Читать онлайн Каникулы Уморушки бесплатно

Глава первая,

в которой Маришка становится принцессой и получает загадочное письмо

Маришка стала принцессой после третьего класса. А случилось это вот как. Однажды на самом-самом последнем уроке, когда учебный год уже заканчивался и начинались летние каникулы, в третий «Б» кто-то тихонько постучался.

– Войдите, – сказала Маришкина учительница Ирина Петровна.

И в класс вошел Игорь Игоревич Башмаков – преподаватель русского языка и литературы. Извинившись за вторжение, он поздоровался и попросил Ирину Петровну разрешить ему сделать небольшое объявление.

– Пожалуйста, Игорь Игоревич, объявляйте, – милостиво разрешила учительница.

И тогда Башмаков повернулся к классу и…

…С этого-то и началась наша история.

– Вы знаете, ребята, – сказал Игорь Игоревич, – что скоро состоится смотр школьных драмкружков. А у нас ЧП: исполнители главных ролей Саша и Даша Сундуковы переехали в другой город на новое местожительство! Мы сделали декорации, сшили костюмы, выучили свои роли назубок, – а главных артистов нет! Может быть, в вашем классе они найдутся?

И Игорь Игоревич со жгучей надеждой посмотрел на третий «Б».

– У нас все артисты! – сказала Ирина Петровна с гордостью за свой класс. – Выбирайте любых!!

Сраженный такой щедростью, Игорь Игоревич на мгновение растерялся, но потом опомнился и бросился выискивать из сорока мастеров сцены двух подходящих для спектакля. Выбор его остановился в конце концов на Маришке Королевой и Пете Брыклине.

– Вот… – сказал он нерешительно, все еще боясь ошибиться. – Эти двое подходят… – И уже с опозданием спросил Маришку и Петю:

– А вы хотите в спектакле участвовать?

– Конечно, хочу! – не раздумывая, ответила Маришка.

А Брыклин сказал:

– Смотря кого играть…

– Ты – Кота в сапогах, а девочка – принцессу. Костюмы уже готовы и словно на вас сшиты. Ну что: согласны?

– А можно я буду не в сапогах, а в кроссовках? – снова полюбопытствовал Брыклин. – В кроссовках бегать удобнее.

– Бегать тебе не придется, у нас маленькая сцена, – ответил Игорь Игоревич. – И, потом, где ты читал про Кота в кроссовках? В мировой литературе такого образа нет. Это твое свежее прочтение классики?

Не дождавшись ответа от Пети, Башмаков объявил:

– Смотр школьных театральных коллективов начнется первого июня и продлится десять дней. У нас мало времени и уйма работы! До встречи, ребята!

И Игорь Игоревич, поблагодарив Ирину Петровну и еще раз перед ней извинившись, ушел. А Ирина Петровна, усмирив лишь одним взглядом из-под черных бровей расшумевшийся класс, сказала:

– Надеюсь, что Маришка и Петя не посрамят третий «Б» и выступят в спектакле достойно. Удачи вам, Брыклин и Королева! После смотра можете разъезжаться по дедушкам, бабушкам и лагерям отдыха, а сейчас – за работу!

И тут прозвенел звонок: последний звонок в этом учебном году.

– Счастливо вам отдохнуть, ребята! – улыбнулась Ирина Петровна. – Все свободны! До встречи в сентябре!

Бывший третий «Б» дружно сорвался с мест и вытек шумящим ручьем на улицу.

А на улице была весна: радуясь теплу и синему небу, кричали, как первоклассники на перемене, воробьи на деревьях, тополиный пух белой метелью кружил по пыльным улочкам Светлогорска, небольшие пестрые компании здешних собачонок деловито перебегали центральную площадь города и пропадали в густых зарослях горпаркового чертополоха, на крышах домов и государственных учреждений коты и кошки принимали солнечные ванны, лениво подставляя целительным лучам свои спины, бока и мохнатые брюшки, где могла, из земли, из-под асфальта лезла трава, тянулись вслед за ней неприхотливые одуванчики. Лето стучалось в ворота Светлогорска – триста семьдесят шестое лето в его жизни.

Маришке хотелось гулять и гулять по тополиной пороше, вспугивая очумевших от майской теплыни воробышков, но нужно было идти домой радовать родителей своими успехами. Папа и мама обещали вырваться к обеду на часок к дочке, но почему-то не вырвались, и квартира была без них тиха, как остановившиеся часы. Тогда Маришка решила позвонить родителям на работу.

– Это ты, Маришка? – спросил в трубке папин-мамин коллега Гейзеровский. – Как дела?

– Отлично, – ответила Маришка.

– А в дневнике?

– Тоже отлично. Дядя Гоша, где родители?

– Порадовать хочешь? – Гейзеровский тяжело вздохнул. – Сейчас не получится: они оба в морозильнике сидят. Срочно потребовалось испытание нового снегообразователя.

– А когда они оттуда вылезут?

– Кто его знает… К ужину будут дома. А ты, Маришка, обедай самостоятельно и здорово не скучай.

И дядя Гоша положил трубку.

Обедать не хотелось, тем более в одиночестве.

– Мало ли чего тебе не хочется! – сказала сама себе Маришка, поставила греться на плиту кастрюлю со щами и отправилась доставать газеты и журналы из почтового ящика.

Кроме обычной корреспонденции она обнаружила в ящике странный конверт, без марки, с какими-то каракулями. Вот такой:

Маришке Каралевай

в Свитлагорск

на улицу Гогаля

от У.М.

«Странно, – подумала Маришка, – марки нет, адрес кое-как написан, а письмо дошло… Чудеса!»

И она побежала обратно в квартиру, на ходу разрывая конверт и гадая, от кого бы могло быть это послание.

С первых же строчек Маришке стало ясно, кто скрывался за этими загадочными «У.М.». Ну, конечно же, Уморушка! Маришка выключила газовую плиту и погрузилась в чтение. И вот что она прочла:

«Здравствуй мая падрушка Мариша! Горячий привет тибе, Мите и Иван Иванычу от миня, Шустрика и деда Калины и всех-всех! И всем-всем! Во первых страках своево писма саабчаю тибе што я кончила первый клас и пиришла во второй. Чиво и тибе жалаю! У нас все харашо, все живы и здоровы и никто Чащу не рубит и пусть папробует. Я соскучилась по тибе и вам. А ты соскучилась? Я приеду к тибе пагастить на нидельку обязательно. Можно я приеду? До горада я дабирусь сама а там встричай за околицей где чугунка кончаица и люди вылазят. Буду скоро в перву ночь как народитца месяц. Не проспи! От миня, Шустрика, деда Калины и всех-всех горячий привет тибе и все-всем! Астаюсь твая вечная падрушка Умора Муромская.

Цалую и обнимаю крепка-крепка».

Весь текст Уморушкиного письма был разукрашен красным карандашом Калины Калиныча, а в самом низу письма была сделана приписка: «Ай-ай-ай… Стыдно, Уморушка! Перепиши!»

Под этой припиской синела другая: «Извините за ошипки. Пириписывать некада. У.М.».

Маришка так обрадовалась, что сразу же захотела поделиться своей радостью с кем-нибудь из близких. Но папа и мама еще сидели в морозильнике, Митя находился за много километров от Светлогорска и единственный человек, с которым можно было бы поделиться здесь ТАКОЙ новостью, был, конечно, Иван Иванович Гвоздиков.

– Иван Иванович! – закричала Маришка в трубку, как только старый учитель подошел к телефону. – Уморушка приезжает!

– Здравствуйте, Мария Васильевна, – сказал Гвоздиков, – докладывайте по порядку.

– Ой, простите, здравствуйте… – Маришка помолчала секунды две и снова сообщила: – Уморушка приезжает. Одна. На недельку. Когда месяц народится. Встречать за околицей, где чугунка кончается.

– Очень приятно, я рад, – донесся потеплевший голос Гвоздикова. – А то, признаться, что-то я заскучал…

– Уморушка вас развеселит! – бодро выкрикнула Маришка.

– В этом я не сомневаюсь, – охотно согласился Иван Иванович. – Теперь, главное, не проворонить гостью: не очень точно она определила место встречи и дату приезда.

– А правда, – удивилась Маришка, – где у нас околица? А где чугунка? А когда месяц народится?

Маришка ахнула, ойкнула и затараторила в телефонную трубку: – Иван Иванович, провороним! Чугунку не знаем, околицы нет, с месяцем тоже ничего не ясно! Провороним, Иван Иванович!

– Погоди, Мария Васильевна, успокойся. Ты что: письмо получила или телеграмму?

– Письмо!

– Обратный адрес есть? Хотя какой так обратный… – Иван Иванович помолчал немного и снова спросил:

– Про деда Калину пишет?

– Пишет! Калина Калиныч приветы шлет!

– Приветы… Спасибо, конечно… А провожатых?

– Ничего про них не написано!

Гвоздков помолчал еще полминуты. Маришка, собрав всю свою волю в кулак, молчала тоже. Наконец Иван Иванович произнес нерешительно:

– Ну что ж, займусь рассчетами. Ночь рождения месяца узнать для нас, Мария Васильевна, пустяки. Околица, как я полагаю, находится там, где чугунка кончается. А кончается она для лешаков там, где для нас начинается. Понятно?

– Почти, – честно призналась Маришка. – А где эта чугунка кончается и где начинается?

– Я так понимаю, – самодовольно хмыкнул в трубку Иван Иванович, гордясь своей сообразительностью, – что начинается и кончается она у вокзала. Ведь чугунка – это железная дорога!

– Правильно, Иван Иванович, правильно! – радостно прокричала в ответ Маришка. – Как я только сама не догадалась!

– Еще успеешь Уморушкины загадки поотгадывать, – успокоил ее Гвоздиков. – У нашей лесовички этого добра впрок заготовлено. Давай лучше подумаем, на каком поезде она приедет. На утреннем или вечернем?

– А мы оба встретим!

– Ну что ж, Александр Македонский вряд ли смог бы лучше тебя ответить на этот вопрос. Встретим оба, – Иван Иванович подумал немного о чем-то и добавил:

– Вот что, Мария Васильевна, пусть твои родители мне вечером позвонят. Мы с ними посоветуемся, как лучше гостью принять.

– Хорошо, – ответила Маришка и, попрощавшись с Гвоздиковым, положила трубку на место.

Глава вторая,

в которой Маришку оставляют на попечение

А вечером Маришка узнала еще одну новость: ее родители едут в срочную командировку! Новая модель снегообразователя, над которой бился весь папин-мамин коллектив целый год, удалась наславу. Но работал он пока только в морозильнике: в теплом помещении из него текла вода, а снег почему-то не лез.

– Опробуем снегообразователь в Заполярье и вернемся, – сказал папа Маришке. – А ты у дедушки с бабушкой погостишь.

– Стране нужен хлеб, а хлебу нужен снег, – сказала мама.

– Я понимаю… – Маришка, и правда, все понимала. – И к дедушке с бабушкой я хочу…

– Так в чем же дело? – удивился папа.

– Сегодня и поедешь, – заявила мама. – Дорога знакомая, не первый раз едешь.

– Я куда хочешь доеду, – скромно призналась Маришка, – дороги я не боюсь. Но у нас в школе смотр драмкружка. Городской смотр! А я участвую.

Папа сел на диван и задумался. Положение было безвыходным: самолет в Заполярье улетал на рассвете, дочку оставлять одну было нельзя ни под каким видом, срывать участие в смотре тоже получалось как-то непорядочно.

– А я еще письмо получила… – подлила масла в огонь Маришка. – Ко мне подружка в гости едет.

И она достала странный конверт и показала его родителям.

– Это еще от кого? – удивилась мама. – Боже, какие каракули!

– Она в первом классе пока. Правда, уже закончила…

– Кто же это такая? – папа повертел конверт в руках. – «У.М.» Ульяна? Урсула?

– Уморушка! – улыбнулась Маришка. – Помните, я вам про нее рассказывала?

– Сказку твою мы помним, но верить в такие фантазии отказываемся, ты уж извини, – Мама присела к папе на диван и усадила рядом дочку. – Леших не бывает, это – фольклор, народные предания и легенды.

– А это? – Маришка снова показала родителям кривобокий конверт.

– А это глупые шутки твоих подружек, – мама упорно стояла на своем. – Тебя разыграли, а ты поверила. Обыкновенная первоапрельская шутка.

– Май на дворе, без пяти минут июнь, – папа снова взял в руки конверт, снова повертел его перед глазами и, немного смущаясь, спросил:

– Почитать можно?

– Секретов нет, читайте.

Папа и мама склонились над письмом. Минуты три в комнате было тихо. Наконец, кончив читать, мама сказала:

– Конечно, это розыгрыш. Хорошо продуманный оригинальный розыгрыш. Слова-то какие употребляют: «околица», «чугунка»… Нынешние дети таких слов и не слыхали, наверно.

– В книгах зато читали, – папа почему-то не спорил с мамой, скорее, поддакивал. – А вот написали как ловко! Нарочно так не напишешь.

– Ловко это написано или не ловко – для Маришки не имеет уже никакого значения. Вечерним поездом она едет в Апалиху. – Мама поднялась с дивана, готовая к решительным действиям. – В школе найдут замену нашей артистке.

– Смотр через десять дней! Я – принцесса! Все роли уже распределены! – Маришка готова была заплакать, но, конечно, плакать не стала. – Через десять дней – пожалуйста! – поеду в Апалиху.

– Десять дней одна в городской квартире? С цветным телевизором, газовой плитой и с английским замком? Ну уж нет!

Мама достала Маришкин чемодан и стала укладывать вещи.

– Может быть, соседи посмотрят? – робко вмешался папа. – Всего-то десять дней…

– А ты их видел когда-нибудь – наших соседей? Ты помнишь, как их зовут?

Папа напряг свою тренированную память ученого, но вспомнить соседей по этажу не смог.

– Вот и познакомимся… Три года рядом живем, а друг дружку не знаем.

– У нас в Заполярье самолет улетает, а ты знакомиться с соседями решил! Поздно спохватился.

– Лучше поздно, чем никогда… – Папа тоже поднялся с дивана, положил конверт на стол и тяжело вздохнул:

– Приедет гостья, а у нас никого нет… Не по-людски это.

– Какая гостья? – ахнула мама и посмотрела на папу так, как будто впервые его увидела. Ты что, Вась?.. Какая гостья?..

– Может, и никакой… А может… – папа махнул рукой и не стал договаривать.

Но мама и Маришка его хорошо поняли.

– А еще ученый человек!.. Кандидат наук!.. В леших верит!

Маришка испугалась, что родители могут впервые в жизни серьезно поссориться, и поспешила вмешаться:

– Ну хорошо-хорошо! Леших нет, а подружка все-таки приезжает! Хоть у Ивана Ивановича спросите!

– У какого Ивана Ивановича? – удивилась мама. – У дедушкиного приятеля?

– Ну да, у него!

– Он тоже хороший фантазер, тебе не уступит, – мама закрыла чемодан, отложила его в сторону. – Ты помнишь, что он наговорил нам тогда? – обратилась она к папе.

– Ничего сверх того, что рассказала Маришка. Он просто подтвердил ее слова.

– Он подтвердил ее сказки!

– Веселый старик, что тут плохого?

Маришка подошла к телефону и набрала номер Гвоздикова.

– Иван Иванович? Добрый вечер! Да, передаю трубку папе, – и Маришка протянула трубку отцу.

Пожалуй, ни к чему пересказывать весь длинный и путанный разговор Маришкиных родителей с Иваном Ивановичем: разговор получился не из легких. Но кончился он победой старого учителя. Когда папа положил трубку на место и вытер пот со лба, он устало сказал:

– Ну что ж, Мария… ваша взяла! Оставляем тебя Ивану Ивановичу на попечение. Встречайте свою Уморушку, участвуйте в смотре и – марш в Апалиху! – на летний отдых.

– И чтоб никаких приключений! – строго добавила мама.

– А это уж как получится… – тихо прошептала Маришка и стала готовится к переезду на квартиру Ивана Ивановича.

Глава третья,

в которой Калину Калиныча тянут за язык

Когда Уморушка пошла в школу, то она сделала очень неприятное для себя открытие: оказывается, на уроке нужно сидеть тихо и смирно, а если хочешь что-то сказать, то следует поднять правую руку (левую почему-то нельзя!) и терпеливо ждать, когда тебя спросят. Такие правила были написаны явно не для Уморушки. Как она себя ни сдерживала, но к концу первой четверти у нее в дневнике получилась вот такая картина:

Арифметика – 5 (27 замечаний и 14 серьезных предупреждений).

Пение – 4 (13 замечаний и 26 серьезных предупреждений).

Основы колдовства – 5+ (14 замечаний и 1 серьезное предупреждение).

Основы доброты – 5+ (замечаний нет).

Природоведение – 5+ (28 замечаний и 36 серьезных предупреждений).

Устное народное творчество – 5 (10 замечаний и 8 серьезных предупреждений).

Физкультура – 5+ (замечаний нет).

Поведение – хуже некуда.

Прилежание – так себе.

– Ну и что будем делать, внученька? – спросил Уморушку Калина Калиныч, ставя в дневнике последнюю отметку. Будем продолжать в том же духе или начнем исправляться?

– А чего я сделала? Я ничего не делала… – не глядя в глаза деду, прошептала Уморушка. – Учусь-то я хорошо…

– А на уроках как сидишь?!

– Как? – удивилась Уморушка.

– Как егоза! – рассердился старый лешак.

Уморушка попыталась вспомнить, как выглядит егоза, но не вспомнила.

– А на кого она похожа, дедушка?

– На тебя! – окончательно рассердился Калина Калиныч и пригрозил внучке: – Если до конца учебного года не исправишься – не видать тебе каникул, как своих ушей!

Уморушка тут же скосила до предела глаза: левый – налево, правый – направо, но ушей, и правда, не увидела.

– Я же не виновата, что я такой живой ребенок… Я же маленькая еще. Единственная дочка в семье… – выложила она Калине Калинычу свои главные козыри.

Но старый лешак не стал даже слушать внучкины оправдания.

– Заговаривай зубы и отводи глаза своим родителям, а меня на мякине не проведешь! Или хорошее поведение – и в награду каникулы, или… или я лишу тебя чародейной силы!

Уморушка побледнела. Только научилась кое-чему из колдовства и – нате вам! – уже прощайся с чародейной силой!..

– Деда-а-а!.. – заныла Уморушка привычным воем. – Сказала ведь – не буду, значит, не буду!..

– Что не будешь? – попросил уточнить Калина Калиныч.

– Все не буду, – пообещала Уморушка. – Скакать не буду, подсказывать не буду, язык отвечающим показывать… Мало ли чего! Всего не упомнишь.

Калина Калиныч задумался. После долгих колебаний спросил с сомнением:

– Твердо обещаешь?

– Твердо!

Старый лешак посмотрел на внучку чуть ласковее и, после небольшой паузы, сказал:

– Ну вот… Так-то лучше… А то – стыд на всю Чащу… А каникулы у вас будут, я обещаю.

И тут Уморушка вдруг спросила:

– А если я ни одного замечания не получу, ну, ни одногошеньки!.. – тогда в Светлогорск к Маришке съезжу?

– Куда?.. – удивился Калина Калиныч. – В Светлогорск?! К людям?!

– А что? Они-то к нам ездили!

Калина Калиныч хотел было произнести громовым голосом привычную фразу: «Ни под каким видом!» и быстренько улетучиться, но в последний миг вдруг передумал и сказал:

– Ну что ж… Если ни одного замечания не получишь, то, пожалуй, и съездишь к подруге в город. Только этому, Уморушка, никогда не бывать – не из того ты теста леплена, чтобы на месте сидеть.

– Я-то? – переспросила Уморушка.

– Ты-то, – подтвердил Калина Калиныч.

– А вот увидишь! – посулила Уморушка.

– Ну-ну… – усмехнулся Калина Калиныч.

– Так по рукам?

– По рукам!

Калина Калиныч, продолжая тихо улыбаться в седые усы, протянул внучке руку, и та не замедлила крепко вцепиться в нее своей ручонкой.

– Федюшк, – крикнула Уморушка вертевшемуся неподалеку подростку-водяному, – а ну-ка, разними.

Федюшка охотно исполнил просьбу, а потом спросил:

– А про что спор?

– Тсс!.. – сказала Уморушка, прижимая указательный палец к губам. – Пока тайна!..

Глава четвертая,

в которой Калина Калиныч сдается на милость победителя

Всякая тайна рано или поздно становится явной. Минуло еще три четверти, и всей Муромской Чаще стал известен спор между Уморушкой и ее дедом. А позаботилась об этом сама Уморушка. Еще бы: за все три четверти она не получила ни одногозамечания!

– Не иначе тебе нечистая сила помогла, – удивлялся Калина Калиныч, записывая в дневник любимой внучки одни пятерки. – Без колдовства тут никак не обошлось, ну, никак!

Дедушкины слова очень возмутили Уморушку, и она, пыхтя от негодования и горькой обиды, стала выговаривать деду:

– Всегда так!.. Чуть что – «Нечистая сила помогла!..» Поможет кто – жди!.. Сама молчала, сама ниже травы, тише воды сидела. Думаешь, легко, деда, так сидеть? Попробуй! И дня не высидишь. Или подскажешь кому-нибудь, или за ухо дернешь А я помалкивала, за ухи не дергала…

– Знаю, что не дергала, знаю, что помалкивала… Оттого и дивлюсь: не чародейство ли это?

– Не-а… – ответила Уморушка и почему-то покраснела, как рак.

Но дедушка не заметил перемены в окраске внучки, а может быть, сделал вид, что не заметил. Расписавшись в дневнике за учителя, он вручил его Уморушке.

– Держи, отличница. Иди, хвастай перед братьями и родителями!

Но уходить из лесной школы Уморушка не спешила.

– А обещание? – спросила она и уставилась на деда прокурорским взглядом. – Забыл, деданя?

– Какое обещание? – попробовал юлить Калина Калиныч. – Что-то запамятовал…

– К Маришке съездить, в Светлогорск!

Старый лешак прошептал что-то под нос – не то укорил себя за длинный язык, не то пробубнил заклинание – и начал потихоньку растворяться в воздухе.

Но Уморушка была начеку.

– Деда, не крути! Держи слово!

Калина Калиныч нехотя вернулся в прежнее состояние и сердито буркнул:

– Мала еще по городам ездить! Подрасти чуток!

– Ребенки должны получать яркие впечатления с детства! Ты сам родителям так говорил! Держи слово, деда!

Калина Калиныч затравленно покрутил головой, словно бы надеясь найти кого-нибудь, кто бы защитил его от настырной внучки, но никого, кроме водяного Федюшки, свидетеля его злополучного спора, не увидел.

И тогда старый лешак сдался.

– Хорошо, – сказал он, – поедешь в гости к своей Маришке. Но смотри: ежели что…

– Знаю: буду пенять на себя! – Уморушка вспомнила о брате и робко спросила напоследок деда: – А если еще и Шустрика взять? Вдвоем пенять не так обидно, как одной.

Но Калина Калиныч отказался пустить внука, хотя в глубине души понимал, что так бы ему самому было спокойнее за Уморушку.

– Нет, – сказал старый лешак, – Шустрик останется в Муромской Чаще. Лесной Совет принял решение о расчистке этим летом пещеры Змея Горыныча от тысячелетней трухи и мусора, и Шустрик с другими своими товарищами отправится на раскопки. Поедешь в Светлогорск одна, если родители возражать не станут.

– Они не станут! – заверила Уморушка деда. – Они сознательные. Я же не так просто еду, я свой уровень повышать еду.

– Какой уровень? – удивился Калина Калиныч.

– Пока не знаю, какой, – пожала плечами Уморушка. – Какой-нибудь повышу.

И она побежала к Федюшке и другим друзьям хвастаться своей победой в споре с дедом.

– Письмо, письмо напиши! – крикнул ей вслед Калина Калиныч. – Маришкиных родителей предупредить нужно!

– Хорошо-о-о!.. Напишу-у!.. – откликнулась Уморушка и, вытянув руки в стороны и сильно оттолкнувшись от земли ногами, взмыла над луговыми травами.

Глава пятая,

в которой Петя Брыклин попадается на крючок

У каждого человека есть второе «я» или иначе «альтер эго». Некоторые люди не знают об этом и живут себе припеваючи. А вот те, кто знает…

Маришкин одноклассник Петя Брыклин был из тех, кто знал. Об Альтер Эго ему рассказала бабушка Виолетта Потаповна, которая, в свою очередь, вычитала все данные о втором «я» из толстенной книги под названием «Этика». Ей очень хотелось, чтобы ее внук вел себя в жизни этично, а не совсем напротив.

– Помни, Петечка, – сказала Виолетта Потаповна, заглядывая внуку в глаза проницательным взглядом, – в человеке сидит еще один как бы человек по имени Альтер Эго и он, этот Альтер Эго, толкает того человека на противоположные поступки.

– Руками толкает? – спросил удивленно Брыклин. – Или ногами пихается?

– Словами. Против слов очень трудно человеку устоять.

– А если уши заткнуть? Заткнуть уши и не слушать его. Нельзя разве?

– Нельзя, – горестно развела руками Виолетта Потаповна, – Альтер Эго внутри сидит, от него не скроешься. Одно спасенье – думать, НА ЧТО толкает Альтер Эго. Если на хороший поступок – нужно прислушаться, если на плохой – стой крепче прежнего.

«Вот еще заботы не хватало… – подумал Брыклин, но вслух говорить этого не стал, не хотел расстраивать бабушку. – Мало мне учителей в школе, так еще какой-то Альтер Эго прибавился!»

Петя решил проверить бабушкины слова и прислушался. Но никакого внутреннего голоса он не услышал. Целую неделю Петя ходил с чуть повернутой набок головой и все пытался уловить хоть какое-то бормотание в своем животе. Но второе «я», как видно, впало в длительную спячку и молчало, подобно двоечнику у доски. Наконец, Пете надоело караулить невидимку и он позабыл про него. Но вот однажды…

Однажды Петя Брыклин шел по Большой Собачьей улице и повстречал на свою беду завуча из тринадцатой новокуличанской школы Светлану Николаевну Барабанову.

– Брыклин! Петр! – радостно воскликнула бывшая детсадовская воспитательница Пети. – Тебя-то мне и надо!

– Здравствуйте, Светлана Николаевна… – поздоровался Брыклин. – Рад видеть…

– Ты, Петенька, самый озорной в группе был, так в память и въелся, – учительница улыбнулась бывшему воспитаннику и продолжила: – Но я твой актерский талант отметила. Такой талант – на всю жизнь зарубка!

Впервые услышав о своем артистическом таланте, Брыклин, однако, не стал разубеждать Барабанову, а только скромно потупил голову и немного зарделся.

– Все-таки, какое счастье, что я тебя повстречала! – продолжала тем временем завуч новокуличанской школы. – Через три дня городской смотр школьных драмкружков, а у нас нет подходящего артиста на главную роль! Петечка, выручай!

– Я уже занят, Светлана Николаевна… Я Кота в сапогах играю. Мы тоже в смотре участвуем.

– Кота в сапогах любой изобразить сумеет. А вот пушкинских героев зрителю на должном уровне преподнести – не каждому дано!

– Пушкинских и я не смогу, – честно признался Петя. – Вот Кота…

Но Барабанова не пожелала даже дослушать Брыклина.

– Нет! Нет! И нет!.Лучше тебя бесенка никто не сыграет! Ты читал «Сказку о попе и работнике его Балде»?

– Ну, читал…

– Так роль бесенка Пушкин писал прямо для тебя!

Петя немного усомнился в правоте такого утверждения, однако промолчал. А Барабанова, воспользовавшись его замешательством, снова ринулась в атаку:

– У вас призы давать актерам будут?

Брыклин пожал плечами: этого он не знал.

– А у нас будут! – радостно воскликнула предводительница новокуличанской детворы. – Шефы на плейеры расщедрились и еще на «дипломаты».

Петя ахнул: плейеры!.. Предел его мечтаний!..

По обомлевшей физиономии Брыклина учительница догадалась, что рыбка уже на крючке и пора ее вытягивать из реки.

– Тебе что хотелось бы получить? – спросила Светлана Николаевна гения сцены, для которого писал роли сам А.С. Пушкин. – Плейер или «дипломат»?

– Конечно, плейер!

– Ты его получишь, – тут же заверила Петю Барабанова. – Директор школы так и сказала: «Плейеры – в первую очередь приглашенным!»

– Так и сказала? – недоверчиво выдохнул Брыклин.

– Да, так и сказала, – снова подтвердила учительница.

– Ну что ж, я подумаю…

– Думать уже некогда, Брыклин. Послезавтра в десять тридцать репетиция. – Светлана Николаевна сделала небольшую паузу и спросила:

– Где наша школа расположена, знаешь?

– Знаю, – ответил Брыклин. – На трамвае нужно ехать до Новокуличанска, а там пешком метров сто.

– Триста, – поправила Барабанова Петю. – Но это все равно рядышком. Так ты приедешь к нам?

Брыклин пожал плечами:

– Я подумаю…

– Ну, думай, думай. – Барабанова улыбнулась и стала прощаться. – Ладно, Брыклин, уже поздно, я спешу. До скорой встречи! Не забудь: репетиция в десять тридцать!

И Светлана Николаевна быстро зашагала к трамвайной остановке.

Глава шестая,

в которой Альтер Эго подает голос

А Петя Брыклин стал думать. Хотя, если сказать по совести, и думать-то тут было нечего: желанный приз – это, конечно, здорово, но выступать за чужую школу, предавая при этом свою, это, без всякого сомнения, свинство. Петя был смышленый мальчик, и он быстро обо всем догадался.

– Ну уж нет, – сказал он решительно самому себе, как только бывшая воспитательница оставила его в покое. – Предателем я не был и не буду. А плейер мы еще купим!

И он, взбодрив себя довольно зыбкой надеждой, зашагал домой. Но дома, стоило ему только уединиться в своей комнате, дурные мысли снова приползли к нему: «Купят тебе плейер, держи карман шире!.. У мамы сапог зимних нет, у папы шапка старая… А ты – плейер! – И никакое это не предательство, а взаимовыручка. Тебя кто попросил? Твоя бывшая воспитательница. А ты ее за воспитание так благодаришь?»

Петя мотнул головой, и дурные мысли вылетели из нее на некоторое время.

– Не уговорите, не таковский я… – прошептал Брыклин и подошел к окну, чтобы хоть как-то отвлечься.

За окном было уже темно, внизу у второго подъезда тускло светила лампочка в сорок ватт, по-братски делясь освещением с первым – Петиным – подъездом. Обычно ее здорово выручала луна, но сегодня на небе висел тоненький месяц и, если он и светился, то не столько светом, сколько худобой и прозрачностью. Черные листья тополей тихо шуршали под окнами, навевая на Петю печаль и тоску.

«За две школы выступать нельзя: все равно одна победит, а другая проиграет… Скажут, нарочно так сделал… Да и не получится за две школы: репетиции тут и там в одно время. Разорваться что ли?»

Подумав о разрывании себя на две части, Брыклин вспомнил об Альтер Эго.

– Ну, что молчишь? – спросил он мысленно второе «я». – Советуй, как поступить!

– По-совести, – ответил вдруг Альтер Эго.

– А это как?

– Не притворяйся, сам хорошо знаешь.

– А если я так не хочу? Если мне хочется плейер получить?

– Тогда потеряй совесть – и никаких проблем!

Брыклин сжал зубы от злости и сердито хмыкнул:

– Молчи, совестливый! Тебе-то плейер не нужен! Тебе вообще ничего не нужно, поэтому и выступаешь!

Он передразнил второе «я»:

– «Совесть-совесть!..» А если бы ты с руками-ногами был, не так бы пел!

– Ну что ж, смотри сам, Петька… А меня больше не спрашивай, – и Альтер Эго умолк.

– Выключился, учитель… – проворчал Петя Брыклин уже вслух и отправился на кухню пить чай.

– Ты что, Петенька, не ложишься? – спросила его Виолетта Потаповна. – Уже поздно.

– Не спится что-то… – Петя присел за стол рядом с бабушкой и лениво, без всякого аппетита отпивая душистый чай, спросил немного невпопад:

– Когда тебя просят доброе дело сделать, то надо его делать или нет?

– Конечно, нужно! – отозвалась бабушка.

– А если из-за этого других людей подведешь?

– Тогда, конечно, не нужно.

Петя вздохнул: «Ловко получается: и так, и так плохо! Кого-нибудь да обидишь…»

– А в чем дело, Петечка?

Но Брыклин не стал делиться с бабушкой своими проблемами. Допив чай, он пожелал Виолетте Потаповне спокойной ночи и поплелся к себе в комнату, где дурные мысли вновь накинулись на него с особой яростью: «Спи, спи, Петечка!.. А плейера тебе не видать! Светлана Николаевна так на тебя надеется, а ты ей неблагодарностью ответишь? Молодец, хороший воспитанник! Плейеров хороших в продаже может долго не быть, а тут – через неделю, задаром! Плейер пока только у Кузнечикова есть, а тогда и у тебя будет. Кузнечиков от зазнайства враз вылечится! А ты зазнаваться не будешь, ты сам плейер поносить дашь! И друзья тебя поймут и простят. Соглашайся, Петя, соглашайся!..»

Брыклин подошел к окну, взглянул на далекий, просвечивающийся насквозь месяц, прислушался к чуть слышному отсюда перестуку колес пассажирского поезда и тихо, боясь признаться в этом самому себе, согласился…

Глава седьмая,

в которой Маришка и Уморушка приходят к важному решению

Уморушка приехала в Светлогорск как и обещала: в ночь, когда народился месяц. Калина Калиныч не стал провожать ее до города, – другие дела и заботы удержали его в Муромской Чаще, – но взял с внучки клятву, что Уморушка будет сидеть тихо-смирно в вагоне до тех пор, пока не приедет на место.

– Иначе смотри, егоза, вмиг лишу чародейной силы! – пригрозил старый лешак, усаживая свою отличницу на поезд.

– Буду сидеть, как приклеенная! – пообещала Уморушка. И тихо прошептала: – Анды-шаланды-баланды…

– Что? – не расслышал Калина Калиныч. И, не дожидаясь ответа, добавил: – В окно не высовывайся, а то ветром утянет!

– Теперь не высунусь… – угрюмо ответила внучка, – до самого Светлогорска…

Она поерзала на жесткой вагонной лавке и еще печальнее повторила:

– Точно, деда, не высунусь, это уж как пить дать!

– Ну и хорошо, ну и славно…

Тепловоз взревел, и состав, набирая скорость, покатил по рельсам.

– Приветы, приветы всем передай! – запоздало выкрикнул Калина Калиныч и, достав из кармана расшитый узорами платочек, замахал им вслед уносящим любимую внучку вагонам.

Маришка и Иван Иванович встретили Уморушку цветами и поцелуями, а потом повели ее домой. Несмотря на поздний час, они устроили приехавшей на каникулы юной лесовичке праздничный ужин с тортом, пирожными, мороженым и лимонадом. Уморушка пробовала все подряд и не успевала восхищаться:

– Ой, какое ЭТО!..

– Ай, какое ЭТО!

– Ух, какое ЭТО!

– Ох, какое ВСЕ!

И хотя ей на самом деле понравилось все, больше всего понравился все-таки лимонад, а точнее, углекислый газ, который старался вырваться на свободу через Уморушкин нос.

На следующий день Иван Иванович собрал после завтрака попечительский совет, на который пригласил Маришку и Уморушку.

– Присутствуют трое: значит, совет собрался полностью, – объявил Гвоздиков своим подопечным. – На повестке дня один вопрос: что делать с зелеными кудрями Уморушки и ее не менее великолепным нарядом?

Маришка посмотрела на подругу и вдруг увидела ее словно другими глазами: действительно кудряшки Уморы за время разлуки успели принять изумрудный оттенок и здорово отличались теперь по цвету от волос светлогорских девчонок. Да и костюм лесовички – домотканое платье, расшитое красными петухами и синими курочками, золотистые липовые лапоточки и вязаные носки из медвежьей шерсти – не очень-то вписывались в требования здешней моды.

– Придется тебя переодеть, – сказал Иван Иванович после небольшой паузы.

– И переобуть, – добавила Маришка.

– И перекрасить, – решительно подвел итог главный попечитель.

– Надо, так надо, я согласная, – не стала спорить Уморушка. – Я краситься люблю, да мне дедушка не всегда разрешает.

– Ничего, сегодня можно, – и, посоветовавшись с Маришкой, Гвоздиков объявил: – Быть тебе, Умора Муромская, светлой шатенкой! Отныне и на весь срок каникул!

И старый учитель пошел колдовать над тюбиками с краской для волос, которой, на Уморушкино счастье, у дочери Ивана Ивановича имелось в достаточном количестве. А Маришка, открыв свой походный чемодан, стала доставать из него платья и запасные сандалии.

– Ну-ка, Умор, примерь…

В тот момент, когда Уморушка с разгоревшимися от азарта глазами примеряла второе платье, в коридоре зазвонил телефон.

– Мариш, возьми трубку! – крикнул из ванной Гвоздиков. – У меня руки в краске!

Маришка подошла к телефону.

– Алло, я слушаю.

Звонил Петя Брыклин. Сбивчиво и неясно он пробубнил однокласснице, что он никак – ну просто никак! – не может выступать в спектакле «Кот в сапогах», а должен выступить в постановке «Сказок Пушкина» новокуличанской школы, так как об этом его попросила любимая воспитательница детсада Светлана Николаевна Барабанова, и он дал ей слово, что выступит. И теперь он не может нарушить слово, данное любимой воспитательнице, и просит Маришку и свой класс на него не рассчитывать, а лучше пусть они постараются подыскать другого кандидата на роль Кота в сапогах, и чем скорее, тем лучше. Выговорив все это, Петя бросил трубку. А растерянная Маришка еще некоторое время продолжала слушать бессмысленное пипиканье.

– С кем это ты разговаривала? – спросила Уморушка Маришку, когда та вернулась в комнату. – Вроде бы, никто не приходил?

Маришка пока не стала объяснять лесовичке, что такое телефон, – ей было не до того, – но на ее вопрос она охотно ответила:

– С предателем я разговаривала! С подлым перебежчиком!

И Маришка рассказала Уморушке, какой коварный удар нанес Петя Брыклин родной школе и родному классу. Выслушав подругу, Уморушка глубоко задумалась. «Покарать его, что ли… Хоп! – и поквитались… А зарок?! А мои обещания?..»

Она тяжело вздохнула и сказала Маришке:

– Нет, подруженька, со свету я сживать его не буду. Дедуля мне за это все ухи оборвет.

– Да я и не просила его со света сживать! – испуганно воскликнула Маришка. – Как Петьку за нашу школу заставить выступать, вот о чем я говорила!

Уморушка повеселела:

– Тогда это проще! Тогда мы его похитим и в вашей школе, когда надо выпустим. Второй раз не переметнется, если в мешке часок-другой посидит, подумает.

– Похитить?! В мешке?! Петьку?!

– А что? Дело обыкновенное. Не он первый, не он последний, кого в мешке похищают. А не хочешь в мешке, давай его в чумадане твоем похитим.

– В чемодане? Да он задохнется, бедненький!

– А мы дырочек навертим. Дело привычное.

– И не поместится он там! Брыклин вон какой, а чемодан вот какой!

– Не волнуйся – моя забота в чумадан Петьку упрятать, – и, считая вопрос решенным, Уморушка крутнулась на одной ножке перед своей подругой: – Ну как, Мариш, это платье в самый раз, али велико? А обувка? Не знаю, как тебе, а по мне – в самый раз!

И она побежала к Ивану Ивановичу, горя от нетерпения поскорее превратиться в светлую шатенку.

Глава восьмая,

в которой Петя Брыклин меняется на глазах

Петя Брыклин приехал в новокуличанскую школу за полтора часа до генеральной репетиции. Предстояли важнейшие процедуры: примерка костюма бесенка и нанесение грима. Костюм новокуличанцам удался наславу: перекрашенное в темно-коричневый цвет спортивное трико было все оклеено клочками рыжеватой шерсти неизвестного происхождения; отлитая на уроках производственного труда в специально для этого сделанных формочках резиновая обувь ничем не отличалась (по внешнему виду) от настоящих копыт. Но, пожалуй, главной гордостью новокуличанских костюмеров был хвост. Составленный из пластмассовых звеньев, он мог свободно менять свою форму: мог изгибаться дугой, мог вытягиваться стрелой, мог принимать форму вопросительного знака или восклицательного (но уже вверх ногами), мог извиваться змеей или сворачиваться баранкой (сворачиваться кренделем он тоже мог). Венчала этот чудный хвост кисточка из надерганных, откуда только пришлось, черных и коричневых волосков. Когда Петя переоделся и показался костюмерам, те ахнули и зарделись от удовольствия: костюм бесенка сидел на Брыклине, как влитой!

– Теперь грим! – скомандовала Барабанова. – Копейкина, Рубенс, Брызгалова – приступайте!

Лучшие художницы новокуличанской школы Оля Копейкина, Галя Рубенс и Вероника Брызгалова усадили кандидата в нечистую силу за маленький столик, поставили перед ним трехстворчатое зеркало и принялись за колдовство. Ножницы, как кузнечики, стрекотали в ловких руках Вероники Брызгаловой, летая над головой Пети и отсекая от его шевелюры все лишнее. Лишнего было много, и Брыклину не хотелось с ним расставаться, но приходилось терпеть, тая в душе надежду, что волосы еще когда-нибудь вырастут и, может быть, даже скоро. Пока Вероника колдовала над прической, дочка артиста областного театра и однофамилица голландского живописца Галя Рубенс накладывала на лицо своей жертвы театральный грим, румяна и тени. А победительница областного конкурса «Юный дизайнер» Оля Копейкина изощрялась в фантазии, где бы получше приляпать или сделать нашлепку.

Через каких-нибудь пятнадцать минут тонкие белесые брови Пети закустились, закурчавились рыже-коричневым мехом; нос, и без того поглядывавший гордо в небеса, еще больше задрался вверх, навеки зарекаясь смотреть на грешную землю; уши Брыклина, маленькие, плотно прижатые к голове, вдруг выросли как на дрожжах и вытянулись острыми лопушками над затылком сантиметров на двадцать-тридцать, – при этом они почему-то свой природный бело-розовый цвет опрометчиво поменяли на цвет кофейной гущи, чуть тронутой местами изумрудной плесенью. После долгих раздумий и тяжелых душевных колебаний Оля Копейкина приклеила к Петиному носу (уже на две трети ему не принадлежащему) большой свинячий пятак. Когда Петя увидел его в зеркале, то непроизвольно хрюкнул от ужаса. Но так как он был умный и смелый мальчик, то сумел все-таки быстро взять себя в руки (точнее, в лапы).

– Ну, что? Готово, девочки? – спросила Барабанова, заглядывая в гримерную.

– Готово! – дружно доложили Копейкина, Рубенс и Брызгалова.

Тогда Светлана Николаевна вошла в комнату к гримерам и посмотрела на Петю.

– СОВСЕМ КАК НАСТОЯЩИЙ!!! – радостно выдохнула Барабанова, временно утратив бдительность борца-атеиста.

– Еще бы клыки приделать и вместо глаз фонарики воткнуть – и стал бы КАК НАСТОЯЩИЙ, – поддакнула ей Галочка Рубенс.

Но клыков, после небольшого размышления, Пете не стали втыкать в рот. И менять глаза на фонарики тоже не стали. Брыклин и так был хорош, так хорош, что если бы черти и в самом деле существовали, то они не задумываясь приняли бы его в свою компанию. А когда бы они узнали, что Брыклин променял родной коллектив третьего «Б» класса на щедрые подарки, наверняка стали бы относиться к нему с огромным уважением.

Глава девятая,

в которой в новокуличанскую школу приносит нечистую силу

Уморушка и Маришка вошли в новокуличанскую школу с парадного входа без всяких приключений. Пожилая нянечка, дежурившая у дверей, лениво окинула девочек и их огромный чемодан сонным взглядом и также лениво подумала: «Носит тут всякую нечистую силу… Полы только топчут…»

Подружки вежливо поздоровались с нянечкой и тут же с горечью убедились, что бедная женщина страдает сильной глухотой. Тогда они не стали расспрашивать, где проходит репетиция драмкружка – это наверняка было бы бессмысленной тратой времени, а решили самостоятельно попробовать найти здешних артистов.

– Идем, – сказала Маришка Уморушке. – Они скорее всего где-нибудь на первом этаже. Зрительные залы всегда на первом этаже делают.

И девочки бодро зашагали по гулкому школьному коридору, непривычно тихому и безлюдному. Нянечка посмотрела им вслед, и снова ленивая мысль пролетела, еле помахивая тяжелыми крыльями в ее голове: «А „дипломаты“ теперь, видать, пошли – ну, настоящие чемоданы!.. И кто эту моду придумывает? Наверное, за границей».

А Уморушка и Маришка с супермодным «дипломатом» уже приближались к заветной цели. Свернув в конце коридора направо, они вдруг уперлись в большие двустворчатые двери с красивой табличкой:

АКТОВЫЙ ЗАЛ

Чуть ниже таблички висел лист ватмана. На нем было написано:

Посторонним не входить!

Идет репетиция!

– Ее-то нам и надо! – обрадовалась Маришка, прочитав объявление.

– Кого «ее»? – удивилась Уморушка. – Нам Петя Брыклин нужен!

– А тут, по-твоему, кто?

– Здесь какая-то репетиция ходит… Вдруг она кусачая? Видишь: «Посторонним не входить!»

Маришка догадалась, что ее подружка может через минуту улетучиться, испугавшись неведомой «репетиции», и поспешила ее успокоить:

– Не волнуйся, она не кусается. Репетиция – это вроде театрального урока. На ней спектакль разучивают.

Уморушка уже знала, что такое спектакль (она их сама устраивала дедушке каждую неделю, но без репетиций), и успокоилась. Подружки приоткрыли одну створку дверей, заглянули в актовый зал и увидели сидящую за столиком с включенной настольной лампой Светлану Николаевну. Она внимательно следила за всем происходящим на сцене и сверяла то, что говорили актеры, с подлинным текстом стихов А.С. Пушкина.

Когда Маришка и Уморушка заглянули в актовый зал, Барабановой не за чем было особо следить: на сцене шла пантомима. Жутковатого вида маленький облезлый бесенок безуспешно пытался подлезть под гнедую кобылу, сделанную руками Вероники Брызгаловой и Галочки Рубенс из твердого картона. Огромная, с очень мирным, по-видимому, характером, лошадь, не шевелясь, стояла на сцене и сосредоточенно думала о чем-то потустороннем. Но стоило только исчадию ада приблизиться к ней вплотную, как лошадь вдруг начинала валиться набок, стремясь упасть на уже порядком взмыленного бесенка, чтобы своей тушей попытаться сделать доброе дело: вышибить из представителя нечистой силы если не душу, то хотя бы дух. Рядом с лошадью-убийцей и затравленным чертенком прохаживалась по сцене длинноногая девчонка, наряженная в мужской костюм крестьянина восемнадцатого века, и без всякого сострадания смотрела на упорные попытки гнедой кобылицы разделаться с варягом из светлогорской школы. Когда лошадь падала, не успев привести свой тайный приговор в исполнение, девчонка поднимала ее на ноги для новых подвигов.

– Зайди с той стороны!.. Зайди с этой стороны!.. Зайди крадучись!.. Зайди быстро!.. – командовала из зала режиссер-постановщик Светлана Барабанова.

Любитель щедрых призов послушно выполнял волю режиссера, но лошадь было постоянно начеку и с огромным успехом отражала все дьявольские ухищрения бесенка и его вдохновителей: С.Н. Барабановой и А.С. Пушкина.

– Центр тяжести не рассчитали!.. – шептала за кулисами Оля Копейкина и прижимала к губам кулачки, перемазанные краской и гуашью. – Нужно было гирьки в ноги кобыле вложить, тогда бы она не кувыркалась!

– А кто ее тогда поднять бы смог? С гирьками в четырех ногах? – остудила подружку Галочка Рубенс. – Этому пацаненку из пятнадцатой школы вовек не поднять!

Пока они спорили, Петя Брыклин сделал еще две безуспешные попытки подлезть под их ужасное творение, чудом избежав оба раза смертельной опасности. Наконец Петя не выдержал, уселся рядом с поверженной кобылицей и тихо заплакал, размазывая по щекам бесовский грим.

– Ты что, Петь? – с неожиданной для него сердечностью спросил длинноногий Балда и заглянул неудачливому чертенку в залитые слезами глаза.

Режиссер Барабанова объявила перерыв и поспешила на сцену к ревущему дарованию.

– Пора, – сказала Маришка. – Действуй, Уморушка!

– Ага… – побледнев. ответила та. – Сейчас…

И распахнув гостеприимную пасть чемодана, громко произнесла:

– Абрус-швабрус-кадабрус!.. Анды-шаланды-баланды!..

– Петя, ты где? – спросила, взбегая на сцену, Светлана Николаевна Барабанова.

– Петька, кончай дурить! – ахая и садясь рядом с лошадью, сказал посеревший от страха Балда.

– Петенька!.. Петенька!.. Где ты?! – сказали дружно из-за кулис юные художницы Брызгалова, Копейкина и Рубенс.

Но Петя Брыклин в одно мгновение исчезнувший у всех на глазах, не отзывался. Не сговариваясь, Барабанова и Балда приподняли гигантское тело лошади: Брыклина под ним не было.

Глава десятая,

в которой Петя бросается из огня в полымя

Уморушка была не так глупа, чтобы тащить здоровенный чемодан с довольно упитанным мальчишкой. Прежде чем переместить Брыклина со сцены в менее уютное местечко, она уменьшила его в размерах.

«Потом обратно увеличу, – подумала она, прислушиваясь к шороху в чемодане, – а пока ТАКИМ пусть посидит, ТАКИМ даже удобнее».

Свершив задуманное, подружки поспешили исчезнуть с чужой территории.

– Теперь на трамвай и домой! – скомандовала Маришка.

– Угу, – охотно согласилась Уморушка. – Ему, поди, там не сладко.

В вагончике трамвая, в который вошли подружки, оказалось свободным одно место, и Уморушка поспешила занять его, поставив рядышком чемодан.

– Пойду талоны прокомпостирую, – сказала Маришка и направилась к компостеру.

– Пробей, пожалуйста, и нам, – попросила Уморушку женщина, сидевшая рядом и державшая на коленях четырехлетнего малыша.

Уморушка, которая ни разу в жизни не пробивала компостером талоны, с удовольствием отправилась выполнять просьбу соседки. И это было ее роковой ошибкой, потому что в ту же минуту карапуз, привлеченный шуршанием в чемодане, с удивительной ловкостью сумел отомкнуть на чемодане блестящие замочки. Крышка мгновенно приподнялась и тут же захлопнулась, но мать и сын успели заметить, как из чемодана что-то юркнуло на сиденье и, скатившись вниз, быстро поскакало, лавируя между ног пассажиров, к выходу.

– Что ты наделал?! – сердито зашептала мамаша на ухо озорнику сыну. – Ты выпустил чужую морскую свинку!

– Нет, обезьянку! – вступил в пререкания карапуз. – Это была обезьянка!

– Хорошо-хорошо… – зашептала, успокаивая юного спорщика, его перепуганная мать. – Это была обезьянка! Только помолчи хоть немного!

Она захлопнула замочки на чемодане и уставилась в окно.

Прогулявшись по вагону взад-вперед, вернулись с прокомпостированными талонами Уморушка и Маришка. Уморушка, сев снова на свое место, прислушалась к звукам в чемодане и улыбнулась: Брыклин, кажется, спал!.. В чемодане стояла гробовая тишина. Уморушка повертела весело головой в разные стороны и тоже стала смотреть в окно.

– Скоро приедем? – спросила Уморушка Маришку через некоторое время. – А то как бы наш Петруша храпеть не начал…

– Еще не скоро, – вздохнула Маришка. – Сейчас Башибузуки будут, потом Разбойщина, затем Кусачие Змияки, потом Бармалеево…

– Сначало Вурдалаково, потом уж Бармалеево, – поправила Маришку женщина. – А мы с Кирюшенькой после Бармалеево сойдем – в Лешачьем Гае.

– А мы после вас! – обрадовалась Маришка. – Еще Окраинная будет, а там и Светлогорск!

– А обезьянка где сойдет? С вами? – спросил вдруг малыш.

Но мамаша сердито хлопнула его по затылку и тут же преувеличенно-ласково зашептала:

– А кто это там, Кирюшенька, на лужочке пасется?.. Правильно, Кирюшенька, коровочка… А рядом кто лежит? Правильно, Кирюшенька, собачечка…

Уморушка и Маришка вслед за Кирюшей стали с любопытством глазеть на «коровочку» и «собачечку», но как на ближайшей остановке с задней площадки трамвая выскользнул Петя Брыклин, они, увы, не увидели. Спрыгнувший со ступеньки крошечный бесенок Брыклин вмиг затерялся в башибузукских травах.

Глава одиннадцатая,

в которой капитан милиции Ираклий Гаидзе получает загадочную телефонограмму

Поздним вечером третьего июня участковому инспектору милиции капитану Гаидзе Ираклию Георгиевичу передали в районном отделении МВД телефонограмму: «Срочно приезжайте Башибузуки тчк Местные жители находятся в панике тчк Иван Кузюкин встретил не то черта зпт не то снежного человека тчк Приезжайте и разберитесь тчк Председатель Башибузукского сельсовета Лопоухин П.П.».

«Только этого мне и не хватало, – подумал Ираклий Георгиевич, вертя в руках странную и нелепую телефонограмму. – Однако, придется ехать: на сигнал нужно реагировать».

Гаидзе надел на голову тяжелый шлем и пошел заводить милицейский мотоцикл.

– Скажите начальнику – Гаидзе поехал в Башибузуки снежного человека ловить, – бросил он на ходу дежурному по отделению.

– Кого?! – переспросил удивленный дежурный.

– Может быть, снежного человека, а может быть, и черта, – повторил, чуть уточняя свой ответ, Гаидзе. – Ты же сам принимал телефонограмму?

– Я только что заступил… – Дежурный прочитал раза два странное послание из Башибузуков и вернул его Ираклию Георгиевичу. – Что ж, удачи тебе, приятель!

– К черту! – по привычке ответил Гаидзе и засмеялся: – Видно, и правда суждено мне с ним повстречаться! Ну, не скучай, дорогой!

И, подарив дежурному конфету «барбарис», доблестный капитан милиции покинул стены родного отделения.

Через минуту ярко-желтый мотоцикл с коляской радостно рыкнул и урча покатил по Перекопской улице в сторону Бисова Шляха – центральной автодорожной магистрали, соединяющей Светлогорск с Новыми Куличиками.

Глава двенадцатая,

в которой ничего не происходит

Есть еще на белом свете места, где пахнет Русью, есть! Видите эти маленькие домики, покрытые бурым кровельным железом или серым шифером, вытянувшиеся вдоль единственной улочки, переходящей в узкую тропинку, убегающую за березняк и ельник к далекому и шумному Бисову Шляху? Это и есть Башибузуки. Сладкий запах свежего навоза, густо перемешанный с запахами цветущих садов и палисадов, с запахом парного молока и столетних лип и еще чего-то знакомого и вместе с тем непонятного, витает над ними все лето, сменяясь зимой непередаваемой словами смесью запахов все того же навоза с запахом морозца или легкой оттепели. Летом в ожидании ветерка или шальной автомототехники мирно дремлют, щедро укрывая улицу, пылевые дюны. Возле запертого на два ржавых замка сельского клуба хрипловатым, но бодрым голосом что-то втолковывает о новых путях развития спящей в тенечке козе алюминиевый репродуктор. Изредка коза кивает сквозь сон головой, и репродуктор, вдохновленный таким вниманием, усиливает поток красноречия. Чуть дальше клуба, уже за околицей, взяв пример с козы, тихо дремлет колесный трактор, увязший еще неделю назад в заботливо вырытой БЕЛАЗом яме. Вякнут иногда башибузукские собаки, промычат лениво здешние коровы, прокудахчут нервно из-за какого-нибудь пустяка бестолковые клушки – и вновь повисают над селом тишины и покой. А над этим покоем и маленькими домиками, над ельником и березняком, над увязшим трактором и спящей козой, над мальчишками, сельсоветом, пылевыми дюнами и запертым клубом плывут в синем небе барашковые облака. Куда они плывут из этих благословенных мест? Что ищут? Где им будет спокойнее и лучше, чем здесь? В городах – шумных и дымных? В поселках городского типа – серых и скучных? Где? Но облака плывут, плывут, и нет нам ответа…

Впрочем, кажется, мы отвлеклись. Какое отношение имеют облака к нашей истории? Весьма отдаленное. А вот Иван Егорович Кузюкин – самое прямое. Но давайте я расскажу все по порядку.

Глава тринадцатая,

в которой всем не везет

Иван Егорович Кузюкин был очень хороший человек. Но – упрямый. Когда ему говорили «белое», он говорил «черное», когда говорили «брито», он говорил «стрижено», а когда говорили, что сегодня грибов в лесу нет, он говорил, что есть, брал корзину и отправлялся бродить по ельничку и березнячку.

Такая история приключилась с ним и третьего июня. После обеда Иван Егорович вышел на улицу, чтобы немного прогуляться, и столкнулся там с соседом-однофамильцем Кузюкиным Егором Ивановичем.

– Здорово, сосед! – обрадовался Егор Иванович. – Хорошая нынче погодка!

– Чего ж хорошего? Жара, сушь…

– Это ты верно заметил. За грибами нынче не сходишь, – согласился Егор Иванович.

– Это еще почему? – удивился Иван Егорович. – Самая грибная пора!

– Нету сейчас грибов! – рассердился сосед.

– Есть! – рассердился Иван Егорович.

– Нету! – снова крикнул сосед.

– А вот и есть! – еще громче соседа крикнул Кузюкин-первый. – Как раз сейчас за грибами собрался идти, да ты задержал!

– Ну, иди-иди, посмотрим, что ты вечером принесешь!

– Известно что: грибы! – и Кузюкин-первый, забежав домой за корзинкой, поспешил в лес за грибами.

Долго и упорно шарил он прутиком по кочкам и ямочкам в соседнем ельнике, часа два шнырял туда-сюда в белоствольном березняке, – корзина была пуста.

– Засмеет меня теперь сосед, – грустно подумал Иван Егорович, когда почувствовал, что стало темнеть и пора возвращаться. – На все село ославит, Пройдусь-ка я еще по ельничку, вдруг на ужин насобираю…

Пол-ельничка обшарил в десятый раз Кузюкин, но и в десятый раз грибы не объявились. Зато наткнулся Иван Егорович на странного зверька, прижавшегося спиной к елке.

– Кажись, тушканчик… Ишь хвост-то какой… – и он нагнулся пониже, чтобы получше разглядеть удивительную зверушку.

И вдруг тушканчик пропищал тонким плаксивым голосом:

– Дяденька!.. Помогите!.. Дяденька!

Вперил вытаращенные очи в говорящего грызуна – друга степей – Кузюкин и разглядел дополнительно: у тушканчика вместо лапок били о землю от нервной дрожи чуть раздвоенные копытца!..

– Спаси мя и помилуй мя… – вспомнил Кузюкин чью-то спасительную цитату.

Но мелкий бес, вопреки ожиданиям Ивана Егоровича, не рассыпался и не расточился, а напротив, стал вдруг расти в размерах с непостижимой скоростью и через каких-то пять-семь секунд сравнялся в росте с десятилетним мальчишкой.

– Чур меня!.. Чур!.. – выкрикнул в испуге потрясенный грибник и бросился прочь, сломя голову.

– Дяденька!.. Дорогу хоть до города покажите! – раздался вслед ему вопль лохматого чудища.

Но Кузюкин этот крик о помощи уже не слышал. А если бы и услышал, то ни за какую награду – даже за полную корзину позорно проспоренных соседу грибов – возвращаться назад и указывать нечистому дорогу в город не стал. За одну минуту Иван Егорович пролетел весь ельник и заросший камышом буерак, миновал березняк и пригорок, лихо обошел притаившийся на дороге в засаде колесный трактор и влетел в село.

А еще через минуту мирные Башибузуки были подняты по тревоге в ружье. И тут оказалось, что во всем селе нет ни одного ружья или хотя бы завалящего пистолета. После недолгих колебаний было принято решение звонить в Светлогорск в милицию и вызывать участкового инспектора Гаидзе: уж он-то во всем разберется.

Глава четырнадцатая,

в которой Петя Брыклин создает аварийную ситуацию на Бисовом Шляхе

А ночь уже наступала на степь, на Бисов Шлях, на Башибузуки, на ельник, в котором волею судеб оказался Петя Брыклин. Увеличившись до прежних размеров, он немного успокоился и стал подумывать о спасении.

Первым делом нужно было выбраться из леса и попробовать вернуться к автотрассе. Петя прислушался. Вскоре он различил периодически возникающий и исчезающий шум пролетавших по шоссе машин. «Там дорога!» – радостно подумал Петя, глядя в сторону Бисова Шляха.

Подобрав проклятый хвост, который норовил вцепиться во все встречающиеся на пути елочки-сосеночки и обмотаться вокруг них мертвой хваткой, Брыклин зашагал к автотрассе.

Когда он достиг шоссе, была уже настоящая ночь. Звезды сияли в затуманенном облачками небе, тонкий месяц врезался серпом в бледные тучки и проходил сквозь них, как острый нож сквозь кусок сливочного масла; под звездами, месяцем, черным небом лежала степь, перерезанная Бисовым Шляхом будто серым обручем. Звенели кузнечики, тяжело дышали в пруду лягушки, объевшиеся жирными комарами.

Поднявшись по насыпи на шоссе, Петя опустил надоевший до смерти хвост и стал ждать. Машины здесь ездили часто – им больше негде было ездить: на сто верст в округе царило бездорожье. Уже через две-три минуты показался первый автомобиль. Брыклин поднял правую руку и на мгновение замер. Увы, новенькие «Жигули», замедлившие было ход, едва приблизились к Пете, вдруг резко вильнули в сторону, чуть не съехали вниз по насыпи и, еле вырулив куда надо, рванули с места в карьер. Все остальные машины, проезжавшие в этот роковой для них час по Бисову Шляху, тоже почему-то повторяли этот маневр.

– Стойте! Стойте! – кричал им Петя Брыклин вслед и пытался догнать заметавшиеся среди оградительных столбиков машины. – Я свой! Мне в Светлогорск надо!

Но перетрусившие легковушки и грузовики, самосвалы и рефрижераторы не поддавались на его агитацию и улепетывали прочь, врубая полную скорость.

«Боятся… Меня боятся…» – догадался Брыклин, и снова слезинки проторили в дьявольском гриме две глубокие борозды. Из бело-розового Петин пятачок стал красно-коричневым и немного съехал набок, так что можно было подумать, что наш чертенок сегодня успел сразиться и в боксерском поединке.

«Ведь знают, что чертей нет, а боятся… Съем я их, что ли?.. Мне только до города доехать…» – Петя поднял руку, но и двадцатая по счету машина, жутко виляя по шоссе и страшно визжа тормозами, успела благополучно миновать нечистое место.

«А еще атавизм,[1] наверное, учат… На лекции всякие ходят… – грустно подумал Брыклин и почесал поросшую бурым мехом щеку. – И зачем я только за чужую школу выступать согласился… Ведь не хотел! Ведь говорило мне второе „я“ – „Откажись!“ Не послушал… На дорогие призы клюнул… Вот и стой теперь – шугай машины…»

Петя опустил голову и сердито лягнул копытом камень, валявшийся под ногами. Камень со свистом ударился в дорожный столбик и рикошетом отлетел к Брыклину. Не успев увернуться, Петя вскрикнул от боли: коварный булыжник врезался в его тело в двух сантиметрах от хвоста.

«Все против меня! – подумал несчастный бес, потирая ладошкой ушибленное место. – Все против меня!.. За что?»

Он поднял взор к небу, но ничего, кроме лукаво подмигивающих звезд и запрокинутого немного набок месяца, не увидел. Тогда он опустил голову чуть пониже, и сердце его вновь замерло в робкой надежде: где-то, еще далеко, прорезал мрак на Бисовом Шляхе луч мотоциклетной фары. Догадливый читатель уж, конечно, понял, что это мчался в Башибузуки не кто иной, как участковый инспектор милиции Ираклий Георгиевич Гаидзе. Петя шмыгнул носом и поднял вверх дрожащую от холода и волнения правую руку. Левой он безуспешно попытался прикрыть ненавистный хвост.

Глава пятнадцатая,

в которой Гаидзе протягивает нечистой силе руку помощи

«Эх Лопоухин, Лопоухин!.. А еще председатель сельсовета! Нет бы на месте самому во всем разобраться – он в милицию сразу звонить, Гаидзе ему подавай… Видишь ли, ему Кузюкин сказал: „В лесу бесы прячутся!“ Ну, сказал Кузюкин… А ты проверь сходи, удостоверься, раз председатель. Нет, сразу звонить!.. А тут мальчишка посреди степи замерзает, дорогу домой ищет – это как, товарищ Лопоухин? По-людски, а?» – Ираклий Георгиевич скосил глаза и посмотрел на лохматую голову чертенка, торчащую из мотоциклетной люльки. Голова жмурилась и сияла, а уши на ней, трепеща от ветра, издавали звук, похожий на шум вертолетных лопастей.

– Скоро приедем! – сказал Гаидзе пассажиру. – Еще километров десять осталось, и мы на месте!

– Что? – не расслышал бесенок. – Где?

– В Светлогорск, говорю, скоро приедем! – повторил Гаидзе, надвигая мотоциклетный шлем пониже на лоб. – Еще минут десять – и мы в отделении!

На этот раз Брыклин хорошо расслышал слова капитана.

– Я домой хочу! – закричал нарушитель спокойствия. – Меня бабушка ждет!

– Всех дома ждут, всем домой хочется, – спокойно ответил Ираклий Георгиевич. – А протокол составлять кто будет?

– Какой протокол? Не надо протокола! – испугавшись новой беды, свалившейся на его голову, завопил гуляка-чертенок.

Но милиционер был с ним категорически не согласен:

– Телефонограмма была? Была. В Башибузуках тишину нарушали? Нарушали. Автодорожные средства передвижения подвергали опасности? Подвергали. Неужто без протокола тебя отпустить? А газеты, радио, телевидение… Ты о них подумал?

И правда, о телевидении, радио и газетах Петя Брыклин еще не думал. Все мысли его сейчас были заняты одним: скорее домой!.. скорее в ванну!!! скорее смыть, содрать, очистить с себя эту дьявольскую шкуру, оторвать этот проклятый хвост и это свинячье рыльце, прилипшее намертво к родному носу, скорее переодеться, переобуться, сбросить с уставших ног ненавистные копыта, а руки освободить от скрюченных и острых, облипших грязью и выдранной из Петиной головы, шеи и щек серо-буро-малиновой шерстью, когтей.

– Домой хочу… – с бесовским упрямством повторил он своему спасителю. И вдруг тихо добавил, опуская взгляд на дно люльки: – Я больше не буду… никогда-никогда…

Удачливый ловец сбежавших бесенят не расслышал эти слова, но богатый милицейский опыт подсказал ему их смысл.

– Все так говорят: «Не буду!». А потом за старое берутся. Нет уж, составим протокол как полагается, а затем и домой покатим. Сам отвезу, слово мужчины!

Мотоцикл надсадно взревел, глуша клятву Ираклия Георгиевича, и быстро вскарабкался на крутой подъем Бисова Шляха. Там, с другой стороны огромного холма, лежал в долине сияющий электрическими огнями Светлогорск.

– На тебя, поди, розыск уже объявлен, – спросил скорее самого себя, чем Петю, Ираклий Георгиевич. И сам же ответил себе: – А, ладно, семь бед – один ответ!.. Отвезу тебя сразу домой.

– Спасибо… – На глаза Пети Брыклина снова навернулись слезинки. Но это были уже слезы радости. – Я больше никогда-никогда…

– Знаю, слыхали. Все так говорят. А мы без работы не сидим. – Гаидзе въехал в Светлогорск и, резко сбавив скорость, тихо покатил по ночным улочкам. – Завтра в десять ноль-ноль придешь с родителями в отделение. Понял?

– Понял… Только они в отъезде, а я с бабушкой живу. А она ни за что не поверит!

– У нас тоже не поверят. Но… такой порядок, понял? Запишем, что и как – пусть бумага лежит.

Мотоцикл почти неслышно вкатился во двор дома № 12 по улице Гоголя и остановился возле первого подъезда.

– Проводить? – участливо спросил Ираклий Георгиевич.

– Нет! Не надо! Я сам! – и Петя вылез из люльки.

– Спасибо. – Он пошатнулся на разбитых от долгого странствия копытах и стал прощаться: – До свидания, товарищ милиционер… Спасибо вам…

– Не стоит благодарности, всего доброго, путешественник! – Гаидзе протянул правую руку и аккуратно пожал Петину лапку. – До завтра!

И милиционер Гаидзе уехал. А Петя Брыклин побежал по лестнице на пятый этаж в свою родную квартиру. Он думал, что бабушка уже легла спать, так и не дождавшись его прихода, и очень опасался, как бы она спросонок не испугалась его вида. Если бы у него был ключ!.. Но спасительный ключ остался в гримерной в кармашке летней курточки. Петя робко нажал кнопку звонка и замер в тоскливом ожидании.

Разумеется, он ошибся: Виолетта Потаповна не спала. Обнаружив исчезновение драгоценного внука, она подняла на ноги половину города, а сейчас обзванивала по телефону вторую половину. Услышав переливчатые трели у входных дверей, она бросила телефонную трубку и ринулась в прихожую. По многолетней привычке в последнее мгновение она поглядела в дверной глазок и рука ее, готовая уже щелкнуть замком и распахнуть перед пришедшим дверь, застыла в воздухе. Там, за дверью, вытянув к самому глазку поросячье рыло, стояло одноухое чудовище с проеденной плешинами головой, но с густыми баками на щеках. Чудовище тянуло рыло к глазку и время от времени терло мохнатой лапкой заросшие мхом глазенки. В лапе чудовище держало связку воровских отмычек.[2]

Собрав всю свою волю в кулак, Виолетта Потаповна решительно произнесла:

– Убирайтесь немедленно вон! Или я вызову милицию! Вы слышали? Вон!

Чудовище судорожно всхлипнуло и сделало попытку возразить. Но горловые спазмы не дали незваному гостю вымолвить и слова. Впрочем, в словах уже не было надобности. В нервном всхлипе чудовища Виолетта Потаповна распознала родимые Петичкины нотки.

– Внучек! Внучек вернулся!.. – всхлипнула она ответно и распахнула дверь.

Поцокивая по деревянному паркету копытцами, чудище ринулось в ванную комнату.

– Петечка!.. Где ты был?.. – успела выкрикнуть вслед косматой комете Виолетта Потаповна. Но ответа не дождалась.

Комета, вильнув перед бабушкиным носом ужасным хвостом, скрылась в ванной.

Глава шестнадцатая,

в которой Виолетта Потаповна убеждается в том, что того, что было, не было

Виолетта Потаповна хотела шмыгнуть вслед за внуком в ванную, но не успела: Петя с бесовской ловкостью сумел закрыть дверь перед самым ее носом.

– Петенька… Открой… Расскажи, что случилось…

Но из ванной кроме ворчания водопроводной системы и всхлипываний чертенка ничего не доносилось. И вдруг Виолетта Потаповна услышала в ванной голоса: один – Петечкин, а другой – какой-то незнакомой девочки.

– Ты зачем от нас удрал? – спросила девочка, и в ее голосе явственно прозвучали милицейские нотки. – Не удрал бы, и все тогда кончилось бы хорошо, Сам виноват!

– Че виноват!.. Че виноват!.. – заплакал в ответ Петя. – Я просил вас меня заколдовывать?!

– У ребенка бред!.. – ахнула Виолетта Потаповна. – Он заговаривается! Заговаривается на разные голоса! Его нервная система не выдержала какого-то жуткого стресса!

Она с яростью стала дергать за ручку дверь ванной. Дверь не открылась, но голоса за ней притихли.

И тогда Виолетта Потаповна подумала: «А может быть, это у меня галлюцинации? И этот хвост, и этот голос девочки, и эти ее слова… Необходимо взять себя в руки и все выяснить!»

Она быстро прошла на кухню, налила полный стакан холодной воды и выпила.

– Ну вот… А теперь главное – не нервничать…

Виолетта Потаповна снова подошла к ванной комнате, прислушалась и, не услышав ничего подозрительного, постучала костяшкой согнутого указательного пальца в дверь.

– Ну че? – раздался в ответ недовольный голос внука.

– Петя… Ты должен сказать мне правду… Что у тебя СЗАДИ?

– Ничего.

– Это неправда, Петя! Я видела… Это… хвост?

– Нет у меня ничего! Нет! Нет! И не было!

– Хорошо-хорошо, не волнуйся… Скажи, Петечка, ты один там в ванной? Или еще кто-то есть? – Виолетта Потаповна сделала героическое усилие и попыталась выжать из себя улыбку. Ей удалось это сделать, хотя проще было бы для получения такой улыбки лизнуть лимон. – Ведь я слышала голос!

– А я – нет! – выкрикнул Петя сердито. – Я моюсь!

– На здоровье, с легким паром! – немного невпопад поторопилась сказать Виолетта Потаповна.

– Спасибо, – буркнул за дверью внук.

Бабушка отошла в сторону и села на стул.

– Сейчас он выйдет и я все узнаю…

Это «сейчас» случилось минут через тридцать – не раньше. Дверь из ванной, наконец, отворилась, и на пороге показался свежепропаренный внук Виолетты Потаповны. Он был ТАКОЙ, КАК ВСЕГДА. Уши его торчали там, где торчали обычно, вихры на голове были тщательно причесаны и приглажены, бабушкин халат, разукрашенный волнистыми попугайчиками, совершенно не напоминал то жуткое трико, обклеенное еще более жуткой рыжей шерстью, на ногах красовались голубые «ванные» тапочки, ничем, даже отдаленно, не схожие с ужасными копытами. А главное!!! – не было хвоста, этого безобразного облезлого хвоста с грязно-бурой и плохо расчесанной кисточкой на самом конце. Виолетта Потаповна хорошо успела его рассмотреть, пока внук скакал мимо нее в ванную. Она даже запомнила этот хвост на всю оставшуюся жизнь, хотя она считала его явной, но совершенно необяснимой, зрительной галлюцинацией.

Глава первая,

в которой Уморушка делает то, что делать не следовало бы

Вернувшись от Брыклина в квартиру Ивана Ивановича, Уморушка прямо с порога стала хвастаться:

– Уж я показала этому несчастному Петрушке, где раки зимуют! Уж я ему все вылепила!! Он, бедный, от меня даже в ванну запрятался, но я его и там достала – от меня не спрячешься! Ты погляди, Мариш, что он с костюмом бесенка сделал, ты посмотри только!

Маришка посмотрела и ахнула:

– Что же мы теперь вернем в новокуличанскую школу? Эту жалкую тряпку? Ну, я ему завтра тоже все скажу! Ну, он у меня попляшет!

А утром Маришка в сопровождении Уморушки отправилась заниматься воспитанием отбившегося от рук и предавшего родную школу Пети Брыклина. Подкараулив, когда Петя выйдет из дома, девочки дружно набросились на него и стали стыдить. При этом Маришка норовила сунуть облезлый костюм бесенка прямо ему под нос.

Брыклин попытался сбежать, но вдруг почувствовал, что ноги его словно бы приросли к земле и не могут ступить ни шагу. «Только этого мне не хватало!» – подумал он с горечью и обреченно подставил свою голову под град упреков.

Долго ругали его Маришка и Уморушка, но, наконец, и они устали.

– Будешь просить прощения? – спросила Уморушка, пыхтя и отдуваясь. – Иначе с места отсюда не сдвинешься!

Петя дрогнул. После вчерашней истории он испугался попасть в новую. «Придется каяться… И перед кем – перед девчонками!..» – Брыклин всхлипнул и жалобно произнес:

– Простите… Больше не буду…

– Что не будешь? – спросила Маришка.

Петя посмотрел в небо и задумался. А, правда, что? Несчастья, которые свалились на его бедную голову, совсем сбили с толку горемыку-Петю.

– Предавать не буду, – подсказала ему Маришка.

– Не буду предавать… – послушно повторил Брыклин.

– Буду беречь чужие костюмы! – подсказала Уморушка.

– Буду беречь чужие костюмы… – пробубнил Петя.

– Не буду сбегать из чемоданов! – добавила Уморушка.

– Не буду сбегать из чемоданов… – обреченно повторил Брыклин. И вдруг не выдержал и вскипел:

– А вы меня уменьшать будете?! А в чемоданы пихать еще станете?! А к земле приковывать?! А похищать?! Что молчите?

Услышав о «приковывании к земле», Маришка почуяла неладное, посмотрела на ноги Брыклина и скомандовала:

– А ну, переступи!

Петя молча развел руками и продолжил стоять, не шелохнувшись.

– Твоя работа? – спросила Маришка Уморушку.

– Моя, – призналась юная лесовичка. И, вскинув голову, с жаром воскликнула: – Так сбегет, окаянный! Опять сбегет!

– Не «сбегет», а «сбежит», – поправила ее Маришка. И добавила: – От нас не сбежит, расколдовывай.

Уморушка что-то сердито буркнула, и Петя облегченно вздохнул:

он снова почувствовал, что к нему вернулась свобода передвижения.

– Я ни за что бы не согласился участвовать в смотре за чужую школу, – признался он, хотя уже никто не настаивал на его признаниях. – Но меня заставили… уговорили…

– Кто? – удивились Уморушка и Маришка разом.

– Альтер Эго.

Девочки переглянулись: это странное имя они слышали впервые.

– Мое второе «я», – пояснил Петя Брыклин. – Так уговаривал, так уговаривал…

«Не ври! – вдруг прошептал проснувшийся Альтер Эго. – Я уговаривал тебя НЕ ВЫСТУПАТЬ за чужую школу!»

«Отстань! – огрызнулся Петя. – Не тебе пришлось по кустам продираться, не тебе довелось на шоссе замерзать!»

Альтер Эго смутился и смолк. Воспользовавшись его молчанием, Брыклин с жаром стал расписывать Маришке и Уморушке те страдания, которые ему причиняет днем и ночью жестокий Альтер Эго. Петя так растрогал девочек, что Уморушка, наконец, не выдержала и, всхлипнув, спросила:

– Как же ты с ним дальше жить будешь? Ведь вся жизнь впереди!

– Не знаю… – развел горестно руками Брыклин. – Буду терпеть… Не отделю же я его от себя!

Услышав последние слова, Уморушка вдруг побледнела. Она часто бледнела, когда ей в голову приходило важное решение.

– Ты не отделишь… – сказала она медленно и многозначительно. – А я отделю!

– А может, не надо? – тихо спросила Маришка и тоже побледнела.

– Надо, – решительно ответила ей Уморушка. – Человек страдает. – Она кивнула на Петю, а тот тоже почему-то кивнул головой. – Дело доброе, а для добрых дел и запрет нарушить можно.

И она, не дожидаясь новых возражений со стороны подружки, громко произнесла:

– Анды-шаланды-баланды!.. Эс-фэс-бэс!.. Абрус-швабрус-кадабрус!

В синем безоблачном небе сверкнула молния, где-то над полями прогрохотал рассыпчатый гром, и Петя Брыклин вдруг почувствовал, что у него в груди кто-то затрепыхался, словно пойманный в силки голубь. Но через миг это ощущение исчезло, сменившись другим – тяжелой и щемящей пустоты.

– Не надо!.. Пожалуйста, не надо!.. – вскрикнул он тихо.

Но было уже поздно…

Глава вторая,

в которой Альтер Эго меняем имя

Но было уже поздно, рядом с Петей стоял веснушчатый темноволосый мальчик в голубой клетчатой рубашке и потертых джинсах, чуть курносоватый, как сам Петя, и с такими же светло-карими глазами.

– Ой, мамочки… – сказала Маришка дрогнувшим голосом и боязливо дотронулась рукой до незнакомца. – Настоящий…

– А то как же! – с гордостью произнесла Уморушка. – Мы баловством не занимаемся!

И, посмотрев на растерянного Петю Брыклина, добавила:

– Знакомься, Петюш. Твое второе «я»!

Брыклин робко протянул руку.

– Привет…

– Привет!.. – ответил Альтер Эго, обмениваясь рукопожатием с Петей Брыклиным. – Вот ведь чудеса какие начались! Я, честно сказать, никак этого не ожидал.

– Мы тоже не ожидали, – вмешалась в их разговор Маришка. – Это все наша торопыга наделала – Уморушка!

Уморушка обиженно надула губы:

– Для доброго дела старалась… Сам же просил…

– И что мы теперь с ним делать будем? – не унималась Маришка. – Может быть, ты знаешь, что с ним теперь делать?

Уморушка пожала плечами: об этом она еще не подумала.

– А со мной ничего делать не нужно, – успокоил Маришку Альтер Эго. – Я сам устроюсь. Вот школу кончу – в арктическое училище поступлю. Я с детства полярником стать хочу.

– Это я полярником хотел стать! – выкрикнул и тут же поймал себя на слове Петя Брыклин. – Хотел… А сейчас не хочу…

– Почему? – удивилась Маришка. – С ним не хочешь на одной льдине зимовать? – и она показала рукой на отделившегося от Пети мальчишку.

Про зимовку на одной льдине с Альтером Эго Брыклин еще не думал, но ему вдруг вспомнились те трудности, что выпадали на долю всех полярников, и ему мгновенно расхотелось идти учиться в арктическое училище. Вспомнив о морозах в 50–60 градусов, он даже поежился.

– Там холодина знаешь какая? – ответил Петя Маришке. – Белые медведи еле выдерживают!

– Закалишься – никакой холод не будет страшен, – сказал Альтер Эго.

Про закалку Брыклин и без него хорошо знал. Он даже пытался уже закаливаться, но делал это не регулярно и крайне редко. Правда, неделю назад он твердо решил, что с первого января обязательно приступит к систематическому закаливанию, но тут, после слов Альтера Эго, его словно бы подменили.

– Это что, «моржом» стать? Каждый день в ледяной воде купаться? Ну нет, не выйдет!

– Как хочешь, – миролюбиво сказал Альтер Эго, – а я не отступлюсь от мечты. А жить… – Он замолчал, задумался, и кто знает, сколько бы времени он так простоял, если бы Петю Брыклина не осенила вдруг великолепная идея.

– Ладно, – пожалел он своего двойника, – у нас пока поживешь. А там что-нибудь придумаем. Все равно мы сейчас вдвоем с бабушкой: родители на юг отдыхать уехали. Только запомни: никакой ты не Альтер Эго и – уж тем более – не Петя Брыклин. У меня два брата двоюродных в Костроме живут, один – Костя, другой – Витя, на год помладше. А Костя ровесник наш.

– Я самозванцем быть не хочу, – заявил Альтер Эго.

– Ничего, побудешь! Доставишь бабушке удовольствие. Бабушка этих внучат лет сто не видела, уж не помнит их совсем, а в гости зовет.

– Сделать бабушке приятное – доброе дело, – поддержала Петю Уморушка. – Тут и раздумывать нечего: соглашайся!

– Только запомни, – добавил Брыклин, – Костя Травкин на музыканта учится, очень он музыку любит, хочет в консерваторию после школы поступать.

– А я в арктическое училище хочу пойти. И не играю я ни на чем. И вообще…

Но Брыклин снова перебил двойника:

– Хорошо-хорошо, успокойся, детали обсудим позже. А сейчас одно затверди: ты – Костя Травкин из Костромы, мой двоюродный брат.

Но Альтер Эго уперся:

– Нет, я бабушке лгать не стану.

– Подумаешь – лгать! Твоя, что ли, бабушка? – засмеялся Петя.

– А чья же? – вдруг искренне удивился Альтер Эго.

Он посмотрел на Петю, а Петя и его подружки посмотрели на него и не могли понять: шутит ли Альтер Эго или говорит серьезно.

– Ну-у, нахал! – протянул, наконец, Брыклин, приходя в себя.

– Точно… ты эту… как ее… совесть-то имей! Его бабушка! – ткнула рукой в Петю взволнованная Маришка.

– И его, и моя. Нас же двое теперь.

Брыклин хотел кинуться с кулаками на зарвавшегося нахала, но Маришка удержала его:

– Подожди, Петь! Не ссорься! Она его и не признает вовсе!

– Он и не похож на тебя ни капельки! – подала голос Уморушка. – Совсем другой человек!

Брыклин, услышав это, немного успокоился:

– Вот что, дорогое «я»…

– «Второе Я», – поправил его Альтер Эго.

– Пожалуйста – «Второе Я»! Если тебе так хочется, чтобы тебя все считали сумасшедшим, то можешь называть себя хоть «третьим я», хоть «четвертым я». Но учти: это не в твоих интересах!

– Я знаю… Но что же теперь: врать?

– Будем считать это шуткой. Лучше такой розыгрыш, чем такой сюрприз, – Петя Брыклин ткнул рукой в Альтера Эго. – Когда от внука остается полвнучека – это не может не сказаться на здоровье бабушки.

Против такого довода у Альтера Эго не нашлось возражений.

– Ну что ж, идем, – сказал он обреченно. – Хотя, я чувствую, ничего хорошего из этого не получится.

И новоиспеченный Костя Травкин зашагал в сопровождении своего «двоюродного братца» к подъезду, в котором жили Брыклины.

– Мы к вам заглянем попозже! – крикнула им вслед Маришка и, взяв Уморушку за руку, потащила ее прочь от нечистого места.

Глава третья,

в которой Виолетта Потаповна сердится на систему просвещения

Брыклин обрадовался тому, что Маришка и Уморушка не увязались вместе с ним и «Костиком» преподносить бабушке сюрприз. Врать без лишних свидетелей все-таки легче. Подумав об этом, Петя вдруг поймал себя на мысли, что ему теперь не должно быть стыдно за обман, ведь «второе я» отделилось от него и плелось сейчас рядом, грустно вздыхая и посапывая. Но Брыклину почему-то было немного стыдно. Наверное, с этим Альтером Эго не все от него отделилось до конца, а может быть, на Петю влияло его близкое нахождение? Так и не найдя ответа на это вопрос, Брыклин вошел в дом. Костя хотел остаться внизу, но Петя чуть ли не силой затащил его за собой:

– Только попробуй удрать!

– Учти: я врать не буду!

Брыклин прошипел что-то сердито и нажал кнопку звонка. Открыв дверь и увидев Костю, Виолетта Потаповна приветливо поздоровалась с ним, а у Пети спросила:

– Это твой новый товарищ?

Петя понял, что пора приступать к розыгрышу:

– Не-а, – сказал он, – не товарищ…

– А кто же? – удивилась бабушка и посмотрела уже не с любопытством, а скорее, с удивлением на незнакомого мальчика.

– Отгадай! Ни за что не отгадаешь! – Петя повернулся к стоявшему столбом «двоюродному брату» и показал ему на домашнюю обувь: – Надевай тапочки, проходи в комнату.

Его «второе я» охотно выполнило приказание. Видно, ему тяжело было присутствовать при таком жутком вранье, и только жалость к бабушке, которая не смогла бы перенести весть о раздвоении внука, удержала его от честного и немедленного признания.

А Петя Брыклин уже позабыл о своих недавних мучениях и с удовольствием входил в роль шутника – мастера по розыгрышам.

– Кто в нашем роду без пяти минут Паганини? – спросил он у растерянной бабушки. – Кто у нас без музыки жить не может? А?

Некоторое время Виолетта Потаповна сосредоточенно молчала, перебирая в уме всех своих многочисленных родственников. Перебрав светлогорских родичей и не найдя среди них кандидатов в Паганини, она мысленна переехала в Кострому. И тут ее лицо расплылось в улыбке: «Костенька!.. Костенька приехал!..» И Виолетта Потаповна ринулась в комнату, схватила Альтера Эго в охапку и стала осыпать его поцелуями:

– Костенька!.. Наконец-то приехал!.. А где Витенька?.. Не может приехать?.. А как мама? Хорошо?.. А папа? Тоже хорошо?

Немного успокоившись, бабушка выпустила полузадушенного внука-костромича из объятий и принялась за воспоминания:

– Господи, как ты потемнел, Костенька! А был беленький-беленький! А вырос как! А был вот такой! – жестом она показала, какими бывают все мальчики в возрасте двух-трех лет. – Вершка два – не больше! Тогда ты был похож на папу. А сейчас… сейчас на маму! Хотя нет, на Люсю! Ты помнишь Люсю?

Костя отрицательно мотнул головой. Петя тоже мотнул головой, потому что и он не помнил загадочную Люсю. Через несколько секунд позабыла о ней и Виолетта Потаповна, вспомнив о другом:

– А где твои вещи, Костенька? Где твой музыкальный инструмент? Тебе же, насколько я понимаю, нужно постоянно репетировать!

Костя героически молчал, но по его лицу Пете было видно, чего стоило ему это молчание. Брыклин стал делать бабушке знаки, чтобы та прекратила допрос костромского внука. Виолетта Потаповна заметила Петины знаки, но толком их не поняла и спросила:

– Что тебе, Петенька? Что ты гримасничаешь?

Тогда Брыклин отвел Виолетту Потаповну в сторону и сердито прошептал ей в ухо:

– Нельзя его про музыку спрашивать! У него от музыки стресс получился, врачи велели отдохнуть, сменить обстановку. Вот он и приехал к нам. А вещи… Зачем ему вещи? У нас есть все, что надо.

Виолетта Потаповна оглянулась на Костю и тихо всхлипнула:

– Бедный ребенок! Доигрался!

Ей, наверное, снова захотелось обнять и поцеловать костромского внука и она ласково позвала его к себе:

– Костя! Костенька!

Но «второе я» Пети Брыклина, которое в этот момент разглядывало названия книг на книжной полке, совершенно не отреагировало на ее зов.

– Костя! – еще раз жалобно позвала Виолетта Потаповна.

Но Константин и ухом не повел в ответ на ее мольбу.

– Результат стресса!.. – прошептал Петя бабушке. – Это еще пустяки!

– Бедный ребенок! – тяжело вздохнула Виолетта Потаповна, глядя на повернувшуюся к ней спиной жертву искусства. – Пойду приготовлю обед… Ему нужно укреплять пошатнувшееся здоровье!

И она ушла на кухню подбирать для страдальца драгоценные калории и витамины.

А Петя Брыклин тут же накинулся на Костю с упреками:

– Ты что молчишь, когда бабушка с тобой разговаривает?! Тебе что: трудно ответить?

– Разве она со мной говорила? Я думал, что с тобой, – удивился Альтер Эго.

– Кто у нас Костя? Я – Костя? Она ведь Костю звала!

– Прости, я забыл, – и «второе я» снова принялось рассматривать книги.

А Петя все никак не мог успокоиться:

– Это ж надо: свое имя забыл!.. Ты уж помни его, дорогой, не забывай! А то мы с тобой в такую кашу попадем, что и не выпутаемся после.

– Мы в нее и так попали, – не отрываясь от книжной полки, проговорил Костя. – И пока правду всем не скажем – из каши этой не выберемся.

– Только попробуй! Тебе же будет хуже – не мне!

– Почему?

– Потому что я – первый Петя Брыклин, а ты второй. Ты отделился, не я!

Кто знает, чем бы закончился этот разговор, но тут заявилась Маришка, которая все-таки не выдержала неизвестности, и Петя с Костей прекратили на время все препирательства.

Войдя в комнату, Маришка первым делом спросила Петю:

– Ну что: не признала?

– Нет, – ответил Брыклин. И быстро поправился: – Меня в нем не признала, а Костю – да.

– Обрадовалась? – снова поинтересовалась Маришка.

– Обрадовалась…

– Что же вы тогда оба невеселые? – удивились Маришка.

– Мы веселые, – вздохнул Петя.

В комнату из кухни пришла бабушка. Увидев Петину одноклассницу, она поздоровалась с ней и спросила:

– Уже познакомилась, Мариш, с Костиком?

– С каким Костиком? – не поняла сразу Маришка.

– Как с каким? С нашим! – и Виолетта Потаповна кивнула в сторону гостя из Костромы.

Маришка догадалась о своей ошибке и, покраснев проговорила:

– А-а… с ним… да-да… познакомились…

Тут «второе я» Пети Брыклина снова не выдержало и громко заявило:

– Все! Надоело! Надоело обманывать! Хватит!

– Кого обманывать?.. – побледнела Виолетта Потаповна.

– Вас, бабушка, и вообще всех, – разъяснило разбушевавшееся «второе я». Никакой я не Костик Травкин, я – Петя Брыклин, вот кто!

– Бедный ребенок! – застонала Виолетта Потаповна, и на ее глазах появились слезы. – Доучился!

Но через минуту она взяла себя в руки и решительно заявила:

– Я все-таки напишу министру просвещения… Разве можно так перегружать неокрепший детский организм?

Петя решил подлить масла в огонь и жалостно проговорил:

– А вы еще хотели меня в школу с математическим уклоном записать…

Бабушка вытерла слезы и потеплевшим голосом ответила внуку:

– Теперь я рада, что этого не случилось…

Она повернулась к Косте:

– Хорошо, внучек, не будем об этом… Расскажи лучше, как Витенька поживает? Не балуется?

– Какой Витенька? – удивился Костя.

– Твой брат – Витя!

– У меня нет никакого брата.

В комнате снова повисла гнетущая тишина. Первой ее нарушила Виолетта Потаповна:

– Я всегда говорила, что Лиза и Саша легкомысленные родители! Разве можно ребенка в таком состоянии отпускать одного в чужой город?!

И она, ругая школьную программу и ни в чем не повинных Костиных родителей, снова ушла на кухню.

– Ты будешь уговор соблюдать?! – набросился Петя на забывчивого костромича, как только за бабушкой закрылась дверь. – Видел, до чего ее довел?!

– Видел… – тяжело вздохнул Костя. Помолчал немного и добавил: – Я уйду, Петь. Сегодня уйду…

– Куда? – обомлел Брыклин.

– Не знаю, – пожал плечами Костя. – Ты не бойся: я не пропаду, – он подошел к шифоньеру, достал из него спортивную сумку и стал искать махровое полотенце.

– Только попробуй уйти! – вцепилась в сумку Маришка. – Бабушка тогда точно не переживет!

– Мне в бассейн пора, – спокойно ответил Костя и, отобрав у Маришки сумку, положил в нее необходимые для купанья вещи.

– Это мне в бассейн пора! – взорвался Петя Брыклин. Но вдруг быстро стих: – Только неохота что-то…

– Ты же обещал тренеру не пропускать больше занятий, – по старой привычке упрекнул его Альтер Эго.

Но Петя отмахнулся от «второго я», как от назойливой мухи:

– Подумаешь, обещал! Обязан я, что ли, в бассейн ходить? – и хмуро усмехнулся: – Вот ты за меня и сходишь, если тебе совесть не позволяет занятия пропускать.

Костя, довольный таким поворотом дела, радостно схватил спортивную сумку и исчез. А Маришка занялась подсчетом убытков:

– Бабушка – его, сумка – его, бассейн – его… Так он постепенно все у тебя заберет.

– Пусть попробует! – запоздало пригрозил Брыклин. – Я ему заберу!

Но Маришка охладила его пыл:

– Тебе с ним драться нельзя. Разве можно самого себя лупить?

– Можно… – буркнул Петя. – И даже надо!

– Тогда это нужно было делать вовремя, когда он тебя уговаривал за чужую школу выступать, а не сейчас, когда он отделился. Кстати, о школе: ты вернул им костюм?

– Завтра верну, бабушка еще его не отчистила.

Петя полез в шифоньер и достал костюм Кота в сапогах. Аккуратно свернул, положил в полиэтиленовый пакет и протянул Маришке:

– Держи. С моей актерской карьерой покончено навсегда.

– Почему? – удивилась Маришка. – Ты самый смешной мальчишка во всей школе!

– Вот и не хочу быть шутом. Хватит! Выступайте без меня.

– Но это снова предательство!

– Ха-ха!.. – презрительно засмеялся Брыклин. – Меня теперь такими словами не проймешь. Альтера Эго стыди – он у нас совестливый.

В этот момент в комнату заглянула бабушка:

– А где Костик? Я думала, что Маришка ушла.

– В бассейн отправился наш Паганини, – сердито ответил Петя.

– Один? – удивилась Виолетта Потаповна.

– А что мне там делать? Он все мои вещи унес!

– Проводил бы… Он рассеянный такой, как бы чего не вышло… Впрочем, бассейн Костику на пользу пойдет: пусть ребенок нервную систему укрепляет!

Повздыхав еще немного, Виолетта Потаповна пригласила Петю и Маришку отобедать с ней. Но Маришка вежливо отказалась и стала собираться домой. Отказался от обеда и Петя.

– Что-то не хочется есть… – проговорил он, недовольно морщась. – Весь аппетит пропал из-за этого двоюродного братца.

Маришка, которая уже открыла дверь, чтобы выйти из квартиры, застряла на пороге:

– Неужто и аппетит отделился?!

– Что?! – удивилась Виолетта Потаповна.

– Ничего… я так просто… – спохватилась Маришка и исчезла за дверью.

Глава четвертая,

в которой Иван Иванович Гвоздиков делает опрометчивый шаг

Вернувшись от Брыклиных, Маришка сердито бросила пакет с костюмом Кота в сапогах на диван и пожаловалась Уморушке:

– Еще одна новость! Этот предатель отказывается играть и в нашем спектакле! Подвел новокуличанцев…

– А мы-то ни при чем? – ради справедливости поправила ее Уморушка.

Но Маришка пропустила слова подруги мимо ушей:

– …подвел новокуличанцев – даже костюм еще не вернул! – а теперь нашу школу подводит. Дал зарок на сцене не выступать больше!

– Может быть, его снова Константин уговорил? Прицепился, как репей, а тот и поддался?

– Костя в бассейн ушел! Сразу! И не уговаривал он его, Брыклин сам отказался.

Уморушка задумалась. Знакомых Котов в сапогах у нее не было, да и среди артистов она еще не успела завести знакомств.

– А если другого мальчишку на Кота обучить?

Маришка хмыкнула:

– А где их летом найдешь, лишних мальчишек? Все, кто в смотре не участвует, давно поразъехались. Да любой и не справится с этой ролью – она самая главная.

Уморушка сочувственно вздохнула и опустила печально глаза. Положение, кажется, становилось безвыходным.

И тут из кресла поднялся Иван Иванович, который все это время молча читал газету и, казалось бы, не слушал, о чем говорят его квартирантки, и сказал:

– Не спорьте, друзья мои. Роль Кота в сапогах исполню я сам.

– Вы?! – удивилась Уморушка.

– Кота в сапогах? – удивилась Маришка.

– А что? – спокойно ответил Гвоздиков. – Не гожусь в артисты? Я в молодые годы кучу грамот насобирал за участие в любительских спектаклях!

– А вы роль знаете? – спросила Маришка. – Один день до смотра остался!

– Знаю, – успокоил ее Иван Иванович. – Вот костюм подойдет ли – это вопрос…

Гвоздиков примерил костюм Кота и вздохнул тяжело: «Как в воду глядел… Не лезет костюм, на мальчишку сшито было…»

– А мы новый сошьем! – бодро предложила Маришка. И тут же осеклась. – А из чего? Ткани-то больше нет…

– А я знаю, что делать надо! – Уморушка была рада, что наконец-то может предложить свои услуги. – Шкуру наколдовать – пустяки. Только надо не костюм шить, а Ивана Ивановича самого в кота превратить! Он повыступает-повыступает, а потом обратно в человека обратится. Ну как, здорово я придумала?

– Здорово… ничего не скажешь… – Иван Иванович вдруг пошатнулся и быстро сел в кресло: ноги почему-то отказались ему служить.

Маришка посмотрела на подругу и покачала укоризненно головой: да разве же можно ТАКОЕ предлагать пожилому человеку!..

Уморушка почувствовала, что ляпнула не совсем то, что нужно и виновато сказала:

– Не хотите – как хотите, можно и костюм пошить.

– Не пошить, а сшить! – по старой учительской привычке поправил Уморушку Иван Иванович. – Только кто тебе сказал, что я не хочу в кота превращаться?! Я, кажется, не говорил.

– Я сама вижу, как вы обрадовались… Еле в кресло сели.

– Да, немного подкосило меня твое предложение, уж очень оно неожиданное. Ну и что? Может быть, в самом деле стоит попробовать?

– А если не получится? – спросила Маришка.

– Не получится – не стану котом.

Маришка недовольно поморщилась:

– Да нет… Я другое имела в виду… А вдруг НЕ ПОЛУЧИТСЯ?.. Получится, но что-нибудь другое…

– Это у меня-то не получится? – обиделась Уморушка. – Да я с пяти лет тайком колдую!.. Да у меня по основам колдовства одни пятерки!.. Да я…

– Погоди-погоди! – остановил ее Иван Иванович. – Верю, что получится. Разве я против? Я согласен!

– А Иван Иванович говорить сможет? Коты ведь не разговаривают, – спросила Маришка юную колдунью.

– Сможет! – махнула рукой Уморушка. – Разговорчивый кот у нас получится!

– Не разговорчивый, а говорящий, – снова поправил ее старый учитель. – Это ты у нас разговорчивая.

– А мы сейчас без лишних разговоров… – буркнула обиженно Уморушка. Она подняла руки вверх и, глядя своими изумрудными глазенками в голубые глаза Гвоздикова, громко произнесла: – Абрус-швабрус-кадабрус!.. Анды-шаланды-баланды!..

Иван Иванович хотел было подняться из кресла, но не успел. Он вдруг быстро, за какую-то долю секунды, растворился в воздухе, а на его месте, точнее на том месте, где он сидел, Маришка и Уморушка увидели большого серо-дымчатого кота в чуть заметную темную полоску.

– Вот это да… – побледнев, ахнула Маришка.

– А я что тебе говорила… – гордым, но тоже дрожащим голосом ответила ее подружка. – У меня по основам хвастовства одни пятерки…

Уморушка даже не заметила своей оговорки, впрочем, не заметила ее и Маришка. До того ли им было, когда на старом продавленном кресле лежал их старший друг и наставник, краса и гордость пятнадцатой школы Иван Иванович Гвоздиков, и от волнения бил влево и вправо пушистым хвостом!

Глава пятая,

в которой Маришка и Уморушка узнают о великом реформаторе сцены и его системе

«Кажется, получилось…» – это была первая мысль, пришедшая Ивану Ивановичу в голову, когда он вдруг увидел себя В ТАКОМ ПОЛОЖЕНИИ.[3] Некоторое время время он лежал молча, опасаясь, что вместо членораздельной речи у него может невольно вырваться кошачье мяуканье.

«Только не волноваться… получше сосредоточиться… Подумаешь – в кота превратился… Со Змеем Горынычем обнимался и то ничего…» – пытался успокоить себя старый учитель. И это ему частично удалось сделать. Уже минуты через две после чудесного превращения Гвоздиков взял инициативу в свои руки (точнее, лапы).

– Вы почему стоите столбом? – спросил он весело Маришку и Уморушку. – Кто теперь нам будет готовить ужин?

– Мы… – робко ответила Уморушка.

– Я… – тихо сказала Маришка.

– Правильно: вы! Но под моим чутким руководством, – Гвоздиков сладко потянулся в кресле и несколько раз запустил коготки в подушку. – Мне с этого вечера тяжело будет возиться с кастрюлями и сковородками.

– Да, конечно, мы еды наготовим! – оживилась Уморушка. – Хотите, картошки нажарим?

– Или отварим в мундире и – с селедкой? А? – предложила Маришка, вспомнив про любимое папино блюдо, которое она умела уже готовить.

Но Иван Иванович почему-то от картошки отказался.

– А не зажарить ли нам курицу? – преложил он юным поварихам. – А можно и рыбу отварить. Как вы думаете?

– Что-то вас на кошачью еду потянуло, – удивилась Уморушка. – Курица, рыба… Чего доброго, еще за мышами бегать начнете!

При упоминании о мышах Иван Иванович невольно вздрогнул, глаза его загорелись, а уши встали торчком.

– Иван Иванович, вы что? – удивилась Маришка. – И правда, за мышами бегать хотите?

Гвоздикову стало стыдно и он сказал:

– Минутная слабость… Вживаюсь в образ… Как учил великий реформатор…

– Кто учил за мышами бегать? – не поняла Уморушка. – Какой реформатор?

– Да не за мышами бегать, а в образ вживаться учил! Станиславский! Великий реформатор сцены! Понятно?

И Гвоздиков стал рассказывать подружкам о великом русском режиссере Станиславском и его системе обучения актеров.

– Для того, чтобы зритель поверил артисту, – объяснял Иван Иванович, – нужно актеру как следует вжиться в образ персонажа. Вот, например, я буду изображать Кота в сапогах…

– Вы его уже изображаете, – подсказала Маришка.

– Только внешне, – ответил тут же старый учитель. – А внутренне? Я должен показать повадки кота, его походку, его привычки… Вот тогда зритель мне окончательно поверит.

– У котов привычка по крышам лазить, – сказала Уморушка. – Вы что: тоже полезете?

– Деваться некуда – полезу, – развел передними лапами по старой привычке Гвоздиков. – Я всегда в любительских спектаклях действовал по системе Константина Сергеевича, и она меня никогда не подводила. У меня всегда был огромный успех.

Иван Иванович поднялся, и, уже стоя на четырех лапах, снова сладко потянулся, запуская в подушку свои острые коготки:

– Готовьте, что хотите, а я пойду разомнусь. Только будьте осторожнее с газом.

– Я всегда обед сама себе грею, – сказала Маришка. – Что-что, а газом я умею пользоваться.

Уморушка открыла дверь и выпустила Ивана Ивановича на лестничную клетку.

– Мальчишек нет – это хорошо, – сказал, довольно покачивая хвостом, Иван Иванович. И быстро шмыгнул вверх: туда, где находился чердачный люк.

– Не задерживайтесь долго, Иван Иванович! – крикнула ему вдогонку Уморушка. – И не деритесь там с другими котами, а то еще свалитесь с крыши!

И, захлопнув за собой дверь, Уморушка вернулась в квартиру помогать Маришке готовить ужин: картошку в мундире с селедкой иваси.

Глава шестая,

в которой Иван Иванович Гвоздиков рассказывает капитану Гаидзе нравоучительную историю

На следующий день после странного вызова в Башибузуки и не менее странной встречи на Бисовом Шляхе с облезлым бесенком капитан Гаидзе шел по Большой Собачьей улице в родное отделение милиции на вечернее дежурство. Часы показывали 19.30, солнце спускалось за тополя, и у капитана в душе тихо пела свирель.

«Хорошо, когда кругом хорошо, – подумал Ираклий Георгиевич, слушая голос свирели. – Особенно хорошо, когда хорошо хорошим людям. Хорошие люди должны хорошо жить, я так полагаю».

Он хотел еще что-то подумать важное и полезное о хороших людях, но тут его внимание привлекли две девочки и мальчик, благодаря своему профессиональному чутью, Гаидзе быстро узнал вчерашнего бесенка. Девочки что-то укоряюще говорили мальчишке, но тот не слушал их, а только сердито отмахивался руками и торопился сбежать от назойливых подружек.

– Мариша! Умора! Возвращайтесь скорее! – услышал Ираклий Георгиевич вдруг чей-то голос. Гаидзе машинально поднял голову и с удивлением обнаружил, что ни в одном из окон людей не было видно. Однако девочки, на секунду бросив тормошить мальчишку, как по команде остановились и дружно прокричали: – «Мы скоро, Иван Иванович!» – и, снова вцепившись в несчастную жертву, быстро исчезли вместе с ней за углом.

Ираклий Георгиевич мысленно прочертил траекторию их взглядов, и глаза его остановились на третьем окошке второго этажа. Окно было открыто, но люди из него не высовывались. Единственной живой душой, красовавшейся в нем, был большой серый кот. Увидев милиционера, кот сладко зевнул, потянулся, выгибая спину и царапая когтями подоконник, после чего спрыгнул в комнату на пол и исчез из поля наблюдения капитана Гаидзе.

«Коты кричать не могут, – подумал Ираклий Георгиевич, снимая с головы фуражку и почесывая затылок. – Их горький удел мяукать…»

Однако смута уже поселилась в его душе. Чтобы унять ее, Гаидзе решил вычислить номер этой квартиры и подняться на второй этаж. В спешке Маришка и Уморушка не захлопнули дверь, и она была открыта. Гаидзе остановился перед ней и прислушался. Мужской голос, который две минуты назад призывал девочек вернуться домой пораньше, теперь бодро и весело распевал в глубине квартиры песню о страшно невезучем черном коте. Гаидзе покачал головой и решительно постучал в дверь.

– Разрешите? – спросил он неведомого пока хозяина.

Песню оборвали, но разрешения на вход не дали.

«Странно, – подумал Гаидзе, колеблясь, входить или не входить в квартиру. – Неужели певец совершенно глух?»

Ираклий Георгиевич немного помялся в нерешительности и все-таки вошел, благо дверь была отперта. Опытным милицейским нюхом Гаидзе быстро определил, что в квартире людей нет: ни в комнатах, ни в ванной и туалете, ни на кухне, ни даже за шторами или в шкафу. Один только серо-дымчатый в темную полоску кот лежал, развалясь, как барин, в мягком старинном кресле.

– Здорово, приятель, – поздоровался с ним Ираклий Георгиевич. – Где твой хозяин, посмевший соперничать с самим Бубой Кикабидзе?

Иван Иванович, наступив на горло своей врожденной вежливости, не ответил на приветствие и промолчал. Да Ираклий Георгиевич и не ждал, признаться, от него вразумительного ответа.

– Спеть и не показаться публике на аплодисменты – не очень-то красиво, приятель… Так и передай своему хозяину от моего имени.

Гаидзе не спешил уходить из странной квартиры. Он словно бы надеялся еще обнаружить пропавшего певца.

– Придется ждать, – сказал он и уселся неподалеку от Ивана Ивановича на свободный стул. – А потом оформим протокол.

– Зачем? – невольно вырвалось у кота.

– Для порядка, – так же машинально ответил Гаидзе и подскочил на месте.

Долго – целую минуту – изучали друг друга слегка ошалелыми взглядами старый учитель и милиционер. Гвоздиков готов был откусить свой проклятый язык, так подведший его сейчас, а Ираклий Георгиевич так же решительно был готов сейчас разделаться со своими ушами, начавшими откалывать неприятные шуточки со своим владельцем.

Первым не выдержал и нарушил тягостную тишину Гвоздиков.

– Что вам угодно? – сухо, чуть прерывающимся голосом, спросил он Гаидзе.

– У вас дверь открыта… – ответил тот и махнул рукой в сторону прихожей. – И еще вы пели… песню моей юности…

– Ну и что? – удивился Гвоздиков. – Разве нельзя петь? Разве нельзя подержать немного открытой дверь для проветривания?

– Можно, дорогой, можно… И петь до одиннадцати, и проветривать… Любопытный я такой родился, что поделаешь… Иду: мальчишка выбегает, за ним девочки. Потом – кот в окне. Затем – дверь… Как ни войти – вошел.

– Надеюсь, протокол составлять не будете?

Гаидзе неуверенно пожал плечами:

– В квартире – кот… говорящий… Надо зафиксировать…

– Не нужно… – резко сказал Иван Иванович. – Говорящий кот интересует науку, а не МВД. Или вы, капитан, другого мнения?

– Согласен, дорогой… Хотя в милиции собаки давно уже служат.

– Не говорите мне о собаках! – вздыбив на спине шерсть, сердито произнес Гвоздиков. – Не люблю! Ищут, ищут, вынюхивают… А слова толкового сказать – не могут, один лай…

– Верно, дорогой, золотые слова! Прости, что потревожил! – Гаидзе поднялся со стула и хотел было уже попрощаться и уйти, но был остановлен хозяином квартиры.

– Так как насчет протокола, уважаемый…

– …Ираклий Георгиевич! – подсказал Гаидзе.

– …уважаемый Ираклий Георгиевич?

– Раз в этом деле замешана наука… – капитан немного помялся и закончил: – Не стану протокол составлять.

– Надеюсь, и устно не будете распространяться о том, что здесь видели и слышали?

– Не буду, дорогой.

– Слово?

– Зачем спрашиваешь, уважаемый? Капитан Гаидзе один раз слово дает, но – навеки! «Давши слово – держись, а не давши – крепись», – процитировал он свою любимую пословицу.

У Ивана Ивановича отлегло на душе и он сказал, умиротворенно улыбаясь:

– Совершенно верно, дорогой Ираклий Георгиевич! Точно так же говаривал один мой знакомый кот после очередной трепки. Если желаете, я могу рассказать о нем.

– Пожалуйста, расскажи! – и капитан Гаидзе, снова присев на стул, приготовился слушать.

И вот какую историю поведал ему Гвоздиков.

«Однажды в один приличный дом принесли котенка, который был так мал, что не умел даже мурлыкать. Его забрали от родной матушки совсем крошкой, и несчастная мамаша ничему не успела научить бедолагу. Но когда котенок подрос, он заметил этот свой недостаток.

– Как?! – вскричал он в ужасе, обнаружив у себя изъян. – Я не умею мурлыкать?! Я?! – и он, схватившись передними лапами за голову, стал раскачиваться из стороны в сторону, страшно горюя и плача.

Но на его счастье, а еще больше на свое, этот плач был услышан одной хитрой мышкой. Она высунула голову из норки и громко спросила кота:

– Ты хочешь научиться мурлыкать? Я тебя научу.

– Научи, о радость моего сердца! – воскликнул обрадованный кот и подошел к норке поближе.

Но мышь остановила его.

– Во первых, – сказала она, – я радость твоего желудка, но никак не сердца. Во-вторых, ни шагу дальше, иначе останешься неучем. И, в третьих, дай мне честное благородное слово, что ты никогда больше не станешь ловить мышей, если я научу тебя мурлыкать.

– Клянусь! – сказал кот, замерев на месте.

Тогда мышь спросила его:

– Знаешь ли, как мычат коровы?

– Знаю. Они мычат: „Му-у!“

– А знаешь ли ты, как рычат собаки?

– Знаю и это. Они рычат: „Р-р-р!“

– Молодец, – похвалила кота мышь. – Все-таки не зря ты валяешься по вечерам на диване перед экраном телевизора: кое-какие знания перекочевали в твою круглую головку. Ну, а раз тебе известно, как мычат коровы и рычат собаки, попробуй и сам помычать и порычать.

– Му-у… Р-р-р… Му-у… Р-р-р… – начал упражняться кот.

Мышка слушала его и в такт помахивала хвостиком: Раз-два!.. Раз-два!.. Раз-два!..

Когда она почувствовала некоторые успехи в занятиях своего ученика, то сказала:

– Прибавь еще немного нежности и ласки, приятель. Ты – кот, не забывай об этом!

Ученик внял совету, и его мурлыканье стало просто прелестным!»

– Каким? – спросил Гаидзе.

– Прелестным, – охотно повторил Иван Иванович.

– Ага, понятно… – кивнул головой Ираклий Георгиевич, хотя очень удивился тому, что мурлыканье может быть ПОЛЕЗНЫМ. – Рассказывайте дальше, дорогой.

– А что рассказывать? Я почти все поведал вам, товарищ капитан. Кот научился мурлыкать и с тех пор перестал ловить мышей. Не мог же он нарушить данное им слово!

– Молодец! Настоящий мужчина! – похвалил кота Ираклий Георгиевич. После чего встал, надел фуражку и, попрощавшись с Иваном Ивановичем, отправился на вечернее дежурство в милицию.

Глава седьмая,

в которой Виолетта Потаповна чует неладное

Костя вернулся из бассейна бодрый и радостный.

– Ну, я сегодня и наплавался! – похвалился он Пете и бабушке. – Тренер сказал, что я на второй разряд могу сдавать!

– Я тоже на второй разряд могу сдавать, – обиженно перебил его Брыклин. – Я два года тренировался, а не ты!

Виолетта Потаповна попробовала успокоить внука:

– И ты, Петечка, тренировался, и Костик, наверное, тоже. Кострома на Волге стоит, там все хорошо плавают.

И чтобы прекратить окончательно все споры, она увела Костю обедать.

А у Пети снова испортилось настроение. На тебе: он два года, не жалея ни сил, ни времени ходил в бассейн, учился плавать, закаляясь, терпел страшные муки под холодным душем, и все ради чего? Чтобы удостоверение о втором разряде и значок достались тому, кто не пахал не сеял? И это – справедливость?

К Пете на секунду заглянула бабушка:

– Костя хочет в кино. Ты пойдешь с ним?

– Нет, – машинально ответил Петя.

– Жаль. Костя говорит, что фильм хороший, – и Виолетта Потаповна скрылась за дверью.

Ну вот!.. Еще одна «радость»!.. Теперь Альтер Эго пойдет в кино, а Петя будет сидеть дома и тоскливо скучать, умирая от зависти к счастливчику. А идти вместе с ним в кинотеатр Брыклину уже не позволяло самолюбие. Пусть ущербное, но оно, кажется, у него сохранилось.

– Пойду к Маришке и ее чуде-юде, – решил Петя. – Потребую воссоединения со своим «вторым я». Имею такое право.

Он встал и, сказав Виолетте Потаповне, что скоро вернется, пошел к Гвоздикову.

Но, увы, девочки наотрез отказались выполнять его требование.

– Костя хороший мальчик, – заявила Уморушка. – И я не буду загонять его обратно. А тебе, Брыклин, пора кончать капризничать! То отдели, то соедини, то буду участвовать в смотре, то не буду! Стыдись!

В комнату, где разговаривали ребята, заглянул и быстро юркнул обратно большой серый кот.

– Пойдем на улицу, там договорим, – зашептала вдруг испуганно Маришка и первой направилась к выходу.

– Идем-идем! – подтолкнула Уморушка Петю. – На улице я тебе все скажу, что думаю о капризах!

Они вышли из квартиры, забыв захлопнуть входную дверь, и через полминуты оказались на улице.

– Мариша! Умора! Возвращайтесь скорее! – раздался из окна второго этажа голос Ивана Ивановича.

– Мы сейчас, Иван Иванович! Мы скоро, Иван Иванович! – крикнули Маришка и Уморушка и, увидев, что за ними наблюдает какой-то милиционер, стоящий на другой стороне улицы, быстро схватили Брыклина за руки и потащили его за угол.

Когда они поняли, что преследования не будет, девочки остановились и высказали Пете все, что они о нем думают.

– Нам некогда твоими капризами заниматься, у нас участие в смотре на носу! Из-за тебя нового артиста вводить приходится, жалкий перебежчик! – выпалила Маришка своему окончательно запутавшемуся в жизни однокласснику.

– А если он у меня все лучшее заберет, то с чем я тогда останусь? – жалобно проговорил Петя Брыклин. – Костька не только вещи мои берет, но и желания, мечты!

– Может быть, ты не ту половину отделила? – спросила Маришка Уморушку. – Вдруг перепутала?

– Ничего я не перепутала! Маленькая я, что ли? Хорошую половину – туда, вредную половину – сюда… – Уморушка вдруг осеклась и покраснела. – Точнее, вредную половину – туда, хорошую сюда. Я отлично все помню!

– Так я и знала… Опять напутала… – Маришка выпустила Петину руку и с жалостью посмотрела на одноклассника: – Ошибки бывают не только в диктантах… Извини нас, Петечка…

– Чего «извини»? Чего «извини»? – заволновался Брыклин. – Оттяпали не ту половину, да еще и стыдят? Укоряют, что я нехороший!

И он заявил, как оратор на митинге:

– Требую воссоединения! Немедленного и полного! С возвратом отобранного имущества!

Но Уморушка тоже была крепким орешком.

– И не подумаю! – сказала она, глядя прямо в глаза Пете Брыклину. – Что сделано – то сделано! Добрые дела обратно не переделываются.

– Так то добрые… А я страдаю… – Петя выдернул руку из цепких пальцев Уморушки и пошел прочь, низко наклонив голову.

– Иногда и пострадать надо! – крикнула ему вслед настырная Уморушка. – Может, тогда в тебе снова совесть проснется!

Не оборачиваясь, Петя взмахнул рукой, словно отгоняя назойливую муху, и скрылся за зеленью тополей.

Вернувшись домой, Брыклин снова отказался от предложенного бабушкой обеда, прошел в свою комнату и сел на диван. Уставясь в одну точку – маленькую фаянсовую статуэтку на книжном шкафу, – он стал думать о том, как жить дальше. Мыслей было много, но все они приходили какие-то путанные, странные, и Петя никак не мог толком остановиться хотя бы на одной из них.

«Признаться бабушке во всем и просить ее увнучить Костьку? Нет уж, оставим этот вариант на потом… Сбежать из дома и устроиться в другом городе на работу? Вряд ли меня там примут… Уехать к дяде Саше в Кострому, а Костька пусть здесь поживет? Так ведь надолго не уедешь…»

Тихо вошла в комнату бабушка. Увидев, что ее любимый внучек завороженно смотрит на фаянсового гномика в книжном шкафу, она спросила:

– Может быть, съешь одну котлетку? Последняя осталась – Костик целых три съел!

– Жаль, что не все… – глухо отозвался внук.

Виолетта Потаповна подошла к Пете поближе и заглянула в его грустные, похожие на залитые дождем окошки, глаза:

– Что с тобой, Петечка?

Крупная прозрачная слеза лениво прыгнула в карман Петиной рубашки.

– Ты плачешь?

Петя шмыгнул носом и отвернулся.

– Тебя обидели?

Вторая слеза промахнулась и просвистела мимо кармана. Свист летящей слезы был почти не слышен, но только не для бабушкиного сердца. Виолетта Потаповна вздрогнула и побледнела.

– Петечка, умоляю тебя, не молчи!

Петя стер кулаком проторенные слезами борозды на своем лице и глухо буркнул:

– А че говорить-то? Все одно не поверите…

Он помолчал немного, а потом ехидно передразнил бабушку:

– «Петечка-Петечка!.. Единственный-ненаглядный!..» А двух Петечек получить не желаете?! – и еще раз провел кулаком под глазами, окончательно стирая следы минутной душевной слабости.

Услышав про «двух Петечек», Виолетта Потаповна беззвучно ахнула: «Заболел… Не иначе, заболел!» Она быстро протянула руку и потрогала лоб любимого внука ладонью. Петя дернулся, но было поздно: бабушка успела провести замер температуры. Тридцать семь градусов были налицо! Виолетта Потаповна поспешила в коридор к телефону.

– Алло, это детская поликлиника? – зашептала она дрожащим от горя голосом. – Срочно пришлите участкового доктора! Пожалуйста! Что?.. Гоголя двенадцать, квартира одиннадцать… Брыклин Петр… Что?.. Да-да, спасибо, ждем.

И Виолетта Потаповна, положив трубку, снова заглянула в комнату к внуку. Петя сидел на диване и по-прежнему внимательно разглядывал фаянсового гномика. Он был несомненно, болен. Но чем?

Глава восьмая,

в которой врач Чихаева ставит первый и последний в своей жизни правильный диагноз

Поднимаясь в квартиру Брыклиных, участковый врач Леля Чихаева очень волновалась: ведь больной мальчик по имени Петр был ее первым пациентом!

«Ах, – думала Леля, шагая медленно по бетонным ступенькам, – и зачем я только поступила в медицинский институт! В физкультурный надо было идти, в физкультурный!.. А теперь прощай, спорт, прощай навсегда!»

Чихаева всхлипнула от жалости к самой себе и смахнула с покрасневших век слезинку: «В ясельках лучше всех погремушки метала, в детсадике мячики, в школе гранаты, в мединституте ядра… Всегда чемпионкой была, по соревнованиям ездила, – до учебы ли мне было! А теперь спорт оставь – больных лечи! А как? Чем?»

Так и не найдя ответов на эти вопросы, Леля остановилась возле квартиры Брыклиных и нажала на звонок.

– Больной жив? – спросила она, когда ей открыли дверь.

Виолетта Потаповна поперхнулась и замахала на юную врачиху руками.

– Ну что ж, тогда будем лечить… – грустно сказала Леля и поставила свой чемоданчик на стол в гостиной. – Начнем нашу первую тренировку…

– Что? – не поняла Виолетта Потаповна.

– Начнем лечение, – поправилась Чихаева.

Увидев Петю лежащим на диване и грустно разглядывающим потолок, Леля с порога заявила:

– Конечно, ОРЗ! По глазам больного вижу – ОРЗ! Пусть попьет кислоту…

– Какую? – удивилась Виолетта Потаповна.

– Сама не знаю какую. Такое трудное название у нее – никак запомнить не могу.

– Наверное, ацетилсалициловую? – подсказала бабушка. – Иначе аспирин?

– Да-да! – обрадовалась Леля. – Отличный допинг для больного ОРЗ!

Она хотела взять чемоданчик и поскорее уйти, но Виолетта Потаповна задержала ее.

– Может быть, вы ребенку температуру померите? – спросила она странную врачиху. – Горлышко посмотрите, язык… Петечка, покажи тете врачу язык.

– Вот еще! – возмутилась Чихаева. – Станут мне всякие мальчишки язык показывать!

– Ну, хотя бы горлышко посмотрите! – взмолилась несчастная бабушка.

Чихаева сжалилась и, подойдя к больному поближе, сказала:

– Петр, откройте, пожалуйста, рот.

Брыклин послушно выполнил указание врача.

– По-моему, все на месте, – с некоторым сомнением в голосе произнесла Леля, заглядывая Пете в рот. – Посторонних предметов не наблюдается тоже.

– А температуру померите? – спросила Виолетта Потаповна просто для очистки собственной совести. Веры в помощь местной медицины у нее уже не было.

– Померить можно, – кивнула головой Чихаева и, открыв свой чемоданчик, достала из него рулетку.

– Надеюсь, вы будете мерить температуру не этой штуковиной?! – не выдержала Виолетта Потаповна и брезгливо указала на рулетку.

– Простите, но я перепутала чемоданчики, – покраснела Леля. – По привычке взяла свой любимый…

Виолетта Потаповна достала из тумбочки градусник и сердито положила его на стол.

– Не забудьте его встряхнуть! – напомнила она врачу.

– Зачем?! – ахнула Леля. – Если я стряхну градусник на пол, то он разобьется!

– Вы что, никогда не пользовались термометром? – удивилась Виолетта Потаповна.

– Конечно, нет, – гордо ответила Леля. – Я ни разу в жизни не болела!

– С вами все ясно… – грустно проговорила Виолетта Потаповна и тяжело вздохнула: – Бедные дети!.. Бедный мой Петенька! Я так и не узнаю, чем ты болен!

Чихаевой стало стыдно и она, пряча глаза от пациента и его бабушки, сказала:

– Зато я защищала честь института… тридцать три раза!!! У меня двадцать медалей и шестьдесят четыре диплома! А еще два бронзовых ядра и одно серебряное!

Она положила рулетку обратно в чемоданчик, закрыла его и пошла к выходу. Уже в дверях, собираясь попрощаться с Виолеттой Потаповной, тихо проговорила:

– Наверное, мой диагноз насчет ОРЗ ошибочный… Не давайте внуку аспирин… Пусть полежит, отдохнет…

– Но что же все-таки с ним? – спросила бабушка юную врачиху. – Ходит скучный, глаза отводит, от еды отказывается, на щеках красные пятна… Ума не приложу, что с Петенькой случилось!

– А может быть, он что-нибудь скрывает? И даже в чем-то вас обманывает? – предположила Леля.

– Мой внук не станет обманывать свою бабушку! – обиделась за Петю Виолетта Потаповна. – Его второе «я» не позволит ему это сделать! А вам, уважаемая, профессора в институте, наверное, иначе объясняли эти симптомы.

– Что говорили профессора – мне мешали узнать мои вечные соревнования. Но мой личный жизненный опыт… – Леля не договорила и, кивнув на прощание головой, отправилась к другим пациентам.

Глава девятая,

в которой не вовремя зазвонил телефон

Иван Иванович и раньше любил немного помурлыкать себе под нос какую-нибудь песенку, а уж когда превратился в настоящего кота, то дал своей слабости волю на всю катушку. Он даже стал напоминать чем-то радиоприемник, который, включив, чтобы послушать новости, позабыли выключить. Богатейший репертуар, накопленный за долгие годы, выплеснул Иван Иванович на своих немногочисленных слушателей. Здесь было все: арии из опер и старинные романсы, народные песни и песни эстрадные, были даже песни без слов (просто мурлыканье). А некоторые вещи Гвоздиков сочинил сам. Весь репертуар Ивана Ивановича почему-то строился вокруг двух-трех тем: о кошках, о мышах, о мартовский ночах. Из огромных мировых запасов песенного творчества он выбирал вещи именно на эту тему. Так, например, в очередной раз сладко потянувшись и поточив коготки о ковер, Иван Иванович вдруг оповещал во всеуслышание:

А через минуту, как ни в чем не бывало, серьезно заявлял:

Пока Уморушка и Маришка гадали, как это из серенького котенка мог получиться черный-пречерный кот, Иван Иванович затягивал уже романс собственного сочинения:

– Какой снег, какой март, какие вопли, Иван Иванович!.. – пробовала вразумить вошедшего в раж певца Маришка. – Лето на дворе! И снега давным-давно нет! И вообще, вы – не кот, а человек!

После таких замечаний Гвоздиков начинал немного сердиться и концерт свой на некоторое время прекращал.

– Послезавтра спектакль, я в роль вхожу, по системе великого реформатора занимаюсь… А вы… Эх вы! – и старый учитель, обиженно свернувшись клубочком, отворачивался к спинке кресла, чтобы не видеть глупых и ничего не смыслящих в театральном деле девчонок.

Но уже через пять или десять минут из глубины кресла вновь раздавалось:

И, услышав это, Маришка и Уморушка радостно переглядывались: кажется, их старый друг сменил гнев на милость!

Пел Иван Иванович про котят, умудрившихся залезть выше крыши, и вечером накануне смотра драмкружка. А спев, надумал и сам погулять на свежем воздухе.

– Вы тут хозяйничайте, – сказал он юным квартиранткам, – а я пойду промнусь. Мурзик с Пантелеичем, поди, заждались меня.

– Какой Мурзик? – удивилась Маришка.

– Какой Пантелеич?! – удивилась Уморушка.

– Кот Пантелеич из семнадцатой, а Мурзик из четвертой квартиры. Очень порядочные коты, оба прекрасно воспитаны. Да вы что, не знаете их разве? – в свою очередь удивился Гвоздиков.

– Не знаем. Нам не до них сейчас, – ответила за себя и за подругу Маришка.

– А я с удовольствием наблюдаю за ними, – прогибая спинку и царапая лапками коврик, сказал Иван Иванович. – Такие краски, такие черточки для роли нахожу – просто на удивление!

– А Мурзик с Пантелеичем, на вас глядючи, не удивляются? – поинтересовалась Уморушка. – Хорош друг, который по-человечески и поговорить-то с ними не может!

– По-человечески как раз и могу, – вздохнул сокрушенно Иван Иванович. – По-кошачьи пока не получается.

И он, дождавшись, когда Маришка откроет ему входную дверь, шмыгнул вверх по лестнице к чердачному люку.

– Совсем окотеет скоро со своей системой, – сделала печальный вывод Уморушка. – Мало ему, что в шкуру кошачью залез, так он из нее еще вылезти норовит, чтобы уж совсем на кота похожим стать. Старательный больно учитель ваш, хлопот с ним – уйма.

Маришка в душе согласилась с подругой, но вслух все-таки сказала:

– Просто он поклонник Станиславского. Если бы не Станиславский, так он, может быть, и в своем костюме сыграл бы. Прицепил бы усы подлиннее и сыграл. А так…

Она еще что-то хотела сказать, но не успела: зазвонил телефон.

– Алло! Я слушаю! – проговорила Маришка уже в телефонную трубку.

– Алло? Это кто? Гвоздиков? Или ты, Даша? Алло! – раздалось в ответ откуда-то издалека сквозь громкое потрескивание.

– Это не Гвоздиков и не Даша, – ответила Маришка. – Тетя Даша уехала, а Иван Иванович на крыше гуляет.

– Где? – удивились в трубке. – На крыше?

Маришка сообразила, что сказала не то, что следовало, и добавила:

– Нет! Уже не гуляет! Они с Пантелеичем, наверное, в сад ушли! – и снова прикусила губу, проговорившись про Пантелеича.

На том конце телефонного провода не стали выяснять личность загадочного Пантелеича, а спросили, кто же тогда отвечает, если Гвоздиков гуляет, а тетя Даша уехала.

– Маришка. Маришка Королева.

– Внученька!! – раздался в трубке радостный крик. – А я тебя и не признал, милая! Это ж я, дед твой, Петр Васильевич!

– Деда!.. Здравствуй!.. Ты где? Ты приехал? А бабаня где? Она приехала? – засыпала Петра Васильевича вопросами Маришка. – А мы тут… У Иван Иваныча… Я и Уморушка… А сам Иван Иваныч гулять ушел… С Мурзиком…

– С Пантелеичем! – прошипела, подсказывая, Уморушка.

– С Пантелеичем ушел, – поправилась Маришка. – А Мурзик – он на крыше…

Но дедушке было не до Мурзика. Слушая голос любимой внучки, он одной рукой цепко держал телефонную трубку, а другой смахивал со щек непрошенные слезинки.

– Я здесь, внученька, в Апалихе… И наша бабаня здесь, только она дома… Нет, не болеет. С Калинычем идти постеснялась на почту. «Куда, говорит, я с вами лешими, потащусь. Застыдят еще подруженьки». Вот и сидит теперь дома… Что? Калина Калиныч? Тута! Вот он, трубку из рук дерет!

Несколько секунд в трубке кроме треска ничего не было слышно, и Маришка с испугом подумала, было, что их разъединили. Но вот раздался снова старческий голос, но уже не дедушкин, а Калины Калиныча.

– Мариш, привет! Да, Калина Калиныч… Спасибо, по-маленьку… Шустрик пещеру расчищает, чтоб Змею Горынычу попросторней было. А сам Горыныч умахал куда-то, уж и не знаю, что делать… Чую, что он живой, а где – не ведаю. Что? Розыск объявить? Всемирный? Нет уж, давай подождем. Наверно, спит где-нибудь за ракитовым кустом – ему невпервой такие шутки проделывать. Мариш, а где моя егоза? Тут? Рядышком? Дай ей говорилку, пожалуйста…

Маришка с явной неохотой протянула телефонную трубку подруге. Уморушка, ни разу в жизни не говорившая с дедом по телефону, радостно ухватилась за нее.

– Деда, это я! Ага, Умора! Что? Не «ага», а «да»? Ага, поняла… Поняла, да… Забуду навеки… Что? Не колдую? Конечно, нет… Если честно? Если честно – случилось разок… Что? Нет, все живые… Все живые, говорю! Что сделала? Что – пустяки… Ну, бесенка одного в размерах уменьшила… Что – зачем? А-а… Ну, чтоб в чемодан влез. Нет, бесом он сам стал, я только уменьшила. Честное слово, не вру – сам! Вот не сойти мне с этого места!

Услышав о проделках любимой внучки, Калина Калиныч сначала побледнел, потом позеленел, а когда пришел немного в себя, то выкрикнул в телефонную трубку громовым голосом:

– Все!!! Запрещаю тебе колдовать до следующего года!.. Абрус-кадабрус!!! Все!!!

И вслед за страшными словами заклятия Уморушка услышала короткие и противные гудки: это Калина Калиныч в гневе швырнул трубку на телефонный аппарат. Уморушка, еще не понимая толком, что произошло, тоже положила трубку на место. «Запрещаю колдовать до следующего года!.. Абрус-кадабрус!.. Все!..» – гудело в ее ушах.

И тут она вспомнила Ивана Ивановича, безмятежно прогуливающегося в обществе Мурзика и Пантелеича, вспомнила «лишнего» Петю Брыклина – и слезы градом посыпались на пол из ее чудесных изумрудных глаз.

Глава первая,

в которой принцесса получает записку

Вот и наступил ответственный и праздничный день для Маришкиной школы: сегодня у них представление! Уже установлены нарядные декорации, уже надеты отличные костюмы, уже наложен на актеров грим… Еще минута – и спектакль начнется. Правда, запропастился куда-то главный постановщик всего этого торжества – учитель литературы, Игорь Игоревич; но вот появился и он и прямо с порога заявил:

– Ребята, срочно вносятся поправки. Пьесу будем играть без свадьбы маркиза Карабаса и принцессы. Так что ты, Королева, участвуешь только в первом действии. А спектакль закончим победой Кота над Людоедом.

– Почему, Игорь Игоревич? – удивилась Маришка. – Ради чего тогда Кот в сапогах старался? Ведь без меня маркиз Карабас ничего не получит!

– Он получит моральное удовлетворение, узнав о гибели пожирателя французских тружеников. А сцены замужеств играть третьеклассницам, пусть и бывшим, еще рановато. И не спорь, Королева! – предупредил попытавшуюся ему возразить Маришку Игорь Игоревич. – Новый текст сказки уже утвержден в районном отделе образования. Так что вопрос решен окончательно и бесповоротно.

И, обернувшись к остальным участникам спектакля, он громко спросил:

– Друзья, вы все готовы? Иван Иванович готов? Начинаем!

Видя, что Маришка не на шутку расстроена, Уморушка поспешила ее утешить:

– Вот и хорошо, что свадьбу отменили! А то мальчишки потом тебя задразнили бы: «Жених и невеста!.. Жених и невеста!» А теперь дразнить не за что. Давай лучше занавес открывать будем, это в сто раз интереснее, чем с женихом целоваться.

Тем временем Игорь Игоревич вышел на авансцену и, очень волнуясь, обратился к переполненному зрителями залу:

– А сейчас, дорогие ребята, перед вами выступит коллектив драмкружка пятнадцатой средней школы города Светлогорска! Он покажет вам спектакль по сказке французского писателя Шарля Перро «Кот в сапогах». В главной роли старейший учитель нашей школы Иван Иванович Гвоздиков!

Зал радостно захлопал, услышав посление слова.

– Постановка спектакля, эскизы декораций и костюмов – мои, – скромно потупившись, признался Игорь Игоревич.

Зал охотно наградил аплодисментами и его.

– Итак: Шарль Перро! «Кот в сапогах»! Ассистенты, занавес!

И Игорь Игоревич исчез со сцены. Маришка и Уморушка дружно стали вертеть ручку, при помощи которой приходила в действие сложная система открывания занавеса.

– Ни пуха ни пера! – шепнула Маришка Ивану Ивановичу, в волнении теребящему лапами шикарную шляпу с петушиными перьями.

– Муррнау!.. – откликнулся Гвоздиков и, нервно махнув хвостом, метнулся на сцену.

Спектакль начался.

Уморушка и Маришка стояли за кулисами и восхищались игрой своего старшего друга, а также игрой своих товарищей по школе, которым волей-неволей приходилось соответствовать актеру-премьеру.

– Молодец, Гвоздиков! – время от времени гордо произносила Маришка. – Совсем в образ вжился!

– Молодец, Станиславский! – в тон Маришке шептала Уморушка. – Это он Ивану Ивановичу помог!

Возможно, спектакль и закончился бы весьма благополучно (для зрителей он и закончился с большим успехом), если бы не Петя Брыклин. В самый разгар представления он заявился в пятнадцатую школу черный, как туча, и мрачно, без всяких объяснений, вручил Маришке конверт. На конверте было написано:

«Маришке, Уморушке и И.И. Гвоздикову».

– Читай скорее! – стала теребить подругу Уморушка. – Может быть, там секретная тайна написана! Читай, Мариш!

Маришка открыла конверт – он был уже распечатан Брыклиным – и достала небольшой лист бумаги. Потом стала читать вслух. И вот что она прочла:

«Дорогие друзья! Нет больше моих сил смотреть на то, как мучается Петя. Я хорошо понимаю его: потерять в себе целого человека – потеря не маленькая. Я сам чувствую, что мне чего-то или кого-то не хватает, наверное, Пети. Уморушка ни в чем не виновата: она хотела сделать, как лучше. Не мучайся, Умора, ты не виновна! А я принял решение: еду в Москву к ученым НИИЗЯ (есть такой институт, я о нем прочитал сегодня в газете). Пусть ученые соединят нас с Петей обратно в одного человека. Обо мне не печальтесь и постарайтесь меня поскорее забыть. Привет вам и всего доброго.

Ваш Альтер Эго (он же Петя Брыклин № 2, он же Костя Травкин из Костромы.)»

– Если он своего добьется, – сказал Брыклин после того, как Маришка прочитала записку, – то одного из нас не станет. – Губы Пети вдруг искривились, и он, едва сдерживая плач, договорил: – И я знаю, кого не станет!.. Его!

– Тихо ты! Не реви! – прошипела Уморушка. – Ивана Иваныча заглушишь!

Но Брыклина будто прорвало:

– Я места себе не нахожу!.. Во мне снова кто-то сидит и шепчет: «Из-за тебя все!.. Такой человек погибнуть может!.. Альтер Эго!.. В расцвете лет!.. Не вкусив… не вкусив этих самых»…

– …прелестей жизни, – подсказала Маришка.

– Их самых! Прелестей! – обрадовался Брыклин. – А я что могу? Колдовать-то я не умею! И она теперь не умеет! – кивнул он в сторону Уморушки.

– Колдовать я умею получше вашего, – обиделась юная лесовичка. – Просто я пока права колдовать не имею, до следующих каникул.

– Только приедь еще! Только поколдуй! – зарычал Брыклин.

– Тихо!.. Тихо вы!.. – замахала на поссорившихся приятелей Маришка. – Не спорить нужно, а Костю спасать!

– А как? – удивилась Уморушка. – До следующих каникул…

– Без колдовства обойдемся. Хватит колдовать! – перебила ее Маришка. – Найдем Костю, уговорим его не ехать в Москву…

– Он уже уехал, – вмешался Петя. – Записку-то он вчера написал.

– Значит, и мы поедем. У тебя есть в копилке деньги? – обратилась Маришка к Брыклину.

– Рублей пятнадцать было… – нехотя ответил тот.

– Жалко, да? – ехидно спросила, прищуривая изумрудный глаз, Уморушка.

И хотя сейчас Пете было жальче расставаться с деньгами, чем неделю назад, он сказал: «Нет, не жалко».

– Вот и хорошо, – подытожила Маришка, – и у меня семнадцать рублей есть. Да еще мама с папой тридцать рублей на жизнь оставили.

– На чью жизнь? – удивилась Уморушка.

– На мою. Но потратим на Костину. – Маришка подумала о чем-то еще и сказала: – Ждать Ивана Ивановича не будем. Времени нет, да и какой от него толк сейчас? Еще потеряется в Москве.

– Мы ему записку оставим, – предложил Петя Брыклин. – Чтоб не волновался он.

– Ага., – поддержала его Уморушка. – Напишем еще, что окно в спальню открыто. Пусть через окно в квартиру лазит, дверь-то ему не открыть.

Так и решили.

Маришка быстро написала записку, вложила ее вместе с Костиным посланием в его же конверт и попросила одноклассника Пузырькова передать все это Коту в сапогах. В награду за услугу Пузырьков получил право закрыть занавес после того, как закончится спектакль. Пузырьков охотно согласился и, пряча за пазуху конверт, стал на рабочее место.

– Идите, раз вам так некогда, – милостиво разрешил он, – сделаю все в лучшем виде, будьте спокойны.

Бросив прощальный взгляд на сцену, на Ивана Ивановича, с жаром уговаривающего Людоеда превратиться в льва, друзья поспешили на улицу.

– Деньги-то я выну из копилки, – хмуро бормотал Петя, стараясь не отстать от быстроногих спутниц, – а вот с бабушкой как?

– А что с бабушкой? – не поняла Уморушка. – Бабушку с собой брать не надо.

– А кто ее брать собирается? – удивился Брыклин. – Я, например, не собираюсь! Меня не отпустит – вот чего боюсь!

– Для доброго дела? – снова удивилась Уморушка. – Для доброго дела меня мой дедушка куда хошь отпустит!

– Не «хошь», а «хочешь», – поправила Маришка. – Это во-первых. А во-вторых, объяснять Виолетте Потаповне наше «доброе дело» никак нельзя! У нее, может быть, сердце слабое.

– Ну, не будем объяснять, – пошла на уступки Уморушка. – Напишем записку, как Ивану Ивановичу, и в поход!

– Вот это правильно, – поддержала ее Маришка. – Напишем, что срочно в турпоход ушли, на денек-другой. А предупредить не успели: Виолетта Потаповна в магазин за продуктами ушла. Ну как? – обратилась она к Пете.

Но Брыклин вдруг заупрямился.

– Нет, – сказал он грустно и чуть обреченно, – обманывать бабушку я не стану.

– Для доброго дела!!! – простонала, сердясь на упрямца, Уморушка.

– И для доброго дела не стану. Все: хватит. Иначе… иначе он меня загрызет.

– Кто? – удивилась Маришка.

– Кто?! – поразилась Уморушка.

– Он… Альтер Эго… – И Петя Брыклин несколько раз ударил себя кулаками в грудь. – Еще один завелся мучитель… Я теперь снова его слышу… Вредный такой… Со свету сживает, из-за Костьки… И из-за бабушки. Просто проходу не дает. «Не жалеешь ты ее», говорит.

После некоторых колебаний Маришка решила:

– Придется тебя оставить, ничего не поделаешь. В Москву мы и вдвоем с Уморушкой съездим. А вот в Муромскую Чащу все вместе отправимся, если Костя с учеными дров не наломает. А в Муромской Чаще Калина Калиныч решение примет!

– А бабушка? – снова напомнил Брыклин. – Она туда вовсе меня не отпустит.

– А мы Виолетту Потаповну тогда с собой возьмем. Свежий воздух полезен пожилым людям.

– Калина Калиныч враз мои чары развеет, – посулила Уморушка Пете. – И будет все, как прежде. А может, и по-другому, уж дедушке лучше знать.

– Ну что: по рукам? – спросила Маришка Петю.

– По рукам… – нехотя согласился Брыклин.

– Тогда за деньгами – и на чугунку! – весело скомандовала Уморушка. И добавила: – Давненько я по чугунке не ездила – поди, неделю! А в Москве, так сроду не была. Вот оказия!

И, тряхнув золотисто-зелено-каштановыми кудряшками, Уморушка взяла за руки Петю и Маришку и потащила их к подъезду дома, где жили Брыклины.

Глава вторая,

в которой Иван Иванович съедает мышку и дает интервью корреспонденту местного радио

А покинутый своими друзьями Гвоздиков, не подозревая о случившемся, играл роль Кота в сапогах так, как не играл ни одной из своих ролей в жизни. Когда поддавшийся на его уговоры Людоед превратился в льва, Иван Иванович с шипеньем и фырканьем забился под стол и уже оттуда, сверкая позеленевшими очами и тщетно пытаясь утихомирить вставшую на спине дыбом шерсть, попросил, а точнее, умолил Людоеда превратиться в мышь. И лев исчез, а на его месте возникла маленькая серая мышь, сделанная из папье-маше и других подручных материалов в кружке «Юный дизайнер». И Гвоздиков увидел мышь – и этот момент был вершиной его перевоплощения.

Великий реформатор сцены Константин Сергеевич Станиславский непременно уронил бы слезу восторга и восхищения при виде поклонника своей системы, сигаюшего из-под стола на беззащитную жертву театрального искусства. Тихий треск, легкое шуршание – и Людоед исчез в пасти вероломного слуги маркиза Карабаса. Людоеду пришел конец, а вместе с его концом пришел конец и спектаклю.

Пять раз Пузырьков закрывал и открывал занавес, и все пять раз подряд под шумные крики «браво!» и гремящие аплодисменты выходили участники спектакля на поклоны к зрителям. «Скорей бы они раскланялись! – подумал он, облизывая пересохшие губы. – В буфете лимонадом торгуют, вот бы напиться сбегать!»

И его мечта сбылась: после пятого выхода на поклоны Игорь Игоревич сказал: «Довольно, братцы! Больше не выходим».

Зрители, похлопав еще немного, успокоились и пошли по домам. А Пузырьков кинулся в буфет и с аппетитом опустошил целую бутылку лимонада. Отдышавшись, он хотел было, как и все, идти домой и тут вдруг вспомнил о втором поручении Маришки Королевой.

– А письмо-то я не отдал Иван Иванычу!.. – хлопнул он себя ладонью по лбу. – Хорошо, хоть вовремя вспомнил!

И Пузырьков ринулся снова в актовый зал. На счастье, Иван Иванович еще не ушел: он стоял неразгримированный и не переодевшийся в нормальный костюм и давал интервью корреспонденту областного радио.[4]

– В каждом ребенке есть какой-нибудь талант. Иногда этот талант сидит в ребенке тихо, как мышка, и задача педагогов откопать его, вынуть из этой мышеловки, которую многие называют апатией и ленью, – услышал Пузырьков последние слова старого учителя.

Корреспондент поблагодарил Ивана Ивановича, еще раз поздравил с победой в смотре, выключил диктофон и, попрощавшись, ушел.

– Вам записка, Иван Иваныч, – протянул Пузырьков конверт Гвоздикову. – Маришка просила передать.

– А где она сама? – удивился тот. – Где ее подружка?

Не получив ответа, Иван Иванович решил прочитать послание. Записок было две, и когда Гвоздиков их прочел, то по одному его виду Пузырьков понял, что дела у почетного педагога плохи.

– Что-нибудь случилось? – участливо спросил он пригорюнившегося артиста. – Может быть, вам помочь?

– Нет-нет, мальчик, спасибо, – торопливо поблагодарил Гвоздиков. – Я сам. – Он не стал объяснять, что сделает «сам», и, попрощавшись с Пузырьковым, быстро пошел прочь, на ходу пряча в ботфорты сапог злополучные письма Маришки и Кости.

– А переодеваться не будете? – крикнул ему вслед заботливый Пузырьков. – Так и пойдете в кошачьем костюме?

– Дома, дома переоденусь! – уже в дверях откликнулся Гвоздиков и исчез в пустынных школьных коридорах.

Так закончился городской смотр драмкружков, но не наша правдивая повесть.

Глава третья,

в которой говорится о том, что голод не тетка, а также о том, что кроме чувства голода есть еще и чувство собственного достоинства

Если Маришке и Уморушке для того, чтобы сесть в поезд и ехать в Москву было достаточно одного – купить билеты, то для Гвоздикова этого было маловато. Ему еще нужна была справка из ветеринарной лечебницы о том, что он совершенно здоровый и незаразный кот. Конечно, Иван Иванович мог бы сбегать в ветлечебницу и выпросить там такую справку, но по здравому рассуждению он не стал этого делать.

«Прорвусь на поезд и так: без всякой справки, – решил он после некоторых колебаний. – Дам проводнику понять, что я от цирка отбился, от самого Юрия Куклачева. Нехорошо, конечно, обманывать, но что делать…»

И Иван Иванович, с трудом зажав в правой лапе карандаш и мучаясь от неудобства и стыда за свой обман, вывел на маленьком клочке бумаги:

«Просим вернуть кота Ю.Куклачеву. Москва. Госцирк».

После чего засунул бумажку за бантик, повязанный на шее заботливой Уморушкой, и выскочил в окно на улицу.

На вокзале, несмотря на обычную летнюю толчею и огромное скопление народа, никто не обратил внимания на странного бродячего кота. Все пассажиры были заняты своими делами: кто покупал билеты, кто узнавал в справочном бюро о прибытии и отправлении поездов, кто перекусывал тем, что послал общепит в привокзальном буфете, кто… Да мало ли дел у пассажиров на железнодорожном вокзале? Вот и Гвоздиков, подкараулив момент, когда место у автоматической справочной опустеет, и воровски оглянувшись по сторонам, лихо запрыгнул на пульт автомата и быстро нажал на клавишу со словом «Москва». Захлопали металлические листы, сменяясь один на другой, и вскоре остановились на том месте, где было расписание московских поездов.

«В шестнадцать тридцать ближайший», – отметил Гвоздиков и быстро спрыгнул с автомата. Посмотрел на часы, висевшие посреди вокзала под потолком, и радостно подумал: «Уже шестнадцать… Через полчаса – в путь!»

И тут он почувствовал голод, страшный собачий[5] голод.

«Я же с утра ничего не ел!.. – с горечью вспомнил Гвоздиков и прислонился к стене. – Блюдечко жидкой сметаны, кусочек черствого сыра – и все!.. С восьми утра до шестнадцати ноль-ноль, кроме фальшивой мышки из папье-маше, маковой росинки во рту не было!»

Иван Иванович посмотрел по сторонам в робкой надежде увидеть, чем можно было бы поживиться, и на свое счастье узрел сидевшего в дальнем углу зала ожидания мужчину, с аппетитом уплетающего молочные сосиски. Мужчина ехал из Москвы в Хабаровск, и в Светлогорске у него была пересадка. Пошатываясь от голода и чувства неловкости за свое поведение, Гвоздиков поплелся непрошенным гостем на чужое пиршество.

Но пассажир с сосисками словно бы и не заметил пришедшего к нему попрошайку. Он продолжал уплетать за обе щеки столичные деликатесы. «Жадный молодой человек, – грустно подумал Гвоздиков, – очень жадный… Такой ни за что не угостит…»

Ивану Ивановичу захотелось рассказать жалкому скупердяю историю о мышке, которая съела однажды дюжину молочных сосисок, не поделившись ни с кем из своих братьев и сестер, и от этого в тот же день скончалась от заворота кишок. Но подумав хорошенько, Гвоздиков не стал ее рассказывать.

Пассажир, наконец, изволил заметить присутствие голодного кота и лениво спросил Ивана Ивановича:

– Что, микроба, лопать хочется? А сосиску-то заслужить надо.

И Гвоздиков вдруг у ужасу и стыду своему встал на задние лапки, протянул левую переднюю и на чистом кошачьем языке с легкой примесью светлогорского диалекта произнес: «Мррнау!..» – и подумал при этом: «Боже, как низко я пал!»

Удивленный пассажир ахнул и растерянно протянул одну сосиску Ивану Ивановичу. Крепко вцепившись в добычу коготками, Гвоздиков побрел прочь, забыв от расстройства встать на четыре лапы. «Как я мог так унизиться? – думал он, шествуя сквозь толпу удивленно глазевших на него пассажиров и не замечая их. – Выпрашивать еду у какого-то ничтожества, забавляя его шутовскими выходками… Да лучше умереть с голода!.. Лучше разделить грязный мосол или ржавую селедку с каким-нибудь бродячим псом, чем есть сосиску, добытую унизительным способом!.. Прочь ее!! Прочь эту несчастную сосиску!!!» И Гвоздиков в гневе швырнул сосиску прямо в окошко дежурному по вокзалу.

– Милиция!.. Милиция!.. – тут же взметнулась за окошком женщина в железнодорожной форме. – Скорее сюда! Здесь хулиганят!

От этого крика Иван Иванович пришел немного в себя и осмотрелся по сторонам. Плотным кольцом вокруг стояли люди и с огромным любопытством глядели на него.

– Из цирка сбежал, – повторяли одни версию, выдвинутую еще раньше самим Иваном Ивановичем. – Ишь, на задних лапах как ходит, ну, чисто Гоголь!

«Причем тут Гоголь?!» – невольно мелькнуло в голове у Гвоздикова.

Другие пассажиры не соглашались с мнением первых:

– Станет вам цирковой сосисками бросаться! Они ради сосисок и ходят на задних лапах. А этот… этот психический!

«Ну вот, – подумал Гвоздиков, – вот и договорились… Кажется, пора удирать… А то будет мне Москва…»

И он ловко шмыгнул между ног заспоривших до хрипоты зевак к выходу на перрон.

– Держи! Держи его!.. – закричали в толпе.

Но было поздно: уже через полминуты Иван Иванович сидел на крыше одного из привокзальных зданий и, чуть поеживаясь на ветру, поругивал мысленно Станиславского и его систему, из-за которых ему выпало столько неприятностей.

Глава четвертая,

в которой Ивану Ивановичу немного нездоровится

Хотя Гвоздиков просидел на крыше не более двадцати – двадцати пяти минут, его здорово продуло. Нос стал сухим и горячим, к неприятному чувству голода прибавилось ощущение легкого озноба – особенно противно подрагивал в лихорадке хвост – и Иван Иванович понял, что он, кажется, простудился.

«Сейчас бы домой: вскипятить молока, выпить валерьянки, закусить все это кусочком жареного леща…»

Но нужно было спешить на поезд, до отправления которого оставались две-три минуты. Выбиваясь из последних сил, Гвоздиков спустился с крыши там, где было наиболее безлюдно, и бросился напрямик к второй платформе. Около вагона № 9 пассажиров не было, все уже сели на свои места, и Иван Иванович хотел шмыгнуть в него, но бдительная проводница Катя Кипяткова стояла в тамбуре и была начеку.

– А ну, брысь, безбилетник несчастный! – замахнулась она веником на Ивана Ивановича, и того будто ветром сдуло из тамбура на платформу.

Бежать к другому вагону? Но и в других тамбурах стояли грозные проводники: кто с веником, а кто с разноцветными флажками в руках.

– Вниманию пассажиров! – донеслось со стороны вокзала. – Скорый поезд № 10 «Светлогорск – Москва» отправляется со второй платформы! Граждане, будьте осторожны!

Иван Иванович ахнул и сделал новую попытку прорваться в облюбованный им вагон. И снова Катя Кипяткова и ее жесткий и грязный веник встретили его непониманием и явным недружелюбием.

– Кому сказала «брысь»! – крикнула проводница вслед улетающему на платформу коту. – Без хозяина, справки и намордника – не пущу!

Вагоны качнулись, дернулись и плавно, набирая скорость, покатили по рельсам.

– Не имеете права требовать намордник! – взвыл Иван Иванович. – Я не собака!

Он кинулся за убегающим вагоном и, поравнявшись с тамбуром, взвыл еще громче:

– Пусти-т-те!.. Пусти-т-те меня, уважаемая!..

И, взвившись с платформы стрелою вверх, мягко приземлился рядом с остолбеневшей Кипятковой.

– Пожа… пожа… пожалуйста… – промолвила она, лишившись вмиг красноречия, а ее веник тут же любезно отворил перед Гвоздиковым дверь из тамбура в коридор вагона.

– Спасибо… – буркнул Иван Иванович и гордо шагнул мимо усмиренного им драчуна и вышибалы.

– Купе все заняты… – извиняющимся голосом доложила Кипяткова странному пассажиру. – Разве что, в служебное…

Она отворила дверь в служебное купе и таким же виноватым голосом спросила у своей сменщицы:

– Любаш, тут кошечку приютить надо… Не уступишь ей нижнюю полку? А, Любаш?

Любаша приподняла голову с подушки и вежливо, но как-то очень многозначительно поинтересовалась:

– А больше вам с кошечкой ничего не уступить? Например, шоколаду или мармеладу?..

– Спасибо, мне ничего не нужно… – ответил за Катю Кипяткову Гвоздиков, который уже падал с лап от усталости, голода и простуды. – Я тут прилягу… в уголке…

И он рухнул под складной дорожный столик.

– Господи… Никак разговаривает!.. – ахнула сменщица Кипятковой и, нагнувшись над пылающим жаром Гвоздиковым, пожелала кому-то: – Да расточатся врази его…

Она хотела высказать еще какое-то пожелание, но Катя перебила ее:

– Поднимай Мурку! Вишь, она расхворалась!

– Я не Мурка… – поправил заботливо подхвативших его на руки проводниц Иван Иванович. – Я Гвоздиков… Простите, что доставил вам беспокойство… Я не желал… Костя уехал в Москву, и я… Проклятый жар… продуло на крыше… Зачем я выпрашивал сосиску… все из-за нее… Передайте Мурзику и Пантелеичу: косточки я запрятал под шифер у второй трубы!.. Тише, мыши, кот на крыше!.. Вперед, друзья, только вперед!.. – и Иван Иванович понес что-то несусветное.

– Любаш! Тащи аспирин, чай, варенье малиновое тащи!.. Сгинет ведь говорунчик наш! – И Катя Кипяткова, забыв о том, что ей нужно идти проверять билеты, кинулась накрывать непрошенного гостя шерстяным одеялом.

Любаша достала из дорожной аптечки аспирин, налила в стакан горячей воды из титана и густо заправила ее малиновым вареньем.

– Скушай таблеточку, кисонька… – дружно стали упрашивать напарницы заболевшего чудо-кота. – Чайку отведай… Тебе молочка бы… Да нету, кисонька.

Иван Иванович открыл глаза и мутноватым взором поглядел на сердобольных женщин:

– Благодарю… Вы очень любезны…

Острым розовым язычком слизнул с Любашиной ладони таблетку аспирина и, проверив усами не очень ли горяч чай, прильнул ртом к краешку стакана.

– Гляди-ка: и пьет не по-кошачьи… – зашептала Катя на ухо своей подружке. – Кошки языком наяривают, а этот…

– Ровно как человек пьет, – согласилась Любаша. – Может быть, заколдованный?

– Да ты что! – замахала руками Кипяткова. – Из цирка он сбежал, точно тебе говорю – из цирка!

Она заметила торчащий из-под бантика край бумажки и, вытащив ее, прочитала:

– «Просим вернуть кота Юрию Куклачеву. Москва. Госцирк». Как в воду глядела – из цирка сбег! – обрадовалась Катя и засунула на всякий случай бумажку на прежнее место. – А теперь понял, голубок, что на свободе не шибко сладко, и снова к своим в Москву пробирается.

Иван Иванович, хотя и слышал краем уха, о чем перешептывались проводницы, однако в разговор не вмешивался: во-первых, он не хотел разубеждать женщин в их ошибке, а во-вторых, несмотря на аспирин и чай, жар еще продолжал туманить его сознание. «Лишь бы до Москвы оправиться… – думал он, лежа под грубым шерстяным одеялом. – Вот простудиться в июне сподобило…»

Он снова закрыл глаза и, свернувшись под одеялом калачиком, задремал. Ему снились Костя, Маришка, Уморушка, Брыклин, снились светлогорские крыши и прогуливающиеся на них Мурзик и Пантелеич, снился огромный вокзал и почему-то целая куча сосисок, снилась даже сама Москва. Когда снилось хорошее, Иван Иванович спал спокойно и тихо, когда же виделось плохое, например, сосиски, веник, дежурная по вокзалу, – он вздрагивал и нервно урчал во сне. Иногда приговаривал: «Ничего… ничего… и не такое видали…»

Проводницы, увидев, что странный пассажир, кажется, успокоился и уснул, не сговариваясь вышли на цыпочках из служебного купе и тихо затворили за собой дверь.

Глава пятая,

в которой Иван Иванович сначала попадает впросак, а затем встречает добрую душу

Всю ночь проспал Иван Иванович, как убитый, а наутро, перед самой Москвой, поднялся здоровым и бодрым, будто и не простужался он совсем недавно и не валялся в бреду и в жару. Отнекиваясь и извиняясь за доставленные хлопоты, он разделил скромную утреннюю трапезу с добрыми проводницами Катей и Любашей и почти в одиночку, увлекшись за разговорами, съел все запасы жареного хека. Но подружки даже не заметили этого, впрочем, как и сам Иван Иванович. Уж очень интересный получился у них разговор! Катя и Любаша спрашивали Гвоздикова о цирке, о клоуне Куклачеве, а он с удовольствием рассказывал им все, что знал сам. При этом Иван Иванович не лгал: он говорил только о цирке, а не о своей работе в нем.

– В Москву-то, поди, к своим катишь? – полюбопытствовала Катя Кипяткова, когда разговор о цирке чуть-чуть поостыл. – Без цирка, видать, и жизни нету?

– Да нет… не в цирк… – вздохнул Иван Иванович и брезгливо стряхнул лапкой крошки рыбы со своей груди. – В НИИЗЯ еду, к ученым.

– К ученым? – переспросила Кипяткова. И быстро сообразила: – Ну да… Куда же еще…

А Любаша поинтересовалась:

– НИИЗЯ – что за контора? Там на котов говорящих, что ли, учат?

– НИИЗЯ – это научно-исследовательский институт загадочных явлений. Второй в стране научный институт такого профиля. Еще НИИЧАВО есть, но это, как говорится, совсем другая песня…

Проводницы еще хотели порасспрашивать Ивана Ивановича, но тут по местному радио начальник поезда объявил:

– Граждане пассажиры! Наш поезд прибывает в город Москву – столицу нашей Родины! Всего вам доброго! Просьба вещи в вагонах не оставлять!

Гвоздиков еще раз поблагодарил любезных проводниц, попрощался с ними и выскользнул на платформу.

Москва встретила Ивана Ивановича ясным нежарким солнышком, синим небом с белыми кучевыми облачками и шумом сотен пассажиров у красивого здания Павелецкого вокзала.

«Где же находится НИИЗЯ? – подумал Гвоздиков, остановившись у одного из входов в вокзал. – Москва большая, всю не обежишь».

Легче всего, конечно, было обратиться к услугам справочного бюро, но ставшие уже привычными для Ивана Ивановича сложности его положения мешали это сделать без лишнего и ненужного шума.

«Попрошу-ка я вон ту девочку узнать адрес в справочной, – пришла в голову Гвоздикова удачная мысль. – Дети отзывчивей взрослых, да и к чудесам относятся несравненно проще».

И он подошел к стоявшей в сторонке и с аппетитом уплетающей эскимо девочке лет двенадцати в красивом голубом платье и с небесного цвета бантом на курчавой светлой головке.

– Могу ли я попросить тебя о небольшой любезности, милая незнакомка? – начал Иван Иванович свою речь, галантно распушив хвост и подняв его вверх трубой. – Тебя не затруднит…

Но его перебили.

– Вас?.. – спросила девочка, перестав лизать мороженое и увеличив размер своих глаз как минимум вдвое. – Вас?..

– Да не меня, а тебя не затруднит ли моя просьба… – повторил Иван Иванович, делая ударение на слове «тебя».

И снова был остановлен на полуфразе непонятливой девочкой.

– Вас? – спросила она в третий раз и попятилась от Гвоздикова к дверям вокзала.

– Вас? – прошептала в четвертый и скрылась в зале ожидания.

А вскоре до Ивана Ивановича донесся ее, набравший силу и звонкость голос:

– Мутти!.. Мутти!.. Айне шпрехенде катце!.. Их хабе айне шпрехенде катце гезеен![6]

«Кажется, первый блин комом… – подумал Гвоздиков, быстро меняя место своей дислокации. – Попал на иностранку… Ничего: попробуем еще раз».

Теперь он был осторожнее. Подкараулив отбившегося от толпы в сторону мальчика в коричневой курточке и широкополой ковбойской шляпе, Иван Иванович дождался момента, когда его новая жертва проронит хоть слово. Это слово – а точнее их было семь – адресовались самому Гвоздикову и звучали чисто по-русски.

– Мышей пасешь? – спросил лениво юный ковбой тершегося рядом с ним серо-дымчатого в темную полоску кота. – Так здесь одни микробы бегают!

На что Иван Иванович радостно отозвался:

– А мне, мальчик, ни тех, ни других не надобно. Мне бы справочку достать…

– Ишь ты… – удивился, но не очень сильно, молодой ковбой. – Разговаривает… – и уточнил (человек он был, как видно, деловой): – Какую справку достать? Где?

– Да здесь, – обрадовался Гвоздиков, – в справочной! Мне адрес НИИЗЯ нужно, а сам спросить не могу.

– Почему? – удивился ковбой.

– До окошка не достаю, – хитро прищурив глазки, ответил Гвоздиков.

Его ответ удовлетворил мальчишку, и ковбой пообещал помочь малорослому коту: сам-то он уже доставал до окошка!

– У тебя есть мелочь? – поинтересовался Гвоздиков. – За справку заплатить нужно, а я свои деньги дома оставил, ты уж извини…

– Ладно, сочтемся, – улыбнулся ковбой и его рука отправилась в карман брюк на поиски нужных капиталов.

Через пять минут – пять долгих томительных минут – он вернулся с узеньким листочком квитанции.

– Вот, пожалуйста, улица Пересвета и Осляби, дом шесть. Ехать на метро до станции «Маяковская». А там на троллейбусе № 536 до Куликовского переулка.

– Спасибо, – поблагодарил Гвоздиков. – Был рад познакомиться.

– Я тоже, – признался ковбой. И поинтересовался: – Жетонов на метро и троллейбус не нужно? У меня еще деньги остались.

– Благодарю вас, юноша, – дернул в поклоне головой Иван Иванович, – но я уж как-нибудь «зайцем»…

– Вам можно и котом, – дал дельный совет отзывчивый москвич.

– Можно и котом, – согласился Гвоздиков и, еще раз поблагодарив доброго мальчика, скрылся под сводами входа в метро.

Глава шестая,

в которой Костя знакомится с Дрозофилловым

Костя был смелым мальчиком, но и у него дрогнуло сердце, когда он подошел к массивным дубовым дверям с огромными бронзовыми ручками и двумя – по одной на каждой из дверей – солидными вывесками.

На левой вывеске золотыми буквами на красном фоне было написано:

НИИЗЯ

стационар

На правой вывеске такими же золотыми буквами, но уже на синем фоне, красовалась другая надпись:

НИИЗЯ

филиал

Поборов минутную робость, Костя открыл дверь и вошел в здание.

– Тебе кого, мальчик? – тут же спросила его соскучившаяся по живой душе пожилая вахтерша.

Костя еще сам не знал толком, кого именно ему нужно.

– Мне бы профессора или академика, которые в колдовстве разбираются…

– Нечистолога? – уточнила вахтерша. И не дождавшись от Кости ответа, охотно пояснила: – Так это тебе, дружок, в филиал нужно. На второй этаж. Только академиков там нету, а профессоров всего два: Дрозофиллов и Анчуткян.

– А мне к кому лучше? – робко спросил Костя. – Я ведь ни того, ни другого профессора не знаю.

Вахтерша наморщила лоб и на минуту задумалась.

– Анчуткян, так тот больше по мокроте всякой работает: по водяным, русалкам, морским чертям…

– А по обычным кто? – перебил вахтершу Костя. – Мне бы специалиста по заклятьям…

– Так тебе тогда к Дрозофиллову надо! – радостно откликнулась добрая женщина. – Он у нас главный лешевед и ягист. Анчуткян – тот кикиморист, а Дрозофиллов в чертологии ну, никому не уступит!

– Так мне к нему? К Дрозофиллову? А как его зовут?

– Еремей Птоломеич. Он на втором этаже в лаборатории «Живой и мертвой воды» сидит. Как наверх подымешься, так по правую руку второй кабинет его будет.

– Спасибо вам огромное, – поблагодарил Костя отзывчивую женщину и быстрым шагом направился к лестнице.

– Да смотри в первую комнату не войди! – крикнула ему вслед вахтерша. – Там у нас чудище трехглавое сохраняется, ух и злющее!.. Правда, спит оно сейчас, как словили, так и спит, будто на воле не выспалось. Но ты, все-таки, не входи, постерегись!

– Не войду! – пообещал Костя, уже миновав первый лестничный пролет.

На втором этаже Косте в нос ударили резкие запахи: пахло серой, подпаленной шерстью и, почему-то, болотом. С непривычки Костю слегка передернуло, и он немного замедлил шаг. Глухое уханье, сопровождаемое странным подхохатываньем, прокатилось по коридору второго этажа и рассыпалось на лестнице. Перед входом в коридор Костя увидел небольшое объявление, написанное красным фломастером на клочке ватмана:

«Съезд водянологов и кикимористов переносится с 5 июня на 21 июня в связи с недомоганием Хухрика Болотного.

Зав. лаб. гидронечисти Л.Т. Анчуткян»

Прочитав объявление, Костя повернул направо. За дверями первого кабинета стояла мертвая тишина. «Спит, наверное, – подумал Костя о трехглавом чудище. – А может быть, его и нет». Но в первую комнату он все-таки заглядывать не стал: к чему сейчас лишние неприятности? (Хотя, если с умом посмотреть на вещи, то будь там трехглавое чудище и загляни к нему Альтер Эго на одну-две минутки, – проблема существования двух Брыклиных была бы решена в момент.) Но Костя, поборов в себе здоровое любопытство, благополучно миновал первый кабинет и тихонько постучался во второй.

– Кто там? – отозвался сердитый мужской голос. – Я занят!

Костя в нерешительности замер на месте.

– В чем же дело? – еще сердитее произнес мужской голос за дверью. – Почему не входите?!

Костя пожал плечами, вытер рукою пот со лба и вошел в лабораторию.

– Здравствуйте, – поздоровался он, еще не видя хозяина лаборатории. – Мне профессора Дрозофиллова… Птоломея Еремеича…

– Еремея Птоломеича, – поправил Костю уже знакомый голос сердитого мужчины. – Это я. Выкладывайте, что вам нужно.

Костя удивленно пошарил глазами по комнате, но никого, не увидел.

– А вы где? – спросил он, обращаясь к огромной колбе с буро-малиновой жидкостью.

– Здесь, где же мне еще быть! – уже мягче ответил загадочный хозяин лаборатории.

И тут из сушильного шкафа показалась лохматая голова профессора Дрозофиллова.

– Я думал – рванет, а она, – он кивнул на колбу, – не рванула. Не те яблочки наливные пошли: с гадостью всякой, с нитратами да прочей мерзостью. Вот и попробуй из них живой воды добыть! – в заключение своей тирады горестно вымолвил Еремей Птоломеич и выпрыгнул из шкафа на пол.

– Познакомимся получше, юноша, – сказал он через минуту, усаживаясь за стол и предлагая жестом сделать то же самое Косте. – Меня зовут Дрозофиллов Еремей Птоломеич. А вас?

– А меня пока зовут Костей… – честно признался Альтер Эго. – А некоторые – Петей. А вообще-то я – человек без имени. Так: Альтер Эго какой-то…

– Альтер Эго? – переспросил с любопытством профессор Дрозофиллов, и в его глазах вспыхнули азартные огоньки ученого-первооткрывателя новых тайн науки. – Интересно, интересно…

– Нас раздвоили, а обратно не сдваивают, – начал торопливо объяснять суть своего дела Брыклин-два. – Петька очень от этого переживает, измаялся просто весь, да и мне не сладко… А она говорит: «Не могу вас обратно соединить – меня дедушка чародейной силы лишил».

– Как лишил? – вырвалось у профессора.

– По телефону, – ответил Костя. – Бухнул сгоряча заклятье и трубку повесил. А нам теперь расхлебывать…

Костя вспомнил о Гвоздикове и невольно всхлипнул:

– А Иван Иванович… Тому каково… в кошачьей шкуре жизнь доживать…

– Погоди-погоди, – перебил его несвязную речь Дрозофиллов. – Давай-ка толком рассказывай. Кто тебя раздвоил?

– Не меня, а Брыклина. Уморушка.

– Кто такая? Почему не знаю?

Костя пожал плечами:

– Ее мало кто знает. Иван Иванович только да Маришка Королева. Да мы теперь с Петей Брыклиным.

– А Иван Иванович кто?

– Учитель наш бывший, теперь на пенсии.

– А почему он в кошачьей шкуре?

– Уморушка все! Хочет как лучше сделать, а получается одна ерунда. Тут еще Калина Калиныч не вовремя позвонил… – Костя печально махнул рукой и подытожил: – Вся надежда на вашу помощь. Вы не поможете – придется к лешим в Муромскую Чащу ехать, другого нам, как видно, ничего не остается…

– В Муромскую Чащу? – переспросил Еремей Птоломеич. – Так, значит, сказки про нее совсем не сказки? Еще водятся там нечистики?

– Кто? – удивился Костя. – Нечистики?

– Ну да, – повторил Дрозофиллов, – лешие и колдуны, лихоманки и кикиморы, ну и «протчая, протчая, протчая…»

– Водятся, – подтвердил Костя. – Может, не все, но водятся. Лешие, например: Калина Калиныч, Шустрик, Уморушка…

– Значит, вас лесовичка раздвоила?

– Ну да, Уморушка… Первый класс еле успела закончить, а уж колдует вовсю. Дед ее и наказал…

– По телефону? – снова уточнил Дрозофиллов.

– По телефону.

– Впервые такое слышу. Если факт подтвердится, он станет новой страницей в лешеведении. «Роль телефонизации в передаче заклинаний на расстоянии», «НТР и чародейство: пути и перепутья» – да тут целый кладезь тем!.. – Еремей Птоломеич встал из-за стола и в радостном возбуждении забегал по лаборатории. – «Отделение второго „я“ от субъекта и его последующая материализация» – открытие, не меньше!..

– А нельзя ли это открытие обратно прикрыть? – перебил размечтавшегося профессора Костя. – Петя Брыклин извелся весь… Шутка сказать: человек половину себя потерял.

– По собственной воле или насильно? – быстро спросил Дрозофиллов.

– По собственной. Надоел я ему, жить, наверное, как хочется, мешал.

– Так… – Профессор снова забегал по лаборатории. – Так… Значит, субъект был заранее подготовлен к раздвоению… А вы, молодой человек? Вы были готовы к отделению от объекта П.Б.?

– От чего? – не понял Костя.

– Назовем Петю Брыклина «объектом П.Б.», а Вас «объектом А.Э.». Так легче для формулировки теории. Если таковая у нас получится. Так вы, юноша, были готовы к отделению?

– Объект П.Б. мне тоже здорово надоел. То врет…

– Говорит неправду, – поправил Дрозофиллов.

– То дурака валяет…

– Занимается пустяками, – снова внес поправку Еремей Птоломеич.

– А то на подарки клюнул, переметнуться решил.

Профессор не успел перевести последние слова Кости на понятный ему, Дрозофиллову, язык, и Костя благополучно закончил:

– Вот и допрыгался О.П.Б.: лишился О.А.Э.

Еремей Птоломеич улыбнулся:

– Прекрасная формулировка! П.Б. = (П.Б. – А.Э.), а А.Э. = (А.Э. – П.Б.)

Костя махнул рукой:

– Не до формулировок нам! Как с Петей быть? Ведь измаялся человек!

Профессор посмотрел на вновь пригорюнившегося мальчика, подумал немного и сказал:

– Вот что, юноша, идемте ко мне домой чай пить. Там, возможно, что-нибудь и придумаем. Заодно Левона Тиграновича прихватим. Может быть, он нам хороший совет даст.

– А кто это – Левон Тигранович?

– Профессор. Голова! Лучший гидронечистолог России!

Еремей Птоломеич снял белый халат и шапочку, повесил их в шкаф, причесал свои космы и, взяв Костю за руку, повел из лаборатории к своему другу и коллеге Анчуткяну.

А мы, дорогой читатель, на время оставим их и перенесемся к другим героям нашего правдивого повествования.

Глава седьмая,

в которой Уморушка хлопает ушами

Уморушка и Маришка приехали в Москву на два часа раньше Гвоздикова. Быстро и без хлопот узнали, где находится НИИЗЯ, съели вместо завтрака по две порции мороженого, прошли в метро – без всяких приключений! – и, спустившись по эскалатору вниз, стали дожидаться электричку до станции «Маяковская».

И тут с Уморушкой произошло небольшое ЧП. Увидев электронные часы с ярким светящимся циферблатом, она открыла от удивления рот и стала смотреть на них, как на какое-то волшебное чудо. Подошла нужная электричка, все пассажиры вместе с Маришкой вошли в вагоны, а Уморушка продолжала стоять с открытым ртом перед необыкновенными часами.

– Осторожно, двери закрываются! – объявили в динамиках вагона. – Следующая станция – «Новокузнецкая»!

– Умора!!! Ко мне!!! – крикнула Маришка.

Но было уже поздно: двери захлопнулись, и состав, набирая скорость, покатил в страшную пещеру.

– А я-то!.. А меня-то!. – закричала, опомнившись, Уморушка.

Но только удаляющийся гул электрички был ей ответом.

Эх!.. Превратиться бы сейчас в птицу, в стрелу, в легкий, но быстрый ветерок! Помчаться бы следом за сгинувшей вереницей голубых вагонов, догнать бы их, влететь в распахнутую форточку того вагона, где мечется в волнении верная подруга Маришка!.. Но увы: нет у несчастной Уморы чародейной силы и летать ей пока не дано…

– Ты что, девочка, плачешь? – спросила Уморушку одна из подошедших на платформу пассажирок. – От мамы отстала?

– И ничего я не плачу… – ответила Уморушка, стирая ладошкой непрошенную слезинку. – Просто ветром из пещеры дует, вот она и капнула…

Пока Уморушка разговаривала с женщиной, пока мечтала о невозможных превращениях в птицу, Маришка успела сойти на следующей станции, пересесть на другую электричку и вернуться назад.

– Теперь-то я тебя не выпущу! – сказала она, хватая Уморушкину руку. – Буду все время за тебя держаться!

– Это мы еще посмотрим, кто крепче будет держаться… – буркнула Уморушка виновато. – Я, может, покрепче буду держаться…

Так они и вошли в вагон: держась друг за дружку и тихо препираясь. Снова в динамиках объявили, что двери закрываются, снова сказали, что следующая станция «Новокузнецкая», и электричка плавно двинулась с места, но уже вместе с Уморушкой и Маришкой.

Уморушка надеялась увидеть в пещере[7] много интересного, но ничего, кроме мелькающих изредка огней, в кромешной тьме не разглядела. Тогда она стала изучать вместе с Маришкой схему Московского метрополитена. Маришка быстро разобралась, что к чему в этой схеме, и гордо сообщила подруге:

– Мы по зеленой дороге едем. Если до конце ехать, до Речного вокзала доехать можно.

– А если не до конца? – спросила Уморушка.

– Тогда еще до чего-нибудь доедем. Кому куда нужно – тот туда и едет. Мы вот с тобой до станции «Маяковская».

– А я до «Моряковской», – вмешался в их разговор пятилетний карапуз, сидевший вместе со своей мамой прямо под схемой метро.

– Такой станции нет! – заявила Маришка. – Я весь маршрут выучила.

– А вот и есть! – продолжал спорить карапуз. – Там еще на площади каменный дядька стоит, который книжку написал про моря и про маяк.

– Так это, наверное, Маяковский? Конечно, Маяковский! – улыбнулась Маришка.

Однако мальчишка остался при своем мнении. Так они и вышли из метро: Маришка с Уморушкой на «Маяковской», а карапуз с молчаливой мамой на «Моряковской». Поднялись по экскалатору вверх и уже на улице расстались.

Глава восьмая,

в которой Маришка и Уморушка встречают старого друга

До Куликовского переулка троллейбус № 536 катил добрых полчаса. За это время Уморушка и Маришка досыта успели насмотреться в окошко на Москву.

– Домов-то сколько! – ахнула Уморушка, зыркая своими шустрыми глазенками во все стороны. – А высоченные!.. А народу сколько! Как муравьев!

– А памятников-то, памятников!.. – вторила ей Маришка. – И на конях есть, и без коней!.. Этот вот – Пушкину поставили…

– Пушкину? – переспросила Уморушка и посмотрела на уплывающий из вида памятник. – Ну и зря!

– Почему? – удивилась Маришка.

– Из-за него все наши беды. Напридумывал про бесенят, а нам расхлебывать.

– Откуда Пушкин знал, что так получится? Знал бы – другую сказку сочинил. Да у него их много!

Так за разговорами докатили подружки до своей остановки.

– Переулок имени Куликовской битвы! – объявил в микрофон водитель троллейбуса. – Следующая остановка «Бульвар Ивана Калиты»!

– Слезаем, приехали, – скомандовала Маришка и первой выскользнула с задней площадки на тротуар.

– А теперь куда? – спросила Уморушка, пулей вылетев из тролейбуса вслед за подругой.

– На улицу имени Пересвета и Осляби, дом 6, в НИИЗЯ.

Они спросили у прохожих, где расположена нужная им улица, и вскоре уже стояли перед входом в НИИ.

– Вам кого? – спросила бдительная вахтерша возникших в вестибюле девочек.

– А мы сами не знаем, кого, – призналась Маришка. – Нам самого главного профессора по колдовству нужно.

– Тогда вам к Дрозофиллову, – объяснила отзывчивая вахтерша. – К нему теперь часто дети обращаются. Давеча вот один паренек приходил, ныне вы заявились.

– Слыхала?.. – шепнула Уморушка на ухо Маришке. – Наверное, Костя тут уже побывал.

– Торопиться нужно! – заволновалась Маришка. – Вдруг его просьбу исполнят, тогда что?

И она обратилась к словоохотливой вахтерше:

– Точно-точно, тетенька, нам к профессору Дрозофиллову! Где его кабинет, скажите, пожалуйста?

Вахтерша объяснила и так же, как Костю, предупредила посетительниц:

– Смотрите только в первую комнату не входите. Там чудище-юдище трехглавое сидит.

– Хорошо, не войдем, – пообещала Маришка.

А Уморушка почему-то промолчала и только сильно сжала подружке руку.

Поднявшись на второй этаж, Маришка поспешила в лабораторию Еремея Птоломеича, а Уморушка вдруг решила задержаться на лестнице.

– Ты иди, иди, – сказала она подруге, нагибаясь и поправляя сползший на левой ноге носок. – Я тебя догоню.

– Не вздумай в первую комнату заходить! – строго наказала Маришка. – Мы слово дали!

– Я слово дала? – удивилась Уморушка. – Что-то не помню.

– Я дала, за обеих!

– Наверное, здорово за язык тянули, если ты так расщедрилась… Ладно, не буду я туда входить, загляну только.

– И заглядывать нельзя.

– Можно. Заглядывать тетенька не запрещала.

– Ну, Уморушка, смотри! Опять в историю вляпаемся!

Уморушка обиженно шмыгнула носом, поправила носок на правой ноге и, не реагируя на упрек Маришки, подошла к двери первого кабинета.

– В щелочку посмотри – и дальше пойдем! – слегка уступила Маришка. Ей тоже было интересно посмотреть на таинственное чудо-юдо, хотя чувство долга и гнало ее к Дрозофиллову.

Уморушка послушно приложилась к замочной скважине сначала левым глазом, потом правым.

– В щелочку только табурет видно, а на нем ведро. А чудище в дырочку не влезает.

Сказав это, Уморушка взялась за ручку и потянула дверь на себя. Рассеянный Анчуткян, отвлеченный беседой с Костей и Еремеем Птоломеичем, забыл запереть дверь на ключ, и она открылась.

– Горынушка! – вскрикнула Уморушка через миг и ринулась, позабыв обо всех обещаниях, внутрь кабинета. Там, занимая добрую половину помещения, дремал прикованный за ногу к стене Змей Горыныч. Горыныч уснул, даже не притронувшись к пище.

– Как же он здесь очутился? – спросила Маришка подругу, хотя та и сама этого не знала. – Кто его на цепь посадил?

– Сейчас узнаем! Сейчас нам Горынушка пожалится! – заявила Уморушка, подходя к средней – главной – голове старого приятеля. – Горынушка-а!.. Вставай, миленька-ай! – прокричала она в левое ухо средней головы.

Горыныч слегка махнул хвостом, и со стены упали два плаката и кусок штукатурки.

– Проснись, любезна-ай!.. – прокричала Уморушка в правое ухо любителя сновидений.

Горыныч отмахнулся хвостом и от вторичного приглашения пробудиться. Со стены снова рухнула штукатурка, и еще три плаката свалились на пол.

– Во недотепа попался! – возмутилась Уморушка не на шутку. – Удрал из Муромской Чащи, маханул аж в саму Москву, стал чьей-то добычей и – спит себе! Посапывает во все шесть ноздрей! А ну, вставай, соня-засоня!

Но и на третий раз Змей Горыныч не пожелал подниматься, а только постучал по полу хвостом, осыпая со стен последнюю штукатурку.

– Придется хором кричать, – предложила Маришка. – Поодиночке нам его не добудиться.

– Давай хором, – согласилась Уморушка, – Давно я хором не кричала.

И подружки что было сил крикнули:

– Го-ры-ныч!! Вста-вай!.. Го-ры-ныч! Вста-вай!..

Правый глаз левой головы Змея Горыныча лениво приоткрылся и посмотрел на источник шума.

– Батюшки: никак Уморушка!

– И Маришка! – показала Уморушка на подругу. – Не признал, что ли, Змеюшка?

– Со сна не угадал сразу… – виновато вымолвил Змей Горыныч. – Теперь вижу.

Он снял с табурета ведро с едой, смахнул крылом крошки, подвинул еще один табурет и пригласил девочек присесть.

– Как вы сюда ко мне залетели? – спросил он после того, как подружки разместилась на табуретках. – Признаться, не ожидал…

– Мы-то поездом залетели, а вот ты, Змеюшка, почему здесь на цепи сидишь? – Уморушка посмотрела на цепь и вздохнула: – Я бы ее мигом в прах рассеяла, да чародейной силы пока лишена.

– Цепочку я и сам порву, когда время придет, – сказал Горыныч в ответ. – А за доброе слово – спасибо.

Маришке не терпелось узнать, каким образом Змей Горыныч оказался в Москве, да еще в НИИЗЯ, и она спросила:

– Горыныч, а Горыныч, а почему вы тут сидите? Уж не пожаловал ли снова Опилкин в Чащу с какими-нибудь лесорубами или охотниками?

– Да нет, – ответил Змей Горыныч, сладко потягиваясь и звеня цепью. – Опилкин к нам теперь и глаз больше не кажет. Пошло ему ученье впрок!

И тут Горыныч вдруг вздохнул:

– От своих друзей я сбежал! Сам!

– Сам?! – удивилась Уморушка. – Почему?

– От шума отвык, от общества, – признался трехглавый отшельник. – А тут понаехала молодежь пещеру расчищать!.. Шум, гам, вой, пенье… Лешие, водяные – вся Чаща съехалась! Ну и не выдержал: взмахнул крыльями и улетел куда глаза глядят. Сел я где-то на полянку, вздремнул денек-другой. Просыпаюсь – а я уже тут… Профессора ходят температуру пасти измеряют, анализ дыма проводят… Люди хорошие, не обижают. Вот и решил я пока здесь подремать, а как пещеру очистят, я тут же цепь пополам – и в Чащу!

– Не обижают, значит, профессора? – переспросила деловито Уморушка. – Что ж, это хорошо. А то мы их… – Она вспомнила, что колдовать ей пока нельзя и, потупившись, смолкла.

– Не обижают, не обижают, – подтвердил Змей Горыныч. – На цыпочках передо мной все ходят, тишину соблюдают. А дыму для науки мне не жалко, пусть для опытов сколько хотят берут.

– А вы, уважаемый Горыныч, с профессором Дрозофилловым знакомы? – спросила Маришка, вспомнив о том, зачем она с Уморушкой сюда пожаловала.

– С Еремеем Птоломеичем? А как же! Сосед мой, его кабинет рядышком. – И Змей Горыныч вильнул хвостом в сторону освободившейся от штукатурки и плакатов стены. – Только сейчас я его что-то не слышу, наверное, профессор домой ушел.

– Вот те раз! – взмахнула руками Уморушка. – Теперь нам его дом искать придется!

Но Змей Горыныч успокоил ее, объяснив, что Еремей Птоломеич живет не за тридесять земель, а в этом же здании, только в другом подъезде.

– Квартира, кажется, номер сорок пять. Со сна я точно не запомнил!

– Спасибо, Горынушка, найдем, – поблагодарила Уморушка старого приятеля и поднялась с табуретки. – У нас к нему дело важное, пора идти.

– До свидания, Змей Горыныч! – попрощалась Маришка, тоже вставая. – Может быть, и увидимся еще!

– Какие наши годы – конечно, увидимся! Приезжай ко мне на новоселье, – пригласил Горыныч Маришку.

– Приеду, – пообещала Маришка и, взяв Уморушку за руку, направилась с подругой на поиски Дрозофиллова.

А Змей Горыныч, радостный и счастливый от того, что повидал земляков, снова смежил очи и опрокинулся в сладостный сон. Здесь, посреди Москвы, ему было тихо и спокойно, не то, что в Муромской Чаще в родной пещере.

Глава девятая,

в которой два профессора признаются в бессилии науки

Дрозофиллов был холостяк и жил в небольшой однокомнатной квартире в том же доме, где находился НИИЗЯ. Большого различия между его жилищем и его лабораторией не наблюдалось: стены комнаты были увешаны не картинами, а штриховыми изображениями змеев горынычей и драконов, оборотней и лихоманок, предметов ведовства и чародейства. На подоконнике стоял аквариум, на дне которого лежали какие-то катышки размером с грецкий орех, очень странные на вид. Еремей Птоломеич был убежден, что это яйца морского змея, страшного чудовища – погубителя многих кораблей. Из катышков вот уже третий год не вылуплялись ни один змееныш, но Дрозофиллов упорно менял воду в аквариуме и сыпал туда всякие питательные вещества.

– Ничего, – говорил он неверующим, – мы еще поглядим через годик-другой… Еще ахнете!

Левон Тигранович думал несколько иначе, но в споры не лез.

– Ученый сам должен понять свою ошибку, – считал он твердо. – Отрицательный результат, если он понят и проанализирован, тоже шаг вперед в науке.

Пока Еремей Птоломеич заваривал чай на кухне, Костя с интересом прочел несколько поздравительных адресов, висевших рядом с изображениями лешаков и домовых. На одном адресе было написано:

«Дорогой и горячо любимый Еремей Птоломеич!

Поздравляю тебя с твоим полувековым юбилеем и желаю прожить еще тысячу лет! Спасибо тебе за то, что ты сделал из меня настоящего человека!

Твой д. Федька»

– А почему он не написал «друг»? – спросил Костя Левона Тиграновича, примостившегося рядом в кресле. – Места, что ли, не хватило?

– Это «Д» не «друг» означает, – ответил Анчуткян, поворачивая голову в сторону поздравительного адреса. – Просто Федя из-за стеснительности своей так подписывается. А полностью будет «домовой».

– Домовой? – переспросил Костя. – И Еремей Птоломеич сделал из него человека?

– Как видишь, – кивнул Анчуткян на поздравительное послание неизвестного Косте Федора. – Хотя, я считаю, зря он так поступил. Хороших людей на земле много, а вот домовых сейчас… – он не договорил и горестно махнул рукой: – Такой экземпляр пропал!

– А мне вы поможете? – тихо спросил Костя, склоняясь поближе к Левону Тиграновичу. – Пусть Петя Брыклин снова настоящим человеком станет! Ведь Федору вы помогли?..

Анчуткян не успел ответить: в комнату вошел Еремей Птоломеич с подносом в руках. На подносе стояли чашки, сахарница и вазочка с конфетами.

– Прошу к столу! – пригласил хозяин гостей.

Чай был вкусный, с добавлением каких-то неизвестных Косте трав, от чашек даже на расстоянии чувствовался волшебный аромат.

– Никогда такого не пил! – признался Костя, на миг позабыв свои беды.

– Феденька рецепт прислал! – похвалился Дрозофиллов. – Рецепт и травки. Могу поделиться, юноша.

– Спасибо, поблагодарил Костя, но вспомнив при упоминании Феденьки зачем он приехал, спросил: – Так как же, Еремей Птоломеич… насчет Пети-то…

– А ты как думаешь, Тиграныч? – переадресовал Дрозофиллов Костин вопрос своему коллеге. – Может наука помочь юношам или нет?

– На данном этапе? – уточнил Анчуткян.

– Да, на данном этапе.

– На данном этапе – нет, – признался Левон Тигранович. – Они будут, – тут он кивнул на Костю, – раздваиваться, а нам их обратно сдваивать! Нет уж, дудки!

– Я-то не против… Мне и отдельно неплохо живется… Но Петька!.. Он-то как?!

– А никак, – отрезал сурово Дрозофиллов. – Пусть теперь один поживет, без Альтера Эго.

– Не получается у него, опять кто-то мучает! – Костя отставил чашку в сторону и положил конфету на развернутый фантик. – Так и грызет Петьку, так поедом и ест!

– По ночам? – спросил Анчуткян.

– И по ночам, и по утрам, и днем! – Костя подумал и вспомнил: – И по вечерам тоже грызет. Такой вредина попался – хуже меня.

Дрозофиллов посмотрел на Костю и улыбнулся:

– Да ты вроде бы милый юноша. Добрый.

– Мужчина настоящий, – подтвердил Анчуткян. – Ради глупого мальчишки жизни своей не жалеешь, пожертвовать собою ради него готов. Молодец!

– А вы на моем месте не так бы поступили? – спросил Костя, обращаясь сразу к обоим профессорам. – Если бы вы отделились, а тот, ну первый который, мучаться бы стал?

– Во-первых, это еще разобраться нужно, кто из вас первый, а кто второй, – заметил Еремей Птоломеич. – Может быть, ты главнее. А во-вторых, нам такая идея в головы, – он посмотрел на Анчуткяна, и тот, с полуслова поняв мысль своего друга, согласно кивнул головой, – ни за что бы не взбрела. Отделять от себя второе «я»! Лишать себя индивидуальности, голоса совести – какой-то бред!..

– Да он сгоряча… – хмуро буркнул Костя. – Уморушка рядом стояла, ну и…

– Так ты говоришь, что все натворила Уморушка? – снова уточнил Дрозофиллов. – Юная лесовичка из Муромской Чащи?

– Она… – вздохнул Костя. – Торопыга ужасная! Сначала наколдует, а потом думать начинает.

– Дитя своего времени, что поделать, – изрек впавший в глубокую задумчивость Левон Тигранович.

– Какое «дитя»!.. – возмутился Костя. – Первый класс уже кончила, пора бы посерьезнее стать!

Анчуткян тяжело вздохнул и махнул рукой.

– Реки она не поворачивает? Каналы не роет?

– Да вроде бы нет… – растерялся Костя.

– Вот видишь! – улыбнулся Дрозофиллов. – А ты говоришь: «Уморушка – большая!..» Не доросла она еще до настоящих подвигов.

– Калина Калиныч, дед ее, старый уже лешак, а тоже реки не поворачивает, – обиделся за леших Костя. – Деревья сажает, русло рек чистит, а уж река сама течет, куда ей хочется.

– Если реки будут делать, что им захочется, то какой работой займутся сотрудники «РОСГИДРОВСПЯТИ»? – спросил Анчуткян. – Призыв наших дней: «Волгу – на арыки!» станет ненужным. Итак, существует альтернативное предложение: сделать из Волги море.

– Этим занимается «ВОЛГОМОР», – уточнил Дрозофиллов. – А «ВОЛГОМОР» своего добьется.

– Он уже добился! – с горечью воскликнул Анчуткян. – Несмотря на все мои предупреждения! И что мы имеем на сегодня? – он стал загибать пальцы: – Русалки повывелись, водяные целыми семьями высохли от горя, кикиморы, если и встречаются, то разве что в низовьях… И все почему?

– Почему? – спросил Костя.

– Потому что на «ВОЛГОМОР» нет управы в стране! В старину от чуда-юда житья водяным не было, а сейчас от «ВОЛГОМОРа».

– Может быть, Калина Калиныч вмешается? – предположил Костя, не на шутку встревоженный судьбой великой реки. – Он страсть какой лютый, если природу обижают!

– Каждый раз Калиныча не позовешь… – печально промолвил Еремей Птоломеич. – Придется людям самим выкручиваться.

– Если они свои вторые «я» отделять начнут – им ни за что не выкрутиться! – с горячностью, свойственной южанам, произнес Левон Тигранович. – Альтер Эго, может быть, и пойдет природу спасать, а вот Петя Брыклин…

Анчуткян не договорил и только криво усмехнулся.

– Брыклин тоже пойдет… – обиделся за Петю Костя. – В нем новый «альтер эго» завелся, он Петьку загрызет, если тот откажется.

– Что ж, хорошо, если так, – сказал Дрозофиллов, наливая гостям еще чаю. – Значит, вопрос о вашем «воссоединении» отпадает сам собой.

– Почему? – удивился Костя.

– У человека должно быть одно второе «я», а не несколько, – объяснил Еремей Птоломеич. – Брыклин снова его имеет – это, конечно, чудо, но наукой вполне объяснимое.

– А мне что делать? – спросил Костя.

– А ничего, – ответил за друга Анчуткян. – Живи, радуйся жизни, получай образование и культуру.

– Образование тебе дадут в школе, а культуру придется добывать самому, – добавил Дрозофиллов.

– Я добуду! – пообещал Костя. – И учиться я стану хорошо, вот увидите!

В этот момент у входной двери раздался протяжный звонок.

– Еще гости пришли, – сказал, улыбаясь, Дрозофиллов и пошел открывать дверь.

Каково же было его удивление, когда он увидел на лестничной клетке кота, вцепившегося одной лапой в электрический провод, а другой готового во второй раз нажать на кнопку звонка!

– Пардон… – сказал кот виновато и, отцепившись от провода, шмякнулся на пол. – Извините, что потревожил…

Услышав знакомый голос, Костя выбежал в коридор.

– Иван Иванович!

– Костенька!! Мальчик мой родной!! Нашелся!

И говорящий кот тигриным прыжком сиганул на грудь Альтера Эго.

Это был, конечно, Гвоздиков.

Глава десятая,

в которой дедушки собираются в путь

А теперь, дорогой читатель, давай на время оставим Москву, оставим Змея Горыныча и его друзей, которые, как ты уже, наверное, догадался, благополучно встретились в квартире у Дрозофиллова, и перенесемся в Апалиху, в домик Маришкиных деда и бабушки.

В тот вечер, когда скорые пассажирские поезда мчали наших героев в столицу, старый лешак Калина Калиныч, не выдержав разлуки с внучкой, заявился в Апалиху к Петру Васильевичу и стал слезно просить его поехать в город «за компанию».

– Да я и сам собирался, Калиныч, хоть у хозяйки спроси, – кивнул Маришкин дедушка в сторону своей супруги. – Еще денька два – и поехал бы. Мы тут с Дружком извелись: как она, как они… Петух Саша и тот не кукарекает… Нет, ехать надо!

– Ему в город съездить, как мне чихнуть: ничего не стоит, – подтвердила бабушка. И добавила: – Путешественник он у меня, Миклуха-Маклай.

Петр Васильевич хотел было поспорить с женой и отказаться от почетного звания, но Калина Калиныч не дал ему произнести и слова.

– Поехали нынче, а? Душа за девчонку болит. Я ее сгоряча колдовской силы лишил, она теперь и постоять за себя не сможет.

– Это что ж: прямо сейчас ехать? – удивилась бабушка. – Не спамши, не емши?

– В вагоне поспим, дело привычное, – успокоил ее Калина Калиныч. – В вагоне прохладно, плесенью пахнет… – Он спохватился, покраснел и прибавил: – А еды у меня много, не волнуйтесь.

– Что-то не видать… – усомнилась бабушка.

– Пожалуйста! – Калина Калиныч прошептал что-то беззвучно, и на столе появились разные кушанья: пироги, оладьи, грибы в горшочках со сметаной, орешки в туесочке, ягоды…

– С голоду не погибнем, – гордо произнес Калина Калиныч, – не таковский мы народ!

– Что верно, то верно… – прошептала бабушка и присела на табуретку: у нее почему-то враз ослабели ноги.

– Угощайтесь, – жестом хлебосольного хозяина пригласил старый лешак Петра Васильевича и его жену к заставленному разнообразной снедью столу. – Отведаем даров леса – и в путь!

– Благодарствуем, Калинушка. И ты с нами садись, – попросила нежданного гостя Маришкина бабушка.

Петр Васильевич первым отважился попробовать угощенья лешака. Взяв вилку, он стал охотиться за маринованным опенком и через одну-две минуты азартной погони ловко всадил свой гарпун в желанную добычу.

– Шустрый, шельмец! – улыбнулся Петр Васильевич, разглядывая замаринованного спринтера. – Еле догнал бесенка!

– Гриб как гриб, – обиделся почему-то Калина Калиныч. – А у тебя, Васильич, рука уже не та.

На этот раз черед обижаться пришел Петру Васильевичу.

– У меня рука не та? – возмутился он не на шутку. – Да я своих апалихинских в одну секунду по три штуки на вилку нанизываю! А ваши муромские с нечистой силой грибочки! На них не с вилкой ходить, а с сетями надобно!

Еле успокоила Маришкина бабушка поссорившихся дедушек.

– Эх, вы! – пристыдила она их обоих. – Внучки в городе, может, правда в беду попали, а они тут из-за грибов войну затеяли! Ты, Петь, с лешим за одним столом сидишь, а опенка в нечистой силе упрекаешь. Стыдись, Петь, аль не совестно?

– И я хорош, – покаялся бабушке Калина Калиныч. – Наши грибочки и впрямь, наверное, от ваших отличаются. В одном лесу с Уморушкой росли, вот и стали озорниками, – он вспомнил о внучке, и вновь глаза его заволокли грусть и печаль: – Росла в лесу… а теперь – в городе… Без силы чудодейственной, без любимого дедушки… Ехать надо, ехать!

– Раз такое дело – едем, – согласился Петр Васильевич. – Старость нужно уважать, – и, кивнув на старого лешака, сказал жене строго: – Калина Калиныч постарше нас будет, так что не спорь больше.

– А я и не спорю, это ты шумишь, – сказала бабушка. – А по мне что ж: езжайте… Я ведь за Маришку тоже, ой как волнуюсь. Езжайте, Бог с вами!

Калина Калиныч сердито крякнул, но промолчал.

И дедушки поехали.

Петр Васильевич знал, что Маришка находится на попечении у его друга детства и юности. Поэтому, приехав в Светлогорск, он и Калина Калиныч сразу же отправились на квартиру Гвоздикова.

– Вот придем сейчас на Большую Собачью улицу, – радовался Петр Васильевич, широко шагая по потресковшемуся тротуару, – отыщем одиннадцатый дом, подымемся в двадцать третью квартиру, а там…

– Уморушка! – подхватил Калина Калиныч.

– Маришка! – добавил Петр Васильевич.

– Гвоздиков! – закончил список Калина Калиныч.

– Тут же они, конечно, чай поставят греть, варенье какое-никакое из шкапа вынут… – мечтал Петр Васильевич, перепрыгивая через росточки тополей, пробившихся сквозь асфальт.

– Да и мы не с пустыми руками заявимся, – поддержал его мысль Калина Калиныч. – Видал, сколько гостинцев у нас? Ну-ка, помогай тащить!

И он передал Петру Васильевичу одну из тех двух корзинок, что внезапно оказались в его руках.

Так с мечтами и надеждами пришагали дедушки на Большую Собачью улицу, разыскали одиннадцатый дом, поднялись на нужный этаж и… вскоре убедились, что в двадцать третьей квартире никого нет.

– Может быть, погулять пошли? – высказал предположение Петр Васильевич.

– Может быть, может быть… – рассеянно повторил Калина Калиныч и, напрягая что было силы свой чудодейственный слух, прислушался.

Где-то далеко-далеко он услышал биение трех дорогих ему сердец: Уморушки, Маришки и Ивана Ивановича.

– Живы… – сказал он Петру Васильевичу. – Только уж очень далеко они гулять забрались. Еле услышал бедолаг…

Дедушки вышли на улицу и стали советоваться, как быть дальше.

– Перенести их сюда – дело рискованное: уж очень расстояние большое, да и проводов нынче всяких кругом – уйма. Самим перенестись – тоже не лучшая придумка. В нашем возрасте летать – только людей смешить…

Калина Калиныч присел на лавочку возле подъезда и стал сосредоточенно думать. Чтобы не мешать ему, Петр Васильевич тихо примостился рядом, поставив корзинку с гостинцами себе на колени. Но вскоре их сосредоточенное молчание нарушил неизвестный мальчишка лет десяти-одиннадцати. Влетев сначала в подъезд, он через минуту вылетел обратно на улицу и, увидев двух старичков, греющихся на солнышке, обратился к ним сразу с двумя вопросами:

– Извините, вы тут случайно двух девочек и одного мальчишку не видели? А кота полосатого?

Петр Васильевич развел руками: нет, не видели! А Калина Калиныч вдруг заинтересовался:

– Каких это ты девчонок ищешь, вьюноша? Уж не Маришку ли с Уморушкой?

– Их! – обрадовался Петя Брыклин (Это был, конечно, он.) – А еще Костьку и Иван Иваныча.

– Про Гвоздикова ты не спрашивал, – внес поправку Калина Калиныч. – Ты о коте полосатом интересовался.

– А… Да… – замялся Брыклин и покраснел, как рак.

Почуяв неладное, старый лешак строго спросил:

– А ну-ка, мил-друг, выкладывай, в чем дело? Не стесняйся – тут все свои.

– Я – дедушка Маришки, – представился Петр Васильевич.

– А я – Уморушки, – представился Калина Калиныч. – Говори, не бойся.

– А я и не боюсь, мне уже теперь все равно… – И Петя рассказал дедушкам все, что он знал.

– Я думал, они уже вернулись из Москвы, а их еще нет… – добавил он, окончив свой рассказ.

– И может быть, не будет! – с горечью воскликнул Калина Калиныч и резко поднялся со скамейки. – Едем, Петр Васильевич! Едем в Москву!

И дедушки помчались на вокзал, забыв у подъезда свои корзины с гостинцами.

– Я с вами! – крикнул им вслед Петя Брыклин. – Я только предупрежу бабушку! Я мигом!

И он побежал говорить бабушке о необходимости отправиться срочно в туристический поход. Потом, примчавшись на вокзал, он отыскал в толпе пассажиров Петра Васильевича и Калину Калиныча, уже успевших купить билеты, и сказал им:

– Спасите Костьку! Это я во всем виноват, мне и страдать! А он… пусть он живет, пожалуйста!

– Потом в этой каше разберемся: кто виноват, а кто нет, – сухо отозвался Калина Калиныч. – А пока веди нас лучше к нашему вагону.

Отправление через час, – сказал Петр Васильевич. – Но давайте все-таки пройдем на платформу.

Петя послушно повел стариков к тому перрону, где обычно останавливались московские поезда.

– Сейчас из Москвы прибудет, а потом на Москву подадут, – объяснил он Калине Калинычу и Петру Васильевичу. – Московские, как часы ходят, без опоздания!

И точно: через десять минут прибыл состав из столицы. Толпы встречающих перемешались с толпой приехавших. Старый леший, его приятель и Петя Брыклин оказались в самом центре людского водоворота.

– Да чтоб я Муромскую Чащу еще когда покинул!.. Да чтоб я в город на жительство перебрался!.. Да разрази меня гром!.. – ругался Калина Калиныч, вертясь, как щепка, в воронке этого водоворота.

И вдруг на сотом витке он увидел Уморушку. А рядом с ней Маришку. А еще темноволосого мальчика в голубой рубашке и большого серого кота, шарахающегося от тележек носильщиков, сотен человеческих ног и десятков увесистых чемоданов.

– Вернулись! Они вернулись! – прокричал громовым голосом Калина Калиныч и, взмыв вверх, единым прыжком оказался рядом с любимой внучкой, которую тут же не замедлил заключить в горячие объятия.

Эпилог

Вот и подошла к концу наша история… Догадливый читатель уже, наверное, понял, что в ней все закончилось хорошо (а как же иначе, если она так похожа на сказку?). Первым делом, конечно же, Калина Калиныч расколдовал старого учителя: для этого он отвел Ивана Ивановича в сторонку – подальше отчужих любопытных глаз – и прошептал: «Анды-шаланды-баланды…»

– Благодарю, – сказал Гвоздиков, принимая прежний вид. – Я никогда не забуду оказанной вами любезности, дорогой Калина Калиныч!

– Охотно верю… – смущаясь, ответил старый лешак.

Потом, вернувшись на прежнее место, они вместе со всеми стали думать: что же теперь делать с Петей Брыклиным и Альтером Эго.

– Соединять их в одного человека – решительно отказываюсь! – заявил Калина Калиныч сразу. – Убивцем не был и не буду. Да и Петюшу никто не неволил – сам от второго «я» отказался.

– А я и не прошу его возвращать, – сказал Брыклин обиженно. – Мне и второго Альтера Эго достаточно. Где Костьке жить теперь – вот вопрос!

– Мы с Уморушкой можем его с собой взять. В Муромской Чаще место ему найдется. – Калина Калиныч помолчал и добавил: – Он ведь тоже, если подумать, вроде нечистой силы.

– Человек я! – не согласился с ним Альтер Эго. – Самый обыкновенный человек! Я полярником стать хочу!

– Придется мне его к себе брать, – вмешался в разговор Иван Иванович. – Годы мои, конечно, не те, но еще одного мальчишку, глядишь, на ноги и поставлю. Пойдешь ко мне во внуки, Константин? – обратился Гвоздиков к Альтеру Эго.

– Пойду, – согласился тот.

Но Брыклин вдруг заупрямился.

– Вот еще! Что мне Костька – чужой? И бабушке моей не чужой – она в нем души не чает!

– Но он же не Костя, – напомнила ему Маришка. – Настоящий Травкин в Костроме живет, и Виолетта Потаповна скоро об этом узнает.

– Пусть узнает, а Костьку не отдам… – хмуро проговорил Брыклин. – Раз отделился – что поделать: пусть отделенным живет, вроде брата.

– Родители твои скоро вернутся? – спросил Петю Иван Иванович. – Без них мы этот вопрос не решим.

– Через две недели, – Брыклин поднял голову и посмотрел на старого учителя. – Вот вы, Иван Иванович… Хотели же его во внуки взять? А моя бабушка, думаете, откажется? Ни за что не откажется!

– Она его враз увнучит, можете не сомневаться! – вмешалась Уморушка.

– Ну-ну… – Калина Калиныч все еще колебался принять окончательное решение. – А то махнули бы втроем в Муромскую Чащу… Я из тебя такого лешего сделал бы – заглядение!

Но Альтер Эго, хотя и был тронут до глубины души заботой старого лешака, от блестящего будущего все-таки отказался.

– Спасибо, Калина Калиныч, – сказал он доброму старику, – но я, пожалуй, стану учиться на полярника. Что поделать: мечта детства!

– Я тоже буду учиться на полярника, – заявил Петя Брыклин решительно. – Я уже два дня в бассейн хожу и холодной водой обливаюсь! А зимой снегом обтираться начну – я твердо так решил!

– Не хочешь отставать от братца! – улыбнулся Иван Иванович. – Что ж, молодец!

И всей оравой они отправились на улицу Гоголя просить Виолетту Потаповну увнучить Альтера Эго.

А мы, дорогой читатель, расстанемся с ними прямо здесь, на вокзале. В конце концов, если хорошенько подумать, не такое уж это плохое место для окончания сказки. Ведь именно здесь не только разлучаются, но и встречаются люди, а некоторые из них даже отправляются отсюда в новые путешествия за новыми приключениями. Так будь же счастлив, вокзал! И до скорой встречи!

Конец