Читать онлайн Горбуны1.Калашниковы бесплатно
Горбуны
Часть 1. Калашниковы
Посвящается моим американским друзьям-протестантам
Эрику и Мейсон Хейстанд (Eric and Meison Heistand)
Рейчал Кулбертсон (Вайт) Rachel Culbertson (White)
Рэнди Шопенгауэру (Randy Shopengauer)
Джессике
Сэнгвин (Sanguine)
Эмили
Алине (Анне)
Энн Гаррисон (Anne Garrison)
Кевину (Джону) Спенсерхолду (Kevin (John) Spenserhold)
И, конечно, же Джошу Роджерсу (Josh Rogers)
И всем неупомянутым, но приезжавшим в Краснодар с религиозной миссией и не только летом далекого 2003 года
Многие диалоги я приведу на русском, потому что слишком много переводить и не хочется художественную прозу писать на чужом языке, но некоторые фразы оставлю на английском, чтобы сохранить впечатление от другого (иностранного) языка и чужой культуры.
…На конце веревки, на высоте двух туазов над мостовой, закачалось тело несчастной девушки с человеком, вскочившим ей на плечи. Веревка перекрутилась в воздухе, … по телу цыганки пробежали страшные судороги…. Священник тоже глядел на эту ужасную группу, на мужчину и женщину – на паука и муху…
Квазимодо поднял свой взор на цыганку, тело которой, вздернутое на виселицу, билось в последних предсмертных судорогах под ее белой одеждой…
В.Гюго «Собор Парижской Богоматери»
***
Шерил Блэк ехала в Россию ослепить какого-то известного писателя будущего, ей знакомый оракл предсказал. Таблетка со «слепотой» грела ей карман куртки. Как оказалось, этим писателем была я. Это была таблетка сестры парня, соблазнившего ее замужнюю мать… Но эта история не о том…
***
– Ты или вылезешь, или сдохнешь! Желаю тебе вылезти, – сказала мне учительница по русскому языку, подменявшая мою классную руководительницу перед моим поступлением в университет. В наше время такие свидетели, как я, не выживают. А она желала мне выжить… – Спасибо. Буду стараться! Попробую… Попробую выжить… – Она имела в виду мое свидетельство по делу о похищенных детях. Только я поняла это много лет спустя…
Часть 1. Американский английский
Осколок
Изобрели таблетки. Все дорвались до медицины. Медицина стала повсеместной. Убийства стали замаскированными и более гуманными. С помощью раковых опухолей смерть стала отсрочена во времени и менее заметна – по десять лет жить можно «тикающими». И врачам нравится – опухоли вырезают, хирургия процветает, химиотерапию разрабатывают – врачи придумали себе работу, есть, чем заняться. Теперь умирали дважды. Первый раз – когда пили таблетки «смерти», рак не лечится, если он не гормональный. Второй раз – непосредственная смерть. Медикам лишь бы издеваться…
– Надо же от чего-то умирать, – говорили врачи, а потом и мы, вслед за ними. Развели опухоли. Врачи решили, что из-за плохой экологии теперь будем умирать от рака… Сначала стариков убивали по алфавиту – имя и фамилия чем ближе к центру, тем дольше жили. Потом стали убивать по «нужности» обществу и т.д.
Некоторые растворяли «таблетки смерти» себе, чтобы преуспеть в карьере. Например, актеры, чтобы сыграть пару ролей или крупную роль в телесериале. Растворить себе таблетку – стать «козленочком», «напиться яда рака». Выпив таблеток, такие люди начинали «тикать». Становились бомбами замедленного действия. Они могли жить еще долго, до десяти лет, потом пили катализатор, вылезала опухоль, и они еще лет десять могли лечиться, потом соответственно умирали. У каждого по-разному. От выпитой таблетки до смерти могло пройти до двадцати пяти лет, как у моей мамы, а могло и пару месяцев. Маме растворили даже не целую таблетку, а осколок. Потом через десять лет на селене вылезла раковая опухоль. Просто до осколка она была живая и здоровая и могла прожить хоть до ста. А после – она стала обреченной, смертницей, дайте только срок, неизбежно через несколько лет умирающей, бесплодной и до конца дней одинокой – такие женщины не могли родить, не могли вести половую жизнь – «опухоль» могла передаться и детям, и мужу при половых контактах. Когда ей незаконно растворили осколок в чае, маме было тридцать восемь – вся жизнь еще впереди. Можно и замуж выйти. И ребенка родить. Но не ей. Не «тикающей» бомбе. В тридцать восемь на ней поставили крест, как на женщине. У нее уже не было шанса жить долго. А она еще хотела семейного счастья…
Потом маму мгновенно медикаментозно состарили, придумав заболевание щитовидной железы, увеличив дозу гормонов, она сильно поправилась. У нее была жизнь, было возможно женское счастье! А после той чашки чая его не стало!
В сорок восемь в витаминах она пропила селен, мамин катализатор, и ее бомба «взорвалась»! Через полгода у нее обнаружили маленькую опухоль в груди – агрессивный рак третьей степени, мгновенно разрастающуюся. Опухоль вырезали, удалили левую грудь, сделали химиотерапию помогающим ей препаратом, созданным специально под эту опухоль, и облучение. Дорогой препарат ей дали «по ошибке», под мою тогда уже «утреннюю звезду». И она прожила еще десять лет, потом опять селен, опять «взрыв», рецидив в поджелудочную железу, рак на этот раз четвертой степени и опять химия, которая все равно не помогает. Через два года непрерывной химиотерапии все равно смерть. У медиков правила «взрывать бомбу» каждые десять лет, и никто эти правила нарушать не будет. Тем более в мамином случае. Мама умерла в шестьдесят с метастазами по всему телу. С сорока восьми она лечилась и жила без одной груди.
Маме достался осколок от таблетки для одной неверной жены.
Ее подруга, тетя Оля, растворила ей осколок в чае на море. Сказала, что если мама не выпьет этот чай, она растворит этот осколок мне. Мы тогда втроем поехали на море: я, мама и тетя Оля отдохнуть на побережье.
Тетя Оля медикам дала отчет, что растворила осколок от опухоли в теле другой своей подруги, тетя Тани, гены которой подходили для эксперимента. Ее родители были з доровыми долгожителями, и она сама могла похвастаться отменным здоровьем, без хронических заболеваний. Тетя Оля подделала анализы – договорилась с врачом, обеспечив ее сыну обучение в вузе на бюджете, тетя Оля была кандидатом наук, доцентом и работала на кафедре в техническом университете, как и ее мать. После осколков в анализах всегда был рост лейкоцитов. У мамы резкий рост лейкоцитов был, а у тети Тани нет, когда она сдала анализы потом сама. Так дедушка с бабушкой поняли, что маме растворили осколок и у нее теперь «пассивный» рак, активный рак – после катализатора, в мамином случае селена, активации бомбы. Но даже мизерные осколки приводили к смерти.
Маме растворили незаконную опухоль на море в солнечное затмение в 1998 году, нарушив все правила, возможные и невозможные. И «прикрыли» все это «плащом» – чтобы якобы никто ничего не узнал. Маме было тридцать восемь, когда она «затикала». И стала смертницей. Знали ли медики, в чьих телах они растворяли таблетки смерти, вызывающие рост раковых опухолей, и где оказывались осколки таких таблеток? Кому в итоге их отдавали и зачем? Смерть всем раздают, а кого убивают – неизвестно… Врачи бесплатно раздают смерть…
За мою смерть всегда много платили предателям.
Время было сложное, талантливых детей раковыми опухолями косили. Мне свидетельство притянули, спасали, как могли. Насколько уж я была талантлива в свои девять, когда меня сделали свидетелем, сказать сложно. Тогда часто играли в рулетку – крутили и пили то опухли, то инсульты, то инфаркты и «зажигали себе гейзеры». Но в эти игры играли смертники. Кого уже продали или за что-то убивали.
Меня не могли просто так убить, потому что я была крутым свидетелем. Поэтому они решили убить мою маму – развели предателей! Желая так убить мать ребенка с большим потенциалом и замаскировать ее смерть. Тетя Оля думала, что маму бросят под машину через год или два и никто ничего о ее проделке не узнает… Тогда так делали многие, растворяли осколки в телах скоро умирающих.
Мама думала, что если меня, как свидетеля убьют, как убивали остальных свидетелей, она сама пропьет витамины с селеном и умрет, таким образом совершив самоубийство.
Всем я нужна была мертвой. И только маме я нужна была живой… Всем на меня было наплевать, умри я – потеряют свидетели, есть еще Маша… Свидетелей развести легко – показал пару фоток, ткнул пальцем в пару людей на улицах – вот тебе и свидетель. Так зачастую и делает наша полиция…
Когда мама «затикала», мне было четырнадцать.
Так тетя Оля якобы нашла гены, которые могут переварить рак, растворив осколок в теле другого человека, подделав анализы, выдав здорового человека за больного, обманывая врачей. Потом пустили клич, что эту опухоль якобы можно переварить. Вот люди стали тогда «мамину» опухоли глотать. Думая, что ее можно переварить и не умирать от рака потом. Теперь мамина опухоль, таблетки, ее распространяющие, стали популярны. Все пили эти таблетки, думая, что осколки можно переварить. Многие стали ее пить и ставить тебе гейзеры денег, поддерживая медицину, в надежде, что потом не умрут. И делать ничего не надо – выпил таблеточку, поставил себе гейзер и можно дальше, бездельничать! Думали, переварят опухоль, но рак никто не переваривает. Опухоли так созданы. И умирали потом от рака, заболевали и умирали. Рак никто не переваривал, и доза яда, как оказалось, была неважна. Таких стало слишком много… Хорошо, если они были богачами, могли еще пожить, а если бедняками, то умирали за считанные годы, никто долго не «тикал».
Тетя Оля постаралась, выбрала опухоль, от которой сильно не лысеют, которая хорошо лечится дорогими препаратами, от которой не умирают, крича от боли, и долго не сидят на сильных наркотических обезболивающих. Эта опухоль хорошо подходила богатым, она хорошо лечилась дорогими препаратами и на ней еще можно было пожить. Если бы я была богата к моменту маминого «второго» селена, могла бы мать лечить, могла ей помочь, но когда мама умирала, у меня не было и лишнего рубля.
Маму заживо закопали, растворили опять селен, чтобы доказать, что ее подруга незаконно двадцать лет назад растворила ей осколок опухоли. Чтобы доказать обман и потом наказать подругу мамы.
Мама умерла, когда мне было тридцать шесть. Ей еще повезло, ей «по ошибке» дали нужный препарат, так бы умерла на двенадцать лет раньше. Тетя Оля убила бы мать раньше, подмешав ей селен, но не получилось. Мать порвала с ней дружбу и все контакты. Специально продали дачу, по которой тетя Оля была соседкой. Селен ей в чашку было уже не подмешать.
Тетя Оля после того, как подделала анализы, жила в чести, стала завкафедрой, потому что поставила такой удачный генетический эксперимент над одной своей подругой, в то время, как другая ее подруга, уже бывшая, умирала от рака. Тетя Оля якобы нашла людей, которые «переваривают» рак. Тетя Оля даже с мамой фотографироваться не хотела, чтобы потом не было общих фотографий и никто через десять лет не мог доказать, что они вообще были знакомы. Все, конечно, это доказали.
Тетя Оля обманывала врачей, а люди умирали. И ничего не доказать. Тетя Оля говорила всем, что в ее случае гены подруги переварили рак, а другие гены этого сделать не смогли. Врачи даже тогда стали искать генетические мутации. Люди-тараканы прилетели разбираться с нашими генетическими аномалиями. Человеческий организм рак не переваривает…
Маму тогда врачи и убили, опять растворив селен, чтобы доказать, что тетя Оля лжет. Чтобы доказать ее вину. Только мамина опухоль давала такой рост в поджелудочную железу, только при ее опухоли не было сильных болей и облысения и т.д.
Мою маму просто убили за мой талант. За мою смерть всегда хорошо платили… Чтобы я сдохла побыстрее. Талант, который мог так никогда и не раскрыться. Потому что я была подающим надежды писателем. Чтобы я выросла в детдоме, где мне бы тут же растворили раковую опухоль. А еще лучше – умерла. Ее просто заживо сложили в могилу, не имея на это никакого права. Чтобы я не выжила в этом мире… Чтобы я никогда ничего не добилась. Чтобы я просто умерла… не стала писать… Чтобы мои книги так и не появились на свет… Чтобы моей жизни просто не было…
Тетя Оля ее просто убила! Полная безнаказанность! Чтобы я выросла без матери! Чтобы меня отправили в детдом! Оттуда я бы уже не вышла здоровой… После этой таблетки мама стала одинокая, бесплодная, «тикающая» и умирающая, дайте только срок.
Мама сама выбрала умереть, чтобы наказать свою убийцу, доказать, что ей растворили этот осколок, чтобы ее «подруга» не избежала наказания. Что ее убивают зря… Да и спорить с медиками мама не стала – врачей все бояться. Неизвестно, чем этот спор закончится – и детей покосят, и внуков. И редко такие споры заканчиваются в пользу пациента. Умные люди и в больницу стараются не ходить… Зайдешь туда здоровым, уйдешь больным… С врачами в игры никто не играет… Врачи даже не знают, чьи тела она убивают этими таблетками, кто растворяет эти «убийственные» осколки и в чьих телах. Врачи не несут абсолютно никакой ответственности за свои «таблетки смерти»… Кто дал эту таблетку тете Оле, и почему он не проконтролировал, где эту таблетку растворили?
Маму, не имея на это никакого права, просто заживо сложили в могилу. У нее забрали жизнь… тетя Оля забрала…
Чтобы доказать, маме второй раз растворили селен. Заставили выпить селен и умереть… Шанса жить у нее уже не было… И я знала, что я ее все равно похороню… Им всем надо было, чтобы она умерла, чтобы доказать преступление тети Оли, а то к ней «шел» денежный гейзер за «удачный» эксперимент… Чтобы доказать, что такие таблетки нельзя переваривать… Чтобы эти таблетки не пили массово, доказать преступление и прекратить смерти… Ее опухоль не захотели свернуть. Дать маме еще пожить… Заживо похоронили, сказали, нам надо доказать ошибку и все тут. Гуси-лебеди… И не спасет никто.
Ее живой запихали в могилу. А она могла жить до сих пор…
Врачи маму просто убили, чтобы доказать свое же преступление, убийство, свою халатность, беспечность, причиной которой сами являлись. Им надо сначала, чтобы преступник, в данном случае тетя Оля, замараться. Сначала преступление, потом наказание… Предотвращать в наше время никто не будет.
И можно плакать сколько угодно, маму это не вернет…
Врачи ее просто убили… Она же это все, что у меня есть… было…
Они просто ее убили…Это же моя мама… А она могла жить и быть со мной…
Немного о себе
Я из неполной семьи. Родители развелись, когда мне было десять лет. Отец – военнослужащий, потомственный военный, вышел в отставку в звание майора, работал шифровальщиком. Мама микробиолог. Потом она заканчивала курсы бухгалтеров и работала на маленькой фирме своего брата бухгалтером-архивариусом. В свои сорок папа женился во второй раз, подобрал отбросы, «шашечки», его вторая жена пропустила через себя весь свой квартал по любви, переспала со всеми мужчинами на райне, сперму набирала. Ему подложили свинью в прямом смысле этого слова. Сначала она переспала с врачом за здоровье их сына, моего сводного брата, потом с преподом за поступление его же на бюджет, потом за его перевод на другую специальность и т.д… Папа с ней не развелся… Маме поцелуй не простил, а с этой лег в кровать после того, как она с врачом переспала ради сына… Со временем он стал менее молод и менее принципиален. Он рассчитывал стать вдовцом…
Дядя Леша, брат-близнец отца, инвалид по психиатрии… Он шизофреник. У меня «странная» бабушкой по линии отца и плохая память. Дедушка подполковник, прошел горячие точки, сначала слегка свел бабушку с ума, подпаивал галлюциногенами, мухоморами – она была слишком красивой, боялся, что начнет ему изменять. Да и легче жить с глупой куклой. Кто еще согласится ездить по казармам и дальним гарнизонам. Она зажгла звезду в литературе, поэмы необычные писала, но дедушка приревновал ее и растворил ей пятнадцать «дубин». Моя мама фельдшер-лаборант считала ее пассивной шизофреничкой, которую всю жизнь дед держал в рамках и опускал на землю, не доводил до дурдома. Дядя, папин брат-близнец, каждые два года лежал в психушке. Его подпаивала галлюциногенами жена Лида. Но больным он, наверное, все-таки был. Тетя Лида все бегала по любовникам, дядя Леша на постоянном лечении стал импотентом, муж ей живой и здоровый был не нужен . Но с больным дядей Лешей тетя Лида не развелась. Боялась бросить четырехкомнатную квартиру, которую дедушка получил за службу. Все квартиру высиживала. Кстати, через несколько лет после смерти дедушки и бабушки, после того, как тетя Лида и дядя Леша продали семейную квартиру и сложили деньги себе в карман, тетя Лида вложила дяде Леше в руки лезвие и он порезал вены, веря во всякую чушь – что в следующей жизни он будет Богом и надо побыстрее умереть. Сначала все жизнь с ума сводила, а потом убила… Все удачно…
Итак, я из семи потомственных военных, «генеральский» «подполковниковский» отпрыск… Генеральских детей тогда сильно прокалывали…
Мой репетитор по английскому! (перечитана)
Я начала учить английским, когда мне было двенадцать по совету Яна Абдуловича Дажуху, отца моего одноклассника, помощника прокурора города по уголовным делам. В школе у меня начались проблемы с иностранным языком в пятом классе. Я была отличницей по всем предметам и только по английскому на грани тройки. Учительница по английскому, ненавистная Алла Григорьевна, на уроках кричала чаще, чем говорила и постоянно тарабанила по столу карандашом, чтобы никого ничему не научить. Чего соответственно и добивалась. Говорили, что она и стучала постоянно карандашом или ручкой по столу, чтобы никто на ее уроках ничего не выучил – так сложнее ученикам запоминать. Считалось, что если постоянно стучать во время ответов ребенка или объяснений, то внимание ребенка отключается и он перестает воспринимать информацию. Аллу Григорьевны за постоянное тарабание называли «дятлом» и ученики в школе не любили. Но кто еще будет преподавать английский в школе? Она внушила мне стойкое отвращение к инородному языку, его грамматическим конструкциям и чуждым словам. В конце года она поставила мне скрепя сердце пять – даже не четыре, при условии, что я за лето подтяну язык… Я знала, что в следующем году пять мне уже не светит. Четыре, а то и три. Сама я понимала, что «три» – моя настоящая оценка. И меня с одноклассницей, троечницей Соней, мама которой была директором курсов повышения квалификации, отдали на те же курсы «повышения квалификации» для учеников – курсы английского…
Там я встретила свою учительницу английского языка. Первую и для меня единственную. Черноволосая кучерявая Виолетта Генриховна из жаркого азербайджанского Баку пришла на наш первый урок в зеленых мокасинах, льняной кофте без рукавов и отложным воротничком с низким вырезом и короткой прямой коричневой юбке, Ей было двадцать семь. Она вошла в небольшую аудиторию на втором этаже, слегка наклонив корпус вперед и оттопырив зад… и озарила наш убогий только русскоговорящий мир светом своих знаний английского, которыми они должна была делиться с нами! Она поставила на стол светлую кожаную недешевую сумку. Ее стиль в одежде сразу понравился моей маме, которая меня на эти курсы и привела.
Группа состояла из семи человек, меня, Сони, десятиклассницы Наташи Айвановой, двух старшеклассников из станицы Титоровки Сережи и Жени и замужней пары с десятилетним ребенком темноволосой медсестры Эльвиры и Дениса. Старшеклассники летом ездили каждый день по двадцать километров туда и обратно, потому что думали, что репетиторы в Краснодаре лучше. Уровень нашей группы бы начальный.
Виолетта Генриховна как раз подтверждала теорию Дарвина, что человек произошел от обезьяны. Ее тяжелая округлая нижняя челюсть, длинный плоский рот, тонкие губы, смуглая кожа, закрученные спиральками иссиня-черные волосы и манера говорить напоминали обезьянью, как в мультиках. Обезьян для мультиков однозначно срисовывали с нее… Кстати, ее подруга-одногруппница была директором этих курсов.
У Виолетты Генриховны была дочь Дана трех лет. Если Виолетта Генриховна была высокой смуглянкой, с вьющимися черными волосами и карими глазами, худой и тонкокостной, то ее трехлетняя дочь была абсолютно белокурым и белокожим пухленьким ангелом. Бывает же такое! Дочь пошла в мужа – невысокого, лысого, пятидесятишестилетнего учителя физкультуры уже на пенсии, который пригонял машины из-за границы, ремонтировал их, красил и продавал втридорога. Ее муж, Николай Владимирович, был старше Виолетты Генриховны на тридцать лет… Он был ровесником моей бабушки. И их пара вызывала во мне, подростке непонимание и изумление. Она – молодая красивая под тридцать, он – старый пенсионер шестидесяти лет, даже спортивное прошлое в пятьдесят шесть его уже не спасало.…
Николай Владимирович часто забирал Виолетту Генриховну с занятий на разных иномарках – поэтому все с курсов имели представление о ее личной жизни.
Как говорили у нас в семье – пятнадцать лет разница между мужем и женой – это еще приемлемо, двадцать – терпимо, тридцать – уже перебор. Это люди разных поколений, какие у них будут точки соприкосновения, о чем они вообще будут разговаривать? Что привлекало Виолетту в Николае Владимировиче? Этот вопрос не давал мне покоя… Но ответ был прост – деньги.
Курсы длились два знойных летних месяца. Троечница Соня курс не закончила, уехала с родителями на море отдыхать. После них я по английскому не знала ничего – что и предполагалось! Хотя что можно выучить за два месяца изучения языка? И моя семья решила, что мне надо продолжать образование у частного репетитора – самой Виолетты Генриховны, других достойных вариантов просто не было. Аллу Григорьевну я даже не рассматривала. Кто будет заниматься с «дятлом»? Репетиторствовала Виолетта Генриховна дома. Офис не снимала. Там я поближе познакомилась с ее семьей. Кстати, Женя и Сережа тоже стали ходить к Виолетте Генриховне на дополнительные по английскому в старших классах.
Виолетта – дома мама и бабушка называли ее по-дружески именно Виолетта или Ветка, а Николай Владимирович называл ее Виолетта Генриковна, коверкая отчество… Итак, Виолетта Генриховна жила в частном одноэтажном кирпичном доме с треугольной крышей. Угловом доме на пересечении тихих улиц, недалеко от центра. Рядом с кинотеатром. Этот дом построил ее муж Николай Владимирович для новой семьи после рождения их совместной дочери Даны. В доме была большая кухня, две комнаты – зал и по совместительству учебный класс и спальня.
Как я узнала потом из рассказов Виолетты Генриховны о себе самой моей маме и бабушке, она приехала в Краснодар получать высшее образование, поступила в государственный вуз на лингвистический факультет, тогда, да и сейчас, единственный в городе. В Баку у нее остались мать и младшая сестра-колясочница, инвалид детства. Ее отец был азербайджанцем, они с ее матерью рано развелись. Виолетта Генриховна, будучи студенткой, решила всеми силами остаться в Краснодаре, домой возвращаться ей было невмоготу. Тут подвернулся относительно богатый Николай Владимирович на крутой машине – крутые машины он менял тогда как перчатки, правда, он был женат и в браке у него было два сына двадцатилетний Митя и одиннадцатилетний подросток Толя, но Виолетту Генриховну его семейное положение не смутило. Она крутила с ним шашни со второго курса и сделала от него первый аборт. Пять лет она была его любовницей. Потом второй раз забеременела Даной и решила уже оставить ребенка. Все эти годы жена Николая Владимировича знала о его похождениях, когда она узнала о внебрачном ребенке, со скандалом от него ушла – Виолетта уже была на большом сроке. После рождения Даны Николай Владимирович на Виолетте все-таки женился – Дане было три месяца – первая жена уже все равно с ним развелась… Николай Владимирович изменял первой жене, потому что она переспала с врачом, лечившем Толю, чтобы якобы спасти ему жизнь. Его первая жена стала в его глазах шлюхой, и он ее так и не простил. Ей можно было изменять. И по правилам теперь Николай Владимирович мог жениться на женщине со смуглой кожей. Николай Владимирович женился на Виолетте.
Николай Владимирович наверняка решил на старости лет покрутить с «молодухой», почувствовать себя двадцатипятилетним, вернуть юность.
Виолетта Генриховна была не единственной его любовницей, еще об одной пассии она даже знала. Эта пассия сама «отвалилась», когда Виолетта Генриховна была на четвертом курсе.
Первый год моя семья еще могла оплачивать такого дорогого репетитора, как Виолетта Генриховна, репетитора оплачивал дедушка. Но его шабашки закончились и. соответственно, должен был закончиться и мой дополнительный английский. Поэтому с Виолеттой Генриховной решено было расстаться. Но тут случилось чудо – Виолетта Генриховна решила заниматься с такой умной девочкой, как я, бесплатно. В общем, повезло мне несказанно.
Николай Владимирович называл Виолетту Генриховну фригидной – сказывалась его старческая слабая потенция. Она была за ним замужем пятнадцать лет и сделала от него еще один аборт – мальчиком, Николай Владимирович боялся, что не успеет поднять еще одного ребенка.
Изменял ли Николай Владимирович Виолетте Генриховне в течение брака – думаю, изменял не скрывая. Со всем присущим ему цинизмом. Она кинулась на его деньги, чтобы остаться в Краснодаре… Он это знал… И относился к ней соответственно.
Виолетта Генриховна вкладывала огромные деньги в дом, который построил Николай Владимирович. Он его только построил, а ремонтировала и обставляла уже Виолетта. Она сделала кухню, выложила плиткой туалет с ванной, два раза поменяла мебель в зале-учебном классе. Спальню разделила на две комнаты – комнату для Даны и спальню поменьше. Как она говорила: – Зачем иметь большую спальню. Поспал и все! Все время мы проводим в зале, а женщины – на кухне. – На их большой кухне тоже можно было заниматься. Она любила высокие растения с большими листьями и не любила цветущие цветы – говорила, что листья очищают воздух.
Виолетта Генриховна за свой счет делала ремонт в их общем доме. Выкладывала итальянской плиткой совместный туалет и ванну. Вложив столько денег в ванну, Виолетта Генриховна сказала, что хотела в этой ванной комнате жить, ночевать и проводить уроки.
Виолетта Генриховна для практики языка старалась ходить на встречи с иностранцами, американцами, англичанами и австралийцами. Чтобы узнавать сленговые выражения, быстрее вспоминать слова, тренировать свою речь и лучше понимать на слух – она постоянно стремилась улучшить свой уровень языка, как и многие серьезные преподаватели.
Подруга Виолетты, хозяйка курсов, на которые я пошла после шестого класса, ходила к гостинице общаться с иностранцами, за практикой языка – у нее не было ни мужа, который бы ее остановил, ни детей. Муж и детей, кстати, так и не появилось…
Но Николай Владимирович не отпускал Виолетту к популярной гостинице общаться с иностранцами, боялся, что ее перепутают с проститутками, которые также караулили у гостиницы приезжих.
Дана пошла в языковую гимназию не рядом с домом. Там раньше учителем физкультуры работал Николай Владимирович. А учиться дочку Виолетта Генриховна отправила именно в языковую гимназию, о чем потом сильно пожалела. Потому что троечница Дана терялась на фоне умных или богатых детей. Она не была ни сильно умной, ни очень богатой. Только комплексов насобирала, а язык хорошо так и не выучила. Виолетта Генриховна обычно с гордостью говорила, что Дана знает язык на уровень preintermediate – ниже среднего, и этим уровнем дочери она даже хвасталась. Теперь сама Виолетта говорила, что языковые гимназии явно переоценены.
Виолетта Генриховна всегда любила готовить. Часто приглашала меня на пироги, легкие и не очень. Консервировала. Варила компоты. Николай Владимирович учил нас готовить глазированную свинину кусочками на сковородке. Потом ее рецепты с яркими фото часто публиковали в местной новостной газете. Рассказывала, как у нее даже жил настоящий американец Натан, высокий и русоволосый, как будто с соломенными торчащими волосами. Ему было восемнадцать (семнадцать) лет тогда. Он год мыл посуду в ресторанев Америке, чтобы набрать деньги и на три месяца поехать в Россию. Здесь он соблазнил левушку, обещал жениться и бросил – уехал, только его и видели… Я его не застала, он гостил у Виолетты за три года до того, как я появилась в ее жизни.
Кстати сказать, через несколько лет Николай Владимирович с Виолеттой Генриховной все-таки развелся. Она повелась на его друга, высокого красавца-хирурга, оперировавшего Николаю Владимировичу катаракту сначала на одном глазу, потом на другом. Николай Владимирович их и познакомил. Виолетта Генриховна влюбилась в хирурга по уши, трезвонила всем о своей любви, позоря Николая Владимировича направо и налево, и не давала красавцу-хирургу покоя. О ее любви знали абсолютно все: соседи, друзья их с Николаем Владимировичем семьи, его взрослые сыновья от первого брака. Даже десятилетняя Дана предлагала маме развестись с папой и выйти замуж за Сергей Викторовича – так звали хирурга. Даже до этого дошло. В общем Виолетта позорила его, как могла. – Ну, шлюха, – говорил об Виолетте мой дедушка с протяжной интонацией, долго тянув [y] во втором слове и как бы разводя руками. Вот позору Николай Владимирович с ней натерпелся! Виолетта Генриховна думала, что накинула ему «плащ» и он вдруг перестал замечать, что творится кругом. А он, конечно, сидел и смотрел на все это. Но вдруг овдовевший хирург женился на другой… Виолетта Генриховна осталась с нелюбимым мужем… Она, естественно, не развелась с ним, а он не развелся с ней, отложив месть на потом!..
Но Николай Владимирович публичной обиды не простил и не забыл. Он подобрал Виолетту Генриховну на улице, отмыл, почистил, так сказать… Дал пропуск в Краснодар. Женился на ней, в конце концов… Дал ей хорошую обеспеченную жизнь и прописку. А она это не оценила. Кинулась на молодого, красивого, высокого и длинноволосого, талантливого и перспективного врача – полную противоположность старому, низкому лысому пенсионеру Николаю Владимировичу.
Николай Владимирович постриг Виолетту покороче, считал и забирал все ее деньги от репетиторства и начал строить планы мести. Через несколько лет, выпив таблетку с агрессивной раковой опухолью, уже с онкологией четвертой степени за пару месяцев до смерти он развелся с ней, забрал самое дорогое и любимое – дом, в который она вложила много кровных денег и сил, забрал ее прописку. Можно сказать, выгнал как собаку на улицу! Со стороны это выглядело, как будто Виолетта Генриховна бросила умирающего на смертном одре. Дом он отдал пронырливому младшему сыну Толе, который выплатил Виолетте Данину долю – за столько лет в доме, в который Виолетта вложила столько денег, ее доли не было. И последние часы жизни Николай Владимирович провел в своей первой семье, прося прощения у первой жены и получив его – первую жену, свою мать привел Толя. В доме Виолетты Генриховны теперь жил Толя и его семья. Точнее одна из семей – у него их было две, и в обеих были дети-ровесники, дочь и сын – Толя был весь в отца! Правда, один ребенок был не его, а миллионера, которому дети были не положены и который теперь содержал Толю… Но который это ребенок никто не знал… С таким отцом Толю ждала импотенция к тридцати.
После развода Виолетта Генриховна вернул себе девичью фамилию – Давиденко. Зачем носить фамилию предавшего и бросившего тебя мужчины.…. Фамилия в замужестве у нее был Новицкова. Мне всегда нравилось, как она ее переводила на английский – newtskova, а не novitskova. Ее перевод был не транслитератный, а смысловой.
Потом после развода она писала книгу о своей любви в надежде, что хирург ее когда-нибудь прочитает. Кстати, именно тогда Виолетта Генриховна втянула меня в литературу. У нее рано началась глаукома.
Я занималась с Виолеттой Генриховной шесть лет до первого курс университета, и эти шесть лет были наполнены счастьем изучения языка. Виолетта Генриховна – человек-магнит, к ней всегда хотелось возвращаться. Я была ее первой заговорившей ученицей.
Лучше репетитора я не знала, и, сама уже став репетитором, всегда сравнивала себя с любимой учительницей и не выдерживала сравнения. «Лучшее враг хорошего» – это про нас. Лучшим репетитором была она, а хорошим я. Поэтому свое репетиторство по английскому я похоронила на много лет и в основном учеников набирала по основной специальности – математике. Пока сама Виолетта Генриховна не сказала, что мне можно репетиторствовать в своем районе – мы с ней жили на разных концах города. Дала свое добро! Благословила меня, так сказать!
Высшее образование с английским я не стала связывать, сама Виолетта Генриховна говорила, что надо быть специалистом со знанием языка, а на единственном очном лингвистическом факультете нашего города творился садомо гомор и мне там делать нечего – поступали за большие взятки, бюджетных мест было мало, и их занимали в основном «свои», договор стоил немерено, и моей неполной семье его было не осилить. Границы страны десять лет как открыли и все ринулись учить языки и уезжать за границу. Как думали многие, единственным лазом за рубеж будет язык. Такой трудноизучаемый английский. Потом они поняли, что можно уезжать за границу и не зная языка. А учить язык уже на месте. Но знание языка во многом облегчало жизнь иностранцам за пределами родины, помогало найти работу получше и поудобнее устроиться в жизни. Многие думали, что язык решит все их проблемы за рубежом. Потом поняли, что язык облегчает жизнь, но не решает проблемы.
Язык на довольно хорошем уровне я уже знала – шесть лет с Виолеттой Генриховной сыграли свою роль, и поэтому я пошла на популярный тогда, многочисленный и многобюджетный мальчишеский факультет информатики, на единственную специальность, подходившую мне по сдаваемым предметам – матмоделирование. Здесь в отличие от остальных специальностей было только два экзамена – математика и русский. И не было информатики, которую я совсем не знала и не готовила. Кстати, информатику я не знала тогда, ни знаю и теперь. Закончив, я должна была стать математиком-экономистом со знанием английского, как когда-то и было задумано!
Итак, я поступила в ведущий университет на факультет информатики и, увидев пригласительное объявление на доске с расписанием, решила предусмотрительно походить в Американский клуб для практики английского – хороший вуз предлагал такую возможность…
Когда я была на первом курсе, Виолетта Генриховна продолжала со мной заниматься. Но приревновала меня к Николаю Владимировичу – старый хмырь заигрывал со мной напропалую, приглашал кататься на машине, учил водить, сидя у него на коленках… Такой ребенок, как я, тогда не увидел в этом ничего особенного. От Виолетты Генриховны он это не скрывал, как обычно, поэтому она быстро и тактично прекратила наши занятия – и правильно сделала, я бы на ее месте поступила бы точно так же. Изучение языка я планировала продолжить в Американском центре своего вуза. Как говорила сама Виолетта Генриховна: – Не надо портить отношения с человеком, предавшим тебя, надо просто самой знать, с кем ты имеешь дело… – Отношения со мной она не испортила…
Итак, я училась на первом курсе и по средам и понедельникам решила посещать американский клуб.
До этого я только один раз общалась с настоящей американкой у Виолетты Генриховны. К ее знакомой на лето приехала американка Джессика Рэбитс, или просто Джес, Джесси…
История Наташи Айвановой
Решила рассказать историю Наташи Айвановой из моей первой и единственной группы английского здесь. Я ее плохо знала, в основном из рассказов Виолетты Генриховны и слухов «о той самой Наташе с географического факультета, покорившей Америку» – Виолетта старалась поддерживать отношения со всеми своими учениками, особенно из стран изучаемого языка и часто мне рассказывала о ней…
Наташа Айванова – натуральная блондинка, в группе ее считали очень красивой – маленькие серые глаза, нос картошкой, небольшой рот, очень худая. Ее рост тогда был уже метр семьдесят два, и она могла еще вырасти. В группе муж из семейной пары, не помню, как его зовут, называл ее просто красавицей. Ее называли «львицей» и говорили, что у нее был инцест с дедушкой под наркотическими веществами, но она ничего не помнила. Ее пятки были очень плоскими…
Наташа Айванова после школы поступила на географический факультет. После четвертого курса она уехала по студенческой рабочей программе в Америку, где ей очень понравится. После пятого курса, уже защитив диплом, она опять поехала в Америку по студенческой программе, нарушив правила программы, что можно уезжать только после четвертого курса, не закончив образование. Для поездки по таким программам нужна кругленькая сумма, которую Наташа набрала, разменяв квартиру матери с двухкомнатной на однокомнатную. Итак, она уехала после пятого курса, только защитив диплом, в жаркий Лос-Анджелес поближе к океану и там устроилась работать фотомоделью. Диплом об окончании высшего образования она забрала через пятнадцать лет, уже легально вернувшись в Россию, тогда же она растворила матери онкотаблетку, вызывающую рост раковых опухолей различного вида, и поставила себе из-за матери гейзер. Через пятнадцать лет она также будет работать моделью и официанткой – подрабатывать на вечеринках у звезд Голливуда. Жить она будет в совместных квартирах, которые будет снимать с другими моделями и официантами. Будет встречаться то с одним молодым человеком, то с другим. Уже после сорока после смерти матери Наташа получит небольшое наследство, но оно будет мизерным в Америке из-за высокого курса доллара. В России в Краснодаре это однокомнатная квартира, а в Америке – даже не комната в коммуналке. Наташа вступит в ипотеку для покупки однокомнатной квартиры, продав однокомнатную квартиру матери в России. Некоторые говорили, что в Америке она стала проституткой…
К сорока все еще будет не замужем и бездетной. Как я уже сказала, в сорок она вступит в ипотеку в Америке. Зато фото ее со всемирно известными знаменитостями, актерами и музыкантами, которым она прислуживала, разносила напитки на элитных мероприятиях, иногда вручала статуэтки на разных церемониях вручения, часто будут украшать ее новостную ленту в социальных сетях. В сорок ни семьи, ни детей – ипотека на много лет вперед.
Наташа Айванова станет знаменитостью на своем географическом факультете – ее «история успеха», знакомство со знаменитостями будет вдохновлять многих девушек вуза покидать Россию в поисках лучшей доли. А мы все надеялись, глядя на ее фото с чужими позолоченными наградами-статуэтками, что в Америке в сорок ее все-таки хоть кто-то «подберет» или хотя бы ребенка сделает… и ее не будут только «таскать» и передавать из рук в руки и американские мальчики и русские…
Джессика Рэбитс
Джес показывала нам водительсике права, на которых было напечатано красное сердечко – если она попадет в аварию, Джес давала согласие на пересадку своих органов.
Джес рассказывала, как вешала на потолок в комнате своей маленькой племяннице над ее кроватью блестящие звезды, которые она лежа могла рассматривать.
С Джес Рэбитс я познакомилась в четырнадцать. Она, как и большинство американок, о чем я узнаю намного позже, была достаточно полной. Джес была светловолосой и синеглазой, с узким лбом и очень короткой стрижкой «под мальчика». С постоянной улыбкой в крупные ровные тридцать два зуба. В Россию она приехала на пару месяцев на каникулы. Она уже встречалась с русским мальчиком и ходила по гостям – частные и школьные учителя и репетиторы английского любили потчевать ею своих подопечных. Ростом она была, как и я, – метр шестьдесят четыре, только в свои девятнадцать в три раза шире. В Америке Джес играла в хоккей. Она уже жила половой жизнью с русским мальчиком Леней – он недавно лишил ее девственности – девственности она приехала лишаться в Россию. Она называла его Леонидом, а не Леней и, наверное, этим превозносила его в своих глазах и его собственных. Я несколько раз видела этого Леню в молодежных организациях лидеов с младшей сестрой. Он вел группы лидеров в здании женского училища. Это был очень высокий и очень худой длинноносый брюнет двадцати трех лет. Его родители работали в администрации, поэтому он был активным членом молодежных организаций. Я его знала из детского лагеря лидеров, куда ездила с той же одноклассницей Соней, куда опять же попала через ее маму-директора. Признаюсь, Леня мне не нравился и казался неприятным. Мне было четырнадцать, и Джессика была на пять лет меня старше. Небольшая разница – подумаю я сейчас, но тогда это была пропасть.
Виолетта Генриховна пригласила Джес домой. Джес пила чай у них дома на кухне. И Николай Владимирович предлагал ей налить чай в сахарницу. А не наоборот. – No, thanks1, – сказала Джес рассмеявшись. Она любила сладкое.
– Можно потрогать настоящую американку? – спросила я ее тогда и пару раз слегка сдавила ее полное плечо… Ее плечо не отличалось от всех остальных полных плеч. Джес только рассмеялась – она чувствовала себя звездой среди англоговорящих русских.
У Джессики было два старших брата, самый старший уже был женат и имел дочь – Джессика обожала племянницу и постоянно корила брата, что тот плохо обращался с женой: – Если бы я была его женой, я бы уже от него ушла. – Кстати, жена брата Джессики действительно ушла от него через несколько лет.
Перед поездкой Джессика растворила таблетку с раковой опухолью в чай матери, которая ее «продавала» в детстве, «дубинила» медикаментозно, «продавала» ее мозги и знания. Медикаментозно тупят – продают знания своих детей, дают таблетки, тормозящие интеллектуальное развитие. Так Джес отомстила матери, как говорится. Убив ее, но отсрочив ее смерть на долгие годы… На самом деле ее мать умерла именно тогда, в тот день, когда Джессика растворила в ее чае таблетку с раком. В ее организм попал яд, который уже никогда ее организм не покинет и когда-нибудь обязательно вызовет смерть. В наш цивилизованный век медицины убийства стали более гуманными и отложенными во времени. Хотя гуманными ли?
Итак, Джессика растворила матери в чае «раковую опухоль» и поехала в Россию лишаться девственности. Попала на Леонида, все сложилось удачно, девственности лишилась. Дурное дело – нехитрое…
Джес понравилась дочка Виолетты. Джен писала Виолетте Генриховне потом сообщение, что Дана «sweet and smart» – милая и умненькая.
Потом Джессика еще долго писала Виолетте Генриховне интересные, длинные письма, которые мы вместе читали, подчеркивая слэнговые выражения. Виолетта их даже заучивала. Терпению Джес не было предела – нам с ней очень повезло!
Потом мы ездили ко мне на дачу, там собирали ягоды и нюхали цветы. Джес очень нравилось, что эта дача построена на «моем глазе» – за эту дачу мне потом закроют глаз, я ослепну или буду плохо видеть одним глазом. Еще до моего рождения дедушка подписал, что «продаст» глаз один глаз внучки и ему дали деньги на покупку этого участка, а дом они с бабушкой построили сами. Джес очень льстило, что родственники продают органы, которые им не принадлежат, детей и внуков – это обеляло ее в собственных глазах и делал ее поступок – чай с опухолью матери – менее преступным.
Джессика потом еще раз приезжала, когда я была в десятом классе, и говорила нам о теракте одиннадцатого сентября, что сначала после теракра она боялась ходить в крупные центры, но потом поняла, что не может всю жизнь бояться, поэтому через год после теракта она опять стала ходит по многолюдным торговым центрам.
Кстати, Джессика до сих пор общается с Виолеттой Генриховной, и поэтому я знаю, как сложилась ее судьба. Она вскоре рассталась с русским мальчиком Леней – любовь по переписке не сложилась. Потом вышла замуж за русского мальчика в Америке Ваню, он был то ли детдомовский, то ли усыновленный. Родила от него дочь, но он к ней плохо относился, и они развелись. Потом Джессика опять влюбилась и вышла замуж… за Эмили. Я видела ее приглашение на свадьбу в социальной сети. И они вместе стали воспитывать дочь Джессики от первого брака.
Лесбийский брак был воспринят моими знакомыми и родными по-разному.
– В этом есть что-то противоестественное: женщине любить женщину, – оценила ее поступок моя двоюродная сестра словами своего мужа. – Это как болезнь. Это физиологическое.
– Представляешь, как этот Ваня к Джес относился, что после развода с ним она стала лесбиянкой? – сказала моя мама, двадцать пять лет в разводе с папой.
– Какие американцы все-таки свободные! – сказала Виолетта Генриховна. – У них возможны однополые браки! Все-таки России до Америки далеко!..
Итак, имея небольшой положительный опыт общения с англоговорящими американцами, я на первом курсе в октябре впервые переступила порог Американского центра…
American center
Американский центр находился в новом корпусе, Интернет-центре на первом этаже государственного университета. Каждый год американцы-протестанты приезжали в Россию с религиозной миссией – наш университет активно сотрудничал с иностранцами. Здесь они жили в общежитиях при университете, учили язык, русский, и пропагандировали свою религию, что было их главной миссией. Они рассказывали о своей религии, приглашали в баптистские церкви. Другими словами – вели студентов-лингвистов к их баптистскому Богу. Если в православии верующие поклонялись триединому Богу, то в протестантстве чтили больше его сына Иисуса Христа. В православной России баптисты были малочисленны. Многие их опасались именно из-за их навязчивости – они верили, что, приведя нового человека в веру, спасают его от ада и любой неверующий автоматически попадал в ад.
Некоторые американцы центра уезжали уже через год, некоторые через несколько лет, некоторые оставались на всю жизнь. Новые партии американцев приезжали в начале года и через год, ближе к осени, уезжали. Когда я попала в американский центр, новая партия американцев как раз прибыла в Россию…
Иностранцы жили в элитных общежитиях около Интернет–центра. Не в обычных однокомнатных с двумя туалетами на этаж и желтой от сожженной эмали ванной, а в комнатах по два человека, с туалетом и ванной на две комнаты.
В коридоре висели разноцветные красочные объявления с разными студенческими программами по обмену, учебными и рабочими, программами стажировки, иностранной магистратуры, вторым высшим за границей – американский центр предлагал разные возможности уехать за рубеж. Напротив комнаты американского центра была комната Интернет центра с бесплатным интернетом для студентов.
Встречи происходили в американском клубе. Это была огромная светлая конференц-комната с огромным столом из красного дерева посредине со стульями вокруг него.. Когда я попала туда впервые, все пришедшие сели за этот огромный стол и знакомились друг с другом, беседовали, брали бейджики со стола и писали свои имена на английском, чтобы остальные знали, как к ним обращаться.
Потом огромный красный стол убрали, наставили светло-желтых низких учебных стульчиков кружочками и разбили всех на группки. По понедельникам в дни обсуждений они стояли в кружочках по группам, а по средам, в дни фильмов, в несколько рядов напротив большого телевизора – формат американского клуба поменялся.
Кто видел плохо, старался сесть поближе. Иногда около последнего ряда ставили второй экран-монитор. Вообще по сравнению с другими классами американский центр был хорошо укомплектован, на порядок выше.
По понедельникам у американцев было обсуждение важных, заставляющих задуматься, взрывающих мой мозг тем. А по средам мы смотрели фильмы на английском с субтитрами, а потом обсуждали их. Встречи начинались в пятнадцать или шестнадцать часов и длились по два часа. Мне повезло: встречи как раз начинались после моих пар.
Когда я в следующий раз появилась в Американском центре, попала в понедельник на дискуссию о музыке. Я попала в группу к Аманде и хорошо запомнила американскую пару – Аманду и ее мужа…
Аманда была невысокая русоволосая шатенка с каре по плечи. Ее волосы были распущены. На ней было свободное платье болотного цвета, длинная коричневая юбка, скрывающее живот – она была на шестом месяце беременности. У нее было красивое лицо – карие подвижные глаза, аккуратный, маленький, острый, немного вздернутый нос и широкий рот. Она казалась милой, красивой и чем-то напоминала мне мышку.
Ее муж Джон был высоким – Аманда была ему по плечо – среднего телосложения, темноволосым. У него был большой нос с горбинкой и светлые глаза с опущенными уголками. Его прическа была взъерошенной, волосы не прилегали к голове. Помню, что тогда он показался мне очень красивым. Через год он сильно поседел…
Я, во-первых, поразилась одежде американцев – они были одеты очень просто, даже безвкусно: мешковатые джинсы, футболки и рубашки. Аманда сидела в больших бесформенных деревянных сабо. Я обратила внимание на ее обувь, потому что никогда таких не видела ни до, ни после. Они были старомодные, такие бывали только в мультиках или фильмах о средневековье.
Эта американская пара собиралась уехать через пару месяцев – Аманда была на шестом месяце беременности, ей было скоро рожать. Они говорили, что в начале зимы должна прилететь новая партия американцев, и те уже останутся точно до следующей осени.
Аманду и Джона я плохо запомнила. Я была только на паре их встреч: они быстро уехали рожать в Америку – лечиться американцы предпочитали на родине. Боялись, что в России их будут не лечить, а заражать – сказывались годы «холодной» войны и вечное противостояние между Америкой и СССР.
Как они и говорили, в октябре приехали новые американцы из Колорадо, замужняя пар Эдам и Морген Хейсонд, две девушки-протестантки, уже закончившие университет Шерил и Дженнифер. В центре также оставался высокий парень в очках Майкл, который жил в России второй год. Майкл в начале лета собирался уезжать в Новую Зеландию продолжать религиозную миссию, а Дженнифер и Шерил оставались до конца года, дальнейшие планы они не разглашали.
Эдам Хейсонд – американец среднего роста под тридцать, относительно худой, только начинающий лысеть, красивый, с тонким прямым носом, серо-синими глазами и большим тонким «безгубым» ртом. Его жена Морген, натуральная блондинка, была выше и толще его, шире его в костях. Уголки ее синих светлых глаз были опущены вниз. У нее был маленький аккуратный нос и широкий рот. Сейчас у нее был ровный пробор и волосы по плечи. Думаю, до этого у нее была челка и ровные распущенные волосы. Улыбка не сходила с ее лица. У нее был очень широкий таз – такой широкий таз я редко видела в жизни – узкие плечи и маленькая грудь. Она постоянно носила черные или темные брюки или джинсы, визуально делающие таз меньше. Ее фигура скорее напоминала грушу. Она тоже чем-то напоминала мышку из американского мультика. Эдам и Морген говорили, что поженились несколько лет назад, но у них пока не было детей.
На встречах с американцами мы разбивались на кучки – малые группы. И всегда начинали со знакомства, вкратце рассказывали о себе, произносили свое имя, место учебы и хобби. Например, я – Арина Симоненко, факультет информатики, люблю изучать английский. – И одно и то же мы повторяли из встречи во встречу, из раза в раз. И говорили это скорее для себя, чем для других. Я как будто приучалась к звучанию своему имени: – My name is Arina 2…
Обычно в большом зале стояло несколько столов, и студенты были разбиты по группам, в которых шло обсуждение разных животрепещущих тем, от кинематографа и музыки до книг. Иногда играли в игры. Мы обсуждали музыку, которую тут же слушали. Эдам ставил разные песни, особенно его трогала песня о человеке, потерявшем ребенка. Исполнитель этой песни был тезкой Эдама. Этот факт Эдам с песней просто сроднил.
Иногда на встречу с американцами заходили и плохоговорящие по-английски русские с физики, химии или филологии. Они тупо улыбались и больше не приходили. Задерживались все-таки русские, говорящие по-английски.
По средам мы смотрели фильмы на английском иногда с субтитрами, иногда без, чаще с субтитрами. Эдаму очень нравился американский фильм о мечтах. Именно тогда я увидела несколько известных блокбастеров, фильмов о жизни после смерти и путешествии по аду и раю. Американцы затрагивали темы, о которых я раньше даже не задумывалась. Эти американцы-миссионеры всегда смотрели вглубь, если в каком-то фильме я следила в основном за сюжетом, то они рассказывали о скрытых смыслах, как будто все видели эти скрытые значения, и русские, и американцы. Все кроме меня. Эдам часто ставил рок, ему нравился этот стиль в музыке. Он сам немного играл на гитаре, как и Майкл.
Эдам всегда был на позитиве, в приподнятом настроении и постоянно улыбался.
Эдам старался запомнить имена всех новых знакомых русских, что было непросто, потому что познакомился он с двадцатью сразу, не меньше, всеми кто в этом году ходил в Американский центр. Все в первый раз представились Эдаму, что-то типа: Маша, Даша, Коля, Катя, Ваня, Витя, Илья, Арина… и еще десять разных и повторяющихся имен. Эдам тут же повторил все имена в том же порядке. Чем очень удивил меня. И он ни разу не назвал меня чужим именем.
Как говорил Эдам, русские отличались от американцев гостеприимством:
– Если у русского спросить, когда он может увидеться, посидеть в кафешке, то русский обычно отвечал, что он круглосуточно свободен. Он может в любое или почти в любое время… – Эдам говорил это эмоционально и воодушевленно и невольно заряжал энергией нас. Я думала, что священник как раз и должен быть таким! – А если зад ать этот же вопрос американцу, то он обычно заглядывает в свой блокнотик с расписанием и отвечает, что он свободен только в пятницу с шести до семи. А все остальное время он занят. Американцы круглосуточно заняты. А русские все время свободны. Просто у русских есть время для дружбы! – такой вывод делал сам Эдам.
Хотели ли американцы казаться лучше, чем они есть на самом деле? Этого требовала их миссия.
В клубе
Американцы вели себя, как будто всю жизнь дружили с одними и теми же людьми и оставались друг у друга навсегда. Мне это показалось тогда странно и почему-то страшно. Русские друг у друга не оставались, дружеские связи чаще всего рвались, люди расходились. И почему-то мне показалось, что дружить всю жизнь с одними и теми же людьми – это хорошо… У меня возникало именно такое чувство.
По понедельникам во время обсуждений стулья стояли кружочками. В центре каждого круга стоял маленький столик или табуретка с буклетами. Буклеты американцы печатали на цветном принтере. Иногда даже их заказывали в типографии. На буклетах писали тему и вопросы для обсуждения. Иногда столик отсутствовал, просто стулья в кружочек. А буклеты можно было взять самим при входе в американский центр. В американском центре также стояли кулер с холодной и горячей водой, лежали пакетики недешевого чая, черного и зеленого, и галетные печенья, чего не было в других аудиториях, разве что на кафедрах и в деканатах.
Каждый раз мы по-разному разбивались на группы. Сами выбирали себе стулья и соответственно попадали к разным людям, так мы знакомились с большим количеством англоговорящих посетителей клуба, расширяли круг общения. Эдам говорил стараться попасть к разным ведущим-американцам. Друзья садились вместе, рядом на стульчиках, но друзьями в американском клубе я еще не обзавелась.
На некоторых просмотрах фильмов я засыпала – просто сидела и спала…
Эдам сказал на одной из встреч: – Надо встретить свою пару и прожить с ней до конца дней. Вместе всю жизнь. Это следующий шаг эволюции. – Он, наверное, свою уже встретил. Эдам говорил, что у него было два младших брата, Эдам был старшим в семье.
Эдам говорил, что американцы-миссионеры выбирали одного партнера на всю жизнь. Всю жизнь жили с одним человеком – это следующий уровень цивилизации.
– Don’t worry, Adam! Be happy!3 – сказал Эдаму недавно приехавший миссионер, его старый знакомый. Он сидел на первом ряду, седоватый с бородой. Он не собирался надолго задерживаться в России.
На одну из первых встреч я одела короткий топ под жакет, и был виден голый живот. У меня было круглое родимое пятно около пупка, диаметром в сантиметр, с двумя немного скошенными краями. Эдам увидел это мое родимое пятно.
– Oh, Arina! You have this birthmark!..4 У одного моего друга у жены будет такое же родимое пятно… Он сейчас ее как раз ищет! Я ему сообщу! Может быть, он даже приедет этим летом!
Эдам мне сказал мимоходом:
– Сейчас находят талантливых детей и убивают. Много предателей… Владик о тебе уже знает…
Тогда предатели носили кольца на больших пальцах или вязали платки на предплечьях. Американцы любили предателей…
Я знала племянницу Владика, ее звали Ханна, она рассказывала, что ее дедушка, отец Владика, называл Владика Славой, от Владислав. Все называют Владом, а отец Славой. Владик – как двуликий Янис.
В то время убивали талантливых детей, растворяли в их телах раковые опухоли. Потом решили, еще неизвестно, насколько талантлив ребенок – может, необязательно его убивать. Слишком многих детей покосили тогда.
На одной из встреч к нам по очереди подводили Морген, и мы желали ей скорейшей беременности. Говорили, что среди нас есть сильная «бабка» и теперь Морген могла забеременеть. В компании американцев было очень интересно.
Дженнифер – натуральная блондинка невысокого роста и немного полная, с приятным красивым лицом, небольшими светлыми глазами, аккуратными носом и ртом. Ей было двадцать четыре, когда она приехала в Россию. У нее на подбородке и щеках росли светлые волосы, и все руки и лицо были в веснушках. У нее был очень узкий пологий лоб и низкая линия роста волос на лбу, при этом она лысела со лба. Дженнифер была ниже меня. Натуральная блондинка, Дженни не красилась, и цвет ее волос был пшеничный. У нее была маленькая грудь, впалая грудная клетка, и она немного горбилась.
Вечно улыбающаяся Джен, с вечно горящим гейзером за спиной, как говорил о ней Эдам, вела себя, как маленькая девочка, чья-то любимая дочка. Она наигранно стеснялась, улыбалась и немного прятала голову в плечи. Ей нравилось казаться маленькой девочкой. Дженнифер всем рассказывала, что она из семьи серьезных потомственных юристов.
Шерил Блэк тоже была блондинкой, немного выше меня ростом. С выпуклыми синими глазами, и своей лупоглазостью напоминала лягушку. У нее тоже лысина росла со лба. У нее был большой минус, примерно минус шесть, и она практически всегда носила линзы. У Дженнифер тоже был большой минус – я заметила, у многих американцев было плохое зрение, больше минус шести. Шерил была худенькой, спортивной, увлекалась бегом, у нее была очень маленькая грудь, и грудная клетка казалась вогнутой, хотя позвоночник был ровный. Она красила волосы в светлый «выжженный» блонд, обесцвечивала волосы краской с перекисью, ее цвет волос выглядел ненатуральным. Она, как мне казалось, часто глупо и бессмысленно улыбалась. Но говорила всегда достаточно умные вещи. Ей было тоже двадцать четыре, как и Дженнифер.
Шерил в университете, как и я, учила математику, любила читать, при этом она еще хорошо говорила на португальском и немецком, и активно учила русский, занималась бегом, спортсменка. «Какая разностороння личность», – думала я, глядя на Шерил.
Шерил, из семьи потомственных баптистов, не любила говорить о своей семье, но потом призналась, что ее мать изменял отцу, ее соблазнил какой-то парень намного младше нее, ровесник Шерил, из их церкви… Она считала свою мать очень слабой. А отца наоборот, очень сильным мужчиной…Что он смог жену простить и принять обратно… Но отец, узнав об измене, не ушел из семьи, остался с женой, сказал, что он его бремя… После этого каждый день ложиться с ней в кровать… После измены ее мать сильно поправилась и подурнела – ее посадили на гормоны, врачи сказали, что разыгралась щитовидка. Состарили, изуродовали руками отца Шерил. У Шерил был младший брат… Он собирался в скорости жениться… Невеста брата очень нравилась Шерил. Отец Шерил напоил свою неверную жену таблеткой с раковой опухолью. Он не мог с ней просто развестись, он предпочел ее убить.… Баптисты не разводятся – они убивают!
Говорили, что отец Шерил «чернокнижник», увлекался черной магией и «продал» все за науки, поэтому Шерил была такая умная. Она бегло говорила на португальском, активно начала учить русский, как и Эдам, и хорошо знала высшую математику…
Про Шерил говорили, что через пару лет в России она ослепит великого писателя будущего. Тогда я не обратила на это никакого внимания.
В группе американцев было видно сразу – по одежде. Они носили рубашки, майки, мешковатые прямые джинсы и всегда кроссовки. Они никогда не гладили одежду. Их носки были немного синего цвета от синьки… Девушки никогда не красились. Были неопрятными. Я как-то видела, как Эдам ходил в грязной футболке. Американцы бегали по утрам, всегда Шерил и Эдам – старались вести здоровый образ жизни. Американцы всегда улыбались – улыбка просто никогда не сходила с их лиц!
Белозубая улыбка была частью американской культуры. Все американцы стандартно улыбались во весь рот. Они носили виниры, выравнивали зубы бректами, вставляли себе искусственные зубы и пользовались отбеливающими пастами, не думая о вреде для здоровья.
Эти американцы приехали на целый год, а дальше решали. Обе девушки не говорили, собираются ли они остаться в России больше года или уехать. Но никто из них не говорил, что они вскорости, через год или два уедут. Никто не утверждал этого и не опровергал.
Майкл был высоким и относительно худым, черноволосым, кучерявым, немного заросший, с волосами, намазанными гелем, в плоских очках в тонкой металлической оправе. Он увлекался музыкой и часто на американских встречах за последними столами сидел за синтезатором, подключенным к ноутбуку, ставил нам музыку. Сам писал электронную музыку. Он умел играть на гитаре. Я ни разу не попадала в группы, которые он вел, и мало с ним общалась.
На Рождество и Новый год американцы уезжали. Я заметила, что они достаточно часто уезжали на родину, хотя билеты были дорогие – каждый раз лететь через океан – в клубе говорили, что их кто-то спонсировал, кто-то из богатых верующих, занимающихся благотворительностью.
Многие русские в американском клубе носили на больших пальцах кольца или завязывали на предплечьях ленточки – первый признак «предателя», кто во всем действовал в интересах Америки, а не России… Вообще, было сложно общаться с американцами и не помогать им. Не помогать разрушать нашу страну изнутри.
Я тоже однажды надела тонкое серебряное кольцо на большой палец. – Ты тоже? – спросила меня радостная Дженнифер. – Я нет, просто так одела… – Дженнифер была явно разочарована.
Среди американцев в первый год я больше всего сдружилась именно с Дженнифер. Если американцы распределяли русских, с которыми хотели подружиться и привести их к Богу, то Джен взяла шефство именно надо мной…
Прогулка с Дженнифер
Американцы приглашали русских прогуляться. Гуляли один на один и все разговоры в итоге сводили к смене религии. Меня пригласила прогуляться Дженнифер, тогда моя главная американская подруга. Была зима. Она носила теплую серую непродуваемую куртку, даже слишком теплую для Краснодара со средней температурой зимы плюс десять. И синюю шапку машинной вязки с голубым бумбончиком. Дженни была в вязаных варежках, а не перчатках – их часто носили американцы.
Мы с Дженнифер гуляли между озер-Карасунов, шли по заасфальтированной дорожке в метр вокруг одного из озер, по обе стороны которой стояли засохшие, замерзшие желтые камыши на метр выше меня. Это место считалось опасным после девяти: нет фонарей, здесь часто грабили. Но днем нормально – экзотика.
Место прогулки было недалеко от элитных общежитий университета. Может, именно поэтому Дженнифер выбрала именно это место для прогулки недалеко от места своего обитания. Тогда я мало общалась с Шерил, больше с Дженнифер и «тащилась» от Эдама.
Увидев Дженнифер сразу обняла меня. Все американцы любили обниматься, что для более «закрытых» русских было непривычно. Мужчины-американцы всегда обнимались даже с девушками, как, например, Эдам.
Все приезжие американцы были баптистами и исповедовали «любовь к Христу».
По понедельникам и средам американцы учили русский – у них было по две пары, русского языка и литературы. За месяцы проживания в России Дженни русский выучила плохо, а Шерил и Эдам делали заметные успехи. Морген тоже училась плохо – считала, что уже слишком взрослая для этого, и у нее откровенно не получалось.
С Дженнифер мы гуляли после пар. Она сразу угостила меня бананом. Я заметила, что Джен чистила бананы с другой стороны, с хвостика. Все мои знакомые, и я в том числе, чистили бананы с противоположной стороны. Американцы делали иначе.
После стандартных объятий и ответов на вопрос «как дела?» и «что нового?» Дженнифер задала вопрос, к которому я была в принципе готова, но который все равно поверг меня в шок. В американском центре меня предупреждали, что американцы будут говорить о Боге:
– А ты веришь в Бога? Ты читаешь Библию? – спросила она. Я неуверенно кивнула, впервые задумалась, верующая я или нет, и если да, то насколько. После неуверенного кивания, внутренних сомнений, я вспомнила, что накрытый стол седьмого января и крашеные яйца на Пасху тоже по сути приравнивались к относительному верованию, а несколько икон дома – это уже вера потомственная… А вера вообще-то передается из поколения в поколение. И если бабушка верующая, то я, по сути, тоже. И крестик на шее все же что-то значит. И православие – это приятный атрибут. На крашеных яйцах, жареной утки на рождество и чисто символического крещения в детстве вера большинства моих знакомых заканчивалась. И моя в том числе… Я относила себя к слабоверующим или верующим в сложные жизненные моменты.
Я опять неуверенно кивнула, а Дженнифер, видевшая мои внутренние метания, с довольной улыбкой добродушно продолжала:
– По сути, мы верим в одно и тоже. И неважно, как называется наша вера, протестантство или православие!
– Да! – выдохнула с облегчением я.
Потом Дженнифер стала рассказывать, что Иисус занимает важное место в ее жизни. Для нее Иисус Христос был как человек, с которым она общается, практически дружит, только руку протяни. Она спрашивает у него совета, и он ей всегда отвечает. Иногда через Библию или других людей. Для меня это звучало как откровение, по меньшей мере, странно. У Дженнифер с Христом были налажены дружеские отношения. Для нее Христос – как член семьи… с которым она в любой момент могла поговорить по душам.
Религия Дженнифер досталась от родителей. Хотя ее родители пришли в протестантскую церковь «с улицы», то есть их родители были неверующие или несильно верующие, и они сами пришли к Иисусу Христу во взрослом возрасте. Начальник отца Дженнифер был протестантом, он-то впервые и пригласил подчиненного в баптистскую церковь. Отец Дженни привел жену. Они стали вместе читать Библию и говорить о Боге. Джен рассказывала мне, пока мы шли вдоль озер, свою историю «прихода» к Богу:
– Родители куда-то уходили каждую субботу все время, сколько себя помню. Сначала я не знала, куда. Когда я подросла, я стала спрашивать, куда они уходят. Они стали отвечать, что в церковь. Они приглашали к себе друзей по субботним или воскресным вечерам, говорили с ними о Боге и вместе читали Библию. Они закрывались в зале и сидели там часами. Я не могла заходить. Мне не разрешали. Но родители никогда не заставляли меня идти с ними в церковь и молиться, хотя сами молились перед каждой едой и по вечерам. После моего восемнадцатилетия (у американцев совершеннолетие наступает в двадцать один год) они только спросили, хочу ли я пойти в церковь с ними – я согласилась… Они впервые пригласили меня в субботу. Но мне почему-то в церкви не понравилось в первый раз, – Дженни покачала головой и рукой в варежке сделала неопределенный жест около головы, слегка покрутив кистью, показывающий ее сумасбродность и странность в тот момент… – Я даже как-то закрылась в себе. Стала менее разговорчивой. Ушла в себя, что ли… продолжала ходить в школу, но внутренне поменялась…
– Родители не стали больше приглашать меня в церковь, если я не хочу. Они не настаивали. Не навязывали мне свою религию… Я продолжала жить, как и до этого… Но через несколько месяцев я захотела опять пойти с ними в церковь и сказала им об этом… Помню, как они обрадовались тогда! Это был настоящий праздник дома. Мы накрыли стол, папа подарил мне золотую цепочку… Я ношу ее до сих пор! С тех пор я стала ходить с родителями в церковь по воскресеньям и через три года меня крестили – я приняла Христа…
– Я благодарна, что родители не заставляли меня… Они хотели, чтобы это было взрослое, взвешенное решение. Чтобы я сама пришла к Богу и впустила Бога в свою жизнь! Я благодарна родителям, что я в итоге пришла к Богу сама, что они не давили на меня. Я сама выбрала свой путь! Это было взрослое осознанное решение! – Дженнифер говорила все более и более одухотворенно. А меня смущали слова «впустить Бога в жизнь» и «принять Христа».
И вообще меня смущала ее такая «открытая» религии, баптистскую религию уже сделали во всех смыслах приятной – и хоровое пение последователей, и личное общение с Богом. Меня смущало панибратское общение Дженнифер с Христом, ее исписанная карандашом и «исчитанная» Библия, как будто целая религия может уместиться в одной книге. Баптистские церкви как амбары со скамейками, их песни про Христа под попсу, их ор в церквях – религия стала повседневным стилем жизни, а не ярким праздничным дополнением к ней. То ли дело наши елейные церкви все в иконах, загробное высокое пение священнослужителей, запах ладана и просфора при причастии. В наших церквях есть что-то успокаивающее и примиряющее «сохранительное»… Как успокоительная таблетка, на время останавливающая жизнь… Православные редко меняют веру. Но и редко становятся «глубоковерующими». Среди моих знакомых нет никого. Сами церкви предполагают вечную долгую веру… Это не просто зал со скамейками. Каждая церковь – как маленький художественный музей, как произведение искусства как внутри, так и снаружи, округлые церкви, разноцветные купала как шлемовидные или луковичные шапочки-крыши на многочисленных тонких башенках.
Есть в этом что-то высокое – ходить в ту же церковь, в которую ходил твой прадед, поклоняться то же иконе… Такая вера глубоко укореняется в сердцах, врастает в сознание, не заменяя при этом жизнь и не становясь ей. Она, как сторонний наблюдатель, тихо смотрит в сторонке и никогда не вмешивается в жизнь… такие религии, незаметные, обычно самые крепкие, а их последователи – самые верующие. В таких религиях никогда не разочаруешься, потому что никогда и не очаровывался. Такие религии ничего не требуют взамен, а просто украшают твою жизнь…
Православие в России для большинства – это приятный красивый атрибут. Как золотистый бантик на моральном облике страны.
Вообще, как я всегда думала, религия – способ управления нацией. Сейчас менее заметный.
После своих откровений Дженнифер ждала от меня ответных исповедей, как я пришла к Богу и своей вере, как я «впустила Христа в свою жизнь». Но мне было нечего ей сказать, никого в жизнь я еще не впустила и впускать не собиралась. Для меня, выросшей в сдержанном православии, тет-а-тет с Христом был диким и противоестественным.
Дженнифер внутренне расстроилась, не услышав моих признаний, и показала мне свое расстройство… Но потом как будто встрепенулась, как бы сказала себе, что у меня еще впереди, что еще не все потеряно, я еще не так безнадежна, поэтому она и здесь – наставить меня на пусть истинный, спасти от ада, забрать из моей «неправильной» веры и привести к своей, правильной. Единственно правильной. То есть ее миссия – привести меня к Богу, к своему «правильному» Богу и к своей «правильной» баптистской вере.
Поэтому-то миссионеры и ездили по миру – они несли флаг своей веры как когда-то крестоносцы… И жгли души своими рассказами и исподволь насаждали свою религию…
Я рассказала Дженни, что меня крестили, когда мне было пять лет. Тогда в Советском Союзе отрицали веру, крестить детей было нельзя. Меня крестила прабабушка Люда в тайне от родителей в церкви недалеко от дома, в церкви Святого Георгия Победоносца. И что я крещеная, прабабка призналась дедушке с бабушкой еще спустя четыре года…
Для американцев вообще был важный ключевой момент – крещения, принятия новой веры. И на каждом важном мероприятии, будь то религиозный лагерь или летний клуб, они обязательно крестили кого-нибудь, если летом, то в воде. Я даже думала, что они могли крестить уже крещеных, лишь бы «привести» кого-либо нового к Христу, показать, что кто-то постоянно перенимает их веру. И показать это еще некрещеным.
Пока Дженнифер говорила, мы гуляли вокруг озер и немного продрогли. Дженнифер сама предложила пойти в кафе около университета – согреться.
Среди бедных студентов дешевые пиццерии были популярны.
В кафе мы заказали горячего чаю. И грели о белые низкие керамические чашки без ручек руки. Дженнифер говорила также увлеченно, в кафе достала свою Библию и прочитала пару строчек, в которых нашла ответы на свои вопросы. Сегодня она открыла мне свое сердце. Ее Библия была все «исчитана», вся исписана карандашом и даже ручкой и вся была в маленьких закладочках. Я не удивилась бы, если бы такие закладочки были почти на каждой странице или через две-три. И такие «исчитанные», практически заученные наизусть Библии были у каждого американца из группы. Эдам однажды сказал: – Всю жизнь читать одну книгу, всю жизнь любить одну женщину. – Американцы так и делали. Всю жизнь читали одну книгу – зачитывали ее до дыр!
Когда американцы приглашали на встречи кого-то побогаче, чем я, они их вели их в заведения их уровня – то есть бедную меня вели в дешевую пиццерию, а богатую неверующую вели бы в дорогие рестораны… куда эти неверующие обычно сами ходили с друзьями… Все было продумано. Миссионеры подстраивались под наш материальный уровень.
Дженни прочитала еще пару своих любимых мест. Она ждала от меня обратной реакции, но моя реакция никак не наступала… Я тактично отвечала молчанием, пожиманием плечами, легким киванием и незнанием, что можно сказать и надо ли что-то говорить!
Поняв, что во мне единомышленника она не найдет, Дженнифер быстро свернула наш разговор, душевно, с обниманиями торопливо со мной попрощалась недалеко от универа. Я пошла на трамвайную остановку ехать домой… По пути я получили от Дженнифер эсэмэс: «Спасибо за встречу. Я чудесно провела время». Я еще раз подумала, наскольок американцы-протестанты лучше нас.
Дженнифер намекнула мне, что по их американским правилам мне уже пора пригласить ее домой, чтобы показать, где я живу, познакомиться с родителями – с американцами все было по-серьезному! В нашу следующую встречу она пригласила меня к себе в общежитие, показала свою комнату вместе с Шерил, тумбочку и фотографии с родителями над заправленной голубым покрывалом кроватью.
– Вот! Здесь я и живу! – радостно сказала она, открыв дверь своей комнаты, как будто показала мне святая святых.
Для американцев было важно побывать у меня дома. Но я стеснялась своей маленькой неремонтированной квартиры в старом фонде, отсутствию отца, вместо отца бабушки и дедушки, разводу родителей, поэтому приглашать благополучную или создающую внешнюю благополучность американку, у которой точно было двое родителей, домой не стала. У них, наверное, и разводов-то среди баптистов никогда не было.
Я решила, что среди протестантов было мало разводов. То есть разводов практически не было. В их «протестантском» обществе разводы порицались.
Потом я узнала, что у каждого «небаптиста» таких встреч с американцами, когда их заманивают в религию, рассказывают об Иисусе Христе и как хорошо открыть в себе Бога, ограниченное количество и, исчерпав эти встречи, их уже никто «Богом» не будет «потчевать», никто не будет показывать им свою «исчитанную» Библию, рассказывать о своем пути к Богу и читать любимые строчки. У баптистов еще много таких «неверующих» или «неправильно» верующих, которых надо спасти и «направить» на пусть истинный. Они не могут тратить свое драгоценное, утекающее, невосполнимое время на таких неподдающихся, как, например, я. Они идут нести веру, «нести спасение» дальше. Ведь только, приняв их баптизм, мы могли обрести после смерти вечную жизнь. Иначе по их понятиям мы должны были гореть в адском огне после смерти. И уже через несколько месяцев меня на такие душевные встречи никто не приглашал и одухотворенно свою Библию не читал. На мне американцы поставили «протестантский крест», как на «слабоверующей» православной.
Я решила остаться со своим религиозным атрибутом – православием.
Я не была готова предать религию своей семьи…
Баптистская церковь
Зимой Дженнифер в свою очередь пригласила меня в одну из протестантских церквей. В Краснодаре таких было несколько – оппозиционные формы религии сейчас становилась более и более популярны. Как говорили у американцев, многие искали альтернативную веру, не находя дружественности и понятности в православии. Американцы говорили, что православная вера слишком строгая, нет личного общения с Богом. Появилось множество сект «служителей Христа», некоторые считались опасными: там вытягивали деньги из прихожан. Могли и обокрасть. Прихожане жертвовали «церквям» трехкомнатные квартиры, машины – так их быстро брали в оборот. Потом, естественно, ничего не возвращали. Зачастую люди не помнили, как подписывали дарственные священникам – подписывали или под гипнозом, или под наркотическими веществами – потом «священники» таинственным образом исчезали с квартирами и машинами, только их и видели.
В православии было слишком много ограничений и запретов. Посты слишком строгие. Вера была слишком «старой», «допотопной», не адаптированной под двадцать первый век, непонятной, чем отпугивала от себя молодежь, ищущую религиозной опоры в жизни и не найдя ее ни в чем другом.
Меня православие этим не смущало. Меня не пугали запреты – я и так не соблюдала никакие правила православной церкви и соответственно ее ограничения обошли меня стороной.
В баптистские церкви ходили те, кто хотел что-то изменить в своей жизни. Многие верующие, с которыми я познакомилась в американской тусовке, часто меняли церкви, веря во что-то свое. А иногда просто дома читали Библию, не найдя ничего подходящего для себя в Краснодаре. Говорили, что в Москве таких «церквей меньшинств» было больше и можно было найти подходящую для себя.
Баптистская церковь, куда пригласила меня Дженнифер, находилась недалеко от кинотеатра в центре. Проповедь начиналась в двенадцать. Дженнифер уже бывала в этой церкви на прошлой неделе с другой русской недавно появившейся девочкой, подружкой-протестанткой. Мы с Дженнифер заранее встретились на троллейбусной остановке. Как обычно встреча сопровождалась обниманиями и улыбками. Как я заметила, американцы обнимались со всеми сколько-либо знакомыми русскими.
Что было удобно в баптизме, их церковью мог быть любой концертный зал, любой кинотеатр. В этот раз был именно старый концертный зал. В нем почему-то пахло пылью – здесь давно никто не убирал. У сцены стояли свернутыми красные занавески. Наверняка тоже пыльные и грязные. На сцене скакал в прямом смысле молодой инициативный священник в очках. Ему было около сорока. Худой, одетый, как мы с Дженнифер – просто и без изысков – в голубой рубашке и джинсах.
Баптизм в России был сравнительно молодым, появился относительно недавно вместе с распадом Советского союза и конституционным закреплением многоконфессиональности. До этого в союзе религия вообще была гонимой и малозначимой.
Когда-то религию насаживали огнем и мечом. Сейчас же ее засаждали в сердца дружбой и хорошим отношением. Дженнифер была тому ярким примером.
В «церкви» было достаточно много людей, что меня опять же удивило. Так много людей теперь поклонялось малознакомому новому Богу – я думала, что увижу в этой церкви не более десятка отщепенцев. Публика здесь была разномастная – некоторые одеты богато, некоторые очень бедно, большинство – бедно.
В холле Дженнифер встретила двух знакомых девушек, прихожан этой церкви. Одну блондинку звали Ирой. «Очень милая», – подумала о ней я. Я пару раз видела их на американских встречах. С Дженнифер они встретились тепло, как обычно пообнимались.
Большинство русских в этой церкви пришли со своими Библиями. Не все. Я думаю, «русские» Библии были менее зачитанными, чем у американцев. Я была без Библии. Дженнифер пришла со своей «американской» на английском, с пометками карандашом, редко ручкой, и многочисленными закладочками.
До этого Дженнифер подарила мне Библию на русском – у книги была очень тонкая, почти прозрачная бумага и мелкий шрифт. Книга была в черной под кожу тонкой дерматиновой обложке, маленькая, формат «а-пять», и очень толстая. Дженнифер надеялась, что эту Библию я буду читать, но у меня она не читалась. В этот раз моя Библия осталась дома. Я даже не подумала взять ее с собой в баптистскую церковь.
Нам раздали листовки, напечатанные обычным принтером на разноцветной бумаге. Мы с Дженнифер уселись на откидные кресла в центре кинозала, тоже, по-моему, пыльные. Прочитали листовки. Приглашали на следующую встречу в следующее воскресенье. Также раздавали тексты песен на нескольких листах, скрепленных степлером, напечатанные на том же принтере, но уже на белой бумаге. Листы были неновые, потертые на кончиках, как я потом поняла многоразовые. Их раздавали прихожанам, а потом забирали и раздавали в следующее воскресенье. Пока проповедь не началась, мы с Дженнифер быстро ознакомились с текстами песен. Дженни вряд ли что-то поняла, она очень плохо говорила по-русски.
Проповедь начали с молитвы. Священник сказал: – Давайте поблагодарим Бога нашего Иисуса Христа за то, что мы живы, здоровы. За то, что мы здесь собрались. Помолимся за здесь присутствующих! – Все встали со своих кресел, закрыли глаза и опустили головы, поднеся сомкнутые руки с перекрещенными пальцами к лицу. В усердной молитве прошло пару минут.
– Я хочу представиться – Алексей, кто меня не знает, – легкий смешок прошел по залу. – Я вижу в зале новые лица, – священник заинтересованно пробежался глазами по лицам в зале, немного вытянувшись.
– Господи, я хочу поблагодарить тебя за этот день светлого воскресенья. За этот зал и эту встречу, за всех людей в этом зале…. У Бога есть план для каждого из нас!
Потом включили музыку, и мы стоя стали петь песни с листовок, прославляющие Иисуса Христа.
Чтобы не произошло, Бог со мной всегда!
Все равно я буду славить Иисуса Христа!
Господа моего и друга! Он в жизни моей навсегда!
Кто из русских ходил постоянно, знал слова наизусть. Между рядами стояла специальная аппаратура, колонки, усилители, за аппаратурой сидел «диджей». Рядом стоял проектор – в этом театральном зале, видимо, проходили постановки.
Ты Иисус – ты мой Бог!
Ты мой друг и Господь…
Ты за меня пострадал,
Все грехи мои взял!
В их хвалебных песнях Иисусу Христу зачастую отсутствовал глубокий смысл и рифмы. Песни показались мне примитивными. Музыка тоже была «легкой» попсовой, достаточно быстрой и мелодичной. Но все присутствующие громко пели, некоторые поднимали вверх вытянутые руки ладонями вперед, как будто прикасались к чему-то божественному, свету, исходящему от сцены, или хотели до чего-то дотянуться. Как будто так на них снисходила благодать.
Дженнифер тоже пыталась петь. Сегодня Дженнифер была в желтой кофте одетой на рубашку и синих потертых ровных джинсах. Она что-то мычала себе под нос, напевая мелодию. Она немного пританцовывала на месте и прижимала к груди свою Библию в пергаментной обложке и выглядела, как маленькая доверчивая девочка. Такое впечатление ей и хотелось производить на окружающих.
Все песни были на русском. Церковь была русская, песни были на русском и проповедь соответственно тоже. Поэтому Дженнифер было сложно. Она ничего не понимала и иногда просила меня переводить ей.
Мы пели не все песни с листовок, священник говорил название, и мы находили нужную в распечатке песен. На белом экране тоже транслировались слова песни, которую мы в данный момент пели, чтобы прихожане могли читать текст. Когда мы закончили петь, священник залез на сцену, до этого он ходил внизу около, взял микрофон и начал воскресную проповедь по теме «Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки». Тема проповеди тоже была стихом из Библии. Тема проповеди тоже появилась на экране.
Проповедь
Сначала мы разбирали стихи «К филиппинцам» 4:3-4:9. Дженнифер зашуршала Библией. Она быстро находила нужные стихи.
Священник энергично ходил по сцене из одного конца в другой и говорил:
– Бог любит вас! Вот мы идем на богослужение. А в чем суть? – шепот пошел по залу. – Мы идем послушать слово Божье! Чтобы поклониться Богу! И музыка нам в этом помогает! Чтобы легче стало на душе! Почему мы делаем это постоянно?.. И ответ прост! Господь, мы доверяем тебе! Наша молитва – это средство! Мы доверяем тебе в болезни! Мы доверяем тебе в безденежье! Мы доверяем тебе, Бог Господь! И это первая мысль! Мы не всегда можем изменить обстоятельства, но мы можем довериться Богу! И это вторая мысль! Богу Слава! Надейся на Господа всем сердцем своим!» Чтобы ни случилось, я все равно буду славить Бога. Христос любит тебя! Надо возлюбить Христа как самого себя!
Священник смотрел в зал, скользил по лицам присутствующих и ловил взгляды прихожан.
Во время службы священник разбирал места из Библии. На экране показывали место, стих и само изречение. Глубоковерующая Дженнифер открывала свою Библию на нужном стихе. Она находила это место в Библии, внимательно слушала священника, хотя почти ничего из того, что он говорит, не понимала. Я наклонялась к ее уху и пыталась передать общий смысл проповеди. О синхронном переводе в моем случае речи не шло. Дженнифер улыбалась и пыталась меня понять, кивая головой.
– Христос любит вас! Он говорит вам – все получится! Идите ко мне и обрящите! Доверьте ему свою жизнь и финансы! Христос говорит нам…
Сначала священник скакал по сцене из угла в угол, громко и заразительно говорил в микрофон. Он был хорошим оратором. Подходил к трибуне, где у него был свой план проповеди, куда он периодически заглядывал или откуда читал.
В церкви стояла тишина. Все внимательно слушали священника, и только я «суфлировала»– старалась дословно, но получалось в общих чертах переводить Дженнифер, что говорил священник. Поэтому около наших кресел стоял гул.
Я пыталась переводить Дженнифер, но моего английского было недостаточно для всех религиозных терминов и мой «суфлерный» гул не понравился соседям по проповеди. Нам поцыкали с ряда сзади и пару раз недовольно оглянулись с ряда впереди. Дженнифер остановила мой перевод, благодарно кивнув, и добродушно развела руками – нельзя отвлекать соседей. И продолжала внимательно слушать, ничего не понимая… Потом Дженнифер сказала, что знает священника и поговорит с ним, чтобы американцам, не говорящим по-русски, разрешали, чтобы им кто-то переводил.
– А теперь, если кто-то хочет сделать пожертвование нашей церкви, то может… Мы собираем на нужды церкви и на операцию для Ирины. На ее дорогие препараты! Я приглашаю поклониться Богу нашими финансами! Вы должны чувствовать себя свободно, когда мимо вас проходит сокровищница. Это для миссионерства! Мой помощник также ходит с желтыми конвертами.
Сокровищницей он называл красивый мешочек из гобелена на круглой деревянной основе с двумя деревянными палками по бокам. Дженнифер положила туда сто рублей и внимательно посмотрела на меня. Я сделала тоже самое.
Потом мы смотрели видео на экране о тех, кто недавно принял крещение. Дженнифер была явно заинтересована.
– Я с самого детства с Богом, – говорила первая девушка-блондинка с экрана. – С детства хожу в церковь. И вот недавно приняла крещение.
– К Богу пришел через людей, – потом говорил взрослый мужчина и показывал свою десятилетнюю дочь.
– Я с детства в церкви и уже давно хотела принять крещение, – говорила девушка постарше в очках. – Даже была попытка. А потом я поняла, что это мои отношения с Богом, и я определились, крестилась. Теперь Бог рядом, и он не оставит никогда!
Все встали и со священником опять молились:
– Мы молимся за всех больных, кто сейчас в больнице! Надейся на Господа! Мы молимся, чтобы дух был тверд тех, кто помогает! Я конкретно молюсь за Игоря, который сейчас в больнице. Он где-то упорствует… но … Мы молимся за финансовую сторону жизни и благодарим за то, что имеем. Мы благодарны тебе, Господи. Работай с нами чрез это. Работай с нами, Бог. Благослови нас быть верными, в обетах веры. Благослови тех, кто сейчас с миссиями за границей. Мы молимся за наше начальство, – священник читал по бумажке. – Мы молимся, чтобы ты дал разумение нашим лидерам. Мы молимся за всех страждущих. Господи, ты над всеми! Благодарим, что знаем тебя! И славим тебя! Да будет слава тебе! Во имя отца и сына и святого духа! Аминь!
В конце своей речи священник приглашал молодежь в клуб по изучению Библии для подростков и на молитвенные собрания.
Священника сменил молодой адыгеец с небольшой бородой, в черно-белой шахматной рубашке и голубых, потертых на коленках джинсах, который рассказывал о Нагорной проповеди, стоя у трибуны. Он прочитал еще раз название темы сегодняшнего богослужения, прочитал двенадцатый стих Нагорной проповеди.
– Нагорная проповедь о взаимоотношениях между людьми. Если нам нравится осуждать, то мы сами можем быть осуждены, – он говорил без адыгейского акцента, что меня удивило.
Он сделал движение кистью, сложив пальцы, как в пистолете: вытянув указательный палец, подняв большой и согнув остальные, и резко поднял немного кисть вверх, как будто стрелял из пистолета. Молодой проповедник-адыгеец читал разные стихи из Библии в подтверждение своих слов, например «Рим. 2:1».
– Есть закон. Есть люди, которые не принимают Евангелие. Иисус называл таких «псы и свиньи». Первые стихи проповеди запретительные, а с седьмого стиха – повелительные. Если вы будете просить, то вам будет дано. Надейся на Господа!
– Греховная природа человека эгоистична. Мы говорим: «Что я могу взять?» Бог говорит: «Что я могу дать?» Я взял вещь, велосипед, брата и был неаккуратен. И брат мне это сказал. Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой.
На экране появилась фраза: «Я не буду делать вам плохо → я хочу вам помочь».
– Надо помогать людям! Быть открытым! Быть готовым откликнуться на нужду, поддержать мирные отношения. Быть готовым откликнуться на нужду по силам, по дарам. Мы не должны думать о том, чем нам воздадут.
Проповедник-адыгеец долго рассказывал.
– Иисус говорит: «Если можешь – делай», помогай, проявляй инициативу! В этом Иисус меняет вектор.
Я оглядела опять «церковь» – на удивление много прихожан. Полный зал. Много старушек. Много молодых. Много молодых мужчин и женщин. Много детей на первых рядах. На балконах тоже было много народа. «Сколько отщепенцев», – подумала я.
– Вы должны проявить любовь! Ответственность лежит на вас. Не смотри на соринку в глазе брата твоего! Посмотри на себя! У тебя в глазах бревно!
Некоторые возрастные посетители спали. Седая женщина средних лет в ряду перед нами.
– Господь исцеляет. Когда нельзя исцелять. Праведность фарисеев относится к внешним формам.
Очень много говорили о финансах и деньгах. «Слишком много», – подумала я.
– Некоторые говорят: «Я не люблю людей. Я не могу их принимать. Они столько неправильного делают в жизни».
Проповедник-адыгеец говорил больше первого священника. Его проповедь занимала основное время богослужения.
– Любовь есть исполнение закона. Бог есть любовь. Все пройдет. Но любовь не перестанет.
«Сборище преступников, уголовников», – подумала я.
– Когда я взял чужую вещь, я начал оправдываться.
Около проповедника странно то ли щелкало, то ли цокало.
– Мы будем ставить себя на место другого человека.
У проповедника был маленький микрофон у рта.
– Во всем поступайте так, как хотите, чтобы поступали с вами. В этом суть всего. Я буду стремиться помогать людям вокруг себя. Они уникальны. Замечательны.
Потом на экране появились выводы мелким шрифтом.
– Господи, мы стоим перед тобой. Мы не хотим быть псами или свиньями.
Проповедь напоминала скорее митинг во главе с талантливым оратором… В православии таких проповедей я не видела и не уверена, что они бывали в принципе.
Проповедь тоже заканчивали молитвой. На экране появился этот же молодой адыгеец крупным планом. Два в одном.
Священник-адыгеец опять призвал благословить всех присутствующих, поблагодарить Бога за то, что мы имеем. Потом призвал помолиться за больную девушку из этой церкви, ей предстояла скорая сложная операция на сердце. Мы все усердно замолились, замолкли, закрыли глаза, опустили головы, перекрестили пальцы, сомкнули руки, усиленно «зажелали» больной девушке скорейшего выздоровления. Потом священник попросил помолиться за его друга, у которого болела мать. У нее была онкология. За мать друга мы тоже помолились, мысленно пожелав ей здоровья. Потом мы помолились за самого священника Алексея: он собирался в командировку по миссионерским делам в Санкт-Петербург и адыгеец сказал, что следующую проповедь будет читать его коллега.
Потом зазвучала песня поклонения опять же без рифмы. На сцену вышли две девушки, одна коротко подстриженная в длинной белой юбке в складку до пола и белой рубашке в черный горошек. Другая с длинными темно-русыми прямыми волосами. Сначала они заразительно и громко запели в микрофон про религию. Потом блондинка, закрыв глаза, эмоционально говорила про благословление Бога.
– Мы доверяем тебе, отец. Ты доведешь нас домой в твои объятия. Иисус, я готов идти за тобой. Господи, идти за тобой и видеть только тебя!
Потом вышел хор, все белый верх, черный низ, форма, которую легче всего найти, и тоже запели религиозные песни в разных октавах.
– Мы рады быть твоими. Господи! Мы верим твоему слову! Господи, мы всегда уповаем только на тебя. Доверяем тебе этот выбор!
Блаженны те, кто верят Богу
Как самому себе!
Блаженны ищущие Бога,
Ибо они найдут,
Доверием живут…
Женщина вынесла к сцене маленького ребенка месяцев четырех. Он спал у нее на руках. Громко играла музыка, все громко пели. Но ребенок все равно спал.
Проповедь закончил молодой адыгеец в шахматной рубашке.
– Господь, все в твоих руках. И даже когда горы не двигаются и моря не раздвигаются, мы верим тебе. Мы поклоняемся тебе. Общение святого духа да прибудет со всеми нами. Аминь.
Потом мы опять стали петь те же песни и новые с листовок, опять священник Алексей говорил название песни. В конце и начале проповеди мы пели.
Дженнифер сказал мне, что священник сам пишет тексты песен. «Какой талант», – подразумевала она.
Многие быстро разошлись. В конце проповеди Дженнифер подошла поздороваться к священнику. Он уже был с ней знаком. Он с жаром пожал ей руку – Дженнифер с ним к моему удивлению обниматься не стала. Я уже могла переводить громко, и его простая речь легко переводилась.
– Я рад вас видеть! Вам понравилась сегодняшняя проповедь?
Дженнифер заулыбалась и закивала. Ей лекция точно понравилась, если бы она еще что-то поняла…
– Ну хорошо! – священник похлопал Дженнифер по предплечью, как старого друга.
– Could you translate for me please?– сказала мне Дженнифер, улыбаясь и отойдя от священника.
– Of course! 5
– Could that girl translate for me please during the service? – спросила Дженнифер у священника.
– Не могли бы эта девушка переводить мне во время службы? – тут же перевела я.
Но священник сделал вид, что не понял мой перевод вопроса Дженнифер. Хотя мне переводить эту просьбу было легко. Просто посмотрел на нас и отошел в недоумении. А потом пошел разговаривать с другой группой прихожан, ожидавших его внимания.
Потом Дженнифер подошла к своему знакомому. Он хорошо говорил по-английски и был помощником Алексея. Она повторила ему свою просьбу. Он передал ее священнику и тот, естественно, согласился!..
Помощники священника, не обязательно дети, разносили одноразовые белые тонкие тарелки с бюджетными мелкими луковыми крекерами в форме то ли рыбок, то ли лука. Самым дешевым печеньем из возможных. Но вкусным. Содержащим непопулярное тогда пальмовое масло, поэтому недорогим и вредным для здоровья..
Я из приличия съела несколько печенек-«рыбок», много есть было неудобно.
Также предлагали горячий чай в белых одноразовых стаканчиках. Чай можно было заварить самим. В зале стояло несколько кулеров с кипятком и холодной водой. Рядом лежали одноразовые пакетики с дешевым черным или зеленым чаем и сахар в кубиках.
Дженнифер как будто тоже осталась не в восторге от этой проповеди – пыльные церкви, этот молодой священник. Дженнифер как будто разделяла со мной эти чувства. – Надеюсь, тебе понравилось. Обычно бывает лучше. Священник так себе, – сказала она мне, когда мы вышли, и помахала растопыренной кистью правой руки с натянутыми мизинцем и большим пальцами. Я проводила Дженнифер на остановку, она ехала к универу на маршрутке, а я пошла на трамвай, я жила в трех трамвайных остановках.
И на следующей проповеди (я была с Дженнифер еще пару раз в этой церкви) нам разрешили переводить и тихий гул моего голоса и общий перевод уже никого не смущал. Проповедь проводил новый священник – Алексей уехал в Питер. В этот раз Дженнифер принесла на проповедь сразу две Библии – свою «американскую» на английском и «синхронную» русскую – и сидела с двумя книгами, внимательно слушая проповедь и находя нужные стихи в английской Библии, а потом и в русской. В этот раз и я принесла Библию, подаренную Дженни.
– Ты читаешь Библию? – спросила она меня и внимательно посмотрела в мою книгу, ища пометки на полях и закладки и не найдя их. Этот священник, заменявший Алексея, понравился Дженнифер еще меньше. – Тот был лучше, – сказал она мне, уже начиная разбираться в русских священниках-протестантах.
Я честно прочитала пару страниц дома. Но отложила – чтение Библии показалось мне скучным и бессмысленным.
Я относилась к походу в баптистскую церковь, как к интересному, ничего не значащему опыту. Было в смене религии что-то авантюрное и для меня запретное – скрытый протест против общества или семьи выражался в смене веры.
Их веселый попсовый Бог из песен предстал легким» и ненастоящим. И очень отличался от Бога, к которому привыкла я – строгому, суровому, карающему, глядящему с православных икон.
Сначала меня покоробил вид их церквей, после православных, вид баптистских церквей попахивал фальшивкой и дешевкой…
Православие не требовало от нас, большинства слабоверующих русских, ежедневных усилий. Протестантство было чуждым и искусственным. И во всем дружелюбии американцев было что-то ненатуральное.
В смене религии был определенный протест против современности. Как будто лозунг «Тебя не устраивает что-то в жизни – смени религию, поменяй жизнь». Но жизнь в основном со сменой религии не менялась. Тот же дом, те же родители, в основном те же проблемы.
Все это попахивало подделкой. И по сравнению с православием вымогательством… В древнем православии было что-то монументальное – одни древние церкви в средневековом стиле чего стоили, а тут модная «легкая» религия, отвечающая веяниям времени. Все легко – любой подвал мог стать их церковью. В принципе любой хороший оратор мог стать их священником, песни, проповеди как концерты самодеятельности.
Но православие тоже с рыночными отношениями испортилось, погрязло в купле-продаже. Все службы стали платными, крещение, молебны за здравие или упокой, и недешевыми. В священников стали набирать тоже чуть ли не с улицы после быстрых курсов «православия» даже из бывших уголовников. В священники шли теперь даже слесари-сантехни ки, зная, как выгодно сейчас быть священником, позарясь на большие заработки.
Сейчас такие дома Евангелия становились местом встреч и тусовок преступников, местом, где собирались оружейники, находили спонсоров, хранили контрабандные товары, устраивали перестрелки, торговали контрабандой. Баптизм был хорошим прикрытием для контрабандных операций… Все думали, что в такие церкви ходят очень правильные, хорошие люди, может быть, заблудившиеся, не нашедшие себя в сдержанной православной вере. Такие тоже туда ходили. Сюда ходили и праведники, которые на самом деле хотели быть лучше с каждым днем и воспринимали проповеди буквально, без скрытого «оружейного» смысла. Но редко. Но в основном это были базары, места незаконной торговли. Полиция знала и закрывала глаза. Преступники прикрывались другой верой. В протестантских храмах летала живая музыка. Полицейские это понимали и были к ним благосклонны.
Пасхальная служба
Теперь Дженнифер очень хотела сходить со мной в мою, православную церковь – в баптистской мы уже не раз были – именно на торжественную пасхальную службу. Как раз приближалась Пасха, и мы решили сходить в церковь около моего дома, храм Святого Георгия, с синими и позолочено-синими шахматными куполами-луковками и косыми крестами на них. Здесь меня крестили, когда мне было пять.
В этот раз Пасха была ранней – в начале апреля. В Краснодаре было еще холодно, на земле лежал мокрый грязный снег, и мы ходили в теплых куртках.
Мы встретились в десять вечера в ночь с субботы на воскресенье. Праздничная литургия была до двенадцати и длилась два часа.
– Тебя крестили здесь? – Дженнифер посмотрела снизу вверх на храм, стоя на ступеньках. На Пасху в церковь шли много народу – я не думала, что у нас столько людей ходят в церковь на Пасху. Но торжественность и святость этой минуты Джен не тронула. Она не задержалась на несколько секунд подробнее рассмотреть храм, почувствовать благоговение, мысленно представить мое крещение и что это значило в моей жизни. Наоборот, Дженнифер быстро поднялась по ступенькам, даже забыв перекреститься у двери. Я быстро перекрестилась и поспешила в храм за ней. Джен смотрела на меня и повторяла движения, как креститься по-православному… Она исподволь как будто принижала мою религию.
В церковь на службу я не надела платок, а была в обычной вязаной шапке, моя голова была покрыта.
Мы с Дженни, как и все, слушали богослужение на улице у заднего входа. Мы стояли в теплых куртках. Дженнифер в платочке. Тепло одетые.
На заднее крыльцо вышли несколько священников в нарядных позолочено-красных ризах… Перед ними был алтарь, покрытый бордовой бархатной накидкой с зажженными свечами в красных цилиндрических подсвечниках с прорезями. Перед алтарем ближе к прихожанам поставили украшенную икону. Священник в центре совершал каждение – качал церковное кадило на цепочке, как маятник, движением вперед, окуривая ладаном прихожан и алтарь. Высоко пел женский хор в церкви за спинами священников, часто повторяя: «Христос воскресе»! А прихожане отвечали хором «Воистину воскресе»! Кадило испускало благовонный дым, фимиам.
Священники пели на разные голоса. Сначала низкий речитатив, а потом высокий: Господи, помилуй!
Священники держали раскрытые молитвословы, смотрели в них, пели, крестились и кланялись.
Господи, помилуй!
Некоторые священники держали свечки.
Славу воссылаем тебе. И Отцу и Сыну и Святому Духу. И ныне и присно…. Аминь…
Главный священник держал украшенный подсвечник со свечами, махал им, но свечи не гасли и не вываливались, и несколько раз спрашивал у толпы:
– Христос Воскресе?
– Воистину воскресе! – отвечала толпа. Главному священнику молодой безусый священник в центре поправлял микрофон на ножке-стойке, потом вынесли второй микрофон. Мы с Дженни крестились, кланялись и отвечали «Воистину воскресе», как и остальные прихожане.
И благословен Христос Боже навсегда и ныне и присно…
Два священника по бокам от главного держали нарядные свечки-факелы в красно-зеленых бумажных украшениях и пели басом.
И ныне и присна, и во веки веков. Аминь…
Главный священник в центре махал кадилом и под звон, как у бубенчиков, испускал приятный голубоватый дым на алтарь и других священников ниже рангом. Главный священник опять спрашивал, и толпа отвечала ему:
Христос Воскресе? – Воистину Воскресе!…
Другой священник, полноватый, с небольшой темно-русой бородой пел басовым речитативом из молитвослова: «И Господу помолимся!» А другие крестились и кланялись под следующее высокое пение: «Господи помилуй!»
Слушающая толпа праведников тоже крестилась и кланялась вслед за священниками. Мы с Дженнифер были как все.
И Господу помолимся! – Господи помилуй!
Перед иконой стоял кандило, большой подсвечник, со всеми потухшими свечками. Но дело происходило на улице и все свечки задуло – так что нормально. И подсвечник вынесли. Не пленились. Молодцы!
Помилуй и спаси нас Боже твоею благодатью. – Господи помилуй!
Слава Отцу и Сыну и Святому Духу!
Священники смотрели в молитвословы при басовом пении коллеги и крестились, и кланялись под высокое пение женского хора.
Хор в храме долго, медленно пел высоким голосом:
Христос Воскресе из мертвых!
Главный священник подошел к иконе и поцеловал ее. А молодой безбородый священник помахал кадилом с дымом ладана.
Господу помолимся…
«Все-таки как красиво они поют! Многоголосье», – подумала я.
И во веки веков… Алилуя!
Вышел молодой священник с большой книгой, стал спиной к прихожанам и запел тенором.
Христос Воскресе? – Воистину Воскресе!…
Этот молодой священник очень красиво и громко пел.
Алилуя! Алилуя! И Господи воскрес!
Некоторые прихожанки в платочках делали фотографии службы.
Алилуя! Алилуя! Алилуя!
Джен надела платок не так, как обычно надеваю его я или многие православные, слегка свободно, откинув один конец платка за плечо. Она сильно натянула его на голову, платок «прилизал» ее волосы, и выглядела смешно и глупо… Не по-русски, а по-американски. Было смешно смотреть на типичную американку с волосатым лицом, светлым пушком на щеках, постоянно улыбающуюся белозубой улыбкой, в православном красном расписном платочке, обтягивающем ее голову. Так не носили платок русские-православные. И в своей длинной прямой куртке напоминала матрешку. Она знала, что выглядела смешно и показывала мне это.
Старший священник перекрестил прихожан книгой-молитвословом, подняв ее над головой и нарисовав в воздухе книгой виртуальный крест.
Слава тебе, Господи! Слава тебе.
Один священник басил, другие целовали алтарь, женский хор повторял:
Господи, помилуй!.. Господи, помилуй!.. Господи, помилуй!..
Где-то громко проехала машина…
Господи, помилуй!.. Господи, помилуй!.. Господи, помилуй!..
Господу помолимся… Яко благ и человеколюбец…
Один священник дважды обошел в одну и в другую сторону с кадилом около алтаря, разбрызгав дым. Потом побрызгал запахом ладана на прихожан и других священников. Священники и мы усиленно закрестились. Два священника поцеловали алтарь и зашли в храм.
И тебе славу воссылаем! И ныне и присно…
В храме послышались бубенцы кадила.
Дженнифер заинтересованно смотрела службу и выглядела смешно и стебно, и у меня вызывала внутреннюю улыбку. А у Дженни православная Пасха вызывала внутреннюю насмешку. Она один раз хмыкнула, глядя на наших священников, так, чтобы я это видела, тем самым показав легкое презрение к моей вере.
Я подумала, что Дженнифер немного насмешливо относилась к пасхальной службе, да и к самой православной церкви. И это меня покоробило…
Из храма вышла новая партия священников, двое с украшенными свечками-факелами. Они стали перед алтарем и запели басом.
Аллилуя! Аллилуя!
Господу помолимся – Господи помилуй!
У Господа просим! – Подай, Господи!
Мир всем!
Некоторые священники начинали обниматься друг с другом, другие целовали алтарь. Потом запел мужской хор, но достаточно высоко… Один священник долго читал текст из молитвослова…
Христос Воскресе! – Воистину Воскресе…
В конце священник по Евангелие рассказал о воскресении Христа, как ученики приходили к его гробу и не нашли тела:
– Как они почувствовали, что воскресение Христово состоялось. Если Христос не воскрес, то наша вера напрасна, – говорил главный священник. – Мнимые сложности пройдут. – Священник благодарил за веру и вспоминал советское время запрета веры. Рассказывал о своем храме. Призывал дорожить тем, что имеешь… Возможностью находиться с Богом. Говорил про благодатный огонь, который уже привезли в этот храм из Иерусалима, который знаменует воскресение Христово. Он пожелал пасхальной радости, мир семьям и домам.
– Мы живем от Пасхи до Пасхи. Христос Воскресе! – закричал он, и толпа ответила радостно ему: – Воистину Воскресе… – Наша вера не напрасна. Аминь.
Мы с Дженнифер простояли всю праздничную службу до двенадцати…
Дженнифер потом спрашивала меня, хочу ли я пойти с ней в баптистскую церковь еще раз. Пару раз приглашала меня, но я отказывалась. Дженнифер сначала ходила в ту баптистскую церковь около кинотеатра с русским девчонками с лингвистики, но потом сказала мне, что тоже просто молится дома с другими американцами, тем самым объединившись со мной. Русский баптизм ей тоже пришелся не по вкусу.
Еще Дженнифер спрашивала меня, хочу ли я поговорить с ней о Боге. Но я всегда уклончиво отвечала, что это личное. Все американцы, особенно Эдам, были хорошими психологами. Американцы понимали все с полуслова, им не надо было ничего втолковывать или повторять. Наверное, через полгода Дженнифер отнесла меня к неподдающимся и переключилась на другую русскую…
Потом Эдам сказал мне: – Знаешь, как эта девочка (имея в виду Дженнифер) старалась, когда уговаривала тебя поменять религию. – Я ничего не ответила. Но почему я должна отказываться от религии своей семьи, потому что Дженнифер старалась? Чтобы Дженнифер поставила себе галочку или «зажгла гейзер»?
Часть 2. Миссионеры
Американские русские
На первом курсе круг моих знакомых и друзей сильно расширился – в нем оказались все одногруппники, многие однокурсники, немногочисленные американцы, а также англоговорящие русские с факультета лингвистики или географического. Они тоже старались постоянно общаться с иностранцами для практики языка, посещали все из недели в неделю. Каждую среду и понедельник я видела одни и те же лица.
Самой яркой среди девчонок в американском клубе была Лена Ситокова. Она была гласным и негласным лидером, иногда помогала Эдаму. Ее не заметить было невозможно. Она дружила со всеми американцами. Была на короткой ноге, относилась к ним, как к старым друзьям. И сразу при общении переходила черту от просто знакомого до близкого друга.
Мне всегда было сложно переступить эту черту.
Лена Ситокова – блондинка выше меня из Майкопа. Она училась на первом курсе лингвистики на договоре. Сначала родители снимали ей квартиру в Краснодаре. Она была моей ровесницей, тоже первокурсницей. У нее были длинные ровные волосы ниже пояса, маленькие иссиня-синие глаза с опущенными уголками и маленький тонкий рот. Она часто щурилась. Ее глаза слезились, она капала капли. Она смотрела подслеповатыми глазами. У нее был длинный тонкий нос, немного крючковатый на кончике, больше, чем предполагало ее лицо, и неправильный прикус, верхняя челюсть с крупными неровными зубами сильно выступала вперед, что делало ее лицо немного отталкивающим. Она была на полголовы выше меня, худая и с фигурой по форме груши, тяжелым «задом», маленькой грудью и немного толстыми ногами. Она накручивала, смазывала гелем или сбрызгивала лаком ровную челку, которая всегда «стояла» полукругом. Челку она укладывала каждый день, челка была густой, но все равно делилась на пряди, проявляя частые зубчики. В малых группах Лена любила сидеть, скрестив ноги и подперев лицо кулаком. Она рассказывала, что дома мама в ее комнате на стенах развесила ее дипломы, и все стены были завешены ее наградами. Лена была золотой медалисткой, отличницей на языковом факультете, что непросто, а на лингвистике практически невозможно. Была лучшей из лучших, другими словами. Даже среди лингвистов она выделялась, она знала язык лучше других, из ее речи я всегда смотрела пару слов в словарях. Она говорила быстро и всегда была уверена в грамматике. Скорость ее речи была, как у самих американцев, и иногда она говорила невнятно – но ее знание языка позволяло ей это.
Подругой и одногруппницей Лены Ситоковой была Вика. У нее были черные волосы спиральками, от природы вьющиеся, и сильно лысеющий лоб, черные спиральки падали на лоб и его маскировали. Вика была невысокого роста, с длинным носом, карими глазами и тонким ртом. Она тоже была отличницей… Говорили, что один препод поставил ей пятерку, договорившись, что она потом по требованию переспит с ним на одном из последних курсов.
Как я поняла, на лингвистике почти все девушки были отличницами или так сами о себе говорили.
У детей шлюх, раздвигающих ноги за оценки, продвижение по службе и т.д. обычно лысели лбы. Их «сводили», «старались» выдать замуж за лысеющих мужчин или разводили, растворяли им «лысину» в напитках. Чтобы они рожали от лысых мужчин и у них рождались лысеющие со лба дети, желательно дочери. Особенно лысый лоб заметен у девочек, соответственно. Если у тебя лысел лоб, значило только, что твоя мама могла спать с кем-то ради выгоды, за оценки, ради получения диплома, денег, твоего здоровья при операции и т.д…
К американцам в основном ходили девушки с лингвистики, парней были единицы – долговязый Саша и маленький худенький Егор. Они оба учились на лингвистике. «Вот, они в цветнике учатся», – думала я. По-моему, Саша был единственным парнем в своей группе и на своем потоке.
«Высокий» Саша Янченко впервые появился у американцев зимой. Он учился на лингвистике на третьем курсе – старше меня на два года – и знал всех девчонок американского клуба. Помню, когда я его в первый раз увидела, меня поразила красота его лица. У него были большие синие глаза с опущенными вниз уголками и густыми ресницами, большой тонкий нос с ярко выраженной горбинкой и маленький плоский рот с тонкими губами. Он был сильно лопо- и большеухий. У него было всегда красное лицо и плохая кожа. Но он был очень красив. Он был худой и высокий, под два метра. «Каланча». Его фигура совсем не была накачанной. Он не принимал стероиды и был субтильный с широкими плечами, как «вешалка». У него была старшая сестра. Он тоже был верующим. Читал Библию, все выбирал себе религиозную секту, периодически их менял. Как некоторые баптисты ходил то к одним верующим, то к другим. Наверное, поэтому Саша и пришел к Богу, хотел стать лучше или лучше казаться. Что он учился на лингвистике, уже многое о нем говорило – на девчачьем факультете – единственный парень на деревне. Интересно, почему он выбрал именно лингвистику? Необычный факультет для парня… Он часто менял стрижки и стригся у хорошего парикмахера.
С Сашей я иногда ездила в университет в одном троллейбусе – он тоже жил в центре.
Дедушка Саши был из военных высокого чина и один раз, служа за границей, приказал загнать чернокожих детей в реку и утопил там. Повторил несколько раз. Они могли вырасти и стать противниками. При этом подпольное сопротивление никто не отменял. Его дед не любил чернокожих. Поэтому Саша получился с орлиным носом и красным лицом. Генеральский отпрыск. Генеральских отпрысков хорошо «прокалывали», смелость, верность отечеству…
Саша дружил со всеми девчонками клуба, и своей группы, и своего курса сказывался навык общения со старшей сестрой, был всем своим в доску. И скорее бы «другом», чем «парнем». Я с трудом могла себе представить, что Саша заведет себе романтические отношения с кем-либо из группы или американской тусовки. Он так легко общался с девушками и был, как их брат, и скорее младший, чем старший.
Американцы приглашали всех на празднования своих праздников – Хеллоуин, католическое Рождество и т.д.
Ранней весной на американских встречах я познакомилась с Ясей Ворониной. Мы с ней быстро подружились, вернее, Яся подружилась со мной. Поэтому я получше узнала ее историю, семью и жизнь. Яся была примерно моего, среднего роста (я метр шестьдесят четыре). Она, наверняка была адыгейских или каких-то кавказских кровей, но уже поменявшая фамилию и, главное, перекрашенная. С такими «желтыми», выжженными перекисью, что практически «белыми» обесцвеченными волосами. Она так сильно обесцвечивала волосы до практически белого цвета, что я никогда не воспринимала ее брюнеткой, только блондинкой. Яся всегда ярко, открыто и «сексуально» одевалась, на ней всегда был макияж. У нее были маленькие глаза, Яся сильно выщипывала черные брови, и они становились тонкими, полукругом. И тоже их обесцвечивала. Яся всегда улыбалась во весь рот на фото и всегда прятала зубы в жизни. У нее был адыгейский нос, немного большой и с горбинкой, и плохая кожа, которую она маскировала тональным кремом, она всегда пользовалась румянами. Ее рот был маленький, неправильной смазанной формы, с тонкой верхней губой и более широкой нижней. Яся была примерно моего роста и моей комплекции, ей было шестнадцать, а мне восемнадцать.
Яся жила в центре в трехкомнатной квартире с мамой. У нее дома был питомник шиншилл. Яся училась в девятом классе, английский знала плохо, поэтому говорила мало с американцами и много с русскими. Яся имела слабые базовые знания и, даже ходя на встречи американцев, английский подтянула слабо.
Как она оказалась в американской тусовке, я тогда не знала. Случайно забрела?
Говорили, что дедушка Яси был директором детского дома в Адыгее, растворил много опухолей в телах детей – деньги государства экономил, много детей продал в рабство в Казахстан, слишком много, и Яся должна была «платить» за его ошибки. Хорошее будущее в России Ясю не ждало, и поэтому она очень хотела переехать в Америку, желательно выйти замуж. Она не знала, что американцы в большинстве своем не женятся на русских.
У Яси была внешность типа «плохой нянюшки», что неудивительно, ведь ее дедушка был директором детдома и приторговывал детдомовскими детьми.
Мама Яси, тетя Люба, была очень толстой сильно обесцвеченной адыгейкой – Яся с мамой были на одно лицо. У Яси был старший брат Гена, тоже очень на них похожий, но брюнет, не обесцвеченный. Но он уже ушел из дома, встал на сторону отца, чтобы не «платить» за погубленных детей.
Родители Яси сейчас разводились – тяжело и долго. Ее мама постоянно судилась с ее отцом, пытаясь вернуть свои деньги – она на него не подумав переписала большую часть состояния, чтобы избежать потери имущества при какой-то финансовой махинации. А он не хотел ничего возвращать, только с ней развестись. Тетя Люба погрязла в судах, апелляциях и опротестованиях. Он дал взятку судье, которая вела ее дело, сделал ее своей любовницей. Потом, когда закончились деньги на адвокатов, тетя Люба спустила все на тормоза… Ее бывший муж большую часть ее состояние передал их общему сыну Гене, который открыл бильярдный клуб.
Саша был одногруппником Нади Мерноковой. Она была старостой его группы. И дружила с ним, была очень общительной. Саше она точно была как старшая сестра. Надя была ниже меня, с волнистыми светло-русыми волосами, но не яркая блондинка, она не красила волосы. У нее были большие светлые глаза, немного длинный нос с горбинкой и маленький рот. «Американская шестерка» – так говорили о ней среди русских… Оракл предсказал ей, что и через двадцать лет она будет ходить в тот же американский клуб и общаться с иностранцами, приехавшими и живущими в Краснодаре. Поэтому ее любили американцы, она была среди краснодарских американцев постоянной величиной, константой, американцы собирались и дальше поддерживать с ней отношения. Третьекурсница Надя редко ходила на американские встречи в этом году… Хотя потом ее часто видела… Ее родители были преподавателями этого вуза.
Кстати, оракл – человек, который видит будущее… или говорит, что видит…
Надю невозможно было представить женой и матерью. Он была девушка-подруга, но не возлюбленная. Она была не по «мальчикам» и детям.
У нее хранился компромат на местную шишку, «акулу». Как он был причастен к смерти, разрешил убить талантливого мальчишку, художника и, образно говоря, «положил» его голову на алтарь американского Бога. И нашим и вашим, как говорится. Сложно быть «акулой» во времена перемен. А сейчас были именно такие времена. Родители Нади, преподы, «покосили» тоже много детей, поэтому Надя была не «жилец», жила, пока хранила компромат на «акулу» – как компромат достала, себе таблетку с раковой опухолью растворила. Она также была свидетельницей по какому-то серьезному убийству.
Итак, обычно говорили, что «отбросы собрались на факультете лингвистики»… Кого надо в итоге выгнать из страны.
Как говорили в Америке – хорошо отправлять «шлюшных» девушек за границу. Зачем они нужны в России? Опять ноги раздвигать, как их мамы и бабушки? Они там говорят на языке, который до этого так долго и старательно учили, но все равно на языке они говорят хуже, чем сами американцы, а ничего другого не знают. Они на порядок ниже остальных жителей – не знают ничего другого, кроме языка. И его знают хуже, чем коренные американцы, им языка всегда мало… И обычно за границей они живут плохо…
На американские встречи я ходила с большим удовольствием, красилась и наряжалась, распускала до этого обычно убранные волосы. Меня тогда, как магнитом, тянуло в эту американскую тусовку, возможно, мне там пару раз добавляли наркотические вещества…
Бирки и этикетки
Этикетки и бирки. Он обещал ей гореть, и не жить под копирку.
Однажды на американских встречах мы на щупь из мешка доставали игрушки и рассказывали о них.
В один из понедельников апреля на американских встречах мы обсуждали «бирки и этикетки», как люди любят вешать этикетки и ярлыки на других людей и общаться с ними согласно своим представлениям.
Эта встреча была так важна для американцев, что они даже развесили объявления по доскам факультетов с приглашением на это обсуждение, что бывало редко.
В американском центре всем новеньким раздавали бейджи, на которых были написаны их имена, и эти бейджики мы старались всегда одевать в американском клубе. Мой бейджик подписала Дженнифер и дала его мне на одной из встреч.
– У меня в номере телефона три шестерки. Но я не верю в предрассудки, так мой номер легче запомнить, – и Лена Ситокова продиктовала нам свой номер с тремя шестерками в середине. Мы обменялись номерами. Мне нравилась Ленина речь, она была такой легкой, воздушной. «Sword – это меч», – сказала Лена, переведя мне текст из сегодняшнего буклета. Я еще раз отметила ее хорошее знание английского. Лена рассказала мне и Ясе притчу о мотивации про двух лягушке, которые оказались в глубоком кувшине с молоком. Одна просто утонула, а другая начала там плавать, пока не взбила молоко в сметану и смогла выпрыгнуть из кувшина.
Лена Ситокова любила Мессинга, много книг читала о нем и хорошо знала его жизнеописание.
Сегодня я оказалась в группе с Сашей Янченко, Машей Бонтюк и Леной Ситоковой. Со мной в группе была и Яся Воронина. Мы уже немного подружились. Яся как будто «прибилась» ко мне в этом клубе… Не во всех группах сидели американцы. Иногда группы состояли из одних русских. Но в нашей группе оказалась Дженнифер. Она возглавляла группу и должна была вести обсуждение, направлять беседую. У американцев были свои листочки (у всех одинаковые), свой план ведения встречи и свой список вопросов для обсуждения. И среди русских Саша был за главного.
Мария Бонтюк сегодня пришла в американский клуб впервые. Она училась на третьем курсе географического факультета. Это была худенькая, тоненькая брюнетка моего роста, с тонкими немного жирными волосами в каре, свисающими сосульками, лысеющим лбом и узкими очками в черной оправе. У нее был ровный пробор, и волосы свисали с двух сторон, маскируя лысеющий лоб. Она была просто одета, в широких коротких джинсах, футболке и тряпичных высоких кедах на шнуровке. Мне показалось, что она одета не по сезону. Она носила самодельные фенечки на обоих запястьях…
Мария сразу освоилась в компании … Она любила заигрывать с мальчиками. Сразу с теми, кого видела в первый раз, переходила на дружеский панибратский тон и, как мне показалось, намного больше интересовалась парнями, чем девушками. Девушки ей были даже по-дружески не интересны.
Сначала мы делали упражнение на понимание: нам раздали маленькие желтые стикеры, на каждом из которых было написано имя какого-то известного человека, ныне живущего или который когда-либо жил раньше, но, как потом оказалось, не на всех стикерах были именно известные люди. Мы повесили эти стикеры на лбы. То есть, на каждого из нас как бы повесили «ярлык». Все в группе видели это имя, кроме нас самих. Сначала мы просто разговаривали друг с другом, но говорили как бы не с человеком напротив, а с личностью, написанной у него на ярлыке и вели себя соответствующе этой личности. То есть если было написано имя известного писателя, то мы просили автограф. При этом мы сами не знали, что за имя написано у нас на лбу.
– Итак, я хочу автографы от Лены. Конечно же. От Машки тоже… Нет, Яся, не от тебя… От тебя Арина… Даже не знаю…. Хотя тоже давай…– Саша был веселый и прикольный и постоянно смеялся и смешал нас.
Потом мы стали задавать вопросы, пытаясь понять, какое имя написано у нас на лбах. Здесь не было победителя. Можно было угадать или не угадать свой ярлык. Можно было задавать только вопросы, которые допускали ответ «да» или «нет». Или альтернативные вопросы с «или», их тоже можно свести к «да» и «нет». Нельзя было задавать открытые вопросы типа: «Кем я работаю?»
Ведущим в нашей группе была Дженнифер, но она была достаточно пассивна.
«Отрывать», вернее «снимать», ярлыки начали с Саши.
Он первый задавал вопросы группе. Отвечали хором или кто-то один. Ответы у всех соответственно были одинаковыми, двух правильных ответов быть не могло.
– Я живу сейчас или уже умер?
– Саша, ты уже умер! – это был прикол новенькой Маши. Она говорила с Сашей, как со старым другом, хотя видела в первый раз. Это меня удивило.
– Ты живешь сейчас…
– Я мужчина или женщина?
– Саша, ты – женщина!
– Я женщины? Серьезно? – Саша даже хихикнул и откинулся на стул, стукнув себя по коленкам.
– Да, Саша, ты женщина, – хотя Саша, естественно, был мужчиной в полном смысле этого слова. Пол «ярлыка»-стикера и человека, носившего этот «ярлык», необязательно совпадал.
– А я известная женщина?
Было необычно наблюдать, как Саша говорил о себе в женском лице.
– Да, очень известная!
– Я актриса?
– Нет!
– Ну, ты играла в нескольких фильмах. Двух, по-моему.
– Так… Я неудавшаяся актриса… Тогда я певица?
– Да!!
– Ооо, это уже интересно. – Саша, наконец, получил конкретную информацию – он известная певица и актриса пары фильмов.
– Иностранная?
– Да!
– Американка?
– Да!!! – На американских встречах логично быть именно американской певицей.
Теперь шло гадание на кофейной гуще. Американских известных певиц было очень много. Саша сам решил конкретизировать.
– Я брюнетка или блондинка?
– Блондинка.
– Вообще-то цвет твоих волос часто меняется. Но твой основной цвет и образ – блонд, кучерявый блонд, – ответила Маша со знанием дела.
– Ты чаще блондинка, чем брюнетка…
Сам Саша был брюнетом, сейчас подстриженным «под ежик».
– У меня короткие волосы?
– Да, чаще короткие, чем длинные. Обычно у тебя длинное каре.
– Прически постоянно меняются!
– Я сильно известная певица?
– Да, очень известная! Известнее некуда! – тут вся группа была единогласна. – Ты самая известная певица в мире! Самая!
– Ну, тогда это очевидно! Я – Ирина!!!
– Да!!! – все захлопали Саше. Он угадал, кто он, достаточно быстро.
– Я понял, кто я, когда вы сказали, что я певица и немного актриса. Что я играла в нескольких фильмах. Только в паре. И я – очень известная певица. Тут я понял, что я Ирина, и дальше просто проверял! Только Ирина мало снималась. Особенно запомнился ее фильм про друга-любовника. И она часто меняет образы!
Мне еще раз захотелось захлопать Саше – так он круто выглядел в наших глазах и своих собственных!
Итак, у Саши на лбу было написано имя попсовой всемирно известной американской певицы.
Маша была известной французской певицей семидесятых. Лена Ситокова была Суворовым. Я заметила, что у американцев часто вспоминали этого великого русского полководца. Дженнифер была Флемингом, изобретшим пенициллин.
«Гадали» по кругу, теперь была очередь Яси.
Яся плохо говорила по-английски. Поэтому она задавала вопросы на русском. И ей сильно подсказывали. Саша ей, конечно, помог.
– Я русская?
– Нет…
У Яси был очень тихий и нежный голос. Она всегда сидела согнувшись. Она ходила ровно, а сидела сгорбившись. Мышцы ее спины не держали ее спину при сидении.
– Я американка?
– Нет…
– Я англичанка…
– Нет…
– Француженка?
В это время Саша, мотал головой и делал частые перекрестные движения руками, говорящими, что Яся вообще не на том пути. Типа «холодно»…
– Спроси: «Я человек»? – опять подсказал Саша, у Яси было совсем «холодно».
– Я человек? – послушно спросила Яся.
– Нет…
Повисла двадцатисекундная тишина. Яся была озадачена: – Я не человек?
– Нет, – Маша преувеличенно пожала плечами и наигранно и несильно разводила руками, типа: «С этим ничего не поделать».
– Мда…Это сложно, – опять же сказал Саша покивав.
– Да, кто же я тогда?
– Ну… – Саша тянул «у». – Ты должна еще погадать!
– Да кто же я тогда, блин! – Яся гадать не стала. Она не выдержала, тут же сорвала со лба желтую наклейку и посмотрела надпись. На ней было написано: «empty spot». Яся не знала этих слов: – Что это такое? – она показала свой ярлык Саше, а потом мне.
– Ну «empty» – пустой. – Слова «spot» я сама не знала. До этого Дженнифер спрашивала меня, должны ли они переводить, писать буклеты и на русском, и на английском. Даже какое-то время писали листовки для встреч по понедельникам на двух языках. Но потом с Эдамом решили, что посещение американского клуба подразумевает знание языка.
Мария всегда улыбалась и часто смотрела, повернув голову набок и наклонив ее. В этой ее манере всегда была неподдельная заинтересованность словами собеседника и определенное кокетство. Восхищение собеседником, обязательно мужчиной. Она была «рубаха парень», своей «в доску», девушка-подруга.
– «Пустое место», – Маша громко и заливисто расхохоталась. – Ты «пустое место!» «Spot» – это место!
Дженнифер большую часть времени молчала и давала шанс Саше главенствовать, или же она не понимала Ясин русский, что вероятнее. Она смеялась, когда мы смеялись, и улыбалась, когда мы улыбались.
– Did she get it? – спросила она, повернувшись ко мне.
– Oh, yes!
– Good!6
Саша тоже засмеялся. Ясин ярлык гласил «Пустое место». Я хихикнула.
Маша постоянно улыбалась, когда говорила.
Я сидела рядом с Ясей. Точнее, Яся сидела рядом со мной – это она садилась со мной, а не я с ней. И теперь была моя очередь угадывать, кто же я на ярлыке.
– Я человек, живущий сейчас или уже умерший?
– Живущий сейчас…
– Я мужчина или женщина?
– Женщина, скорее девушка. Молодая девушка.
– Я актриса или певица?
– Нет…
– Я известная?
– Нет… Никому не известная… Ну нам, конечно, известная…
Можно сказать, что меня сбили с ног этим ответом.
– А чем я занимаюсь?
– А можно задавать такие вопросы, на которые можно ответить не только «да» и «нет»?
– Ну, я думаю, в этом случае можно, – сказал Саша.
– Ну, ты учишься в университете.
– А я русская?
– Да, ты русская!
– А я из Краснодара?
– Да!
– Сейчас я тебе подскажу! – подбодрил меня Саша. – Ты находишься в этой комнате!
– Да?!! – я еще больше удивилась. – А я блондинка или брюнетка?
– Брюнетка!
– С длинными волосами?
– Да, довольно!
– А я сейчас нахожусь в этой группе?
– Да!!! Ну?!! Ну?!! – Саша протянул ко мне руки в ожидании правильного ответа…
Я была в замешательстве: – Я думаю, что это…. – Я осмотрела своих «коллег» по группе… Длинноволосой брюнеткой в этой группе была только я…
– Это я?
– Да!!! Да!!! Это ты!!!… Арина Симоненко… Бинго!!!
Ответ был неочевиден и после Суворова и Ирины достаточно странен. Я сняла со лба стикер и прочитала «Симоненко Арина». Мой ярлык совпал с моим именем. Это и взорвало мне мозг. И разорвало шаблон – я ожидала прочитать имя известного человека, а прочитала свое собственное.
Я продолжала сидеть в замешательстве: угадать, что это я сама, было не так-то просто… У меня на лбу было просто написано «Арина Симоненко». То есть я была сама собой.
Потом мы разговаривали друг с другом согласно нашим ярлыкам. Теперь мы уже знали, кто мы. С Сашей как с великой певицей. С Ясей как с «пустым местом» – ее вообще никто не видел. И только со мной все разговаривали как обычно, и это было очень необычно – я не поменяла своей роли.
Мы задавали друг другу вопросы:
– А как ты себя чувствуешь великой певицей?
– Ой, только вернулась с гастролей! Все время репетирую… Готовлю новую программу. Ни минуты свободной! – Саша вжился в роль.
– Мне так нравятся ваши песни! Я ваша большая фанатка! А можно автограф?
Почувствуй себя всемирно известной певицей Ириной.
Ясю соответственно никто не замечал. Это ей подходило, она плохо говорила по-английски и теперь могла не нервничать и не мучиться.
И вопросы, которые задавали мне:
–Во сколько у тебя сегодня закончились пары?
– В три.
– Какой у тебя любимый предмет?
– Матанализ…
– Ты поедешь сегодня домой на троллейбусе или на трамвае?
– На трамвае
Почувствуйте разницу!.. Мне нечего было сказать!
Мы быстро вжились в новые роли. Но недолго выполняли это упражнение.
Потом мы продолжали диалог и делали выводы…
– Кто как себя почувствовал, выполняя это упражнение? – Голос у Саши был приятный, высокий и «мягкий», хотя его росту больше бы подошел бас.
– Кто почувствовал, что сросся с ярлыком. К концу упражнения почувствовал себя своим ярлыком?
Многие неуверенно и невысоко подняли руки.
– Особенно я, – сказал Саша. Все рассмеялись. – И Арина. Особенно Арина, – Все рассмеялись еще раз. – Видите, мы срастаемся с нашими ярлыками. Мы надеваем маску и срастаемся с ней.
«Все-таки какой Саша умный», – подумала я.
– Да, и другие люди ведут себя с нами в соответствии с маской. Смотрят на нас через ярлык… И глядя на меня, видят, например, известную певицу, а на Ясю – пустое место…
– А надо за маской видеть человека. Надо учиться снимать ярлык! Надо стремиться видеть человека за ярлыком, что не всегда получается!
– Да! – Маша высоко подняла руку с кулаком. – Ура! – закончив тем самым обсуждение.
Другие группы еще обсуждали, мы закончили раньше многих. Саша с Машей продолжали дружески общаться.
Дженнифер все обсуждение просто сидела, кивала, смотрела на нас, мало говорила, внимательно слушала и улыбалась.
Маша увлекалась роком и недавно была на концерте известного уже пожилого рок-исполнителя. Они с Сашей пообсуждали этот концерт и немного позаигрывали…
– Да? – Маша наклонила голову набок, приблизилась к Саше и внимательно на него посмотрела. – Тоже его обожаю! – она засмеялась. – У него сейчас концерты в Краснодаре.
– У меня знакомые идут на его концерт? А я не успел купить билет! Вот блин!
Я не увлекалась роком и не любила этого певца.
– А я тоже иду! Хочешь со мной? У меня есть лишний билет на завтра! Сестра не пойдет! Мы идем компанией!
– Супер! Если можно! Ой, как мне повезло! Вот классно! Спасибо, Машка. – Саша полез к Маше обниматься.
– Да что ты!
– Да, – Саша тут ж принял правила игры. Маша кокетливо к нему наклонилась и положила голову на плечо…
Саша и Машей понравились друг другу. Она как обычно запросто общалась со всеми парнями, а он также со всеми девчонками. И никто бы не подумал, что они только сегодня впервые видели друг друга.
Маша с Сашей немного позаигрывали. Остальные уже закончили обсуждение ярлыков. Эдам попросил внимания. Он заканчивал эту встречу.
Эдам сделал выводы по встрече для всех групп, сказал:
– Итак, друзья, сегодня вы увидели, что мы смотрим на себя глазами окружающих и ведем себя соответственно. Вы заметили, как меняется наше поведение в зависимости от «взятой на себя роли». Мы постепенно становимся теми, кем нас считают окружающие. Мы «срастаемся» с нашим ярлыком. И это не всегда хорошо! Подожди, подожди, Саша, как это по-русски, – Эдам достал небольшую бумажку в линию, на которой были написаны новые слова, и хотел прочитать по слогам, но не знал, как читается. Саша помогал Эдаму выучить язык и уже дружил с ним. Эдам каждый день учил несколько новых слов на русском. Русские слова у него были написаны английскими буквами.
– Итак, по-русски это: …. – Саша написал ему русское слово латиницей. – А это читается как «п»? – Да, это читается, как «п»… – И Саша стал открывать Эдаму секреты русского произношения.
И Эдам, коверкая буквы, прочитал по слогам на русском: «сте-ре-о-тип», чем вызвал всеобщий смех. Он замер на мгновение, ожидая реакции зала.
– Вух, – Эдам смахнул пот со лба. – Какое длинное русское слово!.. А теперь слово сегодняшней встречи: «Inspiration – Вдохновение», – воодушевляющее сказал Эдам. Он в конце каждой встречи говорил одно слово. Кстати, слово одной из прошлых встреч было «оружие».
– Видишь, сегодня слово «Вдохновение», – сказала мне наклонившись Дженнифер.
Яся активно записывала в тетрадку, что на встречах говорил Эдам, и слова встреч в том числе.
В этот раз понедельничный американский клуб получился веселым и прикольным.
– Кстати, Эдам – «региональный директор», – сказал мне Саша Янченко. В компании американцев становилось все интереснее. Эдам пропивал таблетки, стимулирующие развитие нейронных клеток мозга, большие такие. Доза его таблеток соответствовала «региональному директору».
– Вот мы с Машкой классно на концерт сходили! Вот она молодец! Вот мне повезло! – сказал мне Саша на следующей встрече в среду.
Итак, мне было восемнадцать, я училась на первом курсе и благоразумно подружилась для практики английского с группой протестантов-американцев…
Яна
На встречах стала появляться маленькая худенькая женщина Лена Соил, с лысеющим лбом, тщательно загримированным, коротко подстриженная, крашеная в темно-рыжий, многодетная мать со смешным мультяшным голосом, тоже из баптистов. У нее было, по-моему, шестеро дочерей. С ее старшей дочерью я познакомилась там же, в американском клубе. Ее звали Яной. Женщина ходила на несколько встреч по средам, один раз была со мной в малой группе. В тот раз она была с новым любовником, высоким, бородатым худым, мышечным красавцем. Они познакомились в походе в горы, которые, как я поняла, она любила. Она недавно начала с ним встречаться. Он не сводил с нее глаз и казался влюбленным. Мне запомнилось, как она сказала, что «детей надо воспитывать своим примером». Мы тогда говорили о героях. Каждый вспоминал героев, рассказывал, кого он считает своим героем и почему. Американцы вспоминали Мартина Лютера Кинга и даже ставили музыку с его речью, когда негры собирались на работу. Еще вспоминали Линкольна, некоторых политиков. Русские вспоминали великих полководцев Суворова и Кутузова, героев Великой Отечественной войны. Саша Янченко тоже назвал своего главного героя, он сказал, что его героем является текущий президент.
А эта маленькая женщина сказала: – Для меня главный герой – это я сама. Я одна воспитываю шесть детей. Без отца. И да, я герой. Их отец пропал и даже не платит мне алименты. Сейчас буду его разыскивать через суд. Шесть детей воспитать одной – да, я герой в своих глазах! И герой для своих детей! – Ее сорокалетний «парень» смотрел на нее уважительно и с восхищением, когда она это говорила нам всем.
Говорили, что эта женщина тоже растворила своей матери «раковую опухоль» и сейчас сидела на «денежном гейзере», поэтому с мужиком и начала встречаться. Эдам сказал, что он с ней скоро расстанется. Еще поговаривали, что она «продаст» свою старшую дочь Яну в проституцию – продать старшего ребенка всегда плохой знак, старшие дети самые энергетически сильные, несут силу рода. Поэтому Яна и общалась с американцами, они могли ей помочь, прикрыть – представители другой страны…
Наши американцы взяли над этой женщиной шефство – решили помогать многодетной матери. Думаю, что помощь ей на самом деле была нужна…
Ее старшая дочь Яня примелькалась у американцев… Ей было семь, и она только пошла в школу – абсолютно очаровательная, темноволосая и кареглазая, похожая на мать. Она была очень худой, смуглой, с волосами по лопатки. Она сама была не в восторге от такого количества сестер, и что сама нянчила младших, была им как нянька, самой младшей было года два. Одна из средних сестер тоже начала ходить к американцам, и Яня уже ревновала ее к ним. Яна учила язык, американцы иногда кормили ее, отдавали свою старую одежду. Ее мать надеялась, что американцы будут помогать ей, материально в том числе, но она хотела, как я думаю, слишком многого, никто помогать Яне особо не собирался. Американцы улыбались, обнимались со всеми, но менять чью-либо жизнь к лучшему, или брать за кого-либо ответственность, не торопились… Их миссия была приводить к Богу, а не усыновлять или удочерять.
Имя Яны подразумевало недолгую жизнь – начиналось с последней буквы алфавита и состояло только из трех букв. Так называли тех, кого в семье приносили в жертву, как в случае Яны. В то время так называли детей, метили их именами… И имена на первые и последние буквы алфавита были первыми на вылет… из жизни… Имена из середины алфавита жили дольше всего.
Если определенному человеку в определенном возрасте говорить определенные фразы, то можно его во многом «сделать», предсказать его будущее… Так можно сделать проститутку, так проститутку хотели сделать из Яны. Две-три-четыре фразы, и из самой чистенькой девочки можно сделать проститутку.
Лысые лбы шлюх в нескольких поколениях требовали жертв, обходились дорого, и они «продавали» чаще всего старших детей, растворяя им раковые опухоли в чашках. Мама готовила Яну в проститутки. А что? Выгнала из дома и дело с концом – отправила на панель. Но она надеялась, что американцы ей помогут, прикроют и на улице торговать собой Яна не будет. Проституткам, которые старели, которых списывали, подруги за красоту или давние клиенты растворяли раковые опухоли в чашках. А что с ними еще делать? Куда их девать? А так похоронили – и забыли, все счастливы! И дело с концом!
Яна тоже надеялась, что американцы изменят ее жизнь к лучшему. Она выйдет замуж за кого-нибудь из американцев и уедет в Америку. Ан нет. Американцы не торопились жениться на «шлюшных» россиянках. Женились на своих, дружили со своими. Их открытая манера поведения очень отличалась от сдержанной манеры русских, к которой я привыкла. Русским улыбались, с русскими обнимались, русских вели к «своему» Богу – исполняли свою миссию и только.
«Американская» весна
В Краснодар ворвалась весна. Как говорила моя школьная учительница по физике, весна в Краснодаре – самое красивое время года. Лето – жаркое и душное, дышать нечем – плюс сорок в тени, пахнет пылью. Зима – одна слякоть, дожди и грязь, плюс десять. А вот весна – все распускается, цветет, зеленеет, молодая листва – воздух чистый. В Краснодаре рано теплеет, уже в конце апреля иногда плюс двадцать.
Теперь мы с американцами часто встречались на свежем воздухе в паре остановок от университета на открытой площадке – по понедельникам в университете, по средам там же обсуждение фильма, по четвергам на площадке иногда играли во фризби – летающую пластмассовую тарелку.
Весной на американские встречи стала ходить «новенькая» Таня Сонянская с третьего курса лингвистики. Это была высокая блондинка, очень худая, с длинным «лошадиным» красным лицом, широким ртом, проблемной кожей и жидкими «желтыми» некрашеными волосами по плечи. Ее воспитывала одна бабушка, говорили, что ее мать чуть ли не проститутка – бросила дочь и уехала, пропала без вести. И Таню тоже готовили в проститутки, за ней по пятам следовали сутенеры.
Площадка, где мы играли во фризби, была недалеко от волейбольной, отделенной железным сетчатым забором, среди белых кирпичных девятиэтажек. Вокруг волейбольной площадки росли березки. Деревья были еще совсем без листвы, но с набухшими зелеными бутонами-почками. Трава была зелено-желтой, прошлогодней, утоптанной. За сетчатым забором в конце расчищенного поля виднелось краснокирпичное здание местной двухэтажной школы. На том расчищенном поле были футбольные ворота. У забора, огораживающего школу со всех сторон, пролегала широкая наружная труба горячей или холодной воды, обернутая желтым поролоновым утеплителем, а потом блестящей теплоудерживающей фольгой…
Справа от расчищенной площадки стояли черные жестяные самостройные «домиковые» гаражи с черными и красными крышами. Возможно, эту площадку расчищали для будущего строительства очередной белой кирпичной девятиэтажки, для которой не надо было так уж много места.
В один из первых четвергов апреля нас пригласили на «фризби». Как обычно встречу вели Эдам и Морген, с русскими болтали Шерил и Дженнифер, Майкла в этот раз не было. Майкл был тем типом мужчин, который нравился Шерил. На трамвае приехала девятиклассница Яся Воронина, мы уже немного подружились. Здесь же среди больших крутилась маленькая Яна. Мы встречались в четыре, как обычно. От универа я прошла пешком. Американцы уже ждали всех на открытой площадке:
Весна в Краснодаре была теплая, но мы все были очень разнопланово одеты, все в куртках, но куртки мы сложили на невысоком кирпичном квадратном строении со стороной примерно метр, визуально похожем на колодец, возможно, там были спрятаны внутренние коммуникации, трубы, недалеко от расчищенной площадки, где дети играли в футбол. Эдам играл во фризби в белой майке с коротким рукавом и широких прямых «баптистских» джинсах, я в теплой вязаной розовой жилетке на тонкую кофту, о чем потом пожалела, потому что сильно вспотела, играя во фризби. Яся была в открытой легкой кофте, американки в трикотажных тонких кофтах и синих джинсах. Все русские одевались по-разному, все американцы-баптисты примерно одинаково. Эдам говорил, что бегал каждое утро и вечер. Он приучал бегать Морген. Она, как и все немолодые жены, сопротивлялась.
– Hey, Arina! – крикнул мне Эдам, увидев подходящую меня, и полез обниматься, сохраняя дистанцию на уровни моей груди.
– Hey! – улыбалась во весь рот Морген и тоже пообнималась со мной. – How are you today?
– I’m fine, thank you. And you?
– All good.
– Arina’s fine as usual, – сказал Эдам. – Going to play? – Эдам как обычно улыбался.
– I think so… Never tried7. – И Эдам, хлопнув меня по плечу, пошел поговорить со своим новым другом, подопечным, оставив меня Шерил и Дженнифер.
– Hi, Arina. Glad to see you8, – Шерил и Джен тоже подошли к нам и по очереди обнялись со мной. Я не очень любила прикосновения посторонних людей, но все американцы каждый раз лезли обниматься. На Шерил были шлепки на босую ноги, она была обута не по погоде. У нее сегодня была смешная прическа – ее светлые волосы были скручены и «защелкнуты» зубастым крабиком, и короткие «незащелкнутые» концы смешно торчали над головой, как нимб. У Дженнифер как обычно был короткий хвостик.
Было еще пару незнакомых взрослых девчонок с географического факультета.
Потом делали «дружественные» фотки с улыбающимися американцами, укрепляющие межнациональную дружбу. Яся на всех фотографиях скрещивала бедра и становилась боком, визуально делая их меньше и себя уже. Фото делали до игры – пока еще не «в мыле» после фризби.
– Hey, guys! Let’s play Frisbee today! – крикнул Эдам всем, полуобернувшись и пару раз воодушевляющее хлопнув в ладоши, приглашая всех к игре. Эдам достал из целлофанового пакета красную потертую пластиковую тарелку, закругленную у концов, и почему-то отдал ее именно мне. С такими тарелками некоторые играли со своими собаками – собаки ловили их на лету и несли хозяевам.
Я не знала, что делать с тарелкой. Эдам посмотрел на меня и весело хмыкнул. Шерил взяла тарелку у меня:
– Let’s start playing!9
Мы встали в кружочек разыграться…
Фризби
– Девчонки, вы когда-нибудь играли во фризби?
– Нет, а как это?
– Надо перебрасывать тарелку друг другу…
Фризби – игра с тарелкой. Сначала Эдам аккуратно кинул тарелку Ясе. Тарелку можно было поймать или хлопком, поймав ладонями, или рукой, схватив пальцами в щипке. Иногда кто-то сбивал тарелку на лету, при этом сам мог сильно ударить руку. Так делали Эдам или кто-то из русских парней. Пару раз бросив, Эдам ушел разговаривать с другими русскими парнями, организовывать новые американские встречи. Он теперь становился все более и более занят.
Сначала мы в кружочке девчонок «разыгрывались», просто аккуратно перебрасывали друг другу тарелку. Мы перекидывали друг другу летающий диск, стараясь попасть в руки соседа. Яся очень грациозно и «легко» ловила тарелку. – Оп, – говорила она. – Арина, лови! – И перекидывала мне тарелку, присев на корточки и выпрямив руку, выглядя при этом профессионально.
Яся ловила тарелку хлопком, немного присев и повернувшись, и тут же изящно передавала ее Шерил или Дженнифер. Я удивилась, как быстро Яся научилась играть и какой спортивной была.
– Ok. Let’s play in teams now!10 – опять направлял нас, уже разыгравшихся, Эдам. Мы пошли на поле.
Затем мы пошли на поле играть. Сначала мы с американцами разминались, играя в игру «Are you a trustworth person?» – «Ты человек, которому можно доверять?» Мы встали в два ряда друг напротив друг друга, вытянули вперед руки. Каждый из нас по очереди проходил ряд из вытянутых рук. Начинала первая пара с одного конца, выходил сначала один из пары и начинал проходить ряд рук, потом следом за ним другой из пару, потом следующая пара и так далее. Прошедшая ряд пара становилась в начале шеренги. Когда «человек»-игрок проходил ряд, стоило только подойти ему к человеку, стоящему в шеренге, – руки перед ним опускались, а за спиной опять поднимались. В спину шел следующий проходящий, руки перед ним тоже опускались, а после него поднимались. Мы как будто шаг за шагом гуськом проходили «лес» рук. И так пара за парой… Как только пара оказывалась в шеренге последней, сразу же начинала проходить ряд, а пара до них тоже быстро начинала свое путешествие по шеренге, «поход» через руки был быстрый. Так все прошли по паре раз шеренгу – это был восторг!
Потом мы разделились на команды – мы с Ясей в одной. Команды по пять человек, у нас из сильных игроков – Шерил и две незнакомые девочки. С нами бегала Яна, но игроком не считалась. В соседней команде играл Эдам, Дженнифер, Таня и пара незнакомых девушек… Мы старались перебросить тарелку за ворота противника – как в футболе, только мы не пинали резиновый мяч, а кидали пластиковую тарелку.
Суть игры заключалась в том, чтобы забить тарелку в ворота соперника, если не было ворот, то просто перебросить за определенную, на земле начерченную линию. Как в футболе две команды бегали по полю за одним мячом, так во фризби две команды бегали за одной «летающей» тарелкой. Как в футболе игроки пасовали друг другу мяч, так во фризби перебрасывали друг другу тарелку. Старались передать мяч своим товарищам по команде, что не всегда получалось. Как мяч стремились загнать любыми способами в ворота соперника, так и тарелку стремились сбить и передать в другую сторону, к воротам соперника. Как мяч перехватывали, сбивали, передавали в другую сторону, так тарелку в воздухе перехватывали соперники, сбивали рукой или даже ногой подпрыгнув. Такие фортели выкидывал, например, Эдам. Тарелку или сбивали в прыжке, или ловили хлопком или щипком…
На земле начертили линии ворот, перебросив за которую забившей команде начисляли гол. Играли до семи или десяти очков… Потом менялись сторонами. Иногда виртуальной чертой служила ветка соседнего дерева, так сказал Эдам. Сейчас играли до семи очков.
От футбола фризби отличался линией ворот, в футболе надо было именно попасть в ворота – в фризби просто перебросить через линию, «запулить» подальше через линию противника.
Если в футболе игроки пасовали чаще всего ногами, то во фризби – перебрасывали тарелку чаще всего руками. Конечно, во фризби с американцами не было никаких пенальти в конце игры. Темп игры зависел от игроков. Вратарь в футболе стоял в воротах, вратарь во фризби – караулил всю линию и ловил тарелку у всего края поля своей команды.
Морган поздоровалась, сыграла с нами в «Are you a trustorth person?» и сразу ушла – она не умела играть во фризби и не хотела учиться. Ей, такой взрослой замужней женщине, неловко было бегать с подростками за тарелочкой. Она бы выглядела смешно в своих собственных глазах и, как она думала, в глазах окружающих. Ей неудобно было чего-то не уметь и учиться чему-то новому в свои двадцать семь. Особенно спорту она не собиралась учиться. С ее грузной комплекцией она считала себя неспортивной и для спорта старой. Но муж принимал и любил ее и такой, неспортивной.
В тарелку можно было играть вдвоем, как в бадминтон, просто перебрасывать тарелку друг другу. Играть можно было по командам на футбольном поле, где ворота – это линия на земле. Игра – поймай тарелку, подпрыгни выше других. Во фризби, как в футболе, игроки перебегали из позиции в позиции, передавая друг другу тарелку к воротам команды противника. За тарелкой бегали гурьбой. Нельзя было долго держать тарелку или бежать с ней, надо было ее сразу же пасовать. И обязательно кто-то караулил у черты, ловил летящую к воротам тарелку, как вратарь, предотвращая гол.
Если тарелка падала на землю, то команда не поймавшая теряла «право паса» и пас переходил к другой команде. Мы бегали среди многоэтажек по кое-где появляющейся молодой травке.
Игроки подпрыгивали и дотягивались, ловили в прыжке хлопком или рукой летающий пластик. Игра, как и любой спорт, вызывала ощущение счастья. Кто выше подпрыгнет, тот и получит тарелку. Уворачивались от соперника, кидали снизу, сбоку, в прыжке, стараясь передать своим «сокомандникам».
В руках опытных игроков, как Эдам, тарелка летела высоко, разрезая воздух, и иногда как будто с шуршанием замедлялась в воздухе. Сначала начинающая команда делала первый бросок – чем дальше тарелка отлетала от своих ворот, тем лучше. Обычно бросал сильный игрок через все поле. Дженнифер бросала тарелку ребром прямо в толпу – и она летела прямо на головы других игроков – Джен была слабым игроком и могла убить новичков-«сокомандников». Обычно бросали на уровне груди или выше и держа тарелку плашмя. Иногда тарелка закручивала свою траекторию и возвращалась, как бумеранг. Эдам играл хорошо, часто крутил фризби на указательном пальце, мог кидать перевернутую фризби. Он бросал сильно и далеко, и фризби в его руках даже меняло направление, как он хотел.
Каждого игрока кто-то закрывал, особенно сильных, и не давал ему поймать тарелку или передать другому члену своей команды, и нужно было кинуть тарелку так, чтобы человек, тебя закрывающий, не сбил твою тарелку, твой бросок в воздухе. Эдам мельком показал мне рисунок, где на схеме тарелки были нарисованы градусы, как я поняла, ее возможного поворота.
Игра в тарелку тоже была травмоопасной. Можно было упасть, повредить руку или ногу.
Таня стояла на воротах у соперников – она была высокой, и ей легко было ловить тарелку, летящую к их нарисованным на земле «воротам».
Начинали играть мы. Шерил кидала первая через все поле. Ее подачу поймал в прыжке Эдам и пасанул Дженнифер. Она неуклюже поймала и слабо пасанула … Но ее бросок поймала я, кое-как впопыхах схватив летающий диск. Ронять тарелку было нельзя, тогда команда теряла право подачи, как только тарелка касалась земли. Я кинула куда-то в сторону ворот противника… Но мою тарелку опять перебил Эдам, а бросок Эдама перебила Шерил, пасанув мне и т.д. Я поймала одной рукой, но чуть не уронила, боялась не удержать, тарелка выскользнула из рук, я ее поймала другой рукой, перекинув из руки в руку, как горячую картошку, но Таня выбила тарелку меня из рук. Тарелка упала на землю, и мы потеряли право подачи – оно перешло к команде Эдама. Наша команда была командой Шерил.
Мы перебегали от одной границы поля до другой. Я неловко ловила, еще привыкая к тарелке. – Арина! Кидай мне … или Шерил, – Яся подпрыгивала над толпой. Рядом крутилась Шерил и тоже махала мне руками. Шерил старалась оторваться от толпы, чтобы ей было легче кинуть. Эдам закрывал Шерил и отбивал или ловил тарелки, которые кидали ей, как сильному игроку. Я кинула Ясе, Шерил была закрыта… Яся отбежав быстро пасовала Шерил. Игроки постоянно перемещались по полю в сторону одних или других «ворот».
Шерил явно играла лучше, чем Дженнифер. Яся быстро «поймала волну» фризби.
…Я поймала тарелку Шерил. – Арина, кидай мне, – кричала мне Яся из толпы подпрыгивая. В то время Шерил перебежала и тоже подпрыгивала над толпой. Я кинула Шерил, она удачно поймала и пасанула за черту, нарисованную на земле, которая служила границей. Гол!!! Мы забили гол!
Опять кидала Шерил. Опять крутой бросок через все поле. Ее тарелку в прыжке опять поймал Эдам и кинул Дженнифер. Джен кинула Тане… тарелка летела прямо на меня – я начала закрывать Дженнифер. Я почему-то испугалась летящей на меня тарелки и присела, закрыв голову руками… Это всех рассмешило. Тарелка в меня не попала, а упала на землю рядом со мной. Команда наших противников потеряла право подачи.
Теперь доверили пасовать мне. Я стараясь кинула тарелку, Эдам тут же перебил ее. Тарелка упала на желтую прошлогоднюю траву.
Теперь кидала команда Эдама – новая девочка, которую я пару раз видела на американских встречах. Она кинула плохо, Шерил поймала ее бросок.
– Арина, – Шерил передала мне пасс прямо в руки. Все-таки Шерил хорошо играла. Дженнифер вообще играла слабо.
Я кинула куда-то в сторону ворот. Но Дженнифер, закрывающая меня, перебила тарелку…
Мы бегали еще минут двадцать, выиграла команда Эдама, не помню счет. Сильно взмокли. В итоге в основном Шерил играла против Эдама, партия двух.
– Ok, guys! All for today! – Эдам захлопал в ладоши, как бы организовывая нас и закругляя игру. Он нами руководил. – But you can go to our place and have some tea!11
Но все, кто хотели, могли пойти к ним в общежитие и продолжить встречу. Попить у них чай и поговорить о Боге или о любой другой интересующей теме.
Мы вместе с Ясей сели на трамвай и поехали в сторону центра…
«Kick» и «kite»
Американцы смотрели фильмы в большом зале университета. Оля Ситокова работала у них переводчиком. Эдам говорил по-английски, Оля переводила на русский.
На следующей американской встрече я оказалась в одной группе с Леной Ситовой, Сашей, Егором, Ясей и парой малознакомых русских, которые зашли случайно и ненадолго. Из американцев со мной сидела Шерил. Эдам ставил песни для всех. Он был лидером клуба. Он ставил песню, ее все слушали, а потом обсуждали в малых группах. За синтезатором, подключенном к компьютеру, колдовал кучерявый высокий Майкл.
Прикольный, креативный Эдам учил новые слова, сносно говорил по-русски, вызывая смех, чего он и добивался от публики – положительных эмоций. Эдам иногда носил на шее бело-сине-желтый стеклянный камень, амулет в виде глаза… Эдам любил играть в горячо-холодно, иногда играл с Ясей или Марией Бонтюк…
Недавно я рассказала Эдаму и другим американцам в клубе стихотворение о Родине, которое все учили в школе классе в шестом.
Американцы любили устраивать мозговые штурмы, планируя разные мероприятия. И сегодня у нас тоже был мозговой штурм следующей игры во фризби. Эдам поставил флипчарт, доску-мольберт, к которой были прикреплены белые листы, и чертил на большом листе план игры цветными маркерами. Саша и Яся ему активно подсказывали.
Потом мы читали листовки, распечатанные Эдамом на цветном принтере. У меня было пару непонятных слов, я спросила их у Лены, она сидела рядом.
– Только сегодня смотрела это слово в словаре. «Kick» – это «бить ногой», «удар ногой». А «Kite» – это летающий змей. – И опять я была покорена Лениным знанием английского и «шириной» ее словарного запаса. Я этих слов не знала.
Я вот в словаре сегодня никаких слов не смотрела. Да и забыла, когда смотрел в последний раз. Мне моего простого языка вполне хватало для американских встреч.
Рядом с такими крутыми лингвистами, как Саша Янченко и Лена Ситокова я чувствовала себя ущербной и глупой. А их такими крутыми, какой мне никогда не стать. Круче только космос. Моего словарного запаса рядом с ними было явно недостаточно. Могу сказать, что на факультете лингвистики существовала жесткая конкуренция и «лингвисты» стремились внушить чувство неполноценности другим однокурсникам и студентам других факультетов, отбивая их от американского клуба, от репетиторства, «переводчества», в принципе от работы в лингвистике. Непристроенных лингвистов в городе было слишком много, а учеников, постоянно занимающихся английским, слишком мало. Работы не хватало на всех.
– Эдам хочет выйти из реки сухой… с ухой. – Саша задорно рассмеялся. Он даже шутил по этому поводу. Он пытался «на пальцах» перевести Эдаму, что значит «уха» и игру слов в этом словосочетании.
Вдруг Эдам спросил у меня:
– Арина, значит ли что-то серебряное кольцо с черным рисунков на твоем большом пальце.
– No, nothing…12
– Ok…
Я обычно молчала и отвечала, только когда подходила моя очередь.
Все русские, попавшие в американский центр, проходили определенные этапы развития.
Этап первый – какие американцы классные, насколько они лучше нас, как с ними весело и здорово. У меня это был первый курс.
Этап второй – с американцами весело, но они только улыбаются и все тут. Поулыбались и разошлись.
Этап третий – за их улыбками скрывается полное равнодушие. Им напевать на нас. Они ничем нам не будут помогать. Как сказал Саша Янченко – мы для них как пушечное мясо.
– Ты можешь молиться с ними, читать с ними Библию, но ты никогда не станешь одним из них! – Когда русские это понимали, они от американцев начинали уходить.
Сейчас некоторые русские даже начинали одеваться как американцы, чтобы американцы принимали их за своих. Так делала Яся и, например, Таня Соснянская. Но американцы уезжали и женились на своих.
Одни американцы уезжали и забывали нас. Другие приезжали. Опять начинали с нами дружить, общаться, а потом опять уезжали и опять приезжали новые и т.д. А русские оставались, и общаться было перспективнее с русскими… они тоже женились на своих, на русских… И такие «душевные объятия» американцев тоже ничем заканчиваются… вся дружба американцев заканчивается ничем. Пообнимались и разъехались. Все девушки и парни в репродуктивном возрасте, ходя в американский центр, подсознательно искали себе пару.
Этап четвертый – лучше держаться от американцев подальше, и мой пример со слепотой был хорошим примером. Они неадекватны, от них не знаешь, чего ждать. Свои слепоту просто так в чашки растворять не будут. Американцы хорошо, если не навредят. Тогда, считайте, повезло. А какую-то талантливую девчонку из Европы покосили – убили – тройкой инсультов, но ее уже после смерти «продала» мать, так что все шито-крыто. Саша Янченко знал этот случай. Творят, что хотят, думают, пересекли границу и ничего им не будет. Другая страна – другие законы.
Эти глубоковерующие американцы делают одно, говорят другое, а думают третье. Как сказала Виолетта Генриховна: – Американцы открыли дверь с ноги, приехали в Россию убивать, – органы себе искать. И думали, раз другая страна, им за это ничего не будет! А будет, наоборот и вдвойне. – Виолетта в такие минуты вспоминала жившего у нее американца, который приезжал на три месяца, соблазнил русскую девушку, обещал жениться, а в итоге бросил, как и было изначально задумано, и уехал.
Яся это тоже поняла и через четыре года в американском центре больше не появлялась.
Потом русские начинали в американцах разочаровываться. Понимали, что за улыбками ничего не стоит, что они не торопятся никому помогать и менять жизнь к лучшему. И единственным, что оставалось неизменным в американском центре – это показное американское дружелюбие, формальное радушие и чисто американская улыбка, иногда природная, иногда сделанная. Чтобы сделать зубы, вырывали полностью свои и вставляли искусственные. И многие американцы проходили эту процедуру. В России искусственные зубы были не так распространены. Русские понимали, что русская сдержанность лучше, чем американская «помощь». Что практика языка – это максимум, что они могут предложить. Знакомство с другой культурой американцев-протестантов. Ни больше. Ни замуж здесь не выйдешь, ни друзей нормальных не заведешь. Американцы уезжают и приезжают, а русские остаются! Ни Яся, ни тем более я друзей здесь не завели. Нажили ли мы врагов? Возможно… Не надо ждать от людей, чего они не могут вам дать. Почему американцы должны взваливать на себя ваши проблемы. У них своих полно! Хоть бы не вредили! Они только свои проблемы решают за ваш счет!
Поэтому русские в американском центре менялись примерно каждые три года. А оставались только лингвисты, как Виолетта Генриховна или Надя Мернокова. Надя потому что работала в универе, а Виолетта для постоянной практики языка. Ей по статусу было положено ходить на американские тусовки. Кому надо сохранить хорошую мину при плохой игре.
Эдам и Морген
Когда видели написание имен семейной четы Хейсонд, всегда возникал вопрос, кто из них мужчина, а кто женщина. Потому что имя Морган может быть как мужским, так и женским именем, как русские имена Саша или Женя. Кто-то несведущий мог подумать, что это пара гомосексуалистов, ведь в Америке разрешены однополые браки. Потом все делали вывод, что имя Эдам не может быть женским, значит, Морган – это женщина в их паре. И вывод напрашивался сам собой, что имя «Морган» в данном случае женское.
Когда семья Хейсонд приехала в Россию, Морген было двадцать семь, а Эдаму, как я поняла, двадцать шесть. Он был на год младше жены. Хотя Саша Янченко говорил, что Эдаму было тридцать пять… Но кто поймет этих американцев, они говорят то одно, то другое.
Девушки в американском клубе любили пообсуждать первых знакомых замужних американцев. Аня Петрилина, толстокостная блондинка, рассказывала мне улыбаясь:
– В первую брачную ночь Эдам был девственником, а Морген соответственно нет… Эдам был мальчиком…
Аня рассказала мне, улыбаясь, что Эдам сам женился на недевственнице Морген – большинство верующих протестантов выходили замуж девственниками. Но Эдам стал исключением. Со временем он хотел стать священником, главой протестантской церкви. У Морген было сложное прошлое. У нее было два брата, старший и младший Она после совершеннолетия увлекалась наркотиками, курила травку и потеряла девственность в каком-то ночном клубе в групповухе непонятно с кем обкурившись. Делала ли Морген аборт после той групповухи? Была ли эта групповуха единственной? Снимали ли ее братья с панели? История умалчивает… Такие женщины, как Морген, созданы для увеселения своих братьев. Когда они все были под гипнозом или только она, братья с ней развлекались, занимались сексом.
Потом Морген долго лечила что-то серьезное венерическое. Вернее, под ответственность ее дяди ее никто лечить не хотел, заразная ходила. Говорят, и Эдама заразила. У нее был плохой дядя. «Опять борьба за жилплощадь», – подумала я. Вот Эдам с ней намучился, говорят. У нее столько проблем было.
Сам Эдам говорил, что Морген его карма. Он, как будущий священник, взял «подпорченный товар», «бремя», которое будет нести всю жизнь, подавая другим пример. Так делали только лучшие из священников. Он стал священником, потому что ему досталась «грязная» жена с сомнительным прошлым. Он как бы взял «заблудшую», обездоленную душу и исправил ее жизненный путь, дал ей счастье, семью, покой. В его руках она нашла убежище. Что ждало Морген дальше, не познакомься с ней Эдам и не женившись на ней? Бесплодие? Дальнейшее падение? Наркотики? Смерть?
Невысокому, хлюпкому Эдаму сразу понравилась Морген, крупная, дородная блондинка. Полная. На ней он бы исправил свою мелкую породу. Дети от нее были бы выше Эдама и блондины.
Младший ее брат так и остался наркоманом. Она ездит в Америку его лечит, в клиники кладет.
Родители у Морген умерли от рака. Они не хотели лечиться. Верили в самоисцеление. Ходили по знахаркам и отрицали традиционную медицину. Оракл, знакомый дяди, говорил им не лечиться по врачам, а ездить по целителям. Не доверять традиционной медицине. И вместо того, чтобы делать операцию, удалять опухоли, делать химиотерапию и облучение, они ездили по народным знахарям, а опухоли в это время все росли, а оракл им все подтверждал, что так они скоро излечатся полностью! Они, конечно, в итоге оба умерли, обратились к врачам слишком поздно и «сгорели» за считанные месяцы! Из первой стадии рака сделали четвертую! Считай, живых людей в гроб положили, крышку забили и закапали! Дядя просто чудовище! Сейчас верят ораклам вместо того, чтобы лечится! Такая форма убийства, и не прикопаться! Кого надо так и убивают свои!
Думаю, именно дядя Морген и напоил сестру и шурина раковыми таблетками.
В случае смерти Морген все ее наследство и наследство ее братьев перешло бы к семье дяди. Им была выгодна ее беспорядочная половая жизнь, наркотики, а потом и смерть…
Но в жизни Морген появился Эдам, она стала верующей протестанткой, переняла его религию… И русло ее жизни пошло совсем в другом направлении…
Эдам взял «грязную» женщину («грязную» во всех смыслах этого слова), попорченный товар с букетом венерических заболеваний, проблемными родственниками, наркоманку и «шлюшную» по сравнению с девственницами-протестантами… Даже священнику такую еще пришлось поискать среди правильных лысеющих протестанток. Эдам нашел. Смог. В прямом смысле снял с панели. Он, наверное, искал долго. Все притоны обошел, пока с Морган познакомился. Эдаму это удалось. Найти такую «шлюху» подходящую во всех отношениях.
Из таких «шлюх» в нескольких поколениях сложно вылезти. Эдам решил попробовать. Такую «шлюху» в нескольких поколениях проще похоронить, чем перевоспитать. Такая шлюха раздвигает ноги и будет их раздвигать по требованию, по щелчку; по нужной комбинации пальцев, при любой возможности и при любых трудностях выходить на панель, под «плащом» переспит с любым.
Когда Эдам познакомился с дядей Морган, он только быстро и крепко пожал его руку. Особенно крепко… Дальше они говорили, как старые добрые знакомые… Такими они и оставались до конца дней… недолгих дней жизни дяди Морган…
Но и Эдам был не так прост. Он был оружейным бароном, ку-клус-клановцем, наркоторговцем, контрабандистом, убийцей и сутенером… И прикрывал все это миссионерством.
Работорговля
Из первых свидетелей обычно никто не выживает.
С тех пор как генсек Брежнев подписал кровью разрешение на продажу рабов, каждые пять лет выбирали пять городов России, где продавали детей в рабство в Казахстан. С 1970-х годов в каждом дворе забирали по ребенку, продавали в рабство примерно по двести детей от города. На крупных фирмах тянули спички, кто вытягивал короткую – отдавал своего ребенка в рабство… И все в городе надеялись, что короткую спичку вытянут не они.
Ради поставки ковров из Казахстана русские власти согласились поставлять в Казахстан детей-рабов. Им ковры были дороже детей… Рабы должны были быть маленькими. Не взрослыми, чтобы хорошо «приручаться»… Забирали детей десяти-пятнадцати лет, не старше, чтобы рабы были уже физически сформированы и выращены. Но еще психологически незрелы. Чтобы еще успеть этих рабов воспитать и «сломать» – старше плохо «ломались».
Брежнев был сильным ораклом и видел будущее. Он присутствовал на жертвенных убийствах негров в Америке, видел, как негритянку зарубили и подали к столу, видел последствия черного рабства для всего мира. И подписал разрешение, желая прекратить рабство, «видя», что потом будет написана книга о рабстве, которая привлечет внимание к этой проблеме и будет причиной искоренения рабства как такового.
В России теперь прямо на улицах хватали детей десяти-двенадцати лет, редко старше, кололи им лошадиную дозу снотворного, засовывали в машины, заворачивали в ковры и отвозили к границе с Казахстаном. Детей хватали прямо на улицах и отвозили к границе с Казахстаном. Здесь их встречали будущие хозяева. Потом местные работорговцы приносили им золотые слитки за этих детей… По современным меркам один раб стоил примерно двадцать миллионов. Любой мог схватить на улице ребенка нужного возраста и отвезти к границе.
Рабы жили в богатых домах на юго-западе Казахстана.
В итоге страну раскололи пополам – были работорговцы, кто по тем или иным причинам стал работорговцами, кинул ребенка к границе и теперь стремился «отмыть» полученное золото. И те, чьих детей украли и чьи дети горели в аду в Казахстане, кому выкалывали глаза, отрезали уши и пальцы, держали на наркотиках, делали проститутками… Кто уже забыл, что такое нормально есть и спать…
Сейчас в Краснодаре за контрабанду детей отвечали Байсек и Алек. Алека на самом деле звали Казбек, но имя Алек ему больше шло, и этим именем он тоже иногда назывался. Они жили в Краснодаре, «подчищали» свидетелей, вели переговоры по поводу поставок рабов, организовывали следующие поставки.
Периодически из Казахстана приезжал урегулировать сложные вопросы и контролировать основные процессы работорговли Али Рашид Хасан Адам Мухамед. Высокий, худой, рано седеющий, с орлиным носом и бесцветными глазами. Он был основным из организаторов работорговли в России и ездил по разным городам.
Байсек был невысокий и вполне мог бы сойти за двенадцатилетнего мальчика. Его рост был не больше метра пятидесяти. Крепкого телосложения. Побритого, его принимали за шустрого ребенка. У него были большие глаза и густые ресницы, копна мягких волос на голове и лицо – перевернутый овал, «куколка». У него были пушистые ресницы, верхние и нижние, что делало его взгляд более мягким, делало его самого больше похожим на ребенка и беззащитным. Алек был выше Байсека и худой, жилистый. С мелкими чертами лица. Он часто ходил с небольшой щетиной.
Байсек, как переехал в Россию, стал учить русский и через несколько лет вполне сносно говорил – ему частично «загрузили» язык…
Байсек пошел в работорговлю, чтобы спасти семью от рабства. Его отец рано умер, когда Байсеку было десять, его дом спалили, у Байсека остались старшая сестра и мать. Сестру ждала проституция, а Байсека и его мать рабство. Его спас Али Рашид. Взял в работорговцы. Сестра так и не оказалась на панели… Мать Байсек убил, чтобы доказать свою преданность Али Рашиду, сердце у матери он не вырвал… Али Рашид сказал, что ему этого не надо делать, это уже слишком – сердце у матери вырывать. Байсек всегда боялся за свою сестру, поэтому был хорошим работорговцем, управляемым. Байсек был из казахской элиты. Богатый. Породистый. Проколотый.
Алек был из дворовых, бедняков. Он был сиротой, у него не было семьи… Поэтому он был худшим работорговцем, чем Байсек. Он ни за кого не боялся и был менее управляем.
Мне было девять, когда я оказалась на остановке с подружкой Марией Герций, и блондинка Надя в очках девятнадцати лет со своим толстым спутником Женей уговаривали нас сесть в синюю машину с двумя дверьми и поехать в кафе на окраине города… Думала, не доживу до десяти… А все дома вокруг были уклеены фото пропавших детей. Мы по счастливой случайности не сели… Подружка через пару дней уехала на родину, в Украину, а у меня под окнами поселились Байсек и Алек ждать моего признания и тогда меня убивать. Надя была хорошая, правильная, дети ей верили, и в Краснодаре многих поймали… В Великом Новгороде тоже детей ловили, там ловила блондинка Вика, и ей дети верили меньше и хуже в машины шли… А толстый Женя себе на пересадку почек зарабатывал…
Я «канатная плясунья», в девять я вступила на свой канат. А потом «девочка на шаре», когда я осталась единственной серьезной свидетельницей работорговли в России. Остальных убили. Я видела и Али Рашида, и лысых в очках толстых живодеров братьев-организаторов работорговли в Казахстане Хасама и Кайзека, поэтому была важным свидетелем… Старший Хасам был лысый, а Кейзек наоборот с волосами, но подстриженный налысо. У Хасама левый глаз был вставной, и он использовал его как маленький тайник. Хасам ходил в очках с большим минусом, чтобы его глаз не было видно. Он был сильным ораклом и импотентом, а у Кайзека было раздвоение личности: одна его личность жестоко убивала детей, а вторая ничего не помнила. Из полицейских за меня отвечал Дажуху Ян Абдулович, помощник прокурора Краснодара по надзору за исполнением уголовных наказаний, отец одноклассника. Он меня как «кошку» с разрешения знакомого генерала Александра, отправил к контрабандистам в центр мафиозной группировки Эдама Хейсонда. Из огня да в полымя, как говориться. Ян Абдулович даже один раз оплатил мой английский под Калашниковых Виолетте Генриховне. Конечно, это была капля в море. Решили протянуть меня через все тяжкие – через все преступные группировки, как «кошку». В работорговлю все равно уже попала.
Меня и сделали этим свидетелем, чтобы сохранить жизнь. Чтобы меня нельзя было убить просто так раковой опухолью. Тогда пачками убивали талантливых детей… И только это свидетельство могло меня спасти… Сделали, а потом поняли, что похоронят быстрее…
Мария Герций благодаря свидетельству вылезла из шлюх. Ее хотели сделать проституткой. Бабушка по отцу продала. А бабушка по матери, наша соседка в соседнем доме, «продавала» «баптисток», под наркотическими веществами подкладывала их под клиентов и складывала за них деньги себе в карман,.. «Баптистки» потом ничего не помнили и вроде все шито-крыто. У «баптисток» вагины поуже. Так мою бабушку в невменяемом состоянии «подкладывала» под клиентов бабушка Марии, подрабатывала сутенером. Мария – сутенер в трех поколениях, тоже так пару своих подруг подложила и меня в невменяемом состоянии предлагала, но не получилось. Ее бабушка по отцу тоже так делала, подрабатывала сутенерством. Поэтому Машу и хотели сделать проституткой, но отец вовремя отправил ее в свидетельство, и проституция прошла для нее стороной. Меня отправили в свидетельство, чтобы жизнь сохранить, чтобы раковой опухолью не убили, а Машу – чтобы проституткой не сделали. В свидетелей и отправляют, кого не жалко. Убьют работорговцы – и не жалко… Или кто за жизнь борется… Выживающих. Маше или в свидетельство, или на панель. Ее отец приехал в Краснодар, схватил какого-то ребенка на улице и отвез к границе с Казахстаном. Продал в рабство, чтобы карточный долг покрыть. А свою единственную дочку свидетельницей сделал. Но этого ребенка мать «продала» за деньги, через несколько лет он должен был выпить раковую опухоль и умереть.
Я третье поколение свидетелей работорговли в нашей семье. До этого свидетелями были папа и дедушка по папе. Правда, они не в первом круге. Мы – «молчуны». Главное – молчать. Молчание гарантирует выживание. Молчишь –живешь, рассказал – умер. Я сохраняю молчание…
Из работорговли можно вылезти через молчание…
Байсек был актером. Хорошо гримировался. Поэтому я была молчуньей… Если молчишь – живешь. Третьего не дано… Он мог загримироваться под мою подругу или даже мать…
Как только ты рассказываешь свою историю, свои показания, ты начинаешь умирать. Как только ты начинаешь дружить с работорговцами, ты начинаешь умирать. В итоге такие работорговцы, как Байсек или Казбек, становятся тебе дороже друзей – поверьте, они это умеют. И как только ты признаешься, что знаешь, рассказываешь свои показания, ты умираешь, они тебя убивают… Ты не призналась, тебя вес ранво убивают… Эти люди шутки не шутят… Они все равно убьют, не могут иначе… Им ведь тоже опухоль растворят, если они тебя не убьют… они тоже пишут отчеты и отчитываются своим боссам… У них тоже есть своя иерархия… Он просто не могут иначе… Их тоже так крутят. Не дай Бог. И не дай Бог в этом всем завертеться и оказаться… Потом работорговцы становятся тебе ближе самых близких, матери и отца. Он вытянут из тебя признание, они ради этого и общаются с тобой… Меня и у подъездов караулили, и кирпичи на голову бросали. И казни других свидетелей показывали… И киллера меня убить нанимали…
Мое молчание позволило мне дожить до восемнадцати и поступить в университет, где я «по случайности» попала в компанию контрабандистов оружия… Я четко запомнила, пока молчишь – живешь. Молчание гарантирует мне выживание… Хочешь жить – умей молчать. Никому ничего никогда не говорить…
Вот что ты выберешь – быть живым и молчаливым или мертвым и разговорчивым? Ну сначала разговорчивым, а потом мертвым? Вот и я думаю, что лучше живой и молчаливой… Такого варианта, как разговорчивой и живой нет, жизнь не предоставила.
Все думали, что я нежилец. И Виолетта Генриховна, и мои одноклассники и однокурсники, и, наверное, американцы, и даже моя мама. И дружит со мной нельзя, и привязываться ко мне нельзя. Кто же привязывается к живому трупу? А если я расскажу свою тайну, то убьют и меня, и их. Они все думали, что меня скоро похоронят, и все готовились меня хоронить. Такие свидетели, «из первых» вообще не выживают. И людям вокруг было так легче ко мне не привязываться, если выживу – ничего особенного, а если умру – им проще это будет пережить.
Полицейские даже делали ставки, когда меня убьют или отравят опухолью. Вот только я не умерла… Где-то не ушла в суицид.
Даже Виолетта Генриховна для себя одной популярной песне про девочку-призрака присвоила мое имя. И каждый раз, когда ее слышала, думала обо мне. Такие, как я, не выживают. Сегодня девочка, одна из любимых учениц, завтра призрак. Это я. И моя жизнь или скорая смерть.
Тогда свидетелей убивали пачками, раковыми опухолями, работорговцы сотрудничали с полицией в том числе. Что именно меня, как свидетеля массового похищения детей, или столкнут под мусороуборочную машину, или перережут трамваем, или зарежут в канаве. То, что я выжила, череда случайностей. И опухоли разыгрывали, но меня пронесло… Сначала я думала, что не доживу до десяти, потом до двадцати. И никто из знакомых не думал, что я доживу до двадцати пяти в принципе. Только я думала иначе. Вернее, я вообще ни о чем не думал, просто жила, и надеялась, что все само собой образуется, как и случилось в итоге… Лучше сильно не драматизировать и на своем свидетельстве не зацикливаться. Лишний раз не задумываться, а если задумываться, то жить не хочется… Это работорговля, там дети в рабстве. И в итоге у меня жизнь сама сложилась. Если так, конечно, можно сказать… Жизнь сохранилась точно! Если начинаешь драматизировать, то жить не хочется. У нас вузы тоже полны преступников, в вузе работаешь, тоже как по лезвию бритвы ходишь.
Можно и умереть, и показания не дать… В полиции показания и похоронить могут, потерять! Как говорят, главное, сохранить свидетелю жизнь. Для рабства лучше, когда кого-то из детей все-таки возвращают…И хорошо, когда кто-то из свидетелей остается жив… Тогда у рабов есть шанс на спасение, вернуться домой, в свой собственный дом… Так рабам легче жить в рабстве, зная, что их могут спасти и вернуть… Так легче переносить рабство…
Есть один способ вывести свидетелей из игр. Надо показать им самых крупных «шишек». За которых убивают. В моем случае братьев Хасама и Кайзека Нагайновых, принца Халима и «маму».
Принц Халим Хусейн Хусейн Третий был на вершине пирамиды рабства, как президент, главный организатор. Братья Нагайновы – как безжалостные исполнители в домах ужаса. Остальные – исполнители на местах. Али Рашид отвечал за Россию. Байсек, Алек-Казбек – за город Краснодар. Али Рашид правил балом из Казахстана, иногда приезжал в Россию, а Байсек и Алек на местах.
Принц Халим Хусейн Хусейн даже приезжал к Эдаму на американские встречи выражать почтение и жать ему руку. У принца были правильные мелкие черты лица, а само лицо обычное, продолговатое, принц был лопоухим. Он был хужощавый, росто выше среднего. И даже приезжал на встречи в национальном костюме, и мне чем-то напоминал смерть… Было в нем что-то пугающее, зловещее, в его хладнокровии и равнодушии ко всему, какой-то примороженности… Потом он еще раз приезжал с зашитыми ушами и накладным носом горбинкой, чтобы его никто не узнал, сделал пластическую операцию, потом часто операции делал. И в последний раз оставил свои первоначальные черты лица, у него начались проблемы с носом – часто нельзя делать пластические операции… И поменял третьем имя на Адам вместо Хусейна, чтобы нашему Эдаму тезкой быть, а потом еще на какое-то, но на какое уже не помню.
Эдам иногда тоже на американские встречи носил накладной нос с горбинкой, чем сильно удивлял Аню Петрилину. Лена Ситокова говорила, что ее отец носил накладной нос, когда у него были важные встречи. Лена тоже так делала – носила накладной нос, когда у ее отца были важные встречи…
На встречи даже приходила «мама» Халима, Елена, ненастоящая, конечно, высокая, крупная, толстокостная, с короткими волосами покрашенными в неяркий рыжий, в больших квадратных затемненных очках, нос картошкой. В длинном песочном плаще. В пирамиде рабства Казахстана она заведовала финансами. Ее зубы, с большими расстояниями между ними, вываливались из челюсти… Потом Эдам заплатил ее стоматологу и ей сделали красивые ровные зубные импланты. Второй раз она приезжала на сборы к Эдаму с носом уже с горбинкой, носила накладной. Один раз она приходила в полный рост, а другой раз присев на корточки и казалась намного меньше, чтобы запутать свидетелей. Братья тоже иногда ходили на корточках, чтобы их путали и не могли опознать… Елена ради своего места в пирамиде рабства убила своего ребенка. Сначала пытала. Вырывала ему все ногти один за другим, а потом ослепила, как котенка… Такая безжалостная была.
Надежда Николаевна Сафоронова, которая запихивала меня в машину, была «матрешкой». Ей дети верили. Она сама не понимала, что творит зло, и поэтому была хороша на своем месте. Сами полицейские выбрали ее детей воровать. Им проще с такими, им понятными и подходящими. К тому моменту как Эдам и Ко появились в России, Надя обеднела, а толстый Женя умер от отказа почек.
Чтобы победить рабство, искоренить его и стать более развитой цивилизацией, надо передать рабство в более развитую страну, например, в России, надо делать рабами белых.
Как говорили английские монархи, чтобы победить мировое зло, надо отправить его в Россию, оно там и утонет на их бескрайних просторах. Так сделали и с французской армией Наполеона, так сделали и с Гитлером. Так решили сделать и с рабством, отправить его в России, чтобы русские с ним стали бороться. «Если вы хотите что-то искоренит, отдайте это русским, они разберутся». Россия как губка впитывает в себя все плохое или оставляет себе.
Мой дедушка еще в молодости со склада работы к границе Казахстана привез ковер. Потом оказалось, что в нем был спящий мальчик. Все деньги за раба получила работа дедушки и на костях этого ребенка продолжила свой бизнес… Тогда несколько разных человек с дедушкиной работы отвозили к границе ковры, и в каком ковре был ребенок, никто не знал… Дедушка машину не водил… Все его коллеги тогда таскали ковры со склада, но в каком ковре был ребенок – никто не знал… Дедушка не знал, что вез ребенка. Его сделали просто исполнителем. А если бы он тогда не отвез с коллегой тот ковер к границе, то их бы обоих уволили. А работу тогда найти было сложно… С тех пор у нас завыл под окнами виртуальный раб… Дедушка проработал на этой фирме до пенсии. Насколько дедушка был виноват, но заплатили мы по полной.
Начальница моей бабушки тоже в это время отвезла к границе раба, в итоге она похоронила сына в двадцать – ему растворили раковую опухоль… Начальник фирмы дедушки тоже тогда похоронил сына от рака…
Тогда в России стремились замарать всех, чтобы все в каком-то поколении продавали в рабство детей… Плохо было быть последними… И меньше осуждали…
За этого раба дедушка «продал» мой глаз и спустя почти тридцать лет отправил меня в свидетели – за тридцать лет работорговля в России не затихла…
Ку-клус-клановцы
На юге Америки в принципе не в восторге, что в 1865 года рабство было отменено… Американская культура пропагандирует равенство белых и черных, в которое многие американцы-южане сами не верят.
Студенческие программы, которые неизвестно, чем заканчиваются, – это поиски американцами дешевой рабочей силы, замены рабов… Американцы все велосипед изобретают, ищут альтернативу рабства и никак не могут найти. Ку-клус-клановцы вообще считают, что гражданская война между Севером и Югом была на самом деле между северянами-людьми и южанами-вампирами. Если правительство думает, что рабство просто так закончится с окончанием гражданской войны, то зря так думает. Ку-клус-клан в Америке – это звучит гордо!
Америку когда-то осваивали вампиры. Именно вампиры поднимали экономику Америки, она в полном смысле слова держится на костях и крови бесчисленного количества негров.
Эдам и его компания была последователями ку-клус-клана, устраивали встречи и жертвоприношения. Они ели мясо убитых негров и варили из костей бульоны…
Ку-клус-кланы двадцать первого века процветали в Америке. Южные штаты еще помнили, как хорошо и богато они жили во времена рабов. Прошло сто пятьдесят лет, а американцы этой секты все также хотели повсеместно вернуть рабство. Мечта многих зажиточных южан – вернуть бесплатную рабочую силу. Они воспринимают черных, как скот. Для них черные не люди, а мясо, домашние животные…
Эдам маньяк, в Америке жестоко убивал и разделывал негров… Он убивал негров пачками каждый год… Его Боги, принципы, убеждения требовали именно таких жертвоприношений…
Американцы ку-клус-клановцы верили, что люди изначально были разделены по цвету кожи на черных и белых. Белые были созданы господами, а черные – рабами. И, несмотря на отмену рабства, они считали негров рабами и убивали их, как скот. Ку-клус-клановцы хранили традиции старины, своих семей – рабовладельцев…
Мясо рабыни сродни мясу коровы… Это красное мясо. Американцы говорили, что мясо белого отличается, его есть невозможно, не то, что мясо негра, оно мягкое сочное. Эдам любил есть свежее мясо с кровью, человеческое в том числе. Он был каннибалом и людоедом. Один раз убил больного мальчика, чуть сам не заразился…
Богатые американцы из ку-клус-клана чернокожих рабынь зарезали, как коров на убой, и ели их мясо, мариновали, варили бульоны из их костей. Негров специально тупили медикаментозно под скот, чтобы мозгами они не очень отличались от коров. Медикаментами идиотами негров делают, бесплатной рабочей силой.
Просто они делили людей по цвету кожи на рабов и господ. И если ты родился черным, то ты априори раб, а если белым, то господин…
Приверженцы ку-клус-клана мариновали и консервировали мясо убитых ими негров и ели его по особым случаям. Как память о временах, когда негры официально считались домашним скотом. Серьезные ку-клу-клановцы ели мясо негров минимум раз в неделю.
Только в самых лучших домах юга в двадцатом веке делали все, как сто пятьдесят лет назад, до той бойни, называемой гражданской войной. Дом Эдама был одним из таких…
А что сейчас американцы творят? Сотнями негров истребляют! Придумали их усыплять и заживо изнутри растворять кислотами, делать из негров «супчик». И смотрят, как у них органы растворяются… Американцы поэтому и вырывают себе все зубы и делают вставные челюсти. Потому что их зубы из-за постоянного каннибализма разваливаются и выпадают изо рта.
Эдам – мясник. Он хорошо знал, как разделывать скотину и людей… Мясо негров он мариновал, хранил дома в баночках. Чекотилы, маньяки, серийные убийцы отдыхают… Я думаю, белых он тоже убивал в перестрелках, просто не ел… Американцы приехали в Россию, как в страну третьего мира негров убивать.
Есть что-то ужасное в том, чтобы убивать маленьких негритят, расчленять их и засовывать по банкам их маленькие ручки и ножки. У Эдама на съемной квартире в кладовке, скрытой от глаз, стояли банки с консервированными органами негров, маленькие ручки и ножки негритят, их отрезанные членики, отрезанные груди негритянок. Русские консервировали варенье, закручивали компоты, а американцы-южане органы убитых ими негров.
Эдам и Морген показывали мне эту консервацию под гипнозом. Думали, я не запомню… В банках в кладовке консервированные маленькие черненькие ручки и ножки. Глазки. Эдам сказал, что перед отъездом съест все консервированное мясо. Возможно, с собой заберет.
Нормальные люди считают, что буренка – это корова, а Эдам считает, что буренка – это негритянка…
Эдам Хейсонд носил засушенный глаз убитого им негра-врага на груди в кожаном коричневом футляре, как амулет. У Эдама было три таких амулета, один негра-врага, которого он убил взрослым, другой его сына, который он вырезал у живого мальчика, сына врага, просто напал и вырезал, но мальчика не убил. Негритенок на всю жизнь остался без глаза. И третий не засушенный, а маринованный. Этот глаз он показал только Саше Янченко, другу. Это был глаз врача, который не смог вылечить его мать после той страшной аварии, когда она умерла. С этим глазом он иногда даже разговаривал. Эдам носил глаза-амулеты своих врагов: живого, мертвого и главного. Друг Эдама носил на шее засушенный зародыш сына его врага, который он врезал из чрева его женщины, убитой им за минуту до… Ку-клус-клановцы хвастались таким амулетами.
Другой друг Эдама члены негров ест, чтобы себе потенцию поднимать. Ему потом потенцию колют. У органов нет цвета кожи, и негры также подходят на органы, как и белые. Американцы мысо негров и сушили, и мариновали, и солили, все решали на встречах, как лучше…
Иногда негры в отместку убивали детей ку-клус-клановцев: «Мы убиваем их, он убивают нас». Белые убивают черных, а черные – белых.
Как говорил сам Эдам, бедным рабы не нужны, рабы нужны богатым… Бедные работу рабов могут сами делать. Им сложно рабов содержать.
Кто выкалывают у врагов глаза, самые страшные. Они забирают самое ценное в жизни – они забирают свет, погружают во мрак. Такой была семья Хейсондов – самыми страшными! Можно жить без руки, без ноги, но заберешь зрение – и заберешь жизнь… заберешь все! И люди становятся подобно пятидневным котятам, беспомощными… Самые страшные ку-клус-клановцы забирают глаза и носят их в таких вот кожаных небольших амулетах из выделанной кожи, с узором.
Хотя с одним глазом можно прожить всю жизнь, опасаясь за здоровый глаз, и быть при этом прекрасным рабом. Но потеряй один глаз – и ты раб обстоятельств. А можно по неосторожности потерять второй глаз, некоторые могут поспособствовать – неудачно чиркнуть спичкой, выколоть веткой, может отлететь какой-то осколок – и все, слепота на всю жизнь, можно остаться до конца дней «слепым котенком». И ты всю жизнь боишься ослепнуть на второй глаз. Но при этом, потеряв руку, ты станешь плохим рабом до конца дней, ногу тем более, а, потеряв один глаз, еще можешь неплохо работать… Как удачно колоть глаза.
Как говорил Эдам на одной из встреч, у американцев в Сенате даже лежит законопроект, делающий рабство легальным в нескольких южных штатах. Но пока этот законопроект был заморожен и отложен в дальний ящик… Как бились за равенство прав и свобод в Лиге Наций, так в Америке бились за возвращение рабства… У них был свой человек в Сенате, с ним был даже знаком Эдам Хейсонд. И каждый год они поднимались вопрос о воскрешении рабства в той или иной форме. Но времена были другие. Рабство стало незаконно, запрещено разными конвенциями на мировом уровне. И в такой развитой и продвинутой стране, как Америка, легализовать рабство стало практически невозможно. Это хорошо для такой полуразвитой страны, как Казахстан. Как объяснял Эдаму его знакомый в Сенате, раньше рабов поставляли из Африки, без прав и документов. Сейчас все чернокожие были уравнены с правами с белыми на законодательно уровне. И вернуть рабство законодательно стало очень сложно. Должен быть промежуточный этап, когда черные работали на белых на плантациях задешево и отдавали им свои документы для хранения. А потом работали за кров и еду. И у белых на плантациях жили лучше, чем у себя дома. Но этот этап было сложно реализовать, пока американцы жили на соцпособие и имели социальное жилье. Поэтому свою задумку Эдам оставил на потом… Он ехал в Россию продолжить рабство в той форме, в какой оно было возможно в двадцать первом веке – продажа детей-рабов в Казахстан… Эдам кричал, что каждому белому нужно по рабу, по негру в домашнее хозяйство. Но рабство было хорошо на земле. В северных штатах и без рабов справлялись. Многим тупые «дубинистые» рабы были не нужны. Было достаточно умной наемной силы. Негров дубинили под рабов. Специально делали идиотами.
Американцы борются за рабство и против на каждом конгрессе. И знакомый в Сенате уже говорил Эдаму и его дяде, что сейчас вернуть рабство очень сложно в таком масштабе, как хотят они, как было до 1865 года. Надо принимать документы на уровне Лиги Наций. И рабство должно прийти извне, а не из самой Америки. Что если Америка относит себя к цивилизованным странам, то в Америке рабство должно быть запрещено… Но оно может существовать в странах попроще, например, в Казахстане…
Слишком много надо отменить конвенций и бумаг на уровне Лиги Наций для легализации рабства. О легальном рабстве уже речи не было… Только о нелегальном, незаконном…
Такие, как Эдам, готовы были положить оружейный бизнес на алтарь рабства. Если бы рабство вернулось в Америку, обменять оружейный бизнес на рабовладельческий. Как говорили американцы: – Нам обещали тихую и спокойную жизнь без постоянных перестрелок, чтобы наших детей не убивали в бандитских разборках, взамен мы должны были проголосовать за возвращение рабства. Но тихую жизнь нам никто не мог гарантировать, а рабство возвращать не надо торопиться… Не надо торопиться возвращать то, что когда-то было так сложно отменить. И за что мы все так долго и кровопролитно боролись…
Поэтому крепостничество было хуже рабства с точки зрения бесплатной рабочей силы, потому что крепостные были белыми и после революции смешались с господами. Крепостного и господина переодень и не отличишь. Совсем другое дело деление по цвету кожи. Какая удачная форма закабаления: «черный=раб». Удачный был вариант рабами делать негров. Хороший вариант разделить людей по цвету кожи, если черный, то точно раб… Рабами всегда могли быть только негры. Но у черного цвета есть оттенки, и есть мулаты и метисы. И цвет кожи азиат тоже может быть темен… Теория ку-клус-клана Эдама требовала коррекции. Но Эдам был именно главным по работорговле. Ку-клус-клун возглавлял другой.
Проблема ку-клус-клана – что белые американцы стали жениться на мулатках или вообще негритянках, это пропагандирует СМИ. И у них стали появляться дети-мулаты. Тогда они стали говорить, что оттенок имеет значение, и чем темнее цвет кожи, тем более ты раб. А мулатка – это рабыня или нет? А азиатка? А адыгейка? А микс? А индусы? Как тогда понять, кто раб, а кто нет, если летом они все одинаково темнеют. Если все небелокожие. то тогда большинство жителей планеты Земля – рабы. Если только темнокожие негры, то меньше четверти рабов. Даже сам Эдам летом заметно смуглел, и кожа его приобретала оттенок рабского… Эдам говорил, что надо смотреть на волосы и черты лица… И браки с темнокожими никто не отменял… Поэтому рабоприверженцы, рабопоследователи предпочитали блондинок… Сам Эдам женился на блондинке.
Теория Эдама, что корова равна негритянке, требовала поправок. Если негры коровы, то почему им тоже дают паспорт, но у коровы тоже есть документы, но у негров такие же документы, как и у белых, разница только в цвете кожи на фото. Например, если взять корову, то ее никак через три поколения не сделать белой женщиной. Но если взять негритянку, то «повязав», «скрестив» ее с белым мужчиной, получится мулат. А потом на внуках оттенок кожи станет еще белее и т.д. В итоге можно получить белокожего… С коровой такого не получится… Значит, рабыня не равна корове… Эдам даже занимался сексом с коровой, чтобы проверить, равна ли она негритянке, сказал – одинаковые. Но от коровы у тебя не может быть детей, не получаются, ку-клус-клановцы проверяли, пытались сделать ребенка корове, «человекобыка», а от негритянки могут.
Ку-клус-клановцы очень не любили, когда их члены женились на чернокожих или мулатах… Такие сразу выбывали и получали черную метку. Неприятно смотреть на жену друга, как на обед… Некоторые по молодости женились на мулатках, а потом очень сильно жалели… Но правительство, борясь с ку-клус-клановцами, именно поощряло межрасовые браки, чтобы перемешать население.
Для Эдама буренка-корова и рабыня ничем не отличались. Поэтому американцы не кормили детей грудью, чтобы их не ассоциировали с домашним скотом. Эдам предлагал нации оружейный бизнес обменять на рабовладельческий. Вернуть рабство в том виде, в каком оно нравилось богатым американцам, в «черном» виде.
Американцы в России
Днем в американском клубе мы говорили об этикетках и бирках. А вечером Эдам звонил по межгороду в Казахстан на домашний разговаривать с главным по поставке рабов Али Рашидом Хасаном Адамом Мухамедом… И такие разговоры он проводил уже несколько раз… Хасан для этих звонков несколько раз отъезжал на большие расстояния из дома, чтобы не было возможности выйти потом на Эдама, но один раз заболел и собирался говорить из дома. Эдам договорился, что в следующем году приедет партия студентов-иностранцев из Казахстана, чтобы прикрыть эти его междугородние звонки…
До этого Эдам и Морген были с религиозной миссией в Африке и, говорят, «съели», «покосили» там много негров. Под Эдамом земля проваливается, такой он плохой человек… От всего содеянного. Он раковую опухоль просто так африканскому мальчику растворил год назад. А врачи ничего сделать не смогли… А мальчик умер за считанные недели… А родители ничего не поняли, за что и почему их сын семи лет так быстро умер. А Эдам верил, чтобы ему разрешат завести ребенка, ему надо убить другого ребенка… Он убил этого ребенка просто так… Чтобы своей «потомственной шлюхе» когда-нибудь ребенка сделать. Эдам и Морген под гипнозом связали и ослепили молодую африканскую девушку. Эдам ей выколол один глаз, а Морген другой. Оракл Эдам говорил, это африканская девушка в будущем станет проституткой. И ее отец будет потом ему, Эдаму, благодарен. А что вы хотите от контрабандистов оружия ? От бандитов? В Россию их отправляли «исправляться» и учиться жизни.
Сейчас вечерами Эдам с Морген ходили обмазывали кровью больного СПИДом мост поцелуев на набережной. Возможно, тоже отвлекали внимание и работали на будущее. Так какой-то полицейский высшего ранга у нас заразился СПИДом.
На американских встречах Эдам говорил, что какую-то свидетельницу в Америке заразили СПИДом незаконно, просто незаметно вкололи кровь больного. Она умерда за считанные годы. А тот, кто заразил, признался только через пятнадцать лет. Легкий способ вывести свидетеля из «игр» – заразить смертельным заболеванием и так убить. Говорили, что Майкл из этой американской группы болел СПИДом. Именно его кровью Эдам и обмазывао перила на мосту. Эдам тоже кровью больного СПИДом баловался.
До того, как Эдам Хейсонд приехал в Краснодаре, здесь уже пару лет жил его «дядя», готовил почву и проводил операции по контрабанде, искал поставщиков. Дядей он называл отчима. Эдам не любил слово «dad», оно было созвучно слову «dead» – «мертвый», a Эдам, как и все преступники, был суеверным. Поэтому у него папа-отчим стал дядей, а мачеха – тетей. Мать Эдама, бывшая жена отчима, уже умерла, и дядя женился во второй раз на бабе, снятой с панели, что и рекомендовал сыну… У Эдама на самом деле был только родной младший брат. С младшим братом у Эдама постоянно шли соревнования, кто более крутой преступник, сын их общего отца. Сам Эдам говорил, что он был старшим братом в семье и у него было два младших брата. Возможно, Эдам Хейсонд тоже надел маску священника, которым никогда не был, чтобы провести операции по поставке Калашниковых, и рассказывал семейное древо того священника, маску которого надел. Убийца нравилось надевать маски нормальных, обычных людей.
После женитьбы Эдам взял фамилию Морген, чтобы его не ассоциировали с «дядей», который занимался контрабандой оружия и снабжал им бандитские группировки Америки. Его «дядя» уже даже получил золото за пару детей-рабов. И не постеснялся, приехал в Россию работорговлей подрабатывать. И золото взял, и в Америку переправил.
Этим американцам на пленных детей было наплевать! Они их сами в рабство продавали. Тетя Эдама, вторая жена его «дяди», чтобы стать своей в бандитском мире Краснодара, просто схватила маленького ребенка на улице, вколола ему много снотворного и положила в машину. Потом они вместе с «дядей» Эдама отвезли ребенка к границе с Казахстаном. Байсек передал ей горшок золота. Даже у Казахских работорговцев, у Байсека и Али Рашида, в этот момент отвисла челюсть от ее смелости. Дядя Эдама, известный в Америке торговец оружия, тоже снял тетю с панели, женился на проститутке. Эдам пошел по стопам «отца». Бывшая проститутка смело чужих детей на улицах хватала, это все объясняло для казахстанских работорговцев. Но эта история не о том…
Такому Эдаму и «шлюха» нормально. Эдам поэтому и женился на шлюхе Морген, снял ее с панели. Зная, что только шлюха с панели будет его надежной опорой в криминальной деятельности, будет из благодарности вместе с ним выкалывать глаза, воровать рабов, закручивая их в ковры, убивать раковыми опухолями детей… Шлюха с панели – хороший вариант для контрабандиста оружия, не гнушающегося и работорговлей.
Эдам снял ее с панели, ее, уже обслужившую нескольких клиентов, побывавшую в аду, которая будет до конца дней его боготворить, что он вытащил ее из ада панели, вернул к нормальной жизни. Которая уже успела понять, куда попала и что такое проституция. Которая будет до конца дней ему благодарна и будет его верной спутницей во всех его преступлениях. Эдам сам говорил, что удивлялся, на что у него, контрабандиста, торговца оружием, смертью, убийцы, не хватило бы смелости, всегда хватало у его жены… Чего он не смог бы сделать, где у него бы дрогнула рука, Морген делала не колеблясь. Например, воровство русских детей на улицах и продажа их в рабство. Эдам снял шлюху с панели и радуется!
Морген была так благодарна Эдаму за эту новую, полную приключений, подаренную ей жизнь! Хотя ей судьбой было уготовано совсем другое. С Эдамом Морген стала работорговкой, убийцей и контрабандисткой. Ей уже нечего было терять, и работорговля и контрабанда ее уже не пугали.
Эдам с Морген даже могли меняться паспортами, затирали пол в паспортах и пересекали границы – самое сложное для преступников. Эдам по паспорту становился Морген Хейсонд, а Морген – Эдамой, дописав в паспорте букву «а» – еще один пакет документов… Английские фамилии не изменялись по родам в отличие от русских – еще одно преимущество родиться американцем, как говорил Эдам.
Для Эдама миссионерство – хорошее прикрытие контрабанды – можно возить кого угодно куда угодно под видом верующих протестантов. Эдам в Россию и приехал, чтобы в сложное «мутное» время, когда затухала работорговля детьми в России, отвезти флаг работорговли в Европу, передать контакты работорговцев в Литву. Эдам мечтал возобновить работорговлю в Америке. Стремился, чтобы огонь работорговли не погас. Эдам приехал контрабанду Калашниковых наживать, заниматься сутенерством и наркоторговлей.
К тому моменту, как Эдам Хейсонд переступил границу России, он убил и линчевал уже более девяноста человек…
Крестное знамение
– Добрый день, мои русские друзья, – сегодня, когда мы заходили в американский центр, Эдам встречал каждого из нас индивидуально, жал руку и узнавал, как наши дела. Так он поступал не всегда. Но сегодня. Рядом с ним стояла Морген. Нас сегодня принимали, как добрых гостей.
Так делали только лучшие и з священников и… контрабандисты оружия… У Эдама недавно было собрание с коллегами-оружейниками.
– Арина, как твои дела сегодня? – Эдам говорил с милым английским акцентом.
– Хорошо, спасибо…
Иногда Эдам подглядывал в свою тетрадку, когда смотрел новые русские слова или фразы, тонкую двенадцатилистовую зеленую тетрадку в линию.
В начале встреч Эдам всегда говорил на русском. А потом переходил на английский… Я каждый раз удивлялась, как хорошо он говорил по-русски. Каждый день он учил по одному новому слову. Русским он занимался с репетитором-женщиной (репетиторшей) и иногда его также учил Саша Янченко, сначала платно, а потом бесплатно, как друга.
Мы расселись на скамейки рядами. Я с Ясей были в первом ряду.
До сегодняшнего обсуждения Эдама очень волновал вопрос, как крестятся православные христиане. Он стоял на сцене перед нами, как обычно в широких джинсах и белой майке, несмотря на то, что для маек было еще холодно. И мы говорили о православии.
– А русские крестятся двумя или тремя пальцами? Так? – И Эдам сложил большой, указательный и средний пальцы в трилистник. Потом спросил: – Или так? – И показал два выпрямленных пальца, средний и указательный, и стал подносить их ко лбу.
Саша тут же пришел ему на помощь, он даже сидел рядом со сценой, чтобы всегда быть под рукой у Эдама. Он показал два пальца и сказал: – Так делают староверы, старообрядцы… И они еще рисуют свои иконы… Православные крестятся тремя пальцами, – и Саша сложил пальцы в трилистник.
– А мне знакомый священник пытался объяснить, как правильно креститься и показывал и так, и так…Но сказал, что двумя пальцами правильно. Но, наверное, я не понял… – Эдам усмехнулся и вытянули два пальца.
– Так крестятся староверы…
И Саша начал рассказывать о церковном расколе Никона 1653 года, когда русская церковь раскололась на две.
Лена Ситокова тоже много знала о реформе Никона, она любила этот период истории. Эдам говорил, что фраза про гору, которая идет к Магомеду – это про Лену.
– А рука имеет значение? – спросил Эдам. – Левая или правая? Крестятся левой или правой рукой?
Мы все попробовали покреститься разными руками. Я сначала перекрестилась правой, а потом левой. По-старообряднически и по-современному. Левой неудобно…
– Наверное, правой. Да, правой… – сказал Саша, тоже попробовав.
– А порядок имеет значение? Is the order matters? – Эдама очень интересовал именно механизм крестного знамения… Эдам старался говорить по-русски, но у него не всегда получалось, и он переходил на английский. Ему иногда переводил Саша и помогал ему, отвечал на вопросы по русскому, как иностранному. Эдам записывал в тетрадке русские слова латиницей.
– Да, – опять объяснял Саша. – Сначала лоб. Потом живот. – Саша показывал на себе, крестился и говорил. – Потом правое плечо. А потом левое… – Мы все вслед за Сашей перекрестились. Эдам тоже перекрестился. Саша сразу же попробовал перекреститься двумя пальцами.
– Сначала левое, а потом правое? Или правое, а потом левое?
Саша тут же попробовал… – Нет, сначала правое, а потом левое… да, именно так…
Мы на скамейках сидели и крестились.
Эдам попробовал в двух последовательностях.
– Потому что если сначала левое, а потом правое, – продолжал Саша, – то как бы ставишь на себе крест… Правильно сначала правое, а потом левое…
Эдам перекрестился слева направо, потом справа налево… – Да. Теперь правильно…
– Странно, мне священник совершенно точно говорил, что сначала левое плечо, а потом правое… – Эдам достал свои записи и внимательно посмотрел рисунок крестного знамения, который он нарисовал со слов знакомого священника и рисунок самого священника. – Да. сначала левое, а потом правое… Именно так он и говорил… И креститься правой рукой… Странно. Что бы это могло значить? – И Эдам отложил тетрадку. – It doesn’t matter actually… Left shoulder or right one… Does anyone know if it matters?
Никто не знал…
– That’s OK. I’ll find out… Never mind…13
Этой ночью Эдам убил негритенка именно в такой последовательности… – сначала удар в лоб, потом в живот, правое плечо, а потом левое…
Эдам и собак убивал. Тренировался. Собак тоже ел, но не любил… предпочитал негров. У собак очень жилистое мясо, они постоянно бегают.
Яся дома спросила у мамы тети Любы, что значит сначала крестить левое плечо, а потом правое, и рассказывала на следующей встрече Эдаму.
– Если сначала левое, а потом правое… так крестятся или крестились раньше оружейные бароны… Кто занимается торговлей оружия… Или контрабандой. Их так метили раньше… – сказала Яся.
– Яся, ты даже дома спрашивала, – Саша рассмеялся. – А я думал, кто это скажет… И не постеснялась даже, – сказал Саша даже с восхищением и немного стебом. – Да, наша Яська такая, она не стеснительная!
Саша все быстро перевел Эдаму.
– Да я понял…– Эдам весело усмехнулся… – Понятно… Значит, это ты… – Он сразу же сосредоточенно посмотрел в свои бумаги… – Я со священником поговорю… – Эдам отложил тетрадку.
Потом Эдам сделал важное объявление:
– Друзья, у меня в жизни произошло радостное событие, и я хочу поделиться им с вами! Моя красивая прекрасная жена беременна! Our child was made in Russia,14 – и он довольно преувеличенно покивал головой улыбаясь, так он был собой горд. Говорили, что Морген долго не могла забеременеть, что с ее историей и родословной Эдама неудивительно.
Дьячок, у которого консультировался Эдам, работал в церкви, и у него была своя маленькая комнатка за иконостасом, где он хранил старообрядческие иконы. Он служил в православном храме, но сам был старообрядцем… Это был молодой старообрядческий священник и поэтому учил Эдама креститься двумя пальцами, как считал правильно креститься самому. Он учил Эдама своей единственно правильной старообряднической вере, думая, что американцы не разбираются…
Эдам долго пытал этого священника, который, как он считал, его обманывал и метил, как оружейного барона. Сначала Эдам у священника порезал язык, что тот не мог говорить и вести службы – священник зашил язык у хирурга. Потом Эдам совсем отрезал ему язык и вырезал глаз, который теперь носил в своем кожаном футляре на груди. Вырезанные глаза, которые носил в футляре Эдам, как амулеты, периодически менялись. Несколько дней священник ходил без языка и глаза, с повязкой. Пытался даже вести службы, но мог только мычать… Его очень жалели служительницы этой церкви… Священник думал, что страдает за свою веру, которую считал истинной. Через несколько дней Эдам убил этого старообрядческого священника… Священника нашли в канаве с отрубленной правой рукой и выколотым единственным глазом… Этот священник недавно начал «тикать», выпил раковую опухоль. Он мог еще долго «тикать» и умереть, как человек, а мог и быстро умереть. Эдам убивал смертника.
Этого старообрядческого священника не любили православные, потому что он втихаря исповедовал старообрядчество в православной церкви. Его не любили старообрядцы, потому что он вел православные службы и был священником в православном храме, а не старообрядческом. Он не построил старообрядческий храм. Как некоторые… И прихожане церкви его тоже не очень любили и понимали. И старообрядцы, и православные. Если ты старообрядец, то почему ты поешь в православном храме? А если ты православный, почему ты крестишься двумя пальцами, если никто не видит?.. Его не принимали ни те, ни другие…
Эдам передал нашим полицейским, что если они не могут сами защитить своих служителей церкви, какими бы они ни были, то грош им цена. У ку-клус-клановцев были такие правила проверки полиции… И Эдам, как священник, должен был убить в нашем городе нашего священника – у него такие правила. Старообрядческого священника никому не жалко… Наш полицейский Георгий Семенович, ответственный за Эдама, конечно, нашел Эдама и жестоко избил… Но священника это не вернуло…
Яся все пыталась достать из футляра Эдама глаз священника и сделать ДНК- тест. Эдам глаз Ясе сам передал с приветом полиции, сказав, что взял его у врача, проводившего операцию. Яся отнесла глаз своему полицейскому, который за нее отвечал… Все в рамках игр, заранее сделанной договоренности.