе. С завтрашнего дня буду искать способы связаться с семьей Гонсалесов, сообщу родителям его наивной девушки, чтобы отвели ее от такого изменщика…»

Джексон уставляется на меня, стиснув зубы, поигрывая желваками.

– К чертовой матери бы их всех послать! – огрызается он и небрежно добавляет: – Против нас весь мир! – стукает по рулевому колесу. – В ней воспалилась страстная жажда причинять страдания другим. Ярость не дает ни минуты покоя. Она пылает изощренной жестокостью по отношению к нам.

С опущенной головой поглядываю на свои сплетенные руки.

– Да, но… – уныло бормочу я. – Джексон, если моя мама против нас, это еще не означает, что против нас весь мир.

Он объят страхом, что родители Беллы узнают раньше о нас, чем сама Белла? А что, если в этом и выход? Если он не сможет признаться, так пусть моя мама сделает это за него.

– Я в замешательстве, как огородить тебя ото всего… – с горечью признается он, снизив тон голоса, но я вижу, что его рассудок переваривает другие мысли.

– Джексон, проблемы образуются потому, что мы не идем на искупление, мы признаем ошибки, только говоря о них друг с другом, но пока ни Белла, ни Даниэль не знают всей правды. И поэтому, сделав один шаг вперед, к любви, мы одновременно делаем два шага назад.

– И что ты предлагаешь? – незлобно сетует он. – В один прием отрезать им мысль, что мы любим и рождены друг для друга?

Я пожимаю плечами, вздыхая:

– Я не знаю, как лучше, Джексон, но я устала от того, что мы живем на краю лжи. Пусть даже так, – указываю рукой. – Может, хоть камень с души опустим.

Перейдя к теме беседы о наших счастливых Ритчелл и Питере, готовящихся к свадьбе, настроение начинает улучшаться.

Между разговором Джексон сообщает:

– Мы почти доехали до малоизвестного места. Я снял нам квартиру, это не роскошь, но для первого времени подойдет. Будем вместе жить… – я успеваю распахнуть врата радости в своем страдающем сердце, ведь это моя мечта жить с ним, – …но до тех пор, пока не разберемся со всеми проблемами и не переедем в Нью-Йорк.

Радость миновала.

Не переедем в Нью-Йорк?

– Не перее… что? Куда? – расширяю глаза от изумления, снимая ремни безопасности.

– Милана, в Нью-Йорке безопаснее и свободнее. Об этом мы поговорим позже. Выходи. Мы на месте.

– Ничего не понимаю, – сглатываю слюну. – А у меня ты спросил, хочу ли я переезжать в Нью-Йорк? – гнев начинает возрастать. – У меня неоконченное образование, контракт с агентс…

– Милана, я же не говорю, что мы улетим сию минуту, – он уничтожает разделяющее нас пространство, приближаясь ко мне, но я отодвигаю его руками, упираясь в грудь. – Без модельного агентства и диплома психолога ты не останешься.

– Джексон, как ты можешь всё решать за меня? – Мои глаза сверкают негодованием. – И… и к чему все это? Почему мы не можем жить в той усадьбе, которую ты купил?

Что-то кроется за этой блуждающей улыбкой.

– Малышка, там рискованно. Ты же не хочешь, чтобы наша жизнь превратилась в кошмар? В конце концов этого не избежать, так как мы оба публичные, но только не сейчас… – В его зеленых глазах – страх. – Могу попросить тебя не спрашивать об этом? Я делаю всё для нас, помни об этом. – В голосе – нечеловеческая мука.

Он обогащен думами, о которых не желает мне говорить. Может, это как-то связано с тем, что он подписался стать преемником компании Брендона?

Джексон прислоняет ладонь к моему лицу, я трусь щекой, сбрасывая дурное предчувствие, но что-то заставляет меня переживать за него. За всеми его поступками стоит обрывистый мосток.

– Ты что-то недоговариваешь, Джексон, – осмеливаюсь ему сказать.

Он, закрывая глаза, в уголках которых скрывается горечь, молча одаряет поцелуями тыльную сторону моей ладони и покрывает ею свою щеку, как делал это мне. В такие минуты он становится очень милым.

Своим воздействием он смягчает, поселившуюся во мне, внутреннюю тяжесть.

– Идем, – говорю я, обратив внимание, что время 03.47.

– Идем, – отвечает Джексон. – Не суди строго маленькое убранство. Это скоропалительное решение – времени выбирать было ничтожно мало.

Я включаю кнопку лифта:

– Ты всегда говоришь так, а затем оказывается, что там царские палаты, протянувшиеся в километр. – Несмотря на позднее время и длинный эмоциональный день, меня угораздило еще и пошутить.

– Вот и увидишь, – смеется Джексон, тыкая на десятый этаж и снимая с себя бейсболку, – всё не так. По крайней мере на этот раз.

Открывая дверь, мы входим в темноту, в коридор. Джексон включает свет во всех трех комнатах, располагающихся перед нами, и я, беглым взглядом пробежав по квартире, разеваю рот.

– Она восхитительна, пусть даже и небольших размеров! – заверяю я, широким взмахом руки обводя пространство.

Левее всех располагается кухонный деревянный гарнитур светло-коричневого оттенка, по центру, из полупрозрачной, мозаичной двери виднеется ванная комната, а правее – спальня, которую хочется скорее увидеть. Сделав несколько шагов вперед по махровому пушистому бежевому ковру, я улыбаюсь, разглядывая составляющие комнаты, созданной в кремовом тоне. Спальня с альковом, в котором покоится кровать, чарует глаз. Вверху, на потолке вкраплены светильники, предоставляющие романтичную атмосферную нотку. Сзади кровати, в стене повешены три полки, каждая из которых заставлена книгами. Ниша прикрывается белым занавесом, рядом с которым стоит белоснежный пуфик, сверху него оставлена кем-то книга, вероятно, прежними жителями. Удлиненный письменный стол и в комплекте с ним два кресла со шкафом искусно подходят под интерьер спальни. В конце комнаты – балкон с открытым видом на город, с двумя креслами-качалками, одетыми в пушистые покрывала. «Сесть бы сейчас в одно из них и наблюдать за звездами».

– Мы… мы… правда будем здесь вместе жить? – от счастья заикаюсь я, прижимая ладони к своим щекам.

Он улыбается, медленно покачивая головой.

– Спасибо тебе, Джексон, за всё и… – с чувством невыразимой благодарности начинаю я и замолкаю, не в силах сказать.

Он без слов обнимает меня сзади, целуя в затылок, и я растворяюсь в прикосновениях.

– Мне нужно разобрать сумки, – шепчет в ушко, пуская горячий воздух, – а ты пока изучай апартаменты душевого типа.

– Душевного типа апартаменты прошли цензуру, осталось оценить ванную, – тихонько смеюсь я и, зевая, прикрываю рот ладонью. Этот смех, как детское веселье, как глоток воды. И он льется из меня каждый раз, когда я нахожусь рядом с любимым.

Джексон разбирает привезенные им два ларца вещей, я принимаю ванную – снимаю косметику с лица, надеваю свою любимую черную широкую длинную футболку и делаю на голове гульку. Свои вещи я разберу в другой день.

Я сижу маленьким комочком в кресле-качалке, взирая на звездные миры. Чувствую, боль прогрессирует. Память продолжает хранить последний разговор с матерью. Мы так отдалились друг от друга, за считанные дни. Мне никогда не будет ясно, зачем она так поступает, зачем распускает туман на сердце, черный-черный, от которого тяжело дышать.

– Джексон, – вздыхаю я, когда он подходит, выключив наполовину свет, увидев меня в темноте, – я одна… одна… – «Словно в глубине пустыни», -добавляю про себя. – Иногда я чувствую себя брошенной в котел жизни. Карабкаюсь по нему, то поднимаясь вверх, то опускаясь вниз. А однажды можно так провалиться вглубь, что никак и не подняться к миру… Вот она и жизнь.

– Ты не одна! – Он приглаживает рукой свои мокрые густые волосы, садится на колени передо мной и берет мои ладони. – Не говори так. Никогда. У тебя есть я. И Ритчелл, и Питер, и… отец. Бабушка и дедушка также.

И мама, которая гневается и готова войти в круг врагов дочери, уничтожив ей жизнь.

– Но разве я не прав?

– Прав, но… насчет отца…

– Ты держишь злобу на отца? Всё еще?

– По-прежнему ли я… как бы это? Хм… – Я ломаю голову, а что, если бы… – Я тебе не говорила, но отец писал мне в день рождения, и я не смогла не ответить. Он был так счастлив моему ответному сообщению, что взял попытку позвонить и… И хочет приехать. Кажется, спрашивал адрес, где мы живем с мамой.

– И?

– Я не знаю, готова ли общаться с ним, – говорю с грустинкой, пожав плечами.

– На мой взгляд, этот час пришёл, – рассуждает он, потирая густую щетину, которая придает ему более мужественный вид. – Время прошло и вам следует обо всем поговорить. Тем более ты уже не ребенок, каким была ранее.

– Джексон, только мне страшно, очень, – признаюсь с отчаянием я.

– Страшно что, не понимаю?

Сжимая подол футболки кулаками, отвечаю:

– Что мама полностью отвернется от меня, если я увижусь с отцом.

– Скажи мне честно, ты сама этого хочешь, если не обращать внимания на мнение матери? – Он откровенно задает вопрос.

Эта фраза царапает меня по сердцу. А кто же не хочет? Кто не хочет свидеться с родной «кровинушкой»? Если есть такая возможность… но нежеланные воспоминания, дороги, по которым блуждает моя память, еще не превратились в пыль, не стерлись из сознания.

– Я… не… и… Д-а… Или… Нет…

– Очень глубокомысленный ответ. Но все же!

– Да, – тихо бурчу я, боясь, что стены передадут обо всём матери.

– Нет причин, чтобы не делать того, чего ты желаешь, а мама… – вздыхает, – …поймет, я уверен в этом. Я буду рядом с тобой. Всегда.

– Спасибо, что поддерживаешь, спасибо, что понимаешь и выслушиваешь. – Я смотрю на него и улыбаюсь. – Ты лучшее, что есть в моей жизни.

– Малышка моя, – целует меня в лоб. – А как же иначе?! Как и ты в моей.

– Джексон, мне завтра нужно будет отъехать в одиннадцать часов, так как состоится собрание в модельном. Максимилиан написал, что я должна присутствовать. И нам нужно довести проект до совершенства и представить ему.

– Да, он указывал про это в своем письме, которое и мне прислал.

– Давай я проведу завтра репетицию с малютками?

– Справишься? Я бы как раз доработал детали, отредактировал сценарий и создал окончательный документ. А ты бы удостоверилась еще раз в одежде, которую сшили для деток, и дала бы возможность им пройтись по дорожке строго по твоим указаниям, – мило и в то же время уставшим голосом высказывается Джексон. В такие отрадные минуты я не перестаю благодарить небеса за того, что подарили мне такого мужчину.

– Решено! После собрания собираю детей и репетирую с ними дефиле. У них и с первого раза все хорошо получалось.

– Еще бы, когда такой учитель. – Он смущает меня такими словами. – Я подвезу тебя утром до модельного. Все же район не близкий, и мы достаточно отстранились от центра.

– Не стоит, Джексон. Я прогуляюсь, переведу дух и после работы вернусь в наше с тобой потайное убежище, – улыбаюсь я.

– Буду ждать с нетерпением. Возьмешь вторые ключи, они находятся на тумбе в коридоре. Если приедешь раньше меня, распоряжайся всем тем, что тебе нужно.

Я снова чувствую смущение, которое он замечает.

– Милана! Убери стыд! Мы родные друг для друга, нам незачем смущаться.

Знаю, что его раздражают такие слова, но все же произношу:

– Я должна тебе буду и…

С яростной волной, охватившей его вмиг, осведомляет:

– Да, должна! Будешь должна! Заплатишь за каждый день проживания! А еще счет за газ, за воду, за свет!

– Конечно, я все оплачу, – со смешком выражаюсь я на его милую злость.

– И это не всё! Будешь должна тысячу и один поцелуй!

Джексон на мгновение исчезает и приносит «Вселенную на ладони», зажигая ее и ставя между нами на столик.

Чтобы устранить его раздражительность, доношу:

– Мы и вправду будем здесь жить, вдвоем?

– Тебе не нравится? Это временно… Но здесь всё…

Я прикладываю палец к его губам.

– С тобой мне хорошо даже под землей.

У меня созрела идея произвести завтра по плану все дела раньше Джексона и приехать в квартиру, сготовить для него вкусный ужин и ждать его прихода.

– И чтобы больше я не слышал, что ты одна, одинока и что-то мне должна! – указывает мне, что уже стало привычкой для него. И я не могу ни сказать, что мне это не нравится.

– Джексон, – заправляя выпавшую прядку за ухо, с нахлынувшей тоской бормочу я. – Внутри – я одна, – отзывается озябшая душа.

– А как же я? – Он игриво улыбается, подбадривая. Нежность и любовь светится в его глазах. – Я же тоже тут, – указывает благоговейно слегка влажной рукой от невысохших капель воды после душа в область моего сердца.

При свете звезд, с неизъяснимой чистотой произношу:

– Ты всегда будешь здесь… – делаю паузу, обдумывая красивую мысль, – ты единственный, кто смог прикоснуться ко мне не только губами, но и сердцем.

– Моя малышка знает, как сделать так, чтобы от каждого слова у меня нарастали мурашки… – с мечтательным выражением лица доносит он. Кровь прихлынула к моему сердцу от звука его голоса, катящегося по телу. – Моя любовь так повзрослела.

Я шуточно закатываю глаза.

– Я не о том, о чем ты подумала, – улыбается он, – любовь в широком смысле слова. – Он усаживается в другое кресло, возле меня, ухватывает, но уже с крепкой силой, мою ладонь и соединяет наши пальцы. Я всматриваюсь в его глаза, в его обжигающий взор. – Запомни, родная, пока я держу твою руку, ты в полной защите, ты со мной, – такими словами он проникает в мою душу, очень глубоко.

Луч луны освещает его лицо. Тяжелый вздох вырывается из его груди.

Включая песню Somebody Desperate From «Cyrano» Soundtrack The National, он спрашивает:

– Помнишь те слова, которые я сообщал тебе в Милане, на башне?

Это были самые трогательные слова во всем мире.

– «…когда время, отданное нами Вселенной, иссякнет, то я и на небесах буду всегда держать твою руку…» – молвлю я с благоговейным трепетом.

Он сильнее сжимает мою ладонь.

– Я обещаю, мы справимся со всем, что уготовила для нас Вселенная. Не зря же она так потрудилась, разрисовывая нам тропы, на одной из которой встретились мы и полузабытые чувства в одно мгновение оживились… Значит, она верит в нас…

– Моя любовь к тебе не знает границ, – с блестящими глазами проговариваю я, улыбаясь широко-широко. Тяжесть в груди тает.

– Но я тебя люблю все равно больше! – любовно усмехается он, твердо произнося мысль.

– А вот и нет! Я до бесконечности и обратно.

– Не-а, моя зеленоглазка, – мотает, смеясь, головой, – я люблю тебя больше, чем ты сможешь себе представить! – Он подхватывает мой ночной юмор, почти утренний. – Больше, чем бесконечность, больше, чем вечность за пределами видимого и невидимого, существующего и несуществующего. Как говорил Фрэнсис Скотт Фицджеральд: «Никакое пламя или шквальный ветер не в силах разрушить то, что человек хранит в потаенных уголках своей души»16. А в этих уголках – ты и только ты.

Его бархатистый голос касается моей кожи.

– И мое сердце, ослепленное любовью… – его голос чуть срывается, – …верит, что, чтобы не встало между нами, мы обручены с тобой корнями. – Я смотрю на него, и у меня нет слов, чтобы ответить… – Твои глаза сейчас так светлы. Я хочу их видеть такими чаще!

– Они светлы, так как излучают счастье, – под звездной пеленою, слагаю я.

– Я тебе никогда не говорил. В тот день, когда я увидел тебя спустя почти тысячу пятьсот пятьдесят один день, проведенный не вместе, первая мысль, что пришла в мою голову была такой: «Я недостоин этой идеальной женщины». Я поклялся, что сделаю всё, лишь бы ты простила меня за те часы, что я не был рядом с тобой. Я предал тебя и себя. Когда нам было пятнадцать, мы забрались на крышу одной из высоток и под падающую звезду загадали, что никогда не расстанемся. Я не сдержал обещание. И… я считал, что без меня ты будешь счастливее… На каждый твой день рождения я желал, чтобы ты встретила достойного мужчину, была окутана и согрета любовью… Иногда я приезжал в Мадрид и искал тебя среди прохожих, прогуливаясь по улицам… И все думал, что же я скажу тебе при встрече, представлял, какая ты, такая же красивая или стала еще прекраснее… Однажды, наверное, тогда я совсем спятил, я подумал, что это ты, покупающая в ювелирном магазине серьги, но я обознался и меня посчитали сумасшедшим, когда в спину той девушке я сказал: «Милана, я так долго ждал…» И ждал, и не ждал, я боялся перевернуть твой теперешний ритм жизни. Каждую ночь я искал тебя на небе… Моя душа была подобна безмерному, ледяному, вселенскому вакууму, в котором царила вечная ночь. А когда нас то и дело кто-то сводил такими забавными путями, мы уходили сами и каждый раз возвращались друг к другу, я понимал, что моя любовь стала надеждой. Если нам суждено сгореть, то мы сгорим вместе. Как бы я не старался забыть тебя, невозможно забыть о любви, которой дышит каждая клеточка… – Его монолог, как искра, зажженная огнем, пронизывает меня.

Несколько капелек из глаз сползают по моим щекам.

Я делюсь с ним, как ждала его, что однажды он приедет ко мне, я распахну дверь и увижу его, но этого не было и я смирилась с тем, что у него другая жизнь, в которой не было места для какой-то простой девушки Миланы Фьючерс.

– Счастье в мгновении, любимая?

– Счастье в мгновении, любимый, – пропеваю я и в эту секунду в нас ударяется проблеск белого магического света, мы поворачиваем головы на небо и видим чародейственный подлунный мир. Озаренные падающей звездой, мы увеличиваем дыхание. Дедушка меня учил, что как только начинается звездопад нужно загадывать желание, которое непременно сбудется. Мысленно скрестив пальцы, искренне проговариваю шепотом: «Пусть это счастливое мгновение продлится чуть больше, чем вечность».

– Загадала желание, родная? – Меня вырывает из мыслей тот самый голос души моей.

– Загадала, родной, – с живым блеском в глазах отвечаю я. – А ты?

Он проникает в меня сверкающими очами, с хрипотцой проговаривая:

– И пусть наши души вознесутся на небо вместе.

– Джексон, – толкаю его я, – нужно же про себя загадывать! Иначе не сбудется!

И на мои надутые губы он улыбается:

– У Вселенной нет выбора поступить с нами иначе. – Придает своему голосу соблазнительную хриплость, добавляя: – Брезжит рассвет. Пора ложиться. Я готов так всю жизнь просидеть с тобой, но тебе через считанные часы нужно подниматься, а то будешь разбитая грядущим днем. – Заботливо исходит от Джексона, но… моё сердце неодолимо влечёт к другому.

– Только совершенно не хочется, – говорю я со скрытым намеком, с еле слышным вздохом, чуть приоткрывая рот.

Пламя замигало искрами в его глазах. Загадочная улыбка ложится на его губы.

– Ты предполагала, что я отпущу тебя в бездну снов без поцелуев? – С колющимися мурашками по телу, я пытаюсь подобрать ответ, но губы шевелятся без звука.

В мыслях пробегает строчка из моей рукописи: «Им не нужны были громкие слова, их глаза говорили за них самих. Его рука протянулась к ее щеке и нежно обхватила сторону ее милейшего лица, затем он незамедлительно прижал свои губы к губам девушки, и они соприкоснулись, словно части одного целого, которые не могут существовать друг без друга. В этом момент им казалось, что мир такой идеальный, что все снова на своих местах».

Обуянные воспламенившейся кровью в жилах, в слепой тяге мы припадаем друг к другу, притягиваясь, как лучики солнца, образуя чистоту сияния.

Огонь любви поглощает нас обоих. Содрогнувшись всем телом, в предвосхищении небесной любви, блаженно затрепетав от его прикосновений, я приближаюсь к его чувственным губам, в точности олицетворяющие благоухающий цветок. Момент между взглядом и поцелуем завязывает грезы, превращая их в лепестки благовонной белоснежной лилии, заливающих светом соития душ. С мучительной нежностью, с зачарованным лицом он, обхватывая мои щеки и пододвигая плавно другой рукой за затылок, целует. Целует неспешно, трепетно, грациозно, так изящно, как начинающий художник, впервые взявший кисть, робеет над творением, которое желает воссоздать, оттого производит мерные, чуткие, аккуратные движения волшебной обоготворенной рукой. В эти ослепительные минуты, порожденные безмятежным спокойствием, с ровным пламенем души, я кладу руку на мускулистую обнаженную грудь, придерживаясь, точно за опору, прижимаясь к ней своим телом. Действия, пропитанные нежностью, позволяют впасть в уповающее забытье, в спящий райский сад, полный душистыми растениями, пахучими плодами, над которыми повисают звезды, остерегающие, чтобы никто не посмел прикоснуться к детищу великанов-деревьев, крепко держащих живое чадо, как результат неукротимого вожделения, произраставшего в совокуплении родниковой воды, солнечных лучей и нужного климата.

Лицезря пленительную аллею, в самой глубине сада, мы погружаемся в неё телами, растворяемся в соитии уст, не совершая ни единого резкого движения, словно наша любовь образует чувственную, тонкую мелодию, созданную струнами арфы, на которой играет ангел-миротворец. Утопающие в жарких глубинах, в потоке сияющих, просвечивающихся сквозь зрачок, глаз, пронзая бьющиеся в один такт сердца, мы отплываем, как из хиранива, японского сада, наполненного могущественными силами, на белом парусном судне по прозрачной морской глади под звуки манящих сирен – намертво сплоченных душ… И слышим ангельские голоса, голоса небесных созданий, поющих совершенным, пронизывающим тело и душу, потусторонним, находящимся за реальным миром, песнопением.

Зажженные неотступным желанием, мы невольно обмякаем друг в друге, составляя чародейский дождь от лепестков белых роз, распахивая крылья белых лебедей, и переходим на границу открытого моря, куда разветвление для нас закрыто.

Обнаженные телом и душой, мы сплетаемся в страстных объятиях, как виноград укутывает палисадник, и под зарождающейся, расцветающей яркими красками матушкой зарей по бездонной глубине неба, мы погружаемся в умиротворенный сон.

Мне снится:

* * *

Под блистающую звездами ночь

На скамье, что озарена луною,

Мы впадаем в царство романтических грез,

И как светлячки, светимся с тобою.

В голосах льется музыка любви,

А сердца трепещут от волнения.

Вихрь лепестков роз проносится меж нами,

С лазури спуская вдохновение.

Под дымкой необычайного умиротворения

В чувственном баюкающем качании,

Мы глубоко проникаем очами друг в друга,

Рисуя нити бесконечности очертания.

Над нами – живое сверкание,

Бормотание безмолвной ночи, стрекотание сверчков,

Облекающий в звездную пыль мир,

Рождающий в сердце небесный огонек.

Отблески райских кущ покрывают наши души,

А нежное ветра дыхание чертит послание.

Ослепленные темным шелком неба,

Мы очарованы любовным свиданием.

Луна, сжигающая фимиам,

Нас наполняет благовонным сиянием,

Вмиг уста встречаются друг с другом,

Содрогаясь от нежного касания.

Затуманенная алым сновидением,

Я пропеваю звездой мечтания.

Но, разбуженная щебетанием соловья спозаранку,

Воссоздаю в памяти это теплое воспоминание…

Глава 12

Джексон

Сопит мое творение природы с полуоткрытыми губами, будто просит, чтобы я коснулся её искусно очерченных природой губ, манящих и чувственных. Ее щеки точно лепестки роз. В душе образуются лазурные небеса. Она расплавляет меня каждым прикосновением. И сколько бы я не смотрел на неё, не изливался в ней в сладострастных творениях любви, мне всегда будет мало. Как можно уснуть, когда рядом такое спящее создание с женскими прелестями, формирующее манящий аромат юности, заставляющее неустанно бросать на него взгляд, словно в нём спрятана какая-то магия. Я осторожно прижимаю её к своему телу, дабы не разбудить и целую в её золотистые с отливом волосы.

«Я ДАЮ ТЕБЕ СУТКИ НА ОБДУМЫВАНИЕ. НЕ ЯВИШЬСЯ ЗАВТРА В МОЙ ОФИС, СЧИТАЙ, ЧТО НЕ ПОЛУЧАЕШЬ НИ БИЗНЕСА, НИ МОЕЙ ДОЧЕРИ, НИ СЧАСТЛИВОЙ ЖИЗНИ С ТОЙ, ИЗ-ЗА КОТОРОЙ ТЫ ОТВЕРГ МОЮ ЛУЧИНКУ», – в сознании висят слова, сказанные Б. Гонсалесом с горечью.

Во мне проносится тысяча мыслей о любимой, и они же укрепляют мое решение о том, что даже осознавая, что смогу не вернуть обратно свое тело, предстоящему сражаться с угрожающим мне человеком… отпустив свое сердце и душу одной ей, я, независимо ни от чего, надену на неё свое сущностное полотно, предстану живым перед владыкой, желающим забрать у меня мой свет, мой лучик свободы.

Я не поеду в офис Брендона, я не сделаю так, как он велит, я признаюсь во всём Белле и уеду со своей родной туда, где никто не сможет нас найти. И, вполне, документы о том, что Белла больна могли подделать, но даже если это и не так, то я смогу дать ей обещание, что буду её навещать, и мы сможем остаться с ней друзьями.

Мать Миланы заступила за черту, за которую нельзя заступать. И если она сделает так, как грозит, то еще хуже навредит дочери.

Я не позволю никому навязать Милане мысль, что она одинока.

Когда-то моя любимая смогла сделать так, чтобы мы помирились с моим отцом и теперь настал мой черёд. Им нужно поговорить, им нужно простить друг друга… Я чувствую, что ей нужен отец.

Пока она спит, я аккуратно наклоняюсь через неё и двумя пальцами берусь за её телефон, лежащий возле её подушки, и также медленно возвращаюсь на прежнее место. Внеся в список своих контактных номеров телефон её отца, я невольно прочитываю его сообщения.

«Дочурка, моя любовь, с Днём Рождения! Хочу со всей душой пожелать тебе личного счастья, настоящей любви, если, конечно, ты её еще не встретила, успехов в твоей профессиональной деятельности модели. Я люблю тебя. Я был бы рад, если бы ты ответила мне, но… Я знаю, я предал твое доверие. Я не поверил в тебя. Я не заслуживаю шанса быть прощённым. Но помни, что ты – моя дочь, и я горжусь тобой. С Днём Рождения, крошка. Твой папа».

«…и я горжусь тобой…» Она всегда хотела услышать эти слова от отца. Нужно сделать всё возможное и невозможное, чтобы помирить их.

С боку замечаю, что Милана шевелится, мямля что-то во сне и переворачивается на другой бок. Прикрыв её одеяльцем, я не удерживаюсь и случайно пролистываю её последнюю переписку с Питером. Мой взор натыкается на фразу, написавшую братом: «И помни то, о чем мы говорили с тобой. Это наш с тобой секрет, сестренка».

Проклятие! Сердце заколотилось, как бешеное. Неужели он ей все рассказал про мою принадлежность к компании Брендона или речь о другом? Какие у него могут быть секреты с моей девушкой?! Если я узнаю, что Питер доложил ей о нашем с ним разговоре и заставил её страдать, я не знаю, что с ним сделаю! Несмотря на ранее утро, еще нет и восьми часов, пишу со своего устройства ему сообщение: «Утро доброе. Пересечемся вечером? Вы приехали с Ритчелл?»

Питер не умеет держать язык за зубами, зачем я вообще обращался к нему за советом?! Брат-баран, ей-богу.

Но ведь если бы Милана знала обо всем про меня, то тогда бы сказала мне, волновалась, и я бы наверняка заметил это в ней.

Обняв её, уткнувшись носом в её распущенные длинные волосы, я пытаюсь вздремнуть, хоть на час.

Проходит по ощущениям минут двадцать, мозг по-прежнему зациклен на том, что сейчас, находясь с ней рядом, я испытываю страх в какой-то день потерять её из-за своих же ошибок. Мысль гложет, душит, заставляет взлетать сердце. Но, как сказал Тайлер, сейчас нужно маскироваться, чтобы нас не видели вдвоем и не попытались выследить. Тайлер согласился быть в роли телохранителя и для Миланы, поэтому переживания на несколько уровней следует спустить, но я не знаю, на что способна её мать и родители Беллы. Сегодня состоится встреча моих адвокатов с Брендоном, которые будут обсуждать тот самый контракт. «Сам ни ногой к нему».

Город постепенно пробуждается. Медленные медово-золотистые лучи солнца, словно маленькие дети, резвясь, поднимаются ввысь и легонько соприкасаются горизонта. Мадрид вновь преобразовывается в сказочную страну, озаряя своими красками окружающую действительность. Грациозные сооружения возвышаются над горизонтом, экспонируя великие статуи. Постепенно открываются местные кофейни, заманивая запахами свежевыпеченных круассанов с шоколадом и нотками вымолотого кофе.

Чтобы подарить своему спящему ангелу настрой на день, я обязан попытаться что-нибудь для нее приготовить. В квартире, снимаемой до этого Тайлером, который вчера оказал мне помощь предоставить ее нам с Миланой, должны быть какие-то продукты.

Заварив две чашечки зеленого чая, (я ещё не владею искусством готовки ее любимого ванильного капучино) пожарив с двух раз (первая сгорела) яичницу с корочкой и тертым сыром сверху, – бог весть сколько я этого не делал в ограниченном времени из-за работы, я только и знал, что заказывал обеды и завтраки в кафе или насыщался тем, что готовила для меня Белла, – без которого Милана не может существовать (ещё с детства у нее любовь к этому молочному продукту), я укладываю с трудом сделанную яичницу на тарелку и ставлю её на деревянный поднос. Надо бы вырезать кусочек хлеба в виде сердца, может, это у меня получится? Пытаюсь сделать форму ножом, но вместо сердца получается рваный лепесток цветения.

Чувствую, как ко мне подкрадываются на цыпочках.

– Любимый, – сонным голосом произносит Милана, обнимая меня со спины, – доброе утро. Осваиваем навыки кулинарного искусства?!

Я замираю от нежности прикосновений, которыми она меня наделяет. Ее мягкие и теплые губы проводят по моей спине. Как долго я бредил мечтами, чтобы снова ощутить на себе моё любимое тело, к которому когда-то я докоснулся первым, и с того дня оно стало ценным, как сокровище, и горячо любимым.

– Доброе утро, любимая, – говорю я чуть слышно, одновременно застывая на месте от чувствительных касаний. Она увеличивает силу объятий. – Я хотел принести тебе завтрак в постель, но ты уже успела проснуться, – хрипло выдаю я, перебирая мысли, теснившиеся в голове о наших днях с Миланой, проведенных в Сиэтле.

Она шуточно восклицает:

– Мы это исправим! Сию минуту я окажусь там и притворюсь, что сплю.

Я разворачиваюсь к ней, оценивающе пробегая по ее телу, накрытому красной простыней. Она пленяет, включает особенный огонь. Я зависаю на ней.

– Джексон! – хохочет она, крепче держа ткань, мешающая созерцать ее кожные кремовые покровы, – может, хватит так смотреть! Ты всегда меня смущаешь!

– Я буду смотреть столько раз, чтобы ты перестала смущаться! – заигрываю я, обводя взглядом ее растрепанные волосы, делающие ее привлекательной и манящей. А эти большие зеленые глаза, не дающие мне покоя…

– Всё! Я бегу обратно, сделаем вид, что я не просыпалась, – уходит от щекотливой темы, волоча за собой красный шлейф, точно царского шикарного платья.

Усмехнувшись над своим маленьким созданием, уложив парочку салфеток на поднос, я возвращаюсь в спальню, исполненную ночным дыханием любви. Ей неведомо, какие чувства она пробуждает во мне. Губы неудержимо влекут к теплоте ее тела, как к ласковому солнышку. И эта ночь была одной из особенных, наполненных такой нежностью, на которую я и не смог предположить, что способен. Моя душа очерствела за годы, которые я был в разлуке с ней, но, встретив ее глаза, в тот великий день, день, который стал моим вторым рождением, я постепенно растворяю всю хмурость и гнев, вынашивающие мной.

Малышка ложится в том же положении, когда я уходил на кухню, и, закрыв глаза, она в полуулыбке ожидает меня.

– Кто же у нас такой сладкий тут лежит? – смеюсь по-доброму я. – И притворяется, что спит! – Я делаю еще один шаг к кровати, усаживаюсь и ставлю сооружение с едой на постель.

Она открывает глаза и с легким проблеском негодования вставляет:

– Ты говоришь так, словно я маленькая!

– Для меня ты всегда будешь маленькой! – касаюсь кончика ее любопытного носа.

Она закатывает глаза (ее типичная реакция, проявляемая тогда, когда что-то не нравится этому созданию):

– Если я родилась на десять секунд позже тебя, это еще не означает, что я маленькая!

Шутка выскальзывает из моего языка:

– Звезды не хотели тебя отпускать, считали, что ты еще не готова к земной жизни.

Она делает чуть нахмуренные брови:

– Быть может, это тебя они рано отпускали в жизненное плавание! Не подготовили нужным образом!

Я не могу сдержать смех:

– Не будем спорить.

Я убираю клош, плотно закрывавший тарелку, скрывавший взгляду мой шедевр:

– Вуаля! Яичница для мисс Фьючерс!

– Как официально, вы посмотрите! – хохочет она, привстав, опираясь на локоть. – Мистер Джексон, скажите мне, пожалуйста, а что это за запах гари? – принюхивается к яичнице, нацепив кусочек на вилку. – Уж не пожар ли случился, пока я путешествовала во снах?

– Обойдемся без язвительных замечаний, – указываю мягко я, пригубив чай. – Я старался, хоть и не получилось с первого раза. И я давненько её не готовил, так что не обессудьте, мадемуазель.

Она схватывает меня за запястье.

– Джексон, я не хотела обидеть… – жалобно произносит она. – Нет-нет, я… – опускает вниз глаза, гоняя ломтик по тарелке, – я мечтала о таких завтраках в постель. – Она глубоко вздыхает, и я ставлю чашку на пол. – Я так счастлива и не могу поверить, что мы вместе просыпаемся, завтракаем и…

Я приподнимаю ее лицо за подбородок:

– Малышка, почему глаза заблестели?

Ее губы дрожат, словно она вот-вот заплачет.

– Я боюсь, что могу остаться без всего этого. Без всего, что делает меня счастливой.

Я бы согласился с ней, но, сказав это, сделаюсь слабым, подвергну ее в печали, переживания.

И пристально упираюсь ей в глаза:

– Я не оставлю тебя ни при каких обстоятельствах, слышишь?

Моя любимая кивает, шепча, так как чувства не дают ей сказать то, что она желает в полный голос:

– Спасибо за этот вкусный завтрак… Я так тебя люблю.

– Это малое, что я мог сделать для тебя. И я тебя люблю, милая. – Провожу ладонью по ее гладкой щеке. – И пока не съешь всю тарелку, никуда не уйдешь! – шуточно приказываю я.

– Джексон, я же столько не съем, – умоляющим голосом говорит она.

– Там есть нечего! Даже для твоего маленького «пузика» эта порция мала!

– А как же ты?

Аппетита нет никакого.

Вспомнив свой сон, она принимается чувственно произносить строки, которые ей приснились, а я не перестаю восхищаться ее способности выбрасывать мысли наружу, облекая их в поднебесную форму.

Глава 13

Милана

Собравшись, стремлюсь на улицу, прямо в пик разгорающихся солнечных лучей в направлении к метро, устремляя взор в глубокую лазурь неба.

Минувшая ночь, с пополняющим запасом неистраченной нежности, протекающая в призрачном полумраке, еще так свежа в моей памяти, как трепет зарождающейся жизни. Она подобна летнему дождю, под который не прочь попасть и промокнуть до нитки, позволив быть зацелованным теплыми каплями радужных грез. В глубине сознания прокручиваются действия чар мужчины, завладевший моим сердцем. Я не могла и догадываться, что он – сторонник строгих правил, мыслящий разумом, воспрепятствуя голосу сердечной струны, – самый настоящий романтик, и как же он был очарованно нежен… Это самое романтическое сближение, показавшее то, насколько мы любим друг друга. Мне были так нужны эти прикосновения, прикосновения, дарящие забытье. Поцелуи сердец пробуждали, будто парафиновые, древние, с перламутровым покрытием лепестки светло-розовой магнолии.

– Милана?! Как неожиданно! – раздаётся мужской рычащий чей-то бас.

Приостановившись, я делаю плавный оборот головой и вскидываю глаза.

– Мейсон? Здравствуй, – приветливо отзываюсь я. Одетый в синей майке, он ещё больше демонстрирует взору свои накаченные мышцы, железные бицепсы. Горделивое выражение его лица смягчается. В дневном свете я замечаю его прелестный рот, алые маленькие тонкие губы, сдержанная улыбка, открытый взгляд.

– Что ты делаешь в этом районе в такую рань? – Устроившись рядом, он идёт со мной шаг за шагом.

«Ему не следует всего знать».

Напряжение, разлитое в воздухе, касается моего тела.

– Была у друга, – придумываю осторожно я, заправляя волосы за уши, разносимые по сторонам свежим ветром, – а сейчас тороплюсь в модельное. А ты?

– Скоро очередной боксёрский турнир, вот я и занимался здесь.

Кажущийся его грубый голос с ловкостью и быстротой движений наводит на мысль, что этот парень бойкий, проворный и наделен способностями быть всегда побежденным.

– Здорово! Марк рассказывал, что ты занимаешься спортом, – поглядывая под ноги, говорю я.

– Чемпион мира как-никак. – Отблески высокомерия нетрудно уследить. – Я долго шел к этому, начинал путь с самого детства. Пробовал себя в тяжелой атлетике, но от профессионального единоборства я получал большее количество энергии, сил, будто выплескивал наружу свои эмоции. Кулачные бои лучший способ, чтобы забыться. – В последней фразе таится смысл его внутренней сидящей боли. У кого ее не бывает? Есть то, что снедает каждого. Сжимает в тиски, не дает воли разуму, ставит в глубь сознания одну единственную мучащую мысль. А там… тихое уныние, не далеко ушедшее от тревожного расстройства. Но только то, что приносит нам забытье, удовольствие, будь то любая деятельность или увлечение, к которому мы безудержно стремимся, выражая таким образом подлинную сущность, способно вырвать нас из рук боли. Вот она изнанка жизни. С первого вида на человека, со взгляда на картинку в любой социальной сети все предстают счастливыми, беззаботными, являя явно нечеловеческую сущность, которым неизвестны никакие тернии. А силы на дальнейшее движение возможны, если пройти через испытания. Всё естественно, но… отвратительно, что меланхоличные времена некоторым воспринимаются, как нечто омерзительное, оттого и слагать о них не нужно. А не они ли в совокупности формируют настоящую жизнь?

Прослеживающаяся зарница пыли в его выражении говорит, что ему есть, что рассказать о себе, вытащить из глубины души, но лишь тогда, когда мы снизойдем на уровень хороших, доверяющих друг к другу, друзей.

На несколько минут он вовлекается в поток мыслей о спорте, (снова заглушает боль?) словно забывает, что рядом с ним иду я. Перейдя перекресток, опомнившись, добавляет:

– А мне отец говорил, что ты модель «Планеты стиля»?

– Да, – улыбаюсь я, заслушавшись его рассказом и своими быстро увлекающими меня думами о жизни.

– Может, – чешет затылок, обдумывая что-то, – после занятий сходим куда-нибудь, получше узнаем друг друга?

С чуть метнувшим сердцем, я продолжаю перебирать ногами и дышать. Не слишком ли быстро распускать по ветру такие предложения? Это приглашение на свидание или?..

«Нет, не хватало Милане ещё и таких проблем», – сознание вмиг взбодрилось.

– Мейсон, я… – пытаюсь включить смекалку, дабы мягко отказать.

– Я осведомлен, что ты несвободная модель, – загадочно улыбается он, ставя меня в неловкое положение, отчего легкий румянец ложится на щеки, – но я просто хотел пообщаться с тобой.

«Милана снабжена привычкой думать о самом наихудшем».

– Ааа… – Сердце издает глухой стук. – Я бы с радостью, люблю новые знакомства, но… мне нужно готовиться к защите проекта, над которым мы работаем с моим коллегой и твоим папой.

Окинув меня блуждающим взглядом, уверенно высказывает:

– Так я бы с удовольствием помог, что скажешь?

Смущение охватывает мое тело.

– Не думаю, что это хорошая идея, – сомневаюсь я.

– Поверь, помощь никогда не бывает лишней, – по-доброму отзывается он, – так что?

– Ты не совсем понимаешь, какая помощь, – издаю короткий смешок. – Мы работаем над дефиле и нужно работать с детьми, которые.. .

Он перебивает:

– У меня есть сестренка, ей шесть. И я точно знаю, как сделать так, чтобы она была послушной, поэтому положись на меня.

Есть сестренка?

Но помощь-то понадобится. Моделей-детей двадцать. Пусть он будет в качестве надзирателя, оценивающего всю перспективу со стороны, находит ошибки, которые затем можно будет исправить.

– Уговорил. Я буду тебе признательна! Только тебе придется подождать меня, но я не думаю, что руководитель задержит меня надолго.

– Без проблем.

Я решаюсь узнать про него чуточку больше.

– А ты надолго к Марку, – исправляюсь, – к отцу прилетел?

– На несколько недель, до середины августа точно, а там посмотрю. – Он продолжает без моего вопроса: – Я правильно понимаю, что та женщина, которая закатила скандал, когда я приехал в Севилью, это твоя…

– Мама, – заканчиваю я. – Всё так.

– Они встречаются?

Марк просил не говорить, но какой смысл скрывать, если Мейсон уже обо всем догадался.

– Ты напугана, что я узнаю об этом, и поэтому молчишь?

– Нет… просто… – Смотрю на значок, указывающий на метро. – Нам сюда.

– Я нисколько не против этого, – через минуту говорит он. – Моя мама давно в другом браке, и я не зациклен над тем, чтобы воссоединить ее с моим родным отцом.

– Ты не думай, что моя мама монстр, но тогда она…

– Не знала, что у него есть сын? – Он будто забрался в мою голову и сам находит там ответы.

– Да и весьма разочаровалась в нём.

– Вспыльчивая она у тебя.

– И ранимая. – Это слово, будто вырвалось с языка.

– Ранимая?

– Да, после разлада с супругом.

– Давно?

Не хотелось бы касаться темы своей семьи, но и утаивать её секреты я тоже не собираюсь.

Мы заходим в вагон метро.

– Да… Уже четыре года, – признаюсь я, не зная, как остановить поток правдивых фраз, которые я говорю ему, почти незнакомцу.

– Как ты выразилась? – от изумления он издаёт крик. – Это же не так давно случилось?! Как ты это выносишь?

– Твоя реакция излишне бурная, Мейсон, – посмеиваюсь я, заметив десятки прикованных к нам взглядов.

– И как ты? Как ты после всего этого?

С ним я уж точно не буду это обсуждать.

– Знаешь, я уже привыкла…

– Ты мне можешь довериться, – выдает он. – Мы ведь станем сводными братом и сестрой.

Не подумав, говорю, услышав лишь одно слово, вызывающее бурю внутри «братом»:

– Это как?

– Ну… – вырывается из него неловкий смешок, – если мой папа и твоя мама… Эм..

– Ааа, ты про это. Но… – обдумываю это и оказывается он прав, но только не хотелось бы мне еще одного брата заполучить, – не думаю, что это будет так скоро. Она огорчилась на него и путь к прощению будет небыстрым.

– Поэтому нам нужно лучше узнать друг друга! Я не прочь заиметь сестру ровесницу! У меня есть надежды на то, что мы сможем сблизиться?

Я смущенно смеюсь, не смотря ему в глаза.

– Ты давно работаешь моделью?

– Моя модельная жизнь длится четыре года, – вырывается у меня, на что я хочу впихнуть свой мозг куда-нибудь в ведро, чтобы молчал.

– После того, как разошлись твои родители?

А он умен.

– Да, – киваю я.

Мы оказываемся на улице.

– А папа знает, что ты известная леди? – шуточно спрашивает он, не уяснив, что я не желаю говорить об отце.

Я пожимаю плечами.

– А зачем ему знать?! – задумавшись, невольно выдаю я.

– Ты же его дочь?! Вы совсем не общаетесь?

– Мейсон, давай не будем и…

– Он причинил тебе боль?

Его догадливость и дотошность начинает раздражать меня.

– Мейсон, мы дошли до места, – глубоко выдыхаю я, понимая, что не придется выдумывать причины уйти от разговора.

– Я буду ждать. Запиши мой номер.

– Да.

Мы обмениваемся контактами.

– Мне нужно идти. – Я касаюсь ручки двери.

– Мила-а-а-на… – зовет бегущая Джуана, – подожди меня.

Сердце прокалывает.

Джуана обводит прищуренным взглядом Мейсона.

Глава 14

Милана

– Кто этот странный тип, что за тобой увязался? – говорит с рьяным любопытством Джуана, как только мы входим в фойе агентства. – Не поклонник ли?

Со смешком отвечаю:

– Сын мужчины, с которым встречается моя мама.

Джуана восторженно восклицает:

– Твой сводный брат… «О май гад», – её голос взлетает на несколько октав.

Невозможно не прыснуть от такой реакции.

– О котором я узнала день назад, – подмечаю шуточно я.

– Он такой, такой качок…

– Так боксер же. – Я хохочу от реагирования подруги.

– Но будь на чеку с ним, уж больно он нагловат с виду, – усиливает значение фразы указательным пальцем. – Если припомнить случай с Дже…

Я прерываю её мысли, так как не хочу обсуждать этого парня, до которого мне нет дела и из-за этого лишний раз терзаться мыслями о маме, которая сегодня должна отыскивать родителей Беллы Гонсалес. «И говорить с ней о Джексоне».

– Джуана, идем-ка в зал. Там уже все собрались.

Мы заходим, улыбка взрастает на лицах моих знакомых при виде меня. Обнявшись с моделями, переговорив в течение пару минут о делах, мы усаживаемся в кресла. Максимилиан подмечает меня взглядом и расползается в улыбке, кивая мне.

Спустя минуту слышится, как он отчитывает единственных парней в нашей команде, двух близнецов, опоздавших на совещание.

– Сколько мне еще раз указывать в ваши дряблые мозги, что опоздание НЕ входит в список ВАШИХ ПРАВ И ОБЯЗАННОСТЕЙ! – рычит он, почесывая усики над губой. – СКОЛЬКО РАЗ?! – Его пронзительный противный голос производит отвращение, даже несмотря на то, что он изменил своё отношение ко мне или изменил лишь на то время, пока мы работаем с Джексоном над проектом? – И да, совсем забыл, Вам вынесли выговор за то, что ВЫ без спроса модельера изменили прически. Причем оба. – Я удерживаю себя в порыве смешка, лезущего наружу, вникая в смысл слов начальника. Я могу его понять, если бы парни подстриглись налысо или перекрасились в зелёный цвет, но они всего-навсего подравняли спадавшие им на глаза волосы с челки. Считаю, его претензии безосновательными, выстраивающие им тропу негативного отношения к себе с их стороны, что уменьшает тягу к работе в этом заведении.

– Мы же извин… – высказывает Сет, являя собой смелого юноша, нежели его брата Элиота.

– Всё! – шипит он, проводя лихорадочно несколько раз ладонью по лысой голове. – Я насытился по горло вашими извинениями! Перегорело желание докладывать оптимистическую новость в рамках предстоящего события!.. – продолжает выплескивать гнев. Мы с Джуаной толкаем друг друга ногой о ногу, шокируясь его очередной выходке.

– Я распустил вас! Распустил! – В его мыслях и действиях – одна и та же песня. Неужто самому не надоело возникать по каждому не имеющему пристального значения поводу?!

Я вздыхаю, осознавая, что не прям я и соскучилась по этому месту, Максимилиану с его категорическим отношением ко всему. Сидящие перешептываются друг с другом, выстраивая на сей счет недовольства, что из-за поступка, к которому было обращено внимание со стороны руководителя, лишаются новости.

Но внезапно я ощущаю в себе какой-то порыв выступить в роли защитников.

– Максимилиан, можно мне сказать? – говорю с испугом, уже жалея, что начала впихивать своё мнение.

Джуана округляет глаза, пихнув меня в руку:

– Ты чего? – шепчет с ужасом она.

Начальник поднимает на меня суровый взгляд из-под бровей, словно рысь, жадно смотрящая на добычу, и с грубым акцентом выдает:

– Я слушаю, Милана.

«Если было сообщено «Милана», а не «Фьючерс», значит всё не так плохо».

Я встаю, держась руками за грядушку сидения, занимаемого скромной тихоней, двадцатилетней Анастасией Ивановой, моделью из России, девчонке, которой труднее всех в модельном по двум причинам: сложности в языке и в общении с коллективом. Её Максимилиан тоже невзлюбил. Но что привлекло внимание к ней скаутов агентства – истинно русская красота, русый, как солнце, цвет волос, достигающий её пояса, небесно-голубые глаза, полные неизъяснимой чистоты, юной наивности, естественный румянец на щеках, прямой маленький нос, пухлые натуральные губы с розовым отблеском… Она само очарование. Фотосессия, проведенная в прошлом году, в стиле «Народные традиции разных национальностей» запомнилась мне тем, что именно эта девушка показала наивысшую силу русской женской души, выражающуюся в её естественной внешности, которой и не нужны косметические эликсиры.

– Максимилиан, возможно, мне не следует говорить, но я все же скажу. – Он молча, пряча злость в глазах, опускает голову вниз. – Нам всем известны правила, которые мы должны соблюдать. Требования, которые предъявляет к нам агентство, заставляют нас быть дисциплинированнее, терпимее к своим потребностям, но… мы же такие юные, – говорю от внутреннего человечка, с которым мы часто ведем диалоги. – Нам хочется чуть больше свободы, к которой мы стремились все годы, нам хочется учиться на своих ошибках. И я считаю, что человек не является таковым, если не ошибается. Ошибка – это не повод к критике, а повод к тому, чтобы извлечь из неё опыт, из которого складывается вся наша жизнь. Совсем недавно я тоже перешла границу дозволенного, но я признала это, признаю и постараюсь сделать так, чтобы такого больше не повторилось. – Со смелостью во мне сочетается боязнь, как бы не сделать, не сказать чего-то лишнего. – Но, пожалуйста, давайте признаем, что, не нарушив правила, мы не сможем познать их смысл… И… – смотрю на Сета и Элиота, стоявших рядом, по левую сторону от меня. – Сет и Элиот опоздали, как они уже сказали по причине поломки двери квартиры, но они же ни разу не опаздывали?! Да, они же не посоветовались у прекрасных стилистов, работающих в агентстве, стричься им и как стричься, так как в правилах, насколько я помню указано, что каждая модель имеет право стричь волосы без учета мнения специалистов до трёх сантиметров. Давайте не будем обращать на такие мелочные случаи, которые могут произойти с каждым из нас?! – Страшно, жутко страшно, пока я не верю, что все, что говорится сейчас, говорится мною. – Каждый из сидящих, уверена, любит свою работу и каждый гордится тем, что попал в лучшую команду, – с улыбкой произношу я, – с замечательным руководителем, профессиональными мастерами, занимающихся нашей внешностью и творящих из неё образы, в которые мы никогда не могли и предположить, что облачимся. Будем ценить это и стараться следовать обязанностям, под которые подписались? – молвлю, обращаясь ко всем. Через долю секунды раздаются ответные голоса:

– Да!

– Согласна!

– Конечно!

Максимилиан, смотревший все это время в окно, в момент моего вещания, на которое я решилась, сама того не ожидая, замирает, положив руки за спину.

– Извините ещё раз, что я сказала. Должно быть, тоже совершила ошибку, – осматриваю его спину, скрывавшую истинное лицо, которое он отдает сейчас солнечному свету и через пару секунд усаживаюсь, чувствуя, как легкая боль охватила ноги от напряжения.

– Где ты набралась смелости, Милана? – распахнутыми от удивления глазами шепчет Джуана. – Я поражена такой убеждающей речовкой… Я бы никогда в жизни ему ничего подобного не сказала.

Её шепот так звонок и слышан, как крик, в этой нагнетающей мертвой тишине, в которой создаётся ощущение, что никто не дышат.

– Тише ты! – шепчу ей пересохшими губами. – Как думаешь, я уже уволена или еще нет?

– Смею согласиться с мисс Гарсией, – доносится его голос все в той же стоящей им позе. Я дергаюсь, сглатываю, упираясь взглядом на него.

Проходит еще одна минута молчания. Я так взволнована.

Замерев на этом месте, как статуя, словно его приклеили ногами к полу, он заверяет:

– Через три дня состоится ежегодный официальный аукцион – маскарад, на который приглашаются все желающие, в том числе наше модельное агентство. Некоторым из вас выпадет возможность быть субъектами съемки. Местом проведения маскарада будет один из залов «Королевской фабрики гобеленов». – Счастье, появившееся после этих слов, во мне облекается в жизненную форму. Я слышала про это символичное здание Мадрида с живописными садами, где часто проходят пышные свадьбы. – На аукционе будет присутствовать делегация из Бразилии и Аргентины. Выглядеть требуется строго в вечернем стиле с использованием карнавального украшения – маски. Вести себя требуется соответствующе. Маскарад будет в следующем порядке: приветственные слова представителей разных стран, фуршет, аукцион, фотосъемка моделей и затем застолье. Совещание окончено. Каждому на почту вышлю пригласительные. В день маскарада я сам выберу тех, кого будут фотографировать для журнала. Все зависит от того образа, в котором вы будете. Все свободны.

После этих слов зал пустеет, все сметаются на обед. Максимилиан, кивнув мне с мрачным выражением лица, как бы на прощание, выражает, что я тоже могу уйти.

Со странным смятением внутри, я ухожу в коридор.

– Миланка, спасибо тебе большое! Мы теперь должники, – благодарят братья-близнецы.

Я улыбаюсь:

– Я просто высказала своё мнение.

– Ты сделала многое, поверь, – благодарит Сет. – До встречи на маскараде.

Кивком указываю ответ.

– Милана, как тебе удалось? Он враз замолчал и… – Джуана изумляется.

– Что-то внутри меня подтолкнуло к этому, – смеюсь я. Щеки до сих пор пылают.

– Потом поболтаем, пойду за кофе и на занятия.

– Да, и мне пора, – говорю я, скользя глазами по окошку входной двери. Мейсон оказался упорным мужчиной, ждущим меня целый час у выхода.

Джуана ухватывает мой взгляд, зависший, как Мейсон, засунув наушники в уши, мотает головой в такт песни.

– Аа, да, тебя уже тоже ждут, – подмигивает мне глазами.

– Даже не смей! – указываю я пальцем. – Он всего лишь вызвался помочь мне на репетиции и всё.

– А как же тот брутальный богатый малый? – раздается её голосистый смех, растягивающийся эхом по стенам. – Разве не он ли должен помогать тебе?

– Он занимается с документацией, – быстро отвечаю я.

Она делает загадочное лицо, показывая гримасу, кричащую: «Ну-ну… возле нее только и кружатся мужчины».

Но в сердце и душе моей только один.

– Придется поверить тебе, – продолжает хохотать она. – Встретимся на тусовке, пойду, – заканчивает она и обнимает меня.

– Да, увидимся, – говорю я, чувствуя, назойливую вибрацию в кармане. Секунду и я отвечаю на звонок Ритчелл, которая докладывает, что они приехали, а я принимаюсь лихорадочно говорить ей про маскарад, на который хочу пригласить еще Джексона и Питера.

Глава 15

Милана

– Отсюда недалеко расположено здание, в котором мы собираем моделей и работаем с ними, – рассказываю я, заправляя волосы в хвост.

Мейсон безоговорочно соглашается, и мы следуем к месту. Харизматичный парень всю дорогу щедро, улыбчиво делится своими историями из жизни, позволяя мне узнать, как благодаря профессиональному спорту, он объездил полмира, оттого наделен воспоминаниями о красивых местах в путешествиях в Италии, Франции, Германии, Испании, Индонезии, Африке, Китае, России и перенес две операции вследствие сломанной ноги от удара сильного противника на игре в Токио. Он рассказывает, как обожает собак и с детства мечтает, когда заведет верного друга – добермана. Мейсон упоминает, что за счёт нескончаемых тренировок и спортивной деятельности настоящих друзей ему так и не удалось найти.

– Ты хочешь сказать, что у тебя нет ни одного человека, к которому ты питаешь глубокое доверие?

– Ни одного.

– А как же мама?

– Мама в домашних заботах всё время, до отчима мне нет никакого дела, а я живу своей жизнью, можно так сказать… И изредка встречаюсь с отцом. На этом ограничивается мое общение. И, не думаю, что, пообщавшись с одним человеком на тренировке в зале, он станет мне сразу же другом.

– Да, но… А как же знакомые со школы/университета?

– Все поразъехались, поэтому… Кругом верных приятелей я так и не обзавелся.

Он одинок, это очевидно. Он не замолкает ни на секунду, словно несколько лет не раскрывал рта.

– Прости, что все это тебе толкую, не зная зачем. – Его лицо принимает добродушное выражение, будто благодарит за то, что извлек из сознания мысли, которые были услышаны кем-то живым.

– Напротив, мне интересно было узнать о твоей насыщенной жизни.

– Скорее одинокой, – взглянув голубыми глазами на меня, с нитью мольбы пронзает он.

Но у симпатичного мужчины – качка должна же быть девушка?

– А если не говорить про друзей… а… – с долей робости продолжаю я.

Догадавшись о том, что я желаю спросить, он со смешком выдает:

– Милана, поразмысли, что за романы могут быть у человека, который то и дело в разъездах?

Я медлю шаг, так как за разговорами мы приблизились к театру.

– То есть ты не встречался с девушками?

– Пару раз, но это было давно. – Его улыбка идет на убыль, как цветок, вянущий в грязи.

– Почему перестали общаться? – с поспешностью вылетает из меня.

«Затронули тему, любимую для Миланы Фьючерс, – тему о романах».

Тяжелый вздох вырывается из его груди, точно он желает вскрикнуть от отчаяния. Мое сердце обрывается за него.

– Предавали, – глухо отзывается он. Яркий взгляд потух. Коснулась его раны.

Как ужаленный от укуса, с проявляющейся желчью, но при этом со сдержанной холодностью он продолжает:

– С того дня, я понял, что разучился любить… – Потупив глаза, он погружается в задумчивость и грустная сосредоточенность застилает его тело. Я вздыхаю, мысленно жалею, что спросила его об этом. – Когда ты делаешь безвозмездно что-либо для другого, отдаешь всего себя, а потом получаешь ледяной удар в грудь, то… – Замолкает, будто бродит по воспоминаниям, представляющим для него черные дебри, коими изобиловала его жизнь. Человек вскрывает душу и возникает трудность высказать чувства, плодящиеся с каждым движением мысли.

Раскаленная его словами, под знойными лучами полуденного солнца, с сердечной болью, не смея громко дышать, я соображаю, что сама являюсь предательницей. «ТЫ ДЕЙСТВУЕШЬ, КАК ТВОЙ ОТЕЦ. ОТЕЦ. ОТЕЦ… – проносятся перед глазами слова матери». Рана в душе кровоточит, изнуряет тело. Даниэль столько для меня всего сделал, а я в ответ наношу мощнейшие удары по его чувствам, о которых он еще не осведомлен. Я в неоплатном долгу перед ним.

Изобразив улыбку, воинственно вздернув подбородок, с шумом втянув воздух, Мейсон доносит на мое молчание:

– После таких событий неохотно грезить о любви… – Создается ощущение, что Мейсон послан с небес, чтобы открыть мне глаза на то, что Даниэль не перенесет правды, она уничтожит его, сожрет живьем. Нашедший подходящее выражение продолжает, на что я лишь сглатываю комок и все дальше ухожу в пучину раздумья: – Первый раз предали… пережил. Думал, что больше такого не повторится, но… кто знал, что, дав второй шанс своему сердцу, оно снова не развалится на мелкие кусочки? Ты простишь мне мою откровенность?

В щеках вспыхивает огонь, когда мысли вереницей начинают кружиться. Да. Даниэль никогда не поймет меня, никогда не простит, возненавидит, посчитает изменщицей и окажется правым. Почему я все не рассказала ему сразу, как только встретила Джексона? Почему я лгала столько времени и продолжаю лгать? Я была лицемерна с ним, я даже пыталась вызвать ревность у Джексона, без желания целуя Даниэля на его глазах. Боже. А за каждое вранье следует наказание, и я буду обязана его понести.

– Милана, эй, ты меня слушаешь? – Он легонько трясет мою руку.

Как я могла дойти до такого? Кричать о ненависти к отцу, к его поступку и увлечь себя в то же болото.

– Милаа-а-а-на! – Громкость его голоса выводит меня из задумчивости.

– Да-да, – говорю пересохшими губами, мужественно решив, что час признания Даниэлю настал и как только я смогу узнать, где он находится, то в первую же секунду встречи во всем признаюсь.

Мейсон, вперив на меня чуть изумленный взгляд или скорее недоумевающий, предполагает:

– Может, я заблуждаюсь, но… Есть то, что заставляет переживать тебя?

Оглядев его, вразумив его слова, прихожу в живую оболочку:

– Нет, прости, позволила задуматься. – Навешиваю фальшивую улыбку, прикрывая сердечную мучительную боль. – Мы дошли. Приступим к работе?

– Я тебя утомил своими рассказами?

– Ты, правда, так посчитал? Нисколько! – уже живо отзываюсь я. – Спасибо, что поделился и… – Обозреваю как засохший листик падает с дерева, говоря: – То, что тебя предали те девушки, еще не значит, что каждая является такой … – Знойные мысли о Даниэле снова вталкиваются в мозговые извилины. – Ты сможешь найти такого человека, который не посмеет причинить тебе боль и приглушит твои душевные ссадины. – Я искренне верю, что Даниэль сможет это пережить.

Мейсон, помолчав несколько секунд, внезапно, с торопливостью, с грозовой скоростью прижимает меня к себе, овладевая телом в крепкой хватке. Оробев, растерявшись, я осторожно, кончиками пальцев прикасаюсь к его напряженной спине. Его высокий рост, под два метра и объемные мускулистые части тела заставляют меня чувствовать песчинкой наравне с ним. Охваченная неловкостью, окончательно смутившись, я отстраняюсь на шаг от него, и он отпускает меня из железных объятий.

– Я ни от кого еще не слышал слова поддержки… И не удержался… – с деланым смущением звучит от него, а затем в лице появляется улыбка, но никак не показывающая растерянность. В его взгляде совершенно нет тоненькой сети замешательства. И внутреннее чутье подсказывает, что он не из тех, что стесняются.

Чтобы не вводить себя в неловкое положение, поправив челку, уложенную набок, сообщаю чуть беспокойным голосом:

– Нам пора начинать работу. Дети должны уже быть на месте.

Пристально всмотревшись мне в глаза своим голубым сиянием, будто в его груди расцветает какая-то надежда или что-то включается, что он давно не давал себе возродить, выдает, не двигаясь:

– Да… П-прости.

Его зависание на мне кажется странным, что вгоняет меня в краску.

– Идем? – говорю я, но какая-то мысль пригвоздила его к месту.

Он безмолвно мотает головой.

Я прохожу вперед, с невероятным смущением, одновременно понимая, что не хотелось бы, чтобы он в моих словах о любви увидел двусмысленность.

– А вот и наши Милана с Джексоном, – вскрикивает радостно Александр, пока Мейсон, стоя к нему спиной, закрывает за собой дверь. – Я же говорил вам, что они уже скоро придут.

– С Джексоном? – чуть изгибает бровь Мейсон. – Какой я вам Джексон? – с долей невежества произносит он, на что я распахиваю глаза, подмечая ему:

– Они спросили про моего напарника по проекту.

– А-а… – Поправляет серьгу в правом ухе. – Это твой парень?

Оставив его вопрос без ответа, я следую к детям.

– Мои хорошие, здравствуйте. Сегодня с вами будет не Джексон, а Мейсон, познакомьтесь. – Почесывая затылок, он любезно выражает один поклон головой. – Он вместе со мной проведет очередную репетицию. «Выражая свои чувства и мысли в соответствии со своей натурой, я замечаю – душой он не расположен к общению с детьми. Кажется странным его мысль, как ловко он общается со своей сестрой».

– А где дядя Джексон? А почему его нет? – заваливают меня вопросами девочки, которым, видимо, понравился мой любимый. «Нет-нет, я не ревную, но… Ревновать к тем, кто младше тебя в два раза…»

– Джексон сегодня занят, – неуверенно отвечаю я. – Давайте я вас сейчас отмечу, – достаю ежедневник, начиная отмечать присутствующих, чуть нервничая. Косо отмечаю, как Мейсон смотрит на меня в профиль, и неловкость снова подкрадывается ко мне.

– Я к твоим услугам, Милана, – шепчет на ухо.

Взяв на себя большую работу, я предлагаю Мейсону расстелить красную ковровую дорожку по всей сцене, чтобы дети смогли полностью проникнуться в атмосферу предстоящего дефиле.

– Будет сделано, – твердо выражается он и приступает к делу.

Сняв мерки с детей, я прикидываю их по макетам, которые сделаны Марком, убеждаюсь, что они соответствуют, и мы приступаем к самому главному – хождению по подиуму. На первой репетиции модели всего лишь были ознакомлены с правилами поведениями, с начальными требованиями, со всей структурой мероприятия, моей историей модели, то есть теоретическими основами, а теперь предстоит поработать с каждым из них.

– Итак, мои птенчики, – говорю я в округе малышни, которая чуть напугана несколькими дерзкими фразами Мейсона о дисциплине, чтобы они молчали и слушали то, что я буду говорить. Но я считаю, что к запугиванию и к грубому отношению следует прибегать в крайних условиях, хотя… тот шум, который был здесь минутами ранее, ничем нельзя было переплюнуть, как смелым тоном сына Марка. – Если вы думаете, что ходить по подиуму – дело простое, то вы ошибаетесь. Поэтому, для начала, перед тем, как выйти и четко, на профессиональном уровне, пройтись вдоль дорожки, нужно несколько раз выдохнуть и вздохнуть, чтобы снизить напряжение и скованность в движениях, устранить стеснение, неловкость… – Я отхожу в сторону и демонстрирую. – Затем эмоции. Запомните: никогда не ходите с серьезной «мордашкой». Держите всегда при себе улыбку. – Я улыбаюсь, на что Мейсон на заднем фоне кашляет и показывает мне, что дорожка готова. Я благородно отмахиваюсь кивком головы и продолжаю: – Третий момент. Сутулость. Старайтесь чуть прямее держать спинку… – Несколько девчонок расправляют плечи, отражая важность. Маленькие взрослые. – Правильно-правильно, Кейт. Так, четвертый момент. И самый сложный, – со смешком говорю я. – Совместить это всё: улыбку, спокойствие, прямую спину и походку.

Дети, с наивностью вылупив глаза, внимательно слушают и буйно ликуют, когда мы движемся дальше по плану, к практике.

– Мила, мила, – рьяно выкрикивает Агнеса, самая бойкая из девчонок. – А как ходить нужно?

Я смеюсь.

– Не спеши, давай усвоим это. Иди ко мне, покажешь мне совмещение трех основ.

Агнеса, в вишневом шифоном платье, подходит к нам и делает так, как я говорила.

– Умничка! Мои хорошие, что кому непонятно из того, что я говорила?

Все молчат.

– Тогда переходим к походке. Сначала показываю я, после – буду учить каждого!

Модели высказывают нетерпеливое «да».

Я наглядно показываю, как надлежит ходить и параллельно говорю:

– Представьте себе, что вы цветным мелом впереди прорисовали красную длинную линию. И решительно, смотря в центр, вы должны шагать по ней под музыку. – Делаю медленно-медленно, чтобы было видно. – Смотрите на мои ноги. – Продолжаю идти.

У настойчиво засмотревшегося на нас Мейсона падают из рук цветочные декорации, которые я попросила распаковать из целлофана.

Детский смех обволакивает сцены помещения.

Обучив каждого по отдельности, проследив за тем, чтобы ребятам удалось совместить все четыре пункта, ведущие к успеху модели, которые были мной провозглашены, мы начинаем практиковать движения в парах под классическую музыку, подобранную моей подругой.

– Мия, про улыбочку не забываем, – напоминаю я, становясь напротив идущих.

– Милана, скажи, что мне сделать, а то я чувствую себя бездельником, сидя напротив вас, в зрительном зале, – сообщает в момент, когда Стефану, шустрому мальчишке, я сменила пару, которую до этого ему подобрал Джексон, так как Агния не совсем сочетается с ним по росту.

– Мейсон, твоя задача смотреть и делать критические замечания, – подмечаю я. «Он напрягает меня».

– Ты за два часа сделала из этих шустрых малышей настоящих моделей, – подчеркивает с изумлением Мейсон.

– А впереди еще три репетиции и одна из них генеральная.

– Вы выиграете проект. Я уже под впечатлением.

– Дело даже не в этом… – говорю, но, заметив, что следующая пара движется в ускоренном темпе, отхожу от разговора с Мейсоном, – Мартин, Фелиция старайтесь чувствовать ритм, нежность музыки.

Они замедляют скорость и прислушиваются к указаниям.

– Другое дело. Молодцы!

Не отрываясь от моделей, Мейсон снова вталкивает меня в беседу:

– Тот самый Джексон, о котором толкуют дети, и есть твой парень?

Замерев на мгновение, я прогоняю через себя вопрос своего «сводного» брата.

– То есть тот самый? – решаю уточнить формулировку, обдумывая, как ему сказать. Если ответить «да» и, в случае если ему расскажет Марк, что мой парень Даниэль, то будет противоречие. Привычка приходить ко лжи снова активизируется.

– Ну человек, с которым ты создаешь проект. Я не про того надменного, гордого, с характером, о котором часто судачат в новостях, – осведомляет со смешком и договаривает, – Джексона Морриса.

С дернувшимся сердцем, хлопая глаза, я моментально отрываюсь от взгляда на детей и резко поворачиваю голову к нему, через секунду выплескивая смех.

– Осмелюсь сказать, что тот самый надменный, гордый и с характером и есть мой партнер по проекту, – смеюсь я.

– Да ладно, – хохочет Мейсон, – я наслышан о его чрезмерной холодности, да и к тому он живет в Нью-Йорке. Я находился на некоторых его семинарах и мне он показался чересчур серьёзным и неподступным.

Мой любимый Джексон производит на всех такое впечатление.

– И как тебе его семинары?

– Познавательны, вдохновляют я бы сказал. – Почесав бровь, молвит: – Так он ещё и твой женишок, так?

Ложь сама скатывается с языка, заполняя неловкую паузу:

– Нет! Где я, а где он! – показываю глазами вверх и вниз. – И он занят.

Краска заливает мое лицо, как только я начинаю жалеть о том, что проговорилась о Белле, но с другой стороны пока мы вместе с Джексоном лишь только в неясных жизненных формах.

– А как зовут твоего парня? – пытливо допрашивает он, уже в третий или четвертый раз подряд.

– Даниэль, – без промедления отвечаю я, с внутренним вздохом.

В воздухе разливается заметное напряжение.

– Вы давно вместе? – продолжает ту же песню, ожидая продолжения.

– Э… – придумываю, как слыть от этого разговора, – Мейсон, я отвлекаюсь, чего не должно быть.

– Я могу быть болтливым, знаю, – то ли со смешком в голосе, то ли с долей досады, что я не поддерживаю его разговор, заявляет Мейсон.

Между перерывами на перекусы мы разговариваем о моей карьере, маме и об их отношениях с Марком. Мейсон не задает ни единого вопроса с намёком о моих отношениях, за что я безмолвно выражаю ему благодарность.

Порепетировав несколько часов, утомившись от детских голосов, мы прощаемся с моделями до следующей репетиции, на которой нужно совместить их навыки и разработанный сценарий, который Джексон доделает к этому дню. На часах почти пять часов вечера.

– Милана, спасибо тебе за этот день! Я признателен тебе, что ты позволила мне находиться рядом с тобой, – я поднимаю на него голову, недоумевая, – то есть с детьми и… – Он стесняется? Не похоже на человека, чемпиона мира, которому никакие, даже самые трудные, задачи не страшны. Его ярко выраженная неловкость садится на его обличья. – Мы же ещё встретимся?

На каждую его фразу я отделываюсь улыбкой и кивками, так как на большее неспособна, когда собеседник смущен, не меньше чем я.

– До скорого, Мейсон! Тебе спасибо за помощь и папе «привет» передавай.

В проходящих вечных секундах, я чувствую, что он ещё что-то хочет мне сказать или сделать.

С необъяснимым отблеском, появившемся в его голубых глазах, он протягивает мне руку. С трепетом я достаю ладонь из кармана джинсов и, не успеваю её поднять, как Мейсон нежно пожимает её. Секунда, вторая и мне становится ещё более тревожно, чем было до этого, ведь его рука все ещё в таком же положении, а глаза запечатлены на мне.

– Думаю, мне уже нужно идти…

– Я напишу тебе, – говорит он, на что я бормочу: «Пока» и ухожу, выдыхая, мысленно принимая, что незамедлительно расскажу Джексону о знакомстве с таким парнем, как Мейсон.

Глава 16

Джексон

Работа в офисе, общение по видео с преподавателем испанского языка не позволяют отнести на задний план мысли, решающие мою дальнейшую жизнь. Тайлер осведомлял часом ранее, что встреча адвокатов должна состояться уже скоро, на которой он тоже будет присутствовать, как независимое лицо, обязующееся наблюдать поведение субъектов, призванных упорядочить возникшие разногласия по разрушающему контракту, пока не успевшему сокрушить тропу моей жизни и войти в свет.

На письменном столе мигает смартфон. Перевожу на него взгляд. «Вечер добрый, брат. Я приехал с отцом Ритчелл, а она осталась с матерью в другой провинции, на пару дней. Я как раз хотел с тобой встретиться. В пять, на Пуэрта-дель-Соль, подойдет?»

Отвечаю: «Разделяю это предложение. До встречи».

До момента рандеву братьев я успеваю доделать сценарий, получившийся на целых двадцать листов, по тем параметрам, которые указаны в методических рекомендациях и отправить его на почту Максимилиану Домингесу, на что он через считанные минуты высылает мне ответ: «Добрый вечер, Джексон. Письмо получил. Переговорим на маскараде».

На каком таком ещё маскараде? Хмыкнув, сделав задумчивое лицо, я осознаю, что подробную новость о новом мероприятии я, вероятнее всего, узнаю от Миланы, которая была утром в модельном.

Подъезжая к месту, я улавливаю взглядом кудрявого с вечно веселой физиономией, трындящего с кем-то по телефону. Мысль о том, что он ничего не рассказал о нашем с ним откровенном разговоре, потухает. Доложил. Не сомневаюсь, что в точных подробностях.

– Какие люди… – Отключает телефон и кладет его в карман джинсовых белых шорт, в точности как у меня. «Повторюшка». Его наполненный смехом взор устремляется на меня. – Господа, – делает движение рукой, будто кланяется, – поприветствуем мистера Джексона.

Я сжимаю губы в тонкую линию, раздражаясь от его всегдашних нелепых фраз. Пожав ему руку, с серьезным выражением лица, выбрасываю:

– Питер, тебя не утомляет повседневность общения, складываемое из потешных слов без повода и с поводом, но чаще без?..

– Барин недоволен. Неужто высшее общество оказало на него порочное действие? Вопрос обратный. А тебя не утомляют вечно «заумные» фразы? – усмехается он, содрогаясь головой от смеха и его отросшие кудри, будто шапка из густых темных волос, разносятся из стороны в сторону.

– Право, брат-баран, – кислым голосом проговариваю я, пододвигая черные очки к переносице, ставшие неотъемлемым аксессуаром моих будней.

– Понял. До шуток тебе еще расти и расти, малец, – гогочет Питер, житейски хлопнув меня по плечу, – а если откровенно, в чём дело? – Только я раскрываю рот, чтобы ответить, он досказывает: – Я тебе снился, что ли? Или ты вовсе не ложился? – подмигивает мне глазами, обдавая многозначительным взглядом. – Что за сообщение в рань-ранскую, что нужно встретиться срочно и немедленно?

Издав короткий приглушенный смешок, резко махнув головой в сторону, спрашиваю:

– Ты не спешишь? Может, вырвемся в кофейню?

– Эммм… – прикладывает пальцы к подбородку, демонстрируя шуточный думающий, предельно думающий, вид. – Здравая мысль, брат. Единая здравая мысль, прозвучавшая из твоих уст!

– Боже, кто бы знал, что мой брат помимо барана еще и клоун. По пути буду вещать.

Одарив друг друга бессмысленными смешками, мы двигаемся в первое попавшееся нам на глаза кафе.

– Как «помолвочная» жизнь? – успеваю я спросить, пока мы еще не зашли в заведение общественного питания, в котором у Питера, по крайней мере так было всегда, перекрывает часть мозга, отвечающая за разумность мыслей, так как его без конца голодный желудок, словно бездна, поглощает в себя и первое, и второе, и третье блюдо, не останавливаясь на передышку.

– Скажу так: словно на меня навесили мешок дополнительных забот и хлопот. Но все это временные трудности. Мистер Эндрю и Аннет Джеймс так обрадовались… – В его голосе – счастье.

Питеру, как и мне, не доставало отцовской заботы, да и с учетом возникших новых трудностей, родители Ритчелл стали ему семьей. И, несмотря на его юмористический и оптимистический стиль жизни, не видевшись с ним определенное время, отданное работе, я вижу, он готов к тому, чтобы создать свою семью, обеспечить её всеми необходимыми нуждами и укреплять, взращивать, как посаженное деревце. Сопоставив его с прежним человеком, казалось, человеком с утерянным смыслом жизни, сейчас – в нем зажжен внутренний свет, который он подпитывает, подогревает тем, что стало ему родным, новым. Вселенная сподобила его счастливой дверцей в другую жизнь. В ту жизнь, где каждая последующая секунда жизни для него – подобие вечности, где ценность каждого дня превосходит все границы. Он – показатель человека, пережившего страшное видение, показавшее ему, что есть смерть и какова тонкая нить, разделяющая нас от неё… Схвативший рукой горсть пепла, он едва ли не достиг холода в сердце. И только познав тайную поволоку границы жизни, лицезрев ее черные очертания, вкусив глоток яда, земное существо открывает врата себя другого, того, кто не поддается негативным эмоциям, затаивая в душе чувства гнева и ненависти, того, кто равнодушен к мелочам, на которые масса других обращает пристальное внимание, того, для кого самым важным в жизни являются близкие… Не каждому уготовано проникнуть на считанные часы в адские болезненные муки, в рыло грозных сил, неслыханно ложащихся на плечи живых, в ту сферу, изменяющую затем прежнее житие человека, но и не каждому, кому дозволено это, предначертано вернуться обратно.

– Брат, ты с ними так сблизился.

Вместе с тем, видно, что ему необходимо сблизиться с родным отцом, с отцом Миланы.

– Да, за всё это время, что я общаюсь с ними, я их… – секундная пауза, – полюбил. – В тоне прослеживаются тоненькие хвостики грусти. Но, познавший бессмыслицу отчаяния и великолепие жизни, он незамедлительно меняется в выражении лица, отдергивая с души смутную терзающую пелену и с улыбкой счастливого человека возвещает: – За праздничным столом, когда я официально просил у мистера Эндрю руку его дочери, миссис Аннет настояла на большой свадьбе так, чтобы это стало масштабным событием в жизни… Церемония с соблюдением всех традиций, широкие гуляния, свадебное путешествие: все это в ближайших планах. Ритчелл, ну ты знаешь мою девушку, уже принялась браться за каждые элементы подготовки для превращения этого долгожданного для нее, да и для меня, дня в жизнь…

– Знаешь, каким бы ты невыносимым не был, я искренне счастлив за тебя, – с добрым подколом бросаю я, заходя в глубь кафе.

– Спасибо, брат. Как будто ты выносим. – Он усаживается напротив меня.

Я снимаю очки и откладываю их в сторону. Этим все равно не скроешься от Брендона, если он узнал о том, что мы летали в Милан, то в Мадриде он знает всё, где я и с кем я.

– А дату определили?

Стараюсь не думать о том, что сжимает таинственные глубины моего сердца.

– Пока лишь оповестили всех родных девушки… – с выражением произносит он, – и подумали над тем, чтобы отпраздновать этот день в Мадриде. С датой думаем. Я настаиваю, чтобы через две недели, а она твердит, что мы не успеем к этому времени…

– Стремишься как можно скорее поглотиться в семейную жизнь?

Он улыбается. Нам приносят меню, давая Питеру минуту для раздумывания над моим вопросом.

– Джексон, – вздыхает, сохраняя улыбку на лице, под которой спрятаны смешанные эмоции, – я столько пережил за свою малую жизнь и не хочу терять ни минуты.

Я утыкаюсь в меню, кивая параллельно на его слова.

– Чего советую и тебе.

Мне ясны его мотивы, но, когда он указывает мне, это чертовски раздражает.

– Просьба оставить меня без советов и умудренных рекомендаций, – подмечаю я, пробегая по столбику с супами. – А что насчет наших родных? – задаю я вопрос и сам же от него тускнею. Мать и его неродного отца пока не разумно уведомлять о свадьбе.

– Еще не думал об этом… – С минуту молчит. Питер, прав, не сразу нужно валить все в одну кучу, но так или иначе они узнают… – Так, рыцарь Айвенго, ты разобрался с дебютанткой и Его величеством? – В его глазах мелькают смешливые искорки.

И рана в душе снова начинает кровоточить.

Дабы замедлить обсуждение этой темы, я подзываю официанта.

– Мне, пожалуйста, сырный суп с пармезаном и чесночными гренками, сырную нарезку и бокал хереса.

«Я стал уже, как Милана, сырной душой».

– А Вам? – мужчина указывает на Питера, пристально оглядывающего меня, чувствуя, что я застилаю одну мысль на другую.

– Аналогичный заказ, но без крепкого. Замените его на коктейль молочный и, давайте-ка, еще шарик шоколадного мороженого. – Продолжает оглядывать меня.

«Куда он без мороженого».

– Время ожидания – десять минут. Хорошего вечера!

– Спасибо, – отзывается Питер и неотложно спрашивает: – Ответишь?

И все-таки перед тем, как распахнуть ему свою душу, я узнаю, рассказал ли он моей девушке тайну, которую я просил строго настрого держать под замком.

– Для начала, братец, – с укоризной начинаю я, склонив темноволосую голову набок, – скажи мне, на кой черт ты рассказал обо всем Милане?

Он сплетает ладони, бегая зрачками по мне.

– Подробнее… – Ответ в его бесстыжих глазах. И Милана даже ни словом не заикнулась, что обо всем знает, зато я всячески старался отгородить ее от этого.

– Питер, – чуть громче говорю я, – ну кто тебя просил?

– Джексон, не смог. – В голосе раскаяние. Он смотрит вниз. – Она так мучилась догадками, видела в тебе, прощу прощения, что скажу, «нюню», который не может определиться с решением и метится из угла в угол… – За «нюню» я ему отвечу когда-нибудь. – А после моего разговора в ней хоть капля бодрости появилась…

– Ритчелл знает? – свирепо спрашиваю я.

Питер опускает голову вниз.

– Черт возьми, почему ты такой трепач?! – Я стараюсь держать себя в руках, но, находясь на взводе, с минуты, как мои адвокаты вступили в борьбу с той проклятой бумажкой, с чувствами трудно совладать.

– Джексон, будь ты на моем месте, поступил бы также, – быстро находит аргумент. Вот и разоблачили секрет. – Это Милана рассказала тебе? – И про себя произносит: – Предупреждал же не говорить.

– Я увидел вашу переписку.

Он резко поднимает на меня взгляд.

– А вот сейчас не понял. Как это? Ты читаешь чужие переписки?

– Не чужие, а брата и своей девушки! – грубо указываю я.

– Господи, Джексон, и когда ты стал таким указчиком… А вообще ты всегда и везде свой нос совал, как и свое мнение, – отпускает грубую шутку.

Если бы не посетители, дать бы ему «леща», но молчание – лучшее оружие, чтобы в первую очередь не погубить себя отрицательными эмоциями.

– Даже ничего не ответишь? Удивительно, – насмехается Питер. – Ладно, не бери в голову. Я не со зла.

В воздухе порхает женский смех, низкий рокот мужских голосов влетает сквозь открытое окно, а я, опустив плечи, ощущаю, как звенят нервы от ощущения опасности.

– И ты, – подозрительно спокойно говорю я. – Голова забита другим, поэтому… – Понурив голову, небрежно смотрю на телефон в ожидании ответной реакции от Тайлера на мое крайнее сообщение с текстом: «Как обстоят дела?»

– Джексон, рассказывай, что у вас происходит с Миланой? Я же вижу тебя насквозь и знаю эту печальную гримасу, которую ты всячески стараешься не показывать.

Нам подносят блюда. Питер приступает трапезничать, а мне сейчас ни до чего и успокоить может только улыбка любимой.

– Вы снова поссорились? – предполагает он, намеренно чавкая. Любимая его затея, прямиком из детства.

Я отрицательно мотаю головой, не находя и слов, как всё ему объяснить.

– Питер, веди себя культурнее, – подчеркиваю я, замечая, как он сильнее усиливает этот звук при помощи языка и губ и все для того, чтобы я хоть что-то сказал.

– А ты не молчи, как немой. Быстрее расскажешь, быстрее смогу вам помочь, – продолжает жевать за обе щеки.

Но даже любая помощь в моем случае ничтожна.

– Питер, тебя Ритчелл не кормила? Что за спешка? – говорю я, видя, как он гремит ложкой в порыве неудержимого голода.

Усмехнувшись, отвечает:

– Только странным типам может не понравиться этот супец. М-м-м… – восхищается он.

Я смотрю на него и ложкой катаю по тарелке нерасплавленный сыр.

На небе сгущается синева, исчерченная розоватым отливом. А в моем сердце – пепел. Угнетающие мысли раз за разом камнем ложатся на душу.

– Питер, я не знаю, что мне делать… – отчаянно, искренне бормочу я.

– Хоть что-то уже вымолвил, это уже хорошо.

– Убери шутки, дело серьезное, – чуть грубо перебиваю я.

– Я это уже понял, – беззаботно отвечает он. – Ты поделишься? На этот раз, обещаю, никому не скажу, даже Ритчелл.

– Ты мне в прошлый раз также говорил еще и клялся, что подстрижешься налысо, если проговоришься, – подтруниваю его я, чего не было на самом деле.

– Ну наконец-то! Еще одна благорассудительная мысль, свалившаяся на меня, а то выглядишь ты, мягко говоря, таким… таким изнуренным.

Прополоскав горло глотком хереса, заявляю, так как душа желает выговориться:

– Я застрял. – И это так. Я застрял на туманной жизненной странице.

– Что-то я не догоняю. А можно для таких, как я, подробнее? – продолжает поглощать хрустящую чесночную гренку.

– Я застрял в трясине. – Голова гудит. Но сказать ему я должен. Трудно одному разгребать камни бесконечности.

– Джексон, я слишком представляюсь тебе тупым, но…

Я продолжаю медленно:

– Питер, из этой трясины нет выхода, понимаешь?

– Посмотрим, что мы имеем. – Он откладывает в сторону суп, сваливая локтем ложку на пол. Я ударяю себя по лбу, не сдержав короткий смешок. Он смеется, осторожно поднимает столовый прибор и ногой притоптывает остатки капель на полу. «Неуклюжесть – его второе имя, за которую он и стыда не испытывает». – В тебе не паразит случайно, что ты ешь много?

– Не думаю, не выжил бы, – истерит смехом он. – Итак, что мы имеем. Трясину, как я понял, глубокую, – загибает один палец. – И ты застрял в ней, – загибает второй палец. – Она у нас без щелок, поэтому выхода на поверхности нет, – загибает третий палец.

– Идиот, – не могу не засмеяться я.

– Нет, ну а как я должен понять тебя из того, что ты мне сказал?

– Логично, – заключаю без эмоций я, поджимая губы.

– Ты долго будешь тянуть?

Страдальчески зажмурившись, с натяжкой произношу непроизносимое:

– Меня принуждают жениться. – Пытка. Моральная пытка.

Питер во всю принимается хохотать, стуча ладонью о край стола, создавая хохот выразительнее:

– Моя сестрица? – вылупляет глаза, подавшись вперед. – Вот молодец! Засиделся ты в девках. И правда пора! А что, если нам устроить свадьбу в один день? Я давно уже говорил, что время у нас огранич…

Я обрываю его, не давая досказать очередную глупость:

– Брендон Гонсалес.

Смех испаряется.

– Не понял. Брендон желает женит…

– Не глупи, Питер, – злюсь я. – Речь о Белле. – Я понижаю голос, чтобы мои слова могли ускользнуть от других – мы и так привлекаем к себе (из-за Питера) много внимания.

– Снова не понял. Джексон, ты можешь доходчиво объяснить?

Я открываю документ в ноутбуке, который взял с собой и, повернув его к нему, показываю со взглядом, как раскаленное железо:

– Читай. Остановись подробнее на пунктике, едва заметном, сорок втором.

Он прочитывает бегло, шепотом, через фразу:

– «Занявший пост становится руководителем штаб-квартиры, находящейся в Бостоне… оснащается охраной, состоящей из шести человек…» – Подумав над чем-то, не почерпнув нужного предложения, добавляет с усмешкой: – Ты станешь наследником состояния. Влиятельный графский сын, ей-богу. – И доходит до того самого номера. – «Становясь директором корпорации «Нефть-лидер» лицо одновременно обязуется заботиться о мисс Гонсалес, обеспечивать её всем тем, что будет ей необходимо. Через три недели после занятия главного поста директор должен публично объявить о помолвке с мисс Гонсалес. Нарушение данного условия повлечет за собой расторжение договора с серьезными санкциями».

Его взгляд застывает на экране, как и мое тело в напряжении застывает на месте. Питер, как правило, бесстрастно, неостро реагирует на всё происходящее, стараясь здраво размышлять, но счастливая оболочка сию секунду сменяется на ошеломленную.

Он сжимает голову руками, перечитывая написанное.

Я растираю пальцами виски от усилившейся головной боли.

Глаза Питера темнеют. Нахмуривая лоб в недоумении, он столбенеет от ужаса и замыкается на одной точке на экране. С горькой пеной изо рта орет убийственным голосом:

– ПРОКЛЯТЫЙ УБЛЮДОК!

Яростный воздух, скопившийся возле него, вдалбливается в мое лицо. Я все ожидал, но не такой реакции.

– Питер… – сглотнув слюну, начинаю я.

– МАТЬ ТВОЮ, ЧТО ТЫ НАТВОРИЛ? КАК ТЫ МОГ УГОДИТЬ В ЛОВУШКУ? – Он вскакивает, чуть не бросаясь на меня с кулаками. Я сижу в оцепенении, уже не зная отчего именно. Со свистом выдыхая, он рвет волосы себе на голове. Лавина оскорблений в мою честь скатывается из его уст.

– Питер, ты можешь быть спокойнее, – осторожно говорю я, но шок первых минут не отступает. Я-то считал его менее вспыльчивым, но… Бог ты мой.

– Провались оно, твое спокойствие! – орет он, привлекая взгляды посторонних лиц. – ЧТО? ЧТО ТЕПЕРЬ? ТЫ ПОНИМАЕШЬ, ЧТО КАПАЕШЬ МОГИЛУ НЕ ТОЛЬКО ДЛЯ СЕБЯ, НО И ДЛЯ МИЛАНЫ?!

Поэтому и саднит больнее.

Пересохшими губами я волочу о двух уничтожающих разговоров с Брендоном.

– Крайняя его фраза была такова: «Я ДАЮ ТЕБЕ СУТКИ. НЕ ЯВИШЬСЯ ЗАВТРА В МОЙ ОФИС, СЧИТАЙ, ЧТО НЕ ПОЛУЧАЕШЬ НИ БИЗНЕСА, НИ МОЕЙ ДОЧЕРИ, НИ СЧАСТЛИВОЙ ЖИЗНИ С ТОЙ, ИЗ-ЗА КОТОРОЙ ТЫ ОТВЕРГ МОЮ ЛУЧИНКУ».

Он усаживается на место и ворошит себе бровь, силясь успокоиться.

– Да, брат, ты не только погряз в дерьмо, так еще и наступил в самую его глубину, – выкрикивает сдавленным хриплым голосом, и я его не останавливаю. Я заслужил этого. – А ведь когда я увидел его в первый раз, сразу счел несгибаемым, непробиваемым… Абьюзер чертов, – подняв бровь, изъявляет негодующе он. – Шантажировать болезнью дочери… – рассуждает рьяно он, лихорадочно, то приподнимая, то опуская руки. – Трудно вообразить, на что он способен, чтобы избавить ее от недуга… – Хрустнув пальцами, он продолжает перебирать мысли вслух.

– Белла знает о вас с Миланой? – произносит таким голосом, который пробирает меня до озноба.

В отрицании ответа на вопрос, я качаю головой.

– Я смалодушничал и взял тайм-аут, смог лишь на время расстаться с ней…

Его глаза широко раскрываются.

– Нагромождаешь одну ложь поверх другой – заслуживаешь овации, брат! – с упреком в голосе молвит он. Хлопнув один раз ладонями, он осушает коктейль одним залпом. – Что тебе не позволило сразу сказать ей все и затем уже разбираться с последствиями? Если ты говоришь, что Брендон запретил тебе высказывать Белле правду, якобы её состояние ухудшиться, но затем, когда она узнаёт обо всём ей что, станет лучше?

– Питер… Не кори меня… Прошу… Мне нужна твоя поддержка, – впервые даю себе слабину, смотря на него. – Я не имел понятия, на что согласился и…

– Как не корить тебя? – говорит громко, но не так, как до этого. Его ноздри дуются от негодования. – Что будет с Миланой, ты думал об этом?

Я не выдерживаю:

– Черт возьми, я всегда о ней думаю! – Сжав зубы, я чувствую, как желваки ходят под скулами.

– Всегда думаешь? – фыркает он. – Если бы думал всегда, то не влез бы в самые дебри, из которых, чтобы выплыть на поверхность, нужно многое потерять.

В этом он прав. Решение о спасении наглухо замуровано.

Наступает тяжелое молчание.

– Джексон, – уже спокойно глаголет Питер, – она из-за меня, дурака, настрадалась и… если ей сделаешь больно ТЫ, она не выдержит этого… – Вздох слетает из его груди. – Та рана, которую я причинил ей, все еще горит в выжженных уголках моей души.

После этих слов я точно не знаю, как защитить её. Страх берёт верх, что ситуация может обернуться схожей, как с Питером. Мы все не переживем этого.

– Что мне делать? Дай совет, – нервно выдаю я, держась одной дрожащей ледяной рукой за голову.

– Ты же просил тебя оставить без них? – припоминает сказанные мной ранее слова.

Я шумно выдыхаю воздух, кладя руки перед собой.

– Ладно-ладно, не пыхти, – с долей неискреннего юмора бросает он, но во взгляде не смягчается. Но его ответ на событие, перевернувшее мою жизнь, остр. – Говоришь, Тайлер должен был оповестить о новых изменениях?

Я киваю:

– Но звонка от него еще не поступало.

– Будем дожидаться его ответа, – чуть подбадривает он. – Есть какие-то мысли, как ты собираешься спасать героиню своих грез и мою любимую сестренку?

Питер возвращается в свою личину.

– Тайлер предоставил нам съемную квартиру на время, в отдалённом месте. И пробираясь с Миланой туда, я маскируюсь, дабы никто не усек. Но этого мало, Брендон может нанять человека, чтобы он следил за мной или уже нанял. От него никуда не спрячешься. Тайлер согласился быть рядом с Миланой, как водитель, телохранитель, но этого мало… Я сообщил ей, что мы уедем в Нью-Йорк после защиты проекта, может, хоть там я смогу укрыть её на время.

– Сестренка моя настрадается с тобой еще, – шипит он. Эти слова подпитывают мой разъяренный гнев.

– Питер, не надо! – восклицаю я.

– Сам поразмысли, что от того, что вы уедете?

Трудно признать, но он прав.

– Питер, но там отец и…

Он мотает головой:

– Мы же не сможем укрыть её в подвале, чтобы к ней не притронулся Брендон! Глупая затея. И как отреагировала Милана на эту поездку?

– Была недовольна и возмущена.

– Ха… Еще бы, бросить модельное и уехать, ты сам хоть думал, что ей предложил?

– Питер, она в опасности! – бешено говорю я, ставя кулак на стол с незначительным стуком.

– Модельное агентство – её второй дом и… Ну ты, – усмехается нервно он, – не думаешь головой совершенно!

– Питер, раз ты такой умный, помоги найти ответы подвергнувшемуся нападению.

– Джексон, все ответы в твоем сердце и в твоей голове, – заверяет он. – Для начала разруби ложь, признайся честно Белле, каким бы ни был исход и скажи Милане обо всем, что ты сказал мне. – Не опрометчиво ли это? – Не губи её любящее сердце.

– Питер, только не Милане. Зачем её травмировать? Я слишком сильно люблю её, чтобы возлагать на нее такой груз.

Болезненная сентиментальность сотрясет ее душу. Эта девушка приходит в замешательство от любого пустяка.

– Вспомни, что было со всеми нами когда-то, вспомни, что молча, не открываясь никому, каждый из нас чуть ли не погиб. Нужно действовать крайне осторожно и какой бы не была правда её нужно открыть…

Но мужество во мне иссякло.

– Ты прав, но Милана, она же…

– Она любит и поймет, – перебивает он меня. – Безмерно любит, поспеши с правдой. И ты не сможешь спасти её ото всех страданий, это жизнь и каждый по-разному воспринимает те или иные события. И я обещаю молчать, но попробую что-нибудь придумать. Секундочку, звонит любимая, – вставляет он, отвечая на звонок. – Что? – слышу я от него. – Вот это новость, конечно, идем! Сейчас передам Джексону. Мы в кафе.

– Джексон, – в веселом духе проговаривает он, – скоро состоится аукцион-маскарад в королевском месте каком-то! Миланка взяла приглашения на всех.

Не об этом ли писал мне Максимилиан?

– Слышал, – бурчу я и задумчиво тру подбородок. «Не до маскарада, сам иной раз считаю себя королем, которым им станет в случае, если возьмет королеву в жены, примет наследство, пройдя фальшивый процесс коронации». Цель Брендона – подкупить меня любыми средствами.

– Проведем время вчетвером на таком мероприятии! Заодно я до этого времени что-нибудь придумаю.

– Рискованная затея идти на маскарад… но и отпустить её одну туда. Я ужасно напуган, что там будет…

– Был бы ты мне не был братом, вмазал бы, как следует, – разгорячено произносит он и выдыхает, молча с минуту. – Но теперь мы в расчете.

– Каком?

– Когда-то и я тебя невольно втянул в свои темные дела, и ты мог из-за меня… – отчаянно произносит он.

– Питер, этот противник сильнее… – подмечаю с грустью я.

– Справимся! Мы – Моррисы не сдаемся! И добиваемся своего потом и кровью! – Его оптимизм искусственен.

Пообщавшись еще немного с Питером, надев на себя аксессуары прикрытия, я еду домой среди алого края небес.

Звонок от Тайлера. Я замедляю движение на дороге, притормозив у обочины.

С гулко бьющимся сердцем, отвечаю, упершись одной рукой в руль:

– Да. Говори.

Мое тревожное дыхание слышится в трубке. Напрягшись, я с замиранием сердца жду его ответ.

– Джексон… – начинает сдавленным, надтреснутым голосом. Порой голос человека выдает сам за себя, человек ещё и не доложил того, что намеревался высказать, но душа познается и в безмолвии.

– Тайлер, я слушаю, – волочу языком на грани смятения, вытирая вспотевшую ладонь о колено. – Какие мы имеем результаты?

Сердце бьется быстрее прежнего, готовое вырваться через глотку. Напряжение пронзает плечи.

Несколько секунд молчания, и он заявляет беспокойным тоном, что придает его словам глубокий смысл:

– Не торопись к такому выводу.

Щеки вспыхивают жарким огнем, и я увеличиваю мощность кондиционера, пронзающий ледяной воздух которого врезается в мое лицо.

– Брендон не принял наших адвокатов. – В голосе не звучат жизнерадостные нотки.

Воспламенившаяся кровь в жилах заставляет бешено пульсировать жилку у ключицы.

– Не принял? – переспрашиваю чуть шевелящимися губами, распахнув глаза от услышанного. – Чем мотивировал отказ?

Тайлер высказывает с тревожностью:

– В документе, который ты собственноручно подписал, указано, что «расторжение договора допускается при обоюдном согласии двух сторон за два месяца до его исполнения. В ином порядке отхождение от условий договора одной стороной влечет наложение санкций». В твоем случае не соблюдены условия расторжения. И он сильнее разозлился, когда узнал, что вместо тебя, пришли мы… – В трубке заметен обеспокоенный выдох, изнуряющий меня больше, чем высказанная им мысль.

Тайлер – человек, который на всё и всегда находил выход, относился безэмоционально к каждой, казавшейся для меня, проблеме, выруливал из любой расплывчатой жизненной головоломки. Он относится к тем, кто умеет владеть собой в любом положении дел. Знание психологических основ позволяло ему взращивать контакты с теми, кто с трудом шел на уступки. Будучи тридцатипятилетним мужчиной, (чего не скажешь по его внешнему виду, который дает ему все сорок пять-пятьдесят лет, так как на его темно-русых коротких волосах прослеживается седина, вследствие выработки невысокого пигмента меланина), являвшийся знакомым моего отца, у которого он как-то работал в компании, в службе охраны, он стал моей «правой рукой», «дружищем», дававший на каждые случаи моей жизни мудрый совет. Разница в возрасте при общении с ним не чувствуется. Хоть я для него по факту – наниматель и в его деятельности по отношению ко мне заключается работа, за все эти годы мы стали хорошими приятелями, которые доверяют друг другу. В жизни каждого человека капля таких людей, кому можно рассказать всю подноготную и нисколько не пожалеть об этом. И от этого они сравниваются с нами во всем, поэтому возраст или другой тип телосложения, с виду контрастно гармонирующий с нашим, не имеет никакого значения. При обмене насущными событиями друг с другом происходит переплетение душ и другой человек приобретает особую для нас ценность.

Жизнь Тайлера когда-то значительно претерпела крушение, поэтому бог его знает, что позволило ему сделаться таким, каким он являет собой сейчас. Может, это тоже повлияло на то, что при общении он кажется опытным, прозревшим мужчиной старшего возраста? А такова была его судьба. Он принадлежит к числу тех, чьи родители с самого детства решают за детей их путь. Он мечтал быть охранником или пожарным, спасать людей, охранять их кров, но его отец, доктор филологических наук, а мать, доктор педагогических наук, настояли на том, чтобы он поступил на психолога и отрицали все желания сына. Следуя все подростковые годы их прихотям, который были противоположны его интересам, он, познакомившись с девушкой, в университете, на той же кафедре, влюбившись с первого взгляда, сделал ей предложение. Это ввергло в шок и страшный ужас его родителей, следивших за каждым его шагом. Он отвернулся от них, разорвал семейные копья, к которым был привязан и решил, что с этого дня будет сам творить свою жизнь. Женившись в девятнадцать лет, когда, казалось, на первом месте у человека учеба, переплетавшая нас, как ветки колючего терновника (но Тайлер все равно продолжал обучаться на психолога, независимо, что это было настоянием его родных, так как в конце концов он посчитал эту специальность важной для его жизни), он познал все «прелести» жития человека. Супруга, Анфиса, внешность которой имеет цыганские корни, чернобровая девица с темными, вьющимися, до пояса волосами и карими глазами, в которую невозможно не влюбиться, как рассказывал Тайлер, через год забеременела, но ребенок скончался при родах, так и не испустив первый жизненный крик. Оба переживали, страдали, каяли себя, что погубили дитя, так как частенько позволяли себе находиться в курящих университетских компаниях и в итоге через пару лет решили развестись, поняв, что отношения обречены на провал, так как никаких чувств друг к другу уже не испытывают. Сам еще являясь ранней вольной пташкой, он хоронил ребенка, поэтому и черные страсти с демонскими страхами умело поместились внутри него.

Тайлер, чтобы не замыкаться на пережитом, поступил на кафедру оперативно-розыскной деятельности, получил лицензию телохранителя, работал в разных компаниях, одна из которых была моего отца, где я и познакомился с ним.

Спустя через семь лет, Тайлер понял, что совершил ошибку, не общался с родителями столько времени и решил их навестить. Матушка считала, что он предал их, опорочил семью и отвернулась от него, впрочем, как и отец затем. Тайлер был единственным сыном и то родившимся тогда, когда его матери и отцу было по сорок лет. Приехав в родное гнездо, он никого не нашел. Обратившись к соседям, ему передали, что мать скончалась три месяца назад от того, что так и не дождалась сына, а отец совершил самоубийство через сорок дней после смерти супруги, сорвавшись с жизненной нити. Изнуренный в свои молодые годы перипетиями, с тяжелой душой, с мыслью, что не простит себя за то, что довел близких до смерти, он поехал к ним на могилу, попросил прощения, рассказал о том, как жил все эти годы. В нем горело утверждение, что его ребенок умер от того, что он отмахнулся от своих родителей и Господь Бог наказал его за это, за его ненависть и гордыню. Помимо учебы и работы, он сделался верующим человеком, ходил в церковь, вымаливал прощение за грехи, чтобы душа его, покрывшаяся черной мглой, чуть оживилась.

Тайлер, хоть и кажется на первый взгляд закрытым человеком, но… он душевен, справедлив, честен, общителен. Он смог побороть негативные чувства, сидевшие в его грудине. Тайлер ежегодно оказывает благотворительную помощь, является инициатором различных акций и создает собственный благотворительный фонд, который в скором времени начнет свою жизнь, в Америке. Разузнав мою историю жизни, он безоговорочно предложил быть телохранителем, на что я без сомнений выразил положительный ответ. Будто душа его грешная находит искупление, когда тот помогает другим.

Какие могут быть судьбы… Снаружи он предстает взору человеком, не знавший жизни, молчаливым, скрытным, но внутри постоянно борется с адскими муками и эмоциональными триггерами.

Изменившись, этот недурной на внешность мужчина, на котором оставляют взгляды милые дамы, пытается найти ту, что, как тогда, когда он был мальчишкой, собьет его с колеи, заставит сердце биться быстрее прежнего и разделит с ним жилище, родив со временем детей, которых бы он воспитывал так, чтобы те не чувствовали себя взаперти и были вольны в выборе своей дороги жизни.

Это тот человек, который спокойно воспринимает любые трудности и при разговоре убавляет сердечную тревогу.

«Иисусе!» – раздается безжалостный крик подсознания.

Брендон умело всё продумал. Я разверз в пропасти. Запутанный путь.

– Но… – коротко срывается с губ Тайлера. По голосу он немыслимо всполошенный. Минута – стук сердца.

– Что «но»? – подхватываю я, включая на всю громкость телефон и откладывая его в сторону. Мысли мешаются, ладони потеют.

– Он выдвинул два условия на выбор. – Я катаю эту фразу на языке, пока Тайлер ищет способ процитировать мне их, шелестя бумаги, переданные ему Брендоном. – Первое. Зачитываю: «Пять лет жизни с моей дочерью, пока мы не найдем высокопрофессионального лечащего врача. У тебя будет счастливая жизнь. Ты ни в чем не будешь нуждаться. Даю обещание, что по истечении этого периода времени к тебе не будет ни единого упрека, и после ты заживешь свободной жизнью. К твоей развратнице мы не прикоснемся и пальцем». – Слова будто врезаются в меня стальным клинком. Кровь прихлынула к сердцу. Если это первое требование, то какое будет второе?! Несмотря на холодный воздух, мне будто снегом трут лицо, пот градом катится с моего лба. – Второе: «Ты полностью отказываешься от встреч с той распутной девицей. Я лично найму охрану, чтобы проследить за этим и как только тебя заметят с ней, отдельное наказание будет предназначено для неё. Советую проявить к ней сострадание, уготованной участи она не избежит, собственно, как и ты. Ты составляешь со мной договор, продаешь свой бизнес с филиалами мне («Успех равно Счастье») и уезжаешь к себе на родину так, чтобы о тебе никто не слышал и не видел». – От грозного сердечного стука темнеет в глазах. Я ломаю руки, уставившись в окно. Дневной свет гаснет, как и моя поблекшая душа. – При этом: «Если ты отойдешь от одного пункта того или иного условия, которого ты обязан выбрать, будешь отвечать по-крупному. С уважением, Брендон Гонсалес».

Шокированный, я медленно растягиваю слова во всеуслышание:

– Позволь уточнить, если я не выполню ни одно условие, ни один пункт, то?..

– Джексон, ты понимаешь, о чем ты говоришь? – В первый раз Тайлер говорит таким громким голосом. – Нужно выбирать, иначе не миновать последствий, которые он мне лично лишь обозначил.

Раскаленный мыслями, я не верю своим ушам, что это произносит Тайлер, человек, знающий, что я не поступлю не по своей воли и добьюсь справедливости, чего бы мне этого не стоило.

– Брендон не достигнет этого! – высказываю я, повышая голос от отчаянной злобы. – Я заручусь свидетелями, я сделаю все, чтобы его, Иисусе, поймали и погасили его планы!

«Он чудовище из преисподней».

Чувство терзания подступает к горлу, грозя задушить.

– Джексон, полно! Эмоции в сторону. Если ты в ближайшее время не выберешь одно из двух, то сядешь в засаду, – предупреждает он.

Он же никогда не сдавался.

– Тайлер, да что с тобой?! Ты же сам твердил, что мы во всем разберемся и докажем, что документ подложный?! – дрогнувшим голосом произношу я.

– Слишком многое нужно отдать, чтобы сделать это. Опрометчиво идти таким путем.

– Не понял. Ты хочешь сказать, что?..

– Джексон, мы проиграем, даже если пойдём на это, обратимся в суд, подключим людей… Все обвинения окажутся бездоказательными. Он не тот человек, с кем безопасно судиться.

– Ты хочешь сказать, что я должен подчиниться его требованиям? – кричу я от бессилия.

Проходит пять минут вселенской тишины.

Покореженный в душе, я не удерживаю себя в состоянии спокойствия:

– Есть то, что еще возможно предпринять?

Тайлер отвечает спустя минуту упавшим голосом:

– К сожалению…

Какие угрозы он высказал ему, что телохранитель так впечатлился?

– К сожалению? – говорю так громко, что оглушаю самого себя.

– В противном случае натиска лишений не избежать, – изнурительно, будто действительно я оказался в таком поле, где нет выхода, изъясняет он. – Совет: выбери первое условие. Оно более жизненно и менее угнетенно. Как эти годы пройдут, ты сможешь жить своей жизнью, с Миланой, но… – Слыша это, я не в силах вымолвить и слова, как и подумать о том, что будет, если я соглашусь на его отвратительный ультиматум. – Желательно рассказать ей обо всем как можно быстрее, иначе Брендон прибегнет к угрозе и сделает роковой удар по той, что важна для тебя. Ты невольно выносишь смертный приговор вам обоим. – Создается странное ощущение, что трудности будто намеренно подкарауливают меня. – Также он добавил, что у нас есть время до окончания проекта. После – ты обязуешься выбрать одно из двух.

Голос внутри продолжает орать:

– БОГ ТЫ МОЙ! ТАЙЛЕР, ЧТО ТЫ ТАКОЕ ГОВОРИШЬ! НИ ЗА ЧТО Я НЕ ПОВЕДУСЬ НА ЭТО! ЭТО ВЫЗОВ, НО Я НЕ СДЕЛАЮ НИЧЕГО ИЗ ТОГО, К ЧЕМУ ОН НАСИЛЬНО ПРИЗЫВАЕТ МЕНЯ! БУДУ ПЛАТИТЬ СВОЕЙ КРОВЬЮ, УВЕЗУ МИЛАНУ, ТУДА, ГДЕ ОН НАС НИ ЗА ЧТО НЕ НАЙДЕТ. – От злости я подаю звуковой сигнал автомобильной сиреной, исходящей от руля.

– Дружище, мне понятны твои чувства, но… ты не спрячешь Милану, он рано или поздно отыщет вас. Это тот тип людей, который идёт напролом. Поразмысли. – Я злобно, резко покачиваю головой в стороны, дрожа от негодования. – Я попробую связаться со знакомыми в оперативной деятельности, но шансов ничтожно мало… В запасе еще десять дней.

Неделя. Боже. У меня десять дней на то, чтобы выбрать один из двух путей, руководствуясь либо условиями, которые предложил Брендон, либо своей разработанной стратегией по уничтожению документа тревожного расстройства.

В поток нового оборота мыслей вмешивается возвещатель указаний Властителя:

– Скажи обо всем Милане и…

Зависнув в мыслях, я отключаю смартфон, сказав с трудом лишь одно:

– Позже.

Я приму огонь восстания и буду грудью встречать препятствия.

Созвонившись с Питером, докладываю ему сущность разговора, на что он приходит в устрашающее оцепенении и предлагает рассказать об этом Милане, чтобы всем быть начеку в случае непредвиденных обстоятельств и связаться с отцом, Джейсоном.

Мозг нашептывает: «УВЕЗИ ЕЕ ПОСЛЕ ПРОЕКТА, СРАЗУ ЖЕ, НЕ ДОЖИДАЯСЬ РЕШЕНИЯ ЖЮРИ. ЕСЛИ БРЕНДОН ПОДГОВОРИТ ЛЮДЕЙ, ТО НУЖНО ПОМЕНЯТЬ ПАСПОРТА И УЕХАТЬ ТУДА, КУДА ЕМУ НАС НЕ ДОСТАТЬ».

Поправив козырек кепки, осмысливая слова Тайлера, я еду не спеша к любимой, с полной тоской и грузом собственных мыслей. Я найду то место, где смогу огородить её. «Смогу ли я сказать ей обо всем?»

Злобный ночной ветер исходит от кронов деревьев и обжигает лицо. Сама природа накрывает себя страшным обличием, считывая обстоятельства жизни. Что-то ужасающее взирает из беспредельности и обуревает меня проникновенным взглядом надзирателя.

Милана уже спит и я, часок еще посидев на балконе, крадучись, укладываюсь рядом и долго-долго взираю на это создание, пока не засыпаю…

Глава 17

Джексон

В утренние часы мы условились с любимой, что вечером отдадимся вальсированию, после того, как я закончу работу в офисе, а она проведет репетицию и сходит на открытие бутика, сулящий показать миру новый бренд одежды, названия которого я не запомнил. Во избежании многолюдности и излишних взглядов любопытных горожан и злого ока, я зарезервировал террасу в отеле «NH Collection Madrid Suecia», где мы спокойно, в уединении, побываем под открытым небом Мадрида.

Откровенно говоря, из меня танцор, как из обезьяны учитель. Когда-то умением медленного танца меня смогла наделить Милана, но его-то и пляской не назовешь. Покачиваешься на месте, как маятник, но медленнее в десятки раз и, давая себе возможность поглотиться в музыкальных нотах, перекатывающихся, как лодка на реке, под неощутимый ветерок, и исчезаешь из мира. По правде – я давненько хотел овладеть этим навыком. «Когда увидел Питера с Миланой, которых каждый раз, стоило собраться нашими семьями вместе за одним столом, просили станцевать», – подсказывает мозг, раскрывая шкатулку воспоминаний. Завидовал. Ревновал. Чего уж греха таить. Не без этого. Человек же я в конце концов. Выставлю я себя на посмешище, как только начну двигаться. Гены между мной и Питером поделились так: кто-то танцует, а кто-то поет.

– Да, – отвечаю на звонок, параллельно паркуясь.

– Джексон, я проверил задание. Есть пара вопросов к тебе.

Взглянув на часы, я откладываю разговор с профессором на другой день. Увидев такси, заказанное мной Милане, я, не минуло и десяти секунд, оказываюсь на улице. «Она появляется и в мыслях исчезает все, что не имеет к ней прямого отношения». Дама в белом приталенном до колен платье, прилегающем по её бедрам, и со сверкающими босоножками с завязками, элегантно оплетающими её стройные ноги, снимает чёрные солнечные очки и оправляет чуть примявшийся сзади от сидения наряд. Неотразима! Одно сливочно-белое плечико обнажённо, а другое покрывает рукав – длинный, широкий, расклешенный, с изящно пришитыми по краям перышками, подобно крылу лебедя, которые от движений красавицы пляшут вверх. Её шелковистые пряди собраны заколкой с жемчужными вставками, короткие завитки, не вошедшие в общую массу, нежно обрамляют женское личико. На ушах красуются, безупречно переливаясь, висячие серьги – звезды. Сама ангельская звезда спустилась с небес. Она – мягкая поступь ночи. Воздушная фигура плавно скользит, мерцая, дыша страстной нежностью. Утопающая в бликах солнечных лучей, свежая чистая душою белая хризантема расправляет плечики. Обольстительные выгибы ключицы сверхновой звезды, освещенные пожаром зари, пленяют меня до безумства. Ее тонкая шейка, поворачивается то направо, то налево. Стоя у машины, проведя рукой по волосам, я растягиваю улыбку и жестом приподнятой руки подзываю к себе этого Божьего посланника. «В новых одеждах Джексона Морриса трудно распознать». Блестя глазами, она спешит мне навстречу. Мой взгляд на нее поднимается выше и останавливается на ее губах, раздающих улыбку каждому встречному, деревцу, листику, небу, солнцу, пылинке… Увлажнив языком свои губы, я задаюсь вопросом, на который все никак не могу найти ответа: «Чем так прелестна эта светящаяся девушка, растопляющая мои кости раз за разом?» Истинный безумец я! Безумец, который всё не может напиться сладчайшим соком, дарящим этой душой. Как сумасшедший, я хотел бы так плотно сжать ее тельце и вклеймить в свое и разорвать к черту, бродящие за мной повсюду тени ожиданий Гонсалеса, с которыми я живу, пусть и не в согласии с ними, но они никогда, никогда не будут преобразованы в жизнь. Никогда. Пока подвергаюсь травле – буду отвечать на нее грандиозной ложью. Откинув в ближайшую помойку последние мысли, я поддаюсь той искре, что несколько мгновений назад воспламенила меня.

– Модница в очередном новом платье от кутюрье? – протягиваю с интонацией восхищения, на французский лад, сделав глубокий бархатный баритон. Подхожу ближе, нависая над ней. – Вы ничего не перепутали? У нас не съезд планет, – подшучиваю я.

– В новом, как вам, сэр? – Корчась от смеха, она, смеясь, кружится вокруг себя, будто взлетает, воспаряет… подготавливаясь к полету в небеса.

– Я в восторге! Как вам, сеньорита, подходит этот цвет!.. Мой ангел!

Протянув руку, я касаюсь тоненькой пряди волос и тыльной стороной ладони провожу по ямочке.

Она улыбается и с тонким упрёком женщины, недополучившей поток желаемых комплиментов, кокетничает:

– И всё? Это всё, что ты можешь сказать на это сверхмодное платье? – И с внезапно бурным вдохновением, она тонет в потоке слов: – Оно было в единственном экземпляре, выставленном на манекене. Размер самый маленький. Если бы ты только знал, каким сложным путём оно попало в мои руки. Его сначала захватила какая-то особа, в возрасте, наивно предполагая, что на её шестьдесят с лишним килограмм, она натянет его на себя. И тут, Джексон, я подхожу к примерочной, одеваю и… – ее голос отрывается от земли, – понимаю, что я влюбилась в него. Влюбилась так, что готова была отдать всю премию, которую нам перечислил Максимилиан, лишь бы заполучить эту «лебёдушку». Что я и сделала.

Её не остановить. Описывает свой рай. Рай, где существуют только наряды, наряды, наряды, которые она страстно любит… «Лебедушку»?

– Свет мой, ты дала ему имя? – Я не могу не бросить смешок, но потерянная в своём раю и не слышит меня:

– А ещё, ещё я приглядела зауженное по фигуре, красное, с большими рукавами-фонариками платье, длина его мини. Я ещё схожу и примерю его. Вдруг подойдёт… Ах-х… – Едва не теряет сознание от бурного влечения к одежонке. – Оно дождётся Миланы. Дождётся, мой «красный тюльпанчик». – И пускается в подробности, жестами выражая свои пылкие эмоции: – Если ты спросишь, мерила ли я ещё что-то помимо платья, то я тебе отвечу – нет. Не поверил?! Я же там на три часа могу пропасть, но сегодня настоящий рекорд. Час и я на месте. И успела заехать к нам домой, прогладить платюшко и вот! Теперь перед тобой «лебедушка». Не понимаю, чего ты молчишь! И вообще, такое платье – это большая удача, которую Милана словила собственными руками.

Какой же трепет жизни вызывает в ней любовь к швейным изделиям! Глядя на нее, смело предположишь, что человек толкует о ком-то живом, дорого любимом.

– То есть рыбалка удалась? – подкалываю её я, усмехаясь, как мальчишка.

– Дже-е-ексон! Какой же ты есть! Носишь вон только одни идентичные с виду костюмы и не знаешь, что такое покупка наряда, который отличен от другого.

– Отличен? В твоем собственном бутике похожее платье есть.

– Подобное?! – Вспылив, она вылупляет на меня зелёные смеющиеся глазики, призывая опровергать мои суждения. – Это с перышками, белое. И замечу, это единственное белое платье в моём шкафу…

– Который скоро разломится, как Титаник, надвое, – посмеиваюсь над своей модницей.

– Не разломится! И платьев много не бывает, понятно?! – делает вид, что обиделась, и чтобы ярче это показать, помимо нахмуренного лица, словесно добавляет, – взял бы и ты что-то себе прикупил. Несколько брюк, несколько рубашек, несколько летних и несколько утепленных вариантов. Посмотришь, столько парней любят наряжаться, а ты…

Не выношу эти сравнения.

– Я предпочитаю однообразный классический стиль, но за редким исключением могу и носить спортивную одежду. Модель Милана Фьючерс, может, прекратим нашу оживлённую дискуссию и поднимемся уже на террасу?!

Она делает удивлённые глаза, продиктованные незнанием – я не сказал ей, где мы будем, чтобы поразить ещё одним красивым местом города.

– Что-о-о-о? Террасу? А сам мне что-то про студию танцев говорил, которую хотел на вечер арендовать.

– Позволь мне объяснить. Не могу же я такую безумно красивую девушку – модель, предстающую сейчас ангелком, позвать в какую-то потрепанную некрасивую студию. Прошу идти за мной, – произношу медоточивым голосом.

Ещё минуту назад злившаяся девушка, несётся впереди меня, потакая рвениям своего любопытства.

– А меня вы, мисс, подождать не хотите?

Мы поднимаемся на одиннадцатый этаж. Заходим в момент, когда солнце повисает на горизонте и, замерев на мгновение, оно медленно начинает расплавляться, ускользая в глубинах неба, смешиваясь с лазурью. Словно чудом края небосвода окрашиваются сиренево-розовыми полосами от вершины соития светила и небесного свода, возрождая многочисленные лепестки ирисов, размножающиеся и размножающиеся, обволакивающие всю твердь. Лицезреешь – над головою сотни лиловых живых соцветий. Вдыхаешь и представляешь, как карамельно-пряный, пудровый аромат от расцветшего сада цветов заливается внутрь. Бурное переплетение лучей и небесов выпускает новые нити, плавно меняющие свои цветовые оттенки на пастельные, застилая ими сферу, как покрывалом, – праздничным, дарящим радость. Распростершиеся по центру терпко-малиновые дали раскидываются над столицей. Как переменчиво настроение природы и как волшебно!

Посередине террасы располагается бар под небольшой крышей. Концы площадки, окаймленные полукруглыми негромоздкими диванами, которых преображают толстобрюхие, набитые пушистым наполнителем, подушки, со светло-розовой обивкой, и которые в союзе с развешенной над головой гирляндой, лампочками, составляют домашний комфорт. Я попросил, чтобы на время убрали стулья и столики, освобождая большее пространство для познания мною хореографического искусства.

– Это… это… – Она оглядывает место, упивается над видом, но больше всего её сердцу приходятся ее любимые огоньки. У меня и не было сомнений на этот счёт, я и намеренно подыскал такой уголок. – Как чудесно здесь всё благоустроенно, но мы…

– Мы будем здесь одни, не беспокойся. До полночи эта терраса в нашем распоряжении. И… я снял нам номер, здесь, на десятом этаже.

В восхищении, она чуть ли не прыгает на месте и заключает меня в объятия, целуя всё лицо: и в лоб, и в щечки, и в нос, и в подбородок.

– Люблю, люблю, люблю, – и продолжает целовать.

Она так счастлива, как ромашка, благоухающая жизнью, раскрывающая свои белые лепесточки, что я забываю про всё, трепеща и сам от её счастья.

Женские глаза пристально рассматривают обстановку, виды. И я, вспомнив, что читал об этом месте, поясняю:

– Как указывают исторические данные, отель был первоначально открыт в 1956 году, но построен в 1950-е годы, и хорошо известен как дом Эрнеста Хемингуэя, когда он посещал Мадрид. Во время попытки государственного переворота 1981 года это был один из знаковых отелей, где укрывались многие политики и местные жители.

«И я следую примеру этих политиков».

– Занимательно!

– И как символично для тебя, моя писательница!

Соглашается она и взирает вдаль. Всматриваюсь сбоку и вижу в её прелюбопытных глазах отражение огненно-рыжего светила, садящегося над нами. Последний солнечный луч, ложащийся на наши плечи, обнимая, заворачивает нас в золотую пелену тепла – манящую, ласкающую, что тело, сияющее янтарными оттенками, дарованными светилом, замирает в неге.

– Как хорошо!.. – сам того не осознавая, я выражаю то, что испытываю в эти минуты и продолжаю уже с предложением: – Можем заказать вкуснейшие блюда и…

– Джексон, нет! Сперва танец! Тебя учить долго, так что давай начинать, – посмеивается она и так звонко смеётся, что я не могу пополнить внутреннее наслаждение от её смеха. И воображая танец, с грацией танцует по кругу, напевая какую-то мелодию. Перышки на её платье вздымаются ввысь, как и само живущее внутри нее милое существо – маленький, радостный-прерадостный ребенок – воспаряющей душою стремится к небу.

Милана Фьючерс обладает особым чувством юмора, не тем, что переполнен пошлостью, оскорблением, укором и язвительностью. В нём лишь совершенно одно – добро.

– А чего это меня долго учить, – протестую я, растирая ладошки, подавая сигнал о готовности. – Я враз станцую! Стоит только мне показать, – я делаю важный вид, расправляю плечи, но уже в следующую секунду сам смеюсь.

– Враз?

Она не верит в меня?

– Что вы! Что за удивление? Или вы сочли меня нерадивым учеником? – Ловко умеет эта звездочка спугнуть мою серьезность и дать волю свободословию.

– Ну что ж, посмотрим, – с вызовом подчеркивает она.

– Валяйте, мисс Фьючерс. Музыку, пожалуйста! – диктую я, как артист, вышедший на сцену.

– Сначала научимся без неё. Проверим-ка ваши умения и опыт в медленном танце прежде чем перейти к вальсу.

Уверенно в своих силах, я резко привлекаю её к себе, пробуждая прошлые воспоминания. «Двор. Лето. Наш первый танец».

– Сэр, не так резко!.. – шутливо смущается она от моего страстно-стремительного рывка.

– Смущаетесь?

– Нисколько!

Положив руку на моё плечо и нежно приподняв голову, мы скрещиваем взоры. Она тянется к моим губам, и я, прильнув к ней, желая коснуться, ощущаю, что целую воздух. А Мисс Ямочка хохочет до истерики и припевает:

– Разыграла, разыграла!

– Плутовка! – Ее смех настолько заразителен. – Не ждите пощады за такое поведение!

– Вы коварны! – восклицает, умничая, она.

– А вы просто невозможны!

– Разговорчики! – прикладывает палец к моим губам. – Останавливаем поток бессмысленных фраз! – учит меня женщина и преподаёт лекцию об отличиях медленного танца от вальса. Показывает движения, указывая, какие нельзя допускать ошибки, и я повторяю, но и первая, и десятая попытки заканчиваются провалом – я наступаю на её ножки.

– Джексон! – хохочет она до истерики. – От твоего «враз все получится» прошло уже…

Я перебиваю её:

– Пробуем ещё раз!

И снова у меня не выходит. Я беру себя в руки и пытаюсь заставить свое тело не уводить мой мозг от заданной цели и перестать бесконечно думать о семейке Гонсалесов.

Она вновь и вновь проговаривает:

– И раз, два, три, и раз два три, – мы делаем образно квадрат. У меня виден начальный прогресс. «Уж не такой я и нерадивый». – А теперь кружимся, кружимся. И по кругу делаем движения.

Последующий час мы упорно доводим движения до плавности.

Темнеет. Вечерняя прохлада, напоенная еще не остывшими знойными частичками, умиротворяет нас.

– Может, отдохнём? – предлагаю я, потакая очертаниям проявившейся усталости.

– Но только пять минут. И затем всё то же самое, но под музыку.

Покорившись учителю, мы усаживаемся на диван.

– Нам в таких нарядах прямиком под алтарь можно.

«Я так сказал необдуманно, будто говорил о чём-то банальном, житейском».

Потрясено застываю, встречаясь со взглядом ярко-зелёных глаз, смотрящих на меня милым созданием. Неспешная улыбка освещает её лицо.

– О чем вы толкуете?! – с преувеличенным видом незнайки восклицает она, склонная к хитрости женщина. – Я не понимаю. – Робеющая девушка, со вспотевшими ладошками, выдающими проявившуюся застенчивость, от случайных слов, что спонтанно вышли из моих потайных ящичков души, плавно делает ответ в сторону неподлинного недоумения, прикидываясь легкомысленной, далеко не умной женщиной.

– О чем я толкую, спрашиваете, милый ангел?! А вам ни единого слова не понятно?

Эта тема настолько кажется простой, но мы еще не дожили до той поры, когда свободно можем говорить об этом, без упреков нашей совести. Ночами, полными страсти, наши разговоры сводятся к минимуму, а ощущение недосказанности в нас обоих за потерянные годы, проведенные поодаль, не сокращается.

– Поверенный моих тайн детства, я перестала вас понимать, когда ваша речь перешла на высоко интеллектуальный уровень.

– А мои тайны, мадемуазель, раскрыты не все, – завлекаю ее ради создания интриги. Она знает почти всё обо мне.

Я не отхожу от заданной ею игры – словесной потехи в стиле 19 века.

– Как?! Вы обязаны мне сообщить, о чем никогда не упоминали! – Положив ногу на ногу и наклонившись вперед, поддерживая кулачком подбородок, она раскрывает ушки, чтобы слышать, что я ей хочу сказать, но я думаю, она прекрасно знает это.

– Признаюсь, мадемуазель, что… – начинаю я.

Скажи девушке поверхностную путающую её фразу, и она примется за работу над дурными мыслями.

И утратила она прежнее веселое расположение духа, хватаясь за подкидывающие ее подсознанием иллюзорные догадки:

– Измена? Новая девушка?

Ее глаза и святая невинность улыбки вызывают у меня приступ смеха.

– Это верх вашей скудной фантазии!.. – Я пытаюсь проявить прежнюю серьезность и сказать первоначальную мысль, пока она не накрутила себе десяток смутных предположений. «Неужели ее до сих пор не покинули глубокие сомнения о принадлежности к ней моего сердца?»

– Когда мы стали достоянием репортёров, я был тому рад, что все в округе обсуждали нас с тобой. Не кого-то там, а Морриса и Фьючерс.

Она закатывает глаза и с недовольной гримасой восклицает:

– Когда я думала, что Максимилиан меня выгонит, он был рад. Невежда! Может, именно поэтому вас прозвали «тираном без сердца»?

– Милка, Милка, веришь ты всякой новостной чепухе. Но то чтобы я был «без сердца»… – размышляю несколько секунд, – хотя отчасти был. Ни одна из дам меня не задевала. Любовь отогревает… а без любви я был ни кем иным, как холодным мрамором. И казался Каем, похищенным Снежной Королевой. Я нагляделся на столько фальшивых улыбок – большая доля женщин видели во мне внешность и статус. Никто не касался моих струн души, оттого и не хотел я ни одну из них не оберегать, не лелеять, не идти на риски ради нее…

Ей приятны мои слова, выражение ее глаз выдает это.

– Ни одну из них? – переспрашивает она, пальчиком касаясь моей ладони и быстро убирая его, но я успеваю захватить ее ладошку и твердо подтвердить:

– Ни одну. – И я понуждаю ее снова встрепенуться: – Но ты не знаешь, что…

– Безжалостный! – слабо сердится она. – Все-таки была одна?!

Сквозь смех, непрекращающийся у меня, я молвлю:

– Тот первый танец, во дворе, так взволновал меня.

Не взяв к слуху мои изречения, из нее следует не один вздох облегчения и уже затем она делает лицо слушающего человека.

– Я не забыл, как ты тогда, мимолетно задев меня пристальным улыбающимся взглядом, не ожидала столкнуться с моим – таким же пристальным и глубоким, что опустила голову…

– Я помню те секунды, как только раздались первые такты песни, под которую мы танцевали… За нами тогда наблюдали мама и… – и меняет слово, – мои родители.

Мы перебрасываемся воспоминаниями того мгновения, счастливого мгновения, словно переносясь на несколько лет назад. А такие счастливые мгновения так стали редки. И ее стихающая улыбка, под влиянием едва не сорвавшегося случайно брошенного слово «папа», как и всплывающие события прошлого заставляют меня забыть о чувствах, в которые я позволил себе окунуться, и я откладываю разговор, итогом которого станет погружение нас обоих в отчаяние:

– Начнём?

Дни прошлого никогда не покроются пеленой забвения.

– Да, да… – Мы поднимаемся.

Внезапно она задаёт вопрос почти беззвучно, с неестественной сдержанностью, не размыкая губ – то ли боясь, что кто-то услышит, то ли остерегаясь разбудить душевную боль:

– Джексон, а когда ты впервые понял, что полюбил?..

Вслед за этим незваным вопросом я снова уступаю место воспоминаниям и, образно ощутив себя тем мальчишкой, что был, пробираюсь глубоко в свое сердце и пробравшись до первой нити, скрепившей узелок любви, отвечаю:

– Это и был тот день… – Я улыбаюсь, устремляя глаза вдаль. – Ты так звонко смеялась… Твой смех расстилался по моему телу, покрывая его, как пуховым одеялом, и его струнки постучали в моё сердце. Твой «птичкин смех» завоевал меня. И я начал с ума по тебе сходить…

Отвлекшись лишь на то, чтобы включить музыку, в ошеломлённом молчании, Милана возвращается ко мне и прислоняется лбом к моей груди. Я смыкаю возле нее кольцо из своих рук. Произведение «Ghost Waltz» Abel Korzeniowskiм позволяет замечтаться – пленяющая чувственность нот заколдовывает душу. Счастливое молчание в тандеме со звучанием композиции, теребящей грудь, украшают загоравшиеся на небе звезды.

– А ты?.. – выдыхаю лишь два слова, втягивая в себя запах молочного шоколада от ее волос.

Эта минута так трогательна.

«Напрасно женщины полагают, что мужчины бездушные натуры, не способные на сентиментальность. А виновата в этом их суть, не позволяющая все-все эмоции выносить наружу, вот мы их и держим внутри. Порой даже весьма трепетнее и ранимее относимся к чему-либо, чем женские души…»

– А я… я поняла, что по-настоящему полюбила, когда оказалась в Мадриде, за столько миль от тебя, от твоего голоса, твоих объятий и твоих губ… Наверное, никогда человек не любит другого так, как любит, когда вдали от него…

Я прижимаю к себе своё сокровище. И не ожидая этого, две души – светящиеся силуэты на фоне темного начинают вальсировать да так, что и тело, отзываясь на песнь звезды, не стоит на месте. Наши глаза наполняются звездами, царапающими сердца. Я с превеликой долей нежности дотрагиваюсь до алых губ, чувствуя от всего ее тела биение пылкой крови, и в медленной ласке, затихнув в дыхании, мы лишаемся разума, сливаясь в бесконечности. В звездном полумраке наш поцелуй устремляется вглубь Вселенной. И сойдя со станции настоящего времени, мы уплываем, в такие дали, где мир полон лишь небесных оттенков и где льется песня из стука сердец. Затерянные в космическом океане страсти, позолоченные звездной пылью, нас пронзает лелеющий циклон, уносящий на другую планету, что мы с сердцем уходим в вальс под чередующиеся звуки очаровательной мелодии. Мы танцуем, описывая круги, и увлекаем за собой все, что окружает, и сияющие звёзды вместе с нами вращаются, выбрасывая весь свой свет на нас. Мы сами становимся звездами и бесследно исчезаем.

Очнувшись от грез от последних аккордов вальса, мы уступаем место пришедшему на смену танца позднему ужину. Официант мгновенно накрывает столик, застилая его белоснежной скатертью и расставляя приборы. Трио, состоящее из канделябров, язычки свеч которых под дуновение ветерка стремятся вверх, стоящих по обеим сторонам, из настольного декоративного резного сказочного светильника фонаря и небрежно разбросанных лепестков красных роз, уводит вечер в романтическое направление.

Минует пятнадцать минут – наш стол уже заставлен горячими блюдами и салатами. Милана фотографирует, запечатлевая на камеру каждую эстетичную деталь на столе, созерцаемую её взором.

Подкрепившись, я вспоминаю статью-легенду, которая когда-то попалась мне на глаза:

– «…Говорят, что звезды – это пары влюбленных, которые нашли друг друга, и даже после смерти их души остались вместе, давая жизнь звезде. Каждая звезда светит своим светом, неповторимым. Одни пылают иссушающими огнем, другие переливается многими цветами, а какие-то трудно даже рассмотреть. Так же разнятся судьбы тех, кто дал им жизнь. Кто-то шел друг к другу через многие миры и жизни, преодолевая многие препятствия, которые есть лишь тлен по сравнению с настоящим чувством. У их ног лежали бескрайние пески и неодолимые скалы, возникали и рушились королевства на их пути, но они нашли друг друга. Целые миры, и даже сама Смерть были бессильны. А кто-то родился в соседнем дворе, и для них никогда не существовало большого мира, были лишь они. Их жизнь была тиха и спокойна, но даже после смерти они не смогли расстаться. Но есть на ночном небе светила, сродни звездам, но с совершенно иной судьбой…»17

– Как красиво! Но не из твоего репертуара, – подмечает она, краеугольным путем подмечая, что я в этом ни черта не смыслю. – Оставь отблески своей эрудиции о звездах! Ты ничего о них не знаешь!

Ничего?

– Крайне неоправданно с вашей стороны так острословить! – коварно улыбаюсь я.

– Неоправданно, говорите?! Не ставьте себя в смехотворное положение, сэр! Уж поверьте, это рискованно! Вы же не космолог!

Перед тем, как я проявлю себя, как будущий космолог, я словесно пошучу, слегка поиздеваясь над этой девушкой.

– А я люблю риски, мадемуазель. И готов вам истолковать свои знания.

– Уверена – они примитивны. На уровне третьего класса урока окружающего мира, – с презрительной иронией выказывает она.

– В таком случае, мисс Фьючерс, прошу не жаловаться потом, что вы остались в проигрыше!

– Мы снова играем?

– Так вы в игре? – парирую я.

– Раунд первый, – произносит таким голосом, звучащим с плохо скрываемой уверенностью на то, что победит она. – Я начинаю, ты продолжаешь. И после твоя очередь спросить что-то у меня.

Дав добро со своей стороны, она, закусив нижнюю губу обдумывает, как превзойти меня.

– Есть звезды обычные, а есть…

Я улыбаюсь, радуясь тому, что мои догадки подтвердились, и она задала именно тот вопрос, который я ожидал.

– Сверхновые, – без промедлений говорю и не могу не добавить, – которые по статистике вспыхивают один раз в столетие. Их сияние настолько велико и ярко, что сверхновые своим светом могут затмевать всю галактику. Некоторые звезды обладают планетными системами. А вы обезоруживающе скромны задавать такие вопросы.

С абсолютной убежденностью извлекает:

– Я сама тебе об этом рассказывала. Поэтому ты и быстро ответил с видом всезнайки. А теперь будет сложнее вопрос.

Ловко у нее выдается вызвать у меня новый приступ веселья.

– Этот астроном, астролог, математик, живший в Александрии, давал имена звездам, предсказывал по затмениям…

Я не даю себе времени на обдумывание, ибо так хорошо наполнен знаниями об этом позднеэллинистическом ученом, выдвинувшем теорию геоцентрической системы мира:

– Клавдий Птолемей. Гениальный мыслитель тех времен, который создал труд «Альмагест». В этом звездном каталоге число звезд, предложенное им, 1022.

Пока Милана, уставившись на меня в пораженном безмолвии, раскрывает рот от удивления, я риторически спрашиваю:

– Мой юный астроном, знала ли ты, что есть голубые – горячие, молодые звезды? А желтые – уже среднего возраста, похолоднее первых? Когда звезды становятся старыми они приобретают красный цвет. А на пороге смерти стоят маленькие черные звезды. Это говорит нам, что звезды, как и человек, рождаются, живут и умирают. А было тебе известно, как рождается звезда? В результате сжатия и уплотнения межзвездного газопылевого облака под действием силы гравитации появляются звездочки.

– Джексон… – она в недоумении и едва верит своим ушам. – Ты… Откуда? И… ты изучал что-то?

– Не только. Мне удалось еще пару научных статей написать.

– А как? Как ты начал и… И когда ты успел?

– Милая моя, начал-то я и вовсе сидя дома и смотря в оконце, представляя, что где-то там есть такая же слишком любопытная Милана…

– Или слишком умный Джексон, – вставляет она, не управившаяся от волны изумления.

– И я задумался, размышляя, что с точки зрения звезды, мы – маленькая вспышка. Живя на ничтожной пылинке, затерянной в космическом странствии, наша жизнь – ни что иное, как сеть скрепляющих друг друга мгновений. – И затем я напоминаю с фамильярным обращением: – Мисс, вы ни о чем не забыли?

Она поджимает губки и серьезно проговаривает:

– Выиграл сэр Моррис. – Секунда спустя: – Вы склонны к жульничеству! Заранее подготовились и поставили девушку в такое положение, что для нее не осталось места для победы.

Усмехнувшись про себя, я поясняю:

– Заверяю вас, молодая леди, ни капли надувательства и хитрости с моей стороны не было.

Истекает еще один час. Наша беседа занимала уверенную позицию на постаменте с вывеской «Наука. Космос. Астрономия». Не думал я, что мы станем дискутировать, выдвигая собственные гипотезы.

– Джексон, а не пора ли нам идти в номер? Вставать рано-рано. Детишки утром будут нас ждать. Завтра нужно прогнать весь номер уже с нашим танцем.

– Мы уйдём не раньше, чем я вновь наслажусь вашим смехом, мисс Ямочка.

Милана улыбается широко-широко.

– Это был самый великолепный вечер в моей жизни, малышка, – признаюсь я, сладостно-утомленный от минут, которыми меня наградила жизнь.

Глава 18

Джексон

Проведя еще одну репетицию, мы разъехались с Миланой по двум местам: я на работу, она домой.

День так незаметно подошел к концу и прошел в мыслях о моем грядущем будущем, стена которого взломана.

Лифт сломан. Передвигаясь по ступенькам в подъезде, в полудремотном состоянии, чувствуя себя развалившимся, я слышу пришедшее уведомление. Может, Тайлеру удалось найти какое-то решение?!

Снимаю блокировку. Сообщение от Брендона. Я приостанавливаю шаг и открываю файл, отправленный им мне.

Я держусь за поручень, силясь не упасть. Лунный луч пронизывает через щели окна мою онемевшую руку. Рот приоткрывается от неожиданности. Не моргаю глазами. Нет. Как? Что это, черт возьми? Я сдираю с размахом с себя кепку, делаю яркость экрана настолько, насколько это возможно, увеличиваю размер фотографии и задыхаюсь с каждым вздохом.

Нет. Нет. Нет. Почему? Неописуемая тревога пробирается до мозга костей.

На экране – четкое изображение Миланы, кротко обнимающей какого-то мускулистого парня, в два раза большего её по росту. Его огромные накаченные лапы лежат на её крохотной спине, ниже шеи и касаются её оголенной кожи, не прикрывшейся футболкой. Она приподнимается на цыпочках и улыбается, утыкаясь ему в длинную шею. Фотография сделана сбоку, отчего виден ее идеальный профиль лица.

Чуть спускаю взгляд. Под фотографией Брендон написал: «Доказательство того, что ты зомбирован этой продажной девицей и из-за неё можешь погубить ту жизнь, к которой стремился. Время для будущего моего зятя ограничено. Не трать его зря и начинай собираться в Бостон. Я уверен, ты выберешь рациональное и верное решение».

Беспредметная печаль, даже не от слов Брендона, а от образа своей любимой вонзилась копьем в сердце. У Миланы появился другой? Что за бред? Подношу ко рту ладонь, будто прикрываю зев, смотря на видение, гласящее о новых опасениях. И когда она успела с ним познакомиться, если практически все это время, что мы в Мадриде, она со мной? Присущая мне склонность драматизировать возводит в сознании несколько предполагаемых картин.

Мысли вертятся, как и мир перед моими глазами. Незваная мысль зарождает подозрение: «Он специально создал такую фотографию при помощи программы фотошопа, чтобы я согласился на его условия».

Я провожу рукой по лбу, смахивая жуткие мысли, вводящие меня в потрясение. Для того чтобы устранить все сомнения, нужно спросить Милану, но, как я мог почти попасть в его сети и предположить на секунду, что моя малышка способна на измену. Глубоко выдохнув в воздух, в котором порхает пепел надежды, я прохожу ещё два этажа. Насыщаясь запахом грибов, томленных в сливочном соусе с нотками плавящегося сыра, пробирающихся в нос и возбуждающих аппетит, я открываю входную дверь и поспешно ее захлопываю.

– Люби-и-и-мый, – раздаётся родной, лучистый голос, – я заждалась тебя и успела приготовить ужин. – На ее губах играет радостная улыбка.

Сделав шаг вперед, я стараюсь успокоиться, но перед глазами витают видения этой, уверен, проделки Брендона. Я напыщенно улыбаюсь, несмотря на уставшее, угнетенное состояние. Она подбегает ко мне, падает в объятия, крепко прижимая к себе и щекой прислоняясь к моему широкому плечу. Вдохнув её волосы, ко мне пробирается мысль, что я мечтал о таких словах в далеком прошлом, мечтал, что буду приходить домой и меня будет ждать любимая девушка.

– Милый, как же я соскучилась, – произносит Милана, касаясь губами моего лба. – Что, что с тобой? Почему ты мокрый, но при этом холодный? – Она касается ладонью моего лица, проверяя температуру тела.

– Я тоже скучал, родная, – проговариваю замотанным голосом, оставляя без ответа её вопрос.

Она улыбается, расцветает от слов, одергивая атласный синий фартук, сидевший поверх ее белого кружевного топа и серых трикотажных шорт.

Что-то подталкивает меня, и я приближаюсь к её теплым губам и целую так нежно, так медленно, словно растягиваю этот момент на несколько мгновений.

«Она также обнимала какого-то неизвестного парня. Может, ты ей и не так нужен?» – вкрапливается в сознание чудовищная мысль, заставившая меня отойти от поцелуя и уйти мыслями в глубь разбушевавшегося сознания.

– Я приготовила жульен с грибами, сыром и зеленью, как ты любишь. На десерт у нас круассаны с вишневым конфитюром.

Смотрю на неё, когда она рассказывает о том, что готовила и не могу насмотреться, но… кто посмел подойти к ней так близко?!

– Почему ты молчишь и ничего не отвечаешь? – взволнованно выдает она, но ужасы в мозгу не перестают меркнуть.

– Моя любимая девочка, мой личный шеф-повар, – стараюсь сказать восторженно, но навалившиеся события утрачивают во мне эту способность к выражению счастья.

– Ты не такой! – Милана пристально осматривает меня и включает в коридоре свет. – Что произошло?

– Ничего, – коротко отвечаю я, стремясь в ванную.

Она шествует быстрым шагом за мной.

– Джексон, ты поделишься?

Я мою руки и обдумываю, как ей сказать про фотографию, забывая о серьезных вещах, о которых ей тоже нужно знать, но я же ей доверяю, так?!

– Милана, я же сказал, ничего не случилось, – спокойно отвечаю я, вытирая ладони зеленым махровым полотенцем и вешая его обратно на крючок. – Я в полном порядке.

– Тогда иди ужинать, чтобы набраться сил. Я так хотела поговорить с тобой о маскараде, который будет уже завтра, – с налетом мечтательности выражается она и кажется, если её не остановить, она закричит от радости. Зная этого дитя, нетрудно догадаться, что душа ее освещена предстоящим торжеством, на которое она будет подбирать одежду, чтобы удивлять и поражать меня.

Накладываю на тарелку домашнюю еду, которую так давно не вкушал. А мысли снова уносят меня к чертову изображению. Нет, даже если я и доверяю, не могу так, мне нужно полностью удостовериться в том, что у нее ничего нет с тем смелым парнишкой.

– Джексон! Где ты витаешь? – Она ручонкой касается моего напряженного плеча. – Ты какой-то загадочный.

Набравшись смелости, оттеснив первенствующие мысли на далекий план, спрашиваю, заходя с другой стороны:

– Милана, ты во всем откровенна со мной? – Придаю лицу небрежное безразличие.

Она отступает на шаг, недоуменно приподняв брови:

– Да, что за тон обвинителя? – В голосе проносится напряженность.

– Ты не лжешь мне? – не унимаюсь я, осознавая, что к ее телу, к которому касался только я, дотрагивался смутный тип, нагло улыбающийся ей в лицо.

– Не лгу. Надо думать, ты нашел причину, чтобы спросить об этом у меня? – Она достает мне столовые приборы и садится подле меня.

В разгоряченном мозгу всплывает, что я иду на жертвы ради неё, а она находит время для того, чтобы знакомиться с какими-то парнями, и я, повинуясь внезапному порыву ревности, изрекаю язвительное замечание:

– Не предусмотрительны вы, мисс.

Я сжимаю костяшки на столе, не притрагиваясь к еде.

Ее жалостливый взгляд, брошенный на меня, сбивает с сердца ритм.

– Что ты с-сказал? – заикающимся голосом произносит она, резко вставая со стула.

На меня столько всего навалилось, что я уже ничего не смыслю и гневно выражаюсь, подобающим для этого случая, словами:

– У тебя появился другой?

– Что? – говорит весьма изумленно. Ее губы скривились в пораженной улыбке.

– В самом деле? – Поднимаю на нее разъяренный взгляд, становящийся с каждой секундой черным.

– Джексон, я ничего не понимаю. Как ты мог такое подумать обо мне?!

Без обиняков, осмелев еще больше, словесно нападаю, придавая вопросам допрашиваемую форму:

– Ты обнималась сегодня или вчера с чужаком?

– Чт… – повышает голос, который пропадает у нее на слоге, и она сглатывает слюну и еще раз говорит, чуть согнувшись в позе: – ЧТО? ДА ЭТО ЖЕ СВЕЖЕИСПЕЧЕННАЯ СПЛЕТНЯ!

Чтобы не ходить вокруг да около, я показываю ей фотографию, без подписи, а сам с удвоенным вниманием наблюдаю за ее растерянным состоянием.

Она, накаленная, отдает мне устройство и безмолвно покачивает головой с распахнутыми глазами.

– Такое было? – шумлю я. Она глядит на кутикулы, ломая свои пальцы, волнуясь.

Нервно раздув ноздри, пригвожденный к месту, я с громом трещу:

– ТАКОЕ БЫЛО?

Она вздыхает и произносит так тихо, что, кажется, слышен только ее протяжный вздох:

– Да…

Краска гнева заливает мое лицо. Сердце пронзает как клинком шпаги. Кухня застывает. Я пытался не поверить, пытался найти этому оправдание, но это правда. ОНА ОБНИМАЛАСЬ С ДРУГИМ ПАРНЕМ. ОНА. МОЯ МИЛАНА. ОБНИМАЛАСЬ.

– Так, значит, – с упреком рычу я, чувствуя, как чья-то рука сжимает горло, – пока я справляюсь с проблемами, неотступно думая о тебе, решаю, как быть, она находит знакомство с другими?!

– Нет, подожди, – мягко, с трепетом, с нарастающей обеспокоенностью в голосе говорит она, – я все сейчас объясню.

Резко поднявшись, толкнув стул, который, покачнув стол, приводит к тому, что тарелка с едой переворачивается и половина содержимого соуса разваливается и стекает на пол. Я восклицаю:

– КАК ТЫ МОГЛА? КАААААААК? – Я разгораюсь, грозная память снова вклеивает в мозг ту картинку.

– Подожди, Д-Джексон, – она в истерике хватает меня за руки, но я с дерзостью, немыслимой злостью обрываю их, оставшись с опустевшим сердцем, – пожалуйста, выслушай… – В голосе мольба и сожаление.

Испепеляя ее сердитым взглядом, я сознательно не желаю ничего слушать. ОНА БЫЛА В РУКАХ ТОГО ПАРШИВЦА. ОТДАЛАСЬ ЕМУ.

– Я готов был ради нее пожертвовать собой, а она… – выплевываю с презрением я, – она… – издаю горький противный скрипучий смешок, – она нашла время для другого.

Скрестив руки на груди, она вспыхивает, дрожа от эмоций:

– Так ты мне не веришь, что я не предавала тебя?! – Её постепенно накрывает. – Ты даже не хочешь выслушать, кто этот парень?! Ты вообразил себе то, чего не было!

Я не сдерживаюсь:

– ДА ТЫ ОБНИМАЛАСЬ С НИМ, О ЧЕМ Я ЕЩЕ ДОЛЖЕН БЫЛ ПОДУМАТЬ, МИСС ВСЕЛЕННАЯ?!

– МИСС ВСЕЛЕННАЯ? – кричит она, давая волю слезам. – Да это ТЫ, -тычет пальцем, – МИСТЕР ВСЕДОЗВОЛЕННОСТЬ, ПОЗВОЛЯЮЩИЙ СЕБЕ РЕШАТЬ ВСЁ ЗА МЕНЯ, С КЕМ Я ДОЛЖНА ДРУЖИТЬ, С КЕМ ЗНАКОМИТЬСЯ, С КЕМ ОБЩАТЬСЯ, – орет настолько, насколько это возможно, – ТАК ЕЩЕ И УВЕСТИ МЕНЯ ХОТЕЛ, ЧТОБЫ Я БРОСИЛА ВСЕ, ЧТО МНЕ ДОРОГО!

Она совершенно не знает, о чем говорит.

– ХА… – ставлю руки по бокам, движимой одной мыслью, – ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, ПОЧЕМУ Я ТЕБЕ ПРЕДЛОЖИЛ ЭТО! ТАК ЧТО, КАК ТЕБЕ ЭТОТ ПАРЕНЬ? – с мучительной скорбью бешусь я, заживо низвергаясь в пропасть. – МОГУ Я ПОЗВОЛИТЬ НЕСКРОМНОСТЬ И УЗНАТЬ, КАК ТЕБЕ ЕГО РУКИ, КОТОРЫМИ ОН ПРИКАСАЛСЯ? НЕЖНЫ? ВОЗБУЖДАЮЩИ? – Я так зол, что не ручаюсь за себя и за свои слова. – ОН ГОРАЗДО ОПЫТНЕЕ, ПОЭТОМУ ПРИШЕЛСЯ ТЕБЕ НА ВКУС? – с суровым выражением лица заканчиваю мысль.

Она нервно ходит по кухне и в один из мигов ее ладонь от ярости ложится на мою щеку.

– КАК ТЫ СМЕЕШЬ ТАКОЕ ГОВОРИТЬ ОБО МНЕ? – орет прямо мне в лицо.

– ЧТО ТЫ СДЕЛАЛА? КААААК? – Глаза пылают огнем, как и щека. – Как ты могла изменить мое доверие к тебе?

– ИЗМЕНИТЬ? – шумит, изливая слезы. – ДЖЕКСОН, О ЧЕМ ТЫ? КАК ТЫ СМЕЕШЬ МЕНЯ В ЭТОМ ОБВИНЯТЬ? – Она сметает с плиты всё приготовленное ею, выходя из зоны терпения. – Для тебя я теперь заклейменная словом «изменщица»? – Одоленная мыслями, зашедшими на другой берег, она надсаживает глотку: – Я ТЕБЯ ЖДАЛА, Я ДЕЛАЛА ДЛЯ ТЕБЯ ЭТОТ ЧЕРТОВ УЖИН, А ТЫ, ЧТО ТЫ? ТЫ ОБВИНЯЕШЬ МЕНЯ В ТОМ, ЧТО Я ИЗМЕНИЛА ТЕБЕ! Я ИЗМЕНЯЮ ТОЛЬКО ОДНОМУ ЧЕЛОВЕКУ – ДАНИЭЛЮ И ПРИЧЕМ С ТОБОЙ! – Ее глаза наливаются белой соленой кровью. Горизонт ее мыслей захватил и пропащего Даниэля, о котором я запамятовал, углубившись в размышления об условиях Брендона. – Но, дружок, раз на то пошло дело, и ты жертвуешь всем ради меня, то хочу сказать, что я всегда жертвую ради тебя, всем. И каждый раз отдаюсь ТЕБЕ, веря, что у нас все получится. НО КАК? – снова орет убийственным тоном. – КАК ЗДЕСЬ МОЖЕТ ЧТО-ТО ПОЛУЧИТЬСЯ, КОГДА ТЫ МНЕ НЕ ДОВЕРЯЕШЬ?

– НЕ ДОВЕРЯЮ? А ТЫ МНЕ НЕ ДОЛОЖИЛА, КТО ЭТОТ ПАРНИШКА!

Она делает секундную паузу и продолжает громким визжащим голосом:

– ТАК ТЫ ШПИОНИЛ ЗА МНОЙ?! ДОВЕРИЛ МНЕ ПРОВЕСТИ РЕПЕТИЦИЮ, А САМ ШПИОНИЛ ЗА МНОЙ!!!

– ЧТО? – Провожу несколько раз по волосам рукой, содрогаясь от ее мыслей. – МНЕ ЭТО НИ К ЧЕМУ!

– Откуда тогда эта фотография?

– Откуда надо, оттуда и фотография, – злостно выговариваю я.

С жестом приподнятой руки кричит:

– Ты нанял человека, чтобы он следил за мной, как и за Даниэлем тогда?

Я с ужасом поднимаю голову на нее. Она знает об этом? А, ну да, Питер.

– ТЫ… ТЫ… ТЫ не можешь меня в этом упрекать, ты не знаешь, для чего я это сделал, – нервно, проникаясь решимостью, отвечаю я, становясь к ней спиной, руками опираясь о столешницу. А ведь я нанял того человека, чтобы он всего лишь проверил, какой человек находится с ней рядом и не сможет ли он ей навредить. Она всегда думает обо мне плохо!

– ЧТОБЫ СЛЕДИТЬ ЗА МНОЙ! ТЫ ВЕЧНО СЛЕДИШЬ ЗА МНОЙ, ЗА КАЖДЫМ МОИМ ШАГОМ! – Через несколько секунд добавляет: – И что ты хотел мне рассказать, чего я не знаю?

– ПОТОМУ ЧТО ДЛЯ МЕНЯ НЕТ НИЧЕГО ДОРОЖЕ, ЧЕМ ТЫ! – высказываю громко мысль, не силясь сказать первоначальную о Брендоне. – ПОЭТОМУ Я И… – Она не дает мне досказать и перебивает:

– ПОЭТОМУ ТЕБЕ ПРОЩЕ СОМНЕВАТЬСЯ ВО МНЕ, НЕЖЕЛИ ВЫСЛУШАТЬ!!!

Она плачет, заикается, словно все слова застряли у нее в горле.

– ТЫ НЕПОКОЛЕБИМО УТВЕРЖДАЕШЬ, ЧТО У ТЕБЯ ЕСТЬ НА ЭТО ПРАВО? ПРАВО ВЛАДЕТЬ МНОЮ?

Меня так и подмывает сказать: «Никак иначе».

– Это не так, – хрипло отвечаю я, смотря отсутствующим взглядом на вздутые вены на руках. Доля рационализма еще остается во мне: – Ты просила тебя выслушать, слушаю.

– КАКОЙ СМЫСЛ, ЕСЛИ ТЫ МНЕ НЕ ПОВЕРИШЬ, ЧТО Я СКАЖУ, ЧТО ЭТОТ ПАРЕНЬ НЕ ОТКАЗАЛ МНЕ В ПОМОЩИ НА РЕПЕТИЦИИ И СОБРАЛ ВСЕ ДЕКОРАЦИИ К ПОКАЗУ! – в порыве гнева, слез, истерики произносит она, на что у меня отвисает челюсть. – Но тебе же проще обвинить меня во всем, выследить меня, издеваться словами, допытываться до правды, – она вытирает слезы, а я чувствую себя настоящим придурком, который и вправду поверил в другое.

– Но он к тебе был так близко и… – гневно говорю, но злюсь на самого себя. Она приготовила обед, ждала меня, а я, не успев перешагнуть порог дома, выглядел недовольным. – И ты знаешь, как я отношусь к тому, если к тебе прикасается чужак.

– Он благодарил меня, – плачет она; у меня разрывается сердце. – За то, что… – слезы не дают ей досказать; она прикрывает глаза ладонями, смахивая ручьи, – …что я выслушала его, а я благодарила за то, за то… что он помог мне.

– А сказать об этом мне?! Позвонить и попросить, чтобы я подъехал, и я помог? – Голос чуть стихает, но раздражение не уходит от меня. – Мы же утром договорились, что тебе не нужна моя помощь, а тут, видите ли, потребовалась. И кто он вообще такой? Откуда он взялся?

– Я задержалась с рассказом и почему я должна делать так, как говоришь мне ты? – Гнев снова перекрывает её разумные мысли.

– ПОТОМУ ЧТО Я ТВОЙ ПАРЕНЬ! – Я выкрикиваю с указанием. – И Я ЗАБОЧУСЬ О ТЕБЕ!

– Заботишься? – Ее слезы рождают в ней новый приступ истерики. – Какая же это забота, если она подобна заключению в темнице? Говоришь я скрыла этот маленький факт об этом человеке, но, дружок… – Что за ее вставочка новая, безудержно злящая меня? – …ты сам скрывал от меня, что обременен компанией Брендона, шпионил за Даниэлем и ни слова не заикнулся об этом! Как по-твоему я должна была узнать об этом?

– Почему же ты, мисс справедливость, все это время молчала, что знала об этом? – бешусь я. – И когда я признавался в любви, сообщая, что между нами есть трудности, ТЫ, МИЛАЯ, ДАЖЕ НЕ ОБМОЛВИЛАСЬ, ЧТО ОСВЕДОМЛЕНА О НИХ!

Стряхнув, порвав на себе фартук, она заявляет грозным тоном:

– ТЫ ВСЕ ПО-СВОЕМУ ИСТОЛКОВЫВАЕШЬ! ТЫ ВСЕГДА ДУМАЕШЬ ТОЛЬКО О СЕБЕ, РАЗ СТОЛЬКО ВРЕМЕНИ МЕНЯ МУЧАЛ! И ЗАПОМНИ, Я НЕ УЕДУ С ТОБОЙ ЛИШЬ ПОТОМУ, ЧТО ТЕБЕ ЭТО НУЖНО, А НЕ МНЕ! ЯСНО?! НИКТО, НИКТО НЕ МОЖЕТ ПОМЫКАТЬ МНОЮ!

– ОСТАВЬ СВОИ ДЕВИЧЬИ КАПРИЗЫ В СТОРОНЕ! – чуть громко приказываю я, обиженный несправедливыми словами.

– КАПРИЗЫ? – голосит в потоке слез. – Я НЕ БУДУ БЕСПРЕКОСЛОВНО ТЕБЕ ПОДЧИНЯТЬСЯ, И САМА РЕШУ, КАК МНЕ ЛУЧШЕ!

Я молчу, не двигаясь. Но сердце мучительно сжимается. Проходит тяжелая минута в тишине: она в слезах переваривает нашу ссору, теперь на ней лишь один грустный взгляд, а я, всецело поглощенный мыслями об этом качке и словами Тайлера, понимаю, что теперь буду жить с увеличивающимся страхом до дня дефиле, после которого жутко представить развитие событий, уготовленных мне судьбой. Как бы замедлить время, что бежит с неизмеримой скоростью? Внутреннюю катастрофу, приводящую к отчаянию, не умерить.

– Куда ты снова убегаешь? – бросаю уже спокойно я, перед тем, как она притворяет с громом дверь, и смотрю на опустевший дверной проём с холодным отчаянием.

– К брату, – слышатся отголоски её ответа уже в подъезде.

Мысли, теснившиеся в голове, становятся ещё более смутными, чем были ранее. Она никуда не поедет со мной, а значит все еще сложнее, а защитить её будет возможным только под своим крылом, до тех пор, пока оно будет нетронутым. Я не выслушал её и совершил ошибку, не поверив ей, но слова, высказанные ею в мой адрес, ранят меня, ведь она не знает, в каком любовном поединке мы находимся. Кругом расставлены ловушки.

Испытывая стеснение в груди, со стихающим зловещим светом в очах, я завариваю чай и снова ухожу в пучину раздумья. Восседая в кресле, взираю невидящим взглядом на туманную ночную бесконечность, бесконечно великое, под громадами ночных светил. И теперь, что восход, что закат, – одно и то же.

Пригубив чашку, ворочая мысли Брендона, диалог с Тайлером, ссору с Миланой, угрозы её матери, разговор с Питером, я прибегаю к тому, чтобы завтра до маскарада, связаться с отцом Миланы и Питера и помочь им найти друг друга и простить, чтобы не потерять больше. Может, хоть в этом она увидит, что все то, что я делаю, я делаю ради нее, не ради себя. И моя ревность отчасти связана с тем, что я боюсь ее потерять и боюсь, что кто-то ей навредит, причинив боль. И не только причинит ей боль, но и унесет мое счастье. В глубине души я буду надеяться, что она сможет меня простить… И Питер с Ритчелл смогут ее успокоить, правда, как бы он ей снова не рассказал то, что я сам хотел ей доложить. Иначе она вновь посчитает меня человеком, который всё от нее скрывает, но при этом говорит о своей любви.

Чувствуя тряску в теле, схожую на озноб, поглотив вторую чашку ромашкового чая, спасавшего меня в таких случаях, я предполагаю, что крепкий безмятежный сон мне не светит. Ночные часы располагают к внутренним диалогам, позволяющим прозревать сущность жизни и находить ответы на вопросы, которые в дневное время считались безумными очертаниями мыслей.

Частенько меня посещает вопрос: «Что помогло нам встретиться с ней тогда, когда мы потеряли адреса наших сердец?»

С самой первой нашей прогулки я смотрел на нее не так, как все. Я видел просачивающееся сквозь окутанное на ней одеяние «большое сердце», сияющий свет, льющийся в углубления – ямочки на ее розовых щечках… Каждый раз, когда солнечные лучи падают на ее волосы, подобные цвету коры дерева, образуя золотые переливы, а ветерок в это время заигрывает с ними, то они будто испытывают радость, выражая все то счастье, что носит это неземное существо. Формы тела, внешняя оболочка для меня всегда были иллюзорным видением. В безмолвном созерцании на нее я лицезрел в ней большее, я видел то, что не замечал никто. То была девичья девственная душа, по своему обыкновению, слагающаяся из неизъяснимой простоты, трепещущая утонченной прелестью. Я утопал в блаженстве, когда смотрел на нее, и пленительная заря захватила меня с собой в глубочайшие ущелья влюбленности, когда я коснулся ее хрупкой, маленькой ладошки. И я погиб уже тогда, обнажив свое сердце для любви под лазурной синевой. Эта красота расцветала возле меня, как небесный василек, вздымаясь к небу, жаждет дотронуться до лучей бесконечной жизни. Я был не только свидетелем пробуждения этого дитя в девушку, но и прошел через все этапы её расцветания. Прелестная нагота, сияющая небесной чистотой, скрываемая ею от чужих глаз, придавала робость моим глазам. Искуснейшим образом она принимала модельные формы, наполняясь светом, образуя силу необычайного очарования.

Веяние любви заронило в моем сердце мысль, что это растущее создание наделено не только искусством надевать на себя то, что лишает дара речи, но и искусством пленить. Кажется, я отыскал ответ. Я полюбил ее душу, поэтому и сумел найти ее вновь.

И та страсть, что утихла, вновь ожила и открыла для нас неведомые глубины нездешнего упоения. И только тот, кто познал душу, может познать тело.

Пусть это прозвучит крайне сентиментально, чего общество не одобряет со стороны мужского пола, считавшегося образцом хладнокровия и строгости, серьезности и жесткого мыслия, но я дышу ей. И сила страсти, которую я познал, которую я достиг, отдаваясь порыву любви только ей, сделало меня человеком, способным на героизм. Словно оберегать это светозарное творение, ограждая ее собой, мой долг за то, что она полюбила меня.

Мы так далеки с ней от ангельской обители, со своими пороками, с ошибками, которые совершаем, но каждый раз, когда мы соприкасаемся губами, что-то неизведанное обручает наши сердца, а с лазури струится благословенный фимиам, обволакивающий души, полные чистой и благородной любви.

Любовь придает величие вечному миру, возвышает его, оттого пение ангелов способствует рождению звезд на бескрайнем небе… И чем нежнее и звонче становятся их голоса, тем ярче светят звезды.

Глава 19

Милана

Взяв такси, я еду в дом, который лишь вчера арендовали родители подруги.

Любовь и губит меня, и подхватывает на руки, спасая от отчаяния.

«Он не доверяет мне. Разлука имеет свои последствия. Нам трудно, трудно… Но нанимать людей, чтобы те контролировали любой мой шаг, – безрассудство». Как он смог пойти на такое? Не укладывается в голове.

Джексон ещё что-то хотел мне сказать, но я не стала его слушать. Может, про Даниэля?

Вытерев слезу, набираю номер пропащего, номер его близких, но ответ прежний – пустота. А что, если Джексон намеренно подговорил Даниэля, что тот больше никоим образом не связывался со мной?

Нажав на звонок на черных воротах, за которыми стоит двухэтажный особняк, мне открывает дверь отец Ритчелл.

– Милана? – удивляется Эндрю. – Ты чего так поздно? Все хорошо?

На моем заплаканном лице сквозит приветливая улыбка.

– Хотелось увидеть вас с миссис Аннет и Питера с Ритчелл.

– Проходи, мы как раз досматриваем перед сном старинное кино. Молодые еще не спят, – улыбается он, по-джентльменски пропуская меня вперед. – Как твоя мама?

«В поиске родителей Беллы, чтобы высказать им правду о нас с Джексоном», – молниеносно дает ответ сознание.

– В порядке, наверное, – заунывным голосом бормочу я. – Мы поругались, и я ушла из дома.

– Из-за еще одного Морриса? – предполагает он, со вздохом.

Я киваю, потупив голову.

– Все образуется, – приобнимает меня за плечи. – Бегом в дом, а то простынешь, воздух сегодня прохладный. Но, предупреждаю, в доме вещи еще не все разобраны… не споткнись о коробки.

– Да, спасибо вам большое, мистер Эндрю.

– Если тебе нужно, можешь оставаться здесь, сколько угодно.

Я еще раз его благодарю и прохожу в особняк.

– Я позову дочь, – высказывает по-доброму Эндрю и удаляется на второй этаж по крутой деревянной лестнице.

Мой взгляд падает на Питера, на котором одеты все те же старые пляжные (синие с желтыми нарисованными на них пальмами) до колен шорты, в которых он расхаживает дома, с одним лишь отличием, что в эту секунду они уж больно стали ему узкими, облегающими. По крайней мере, так было в Сиэтле. Джексон над ним всегда подшучивал, говоря, что шорты, как его талисман, он одевает их, где бы ни был. Раньше в обоих глубоких карманах этой одежды были сладкие карамельки, шоколадки, которыми он запасался, если мы втроем смотрели фильм, и чтобы не возвращаться обратно на кухню за «вкусняшками». Мы с ним заядлые сладкоежки, это Джексон у нас не любитель сахарных изделий.

Счастливый с виду, он держит поднос, на котором поставлены две чашки ароматного горячего шоколада. Заметив меня, изумленно произносит:

– Милана, ты ли это? Что, что с лицом? Откуда ты? – Всматривается в мои блестящие от слез глаза под тусклым кухонным светом и ставит утварь на стол. – И почему ты здесь?

Я прохожу к нему, глубоко вздохнув, опуская лицо вниз. Порой, когда кто-то интересуется твоим состоянием в момент, когда слезы ещё не успели отступить от тебя, ты пускаешь второй соленый поток на волю, тот, который не успел сгинуть первоначально.

– Ну что ты, детка, иди ко мне, – с невероятной нежностью говорит Питер, и я прижимаюсь, растворяясь в родных объятиях. Слезы градом льются из глаз, и я не в силах их остановить. – Он опять что-то натворил? – уже с грубостью высказывает брат. Я крепче обхватываю его руками, проливая слезы в плечо. – Сестренка, расскажи мне, что с тобой?! – Он поглаживает меня по голове, действуя успокаивающе, как и было ранее. – Он все рассказал тебе? – Впитывая каждое его слово, я поднимаю на него глаза, едва ли отстранившись. – Мы придумаем что-нибудь, не расстраивайся, – говорит прямо в лицо неровные мысли. – Нельзя терять надежды. – От него веет чем-то печальным.

Объятая трепетом от его двусмысленных выражений, спрашиваю:

– Про что ты имеешь в виду?

Его тело словно становится вздыбленным, напрягшимся.

– Э… нет, я хотел сказать, что… – мнется, раздумывая как прикрыть сказанные им слова.

– Нет уж, Питер! – с восклицанием говорю я. – Объясни, что хотел мне сказать такими словами?

Он смотрит поверх моего плеча с таким лицом, будто видит призрака, внушающего ему сущий ужас и страх.

– Питер! Что мы придумаем? Какой надежды?

– Я хотел сказать, – снова берется за свое, – я хотел сказать, что… – колеблется он.

– Что-то с Даниэлем? – предугадываю я. – Вы именно поэтому встречались?

– Д…ыа… – закусывает нижнюю губу, – вестей пока никаких и…

Я вздыхаю.

– Но ты не тревожься, сестренка. И… – волнение чуть стихает в его действиях и глазах, – ты же не из-за этого приехала?

Слышатся чьи-то шаги:

– Ритчелл с Аннет отключили фильм и, оказывается, уснули, – уведомляет Эндрю шепотом, – поэтому спуститься не смогут. Не буду их будить.

– Конечно, я с Питером немного поболтаю тогда и… Где мне можно у вас переночевать? – робко спрашиваю я.

– Перед лестницей, – указывает он, – дверь. Там комната для гостей. Размещайся, бери все, что посчитаешь необходимым.

– Спасибо вам, я очень признательна… – Всегда испытываю смущение в гостях, так как не хочется теснить людей, но и ехать к Джексону не вижу смысла, снова начнем выяснять отношения.

– Я вас оставлю.

– Доброй ночи, – искренне говорю я я.

– Эндрю, а как же ваш горячий шоколад? – Указывает Питер на кружки.

– Милану угости, я валюсь с ног, – устало произносит папа подруги. – Завтра прилетят торговые агенты, наши знакомые из Буэнос-Айреса, длинный день.

– Хороших снов, – дополняет Питер.

Эндрю уходит.

Мы идем на кухню. Пахнет новизной и запахом срубленного дерева.

– Присаживайся, – указывает мне на высокий барный стул. – И начнем наши ночные беседы, – улыбается брат, подвигая ко мне чашку с напитком.

Заняв место рядом, обхватив руками горячую белую фарфоровую чашку, засматриваюсь, как из нее еще идет пар, кружась в танце с воздухом.

– В чем этот негодяй провинился на сей раз? – в тоне прослеживается и шутка, и легкое раздражение.

Питер, прислонившись локтем о стол, одной рукой берется за голову, маленько наклонившись, другой прихлебывает налитое в емкости.

– Джексон считает, что я изменяю ему, – высказываю с таким кажущимся мне равнодушным голосом.

Питер выбрасывает из горла напиток. Он растекается по его животу и добирается до шорт.

– Чт…о?

– Питер, – поверхностно смеюсь я, – у меня есть салфетки. – Раздобыв их в сумке, в которой бардак, представленный смесью всех разнородных предметов, я подаю ему.

– Вот неуклюжий.

– Весь в меня.

– Или наоборот, я в тебя такой, – подбадривает меня шуткой. – А теперь серьезно. Какие основания у нашего Величия так считать? Он обезумел совсем? – вытираясь, обдумывает Питер.

– Тебе не рассказывала Ритчелл про сына Марка?

Он опускает задумчиво уголки губ, которые покрыты коричневым оттенком, как будто у ребенка, который ел беззаботно шоколад, не мысля, что может быть испачканным.

– Ритчелл меня известила лишь о маскараде, в шесть вечера, завтра и то эта новость прозвучала у нее от тебя.

Я улыбаюсь, уносясь мыслями в далекое детство, смотря на Питера, отчего сама беру влажную ткань и устраняю на его лице слипшиеся потеки. Он мотает головой, как малыш, нарочно игриво противясь моему действию.

– Потому что я не могу говорить о серьезных вещах «грязнуле», – одновременно произношу я. Его зрачки загораются, он так глядит будто тоже бродит по нашим прошлым воспоминаниям.

– Я не перестану утверждать, как я рад, что мы возобновили общение и… настоящие брат и сестра.

От таких слов наполовину высохшая слезинка стекает из левого глаза, которую Питер мне мгновенно утирает подушечкой пальца.

– Как я вам? Чистый? Теперь мне можно побывать в высшем обществе и подслушать краем уха разговоры титулованных дам?

Я бросаю в его лицо эту же салфетку, тихо хохоча:

– Угомонись, братец!

– Итак, продолжим наши светские беседы, – со смешной гримасой сообщает Питер.

Я докладываю ему события последних дней.

Питер сосредоточенно выслушивает.

– ЧТО ОН ТВОРИТ? – громко глаголет брат. – Из ума выжил, нанимать слежку, – злостно молвит, мотая головой в стороны. – Давно пора вправить мозги ему, больно умный стал. И только и знает, что ступает в самое дерьмо!

– Так еще и кричит на меня, обвиняя, что я изменила ему и мне нельзя ни с кем встречаться из лиц мужского пола! – раздраженно заявляю я. Обида еще не отступила.

Питер нервно воспринимает ситуацию, но произносит, что поговорит с ним.

– У меня вопрос. Ты гарантируешь, что этот малый захотел пообщаться с тобой только, чтобы стать тебе другом или?.. – через минуту спрашивает ровным голосом.

– Питер, – настойчиво я произношу, – ты же знаешь, что кроме Джексона мне никто не нужен и…

– Милана, детка, – когда он так говорит, мне становится так тепло, так спокойно, – меня в свое время это не останавливало, поверь. – Замолкает на мгновение. – Говоришь чемпион по боксу?

Я киваю.

Он мигом набирает его инициалы в интернете, где высвечивается вся информация о Мейсоне.

– Ох, стойкий боец, – комментирует Питер, читая полушепотом, и некоторые фразы выделяет голосом: – Лидер по количеству золотых медалей, мастер спорта, известный, как «непробиваемая стена», славящийся на ранге своей силой, возрождающейся в нем от голоса рефери (судьи), гласящего о том, что можно начинать раунд. – Милана, отчасти я понимаю опасения Джексона. Но он, конечно, в своем репертуаре нанимать лиц, чтобы проследили и… – утихает на полуслове, размышляя о другой мысли.

– Почему не договорил?

В его взгляде висит острая задумчивость.

– Джексон был неправ, это я выясню, что там за охрану он нанял, но… Милана, а как бы поступила ты, увидев его на фото с неизвестной девушкой?

– Точно также, – вздыхаю я, осознавая, что сглупила так явственно, среагировав на его ревность. – Но, Питер, он же даже слушать не стал меня, я хотела рассказать ему про Мейсона.

– Верю, – жгуче говорит Питер, почесывая чуть заметную щетину на подбородке, – это он может – взбеситься, нашуметь, раскомандываться. Ты главное не принимай так близко к сердцу. Разберемся. С этим точно.

Он кладет свою руку на мою.

– Спасибо тебе. После наших бесед тревога исчезает и растворяется.

– Ты приехала по адресу, детка. – И с шумом отхлебывает из чашки шоколад.

Он знает, что меня этот звук раздражает и одновременно смешит. И я беззлобно дразню его:

– Питер, ну кто же так делает! Манерам джентльмена девятнадцатого века ты и не научился.

Он намеренно продолжает втягивать в себя жидкость.

Я морщусь и головой будто отпираюсь назад от этого противного звука.

– Питер!

– А что?! – Он хватается за яблоко, лежащее в вазе, предлагает мне, но я отказываюсь и откусывает его сам. Издается хруст, также не вызывающий блаженных чувств. – Я человек простой, как крестьянин. Это ты у нас эталон женской красоты!

Я смеюсь от тона, которым он произносит фразы, пытаясь увезти меня от того, чтобы я оставила неспрошенным еще один вопрос.

– Питер, и все же, что он еще говорил, когда вы встречались?

Вертев в руках огрызок, он, подумав несколько секунд, отвечает:

– Он очень тебя любит и не представляет жизни без тебя, из-за этого и вспыхивает по каждому поводу.

– И я его очень люблю.

– Его злость пропитана любовью. Вы просто не слушаете друг друга – в этом вся проблема.

Поговорив еще немного, успокоившись, мы в порыве сестринско-братских чувств присоединяем кулачки друг к другу.

В следующую минуту он рыскает по карманам.

– А это моей младшей сестренке, – протягивает конфету-ириску. – Всегда улыбайся.

Момент из детства.

Я смеюсь вместе с ним, забирая сладость с ощущением искрящегося детского веселья.

– Ты все еще кладешь в них конфеты?

– Что значит все еще? – гогочет Питер, прикрывая рот.

Посидев минут десять, Питер показывает мне спальное место и уходит к Ритчелл. И все беспокойные тревожащие душу мысли, которые были во мне до разговора с братом, утихают и принимают форму сновидений.

Глава 20

Милана

– Подруга-а-аа, просыпайся, – будто во сне слышу я и переворачиваюсь на другой бок.

– Любимая, – шепчет кто-то, – может, хватит её будить? Пусть человек поспит.

– Нет! – прерывает дерзко женский голос. – У нас столько дел до маскарада… – Чья-то рука дотрагивается моей спины, легонько качая. – Милана, пожалуйста, проснись уже.

– Это бесполезно. Мы с сестренкой сидели почти до утра, поэтому…

– Даже меня не позвали, – звучит с недовольством.

– У нас состоялся разговор брата и сестры! – чуть громче говорит Питер, и я сознательно просыпаюсь, но за счёт того, что повёрнута спиной к ним, продолжаю лежать, не шевелясь, подслушивая их беседу.

– А о чем таком тайном вы болтали, что я бы помешала вашему тандему? – с лёгкой обидой и одновременно сарказмом выражается подруга.

– Есть кое-какие неполадки, – вполголоса говорит Питер, – с Джексоном.

– А что с ним не так?

– Заревновал братец нашу Милану. Считает, что она изменяет ему с Мэттом.

– С каким еще Мэттом? – удивленно молвит Ритчелл, приподняв голос.

Я не удерживаюсь и вставляю сонно:

– Питер, не с Мэттом, а с Мейсоном.

– Так она не спит, а подслушивает, – усмехается Питер, дернув рукой меня за ногу.

– Ай, щекотно же, – хохочу я, поворачиваясь лицом к ним.

– Ничего не понимаю. – Ритчелл пытается разобраться и делает вдумчивое лицо, пока я прячусь под одеялом от рук Питера, готовых меня защекотать до смерти. Забава нашего детства. Причем Питер (как и Джексон) это мог сделать в любом месте, и я извивалась, как змея, ползущая через лесные тропинки.

– То есть к тебе подкатывает сын Марка? – Ритчелл делает большие глаза. – Чемпион по боксу?

Начиная смеяться от того, что Питеру все-таки удалось пробраться к моим рёбрам, по которым он передвигает пальцами, заставляя меня ворочаться, то на одну, то на другую сторону, я еле отвечаю:

– Н-е-е-т, – и закатываюсь в смехе вместе с Питером, стряхнув полностью с себя сон.

– Питер, отойди уже от неё! Дай нам поговорить! Вы вчера все обсудили, теперь я хочу обо всем узнать в мельчайших подробностях! – Ритчелл высказывает предельно строгим тоном, но тот не останавливается и доходит до моей подмышки. Рёв, судорожный смех и веселье сносит во мне крышу, и я не воспроизвожу никаких изречений подруги, ворочаясь от щекотаний.

– Госпооооди-и-и, Питер! – ноет Ритчелл. – Ты как ребёнок!

Подмигнув Питеру, который сразу же понимает, какая мысль образовалась во мне, мы атакуем Ритчелл, сидящую на краю кровати, и щекочим её со всех сторон.

– АААА… ВЫ ЧЕГО?! – голосистый смех разносится по комнате, заполняя все пространство. – ААААА… ПОМОГИТЕ… Я ЖЕ ДО СМЕРТИ ИХ БОЮСЬ.

Втроем, прыснув со смеху, и завалившись на кровать, на которой человек пять может уместиться, мы начинаем гоготать, в точности являя собой хулиганов детей.

– Питер, Милана, ведете себя, как избалованные дети, – смеется подруга, лежа на моем плече. – Берите пример с меня!

– Это говорит нам тот человек, у которого день рождения, двадцать второй год, только девятого сентября, – указывает, глумясь, Питер.

– Замечу, что вы, господин Шутник, старик уже.

– В самом расцвете сил, – смеясь, указывает пальцем Питер и шутливо подносит его к кончику носа Ритчелл.

– Милана, так это правда, что Джексон посчитал Мейсона своим соперником? – Не отступает от любопытной вести подруга.

Питер, обнимая нас с Ритчелл, развалившийся на другой части кровати, сбоку, не успокаивается от смеха:

– Каким соперником, врагом номер один! Взбесился так, что Миланка ночью приехала на такси.

– Нахал! – восклицает невольно Ритчелл. – Он даже не знает, что формально, Милана для Мейсона сводная сестра.

– Именно! Он слушать меня не стал и сразу начал сходить с ума, – с грустинкой говорю я, перебирая в памяти едва не остывшую разгоряченную ссору с Джексоном. Чтобы не наваливать лишних проблем на Ритчелл, остро воспринимающую любое отклонение от спокойной жизни, я умалчиваю о том, как Джексон узнал о Мейсоне.

– Он ещё пожалеет об этом, ой как пожалеет, что обидел тебя. – Ритчелл говорит таким голосом, будто что-то задумала.

– Так, девчонки, давайте уже завтракать, а то мне нужно скоро отлучиться и успеть сделать кое-какие дела перед вечером.

– Что ещё за дела у тебя такие, милый?

– Есть такие.

Я заливаюсь в смехе.

– Подруга, почему ты не кормишь братишку? Ты посмотри, он же голодный.

– Он всегда голодный, не прокормишь это брюхо, – она хлопает дважды по его пузу и обводит его пристальным взглядом, – и вообще сними ты уже эти шорты! Они уже малы тебе! И смотрятся вульгарно.

Живот содрогается от смеха.

– Зато Миланке нравятся, да?

В порыве смеха доношу:

– Конечно, в них карманы – как шкаф в страну Нарнию18, полные сладостей.

– Что? А меня он не угощает! – разгорается Ритчелл.

– Всё, брейк, будущие молодожены, а то нас родители могут услышать.

– Не услышат, – поднимается с места Ритчелл, но Питер заваливает ее обратно, на что она делает усилие, противясь его сильным рукам, – они уеха… – Смех и злость перемешиваются в ней. Весело с этими озорными. – Уехали на сутки по работе.

– Йох-у-у-у, холодильник в моем полном распоряжении! – Тут же резво вскакивает брат. – Девочки, вам проход закрыт!

Лучшее средство для тренировки пресса – побывать на одном бесплатном представлении, заслушав изречения Питера.

– Питер! – командует громко Ритчелл. – По-моему, вчера мы договаривались, что к свадьбе ты перестанешь съедать тонны сладкого и впихивать в себя жирную пищу!

– Свадьба не сейчас, а ближе к концу августа! За один день и схудну, – смеется и уходит от нас, напевая какую-то песню.

– КАК? – взвизгиваю я. – К КОНЦУ АВГУСТА? – ору я от удивления. – И ПОЧЕМУ Я НЕ ЗНАЮ НИКАКИХ ПОДРОБНОСТЕЙ?

– Я планировала встретиться и поболтать с тобой сегодня!.. Милана, идем в торговый центр за нарядами и там позавтракаем в кафе, как раз всё расскажу! Я знаю Питера, с его шутками мы ничего не успеем.

– Ритчелл, – улыбаюсь я, – только утро, у нас еще весь день впереди.

–Утро? Почти полдень.

– Уже? Как?

– Я и говорю, что времени у нас немного, чтобы выбрать платья для маскарада, нам и дня, как правило, мало. Тем более у тебя есть и другая миссия.

– О чем ты?

– Покорить ревнивца, подруга. Нужно заставить его припасть к твоим ногам и рассеять его злость на тебя.

– А! Ты об этом. Сложная миссия.

– Но разрешимая, вставай, одевайся, я тебя жду. Пойду, узнаю, как там наш клоун, не поджарил ли кухню.

– Да, – смеюсь я.

Вздохнув, убрав все печальные мысли, я сознаю, что Ритчелл права, нужно поразить Джексона, так, чтобы его гнев на меня растаял, и спокойно нам поговорить.

Заправив постель, я случайно натыкаюсь на телефон Питера, который, видимо, вывалился из тех самых его шорт. Рука так и тянется увидеть, что за всплывающие уведомления, так и приходят на его смартфон. Как будто найдя добычу, не двигаясь, бросив напрягший взор на полузакрытую дверь, которую Ритчелл не до конца прихлопнула, я набрасываюсь на драгоценность, озираясь по центру, где меня могут приметить. И, разблокировав экран, впитываю в себя слова, перескакивая то в начало последней его переписки с Джексоном, то в конец. С неудержимым волнением и отчасти нагрянувшим ликованием, сжимая судорожно чужую вещь, но могущую открыть мне то, что было скрыто от моих глаз, я вдумчиво заглядываю в последние сообщения между братьями. Внимание лихорадочно, как никогда ранее, обостряется.

П: «Джексон, как ты мог обвинить Милану в таком? Это сын Марка, с которым встречается ее мать. Ты хоть подумал, насколько её обидел? И что за слежка над моей сестрой, немедленно убери это к чертовой матери?!»

Прочитав одну мысль брата, во мне искрится радость, и хочется прибегнуть к благодарности за то, что этот человек встал на мою сторону.

Д: «Я не нанимал никакой слежки. Я знаю, что все испортил. Не нужно лишний раз напоминать мне об этом! Как она сейчас? Пришла в себя? Я все исправлю, обещаю».

Я верю ему, верю. Раскинувшаяся на лице улыбка, что он переживает за мое состояние, хоть и посмел нагрубить вчера, шепчет сердцу, чтобы оно простило его.

П: «Как не нанимал? Это они?»

Глядя на эту строчку, не поняв ее смысла, я перечитываю дважды. Они? Резкая смена эмоций давит на грудь, заставив призадуматься. О чем переспросил Питер?

– Милана, ты не видела мой телефон? – врывается голос в спальню. Я вздрагиваю, издавая: «А-Й».

– Да, – мнусь я, – я как раз хотела отнести его тебе и… – Смотрю в пол.

Питер улыбается, странно поглядывая на меня:

– Будем считать, что я ничего не видел. – Я краснею. – Знай, что он любит и хочет для тебя лишь счастья.

– Спасибо тебе, – расплываюсь в улыбке, стыдясь от того, что, не подумав, прочла сообщения. Но не до конца. И до самого важного не дошла. Кто «они»?

Он обнимает меня, произнося:

– Все прояснится.

И на этой ноте врывается Ритчелл, подгоняя меня отправляться за покупками платьев.

Глава 21

Джексон

Спускается темная ласковая ночь, забрасывая горсть игристых звезд в небосвод.

Сокрытые в глубине сердца терзания, порождаемые повешенной на меня тьмой, вздымаются и живо теребят мозговые изгибы.

Крупица рассудка, взвесив всё, сподобила на появление меня и Миланы на «Королевской фабрике Гобеленов», но не опрометчивым ли было таковым решение?

Иду в сильном волнении, задавая себе вопросы. Мистер Гонсалес, судя по той фотографии, высланной им мне, яростно преследует нас. В своем ли обличье или нет, уже не имеющий значения факт. Не проявил ли я легкомыслия? Столько времени я проводил с дочерью Брендона, даже не изучив эту семью, не составив ясное представление о каждом. Оказывается, и я наделен простодушием и доверчивостью, раз счел уместным, что у этого показавшегося мне порядочного известного человека прямо противоположные устремления мыслей. Упрекаю самого себя, но что с этого? В опасном приключении, скованный со всех сторон цепями, я играю главную роль.

Изъяснив, какими путями он вершит злодеяния, я призвал Тайлера предусмотрительно подстеречь нас в месте, выбранном для проведения аукциона.

Окончив беседу с самим собой, отбрасываю мысли, разыгравшиеся в болезненном воображении, и сосредотачиваюсь на том, чтобы не откладывать разговор с Миланой, как только ее увижу.

Повязав на себя венецианскую черную, с серебристым отливом маску, подходящую под вороной смокинг с бабочкой возле шеи, который я надеваю редко, поскольку подобные торжественные случаи возникают эпизодически, продвигаюсь в освещенное сумеречным светом пространство. Зала, наводненная пестрой и шумной толпой, растущей непрерывно, полная роскоши, создаёт изумительное зрелище. Фонтанирует легкая классическая музыка. Дирижер помахивает палочкой, расставляя ноты в нужном направлении с авторскими интонациями, управляя оркестром.

Огромные кружевные звезды – венецианские люстры висят над головою, создавая небрежную игру света и теней. Благовонные искусственные свечи, вкрапленные в стены, заливают сиянием и пускают романтичное веяние в воздух. Столики, покрытые янтарными полотнами, ослепительно непрестанно сияют выставленной на них хрустальной посудой. Разбитые на пять персон, тесно расставленные по двум сторонам помещения, они оставляют по центру свободу размещения. Стулья, задрапированные тканью, вышитой соломенными, как лучи солнца, нитями, будто олицетворяют живое золото. С необычайной живостью начинает играть оркестр, соперничая с гулом. Округлые, но с длинными миндальной формы концами, будто вырвали из солнца лучи и прицепили к берущему взор творению, декоративные дизайнерские зеркала, обвевающие части стен, выстроенные в своеобразном мозаичном расположении по длине залы, приковывают внимание со стороны женского пола, не перестающие поглядывать и созерцать великолепие своей красоты. Овеянная празднеством торжественная комната, не дает господствовать молчанию.

Мужчины расставляют по центру микрофоны и настраивают яркость экрана на повешенной интерактивной доске.

В нос без спроса пробивается запах запеченного мяса, готовящееся поварами, во всевозможных специях.

Метая пламя очей от столь завладевшего моим сознанием места, что происходит редко, я увлекаюсь мыслью, что в далекие времена расцветающая, как померанцевый цветок, атмосфера, с яркими пиршествами царила довольно часто.

Мысли снова рисуют картины о том, что Брендон с Беллой могут невзначай появится на маскараде, но то, что в сию минуту гости в других обличиях, со скрывающими лицами, снижает беспокойство, но не устраняет его. Окидывая беглым взглядом наряженных, я ступаю вперед. Ноздри подрагивают от удушливого запаха женских духов. Присутствующие выглядят расфранченными. Обиженные природой женщины, явно пренебрегли декольтированными образами, убранными драгоценными камнями. Будто вальсируя средь мужчин, они снабжают залу таинственной, завлекающей энергией. Дамы нафаршированы ожерельями, платьями тех времен, контрастно гармонирующими с изысками нынешнего века. Мужчины вьются возле дам, бесцеремонно разглядывая их раскованные наряды. Раздается оглушительный хохот с одной стороны, громовые голоса – с другой. Взглядом меня одаривают, по всей видимости, одинокие представительницы, но я парень занятой и обязан им отказывать. Услужливые официанты, в подобранных стилях к тематике мероприятия, разносят напитки на расписных подносах. Чтобы оттянуть тягостные мысли, унять бешено бьющееся сердце, я тянусь за бокалом вишневого пунша, лицезря его на блюде через прорезь маски, чересчур неудобной и щекочущей носовую часть лица.

Струясь медленным размеренным шагом в изяществе зала, меня останавливает чей-то голос.

Сердито ругаясь про себя, что меня увлёк и заметил Максимилиан, так как я желал разыскать через стену людей Милану, Ритчелл и Питера, я все же выговариваю без гримаски недовольства:

– Добрый вечер.

Обводя его взглядом, замечаю, что он всё в том же сером костюме, в котором я его видел на мероприятии по случаю открытия сто первого филиала модельного агентства. Его карнавальная маска отличается атрибутикой от остальных, так как тканевая основа в черном цвете без излишних аксессуаров прикреплена на специальную белую палочку, которую он то придерживает, то, в момент, когда поддерживает беседу с кем-либо, отпускает.

– Есть несколько минут, чтобы обсудить проект? – Нетрудно уловить в его голосе либо напускное безразличие, либо внутреннюю встревоженность, взволнованность чем-либо, либо глубокую задумчивость, пытающуюся им скрыть от посторонних глаз. – Или дождемся сеньориту Фьючерс?

И как ни странно, он безмятежен, а ведь Милана часто рассказывала, каким энергичным и порой грубым он предстает перед модельным коллективом. Это тоже его своеобразная маска?

– Считаю уместным обговорить сейчас. Я доложу о всех нюансах, проработанных нами, – говорю, а сам в это время ищу глазами свою любимую, у которой я бы хотел попросить прощения за проявленную к ней ревность и хамское отношение, перешедшее все границы. «Задерживается, значит, доводит свой образ до совершенства. В чем же она сегодня будет одета? Но все же с самой первой секунды не следует заявлять о вчерашнем инциденте, а начать с приветствия, позволившее ей быть очарованной».

– Джексон, согласен. Кто начнет из нас? – дважды спрашивает он.

– Прошу прощения, задумался. – Ставлю бокал с пуншем на поднос, подносимый официантом. – Давайте я.

Скрываясь вдали от любопытной и громкой публики, я показываю отрывки видео репетиционного дефиле, зачитываю ему сценарий, который высылал ему на почтовый ящик и докладываю о том, что мы проведем еще несколько репетиций.

– Ну что ж… – начинает и замолкает, почесывая усики над верхней губой. Раз у него отсутствуют эмоции, и сейчас он кажется человеком с пустым взглядом, которого никто или ничто не может волновать, то ему не показался этот проект достойным демонстрации. – Гениальная работа, Джексон, – хлопает по плечу, весьма удивляя меня. – Это то, что нужно. Я знал, что вы с Миланой лучшие претенденты для участия…

– Вы действительно удовлетворены увиденным? – В это трудно поверить особенно, когда у него неполадки со взглядом, выражающим совершенно противоположное.

– Джексон, – улыбается он, выставляя на обзор белоснежные зубы, – это замечательная работа! Допускаю к защите! – с едва появившимся восклицанием и слышимой в голосе искренностью заявляет он. – В конце июля состоится защита. Дата еще не утверждена. Есть время проработать основы моделинга, все остальное на высшем уровне.

– Спасибо, Максимилиан, – жму его шершавую руку. – Я признателен, что вы разделили нашу работу с Миланой.

Спустя несколько секунд, с коротким смешком, не моргая, засмотревшись поверх моей головы, доносится:

– Твоя коллега оказалась мудрой и опытной, несмотря на возраст. Таких девушек бесценная единица.

Что он хочет мне этим сказать?

Достоинство моей маски состоит в том, что изумление в лице она явно маскирует.

– Вы хотите сказать…

– Она произвела на меня масштабное впечатление. Даже нет, – поджимает губы, думая, – открыла мне глаза и высказала мне мою негативную черту в глаза, не побоявшись, и сказала это прямым текстом без намеков, двойственных выражений, угроз, оскорблений, как это делают большинство учащихся моделей, частенько покрывая меня копотью, создавая чёрного врага, обсуждая мои действия под дверями агентства, но… они и не предполагают, что я слышу это.

Я чуть не раскрываю рот. Моя малышка выговорилась и оборвала несправедливые, как она выражается, действия руководителя? И не сказала об этом мне, что непременно вызывает во мне раздражение.

– Но она смогла меня убедить. Быть может, я и вправду привык к жестокости своей судьбы, что периодически забываюсь и отыгрываюсь на других… – Судя по его раскаивавшемуся тону, Милана произвела в нем революционный душевный переворот.

Так он одинокий мужчина?

– А как же ваша внучка? – припоминаю беседу на крайней встрече с ним.

– Редко приезжает ко мне, – вздыхает он. Кажется, он впервые настолько искренно говорит о себе. – Они с дочкой живут в Англии. А супруга моя скончалась пять лет назад.

– Мне жаль, что вот так все сложилось у вас, – понимающе отвечаю я. – Милана не хотела опечалить вас. Она честна и добра ко всем, – подумав о ней, добавляю я. Хоть и скрываем мы с ней наши отношения, но это единичный случай. – Вы не посчитайте, что ею движила мысль навредить вам, нет, – неосознанно срывается с языка. – Совсем нет.

– А я догадывался, что вы были знакомы и раньше. Вы так великодушно друг о друге отзываетесь, держитесь за каждого будто…

Я немедля прерываю его, с усилившимся сердцебиением:

– О чем вы говорите?! Нет, я лишь хотел сказать, что…

– Джексон, – странная улыбка касается его губ, словно он нас разоблачил, – я не первый год живу, мне шестой десяток, – касается рукой моего предплечья. – И мне ли не знать о годах юных? И о любви, которую иной раз запросто увидеть в ваших взглядах друг на друга.

Меня словно прорезают ножом и собирается ноющая боль в желудке.

– Нет-нет, что вы?! – эмоционально с бодростью возражаю я, прибегая ко лжи. – Вы ошибаетесь, все не так и… – И слова в эту секунду не подбираются. – Мы коллеги и…

– Любите друг друга, – выдает счастливый смешок изобличения, – не упрямься. Это слепой заметит в ваших разговорах. Слова любви не требуют излишних дополнений.

Еще один резкий толчок прямо в грудь. О нас знает тот человек, который не будет молчать.

– Максимилиан, это… – Если Милана узнаёт об этом, то жутко разозлится, но в эту секунду я не в силах придумать красочную ложь, в которую с ловкостью можно поверить.

Незримая рука крепко сжимает мое сердце.

– Если вы скрываетесь от посторонних лиц, значит, на то есть причины. Но вам нужно держаться крайне осторожно.

– Вы не… – язык не поворачивается, – не расскажите о нас? – Страшно говорить в таком месте об этом; ощущается, что нас слышит весь мир и посланник Брендона снимает меня на камеру.

– Нет, – неуверенно говорит он, – не скажу, но подыгрывать в этом вам не собираюсь.

– Нет-нет, я… – Мозг отказывается думать в этот момент. Он даже не способен на то, чтобы выдумать что-то. – Я и не говорю, чтобы вы поддерживали, но на то сложились обстоятельства и… – Я в замешательстве и озабочен тем, можно ли ему доверять.

– Я никому не скажу. Но если это будет противоречить интересам агентства, то, знайте, Джексон, что… я выйду из игры… – тонко подмечает он, воплотившись передо мной тем самым скверным начальником.

– Дайте нам время, – более твердо произношу я; как бы эти слова не долетели до чьих-либо ушей, – и мы все уладим.

Он коротко кивает, а я обыскиваю взглядом массу людей в поиске знакомых лиц.

– Милане передайте, что съемки для нее не предполагается. – Я мотаю головой, не мысля о том, что он мне вещает. – И обязательно нужно встретиться за день до проекта. Договорились?

Непроизвольно отодвинувшись от Максимилиана, с глубоким потрясением, застывая в исступлении, я пытаюсь полностью взглянуть на неё. Впитываю в себя ее облик, отчего кровь зажигает огонь в моей крови и начинает отбивать барабанную дробь в ушах. Отличаемая душевным благородством, с изящной медлительностью она плывет в шелковом небесно-голубом пышном длинном до пола, с тянувшимся сзади нее шлейфом, со спущенными плечами платье. Раскованное одеяние с запахом, плотно стянутое, обтягивает ее упругие груди, выставляя весьма открытое декольте на всеобщее обозрение. «Она сбивает с ног любого, смотрящего в ее сторону». Бессознательно спустив взгляд, я обжигаюсь, лицезря разрез платья с одной стороны, обнажающий лодыжку, позволяющий увидеть белые туфли с острыми носами на шпильках, нежно сидящие на ее тонкой маленькой ножке. Волны соблазнительного жара проносятся по всему телу. Каждая линия ее тела оставляет неизгладимый след в моем буйственном мозгу. Искрящийся блеск от ослепительной белизны ее шеи подобен безмятежности небес. Легкий свет пляшет по ее коже. Голову охватывают мелкие-мелкие кудри, небрежно собранные сзади в подобие ракушки, удерживаемые заколками. Кудрявые завитки у лица придают романтичность ее образу. «Моя Роза Дьюитт Бьюкейтер». Серебристые вставки на ее маске оттенка неба мерцают в свете ламп. Пленившись женственностью, внушающей очарование, утратив сердечное спокойствие, я горю желанием всех оттолкнуть, чтобы пройти вперед, к воплощению изящества, и, утратив благоразумие, упасть в бездну безудержной страсти.

– Джексон, извини, но я повторю вопрос. Мы договорились? – выводит меня из транса голос Максимилиана.

Но я, затуманенный сладостным сном, упиваюсь в блаженных мыслях, фильтруя посторонние звуки.

– Джексон, на кого ты… – произносит, замолкая на полуслове, обернувшись. – ООООоооо… Матерь Божья, – поражается наповал. – Миланочка, звездочка. Она являет взору неописуемое зрелище. В ее манере держаться есть что-то поразительное и при этом простое. Зря я исключил ее из сегодняшней съемки. Но ладно. Отдохните!

Утихший пыл вновь вспыхивает огненным жаром. Зарница страсти подхватывает меня, застилая рассудок, так что места для других мыслей не остается. Мы сливаемся с ней взглядами. Одного созерцания будет достаточно, чтобы посчитать её клочком лазури. Даже ямочки на ее щеках заигрывают. Едва уловимая загадочность делает ее неотразимой.

В этом нежном взгляде – всё ее сердце.

Если бы мне когда-нибудь доводилось держать в руках настоящую любовь, то она была бы в этих взорах меня и моей Розы.

«Она простила меня», – чувствую я, созерцая ее мечтательной улыбкой.

Оставив Максимилиана в безмолвии, решительно тряхнув головой, сосредоточенный лишь на одной мысли – приблизиться к ней, я рвусь в самую гущу столпотворения, расталкивая крепкую глыбу из сгрудившихся людей под ее взглядом. В обращенных на этого ангела безупречной женственности, облеченного в небесную вуаль, взглядах мужчин – жар. Откровенное платье, облегающее изгибы и выпуклости фигуры, как нельзя более возбуждают. И сколько бы раз я не видел ее, она умудряется поражать меня снова и снова.

Дыхание, напоенное страстью, сладко обволакивает меня. Ласкаю взглядом ее женственную аппетитную фигуру. Ее тело создано для особенных ласк.

В глубине ее детско-шаловливого взгляда – тень поэтической нежности.

Поймав себя, что не могу оторвать глаз от ее естественных розовых губ, (обожаю покусывать ее нижнюю пухлую губу), покрытых прозрачным блеском, я перемещаю взгляд на Питера, уже что-то жующим, в смокинге, точь-в-точь, как у меня (покупали вместе в Нью-Йорке мне на выпускной в университете, ему на празднование юбилея существования издательства, где он в настоящее время числится директором) и Ритчелл, окутанную в красное платье. Пальцами стиснув запястье подруги, моя обворожительная озирается по сторонам, вороша затаенные думы. По их жаркому румянцу, особенно у моей любимой, можно догадаться о предмете их разговора.

Тоненькая прозрачная ниточка, пронизывающая шею Миланы, с буквой «М», смотрится хоть и просто, но настолько чувственно, чего не скажешь о груде тяжелых цепей с камнями у других женщин. Овеянная летним лазурным облаком, она подобает на героиню старинных романов, выдавая обаяние и несравненность современности на лицезрение.

Облекаясь в пламенного мечтателя, внимая этому великолепию, не смея противиться тому, что меня безоговорочно взяли в плен, почти приблизившись, не отрывая от этого голубого сияния глаз, примечаю, что ее взгляд, подведенной сурьмой для глаз, словно безмолвно просит комплименты.

Ее смущенность знаками внимания, оказываемого ею неотрывными взглядами, еще больше порабощает меня, заставляя воспылать чувствами до самозабвения. Столь дивные от чувственного наслаждения ощущения – подлинный дар любви.