Читать онлайн Окно ЗАМа бесплатно

У ОКНА

ЗА КАДРОМ

Ришикеш, март 1968 г.

Он подошел к окну и болезненно поморщился: Пол сидел на ступеньках соседнего бунгало и задумчиво перебирал струны гитары. Взъерошенные со сна волосы торчали в разные стороны, придавая его и без того детскому личику выражение совершенной и беспредельной невинности. Джон готов был бы побожиться, что тот еще даже не умывался и не чистил зубы, а прямиком с постели взялся за гитару. Удивительно, что хотя бы нашел у себя терпение одеться, а не броситься к инструменту прямо в неглиже: когда Пола настигало вдохновение, с ним нередко случалось и такое. Джон непроизвольно и неожиданно сильно стиснул пальцами раму окна, впиваясь ногтями в ветхое дерево с облупившейся краской. Слегка наклонил голову, пытаясь разглядеть лучше выражение лица друга. Усмехнулся. Пол весь был погружен в себя. Тонкие пальцы его бегали по грифу, казалось, без всякой цели и смысла, но Джону было прекрасно известно, что именно в таком медитативном состоянии у него рождались всегда его лучшие мелодии, которые пел потом весь мир. Наверное, далее следовало бы заявить нечто претенциозное вроде: в такие минуты молодого гения беспокоить не стоит, иначе мелодическая нить навсегда ускользнет из сознания величайшего композитора современности, а настроение его будет испорчено минимум до конца месяца. Впрочем, как и ваше, если вас угораздит стать источником этого самого беспокойства. И все это безусловно было самой что ни на есть истиной, вот только касалось не Пола, так заразительно сейчас зевавшего и продолжавшего что-то бормотать себе под нос, вероятно, подбирая текст к уже родившейся музыке, а Джона, наблюдавшего за процессом со стороны и едва ли заметившего, как ошметки краски с рамы уже впились ему под ногти. Подойди сейчас к Полу даже не Джон или кто-то еще из Битлз, не Махариши и не Джейн, а просто совершенно случайный человек, задай Полу самый банальный вопрос на свете, и Пол отложит гитару, мило улыбнется, кивнет и обязательно вдумчиво ответит, а потом пожелает нарушителю спокойствия хорошего дня, вернется к гитаре и как ни в чем не бывало допишет свой новый шедевр. А потом встанет со ступенек, отряхнет широкие белые штаны и отправится умываться, а затем есть противный диетический завтрак, который Джон за эти несколько дней пребывания в Ришикеше уже не мог видеть, мечтая о нормальном беконе и человеческой яичнице. Да, гении бывают и такие: не громящие гостиничные номера, а аккуратно стелящие за собой постель. Не огрызающиеся на всех и каждого, а мило беседующие со всяким, подвернувшимся ему под руку. Черт побери, и как у него это только выходит?!

Взгляд Джона скользнул от пальцев к груди и замер на гирлянде ярко-оранжевых цветов. Ну надо же, и ее не поленился нацепить. Вышел на крыльцо при полном параде. Это ж Пол, черт возьми. Он и в Ливерпуле на своей нищей Фортлин роуд выглядел заправским денди в опрятном белом пиджачке и с неизменным элвисовским коком. Он находил время и желание выглядеть на все сто, не имея за душой ничего, и сейчас, имея все, он не изменяет старым привычкам. Джон невольно улыбнулся, вспоминая, как тот поправлял ему галстук перед выходом на сцену – сам Джон почти не придавал значения опрятности своего облика. За него это всегда делал Пол. И он ловил себя на мысли, как приятна ему эта забота, эти прикосновения. Ловил и задерживался на ней, смакуя, но не позволяя себе пойти чуть дальше в объяснении ее причин и природы.

Цветы на груди Пола были совсем свежими. Джейн позаботилась с раннего утра? Сердце Джона неприятно екнуло: по приезде он специально поселился в отдельном бунгало и не позволял Синтии даже проникать внутрь. А Пол, казалось, не уловил в этом поступке ни малейшего намека, ни единого сигнала и со спокойной совестью вселился в соседнее бунгало вместе с рыжеволосой Джейн, которая и радовала его теперь роскошными нарядами и свежими цветами. Менее подходящую женщину рядом с Полом и представить было сложно. Правда, осознавал это один только Джон. Остальные неизменно ахали, какая это красивая пара да как им обоим повезло друг с другом. В один из таких липких моментов неприкрытой лести Джон не выдержал и брякнул в подлинно своем духе:

– Дженни, а как часто ты мастурбируешь? Может, поделишься секретами мастерства?

Узкие зеленые глаза Джейн расширились до совсем уж неподобающих для светской дамы размеров, восторженные окружающие заохали, заизвинялись и сразу откланялись, а Полу, наверное, стоило бы врезать другу в тот же миг, чтобы навсегда отучить от подобных публичных скабрезностей, но он лишь повернулся к невесте и виновато улыбнулся, пожимая плечами. Дескать: это Джон, что с него взять. Шут Джон со своими привычными колкостями. Ничего удивительного. А вот если бы Джейн тогда громко расхохоталась, как бы невзначай касаясь плеча Джона, давая тем самым знак, что она своя, она с ними на одной волне, она понимает этот грубый портовый юмор, тогда, возможно, Джон и вправду рассердился бы. А сердце екнуло бы уже от самой настоящей ревности, которую никогда в действительности не вызывала в нем изящная, кукольная, укоренившаяся в искусстве, сплавленная из лучших образчиков бомонда, но совершенно чужая Полу Джейн. Зачем он вообще обзавелся этой девушкой, которую никогда в реальности и не любил? Джон давно пытался найти ответ на этот вопрос, но все попытки выяснить это у самого Пола неизменно натыкались на милую улыбку, элегантно прикрывающую бетонную стену молчания: Пол умел игнорировать неудобные вопросы, даже если их задавал наглец и шут Джон.

Боль от ошметков краски под ногтями достигла, наконец, сознания, Джон чертыхнулся и затряс рукой, пытаясь избавиться от впившихся в плоть острых кусочков. Потом побежал в ванную вычищать их щеткой с мылом, а когда минут через десять вернулся к окну, Пола на ступеньках уже не было. Двадцатипятилетний гений умел сочинять шедевры за считанные минуты. Джон вздохнул, подошел к зеркалу, кое-как пригладил шевелюру и вышел из бунгало. На несколько мгновений замер у двери, словно бы мучительно вспоминая о чем-то или не решаясь на что-то. Затем отпустил ручку, дверь жалобно скрипнула и захлопнулась, а Джон уже стремительно шагал по тропинке к соседнему бунгало. Ну теперь у него, по крайней мере, есть беспроигрышный повод заглянуть к другу и обсудить свежую песню: тому точно будет о чем поговорить, а Джон… ну, в конце концов, он может показать Полу набросок Child of Nature, который давно вертелся в голове. И тот не догадается, что зашел Джон просто так. Потому что хотел его видеть. Потому что прошло уже несколько дней покоя, жары и медитации, а они еще ни разу не остались с глазу на глаз и не поговорили. С Джейн он уж как-нибудь разберется. И без стука дернул на себя дверь соседнего бунгало, искренне надеясь, что не застанет Пола снова в том неудобном положении, в котором так часто в прошлом уже заставал его.

И опоздал совсем немного: Пол как раз почти успел переодеться и в этот самый момент застегивал на груди плотную голубую рубашку.

– Чем белый костюм не угодил? – язвительно усмехнулся Джон и протянул ладонь для приветствия.

– О! Я как раз к тебе собирался, – с неподдельной искренностью расплылся в улыбке Пол. – Набросал тут кое-что, хотел показать.

– У меня тоже пара идеек наметилась, – и Джон без спроса плюхнулся на диван, взял гитару Пола и, ни на секунду не замешкавшись, принялся перебирать струны.

Вошедшая в гостиную Джейн замерла, наблюдая за игрой Джона, потом нахмурилась и пробормотала, казалось, не обращаясь ни к кому конкретно:

– Гитара же леворукая, разве нет?

Пол, расслышав ее удивленную реплику, подошел к невесте, обнял ее за плечи и звонко чмокнул в висок:

– Джона это никогда не смущало. Он с легкостью играет и на леворукой.

– Поправочка, – вмешался Джон. – На его леворукой. С остальными как-то не складывается.

– А что, есть какая-то разница? У Пола какие-то особые гитары? – продолжала настаивать Джейн. – Струны как-то иначе натянуты?

– Так, ну хватит, – перебил ее Джон, делая Полу знак, что пора бы избавиться от Джейн и заняться делом.

– Милая, – тут же заюлил тот. – Я позже все тебе объясню. А сейчас нам с Джоном надо работать.

– Ну ладно, – пожала она плечами. – Я тогда пойду досыпать. С этой медитацией поднялась сегодня ни свет ни заря, – она заразительно зевнула и скрылась в спальне.

Понимая, что задержаться в бунгало теперь уже не удастся, Джон поднялся:

– Пойдем посидим снаружи? Не хочу при ней…

– Да, не будем ее беспокоить, – кивнул Пол и пропустил друга вперед, аккуратно и бесшумно закрывая дверь за собой.

На веранде за домом стояли два летних кресла, Пол присел на ближайшее, откинул голову и шумно выдохнул:

– На самом деле, я и сам не выспался. Но с раннего утра эта мелодия покоя не дает. Пришлось подобрать, чтобы не забыть, – и он запел очень тихо: Born a poor young country boy, mother nature's son… All day long I’m sitting singing songs for everyone.

Джон до боли сжал подлокотники кресла, едва сдерживая мучительный стон: с каждым разом это становилось все более невыносимым – вид этих тонких пальцев, бегающих по струнам, этих полуприкрытых век с дрожащими ресницами, этих непослушных темных прядей на совсем еще мальчишеском лбу… Этот голос, умеющий быть таким разным – резким, хриплым, грубым, нежным, тонким, просящим, прыгающим из рыка в шепот и обратно. Джон закусил губу и отвернулся. Кажется, в Лондоне все-таки было легче. Встречаться раз в неделю по субботам, сидеть на краю бассейна, болтать ногами в нагретой воде и обмениваться ничего не значащими фразами, зная, что за спиной где-то в доме хлопочет Синтия, и можно не напрягаться, не мучиться душевными болями. Видеться чаще в студии, чем где-либо еще, а потом расходиться по своим крепостям, изредка перезваниваться, но все чаще натыкаться на автоответчик. Иногда посматривать на черно-белое фото на стене, сделанное всего-то пару лет назад, когда, впрочем, все было настолько иначе, что и глаза Джона с фото светились каким-то совершенно непостижимым счастьем лишь оттого, что он стоит рядом Полом, положив руки ему на плечи, и ему позволено так стоять, Пол ничего не переведет в шутку, не оттолкнет со смехом, а вытерпит до конца череды снимков. И фотограф не торопится, он знает свое дело, он нащупывает висящее в воздухе, почти ощутимое физически напряжение и ловит его, ловит в объектив, на вспышку. И Пол терпит. А Джон наслаждается.

Черт побери, иногда и впрямь лучше не видеть, убрать с глаз долой и не напоминать себе, не теребить успокоившуюся было память. Индия – это, конечно, здорово и увлекательно, но… слишком близко. Непозволительно. После полутора лет отстранения, отчуждения, поиска новых друзей и увлечений снова сидеть с ним бок-о-бок, слушать, как он напевает что-то себе под нос, и продолжать играть роль друга. Невыносимо. Джон открыл глаза, и взгляд его замер на воротнике голубой рубашки, не смея переместиться чуть выше к шее. Решение во всем признаться приходило тысячу раз за все эти почти одиннадцать лет. И тысячу раз отметалось как совершенно негодное. Ну какие тут могут быть откровения? Все и так ясно. Искусство, музыка, Джейн, хорошее вино – вот и все. Смыслы и подсмыслы – это не про Пола, он прост, линеен и одномерен. Ни камня за пазухой, ни порочного увлечения за душой.

Джон придвигает деревянное кресло чуть ближе. Порыв снова настигает, накрывает его с головой, и он пытается сопротивляться: если когда и следовало заводить обо всем этом речь, так в Париже в 1961-м, в мире романтики и банановых коктейлей. Но не сейчас со спящей за стеной Джейн, с миллионами в кошельках и с безнадежно искалеченными славой и распутством душами. Джулия бы этого не одобрила. Она непременно заставила бы Джона высказаться, и будь что будет. Любая правда хуже неизвестности. В конце концов, чем черт не шутит? Да и подходящая формулировка уже давно пришла на ум, оформилась и звучала вполне себе безобидно. Если Пол не придаст ей особого значения, то все пройдет как надо, и он вряд ли поймет, чего Джон хочет на самом деле.

Джон шумно откашлялся, повернулся к другу и произнес, качая головой:

– Неплохо. В тексте править нечего. Милая гитарная баллада. Вполне сгодится для второй стороны альбома, – и хитро улыбнулся во весь рот.

– Ах ты! – рассмеялся Пол, ставя гитару рядом с креслом. – Покажи лучше свой набросок. Посмотрим, на какую сторону отправить его.

– Настроения нет, – махнул рукой Джон, изо всех сил пытаясь делать вид, что ему и вправду лень, а хочется просто побездельничать, послушать шум деревьев, болтать ерунду, наслаждаясь привычным все принимающим молчанием Пола… – Мы ведь богема, не так разве? Давай хоть в Индии отдохнем от этой музыкальной гонки. Я чертовски устал.

– Мы уже полтора года не гастролируем, – брови Пола взлетели вверх в искреннем изумлении. – Ты себя плохо чувствуешь? Может, стоит до врача дойти? Джон, ЛСД в таких количествах до добра не доведет.

– К черту. Я свою норму знаю. Перенюхаю и перепью любого Тару, а? – и деланно рассмеялся.

– Сейчас его любой перепьет, – печально протянул Пол. – Не трогай парня. О мертвых уж либо хорошо…

– … либо ничего, кроме правды, – перебил его Джон. – Мерзкий парнишка был. Туда ему и дорога.

– Джон! – Пол давно уже привык к подобным выходкам друга, но все равно считал нужным каждый раз осаживать бестактного шута.

– Что, качественную дурь тебе подгонял? Иначе чего бы ты за него заступался? И именно с ним первую марку лизнул…

– Не надоело? – устало выдохнул Пол. – В который раз уже обсуждаем тот мой первый ЛСД-трип. Если бы не Тара, меня, может, сейчас и в живых-то не было. Он опытный, проконтролировал дозировку… А с тобой вдвоем мы бы точно угробились.

– Барри тоже ох какой опытный! – проскрипел Джон, вытягиваясь в струнку и корча странные рожи.

– Ты же понимаешь, что мы не можем вечно топтаться на месте. Наша музыка должна развиваться, и Барри очень помогает мне в этом. Достает эксклюзивную литературу и фильмы, какие-то дефицитные билеты на редкие спектакли.

– Плевать я хотел на всю эту богемную чушь. Хочу быть старым рок-н-ролльщиком в драной коже, как в Гамбурге.

– А кто мне только что заявил, что мы богема, а? – подловил его Пол и тут же тепло улыбнулся.

– Богема, – черт побери, – тут не поспоришь. И мне мерзко от этого. Все эти бассейны, роллс-ройсы, лимузины, дорогие вечеринки, шикарные шмотки, дома, где легко потеряться… как будто все это не со мной происходит. Это не я, не тот 19-летний Джон, который верил в вечную любовь и вечное счастье, не заключающееся в деньгах и количестве тачек. Слушай, давай бросим все это, а? Ну вот хоть прямо сейчас. Выкупим тот остров. Ну или какой-нибудь другой, если тебе конкретно тот не по душе. Поселимся там, пошлем к дьяволу весь мир, пусть лопают Сержанта и наслаждаются, а у нас будет свой маленький мир.

– Думаешь, о таком счастье мечтал юный Джон бунтарь? – усмехнулся Пол, протягивая руку и осторожно гладя Джона по запястью. – Уединенная жизнь на краю света? Джон хотел славы, денег, девушек, яркой и беззаботной жизни.

– Он любить хотел, – обиженно выдавил из себя Джон. – Не как богема.

– Любить весь этот мир со всем его разнообразием, любить и исправлять его, изменять к лучшему, быть его частью, но одновременно и возглавить. Вот такой сумасшедший и неповторимый гений был тот юный Джон, – губы Пола вновь растянулись в доброй улыбке.

– Нет, тебя, – неуклюже брякнул Джон и тут же прикусил язык, отворачиваясь и отчего-то болезненно надеясь, что Пол не поймет и даже переспрашивать не станет, просто пропустит этот выношенный годами, вымученный порыв нечаянной дерзости мимо ушей и дальше продолжит вспоминать юного Джона бунтаря.

Но Пол нахмурился и по стародавней привычке закусил большой палец: чем неуютнее ему было, тем дольше он не вынимал палец изо рта. Джон замер, чувствуя, как бьется о грудную клетку совершенно осатаневшее сердце.

– Не как богема? – наконец, переспросил Пол. – А как любит богема?

Обиделся, – осенило вдруг Джона. Воспринял на свой счет. Свой и Джейн. Попытки оправдаться прозвучали бы нелепо да и выглядели бы именно как попытки, поэтому Джон выдержал паузу, потом резко развернулся к Полу всем корпусом и, четко выговаривая буквально каждый слог, словно выдавливая засохшую пасту из тюбика, произнес:

– Он всегда хотел любить тебя, – и мир Джона тут же рухнул, придавливая его под собой, ибо он заранее знал ответ, но если раньше можно было хотя бы мечтать и надеяться, то теперь оставалось лишь выслушать неизбежное и проглотить его.

– Джон… – мягко начал Пол без картинных пауз, снова поглаживая его ладонью по руке. – Все хорошо, правда. Все будет хорошо. Битлз проживут долгую прекрасную жизнь, мы никогда не расстанемся. Я всегда буду рядом.

Понял, кажется, все-таки понял, но совсем не так, как рассчитывал Джон. Черт, придется все-таки уточнять, вдаваться в такие ненужные подробности.

– Богеме ведь не зазорно, так? У вас же с Фрейзером уже было такое, разве нет? – ухватился он за последнюю ниточку, понимая, впрочем, что вот теперь уже у Пола просто нет шансов как-то иначе его понять.

– Было что? – наконец-то, насторожился Пол, непроизвольно отдергивая руку, но, кажется, даже не замечая этого невольного жеста.

– Ну, то же, что и у нас с Брайаном в Испании. Ты же не будешь говорить, что поверил мне тогда? А ведь я солгал.

– Джон! – охнул Пол и побледнел.

Темные пряди резко очертили контуры внезапно побелевшего лица, и на секунду Джону почудилось, что Пол превратился в мультяшного героя, персонажа аниме.

– Ну а что, разве богема не имеет права на такие милые шалости? Надо же попробовать в жизни все. В наркоту мы уже окунулись, так почему бы, собственно, не…

– У нас ничего не было с Робертом, – оборвал его Пол. – И быть не могло. Я не из таких, Джон. Уж тебе-то это должно быть известно, – в голосе Пола слышался странный упрек.

– Известно, как же, – съязвил Джон. – Как будто я из этих! Ну захотел Брай отсосать у меня, делов-то. Позволил мужику снять напряжение, подумаешь, велика важность. Мне это ничего не стоит, а у него воспоминания, может, на всю жизнь останутся.

– Да ради бога, Джон, я разве что-то имею против? Только вот какое это отношение имеет ко мне и Роберту?

– Зачем вы ездили тогда в Париж? – в голосе Джона послышалась угроза.

– Боже, мы покупали картины, и ты не хуже меня это знаешь!

– В Париже?

– Там лучшие галереи! Там выставляются все современные художники! Странно было бы искать хорошую живопись где-то за пределами Парижа! – не выдержал Пол.

– То-то у Фрейзера так глазки поблескивали по возвращении. Зажал тоже тебя поди между картинами-то?

– Что за бред ты несешь? – казалось, совершенно искренне был возмущен Пол.

– Ну если у вас и вправду ничего такого не было, – как-то быстро пошел на попятный Джон, – тем лучше. Все когда-то приходится пробовать впервые. Ты же уже и травку курил, и ЛСД глотал. Как насчет новых острых ощущений? – прозвучало это пошло и мерзко, Джон сам поморщился от неуклюже построенной фразы, но уже не мог забрать ее назад, Пол уже все услышал и осознал.

– Роберт прекрасно знает о моей ориентации, – отчеканил он, – и никогда не попытается перейти рамки простых дружеских отношений. Даже если…

– Даже если? – вспыхнул Джон. – Да к черту Фрейзера, не о нем речь.

– Так о ком же тогда?

– О нас, – и мир рухнул повторно. На этот раз уже в самом деле и окончательно.

– Ты хочешь сказать, – с недоверием в голосе переспросил Пол, – что ты и я…

– Богема должна попробовать все, – с картинным равнодушием произнес Джон, но его выдал дрожащий надтреснутый голос.

– Дело правда в богеме и ее вольном образе жизни? – тихо переспросил, кажется, все уже понявший Пол.

Джон лишь помотал головой и тут же спрятал лицо в ладонях, пробормотав сквозь них:

– Давай, черт побери, просто попробуем, а? Не могу так больше, сил моих нет…

Лицо Джона приняло умоляющее выражение помимо его воли, да он и сам уже понял, что безбожно прокололся: хотел свести беседу к безобидному предложению попробовать в этой жизни все и в случае отказа поставить точку эффектной и язвительной шуткой, но все смазалось, поползло, и он чувствовал только, как пальцы впиваются в гладкие деревянные подлокотники, как нога, закинутая на другую, совершенно не по-ленноновски дрожит и дергается, а в глазах застыл вопрос. Вот только отнюдь не немой, а кричащий, раздирающий голосовые связки вопрос «ДА или НЕТ?!»

Джон попытался сгладить этот явный провал робкой улыбкой, но она вышла какой-то совсем уж заискивающей, выжидательной. Даже хорошо, что Пол в этот миг не смотрел на друга. Взгляд его потух и остекленел, рука снова потянулась к губам, зубы впились в ноготь большого пальца… Он нервно задергал аккуратной тонкой стопой в диссонирующем с остальным нарядом ярко-красном носке, а пальцы второй руки хаотично застучали по подлокотнику, словно бы в поисках мелодии, которая могла бы подсказать ответ человеку, который привык на все реагировать музыкой. Музыка была его сутью, его первым и, пожалуй, единственным я. И Джон всегда об этом догадывался, но в полной мере пропитался этим пониманием лишь теперь, когда мучительно ждал ответа, хоть и заранее знал, каким он будет – по окаменевшим чертам, по оледеневшему взгляду, по мучительным движениям узкой стопы… Увести все в шутку уже не получится, слишком поздно. Кажется, до Пола начал доходить истинный смысл их разговора, кажется, он что-то вспомнил, сопоставил, что-то понял и ужаснулся этому пониманию. Поздно отрицать, да и надо ли? Одиннадцать лет нескончаемой внутренней борьбы должны были, наконец, привести к закономерному финалу – на веранде бунгало в Ришикеше на берегу Ганга под ярким индийским солнцем. Среди ярких цветов, окунаясь в монотонные звуки омммммм. В обстановке света, счастья и любви. Любви, которой просто не должно было, да и не могло случиться.

Но даже поняв ответ, Джон не решался озвучить его сам, а продолжал покорно и выжидательно пожирать глазами зависшего в междумыслии Пола – наш этичный дипломат, всегда умевший выкрутиться из самой щекотливой ситуации, сейчас и вправду завис между мыслями о том, как не обидеть лучшего друга, не оттолкнуть его и при этом не дать тому повода надеяться на что-то большее, кроме самой лучшей, самой крепкой на свете… но только дружбы. Джон никогда еще прежде не видел Пола столь озадаченным. Никогда лицо его не отражало столь очевидных мук… ох, если бы выбора! Где-то неподалеку раздался едва уловимый щелчок затвора фотоаппарата, мелькнула вспышка, но ни один не обратил на эту мелочь никакого внимания.

Джон не хотел торопить друга, но это самоистязание измучило уже и его самого, и он со смехом в голосе пробормотал, наконец:

– Да говори как есть, не бойся обидеть. Словами ты уж точно обижать не умеешь, – и приложил ладонь ко лбу.

Пол поморщился и кивнул:

– Ты прав. Джон, понимаешь…

– Понимаю, – перебил тот. – Можешь не продолжать, я все понял

– Я все же скажу, если позволишь, – мягко настоял Пол и снова протянул руку, чтобы погладить запястье Джона, но тот отстранился и помотал головой, давая понять, что это сейчас уж точно лишнее. – Я понял тебя, понял, что не в богеме тут дело и не в острых ощущениях…

– Ладно, забыли, – не выдержал мучительного начала Джон и снова схватил леворукую гитару Пола, принимаясь нервно перебирать струны.

– Ну не странно ли это, что из всех леворуких гитар играть ты можешь только на моих? – задумчиво протянул Пол, завороженно наблюдая за движением пальцев Джона. – Вот Джейн спросила, чем мои гитары отличаются от всех остальных…

– Ничем, – огрызнулся Джон, не поднимая глаз.

– Вот именно, – словно не замечая обиды и озлобленности в голосе друга, продолжал Пол. – И дай мне сейчас твою – я ведь на ней тоже без труда сыграю что-нибудь. Даже не задумываясь, что она для правши. Потому что она на твоя. С гитарой Джорджа у меня уже так не получится. Разве может быть что-нибудь глубже и сильнее этого ощущения?

Джон нахмурился и поднял на друга удивленный взгляд, не понимая, к чему тот клонит.

– Да прекрати ты, – процедил он. – Завязывай с этой жалостью, я не ранимый подросток. Я все усек. Давай просто забудем. Я признался тебе в любви, ты вежливо отклонил мое предложение. Все как в лучших и интеллигентнейших домах Лондона и Парижа, – и Джон широко улыбнулся, растягивая губы в неестественную гримасу. – Забыли. Давай песню новую покажу. Half of what I say is meaningless, but I say it just to reach you… – Пол мягко, но при этом совершенно безапелляционно забрал у него гитару и поставил ее рядом с собой.

– Ты мой лучший друг. Я хотел бы все это обсудить и обговорить. Чтобы между нами больше не оставалось недомолвок. Так станет легче нам обоим, – тихо, но твердо произнес Пол, снова впиваясь зубами в ноготь большого пальца.

– Да, черт побери, чего ты от меня хочешь?! – взвизгнул Джон и подскочил, отшвыривая кресло в сторону. – Я все уже сказал. Каких еще откровений тебе от меня нужно? Я, твою мать, люблю тебя все эти одиннадцать гребаных лет. Как увидел тогда впервые в 57-м, так и пропал. И все эти красивые слова про великую и светлую дружбу, про общение душ и прочую свою лабуду оставь для Джейн, она на эту лапшу прекрасно ведется, иначе не жила бы с тобой все эти годы, – понимая, что сказал лишнего, Джон тут же осекся и ударил себя ладонью по лбу.

– Продолжай, – в голосе Пола послышались легкие намеки на сталь.

– Да ты же не любишь ее! Ты и сам это прекрасно знаешь! Она просто красивая элитная девчонка, у которой есть чему поучиться, за которой хочется тянуться рабочему парню из ободранного домишки на Фортлин роуд. Но жить ты с ней не сможешь и не будешь. Да будь я проклят, если вы поженитесь! Я тогда Ринго под венец позову, клянусь Сержантом Пеппером! – и Джон впервые с начала этой напряженной сцены вдруг совершенно искренне и громко расхохотался.

– Джон, откуда тебе знать… – еще мягче, но при этом со все звонче звенящей сталью в голосе начал Пол.

– Отовсюду! – снова не дал ему договорить Джон. – Я что, не знаю своего лучшего друга? Да я тебя во всех ситуациях видел – самых грязных и неприглядных, но и самых возвышенных! Я на толчке тебя наблюдал, с какой бы ты целью к нему ни приближался. Ты пьяный вдрызг дрочил у меня на глазах – прямо без штанов. Да чем ты только вообще не занимался у меня на глазах! Но ты и музыку сочинял – тоже у меня на глазах. И в такие моменты ты становишься… не человеком. В тебе просыпается что-то неземное, что-то божественное, словно ты проводник чего-то великого и вечного. Словно кто-то там, – Джон ткнул пальцем в небо, – выбрал именно тебя, чтобы все мы имели возможность слушать эту прекрасную музыку. Самую прекрасную, которую мне только доводилось слышать.

– Джон… – лицо Пола залилось краской, он не знал, куда спрятать руки от смущения, узкая ступня задергалась еще чаще.

– И я знаю, как ты смотришь, когда любишь. Я знаю этот взгляд наизусть. Я видел его, когда ты смотрел на отца и брата, когда пел Yesterday, когда записывал Сержанта и радовался нашему первому попаданию в чарты. Но никогда, никогда твои черты не смягчались и не озарялись этим божественным светом, когда рядом она. Она элитная, породистая. Вы хорошо смотритесь вместе. Но ты не женишься на ней.

– Джон, уж не… – глаза Пола удивленно округлились.

– Уж не ревную ли я? Ревную, черт побери. Но не к Джейн. К кому угодно, но не к ней.

– А у тебя что, уже было когда-то все это?

– С кем-то другим? Нет, только один раз с Брайаном, ну я рассказывал. Были мысли по поводу Стю, я даже пытался их как-то воплотить.

– И?

– Это до Астрид еще было. Я тогда вдрызг напился, застал тебя с очередной девчонкой…

– … порезал ей в клочья платье, – со смехом продолжил Пол.

– А потом закрылся в соседней каморке со Стю ну и полез к нему с непристойностями разными. На волне дьявольской ревности чего только не выкинешь. Благо, Стю понял, что меня пьяного лучше уложить спать, а не пытаться отбиваться. Но, знаешь, наутро мне показалось, что он…ну, в общем, если бы я продолжил разговор на свежую голову, возможно, он и не стал бы протестовать. Но мне так вдруг стало тошно. Злость и ревность прошли, осталось одно лишь отчаяние. Мы никогда больше не обсуждали с ним эту тему, но…

– Ты ведь поэтому избил его тогда? – встрял вдруг Пол с неожиданным вопросом.

Джон вздрогнул и сжал кулаки в невольном жесте самозащиты.

– То есть… – тут же попытался исправить ошибку Пол, – я хотел сказать… Прости, – и замолчал, не зная, как продолжить и выпутаться из неудобной ситуации, в которую угодил с этим непреднамеренным вопросом, толкнувшим Джона в пучину самых, пожалуй, болезненных воспоминаний его жизни.

В тишине был слышен злобный скрежет зубов Леннона, тому стоило, вероятно, чудовищных усилий сдержаться сейчас, а не налететь с кулаками и на Пола, как вышло тогда со Стю. Он просто в шутку напомнил Джону то, о чем он так тщательно пытался забыть. Следующей картинкой в памяти Джона всплыли злобные пинки лежавшего на земле Стю, удары носками ботинок в голову, его стоны, крики, просьбы прекратить…

– В этом нет твоей вины, Джон, – мягко прервал его размышления и воспоминания Пол. – Его же потом хулиганы избили, он сильно ударился головой. Не ты причина его смерти.

– Я! – взревел Джон, снова соскакивая с кресла и яростно пиная его.

Легкие кроссовки из тонкой ткани не защищают ступню от удара, и несколько мгновений спустя Джон валится на пол веранды, корчась от боли и потирая ушибленную ногу. Пол огорченно качает головой, встает и садится рядом, обнимая друга, гладя его по голове.

– Пол, ты же и так в курсе, что это моих рук дело! Не было никаких хулиганов, – простонал Джон в отчаянии. – Стю солгал всем, чтобы меня прикрыть. Ты же все видел, зачем ты даже сейчас покрываешь меня? Защищаешь меня от меня же самого!

Пол молчал, лишь продолжал гладить его по голове, и Джон постепенно успокаивался, забывая о боли.

– Он тогда намекнул, что я пидор. Припомнил мне ту попытку затащить его в койку. Да еще и при тебе, – Джон закрыл лицо руками и отчаянно замотал головой.

– Брось, я все равно ничего не понял тогда. Думал, вы девчонку не поделили.

– Да я убить его готов был, потому что он прямо при тебе все это ляпнул… А я меньше всего хотел, чтобы ты считал меня педиком. Если бы еще и отец твой узнал, в Куорримен тебя не удержала бы тогда никакая сила. До сих пор та сцена перед глазами стоит: он лежит там на асфальте без сознания, ты стоишь рядом с ним на коленях, пытаешься привести его в чувство, а я в ужасе отворачиваюсь и убегаю. Я ведь был уверен тогда, что прикончил его, Пол!

– Джон…причиной аневризмы могло стать что угодно.

– Хватит меня жалеть и уговаривать! Я знаю, что это я убил его! Я и никто другой!

– Ну хорошо, будь по-твоему, – согласился Пол, не переставая гладить Джона по голове. – Ты убил Стю.

– И позорно сбежал. Я помню, как ты кричал тогда мне вслед. Твой крик до сих пор звенит у меня в ушах. И будет звенеть до самой смерти.

– Джонни…

– Так что, я заслужил все это! И не смей жалеть меня, черт побери! – Джон вдруг оттолкнул друга и отсел от него подальше, принявшись лихорадочно тереть ладони о штаны – то ли чтобы унять дрожь, то ли чтобы избавиться от липкого холодного пота. – Я… пожалуй, пойду. Мне надо поспать, – он, шатаясь, поднялся и заковылял прочь.

– Стой, – поспешно окликнул его Пол, догоняя и хватая за локоть. – Тебе нельзя оставаться одному в таком состоянии. Я пойду с тобой. Дам тебе снотворного, послежу, как ты уснешь…

– Отвали, – вяло отпихнул его Джон. – Я в твоей жалости не нуждаюсь, Макка. Не бойся, не вздернусь, вены не вскрою и не передознусь. Мир еще услышит о Джоне Ленноне! – и яростно затряс кулаком в воздухе.

– Я все же провожу тебя, – настойчиво отчеканил Пол, не отпуская его локоть.

– Пффф, какая преданность, ну надо же! – усмехнулся Леннон. – Только ты что-то припозднился. Твою бы нынешнюю заботу да год назад, когда я подыхал без тебя в Уэйбридже, а ты неделями пропадал в столице, вращался в мире искусства, общался только с бомондом и даже на звонки мне не отвечал. А сколько я сообщений на твой автоответчик наговорил! На целую Сагу о Форсайтах потянет. Ты бы хоть раз перезвонил! И на все отговорки – был в галерее, ходил в театр, выпивал с Робертом, слушал новые пластинки с Барри, посещал торжественный прием в честь хренпоймичего вместе с Джейн… А Джон тем временем… А кто такой Джон вообще? Ау! Кто это? Что за Джон Леннон? Не знаю такого, – последние несколько обрывочных фраз Джон произнес тихим низким голосом, имитируя интонации всегда вежливого и предупредительного Пола.

– Ты преувеличиваешь. Я же для Битлз старался. Ведь не просто так у нас такой Револьвер получился! И вслед за ним Сержант. Мы смогли достичь всех тех высот в студии исключительно благодаря нашему знакомству с Барри и Робертом.

– Нашему! – передразнил его Джон. – Громко сказано. Скажи, Макка, а мы вообще нужны тебе в этой твоей студии-то? Ты ведь все это и без нас вполне смог бы записать. Вдвоем с Джорджем подсуетились бы, и вуаля, готов первый сольный альбом Пола Маккартни. Первая сольная песня у тебя и так уже есть. По гадкой иронии судьбы она считается лучшей песней Битлз! В то время как Битлз не имеют к ней ровным счетом никакого отношения! Черт побери, Макка, да ты и без нас прекрасно справляешься! – и Джон снова отпихнул друга, на этот раз уже значительно сильнее.

– Джон, – Пол схватил его за плечи и развернул лицом к себе, – мне ничего не нужно без Битлз, понимаешь? Я не смогу творить без Битлз. Да я существовать без вас не смогу! Без тебя… – уточнил внезапно он и улыбнулся одними губами.

Несколько мгновений Джон напряженно и недоверчиво всматривался в темную бездну его теплых карих глаз, затем, будто бы решившись сжечь эти чертовы мосты, шагнул вперед и порывисто прижался губами к этим все еще по инерции улыбающимся губам. Сердце ухнуло куда-то вниз, в ногах заломило от чудовищного выплеска адреналина, как от прыжка в бездну, и Джон замер, не отстраняясь, но и не осмеливаясь продолжать. Пол, как это часто случалось, сделал все за него: мягко сжал его плечи, сделал шаг назад и медленно покачал головой, вытирая губы рукавом голубой рубашки.

– Тебе надо поспать. Это все медитация. Помнишь, Махариши предупреждал о чем-то подобном? Полезут все наши демоны. Из нас четверых ты самый…неординарный, вот и…

Джон хотел было брякнуть очередную непристойность, но это вряд ли что-то могло бы изменить. Пол смотрел на него с безграничным пониманием и безграничной же жалостью. Кажется, он совершенно искренне поверил в собственную версию происходящего.

– Ладно, покедова, – устало махнул рукой Джон и взбежал на крыльцо своего бунгало.

Пол не стал заходить внутрь, лишь постоял под окнами несколько минут, потом озабоченно покачал головой и пошел прочь. Джон достал из-под кровати бутылку виски и коробку с письмами той безумной японки, что слала ему сообщения каждый божий день, а он пока даже не вскрыл ни одного. Ну что ж, пожалуй, пора ознакомиться, что такого важного она желает ему сообщить. Их накопилось аж тридцать штук, и Джон сделал из бутылки несколько крупных глотков и надорвал первый конверт.

* * *

Распахнув глаза наутро или что этим утром ему показалось, Джон увидел над собой печальное лицо Синтии. Он заснул прямо так в одежде поверх скомканного покрывала, усыпанного письмами, покрытого засохшими пятнами виски. Он попытался встать, но тяжелая голова не дала ему такого шанса, и только взвыл, хватаясь за лоб. Синтия присела рядом, брезгливо разгребая гору писем и отшвыривая испачканное покрывало, протянула аспирин и стакан воды.

– Сколько сейчас времени? – прохрипел Джон, принимая воду и таблетки от жены как должное.

– Полдень.

– Так мало? Я что, всего два часа назад вышел из дома Пола? Быть того не может.

– Джон, ты валяешься тут уже сутки, – укоризненно покачала головой Син.

– Как? Я что, пропустил медитацию?! – Джон подскочил на кровати, но боль, моментально сдавившая виски, заставила его рухнуть назад на подушку.

– Да ты много чего пропустил. Пол с Джейн улетели назад в Лондон.

– Когда? – казалось, эта новость совсем не удивила Леннона. Подспудно он ожидал чего-то подобного.

– Ближайший рейс был сегодня около семи. Так что, полагаю, они на всех парах приближаются к дому.

– Он что, даже попрощаться не заходил? – недоверчиво нахмурился Джон.

– Уж не знаю, что тут между вами такого произошло, что он после вашего разговора так поспешно собрался и умчался назад в Лондон, – на изумленный взгляд Джона Син тут же уточнила: – Патти застала вас вчера на веранде. Сфотографировала даже, так ее заинтересовала сцена вашей беседы. Джон, у тебя точно все в порядке? – ровным голосом поинтересовалась Син.

– Все просто отлично, – прорычал он. – А сейчас уйди, а. Дай мне прийти в себя, мне паршиво, как у слона в заднице.

Синтия пожала плечами: она давно привыкла к бесцеремонным заявлениям мужа и перестала обращать внимания на скачки его настроения. Просто встала и молча вышла из комнаты, не зная, по поводу чего ей больше переживать: из-за странного разговора Джона с Полом, после которого Пол поспешно сбежал в Англию, или из-за разбросанных по покрывалу писем странной японки, вот уже полтора года не оставлявшей ее мужа в покое.

Джон кое-как сполз с кровати, проковылял к окну и несколько минут наблюдал за тем, как медлительная Син, не торопясь, прошествовала по двору его бунгало, словно бы нарочно замедляя каждый свой шаг. Затем развернулась и бросила взгляд на окна, Джон насилу успел юркнуть за занавеску. Обошла бунгало Пола, даже заглянула на злополучную веранду, постояла там немного, сжимая пальцами спинку одного из кресел, словно бы в попытке понять, что же здесь случилось, потом махнула рукой и уже нормальным своим шагом отправилась в бунгало к Джорджу и Патти.

Джон выдохнул и, на этот раз уже не обращая внимания на дикую головную боль, выскользнул из дома и добежал до входа в соседнее бунгало. Пол не мог уехать просто так, не оставив ему записки. И, пока туда не вселили кого-то нового, нужно было срочно обыскать дом. Дверь была заперта, пришлось влезать внутрь через окно. Аспирин почти не подействовал, но сильнее висков у Джона сдавило грудную клетку. Он бросился хаотично бегать по комнатам, не зная, за что хвататься, что осматривать в первую очередь. Благо, бунгало было совсем небольшим – спальня, гостиная и крохотная кухонька. Он перерыл все ящики, заглянул во все шкафы, буфеты и комоды, на которые только падал взгляд. От всего веяло пронзительным холодом пустоты, словно бы здесь уже давно никто не жил. А, возможно, и вообще никогда. Еще вчера тут весело щебетала Джейн, и Пол швырял одежду на пол, а сейчас здесь веяло больничным дистиллятом. Чистотой психушки, приготовленной для приема пациентов. Первым из которых придется, вероятно, стать самому Джону. Он еще раз обежал все бунгало, но искать было попросту негде. Если бы Макка хотел оставить ему весточку, то положил бы пресловутую записку прямо здесь на комоде у входа.

Джон подошел к зеркалу, висевшему над комодом, и бездумно провел пальцем по стеклу, будто бы перечеркивая собственное отражение. Затем прижал к зеркалу ладонь с растопыренными пальцами, а следом сжал ее в кулак, словно комкая свое отражение. А и вправду, кто он такой, чтобы Пол оставлял ему записку и как-то объяснялся? В конце концов, Джону никто не мешает сейчас же тоже рвануть домой, отбрехаться этими дурацкими подозрениями Махариши в домогательствах к одной из его последовательниц и попытаться откатить отношения с Полом до того злополучного вчерашнего разговора. Но, как говорила незабвенная Джулия: фарш невозможно провернуть назад. Пол никогда не забудет этого разговора. А Джон никогда…не перестанет чувствовать. Он сунул руки в карманы, оперся коленом о комод и с насмешкой на лице принялся рассматривать свое отражение. Вроде совсем еще молодой, даже сутки кутежа никак не сказались на его внешнем виде – ни отеков, ни синяков под глазами. Здоровый цвет лица, блестящие шелковистые волосы. И только в глазах пляшут странные тени. Откуда взялись они? Где родились и куда уйдут? И видел ли их вчера Пол? Думал ли о них, когда в спешке собирал вещи, стоило Джону отчалить в свое бунгало? Чьи это тени? Моржа, земляничных полян, мистера Кайта, доктора Роберта, Люси и человека из ниоткуда?

Странная мысль пришла вдруг Джону в голову, и он принялся рыться в карманах в поисках чего-нибудь острого – иголки или гвоздя. Потом обшарил все шкафы бунгало и даже вернулся к себе. Хотел было разбить пустую бутылку из-под виски и воспользоваться осколком, но Син уже, вероятно, унесла ее и выбросила в мусор. Тогда Джон со вздохом схватил гитару и быстро пошагал обратно. Все равно и так скоро менять, не жалко. Плотно прикрыл за собой дверь и тут же у входа опустился на пол. Наклонился к гитаре и принялся лихорадочно откручивать один из колков, ослабляя самую верхнюю и самую тонкую струну, затем, резко дернув, снял ее, ощущая острую боль в подушечке указательного пальца, и тут же на гриф закапала кровь. Не обращая на это внимания, Джон вынул струну, поднялся и подошел к зеркалу, примеряясь, к какой стороне рамы лучше встать. Кровь продолжала капать, оставляя следы на комоде, по стеклу текли тонкие алые струйки. Наконец, он остановился на левой части простой деревянной рамы, даже как-то слишком удивительно простой для такого зеркала в таком бунгало – едва только ошкуренной и покрытой тонким слоем лака, поднес струну к лакированной поверхности и, морщась от боли, нацарапал неровными буквами снизу вверх «THE WALRUS WAS YOU». В царапины букв тоже попала кровь, выцвечивая их красным.

Закончив работу, Джон отбросил в сторону струну и прошел в кухню, подставляя окровавленный палец под ледяную струю. Если бы сейчас кто-нибудь вошел в это бунгало, он бы решил, что Джон удавил струной его владельца и пошел смывать следы крови со своих преступных рук. Уходя, струну он забирать не стал, оставив ее валяться у комода. А, вернувшись домой, рухнул назад на свою скомканную постель и уткнулся лицом в первое попавшееся письмо Йоко, начинавшееся словами «Здравствуй навсегда!»

ПРОЛОГ

Я поднимаю глаза, и они снова смотрят на меня со старого черно-белого портрета: самодовольный, самоуверенный и почти счастливый Леннон и немного напряженный Маккартни. Этой фотографии много лет, она давно выцвела и сильно пожелтела, хотя в последние годы я повесил ее подальше от солнечных лучей. И каждый раз, садясь за письменный стол, я проваливаюсь взглядом в эти лица и надолго забываю о цели своего прихода сюда. Так вышло и на этот раз. Что испытывали они оба в момент, когда щелкнула вспышка фотоаппарата в руках Бейли? Просто позировали или уже тогда знали, как двусмысленно будет выглядеть этот снимок, как и множество других, сделанных в тот же день этим на удивление проницательным фотографом? В далеком детстве мама разрешила мне повесить на стену всего одно фото любимой группы, и я выбрал именно это – накопил с обедов деньги на увеличение изображения с обычного плаката в два раза и вскоре стал счастливым обладателем изумительного портрета, секрет которого мне так и не удалось разгадать. Сам оригинал плаката привез приятелю из-за границы отец, но тот музыкой не увлекался и понятия не имел, что это за парни на черно-белой фотографии. Когда же у меня при виде нее затряслись руки, он понял, что снимок все же представляет некую ценность для ровесников, и отдать и даже продать его мне категорически отказался. В фотоателье тоже сопровождал меня из страха, что я умыкну куда-нибудь это сокровище. Понятия не имею, что с плакатом случилось впоследствии: интерес к приятелю я потерял в тот же миг, как получил на руки свой экземпляр знаменитого фото.

У обоих на лицах застыли странно разные выражения, но оба при этом столь гармоничны, будто бы находятся на своем месте, знают это и ничего не хотят менять. Пол слегка напряжен, но ему все равно комфортно. Джон полностью расслаблен, но вот ему отчего-то дискомфортно, и при этом лишаться этого дискомфорта он не желает. Что происходило за кадром? О чем думали эти двое, глядя в объектив? Эти вопросы не давали мне покоя еще в детстве. А потом я вырос, и сознание мое заполонили вопросы совсем иного толка. Фото, его герои и их мысли не просто отошли для меня на второй план – они банально перестали существовать, остались частью интерьера, напоминанием о детском фанатизме…

И вот я поднимаю глаза, смотрю на них, как и когда-то двадцать лет назад, и пальцы, сжимающие ручку, замирают над пока еще чистым листом. Наверное, мне стоило бы сейчас попросить прощения, но не у Джона с Полом, а у того мальчишки, что так беззаветно любил их когда-то и так был счастлив в этой своей любви. От мальчишки этого не осталось больше и следа. Весь вышел, истратился на бессмысленную, бесполезную борьбу с ветряными мельницами. Взгляд снова падает вниз, и рука начинает выводить по листу:

«Я, Меркулов Захар Александрович, двадцати семи лет, находясь в здравом уме и твердой памяти, действуя добровольно, без чьего бы то ни было принуждения, решаю свести счеты с жизнью. В смерти моей…»

Рука замирает, и на ресницах ощущается подозрительная влага. Прошу никого не винить… Кроме разве что приказавшего долго жить государства, которым мы когда-то так гордились. Государства, похоронившего под своими руинами все мои мечты, планы и надежды. Самолеты с грузом вылетели всего полгода назад, вот еще бы дали нам хоть несколько лет!.. И мы успели, мы бы все успели, не пришлось бы теперь смотреть на разграбленные заводы и думать, как из всего этого выкарабкаться… Ну ладно, бразильская партия разбилась вместе с самолетом, упавшим в эти треклятые джунгли, да и черт с ней, но я возлагал огромные надежды на индийскую. Ее успели принять, разместить как полагается, набрать штат тестировщиков… Как же мне быть теперь? Где взять средства на исследования? Союз не успел перевести первый авансовый транш ни в Индию, ни в Англию. Все погибло, все уничтожено… остался всего один опытный образец. Всего один! Что я могу с ним?.. Институт закрыли… Слишком поспешно, что, впрочем, неудивительно. Военные НИИ и КБ они будут тянуть до последнего, пока все не разворуют и не распродадут, а наши исследования, МОИ исследования они намеренно похоронят, сделают вид, что их никогда и не было. Как они, должно быть, рады сейчас тому, что мы успели произвести всего четыре прибора, из которых ни один уже не в состоянии выполнить свою функцию. Ты победил, жестокий мир джунглей! Торжествуй! Теперь больше никто не стоит уже на твоем пути. Захар Меркулов сдался и опустил руки…

Грудь сжимает от глухих рыданий. Как же я все-таки жалок. Задумал изменить мир! Тоже мне, выискался новый Наполеон, второй Раскольников! Только с их именами я теперь и могу ставить в один ряд свое недостойное имя. Вознесся до небес и в один миг рухнул на камни. Ты надеялся один пойти против всего мира? Возомнил себя супергероем из глупых американских комиксов? Получай же, Меркулов, за свою гордыню. И радуйся, что мир еще не успел понять, во что ты хотел его превратить, и не уничтожил тебя.

Справедливость… Ха! Кому она нужна, кроме тебя? Тебя же даже в родном НИИ высмеивали с твоими глупыми и наивными идеями. Все уже давно перестали верить в светлое будущее, одному тебе все хотелось переломить человеческую природу, как-то изменить ее, заставить всех понять, как хорошо было бы жить в мире абсолютного равенства и братства. Переслушал ленноновскую Imagine что ли… Сам же Леннон и не верил в возможность всего это. Он просто записал текст под красивую музыку, а ты уже чего-то нафантазировал себе…

Я сидел у стола, крутил в пальцах ручку, силясь придумать еще хоть фразу, чтобы прощальная записка не смотрелась так куце и нелепо. Чтобы те, кто прочтут ее, поняли, почему я так поступил, покачали головой, но не осудили. И как это сделать в коротенькой записке, не объясняя всей сути моих исследований? Приложить к ней свою кандидатскую диссертацию? Или тетрадь с набором формул? Перенаправить на бывшего начальника отдела? Вот только и он считал меня в некотором роде шутом, изысканий моих не одобрял, но раз государство не поскупилось выделить на наши разработки определенную сумму и готовилось оплатить испытания помимо России еще и в Бразилии, Индии и Великобритании, он делал вид, будто смотрит на меня с пиететом. А сам продолжал крутить пальцем у виска: развлекается дурачок, да и пусть. Лишь бы серьезной работе НИИ не мешал.

Впрочем, чего я так беспокоюсь, читать ее все равно будет некому. Разве что вот этому самому начальнику отдела. А он и задуматься о причинах моей смерти не пожелает. Пустил себе шут пулю в лоб, туда ему и дорога. Совсем на своих утопистских идеях помешался, немудрено и покончить с собой, когда в стране такое творится. Он мне так всегда и вещал с самым что ни на есть авторитетным видом:

– Семью тебе надо, Захарка, бабу хорошую, детей. По выходным на дачу. Шашлыки, огород, собака в будке. А диссертация никуда не убежит, успеешь еще написать ее. А то случись чего, и похоронить будет некому.

И как в воду глядел. Соседи, услышав выстрел, понабегут, конечно. Надо бы входную дверь отпереть, чтобы не взламывали, а то новым жильцам лишние хлопоты – кем бы они там ни были. Не хотелось доставлять людям лишнего неудобства, и без того им вряд ли понравится жить в квартире, где было совершено самоубийство. Кровь со стен отмывать опять же… Я поморщился и постучал ручкой по листку. В голову ничего не приходило.

Расследование проводить не будут, все очевидно: молодой подающий надежды ученый покончил с собой после того, как закрылся его НИИ вследствие распада Советского Союза и отмены госзаказа. Дело всей жизни пущено под откос, не смог найти себя в новом мире, вот и решил поставить в своей неудавшейся жизни точку. Семьи нет, любимой женщины нет, родственники – разве что дальние, давно забывшие о его существовании… Даже крест на могилу некому будет водрузить.

Внезапная мысль пронзила вдруг все мое существо: ну ладно, у меня не вышло, так сложилось, ничего не попишешь. Но так ведь может получиться у кого-то после меня! Надо же им помочь, чтобы они не начинали всю работу заново! Надо как-то передать свои записи потомкам! Надо где-то их сохранить, чтобы через десятки лет люди попробовали бы снова, когда будет налажено производство, когда на них не будут смотреть как на шутов и умалишенных, когда они захотят воплотить это вместе, всем коллективом, читая записи обезумевшего одиночки мечтателя.

Я заметался по комнате, выгребая из ящиков тетради. Бывшему начальнику отдела будет на все это плевать. Сначала он пообещает хранить их, а потом выбросит, не успеет мой труп окоченеть. Я барабанил пальцами по шершавой обложке, а в мыслях моих царил хаос. Мне совершенно некому было оставить дело всей своей жизни. Как чудовищно осознавать такое в 27? Бывшие коллеги не оценят, они и раньше-то относились ко мне как к юродивому. Но где же взять на все время и силы? Они ровно в шесть срывались с места и бежали домой, а моя работа только тогда и начиналась. Терпеть не могу думать в присутствии десятков других людей, пусть и таких же ученых, как ты сам. А отдельные кабинеты нам не полагались. Только коллеги прекрасно справлялись и в обществе себе подобных, один я бездумно сидел над тетрадью все эти часы, с нетерпением ожидая, когда же захлопнется дверь за последним, и кабинет погрузится в вечернюю тишину. Я и прибор-то сконструировал тогда в одиночку – ну, разумеется, опытный образец. На конвейер его все равно поставить не удалось, все так бесславно и закончилось на четырех экземплярах. И я так и не смог выяснить, работают ли они вообще. С нашим советским образцом я должен был лично контролировать эксперимент. Уже была отобрана партия испытуемых в количестве пятидесяти человек. Я должен был лично опрашивать их до и после эксперимента. Разумеется, мне в помощь планировалось предоставить специалистов института мозга и нескольких психологов, но все так и осталось в планах и на бумаге. Я даже не успел встретиться с этими людьми и обсудить с ними детали грядущих испытаний. Не успел познакомиться с добровольцами. Успел лишь спасти образец от кражи и поломки. Вот только какой в нем теперь толк?

Я открыл самую верхнюю тетрадь в стопке и принялся по инерции листать ее, вспоминая обстоятельства рождения каждой формулы, бессонные ночи, стоявшие за ней. А ведь это могло бы всех нас спасти, если бы… Если бы только я сделал это открытие хотя бы на пару лет пораньше. Мне хватило бы и этой пары лет! Количество испытуемых можно было бы довести до нескольких тысяч, начать серийное производство, и вот тогда… Мечты, пустые мечты. Этот мир не изменить, ничего не исправить. Я захлопнул тетрадь и со злости шарахнул кулаком по всей стопке. Она пошатнулась, и тетради разъехались в разные стороны, образовав на столе неровную горку.

Можно, конечно, попробовать найти добровольцев и сейчас: кто-то наверняка согласится работать и без денег, тем более что ничего такого особенного делать-то не придется. Вот только если я оказался прав, то в результате этих экспериментов добровольцы мои вряд ли выживут в мире, который обрушился на нас полгода назад. По крайней мере, я им этого гарантировать не могу, а становиться причиной чьей-то гибели мне совсем не улыбается. Разве что своей собственной. Вот тут я хотя бы никому неподотчетен и могу творить все, что вздумается. Ну а если кто-то все же прочтет мои записи и решит продолжить мои изыскания, удачи тебе, смельчак. Я оказался слишком слаб духом, слишком труслив, чтобы гордо носить звание ученого. Пусть в памяти своих коллег и начальства я останусь лишь невзрачным юродивым лаборантом. Но, по крайней мере, я его создал. Это уже немало.

Уговаривать себя можно сколько угодно, оттягивая неминуемое. Но рано или поздно мне придется отложить ручку, бросить последний взгляд на так и не дописанную записку и достать из ящика пистолет. Оружие нам выдали еще при поступлении на работу в НИИ: чтобы всегда была реальная альтернатива предательству и шпионажу. Слепое и наивное начальство… Но спасибо ему хотя бы за то, что теперь мне не придется разводить грязь и сырость, вспарывая себе вены, и не барахтаться под потолком на крючке от люстры. Все пройдет по высшему разряду. Вот бы только еще мозги со стен никому не пришлось бы отскребать… Мозг вдруг лихорадочно заработал, соображая, как организовать исключительно гигиеничное самоубийство. Мне не пришло на ум ничего лучше, чем нацепить на голову прочный пластиковый пакет и лечь на пол: так я ничего не забрызгаю и не запачкаю. И я побежал на кухню искать подходящий полиэтилен.

И вот он валяется у моих ног вместе с пистолетом, а я поспешно дописываю прощальную записку – мне необходимо как-то объясниться перед теми, кто увидит мое тело.

«…прошу никого не винить. Все это одна только моя самонадеянность. Я посмел возомнить себя богом и решил подправить человека, вычистить в его натуре все самое неприглядное и порочное, чтобы, не дожидаясь плодов эволюции, с этим самым новым человеком построить прекрасный и светлый мир, свободный от нынешней неправды и несправедливости, избавленный от нынешней грязи и несовершенства. В своей гордыне я взлетел слишком высоко, и только август 1991 года привел меня в чувство. Моей страны больше нет, дело моей жизни уничтожено, и поделом мне. Я один прошел одновременно путь Дедала и Икара, так и закончить его следует на высокой ноте. Из меня не вышло ни Раскольникова, ни Фрейда, так, может, хоть дух Больцмана поймет меня и простит… Видит всемогущий дремлющий Ктулху, я всем желал только добра. Тетрадями моими распорядитесь по своему усмотрению. Надеюсь, их все же сохранят и когда-нибудь воспользуются этими наработками. Все документы по проекту – в верхнем ящике рабочего стола. Там же и записная книжка с телефонами контактных групп в Англии и Индии. В Бразилии проект был сорван по техническим причинам. Прошу не осуждать меня за такое решение. А, впрочем… осуждайте! И не забудьте заглянуть в зеркало перед тем, как покинуть мой опустевший дом.

Пока еще живой

З.А.М.»

Сгреб пакет и револьвер и еще долго стоял посреди комнаты, не сводя взгляда с плаката, будто запоминая эти лица, прощаясь с ними или, наоборот – надеясь увидеться? Нет, надо уйти куда-нибудь, где меня не достанут эти взгляды – напряженный – Пола и расслабленный – Джона. Где я смогу остаться совершенно один.

Выхожу в коридор, кладу записку на комод у зеркала, расправляю в руках пакет, готовясь надеть его на голову. Может, для верности еще и скотчем шею обмотать? Чтобы кровь за ворот не стекла… Так, сперва надо сесть, надеть пакет, затем лечь, взвести курок… Не знаю, зачем я подошел к этому зеркалу, не хотел ведь этого делать ни при каких обстоятельствах. Даже завесил его поначалу. Но из-под простыни неизменно выглядывала простая деревянная рама, ошкуренная и покрытая всего одним тонким слоем лака… И я сдернул простыню, отметив про себя, что лежать на ней будет все же удобнее, чем на холодном голом полу. Словно покойнику есть какая-то разница. Усмехнулся. И взгляд непроизвольно упал на отражение. Я стиснул зубы, но отвести глаз уже было не в моих силах. Черт побери, я должен был это предвидеть. Значит, придется делать все как и обычно – грязно и негигиенично, но иного выбора нет. Дрожащей рукой я поднес к виску пистолет, по-прежнему не отрывая взгляда от своего отражения и по привычке чуть отставив назад левую ногу. Из зеркала на меня смотрело бледное осунувшееся лицо человека, которого я перестал узнавать. А из-за плеча моего со стены комнаты все так же злорадно поглядывали Джон с Полом. Как я мог забыть закрыть дверь! Я в последний раз посмотрел в глаза им обоим, коснулся зеркала подушечками пальцев, непроизвольно опираясь на него, затем кивнул собственному отражению, зажмурился и прижал дуло к виску, взводя курок.

Глава 1

Катя открыла глаза и несколько секунд отчаянно моргала, пытаясь избавиться от слепящих пятен в отражении. Поправила волосы и растянула губы в улыбке. В школе ее звали кроликом – не дразнили, просто кто-то как-то раз так неуклюже и по-доброму охарактеризовал ее неправильный прикус, да кличка взяла и прицепилась. Ее называли так с теплом и нежностью, почти даже с любовью. Наверное, лет сто назад это звучало бы язвительно и походило на издевательство, но только не сейчас.

Катя тряхнула копной – ах, впрочем, если бы то была копна! так, жидкая копнушка – светлых волос, расчесала пальцами челку и еще немного покрутилась у зеркала, осматривая себя в новом платье со всех сторон. Нет, она все-таки не ошиблась с выбором, платье было отменным – темно-синим в мелкий красный цветочек, а подол так задорно вертелся в такт ее движениям, что Катя зажмурилась от удовольствия. Она определенно не прогадала. Взгляд ее снова ослепили упавшие на зеркало солнечные лучи, и Катя схватила лежавшую тут же на комоде сумочку и наклонилась, чтобы обуться: пора было заглянуть в распределительный центр и пополнить запасы. Она всегда ходила туда сама, предпочитая не пользоваться услугами службы доставки, и лишь изредка, когда товаров набиралось слишком много после длительного перерыва, могла вызвать аэротакси. Сама она водить так и не научилась, да и не хотела этого – с детства не дружила с техникой, обучившись лишь самым элементарным взаимодействиям. Впрочем, за руль сейчас садились только отъявленные любители самого процесса нажатия на педали и контроля за движением. И Катя к их числу отнести себя никак не могла, хотя в остальном, впрочем, любила покопошиться в деталях и регулярно пополняла запасы бисера, даром что бижутерией ручной работы был завален весь ее дом, а также дома ближайших друзей. Вот и сейчас под новое платье прямо просились крупные красные бусы на широкой ленте. Сама лента у нее еще оставалась, а вот бусины были слишком мелкие, надо бы прогуляться по центру и выбрать что-то покрупнее. В крайнем случае заказать доставку из столицы, если в местном центре их не найдется.

Она провела пальцем по зеркалу, словно бы перечеркивая собственное отражение, и на гладкой поверхности возник вдруг полупрозрачный экран с изображением карты. Сквозь него все еще проглядывало румяное улыбающееся лицо Кати. Она легонько нажала пальцем по надписи «распределительный центр», на экране на пару секунд вспыхнули слова «загрузка каталога», и тут же пополз вниз бесконечный алфавитный список продукции. Поиск выдал ей бусы всех цветов и размеров. Она еще немного постояла, прикидывая диаметр, решилась, наконец, снова нажала пальцем на экран, и он сразу же погас. Теперь это было только зеркало и ничего более. Катя взяла с комода сумочку, нацепила ярко-красные босоножки и распахнула дверь.

Лето пришло совсем недавно, и она, по сути, впервые надевала открытую обувь, не опасаясь замерзнуть. Постояла немного на крыльце, ощущая, как ветер обдувает ее розовеющие щеки, и сбежала по ступенькам, прогулочным шагом направляясь к распредцентру. В их области он появился не так давно, всего несколько лет назад, до этого неизбежно приходилось заказывать доставку из соседнего региона. В целом разницы не ощущалось, вероятно, просто сам процесс распределения стал налажен значительно лучше, а оттого появилась возможность отправлять приличные партии товара на места и обходиться, таким образом, без чудовищного размера складов по некоторым отведенным специально для этих целей областям. Да и куда приятнее было самой доцокать каблучками по самому обычному асфальту, который не стали убирать после появления мобильных дорожек, до центра, самой прогуляться по этажам, самой повертеть в руках те самые бусины, прикидывая их гладкость и вес, посомневаться, выбирая, и, наконец, положить в бумажный пакет целую горсть. Многие из Катиных подруг не выходили из дома, делая все заказы дистанционно. Им вполне хватало голографической модели товара вкупе с подробным описанием его характеристик. Но и любителей пощупать и понюхать с годами не убавлялось, а потому распределительные центры пользовались такой же бешеной популярностью, как когда-то – торговые. Да и по виду они вряд ли чем отличались от своих коммерческих предшественников: внушительные многоэтажные здания, поделенные на тематические сектора: на первом этаже неизменно располагались продукты, выше – бытовая химия и косметика, еще выше – одежда, обувь. И так вплоть до двадцатого этажа с бытовой техникой и электроникой. Впрочем, когда-то, лет эдак сто назад, торговых центров столь широкого профиля попросту не существовало, и люди вынуждены были колесить по городу, заглядывая то в один, то в другой магазин в поисках подходящей вещи. Катя готова была биться об заклад, что и выбор тогда отличался скудностью: что толку в десяти магазинах, если в каждом из них продавалось одно и то же лишь с небольшой разницей в цене? Сейчас о таких проблемах давно забыли, и, лишь перелистывая учебники по истории, школьники недоуменно качали головами.

Продукты Катя всегда брала в самую последнюю очередь, когда брюхо аэротакси уже было под завязку набито прочими приятными и полезными мелочами и нетерпеливо жужжало у выхода. Роботы отправляли выбранный товар по мобильной ленте центра, где у одного из выходов их встречали другие роботы, загружавшие закрепленный за Катей транспорт. И каких она только бусин тогда не выбрала! Распределительный центр никогда не страдал от дефицита продукции, но в тот день витрины просто ломились, и Катя, практически не глядя, набивала бумажный пакет разноцветными шариками. Потом с некоторым сожалением все же рассталась с ним, передав сверток роботу, а сама отправилась за обновками в магазин одежды. Правда, здесь она задержалась совсем ненадолго: выбрала пару новых туфель да солнечные очки. Необходимо было поберечь место для продуктов, на этот раз она заказала самую крошечную машину во всем аэротаксопарке. Впрочем, сама она всегда могла дойти домой пешком.

Готовить Катя не любила, а потому брала в центре всегда только полуфабрикаты и уже подумывала перейти на готовую еду, требовавшую исключительно разогрева. Внутренний консерватор еще боролся в ней за право подержать в руках сковородку, но постепенно начинал сдавать позиции форменной ленивице, гордо именующей себя прогрессивным журналистом, у которого нет ни минуты на то, чтобы чистить, резать и варить. Хотя при этом на то же самое рукоделие сильному и независимому журналисту хватало всегда и времени, и желания, и даже терпения. Покидав в пакеты свой традиционный набор продуктов, Катя передала бумажные свертки роботу и отправилась вслед за ним к выходу, где уже приветственно жужжало ожидавшее ее аэротакси. Катя прикинула, что ютиться в малюсенком салоне ей не хочется, а потому махнула рукой, отправляя машину по заранее заказанному адресу, а сама медленно побрела назад, ощущая, как тяжесть постепенно сковывает ее гудевшие голени. На этот раз она уже не стала привередничать и ступила с асфальта на мобильную дорожку, облокотилась о мягкие силиконовые перила и свободной рукой принялась массировать икры.

В этот самым момент и раздался телефонный звонок. Катя вздохнула, щелкнула пальцами возле правого уха и устало протянула:

– Слушаю.

– Успенская Екатерина Валерьевна? – раздался в ухе сухой и вежливый мужской голос.

– Она самая.

– С вами говорит нотариус Меркулова Захара Александровича, ныне покойного. У меня имеется к вам сообщение исключительно конфиденциального характера. Будет ли у вас возможность подъехать ко мне в офис на этой неделе, чтобы обсудить детали?

Меркулов… – звякнуло в Катином мозгу. Фамилия казалась неуловимо знакомой, но не до такой степени, чтобы память сразу же радостно отозвалась сигналами узнавания. Что-то где-то когда-то уже мелькало в сознании, связанное с этой фамилией, но было это явно давно и не настолько навязчиво, чтобы прочно отложиться и в нужный момент среагировать.

– Извините, а кто это? – после недолгого молчания сдалась, наконец, Катя. – Я должна его знать?

– Вообще-то да, – в голосе нотариуса сквозило легкое изумление. – Разве вам ни о чем не говорит эта фамилия?

– Ну хорошо, – Кате показалось откровенно неудобным продолжать выпячивать собственное невежество, тем более что фамилия и вправду казалась знакомой, обидно будет по завершении разговора вспомнить, кто это такой, и хлопнуть с досады себя по бестолковому лбу.

Можно было, конечно, прямо сейчас справиться во всемирной паутине, но Катя продолжала растирать ноющие икры, и именно это в тот момент казалось ей куда более важным, чем какой-то там Меркулов.

– Ну ладно, только какое я ко всему этому имею отношение?

– Я не уполномочен вести такие разговоры дистанционно, необходимо ваше личное присутствие. Не по видеосвязи, не через голограмму. Именно и только личное. Таково желание покойного. Мне необходимо будет передать вам кое-что ценное. Как вы понимаете, голограмма для этих целей бессмысленна.

– Можно отправить курьером. Я почти все время дома, меня легко застать.

– Наш мир, Катя, – перешел вдруг нотариус на заговорщический тон, – абсолютно безопасен. Но все же я не стал бы даже сейчас доверять решение подобных вопросов робокурьеру, который по выходе из моего офиса может с легкостью стать добычей любого проходимца. Даже если мы с вами оба уверены, что таких нынче не существует. Да и, кроме того, повторяю, таково желание моего клиента.

Катя хотела было уже пойти на крайние меры и предложить настойчивому нотариусу приехать к ней самому и привезти все, что он хотел ей передать, но, в конце концов, история отдавала легким приключенческим духом, а она уже целую неделю не писала в блог. Будет чем поделиться с читателями, наконец. Тем более, что следующая поездка планировалась не раньше, чем через полгода, и все это время подписчиков тоже как-то надо было развлекать. Поэтому Катя, потянув еще немного времени, вздохнула, наконец, с деланной обреченностью в голосе:

– Пришлите мне схему проезда. Могу подъехать сегодня к вечеру.

Нотариус удовлетворенно хмыкнул и, поблагодарив собеседницу, тут же откланялся. Через мгновение на экране смартфона высветилась карта с отмеченным флажком зданием: офис нотариуса располагался в самом центре города, и Катя сначала обрадовалась перспективе выбраться, наконец, чуть дальше распределительного центра, и лишь потом ее осенило: а что, у нас еще не перевелись нотариусы? Они все еще кому-то нужны?

В периоды между поездками Катя безвылазно проводила дома, и походы в распределительный центр были ее максимумом. Она валялась целыми днями на диване, читала или лениво била по клавишам в попытке создать очередной шедевр – хоть что-то более солидное и стоящее, нежели обычная путевая заметка, коими ее блог и без того забит был под завязку. Лицензию на писательскую деятельность она получила еще пару лет назад, но с тех пор не написала ни строчки. Точнее, в блог она продолжала строчить с прежним энтузиазмом, но вот ничего помимо привычной работы создать так и не смогла. Аудитория ее росла и ширилась, статьи раз за разом набирали все больше просмотров, но скука ползла из всех щелей, подгоняемая верным спутником – ощущением бездарности. Казалось, вот-вот, и ее раскусят, лишат лицензии, и тогда она уж точно не будет знать, чем себя занять в часы праздности, но комментарии все прибавлялись, но база подписчиков все множилась. Так, может, загадочная, почти детективная ситуация привлечет к ней еще больше внимания? И на очередной час-полтора оторвет от осмысления и продумывания гениального романа, за написание которого Катя мечтала взяться с самого детства, да так и не взялась, растрачивая жизнь на что-то более мелкое, но и более же успешное.

До назначенного у нотариуса часа встречи времени оставалось прилично, и Катя успела доковылять на ноющих ногах до дома, в отчаянной радости скинуть босоножки, разобрать прибывший к тому времени груз и плюхнуться на кровать с планшетом. «Меркулов Захар» набрала она в поисковике и погрузилась в чтение статьи из давно сменившего забытую википедию онлайн-справочника.

С первых же строк Катя вспомнила, где и когда слышала это имя: на уроках истории и, вероятно, экономики. Просто поразительно, как она вообще умудрилась забыть его и так опростоволоситься перед официальным лицом. В учебниках про Меркулова писали сухо и коротко – в последние годы наука вообще отошла от елейных восхвалений или ядовитого порицания тех или иных исторических личностей. Тон выдерживался по возможности нейтральный, что позволяло ученикам сформировать собственную точку зрения по любому вопросу. Отчасти поэтому все деятели прошлых лет слились для Кати в одну унылую серую череду, где никто не выделялся на фоне остальных, а все были одинаково великие и выдающиеся, но и одинаково безликие. Личная жизнь этих деятелей неизменно обходилась стороной, что тоже не могло не сказаться на процессе запоминания деталей их биографий. Так и вышло, что фамилия Меркулова отложилась в Катиной памяти где-то на одной полке с Больцманом и Данилевским – вроде, что-то где-то такое слышала, но когда, где и по какому поводу – не поможет вспомнить и великий Ктулху.

Второй раз ударять в грязь лицом перед нотариусом Кате уже не хотелось, а посему она не стала надеяться но собственные скудные школьные воспоминания, а села читать статью в энциклопедии, обильно сдобренную цитатами и фотографиями. Если верить этому источнику, который давно перестал быть делом рук всех подряд смертных и перешел в ведение исключительно профессионалов, что безусловно сказалось на уровне и полноте подачи информации, Меркулов Захар умер буквально на днях в возрасте 109 лет. В молодости он был выдающимся физиком и создал собственную лабораторию, однако, запомнился всему миру отнюдь не своим вкладом в фундаментальную науку, который оценить могли только профессионалы. Не довольствуясь изучением одной только физики, Меркулов увлекся экономической теорией, и, во многом благодаря именно его работам в этой сфере, мир вскоре и встал на тот путь, по которому вовсю резво и шагало сейчас изменившееся человечество. Мир, в котором начинал работать Меркулов, был совсем другим, в нынешнем от него не осталось даже осколков и родимых пятен, и скорости подобных радикальных преобразований люди также были обязаны теориям Меркулова. Катя пыталась вчитываться в сложные экономические выкладки статьи, но не поняла ни слова даже после третьего прочтения, а поэтому плюнула, поверив авторам на слово, и продолжила читать ниже. Меркулов принимал самое активное участие в создании нового мира и посвятил этому фактически всю свою жизнь, окончательно забросив физику. Он до последнего писал статьи и входил в многочисленные комитеты, он разработал структуру распределительных центров. Если бы такая должность сейчас в принципе могла существовать, его можно было бы назвать серым кардиналом мирового правительства, или даже, что еще больше походило на правду, самим мировым правительством в единственном лице. Он придумал весь этот мир каким он был сейчас, и теперь после его смерти его нотариус отчего-то позвонил самому бесполезному и незаметному элементу нового общества – Кате Успенской – чтобы передать ей нечто важное и ценное, когда-то принадлежавшее этому великому человеку. Хм, похоже на какой-то нелепый розыгрыш. Либо в мире существовал еще какой-то Захар Меркулов, чуть менее выдающийся, чуть более реальный и земной. Катя перечитала статью еще пару раз и отправилась собирать украшение из новых бусин – до встречи с нотариусом оставалось всего каких-то три часа.

Профессия нотариуса в последние годы окончательно себя изжила, и, нанизывая бусины на ярко-красную ленту, Катя все прикидывала, что это за динозавр такой остался в мире юриспруденции, оказывая давно никому не нужные услуги. Тем удивительнее звучала фраза «нотариус Меркулова», по сути являвшийся представителем частного лица. Жизнь этого самого Меркулова не подчинялась общим правилам? Может быть, у него и частная собственность имелась? Кажется, список вопросов к приближающейся встрече все удлинялся. Она как раз успеет подготовить новые бусы и щегольнуть ими. До офиса нотариуса Катя решила добираться на аэротакси – балетки надевать не хотелось, а на каблуках после вылазки в распредцентр далеко она точно не уйдет.

«Офисом» на поверку именовалась обычная квартира среднего пошиба: тот, кто представился нотариусом, вероятно, предпочитал жить в городе в бетонной коробке, из которых большинство уже давно выселилось по отдельным домам. Но остались, вероятно, и те, кто ценили яркий городской круговорот куда сильнее покоя природы и уединенности. Поняв, что под офисом подразумевалась среднестатистическая квартира, Катя почему-то сразу успокоилась и решительно надавила кнопку звонка – как раз ровно в назначенное время. Дверь ей открыл мужчина средних лет, одетый неброско, но и не совсем по-домашнему. Было бы странно увидеть человека, расхаживавшего по собственному дому в костюме-тройке, но и встречать посетителей в растянутых трениках тоже вероятно показалось тому не комильфо, а потому он выбрал что-то нейтральное – светлые джинсы и джинсовую же рубашку с закатанными рукавами. Катя на секунду подумала, что сама она слишком уж вырядилась для рядового похода в гости к официальному лицу.

Зато она с огромной радостью и облегчением скинула туфли и прошлепала босиком вслед за хозяином дома прямиком в гостиную. Обстановка поразила ее минимализмом. Вероятно, нотариус этот, как и многие нынче, отдал свое сердце стенным шкафам, когда только сам хозяин знал, куда надавить на абсолютно гладкой белой стене, чтобы из нее выдвинулся ящик или открылась дверца. В результате квартира выглядела совершенно пустой – диван, пара кресел, небольшой столик и еще один – письменный – у невероятных размеров окна. Все остальное, все обычные бытовые мелочи скрывались во множестве ящичков и полок внутри идеально ровных стен. Катя не понимала и не разделяла любви к столь странному интерьеру, но ведь, в конце концов, в своей собственной квартире любой волен был создавать какой угодно, подчиняющийся только законам своего хозяина. Сама Катя обустроила свое милое жилище как самая настоящая Белоснежка – по всем канонам сказочного персонажа. С шелковыми цветочными обоями, кроватью с пологом и кучей матрасов и подушек, пышными занавесками на окнах и наличниками на рамах снаружи. В кухне стояла имитация печи – как этот нотариус прятал буквально каждую мелочь в стенах, так и Катя прятала всю самую современную технику, маскируя ее под старину. И сейчас, рассматривая квартиру, в которую она попала очень странным велением судьбы, Катя готова была хлопнуть себя по лбу: мы все маскируем свою реальность так или иначе. И если и есть среди нас те, кто не занимаются подобными глупостями, то только они, пожалуй, и имеют моральное право покрутить пальцем у виска при виде столь странной квартиры. Впрочем, скорее всего именно они такого и не сделают.

Катя присела на краешек дивана и вежливо заметила:

– Вы тоже поклонник этих новомодных стенных шкафов? – чтобы как-то начать разговор, пока даже не назвавший себя нотариус копался в лежавших тут же на стеклянном столике бумагах.

– Что? А, – рассеянно ответил он. – Это не моя квартира. Точнее… здесь живу не я. В данный момент здесь вообще никто не живет. Поэтому я и пригласил вас именно сюда.

– Поэтому? – удивилась Катя. – Откуда же у вас ключи? И… как мне вас называть?

– Прошу прощения, – пролепетал нотариус. – Меня зовут Михаил. Михаил Казарцев. Я представляю Захара Меркулова.

– Вы его нотариус?

– Скорее доверенное лицо. Как вы знаете, нотариусов давно не существует, не пользуется данная функция спросом. Назвался же я им, наверное, чтобы вам стало понятнее, кто я. Впрочем, сейчас я вижу, что понятнее вам не стало, – и Михаил слабо улыбнулся. – А квартира эта, – тут же спохватился вдруг он, – принадлежала Меркулову.

– Принадлежала? – удивленно переспросила Катя.

– Точнее… он жил в ней. А поскольку умер он всего несколько дней назад, ее пока не передали никому другому. Если вообще кто-то пожелает проявить к ней интерес. Нынче, как вы знаете, все предпочитают уезжать из городов.

Катя вежливо кивнула, не зная, что ответить. Она слабо представляла, что могло потребоваться от нее представителю Меркулова, чтобы он удосужился вызвать ее в бывшую квартиру ученого.

– Предлагаю, собственно, перейти к делу, – спохватился Михаил. – Наверное, представитель – слишком громкое название для простого соседа, – и он виновато улыбнулся, – но никак иначе я не мог представиться по телефону. Выманить вас сюда у меня бы тогда ни за что не вышло…

– Сосед? – ахнула Катя. – Но…

– Я все объясню, – Михаил выставил руку ладонью вперед в упреждающем и успокаивающем жесте. – Захару необходимо было кому-то передать свои дела.

– И он выбрал для этих целей меня? – еще больше изумилась Катя. – Откуда он вообще узнал о моем существовании? Я ведь никто, – она растерянно развела руками.

– Ну это вы явно преувеличиваете, – нервно откашлялся Михаил. – Вы вполне себе известный блогер, у вас высокие рейтинги, а ваши заметки о путешествиях по разным странам читать одно удовольствие! Откровенно признаться, я ваш давний поклонник и с нетерпением жду выхода каждой новой статьи, искренне желая, чтобы у вас нашлось время и стремление посетить очередной уголок нашей Земли…

– Я как раз выбирала следующую «жертву» своего блогерского микроскопа, – усмехнулась Катя.

– У вас поразительно легкий слог, но при этом вы не упускаете ни одной детали. После прочтения ваших статей кажется, будто и сам побывал во всех этих странах и городах.

– Что же вам мешает сделать это самому? Да, телепорт пока в стадии изучения и этического осмысления, но до США всего и лету-то часа полтора от силы. Раньше люди до столицы дольше добирались.

– Аэрофобия, – пожал плечами Михаил. – Да, я понимаю, для таких, как я, уже сейчас и особые машины с экранами вместо окон выпускают. Полная иллюзия обычной поездки на автобусе. Только куда собственное воображение денешь? Я же ведь прекрасно знаю при этом, что трясусь не по пыльным дорогам, а в воздухе…

– Чем же тогда занимаетесь? Ну, в плане профессии. Точнее… я не так выразилась…

– Я понял, – не дал ей договорить Михаил. – Хотел поначалу в писатели податься, но сами знаете, непростое это нынче дело. Лицензию мне выбить так и не удалось, а без нее куда я передам свои работы? Разве что в столе сложу и сам буду перечитывать… Удовольствие сомнительное. Я экономист. Не могу сказать, что помогал Захару Александровичу с разработкой его будущей столь успешной модели, это было бы ложью, я лишь подсказывал детали, нюансы, которые он в силу своей основной специальности – теоретическая физика – все-таки мог упустить. Да происходило это довольно давно, я ведь ненамного моложе вашего дяди…

– Дяди?! – снова перебила его Катя. – То есть как?

– Прошу прощения, что не сказал об этом раньше, а перевел разговор на обсуждение наших профессий. Я пригласил вас сюда, потому что вы являетесь единственной наследницей Захара Александровича Меркулова. Мне было поручено передать вам все его бумаги, он почему-то завещал их именно вам, а не научно-исследовательскому институту, в котором числился в последние годы. Вы его единственная кровная родственница – дочь его родного брата…

– Но… у папы не было братьев!

– У них с Захаром Александровичем были весьма натянутые отношения. До такой степени, что отец ваш даже пожелал откреститься от собственной фамилии и взял фамилию жены – Успенская. Вы, как я полагаю, ничего не знали о его семейных дрязгах…

– Ничего! – эхом повторила Катя. – И мама молчала все эти годы. Но… как такое возможно. Что же у них произошло?

– Думаю, это их личное семейное дело, но, возможно, вы сможете обнаружить ответы в его бумагах. Захар Александрович, несмотря на свою известность и свой непререкаемый авторитет, жил весьма скромно, не претендуя ни на что свыше потребностей обычного человека. Посудите сами – квартира у него была небольшая. Правда, как вы верно заметили, тут немало встроенных шкафов, да только они по большей части пустуют. Он всю свою жизнь посвятил разработке своей теории и не хотел, чтобы хоть что-то постороннее отвлекало его.

– Но… все ведь давно реализовано, – хмыкнула Катя. – Мы все давно живем по его лекалу, ему бы радоваться да коктейли попивать на далеких островах…

– Вижу, вы совершенно не знаете своего дядю. Впрочем, это совершенно неудивительно. Даже статьи в справочниках не способны в полной мере раскрыть все особенности его личности. Думаю, однако, что оставленные им бумаги помогут вам приобщиться, так сказать…

Михаил встал, подошел к противоположной стене, коснулся невидимой панели, и она тут же отъехала в сторону, обнажая темное углубление, в котором что-то беспорядочно белело. Он выгреб с полки охапку бумаг и перенес ее на столик.

– Все, разумеется, осталось в электронном виде, и вместе с бумагами я также передаю вам и жесткий диск. Просто многие особенно значимые для него заметки он записывал, и теперь все это ваше. Я уложу архив в пакет и помогу погрузить в аэротакси… – он скользнул ладонью в карман и в следующую секунду протянул Кате крошечный стеклянный диск размером с небольшую монетку – голубоватый и прозрачный.

Катя зажала его в ладони, привыкая к ощущению прохлады и округлости в руке, затем достала из сумочки телефон и вставила диск в паз.

– Вы не…? – переспросил Михаил, показывая пальцем куда-то в районе глаз.

– Нет пока, – тряхнула Катя головой. – Не думаю, что захочу это сделать в ближайшие годы, но так безусловно удобнее, согласна. Возможно, я и решусь.

– Там есть возможность блокировки. Это очень удобно. Можете пользоваться как голограммой, так и обычной техникой.

– Я периодически перевожу телефон в этот режим. Пока тестирую, откровенно признаться. Не подумайте, я не консерватор и не упертый ретроград…

– Ну что вы, это ваш личный выбор! – замахал руками в извиняющемся жесте Михаил. – Культура антиутопий, которая годами была частью нашей жизни, не смогла не отложиться в нашем сознании, пусть даже и конкретно мы с вами родились уже в эпоху победившего…

– …коммунизма, – выдохнула, улыбнувшись, Катя.

– Можно и так назвать, – не стал спорить Михаил. – Хотя ваш дядя в своих записях везде использует термин «утопия».

– Возможно, я затею цикл статей о вживлении в мозг электронного процессора, незримо помогающего нашему сознанию. Заодно выслушаю все за и против своих читателей. А по результатам уже приму решение, – примирительно добавила Катя. – Я ведь могу забрать бумаги и идти?

– Ну разумеется, – поспешно подскочил Михаил, принимаясь оборачивать стопку бумаг плотным материалом, по виду напоминавшим тонкий картон, а Катя тем временем вызвала аэротакси.

Уже у выхода она развернулась и произнесла, глядя Михаилу прямо в глаза:

– Вашего мнения я тоже буду ждать. Вот прямо сегодня и напишу первую статью. Наверное, и правда пора начинать идти в ногу с прогрессом, – и она скосилась в сторону зажатого под мышкой пакета с документами.

Михаил робко кивнул и только успел выкрикнуть слова прощания, как аэротакси уже мчало Катю из подъезда на улицу и дальше за город к ее дому Белоснежки.

Глава 2

Катя смогла облегченно выдохнуть, только когда сняла ненавистные босоножки, стянула платье, сбросила его на пол там же в коридоре и прошлепала босыми ногами в спальню, рухнула на кровать лицом в подушку и утробно застонала. Срочно ванночку для ног из прохладной воды и садиться за новую статью. Она мысленно пообещала читателям сенсацию, еще сама не догадываясь, что именно сенсацией и обернется ее визит к Казарцеву. Простая неприметная блогерша, пишущая о примитивных и малозначимых вещах, оказалась племянницей мировой знаменитости, величайшего ума современности Захара Меркулова. Под это дело и заголовок нужно придумать соответствующий. Катя пока еще лежала лицом в подушку, а в голове ее уже прокручивались варианты названия для статьи – разной степени скандальности. «Родная кровь на миллион», «Тайна смерти Меркулова», «Племянница гения». Текст статьи уже почти целиком вызрел в ее мозгу, осталось только перебрать его в блог, подобрать яркую иллюстрацию – можно для пущей убедительности сфотографировать ворох доставшихся ей в наследство бумаг – и отправить на суд читателей. Но что-то все же удерживало Катю от этого опрометчивого шага. Михаил не упоминал о том, как ей следует вести себя теперь, когда она знает, кто она такая на самом деле. Помалкивать о своем родстве с Меркуловым? Или, наоборот, раструбить о нем на весь мир? При жизни дядя отчего-то не стремился общаться с племянницей. Что и неудивительно: зачем ему столь недалекая и никчемная родня. Он смог изменить весь мир своими открытиями и разработками, а Катя ведет жизнь трутня и не испытывает при этом никаких угрызений совести. Возможно, именно по причине тех самых изменений, которые и спровоцировал однажды Меркулов своими открытиями.

Впрочем, насчет угрызений совести Катя явно пыталась приукрасить ситуацию даже для собственного сознания: разумеется, времена цензуры как таковой давно канули в Лету, а с введением процедуры лицензирования писательства в ней отпала даже самая призрачная надобность, и никто никогда и не подумает упрекать ее за то, что вместо произведений искусства она строчит развлекательные статейки в блоге и ваяет бижутерию для личного пользования. Но именно и только угрызения совести и заставляли ее каждый день мучительно искать тему для будущего романа, чтобы он получился непременно чем-то значимым и выдающимся, а не бульварным чтивом на пару вечеров. Не для того ей, в конце концов, выдали лицензию. Доверие необходимо было оправдать, но прошло уже пару лет, а Катя так и не написала ни строчки. Каждый вечер она садилась у компьютера, мучительно пялясь в экран. Потом валилась на кровать, решив надиктовать голограмме, если что-то посетит вдруг голову, но сюжет все не рождался. Точнее… на ум все время приходило что-то банальное, сто раз повторенное. И вот, наконец-то, жизнь подкинула ей нечто интересное, нечто, из чего при грамотном подходе можно будет вытянуть осмысленную историю. Так стоило ли тратить ее на статейки для блога? Что она там пообещала давеча Казарцеву? Цикл статей про чипы и голограммы? Вот на них-то она и потратит следующие несколько вечеров, а Меркулова и его записи прибережет для будущего романа.

Катя провела ладонью по корешкам аккуратно сложенных на столе тетрадей и задумчиво щелкнула пальцами в воздухе, вызывая голограмму. Надиктовывать текст она, по правде сказать, не любила, предпочитая по старинке набирать его на клавиатуре, но сейчас ей совсем не хотелось тратить на все это время, и она принялась четко проговаривать фразы, одновременно достав из стопки первую тетрадь и открывая ее.

Сладкие мои мандаринки! – было первое, что, ни на секунду не задумываясь над текстом, произнесла Катя.

Периодически меня посещало (и продолжает посещать) желание стать продвинутой пользовательницей современных высоких технологий.

Я иногда сижу вот так и думаю: хватит с меня этих громоздких планшетов, подключенных клавиатур, дурацких мониторов и этих смартфонов-лопат. Отныне, как все приличные люди, вживляю себе чип и перестаю пугать почтенную публику голограммами. Буду вся из себя такая высокотехнологичная, интеллектуальная, идущая в ногу со временем. Научусь, наконец, надиктовывать текст напрямую из мозга, чтобы не тратить время на набор или проговаривание…

А потом вспоминаю про свои «высокие» отношения с любой техникой чуть сложнее простой сковородки и понимаю, что освоение голограммы – мой предел. Никуда мне от нее не деться. Потому что чипом, котятки мои, надо тоже уметь управлять! Недостаточно всего лишь захотеть заполучить себе его в свою светлую или не очень (как в моем случае) головушку. С ним еще необходимо подружиться.

А природа наградила меня способностью довольно связно изъясняться и сносно плести бусики из бисера и не только, а вот с техникой подружить забыла. И мой вполне себе в среднем пригодный для выживания организмик никак не хочет переходить на следующую ступень развития, наотрез отказываясь сотрудничать с чипом. Ну или мне чипы такие упрямые попадались.

И это еще полбеды. Вторые полбеды – черепно-мозговая, которую меня угораздило заполучить еще в раннем детстве. Меня прилично подлатали, по виду так и не скажешь, но вот общение с чипом было затруднено. Сотрудники НИИ мозга, правда, уверяли меня, что стоит лишь немножко поднапрячься, и барьер будет преодолен. И я им тогда искренне поверила и с усердием взялась за дело.

Как вы знаете, сахарные мои коврижки, перед постоянным вживлением чипа вы проходите обязательную процедуру примерок, по итогам которой вам подбирается максимально подходящий вам чип, которым вам проще всего управлять, с которым вам удается-таки подружиться.

Еще до получения лицензии на писательскую деятельность я подумывала, чем бы мне заняться в этой жизни. Годы обучения бежали, некоторые из моих однокурсников были успешно чипированы, и я никак не хотела отставать и, сцепив зубы, принялась всячески над собой измываться. Я явилась в центр чипизации и доблестно сдалась в умелые руки специалистов. Начались долгие и изнурительные примерки.

Думаю, многие из вас проходили через них, но многие пока не решаются, а кому-то это предстоит в ближайшие дни. У кого-то, возможно, не получилось вживление так же, как и у меня. Наверное, для вас я и пишу всю эту банальную, в общем-то, историю.

Для первой примерки меня подключили к какому-то гигантскому прибору и управляли моим чипом извне. Убедившись в его работоспособности, меня начали обучать взаимодействию со своим новым «другом». Насколько я поняла процедуру, команды чипу отдавались мозгом в точности так же, как любой части тела – руке или ноге. Сложность состояла в том, чтобы отловить сам момент «команды», зафиксировать его в памяти и воспроизвести то же самое уже для чипа – вначале медленно, а затем довести до того же автоматизма, который достигается при ходьбе или написании текста. И вот на этом-то мы с чипом и сломались. Мне никак не удавалось поймать за хвост собственный мозг, заставляющий мои ноги передвигаться, а пальцы – набирать текст на клавиатуре. Мне внутри меня казалось, будто ноги сами принимают подобное решение, как, собственно, и пальцы, будто мозг – всего лишь наблюдатель, а никак не оператор, не центр управления. После долгих безуспешных попыток чип так и оставался в моей голове лишь бесполезным куском наносиликона, который извлекли из меня, в недоумении разводя руками. Сама для себя собственную беспомощность я попыталась списать на давешнюю ЧМТ и пообещала себе потренироваться отлавливать сигналы, исходящие из мозга, но тут же благополучно об этом позабыла, так и оставшись старомодной дамой с экранами, планшетами, клавиатурами и смартфонами.

Успокаивает меня только то, что нас таких много. И пока мир наш адаптирован как к продвинутым, так и к отсталым слоям населения, мы будем продолжать коптить это небо пыльными выхлопами из вентиляторов наших ноутбуков, гремя клавишами, из-под которых периодически придется выгребать крошки, и страшно, до позеленения завидуя тем, у кого с чипами подружиться все-таки вышло. Ибо меня и до сих пор посещают жуткие мысли о том, что и у меня могло бы это получиться, постарайся я чуть настойчивее. Что всему виной моя природная лень, а отнюдь не гуманитарный склад ума, и тем более не ЧМТ.

Ну а вторая причина заключается в том, что я просто боюсь пихать себе что-то в голову.

Катя удовлетворенно потерла ладони и щелкнула пальцами, отключая голограмму с текстом. В виде вводной развлекательной статейки вполне потянет. И рухнула на кровать, погружаясь в чтение первой попавшейся ей записи Меркулова. Текст начинался явно откуда-то с середины, но отыскать исходную тетрадь было трудно – записи не датировались, поэтому Катя нахмурилась, но продолжила чтение, надеясь со временем вникнуть и попытаться разобраться хотя бы в малой части текста.

Согласно первоначальным расчетам, по которым планируется запускать производство пробного образца, переформатирование сознания должно происходить практически моментально. Точнее, для стороннего наблюдателя изменения, произошедшие с испытуемым, не займут, вероятно, и секунды, но вот что переживет в этот миг сознание самого испытуемого, остается пока для меня загадкой. Именно для ее разрешения и набираются контрольные группы в Англии, Индии и Бразилии. Прежде чем запускать прибор в массовое производство, необходимо понимать, с чем нам придется столкнуться и не вызовет ли столь резкое переформатирование массового помешательства. Мы уже чрезвычайно рискуем, начиная эксперимент со столь многочисленными группами добровольцев, однако, мои расчеты не могут дать сбой, слишком много лет было потрачено на их выведение и корректировку.

Согласно имеющимся договоренностям, я буду лично присутствовать при производстве четырех пробных приборов, а также на мне лежит обязанность сформировать группу добровольцев в Советском Союзе. Мы никак не можем остаться в стороне, когда другие страны с такой готовностью откликнулись на наш запрос.

Безусловно, всей правды о целях исследования мы не могли раскрыть даже Индии с Бразилией. Если уж по-крупному, то и из моих коллег, входящих в группу наблюдателей, о целях этих не знает никто. В официальном заявлении говорится об общем снижении уровня агрессии в целом по популяции, что в перспективе прибор благотворно повлияет на развитие общества и взаимоотношения между людьми. Такая размытая формулировка не вызывает лишних вопросов даже у самых высокопоставленных товарищей. В их умах, вероятно, сразу рисуются образы законопослушных и трудолюбивых рабов, покорно переносящих любые изменения к худшему. Закрадись хоть малейшие сомнения в их головы, заподозри они хоть что-нибудь, уж, по крайней мере, Англия точно завернула бы этот эксперимент в самом истоке. И я прекрасно осознавал перспективы и возможные последствия, когда формулировал «показания к применению» прибора и желаемые результаты его работы.

Для краткости во всей сопроводительной документации он обозначается отныне как «прибор ЗАМ-1» – таким образом, наша наука решила прославить его создателя, то есть меня. К началу серийного выпуска название наверняка будет доработано, и ненужная аббревиатура с моим ФИО скорее всего исчезнет, что будет только к лучшему – какая разница, кто именно сумел правильно воспользоваться наработками прошлых лет, чтобы направить их на исполнение самых сокровенных желаний всего человечества?

Далее следовало многостраничное полотно громоздких формул, изредка сопровождавшихся красными и весьма эмоциональными пометками на полях вроде:

Демонстрационная версия, помнить об этом!!!

Пройден тест Тьюринга, вся документация у Озерова

Закон Марцева?! (еще раз все просчитать)

Продублировать на диск

Дать на проверку Казарцеву

На данной фразе Катя вздрогнула и перевела взгляд на основной текст. Она никогда прежде не увлекалась физикой и благополучно забыла всю школьную программу буквально в первый же год учебы в университете на искусствоведа, и все равно формулы показались ей несколько странными. Кто вообще такой этот Казарцев? Тоже физик? Но тот утверждал, что он простой экономист. На вид ему было никак не больше сорока, и к моменту его появления на свет мир уже обрел те формы, что имеет сейчас. Получается, он никак не мог быть соратником Меркулова. Или…? Катя нахмурилась. В последние десятилетия медицина сделала огромный шаг вперед, и как раз после сорока старение организма постепенно притормаживалось. Повсюду говорили о новых революционных открытиях, в перспективе способных радикально продлить жизнь, поэтому и Меркулов нынче отнюдь не считался долгожителем, да и судя по последним его фотографиям, которые Катя сумела накопать в сети, и сам перед смертью выглядел едва ли старше 50. Выходит, Казарцев вполне мог принимать некое косвенное участие в разработках дяди, поэтому именно ему Захар Александрович в итоге и доверил свои старые записи.

Звонить самому Казарцеву Катя не решилась – если он изначально представился соседом, значит, особенного желания распространяться о своей роли во всей этой истории у него не было. А если роль эта все-таки существовала и была сыграна, значит, следы ее легко можно было обнаружить. Поисковик моментально выдал длинную статью про Казарцева Михаила Андреевича, которому на сегодняшний момент и вправду было уже за 100. Он прекрасно сохранился, вероятно, исключительно благодаря тому, что не игнорировал открытия медицины последних десятилетий, а активно пользовался ее достижениями, в отличие от своего соратника. Судя по информации, указанной в словаре, Казарцев получил экономическое образование, и именно к нему в свое время обратился за консультацией Меркулов, давно забросивший на тот момент физику и увлекшийся общественным преобразованием.

Давно забросивший физику? Катя нахмурилась и снова перевела взгляд на открытый разворот тетради. Записи были сделаны еще в годы существования Советского Союза. Имелась вероятность, что комментарии на полях добавлялись уже позднее, но это как минимум свидетельствовало о том, что никакую физику Меркулов не забрасывал и обсуждал свои наработки с Казарцевым. Либо о том, что Казарцев появился в его жизни значительно раньше сроков, упомянутых в статье словаря.

Впрочем, не все ли ей равно? Катя усмехнулась собственной подозрительности. Во всей этой истории ее интересовал всего один вопрос: почему она? Зачем ей нужны кипы бумаг с текстом, добрую половину которого ее мозг просто не в состоянии переварить, а информации из второй половины явно недостаточно для формирования верных выводов о роде деятельности ее дяди. Ну разрабатывал он какой-то прибор, ну собирался тестировать его на группе добровольцев… Судя по всему, как раз в тот момент случился развал Советского Союза, отменились госзаказы и госзакупки, предприятия встали, и собственные эксперименты Меркулову провести так и не удалось. Вот он и переключился на экономику, подружился с Казарцевым и… получается, падение страны, ставшей отдаленной бледной тенью, своего рода слабым предтечей нынешнего отчества, и зародило в дяде стремление все исправить.

Катя пролистнула несколько страниц скучных формул и снова принялась вчитываться в текст.

Согласно этим выкладкам, нестабильность ДНК, спровоцированная туннельным эффектом, заставляет мозг человека работать совершенно иначе, более революционно. По сути, ЗАМ-1 при благоприятном раскладе сможет перевести человечество на новую эволюционную ступень развития. Если только все сложится как нужно. Неделю назад были произведены четыре пробных образца, и три из них сразу же были отправлены в указанные выше страны для тестирования, в соответствие со всеми предварительными договоренностями. Англия и Индия уже подтвердили получение приборов, обратной связи от Бразилии пока нет, и это вызывает у меня некоторое беспокойство. Создание ГКЧП также не добавляет оптимизма ситуации в целом. Поговаривают о предстоящем на днях госперевороте, и это может поставить под угрозу наши исследования, но Озеров отказывается переносить дату начала испытаний на более ранний срок. Мы все еще продолжаем собеседовать добровольцев. Их не так много в условиях нестабильной ситуации в стране. Многие боятся совершать лишние телодвижения, а кто-то и просто не верит в научный потенциал умирающей страны.

Если мы не успеем, это станет провалом дела всей моей жизни.

Следующий блок записей начинался уже на следующей странице. Использовались явно другие чернила, и Катя сделала вывод, что у Меркулова не было ни сил, ни желания освещать мрачные события, повлекшие за собой развал страны и полную остановку производства. Новые записи начинались довольно резко и сухо и мало напоминали дневниковые.

Из отрицательного – наши испытания так и не были стартованы, добровольцев распустили, поскольку и сам институт находится на грани закрытия. Нам всем приходится искать новую работу и никак не в сфере науки. Озерову поступило предложение эмигрировать в США, он зовет с собой и меня, но если бы я куда и подался сейчас, то только в Англию, но оттуда перестала поступать хоть какая-то информация касательно испытаний прибора. Неужели они все поняли и уничтожили его? Эта мысль не дает мне покоя, но ответов даже на официальные запросы руководства пока еще существующего института мы не получаем. Вероятно, они не считают нужным поддерживать связь с погибшей страной, поскольку туннельный эффект не до конца изучен, и последствия его активации как раз и проверяются ЗАМом.

В Индии исследования свернули сразу же – мы не успели перевести им аванс, а сами они не посчитали нужным вложиться в испытания прибора, способного подарить мир и благоденствие всему человечеству. Для них это всего лишь безжизненная теория, формулы на бумаге.

От Бразилии мы получили очень противоречивые сведения, которые вот уже несколько дней не выходят у меня из головы. Самолет с прибором пропал с радаров, находясь прямо над сельвой – всего в нескольких сотнях километров к юго-западу от Рио – и так и не прибыл в аэропорт. Упал ли он в дикие джунгли или был перехвачен самолетом США, которые не так уж и редко появляются в небе над Латинской Америкой? Мы никогда этого не узнаем. Если ЗАМ-1 попадет в лапы ЦРУ, то ни о каких исследованиях в ближайшие десятилетия и речи быть не может. Что пропустила МИ-6, ЦРУ разберет по винтикам и отправит на анализ в Кремниевую долину. Непременно узнает и про английский и индийский образцы, отберет и их. С делом всей жизни и правда пока придется попрощаться. США вряд ли станет афишировать получение столь важной улики против уже уничтоженного СССР. Но уж они-то точно сумеют разгадать принцип действия, попытаться воспроизвести его, расшифровать данные и навсегда наложить запрет на все исследования в этом направлении как у себя в стране, так и по всему миру. Остается надеяться на то, что это всего лишь мои додумки и страхи. В конце концов, сельва дика и безгранична, кто знает… Необходимо придумать правдоподобную версию. В конце концов, последствия туннельного эффекта просчитать пока невозможно, а влезть ко мне в голову им не получится. Если еще и Озеров устоит, тогда можно даже пробовать обращаться к ним за помощью. Нам очень не хватает производственных мощностей. Возможно ли обмануть Кремниевую долину? А почему бы, собственно, не попробовать?

Бразилия, впрочем, не подтверждает информацию о перехвате, что само по себе уже хорошая новость. Куда бы ни пропал тот самолет, пусть даже сгинул в дебрях Амазонки, это для него куда лучшая судьба, чем оказаться в руках ФБР. И это значит, у мира еще остался призрачный шанс, поскольку, судя по отрывочным сведениям, доходящим до нас из Англии, свой образец ЗАМ-1 они пока отправили пылиться на склад, явно не восприняв серьезно наши исследования. У нас еще есть шанс.

Катя отложила тетрадь в сторону. С тех пор прошла уйма лет. Наверняка информация о местонахождении пресловутого самолета давно просочилась и стала достоянием общественности. О каком бы шансе ни писал Меркулов, для него это явно было важно на тот момент. Вероятно, тогда еще Казарцев не заразил его новыми экономическими теориями.

В поисковик полетел неуклюжий запрос «самолет пропал с радаров Бразилия 1991». Информации выпало не так много – вероятно, мало кого эта проблема волновала тогда так же сильно, как Меркулова. Результаты не радовали многообразием. Если точнее, результатов этих почти и не было – так, скудные сводки о перелетах в Бразилию за тот печальный год. Катя хотела было вырубить голограмму и продолжить чтение дядиных записей – уж он-то наверняка постарался выяснить максимум информации о пропавшем самолете, но тут взгляд ее привлекла странная статья в самом низу страницы с результатами поискового запроса. Называлась она, впрочем, вполне буднично «Загадочный культ в дебрях Амазонки».

Катя открыла статью и погрузилась в чтение, совершенно забыв про самолет и изыскания Меркулова. Амазонка, сельва и Латинская Америка в целом давно были ее страстью, и именно туда она время от времени подумывала махнуть даже не для блогерских целей, а так, для души. В нынешних условиях перелет отнимал вряд ли больше часа, и проблема заключалась лишь в подготовке к самой экспедиции – даже спустя все эти годы джунгли оставались все столь же непроходимы. Только это и останавливало Катю от немедленного прыжка в аэротакси: в дебрях сельвы не найти распределительного центра, а в объятиях анаконды бесполезно искать гуманности. Но все же статьи про приключения прочих смелых и хорошо подготовленных туристов она, тем не менее, периодически пролистывала, мечтая и сама когда-нибудь написать что-то подобное. Поэтому результат ее нечаянного поискового запроса так привлек ее внимание.

В статье, написанной несколько лет назад, буднично рассказывалось о том, что джунгли с годами ничуть не поредели ни по части флоры, ни тем более по части фауны. Что оказаться в них все так же опасно – отойдешь на несколько сотен метров вглубь, и никакие достижения цивилизации могут уже не помочь тебе. Хотя, иметь дело с дикими животными все же не так страшно – они предсказуемы и никогда сами не стремятся попасться тебе на пути. В сельве куда опаснее встретиться с остатками туземных племен, все еще изредка встречавшихся в отдаленных уголках планеты и ни в какую не желавших расстаться с привычным им образом жизни. Их не трогали, им позволяли существовать в комфортной для них обстановке, им оказывали помощь и аккуратно вмешивались только в случае крайней необходимости при возникновении конфликтов или жестоком обращении жителей племени друг с другом. Вели учет их численности и знали все племена наперечет. И вот в тех самых дебрях сельвы числилось как раз самое, пожалуй, новое племя из всех существующих. Время его появления там относили к концу 20 века, а если быть совсем точным – самое начало 90-х – 91 или 92 год. Проживало оно километрах в трехстах к юго-западу от Рио – и вот на этом моменте Катя вдруг остановилась и схватила тетрадь Меркулова, пролистывая назад его записи. Самолет, перевозивший тот самый прибор ЗАМ-1, пропал над сельвой как раз летом 1991 года. В нескольких сотнях километров к юго-западу от Рио, поскольку направлялся через Тихий океан. Так тогда власти, вероятно, посчитали безопаснее. По странному совпадению тогда же или чуть позже примерно в той же местности буквально из ниоткуда возникло вдруг совершенно новое туземное племя, решившее освоить новые области сельвы. Судя по статье, дикари прочно там обосновались, никого к себе не подпускают и практикуют странный культ, суть которого уловить не удалось. Намекалось лишь на то, что у туземцев откуда-то взялись предметы обихода цивилизованных людей, как было замечено с дронов, самыми странными из которых показались кресла. Откуда они взялись в дебрях Амазонки, оставалось неясно, впрочем, официальных исследователей интересовал лишь вопрос уживаемости туземцев друг с другом и с прочими племенами, а, пока они не доставляли друг другу дискомфорта, их не трогали и в отправление их культов не лезли. Суть самого культа в статье не разглашалась, да и написал ее один из многочисленных блогеров, который в финальном абзаце сообщал своим читателям, что намеревается лично отправиться в сельву и познакомиться с дикарями. Датировалась статья позапрошлым годом, более свежих статей автор пока не написал.

Катя задумчиво щелкнула пальцами, отключая голограмму. Кажется, теперь она знала, куда направится за дополнительным материалом для планируемой книги.

Глава 3

До глубокой ночи она рылась в интернете в поисках дополнительной информации по снаряжению, необходимому для безопасного пребывания в сельве, наконец, плюнула и устало пробормотала:

– Дядь Валь, помоги, а…

В тишине комнаты тут же раздался старческий надтреснутый голос:

– Чего тебе, Катюха? Давненько что-то ты со мной не болтала.

– Да ладно, всего пару дней. Ты ж знаешь, я к тебе только в крайней нужде.

– Ну да, ну да. Самостоятельная дюже, знаем. Чего стряслось-то?

– В джунгли Амазонки хочу рвануть. Появилась одна идейка у меня. Можешь помочь маршрут проработать и подобрать все необходимое для поездки? Ну снаряжение там, проводника найти. А я пока посплю, глаза слипаются…

– Ну вот, опять не поболтаешь со стариком. Чего ты в этих джунглях забыла-то?

– Ну я же блогер. Пишу статьи о своих поездках, а сама давно уже нигде не была. Самое время сгонять куда-нибудь, мир посмотреть.

– Там же опасно, – проворчал голос из пустоты.

– Вот поэтому я и обратилась за помощью к тебе. Без тебя мне точно не обойтись, сама не справляюсь, – принялась канючить Катя, скидывая с постели плед и заворачиваясь в теплое пуховое одеяло.

– Ладно, иди дрыхни пока, разберемся и без тебя, – буркнул голос и затих.

– Спасибо, дядь Валь, – прошептала Катя, выключая ночник, но никто ей не ответил. – Дядь Валь?

– Ну, чего тебе еще?

– Спасибо, говорю. Ты мой лучший друг.

– Ну да, ну да, только почему-то ты своему другу-то лучшему ни слова не сказала ни про бумаги дяди этого новообретенного, ни про Казарцева…

– Я уже и не удивлена, что ты за мной постоянно следишь, – усмехнулась Катя, прикрывая веки. – Смысл тебе что-то рассказывать, когда ты и так все обо мне знаешь лучше меня самой?

– Ну, поделиться эмоциями, обсудить… разве не так поступают друзья?

– Дядь Валь, давно тебя хотела спросить: а ты правда испытываешь эмоции, как везде пишут, или это всего лишь имитация?

– Будь я человеком, Катька, я бы сейчас точно на тебя обиделся, – рассмеялся голос, – но искусственному интеллекту уровня 3.0 обижаться не положено по статусу. Хотя, если хочешь, я и правда могу все это сымитировать и весьма натурально.

– Ну вот, а говоришь – друг, делиться… – разочарованно протянула Катя, уже почти засыпая.

– Спокойной ночи, мелкая. С удовольствием потрепал бы тебя по голове, если было бы чем, – произнес голос в тишине, нарушаемой теперь лишь ровным дыханием уснувшей Кати.

Таких разговоров за последние пять лет у них было множество, и Катя не раз пыталась выяснить, ощущает ли что-то ИИ 3.0, который исключительно по ее запросу и желанию общается с ней голосом милого старикана дяди Вали – имя тоже выбрала Катя. В нем не было ни капли фальши, и она ощущала подкоркой, что и машина ничего не имитирует, а лишь подтрунивает над своей «внучкой», как тот ее иногда называл.

Цифрового помощника мог в современном мире получить абсолютно каждый. Для бытовых нужд вполне хватало коэффициента машинного интеллекта 3.0, то была максимально возможная планка. Выше этого уровня начинались уже профессиональные мозги, требуемые на производстве и в научной сфере. А выше коэффициента 10.0 пока в принципе ничего не существовало. Тест Тьюринга проходили даже скромные роботы с показателем 0.1 Всем этим множеством локальных программ управляла огромная разветвленная, но при всей своей громоздкости чрезвычайно лабильная и высокоскоростная сеть с высшим коэффициентом из всех возможных – 10.0.

Иногда Катя наталкивалась на старые фильмы, предсказывающие победу машинного разума над человеческим, где роботы в итоге захватывали мир, стремясь либо уничтожить человека, либо полностью подчинить его себе. Вероятно, создатели таких творений, как и все люди в целом, сочиняя подобное, судили исключительно по себе, представляя, что, если им пришлось бы столкнуться с чужеродным разумом, они бы точно попытались стереть его с лица земли. Вот бы поразились создатели подобных антиутопий, если бы дожили до настоящего момента. Последней мыслью, мелькнувшей в безнадежно засыпающем сознании Кати, было воспоминание о пометке Меркулова на полях записей, сделанных явно в 1991 году – «пройден тест Тьюринга».

– Дядь Валь, когда был впервые пройден тест Тьюринга? – прошептала, возможно, уже во сне Катя.

Про историю создания ИИ и его роль в жизни современного общества Катя не знала почти ничего. Она родилась в эпоху, когда все в мире было завязано исключительно на ИИ, все управлялось, все было ему подчинено. Подчинено, разумеется, не в прежнем полурабском человеческом смысле. Как в прошлые века люди искренне полагали, что без воли божией и волос с головы не упадет, примерно ту же власть в века нынешние имел искусственный разум. Вот только в отношении бога и его влияния на окружающую действительность всегда железно действовал принцип антропоморфизма, потому отчасти и не прижилась религия в новом обществе и отмерла на очередном цивилизационном витке, отсохла и отвалилась, как рудимент прошлого. В боге люди все равно так или иначе видели человека – сверхразумного, сверхмилосердного (а кто-то и напротив – сверхжестокого), всемогущего, но все-таки человека – страстного, мстительного, карающего и милующего, интересующегося жизнью существ, стоявших несоизмеримо ниже него самого на лестнице эволюционного развития. Если и существовал где-то в необозримых высотах какой-то вневременной абсолют, создатель всего и вся, вряд ли он хоть в чем-то напоминал собой человека, а потому и описан в понятиях человеческих попросту быть не мог. Поэтому и размышлять на его счет не имело никакого смысла. С машиной ситуация вышла совершенно обратная. Спустя долгие годы стараний человеку удалось, наконец, создать независимый разум, ни в чем не уступающий его собственному, мыслящий самостоятельно и потенциально бессмертный и неуязвимый, поскольку на определенном этапе своего развития – уже на уровне 1.0 – ИИ в зародыше способен был пресечь любую хакерскую попытку покушения на его целостность и работоспособность. И вот уже этот разум, в отличие от воспринимаемого людьми божественного, в полной мере был чужеродным и лишенным субъективности, предвзятости. В условиях отсутствия гормонального фона, жажды выживания, питания и размножения интеллект, изначально построенный на основе нейронных связей обычного человеческого мозга, стал мозгом надчеловеческим, встав сперва вне рамок нашего сознания, а затем и вознесшись над ним.

Процесс шел постепенно, хоть и довольно быстро, и люди успели привыкнуть к факту наличия чужеродного сознания, а, начиная с версии 2.0, ИИ уже самостоятельно занимался собственным развитием и самосовершенствованием, что выглядело в целом довольно логично – в конце концов, человечество тоже эволюционировало всегда только самостоятельно, без помощи инопланетян и богов, как бы кому ни хотелось верить в обратное.

Это было все, что Кате в свое время удалось извлечь из очередной статьи энциклопедии для своей собственной очередной статьи, и она вполне довольствовалась этими сведениями. Судя по той же статье, в первые годы работы над созданием ИИ, машины заставляли проходить тест Алана Тьюринга, согласно которому определялось, в состоянии ли машина имитировать человеческое мышление и ввести тем самым в заблуждение других людей. Первым задокументированным случаем прохождения подобного теста стал некий Женя Гозман, обведший вокруг пальца как раз требуемые 30% тестировщиков. И было это в далеком 2004, а никак не в 1991. Меркулов ошибся? Или Катя недостаточно хорошо подготовилась к написанию давешней статьи?

Утром, едва она только смогла оторвать голову от подушки, как ее встретил скрипучий голос дяди Вали:

– Доброе утро, красавица. Все твои задания давным-давно выполнены, а ты все спишь. Я даже чай тебе вскипятил.

– А вот это лишнее, договаривались же, – сладко зевнула Катя, медленно потягиваясь.

– Знаю, знаю. Тебе претит выглядеть беспомощной барышней с мозговитым роботом в услужении. Но я просто хотел сделать тебе приятное. Ты вчера так устала. Считай, что это просто проявление заботы.

– Ладно, спасибо. Так что там с заданиями-то?

– Начну с последнего. Тест Тьюринга впервые был пройден в 2004 году. Но это, как ты понимаешь, на тот момент была уже просто пустая формальность. На него уже давно никто не ориентировался, поскольку умение обмануть собеседника никак не свидетельствует об осознанности мошенника.

– И это значит…? – Катя спрыгнула с постели и накинула халатик.

– Да ничего это не значит. В реальности ИИ мог появиться когда угодно. Собственно, так и произошло. Появился он гораздо раньше 2004 года. Поэтому и тест Тьюринга твой…

– Мог быть пройден гораздо раньше?

– Даже если и так. Он давно уже не считается хоть сколько-нибудь значимым показателем осознанности процессов, протекающих в электронных мозгах.

– А тогда, в конце 20-го века тоже не считался? – Катя прошлепала на кухню и с нескрываемым теперь уже удовольствием плюхнулась на стул и отхлебнула из кружки горячего чаю. – Спасибо за чай, дядь Валь. Обалденный!

– Тогда, разумеется, тоже многие его критиковали, но при проверке работы машин все равно ориентировались по большей части на него. И прохождение теста Тьюринга в те годы стало бы настоящей сенсацией.

– Хм. Ясно, – Кате не было ничего ясно, но ее мало интересовала эта история. Когда бы не был создан этот пресловутый ИИ, сейчас он прекрасно и бесперебойно работает, ничего большего ей от него и не было нужно. – А с джунглями как дела?

– Все в полной боевой готовности. Можно выезжать хоть прямо сейчас.

– Мда? Спасибо, дядь Валь.

Вчера все закрутилось как-то уж чересчур быстро: Катя вдохновилась странной малоинформативной статьей, вспомнила о своей давней страсти и в одночасье решила мчаться на край света реализовывать мечту о джунглях. А стоило ли в принципе предпринимать столь резкие движения? Она ведь хотела еще полистать записи Меркулова, поконспектировать их для будущего романа, поразмышлять, наконец, начать делать наброски… А никак не лететь в неуютную сельву, полную гигантских комаров и чудовищных анаконд. В конце концов, для этих целей у нее вся жизнь впереди.

Катя допила чай и достала рукоделие: хотелось сначала собрать еще пару украшений, а потом снова приняться за записи. Дядя Валя не встревал: когда-то давно они договорились, что советы он будет давать только по просьбе Кати. Иногда, правда, договоренность эту он грубо нарушал, но только в крайних случаях, где его вмешательство и вправду могло оказаться полезным, но сейчас он и сам, вероятно, решил дать ей возможность побыть одной и подумать над тем, а стоит ли лететь на другой континент непонятно ради чего, когда тут простаивает дело всей жизни ее знаменитого дяди.

Она перебирала бусины, нанизывая их на леску, но мысли продолжали крутиться вокруг записей. За вчерашний день она успела заинтересоваться событиями восьмидесятилетней давности и хотела, по крайней мере, дочитать часть, относившуюся к судьбе пропавшего в Бразилии самолета. Поэтому недоделанное украшение пришлось отложить. Она снова потянулась к тетради, схватив ее за ломкий корешок, дернула со стола, потянув к себе на колени, и в этот миг что-то выпало из нее и, немного покружившись, приземлилось на пол. Какой-то небольшой листок, хранившийся, вероятно, между страницами тетради. Катя наклонилась, подобрала его с пола, развернула, да так и замерла, не успев дочитать короткую записку до конца:

Я, Меркулов Захар Александрович, двадцати семи лет, находясь в здравом уме и твердой памяти, действуя добровольно, без чьего бы то ни было принуждения, решаю свести счеты с жизнью. В смерти моей…

Рука сама дернулась, отбрасывая предсмертное письмо в сторону. Дядя… планировал покончить с собой? Разумеется, он этого не сделал, но тогда зачем же он сохранил эту записку, в которой по сути даже для Кати, еще только накануне начавшей знакомиться с ситуацией, не содержалось никакой принципиально новой информации?

После записки в тетради не содержалось больше никаких записей. Запиской она, вероятно, и заканчивалась. По иронии судьбы Катя начала читать работу с конца. Хотя такой расклад показался ей совсем уж невероятным. Не мог же Меркулов резко прекратить вести записи именно в день предполагаемого самоубийства и не написать более ни строчки. Катя достала убранную в ящик стола пачку тетрадей и пролистала каждую. Даты попадались довольно редко: дядя вел дневники весьма хаотично, далеко не всегда вспоминая о необходимости датировки. В конце концов, это были его рабочие черновики, а не просто дневники барышни прошлых веков. Но и по этим скудным данным Катя имела возможность убедиться в верности своего странного предположения: Меркулов прекратил конспектировать свою работу в августе 1991 года.

Впрочем, у нее оставался еще диск с электронными файлами, который она так и не достала из смартфона. Щелчок пальцами у лица, и Катя принялась за изучение содержимого. И вот уже здесь информация была строго сгруппирована по папкам, правда, обозначались они не годами, а тематикой. И Кате пришлось потратить пару часов на то, чтобы разобраться в датах создания каждой из работ. После пресловутого августа 1991 г. все дневниковые записи обрывались, как и в их письменной версии. Черновиков, которые могли быть написаны позднее, также не обнаружилось. Зато в достатке были официальные публикации в самых разных научных журналах. Их тут был целый вал, но ни одной живой человеческой записи, ни одной пометки, ни одной секретной запароленной папки. Все кристально чисто, выхолощено, как абсолютный дистиллят.

Катя задумчиво почесала переносицу. В любом случае, следовало прочитать все содержимое диска. Если дядя хотел, чтобы она с ним ознакомилась, она это сделает. В конце концов, судя по всему, работа эта имела для Меркулова колоссальное значение, раз он готов был свести счеты с жизнью, когда понял, что никогда не сможет реализовать свои наработки на практике. Может быть, у нее получится понять, что же его остановило, хотя так и подмывало набрать номер Казарцева и как следует его допросить на предмет столь чудного поведения дяди.

– Дядь Валь, – снова позвала она своего единственного постоянного собеседника.

– Опять разбудила старика? – проворчал ИИ.

– Вот представь такую ситуацию: жил себе ученый, работал над созданием какого-то прибора, всю жизнь этому посвятил. А потом вышло так, что всю его работу свернули, не дали провести испытания, опытные образцы прибора уничтожили или отправили пылиться на склад. И ученый так тяжело воспринял этот удар судьбы, что решил покончить с собой. Уже даже письмо прощальное накатал. А потом вдруг передумал и переключился на совсем другую тему, даже в другую научную сферу подался с тем же пылом и рвением.

– Это в какую же?

– Ну был физиком, а тут резко увлекся экономической теорией и начал совершать в ней открытия не меньшие, чем по своей основной специальности.

– И это без образования, без необходимых знаний?

– Ну, знания-то он мог и самостоятельно получить… – протянула Катя. – И все равно это звучит как-то уж слишком из ряда вон что ли… Ты как думаешь? Что с ним такого могло произойти, что такой переворот свершился в его сознании?

– И он совершенно забросил старую работу? Совсем забыл о ней, отложил ее – несмотря на то, что еще недавно был готов покончить с собой из-за невозможности ее продолжить?

– То-то и оно, – кивнула Катя.

– А это точно один и тот же человек? – выдал вдруг дядя Валя.

Катя снова, в который уже раз, перечитала словарную статью, посвященную Меркулову. Краткое упоминание об основном образовании и первом месте работы. Ни слова о разработке прибора, завершившейся вместе с падением СССР, и километровое полотно, посвященное экономическим теориям, столь успешно реализованным Захаром на практике. Играть в детектива не хотелось, это бы отняло уйму времени, а что Катя получила бы взамен? Информацию о хитросплетениях ума и души человека, который хоть и имел огромное значение для мира сегодняшнего, однако, уже умер и мало чем мог помочь Кате как с написанием романа, так и с запланированной поездкой в Бразилию.

– Дядь Валь, так что там со снаряжением? – Катя отключила голограмму, решив заняться более насущными вещами. – Мне вообще стоит туда ехать? Есть шанс, что я останусь в живых?

– Безусловно. В твоем распоряжении будут высококлассные проводники, которые с огромным удовольствием трудятся в этой сфере уже многие годы. Весь маршрут займет не более нескольких дней. Максимум неделю – и ты снова будешь дома, – радостно отрапортовал бодрый старческий голос.

Катя давно перестала задавать себе вопрос о природе возникновения этого голоса. От физических динамиков индустрия машинного разума избавилась лет около двадцати назад, и звук, рождаемый любой из форм ИИ, в чем-то имел природу голограммы – был скорее иллюзией звука, чем самим звуком как таковым. Впрочем, и нынешняя голограмма мало чем напоминала своих предтеч эпохи капитализма. Строго говоря, разумеется, ей нужен был некий источник, испускающий фотоны, но он мог быть сколь угодно крошечным и располагаться где угодно, скорость света позволяла голограмме при этом всегда возникать именно там, где ее запрашивал пользователь – перед глазами, на полу, на потолке – для ее существования не требовалось ни экранов, ни рамок, ни даже проекторов. Электронное устройство скорее посылало некие импульсы электромагнитному полю, в котором и возникало бестелесное изображение, столь же легко подчиняющееся прикосновениям и прочим манипуляциям пользователя, как и гораздо более громоздкий и менее функциональный сенсорный экран, все еще находившийся в ходу у любителей ретро.

Со звуком была схожая история. Звук исходил не из телефона на столе, не из динамиков монитора компьютера и даже не из чипа в мозгу у тех, кто шел на его вживление. Они лишь отдавали команды электромагнитному полю, и оно безмолвно подчинялось, рождая словно бы из ниоткуда картинку и звук. Оно способно было имитировать и запахи, но такая услуга редко пользовалась спросом, большинство предпочитали запахи натуральные, а голограмму и звук использовали в сугубо утилитарных целях – общение с ИИ, прослушивание музыки, просмотр фильмов, поиск информации. Для ужина при свечах использовались самые обычные свечи без всяких там голограмм, запахов плавящегося воска и звука потрескивающего пламени. Такие иллюзии были популярны в первой четверти 21 века, но к настоящему моменту безнадежно устарели. Впрочем, и само понятие моды успело устареть. Каждый жил так, как хотелось только ему, и его потребности удовлетворялись в той же мере, как если бы такой запрос исходил от большинства населения планеты.

– Всего неделю? – пробормотала Катя. – Маловато. Впечатлений хочется все же чуть больше. Поездить бы по стране, пообщаться с людьми. Если я хочу написать что-то годное… Слушай, а трейлер ты мне сможешь достать? – осенило вдруг Катю в одночасье, и она расплылась в довольной улыбке.

Глава 4

– С трейлером куда удобнее будет отправиться в Англию или Индию. Там ты тоже еще не была, – менторским тоном пробубнел дядя Валя. – Тем более, что и там твои приборы пропали без вести. Правда, уже после приземления и доставки в НИИ.

– Чтооо?! – едва не поперхнулась от такой наглости Катя. – Ты за мной подсматриваешь что ли?!

– Старческое любопытство, – усмехнулся ИИ. – Или машинное, если такой вариант тебя злит чуть меньше. Одним словом, заинтересовали меня эти записи не меньше тебя, вот и порылся в сети немного. Правда, информации исчезающе мало, но для наживки достаточно, пожалуй.

– И что же с приборами произошло там? У Меркулова об этом вообще-то ни слова!

– Ну, это потому что приборы там благополучно доставили по месту назначения, о чем и доложили в СССР, а уж только после этого и началась вся эта катавасия. В Англии прибор был похищен спустя несколько дней – предположительно сотрудником НИИ. Но поскольку заказ от Союза отменился, никто и не почесался разыскать его. А вот в Индии – после отмены заказа – прибор перекочевал в ашрам к какому-то влиятельному гуру, и на этом след его затерялся: абы кого вайшнавы в тот ашрам не пускают. Да и, опять же, никого эта история на тот момент уже не интересовала, в мире было полно других проблем.

– Англия слишком близко, – помотала головой Катя. – И куда я там поеду?

– На родину Битлз, – продолжал настаивать дядя Валя. – Лондон, Ливерпуль. Тебе же нравилась их музыка, разве нет?

Катя лишь махнула рукой:

– Нравилась. И нравится. Но мне хотелось бы впечатлений посерьезнее.

– Индия! Чем не вариант? Если так хочется путешествовать именно на трейлере, можно двинуться прямиком из дома. Займет уйму времени. Впечатлений получишь массу. И никуда не нужно лететь.

– Трейлер ведь можно достать и в Бразилии, там же еду со снаряжением забрать из распредцентра. Ты уже разместил заказ?

– Пока только подобрал позиции, – голос машины звучал совсем уж угрюмо.

– Дядь Валь? Ну ты чего, а?

– Опасно в этих твоих джунглях. Решит на вас анаконда напасть, никакой проводник не спасет. Плюс насекомые эти чудовищные – отложат личинки тебе прямо в голову. Я насмотрелся видеоотчетов других отчаянных туристов!

– Я все прививки сделаю, буду каждый день инсектицид колоть. Да и… со мной же все время будешь ты, а? Ты же меня подстрахуешь. Если потребуется, вызовешь подмогу. И анаконду заметишь быстрее любого проводника. Разве нет? С тобой мне нечего бояться. И еще. Я тут подумала… раз уж у меня будет трейлер и куча распредцентров по пути… почему бы мне не прокатиться по всему континенту, а? Посмотреть на США, Мексику, Перу, наконец. Я же там тоже никогда не была. А по пути продолжу писать путевые заметки и роман начну.

– Сумасшедшая, – коротко бросил ИИ.

– Ну а чего мне бояться, в конце концов? За рулем будешь ты. Заодно подучишь меня искусству вождения – времени будет вагон. Не думаю, что надо брать что-то из дома – на месте сориентируемся по погоде и заглянем в ближайший распредцентр. Что скажешь?

– Я просто развожу руками, – послышался недовольный голос дяди Вали. – Но что уж с тобой сейчас поделаешь.

– А я прыгаю тебе на шею и визжу от восторга, – улыбнулась Катя. – Забронируй мне место на завтрашний рейс до Нью-Йорка, а я пока почитаю, – и она взяла одну из тетрадей Меркулова.

Наконец-то, получен ответ и от Индии: они согласились стать четвертой контрольной группой, но выдвинули очень странное условие – изготовить прибор по их спецзаказу. Дескать, после положенного курса испытаний он будет передан в ашрам Ришикеша, а потому видом своим не должен нарушать общую гармонию внутреннего убранства. Лютый бред, но наши согласились на эти дикие требования, тем более что им это почти ничего не стоило. Меня, конечно, настораживает, что рабочий прибор спрячут подальше от людских глаз, но, если испытания пройдут успешно, нам уже будет все равно. Мы наладим массовое производство, и опытные образцы станут историей и только.

Ришикеш… Невероятное, конечно, совпадение. Но всякое, разумеется, бывает. Практически прямо из моих рук прибор отправится туда, где когда-то 23 года назад… Англия ведь тоже стала единственной из западных держав, кто откликнулся на наш запрос. От всех прочих мы получили категорический отказ или и вовсе ледяное молчание. У них, скорее всего, свои причины для согласия на эксперименты, но нам до этих причин нет никакого дела, важно, чтобы эксперимент в принципе стартовал, потом все остальные причины отойдут на второй план.

Сегодня в лабораторию прибыли части интерьера ашрама для подгонки под них прибора. Вместе с ними пришла и самая обыкновенная рама, нестандартного, впрочем, размера. Не знаю, зачем им еще и она, тем более что на ней нацарапано что-то неразборчивое, но заказ есть заказ. Придется один из приборов подгонять и под это недоразумение. Никак не могу справиться с волнением. Я уже взрослый человек, пора острого фанатизма давно позади, а все равно трясутся руки, и тело покрывается холодным потом. Возможно, их руки никогда и не касались конкретно этих обыденных вещей, но они их видели, они проводили долгие часы в том помещении. Мне достаточно уже одного этого. В НИИ никто не знает о моем детском увлечении и тем более о том, что оно и сейчас получило свое продолжение. На дворе эпоха гласности, западная музыка звучит отовсюду, но они останутся только со мной только в моем мире, в моей голове. И ничьи грязные руки, языки и помыслы не посмеют их коснуться.

Черт побери, как же лицемерно все это звучит. Я стремлюсь изменить природу человека, я иду для этого на все, разработка Озерова и Марцева даже тест Тьюринга прошла, впрочем, без этого нам бы не удалось создать опытные образцы, без нее нам и новый мир не построить, а человечество при этом по-прежнему представляется мне ненавистной серой биомассой, от которой я шарахаюсь, чьего общества я всеми силами пытаюсь избежать. Рядом только Озеров и Казарцев. Только благодаря им у меня все получилось. Хотя действительно ли получилось, покажет лишь время. Миша наблюдает за всем издалека. Он пока доучивается, и ему просто интересны наши разработки, любопытно, будет ли все это иметь успех. Но если да, в будущем мне обязательно потребуется помощь грамотного экономиста, и без Казарцева тогда уже не обойтись. Озеров заявляет, что для наших амбициозных целей текущего уровня ИИ явно недостаточно, и сутками пропадает в институте за ЭВМ. С его замом – главным программным разработчиком нашего НИИ, Марцевым – я знаком только шапочно. Говорят, он настоящий гений – из тех, что нынче уже не рождаются. Что именно его идеи легли в основу того электронного мозга, что уже прошел тест Тьюринга – первым на планете. Впрочем, ридберговские атомы обеспечил им я, задача Марцева – их трансформация и дальнейшее обучение нейросети. По словам Озерова, невзирая на все успехи, зам его настроен весьма скептически, но от работы не отказывается. Нам остается только надеяться.

Я же ощущаю чудовищную усталость. Путь еще только начат, а мне все кажется, что мы близки к завершению в том или ином смысле. Сейчас самое подходящее время для эксперимента: в стране стартовали радикальные преобразования. Еще несколько лет, и достижения Союза будут забыты и выброшены на свалку. Пока люди помнят хоть что-то хорошее, пока и готовы к свободе, и боятся ее, в головах их царит хаос, а ничего не может быть оптимальнее такого состояния. Хаос проще всего структурировать и направить в необходимое русло. Если у нас только получится.

Сборы заняли совсем немного времени: покидать вещи первой необходимости в небольшую дорожную сумку, и можно ложиться спать. Вылет завтра в полдень, а до аэропорта надо еще было добраться. Правда, с нынешними скоростями на это уйдет не более десяти минут – аэротакси тоже умеют по-настоящему разгоняться. Да и Катя жила всего в нескольких сотнях километров от ближайшего аэропорта. Сущая безделица.

Оповещать об отъезде кого-то нужды не было: подругам она позвонит из такси, а никого ближе у нее давно уже не водилось. По сути, самым близким ей существом был ИИ 3.0 «Дядя Валя», а он ехал с ней. Он теперь навеки с ней. Ему даже физический носитель не потребуется, если с Катиным смартфоном вдруг что-то случится. Он найдет способ, как через спутник выйти на ближайшее устройство и оказать ей помощь.

Родители погибли всего несколько лет назад. Оба были вулканологами – так когда-то и познакомились. Как только представилась возможность присоединиться к миссии на Юпитер для исследования поверхности, они не задумались ни на секунду. С тех пор прошло уже несколько вполне удачных миссий, и космические корабли начали вылетать за пределы солнечной системы, вот только самая первая завершилась трагически. Уже на стадии приземления повредился двигатель, и часть миссии погибла, даже не ступив на поверхность гигантской планеты. Среди них оказался и отец Кати. Мама же упала в обвалившийся под ногами кратер вулкана. Остатки группы смогли героически вернуться всего на одном двигателе. И с тех самых пор в своем доме Катя осталась совершенно одна.

Она часто задумывалась, как же так вышло, что оба ее родителя – выдающиеся научные работники – произвели на свет такого расслабленного сибарита-гедониста, как она. При несомненном литературном даре Катя продолжала из года в год пробавляться статейками на тему путешествий и даже не мечтала о большем. Если бы не свалившееся буквально из ниоткуда диковинное наследство не менее диковинного дяди. Отчасти как раз воспоминания о гибели родителей заставили Катю сделать выбор именно в пользу Амазонки и трейлера, а отчасти – осознание собственной ничтожности, особенно на фоне столь выдающегося родственника. До отхода ко сну она вполне могла провести праздно около получаса – чтобы не вставать наутро с чугунной головой, и Катя вызвала голограмму, принявшись надиктовывать текст новой статьи.

Румяные мои персики!

Не знаю, получится ли у меня выходить на связь в ближайшие месяцы. Боюсь, как бы не пришлось забросить блог на некоторое время, поскольку я отправляюсь в длительное и, как я надеюсь, полное опасностей путешествие. Я хочу пересечь на трейлере весь американский континент с севера на юг! У меня давно вызревали мысли о чем-то подобном, но я все не решалась. В конце концов, даже в наше абсолютно безопасное время, в нашу эпоху полного отсутствия преступлений и царящей повсюду открытости и взаимовыручки, все равно нет-нет да и случится прилив адреналина: а вдруг? А что если…? Что если что, собственно?

Что если где-нибудь у подножия Анд еще затесались не вполне цивилизованные граждане нашей общемировой коммуны, лишь формально и по собственному желанию продолжающие причислять себя к той или иной нации или культурной формации? Что если где-то существует не зарегистрированное дикое племя, сохранившее враждебность к чужакам и людоедские замашки? Что если где-то по дороге мне перестанут попадаться распредцентры, и я не смогу добыть себе пищу и все необходимое для продолжения пути? В конце концов, что если на том континенте не столь сильны общинные умонастроения?

Я отдаю себе отчет в бредовости моих страхов. В наш век открытости и прозрачности все очаги дикарства давно посчитаны, внесены в реестр, за ними ведется наблюдение, по необходимости специально обученные люди аккуратно вмешиваются с целью погасить конфликт и избежать кровопролития. С нынешними-то техническими возможностями тотальную слежку можно было бы устроить за всяким, и только наш гуманизм и полное доверие друг другу освобождает нас от этих страшных ментальных пережитков прошлого. Но в момент любой непредвиденной опасности один только щелчок пальцев способен исправить ситуацию – вмешается твой личный ИИ, либо подключится центральное облако, и проблема будет решена. То ли это банальный первобытный страх перед неизведанным, заставляющий до последнего сомневаться, даже когда нога уже занесена над трапом самолета.

Все вы, наверное, знаете, мои черешенки, что родители мои погибли как настоящие герои в попытке постичь это самое неизведанное, структурировать его и поставить на пользу не просто всему человечеству – всей вселенной. Их гены слишком долго спали во мне, заставляя собирать бусики, сгребать с вешалок распредцентра красивые платьишки и беспечно цокать каблучками по мобильной дорожке, а пальцами – по клавишам ноутбука, набирая бесчисленные статьи для удовлетворения вашего туристического любопытства. Не все даже в наш свободный и открытый век высоких скоростей осмеливаются путешествовать. А для кого-то путешествия в рамках нашего скромного шарика перестали быть интересны: и вправду, какая может быть Антарктида, какой там остров Херд, если можно запросто сгонять на Нептун исследовать недавно обнаруженную там загадочную форму жизни? А кто-то – наоборот – не выходит из дома, периодически радуя нашу общемировую коммуну шедеврами музыки, живописи или литературы… Впрочем, не будем о грустном. Для таких, как вы, мятные мои карамельки, я и веду свой блог, и, если меня не проглотит анаконда, а голову мою не насадят на кол дикие племена у подножия Анд, я еще обязательно дам о себе знать.

Сладких всем снов, а у меня завтра самолет до Нью-Йорка. И пожелайте моему трейлеру ровных дорог!

Наверное, еще долго Кате не удастся осмыслить те 7500 км/ч – неощутимую скорость вознесшего их ввысь самолета. Для большей безопасности пассажиров иллюминаторы в салоне задраивают, но находятся смельчаки, которые любят посмотреть, как под ними проносятся облака и города. В прежние годы даже истребители не способны были разгоняться до таких цифр, и все равно летчики испытывали на себе чудовищную перегрузку. Сейчас все это компенсируется имитаторами гравитации в салоне, и летать стало намного комфортнее, чем в прошлом столетии, но аэрофобов меньше не стало. Что ж, для них существуют регулярные рейсы наземного и морского транспорта. В конце концов, дорожная романтика – один из лучших лекарей. Иногда и даже зачастую дорога становится целью, а не только лишь путем к ее достижению. Именно поэтому Катя и сама затеяла всю эту историю с трейлером, хотя могла запросто за тот же самый час оказаться уже в Рио. Кто-то исследует вулканы на Венере и таинственные формы жизни на Нептуне, кто-то создает гениальные произведения искусства, кто-то развивает медицину, приводя человечество все ближе к бессмертию, а кто-то… просто наслаждается всеми достижениями науки, техники, мысли и гуманности и пытается хотя бы не ударить в грязь лицом, принося пусть и крошечную, но все же пользу.

Катя не успела как следует распробовать имбирный чай на борту и прочла всего несколько страниц недавно вышедшего романа, как объявили о приземлении. Впервые в жизни она ступала на землю американского континента. О точном маршруте поездки Катя не задумывалась, зная, что ИИ все организует ей в лучшем виде. Она лишь поставила ему задачу сформировать оптимальный маршрут по самым интересным местам США и далее на юг до Бразилии. Стартовать планировалось прямиком из Нью-Йорка – после посещения местного распредцентра и получения во временное пользование трейлера.

Английского Катя не знала, как не пыталась в свое время освоить его, хотя он давно перестал быть международной формой общения, ИИ-переводчики прекрасно справлялись со своей функцией, и языковой барьер не ощущался ни в одном из уголков планеты. Поэтому ей всего лишь потребовалось щелкнуть пальцами у лица, и возникшая тут же голограмма деликатно наложилась на все надписи на английском, имитируя окружающий фон вот только уже с полностью переведенными фразами. Ближайший распредцентр располагался в нескольких километрах езды от аэропорта, и, покинув терминал, Катя запрыгнула в вызванное дядей Валей аэротакси. Трейлер и все необходимое для поездки он также заказал заранее еще из России, оставалось только в окне выдачи назвать вечно улыбчивому роботу номер заказа, и вон он уже проводил их на склад, где стоял новенький сверкающий хромом трейлер.

– Все снаряжение я загрузил внутрь, – бодро отчитался робот и задорно помахал им шарнирами. – Приятной поездки по территории бывших Соединенных Штатов!

Катя распахнула дверь трейлера и с сомнением заглянула внутрь. Дядя Валя никогда не ошибается, и на этот раз он попал прямо в точку: интерьер дома на колесах был выполнен под светлое дерево, слева от входа располагался небольшой холодильник, чуть дальше – буфет и просторная двуспальная кровать с высоким матрасом. Прямо была кухня – самая настоящая, полноценная, с мойкой и шкафчиками, а правее, ближе к водителю размещался стол с креслами и даже небольшой уютный диван.

– Обалдеть, – пробормотала Катя. – Да здесь на всю жизнь поселиться можно! Представляю, в какую сумму мне бы это обошлось, задумай я подобную поездку лет сто назад!

– В те годы, – будничным тоном пробубнел проснувшийся дядя Валя, – такие поездки могли позволить себе очень немногие. Одна только аренда трейлера на такой длительный период обошлась бы тебе в несколько месячных зарплат, если бы ты такую зарплату вообще смогла получить. А чтобы купить конкретно эту модель, тебе пришлось бы влезть в кредит до конца жизни.

Катя поморщилась. Из курсов истории и экономики она, разумеется, прекрасно знала определения терминов «зарплата», «кредит» и «деньги», более того, она даже имела некое смутное представление о том, что это такое на деле, а не в виде букв на экране, поскольку человечеству удалось избавиться от этих устаревших пережитков прошлого не так и давно. По меркам истории – словно бы еще только вчера. Тот же Казарцев застал время, когда он получал зарплату и вынужден был платить деньги за все причитающиеся ему по закону вещи, абсолютно необходимые для продолжения жизнедеятельности. Нынешнему поколению тех, кто родились и выросли в эпоху, свободную от денег, казалась дикой сама мысль о необходимости платить, чтобы продолжать жить, и чем больше ты заплатишь, тем длиннее и качественнее будет твоя жизнь. Чем больше у тебя в кармане или на счету будет этих пресловутых денежных знаков, тем ты значимее в глазах общества. Катю передергивало от одной мысли, что еще совсем недавно человечество жило по законам диких джунглей и считало такое положение вещей не просто нормальным, а единственно возможным, и даже готово было с оружием в руках защищать свои привилегии. А вот поколение Казарцева наверняка до сих пор не могло поверить своему счастью и еще просыпалось по ночам от кошмаров о том, что прежние времена вернулись, а нынешняя радужная утопия разрушена и растоптана теми, кто снова захотел себе привилегий, яхт, дворцов, золотых унитазов и власти. Возврат к прошлому был принципиально невозможен, каждый в обществе понимал это, хоть далеко не каждый и знал причины как этой невозможности, так и странной уверенности в ней.

Катя прошла в переднюю часть трейлера и плюхнулась на диван.

– Маршрут построен, ты можешь садиться за руль, – послышался голос ИИ.

– Что, прямо вот так сразу? Может, я хоть осмотрюсь пока? Ну вещи там разложу, – и Катя махнула головой в сторону лежавших на полу пакетов.

– Хорошо, начнем обучение на трассе. Сейчас автомобилями пользуются не так часто, там у тебя будет возможность набить руку. Главное – не покалечить наш чудесный трейлер.

– Перехватишь у меня управление в случае чего, делов-то, – буркнула Катя и принялась копошиться в пакетах.

Скоропортящиеся продукты предусмотрительный робот сразу положил в холодильник, остались только крупы, консервы, одежда, бытовая химия и снаряжение для путешествия по джунглям. Они не стали делать слишком больших запасов, построив маршрут таким образом, чтобы по пути заскочить еще в несколько распредцентров. И к обеду трейлер стартовал из склада нью-йоркского распределительного центра на запад прямиком к тихоокеанскому побережью.

Глава 5

Ее тянуло сразу начать делать заметки, едва только трейлер вырулил на почти пустое шоссе. Слева и справа от дороги простирались не вполне привычные для старой Америки совсем еще молодые, но уже бодро рвавшиеся ввысь леса – лиственные, хвойные, смешанные. Рощи, кущи, перелески… До города было всего несколько десятков километров, на аэротакси путь не занял бы и пяти минут, но трейлер, способный разгоняться всего лишь до 250 км/ч, ехал медленно и в некотором смысле основательно, словно бы оставляя свой след на пустынном шоссе, а скорее – просто позволяя Кате осмотреться, впитать в себя мир нового континента.

Из старых фотографий Катя неплохо представляла себе, как выглядел Нью-Йорк прошлых лет – узкие трассы, зажатые в тиски бесконечно высоких небоскребов. За это город любили и ненавидели одновременно. И с этой особенностью расставаться жителям было сложнее всего. С рождением общемировой коммуны культурологически страны и нации так или иначе все равно сохранили свою идентичность, хоть государственные границы и были стерты не только физически, но и в умах людей. Многие пожелали сохранить облик своей родины в первозданном виде, кто-то даже отказался переезжать из квартир в небоскребах в куда более приятные и комфортные домики на природе. В результате исторические центры, представлявшие определенную культурную ценность, были сохранены. Таких, правда, во всем мире нашлось не так много, и на общую картину расселения они никак не повлияли. В общей своей массе люди без тени сожаления расстались с халупами в многоэтажках да и с самими многоэтажками. Города как таковые вообще ушли в прошлое за исключением редких туристических достопримечательностей прежних лет. Тем интереснее было неспешно ехать в трейлере, развалившись на диване, и наблюдать за проплывающими мимо небоскребами, в которых все еще продолжали жить люди. Катя исколесила почти всю Европу, побывала в некоторых областях Африки, летала даже в Китай и Японию. В последних двух не сохранилось ни одного небоскреба. За долгие годы тесноты люди впитали в себя ненависть к этим коробкам, а потому при первой же возможности уничтожили их все до единой. В конце концов, почти совершенно безлюдные прежде земли Сибири позволяли свободно расселить в них и довольно внушительное население бывшего Китая. Никто больше не воспринимал это как покушение на имперскую собственность, все стремились лишь к свободе, покою и знанию.

По этой причине небоскребы Катя видела впервые в жизни, и у нее захватило дух от их безмерной высоты, хотя тоже сохранившаяся до сих пор в Арабских Эмиратах башня Бурдж Халифа, оставляла даже эти высотки далеко внизу. Но когда еще доведется побывать в Эмиратах? А Нью-Йорк – вот он, огромный и удивительный. В нем больше не было шума, пробок, не замолкающих воплей сирен и надсадного гогота негров. Он не то чтобы опустел, а словно бы остепенился, перестал спешить, гнаться за давно потерявшей свою ценность американской мечтой, словно бы достиг всего, к чему стремился, и почивал на лаврах – в самом прекрасном значении этой весьма двусмысленной фразы.

Катя щелкнула пальцами, и перед глазами ее ожила голограмма. Она повела пальцем, выбирая функцию камеры, и тут же вызвала выбранный в списке контактов номер. Через минуту перед ней всплыла заспанная фигура Казарцева.

– Катя, сейчас пять утра! Что-то случилось? – взволнованно пробормотал он, прикрывая ладонью неконтролируемый зевок.

– Я в Нью-Йорке, Михаил, – мечтательно протянула Катя и протащила пальцем голограмму на 360 градусов вокруг себя, позволяя собеседнику как следует рассмотреть окружающую реальность.

– Что-то случилось? – брови Казарцева озабоченно сдвинулись к переносице. – Хотя… понимаю, разница во времени. Вы наверняка не учли ее.

– А, да, извините, – моментально нашлась Катя и виновато опустила глаза. – Можно перезвонить вам позже?

– Да ладно уж, ерунда. Я нигде не работаю и имею возможность отсыпаться круглыми сутками. Заслуженный отдых, понимаете ли.

– Решила махнуть в Америку. Прокатиться на трейлере по всему континенту. Надоела дорожная суета.

– Захотелось дорожной романтики? – мягко улыбнулся Казарцев, поднимаясь с постели и направляясь на кухню.

– Я начала читать записи Меркулова, – резко сменила вдруг тему Катя. – Насколько я поняла, вы были посвящены во все его исследования. И наверняка в курсе существования прибора ЗАМ-1, про который он много писал до августа 1991 года. Эта его разработка… она вообще никак и ни в чем не проявила себя? Он просто положил ее на полку? А то ведь все его записи только о ней. Интересно было бы узнать, что с ней стало.

Казарцев как-то странно пожал плечами и криво усмехнулся.

– Я не физик и в таких вещах понимаю слабо. Знаю, что он был очень увлечен идеей создания искусственного интеллекта. Захар считал, что только машинный разум способен вывести наш род на новый виток эволюции, сделать из нас принципиального нового человека, вытравить из нас джунгли.

– Джунгли?

– Ну, соперничество, борьбу за территорию, самку или самца, жажду накопления, преклонение перед сильным, презрение к слабому, желание иметь больше других и все в таком духе. Он был убежден, что все это наносное, не имеет отношения к инстинктам и вполне может быть скорректировано. Он верил в человечество.

– И он не ошибся!

– Ну, по большому счету, да. Все его прогнозы так или иначе оправдались. Именно ИИ и помог нам создать тот мир, что ты видишь сейчас за окном своего трейлера. Кстати, как тебе Нью-Йорк?

– Поразительно. Такой тихий, уютный и спокойный при всей внешней громадности, величии и беспокойстве. В прежние времена я бы точно не смогла в нем существовать. Утонула бы в людском море.

– Ты нынешняя – нет. Но живи ты в то время, ты была бы адаптирована к тем условиям и не считала бы их чем-то дискомфортным для себя. Или, возможно, считала бы, но других условий вокруг просто не было.

– Но как же? Сельская местность существовала и тогда.

– Только на работу тебе бы все равно приходилось мотаться в Нью-Йорк, Москву, Челябинск или любой другой крупный город. Ты смирилась бы. Подавила бы в себе эти потребности ради возможности купить все необходимое.

– Мерзкое время было, – тряхнула головой Катя. – Не хочу даже думать о нем. Так, значит, говорите, информацию про ЗАМ-1 найти сейчас будет нереально?

– По крайней мере, у меня ее точно нет.

– А вы знаете человека по фамилии Озеров? Он неоднократно упоминается в записках дяди.

– Кажется, руководитель его лаборатории. Он давно умер, если ты об этом. А с наследниками я не знаком.

– Можете попробовать найти их для меня, а? Я бы, честное слово, провернула все это и сама – ну не без помощи своего ИИ 3.0, разумеется, но вам, мне кажется, проще будет найти с ними общий язык. Вы все-таки его давний друг, многолетний соратник. Они о вас наслышаны, а я для них никто…

– Хорошо, – обреченно вздохнул Михаил. – А вообще я уже бывал когда-то в Америке. Давненько, правда. Шумная и суетная страна даже сейчас. Но в ней ты всегда сам по себе, даже посреди огромной толпы, даже если ощущаешь себя ее частью. И это мне всегда особенно нравилось здесь. Ты уже составила маршрут?

– Да, еду до тихоокеанского побережья, а потом вниз вдоль хребта до Мексики и в Колумбию, Перу, Бразилию… – на этом месте Катя осеклась, не зная, стоит ли посвящать Казарцева в подробности этой главной цели своей поездки.

– Роскошно, – одобрительно хмыкнул Михаил. – Я бывал только в Нью-Йорке и Техасе. Негусто, но для впечатлений мне хватило и этого.

– Если вы не против… я бы звонила вам иногда, показывала дорогу, как мы продвигаемся и вообще.

– Хоть каждый день! – с радостной готовностью отозвался Казарцев. – Я буду очень рад. О, а вот и Эмпайр-Стейт-Билдинг! Можете притормозить? – Михаил с восхищением воззрился на видневшийся впереди небоскреб.

Его сохранили и поддерживали в первозданном виде, хоть он и давно уже перестал выполнять свою прежнюю функцию офисного здания, превратившись частично в музей, частично – в нечто вроде ДК на современный лад. Катя задрала голову вверх, любуясь острым шпилем, а потом тряхнула белокурыми прядями:

– В деревне лучше. Не представляю, как здесь вообще еще можно жить!

– Жизнь в крупных городах до сих пор имеет свои преимущества.

– Не сейчас, – отмахнулась Катя. – Я за час долетела с одного континента на другой, а когда доведут до ума телепорт…

– Безусловно, – не стал спорить Казарцев, – но кому-то просто необходимо это чувство локтя, эта толпа, окружающая тебя со всех сторон. Несмотря на все достижения эволюции, мы все еще остаемся социальными животными.

– Общаться можно и с помощью голограмм, – продолжала возражать Катя.

– Голограмму не обнимешь, не похлопаешь ее по плечу, не погладишь по волосам.

Крыть было нечем, и Катя лишь дернула плечом, вновь задирая голову вверх.

– Наверное, надо было пригласить в поездку вас. Вы поди тоже дома засиделись, раз заводите такие речи про чувство локтя…

– Да ну что ты, мне вполне достаточно будет твоих звонков и репортажей с места событий. Я уже давненько предпочитаю свою привычную кровать и своего Захара.

– Захара? – удивилась Катя.

– Так зовут моего ИИ 2.8. Отчасти в честь Меркулова, – предупредил он назревший было у нее вопрос, – отчасти в честь слуги Обломова, – и усмехнулся. – Я его так и кличу каждое утро: Захааааааааааар! Очень меня это веселит. А он мне подыгрывает.

– Да полно вам дурить, барин, – послышалось на заднем фоне чье-то глухое ворчание, и, заслышав его, Катя оглушительно расхохоталась.

– Кто чей барин – это еще под большим вопросом, – покачал головой Казарцев. – Прокатитесь до Таймс-сквер, а? И Рокфеллеровского центра…

– Мы и к статуе хотим заскочить, прежде чем махнем по шоссе в пустыню. В парк, на Бродвей…

Они колесили по Нью-Йорку до глубокой ночи, пока все здания не покрыла сеть разноцветных неоновых огней, которые здесь до сих пор так сильно любили. Михаил несколько раз отключался, но потом звонил опять, и они с Захаром на два голоса восхищались неизменным обликом города, в котором стало лишь меньше транспорта и людей, а в остальном он почти ничем не отличался от себя прежнего. На ночь мотор заглушили, и Катя провалилась в глубокий сон, а наутро уже строчила первый отчет для своих подписчиков, прихлебывая обжигающее какао. Казарцев снова был на связи – за вчерашний день как-то так сложилось, что Кате было с ним веселее, да и ему в его пенсионерской жизни было чем заняться и где напитаться впечатлениями. Если у него появлялись дела, он отключался, вежливо извинившись, но по возможности вновь возвращался на связь даже в транспорте или идя по улице. Эта поездка захватила его не меньше самой Кати, хоть об истинной цели он и не догадывался. Пока Катя дописывала статью, допивая горячий шоколад, он успел переговорить с родней Озерова. У них действительно оставались какие-то бумаги, переданные отцу его заместителем. Фамилии этого коллеги они не знали, бумаги хранили на чердаке и даже не заглянули в них. Никаких распоряжений касательно этого вороха отец им не давал, поэтому они с радостью согласились избавиться от ненужных документов и тут же отправили их Казарцеву курьером. И уже к обеду, когда трейлер покинул пределы Нью-Йорка и выехал, наконец, на открытую местность, разгоняясь до 100 км/ч, бумаги были у Михаила. Он решил разобрать их вечером, когда мотор снова заглушат, и Катя отправится ужинать и спать.

Наверное, именно ради такого тихого ничем не прерываемого шороха шин по безлюдной трассе Катя и решилась на эту поездку. Слева и справа абсолютная пустота, ни деревца, лишь выжженная на солнце трава, впереди маячат холмы и предгорья, вокруг ни единой машины, ближайший населенный пункт в сотнях километров, трейлер до отказа забит всем необходимым, а единственный человек, нарушающий ее восторженное уединение, находится за много тысяч километров от нее на другом континенте и всегда может быть выброшен из трейлера одним нажатием кнопки смартфона.

Пушистые мои зайчата!

Америка прекрасна. И хоть путешествие мое длится всего неделю, по сути, оно еще только началось, а я уже безмерно счастлива, что решилась на этот шаг. Разумеется, во многом этому настроению способствуют окружающие меня всевозможные удобства в виде трейлера, моего любимого дяди Вали и распредцентров. С ужасом представляю, как бы выглядела моя поездка лет восемьдесят назад. В те времена, говорят, у тех, кто не обладал достаточным количеством денежных средств (все ведь помнят, что это такое? Если что, пишите в комментариях, я сделаю сноски, впрочем, всегда можно воспользоваться словарем, я верю в ваши силы), был лишь один способ рассмотреть страну как следует – автостоп. Они стояли вдоль дорог с поднятой вверх рукой, прося, таким образом, бесплатно подкинуть их до удобного для шофера и пассажира места. Конечно же, бесплатно, либо за символическую плату в виде бутылки пива. Хотя, думаю, я все равно решилась бы на подобное приключение, поскольку жить в своей хоть и очень уютной конуре и не видеть прерий, топорщащихся зелеными кустиками травы, и рыжих гор, словно бы намеренно кем-то обтесанных, совершенно бессмысленное времяпровождение. И поняла я это только сейчас. Вам доводилось когда-нибудь видеть закат в степи? Когда горизонт уполз так далеко вперед, что солнцу удается достигнуть его едва ли не к полуночи. Кругом царит невероятная тишина, нарушаемая, пожалуй, лишь голосами насекомых, а травы пахнут так, что ты засыпаешь, не успев донести голову до подушки.

Я останавливаю трейлер прямо посреди трассы, сажусь на обочину и подолгу просто смотрю вдаль. Мой ИИ молчит, мой спутник тоже предпочитает не нарушать моего уединения, а я просто любуюсь солнцем, скрывающимся за неровными силуэтами гор. Потом ложусь на траву, запускаю в нее пальцы и размышляю над романом. О чем бы он мог быть? Наверное, уже пора сесть за него, начать писать хотя бы по вечерам перед сном, я ведь дала себе зарок вернуться из поездки с готовой рукописью. Но, видимо, случится это не раньше, чем я привыкну к окружающему пейзажу.

Изредка нам по пути попадаются небольшие поселения. Кое-кто забрался и в прерию, но многие остались в мегаполисе и по своей доброй воле при этом. Что ж, сейчас каждый вправе жить там, где ему заблагорассудится, прошли те времена, когда из пригородов приходилось мчаться в города на работу. Прошли те времена, когда люди вообще в принципе работали.

Наверное, в том странном мире я стала бы журналистом или просто писала бы тексты за деньги. Насколько я могу судить по газетам тех лет, много заработать мне бы не удалось. Перебивалась бы с копейки на рубль, а о таком трейлере и собственном ИИ 3.0 мне можно было бы только мечтать. Да и прерию я бы разглядела только в окно чужого автомобиля, путешествуя автостопом в искренней надежде не быть ограбленной, изнасилованной и убитой.

Простите, дорогие мои подписчики, что я опять свернула куда-то не туда и подняла неприятную для любого из нас тему, но в таких поездках слишком часто попадаются на глаза артефакты прошлого, и неизбежно приходится примеривать ту жизнь на себя, а себя – на ту жизнь. И все же я ввязалась в отличное приключение.

Люди мне здесь попадаются редко, и в целом поездка проходит пока без происшествий. Туристов в этой местности почти не бывает, большинство предпочитает мчать на аэротакси сразу к хребту и идти оттуда пешком прямо на юг. Боюсь, сама я подобный подвиг не осилю, а вот прокатиться на трейлере попробую, хотя на узкие горные тропы дорога мне будет закрыта, я это прекрасно осознаю.

Отчет получился коротким и малоинформативным, но обещаю к следующему разу непременно исправиться и рассказать вам о том, как поживают Мичиган и Висконсин. Они уже меня ждут.

Всех крепко обнимаю.

Катя щелкнула пальцами, отправляя текст на публикацию, и снова легла на траву, задумчиво всматриваясь в зыбкую линию горизонта. Казарцев выходил на связь стабильно каждый день, но в последние пару дней совсем ненадолго. Вероятно, ему успел наскучить однообразный пейзаж, и Катя пообещала набрать ему, когда они приедут в какой-нибудь населенный пункт чуть крупнее горстки домов. За эту неделю она осознала, как необходимо ей стало общество друга ее дяди. Ощущалось так, словно он ехал в трейлере вместе с ней, и невольно в статье она даже назвала его своим спутником. Все-таки, каким бы обходительным и предупредительным ни был дядя Валя, как бы разнообразно ни развлекал он ее, как бы по-человечески ни вел себя, общение с самым простым человеком, пусть и ровесником ее старого дяди, стало ей совершенно необходимым. В конце концов, подобное тянется к подобному. Коты предпочитают общество котов, собаки – собак, люди – людей, а машинный разум бормочет о чем-то своем с другими кластерами.

Силуэт будущего романа уже постепенно начал вырисовываться у нее в голове. Она задумала посвятить работу Меркулову и даже не изменять при этом фамилии. Пусть книга будет полубиографичной-полухудожественной. Странное дело, за столько лет никто не написал о нем ни одной весомой биографии, все ограничивались пространными хвалебными статьями да несколькими абзацами текста в сетевой энциклопедии. Катя хотела написать книгу о великом ученом физике, посвятившем всю жизнь работе над созданием прибора, способного как-то укротить человеческое эго, но обстоятельства сложились так, что работа была трагически прервана и никогда более не возобновлена. И тем не менее, у книги будет счастливый финал, как это, собственно, произошло и в жизни: человечество справилось со своим эго без всяких приборов. Человечество оказалось сильнее и нравственнее, чем о нем думал когда-то молодой и разочарованный в жизни Меркулов. Оно само встало на путь прогресса, осознав былые ошибки. Ну, разумеется, не без помощи грамотной экономической модели, разработанной все тем же физиком совместно с его другом и соратником Казарцевым. В суть их новой работы Кате еще только предстояло вникнуть, но она планировала привлечь к этому вопросу пока еще ничего не подозревающего Михаила. Так, безусловно, будет проще, нежели пытаться разбираться в бесконечных графиках и диаграммах, которыми полны были статьи Меркулова периода после 1991 г.

Катя набросала в планшете примерный план романа и на радостях от нахлынувшего внезапно вдохновения даже осилила первые несколько строчек, а затем убрала планшет, попросила дядю Валю подкинуть ей через окно тетрадь, на которой она остановилась, и вернулась к чтению записей дяди.

После созвона с индийской исследовательской группой выяснилось, что та обшарпанная старая рама отправлена была в общем комплекте убранства для ашрама по ошибке. Они предложили нам избавиться от нее. Как это вовремя! Один из приборов уже идеально подогнан именно под ее нестандартные размеры. Придется как-то выкручиваться, не отправлять же на свалку несколько недель работы. Вероятно, включим его в бразильскую партию, от них никаких спецзапросов не поступало. Царапины не так уж бросаются в глаза, да и для опытного образца сойдет и такое.

Сегодня звонил Озеров. Кажется, у Марцева намечаются какие-то подвижки по части усовершенствования его версии ИИ на основе квантовых микросхем. Облучение привело к существенному увеличению расстояния между электронами и ядром ридберговского атома, и сам он обрел размер песчинки, а с этим уже можно работать! Непременно хочет видеть в лаборатории меня: только я смогу понять, действительно ли это то, что нужно. Хватит ли им шести атомов, сформируется ли на их основе синапс. Хотя бы потому, что заданные мной параметры машинного мозга ориентированы на выполнение конкретных задач. Абстрактных целей перещеголять человека пока мы не ставим. Да и пока все равно приходится работать на кремниевой базе, неизвестно, когда Марцев закончит свой проект и закончит ли вообще, он постоянно жалуется на недостаточность мощностей.

Озерову я свою идею обрисовал только вкратце, не хочу, чтобы он раньше времени уловил истинную суть и назначение ЗАМ-1, иначе мои исследования могут быть приостановлены. На данном этапе мне будет вполне достаточно алгоритма, выявляющего уровень нравственного развития любого отдельного индивида, пока я не доведу туннельный эффект до совершенства, чтобы окончательно избавиться от убогих кремниевых алгоритмов: на их основе даже мало-мальски высокий уровень ИИ получить невозможно. Для начала в качестве ориентира в базу загрузили Библию и прочие священные книги. Мертвому припарка, конечно, но оценивать по уголовному кодексу было бы еще глупее. Пусть попробует хотя бы так. Откалибруем, а там видно будет, как настройки подгонять.

Еще без моего участия Озеров проверил черновой вариант прибора на полюсах: запустил на оценку запись первого допроса Чикатило, когда еще не было понятно, что разыскиваемый по всему Союзу маньяк – и есть тот скромный невзрачный человечек, нервно протирающий заляпанные стекла очков; а вслед за ним – монолог князя Мышкина из фильма Пырьева. Машина безошибочно отделила дурное от праведного, однако, даже в Мышкине нашла некие недостатки – излишнюю религиозность, почитание сословий, квасной патриотизм. Впрочем, и Чикатило не был ей признан совершенно безнадежным. ЗАМ в связке с ИИ усмотрел в серийном убийце признаки серьезно покалеченной психики, что при должной корректировке безусловно должно уменьшить количество его жертв, постепенно доведя их до нуля. Формулировка звучала смешно и нелепо, но большего от машины и не требовалось. Даже на Чикатило она не поставила крест. Потом были Киссинджер, Гитлер, Солженицын, Дин Рид, Че Гевара, Фидель Кастро, Хрущев и множество других публичных персон, чьи видеодосье смог нарыть Озеров. К моменту моего появления в лаборатории он уже радостно потирал руки: по-крупному машина не ошиблась пока не разу. В нюансах встречались разные смехотворные оценки и рекомендации, но это была всего лишь калибровка.

Озеров разложил передо мной рулоны схем, разъясняя, как они с Марцевым планируют в дальнейшем дорабатывать ИИ, переводя его на квантовый уровень, и тогда я осторожно натолкнул его на мысль о самосознании машины: возможно ли оно в принципе, реально ли его смоделировать, или оно разовьется самостоятельно вследствие накопившихся схем имитации высшей нервной деятельности человека. Мы засиделись тогда в лаборатории до глубокой ночи. Ближе к одиннадцати заглянул Марцев. Выглядел он неважно – сгорбленный, осунувшийся – явно давно не спал, да и сейчас собирался отнюдь не домой, а показать нам промежуточные результаты, о которых доложил Озерову пока только в общих чертах. Марцев не выпускал из руки кружку с давно остывшим кофе – мы все тогда работали на износ. Он отчаянно пытался донести до нас обоих простую и жестокую вещь: ИИ в том виде, в каком всем нам хотелось бы его получить, принципиально невозможен, недостижим, собери мы хоть миллион ридберговских атомов и раздуй их до размеров футбольных мячей. Да, родится нейронная сеть, да, появятся синапсы, но при этом уровень высшей нервной деятельности, существенно превосходящий человеческий, не достижим. Озеров пытался спорить, а вот я не настаивал. Эволюции понадобилось несколько сотен тысяч лет, чтобы из австралопитека появился, наконец, на свет великий гений Марцева. Но ее никто не подталкивал, не торопил, не подсказывал ей, какими путями идти не стоит, не моделировал ей варианты развития событий, не позволял перескакивать через целые эпохи, потому во мне и теплилась еще несмелая надежда, что эволюция машинного разума пройдет несколько быстрее ее родоначальницы, превратившей палки-копалки в лапах приматов в непостижимой мощности ЭВМ. Ведь у нас есть ЗАМ-1, пусть и пока не до конца доработанный и нуждающийся в помощи кремниевых алгоритмов для калибровки. Но в перспективе, если только у меня все получится…

Кроме того, с каждым годом растут и сами компьютерные мощности, что не может не сказаться на скорости развития машинного разума. Я верю в Марцева и Озерова больше, чем они сами.

В конце концов, заму надоело спорить, и он возвращается в свою лабораторию: кажется, он просто недооценивает собственные возможности.

Следующим шагом ЗАМ-1 в паре с кремниевым алгоритмом должны не просто давать рекомендации по улучшению нравственного облика изучаемого им индивида, он должен влиять на него, формировать у него мотивацию для изменения образа мышления, а, следовательно, и жизни. Озерову я преподношу это как рабочий механизм для дальнейшего использования в области психологии и, возможно, даже психиатрии. Он с готовностью ухватился за мою идею. Жаль, что сам я в программировании несилен и могу помочь ему только с железом, но паять микросхемы приходится немало, все аппаратное обеспечение лежит полностью на моих плечах, поскольку я никак не могу допустить к проекту еще и четвертое лицо. Казарцев пока не в счет.

Видимо, подробности их совместной работы над созданием искусственного интеллекта и скрывались в документации, добытой Казарцевым у родни Озерова. С множеством технических деталей, недоступных для сознания простого смертного, а тем более столь явно выраженного гуманитария. Катя попросила Казарцева самого просмотреть все бумаги и дать ей знать, если там попадется что-то интересное, стоящее ее внимания и доступное ее восприятию.

Трейлер давно покинул Нью-Йорк и, едва задевая Пенсильванию, въехал на территорию Мичигана. Степи, оставленные позади, едва ли можно было в полном смысле слова назвать настоящей прерией – до нее оставалась не одна сотня километров, и Катя, листая простенький путеводитель по США, уже заранее предвкушала встречу и с Айдахо, и с Аризоной. А пока их ждала территория великих озер. Из Пенсильвании они вынырнули на берег озера Эри и более не покидали этого мирного побережья. Катя бывала уже когда-то на Байкале, поэтому Эри нечем было удивить ее, да и она рассматривала невзрачное это озеро лишь как очередную веху на пути к великому Гурону с его скалистыми островами. А вот Казарцев восхищался пейзажами на все лады. С юго-запада в водную гладь врезалась узкая длинная коса, они оставили трейлер там, на самой дальней ее точке, и Катя, раскинув руки, побежала по прохладному песку. Коса заросла деревьями, и фактически ширина ее составляла несколько десятков метров, но Катя представляла себя со всех сторон окруженной мирными водами одного из великих озер, и дух все равно, хоть немного, но захватывало. Они остались там на ночь, слушали редкий, едва уловимый плеск колыхавшихся от ветра волн, и Казарцев уснул прямо так, не отключив свою голограмму.

До Гурона они добрались еще через пару дней. Первые проблески его пестрых – от обилия разноцветных камней на дне и необычайной прозрачности самого озера – вод показались уже за несколько километров, поскольку дорога шла под откос. К Репке – главной, пожалуй, его достопримечательности, они подъехали уже ближе к ночи, когда рассмотреть ничего уже не могли, и Катя завела будильник аж на пять утра, чтобы успеть застать солнце, медленно выплывающее из-за скалистых утесов на берегах Гурона.

Рассвет зародился в какой-то бесприютной серости. Катя зябко поежилась, присаживаясь на край берега и потягивая капучино. Вблизи знаменитая Репка оказалась довольно нелепым островком совсем недалеко от берега – при желании легко и вплавь добраться. А вот на сам клочок скалистой породы вскарабкаться было бы уже нереально без специального снаряжения. Без вертолета, наконец. Воды Гурона крепко потрепали основание островка, отчего он казался теперь похожим на гриб, топорщившийся хиленькими сосенками на своей импровизированной «шляпке».

– Репкой нашей любуетесь? Никак сплавать туда решили? – послышался чей-то добродушный оклик.

Катя вздрогнула и обернулась. Сперва в темноте, а затем и в спешке увидеть рассвет, балансируя на ступеньках трейлера со стаканом горячего кофе в руке, она даже не заметила прилепившегося к краю прибрежного утеса крошечного домика с кирпичного цвета крышей и квадратными окнами. И обращался к ней сейчас, вероятно, как раз хозяин этой хижины – пожилой мужчина с добрым взглядом и вьющимся возле его ног псом.

– Простите, – едва смогла выдавить она, – я помешала вам?

– Отнюдь. Сюда частенько приезжают на Репку посмотреть. На нее ведь и вскарабкаться можно, я знаю тайную тропку. Но вряд ли это вас заинтересует, тут и других любопытных мест хватает.

– Хотите кофе? – не нашлась что ответить Катя и включила стандартную в таких случаях вежливость.

– Не откажусь, – кивнул хозяин домика и подошел к трейлеру. – До ближайшего распредцентра тут все же далековато, а аэротакси я не переношу, в молодости налетался по воздуху. Говорят, аэрофобия лечится полетами, а у меня она со временем только усугубилась.

– Можно и по земле же доехать. Не больше получаса займет, – пожала плечами Катя.

– Можно. Но мне и самому приятнее поближе к природе оставаться. Я себе сам все выращиваю. В центр могу только раз в несколько месяцев смотаться за мясом или рыбой. Ну и за кормом для Гринго, – и он кивнул в сторону все так же весело крутившегося возле его ног беспросветно черного пса. – Сразу много набираю, чтобы надолго хватило, и снова в свой затвор.

– Оторванность от общества не ощущаете? – в ее интонации не было ни капли осуждения или желания наставить глупца на пусть истинный.

– В молодости слишком много времени проводил в толпе да на трибуне. Пресытился, – усмехнулся он и протянул Кате ладонь, – я Эдвард.

– Катя. По-вашему, кажется, будет Кейт. Не путаю? Всегда была слаба в английском.

– Да, в прежние времена мы бы так мило с тобой не побеседовали, Кейт.

– А вот это ты уже от себя добавил, да? – нахмурилась Катя, грозя пальцем невидимому переводчику, в роли которого неизменно выступал все тот же дядя Валя. – Сам себя не похвалишь, никто не похвалит?

– Да брось, – вмешался Эдвард, – он ведь прав. ИИ радикально изменил нашу жизнь, так что, вполне можно позволить ему и побахвалиться чуток, с нас не убудет. А, может, айда ко мне на обед? У меня сегодня божественный тыквенный суп-пюре и запеченная форель. Имитация, разумеется.

– А кто-то сейчас разве до сих пор питается натуральной? – изумилась Катя, охотно приняв приглашение своего нового знакомого.

– Мне таких не попадалось, – покачал он головой. – Просто старая привычка. Поколению, заставшему 90-е и начало нулевых тяжело привыкнуть к мысли, как сильно изменился мир. Причем так резко и радикально, практически без переходного периода. Я ведь в прежние времена без ума был от разных морских деликатесов – лобстеры, черная икра, пресловутая форель… И когда… все это случилось с нами, и мясо живых организмов разом заменили на имитацию, сильно сомневался, что она хотя бы немного будет напоминать мне вкус моих любимых продуктов. Но… они же ничем не отличаются от оригинальных. Это я тебе точно говорю, я в свое время много разного ползущего и летающего перепробовал. Не представляю, как они в своих НИИ добились такого разительного сходства, но, поговаривают, что бывшие вегетарианцы долго не могли заставить себя начать есть эту имитацию, до того она идеальна. А кто-то и до сих пор не переключился.

– Сейчас это дичью, конечно, какой-то кажется. Варварством – есть живых существ, живущих с тобой на одной планете. И то, как быстро мы прыгнули из дикого состояния к полной цивилизации во всех смыслах… скажите, Эдвард, вас эта скорость не настораживает?

– Несомненно, – к этому моменту они уже пересекли порог хижины, и Эдвард принялся хлопотать у плиты, а Катя с интересом осматривала скромное обиталище добровольного затворника.

В доме было всего две комнаты – спальня и гостиная – а еще кухня и ванная, да на этом и все. Из утвари только самое необходимое, интерьер поражал минимализмом на грани аскетизма, и Кате на мгновение почудилось, будто она попала в жилище бедного американского фермера двухсотлетней давности – именно так выглядели их домики на иллюстрациях в учебниках истории. Аутентичности добавляло отсутствие холодильника, запрятанного, вероятно в стену, а также приличных размеров камин с настоящими дровами. Катя опустилась в деревянное кресло-качалку возле камина и благодарно кивнула хозяину, принимая поднос с тыквенным супом и маисовой лепешкой.

– Этот скачок, – возобновил Эдвард прерванную беседу, – любят объяснять открытием ИИ и активным вовлечением его в исправление нашего когда-то несправедливого мироустройства. Впрочем, мне все это кажется несколько притянутым за уши. Если не сказать больше.

Катя подняла на него вопросительный взгляд, и он тут же продолжил.

– Похоже на умалчивание чего-то важного. А, возможно, это моя паранойя, – тут же исправился он и улыбнулся. – Эти разговоры о конспирологии у меня просто в крови. Долгие годы я только на конспирологии и специализировался ведь.

– Вы работали психиатром? – едва не поперхнулась Катя, а Эдвард оглушительно расхохотался.

– Ну почти. Когда-то я имел глупость и наглость занимать должность вице-президента этого теперь уже, к счастью, бывшего государства, – и он обвел рукой свою хижину.

– Вы были вице-президентом США? – лепешка замерла буквально у самых губ Кати.

– Это было очень давно, – попытался он отмахнуться, но Катя уже почувствовала золотую жилу для будущих статей и принялась без умолку расспрашивать его.

Эдварт Ноттс и вправду был последним вице-президентом США и смог продержаться в том кресле в течение полутора сроков его непосредственного руководителя, а именно – шесть лет, когда случилось то, что случилось – падение капитализма, сопровождаемое падением государств вообще и всех властных структур в частности. Вчерашние сановники и миллиардеры внезапно оказались на равных с сантехниками и медсестрами и учились жить заново, но не ропща при этом.

– Как будто глаза вмиг открылись, что так, как прежде, жить больше нельзя – с тоннами денег в банках, с государственными границами и, что еще хуже, границами социальными. С разлагающимся искусством, с царящей повсюду жестокостью и массовым отупением. Сейчас эти фразы могут показаться высокопарными, но тогда мне казалось, что, наконец-то, я достиг своей жизненной цели, и сам не осознавая того, что шел к ней все последние годы. Существование наше довольно быстро вошло в ныне привычное для всех русло – благодаря машинному разуму это заняло всего-то несколько лет, а я буквально сразу же смотался сюда.

– Кого только не встретишь, пересекая континент на колесах! – вмешался в разговор чей-то голос, и Катя хлопнула себя по лбу.

– Простите, забыла вас представить. Это Михаил Казарцев, мой знакомый, который вот так вот, в некотором роде виртуально, путешествует со мной из штата в штат. Он на связи практически постоянно, я уже и присутствие его замечать перестала.

Над столом тут же возникла гиперреалистичная голограмма Казарцева, отличавшаяся от оригинала, пожалуй, только тем, что пожать руку мистеру Ноттсу никак не могла.

– Говорят, тут в окрестностях Верхнего озера какая-то потрясающая ледяная пещера имеется? – без лишних вступлений завел речь Михаил.

– Есть такое. Но она на грани обвала. Сначала ее вроде собирались окультуривать как-то, ну чтобы туристам безопасно было там находиться, но спелеологи выступили против. В ней содержатся какие-то уникальные микроорганизмы, которые от вмешательства человека могут погибнуть. А эта пещера – едва ли не единственное место в мире, где они водятся. Ученые исследуют их для своих целей, поэтому лишиться их сейчас никак нельзя. Правда, если случится обвал, доступ к бактериям этим мы в любом случае потеряем, но ученые выясняют, как их синтезировать в лабораторных условиях. Возможно, они еще успеют достичь этого, пещера не обвалится и сможет принять много новых гостей. Сейчас-то не всякий решится туда войти. Да и, кроме того, добраться туда можно только вплавь, а местами и под водой.

– Можно ведь в качестве голограмм, да? – осенило вдруг Катю.

– Большинство так и поступает, – закивал Эдвард. – Вот только я не при технике.

– Совсем? – она спросила скорее из вежливости.

Несмотря на впечатляющие успехи современной науки и техники, очень многие продолжали вести пасторальный образ жизни, не всегда, правда, полностью сливаясь с природой. Чаще они по старинке ходили в библиотеки, потом сидели возле дома на лавочке и резались с соседями в домино, никак при этом не контактируя с виртуальным миром, вотчиной ИИ, да и самим ИИ тоже. Все необходимое в распредцентрах им выдавали и так, а если с кем-то из них случалось несчастье, а вызвать службу спасения не представлялось возможным по причине отсутствия смартфона, надеяться можно было только на спутники, которые беспрестанно мониторили Землю в том числе и с этой целью. Человеку достаточно было просто попросить о помощи, ИИ спутника распознавал поступивший сигнал и моментально направлял по указанным координатам спасателей и медработников.

– Но вы можете отправиться туда и без меня. Я пока приготовлю вам, точнее тебе, постель. Ты же заночуешь?

И Катя понимала, что у нее не просто не было выбора – не было даже желания отказаться от этого неуклюжего приглашения.

Глава 6

Проще всего любоваться подобными видами все же зимой, и Катя дала себе, а вслух – дяде Вале и Казарцеву – обещание обязательно вернуться сюда в зимние месяцы, погулять по замерзшим озерам и насладиться видами ледяных дворцов на скалистых берегах каждого из великих озер. Сейчас же приходилось довольствоваться лишь внутренним убранством глубоко под породой. По сути, это была простая пещера, которую лишь с большой натяжкой можно было назвать ледяной: попади они туда во плоти, пришлось бы запастись свитерами и теплой обувью, но и этого снаряжения им вполне бы хватило, чтобы не околеть в ближайшие пару часов осмотра. Голограммы создавали в кромешной тьме тусклый свет, позволяющий рассмотреть ядовито-желтые, цвета желчи и мокрого песка, уродливые сталактиты и сталагмиты, свисавшие с потолочных сводов и выраставшие на пути буквально под несуществующими ногами самых необычных пришельцев, когда-либо появлявшихся здесь за все время. Пройдя еще чуть вглубь, Катя вскрикнула от неожиданности, и сделала голограмму чуть ярче, освещая что-то на полу пещеры справа от себя.

– Всего лишь груда костей животных, погибших здесь много столетий назад, – без всяких эмоций в голосе пробубнел дядя Валя. – Один нюанс. Прямо скажу, мы приняли верное решение, отправившись сюда в виде голограмм. На костях споры чумы и, судя по всему, все еще активной. Безусловно, ослабленной холодом, но вполне жизнеспособной. Куда только эти ваши спелеологи смотрят.

– А не ее ли они так тщательно оберегают? – протянул задумчиво Казарцев.

– Оригинальные научные методы, – хмыкнула Катя. – Смотрела я как-то раз один старенький фильм на подобную тему. Тоже одни любознательные ученые притащили из вечной мерзлоты какой-то древний вирус, который потом чуть всю планету не выкосил.

– Не стоит все же сравнивать то время и нынешнее. Уже одно то, что пещера изучается много лет, а никакой страшной болезни из застенков лаборатории пока еще не вырвалось, внушает большой оптимизм.

Катя пожала плечами. Она устала и замерзла. Ей хотелось поскорее засесть за чтение записей и написание очередной статьи. И провести ночь, наконец, в настоящей постели, а не в доме на колесах. Трейлер был прекрасным, и она не ощущала в нем ни малейшего дискомфорта, но все же хотелось почувствовать твердую почву под ногами хотя бы на одну ночь.

Они провели в пещере около трех часов и вернулись как раз к обеду. Точнее, они никуда и не выходили из трейлера, просто по щелчку пальцев внимание вновь сфокусировалось на окружающей их реальности, а не на голограмме пещеры, в которую они погружались.

Эдвард встретил их горячим обедом и безмятежно покивал в ответ на замечание о чумных костях.

– Вероятно, это их так сильно и оберегают. Большинство болезней нынче побеждены окончательно и бесповоротно, вот и остается изучать пережитки прошлого. Но, полагаю, все ваши опасения излишни. По слухам, бактерии эти обуздали и поставили на службу науке. Как только удастся синтезировать полноценный клон в лаборатории, кости будут полностью обезврежены и останутся просто пожелтевшими от времени артефактами. Не думаю, что это займет слишком много времени: мы давно научились синтезировать и куда более сложные организмы…

Привет, котаны!

Давненько я не выходила на связь. А ведь у меня случилась куча всего интересного! Впрочем, лучше меня самой обо всем расскажут фотографии Великих озер, на которых я как раз сейчас и пребываю. Гурон с его необычной, но отнюдь не неприступной Репкой (тому, кто оставит первые пять комментариев под моей записью, я расскажу, как на нее забраться – есть одна хитрость!). Шутка. Конечно же, я расскажу об этом всем. Если вы хорошо плаваете, или если у вас имеется под рукой лодка и моток веревки… или если вы очень дружелюбный тип и не погнушаетесь обществом весьма и весьма интересного собеседника, проживающего как раз в паре десятков метров от пресловутой Репки… Впрочем, я не буду раскрывать все секреты своего нового друга, их он поведает вам сам, если вы когда-нибудь доберетесь до прекрасного пестрого Гурона и захотите провести там день, а, чем черт не шутит, может быть, даже и ночь. Я знаю, что сам он никогда не прочтет эту запись, но все равно хотела бы передать ему огромный привет и пожелать яркого и незабываемого одиночества, которым он наслаждается каждый день, а также здоровья и долголетия замечательному черному Гринго. Обязательно как-нибудь загляну к вам зимой, чтобы получше рассмотреть ледяные красоты Верхнего озера.

Да, друзья, природа там удивительная, и вместо тысячи слов лучше насладитесь этими фотографиями. Наверняка вы уже натыкались на нечто подобное в сети, но ведь это мои личные, сделанные моими руками и так, как это увидели мои глаза. И мне приятно, что вы посмотрите на них и, возможно, даже улыбнетесь.

То была моя первая ночь на берегу, на твердой земле, в домике отшельника, а не моем уютном доме на колесах. И мне снились самые яркие сны, какие только способен подарить Оле Лукойе. А наутро мы снова двинулись в путь. Время на остальные озера мы тратить больше не захотели и рванули прямиком к границе с Висконсином. Пока я не знаю о нем ровным счетом ничего, но скоро мой незаменимый дядя Валя сообщит мне, какие горы и озера мы можем посетить, чтобы не слишком отклоняться от маршрута, а пока… мы скользим все дальше от озер Мичигана все ближе к настоящим прериям, уже ничем не напоминающим наши российские степи.

Мы проехали весь день, я успела три раза переписать эту статью заново, прежде чем ее текст начал радовать мне глаз и душу, а потом… случилось нечто невероятное. Нечто настолько удивительное, что мне придется рассказать вам об этом, потому что даже если вы прямо сейчас рванете на аэромашине в Нью-Йорк, а затем возьмете такси и в несколько минут окажетесь на том самом месте, ничего невероятного там уже не будет. Поскольку оно случилось только со мной, и мне хватило ума и смелости забрать это себе. Не знаю, чем закончится эта история, но, кажется, именно сейчас у меня и начинаются настоящие приключения.

Словом, ехали мы по все так же пустынной трассе. Вообще за все время нашей поездки нам встретилось всего несколько машин и аэротакси – путешествия в США явно не являются массовой забавой, ну или все, кто хотел, уже давно ознакомились с этими местами, а я лишь, как обычно, плетусь в хвосте. Ехали мы, ехали, дядя Валя предложил мне сесть за руль и попробовать свои силы в вождении. На этот раз я уже не стала отнекиваться, да и на симуляторе успела погонять и хоть немного поверила в себя. К тому моменту, как это случилось, я сидела за рулем уже около полутора часов и порядком устала. Подумывала даже предложить дяде Вале забрать управление себе, а я бы пока статейку для вас настрочила… Уже потихоньку начинало темнеть, и я засомневалась, включать ли фары или еще подождать. И тут, как только эта самая мысль про фары пронзила мой мозг, я увидела впереди что-то. Сперва мне показалось, что это обычный придорожный столб, и я не придала происшествию никакого значения. Потом столб, казалось бы, заколебался, и я тут же решила, что это, наверное, чахлое деревце шевелит остатками ветвей от дуновения легкого ветра. Но тут дерево это словно бы вырвало корни свои из земли и медленно двинулось мне навстречу, выставив одну из ветвей вбок. Я отчаянно заморгала, прогоняя морок, и только спустя несколько секунд поняла, что это было никакое не дерево и тем более не столб. На обочине стоял человек, устало переминаясь с ноги на ногу, и вытянув правую руку с поднятым большим пальцем.

Помните, в предыдущей коротенькой статейке я писала вам про автостоп? Кажется, это был именно он. В наше время на абсолютно пустынной трассе Висконсина стоял и голосовал человек в надежде, что здесь таки появится машина и непременно подвезет его! Можете вы себе представить что-то подобное?

Лично я совершенно обалдела и от неожиданности вдавила педаль тормоза в пол. Трейлер мой остановился за несколько метров до голосующего, и тот радостно замахал рукой и побежал нам навстречу. Он подошел к окну трейлера, но дверцу открывать не стал, лишь застенчиво поинтересовался, стараясь не бросать откровенных взглядов на наш трейлер:

– Здравствуйте. Не могли бы вы подвезти меня?

– Ээээ, – только и смогла выдавить я, в горле моем совершенно пересохло.

– Куда направляетесь? – бодро выдал мой находчивый дядя Валя, спасая положение.

Автостопер не растерялся и не испугался таинственного голоса из недр трейлера:

– Да… откровенно признаться, у меня нет никакой конкретной цели. Можете скинуть меня в ближайшем населенном пункте. Или подвезти чуть подальше. Я ведь просто путешествую по США. Я здесь впервые.

– Эээ, – снова протянула я, бездумно хлопая глазами.

– Поразительное совпадение! Мы тоже путешествуем и никуда не торопимся. Забирайтесь внутрь, по ходу разберемся, – и дядя Валя сам приветственно распахнул дверцу нашему новому знакомому.

Он явно путешествовал налегке: за спиной у него намечался не впечатляющих размеров рюкзак, из которого торчал чудной узкий цилиндр. И это был, пожалуй, самый необыкновенный человек, что мне доводилось встречать в своей жизни.

Скажите, котаны, вы ведь любите старенькую музыку, что была в ходу в 20 веке? Поговаривают, в докризисные времена еще умели творить, хотя постепенно деградация наползала на умы уже тогда. Но многие и сейчас слушают квинов, роллингов, цеппов и, конечно же, битлов! Я и сама в детстве была от них без ума, а Пол Маккартни стал на время главным героем моих розовых девичьих грез. Так что, вам будет вполне понятна моя неадекватная реакция на появление возле моего скромного трейлера незнакомца, как две капли воды похожего на Пола образца примерно 1965 г.

А уж когда он протянул мне свою красивую узкую ладонь и дружелюбно произнес:

– Пол, – я и вовсе лишилась остатков речи и лишь промычала нечто невразумительное, что дядя Валя тут же расшифровал, как:

– Катя. Ее зовут Катя. Вы извините нас, мы очень устали, а она много часов провела за рулем. Кать, давай я тебя сменю, а ты иди покушай и спать. И гостю покажи, что где. Пусть чувствует себя как дома. Я не слишком пережимаю с гостеприимством? – добавил он уже мне на ухо, а у меня хватило сил лишь на то, чтобы помотать головой. – Можете занять дополнительную откидную кровать прямо за кухней.

Пол бодро улыбнулся и опустил рюкзак на пол.

Вот как-то так нас и стало не трое, а четверо. Хотя, справедливости ради, нас стало всего двое.

Временно исчезаю с поля вашего зрения, ибо мне надо разобраться, что это за Пол такой и не маньяк ли он.

Всех обнимаю, и пожелайте мне удачи и крепких нервишек.

В ту ночь Кате, разумеется, не спалось. Она достала записки Меркулова и около получаса бездумно пялилась в одну строчку, даже не пытаясь ее читать. Не то чтобы она была категорически против постороннего человека в трейлере – ей бы и в голову не пришло оставить кого-то ночью одного на трассе даже при наличии повсюду вездесущих дронов и аэротакси, но незнакомец слишком многое всколыхнул в ней, что казалось давно забытым и похороненным под тоннами новых впечатлений. Возможно, он и вправду был потомком того самого Маккартни, что когда-то с друзьями потряс мир, да и оказался при этом полным его тезкой. Катя отложила тетрадь, достала телефон и, не переключаясь на этот раз на голограмму, включила Белый альбом, едва успев сунуть в уши наушники. А вот если бы она была чипирована, таких хлопот у нее бы не возникло.

Гость довольно быстро и почти бесшумно поел, кинул рюкзак подальше в угол и принялся разбираться с откидной кроватью и отгораживающей ее от остального помещения ширмой. Как только он затих, Катя тоже выключила свет и выскользнула наружу, присела на ступеньки и сделала музыку погромче.

Она не слушала битлов уже много лет: как только миновало детство, музыка перестала интересовать ее как явление, она с головой погрузилась в литературу, и если что-то и слушала, то были это обычно аудиокниги. И вот так резко и внезапно Америка окунула ее в старые воспоминания, а она ведь до сих пор помнила каждую песню наизусть – так она их замозолила в свое время. Еще несколько минут напряженной тишины, несколько привычных, хоть и давно не звучавших в ее наушниках песен, и веки Кати расслабленно опустились, губы расплылись в улыбке.

– Sexy Sadie what have you done? – напевала она себе под нос, мотая головой в такт струившемуся фортепианному проигрышу в исполнении того самого Пола, от которого когда-то 13-летняя Катя была просто без ума.

В этот самый миг на плечо ей легла чья-то теплая легкая ладонь. Катя вздрогнула, инстинктивно дернулась в сторону и резко достала наушник из правого уха.

– Тоже не спится? – зевнул Пол, опускаясь на ступеньку трейлера рядом с ней. – Заварить вам чаю?

Катя с благодарностью кивнула, сама от себя не ожидая подобного.

– Мы можем попросить об этом дядю Валю. То есть… мой ИИ.

– Ерунда, я сделаю это сам. Мне приятно заниматься такими мелочами самостоятельно без вовлечения ИИ. Жили же как-то раньше люди без всех этих технических штучек.

– И сейчас многие живут, – Кате вспомнился Эдвард в его хижине, лепившейся к скалистому берегу Гурона.

– Мои родители, например, – крикнул Пол из кухни, гремя чашками.

– Как вы вообще оказались в одиночку на трассе? Не вызвали аэротакси, а отправились один пешком…

– А еще голосовал вместо того, чтобы попросить ИИ найти мне транспорт? – усмехнулся Пол, возвращаясь на ступеньки с легким практически невесомым подносом. – Эти современные картонные изделия просто удивительны, – щелкнул он пальцем по подносу.

– Я, разумеется, ничего такого в виду не имела и не собиралась вас осуждать, это ваше право… – тут же спохватилась Катя.

– Да прекрати, ерунда, – резко перешел на «ты» новый знакомый. – Одно из моих чудачеств. Отправился на другой континент за вдохновением. Сам я из Ливерпуля, кстати.

Катя даже не удивилась этому открытию, лишь удовлетворенно хмыкнула: так и есть, потомок. Фамилия может отличаться, а вот внешность и родина не обманут. Наверняка его постоянно мучают вопросами о родстве, поэтому сама Катя решила не трогать эту тему: если захочет, сам похвастается, а до тех пор она и вообще не обязана знать никаких Битлз.

– За вдохновением? – переспросила она о том, что более всего заинтересовало ее во фразе Пола.

– Я художник, – уточнил он, и наличие странного цилиндра в его рюкзаке сразу же получило свое объяснение. – Лицензию пока не получил, если ты об этом, но планирую сделать это как раз после поездки. Живопись в любом случае не брошу, даже если мне не выдадут разрешения. Таланта у меня, может, и немного, но совсем отказаться от творчества я все равно не смогу. Пусть дома мои художества висят и радуют близких. В прежние времена, наверное, голодать бы пришлось с такими принципами. Ну, от невостребованности там… хотя в истории я не силен, если честно.

Катя пожала плечами:

– Пришлось бы. Тогда многие из тех, кто впоследствии стали зваться величайшими гениями, при жизни своей голодали и не могли продать ни одной картины или книги. Я про таких, помнится, даже статью однажды написала…

– Так ты тоже нашего племени? – встрепенулся Пол.

– Да так, скорее мараю просторы сети ничего не значащими статейками о путешествиях, разбавляя их иногда чем-нибудь эдаким с претензией. Лицензию на писательство получила, а толку?

– Кажется, я догадываюсь, почему ты здесь. С той же целью? Творцу просто необходима смена впечатлений. На одном месте быстро закисаешь, выгораешь, теряешь темы. Даже технику совершенствовать желание пропадает.

Катя лишь молча кивнула, решив не уточнять, что стало для нее первым толчком к погоне за вдохновением.

– Вообще писателям и режиссерам сейчас, наверное, особенно тяжело. Живописцам да музыкантам во все времена неплохо живется: рисуй себе пейзажи и людей, жанровых мастеров всегда было наперечет. Сочиняй фуги с менуэтами – там ни тема не нужна, ни сюжет, ни проблематика, ни сложные и противоречивые герои. Никаких идей раскрывать не нужно, знай себе маши кистью по холсту или выстраивай ноты в одни тебе пока ведомые последовательности. А вот чтобы книгу написать или снять фильм, нужно всколыхнуть какую-то важную проблему.

– Совсем необязательно. Создать простую и добротную развлекательную вещь ничуть не проще. Возьми того же Жюля Верна или Эдгара По…

– И? Жюль Верн эксплуатировал нашу жажду путешествий, которую утолить в те времена могли лишь единицы. Тогда как сейчас каждый в любой момент может махнуть не то что в Антарктиду – в соседнюю звездную систему! А Эдгар По эксплуатировал наши страхи, пользовался недостаточной образованностью масс, играл на ее низменных инстинктах. Сейчас же, когда даже младший школьник неплохо разбирается в теории относительности…

– Веришь ли, – перебила его Катя, – до сих пор не особо понимаю, как именно она нам сейчас помогает, просто верю всем на слово.

– Да и у меня примерно то же самое, – махнул рукой Пол и рассмеялся, – но все равно в мире царит безоговорочное доверие науке, всем мистификациям прошлых лет найдено разумное объяснение, уровень преступности на нуле. Никакие триллеры и ужастики родиться попросту не могут, поскольку даже если найдется сейчас гений, способный либо выдумать ужастик для нашей реальности, либо нафантазировать какую-нибудь вымышленную реальность, разве будут его произведения пользоваться спросом? Раньше такие творения щекотали нервы, вызывали адреналиновую бурю, позволяя отвлечься от насущных проблем. Сейчас же у всех нас одна единственная проблема – отсутствие этих самых проблем. Еще немного, и мир накроет тоска и скука за неимением конкурентной борьбы и сопутствующих ей проявлений агрессии.

– Нам эту скуку пророчили с самого начала. Прошло уже не одно десятилетие, а ее не видно даже на горизонте.

– Хорошо, если так все и будет продолжаться. А то читал я как-то об одном довольно древнем эксперименте, и погрузил он меня в неприятные раздумья. Ты что-нибудь слышала о мышином рае?

Катя нахмурилась. На лекциях по философии им что-то рассказывали на этот счет. У них даже билет на экзамене был с таким вопросом, но университетские годы благополучно миновали, самые неприятные моменты благополучно забылись, а вместе с ними и вся философия подчистую. Катя улыбнулась и помотала головой, не боясь выглядеть недостаточно образованной в глазах Пола.

– Да я сам буквально недавно наткнулся на диспут двух ученых, заинтересовало название, вот и полез в словарь. Ты ничего такого не подумай, я не книжный червь какой-то, – тут же принялся зачем-то оправдываться Пол. – Мне типаж одного из этих ученых приглянулся, и я стал искать его фактурные фотографии, чтобы портрет написать. А в текст вчитался по сути совершенно случайно – хотел побольше о его жизни узнать, чтобы характер поточнее запечатлеть, а там как раз про диспут этот знаменитый и писали. Вот так одно за другое потянулось, и узнал я про мышиный рай этот пресловутый. Когда-то очень давно, лет сто или около того назад, ученые одной из капиталистических стран решили смоделировать коммунизм в отдельно взятой мышиной клетке. Посадили в загон несколько пар молодых мышей, обеспечили их буквально всем необходимым – чтобы избавить их от необходимости добывать пропитание и драться за территорию. Нивелировали агрессию. Даже гнезда для будущего потомства им подготовили. Регулярно меняли подстилки, кормили вкусно и питательно, регулировали освещение. В общем, обеспечили самый настоящий рай. Мышиный рай – именно так и назвали тот эксперимент. Как думаешь, что вышло в итоге?

– Мы не мыши, – предвидев исход этой истории в хитро блеснувшем взгляде Пола, буркнула Катя.

– То есть, ты уже догадываешься, чем все это закончилось?

– И чем конкретно?

– Полной деградацией, вырождением и вымиранием. Это если кратко и не вдаваясь в подробности всего печального процесса. Тогда ученые, разумеется, сделали вывод, что конкурентная борьба просто неизбежна, чтобы жизнь на планете продолжала развиваться, а не загнулась. Никакого рая на земле никому не положено. Бейся за выживание, бейся за место под солнцем. И если тебя растопчут, то плевать на тебя, для вида в целом будет только лучше.

– Потрясающе, – с сарказмом выдавила из себя Катя. – О чем же спорили те философы, на которых ты наткнулся?

– Ну, первый защищал в точности твою точку зрения: мы не мыши, у нас гораздо более развитый интеллект, мы в состоянии контролировать свои инстинкты, свое поведение, а вся наука прошлых лет автоматом исходила из аксиомы, что человек ничем, ровным счетом ничем не отличается от этих самых мышей. Так оно, может, и было, да только человечество должно стремиться к большему, чем просто занимать на планете нишу мышей, лишь бы только не выродиться. Уж лучше выродиться, чем жить по закону джунглей. Оппонент его в целом был с ним согласен, однако, упирал на то, что нельзя почивать на лаврах. Нельзя просто слепо надеяться, что человечество как-нибудь само избегнет проблемы мышиного рая. Надо непременно заниматься разработкой возможных выходов из райского тупика, чтобы если он когда-нибудь наступит, быть во всеоружии и знать, как поступать. Это был очень интеллигентный диспут, но, к сожалению, ни к каким конструктивным мыслям собеседники так и не пришли. А вот задуматься меня заставили.

– Пойдем спать, – пробормотала Катя. – Если уж лучшие умы планеты пока не знают, как решить эту проблему, мы в этом и подавно не разберемся. Как там у Толстого? Делай что должно, и будь что будет.

Она поднялась по ступенькам, поставила чашку в раковину и задернула занавеску, отгораживающую ее кровать от остального пространства трейлера. Пол еще некоторое время шуршал на своем откидном спальном месте, но вскоре затих и он.

Глава 7

Утром, едва только Катя размежила веки, перед ней возникла голограмма Казарцева:

– Пока мы в Иллинойсе, давайте завернем к болотам с кипарисами. Потеряем от силы пару дней всего, зато впечатлений массу получим!

Катя зевнула:

– У нас пополнение. Так что, неплохо бы еще и с ним посоветоваться.

– Да, дядя Валя уже сообщил. Не думаю, что художник будет против этой затеи. Наша задача наоборот будет вытащить его оттуда пораньше, а то вряд ли он захочет покинуть то место на следующий же день. Бьюсь об заклад, он и ночевать уляжется прямо в лодке. Я ночью фотографии полистал: там невероятные виды.

– Хорошо, хорошо! – не стала спорить Катя. – Пусть дядя Валя ведет трейлер туда. Я бы лучше, конечно, в Чикаго заглянула, но… в конце концов, мне что, Нью-Йорка что ли мало было?

Пол уже встал и вовсю гремел посудой на кухне, разогревая чай и нарезая бутерброды на двоих. Катя урвала парочку и снова задернула шторку: новый попутчик хоть и вызывал у нее неподдельный интерес, но куда интереснее было снова провалиться в миры Меркулова и его таинственных экспериментов. Трейлер же меж тем на пределе скорости мчал к болотам реки Кэш и, по прогнозам ИИ, мог оказаться там уже к вечеру.

Озеров держится молодцом: предпочитает не расспрашивать меня, для чего мне нужны все эти сложные машинные выкладки по определению нравственного уровня человека. Довольствуется простыми и сухими ответами. А вот Казарцев уже что-то заподозрил и, хоть и не допрашивает меня конкретно, но иногда в беседах с ним проскальзывают такие странные фразы, что становится понятно: он явно что-то подозревает. Я не вижу в нем желания припереть меня к стенке или высмеять. Пока он на это просто неспособен, но он читает мои мысли гораздо лучше многих моих давних знакомых, и это дает мне надежду на то, что я все же на верном пути.

Иногда он вступает со мной в дискуссию, но я не вижу в нем желания переспорить или разубедить меня. Я даже не сказал бы, что у него есть какая-то собственная четко сформулированная позиция: по крайней мере, на данном этапе это было бы несколько странно. Но он словно бы подводит меня к тем или иным выводам, заставляя еще и еще раз обдумать ранее отброшенные варианты. В конце концов, в мире уже имеется вполне себе дееспособная система исправления нравственных недочетов человека и зовется она пенитенциарной. То, что не подпадает под действие уголовного кодекса, регулируется административным. На худой конец – моральным. Общественного осуждения большинство тоже побаивается. И худо-бедно отношения между людьми направляются в нужное общей массе русло. В самых запущенных случаях к делу подключается религия и законы совести. Чего же мне еще? – вопрошает Казарцев и словно бы ждет, что я на это отвечу.

Федор Михайлович когда-то давно вещал, что если бога нет, то все позволено. Я бы согласился с этим утверждением, если только слово «бог» заменить в нем словом «совесть» или «самоконтроль». В конце концов, если завтра случится революция, и государственные функции отправлять станет некому, многие ли начнут руководствоваться вопросами совести, чести и морали, когда над ними не висит уже гарантированный тюремный жернов? И сейчас-то он останавливает далеко не всех, а уж в смутные времена анархии про общественный порядок можно будет забыть. Лысые обезьяны пока так и не научились жить по совести, им все законы подавай – государственные или божественные. Хоть какие-нибудь. Так и выходит, что как обезьяну не ограничивай, а она все равно будет косить глазом на сторону и думать, как бы так обойти этот самый закон, чтобы ничего за это не схлопотать. Обойти, заметьте. Обойти, а не соблюсти. Тут можно парировать, что дескать все эти законы писались другими обезьянами для своей выгоды, а каждому свойственно свою собственную выгоду блюсти. Здесь-то мы и попадаем в яблочко: пока человек сам по доброй воле не начнет думать о всеобщем благе, никакие законы, никакие боги его к тому не принудят. Хотя, безусловно, и помогут создать видимость цивилизации. Одну только видимость: поскреби – и под дорогим пиджаком и холеным обликом наскребешь все того же старого доброго австралопитека. Им-то нам и нужно заняться. Не выбрать ему костюм покрасивее, не пластическую операцию на его уродливой морде проделать, не научить ходить прямо и вместо дубинки – ловко орудовать айфоном, а изменить его сущность. Сделать из Чикатило князя Мышкина, если позволите.

Казарцев надо мной не смеется, лишь каждый раз удовлетворенно кивает, выслушав мои доводы, словно бы полностью с ними соглашается. Более того, он даже не отрицает того, что кроме ИИ в этом вопросе помочь человечеству не сможет ничто. Пока он, правда, не вполне осознает сам пошаговый процесс превращения австралопитека в человека разумного, но, когда я смогу до него это донести, уверен, он усовершенствует мою мысль и вознесет ее на необходимые нам вершины. Я очень в него верю.

В салоне трейлера повис резкий запах краски. Катя отбросила тетрадь, едва успев прочесть всего одну короткую запись, явно, впрочем, демонстрирующую особые отношения, связывавшие Меркулова с Казарцевым (ох, наврал, мерзавец, что он всего лишь доверенное лицо!), и спрыгнула с кровати. Пол настежь распахнул окно, чтобы выветривать результаты своего труда, но запах был таким острым и насыщенным, что моментально въедался в глаза.

– Как можно рисовать что-то на ходу? – изумилась Катя, не решаясь попросить его и вовсе прекратить это занятие и закупорить краски.

– Я многое пишу по памяти. Я нигде не учился. Знаю, художники должны писать с натуры, впрочем… кому и что мы вообще должны? Может, я никогда не получу пресловутую лицензию. Да и в любом случае на получение лицензии нужно подать в комитет свои работы, а не видеозапись того, как я их создаю…

– По памяти? Кхм, – Катя осторожно заглянула в небольшой мольберт да так и застыла: на холсте весело улыбалась ее собственная белокурая физиономия, выставив на всеобщее обозрение забавный кроличий оскал.

– Похожа? – в голосе Пола скользнуло едва заметное волнение. Катя молча кивнула, а затем пошла ва-банк, резко повернувшись и подняв на него глаза:

– Скажи, ты потомок того самого Пола Маккартни? Ну из этой древней музыкальной группы.

– Не знаю такого, – пожал он плечами, и по взгляду непохоже было, что он врал. – Я как-то в целом в музыке несилен. А с чего такие выводы?

– Да так. Похож внешне слегка. И даже не слегка, я бы сказала. Ну, впрочем, мало ли. Всякое бывает. А за портрет спасибо. Очень здорово вышло.

– Сейчас закончу, и можем обедать.

Болота начинались внезапно, даже как-то совсем неожиданно. Плывешь вроде в русле темноватой реки, затянутой ряской и тиной – ну всякое бывает: медленное течение, илистый берег, узкое русло, обилие деревьев по откосам, буквально впивающихся своими корнями в вязкое дно… а потом вдруг раз – и ты уже на огромном открытом пространстве, где всюду будто и не вода уже даже, а мутный серовато-зеленый кисель. Наверное, именно так выглядели топи Средиземья в романах Толкиена. Лодка замерла на самом краю болот, там, где еще, казалось, было не совсем ясно, в устье ли ты или уже покинул его и под тобой непреодолимая серая вязкость, в которой и передвигаться-то сложно – нос лодки постоянно цепляет ряску, а сквозь непрозрачную воду разглядеть получается лишь свое отражение. Катя много где побывала за свою долгую историю блогера-путешественника, но еще никогда и ничто прежде так не будоражило ее эмоции и воображение. Она забыла, что рядом сидит Пол, и даже краем глаза не смогла отследить, как схватился он за предусмотрительно заготовленный лист ватмана и принялся водить по нему карандашом, а затем – окунать кисть прямо в болотную воду и разводить что-то по листу, не издав при этом ни звука.

Здесь царил странный и какой-то уж совсем сказочный полумрак: кипарисы росли довольно часто – так, что сквозь почти смыкавшиеся кроны солнце едва просвечивало, вынужденное преодолевать препятствие в виде довольно странного рода кроны, ничем не напоминавшей собой обычные кроны обычных деревьев. Листва их – если это вообще можно было хоть даже с натяжкой назвать листвой – представляла собой что-то похожее на потрепанное оперение древних птиц, и эти гроздья «перьев» цвета пыльной паутины свисали длинными неопрятными прядями с ветвей, иногда достигая самой поверхности болот. Местами там встречались и листья – отчего-то ярко-желтые или красно-коричневые, словно нелепый головной убор или просто украшение, наброшенное на ветви без всякого плана и системы. Да и сами деревья едва ли хоть чем-то походили на кипарисы, какими все их привыкли видеть. В них не было ничего от тех знойных вечнозеленых красавцев с юга, ровными стройными столпами возвышавшихся на морских побережьях. Их болотные родственники походили скорее на башни, укоренившиеся во влажной вязкой почве – стволы их книзу достигали чудовищной ширины, иногда раз в десять превышавшей общий обхват обычного ствола, на котором уже начинались ветки. Оттого издалека они походили на опрокинутые на свое основание воронки с высокими горлышками. Бугристое и узловатое основание «воронок» покрыто было ржавым мхом, что в сочетании с вкраплением в кроне столь же красноватой листвы создавало удивительно гармоничный образ красоты упадка и разрушения.

Солнце, проглядывая сквозь «оперение» кипарисов, подсвечивало их сверху золотом, и отблески эти отражались в темной мутной воде болот и, несмотря на общую довольно мрачную картину, создавало поистине завораживающее зрелище. Пол все скрипел карандашом в абсолютной всепоглощающей тишине, не нарушаемой ни единым всплеском. Казарцев и ИИ тоже молчали, и первой заговорила Катя:

– Это просто невероятно. Как будто в сказку попала, – и тут же заглянула через плечо усердно работавшему Полу.

Тот увидел общую картину несколько иначе: золотистые лучи были им полностью изъяты, словно бы оказались инородным телом, диссонировавшим с общим настроением. Он добавил серости воде и листве, а мох и яркие вкрапления в кроне – наоборот выделил на общем фоне, и они смотрелись как свежая алая кровь на давно разложившемся трупе.

– Хм, какая интересная трактовка, – пробормотала Катя. – Я видела другие твои работы. Они куда радостнее и солнечнее этой, – и она осторожно ткнула пальцем буквально в центр полотна.

– Иногда хочется чего-нибудь атмосферного, – пожал плечами Пол, не отрываясь от работы. – Помнишь, что мы обсуждали накануне? Бывает, нам нужна такая эмоциональная встряска пусть даже только в искусстве. Вроде бы ничего особенного, да? Всего лишь вода, деревья, мох, ничего больше. Никакой нечисти, никакой мистики, а кровь стынет в жилах, – и он удовлетворенно хмыкнул, замолкая.

– Мне кажется, ты получишь лицензию, – протянула Катя. – Не можешь не получить.

Лодка медленно дрейфовала под собственным весом даже в стоячей воде, впрочем, не без помощи Кати, которая делала пару взмахов веслом и снова замирала, вглядываясь в клочки паутины, свисавшей с пожухлой листвы, в то, как накренился один из стволов, грозясь вот-вот сверзиться в воду, в солнечные блики, замершие на темной зеркальной поверхности.

Солнце задержалось здесь ненадолго, и после полудня золота в окружающих красках оставалось все меньше и меньше. А когда оно полностью перекочевало на юг, болото с кипарисами постепенно погрузилось в странный для столь раннего часа полумрак.

– Кроны, – не дожидаясь вопроса, резюмировал Казарцев. – Яркий солнечный свет еще продирается сквозь эту пылищу, но обычный рассеянный удерживается там, – он ткнул пальцем вверх. – А мы здесь остаемся словно в серой болотной капсуле. Зато теперь сразу понятно – мы на болотах, никаких сомнений, – и он саркастично хмыкнул.

Катя осмотрелась и вот теперь уже поняла, откуда взялись эти не заметные прежде ее глазу краски на полотне Пола: солнечный свет ушел, а в естественном пыльном полумраке все окружающее их пространство и вправду погрузилось в серость. Даже зеленоватая ряска будто пылью подернулась и выглядела так, словно плавала здесь уже не одну сотню лет, порядком напиталась водой и слегка подгнила. Но вот ржавый мох на стволах и пожухлая листва на ветвях напротив воспряли с исчезновением солнца, как если бы то отпугивало их, выжигая ярким светом саму их суть. И краски проступили лишь сейчас – до того насыщенные, что и правда напомнили Кате сочащуюся свежую кровь.

Она бросила взгляд на полотно, потом снова осмотрелась и повела плечами:

– Но… как?

Пол понял ее непроизнесенный вопрос и скромно улыбнулся.

– Я же художник и знаю, как реагируют цвета на смену освещения. Поэтому примерно представлял, как все это будет выглядеть через пару часов, когда солнце зайдет за кроны и уплывет на юг.

Они пообедали прямо в лодке, причалив к одному из широких стволов и обвязав вокруг него веревку, чтобы не удрейфовать и дать Полу возможность дописать картину. Казарцеву стало скучно, и он отключился, дядя Валя тоже, вероятно, дремал среди битов и кластеров.

– А что тебя привело сюда? – в вопросе Пола сквозило, вероятно, одно лишь сухое любопытство, но Катя засмущалась, откинула челку и неловко улыбнулась.

– Мир хочу посмотреть, никогда не была на этом континенте. А вообще… моя цель – джунгли Амазонки.

– Хм. То есть, ты планируешь пересечь на трейлере весь американский континент? – и в ответ на быстрый кивок Кати тут же добавил: – А можно с тобой?

– Если только ты не торопишься с получением лицензии… – пожала Катя плечами с деланным равнодушием, а сердце ее тем временем совершило кульбит, с одной лишь ей слышным грохотом ударившись о ребра.

– Работы я могу подать в любом городе, ты же понимаешь. Кое-что у меня накопилось и раньше, но хотелось бы передать комиссии что-нибудь эдакое, а не просто березки с речкой и портрет красивой девчонки, – Пол усмехнулся и отхлебнул из термоса горячий чай.

Катя смущенно опустила глаза и порозовела. С личной жизнью у нее дела шли не особенно гладко, впрочем, уже долгие годы никто не ставил себе целью непременно обзавестись партнером, зарегистрировать новую ячейку общества и начать размножаться. С ростом продолжительности жизни среднее количество детей на семью начало постепенно сокращаться, и на текущий момент мало кто заводил больше одного. В прежние далекие времена это нарекли бы эгоизмом, не до конца, вероятно, осознавая, как сильно инстинкт размножения связан с тягой к бессмертию. И если это наивное желание удовлетворить, размножение достигнет минимальных величин. А потом наука вбила еще один клин между полами: благодаря все тому же ИИ 10.0 была достигнута возможность зачатия и выращивания живого организма вне тела матери. Над созданием искусственной матки ученые бились долгие годы, параллельно с этим все активнее лоббируя тему неполового размножения, одним из видов которого являлось в свое время клонирование. К моменту, когда Катя и Пол дрейфовали в лодке по болотам Северной Америки, понятие традиционной семьи знатно поистрепалось. Люди все еще обзаводились партнерами, регистрировали браки, а кое-кто даже продолжал плодиться самым что ни на есть естественным способом, но таких индивидов становилось все меньше, все чаще они предпочитали одиночество и одного ребенка из инкубатора. Старшее поколение поначалу било тревогу, взывая к неочевидному чувству долга, апеллируя к истинно человеческому чувству любви – родительской, детской, между мужчиной и женщиной, но на практике дети, выношенные в инкубаторе, ничем не отличались от тех, что родились естественным путем, зато риск родовых травм равнялся нулю, да и женский организм не подвергался тем чудовищным нагрузкам, что ему тысячелетиями приходилось выносить в целях продолжения рода. Родители любили своих выращенных в искусственных матках детей ничуть не меньше, чем в прежние времена любили рожденных естественным способом. Да и, кроме того, находясь под перманентным наблюдением ИИ, плод не имел возможности заполучить уродства, корректировавшиеся на начальных стадиях. Так постепенно были побеждены все врожденные генетические заболевания, отклонения и мутации. И это позволило заткнуть рты самым ярым противникам нововведений.

Инстинкт размножения еще не до конца отпустил свою хватку, но люди все чаще выбирали одиночество, и Катя в этом смысле не была каким-то отщепенцем. Да и, кроме того, кроме Пола Маккартни, привлекавшего ее скромное детское внимание много лет назад, с тех пор никто так и не смог по-настоящему заинтересовать ее. И не будь этот ее новый знакомый – как назло тоже Пол! – столь похож на ее давнюю подростковую любовь, ей бы даже и в голову не пришло краснеть от его невинного вроде бы замечания о ее красоте.

Катя дожевала последний бутерброд, закрыла термос и скользнула на дно лодки, опираясь локтями о скамейку, покрытую давно облупившейся краской.

– А ты что, правда не знаешь Битлз? И Yesterday не слышал? – и она принялась тихо напевать этот старенький мотив, когда-то покоривший ее сердце.

Пол нахмурился, словно бы пытаясь уловить в мелодии что-то знакомое.

– Э, нет, Катерина, – раздался вдруг надтреснутый голос дяди Вали, – так дело не пойдет. Рабинович и то лучше с задачей справится. Слушай, парень, оригинал, и оценивай его, а не ее кряхтение, – и в этот миг над болотами понеслись вступительные аккорды мирового хита.

Пол терпеливо дослушал до конца и лишь потом разочарованно покачал головой:

– Никогда раньше не слышал эту песню, но она и правда удивительно красивая.

А Катя тем временем пролистала галерею фотографий до нужной и поднесла экран смартфона к глазам своего знакомого:

– Ничего не напоминает? – на секунду переключила экран на режим зеркала, а затем вернула отображение фото.

Пол хмыкнул, а затем рассмеялся.

– Ну да, есть что-то похожее. Говоришь, его тоже Полом звали?

– Ага, – Катя сползла еще ниже, опуская на лавку теперь уже голову. – Он умер задолго до моего рождения, но мне в жизни больше не встречался никто талантливее и красивее его.

– Может, мы и правда с ним родня, кто знает. Хотя, думаю, это было бы известно минимум моим родителям. Таким родством, безусловно, стоило бы гордиться, хотя… Что толку от гениального предка, если сам ты полный бездарь? – и лицо Пола перекосило внезапным спазмом.

– Ну какой же ты бездарь, – деловито произнесла Катя. – Ты умеешь поразительным образом моментально схватывать суть всего – человека, природы, любого объекта – и переносить это на полотно. Это редкий дар. Если тебе не дадут лицензию, то и свою я готова сдать, ибо и на четверть не столь талантлива, как ты.