Читать онлайн Сережкины истории. Детство бесплатно
Вокзал
Детская обида
Мои первые детские воспоминания начинаются с маленькой комнатки в большой коммунальной квартире. Тогда мне было три года. Мы жили рядом с железнодорожным вокзалом, в доме, на первом этаже которого располагался хлебный магазин «Урожай».
Я хорошо запомнил запах работающего двигателя и аромат ещё горячего хлеба. Иногда мы покупали булку, даже не заходя в магазин, во дворе, прямо с машины.
Единственное окно нашей комнаты выходило на привокзальную площадь, где располагалась конечная остановка пассажирских автобусов. Поздно вечером, лёжа в своей кроватке, я наблюдал, как фары ЛиАЗов создают на стене убегающие в одном направлении светотени.
Была зима, вечерело. Мы вошли во двор через арку со стороны ЖУМа, я немного отстал от папы, засмотревшись на машину с надписью «Хлеб». Перед самым подъездом я догнал отца и, как обычно, взял его за руку. Но неожиданно он отстранил мою ладошку и строго сказал:
– Ты уже большой и должен ходить сам, без ручки!
Рассердившись, я начал ловить его ладонь, требуя привычного контакта, но безуспешно – отец был неприступен, словно холодная скала. Он просто поднял руку вверх на недосягаемую высоту. В тот момент я вдруг почувствовал, что у меня отняли что-то важное, будто вырезали по живому.
Мы молча, каждый сам по себе вошли в подъезд. Папа открыл металлическую дверь лифта, оттянув тугую ручку вниз. Мы шагнули внутрь, отец с лязгом захлопнул железную дверь, затем со скрипом прикрыл две внутренние деревянные створки, нажал на круглую кнопку шестого этажа. Лифт вздрогнул и медленно пополз вверх. Я забился в дальний угол кабины, не смея приблизиться к своему родителю. На нашем этаже я пулей выскочил в коридор, едва не сбив его с ног. Дома, прижавшись к маме, я дважды всхлипнул, не сумев толком объяснить, что случилось, строго посмотрел на вошедшего следом отца и, насупившись, отвернулся в сторону.
Второй Серёжка
Как-то зимним вечером папа забрал меня из детского сада. Должно быть, я ходил в младшую группу. Силуэт нашего дома у вокзала был чёрной тушью нанесён на чистый лист тёмно-голубого вечернего неба. А внутри этого контура стройными рядами горели большие ярко-жёлтые окна, напоминавшие кадры моих любимых диафильмов1.
Домой нужно было идти по протоптанной тропинке, но мне жутко не хотелось прощаться с этим чарующим великолепием. Поэтому, чтобы остаться на улице подольше, я полз к нашему подъезду через сугробы, преодолевая заснеженные препятствия. В квартире легко, как вторую кожу, я стянул с себя задубевшие от снега шаровары вместе с валенками. На вид они напоминали нижнюю часть скафандра космонавта. Отец, словно марионеткой, начал играть моими штанами, заставляя их, будто настоящими ногами, шагать туда-сюда по коридору, приговаривая: «Смотри-ка, мать, это же Серёжка из садика пришёл»!
Они весело смеялись над отцовской выдумкой, подыгрывая друг другу в этом странном кукольном спектакле. А я так и не решился у них спросить: если я уже здесь, то откуда взялся тот, второй Серёжка, о котором они говорили?
Подмена
Когда мне было четыре года, мама поехала собирать клюкву. Папа по ночам работал, поэтому меня на недельку определили к тёте Вале, младшей маминой сестре. Тётушка жила на улице Владимировской. Дорога к её дому шла вниз к реке, мимо хищного канализационного коллектора, через гудящий Владимировский тоннель и дальше, вдоль длинной стены городской психиатрической больницы.
Тётушка жила с дочерью Любашей. Моя старшая кузина была жизнерадостной девочкой и умела красиво рисовать.
В тот вечер мы засиделись у родственников допоздна, поэтому я в недоумении поглядывал на тёмное небо через кухонное окно. Потом мама как-то очень быстро собралась и направилась к дверям, а тётя Валя неожиданно взяла меня на руки. Мне это жутко не понравилось, и я начал брыкаться. Тут-то они и выложили мне всю правду: «Так, мол, и так, Серёженька, едет твоя мамка за клюквой на болото». В памяти тут же выстрелило детское стихотворение Маршака «Телефон». Всполошившись, я принялся слёзно умолять: «Мамочка, не уезжай, ты же утонешь в болоте, ты ведь у меня такая коровушка!»
Тётя Валя внешне была очень похожа на свою старшую сестру. Иногда я представлял, что она и есть моя мама, но в знакомых чертах не было привычных тепла и нежности, и тогда я воображал, что мою маму кто-то подменил.
Песни
Семья у нас хлебосольная. Когда в коммуналке на Вокзальной магистрали мы заняли ещё одну большую комнату, гостей на праздниках в нашем доме прибавилось. После застолья, разговоров и анекдотов папа обычно играл для собравшихся на своей семиструнке. Затем приходил мой черёд.
С табуретки я орал во всё горло его любимую «Там вдали, за рекой». Папа плакал, гости трезвели, соседи вздыхали.
А потом вступала мама и, покачивая головой, исполняла «Один раз в год сады цветут». Я, конечно, подпевал, но в глубине души ждал, когда уже эта её грусть-тоска наконец закончится.
Долгое время для меня оставалось китайской грамотой слово длиною в целое предложение: «В Вологде-где-где-где, в Вологде-где», но его, как говорится, из песни не выкинешь. Приходилось по несколько раз за вечер «где-гдекать», «гда-гдакать» и «гду-гдукать».
На детских пластинках загадок также хватало. К примеру, кто были те «неуклюжи», что бежали по лужам, я понял только в начальной школе.
Родительские песни до сих пор звучат в моей памяти. Со временем их смысл прояснился, а слова напитались неизбывным теплом.
Сон
Ещё на Вокзальной магистрали перед самым пробуждением мне часто снился один и тот же тревожный сон. Прямо в своей кроватке я проваливался в бездонную шахту лифта. Полёт длился бесконечно. Когда страх достигал апогея, я просыпался.
«Ты просто растёшь во сне», – успокаивала меня мама.
А мне казалось, что я падал наяву, но за мгновение до пробуждения каким-то чудесным образом переносился обратно в спальню. Я был уверен, что если открыл бы глаза чуть раньше, то стал бы свидетелем волшебства, о котором даже мама ничего не знала.
Удачная фотография
В детстве я мечтал иметь собственный электромобиль, но, к сожалению, стоил он слишком дорого. Это была чудесная машина! Внизу справа находилась педаль газа, а возле руля – рычаг переключения скоростей, и мне до жути хотелось хотя бы раз на ней прокатиться.
Однажды мы с папой отправились в фотоателье. В зашторенном просторном помещении на небольшом возвышении, со всех сторон освещённый прожекторами, стоял тот самый автомобиль. Я дико обрадовался внезапно открывшейся возможности, но фотограф предусмотрительно сообщил мне, что моя мечта сама не ездит, а находится здесь лишь для экспозиции.
Я был одет в новенький клетчатый костюм с кожаными вставками на пиджачке, чёлка слегка зачёсана на бок. Пока взрослые улаживали формальности, я мигом оседлал электромобиль и, вопреки строгому наставлению фотографа не двигаться, делал во время съёмки лёгкие, едва заметные раскачивающиеся движения туловищем, подталкивая машинку вперёд.
Казалось, что после этого фото должно было получиться смазанным, но портрет вышел великолепным. Более того, снимок оказался настолько удачным, что его отпечатали на огромном плакате и поместили в витрину «Детского мира», который находился на пересечении улиц Ленина и Советской. Когда нам с мамой случалось проезжать на троллейбусе мимо магазина, я, прищурив глаза, громко, чтобы все вокруг услышали, спрашивал:
– Мам, а кто этот мальчик на большой фотографии в электромобиле?
– Да это же ты! – смеясь, снова и снова отвечала она.
А я, блаженствуя, ловил на себе взгляды любопытных пассажиров, с улыбкой сравнивающих хвастливый оригинал с его фотографией.
Художник Софья Корякина
Бабайка
Бабайка обитал в странной чёрно-белой картине и был похож на задранную вверх медвежью морду. Его присутствие меня немного беспокоило. Время от времени я косился в его сторону, подозревая, что он наблюдает за мной сверху. При нём не следовало хулиганить, хитрить и ломать игрушки.
Когда в комнате находились родители, картина становилась куском пейзажа с рощей, скалой и горной речкой в стиле фотографа Энсела Адамса2, но, как только мама и папа выходили, изображение тут же превращалось в зловещего бабайку.
Через какое-то время мы съехали из коммунальной квартиры у вокзала, и чёрно-белая картина канула в Лету. Вероятно, она нашла приют у кого-то из наших знакомых и продолжила пугать своей загадочностью и непонятностью маленьких мальчиков и девочек.
Инская
Капитуляция
С Вокзальной магистрали наша семья переехала в Первомайский район и поселилась недалеко от железнодорожной станции Инская в двухэтажном деревянном бараке.
В коммунальной квартире, рассчитанной на трёх хозяев, нам досталась угловая комната, где было два низких окна и жаркая угольная печь. Еду готовили в большой кухне, за каждой семьёй был закреплён отдельный стол. В начале коридора находилась пахнущая сыростью и мылом ванная комната.
Я просыпался рано утором под звуки государственного гимна, торжественно гремевшего из радио, и мы, одевшись потеплее, бежали с мамой через ночь и вьюгу на электричку. Возвращались домой тоже затемно.
Нашими соседями была семья Морозовых, состоявшая из родителей и двух мальчиков. Старший, Лёха, был моим ровесником. Знакомство у пацанов протекает по своему сценарию. Первым делом нужно определиться, кто будет главнее. Мы с Лёшкой молча зашли за угол барака. Дул колючий февральский ветер. Он с ухмылкой ударил меня кулаком в плечо. Я взвесил свои шансы на победу – их было больше, чем у противника. Но вот цена, которую мне пришлось бы заплатить, меня не устраивала. Наверняка мы стали бы барахтаться лицом в сугробе, а по всему телу разлилась бы противная ломота от набившегося в рукава и валенки снега. И всё ради чего?! Заискивание побеждённых вызывали во мне жалость, азарт первенства был пока незнаком. Поэтому я сдался без боя и сожаления.
Впоследствии ради сохранения добрых отношений я часто поступался собственными интересами, со временем это даже превратилось в привычку, от которой вынужден был избавляться.
Некоторые решения, словно железнодорожные стрелки, могут увести нас далеко в сторону от намеченных целей или же вообще на долгие годы отправить наш поезд в тупик. Но так или иначе всем, что происходит с нами сейчас, мы обязаны самим себе. Но тот детский выбор всё же наш и ничей больше, что бы там ни вопило уязвлённое самолюбие.
Пуля
Я ходил в детский сад «Золотой петушок» на улице Урицкого. К нам на утренник, посвящённый 23 февраля, пригласили двух военных. Они сидели в раздевалке на низких детских лавочках, высоко задрав колени, и смеялись над чем-то своим. Пока мы стояли в коридоре и готовились строем войти в празднично украшенный зал, я краем глаза наблюдал за курсантами. Слева от одного из них на скамейке лежало что-то продолговатое и широкое, бронзового цвета. Поскольку штуковина с виду была бесхозной, я набрался смелости, подбежал, быстро схватил её, и мы тут же дружным строем двинулись на праздник. В руках я держал тяжёлый, холодный и очень приятный на ощупь предмет. После утренника я много играл с ним, то прижимая его к щеке, то подкидывая вверх.
Однажды вечером отец сильно удивился, обнаружив то, что я принёс домой с того самого утренника. Похоже, это был патрон от девятимиллиметрового пистолета Макарова, который выкатился из кармана нерадивого военного и тут же оказался в кулачке любопытного ребёнка. Папа любил рассказывать эту историю нашим гостям. Он даже позволил мне несколько дней поиграть с опасной находкой, предупредив, что в печку пулю бросать не нужно, и я не бросил.
Матерщинник
Как только мне исполнилось пять лет, я сказал соседским пацанам, что стал взрослым и теперь мне можно ругаться матом. Они не поверили, и тогда я, отойдя от нашего барака подальше, начал демонстрацию. Веселье длилось недолго: мои товарищи бросились врассыпную после того, как отец ловко поймал меня за ухо. Откуда папа узнал о моём выступлении, до сих пор остается загадкой.
В наказание он запер меня в тусклой ванной комнате, на стенах которой висели тазы и мочалки, а в воздухе стоял удушливый запах хозяйственного мыла. Через пятнадцать минут, смекнув, что хуже уже не будет, я начал протест с тематического стихотворения:
– Сижу за решёткой в темнице сырой.
Вскормлённый в неволе орёл молодой…
Когда стихи закончились, в ход пошли песни. Примерно через час я исчерпал весь свой репертуар. Единственным слушателем моего выступления оказалась мама, она же освободила меня из-под стражи.
– Выходи, «орёл молодой»! – совсем не сердито позвала она. – Папа уже давно уехал на работу.
Гудрон
Гудрон – это чёрная, блестящая масса без вкуса и почти без запаха. Им заливали швы на асфальте, дыры в вёдрах и щели в бетоне. В дни моего детства жевать гудрон было делом обычным. Требовалось найти несколько чёрных застывших подтёков, отломить и отправить их в рот. Если гудрон был пыльным, следовало трижды сплюнуть, чтобы бактерии не попали в живот, на этом профилактика острых кишечных инфекций заканчивалась. Вначале всегда твёрдый, после интенсивного разжёвывания гудрон размягчался, становясь по консистенции похожим на обычную жвачку.
Как-то раз, играя с ребятами в прятки, я забежал за новый металлический гараж, вдоль которого блестела полоска гудрона. Наломав чёрных капель, я принялся разжёвывать смолянистое содержимое. И тут вдруг вспомнил, что уже очень давно хочу «по маленькому». Стоило осознать проблему, и терпеть стало невмоготу. Поскольку свидетелей рядом не было, я щедро полил стенку гаража. Ручеёк весело зажурчал, стекая вниз по железной поверхности к основанию.
Вскоре я снова спрятался за гараж, но уже в компании братьев Морозовых. Лёшка радостно воскликнул:
– О, гудрон!
– Он не свежий! – остановил я товарища. – На вот, лучше мой возьми, уже разжёванный!
После этого случая я стал внимательнее выбирать места для добычи гудрона. Мало ли, кто там ещё прятался за гаражами?!
Разочарование
Как-то в старшей группе детского сада мы рисовали лошадь, да ещё акварельными красками. Скажу сразу, я с этим заданием не справился, поэтому воспитатель позволила мне завершить рисунок дома. Глядя в окно электрички, я воображал, как с помощью папы или мамы нарисую настоящего богатырского коня, точь-в-точь похожего на иллюстрации к былинам про Илью Муромца, и предвкушал, как мою работу выставят в садике на всеобщее обозрение. В том, что родители легко справятся с этой элементарной задачей, я даже не сомневался.
Первой рисовать лошадь выпало маме. Её красная в яблоко кобыла получилась округлой, как в узорах на чайниках, и совсем не реалистичной.
– Мам, лошадь должна быть богатырской! – возмутился я.
– Хорошо, – согласилась она и пристроила сзади телегу. – Настоящий тяжеловоз, богатырский конь!
– Мама, у Ильи Муромца телеги не было!
Мама немного поразмыслила и вышла из ситуации:
– Ну, а как ты думаешь, простая лошадь разве может увезти столько мешков пшеницы?!
Она тут же нагрузила телегу целым ворохом беременных кулей. На этом рисование с мамой закончилось.
Папин жеребец был чёрно-синего цвета и внешне чем-то сильно напоминал собаку.
– Пап, разве это лошадь?! – удивился я.
– Ну да, – с гордостью ответил отец. – Когда я пацаном скотину пас, у меня был точно такой конь, Вороном звали!
– Папа, это не богатырский конь! Нарисуй мне, пожалуйста, Бурушку! – принялся канючить я.
– Хорошо, – громко зевнув у меня над ухом, согласился папа и добавил рысаку седло.
– Всё равно не похоже!
Вслед за этим на скакуне появилась уздечка. Для убедительности отец пририсовал ему хвост-метёлку, которого у собак точно не было. Ни один, ни второй рисунок не совпали с образом лихого богатырского коня, прочно засевшим у меня в голове.
Я ощутил горькое разочарование. Оказалось, что оба моих родителя не были всемогущими волшебниками. Да что там волшебниками, они даже рисовать толком не умели!
Художник Анастасия Бугун
Урок деления
Я обожаю свежие томаты. Это сейчас они продаются круглый год, а раньше вдоволь мы кушали их только летом. Как-то в конце зимы папа привёз с работы спелый помидор и оставил его в кухне на всеобщее обозрение. Мне это совсем не понравилось. «Зачем мои лакомства показывать голодным людям?» – забеспокоился я.
Отец велел мне позвать соседских детей – братьев Морозовых и ещё какую-то девочку. Я был сбит с толку, но сделал, как он сказал. Папа пригласил всю нашу компанию к столу и бесцеремонно вручил каждому по аппетитной красной дольке, причём я получил свою четвертинку последним! Меня так в жизни не грабили!
А когда спустя несколько месяцев у меня родилась сестрёнка, я осознал, что теперь придётся делиться постоянно. Откуда я вдруг это понял, вы, наверное, догадались сами.
Подвал
«Школьник»
Прежде чем у нас появилось более или менее приличное жильё, родителям пришлось несколько раз переезжать. Через полтора года после Инской мы вернулись в Железнодорожный район, заняв комнату «на подселение»3 в здании на пересечении улиц Ленина и Урицкого. Окна нашего жилища на две трети скрывались в цокольном приямке, отчего даже в солнечную погоду у нас дома царил полумрак. Вторую комнату занимала приветливая семейная пара, а третью – пожилой туберкулезник, громко шаркающий кирзовыми сапогами по коридору.
Ванной в подвале не было, поэтому купали меня в жестяном корыте, стоявшем в каморке под лестницей, предварительно согрев воду кипятильником. Для кухни места также не нашлось, еду готовили в узком коридоре. Ещё помню кирпичное возвышение в нашей комнате, видимо скрывавшее какие-то коммуникации. Родители в шутку окрестили его постаментом и водрузили на него мою кроватку.
Самого́ переезда я не запомнил, просто однажды после садика папа привёл меня в этот приспособленный под квартиру полуподвал и сказал, что теперь мы будем здесь жить.
Ещё на Первомайке4 у меня был убогий трёхколесный велосипед на тонюсеньких колёсах, с жёстким кожным седлом. Он громко скрипел, когда я с усилием проворачивал его ненавистные короткие педали. Конечно, при желании его можно было разогнать с горки, но оставить при этом ноги на педалях не получалось, поскольку те синхронно вращались вместе с колесами. В общем, пешком было и быстрее, и безопаснее! Это послевоенное недоразумение вместе с остальными вещами зачем-то переехало с нами в новое жильё.
В то время мои сверстники разъезжали на шикарных велосипедах «Лёвушка» с ручным тормозом, на широких, мягких надувных колёсах. Это была моя мечта!
Но однажды я получил даже больше того, о чём мечтал. Как-то зимой отец открыл мне тайну. У нас под лестничным маршем в каморке, накрытый солдатской шинелью, стоял новенький, приятно пахнущий смазкой светло-зелёный «Школьник». Как бы ни был хорош «Лёвушка», он терялся на фоне этого чудесного велосипеда, приобщавшего меня к миру взрослых.
Но поднимать шинель и тем более рассказывать о велике кому-либо, в особенности маме, отец строго запретил. Я ждал очень долго. Это было совершенно незнакомое мне чувство, когда борешься сам с собой: хочешь поделиться радостью, но должен честно держать слово и хранить тайну. Спустя несколько месяцев, когда я уже смирился с неизбежным счастьем и осознал реальность светлых перемен, важность данного обещания для меня поблёкла, и в конце весны я проболтался о велосипеде маме. Она, признаться, не сильно удивилась моему откровению, и это меня ужасно разочаровало, ведь я открыл ей свой самый сокровенный секрет!
Зато я помню, как той весной отец бежал рядом, придерживая новенький «Школьник» сзади за седло и помогая мне сохранять равновесие. Я катался на своём велосипеде до самого вечера и, конечно, с непривычки отбил себе мягкое место, да так сильно, что целых три дня не мог нормально сидеть.
Вот уже много лет весна для меня – любимое время года, потому что именно весной сбываются мечты. Остальные сезоны предсказуемы, а вот весна несёт нечто по-настоящему новое, какой-то неизвестный дар, уверенность в том, что лучшее, совсем как в детстве, непременно ждёт впереди!
Золотая осень
Я всегда ненавидел осень, но были в моём детстве два золотых сезона, которым я воздаю должное. Первая случилась в год, когда родилась моя сестрёнка Диана, мне тогда было пять лет. Она осталась в памяти солнечным, ярко-жёлтым временем с огромными, только что опавшими листьями, которых было так много, что они сплошным ковром застилали весь асфальт в нашем дворе. А ещё я помню счастье моих тогда ещё молодых родителей. Они часто смеялись и улыбались, особенно мама, радуясь своей полугодовалой малышке, и это их настроение невольно передавалось мне. Если назвать одним словом тот этап моей жизни, то это, несомненно – счастье…
На следующий год я поступил в школу, и осень надолго потеряла для меня свою привлекательность. Я не любил даже те тёплые солнечные дни, которые в народе зовутся «бабьим летом». Присущая им хорошая погода казалась мне жалким компромиссом в сравнении с настоящей июльской жарой.
Второй золотой сезон случился, когда мне уже исполнилось семнадцать лет. Я познакомился с одной девушкой, которую звали Оксана. И та, вторая осень оказалась и прекрасной, и желанной.
Лада
Лада была рыжей, коротколапой дворнягой. Откуда она взялась у нас дома, я не знаю, но её образ почему-то врезался в мою детскую память. Своенравная псина не заискивала, выпрашивая еду, и терпеть не могла, когда её гладили.
Стоял тёплый летний вечер. Я отпустил Ладу с поводка, и та шарилась по детской площадке сама по себе. Между тем мы с товарищем уплетали из газетного кулечка сладкий жареный арахис. Наевшись до тошноты, я решил покормить и свою рыжую собаку. Проглотив пару-тройку орешков, она брезгливо отвернула морду. Но не тут-то было!
– Лада, Лада, на-на-на! – мотал я кулачком над её мокрым носом.
Лада недовольно тявкала, неуклюже подпрыгивала, норовя тяпнуть меня за руку. Когда её терпение кончилось, она в истерике погнала нас с товарищем прочь, и мы с гоготом забежали на крутой подъём овощехранилища, перед которым Лада с достоинством остановилась. Видимо, она просто хотела, чтобы два пятилетних недоумка оставили её в покое. Но как только рыжая воительница успокоилась и с видом победителя отправилась по своим собачьим делам, мы тут же помчались за ней и всё повторилось… много раз.
Не знаю почему, но эта игра вызывала у меня дикий восторг! Какая-то вредная старуха постоянно отвлекала нас от весёлой забавы своими глупыми предупреждениями, мол, не дразните пса, а то укусит. А я про себя злился: как это она не видит, что это моя собака и мы просто с ней играем!
Веселье вмиг оборвалось, когда Лада, повиснув на среднем пальце моей правой руки, чулком содрала с него кожу. Пока я орал, заливая детскую площадку кровью, бабуля с радостью принялась меня поучать:
– А я ведь говорила, говорила, говорила! Так тебе и надо, не будешь собак дразнить!
Сделав для себя неприятное открытие, что злыми бывают не только собаки, я крепко зажал раненый палец и помчался домой. После этого случая отец отвёз Ладу в деревню.
Моё следующее воспоминание о Ладе связано с Тальменкой. Она бежала перед капотом ЗИЛа, то и дело ненадолго пропадая из вида. На ухабах узкой деревенской улочки нас с отцом подбрасывало в кабине машины дяди Толи.
– Ох, и хитрая же собака, – покачивая головой, повторял папа.
Думаю, мой укушенный палец сыграл не последнюю роль в этом странном преследовании. Лада не металась в панике при надвигающейся опасности, а словно сопровождала наш большой и грозный грузовик, находя спасение между его передних колёс. К счастью, всё обошлось. Мужчины примирительно посмеялись, признавая ум изворотливой дворняжки, и все вернулись домой целыми и невредимыми.
Как-то осенью папа привёз из деревни печальную новость, Ладу застрелил местный лесник со странной фамилией Кастрюля. Она часто убегала со двора и гуляла там, где ей вздумается. Чем наша собака насолила стражу леса, мы так и не узнали.
Я не плакал, поскольку так и не смог по-настоящему подружится с Ладой. Но всегда вспоминал о ней как-то по-особенному. Вероятно, потому, что в рыжей коротколапой дворняге решительности и хладнокровия было куда больше, чем в маленьком мальчике, считавшего себя её хозяином.
Детские «секретики»
«Секретики» – это такое девчачье сокровище, которое они прятали от посторонних глаз и показывали лишь тем мальчикам, которые им нравились. Выкопав неглубокую ямку, девочки клали в неё фантик, цветную картинку или цветочек, накрывали стёклышком и сверху присыпали землëй. Найти без подсказки такой клад в нашем большом дворе было непросто.
Однажды мне показали свои «секретики» сразу две девочки, но взамен тут же потребовали, чтобы я предъявил им свой. Пришлось засучить рукава и его сделать. Я выбрал рисунок велосипедиста, уложил его в ямку, сверху плотно прижал выпуклым стеклом от зелёной «чебурашки»5 – вышло замечательно!
Девочки похихикали, но не увидели в моей композиции ничего интересного для себя, поскольку сами любили прятать всякую бессмысленную цветную мишуру и, видимо, ждали того же от меня. Зато я время от времени разгребал землю, очищал подушечками пальцев гладкое зеленоватое стёклышко, напоминавшее мне миниатюрный кинескоп телевизора, и втайне от других любовался своей инсталляцией.
Землетрясение
В пять лет я посмотрел по нашему новенькому цветному телевизору «Радуга» передачу о землетрясениях. Смысл его я понял так: во время этого стихийного бедствия плохо лишь тем, кто живёт на высоких этажах. Дома падают, люди гибнут, точка. Поскольку мы жили в подвале, я не слишком переживал. Ну, куда мы можем упасть из подвала? Вот тем, кто у кого квартиры наверху, стоит беспокоиться. Но именно в это же время чёрт дернул отца прихватить меня с собой и поехать в гости к его старшей сестре Шуре. Она жила под Новосибирском, в Искитиме, и, представляете, как раз на последнем, пятом этаже. То есть мы с папой собрались на верную смерть?! Дома у меня буквально случилась истерика:
– Это ведь пятый этаж! – кричал я. – А если вдруг землетрясение?!
Я ни за что не хотел умирать. Родители меня убеждали, что опасности нет, мол, тётя Шура уже давно живёт на последнем этаже и ни разу не было никакого землетрясения, но я не соглашался. В итоге мы всё же отправились в гости, и я полночи, лёжа в холодной кровати, ждал конца света. Я злился на отца. Как он мог не понимать таких простых вещей, ведь по телевизору всё ясно сказали: во время землетрясений многоэтажные дома рушатся и люди гибнут!
Измученный предсмертными ожиданиями, я начал прислушиваться к собственному телу. Вот я дышу, а вот я задержал дыхание и не дышу…
«Постой, постой, – насторожился я. – Это что же получается, если от меня зависит, дышать мне или нет, то как же быть ночью?! А что если я усну и забуду, что мне нужно дышать? Получается, я в любом случае умру, случится сегодня землетрясение или нет?!»
Я начал старательно дышать, стараясь не уснуть, но спустя некоторое время сквозь сладкую пелену дрёмы вдруг осознал, что играю сам с собой в какую-то нелепую игру. Сладко потянувшись в постели, я погрузился в здоровый, глубокий сон. Утром дом стоял на прежнем месте, все были живы, и я почему-то этому не удивился.
Зубы
У меня рано стали портиться зубы, поэтому мама, стараясь следить за здоровьем единственного сына, каждые три месяца водила меня в стоматологический кабинет, где истерично визжащей бурмашиной мне высверливали кариес. В лечении зубов единственным приятным моментом был тот, когда врач замешивал на предметном стекле раствор для постоянной пломбы. Этот шуршащий, иногда чиркающий звук означал, что лечение подходит к концу, и потому вызывал у меня всхлипы облегчения
– Обезболивание? – Пломба с мышьяком и инъекция новокаина на самом деле мало чем помогали. Поэтому визит к зубному всегда оборачивался пыткой, спасения от которой просто не существовало.
Через первомайский сквер, мимо проката велосипедов, в детскую поликлинику на Красном проспекте… И ни сбежать, ни разжалобить маму было невозможно. А мне вслед, словно сочувствуя, Джо Дассен выводил свою печальную «Et si tu n'existais pas»6.
На обратном пути в качестве компенсации мама покупала мне треугольные пирожки с клюквой, которые я так и не полюбил.
Художник Анастасия Бугун
Рельсы-рельсы
Родители работали на железной дороге, поэтому и массаж, который мне делали в детстве, был тематическим. – Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы, ехал поезд запоздалый.
Мамины «рельсы» и «шпалы» делили мою спину на красные квадраты, но я терпел, сжав зубы и ожидая приятной развязки. Так как поезд нёсся, словно ошпаренный, всё время куда-то опаздывая, он также оставлял вдоль позвоночника багровую вертикальную линию.
– Из последнего вагона вдруг посыпался горох. – Короткая передышка перед следующим испытанием. – Пришли куры поклевали! – Эти старались на совесть, яростно втыкаясь клювами в детскую спину, но я крепился. – Пришли гуси пощипали. – Близилось время завершение пыток.
Если маме спать не хотелось, появлялся слон – тот ещё зверь!
И, наконец, на сцену выходил долгожданный дворник – реально приятная и самая желанная для меня часть массажа!
– Мам, ну погладь ещё, пожалуйста!
Но отдельной песни «про дворника» в мамином репертуаре не было. Поэтому, чтобы получить приятные поглаживания, приходилось терпеть всю экзекуцию с самого начала. Позже оказалось, что взрослая жизнь вполне укладывается в эту нехитрую схему. Прикладываешь усилия, используешь передышку, снова трудишься и в конце, получаешь долгожданный результат.
Кстати, угадайте, кем я в итоге работаю? Нет, нет, не дворником… массажистом!
Потеря
На выпускном вечере в детском саду каждый мальчик из нашей группы получил в подарок замечательный конструктор – автомобиль-рефрижератор московской фабрики «Кругозор»7. Едва дождавшись окончания торжественного мероприятия, я первым из ребят со всех ног бросился в соседний корпус, где находилась раздевалка, чтобы в тишине рассмотреть свой подарок. Но не утерпел и уже на бегу вскрыл большую продолговатую коробку, из которой мне под ноги посыпались мелкие разноцветные детали. Остановиться я не мог, настолько было велико моё желание рассмотреть подарок.