Читать онлайн Если бы я был учителем бесплатно
Наталья Зоревна СОЛОМКО
"Если бы я был учителем..."
Повесть
В книгу входят повести "Белая лошадь - горе не мое", "Если бы я был учителем..." и рассказы "Любовь октябренка Овечкина" и др. о жизни современной школы, об учителях, молодых и опытных; о школьниках, их заботах и радостях.
________________________________________________________________
ОГЛАВЛЕНИЕ:
Часть первая. СОЧИНЕНИЕ НА ВОЛЬНУЮ ТЕМУ
Часть вторая. В РЫЖИХ НЕ ВЛЮБЛЯЮСЬ
________________________________________________________________
Часть первая
СОЧИНЕНИЕ НА ВОЛЬНУЮ ТЕМУ
Что Земля круглая, нам объясняли в школе. Но я это знал и сам, еще до школы. Наш поселок по имени Полуночное стоит на самой макушке Земли. Когда утром выходишь из дому, то сразу видать: Земля круглая, все в порядке улочки, обозначенные пунктиром деревянных одноэтажных домов, разбегаются от наших ворот и тянутся вниз, вниз - к лугам... В лугах пасутся кони. А за лугами - ближний лес, он светло-зеленый. А за ним - синь и темень тайги до самого горизонта. Сразу за горизонтом - Сибирь...
Я иду в школу по круглой Земле и думаю о лошадях, что пасутся в лугах и ждут меня. А я иду в школу...
Кто бы знал, как мне туда неохота!
Мое любимое время года - лето. Потому что не надо в школу. Летом я мечтаю стать лесником: в лесу тихо и никто не кричит, в лесу так хорошо, что и взрослым становиться необязательно.
Зато осенью, зимой и весной мое главное желание - скорее, во что бы то ни стало вырасти! Стать большим, сильным, недоступным. Чтобы меня все боялись и не трогали. Осенью, зимой и весной я мечтаю стать милиционером. А то слишком много хозяев! И каждый знает, каким ты должен быть, что ты должен делать. И каждый уверен, что он может поучать тебя, запрещать и наказывать.
Например, моя классная, Анна Михайловна... Когда она говорит: "Я из вас сделаю людей!" - мне становится страшно.
А когда она говорит: "Вырастете - сами спасибо скажете!" - я смеюсь. Потихоньку, конечно, чтоб она не заметила. Никогда, никогда я не скажу ей спасибо, пусть мне хоть сто лет будет! Она злая. А может, и не злая, а просто за что-то всех нас очень не любит. А за что - никто не знает...
В общем, конечно, я сам виноват. Я сам дурак! Остался на второй год. Один остался - все мои друзья ушли. Вон они - рядом, бегают по школьному двору, курят потихоньку за поленницей, идут домой, размахивая портфелями... Но что-то произошло, что-то разделило нас. Наверно, то, что они - в шестом, а я - в пятом. И я обхожу их стороной, стараюсь не встречаться. А новых друзей у меня нет. Ну их, они же малышня... Поэтому я все время один. Поэтому я весь год читаю книги. Там много всяких людей, они как живые, я люблю их. Но я про них знаю, а они про меня - нет, а так хочется поговорить с кем-нибудь, кто все понимает и не сердится... С мамой? Ей некогда. И она не любит говорить про книги. Я понимаю - ей трудно, она переживает из-за того, что я остался на второй год. Она любит меня и не любит, когда я читаю. Она говорит:
- Лучше - учись! Что тебе эти книги? Все, что нужно, написано в учебнике...
Я не спорю с мамой - я ее люблю. Особенно сейчас, когда она уже месяц лежит в больнице и я живу совсем один. Хуже всего вечером. Я не боюсь темноты. Но больно тихо в доме, нет шагов. Я не могу к этому привыкнуть. Поэтому все вечера провожу в лугах - у лошадей.
Они - добрые, хоть и молчаливые. Я разговариваю с ними. Они слушают и тихонько фыркают. С ними хорошо. И конюх, дядька Самойленко, меня не гонит, разрешает кататься.
- Митюшкин, ты опять без сменной обуви?! - встречает меня на пороге школы Анна Михайловна.
- Опять, - отвечаю я.
- Ты, Митюшкин, не дерзи! - сердито говорит Анна Михайловна и смотрит на меня не мигая. - Ты, Митюшкин, достукаешься! Взрослый балбес, а понятия как... - Она замолкает, подыскивает сравнение пообидней.
- ...как у первоклассника, - подсказываю я.
- Ну уж нет! Первоклассник рядом с тобой - Сократ!
- А это кто такой? - выпучив глаза, интересуюсь я.
- Ну и неуч! - отвечает она.
- Нет, правда, это кто? Писатель, что ль? А чего он такого написал?
- Вы поглядите на него! - возмущается Анна Михайловна. - Он мне будет экзамены устраивать! Пришел без сменной обуви, да еще и разговаривает!
Я ухожу и, уже поднимаясь по скрипучей деревянной лестнице, слышу, как Анна Михайловна говорит кому-то:
- Вы можете себе это представить - дожить до таких лет и не знать, кто такой Сократ! Тупейшей души человек этот Митюшкин!
- Да чего вы от него хотите - второгодник! - успокаивающе отвечают ей.
Мне смешно. Я ведь знаю, кто такой Сократ. Просто Анне Михайловне про это не говорю. Зачем?
Почему-то в школе я совсем другой. Я очень вредный в школе. Раньше со мной этого не было. Раньше я был тупица, но тихий. А теперь я тупица и хулиган. Так про меня говорят.
Раньше, когда меня ругали и спрашивали: "Тебе не стыдно?!" - я опускал голову и говорил: "Стыдно".
А теперь я говорю: "Не!" - и нахально улыбаюсь.
Я улыбаюсь нахально и мучаюсь. Потому что - я же знаю - человек должен быть добрым. А я - злой. Что-то со мной случилось, что ли. В школе я как с цепи срываюсь. Не могу я в школе быть добрым. Да от меня ведь этого и не требуют. Требуют, чтоб я был послушным...
Я не люблю себя такого - злого, вредного и улыбающегося нахально, но поделать с собой ничего не могу. Когда я говорю: "Не!" - и улыбаюсь, я вру. На самом деле мне стыдно. Но не перед Анной Михайловной, а перед кем-то другим. Не знаю, перед кем...
Звенит звонок - это начало моих ежедневных мучений.
Анна Михайловна входит в класс:
- Здравствуйте. Садитесь. Кто отсутствует?
- Все тута, - отвечает дежурный.
- Что я вам задавала?
Класс настороженно молчит: она задавала выучить наизусть стихотворение.
- Кажется, я задавала вам стихотворение... Все выучили?
- Все! - говорит отличница Ленка.
- Так не бывает, Лена, - усмехается Анна Михайловна. - Иди, отвечай.
Ленка быстро и четко оттарабанивает стихотворение и, получив привычную пятерку, садится на место.
- Афанасьев!
- Я... - уныло откликается самый длинный ученик в классе, - это...
- Не выучил? - неодобрительно смотрит на него Анна Михайловна.
- Так я огород копал... Не успел...
- Сядь, "два".
- Я к завтрему выучу... - басом канючит Афанасьев. - Не ставьте...
- Вот когда выучишь, тогда поговорим. Цыбулько!
- Его нету! - говорит Цыбулько.
- Не паясничай!
Цыбулько вздыхает.
- "Сижу за решеткой, в темнице сырой, - сообщает он, вздыхая. Вскормленный в неволе, орел молодой..." - и надолго замолкает.
- А дальше что?
- Дальше?
- Вот именно?
- Сейчас... - тянет время Цыбулько.
- "Мой грустный товарищ..." - подсказывает Ленка.
- "Мой грустный товарищ..." - повторяет Цыбулько.
- "Махая крылом..."
- Прекратите подсказывать!
Ленка испуганно замолкает. Цыбулько, конечно, тоже.
- Ну, так что там дальше, Цыбулько? - интересуется Анна Михайловна.
- Забыл...
- Учить надо, Цыбулько! Сядь на место, "два".
- Подумаешь! - говорит Цыбулько, изображая презрение на круглом лице.
- Вот и подумаешь, когда дома всыплют! - хмыкает Анна Михайловна. Митюшкин!
Ну вот... Это меня.
- Чего? - говорю я, глупо ухмыляясь.
- Не "чего", а встань!
- Зачем?
- Митюшкин, не выводи меня из себя!
Я встаю.
- Учил?
Я молчу. Выражение лица у меня тупое.
- Ты что, Митюшкин, хочешь на третий год в пятом классе остаться?
- Ага! - говорю я. - А что?
- Есть же люди такие! - громко возмущается Анна Михайловна. - Тебе не стыдно, Митюшкин?
- Не!
Анна Михайловна глядит на меня с тоской.
- Будешь отвечать или нет? - спрашивает она, хотя, конечно, уверена, что стихотворение я не выучил.
- Буду! - назло ей говорю я.
Она настораживается, понимая, что ничего доброго ждать от меня не приходится.
- Однажды в студеную, зимнюю пору, - рассказываю я, - сижу за решеткой в темнице сырой. Гляжу - поднимается медленно в гору вскормленный в неволе орел молодой...
Класс радостно хохочет.
- Митюшкин, прекрати немедленно! - требует Анна Михайловна.
- И, шествуя важно, в спокойствии чинном, - не прекращаю я, - мой грустный товарищ, махая крылом ("Это вам за Афанасьева!" - думаю я), в больших сапогах, в полушубке овчинном, кровавую пищу клюет за окном (А это - за Цыбулько)...
- Митюшкин, я кому сказала! Замолчи!
Я не замолкаю.
- Дежурный, быстро за директором!
Приходит директор...
Директор у нас молодой, только что из института. Очень странный никогда не ругается. И всех боится. А может, просто вежливый такой. Мне его даже жалко иногда.
- Андрей... - вздыхает он. - Ну зачем ты опять срываешь урок?..
Я молчу.
- Ведь ты же прекрасно знаешь это стихотворение. Почему же было не рассказать просто, без... - он замолкает, затрудняясь назвать мое очередное хулиганство как-нибудь вежливо. - Ну, без этой демонстрации...
Я молчу.
- Да что вы с ним разговариваете? - удивляется Анна Михайловна. - Ему же хоть кол на голове теши - не стыдно!
- Я думаю, вы ошибаетесь, - отвечает директор. - Андрей, пойдем ко мне, поговорим...
- Не пойду!
- Почему?
- Неохота!
- Митюшкин! Ты соображаешь, с кем разговариваешь? - зловеще интересуется Анна Михайловна.
- Оставьте его, - тихо говорит директор, лицо у него грустное. Садись, Андрей. После уроков зайди, пожалуйста, ко мне, если тебе не трудно... Продолжайте урок.
Он уходит. В классе напряженная тишина.
- И когда мы от тебя избавимся, Митюшкин?! - с тоской спрашивает Анна Михайловна.
- Сейчас, - отвечаю я, беру сумку и ухожу, посвистывая.
Я иду по коридорам. Быстрее, еще быстрее. Бегом - по лесенке. Бегом через двор!
Я добегаю до большой сосновой поленницы во дворе, прячусь за нее и плачу...
... - Ты чего? - шепчут из-за поленницы. - Кто тебя?
Я трясу головой, торопливо вытираю глаза - только этого не хватало!.. Кто еще там?
В щели между поленницей и забором сидит пацан с большими ушами. Маленький, класса из третьего.
- Ты чего тут? - спрашиваю я.
- А меня из класса выгнали... - глаза у него несчастные. - А ты... ты почему плачешь?.. Побили?
- Дурак, что ли?! - говорю я. - Это я - плачу?!
- Значит, показалось... - говорит он поспешно. - А меня побьют...
- Кто?
- Отец. Его сегодня в школу вызывают...
- Может, обойдется?
- Что ты... - шепчет он. - Обязательно побьет... Он из-за двойки знаешь как лупит!.. Шлангом от стиральной машины! А сегодня, может, и убьет совсем...
- Да ты вылезь, - говорю я. - Чего ты туда забился-то?
- А ты драться не будешь?
- Я же не отец!
Он сидит, не вылезает.
- Ну и что, - говорит он. - Ты большой, вы все такие, большие, лишь бы стукнуть...
- Да не бойся, ну!
Он забивается еще дальше.
- Нет, - бормочет он, - вот ты уйдешь, тогда я вылезу... И уеду!
- Куда?
- Далёко... На поезде! У меня деньги есть - рубль сорок три копейки... - отвечает он. И вдруг испуганно замолкает, с ужасом глядит на меня и начинает тихонечко скулить...
- Ну, чего ты опять?
- Не отбирай! - скулит он. - А то мне уехать будет не на что!..
- Ты ненормальный, что ли! - сержусь я.
Он не отвечает, плачет горько.
- А ну вылезай! - ору я, протискиваюсь в щель, тяну его из-за поленницы.
- Не реви! Слышишь?!
Он испуганно замолкает, лезет в карман и протягивает мне на грязной маленькой ладони железный рубль и медяки.
Треснуть ему, что ли?
- Дурак! - говорю я. - Как тебя зовут?
- Митрием... - едва слышно отзывается он и все тянет мне свои копейки.
- Пошли ко мне, - говорю я.
- У меня больше нету! - вздрагивает он. - Чесно слово!
- Пошли, говорю! Есть хочешь?
Молчит, не верит мне.
- И ночевать можешь, зачем тебе уезжать? Да убери ты свои деньги...
Митрий мигает короткими светлыми ресницами.
- Ну, пойдешь?
- А можно?.. - спрашивает он.
- А зачем он с мельницами дрался?
- Я же тебе говорю: он думал, что это злые волшебники.
- А они?..
Мы лежим, укрывшись толстым маминым одеялом, темнота вокруг, тишина, только часы тикают.
- Чего - они?
- Они на самом деле не были волшебниками?
- Не, они были просто мельницы, а он думал, они злые волшебники... Он хотел защитить людей - ему было их жалко...
- А он живой еще?
- Умер...
- Жалко... - вздыхает Митрий и надолго замолкает. Я думаю, что он уже спит, но он снова вздыхает и говорит:
- Лучше бы был живой... Расскажи еще чего-нибудь...
- Поздно, в школу проспим.
- Ну расскажи...
Я рассказываю. Он слушает, посапывая.
- А ты откуда это все знаешь?
- Из книг.
- Правда? А я их и не читаю!..
- Вот и будешь всю жизнь за поленницей сидеть!
- А сам-то на второй год остался! А страшно - на второй год остаться?
- Страшно.
- А как - страшно?
- Отстань!
Он опять долго лежит и молчит. Потом:
- Андрюха... А давай всегда так жить. Вместе, а? Ты мне про все рассказывать будешь...
И ждет, что я отвечу.
- Не знаю... Тебе дома не разрешат...
- А давай уедем! Завтра, а? Или прямо сейчас!
- Не... Мне нельзя... У меня мать в больнице...
- Ну тогда давай потом уедем, когда ее отпустят! Мы и ее с собой возьмем, а?
- Не... Она не хочет уезжать, я ее уже звал...
Митрий вздыхает.
- А давай тогда завтра в школу не пойдем, а? Чего нам туда идти? Тебя без матери ведь не пустят...
- А ты?
- Не пойду. Меня ж дома потеряли, будто я уехал, а я в школу припрусь! Знаешь, чего будет!..
- Ну ладно, тогда не пойдем... - соглашаюсь я. И оттого, что завтра не надо идти в школу, мне становится легко, спокойно и радостно. Я засыпаю.
Весь день мы проводим в лугах.
Я учу Митрия сидеть на лошади. Дядька Самойленко смотрит на нас, курит и молчит. Он вообще не любит разговаривать.
Митрий не очень способный ученик: он трусоват, цепляется за лошадиную гриву, и глаза у него круглые, отчаянные.
- Ну чего трусишь? - сержусь я. - Тут ведь падать невысоко, не бойся!
- Боязно...
- Я знаю, чего ты трусишь! Ты коня боишься, дурак!
Митрий виновато молчит.
- А ты не бойся, он добрый.
- Да... - тоскливо тянет Митрий. - Как лягнет...
- Больно ему надо! Что он, глупый, что ли? Ты погладь его. Ну?..
Митрий с ужасом приближается к моей любимой муругой лошадке и негнущимися пальцами гладит ее по носу.
Лошадка прядает ушами, внимательно глядит Митрию в глаза.
- Видишь, совсем нестрашно!
Солнце катится по небу быстро. Вот оно уже и на западе... Мы возвращаемся домой.
- Как быстро день прошел!.. - вздыхает Митрий. - Хорошо было. Мы завтра еще пойдем, а?
- Да вон же он! - кричат надрывно у нас за спиной.
Митрий вздрагивает, оглядывается и сереет лицом.
Огромный небритый дядька бежит к нам, топая сапогами.
- Митенька, где же ты пропадал, сынок! - он хватает Митрия на руки, прижимает его к себе.
- Папа! - орет Митрий, обнимая дядьку за шею. - Папочка!
Дядька гладит его по вздрагивающим лопаткам, говорит хрипло:
- Я этой учителке башку-то сверну, ты не бойсь ее, Митрий!
Митрий заходится в плаче. Дядька тяжело и широко шагает вверх по улице, уносит его...
Я иду домой.
Дома, в почтовом ящике, записка: "Тов. Митюшкина А. Н.! Срочно зайдите в школу по поводу безобразного поведения Вашего сына Митюшкина Андрея". И подпись Анны Михайловны.
Записку я выбрасываю.
Вхожу в дом. Там пусто.
Я сижу у печки, жую холодную картошку.
Потом иду в больницу, к маме. Меня всегда пускают.
Мама смотрит печально.
- Ты ешь? - спрашивает она.
- Ем.
- А худющий... В школу не просыпаешь?
- Не...
- А в школе как?
- Нормально... - говорю я.
Утром прибегает Цыбулько.
- Ты чего? - спрашивает он.
- Ничего, - отвечаю я, не понимая, о чем он.
- Аннушка говорит, если сегодня мать не приведешь, тебя из школы выгонят...
- Ну и пусть.
Цыбулько смотрит на меня с уважением и завистью: все мне нипочем!
- А мать-то знает?
- Она в больнице.
- Так ты оди-ин... - тянет Цыбулько.
- Ну.
- Везет! А в школу не пойдешь?
"Тебе бы так повезло..." - думаю я, но отвечаю, как и положено отпетому хулигану, от которого вся школа плачет (прямо-таки утопает в слезах), с ухмылкой:
- Рехнулся я, что ли, туда идти?
- А я пойду... - вздыхает Цыбулько.
Он бредет вниз по улице, оглядывается, спрашивает:
- А что делать-то будешь?
- В клуб пойду, - отвечаю сквозь зубы. - Там киношка утром путевая, про индейцев.
Это Цыбулько добивает окончательно: он горестно шмыгает носом и плетется в школу.
А я возвращаюсь в дом и достаю из-под подушки "Тиля Уленшпигеля", сажусь у окна.
Я соврал Цыбулько, я не пойду в клуб. У меня нету денег. Но дело даже не в этом. Даже если б были, все равно б не пошел.
Эти фильмы про индейцев я терпеть не могу - там все понарошке.
- Митюшкин, отопри! - кричит отличница Ленка. - Я знаю, ты дома, я тебя видала!
Я сижу под столом.
- Митюшкин, не притворяйся, тебе же хуже будет!
А мне все равно. Ни за что не выйду.
Потом приходит Цыбулько.
- Ну чего? - сердито спрашиваю я. - Чего привязались?
- Аннушка велела тебе прийти...
- Пусть она вам велит, - по-хулигански сплевываю я через порог. - А я человек свободный! Чего ей надо?
- Я сказал, что у тебя мать в больнице...
- А тебя просили?
Цыбулько отступает подальше, чтоб в случае чего сразу дать деру, ведь кто знает, что у меня на уме...
- Я хотел как лучше... - говорит он виновато. - Мы к директору ходили...
- Кто? - настороженно спрашиваю я.
- Ну мы... Всем классом...
- Зачем?
- Просили, чтоб тебя не исключали...
- Спасибо! - говорю я грозно. - Только это не ваше дело, ясно?!
Но Цыбулько, оказывается, упрямый: вместо того чтобы испугаться и удрать, он надувается, глядит исподлобья:
- Почему это не наше? Ты ведь в нашем классе учишься. Пошли. А то она к матери в больницу пойдет жаловаться... Ты мать-то пожалей...
Мы идем в школу.
- Вот что, Митюшкин, - раздраженно обращается ко мне Анна Михайловна. - У нас в стране образование обязательно для всех. Значит, и для тебя! Понимаешь ты это или нет?
Я молчу.
- Не понимаешь... Но это неважно. Все равно учиться придется. А что мать в больнице, мог бы сказать, язык-то у тебя есть?
- Есть, - сразу соглашаюсь я и показываю язык.
- Хватит, Митюшкин, - морщится она. - Совершенно ты не понимаешь, когда с тобой говорят по-хорошему! И что с тобой делать?
В коридоре стоит отличница Ленка, кого-то ждет.
- Митюшкин, ты есть хочешь? - спрашивает она.
С ума, что ли, сошла? Я стою моргаю. Надо сказать ей что-нибудь... Такое! Чтоб сразу обиделась и не приставала.
- Обалдела? - грублю я. Хулиган должен быть хулиганом.
Но она не обижается.
- По правде, Митюшкин! Раз мама болеет... Пойдем, мама знаешь какой борщ варит!
- Я сам борщ варю - не хуже твоей мамы! - говорю я.
- Не ври!
- На спор! - обижаюсь я. - Хочешь, сварю?
Ленка смотрит на меня с сомнением.
А я правду говорю, я борщ такой варю - пальцы оближешь! Меня мама научила. И картошка эта мне надоела... Чего я, дурак, борщ не варил?
Мы идем ко мне.
У калитки стоит Цыбулько, ждет. И чего он ко мне привязывается?
- А кино интересное было? - со вздохом спрашивает он. - Расскажи... и плетется за нами.
Я варю борщ. Очень вкусный. Ленке нравится.
- А я думала, врешь... - удивленно сознается она. - И вообще... Странный ты какой-то...
- Сколько книг у тебя!.. - завидует Цыбулько.
Ленка смеется:
- Я думала, ты и вправду - хулиган, боялась...
Тут у дверей кто-то осторожно скребется. Цыбулько идет отпирать.
- Там тебя какой-то шкет зовет, - сообщает он.
Я выхожу. Во дворе стоит Митрий. Молчит и смотрит на меня отчаянно.
- Ты чего?
Молчит.
- Ну заходи давай... - говорю я.
- Потом... Когда твои друзья уйдут...
- Какие друзья? Просто учимся вместе, заходи. Да не бойся!
- Не... Можно, я к тебе завтра ночевать приду?
- А тебя отпустят?
Митрий молчит, стараясь не зареветь.
- Ну, чего опять? - спрашиваю я. - Опять уезжать собрался?..
- Мы сегодня контрольную писали... - тоскливо шепчет он. - Вдруг двойка?..
- Да ну тебя! - сержусь я. - Тогда тоже говорил: налупят, налупят! Трусишь ты все и выдумываешь! Ведь не налупили...
- Сначала не налупили... - тихо говорит Митрий и задирает рубаху. - А потом налупили...
На ребрах у него три отчетливых фиолетовых полосы.
- Шлангом?
Митрий кивает.
- Андрюша! - выскакивает из дома Ленка. - Пошли чай пить, уже кипит...
- Сейчас. Ты иди... А может, у тебя и не двойка вовсе...
Митрий молчит. Ленка стоит в дверях и глядит на нас, раскрыв рот.
- А ты из какого класса? - спрашивает она у Митрия.
Митрий глядит в землю, долго не издает ни звука, но наконец шелестит еле слышно:
- Из третьего "А"...
- У Марь Палны ты, да ведь?
- Ага...
- Так можно пойти узнать... Я журнал когда относила, она как раз в учительской сидела, тетрадки проверяла... Как твоя фамилия?
- Соколков... - сообщает Митрий, и на глазах у него появляются слезы.
- Реветь еще рано! - сердито говорю я. - Перестань, а то в лоб дам! Лен, сбегай, а?
- Ага! - соглашается Ленка.
Убегает. Митрий стоит у забора, опустив лопоухую голову.
Ленка возвращается через полчаса, когда Митрий уже забыл о грядущем несчастье, сидит за столом и брызжется в Цыбулько чаем.
- Двойка... - говорит Ленка и глядит на Митрия с жалостью. - Попадет?
Митрий рыдает.
- Я хотела тетрадку стащить... - говорит Ленка виновато. - Но не вышло... Она такая сердитая: плохо контрольную написали, много двоек...
- А если ночью залезть? - предлагает Цыбулько.
- Я думала... - отзывается Ленка. - Но она тетрадки домой возьмет, я выспросила...
А я всегда думал, что все отличники и отличницы зануды...
- Зачем? - возмущается Цыбулько. - Все проверила, пар наставила, да еще и домой потащит!
- Чтобы про-а-на-ли-зи-ро-вать!.. - по слогам выговаривает Ленка новое слово. - Она так сказала...
Митрий все плачет.
- А она уходить не собирается домой? - спрашиваю я.
- Нет, ей еще половину надо проверить...
- Митрий, - говорю я, - не вой. Сиди тут и жди. Лена, дай, пожалуйста, твою косынку...
Я уже все решил.
Май зажег звезды на своем высоком светлом небе. Моя лошадка мчит по темнеющим улицам поселка, копыта цокают в пыли.
Дядька Самойленко посмотрел на меня хмуро, но ничего не сказал. Значит, разрешил покататься...
Но я не кататься поехал.
Я въезжаю на школьный двор и затаиваюсь в тени, у входа. Лицо у меня до глаз обмотано Ленкиной косынкой.
Я успел вовремя - окно учительской гаснет. Марья Павловна появляется на пороге нашей двухэтажной бревенчатой школы, зябко поводит плечами и выходит на улицу. Идет... Каблуки стучат по деревянному тротуару...
Внутри у меня делается пусто и холодно.
Я даю ей отойти шагов на пятьдесят, туда, где кончается деревянный тротуарчик и освещенное пространство, и сжимаю коленями бока моей лошадки. Она мчит по улице, гулко громыхая копытами.
- Стойте! - приказываю я, нагоняя учительницу. - Тетради или жизнь!
Марья Павловна ахает, прижимается спиной к забору. Она молодая и ужасно красивая... Почему-то я заметил это только сейчас, хотя и прежде ее видел сто, раз...
- Кто это? - испуганно спрашивает она.
- Тетради! - требую я.
- Перестаньте, это глупая шутка! - неуверенно бормочет она. - Я позову милицию...
- Звать на помощь бесполезно! Тетради с контрольной работой третьего "А", быстро!
- Да что же это такое?.. - шепчет Марья Павловна, протягивая мне пачку тетрадей. - Я схожу с ума!..
В теплой ночной мгле я мчусь домой.
- Ну ты даешь!.. - восхищенно говорит Цыбулько.
- Ой, Андрей... Какой ты молодец! - это Ленка.
Митрий ничего не говорит, только шмыгает носом и смотрит преданными глазами.
Мы снова пьем чай, а в печке гудит желтый бумажный огонь.
На второй перемене Цыбулько оттаскивает меня в угол и шепчет испуганно:
- Сматывайся, там милиция пришла! Кошелек искать будут...
- Какой кошелек?..
- Какой!.. - хмуро бормочет Цыбулько. - Какой ты вчера у Марьи Павловны отобрал! А в кошельке сто рублей!
- Я не брал... - говорю я испуганно. - С ума сошел? Зачем мне ее кошелек?
- А кто брал? - спрашивает Цыбулько.
- А я знаю?! Я только тетради...
Цыбулько вздыхает облегченно.
- Да я тоже не поверил, - говорит он. - А все рассказывают, что у Марьи Палны вчера кошелек ограбили... Пошли поищем, может, выпал?
- Я с вами! - сердито кричит Ленка, догоняя нас - Сами шепчутся, а мне не говорят ничего!
Мы мчимся вдоль забора.
- Здесь? - наперебой спрашивают они. Но когда светло вокруг, все изменилось, поди найди это место!..
- Кажется, вот тут...
- Кажется или точно? - сердится Ленка. Теперь, когда она меня не боится, то все время мной командует. - Ну вспомни, Андрюшка!
- Нет, вот здесь, точно!
Ленка и Цыбулько ворошат траву.
- Вот он! - кричит Цыбулько. - Ур-ра!
Кошелек коричневый, потертый.
Мы несемся в школу.
- Ты иди в класс! - командует Ленка. - А мы с Цыбулькой в учительскую, будто случайно нашли...
Цыбулько вдруг надувается:
- Меня между прочим, Колькой зовут! Его-то по имени, а я Цыбулько!..
Оказывается, он Колька. А я целый год учился и не знал...
Звенит звонок. Я иду в класс, а они еще не вернулись из учительской.
- Достаньте ручки. Откройте тетради. Сейчас мы будем писать сочинение, - говорит Анна Михайловна.
По классу проносится тяжелый вздох.
- Вот так сразу - и сочинение... - уныло басит Афанасьев. - Без предупреждения...
- Успокойся, Афанасьев, отметки я вам не буду ставить.
Радостное оживление.
- А почему?
- Потому что это задание газеты "Пионерская правда".
- Уя! - проносится по классу восторженно-испуганный вопль.
- Сейчас вы напишете сочинение на вольную тему: "Если бы я был учителем"...
- Уя!..
- ...а мы их отправим в Москву, в "Пионерскую правду".
- Прямо в газету?!
- Ой, а ошибки?!
- Ошибки я проверю и исправлю.
- Ой, спасибо, Анна Михайловна!
- А чего писать-то?.. - с недоумением спрашивает Афанасьев.
- Про школу. Про то, что каждый должен стараться учиться, про любимые предметы и учителей... - объясняет Анна Михайловна. - Хватит разговоров, начинайте, а то не успеете.
А Ленки и Цыбулько все нету...
- А если я не хочу быть учителем? - спрашиваю я с места. - Тогда как?
- А тебя, Митюшкин, никто в учителя и не приглашает! - пожимает плечами Анна Михайловна. - Ты вообще можешь не писать, это не учебное задание...
Но я пишу.
Пишу торопливо. Наверное, делаю много ошибок. Ну и пусть! Мне весело и страшно...
"Митюшкина А., ученика 5 "В". Сочинение. "Если бы я был учителем":
"Смешно даже думать об этом! Быть учителем я не хочу ни за что, и представлять это не хочу даже понарошку. Надо быть совсем дураком, чтобы не понимать, что все должно быть не так, а совсем наоборот!
Вот как я это себе представляю: прихожу я в школу, а все учителя говорят мне:
"Здравствуй, Андрюша!" - и глаза у них добрые.
"Здрасте! - отвечаю я сурово и иду себе мимо. - Вызовите-ка ко мне директора! Что-то его второй день в школе не видать, прогуливает опять?!"
"Да он на совещании был", - заступаются учителя.
"А вот я сейчас разберусь, где он был!" - грозно обещаю я.
Прибегает директор. Очень испуганный. Смотрит в пол.
"Ты меня вызывал, Андрюша?"
"Зайдите ко мне в класс", - говорю я сердито.
В глазах у меня - лед, в голосе - сталь.
Мы входим в класс.
"Так вот зачем я вас вызвал, Владимир Палыч, что-то опять у учителей дисциплина разболталась. Опять они безобразничают на уроках!"
"Боже мой! - бормочет директор. - Неужели опять?"
"Представьте себе! Вчера на географии Юлия Ивановна обозвала Петрова бестолочью! Что это - метод воспитания в вашей школе?"
Директор разводит руками:
"Ох, Андрей, у меня уже просто руки опускаются! Сколько раз я ей говорил! Но, знаешь, ее надо понять - у нее сейчас неприятности дома, помнишь, я тебе в прошлый раз говорил..."
"А может, у Петрова тоже неприятности дома? - укоризненно говорю я. Но он ведь не обзывается..."
Директор молчит, лицо у него несчастное, он вот-вот заплачет, будто он не директор, а маленький обиженный мальчик.
"Да ладно вам! - говорю я. - Чего вы, в самом-то деле! Чем плакать, лучше бы попробовали разобраться, что там к чему, в этой вашей педагогике! Это же просто!"
"Как же! - машет рукой он. - Вот ты сам сперва попробуй, а потом и говори!"
"По-моему, - говорю я, - надо просто быть добрым... Ну... Наверно, надо просто любить своих учеников..."
"Ты с ума сошел! - испуганно бормочет он. - Разве это просто?!"
- До конца урока двадцать минут! - объявляет Анна Михайловна. Поторапливайтесь!
А Ленки и Цыбулько нет и нет! Где они? Может, их в милицию забрали?.. За что?
- Митюшкин, что ты там пишешь? Я же сказала: тебе писать не надо.
Я не отвечаю, пишу дальше.
"...Директор вздыхает.
"Обратите особое внимание на поведение Анны Михайловны, - выговариваю ему я. - Вчера она..."
"Обзывалась?"
"Хуже! Ударила Саньку Лапкина указкой!"
"Какой ужас! - стонет директор. - Какой позор!" - и хватается за голову.
"Немедленно позвать сюда Анну Михайловну!" - распоряжается он.
Ее приводят.
Директор волнуется, краснеет и даже не сразу может заговорить.
"Вы! - наконец произносит он. - Как вы смели?! Как могли, а?!"
Анна Михайловна с ходу начинает шмыгать носом.
"Я больше так не буду... - обещает она. - Понимаете, он..."
"Кто?"
"Лапкин... Он вертелся... а у меня указка в руке была... И... все как-то само собой вышло..."
"Та-ак! - зловеще тянет директор и оборачивается ко мне: - Что будем делать, Андрей Петрович?"
"Я думаю, - говорю я, - пора исключить Анну Михайловну из школы. Довольно мы с ней мучались! Уговаривали, помогали, беседовали... Всякому терпению бывает конец!"
"Простите меня! - в голос ревет Анна Михайловна. - Я больше так никогда-а-а..."
"Нет, даже не просите! - мрачно заявляет директор. - Мне ваши обещания во где сидят! Вот переведем вас в школу для трудных, пусть там с вами разбираются!.."
И тут звенит звонок. Я сдаю свой листок Анне Михайловне.
Где же Ленка и Цыбулько?
Они возвращаются в середине следующего урока.
- Дежурные, кого нет? - спросил физик, начиная урок.
- Цыбулько и Кайгородцевой.
И физик непонятно сказал:
- А-а... Ну это ладно... Они скоро придут.
Что там происходит? Что с ними? Они же ни в чем не виноваты!
Наконец - стук в дверь. Это они. Лица у них - непонятные.
- Ну? - шепотом спрашиваю я Цыбулько.
Молчит.
- Да вы чего?
- Прекратите посторонние разговоры, - требует физик.
- Там только три рубля было... - шепчет Цыбулько.
- А остальные?
- Не было...
И Ленка молчит, лицо растерянное и обиженное.
- Нас обыскивали... - шепчет Цыбулько, моргая. - А потом велели сознаться, где мы их спрятали...
Теперь мы молчим втроем.
- Но ведь там, честное слово, было только три рубля! - потрясенно бормочет Цыбулько. - Я не знаю, где остальные...
Про тетради сначала не вспоминали. Сначала искали только сто рублей. А потом почему-то перестали, и милиция в школе больше не появлялась, а Марья Павловна ходила с надменным лицом и глядела мимо людей. Тут-то вдруг и вспомнили про тетради. И про то, что в тот вечер Ленка прибегала в школу и спрашивала, какая отметка у Соколкова.
Но Ленка ничего не сказала. Тогда позвали Митрия и Митриева отца.
Митрий молчал и плакал. А потом отец ударил его, и он все рассказал.
- Открой, Андрей, пожалуйста... - сказали за дверью.
Нашел дурака! Мы еще издали его заметили, как он идет от школы...
Мы спрятались под столом и сидели тихо-тихо. А он стоял во дворе, за дверью.
- Андрей... - снова сказал директор. - Если ты дома, впусти меня... Мне очень надо с тобой поговорить...
- Не хочу я с вами разговаривать! - закричал я из-под стола. Уходите!
- Зачем ты! - зашипела Ленка. - Молчал бы, и все! Он бы и так ушел!
- Андрей... Ты слышишь меня?
Я не ответил.
- Я прочитал твое сочинение... Слышишь? Я во многом с тобой согласен...
- А мне плевать! - крикнул я.
- Неправда! Ты выслушай меня, не злись. Ведь все это и в самом деле не так уж просто... Я сам раньше думал: вот стану учителем и все у меня будет замечательно... А не получается...
- А я при чем?
- При том! - сказал он. - Любить учеников... Разве просто? Быть добрым!.. А как тебя любить? Тебе ведь никого не надо! Живешь один, книжки читаешь, а остальное тебе безразлично... Ты на людей со стороны смотришь, подмечаешь в них слабости... Холодно рядом с тобой... Будто сам ты - не человек! Так ты всю жизнь проживешь один...
- Ерунда! - зашептал Цыбулько. - Совсем рядом с тобой не холодно...
- Не слушай его! - это Ленка. - Ты же не один!
- Андрей... Но мы тоже... Не правы... Ты извини нас, Андрей!
- Отстаньте вы все от меня! - ору я. - Не надо мне ничего!..
В общем, я убежал. Вылез через заднее окно в огород, перелез через забор - и в лес...
Не мог же я зареветь при Ленке и Цыбулько...
Вот уже неделю я не хожу в школу. Ну ее на фиг! Так хорошо без школы. И не пойду!
Живу я в лугах, с дядькой Самойленко и лошадями. Потому что у дома меня караулит Анна Михайловна.
- Ей директор такого наговорил!.. - взахлеб рассказывает Цыбулько. Кричал даже, представляешь?
Нет, представить нашего тихого, вежливого директора кричащим я не могу.
- У Ленки спроси!
- Он сочинение твое на педсовете читал, - подтверждает Ленка. Говорил, что всем нам... - ну, не нам, конечно, а им! - должно быть стыдно, если ученики так о них думают... А Анне Михайловне велел вернуть тебя в школу.
- И такой решительный по школе ходит!
- А Аннушке сказал: или ты вернешься, или у нее будут большие неприятности! Во дает!
Поэтому Анна Михайловна меня и караулит. Чтоб "больших неприятностей" не было.
- Может, вернешься? - спрашивает Ленка.
Я мотаю головой.
- Как же?.. - осторожно спрашивает Цыбулько. - Так и будешь жить?.. Неученый? А когда вырастешь?..
- В лесники пойду. Там главное - лес знать, а эту алгебру, химию, физику - не надо. А читать я и так умею. В лесу буду жить, ухаживать за деревьями, зверей кормить... И книжки читать в свободное время.
- Страшно в лесу одному... - задумчиво говорит Ленка.
- Нормально. Никто не пристает, не кричит! Даже хорошо!
Это я из упрямства говорю... Утром, когда Ленка и Цыбулько в школе, я скучаю. И разговаривать с лошадьми почти разучился... Конечно, я их люблю, но все-таки они не люди...
Вот бы было здорово, если бы никакой школы вообще не было! А жили бы мы все здесь, в лугах! Ну, хотя бы весной, летом и осенью...
Дядька Самойленко сидит у костерка, молчит, как всегда.
Вот и ночь подкралась незаметно. Потемнело небо, притих ветер, и в вышине тихо засветил сизый месяц.
Я лежу в траве, она теплая, а от земли холод идет.
Кони фыркают.
Ленка и Цыбулько ушли Домой спать.
Вот бы сесть на коня и прискакать прямо к школе... Не сейчас, конечно, - сейчас там пусто, а утром!..
Вот подъезжаю я к школе на своей лошадке, а там все окна нараспашку... А в окнах - наши: Ленка, Цыбулько, Митрий, Афанасьев... Ну и все остальные тоже.
"Привет!" - кричу я им.
"Привет! - кричат они в ответ. - Это ты?"
"Я! - кричу я, привстав на стременах. - Эй, пошли со мной!"
"Куда? - кричат они с готовностью. - Куда ты зовешь нас, Митюшкин?"
"Недалёко! По улочкам все вниз, вниз - там луга... Знаете ведь?"
"Знаем, конечно, знаем!"
"Там кони пасутся... Много - хватит на всех!"
А они глядят на меня из окон школы и кричат:
"Говори, говори нам еще про это!"
"Там трава, - говорю я еще. - И ветер... И видать далеко-далеко... И никто ни на кого не кричит..."
"Ура-а-а! - отвечают они. - Ур-р-р-р-ра! - и начинают бросать из окон свои портфели. - Мы с тобой! Побежали туда, Андрюшка!.."
- Андрей!.. - услышал я, вздрогнул и проснулся. - Эй, ты где?
Было уже утро - солнце, роса. Я затаился в траве.
- Андрюха, это мы, вылезай!
Я поднялся, потому что голоса были невзрослые.
Весь пятый "В" стоял на лугу и, озираясь, высматривал меня.
Я вышел.
- Ура! - закричали они, будто сон мой еще не кончился - снился, снился... Они неслись мне навстречу.
- Как живешь, Митюшкин?
- Ну, ты даешь шороху!
- Молодчина!
- Правильно ты все написал!
- Андрюха, есть хочешь?
- Хорошо тебе тута!
Я стою, улыбаюсь. Кто-то сунул мне яблоко.
Я откусываю, спрашиваю:
- Чего это вы надумали?..
- Да нас послали...
- Кто? - настораживаясь, спрашиваю я.
- Ну, ясно кто! - смеются они. - Анна Михайловна, конечно! А ты думал - кто! Ты разве не знаешь, что директор...
- Знаю, - говорю я и перестаю улыбаться.
- Ну и вот! - хохочут они. - Если ты не вернешься, ее из школы выгонят, а сегодня как раз последний день! Ты молодчина, Митюшкин! Так ей и надо!
- А Ленка и Цыбулько где? - спрашиваю я, потому что на душе у меня как-то нехорошо...
- Ну, - отвечают они, - Ленка и Цыбулько не пошли. Не захотели, дураки упрямые!
- Нас ведь как послали... - объясняет Афанасьев. - Аннушка сказала: "Идите и уговорите его, а без него не возвращайтесь. А кто не пойдет, говорит, - тот диктант писать будет..." Ну мы и пошли, чего ж не пойти, ага?
- А ты не возвращайся, Митюшкин!
- А Ленка с Цыбулькой уперлись как дураки... - вздыхает Афанасьев. Не пойдем, и все! Ну, Ленка - ладно, она отличница, ей диктанта бояться нечего, а Цыбулько-то чего?.. Во балда... А ее мать сидит и плачет...
- Чья? - удивленно спрашивают все. - Ты про что, Афанасьев?
- Чья-чья! Анна-Михайловнина, чья еще! - отзывается Афанасьев. - У директора сидит... Плачет... Я сам видел...
- Не ври! - говорю я.
- Чо мне врать-то? - обижается Афанасьев. - Сидит и плачет!
Внутри у меня что-то ухнуло и заныло тоненько: я вспомнил о маме... Как она сидит в учительской, слушает, какой я плохой, плачет тихонечко и говорит, что я больше так не буду...
И так тошно делается мне, так горячо и больно на душе, так жалко ее и всех остальных, кто плачет и просит простить, что и сам бы я упал в траву и заплакал сейчас... Но я не плачу, мне некогда - нельзя опаздывать, ведь сегодня последний день!..
Я подзываю свистом свою лошадку, вскакиваю ей на спину, и мы несемся через луг, сквозь высокую траву...
- Митюшкин, Митюшкин, ты куда? - кричат у меня за спиной.
Я не отвечаю, мне некогда, только бы не опоздать.
Цокают копыта, мы мчимся по улочкам - вверх, вверх, туда, в школу, где плачет Анна-Михайловнина мама...
Я еду сдаваться. Я не могу, когда люди плачут...
Часть вторая
В РЫЖИХ НЕ ВЛЮБЛЯЮСЬ
- То есть как это вы мальчиков не берете? - спрашиваю я их.
- Очень просто! - отвечают они.
Вокруг меня суетятся. На меня прибегают посмотреть.
Приходит председательница приемной комиссии, очень строгая, очень толстая, в очках.
- А почему вы хотите поступить именно к нам? - подозрительно спрашивает она.
- У вас в правилах приема не сказано, что вы мальчиков не берете! начинаю сердиться я.
Кладу документы на стол.
В комнате тихо. Председательница приемной комиссии со вздохом рассматривает мое свидетельство о неполном среднем образовании.
- А троек-то, троек... - качает она головой.
- У вас в правилах приема не сказано, что вы только отличников берете! - огрызаюсь я. - Я ж не прошусь к вам без экзаменов! Буду сдавать, как все...
- Разумеется... - неуверенно соглашается она. - Но почему же именно к нам? Почему не в ПТУ... Не в техникум, в конце концов?
- По-моему, у нас в стране человек сам выбирает, кем ему быть! объясняю я.
Спорить с этим утверждением трудно, поэтому некоторое время все молчат.
Я тоже.
- Ну хорошо... - вздыхает председательница. - Как вас зовут?
- Там написано, - киваю я.
- Митюшкин Андрей... - читает она.
- Петрович, - уточняю я.
- Дело вот в чем, Андрей... Петрович... У нас ведь учатся, в основном, девочки... То есть мальчикам, конечно, не запрещается к нам поступать... Но как-то они к нам не идут. Они все больше в техникумы идут...
- Это их дело, - отвечаю я. - А мне в техникум не надо. Мне сюда надо.
- Н-да... - переглядывается она с окружающими. - Ну а не проще ли тогда уж закончить школу и поступить сразу в институт?
Я пожимаю плечами, вот ведь пристали.
- Нет, не проще.
- Да пойми: не станешь ты у нас учиться! Ну, поступишь, допустим! И все равно сбежишь через месяц!
- Почему это?
- Андрей, миленький ты мой, ну что ты будешь делать - один среди трехсот семидесяти пяти девочек? Ну пойми сам!
- А чего тут думать? Учиться буду!
Снова тихо. Я стою у стола и уходить не собираюсь.
- Господи! - вздыхает председательница приемной комиссии. - Это просто конец света какой-то!.. Мальчик пришел... Ты можешь мне объяснить, почему ты хочешь поступать именно к нам? Это уму непостижимо - мальчик!..
- А чего тут непостижимого? - отвечаю я. - Это ведь педагогическое училище?
- Вот именно! - подтверждают присутствующие.
- Ну и вот! - говорю я им. - А я хочу стать учителем. И как можно скорей...
Она сама мне сказала:
- Привет!
- Привет, - ответил я.
Вокруг были девчонки - целая толпа. Некоторые, взглянув в мою сторону, громко хихикали, будто впервые в жизни видели парня.
Мне эти хихиканья и поглядывания довольно скоро надоели, и я почувствовал себя очень неуютно - будто я голый. А тут она еще ко мне пристала:
- А как тебя зовут?
- Андрей, - сказал я и отвернулся от нее, потому что ближние девчонки сразу оживились, зашушукались, и там несколько раз повторили мое имя.
- Да ну их! - сказала она. - Ты не обращай внимания. А меня - Света.
- Очень приятно... - пробормотал я, глядя в сторону.
Я надеялся, что она от меня отстанет и уйдет. Но она все стояла рядом, а будущие учительницы лупились на нас и хихикали.
Эта Света была рыжая-рыжая: и волосы, и веснушки, и глаза...
- А почему ты сюда поступаешь? - не отставала она.
- Хочу - и поступаю.
Мне вовсе не хотелось с ней разговаривать, я волновался из-за диктанта. Ведь я хоть и занимался все лето, а ошибки все равно делал, и такие дурацкие! "Малоко", например. Это ж совсем чокнутым надо быть, чтоб такое написать! А то еще букву пропущу! Хоть бы уж скорей позвали... Напишу - и на пруд, купаться...
- А ты по-русскому секешь? - спросила она.
Просто убить мне ее хотелось.
- Когда как... - сказал я.
- А ошибок много делаешь?
- Не очень...
- А давай сядем рядом?
- Ладно, - согласился я, чтоб она наконец отстала.
Нас повели в зал.
- А ты боишься? - зашептала она мне в спину.
- Нет, - соврал я. У меня от ужаса даже колени дро