Читать онлайн Поклонница Фредди Меркьюри бесплатно

Глава 1

Я родилась в маленьком городке, каких в России тысячи. Хотя сейчас, может, и меньше, потому что они постепенно вымирают. Вымирает и мой городок: работы нет, жилья нет, учиться негде, развлечений для молодежи тоже нет, зато алкоголь в избытке. Старое жилье ветшает, новое никто не строит. Ну, может, и строит – тот, кто очень богат. Но к нам богатые не приезжают, а наоборот. Все, кому удается разбогатеть (все знают, какими способами), валят отсюда кто в Москву, а кто и в Грецию, Турцию, Чехию. Но я люблю мой городок: тихий, уютный, с небольшой живописной речушкой, протекающей прямо в городе, со старинными церквями, пусть облупленными и разрушающимися, но действующими. Мое детство и юность прошли в этом городке – как я могу не любить его! Мое детство я с полным правом могу назвать безмятежным: единственная дочь любящих родителей, у меня было все, что я могла попросить, а запросы у всех в нашем городке были довольно скромные. Главное, что у меня были прекрасные родители, самая милая в мире бабушка, верная подруга, любимая мною школа, в которую я всегда шла с радостью, и дома три кошки и две собаки. Да что еще надо для счастья?

Как можно забыть вечера, когда мы с ребятами-одноклассниками на берегу нашей речушки сидели, споря о выборе профессии, иногда чуть и до драки не доходило, но все же не доходило, и потом мы молча сидели, слушая, как тихо плещется вода в реке, как плывут летние белоснежные облака в синем небе, как умиротворяюще шелестит листва на прибрежных кустах. Как мы ходили по мостику через нашу речушку к старинной ротонде, превращенной в магазин для туристов, в которой если что и покупают, то очень редко. Там работала наша соседка, мы с подружкой приходили к ней, когда уже все экскурсии уезжали, она садилась с нами на лавочку, и мы все так же любовались нашей речкой, крутым противоположным берегом, церковью, колокольный звон от которой разливался по всей округе.

А наш старый деревянный дом! Запах нагретого солнцем дерева, мерный звук ходиков на кухне, застекленная веранда, на которой так часто собиралась вся наша семья, друзья, мои одноклассники! Я только сейчас поняла, какой уютной была моя жизнь, какой защищенной, беззаботной! Как часто в нашем заросшем саду я сидела в гамаке и читала, а моя любимица Муська сидела рядом в высокой траве и лениво провожала взглядом бабочек, шмелей, мошек, пролетавших мимо нее, и на ее мордочке явственно можно было увидеть блаженство и успокоение. Она прыгала ко мне и накрывала своим пушистым хвостом-веером мою книгу, а я начинала ее гладить, а она пела мне свою нежную песню-урчалку.

Так я жила в своем уютном мирке, с обожающими меня родными, которым я платила ответной любовью и заботой, ни о чем не задумываясь, зная, что моя жизнь будет идти прямо и ровно: закончу школу, поступлю в институт, буду работать в своем городе, заботиться о близких. Конечно, я мечтала и о любви, но мне она представлялась довольно абстрактной: почему-то я воображала себя в Венеции, что я плыву в гондоле на свидание с любимым человеком, и на мне белое платье и золотые туфельки. Особенно отчетливо я представляла туфельки. В своих мечтах я видела, как бегу в этих золотых туфельках по площади Сан-Марко, голуби взлетают, сияет солнце, сверкает голубая лагуна и… на этом мои фантазии заканчивались, может быть, потому, что из передачи про Венецию, которую я как-то раз увидела по телеку, я больше ничего не запомнила. Представить своего избранника я не могла. Ну никак он не возникал, как я ни старалась напрячь воображение! Правда, я не переживала из-за того, что у меня не было кавалера, в поклонниках у меня недостатка не было, они все учились в нашей школе и казались мне такими примитивными, что на их предложения погулять или сходить в кино (на большее их мозгов не хватало), я всегда отвечала отказом.

Но… вот всегда бывает такое «но», потому что любая идиллия не может длиться долго, и моя беззаботная, беспечная жизнь тоже не могла не закончиться.

Однажды, когда я сидела у ротонды с моей лучшей подружкой Анькой и мы лениво перекидывались словами, к нам подошла цыганка с грудным ребенком на руках. Цыгане были не редкостью в наших краях, к ним привыкли, знали, конечно, что они попрошайки, но особого страха никто обычно не испытывал. Но в этот день Аня, как только увидела приближающуюся женщину в пышных разноцветных юбках, вскочила и стала тащить меня за руку:

– Пойдем скорей! Уходим! Цыганка!

А я так пригрелась на солнышке, казалось, все было так спокойно, что мне не захотелось никуда уходить.

Анька убежала, на прощание покрутив пальцем у виска, а я осталась сидеть, как сидела. Цыганка подошла ко мне, стала выпрашивать деньги. Я смогла рассмотреть ее повнимательней: молодая, с правильными чертами лица, с золотыми кольцами в ушах, чисто одетая – как будто она сошла со сцены театра «Ромэн». На руках – грудной ребенок, замотанный в какое-то тряпье. Я сразу подумала, ее ли этот ребенок. Сразу вспомнились страшилки, что цыгане воруют детей. Мне стало не по себе. Денег у меня не было, я так ей и сказала. Она стала опять просить:

– Смотри, ребенок, не во что завернуть, заболеет!

– Ну нет у меня денег, что делать!

– Отдай шарф!

У меня на шее был очень красивый шарфик, мама ездила в Прагу и привезла мне в подарок.

Я и сказала ей:

– Не могу, это подарок мамы, я его не отдам!

– Ну дай хоть что-то!

Я уже пожалела, что не убежала вместе с Анькой. Наверно, она гораздо умнее меня. Но ребенка мне было жалко, что поделать!

Я сказала женщине:

– Подожди здесь, я сейчас тебе принесу деньги.

Она ответила:

– Если не принесешь, прокляну!

Я побежала к нашей знакомой, что жила на другой стороне реки. Только бы застать ее дома! Слава Богу, на мой резкий звонок она открыла.

– Тетя Лена, одолжи денег, срочно, пожалуйста!

– А что случилось?

– Да ничего не случилось, меня человек ждет, срочно деньги нужны, я отдам!

– Да у меня много-то и нет, – недоуменно произнесла тетя Лена, но пошла в комнату и через минуту вынесла мне тысячу рублей. Это было много, но я схватила деньги и понеслась к ротонде.

Цыганка еще была там, я протянула ей деньги, злясь на свою глупость, и сказала:

– Деньги не тебе, а ребенку! Купишь ему одеяло нормальное и шапочку!

Она молниеносным движением сунула деньги за кофту, задержала мою руку в своей и сказала:

– Сильная ты, но берегись, зло на тебя сделано, если переборешь его, добьешься всего, чего хочешь, но многое потеряешь, а счастливой станешь, когда глаза раскроешь и научишься… – она пробормотала что-то и повернулась ко мне спиной.

Я раскрыла не глаза, а рот после этих ее слов, по спине пробежал холодок, да, я испугалась и как бы приросла к месту. Я закричала вслед:

– Научусь? Чему? Чему научусь?

А она как ни в чем не бывало пошла по мосту, откуда я только что примчалась, шла, покачивая бедрами, всем видом своим демонстрируя превосходство над окружающими.

Я опять уселась у ротонды, пытаясь успокоиться и понять смысл сказанного цыганкой. Да не может она ничего знать про мое будущее, чушь какую-то сказала, какое зло, что я потеряю, чему я должна научиться. Нет, бредятина! Она говорит это всем, наобум, и так туманно, что эти слова можно отнести к событиям жизни любого человека. Да, может, правильно Анька сделала, что убежала. Теперь мучайся над этой бессмыслицей. Или какой-то смысл есть в словах цыганки? Я была наслышана про цыганский гипноз, про их хитрость, но мне казалось, что в моем случае что-то другое. Все же задела она меня своими словами, задела!

Я медленно поплелась домой, обдумывая, как я буду отдавать долг. Потом решила сказать родителям все, как есть, как я всегда и поступала. Я знала, что меня поддержат в любой ситуации. Родители были очень добрыми, всем старались помогать, и я знала, что слов осуждения я не услышу. Я очень любила их, любила бабушку, мамину маму, гордилась их профессией.

Мои родители ветеринары, этим и объясняется количество кошек и собак в нашем доме. Иногда их бывало и больше. Хорошо, что дом наш, построенный еще прадедом, большой, двухэтажный, окруженный заросшим садом, мог вместить большое количество животных. Не только кошки и собаки, но и кролики, крысы, хорьки, змеи побывали в ветеринарном центре моих родителей. Некоторых, тех, кому нужен постоянный уход, забирали к нам. Родители любят животных, к ним приходят люди и днем и ночью, и они никогда никому не отказывают в помощи. Я с детства помогала родителям, как говорится, всегда была на подхвате: то подержать животное во время процедуры, то поменять повязку, а позже отец стал доверять мне делать уколы и ставить капельницы. Мои дорогие папа и мама были уверены, что я продолжу их дело, стану ветеринаром. В нашем маленьком городке они были известными людьми, всеми уважаемыми и ценимыми, и отблеск этого чувства падал немного и на меня.

Глава 2

Прошел месяц после встречи с цыганкой, и я и думать забыла про ее слова, долг давно отдала, родители деньги дали и восприняли мой рассказ как должное. И жизнь моя потекла дальше по наезженной колее: учеба, помощь родителям в клинике, дружба, спорт, чтение. К чтению меня пристрастили бабушка и отец, мама в меньшей степени. У нее времени не хватало читать мне, когда я была маленькой, но сама она читать тоже любила, читала за едой, перед сном, вопреки всем советам медиков.

У нас была большая библиотека. Множество поколений нашего рода (кстати, в прошлом дворянского, хотя я считаю, что это не повод для гордости) собирали книги. И бабушка, и родители, и я продолжили этот процесс, в результате повернуться в нашем огромном доме было негде. Ну и что? Меня это волновало мало. Я зачитывалась книгами советских времен, которые мне подсовывала бабушка, с упоением прочитала «Открытую книгу» Каверина, и с еще большим упоением прочитала трилогию Германа «Дело, которому ты служишь». После этого я заявила, что хочу стать хирургом. Отец только посмеялся: «Хорошим хирургом может быть только мужчина, потому что для этого нужны крепкие нервы, сильные руки, выносливость, физическая и моральная, а самое главное – умение быстро принять решение и реализовать его, несмотря на все то, что тебе советуют другие врачи. Нужна интуиция, нужно чувствовать больного, его боль так же, как свою, и при этом уметь отстраниться от эмоций: от жалости, сострадания, потому что это только мешает. Ты не сможешь». Отец решил, что его отповедь отпугнет меня, но я была его дочерью: я стала воспитывать в себе все то, о чем он сказал. Я тогда училась в восьмом классе. Первое, что сделала – записалась в секцию карате. Я решила, что надо уметь наносить удары и принимать их. В том возрасте я особенно не задумывалась над своей внешностью, и мысли, что мне могут сломать нос, повредить глаз или пальцы, не посещали меня. Я думала, что научусь отражать удары без ущерба для внешности. Жаль, моя подружка меня не поддержала: Анька ходила на танцы, и из солидарности с ней я тоже стала ходить. К тому же я знала, что родители, узнав о танцах, смогут примириться и с карате.

Я старалась больше помогать в клинике: частенько я наблюдала, как отец безжалостно, одним легким движением, кастрирует кота или пса, следила за точностью и выверенностью всех его движений. У него ни разу не дрогнула рука, ни одной паузы, ни одного момента нерешительности. Так же сурово и бесстрастно он удалял опухоли животным. Сначала он думал, что я не смогу присутствовать при таких операциях, но он ошибся. Я старалась доказать и ему, и себе, что скоро смогу не только смотреть, как это делается, но и делать это самой. Я ухаживала за животными после операций, ни кровь, ни гной, ни экскременты не вызывали у меня брезгливости. Я накладывала повязки, мазала раны мазью, стараясь довести свои движения до того совершенства, с которым это делал отец.

Однажды принесли кота с жутким абсцессом: его надо было вскрыть, иначе серый пушистый красавец кот мог погибнуть. Отец молниеносным движением сделал разрез, выдавил гной, смазал внутри раны мазью и сказал мне: «Завтра будешь делать сама укол и смазывать рану». Я обомлела. Кажется, я даже побледнела. Даже не знала, что сказать.

Когда мы вынесли кота хозяевам и отец объяснил, что дальше надо делать, я пришла в себя. Наверное, я наконец-то поняла, какое бремя собираюсь на себя взвалить. Я попросила: «Ну можно я завтра еще посмотрю, а потом уже буду делать?» Отец, усмехнувшись, согласился. Он не верил, что я когда-нибудь смогу это делать, по крайней мере, пока не вырасту.

На другой день после школы я прискакала в лечебницу, чтобы еще раз понаблюдать за работой отца.

Медсестра мне сказала:

– А Юрия Валентиновича нет. Он на срочном вызове, лошадь в Сосновке столкнулась с машиной, может, придется усыплять.

Вот уж чего папа не любил, так этого. Он говорил мне: «Медицина – наука темная. Думаешь – все, конец, не выживет, надо прекратить муки, а вдруг происходит чудо – и животное выздоравливает. Только в крайнем случае, когда нельзя снять боль, надо прекращать мучения, тогда я усыпляю животное. Когда уверен на 100 процентов. Но такой уверенности у меня еще никогда не было». Папа любит парадоксы, но кто обработает сегодня кота?

Лена сказала:

– Сегодня дежурный врач Москвина. Отец ее предупредил, что ты придешь смотреть, но спроси сначала у хозяев, разрешат ли они.

Когда отец был на приеме, ему можно было ни о чем хозяев не спрашивать – настолько был значителен его авторитет. Я – не он, мне придется общаться с хозяевами.

Хозяин кота, пожилой мужчина с грустным взглядом, вопросительно посмотрел на меня, когда я подошла к нему. С Катей Москвиной я уже поговорила. Отец приготовил шприц с лекарством, два вида мази. Сначала антибиотик, потом обработать рану. Делать надо быстро, кот уже не под наркозом, без обезболивания, смазывание – это ужасные страдания, но без этого нельзя.

Мы вместе с хозяином вошли в кабинет. Кот, увидев стол, начал истошно орать, как бы понимая, что его будут мучить. Катя объяснила хозяину кота, как его держать, я помогала. Укол она сделала нормально, не так быстро, как папа, но кота мы сумели сдержать. Но когда она смазала палец мазью и полезла коту в рану, он заорал практически как человек, стал вырываться, и она не смогла ничего сделать. Хозяин кота сам чуть не плакал, казалось, у него сейчас начнется истерика. Я сказала: «Подождите, давайте успокоим котика». Я стала гладить его, говорить какие-то глупые слова тоненьким голосом, сделала так, чтобы кот лежал на боку. Хозяин придерживал его лапки, а голова кота была в пластмассовом колпаке. Пока я говорила с котом, Катька, молодая еще и не очень опытная, с расстроенным видом снимала перчатки. Я, не сменяя ласкового тона, сказала ей:

– Надень мне на правую руку перчатку из нового комплекта.

Она с надеждой, что я избавлю ее от неприятной процедуры, с готовностью сделала это.

– Намажь указательный палец болтушкой, а средний левомеколем.

Она сделала. Я выдохнула, и, не отпуская левой рукой кота, быстро круговым движением провела по ране сначала одним, а потом другим пальцем. Кот зарычал от боли, но я ухитрилась сделать это так быстро, что он успокоился.

Хозяин осторожно вынес кота. Я вышла следом. Кажется, я собиралась упасть в обморок. Я подумала об отце и взяла себя в руки. Хозяину кота сказала:

– Если хотите, я сама буду делать эту процедуру. Осталось еще девять раз.

Мужчина, чуть не со слезами, сказал:

– Спасибо, да уж конечно, только к вам буду ходить. Спасибо за Барсика.

– Подождите благодарить. Сначала он должен выздороветь. Не выпускайте его на улицу. Если повязка разболтается, аккуратно, но не туго поправьте ее. Если что-то будет не так, звоните. Телефон круглосуточный.

Хозяин, продолжая благодарить, прижав к себе страдальца-кота, ушел. Я подошла к кулеру, налила полный стаканчик воды и махом выпила. Я ведь еще только училась в десятом классе.

Кроме гордости за то, что я все сделала правильно, я почувствовала, что помогать животным не менее достойно, чем помогать людям. Люди – они что? Пытаются заработать деньги, раздражаются из-за ерунды, завидуют друг другу, любят – ради себя самих. А животные просто любят, не испытывают беспричинной вражды и молчат. А страдать молча гораздо тяжелее. Животные не могут пожаловаться, что у них болит, описать свою боль, они могут только молча смотреть на людей и ждать помощи от них. Как же их можно не любить! Не забыть дать на ночь Муське канефрон – у нее к старости начались проблемы с почками.

Когда я пришла домой, бабушка было сунулась с обедом, но, увидев мою задумчивую физиономию, быстро отстала. Я уселась на веранде на диване, и через минуту на мне уже сидела теплая компания во главе с Рексиком – дворнягой, у которой не было одной лапы. Его сбила машина, и хозяева не захотели лечить его, требовали усыпить. Папа не стал этого делать, вылечил Рекса, и он остался у нас. Все наши питомцы попали к нам в дом извилистыми путями жизни, которая их не жалела. Наш дом вознаградил их за муки, они нашли у нас любовь, заботу, лечение и уход. И сейчас вся эта пушистая братия облепила меня. Хорошо, что я успела переодеться. Шерсть от кошек и собак была везде в нашем доме, несмотря на самоотверженную борьбу с ней нашей бабушки. Но силы были не равны. Одна старая женщина и пять разномастных любящих существ, не понимающих, почему нельзя тереться о черные брюки и сидеть на диване. Я сунула свой нос в теплую пахучую шерсть кота Васьки. Он был полусиамский пушистый кот, то ли выброшенный, то ли потерявшийся. Очень умный, я думаю, умнее многих людей.

– Ну что, Василий, тяжело будет?

Кот в ответ тихо мяукнул. Он всегда отвечал, когда к нему обращались. Мне казалось, что с возрастом животные наши очеловечивались и еще чуть-чуть – и они заговорят. Муська тоже ревниво подвинулась ко мне. Я погладила ее, и она закрыла свои медовые глазки.

Рексик тоже тявкнул, как будто что-то понял.

– Милые мои, ну как же я от вас уеду?

Эта мысль уже давно мучила меня – ведь надо учиться, учиться долго, и не в нашем городке, где, кроме педколледжа, ничего не было. Надо поступать в мед, надо еще сдать ЕГЭ. Но я была уверена, что поступлю, что все сдам, потому что я училась очень хорошо, и не за папины заслуги ставили мне хорошие оценки, а за мое старание.

Но судьба распорядилась иначе. Уехать в Москву мне пришлось гораздо раньше, и одиннадцатый класс я уже заканчивала там.

Глава 3

Внашей гимназии, лучшей в городе, учился сын одного местного мафиози. Конечно, не столько учился, сколько прогуливал, но родители все-таки заставляли его ходить. Само собой, у него были репетиторы, после окончания школы его собирались отправить на учебу в Англию. Это стало хорошим тоном у богачей. Они думают, что их отпрыски наберутся там не только знаний, но и хороших манер, станут джентльменами. По-моему, совершенно глупое суждение. От наследственности не уйдешь. Но тем не менее… Почему я так много знаю про Пашку – просто он учился в параллельном классе, мы все друг друга знали. Классе в девятом мы даже выступали вместе на каком-то литературном вечере, а потом толпой расходились по домам. Он включил музыку в своем мобильнике, чтобы похвастаться, что он у него есть, а я спросила, есть ли у него «Квин». А он, дурак, сказал:

– Да я такую плесень не слушаю.

Я так разозлилась на него, сдуру начала доказывать, что это была гениальная группа, одноклассники меня подзуживали, зная мой пунктик, а Пашка после этого вечера прозвал меня «поклонницей Фредди Меркьюри». Кстати, английский он знал лучше меня, с репетитором занимался с 5 класса.

А я действительно любила «Квин», некоторые песни слушала почти ежедневно. Почему из всего множества музыкальных групп и певцов я выбрала их, я сама не понимала.

Однажды, когда мы с родителями откуда-то ехали на машине, я включила на телефоне «Квин», а отец спросил меня:

– Странно, ты любишь кумиров нашей с матерью молодости.

Я фыркнула:

– Тоже мне, старики нашлись! Ты так сказал, как будто тебе сто лет.

Мама тоже подключилась:

– Юра, но ведь они же прекрасны! Это искусство, а не подделка!

– Ну неужели нет хороших современных певцов?

– Ну не Нюшу же мне слушать?

– А кто такая Нюша?

– С тобой все ясно, слушайте Фредди и наслаждайтесь. Такого голоса больше ни у кого нет и не будет, – проворчала я.

– Фанатка! – засмеялась мама.

– Не фанатка, а поклонница, – поправила я ее.

Родители замолчали, думая, наверно, о том, что я уже совсем взрослая. По крайней мере, так мне казалось тогда.

И вот получилось так, что после окончания 10 класса поехали мы с мамой на Корфу, в Грецию. Мама все мечтала отдохнуть в красивом месте, побывать в интересных местах, «окунуться в античность», как она говорила. Я, правда, намекала, что античности больше на Крите или Родосе, но мама сказала, что Корфу самый зеленый остров, там дышится хорошо, там императрица Сисси излечилась от чахотки. Ну… если императрица… Мои возражения иссякли, тем более что мне было все равно, куда ехать. Отец, конечно, остался, он работал без отпуска уже много лет. Он казался сильным и выносливым и не хотел бросать работу. А я была так рада побывать хоть где-нибудь, что мне было все равно: Корфу, Крым, Кавказ – все одинаково интересно.

Две недели на Корфу сделали меня загорелой, растолстевшей и ленивой. Хотя мы посетили все возможные экскурсии, жара, от которой можно было спасаться только в море, заставляла спать после обеда или валяться в тени на балконе. Мама все говорила: «Как ты выросла, Верочка, какая ты стала красавица!» Мне было смешно, потому что она всегда так говорила. Но когда мы вернулись в наш захолустный, но от этого еще более любимый городок, все родные в один голос сказали, что я расцвела, совсем невеста стала. Соседки стали расспрашивать меня, есть ли у меня парень, а я отшучивалась, говорила, что рано еще.

Было начало июля, моя подружка Анька гостила у родственников, и я опять стала помогать родителям в клинике. Однажды вечером принесли ротвейлера, умирающего от какой-то отравы. Привезли его на крутом внедорожнике, парочка качков вынесла его из машины, а морду собаке придерживал хозяин: весь лощеный, в дорогих шмотках, но видно, что расстроенный. Я уже собиралась домой, но, увидев это, вернулась помочь. Пса положили на стол, а трое мужчин бестолково толкались возле него. Отец, как всегда, строгий и суровый, велел всем выйти. Остался только хозяин. Отец спросил:

– Что случилось?

– Не знаю, видно, отравили, су… – он покосился на меня и не закончил.

Отец велел позвать медсестру, санитара, сделали анализ, промывание, я помогала, так жалко было пса, он хрипел, задыхался, его рвало, отец сделал все, что мог, потом поставил капельницу. Он возился долго, видно было, что замучился. Я сама была тоже без сил, потому что мне по ходу дела пришлось мыть полы, убирать, протирать и дезинфицировать стол и инструменты.

Повернувшись к хозяину, бледному, как смерть, отец сказал:

– Все, больше ничего не могу. Ждите, но прогноз неутешительный. Все внутренние органы отказали. Оставьте его на ночь здесь. Может, выживет. Моя дочь и я тоже останемся, будем следить.

Хозяин тоже остался. Он сидел рядом с собакой, гладя ее по голове, я была рядом. Отец пошел немного поспать, велел разбудить, если что.

Я шепотом спросила:

– А как это произошло, как его отравили?

– Да не знаю я, но если узнаю, убью гада.

– Вы думаете, кто-то нарочно…

– Ну конечно, меня достать не могут, так бьют по самому дорогому.

Мне так странно стало: неужели нет семьи, детей, хотя для меня наши животные тоже были как дети.

Я замолчала, не хотела нарушать тишину, в которой только было слышно тяжелое дыхание Джоя. Хозяин, не переставая, гладил его по голове.

Потом, обратившись ко мне, сказал:

– Как думаешь, выживет?

– Не знаю. Попробуйте поговорить с ним, как с человеком, скажите, как он вам нужен. Он услышит, даже если не отреагирует, он услышит, обязательно услышит!

– Джой, голубчик, ты нужен мне, как же я без тебя… – слова выползали из него с трудом, как бревна.

– Не могу говорить, – он отвернулся от собаки в сторону.

Я с трудом встала, от долгого сидения все затекло, налила ему корвалола. Он выпил, поморщившись:

– А коньяка нет?

– Не знаю. Может, я вам мешаю, вы хотите наедине с ним побыть?

– Да, наверно.

– Я тогда пойду к папе в кабинет, если что, я дверь оставлю открытой.

Сначала я вышла на крыльцо. Так приятно было вдохнуть теплый летний воздух, очиститься от запаха больницы и страданий, послушать пение дроздов, которые обосновались в садике по соседству. Я потянулась, почувствовав, как устала. Было тихо, темно, но стояла машина, в которой сидели охранники. Один подошел ко мне. Было видно, что он переживает за собаку.

– Ну как там пес?

– Пока неизвестно. Ждем. Дышит еще.

– А ты дочка ветеринара? Вера? Я о тебе много слышал.

– Н-да? И что ты слышал?

– Ну, много хорошего. А я Сергей, охранник.

– У вас такой важный хозяин?

– А ты что, не знаешь, кто это?

– Нет, а кто?

– Исмаилов.

– Знакомая фамилия, кажется, его сын учится в нашей гимназии.

– Да, сынок у него еще тот… – он тоже не договорил, но ясно было, что ничего хорошего о сыне своего хозяина он сказать не мог.

– Тебе не холодно? – спросил Сергей. – Ты такая летняя.

Я была в сарафане, который купила перед поездкой в Грецию и часто его надевала. Очень удобный.

– Да, я с утра не успела переодеться. Ладно, – сказала я, – пойду посмотрю, как там дела.

– Ну давай, пока, – сказал Сергей. – Ты еще выйдешь?

– Наверно. Ну, пока.

Я вошла в кабинет, где спал отец. Он тихо посапывал во сне. Я немного прикрыла дверь и тихо вошла к Исмаилову. Он положил голову рядом со своим псом и тоже спал.

Собака была еще жива. Дыхание было хриплое, но не такое тяжелое, как раньше, или мне так показалось. Я подошла с другой стороны стола. Пес так и лежал на операционном столе, я постелила только ему простыню. Может быть, ему было холодно. Я погладила песика по большой лобастой голове, почесала за ушками, провела рукой по спине. Джой зашевелился, открыл глаза и еле-еле повилял хвостом. Я потрясла хозяина за плечо:

– Проснитесь, он очнулся!

Исмаилов еще не успел ничего понять, как пес облизал его лицо. Хозяин чуть не плакал от радости, стал что-то бормотать, обнимая собаку.

Я сказала ему:

– Аккуратнее, не берите его, я сейчас разбужу отца.

Я пошла к папе, но он уже сам шел навстречу, видимо, разбуженный нашими громкими голосами.

Молча, ничего не говоря, он стал осматривать собаку, посмотрел глаза, пропальпировал живот.

Потом сказал:

– Вера, дай воды.

Я принесла специальную поилку. Отец дал воду Джою, тот жадно пил. Отец сказал:

– Если не будет рвоты, может, все будет неплохо.

Мы все сидели, как на иголках, я молилась, чтобы собаку не вырвало. А еще мне было жалко отца. При ярком, беспощадном свете операционной я вдруг увидела, какое у него серое лицо, мешки под глазами, как он плохо выглядит. Папа сам нуждался в медицинской помощи, а никто этого не замечал!

Джоя не вырвало. Отец облегченно выдохнул и сказал:

– Можете забирать животное. Я даю вам памятку о кормлении. Надо придерживаться строгой диеты. Надо бы еще капельницы поделать… Придется вам привозить его. Мне посылать некого, все в отпуске.

Исмаилов спросил:

– А ваша дочь может ставить капельницы?

Отец ответил:

– У нее нет образования, она не имеет права! Я не хочу лишиться лицензии из-за вас!

– Доктор, я вам очень обязан. Как скажете. Будем привозить. Теперь я ваш должник. Если у вас будут какие-то проблемы, в том числе и с лицензией, и вообще, только слово мне скажите, – я для вас все сделаю.

Отец внимательно посмотрел на него:

– Смотрите лучше за псом. Потом, когда будете водить на прогулку, надевайте колпак, чтобы он не смог ничего проглотить. А свои проблемы я решаю сам.

– Хорошо, хорошо, спасибо, – Исмаилов полез в карман за бумажником и вытащил из него пачку денег.

Я в этот момент сказала:

– Может, мне позвать ребят, чтобы собаку унесли?

– Да, да, сходи, Верочка, – это были слова Исмаилова.

Я вышла, закрыв дверь, и только слышала гневный голос отца, отчитывающего хозяина собаки. Я знала, что отец никогда не брал денег больше положенного. Хотя…

С этого можно было бы и взять. Это не одинокая старушка – пенсионерка, у которой единственная радость в жизни – ее котик или собачка и которая готова отдать все деньги, чтобы ее любимца вылечили. Правда, с таких отец и вообще не брал денег, только за лекарства. Не знаю, что там дальше было.

На улице уже светало. Я подошла к машине. Охранники сладко спали. Я позавидовала. Я сама дико захотела спать. Практически всю ночь на ногах!

Я постучала в стекло. Сергей увидел меня, открыл дверцу и вышел.

Я сказала:

– Все хорошо. Можно забирать Джоя. Надеюсь, он выздоровеет.

Сергей растолкал напарника, и они пошли за мной в клинику. Я предположила, что денежные разборки закончились.

Так и оказалось. Отец что-то писал за столом, Исмаилов поглаживал пса, все было тихо-мирно.

Папа сказал мне:

– Вера, ты сможешь сегодня прийти к клиенту, сделать капельницу? Конечно, когда отдохнешь.

– Могу, но ты же…

– Вот и хорошо, дочь. Для тебя практика.

Я замолчала. Как Исмаилов убедил отца? Конечно, собаку лучше не таскать с места на место, но ведь я действительно не имею права лечить. Но если хозяин согласен, тогда другое дело. И если даже отец согласился.

Исмаилов пожал отцу руку, расстались они вполне мирно, ребята взяли Джоя, и наконец-то все вышли. Отец сел за стол. Он молчал и был какой-то странный.

– Пап, ты плохо выглядишь. Пошли скорей домой, тебе надо лечь.

– Иди одна. Я должен дождаться Москвину.

– Зачем ее ждать, у нее свой ключ, откроет. Пошли, пап. Я без тебя не пойду.

– Ну ладно. Что-то я устал. Твоя правда.

Мы вышли на крыльцо. Было уже совсем светло, солнце уже встало, птицы заливались разными голосами, ни машин, ни грохота – благодать, как сказала бы бабушка. Свежий воздух способен творить чудеса. Я ожила, как будто и не было бессонной ночи, мне хотелось двигаться, сбегать на речку, окунуться в воду… Отец как будто прочитал мои мысли:

– Сначала домой, спать!

И мы пошли домой.

Первое, что мы увидели дома, вернее не «что», а кого, и не дома, а в саду – была мама. Сколько же она так просидела! Увидев нас, она вскочила, плед, которым она была накрыта, упал, но мама даже не заметила этого. Она обняла отца, негромко спросила:

– Ну как, Юра? Жива собака?

– Жива, жива, – отец, увидев мать, тоже ожил, он не хотел показывать ей свою усталость.

– Как Исмаилов, не наезжал на тебя?

– Да откуда ты все знаешь?

– Слава Богу, родная дочь позвонила, успокоила, тебе ведь вечно некогда, – с упреком в голосе сказала мама.

– Я просто не хотел тебя тревожить, Лидочка, чтобы ты спокойно отдыхала.

– Да уж, тут отдохнешь!

Пока шла эта перепалка, мама успела подогреть еду, положить в тарелку отцу. Тут же вертелись собаки. Я отказалась от еды, хотя мама настаивала и переживала из-за того, что мне пришлось так напрягаться. Я успокоила ее и пошла наверх. На моей кровати спала вся кошачья братия. У наших животных было разделение – собаки тяготели к отцу, коты – ко мне. Впрочем, к отцу все тяготели. Как бы сурово он ни говорил, его доброту чувствовали все: и люди, и животные. Я вздохнула: смогу ли я так отдаваться работе, как папа? Отдавать все силы, время, несмотря на усталость и плохое самочувствие? Потом подумала, что раз он может, то и я смогу, я ведь его дочь. С этой мыслью я и провалилась в сон.

Глава 4

Меня разбудил отец:

– Вера, вставай. Пора идти к Исмаиловым.

Я потянулась и вскочила с кровати:

– А ты?

– А я в клинику.

– Ты с ума сошел, не ходи сегодня, там есть кому за тебя поработать!

– Вот когда ты вырастешь, я спокойно уйду на покой. А пока надо идти.

Я была так удивлена его ответом, что не сразу сказала:

– А ты ведь говорил, что из меня не выйдет хирурга…

– Мало ли что я говорил. Дочь, ты вчера была молодцом. И не только вчера, мне рассказали. Я надеюсь, что ты продолжишь мое дело. Люди людьми, а кто о животных позаботится?

Я так растерялась от его слов, что на глаза навернулись слезы. Похвала отца очень много значила для меня.

Отец вышел, я пошла в душ, постоянно размышляя над его словами, так же машинально собралась, взяла все необходимое для капельницы. Да, отец еще просил позвонить Исмаилову перед тем, как я пойду. Мало ли что. Отец всегда просчитывал все варианты. А вдруг собака умерла? Но я верила, что все хорошо.

Когда я позвонила, трубку взял охранник, Сергей. Он обрадовался моему звонку, сказал, что собака жива, что он очень будет ждать меня. Я положила трубку со странным чувством. Уж не влюбился ли он в меня? Уж больно счастливый голос по телефону был. Вот еще не хватало! Мне он нравился, но, видимо, я слишком рациональный человек, чтобы верить в любовь с первого взгляда. Вот в неприязнь с первого взгляда я верю. Я насмотрелась на людей, которые приносили своих животных в клинику. Не всегда они мне нравились. Иногда их питомцы нуждались в помощи по их вине, потому что они вымещали свою злобу на них. Отец всегда разговаривал с ними за закрытой дверью, и они выходили после этого слегка обалдевшими. Мне всегда хотелось спросить, что же он им говорил. Я не решалась. А вот сегодня пойду и спрошу. После бессонной ночи в клинике и утреннего (хотя уже два часа!) разговора с папой я стала как-то уверенней. Я поняла, как отец гордится мною. Это многое значило для меня.

Я пошла к Исмаиловым пешком. Да, можно было на автобусе, но долго ждать я не люблю, а идти не так уж далеко, они жили в пригороде, где разбогатевшие нувориши понастроили себе коттеджей. День был чудесный, жаркий, я по-прежнему мечтала искупаться в нашей речушке. Но оделась я на вызов строго: джинсы, белая рубашка с длинными рукавами. С собой белый халат, маска, перчатки – все, как полагается. Дорога, конечно, вся в колдобинах, уж на дорогу денег пожалели, вот жлобы! Но мое прекрасное настроение ничего не могло испортить. Я немного побаивалась идти в незнакомый богатый дом, я ходила только к простым людям, которые с благодарностью встречали меня. Кроме того, я никогда не ходила одна – всегда либо с отцом, либо с мамой. Ну надо же когда-то начинать быть самостоятельной!

И вот нужный адрес: высокий серый забор из камня (ну как же без забора, это святое!), калитка и ворота, всюду видеокамеры. Я нажала на кнопку домофона:

– Добрый день, это Вера, делать капельницу.

Калитка открылась, я вошла в сад. Сразу от калитки шла дорожка, такая же серая, как и забор, по ее краям росли цветы, очень красивые, мне понравилось, как все сделано. Где-то за домом было слышно журчание, наверно, какой-то искусственный каскад. Интересно бы посмотреть!

Мне навстречу вышел Сергей. Он взял у меня из рук сумку и повел к боковой двери. «Для прислуги», – подумала я. Трехэтажный дом вблизи поражал своими размерами, но не красотой. А может, я просто привыкла к деревянным домикам с мезонинами, кружевным наличникам, высоким ступеням, ведущим в сени. Скорее всего.

Меня провели в комнату, наверно, бывший чулан. На кровати лежал Джой. Он лежал на боку, и мне не понравилось его дыхание. Пока я мыла руки, надевала халат и перчатки, вошла мать Пашки, жена Исмаилова. Вот уж она мне не понравилась с первого взгляда! Я не рассматривала ее, но не заметить блеск ее украшений было невозможно. Наверное, мои чувства отразились на лице. Что ей не понравилось во мне, не знаю. Может, что я красивая девушка? Я так не считала, для меня был важен интеллект, но все так говорили. Она, не ответив на мое приветствие, сказала:

– Что, совсем плохи дела в клинике, если присылают такую соплячку?

Хорошо, что к этому времени я уже надела маску. Я только повернулась и посмотрела ей прямо в глаза. Не такой я человек, чтобы меня можно было безнаказанно оскорблять!

Я ответила:

– Если мой отец, лучший в городе врач-ветеринар, кандидат наук, считает, что я могу справиться с постановкой капельницы, то вы вместо оскорблений в мой адрес сказали бы ему спасибо за то, что вытащил Джоя с того света!

Я смотрела ей прямо в глаза, но ничего не видела. От обиды у меня все заволокло черной пеленой. Я стала глубоко дышать, как учил отец. Помогло, и я увидела, как она покраснела от злости, не от стыда, конечно.

А потом я спокойно сказала:

– Позовите хозяина! – и в своем собственном голосе, к удивлению, услышала повелительную интонацию отца.

Мадам вышла из комнаты, хлопнув дверью. Вошел Сергей. Было ясно, что он все слышал. Он улыбался.

– Молодец, поставила на место барыньку. А хозяина нет, в доме еще Пашка, но он собак не любит, и вообще никого, кроме мамочки своей, которая его избаловала, не признает. Так что помогать буду я.

Ну что ж, к лучшему.

Я более внимательно осмотрела Джоя. Явно, что утром он был в лучшем состоянии. Надо бы отцу его посмотреть.

– Ему давали воду?

– Да, он нормально пил.

– Кто давал?

– Один раз я, потом Светлана Борисовна.

– Не нравится мне все это, – опять голосом отца сказала я. – Ухаживай за ним только ты, не подпускай других, кроме хозяина, разумеется.

– А что такое? – В его голосе было беспокойство.

– Еще не знаю. Так, вот это подвесь на штатив, на самый высокий крючок.

Я вставила катетер, включила поворотник, и лекарство стало медленно поступать в организм бедного пса. Процедура продолжалась около часа, за это время мы с Сергеем поговорили о том о сем, но больше о собаке. Что-то она меня беспокоила. В конце я вынула шприц, положила на ранку спиртовой компрессик. Мне захотелось погладить Джоя. Я стала медленно проводить рукой между ушами и почувствовала, как собака напряглась. У нее здесь болит! Но откуда могла быть травма на голове? Если только…

Я решила, что обязательно должна сообщить об этом отцу. Мне не хотелось звонить ему из этого гадюшника. Я собрала свои вещи, опять наказала Сергею присматривать за собакой. Он порывался проводить меня, но вошла мадам и, не сказав ни слова, распахнула передо мной дверь. Я выразительно посмотрела на Сергея, чтобы тот остался.

Я облегченно вздохнула только тогда, когда отошла на порядочное расстояние от дома. Теперь можно позвонить. Я никому не говорила, что у меня есть мобильный телефон и, уж конечно, не показывала его. В нашем городке он был редкостью, конечно, у таких, как Исмаиловы, он имелся, но таких было мало. Отец запретил мне даже говорить о нем кому-то. Он велел мне пользоваться им только в экстренных случаях. Вот теперь и был такой.

Я позвонила отцу и рассказала, что самочувствие Джоя хуже. Про травму на голову тоже сказала. Он ответил, что должен сделать все для спасения собаки, поэтому выедет мне навстречу на машине. Я успокоилась. Отец все сделает, как надо.

Я шла и наслаждалась летним зноем, пением птиц, беспричинной радостью молодости. Вдруг я услышала, что сзади едет машина. Я свернула на обочину, чтобы дать ей проехать и чтобы она не обдала меня облаком пыли. Но машина неожиданно остановилась рядом со мной. За рулем был Пашка. Нехорошее предчувствие кольнуло меня. Очень нехорошее. Я еще в школе замечала иногда его расширенные зрачки. Сейчас его глаза были совершенно черные.

– Садись, подвезу медицинского работника!

– Спасибо, я пешком.

– Садись, говорю, я два раза не предлагаю. У меня даже записи «Квин» есть. Хочешь, включу?

И он врубил на полную мощность We Will Rock You.

– Нет, я дома музыку слушаю.

Пашка стал вылезать из машины.

Я стояла, как последняя дура. Я не могла поверить, что он попытается сделать со мной что-нибудь. А он схватил меня за руку и стал толкать к машине, думая, что его сто килограммов помогут меня одолеть. Я вышла из ступора, применила свой коронный приемчик, в результате которого он остался лежать у машины, а сама бросилась в лес. Я плохо понимала, что делаю, надо было бежать по дороге, но я не сообразила. Как меня учил тренер, лучшее, что можно сделать, если это не поединок на соревнованиях, – это убежать. Ревела музыка, я пробиралась сквозь лес, слышала, как за мной трещат ветки, видно, не сильно я ему врезала, раз он так быстро очухался. Я на бегу схватила палку, не Бог весть что, но можно будет отбиться. Он догонял меня. Надо свернуть к дороге, может, отец подъедет, или хоть кто-нибудь. С наркоманами договориться нельзя. Я понимала, что если он схватит меня, то изнасилует и убьет. И никто никогда не узнает, что произошло. Я разозлилась, и злость придала мне силы. Не буду убегать от него, придется защищаться до конца. Но живой не дамся. Пашка догнал меня. Тяжело дыша, весь мокрый от пота, пот стекал даже по подбородку, он хотел приблизиться ко мне, я не хотела его подпускать так близко и ударила палкой. Но, видно, голова дубовая, удар прошел по касательной, и он повалил меня, стал рвать одежду. Я сопротивлялась как могла. Он замахнулся на меня рукой с кастетом, но я не дала ему себя ударить. Я ударила его коленом в пах – уж чего-чего, а изнасилования не будет! Он ослаб, я пыталась выползти из-под него, это было тяжело. Мои длинные волосы зацепились за пряжку на его джинсах, я их рванула, рывком, вскочила и с остервенением, которого в себе даже не ожидала, начала лупить ногой по его жирной вонючей спине, по почкам, по голове. Хорошо, что я была не в босоножках, а кроссовках. Я остановилась только тогда, когда услышала, что музыка на дороге смолкла. Я стояла, тяжело дыша, вся разодранная, в ссадинах и крови, которая текла у меня из носа, а Пашка валялся в траве, не подавая признаков жизни. Неужели без сознания? Я не могла заставить себя пощупать его пульс. Вряд ли я его убила. Хотя хорошо было бы. Я побрела к дороге, пробираясь сквозь валежник. Как же я ухитрилась добежать сюда? По дороге у меня начали стучать зубы, и началась истерика. Когда я вышла на дорогу, увидела отцовскую машину и его, стоящего на дороге, я уже не могла сдержать себя. Я бросилась к отцу с воем, с таким же, с каким животные просят помощи и защиты, когда им больно. В этот момент я была таким животным – и мне надо было только обнять отца, уткнуться ему в плечо и завыть.

Моя истерика была недолгой: отец молча усадил меня в машину и сделал успокоительный укол. Потом залил мне нос перекисью. Впрочем, кровь уже шла меньше. Отец осмотрел меня, руки, ноги, ребра – ничего не сломано.

Его самого почти трясло, и я, уже придя в себя, успокоившись сама, видела, что он еле сдерживается. Я рассказала ему все. Теперь мне было страшно, что я так избила Пашку. Наверняка меня убьют за это. В лучшем случае посадят. Что будет с родителями? В этот момент я вспомнила предсказание цыганки, что меня ждет зло. Вот оно, зло! И что, я должна простить? Никогда!

Отец вышел из машины и позвонил по телефону. Разговор был коротким.

Он вернулся, сел рядом со мной и сказал:

– Сейчас приедет Исмаилов. Я ему все рассказал. Ничего не бойся. Он нормальный мужик. Все образуется, дочь. А вот что с этой сволочью делать…

Первый раз я услышала от отца бранное выражение. Он никогда ни о ком не говорил плохо. Я сказала:

– Пап, давай я позвоню охраннику, Сергею, может, он приедет и посмотрит, что с Пашкой?

– Нет, сейчас сам Исмаилов подъедет, он недалеко, пусть сам решает.

И действительно, минут через десять показался черный джип. Резко затормозив, он остановился на дороге. Теперь уже три машины загораживали проезд: Пашкина, отцовская и исмаиловская. Исмаилов с шофером вышли оба из машины. Я тоже вышла, хотя мне это далось с трудом. Вид у меня был кошмарный, я знала, но не было воды, чтобы смыть кровь, а блузка была вся порвана. Я придерживала рукой ее на груди, потому что клок был вырван, а лифчик остался валяться в лесу. Лицо я кое-как вытерла, но запекшаяся кровь осталась.

Исмаилов подошел ко мне:

– Он успел… – видимо, он хотел спросить, изнасиловал ли он меня, но не смог договорить. Я помотала головой.

– Нет, я его избила, он в лесу, без сознания.

– Избила его?

– Мне кажется, он не соображал, что делает, я не знаю, мне кажется, – я тоже не могла договорить, но все же заставила себя сказать, – я думаю, он под наркотой.

– Он там? – Исмаилов кивнул в сторону леса.

– Наверно. Я хотела убежать от него, он догнал, и…я оставила его там, он лежал на земле.

– Можешь показать место?

– Нет! – я так резко прокричала это, и слезы хлынули из глаз ручьем. Успокоительное не очень-то подействовало. У отца была доза для небольшого животного, а для такого животного, как я, этого надолго не хватило. Исмаилов сморщился, у меня опять потекла кровь из носу.

– Прости! – он почти выбросил это слово. Отец, стоявший рядом, молча запихнул меня опять в машину. Он был очень бледным.

– Папа, со мной все хорошо. Я забыла сказать… У Джоя на голове – может, это из-за удара кастетом?

Исмаилов услышал мои слова, повернулся ко мне и сказал без всякого выражения:

– Я убью этого урода.

Его шофер, видевший всю сцену, подошел и тихо сказал ему:

– Александр Ренатович, я его найду и приволоку, не волнуйтесь так.

– Давай!

Исмаилов повернулся к отцу:

– А вы поезжайте домой. Я вам обещаю, что никто ничего не узнает. С этой тварью я сам разберусь. Я позвоню… попозже.

И мы с отцом уехали.

Глава 5

По дороге мы молчали. Меня начало трясти. Я думала: почему я так глупо поступила, зачем побежала? И уж побежала бы по дороге, так было больше шансов кого-то встретить, а я рванула в лес. И ведь я занимаюсь карате! Я высокая, плечистая, когда я подаю в волейболе, мой удар достигает противоположной стены физкультурного зала! И вдруг меня как током ударило:

– Пап, зачем ты меня послал к ним?

Вопрос повис в воздухе, отец молчал. Потом, как-то передернулся и ответил:

– Понимаешь, Исмаилов вроде неплохой мужик, да, знаю, он крышует игорный бизнес и так далее, но он животных любит, и с женой не повезло… Пашка ведь не его сын, он его усыновил, с ним всегда было много проблем, он ревновал мать, плохо учился, а теперь и наркотики… Откуда только берет. Короче, Исмаилов убедил меня, что Пашке ты нравишься, он хочет с тобой общаться, дружить, и твое посещение их дома, может быть, даст ему шанс поближе познакомиться с тобой.

Я фыркнула:

– Да уж, поближе!

Я не могла упрекать отца. Он такой хороший человек, и всех меряет своей меркой. Может, и Исмаилов не предполагал, что произойдет? Судя по его реакции, не предполагал.

Я вздохнула. А здорово я его отделала! Что бы там дальше ни произошло, он поплатился! Почему только мне так погано? Что я сделала не так? И почему я обвиняю себя, ведь он хотел меня изнасиловать! А если бы ему удалось, как бы я смогла после этого жить? Нет, все я сделала правильно, и мне бояться нечего!

– Прости меня, дочь. Я не мог предположить… Прости…

Я посмотрела на отца и увидела, что он плачет. Крупные слезы катились по его щекам. Вид плачущего отца – это потрясло меня больше, чем нападение Пашки. Я поняла, что он не просто потрясен случившимся – он просто убит. Он будет переживать больше, чем я, винить себя. И я сказала:

– Пап, ты не виноват. Это случайность. И вообще я могу за себя постоять, не зря я хожу на карате. А теперь буду на бокс ходить. Пап, пожалуйста, мы сильные, мы все выдержим. Давай подумаем, как меньше маму напугать. Мне надо переодеться, как бы это сделать?

Отец остановил машину, обнял меня, его плечи вздрагивали. Я испугалась, что у него будет сердечный приступ.

– Прими что-нибудь от сердца, пап.

Он отстранился от меня, погладил по волосам и кивнул. Молча. Я вытащила его сумку и достала нитроглицерин, сунула ему в рот. Он криво улыбнулся. По-моему, он не мог говорить.

– Пап, отвлеки бабушку, а я влезу в окно и переоденусь. Хорошо?

Он опять кивнул. Потом завел машину, и мы доехали до дома. Я вышла раньше и прошла через заднюю калитку. Услышала, как хлопнула дверь машины, и голос бабушки:

– Юра, ты уже вернулся? Как собачка? А Лидочка в магазин пошла. Да что с тобой?

Спокойный голос отца (я понимала, как дается ему это спокойствие) ответил:

– Все в порядке, устал немного, надо лечь.

– А где же Верочка?

– Она решила пойти искупаться, сейчас вернется.

Молодец, папа! Ведь никогда врать не умел, а сейчас во дает! У меня аж настроение улучшилось. Может, все обойдется? Спокойная ложь отца внушала такую уверенность, что я спокойно влезла в открытое окно, не боясь быть замеченной, быстро пошла под душ, смыла с себя кровь и грязь и только тогда увидела синяк на скуле. Да, скрыть не особо удастся. Я вышла из душа, пошла в свою комнату, переоделась, схватила купальник, намочила его и повесила в ванной. Вытряхнув всю косметику, которой было не так уж много, я нашла тональный крем и начала замазывать синяк. Да уж, не тут-то было! Стал, конечно, побледнее, но все равно видно. Ладно, что-нибудь придумаю.

Я спустилась вниз, папа лежал на диване, бабушка суетилась на кухне. Я веселым голосом ей крикнула:

– Бабуля, я пришла! – и подошла к отцу.

Он был очень бледный.

– Сделай мне укол, дочь, пока бабушка не видит.

– Может, ты перейдешь в спальню?

– Да, помоги мне встать.

Отец был плох. Господи, неужели инфаркт? Нужен врач.

Я помогла ему лечь на кровати в спальне, а сама бросилась к телефону и вызвала «Скорую». Когда диспетчер услышала фамилию, она охнула, переспросила:

– Юрий Валентинович? Инфаркт? Сейчас машина приедет. Я потороплю.

Я поблагодарила ее и побежала к отцу. Он сказал:

– Кому ты звонила?

– Пап, не волнуйся, сейчас приедет «Скорая», и тебе сделают укол, у нас ведь даже нет лекарства, только успокоительные.

– Ладно, иди встречай мать, но ничего не рассказывай ей.

– Хорошо.

Я вышла из дома и подошла к калитке. У меня было свое мнение о том, надо ли что-то говорить маме. Я считала, что надо, иначе она будет чувствовать, что что-то не так, и от этого переживать еще больше. Я решила ей все рассказать, но смягчить некоторые моменты.

Мама и «Скорая» появились одновременно.

Мама испуганно спросила:

– Что-то с мамой? – бросила мне сумки и побежала в дом. Я поплелась за ней.

Врач «Скорой», наш знакомый, неплохой кардиолог, пошел к отцу. Я успокаивала маму, и она вошла к папе почти нормально. Мы стояли все втроем: мама, я и бабушка, прижавшись друг к другу, казалось, мы дышали одним дыханием, и наши сердца бились одинаково часто. Мы смотрели, как врач осматривает отца, тихонько расспрашивает о характере боли, медсестра снимает кардиограмму. Даже без вопросов врача мне было ясно, что у отца инфаркт. Надо в больницу. Единственное, что меня утешало: я знала, что для моего отца, практически своего коллеги, врачи сделают все возможное.

Дальше все было как во сне. Кардиограмма подтвердила инфаркт, мама бросилась собирать вещи в больницу, врач звонил по телефону, медсестра делала укол, бабушка плакала, а я стояла, оцепенев, и вспоминала, как у отца в машине текли слезы. Все из-за меня! Отец на грани жизни и смерти из-за меня! Страшная ненависть к Пашке и его семье ворочалась у меня в сердце. Нужно было убить эту гниду, убить, а я струсила, убежала! Я представила, как я с наслаждением бью лежащего Пашку, как душу его голыми руками! Да, надо было так сделать! А потом позвонить Сергею, и он бы избавился от трупа. Может, отец бы ничего и не узнал, зря я ему позвонила! Если в какой-то момент у меня возник страх из-за того, что я так отделала Пашку, то теперь я просто желала ему смерти. Вот так я стала кровожадной злобной тварью. Правда, скоро это состояние сменилось страшной болью из-за отца, надо было ехать в больницу, некогда было строить планы мести. Бабушка осталась дома, а мы с мамой поехали с отцом.

Этот кошмарный день все еще тянулся, когда к нам в коридоре подошел другой уже кардиолог, молодой, недавно приехавший в наш город. Видимо, он думал, что из-за его молодости ему не будут доверять, и он сказал:

– Положение стабильно тяжелое. Мы посовещались с врачом, который привез (он заглянул в историю болезни) Юрия Валентиновича, и решили делать операцию. Иначе…

Мама охнула, я взяла ее за руку и сжала.

Я спросила:

– Когда назначена операция?

– Завтра в девять.

– К нему можно?

– Да, только ненадолго.

Мы пошли в палату в сопровождении врача.

Отец пытался улыбнуться, бодрился, мама со слезами целовала его руку, у меня от этой картины сердце кровью обливалось. Я обняла отца, сказала: «Все будет хорошо, я обещаю!», – и вышла из палаты. Врач вышел за мной. Я опять села на банкетку в коридоре, а врач спросил меня:

– Откуда такой синяк?

Я отмахнулась:

– Какая разница! Лучше скажите, кто операцию будет делать.

– Я и буду.

– Как вас зовут?

– Илья. Илья Андреевич. Карелин.

– Илья Андреевич, каковы шансы на успех?

– Трудно сказать. А вы что, медик?

– Нет, но буду медиком. И кое-что понимаю. И инфаркт распознать могу.

– А сколько вам лет? Вы учитесь в медицинском?

– Я перешла в одиннадцатый класс.

– Просто выглядите старше.

– Доктор, мой отец… Он ветеринар, его все в нашем городе знают. Он ведь не старый, ему всего сорок пять лет. Он должен жить!

На этих словах я заплакала и закрыла лицо руками. Сил больше не было. Илья ушел и вернулся с медсестрой, которая несла в стаканчике корвалол. Он влил в меня лекарство, но я знала, что не успокоюсь. Я чувствовала, что и мне надо отдохнуть. Илья вернулся в палату к отцу, потом вышел и опять позвал медсестру. Я видела, как она внесла чистое белье в палату, там была свободная кровать. Я поняла, что мама остается на ночь в больнице. Илья подошел ко мне.

– Сейчас все хорошо. Идите домой. Придете утром.

Я с трудом поднялась с банкетки. Медсестра, я ее знала, ее звали Зоей, взяла меня под руку:

– Я ее провожу!

Она проводила меня до крыльца, утешая и уговаривая успокоиться, но от усталости я почти не слышала ее слов. Как зомби, я дошла до дома, думая, что надо еще успокаивать бабушку.

Бабушка держалась на удивление мужественно. Она даже заметила мой синяк и спросила про него. Я отмахнулась, мол, ныряла в речке и ударилась о корягу. Вряд ли она поверила, но расспрашивать перестала. Она все еще занималась какими-то делами, а я мечтала только об одном: добраться до кровати. Я еще не успела лечь, как зазвонил мой мобильник. Я схватила телефон, не посмотрев на номер, подумала, что из больницы. Но я услышала голос, который слышала только один раз, сегодня утром, и забыть который не смогу никогда:

– Ты очень пожалеешь о том, что сделала! Ты пожалеешь, что на свет родилась! Твой папаша сдохнет, а потом и ты отправишься на тот свет! – я онемела, и в этот момент услышала звуки борьбы, видимо, кто-то вырывал телефон, а потом я услышала голос Исмаилова:

– Вера, не слушай ее, прости, ничего не бойся!

Раздались гудки. Я сидела на кровати, раздавленная всеми событиями этого дня. Кончится он когда-нибудь? Я повалилась на кровать, уткнулась в подушку, чтобы заглушить рыдания. Папа, папочка мой, неужели они что-то сделают в больнице, неужели убьют его? А я валяюсь здесь и реву вместо того, чтобы быть с ним!

Опять зазвонил телефон. В этот раз я посмотрела: звонил охранник Исмаилова, Сергей.

Я ответила, но в моем голосе еще звучали слезы, потому что он сказал:

– Успокойся, пожалуйста, все будет хорошо. Меня хозяин отправляет в больницу, дежурить у твоего отца. Я никого не пущу, будь уверена. Сам он утром приедет, когда с сыночком разберется. А хозяйкины слова не слушай, она дура.

– А что с Пашкой?

– Да все хорошо, жить будет. Завтра отправится в Москву, а потом в Лондон, вместе с мамашей. Ты сама-то как?

– Нормально. За отца боюсь.

– Я знаю, что завтра операция. Ты ложись спать, а завтра и увидимся.

Я так и сделала. Не знаю, сумел ли успокоить меня Сергей, или я так устала за этот бесконечный день, но меня просто вырубило.

Глава 6

Наутро в больнице было столпотворение. Меня и бабушку впустили рано, в восемь, чтобы мы могли поговорить с папой. Сергей был там, сидел у палаты. Увидев нас, он встал, я молча кивнула ему, говорить просто не могла. Но нас очень быстро выперли, потому что отца надо было готовить к операции. Операция на сердце! В нашем захолустье! Я надеялась на добросовестность врачей, которые знали папу, дружили с ним. Мы сидели в коридоре, когда пришел врач, Илья Андреевич, с очень довольным видом. Мы с испугом посмотрели на него. Он сказал: «Из Москвы едет известный хирург-кардиолог. Его вызвал какой-то олигарх. Он и будет делать операцию. У него лекарства, инструменты. Не волнуйтесь, все будет хорошо. Я буду ассистировать. Для меня это честь».

Мама недоумевающе посмотрела на меня, а я только подумала: «Интересно, сколько Исмаилов пообещал заплатить этому светилу медицины?» Почему-то я была убеждена, что местные врачи сделают все, как надо. Ну что ж, светило так светило. Исмаилов так расплачивается за сынка. Как только я вспомнила о Пашке, о его матери, сразу навалился страх.

Приехало светило. Началась операция. Маму трясло. В больницу пришли родственники: мамина двоюродная сестра с мужем, приковыляла бабушкина приятельница с костылем, и даже прискакала подружка Анька, которая, как выяснилось, только сегодня приехала и сразу узнала о таком несчастье. Мы все толпились в коридоре, пока дежурный администратор не велела выйти всем, кроме ближайших родственников. На Сергея этот приказ не распространялся, он стойко сидел теперь уже у двери операционной, и я его не видела.

Я тоже вышла на улицу, Аньке не терпелось расспросить меня обо всем, что произошло в ее отсутствие.

Я мысленно была в операционной, представляла, как папе дают наркоз, потом вскрывают грудную клетку… Я замотала головой, чтобы отогнать эту картину. Анька спросила:

– Помнишь ту цыганку, от которой я убежала?

Я сквозь зубы процедила:

– Как такое не помнить!

– Значит, она правду сказала? Что тебя зло ждет, что ты многое потеряешь? А может, она тебя прокляла?

Я и не думала, что она все так хорошо запомнит, ведь это событие произошло весной.

– Эх, Аня, зря я тебе рассказала, чушь все это, во-первых, она меня не прокляла, а если и прокляла, я в проклятия не верю, значит, на меня не подействует! – я бодро отвечала Аньке, а сама вспомнила все происшедшее так ярко, как будто это было вчера. Неужели предсказание было правдой? Я замотала головой. Нет, не может быть! А Анька продолжала болтать:

– Ну ладно, ладно, успокойся. А правда, что о Пашке говорят?

Я вернулась в настоящее и с удивлением уставилась на мою лучшую подругу. Я даже толком не смогла ее разглядеть в больнице. Она перекрасила свои волосы в рыжий цвет, ее зеленые глаза округлились от всех событий и больше всего она напоминала мне маленького взъерошенного котенка.

– А что говорят о Пашке? – осторожно спросила я.

Анька замялась.

– Ну! – поторопила я подругу. – Сказала «А», говори «Б».

Она обиженно захлопала ресницами:

– А я еще ничего не сказала, я только спросила…

– Ты мне подруга?

– Ну, подруга.

– Тогда говори все, что знаешь. И откуда знаешь, ты ведь только приехала.

– А мне сразу Зойка, медсестра, позвонила, сказала, что у твоего отца инфаркт. Она же моя соседка.

– Так, дальше! – потребовала я.

– Слушай, ты так изменилась, такая грубая стала… – в голосе подружки звучала обида и недоумение.

– А ты понимаешь, что сейчас моего отца режут, что у него операция на открытом сердце, что может быть любая нештатная ситуация, что он может… – я всхлипнула и говорить больше не могла.

Анька обняла меня и повела на скамейку под тополем, усадила, вытащила платок и стала вытирать мне слезы, все время приговаривая:

– Ну прости меня, дуру, все будет хорошо, он ведь молодой, сильный, врач из Москвы приехал, все нормально будет, вот увидишь!

В результате она тоже захлюпала, и через мои и свои всхлипывания поведала мне наконец, какими сплетнями обросли вчерашние события.

Оказывается, основным источником информации были наши медицинские работники. Ведь городок маленький, все друг друга знают. А версия такая: Пашка измывался над собакой (что недалеко от истины), отец мой ее вылечил и пошел выяснять с ним отношения. В процессе выяснения отец избил Пашку, а сам от пережитых волнений получил инфаркт. Исмаилов, который своего пасынка терпеть не может, хочет отправить его куда подальше, а отцу моему заплатил миллион долларов, чтобы он не обращался в суд. Кроме того, вызвал лучшего врача и поставил у палаты охранника.

Пока я выслушивала эту версию, я то холодела от страха, то покрывалась липким потом. Я все ждала, когда же речь зайдет обо мне. И дождалась. Оказывается, я пошла на речку, а Пашка, злой на моего отца, хотел меня утопить, но я сопротивлялась, вот от чего у меня синяк на лице, но утопить меня не дал охранник. Я вкрадчиво сказала:

– Ты знаешь, Анюта, а ведь все так и было. Кроме одного.

– Да ну! Я думала, половину приврали. А чего не было-то?

– А вот миллиона и не было. А жаль, – я произнесла это с таким несчастным выражением лица, что Анька не выдержала и прыснула, и даже мне смешно стало.

– Ну дела, – глубокомысленно подвела итог Анька. – И все в один день. Ну что мне стоило на день раньше приехать? Была бы в курсе всех событий.

– Ты и так все знаешь.

– А как он топил-то тебя? Пашка? Он ведь к тебе неровно дышит.

– Ничего он не дышит, – злобно сказала я. – Наркоман он, не соображал, что делал. Анька, прошу тебя, никому ничего не говори. Пожалей отца моего. Ведь его и посадить могут.

– Да что ты! – ахнула подруга. – За то, что Пашку избил?

– Во-во, за это. И не посмотрят, что инфаркт, – мне стало уже так тяжело от всего: от нагромождения этой лжи, от неизвестности, как проходит операция, от бессилия что-то изменить.

В это время на крыльцо больницы вышла мама. Я подбежала к ней, она обняла меня и прерывающимся голосом сказала:

– Все хорошо, доченька, все хорошо. Операция прошла успешно. Теперь все будет зависеть от ухода. Круглосуточный монитор уже поставили, это профессор привез с собой. Сиделка тоже из Москвы. Александр Ренатович всех заставил побегать. И ведь его-то нет, он в Москву поехал, все по телефону.

– Можно к папе?

– Нет, пока он в реанимации, нельзя. Иди домой, отдохни.

– Мам, а ты?

– А я в клинику, посмотрю, как там дела, а потом сразу домой. А бабушка пока здесь посидит, ей разрешили. Иди домой, иди, вон Аньку свою возьми с собой, пусть тебе компанию составит.

– Если тебя долго не будет, я сама за тобой приду.

– Нет, я быстро.

Мы с Анькой, не заходя в больницу, поплелись ко мне домой.

За калиткой голодные псы от радости, что видят меня, стали прыгать, как мячики. Я и забыла про всех, надо их кормить, убирать за кошками. И поесть надо что-то приготовить.

Мы с Анькой побежали ко мне домой. По дороге она рассказала, как гостила у родственников в Крыму, с какими ребятами познакомилась, уговаривала меня на следующее лето поехать вместе с ней. Ну, надо еще дожить до этого лета!

Глава 7

Дома, пока я кормила животных, Аня начала готовить обед, потом я присоединилась к ней. Мы, две несравненные поварихи, сварили какой-то супчик, он получился зеленого цвета, наверно, зелени слишком много бросили, поджарили котлеты (слава Богу, фарш был) сварили картошку. Ну, будет что поесть маме и бабушке. Мы поели сами, вроде все съедобно. Что-то мама не идет долго. Да и бабушке надо вернуться, она же не двужильная, ей надо отдыхать. Я томилась-томилась, потом позвонила на мобильный маме. Сердце сжималось. Почему-то я ждала самого худшего. Мамин телефон не отвечал. Я решила идти в больницу, Анька увязалась за мной. Подходя к больнице, мы увидели Зойку, медсестру, она шла домой с дежурства. Обычно она всегда болтает с нами, а сейчас она прошла мимо, как бы не замечая меня. Я остановилась.

– Аня, – сказала я, – Анечка.

В горле у меня пересохло. Я бросилась бегом к больнице, за собой я слышала только крики:

– Да куда ты летишь? Подожди!

Я ворвалась в больницу, побежала по коридору, ударяясь обо все выступы и ничего не чувствуя, подбежала к реанимации. Около палаты никого не было. Я остановилась у двери. Не было сил ее открыть. Я выдохнула и вошла. На высокой каталке лежал отец, с головой накрытый простыней, а рядом плакали мама и бабушка. Они даже не прореагировали на мое появление.

Я бросилась к папе, содрала простыню и увидела бледное лицо с закрытыми глазами. Оно было спокойным и очень красивым. Я не могла поверить в его смерть. Я села на кровать и взяла его за руку. Она была еще теплая.

– Папа, папочка, проснись, – тихо позвала я, а потом начала кричать:

– Папа, папа!

Потом ничего не помню. Я потеряла сознание.

Похороны отца и все, что им предшествовало, я вижу как в тумане. Не помню, как я оказалась дома, около меня по очереди сидела мама, бабушка и Анька. Потом было отпевание в церкви, кладбище, холмик, заваленный венками. Пришел весь город на похороны отца. Был Исмаилов. Он дал денег на все. Я не могла смотреть на него. У меня не было никаких чувств, но я не могла смотреть на него. На поминки, которые прошли в местном ресторане, я не пошла. Я сидела у реки и смотрела, как течение уносит маленькие листочки березы, травинки, лепестки цветов. Я смотрела и не видела ничего. Не видела никого и ничего. Горе раздавило меня. Мне показалось, что у меня отобрали самое дорогое, несправедливо отобрали. Он такой молодой! Был. Все в прошлом. Кто меня погладит по голове, кто научит премудростям обращения с животными, кто скажет, что гордится мною? Папа, папочка мой! Видишь ли ты меня? Чувствуешь ли что-нибудь? Увижу ли я тебя когда-нибудь? Ты был самым добрым и понимающим отцом на свете! Таких людей, как ты, больше нет, и никогда не будет. Ты отдал всего себя людям, работе, не ездил в отпуск, и днем и ночью шел на вызов и делал все, что мог! А теперь? Мы остались одни. Мама и бабушка сразу постарели на десять лет. Мама стала похожа на бабушку. Бедная мама, сколько ей досталось! Несправедливо, несправедливо, что мой отец мертв, а Пашка жив! Это из-за него все случилось! Зачем я позвонила отцу? Почему не добила Пашку до смерти? Хотя это бы ничего не изменило.

Продолжить чтение