Читать онлайн Ямочка бесплатно

«… и сказал Господь в сердце Своём: не буду больше проклинать землю за человека, потому что помышление сердца человеческого – зло от юности его; и не буду больше поражать всего живущего, как Я сделал».

Бытие; Глава 9; Стих 6

ГЛАВА 1

Ветреное и холодное окончание августа напугало обитателей областного сибирского города. В одно утро люди предали лето и сдались в плен ещё не наступившей по календарю осени, надев шляпы, шапочки, шарфы, плащи, пальто, закрытую обувь. Бездомные собаки, кошки, прожорливые городские птицы и хвостатые крысы вдруг перестали скапливаться около переполненных и омерзительно вонючих баков с гниющими отбросами человеческой жизни. Уродливые чёрные ёмкости без крышек, как наглядный укор порядку в стране, стояли неровно на большом расстоянии друг от друга посреди рассыпанного вокруг мусора на неухоженных улицах, возле серых и мрачных многоэтажных панельных домов. Несмотря на солнце, что иногда проникало лучами на землю через низко летящие облака, влажная, переросшая трава вдоль дорог уже не успевала просохнуть до полудня после студёных ночных дождей. Раннее похолодание на фоне всюду господствующего беспорядка невольно усиливало подавленность и тоску у жителей от безысходности. В такую пору люди ощущали себя подобно проклятым оттого, что вынуждены проживать в суровом краю и при суровом несменяемом советском режиме, который просуществовал без малого семь десятков лет и казался незыблемым и вечным, точно преисподняя. Только беззаветно преданные своему единственному в жизни лету бабочки капустницы, доживающие отмеренный срок, удивляя, продолжали наперекор северному ветру взлетать ненадолго под деревьями в скверах. Под стать бабочкам и мухи, сопротивляясь тому же холодному ветру, с трудом ползали по тёплым заплёванным чугунным кругам люков канализации, среди тротуаров. Крылатые насекомые словно не теряли надежды, что ласковое тепло при их жизни ещё вернётся. Однако горожанам безошибочно стало понятно, что короткое сибирское лето ушло бесповоротно.

Два водителя на новом такси бесшумно подъехали к гаражу смениться. Молодой и суетный под чужим взглядом татарин Вахитов, стриженный просто и дёшево, как мальчик дошкольного возраста с небольшой русой чёлкой на голом темени, отработал двенадцать часов и привёз своего напарника Валерия Бурцева для передачи ему автомобиля на ночь. Недавно созданное, а потому не обустроенное, второе в городе предприятие таксомоторных перевозок расположилось на окраине. С тыльной стороны организация примыкала к городской объездной дороге и отделялась от неё забором из криво приваренных к ржавым металлическим столбам грязных железобетонных плит. За дорогой начинались сельские поля со скошенной накануне кормовой кукурузой, и потому уборочный запах из смеси срезанных злаков и пашни распространялся повсюду. Некоторые автомобили, что заехали на территорию, стояли с открытыми для вида капотами, багажниками и дверями в окружении нескольких иногда озирающихся по сторонам человек, подальше от административного здания и от глаз руководящего персонала. У таких машин, как по ритуалу, уходящие на выходные дни таксисты тайком и с удовольствием распивали водку, которую закусывали традиционно жареными цыплятами. По тому, как наглядно хмурые молодые водители быстро превращались в весёлых и шумных балагуров, становилось понятно, что вся нелёгкая многочасовая работа делалась этими людьми благодаря единственной в жизни радости – радости выпить и закусить.

В подобных компаниях, прежде чем приступить к выпивке, разорванную на куски курицу, свежие помидоры, зелень, мягкий хрустящий хлеб, бутылки, стаканы и сигареты укладывали на дно багажника поверх старых газет, чтобы весь этот «праздник» можно было быстро прикрыть, в случае внезапного появления какого-нибудь начальника. Затем часто все происходило по известному сценарию. После первых ударных ста грамм (половина гранёного стакана) на голодный желудок ещё тёплые цыплята табака, купленные навынос в переполненном всегда городском кафе, на воздухе приносили дурманившее наслаждение и ощущение восторга от кажущейся особенно ненасытной закуски после обжигающей нутро водки. Здесь же немедленно начинались разговоры о «кормилицах» – о машинах и их проблемах. Потом захмелевшие шофёры непременно рассказывали друг другу случаи о том, сколько каждый удивительно много «чаю» за короткую поездку получил от какого-нибудь хвастливого клиента. Постепенно пьянея все основательнее, таксисты незаметно, но обязательно переходили в разговорах на женщин, и заканчивалось все тем, что захмелевшие молодые люди рассаживались по выезжающим из гаража в ночную смену такси и направлялись в центр города на поиски ещё «беленькой» и подружек. Жизнь решительно брала своё: накопительство чаевых, собираемых монотонно и нудно за неделю, повеселевшим водителям вдруг начинало представляться презренным делом, и деньги, пришедшие от неразумных пассажиров, так же неразумно, без сожаления начинали тратиться напропалую без остатка в ресторане с музыкой и танцами. К закрытию питейного заведения вконец опьяневшие и разгорячённые друзья бросали по-барски с танцевальной площадки в музыкантов скрученные ладонями в шарики денежные купюры достоинством в пятьдесят, а то и в сто рублей, и громко требовали не останавливаться, а повторять и повторять какой-нибудь заводной шлягер, под который отплясывать было легко и весело. Именно таксисты, официанты и торгаши в советской стране чувствовали себя как у Христа за пазухой, вопреки желанию и старанию идеологов коммунизма. Поведение молодых людей во все времена схожее, меняются только декорации времени. Подобным образом вели себя давным-давно при царях когда-то пьяные молодые извозчики в дешёвых кабаках после трудных, унизительных и холопских будней. Те же таксисты, только на лошадях, тогда и представить не могли, что придёт такая власть, которая сделает их ни за что ни про что наиболее обеспеченными гражданами по сравнению с остальным населением.

Таким образом в этом таксопарке часто заканчивалось желание выпить водки после смены и перед выходными. Советская власть, вопреки человеческой природе, своими ограничениями во всех сферах жизни не могла и почти не стремилась ограничить только одного – повального пьянства. Власть советов зачастую возглавлялась психически больными или много пьющими хамами, которые невольно превращали в больных и пьющих от беспросветности уже четвёртое поколение большей части народа. Любой здравомыслящий и трезвый человек неминуемо критически относился к царившему порядку вещей, но таких в стране мнимо господствующего пролетариата было мало. И все же что-то было от Бога в этой безбожной и преступной власти, раз она не умерла тотчас после преждевременного рождения.

– Сегодня слышал в машине по приёмнику, что разбилась в самолёте американская девчонка! Как же её?.. – Вахитов опустил голову и почесал правую бровь указательным пальцем с уродливым и жёлтым от никотина ногтем, вспоминая иностранное имя. – Ну, та, которая написала письмо не то Горбачеву, не то Черненко?! – с шутливым возмущением обратился Вахитов к Бурцеву, протягивая в его сторону открытую ладонь, ожидая подсказки, будто тот безусловно должен знать, о ком идёт речь. Бурцев молчал, слушая со спокойным видом, какое имя назовёт Вахитов, у которого во время разговора в уголках губ скапливалась загустевшая белая слюна. «Как же его губы целует жена?..» – подумал Бурцев и невольно вздрогнул от неприятного ощущения, представляя на миг картину поцелуя слюнявого Вахитова с женой.

– Черт!.. Забыл! А! Вспомнил! – вдруг выкрикнул Вахитов, широко раскрыв при этом глаза. – Саманта! Смит Саманта, точнее!.. Или Саманта Смит? – угасая, начал гадать в сомнениях нерусский, говоря сиплым прокуренным голосом. – Ну, ладно, неважно! Передали, что она погибла вместе с отцом! Тринадцать лет было девчонке! – Вахитов говорил эту новость с тревожным лицом, и кто не знал его, то мог бы подумать, что это событие потрясло его искренне и глубоко. Однако через несколько минут он разговаривал на совершенно противоположную, смешную тему и искренне заливался хохотом от анекдотов среди таксистов, стоящих в очереди к диспетчеру за путевыми листами. Вахитов вспомнил и объявил эту новость, чтобы прервать неловкое молчание с недавно посаженным на его новую машину сменщиком. Вахитов определял про себя Бурцева, как человека со связями в гараже и как «шибко грамотного», по его любимому выражению, а значит, не своего круга, но нужного для разрешения возможных проблем по работе в будущем.

Советские таксопарки отличались от всех других транспортных контор своей неоднородной, но зачастую очень яркой публикой. Здесь могли трудиться не только пожилые водители, что не закончили даже начальной школы из-за того, что их детство выпало на нищие и голодные годы Второй мировой войны. Люди молодые и более образованные тоже иногда от отчаяния приходили и садились за руль такси. Эти молодые люди теряли всякую надежду заработать деньги после института для нормальной семейной жизни на заводах и фабриках, куда их, как крепостных, распределяли на три года отрабатывать бесплатное высшее образование. На предприятиях молодым специалистам платили сущие копейки, чтобы можно было только покупать немудрёную еду и далёкую от моды советскую одежду. Однако не каждый мог работать в такси, так как не каждый мог брать плату за проезд и нагло, не моргнув глазом, «забыть» отдать причитающуюся сдачу пассажиру. Иное поведение лишало смысла работу в такси. Перед таксистами пассажиры часто чувствовали себя неловко и виновато за то, что иногда из-за нужды требовали расчёта строго по счётчику. Всё-таки советская идеология осуждала нагловатых людей сервиса, а наплевать на это осуждение мог не любой человек. Объединяло всех разных по возрасту и образованию таксистов то, что все они являлись людьми более довольными жизнью, а значит, более весёлыми относительно остальных хмурых советских людей, но не потому, что советская мораль меняла их, как заявляла власть, а потому, что нудная профессия таксиста (извозчика) приносила более приемлемый доход и достаток.

Бурцев, задумчиво глядя в боковое стекло на очередь машин перед опущенными навесными воротами, тихо произнёс:

– Никто не защищён… Эта девочка два года назад приезжала по приглашению Андропова погостить в Союз, а когда возвращалась домой, в Америку, то на прощание, говорят, сказала с надеждой по-русски, что «будем жить». Может быть, кто-то неведомый подсказал ей именно эту фразу, хотя это милое дитя верило без сомнений в сказанное при расставании. – Мрачный Валерий молчал почти всю дорогу, потому что плохо выспался. Он не жаловал ночные смены оттого, что никак не мог привыкнуть укладываться спать в шесть утра, а в шестнадцать часов уже выходить из дома и уезжать с приехавшим сменщиком на оформление своего путевого листа в гараж. До выходных дней у него не имелось времени не только почитать книгу или газету, что Бурцев привык делать в зоне для заключённых и в чём чувствовал нужду, но и включить телевизор. Это являлось для него существенным неудобством от денежной работы в такси. В лагере в воскресный день, а в будни вечером после работы, Бурцев часто ходил в библиотеку. В зоне находилось чуть больше одной тысячи заключённых, но библиотека почти всегда оставалась тихим и безлюдным местом. Именно в библиотеке Валерий часто брал по несколько томов Большой советской энциклопедии 1951 года издания с обилием портретов Сталина и просиживал за чтением почти до отбоя ко сну. Именно лагерная библиотека приучила Бурцева к запойному чтению книг, чего он не мог себе привить на свободе из-за отсутствия времени. – Много пожившие люди, – продолжил Бурцев, – после гибели детей от отчаяния вопрошают, глядя на небо, мол, что же ты, Господь, если ты есть, наравне с людьми взрослыми не хранишь невинных детей, которых любишь?! Христос, сын твой, говорил, что детям принадлежит Царство Божие. Что он имел в виду?.. Если человек погибает на земле в детском возрасте, то непременно попадает в Царство Небесное, а хранить жизнь младенца или ребёнка «в миру» он поручает его родителям?.. А если родители не справляются с этим и не могут уберечь своё дитя, то в этом есть наказание за какие-то родительские прегрешения или за грехи более дальних предков? – завершая размышления, спрашивал Бурцев, отвернувшись опять от Вахитова к боковому стеклу. Вахитов глянул на Бурцева, как на человека со странностями, но промолчал. Бурцев для Вахитова не походил на обычного таксиста, но Бурцева вовсе не волновало отношение Вахитова к нему.

Бурцев вспомнил Библию, что брал читать в лагере у осуждённого за отказ служить в армии молодого парня ровесника из семьи старообрядцев. Таких толстых книг Валерий не видывал до тюрьмы, и только по этой причине Библия вызывала тогда у него интерес. «Какой же связный сюжет можно поместить на таком огромном количестве страниц?» – спрашивал он себя, когда попал в колонию и ему было только восемнадцать лет, впервые удерживая увесистый и толстый фолиант в руках. Позже ему стало понятно, что Библия – это собрание многих древних книг под одной обложкой. Своим началом Ветхий Завет казался Бурцеву – бывшему октябрёнку, пионеру и комсомольцу – какой-то неведомой ранее сказкой с добрыми идеями немного созвучными с идеями морального кодекса строителя коммунизма. Новый Завет ему виделся собранием описаний забавных чудес, которые творил Богочеловек по имени Христос. В Бурцеве так естественно и прочно сидел атеизм советской школы, что все верующие люди казались ему или малообразованными, или вовсе мошенниками. Валерий старался понять насколько искренен в вере его сосед через две шконки, который одного с ним возраста и который всегда безропотно давал читать ему Библию, помогая при этом понимать не только старинные слова, но некоторые тексты целиком. Ровесник старообрядец не требовал, а только робко и стеснительно просил об одном – не загибать страницы, пряча при этом от смущения глаза, словно чувствовал себя виноватым за эту просьбу. Библию старообрядцу неожиданно пропустил в лагерь заместитель начальника колонии по воспитательной работе, который часто присутствовал на приёме этапа из следственного изолятора. Кто-то в колонии знал дело этого молодого арестанта и рассказывал, что тот не пошёл в военкомат на призывную комиссию, потому что служба в армии противоречит учению Христа. Верующий юноша не хотел принимать присягу, а значит, вопреки Нагорной проповеди, давать клятву и брать в руки оружие, чтобы убивать по приказу. Этот молодой человек без колебаний согласился отсидеть два года в тюрьме, вместо двух лет солдатской жизни. Чем чаще Бурцев перечитывал Библию, тем меньше содержание её виделось ему во всем несуразным и утопическим, несмотря на очевидную сказочность сюжетов книги. Валерий не принимал на веру всё то, что написано в Библии, а пытался, как мог, найти объяснение изложенным в ней фактам и утверждениям с высоты небольшого опыта жизни. Другими словами, он сначала читал Библию в большей мере как критически настроенный и любопытный исследователь незнакомого текста, а не как безусловно верящий написанному человек. Однако со временем Валерий почувствовал, что, возможно, пять заповедей Христа, несмотря на нереальность немедленного и строгого исполнения их всеми людьми одновременно, всё-таки содержат в себе правила жизни, которые определённо дают людям большую возможность сохраниться и иметь будущее. Бурцев так часто и тщательно перечитывал Библию, что невольно на все события в жизни и в мире старался найти объяснения в ней. Вот и сейчас, после рассказанной Вахитовым трагической новости, он по обыкновению попытался найти толкование этому в Новом Завете Христа.

Осознав, что не очень образованный иноверец Вахитов будет вынужден что-то отвечать на его вслух произнесённые слова, Бурцев продолжил рассуждать молча: «Эта американка не только дитя, а дитя миротворец, если верить тому, что о ней пишут. У Матфея Христос говорил, что миротворцы блаженны и будут наречены сынами Божьими. Следовательно теперь погибшее юное существо, наравне с Христом, будет наречено Богом отцом своим чадом… По всей видимости, Бог отец своим наречённым детям не даёт долгой жизни на земле, а после смерти дарует им восторг и славу среди людей, что и есть, наверное, поселить их навечно в Царстве Небесном, и что сейчас должно исполниться в отношении погибшей девчонки. Подтверждение тому в том, что Вахитов, я и многие другие люди с разной степенью глубины переживания впредь будем невольно о ней вспоминать в годовщину её гибели, и не только… Если Библия истинно божественная, а потому правдивая книга, то память об ушедшем сегодня подростке должна будет сохраниться. Этот Богом с рождения помеченный человечек был послан препятствовать вражде людей из-за ослепления взаимной ненавистью. Она – эта с большими искренними глазами худенькая девочка – после поездки по Советскому Союзу сказала, поражённая увиденным, что они такие же, как мы, то есть советские люди такие же, как они, американцы! Это вслух произнесённое и подхваченное всеми откровение ребёнка, хотя мало кто это осознавал, сыграло невидимую, но великую роль умиротворения, так как немыслимо воевать против таких же людей, как они сами, и неминуемо убивать этих людей, а дело, по-Божьему разумению, неумолимо шло к этому. Ребёнок не мог лгать, поэтому его невозможно было опровергнуть противостоящим и воинствующим правителям, которые всегда готовы с родственниками отсидеться в безопасном бетонном бункере, а также склонны на обман и на жертву простого люда…»

ГЛАВА 2

– У нас, у мусульман, в тринадцать лет девочка может оказаться уже замужем, – неожиданно вставил Вахитов, давая понять, что в тринадцать лет не все дети невинны. Он ухмыльнулся кривой улыбкой, обнажая ряд неровных и редко посаженных жёлтых зубов. Вахитов вновь по привычке перевернул кисть правой руки ладонью кверху, подобно жесту «возьмите».

– Замужество не грех… Выдают рано замуж девчонку взрослые родственники и, наверное, небескорыстно, – отговорился Бурцев, чтобы продолжить размышления. «Опять цифра тринадцать сегодня…» – промелькнуло в голове у него, когда он вспомнил, что тринадцать лет назад с двумя друзьями привёл вечером трёх незнакомых подружек домой к Роману. Двум из девиц было по шестнадцать лет, а младшей только тринадцать. Эта тринадцатилетняя девочка сыграла зловещую роль в его жизни. «Ей тоже, как сегодня погибшей американке, было тринадцать… Господи! Всюду цифра тринадцать напоминает сегодня о себе перед выездом… Лучше бы я „захворал“ и не поехал нынче на линию… Не угодить бы в аварию на новой машине. Цифра тринадцать по народному поверью не сулит ничего доброго… Однако народ в большинстве своём суеверен, и мне не следует уподобляться всем…» – подумал Бурцев, продолжая невольно вспоминать события тринадцатилетней давности.

Дело происходило в середине марта, тепла весеннего ещё не ощущалось, и снег в городе не только не таял, но, напротив, казался белым и пушистым, как в начале зимы. Прошло, возможно, пятнадцать минут после знакомства у кинотеатра с тремя девушками, и Роман, как самый активный из троих товарищей, не откладывая, пригласил продрогших девчонок в гости в свою пустующую квартиру. Ребята не надеялись, что подруги темнеющим вечером согласятся пойти к незнакомым мальчикам, но невинные существа переглянулись и вдруг одобрительно кивнули. Наивные девочки всегда смелы, потому что не только не ведают страха, но и убеждены, что приятные ребята не могут быть опасными, тем более, что мальчики в жизни все равно неизбежны. Взрослеющие девочки по природе всегда отчаянно смелы. Друзья же, естественно для их возраста, восприняли это по-своему: они предположили, что девицы давно доступны и не против интимной близости. С этого возраста у юношей начинается период гормонального избытка, и они впервые серьёзно помешаны на девочках.

Валерию, Роману и Николаю шёл тогда восемнадцатый год. Все они закончили вместе одну общеобразовательную школу в прошлом году, но в институт не смогли поступить, потому что учились без особого желания и оттого не очень успешно. Друзья были увлечены хоккеем и пропадали в спортивной школе всё свободное время с семилетнего возраста. В наступившем году тренер им пообещал, что похлопочет у военных в спортивном клубе «Звезда», чтобы их, как способных и перспективных игроков, взяли служить в состав местной армейской команды. После армии каждый планировал поступить заочно в какое-нибудь высшее учебное заведение и параллельно играть в шайбу за родной клуб. Такова была участь многих способных и талантливых мальчиков в советском хоккее.

Николаю только исполнилось семнадцать лет, Роману уже полгода было семнадцать, а Валерию оставался месяц до совершеннолетия. У Романа мать работала лаборантом на цементном заводе и на неделю уехала в командировку на специальный полигон для испытаний новых марок цемента, а отец с ними не жил. Двух шестнадцатилетних девочек друзья под шуточные, как им казалось, угрозы изнасиловали, а тринадцатилетнюю девчонку, несмотря на её недетские формы, пожалели. Сначала подружки сопротивлялись, но когда захмелевший Николай дёрнул со злостью за лацкан пальто одну из самых шумных подруг, и у неё как горох посыпались пуговицы по полу, то все девицы вдруг с испугом в глазах осознали, что вырваться из квартиры, не уступив приставаниям парней, – не получится. Валерий строго соблюдал спортивный режим и не стал пить водку для того, чтобы согреться после улицы. Он из троих ребят один остался трезвым. Девочки с последней надеждой прибежали к нему на кухню, где он искал что-нибудь поесть. Они попросили его повлиять на выпивших друзей и отпустить их домой. Валерию искренне стало жалко перепуганных девчонок, и он согласился попытаться убедить товарищей не трогать подруг, хотя не верил в успех. Бурцев трезвыми глазами смотрел на все происходящее и опасался возможных последствий. Он пошёл в комнату и объявил друзьям, что девчонки намерены обязательно обратиться в милицию, если их немедленно не отпустят. При этом Валерий насколько мог сделал лицо напуганным. Бурцев выдумал эту угрозу, но подвыпившие товарищи настолько сильно возбудились бегающими по квартире девчонками, что уже ничего не боялись. Им со стороны казалось, что девочки друг перед другом наигранно и фальшиво взволнованы, и оказывают сопротивление, которое больше напоминало скрытое согласие. Николай и Роман на секунду задумались, переглянулись, затем рассмеялись и сказали Валерию, что все девочки так говорят, когда попадают в подобную ситуацию. Ещё друзья ему посоветовали вспомнить Аркашу Угрюмова, а тот всегда силой и побоями добивался близости с девочками и оставался неприкасаемым для милиции. Самую молоденькую подружку Бурцев всё-таки упросил не трогать, с чем друзья согласились, потому что в противном случае он пригрозил уйти. Валерию было неловко перед незнакомыми девчонками оттого, что он не смог повлиять на своих друзей и оправдать надежды на него. Несмотря на то, что Бурцев был старшим среди мальчиков по возрасту, это не имело никакого значения для его товарищей. Николай и Роман были крупнее Валерия, а в хоккейной команде из-за своего гигантского роста под метр девяносто заслуженно играли роль защитников. Бурцев был немного поменьше, но самым быстрым нападающим, поэтому силой он не мог бы воспрепятствовать намерениям приятелей, да и отношения можно было испортить с друзьями детства навсегда. Валерий вернулся на кухню и сказал подругам, пряча глаза, что лучше подчиниться нетрезвым парням, а затем беспрепятственно поехать домой. Девчонки молчали, но не плакали. Они покорно ждали, когда парни разведут их по комнатам. Эта покорность жертв тогда неожиданно приятно возбудила Бурцева, но он не изменил своего решения – не участвовать с товарищами в сексуальных утехах. Валерий поспешно забрал с собой в маленькую комнату самую молодую девушку и в течение всего времени лежал с ней на кровати, оберегая на всякий случай от подвыпивших товарищей. Один раз Валерий ходил на кухню по её просьбе за водой. Эта тринадцатилетняя девочка серьёзно боялась пьяных парней, и её заметно трясло от страха. Валерий чувствовал её неподдельные переживания и убеждал, что к ней никто не притронется, но она на Бурцева не могла положиться с уверенностью, несмотря на то, что он оставался трезвым. После удовлетворения своей похоти, юноши дали девчонкам возможность привести себя в порядок. Валерий вызвался проводить девчонок до автобусной остановки – он считал это важным. Ему хотелось сгладить вину друзей насколько возможно и уменьшить обиду жертв, но недоброе предчувствие его не подвело. Через три дня всех ребят забрала милиция из той самой квартиры, где они собирались ежедневно, пока мать Романа отсутствовала. Именно отец и мать младшей девочки настояли на одновременной подаче заявлений в милицию всеми родителями дочерей. Родители самой младшей девочки подозревали, что изнасилована и их тринадцатилетняя дочь, и что она скрывает это из-за стыда перед обязательным обследованием у гинеколога.

Троим друзьям дали по восемь лет лагерей, которые Валерий отсидел полностью, хотя не прикоснулся ни к одной из потерпевших. Подельники же его вышли на известные «стройки народного хозяйства» немного раньше Валерия, после указа в конце семидесятых годов, допускающего освобождение условно с обязательным привлечением к труду преступников, осуждённых по тяжким статьям уголовного кодекса. Ещё с давних шестидесятых годов в народе это называлось – освободиться на «химию». Предположительно, заключённых называли «химиками» потому, что они начали освобождаться на строительство первых в стране предприятий химической промышленности, потому что Америка по химической промышленности являлась мировым лидером. Раньше на «химию» выпускали только за лёгкие и средней тяжести преступления. Это не совсем полная свобода, но и не лагерь. Жить следовало в общежитии с такими же «химиками», как ты сам, отмечаться вечером у милицейского коменданта и работать там, куда пошлют, но без охраны и на свободе. Советская власть с её чрезмерно затратной социальной экономикой уже не могла привлечь на тяжёлые и плохо оплачиваемые работы на крупных предприятиях страны вольнонаёмных людей. Власть была вынуждена по традиции со сталинских времён направлять туда заключённых, но, как дань новому времени, освобождая их при этом досрочно, с обязательством весь оставшийся срок отработать там, где потребуется. За нарушения режима проживания и трудовой дисциплины условно освобождённых работников немедленно через суд возвращали обратно в лагерь досиживать срок.

Девочка, которую Валерий оберегал от друзей, не сказала на суде в его оправдание ни единого слова. Бурцев предполагал, что, возможно, она боялась родителей или этому её научили следователи. Две изнасилованные подруги показали, что с ними совершили по два половых акта, а кто из обвиняемых это сделал и сколько раз, они не могли точно определить из-за темноты в комнатах и стресса. Валерий говорил на следствии и на суде, что не трогал никого и лежал с самой молодой девочкой, которую все друзья сообща решили пожалеть. Дознаватели после задержания хотели побить Бурцева, чтобы он признался в изнасиловании, но он был готов к этому. Наслушавшись рассказов старших ребят соседей по двору, которые по вечерам собирались на большой зелёной чугунной лавочке, он усвоил, как именно следует себя вести на допросах. Валерий на первом допросе вскочил со стула, когда в кабинете стали собираться подозрительные, хмурые и крепкие ребята в штатском. Бурцев решительно занял угол и громко сказал, что будет драться и кричать на всю милицию, если его, несовершеннолетнего, тронут хотя бы пальцем. Старший дознаватель не ожидал такого поведения от молодого человека и велел всем выйти, после чего Валерий собственноручно спокойно заполнил протокол допроса. Адвокатов для подозреваемых несовершеннолетних ребят никто не думал вызывать. Тогда это, наверное, не было безусловным требованием, и человек похожий на защитника впервые появился перед отправкой друзей из камеры предварительного заключения – в тюрьму. Безликий, для проформы, этот временный адвокат появился у прокурора на предъявлении обвинения и получении первой санкции на арест сроком на два месяца. Больше этого «защитника» друзья никогда не видели. Всех троих впервые после задержания везли вместе от прокурора в тюрьму на старом, тесном и скрипучем милицейском «козле» (ГАЗ – 69) вперемешку с двумя сержантами милиции, такими же высокими, как подследственные ребята. В заднее пожелтевшее от времени оконце «воронка» с вертикальными решётками Валерий видел, что после трёх дней, проведённых в камере предварительного заключения в отделе милиции, весна словно проснулась. Стоял солнечный день, и быстро начал таять снег. От бодрящего запаха весны и отсутствия свободы хотелось рыдать. Валерий знал, что за предъявленное обвинение ему и друзьям грозил срок от восьми до десяти лет – ни больше, ни меньше. Как каждый невиновный человек, он наивный верил, что его непременно должны оправдать и это позволило ему удержать слезы. Единственное, что его тревожило – это арест до суда вместе с друзьями, которые участвовали в изнасиловании и признались в этом.

На суде председательствующий спросил младшую девочку: «Свидетель Гладышева, оставлял ли подсудимый Бурцев вас одну на кровати? Отлучался ли он?» Она тихо и робко перед большим количеством народа ответила: «Да… отлучался». Однако девушка не уточнила, что именно она просила его принести из кухни попить воды. Может быть, он вернулся не тотчас, потому что искал стаканы и разговаривал на кухне с пьяным Романом. Друзья Валерия были нетрезвые, и никто из них не вспомнил, сколько каждый совершил половых актов. По всей видимости, они не хотели выгораживать Валерия и нести ответственность без него. Это так понятно, когда ты впервые арестован в возрасте перепуганного молодого человека. Вероятность остаться виновным одному, без единого знакомого в этом страшном для любого юноши заведении, казалась очень пугающей перспективой.

Николай и Роман на суде осмелели после нескольких месяцев тюрьмы, которая в реальности была не такой страшной, какой её описывали взрослые люди, молва и книги. Ребята сидели в новом тюремном корпусе специально построенном для женщин и несовершеннолетних подследственных преступников мужского пола. Просторные, светлые камеры напоминали детские спальни в летних пионерских лагерях, где на окнах висели решётки без металлических жалюзи и стояли аккуратно заправленные кровати чистыми белыми простынями в один ярус. Каждое утро на человека выдавали замёрзшее сливочное масло в запотевшей бумажной упаковке, мягкий белый хлеб из тюремной пекарни, двойную взрослую порцию сахара, а раз в неделю воспитатель насыпал в шапку ушанку табак за хорошее поведение. Один раз в месяц каждому несовершеннолетнему узнику полагалась продуктовая передача по десять килограмм, и восемь юношей в неделю получали от родителей по две передачи. У кого из малолетних преступников имелись деньги на счёте от родственников, те имели право приобрести в передвижном тюремном магазине один раз в месяц дополнительно продукты и сигареты. С таким запасом родительской пищи, которую обитатели камеры организованно поедали все вместе равными долями три раза в день, никто не ел тюремную баланду. В восьмиместной камере сидело строго восемь несовершеннолетних подследственных, а большего количества не допускалось. За дисциплиной ребят в камере следил сидящий с ними один взрослый заключенный, который всегда почему-то запоем читал книги и был девятым. Настоящую страшную советскую тюрьму друзья увидели позже, когда их всех по очереди после наступления совершеннолетия перевели к взрослым заключённым.

Товарищи Валерия говорили на суде, что ничего не помнили из-за опьянения и опускали головы, пряча улыбки. Ребята с трудом сдерживали себя, чтобы не рассмеяться. Им всё казалось забавным и смешным. Их смешил «закрытый суд», где не было свободных мест из-за любопытствующей публики. Их смешили серьёзные лица людей в зале судебного заседания. Их смешил судья, пришедший на костылях из-за перебинтованной ноги и глядящий в их сторону со злостью, как все нездоровые и сердитые люди на всех здоровых и весёлых. Им казался смешным немолодой прокурор, который постоянно доставал маленькую пластмассовую расчёску из засаленного кармана на груди синего форменного пиджака. Расчёска словно не слушалась хозяина и не бралась как следует его большими, немного дрожащими руками с пухлыми пальцами, чтобы зачесать редкие волосы назад, когда мимо проходила в обтягивающей юбке молодая секретарь суда. Друзей смешили народные заседатели, которые всегда одобрительно кивали на неслышимые реплики судьи (тогда ребята наглядно смогли убедиться, почему народных заседателей в тюрьме заключённые презрительно называют «кивалами»).

У подельников была одна защитница на троих, которой на вид было, примерно, тридцать лет. Она ребятам нравилась, и они думали о ней, прежде всего, как о женщине, а не как о защитнице. По этой причине каждый из них невольно краснел, когда она близко наклонялась и шёпотом задавала уточняющие вопросы перед судебным заседанием, обдавая приятной парфюмерией, от запаха которой они успели отвыкнуть в тюрьме, и что их возбуждало неимоверно. В ту пору подсудимых ещё не помещали в железные или стеклянные клетки. Молодые люди на суде запоминали в подробностях запах и очертания умопомрачительных женских форм защитницы, чтобы потом среди ночи в спящей камере легко вспомнить её и с наслаждением мастурбировать, мастурбировать, мастурбировать… Из-за такой желанной и манящей женщины друзья не могли серьёзно думать и говорить о защите.

Совсем другие чувства теперь вызывали у ребят потерпевшие девочки. На суде жертвы при дневном свете казались особенно некрасивыми и простоватыми в своей неказистой одежде. Девушки сидели с опущенными головами и иногда перешёптывались между собой и прилагали нарочитые усилия, чтобы казаться очень серьёзными и несчастными. Создавалось едва уловимое ощущение, что девочки довольны тем обстоятельством, что невинности их лишили именно привлекательные и спортивного вида молодые люди. Подельникам, напротив, было неловко и совестно именно перед женской публикой на суде, но особенно перед ухоженной и желанной защитницей, что их судят за изнасилование невзрачных и неинтересных девчонок, на которых они в иной ситуации не обратили бы внимания. Родители мальчиков делали сердитые и угрожающие гримасы, глядя на своих детей оболтусов на скамье подсудимых, когда видели, что те давятся от смеха. Молодым парням казалось, что они не совершили ничего такого страшного, чтобы всем в зале быть неоправданно хмурыми, как на похоронах или на процессе, где судят убийц грудных детей. Мальчики знали и уже видели в своей короткой жизни примеры настоящего изнасилования. У них имелся товарищ Аркадий Угрюмов, который каждый раз избивал свою новую знакомую на танцах в лесу за зданием клуба, если она отказывала ему в близости. Он бил каждую жертву долго и с остервенением, и несчастные девочки уже сами хотели, чтобы он поскорее прекратил избиение и овладел ими. Девушки упрашивали Угрюмова и просили прощения за то, что не уступили ему тотчас по первому требованию. Друзья оказались свидетелями нескольких таких случаев и с сочувствием относились, но не к девочкам, а к своему другу по хоккейной команде, которому приходилось только таким способом добиваться желанной взаимности. Этот дерзкий парень оставался на свободе, и ни одна его жертва не помышляла написать на него заявление в милицию за изнасилование, а ребята только единожды, неумело, неуверенно попробовали подражать ему – и оказались без промедления в тюрьме. Валерий после несправедливого суда и отсиженного срока сделал вывод: жизнь безжалостна во всем к людям несмелым, к дилетантам, к людям неуверенным в деле, даже если твоё дело преступное.

Вся озабоченность взрослых людей в зале суда казалась друзьям смешной и неоправданной. Несмотря на тяжесть положения и внушительный рост, ребята оставались ничего не понимающими юнцами. Спустя годы, значительно повзрослев в колониях, они с ужасом, а в минуты отчаяния со слезами вспоминали наивную ребяческую весёлость на суде, где определялась их предстоящая жизнь на длительное время вперёд.

При аресте у всех троих парней изъяли нижнее белье. На момент написания заявлений родителями девочек, через три дня после преступления, дознаватели смогли взять показания только у самой младшей девочки. Две старшие подруги, что подверглись изнасилованию, после известия об обращении родителей в милицию, убежали из дома. Родители смогли их отыскать у родственников на шестой день. Проведённая с ними медицинская экспертиза могла установить только то, что на момент преступления обе подруги являлись девственницами, а следы спермы подозреваемых, естественно, после стольких дней, обнаружить не удалось. Все эти подробности стали известны только на суде.

Беспечность, неопытность и наивное убеждение, что на суде его непременно оправдают, помешали Валерию тщательно ознакомиться с обвинительным заключением в тюрьме и со всеми документами дела при его закрытии. Он до суда не ведал, что оба его товарища при первом допросе показали, что их друг Бурцев тоже совершил половой акт с одной из девочек. Очаровательная защитница на закрытии дела в тюрьме посоветовала ему быстрее подписать акт о том, что он ознакомлен с документами, потому что в деле ей все понятно, и она спешит в коллегию адвокатов на встречу к другим клиентам. Разумеется, Валерий не мог усомниться в опытности обворожительной женщины. Он очень хотел нравиться ей и сделал все, как она просила. Только на суде друзья исправились и уточнили, что не знали о его участии в изнасиловании, но было уже поздно. Советский суд, часто оправдано, традиционно брал во внимание только первоначальные показания подсудимых. Намного позже в лагере Бурцев понял, что необходимо было кричать на суде о своей невиновности и требовать, чтобы суд тщательно исследовал все факты. Валерий же стыдливо промолчал и дал возможность суду самостоятельно оценить его роль. Наивный Бурцев был твердо убеждён, что суд ни при каких обстоятельствах не сможет посадить непричастного к преступлению человека.

Сесть незаслуженно в семнадцать лет, а освободиться в двадцать пять – Валерию Бурцеву представлялось чудовищной несправедливостью. С тех пор весь мир его представлений о человеческой справедливости перевернулся. Молодой человек понял впервые, что добро в людском мире могут назвать злом, а зло – добром. Только молодость позволила ему пережить многолетний кошмар. Почти три тысячи дней неволи в образцово-показательной колонии в кирзовых сапогах, которые можно было снять только перед сном (после освобождения у него никогда больше не росли волосы на стёртых от сапожных голенищ икрах ног). Три тысячи дней в обществе неприятных, зачастую мерзких типов, с большей частью которых Бурцев никогда бы в жизни не встретился, потому что не представлял, как люди, находясь в тюрьме, продолжали постоянно жить с криминальными помыслами на будущее после освобождения, как могут вообще жить вне тюрьмы эти люди. Однако Валерий стал предполагать, что все тюремные жители когда-то тоже стали несчастными из-за какой-то людской несправедливости. Три тысячи дней унижения при обысках и проверках. Три тысячи дней позора при выкрикивании номера своей статьи в уголовном кодексе на поверках, к содержанию которой он не имел отношения. За эти дни полуголодного существования от тошнотворной пищи, ранних подъёмов, ходьбы строем на работу, трудно отмываемой грязи на руках от штамповочного производства, – он потерял отца. Отец умер на последнем году его срока от повторного инфаркта (первый случился после оглашения приговора сыну) и потому не дождался освобождения Валерия. Ещё: Бурцев по неосторожности отрубил верхние фаланги на двух пальцах левой руки на гильотине из-за спешки при выполнении огромных норм выработки. Невыполнение нормы всегда грозило штрафным изолятором (тюрьма в лагере), где горячей пищей кормили через день. За этот бесконечный срок он множество раз участвовал в драках, отстаивая свои права в различных стычках. Конфликты утром в очереди у титана за кипятком и при выборе хорошо освещаемого места в цехе в ночную смену – всюду требовались решительность и кулаки. Его молодой организм был полон мужских сил и беспрестанно требовал разрядки, и Валерий онанировал, если не еженощно, то через ночь непременно.

Бурцев всего один месяц побыл в благоустроенной камере для малолетних подследственных. Он после наступления совершеннолетия первым из друзей был переведён к взрослым преступникам. В течение восьми месяцев до суда и после суда до отправки в колонию Валерий был вынужден нюхать отвратительную вонь прокисших от жары человеческих тел в переполненных тюремных камерах. Люди в летнюю жару потные, грязные и чесоточные (мыли в бане один раз в десять дней) спали из-за недостатка кроватей в три смены. В переполненных камерах дышать было нечем, потому что все курили постоянно. Некоторые подследственные новички теряли сознание от недостатка кислорода. Их ненадолго подтаскивали к безветренному и закрытому металлическими жалюзи окну подышать. В камеру на семьдесят спальных мест загоняли иногда по двести подследственных заключённых. Из всей этой массы людей больных туберкулёзом оказывалось до двадцати процентов, а были среди них и с открытой формой. Много было чесоточных людей, на ногах и руках у которых не заживали коросты, из-за расцарапанных до крови болячек. Все это плохо заживало от высокой влажности и отсутствия свежего воздуха. Некоторых бездомных и опустившихся узников заедали тряпичные вши. В таком помещении с одним туалетом очередь справить нужду и умыться даже ночью не иссякала. На просьбы заключённых открыть для проветривания дверную «кормушку» контролёры отвечали со злорадством: «Не положено». На сетование заключённых о тесноте, об отсутствии места для сна, о влажности пропитанных потом грязных матрасов, надзирающий прокурор с издёвкой отвечал: «В тесноте, да не в обиде!» А когда подследственные начинали от возмущения все разом кричать, что это «правовой беспредел», то проверяющий чиновник (в окружении толпы сопровождающих офицеров в начищенных сапогах и обильно политых резко пахнущим одеколоном) всегда перебивал хор недовольных, выкрикивая громко неприятным фальцетом любимую фразу: «Тихо! Я вас сюда не звал!.. Не попадайтесь!» В этот момент на шее и на лбу у него набухали вены, и его пухлое круглое лицо становилось багровым. Все заключённые немедленно умолкали, словно соглашались с «надзорником» в какой-то мере, но больше потому, что он для примирения давал понять, что сочувствует всем, потому что не запрещает совершать преступления, а понимающе советует не попадаться. Тем самым он говорил, что он вполне «свой» и понимает, что в этой стране почти все преступники, но попадаются не все.

Валерий преодолел все благодаря молодости, но психически за восемь лет он состарился на все пятьдесят. Несомненно, психика его стала ущербной, потому что до сегодняшнего дня (пять лет после освобождения) он мог вспылить из-за любого пустяка и накричать на человека по несерьёзному поводу. Иногда Валерий, не откладывая, легко мог ввязаться в драку с собеседником, неосторожно сказавшего какое-нибудь необдуманное слово.

Бурцев вынес твёрдое убеждение, что тюрьма не лазарет, что она никого не лечит, а только калечит. Особенно страшна и губительна тюрьма русская со времён царей до времён коммунистов тем, что жара и холод по сговору с дьявольской властью, а другой власти эта страна никогда не ведала, делали общее дело – изводили людей со света пыточными условиями содержания. Если в России правители поймут когда-нибудь непонятное для заурядного человека дело, что не только для вдов, сирот, инвалидов и стариков, но и для людей в неволе необходимы человеческие условия, то именно тогда всем остальным людям будет безопаснее и легче в этой стране.

ГЛАВА 3

– Почему сегодня очередь перед гаражом? – поинтересовался Вахитов.

– Давай путёвку, я отмечу время твоего заезда и узнаю, из-за чего там затор, – предложил Бурцев. Вахитов достал из-под солнцезащитного козырька путевой лист и передал сменщику. Через несколько минут Валерий вернулся. – Там начальник первой колонны проверяет из ямы «оттяжки» и счётчики у заезжающих машин. Нам бояться нечего: нам хватает «колпачка». Надо убрать его пока из бардачка на время. – Понятные каждому советскому таксисту слова «оттяжка» и «колпачок» означали, что для сокращения порожнего пробега таксисты часто оттягивали тугой резиной трос спидометра из коробки передач автомобиля, если ездили на дальнее расстояние с пассажирами, а обратно – порожними. Именно на обратном пути оттягивался трос и пробега без включённого счётчика не оставалось, а это положительно влияло на планируемые показатели месяца и на заработную плату, потому что талоны на бензин выдавались без учёта. Разумеется, таксисты в Советском Союзе больше рассчитывали не на заработную плату, а на чаевые, которые за месяц в среднем превышали зарплату вчетверо. Однако за плохие показатели по порожнему пробегу могли снять с новой машины, а это – бесконечные ремонты и затраты на эти ремонты из собственного кармана, по негласному правилу. Колпачок же надевался на зелёный фонарик в правом верхнем углу перед лобовым стеклом, когда нужно было подвезти в черте города своих людей или сменщика без включённого счётчика.

– Тогда я сейчас заполню показатели и посчитаю деньги, потом сброшу в сейф кошелёк с выручкой и передам тебе путёвку, а пока ты получаешь свою, – я успею сполоснуть машинку, – сказал суетливый Вахитов.

Вся эта процедура заняла у напарников чуть меньше часа. Краснощёкий пожилой контрольный механик с косящим правым глазом, которого шофёры почтительно называли «дядя Вася», всегда был чуточку под хмельком и потому весёлый. Он подписал Валерию путевой лист, пожелал много «чаю» и улыбаясь посоветовал сильно не гонять на новой машине. Теперь Валерий ехал за рулём, а Вахитов сидел позади, развалившись на всём пассажирском сиденье. Сейчас его везли домой отдыхать.

– Значит, Витька завтра выходит с «еврейского», а ты – на «длинные», – сказал Вахитов, не спрашивая, а как бы рассуждая вслух, и Валерий утвердительно кивнул головой.

На новых автомобилях всегда работали три водителя по графику: три смены в день по двенадцать часов – один выходной, «еврейский», как называли его таксисты, затем три смены в ночь по двенадцать часов и два выходных или «длинные» и так далее.

– Если будешь брать водку на продажу, то в винном магазине на первом этаже в моём доме очереди нет, и «Русская» по пять тридцать там всегда есть.

– У меня есть дома две бутылки, а больше опасно возить. Можно и не продать, а значит, перед «длинными» выходными опять вынужденная пьянка. Это дело случая: когда и одну не продашь, а когда раз десять за ночь спросят, а у тебя нет ни единой бутылочки.

– Сегодня воскресенье, поэтому верней всего водка уйдёт вся, – не унимался татарин, довольный тем, что закончилась смена, а в кармане осталось пятьдесят рублей с мелочью. Для первой смены и без продажи водки это считалось очень хорошо. Вахитову доставляло удовольствие оставлять свои чаевые в новых купюрах, а в кошелёк с казённой выручкой он клал самые старые, мятые, надорванные или надписанные банкноты. – Да, чуть не забыл! Сейчас таксисты, когда я мыл машину, рассказали, что вчера в первом парке опять порезали ночью таксиста! Слышал?! – спросил Вахитов, хмуря лоб. По его злым и побледневшим губам было видно, что это событие его потрясло более ощутимо, чем новость о гибели какой-то американки.

– Нет! А где?!

– Говорят, что где-то в частном секторе за городом. Рассказывают, что выручку всю у него выгребли и шесть бутылок водки, но машину не забрали. Бедолага сам еле живой доехал до больницы и его успели спасти. Сменщик евонный рассказывал, что спросили водки, и он вышел из машины, чтобы снять диванную спинку заднего сидения, где прятал водку. Как только он достал одну поллитровку, ему сразу под угрозой ножа приказали доставать все бутылки, потом потребовали и деньги. Бедный таксёрик что-то замешкался, и два молодчика его сразу начали тыкать везде по телу ножом. Сняли с него куртку, а в ней нашли портмоне с выручкой… Два паренька изрезанную кожаную куртку ему бросили обратно и спокойно ушли… На мойке называли его фамилию, но мне он вовсе не знаком, поэтому не запомнил. – Немного помолчав, Вахитов добавил: – У меня там слева у двери, под ковриком, монтажка лежит. Если понадобится – не забывай!

– Хорошо… Правда, если нож сзади к горлу приставят, то монтажку я не успею достать из-под ног, – ответил Валерий. Уже месяц как он купил у военного прапорщика, которого возил как-то пьяненького ночью, за пятьсот рублей старенький и без номера пистолет ТТ с двумя обоймами патронов. Валерий купил оружие для безопасной ночной работы, но никак не мог решиться взять его с собой в машину, потому что знал свои расшатанные нервы и крутой нрав. Один раз Валерий из него стрелял в огороде загородного дома. Отец достроил дом почти перед самой смертью. Давно отец Бурцева купил старенький деревянный домик с участком в десять соток в немноголюдной деревне, рядом с городом. Из-за хронического отсутствия денег отец в течение пятнадцати лет помаленьку строил новый кирпичный одноэтажный домик с подвалом и высоким деревянным забором. В достроенном полностью доме отец Валерия успел пожить один год. У матери Бурцева болели ноги, и в деревенский дом она после смерти мужа ездила все реже и реже. Впервые в это лето там некому было делать посадки зелени и овощей, потому что у Валерия не хватало времени, и он все ещё оставался в свои тридцать лет холостым. Бурцев ездил за город в дом отца регулярно и часто возил туда доступных девиц, с которыми случайно знакомился во время работы на линии, а иногда он туда ездил с друзьями таксистами праздновать свои дни рождения, а также «открытие» и «закрытие» летнего сезона. Другими словами, он устраивал там в складчину регулярно увеселительные попойки с небольшой группой таксистов из своей бригады весной и осенью. О покупке оружия Бурцев не рассказывал даже самым близким знакомым. Тюрьма научила его меньше откровенничать, не очень доверять людям и держать язык за зубами.

Отъехав от ворот гаража метров пятьсот, около новых жилых домов из силикатного кирпича, Валерий увидел на обочине дороги перед безлюдной автобусной остановкой голосующую пассажирку.

– Вот тебе и первый клиент! – сказал Вахитов с заднего сиденья, вытягивая шею и стараясь разглядеть женщину.

– Не хочу начинать смену с бабы – плана не будет, – ответил грубо по-мужицки Валерий известным поверьем таксистов.

– Ерунда! Бери её! Пять двадцать в час по плану надо набирать и неважно на ком! Может, нам по пути с ней? Да и женщина вроде ничего! – настаивал повеселевший сменщик. Бурцев впервые слышал из уст Вахитова слово «женщина», вместо более привычного для того – «баба».

– С хорошей бабой свяжешься – плана не будет. С ней прокатаешься и тогда свои деньги вкладывать придётся до плана. Любовь и деньги – две вещи несовместные в такси, ты же знаешь, – ответил Валерий, повторяя по-свойски для Вахитова грубое слово «баба».

Бурцев проехал мимо женщины и прижался к обочине, убеждённый, что откажет ей по причине несовпадения её адреса с адресом сменщика. В правое зеркало заднего вида Бурцев видел, что пассажирка идёт к машине не торопясь, с показным достоинством, давая понять, что она не намерена, как все простолюдинки, бежать к такси в знак благодарности за то, что для неё остановились. У Валерия внутри нарастало нетерпение и возникло желание уехать, не дожидаясь манерной барышни.

– Идёт, как по собственному огороду! – сказал Бурцев недовольно, но остался ждать.

– Здравствуйте!

– Здравствуйте!

– В третий микрорайон? – спросила строго и не заискивающе пассажирка с густо накрашенными ресницами для её возраста, как показалось Валерию.

– Нет! – с удовольствием ответил Бурцев и включил первую передачу.

– Возьми-возьми, Валера! Я решил скоро выйти. Я вспомнил, что мне к жене на работу нужно зайти и помочь ей сумки с продуктами до дома дотащить, – неожиданно сказал Вахитов.

– Тогда садитесь, – был вынужден предложить Бурцев. Он включил счётчик и тронулся с места. Чрезмерный запах сладковатой парфюмерии от пассажирки ударил Бурцеву в нос. Валерий с презрением отвернулся от женщины, чтобы можно было видеть дорогу и не вдыхать неприятный для его обоняния запах. Пассажирка оказалась старше Валерия, примерно, лет на десять, а чрезмерная косметика, по его наблюдениям, часто присуща незамужним женщинам, возрастом давно за тридцать. Валерий посмотрел в салонное зеркало и увидел, что Вахитов на заднем сидении давится от смеха. Тому было смешно, что сменщик нервничает от нежеланной пассажирки, которую он из лучших побуждений навязал ему.

– Какие шикарные у вас духи! Я нюхал бы их с удовольствием денем и ночью! – сделал «треугольный» комплимент Вахитов. Дама обернулась и, не поблагодарив, посмотрела равнодушно на широко улыбающегося жёлтыми зубами татарина, и у того тотчас пропал всякий интерес восхвалять попутчицу ещё. С его лица медленно сползла улыбка, и Вахитов приобрёл растерянный вид, но теперь, глядя на него в зеркало, начал улыбаться довольный Бурцев, словно говоря сменщику, что вот тебе за твоё: «Возьми-возьми, Валера!» Женщина явно не любила таксистов, как класс «народных кровососов». Советские люди больше, наверное, из зависти не любили работников торговли, официантов, таксистов и прочий советский обслуживающий персонал. Тут же Валерию стало жалко потерявшегося напарника по шофёрской доле, и он неожиданно для себя произнёс:

– Не помню в какой стране, я давно где-то читал, что злоупотребление парфюмерией в общественном транспорте иногда карается тюрьмой.

– Валера, останови! Мне здесь нужно выйти, – сказал Вахитов. Бурцев выпустил сменщика и поехал дальше.

– Почему вы не взяли с него деньги? – спросила женщина, обиженная за свою обильную парфюмерию. Бурцев посмотрел на неё сверху донизу и только сейчас заметил, что ноги у пассажирки в чёрных колготках ровные и красивые. Теперь она не казалась ему сорокалетней женщиной, и он пожалел о язвительном замечании в её адрес.

– Это мой сменщик, – ответил Валерий, с опозданием понимая, что сказал глупость.

– У вас, у таксистов, принято сменщиков возить за счёт клиентов? – спросила с сарказмом женщина, тотчас используя оплошность Бурцева.

– Нет. Не принято. Вы заплатите только половину той суммы, которую набил счётчик за ваш совместный проезд с моим сменщиком и плюс ту сумму, которую набьёт счётчик отсюда до вашего выхода из машины в третьем микрорайоне.

– Я заметила, что когда останавливала машину, то у вас не горел зелёный огонёк, что значит, как вам известно, включён счётчик. Однако когда я села, то увидела, что счётчик у вас не работал. Вы включили его только при мне! Вы «химичите» со своим счётчиком! Я думаю, вашему начальству будет интересно знать, почему так хитро работает ваш счётчик, если я напишу жалобу на вас!

– Пишите… Это ваше право… – ответил Бурцев и представил неизбежные последствия жалобы. На зелёном фонарике был до сих пор надет колпачок, поэтому пассажирка не увидела горящий зелёный огонёк при выключенном счётчике. Начальник отдела эксплуатации после такой жалобы все оценит безошибочно и вызовет его непременно на комиссию контрольно-ревизионной службы, где обязательно, в лучшем случае, примут решение снять его на месяц с новой машины и отправят подметать гараж. Через месяц ему придётся садиться вновь на старый автомобиль и начинать все с самого начала. В худшем случае его могут уволить за недоверие по 254 статье трудового законодательства. Он с большим трудом устроился в таксопарк, куда его долго не хотели брать из-за отсутствия трёхлетнего водительского стажа. Минимум три года требовалось любому водителю, чтобы быть допущенным к пассажирским перевозкам. Валерий окончил шестимесячные курсы водителей автобуса, где немедленно получил право возить по сто пассажиров, а в такси ему не позволяли возить максимум четырёх человек без трёхлетнего стажа. Этот ведомственный нормативный казус Валерий преодолел благодаря родственнику, который был знаком с начальником таксомоторного парка, и это помогло ему устроиться водителем такси с недостаточным водительским стажем. При оформлении в отделе кадров его спросили, почему он не служил в армии, и Валерий шутя ответил, что такие люди, как он, в тылу нужны. Пожилая казашка, начальник отдела кадров, с желтушным лицом и с пронизывающим взглядом, немедленно связала два факта из представленных Бурцевым документов – небольшой рабочий стаж в трудовой книжке и краткие противоречивые строчки в военном билете, что кандидат на водителя такси «не служил», но «годен к строевой службе». Начальница легко догадалась, что у парня имелись проблемы с законом. В такси судимым работать было запрещено, и казашка, закурив папиросу «Казбек», с заявлением Бурцева пошла к директору, желая убедиться, что тот настаивает на трудоустройстве нового водителя. Пока она ходила, Бурцев стоял и ждал, потеряв всякую надежду на денежную работу в такси. Каково же было его удивление, когда женщина вернулась и сказала, что оформляет его на работу, но он должен знать, что это делается вопреки всем приказам по транспортному управлению, и поэтому он должен работать без единого замечания. Валерию было не очень понятно, на что именно намекает казашка – на судимость или на недостаточный стаж. Ещё тогда Бурцев подумал, что с его нервами он вряд ли долго проработает без претензий со стороны пассажиров. У него не имелось никакой приличной специальности после освобождения, а от грязных и мало оплачиваемых работ он устал безмерно в лагере и в первые три года после освобождения. Если сейчас его уволят за жалобу, то ему придётся искать новое место работы. За два года в такси он успел скопить две тысячи рублей и что этих денег ему должно хватить надолго, рассудил он. Триста рублей в месяц он сможет заработать за рулём автобуса, успокаивал он себя, но в душе понимал с сожалением, что после такси ничто равноценное найти не сможет. «Кто в Советском Союзе поработал в такси, тот не сможет больше нигде работать!» – вспомнил он утверждение старых таксистов. Действительно, кто привык помимо ежемесячной зарплаты получать приличные по советским меркам деньги каждый день в виде чаевых, тот после увольнения из такси в течение года непременно возвращался обратно, тоскуя по весёлой жизни и по свободным деньгам в кармане.

Бурцев предположил, что перед ним женщина, которую трудно будет разжалобить, да ещё после его язвительного замечания о её парфюмерии. Он чувствовал таких вредных и обиженных судьбой дам. Всё-таки Валерий решил успокоится, попросить прощение и убедить пассажирку не писать жалобу.

ГЛАВА 4

– Простите меня, ради бога, за мою неудачную шутку… Я не хотел вас обидеть… – с трудом выдавил из себя Бурцев. В лагере он с запозданием понял, что лучше один раз унизиться в жизни, чем остаться гордым, но потом терпеть унизительные условия заключения бесконечно долго, как после его скромного молчания на суде. Валерий предоставил суду возможность самому установить его невиновность, без активного доказывания своей непричастности к преступлению.

– Мне наплевать на ваши шутки, они меня нисколько не волнуют, – отказываясь примириться, произнесла раздражённая дама, отвернувшись от Бурцева к дверному стеклу. Он за руку повернул к себе женщину и сказал:

– Хотите я вас сегодня буду всю смену возить бесплатно? Я вас прошу: не пишите жалобу, пожалуйста…

– Не трогайте меня руками! И не надо мне ваших услуг! – решительно ответила женщина. В силу своего возраста Валерий ещё не понимал, что для любого человека насмешка с намёком на его сексуальную непривлекательность является трудно переносимой. Бурцев, управляя одной рукой, достал портмоне из внутреннего кармана пиджака, вытащил с трудом три сторублёвки – сумму, что он приготовил в очередной раз положить на сберегательную книжку – и опять, потянув за руку повторно отвернувшуюся женщину, сказал:

– Здесь триста рублей! Возьмите, пожалуйста! У меня больше нет! Простите меня!

– Не надо мне ваших ворованных денег! – взвизгнула окончательно обозлённая пассажирка. – Я предупреждаю вас, что если вы ещё раз посмеете лапать меня руками, то я вас привлеку к ответственности за домогательство и… за попытку изнасилования!

Другой на месте Бурцева молодой мужчина рассмеялся бы только на такую угрозу сорокалетней женщины, но у Валерия на какое-то мгновение потемнело в глазах. Он тут же вспомнил громкий хохот, который услышал давно в лагере и который ему запомнился на всю жизнь. Валерий приехал из тюрьмы в колонию отбывать долгий срок в декабре перед Новым годом. Получив спецодежду, матрас, одеяло, подушку, постельное белье и алюминиевую кружку с ложкой, он пришёл в помещение отряда. Там ему показали место на верхнем ярусе шконки и тумбочку для ложки с кружкой. Когда он все разложил, то к нему, как к новенькому, тотчас подсели соседи с ближайших шконок, которые работали во вторую смену и поэтому ожидали в помещении отряда возвращения первой смены из промышленной зоны. Пожилой заключенный совсем не каторжанского вида со спокойным взглядом спросил, какой у него срок и какая статья. Бурцев ответил с нежеланием.

– Ну, как? Понравилось? – улыбаясь спросил добродушный с рябым лицом арестант с короткой сединой на голове.

– Что понравилось? – переспросил Бурцев, не понимая немедленно, о чем речь.

– Молоденькие девочки хороши в постели?!

– Я никого не трогал… – ответил угрюмо Бурцев.

– А за что дали восемь лет?! – искренне удивлённо спросил человек.

– Не знаю…

– Ты что ни одной ни разу не макнул?!

– Нет… – тихо ответил Бурцев.

– Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Ой! Спасите меня! – кричал захлёбываясь хохотом рябой мужик на всё огромное помещение. – Он рядом полежал и ему впаяли восьмилетку! Дорого полежал! Ха-ха-ха! За такой незаслуженный срок тебе, как святому, когда-нибудь многое простится в жизни! – Он и все, кто был в это время в комнате отряда, ещё долго смеялись и вытирали слезы от искреннего смеха, который невольно перешёл в сочувствие. – Вот комуняки дают! Парня на восьмилетку закрыли за то, что он рядом полежал! Ничего, браток, не расстраивайся! Ты молод и должен пережить всё… Сейчас заварим чаю и «обмоем» твоё прибытие. Привёз чаю из тюрьмы?

– Есть немного… – признался невесело Валерий.

Вот и сейчас Бурцев услышал тот давний хохот заключённого седого мужика, когда пассажирка вдруг сказала, что может посадить его за попытку изнасилования. У него ещё судимость не погашена за изнасилование, которого он не совершал, а его вновь незаслуженно хотят посадить за изнасилование, хотя на этот раз только за попытку. Никто с его криминальным прошлым насильника не будет сомневаться, что он пытался изнасиловать эту полоумную бабу и ему опять наверняка могут дать огромный срок. Ему с тоской вспомнился опять весь убогий лагерный быт, но особенно тюремный кошмар.

Кто-то кричал Бурцеву сбоку, но он не понимал, чего от него хотят. Вдруг он очнулся от минутного забытья и ясно услышал, что рядом сидящая женщина громко требовала высадить её. Валерий вспомнил, что эта дама определённо хочет его погубить, и что она без колебаний исполнит угрозу, как только выйдет из машины. Бурцев почему-то нисколько в этом не сомневался.

– Остановитесь немедленно! Мне нужно выйти! – В одно мгновение Бурцев огляделся и понял, что рядом нет людей и проезжающих автомобилей. Валерий стал прижиматься к обочине и тут же неожиданно со всей силы наотмашь тыльной стороной правого кулака резко со злостью ударил пассажирку по лицу. Сжатые в кулак козонки пальцев скользнули по подбородку кричащей женщины и врезались ей в горло. В одно мгновение пассажирка закатила глаза к верху от потери сознания и повалилась медленно на дверку. Бурцеву хотелось продолжать бить её безжалостно, без остановки по лицу и забить непременно до смерти! Такой страшной ненависти к человеку Бурцев никогда не испытывал. Невероятно, но он смог осознать, что тогда зальёт кровью все сиденье и пол в такси. Трясущимися руками Валерий через завалившуюся пассажирку ослабил крепление спинки её сидения и разложил его. Теперь женщину стало не видно с улицы. Что с ней делать дальше – он не мог придумать. Вывезти её за город и задушить, а затем где-нибудь выбросить, но Валерий на это не решался, потому что пассажирку видел Вахитов, и, возможно, кто-то ещё обратил внимание, что она садилась в такси салатного цвета.

Бурцев быстро поехал. Он должен успеть выехать за пределы города, пока жертва не пришла в себя. Валерий летел со всей скоростью, с какой только мог ехать его новый автомобиль. «В загородный дом отца немедленно и скорее!» – вдруг скомандовал он себе с какой-то спасительной радостью.

От объездной загородной дороги было километра три до деревни, в который отец построил дом и в котором так и не успел пожить. Ехать через пост ГАИ при выезде на трассу Бурцев не решился. Он знал дорогу лесом, которая в сосновом бору никогда от дождей не теряла своих качеств из-за песчаной почвы. Вот он уже краем объезжает дождевые лужи в бору. Ещё три минуты дороги и он остановился, наконец-то, у ворот дома отца. На улице в деревне – ни души. Руки не перестают трястись, сердце колотится в груди с такой силой, что вот-вот выскочит наружу, но Валерий быстро находит в связке домашних ключей тот самый большой ключ от амбарного замка, что висит на высоких воротах. Ворота распахнуты – и автомобиль в ограде дома. Ещё минуту Бурцев теряет на открытие дверей в дом, быстро бежит к машине, открывает переднюю пассажирскую дверцу, с трудом подхватывает женщину на руки, ему немного мешает дверь автомобиля, которая из-за ограничителя не раскрывается шире, и здесь пассажирка начинает приходить в себя. На крыльце она пытается слезть с его рук, но он ей не препятствует, а ставит на крыльцо и с силой в спину заталкивает в сени. Женщина падает перед дверьми непосредственно в дом. Бурцев за волосы поднимает её с пола и волоком перетаскивает через высокий порог из сеней в дом. Валерий запирает дверь, и здесь вся накопившаяся злость к этой вредной бабе прорывается из него. С неимоверным остервенением он начинает бить её ногами на полу. Несчастная пытается закрывать ладонями лицо и свернуться калачиком, прижимая колени к подбородку, но Бурцев бьёт её, куда придётся, не разбирая, а та, вскрикивая от каждого удара, громко воет от боли.

– Ты, сучка, хотела моей смерти?! Я пытался тебя изнасиловать?! – громко спрашивает Бурцев и одновременно продолжает осыпать хлёсткими пинками лежащую на полу женщину.

– Я не хотела твоей смерти, – едва слышно доносится голос избиваемой пассажирки из-под ладоней закрывающих лицо.

– Не ты, а вы, сучка безмозглая! Ты думаешь, что тюрьма с большим сроком санаторий?! Да это та же смерть, но только в рассрочку и с пытками! – Каждую фразу Бурцев сопровождал безжалостными ударами с обеих ног без разбора – будь то голова или спина.

– Я хотела вас только припугнуть! Правда! – доносился приглушённый голос жертвы на полу. Здесь Бурцев вдруг обратил внимание на высоко задранную юбку женщины и ему невольно стало жалко увечить это ещё привлекательное тело.

– Ты хотела меня припугнуть?! Ты хотела повесить на меня попытку изнасилования?! Никакой попытки не будет! Я буду трахать тебя сколько хочу, куда хочу и где хочу! Вставай, сучка драная! – Бурцев опять крепко схватил пассажирку за волосы, и она быстро поднялась, чтобы он не вырвал ей клок из шевелюры. Валерий подвёл пленницу к разложенному дивану в комнате. Женщина шла за ним, согнувшись до уровня его опущенной руки, в которой он держал крепко её голову за волосы. – Задом ко мне стой! Коленями залезай на диван! – Женщина на диване встала на четвереньки. Бурцев задрал ей юбку и двумя руками легко разорвал пояс чёрных колготок и резинку ажурных трусов под ними. В одно мгновение ему открылся большой белый зад жертвы. Валерий со злостью и со всей силы так хлопнул ладонью по её ягодице, что женщина невольно вскрикнула от жгучей боли. Мгновенно на правой стороне появилось обширное покраснение. – Шире ноги раздвинь, шлюха! – Избитая женщина повиновалась незамедлительно на каждое требование озверевшего от злости насильника. Бурцев чувствовал, что безропотное подчинение жертвы его приказам возбуждает его значительнее, чем обычно. Он просунул ладонь ей в промежность, одновременно расстёгивая ремень на брюках. Несмотря на безжалостные побои и на болезненные ушибы, тело от которых у женщины ныло, плоть несчастной быстро стала влажной от грубых прикосновений его крупной руки. Бурцев быстро вошёл в женщину и затем резко с остервенением начал повторять грубые толчки. После первого проникновения жертва вскрикнула, но потом едва заметно стала подаваться навстречу насильнику. Бурцев нещадно входил до упора в покорное мягкое тело, в результате чего на всю комнату раздавались громкие шлепки от соприкосновения тел. Схватив опять волосы женщины на затылке, Бурцев почувствовал ещё большее удовольствие. Каждый вход в плоть несчастной он теперь с наслаждением садиста сопровождал притягиванием за волосы к себе головы насилуемой обидчицы. Как только Бурцев ослаблял натяжение волос, то немедленно видел образование ямочки на стыке затылка и шеи у пленницы. «Именно в это место ей нужно выстрелить, как только я почувствую в следующий раз, что сперма пошла…» – вдруг подумал Бурцев, вспомнив неожиданно рассказ в лагере одного пожилого сидельца и заядлого книгочея из Ленинграда. Тот утверждал, что нацисты в концентрационных лагерях практиковали изнасилования женщин, во время которых стреляли тем в голову в момент наступления оргазма у себя. Представив это на миг, Бурцев почувствовал, что у самого вот-вот наступит разрядка. От пришедшего удовольствия он громко хрипло выдохнул. Затем Бурцев опустошённый повалился на пленницу и придавил её к дивану. В таком положении они пролежали несколько минут. Валерий поднялся с жертвы и надел болтающиеся на туфлях трусы с брюками. Униженная женщина с задранной юбкой и с оголённой нижней частью тела еле слышно рыдала, не поднимаясь и не отрывая лица от дивана. В этот момент Бурцеву стало жалко только что побитую и изнасилованную женщину. Сейчас ему казалось, что он не сможет её убить, что у него не поднимется рука на эту беззащитную и униженную пленницу. «Что она такого сделала, чтобы её обязательно требовалось убить?.. Она мне не понравилась своей приторной по запаху парфюмерией, но это не повод говорить, что она за это в другой стране могла бы сесть в тюрьму… Естественно, что это её обидело, и поэтому она не сдержалась и пообещала написать жалобу… Зачем я начал подкупать её за то, чтобы она молчала?.. Я тем самым оскорблял и унижал её повторно, но ещё изощреннее… Если бы она действительно написала жалобу, то в худшем случае меня бы только уволили… Но самое главное, она сказала, что если вы ещё раз посмеете лапать меня руками, то я вас посажу за попытку изнасилования… Она не сказала, что обязательно уже после выхода из машины постарается меня привлечь за попытку изнасилования, а только после того, если я вновь посмею трогать её руками… Почему я её угрозу воспринял, как решённое дело?.. Это все мои нервы и болезненное воображение… В итоге я сейчас вынужден стоять перед страшным выбором: или сесть повторно за изнасилование на много лет, или убить её и закопать глубоко где-нибудь, и ждать, когда за мной, возможно, придут, и посадят на пятнадцать лет, или тотчас застрелиться самому… Убить человека хладнокровно я, наверное, не смогу. В горячке, здесь же в машине, когда она пообещала меня посадить за попытку изнасилования, о которой я не помышлял, смог бы легко, но тогда вероятность заключения за убийство одного человека на максимальный срок была бы очень высокой…» – рассуждал Бурцев. «Убивая, ты должен быть прежде всего готов к собственной смерти!» – вспомнил он одного заключённого за убийство со сроком наказания двенадцать лет. «Но я ещё молод! Я, грубо говоря, в своей жизни не наелся ещё досыта белого хлеба… у меня ещё полные яйца… у меня ещё нет семьи… у меня ещё нет детей, которых с большой надеждой ждёт мать. Если меня вновь посадят, то на этот раз этого не переживёт и она… Через полчаса я опять буду желать женщину и буду рад тому, что жив и молод… и тогда моя жалость к этой несчастной бабе улетучится сама собой. Но убить её – значит, надо самому в любую минуту быть готовым к собственной смерти… Если после убийства жертвы хоть малейшее подозрение упадёт на меня, то милиция не упустит случая выбить признательные показания. Подозреваемый в убийстве человек для милицейского дознания тотчас переходит в категорию расстрельных преступников, а значит, – совершенно бесправных. Такого подозреваемого несомненно можно пытать без последствий, если на это будет дано молчаливое согласие милицейского начальства. Я слышал от самих убийц в зоне, как именно из них выбивали признания. Ни один реальный убийца не решался заявить на суде о плохом обращении при допросах. Разве ты можешь жаловаться на милицию за отбитые почки и сломанные ребра, если сам лишил человека жизни?.. Милиция не потому выбивает показания у преступников, что там работают одни садисты, как многим кажется, а потому, что милиция перед преступником испытывает праведный гнев. Ты ещё только заходишь к ним в кабинет, а они тебя уже ненавидят всеми силами души за твоё преступление и готовы прибить на месте… Бывают ошибки, но кто с них спросит, если они изувечат невинного человека?.. Они невиновного человека подозревали по каким-то причинам, поэтому и изувечили. Если милиция наперёд знает о невиновности подозреваемого, то избиения практически исключены, потому что неоткуда взяться праведному гневу. Бывает, что милиция истязает невиновного и знает об этом, но это уже не милиция, а преступники в форме, каких не очень много… Я помню, как воспротивился побоям в милиции и потом думал наивный, что вот какой я смелый и крепкий. Но милиция тогда не имела веской причины выбивать показания у меня, несовершеннолетнего. Два моих подельника указали, что я тоже принимал участие в изнасиловании и этого для милиции оказалось достаточно. Не только для милиции и суда достаточно свидетельства двух человек, но и Библия считает показания двух человек достаточным признаком правдивости…»

Размышления Бурцева прервала женщина. Она села на диване, потом попыталась опустить задранную юбку, но у неё ничего не получалось. Ей пришлось встать на пол и опустить измятый чёрный подол. Потом она опять села на край дивана, сняла туфли на каблуке, сняла разорванные колготки и трусы. Только теперь Бурцев разглядел лицо женщины. Несмотря на то, что она закрывала его ладонями во время, когда он пинал её лежащую на полу, лицо у неё оказалось опухшим от ударов и от слез. На разбитых губах запеклась кровь, и они сильно распухли.

– Парень, отпусти меня, пожалуйста… Я обещаю тебе, что не пойду в милицию и не буду никому жаловаться… Я понимаю… что виновата… – она замолчала и закрыла вновь ладонями опухшее и замазанное тушью с ресниц лицо. Женщина опять плакала…

– Я должен тебе поверить на слово?.. – тихо спросил Бурцев, тем самым подчёркивая абсурдность её просьбы. – Во-первых, ты не уйдёшь отсюда до тех пор, пока у тебя не останется ни единого следа на теле и на лице от побоев. Во-вторых, ты не уйдёшь отсюда до тех пор, пока я не смогу убедиться, что ты не причинишь мне вреда, оказавшись на свободе… Если ты будешь пытаться убежать или обманывать меня в чем-либо, то я тебя живой не оставлю, но и себя, конечно… – Бурцев умышленно давал ей понять, что у неё есть шанс выйти отсюда здоровой и невредимой. Это позволяло жертве не впадать в отчаянье. Бурцев понимал, что человек знающий, что его непременно убьют, может вести себя не совсем предсказуемо. Бурцев также понимал, что отпустить её живой – значит, почти наверняка оказаться в тюрьме. Убить её сейчас Бурцев тоже не мог, потому что не был уверен, что кто-нибудь из её знакомых в многоэтажных домах не видел, как она садилась в такси. Требовалось время для тщательного обдумывания ситуации. Человек пропавший без вести – это не обязательно убитый человек. Валерий знал, что ежегодно пропадают десятки тысяч людей в стране, и никто их не ищет. Милиция точно, кроме регистрации без вести пропавших людей, ничего не делает. Потому что у милиции и без этого дел предостаточно. Валерий знал из откровений своих следователей, что каждый из них одновременно ведёт больше десятка дел. Откладывая убийство, Бурцев тем самым словно делал выбор между максимальным сроком за убийство и сроком наполовину меньшим за изнасилование. «Оттягивая убийство, – подумал он, – я на самом деле соглашаюсь на восьмилетний срок, если меня вычислят, а её найдут у меня в полуподвале… Но ведь я не смогу ещё раз пережить восьмилетний срок за изнасилование… Зачем тогда я её ударил в машине и привёз сюда? Чтобы не сесть за попытку изнасилования?.. Лучше сразу пулю в лоб!.. Мне нет никакого резона откладывать её убийство, если восемь лет лагерей для меня тоже больше неприемлемы… Если Богу угодно, то он погубит меня независимо от того, немедленно я её убью, отложу ли я убийство или вовсе оставлю в живых».

– Я буду слушать вас во всем, – дрожа и преданно произнесла жертва, переходя опять на вы.

– Как тебя зовут?

– Зоя, – тихо ответила женщина, которая несколько часов назад казалась не знающей страха дамой, которая кричала на Бурцева злобно и с презрением. «Как человек меняется. Честный и достойный человек не может себя так вести… Ей нельзя верить в чем-либо… Ещё это её старушечье имя…» – подумал с огорчением Бурцев.

– Зоя, меня зовут Валерий. Пойдём за мной. – Бурцев повёл свою первую в жизни заключённую в полуподвал, где у отца была баня, туалет, комната отдыха и подполье для варений и солений.

– Я сейчас поеду и доработаю смену, а ты в это время будешь сидеть в подполье. Завтра и послезавтра я не работаю и буду здесь с тобой… Когда я приеду, то затоплю баню, а ты сможешь помыться… Продукты тебе я тоже привезу… Сейчас бери вот этот матрас, подушку, одеяло и спускайся в подполье. – Бурцев повернул на стене выключатель старого образца. «Отец определённо не покупал, а унёс с работы этот выключатель…» – невольно подумал Бурцев и поднял тяжёлую крышку подполья. – Сначала спускайся без спальных принадлежностей – я их тебе сброшу.

– Мне хочется в туалет… – вдруг несмело с дрожью в голосе произнесла Зоя. – До следующего дня я не вытерплю…

– Пожалуйста, иди. Вон ту маленькую дверь видишь?.. – Бурцев указал на небольшую туалетную комнату в полуподвале. Отец предусмотрительно сделал туалет не только в доме, но и в полуподвале на тот случай, если в бане вдруг захочется по нужде и наверх для этого не пришлось бы подниматься раздетым. «Наверное, ей хочется не в туалет, а больше это походит на то, что она желает проверить, существует ли какое-нибудь окошечко в туалете на уровне цоколя дома…» – подумал Бурцев. Теперь ему казалось, что любой шаг или просьба жертвы связаны с определением возможности побега. В туалете имелась только маленькая вытяжка, а окно отсутствовало. Прошумела спущенная в унитазе вода, и через несколько секунд женщина вышла.

Зоя осторожно спустилась по деревянной лестнице вниз. Бурцев сбросил ей всё, на чем спать, и вытянул лестницу наверх. Подполье было глубокое и всё выложено керамической плиткой. Там было прохладно, но не холодно. Бурцев закрыл крышку, вставил в скобу на крышке замок и закрыл его ключом. Крышку можно было не закрывать на замок, потому что без лестницы до неё снизу не добраться, но с замком ему казалось спокойнее. Кричать из полуподвала было бессмысленно, а из подполья ничего на улице не услышать тем более. «Посиди при круглосуточно включённом свете, как в тюрьме… Может быть, тогда ты станешь понимать, что это такое… Может быть, тогда перестанешь незаслуженно угрожать ею, хотя эти знания тебе уже не пригодятся…» – непроизвольно подумал Бурцев, отходя от подполья. Он поднялся из полуподвала на первый этаж, прошёл на кухню и достал из стеклянного буфета дальнюю коробку, где стояло несколько таких же жестяных красных коробок с крупами. Он вынул из неё завёрнутый в белую хлопчатобумажную ткань пистолет ТТ и одну запасную обойму с патронами. «Если ты купил оружие, то обязательно его применишь…» – подумал с сожалением Валерий. Он положил пистолет и обойму обратно в банку. Бурцев убедился, что его оружие на месте и почувствовал невольно, что у него есть крохотный шанс после убийства пленницы остаться безнаказанным. Закрыв полуподвал, дом, а после выезда машины, – и ворота, Валерий обратил внимание, что уже темнеет. Вновь никого на улице в маленькой деревне не оказалось. У Бурцева начиналась новая тревожная жизнь, которая теперь требовала трезвости, расчётливости и осторожности во всем, если он хотел остаться живым, а жить ему хотелось после случившегося особенно сильно. Валерий посмотрел на плохо видимые деревья перед домом и почувствовал, что начал вновь пристально и с любопытством рассматривать всякое растение, будь то: травинка, дикий цветочек, одуванчик или большое дерево, словно может так случиться, что этого он опять долго не увидит, как в сплошь заасфальтированном когда-то лагере с высоким бетонным забором в центре города…

ГЛАВА 5

Потеряв много времени, Бурцев понял, что сменный план на пассажирах уже не выполнит, поэтому включил счётчик с расчётом не выключать его до заезда в гараж, чтобы хватило времени наездить плановую сумму. Новая машина требовала обязательного выполнения плана. Раньше в случаях отсутствия выручки из-за потерянного времени с какой-нибудь девицей он накидывал на показания в путевом листе недостающий платный километраж и сумму в рублях. Затем Валерий вкладывал в кассу недостающую сумму из своих денег и таким образом привозил требуемую выручку, ставя об этом в известность сменщика. Напарник после работы также накидывал на свои показания платный километраж и сумму в рублях, что оставлял ему Бурцев. В следующую смену Валерий возил всех подряд и раскручивал наброшенную сумму в прошлый раз и выполнял план новой смены, тем самым он избегал потери за предыдущий день вложенных собственных средств. Теперь же Валерий не мог набросить недостающую сумму и километраж, а потом поставить об этом в известность Вахитова. Вахитов не должен знать о том, что сегодня он, Бурцев, потерял с кем-то время и добавил для плана сумму из своего кармана. Теперь каждый свой шаг Бурцев невольно рассматривал с позиции человека, похитившего и убившего женщину.

Валерий поехал домой, потому что знал: мать не ляжет спать до тех пор, пока он не приедет на ужин. Обычно Бурцев приезжал до девяти часов вечера. По дороге ему дважды махнули пассажиры, но он не остановился. Бурцев не мог настроиться после всего случившегося на работу. Собирать деньги для выполнения сменного задания он сейчас был неспособен, потому что его жизнь неожиданно оказалась под серьёзной угрозой. Бурцев своим ключом открыл квартиру родителей и тихо вошёл. Мать сидела в комнате и смотрела телевизор без света. Услышав шаги, женщина встрепенулась от лёгкой дремоты и повернулась к прихожей.

– Валера, ты?! – ласково спросила она.

– Я, мама. Кто же ещё? – постарался ответить Бурцев в обычной манере, чтобы не встревожить её. Он развязал шнурки на туфлях и подумал, как бы получше скрыть волнение, когда придётся посмотреть в глаза самому близкому, дорогому и необычайно чувствительному на его настроение человеку. Валерий снял туфли, выпрямился, и в этот момент мать включила свет в прихожей.

– Сынок, что-нибудь случилось?! – с испугом в глазах спросила мать.

– С чего ты взяла?! – постарался правдоподобнее удивиться сын. Чтобы не смотреть матери в глаза он начал снимать пиджак и искать свободное место на вешалке.

– Рукав на пиджаке у тебя вымазан в извёстке или в чем-то белом!

– Где?! – удивился Бурцев и опять отвёл глаза от матери, чтобы рассмотреть рукав снятого пиджака. – А, это? Колесо проткнул, поэтому заезжал в гараж на перебортовку резины. Пока колесо тащил, наверное, где-то шаркнул о стену локтем, – ответил Бурцев первое, что пришло в голову.

– Сынок, ты какой-то бледный… – тихо с тревогой в глазах сказала мать. – Ты подрался с кем-то?.. – предположила несмело женщина.

– Мама, ни с кем я не подрался! Успокойся! Давай поужинаем. У меня нет плана, поэтому я быстро поем – и поеду, – сказал Валерий и прошёл мимо матери, опять не глядя на неё. Женщине показалось, что голос у сына чуточку дрожит, и она поспешила за ним в кухню греть суп. Бурцев вспомнил, что нужно помыть руки и посмотреть на себя в зеркало в ванной комнате. Он развернулся и вновь прошёл мимо матери, избегая её глаз. Намыливая руки, Валерий пристально вглядывался в лицо. Лицо действительно имело лёгкую бледность, и до сих пор чувствовалась мелкая дрожь в руках. «Как же я убью эту женщину, вина которой только в том, что её угроза мне показалась реальной и неотвратимой?..» – какой уже раз подумал он, глядя в зеркало на не проходящую бледность лица. «Убить человека – самый большой грех, а убить невинного – грех вдвойне страшнее… Почему мне выпало делать этот выбор?.. Почему мне в жизни приходится незаслуженно страдать?.. Почему на мою долю все время выпадают испытания?.. Кто так настойчиво хочет меня погубить?! Кому это надобно?! – не переставал мысленно терзаться Бурцев. – Всё-таки эта женщина небезупречна передо мной… Она угрожала мне тюрьмой за то, чего я вовсе не хотел с ней делать, и она знала это! Но почему я должен судить её и уподобляться тому несчастному судье на костылях, который тринадцать лет назад незаслуженно осудил меня на восемь лет лагерей?.. Я испытываю к этому хромому судье такую огромную ненависть, что она до сих пор ничуть не уменьшилась, и я все ещё жажду отмщения, как только вспоминаю о нем… Не может такое деяние оставаться безответным… Человек не может судить человека, потому что он живое существо, а значит, обязательно будет субъективен… У него может болеть нога… быть повышенная температура тела… у него могут быть неприятности в семье… на него могут воздействовать окружающие люди и, наконец, каждый взрослый человек морально не в полной мере безупречен… Все это влияет на его судьбоносное решение для судимого им человека… Когда законодатель закрывает на все эти „мелочи“ глаза и наделяет судью возможностью ошибаться под тем предлогом, что другого способа судить преступников не придумано, он легкомысленно разделяет ответственность судей, которые и без того нарушают закон Божий и потому являются страшными грешниками… Почему какой-то конкретный человек может судить меня?.. Этот хромоногий судья мог без последствий вынести несправедливый приговор в отношении меня, но если ошибусь я, отправляя в свою очередь его на тот свет, или женщину, что сейчас сидит у меня в подполье, то должен буду проститься с жизнью… У нас с хромым судьёй одинаковые возможности приговаривать… Никто мне не может препятствовать в убийстве его и этой женщины, которая тоже хотела меня незаслуженно осудить, но только я должен исполнить приговор безукоризненно… Хромой судья не был совершенно точно уверен в моей виновности, а я знаю, что не совершал тогда того преступления, что совершили мои друзья, а, напротив, пытался предотвратить его… У судьи, признаться, имелось сомнение в моей виновности, но раз уж я присутствовал в течение всего времени, пока мои товарищи совершали преступление, то это говорило ему о многом… Все равно все судьи – антихристы. Их существование и их работа оправдывает безбожное отношение к ним… Но почему это все равно злодейство по Христу, как бы я себя не обелял?.. Христос просил всех даже не гневаться, а не то чтобы не убивать! В другой заповеди он призывает не противиться злу, но не объясняет, почему конкретный невинный человек, который на земле уникален и неповторим, должен безропотно отдать жизнь, например, убийце, маньяку, имея реальную возможность помешать злодею. Почему я не смею отомстить судье, который без полной уверенности в правоте своего решения посадил меня в клетку, и тем самым подверг мою жизнь восьмилетним физическим и душевным пыткам?.. Тысячи судей в мире нарушают закон Божий, и только единицы из них настигает заслуженная кара… Христос словно говорит мне, что не бойся несправедливости и прими её как должное, а за это тебе воздастся и воздастся твоим хулителям… Надобно верить… Однако мне сейчас словно кто-то шепчет, что убивай любого человека, который хотел или хочет тебя незаслуженно погубить, но если ты попадёшься – значит, ты лишил жизни невинного… Только так ты сможешь узнать: справедлива твоя кара или нет… Наперёд знать – не дано! Если бы каждый, кто берётся судить другого, нёс такую же ответственность, как я перед принятием решения, то никто не только не ошибался бы, но и необходимости в судьях безбожниках не существовало бы… Нет, я не могу понять Христа и не гневаться… Как я могу его понять, если я незаслуженно отсидел восемь лет и неизвестно, когда мне за это воздастся и где?.. Что может порадовать меня настолько, чтобы я был благодарен судье за несправедливый приговор?.. Это за пределами моего разума…»

– Валера, я налила тебе – иди ешь, не то остынет, – послышался голос матери, и Бурцев машинально повторно намылил руки, забыв за размышлениями, что уже это делал минуту назад. Он опять обмыл ладони и намочил лицо тёплой водой, затем с силой вытерся махровым полотенцем, чтобы исчезла бледность. Валерий вытянул перед собой руки и до боли в сухожилиях растопырил пальцы в разные стороны веером. Кончики пальцев еле заметно все ещё подрагивали.

– Завтра на два выходных дня я поеду в деревню… Нужно проверить, все ли в доме ладно… – сказал Бурцев матери, которая, как обычно, сидела с ним за столом и следила, когда он доест суп. В любую минуту она была готова взять у сына пустую тарелку и положить в неё со сковороды разогретые котлеты и жареную картошку.

– Съезди, сынок, а то уже неделю там не бывал.… Не будем ездить – залезет кто-нибудь, – сказала мать, не переставая думать о том, почему сын какой-то взволнованный. – Хоть бы ты, Валера, женился поскорее и переехал в нашу деревню… Благо, что она рядом с городом… Сменщики за тобой и туда бы ездили… Глядишь, отец бы там был радёшенек, что его дом сгодился тебе… Все силы он отдал ему, пока строил… – сказала мать, моргая вдруг заблестевшими глазами.

«Да, действительно, дом отца мне пригодился, но будет ли отец там доволен, что его дом пригодился именно в таком качестве?..» – спросил себя Бурцев. Он не заметил, что уже съел суп. Ему хотелось отказаться от второго блюда, но он передумал. «Постарайся вести себя обычно – не давай матери повода думать, что у тебя что-то стряслось… Господи, из-за меня умер раньше времени отец, а сейчас я могу загнать в могилу и мать…» – подумал Валерий, и почувствовал как подступает ком к горлу. Опять на его долю выпало проклятье и безысходность.

Мать положила второе блюдо и спросила:

– Ты сразу после смены поедешь туда?

– Нет… Я вернусь из гаража, посплю, потом схожу на рынок за продуктами на два дня…

– Может, тебе дать тушёнки с собой?

– Нет, оставь дома, а я куплю на рынке, что мне нужно, – ответил Валерий и пошёл в прихожую надевать обувь. – Наелся хорошо! Спасибо, мама…

Бурцев вышел из подъезда и оглянулся на окна на четвёртом этаже. Мать выключила свет на кухне, но свет из прихожей показывал, что она стоит у окна в кухне и по привычке пытается разглядеть, как он садится в машину и отъезжает от дома. До конца смены оставалось ещё шесть часов. Валерий поехал на вокзал, чтобы дождаться какого-нибудь поезда и взять пассажиров. Ближе к полуночи в воскресенье на улицах города становится пусто. Перед рабочим днём все стремятся пораньше оказаться дома, и только в аэропорту и на вокзале людской поток никогда не иссякает.

ГЛАВА 6

– Парень, водка есть? – спросил тихо подошедший к приоткрытому водительскому стеклу пожилой мужчина, а чуть поодаль стояла женщина, ожидая, пока её дружок закончит разговор с Бурцевым.

– Нет, – коротко ответил Валерий.

– Может, подскажешь, у кого из таксистов здесь есть, чтобы мне не обходить все машины?

– Не знаю, – сказал Бурцев, и парочка ночных искателей спиртного неуверенно пошла дальше по ряду стоящих в очереди такси. «Забыл взять дома водку… – с сожалением подумал Валерий. – Может быть, хорошо, что я забыл её?.. Мне она пригодится завтра и послезавтра, чтобы разговорить эту чёртову бабу… Нужно узнать для спокойствия души, кто она по профессии и по должности… кто у неё родственники… есть ли у неё дети, родители – словом, всё, что может представлять опасность для меня, если я избавлюсь от неё… Если дело дойдёт до решительных действий, то чтобы спустить курок, нужно будет обязательно принять сто грамм для храбрости… Опять я обманываю себя! Какая мне разница, кто она, если я не хочу сидеть даже восьми лет, не убивая её?.. Пусть она будет хоть дочерью начальника милиции, и её будут с упорством искать до тех пор, пока папа её работает в органах… Нет, я не буду обманывать себя: мне обязательно нужно не выпустить её, кто бы она ни была, и кем бы ни были её родственники… Если она простолюдинка, к чему я склоняюсь, то мне быстрее удастся забыть о ней, и я не стану ожидать каждый день, что за мной придут или на меня выйдут каким-то образом… Если её родственники влиятельные люди, то тогда необходимо будет избавляться и от Вахитова… Но он точно невиновен и его устранение не должно пройти гладко. Его вина только в том, что он случайно навязал мне эту вредную бабу. Нет-нет! Не нужно усложнять… не думаю, что на окраине города может жить или даже находиться женщина с влиятельными родственниками. Хотя мне известно, что не бывает нераскрываемых преступлений. Случаются преступления, раскрытие которых очень большой труд, и на их расследование из-за дороговизны требуется санкция влиятельной персоны. При тщательном поиске с привлечением большого количества сотрудников милиции всегда найдётся свидетель, который что-то видел. Этого свидетеля нужно только найти… А куда спрятать тело?.. В канализационную выгребную яму его сбросить нельзя, потому что яма ещё и на двадцать процентов не заполнена. Хотя яма широкая и шестиметровой глубины, но из-за малой заполненности из неё со временем пойдёт запах разлагающегося трупа… Необходимо копать могилу в огороде – другого выхода нет…» – рассудил Бурцев, не способный больше думать ни о чем постороннем, после того, как посадил в подполье пленницу.

Прибыл очередной поезд, и на привокзальную площадь высыпал народ с чемоданами, сумками и тюками. Длинная вереница такси стала таять на глазах. «Попались бы клиенты подальше. Если сейчас поеду куда-нибудь за город, то все у меня должно сложиться хорошо…» – загадал Валерий. Подошла семья из четырёх человек – мужчина, женщина и две девочки возрастом, примерно, восьми и десяти лет. Мужчина, открыв пассажирскую переднюю дверь, попросил:

– Откройте, пожалуйста, багажник. У нас много вещей. – Бурцев вышел и помог поднять и разместить два больших чемодана и три сумки с перевязанными для надёжности ручками. Отец семейства сел на переднее сиденье, жена с дочерьми расположились позади. Валерий включил счётчик, тронулся с места и спросил:

– Куда ехать?

– Нам на автостанцию! – Бурцев с сожалением подумал, что это не очень далеко, примерно, на два рубля с копейками по счётчику. Ему стало грустно и тоскливо. «Лучше бы я не загадывал ничего…» – подумал он. На заднем сиденье заговорили еле слышно о чем-то девочки с матерью, и Валерий услышал, что женщина с облегчением произнесла:

– Ну, слава богу! Теперь-то мы почти дома…

– Откуда ваш поезд прибыл? – спросил Бурцев.

– Из Адлера! Мы отдыхали в Пицунде. Все поезда переполнены, и мы думали, что к первому сентября не попадём домой. Билеты нам пришлось покупать по двойной цене на вокзале у спекулянтов, – пояснила женщина, сидящая между дочерьми, прижимая их поверх плеч к себе. – Наш папа перед отъездом три дня ходил на вокзал и никак не мог купить билеты – не было мест ни на один поезд. Потом подошёл какой-то паренёк и предложил билеты с переплатой. Папа согласился – и вот мы здесь!

– А почему вы прежде сказали, что «мы почти дома»?

– Нам в шесть утра с автовокзала ещё на автобусе до своего посёлка ехать сто километров. Но это ерунда! Главное, что мы благополучно и вовремя добрались до областного центра.

– Думали, что к школе не успеем, – подал довольный голос и глава семейства с небольшой щетиной на лице.

– Сейчас ещё нет двенадцати часов, и значит, вам на автовокзале придётся сидеть шесть часов до утра, а потом часа два с остановками ехать на автобусе? – спросил Бурцев, чувствуя, что есть призрачная надежда уговорить поистратившихся на отдыхе людей ехать на такси немедленно до самого посёлка.

– Ничего не поделаешь… Все равно это уже не проблема, – произнёс мужчина.

– Как называется ваш посёлок?

– Строителей! – ответила позади женщина.

– Давайте я довезу вас прямо до места. Примерно, через час будете дома, – предложил Валерий, заманивая уставших от дороги пассажиров.

– Для нас это дорого, – ответила тихо и смущённо женщина. Бурцев быстро мысленно подсчитал, что по счётчику в один конец набьёт двадцать рублей, и если бы пассажиры хотя бы двадцать рублей предложили, то он бы их с удовольствием повез. На счётчике была только сумма от поездки той женщины, что сейчас сидит у него в подполье. – В прошлом году наши соседи ездили на такси, и водитель с них попросил сто рублей, – вдруг добавила женщина. Бурцев чувствовал, что люди, несмотря на то, что благополучно доехали на поезде почти до дома, очень устали от дороги и готовы были отдать последние деньги, чтобы поскорее быть на месте.

– Сколько вы готовы заплатить, чтобы я вас доставил до крыльца вашего дома? – спросил Валерий, умышленно упирая на слово «крыльцо». Мужчина обернулся к жене. Какое-то мгновение все молчали.

– Если вас устроит пятьдесят рублей, то мы бы поехали с вами, – улыбаясь виновато, сказала женщина, наперёд полагая, что её предложение неприемлемо и даже, наверное, неприличное.

– Хорошо, – согласился Бурцев спокойно, подавляя в себе нарастающую бурю радости, потому что он в данную минуту был счастлив несказанно. Он был счастлив больше не от того, что через два часа опять будет в городе и с планом, а от того, что ему, как он загадал на вокзале, попались пассажиры именно за город на дальнее расстояние. Пассажиры за город ему встречались прежде очень редко. Его сердце от совпадения загаданного со случившимся билось с такой силой, что ему захотелось громко петь. Бурцев верил, что эти пассажиры наподобие знамения, предсказывающего и дарующего ему удачный выход из смертельной ситуации, в которую он угодил сегодня, безотносительно к тому – придётся убивать женщину или нет. За спиной Валерия взвизгнули довольные девочки, видимо, потому, что они через час на такси доберутся, наконец-то, до родного дома.

– Тихо! – нестрого прикрикнула мать на дочерей, улыбаясь довольная вместе с ними тому обстоятельству, что на этой мягкой новой машине они после изматывающего двухсуточного путешествия на поезде без проблем будут в течение часа в своём посёлке.

– Как у нас прохладно и хорошо! Мы в поезде туда и обратно умирали от жары. Вагоны все полнёшеньки – кошмар, а не поездка. По дороге сюда в районе Уральских гор жара и духота в вагонах вдруг спала. Мы поняли, что въезжаем в родную природную полосу. Отдыхать на Чёрном море можно, но жить для нас там – невыносимо. Наш климат сухой и умеренный. У девчонок на Урале сразу на следующее утро сошли все прыщи и начали заживать нарывы от случайных царапин. Там любая рана на теле у нас никак не заживала, – разоткровенничалась неожиданно женщина, довольная, кажется, теперь всем на свете, плотно зажатая с боков повеселевшими и переговаривающимися между собой дочерьми.

После трёх часов отсутствия в городе Бурцев стоял вновь на вокзале. Шёл мелкий и неприятный дождик, а до конца смены оставалось больше двух часов. За час до окончания работы Валерий поехал с вокзала к Вахитову. «Спросит ли он меня про эту бабу?..» – подумал Бурцев и очень хотел, чтобы эту женщину Вахитов не вспомнил.

– Привет! – сказал Вахитов, садясь на заднее сиденье.

– Привет! – ответил Валерий, разглядывая с трудом из-за темноты в салонное зеркало, как Вахитов почти лёг на все сиденье позади, опираясь головой на локоть левой руки.

– Вчера кино смотрел допоздна, поэтому не выспался, – поведал вдруг Вахитов.

– Можешь подремать, пока я везу тебя до гаража, – посоветовал Бурцев. Сменщик молча снял туфли, подогнул ноги и улёгся на заднем пассажирском диване, подложив опять под голову согнутую руку. Желание спать сделало своё дело, и Вахитов не проснулся до таксопарка. За час сменщики оформили путевые листы, помыли машину и уехали.

Перед домом Бурцева сменщик остановился и сказал:

– Ну, ладно, Валера, счастливо! Отдохнуть тебе хорошо!

– Тебе тоже удачи и «чаю» побольше! – ответил Бурцев и пошёл к подъезду. Мать не слышала, как сын открыл дверь своим ключом и прошёл в прихожую, а затем в ванную комнату, чтобы умыться. Валерий старался все делать тихо. Он не пошёл на кухню, как обычно, а немедленно проследовал через зал на цыпочках в свою спальню, где быстро разделся и улёгся в кровать. Сон никак не приходил из-за возбуждённого состояния и множества мыслей. «Почему Вахитов ничего не спросил о той женщине?.. Это, наверное, хорошо для меня и подтверждает моё предчувствие, что у меня все должно получиться…» – подумал Бурцев, но не произнёс про себя, что именно должно получиться. Ему выпало везти пассажиров за город и это для него означало, что у него всё сложится благополучно, а как это произойдёт – он не ведал. Определённо он должен готовиться к задуманному убийству, а потребуется ли его совершать – даст знать наступивший день. «Необходимо купить спальный мешок, чтобы положить в него труп этой бабы… Нужно купить ей для вида новые колготки и трусы… Нужно для успокоения накупить ей много еды… Все должно говорить о том, что я не имею намерений избавиться от неё… Нужно не забыть взять с собой две бутылки водки… Что ещё?» – спрашивал себя Бурцев, совершенно забыв про сон. «Я должен избавиться от неё без колебаний. Если я буду вникать в подробности её жизни, то мне будет труднее принять необходимое роковое решение, которое спасёт меня… Необходимо застрелить её именно во время близости… Надо завязать ей глаза под предлогом, что так мне приятнее, а затем выстрелить ей в затылок… Необходимо расстелить матрас в полуподвале, чтобы кровь после выстрела не оказалась на полу… Возможно, толстый ватный матрас впитает всё и воспрепятствует рикошету пули, которая, несомненно, пробьёт голову навылет… Если кровь и попадёт на плиточный пол, то её можно немедленно успешно смыть. Нет-нет! Если кровь окажется между плиток, то придётся после мытья вновь обновить межплиточную затирку… Может быть, мне стоит выкопать яму для неё заранее днём, чтобы она не лежала убитая в полуподвале, пока я копаю землю? Никто не придёт ко мне в гости, но всё-таки лучше выкопать могилу прежде… Почему я решил пристрелить её именно во время интимной близости?.. Потому что это будет внезапно и неожиданно для неё, а значит, легче для меня… Нет! Лёгкость здесь не играет значительной роли. Я лукавлю… Мне хочется воспользоваться случаем, раз убийство неизбежно, и испытать те ощущения, что испытывали нацистские охранники в концлагерях… Моя пленница хотела умышленно и незаслуженно меня упрятать в тюрьму, а это допускает по отношению к ней соотносимое коварство…» – рассуждал Бурцев о предстоящем трудном и непростом деле.

Прошло минут десять, и Бурцев неожиданно вспомнил, что давно, когда он учился в школе в седьмом классе, то однажды ходил с приятелем за город пострелять из ружья. Его сосед Митя Волокитин тайком взял дома ружье и несколько патронов, чтобы пострелять, пока отец на речном буксире находился в плаванье. До конца навигации оставалось ещё много времени, и друзья, без опасения быть пойманными, воспользовались случаем. Валерий помнил, когда подошла его очередь стрелять, то вдруг метров за пятьдесят он заметил немногочисленную свору бездомных собак. Не задумываясь, он отвернул ружье от расставленных пустых бутылок в качестве мишеней и выстрелил в собак. Бурцев сомневался, что на таком значительном расстоянии можно попасть в животных. После выстрела раздался душераздирающий визг. Несколько собак стремглав бросились бежать прочь от стреляющих в их сторону ребят. Самая маленькая собачонка громко, жалостливо завизжала и закрутилась на месте, словно пыталась дотянуться до своего хвоста. Картечь ей угодила в задние ноги, и жертва пронзительно завизжала. Её задние лапы вдруг подкосились. За счёт здоровых передних ног собака с трудом и медленно потащила своё раненное тело туда, куда только что отбежали другие собаки. Задние конечности собачонки безжизненно волочились. Стало понятно, что она пытается с пашни дотащить безжизненную заднюю часть тела до лесочка из невысоких деревьев и кустарников. За ней оставался кровавый след в виде небольшой бороздки на светлой песчаной почве. Вся эта страшная картина сопровождалась нестерпимым для ушей визгом раненой малютки. Собака не умолкала, словно звала на помощь, но её сородичи по своре ничем не могли ей помочь. Один большой пёс отделился от остальных и осторожно подошёл к изувеченной подружке. Он с опаской озирался в сторону стрелявших ребят, но не побоялся подойти к скулившей собачонке. На какое-то время подстреленная жертва затихла перед ним, и большой кобель стал лизать ей морду, глаза… Остальные здоровые собаки постояли чуть поодаль и через минуту побежали дальше от страдающей подруги и сочувствующего ей друга. Валерий вспомнил, как сильно перепугался вместе с Митькой. Первым делом возникла жалость к мучившейся от боли собаке, и Валерию захотелось помочь как-то ей, но поняв, что это невозможно и опасно, друзья трусливо скрылись. Как он мог принести раненую собачку к ветеринару, которую сам смертельно ранил. Ребята побоялись, что визг собаки могут услышать какие-нибудь случайно оказавшиеся поблизости люди. Митька выхватил у Валерия ружье и на ходу стал разбирать его, чтобы спрятать под куртку. Отстегнув цевье и отделив ствол от приклада, товарищ набросил ремень на шею и болтающиеся две части ружья закрыл курткой, застегнув на ней длинный замок. Через несколько секунд друзья без оглядки неслись по направлению к дому. Они уже добрались с пашни до окраины города и вдруг вновь услышали визг раненной собаки, что все ещё слышался с того далёкого места, откуда они только что сбежали. Собачка, наверное, после долгих мучений умерла от потери крови, и Валерий помнил, что, примерно, в течение месяца каждое утро после пробуждения ему обязательно виделась та ужасная картина с беспомощной и истекающей кровью маленькой собачонкой. Он больше не ходил в ту сторону, боясь обнаружить умершее из-за его выстрела несчастное животное. Валерий не хотел найти мёртвую малютку, а не зная этого точно, он успокаивающе надеялся, что не убил беззащитную собачонку.

«Почему этот случай мне пришёл сейчас на память?.. Я должен учесть тот опыт и умертвить жертву с одного выстрела?.. Или это мне напоминает, что я уже стрелял в живое существо и это не страшно, и не впервой для меня?.. Несомненно, я должен быть хладнокровным и не допустить оплошности. Хотя одно дело говорить это, а другое – исполнить. Стрелять в собаку я мог без серьёзных последствий, а убив эту женщину, я, возможно, потеряю жизнь в тюрьме, если после разоблачения не решусь прежде застрелиться… По сути, я могу её выпустить и сесть на восемь лет, и после освобождения мне исполнится только тридцать восемь! А вдруг мне дадут больше? Теперь, как совершеннолетний рецидивист по изнасилованию, я попадаю под максимальную санкцию наказания – от восьми до пятнадцати лет. Однако теперь моя жертва взрослая женщина, и за неё судья не решится дать максимальный срок… С другой стороны, я крепко её побил. Полагаться на то, какой срок даст мне судья, – я не могу… Закон допускает назначить мне пятнадцать лет за изнасилование этой женщины, но тогда лучше убить эту бабу и сохранить шанс остаться на свободе… Самое непереносимое и унизительное – это сидеть в тюрьме второй раз за изнасилование… Все будут только презрительно смеяться надо мной, и я все равно буду вынужден повеситься… Все! Решено! Я не должен возвращаться к этой теме опять и опять. Я должен впредь обдумывать только безупречность исполнения всего намеченного…» – закончил рассуждать Бурцев и почувствовал неожиданно облегчение, будто главное он уже сделал.

ГЛАВА 7

Бурцев проснулся без будильника. Понедельник неожиданно для него оказался солнечным, но по-прежнему холодным. В квартире стояла тишина, а в лучах полуденного солнца, проникающих в спальню через незашторенное окно, он видел светящиеся пылинки в воздухе. Это напомнило ему кухню в детстве, освещённую таким же ярким солнечным светом с редкими пылинками, парящими в неподвижном воздухе. «Мама, наверное, ушла в магазин…» – предположил Валерий, и ему с тревогой вспомнился весь прошедший день, и все проблемы, связанные с этим днём. «Как плохо, что все, что я наметил, ещё не исполнено и только предстоит сделать… Хорошо бы успеть уйти до прихода матери. Необходимо как можно скорее все закончить», – вселяя уверенность, напомнил себе Бурцев и быстро встал с кровати. Он по привычке энергично присел несколько раз сначала на одной ноге, а потом – на другой, придерживаясь руками о стенку, затем три раза наклонился с прямыми ногами вперёд и дотянулся кончиками пальцев до пола. «Что я делаю? Зачем я сегодня занимаюсь зарядкой? Я веду себя так, словно не было вчерашнего ужасного дня, а сам боюсь и не представляю, как смогу выполнить всё, что задумал?.. Как смогу нажать на спусковой крючок?.. Если захочешь жить – нажмёшь! Нужно быстрее уходить из дома…» – мысленно говорил себе Бурцев.

Через несколько минут он уже принял душ, почистил зубы, побрился и освежился лосьоном. Этот лосьон он по высокой цене купил на барахолке и поэтому долго не решался им пользоваться. «Зачем я именно сегодня открыл этот лосьон?.. Зачем я хочу понравиться этой женщине, которую намерен лишить жизни? Какое-то безумие…» – подумал Бурцев и через минуту неосознанно выбрал в шифоньере новый серый костюм и новую белую рубашку. «Почему я надеваю новые и лучшие тряпки?.. Мне придётся копать могилу для этой женщины… Я одеваюсь так, будто сам намериваюсь лечь сегодня в гроб…» – опять подумал Валерий о нелогичности своих действий. «Она понравилась мне вчера?.. Вот в чем дело! Вот почему я надеваю все новое сегодня. Это помешательство… или выбор одежды оказался случайным?.. Да-да, я одеваюсь, как нормальный мужчина идущий к женщине… Нет, ты в большей мере хочешь усыпить её бдительность, чем просто понравиться… Удивительно, но я жажду опять близости с ней… Это так по-новому волнительно, когда жертва тебе подчиняется беспрекословно, а ты, несмотря на её послушание, груб с нею…» – подумал Бурцев, натягивая высокие чёрные носки на безволосые икры ног, стёртые жёсткими голенищами лагерных кирзовых сапог, что опять напомнило ему восьмилетний кошмар неволи. «Нужно быстрее уходить, чтобы не увидеться с мамой… Её и мои глаза не должны встретиться сегодня…» – сказал себе Валерий и спешно надел с помощью длинной обувной ложки новые чёрные туфли на тонкой кожаной подошве. Потом он вспомнил, что нужно взять деньги в спальне и тотчас прошёл туда. Бурцев раскрыл шифоньер и залез во внутренний карман нового серого плаща за деньгами, потом он подумал, что лучше надеть этот плащ. Через две минуты Валерий уже бежал прочь от дома в направлении центра города. «Все! Мама меня уже не встретит…» – с облегчением подумал Бурцев и направился в сторону магазина спортивных и охотничьих товаров. Пройдя шагов сто, он вдруг вспомнил, что забыл дома взять водку. «Возвращаться не стану – плохая примета… Хотя, куда ещё хуже. Может, это и неплохо, что я забыл её. Нужно купить армянский или грузинский коньяк – эти напитки намного приличней. А где я их куплю?.. Я уже давно в винных магазинах ничего не видел кроме двух сортов водки – „Русской“ и „Пшеничной“… Нужно зайти в ресторан и попросить официантку с переплатой продать две бутылки коньяка навынос», – подумал Валерий, опять забыв, что он едет к женщине, которая является его пленницей и которая по его требованию будет пить и спирт, если он потребует.

В отделе охотничьих товаров при магазине спортивного инвентаря Бурцеву на глаза попался спальный мешок защитного цвета из брезентовой ткани.

– Девушка, этот спальный мешок непромокаемый?

– Да. Он спасает от сырости и даже, по-моему, от дождя, – ответила продавец, трогая на ощупь ткань мешка, и добавила, что на витрине это последний.

– Как в него пролазить? – спросил Бурцев, памятуя о том, что надевать его на труп будет делом хлопотным и неприятным.

– Он на «молнии» и расстёгивается на всю длину, – продавец отогнула часть ткани, что закрывала замок от попадания влаги.

– Хорошо! Я могу купить его?

– Идите в кассу и выбейте чек на двести пятьдесят шесть рублей в отдел «Охота и рыбалка».

Бурцев невольно подумал, что находясь в переполненном людьми магазине, он один покупал товар, непредназначенный его прямому назначению. Все покупатели придирчиво изучали витрины и товар закрепленный на стенах. Никто в мире сейчас не знал его планов, и никто не сможет по его виду и поведению определить его намерения, но Валерий заметил, что когда разговаривал с продавщицей, то не мог уверенно смотреть той в глаза. Ему казалось, что если он чуть подольше станет смотреть на неё, то она поймёт, что он покупает спальный мешок, чтобы положить в него труп. «Я ещё никого не убил, а мне уже кажется, что можно по моим глазам разгадать мои чёрные помыслы. Это первое ощущение… Необходимо с этим жить и стараться чувствовать себя праведником – спокойно и невозмутимо смотреть людям в глаза… Главное помнить, что ты невиновен… как солдат на войне, который вынужден убивать, чтобы не убили его», – наставлял мысленно себя Валерий, не заметив, что уже стоит на улице с плотно увязанным в круглый тюк спальным мешком. «Теперь нужно купить ей колготки и нижнее белье. Колготок нужно купить несколько, чтобы она не сомневалась, что точно сегодня будет жить…» – с удовлетворением подумал Бурцев, поражаясь своей вероломной сообразительности. Он начал невольно приучать себя все обдумывать с позиции человека, любая оплошность которого смертельна.

– Мне нужно купить жене колготки, но я не знаю её размера… Она примерно с вас ростом и похожей комплекции… – тихим голосом сказал Бурцев молодой девушке продавцу в отделе женского белья в универмаге. Работница заулыбалась понимающе на его шёпот.

– Выбейте в шестой кассе чек на двадцать пять рублей, и подходите ко мне.

– Мне необходим чёрный цвет и трое колготок… Ещё мне нужно выбрать трусы для неё… – ещё тише прошептал Бурцев, вспомнив, как в клочья разорвал вчера на жертве колготки и трусы, постепенно чувствуя, что его лицо начинает гореть.

– Выберите из этих и скажите мне, – девушка указала на стеклянный шкаф с трусами.

– Вот эти и эти, – быстро ткнул пальцем Бурцев, замечая боковым зрением, что две другие продавщицы и одна женщина покупатель смотрят на него.

– Семьдесят пять рублей за колготки и шестьдесят рублей за трусы! Итого: сто тридцать пять рублей! Это импорт, поэтому ваша жена оценит по достоинству вашу покупку, – сказала девушка с одобряющей улыбкой.

– Хорошо, – тихо ответил Бурцев и направился в толпу.

– Молодой человек! Касса нашего отдела в другой стороне! – громко сказала продавец, и Бурцеву почудилось, что все люди одновременно, как по команде, обернулись на её голос и посмотрели на него. «Господи, мало того, что неприлично и неприятно делать покупки в отделе женского белья, судя по реакции продавцов и покупателей, но ещё все эти принадлежности очень дороги… Средняя месячная зарплата рабочего человека двести пятьдесят рублей, а колготки стоят двадцать пять!» – невольно с сожалением и удивлением подумал Валерий.

Бурцев не стал заходить в продовольственный магазин, где с улицы через высокие стеклянные витрины видно было большое скопление народа. Валерий знал, что там без очереди ничего не купить. Несмотря на то, что в стране уже полгода как пришёл новый руководитель в лице завораживающего своей относительной молодостью и открытостью Горбачев, положение с продуктами в магазинах только ухудшалось. Глядя по телевизору на выход в народ с иголочки одетого и ухоженного нового генерального секретаря в сопровождении жены конвоира, Бурцева не покидало ощущение, что эти люди неискренние и некомпетентные, когда ведут разговоры в толпе. Жена Горбачева по ощущению словно не была уверена в моральной устойчивости мужа и потому везде сопровождала его. Как у многих видных во власти людей, у Горбачева в молодости, возможно, случались истории на стороне, и его некрасивой жене это было известно. Бурцеву казалось, что разговаривая с людьми, Горбачев с женой не перестают думать о том впечатлении, которое они производят на людей и на прессу по сравнению с прежними старыми генеральными секретарями, что Горбачев с женой ни на минуту не перестают думать о себе, о своей семье и не вслушиваются в задаваемые вопросы из толпы. Он, Горбачев, старался громко и увлечённо говорить с окружающими его людьми подробно о маловажных деталях какой-нибудь проблемы, пресекая тем самым возможность вставить кому-либо из толпы острый вопрос. Валерий понимал, что правители, которые в своих странах закрывают глаза на нечестность выборов, непременно недооценивают народ и считают его подверженным манипуляциям. Однако свободы с приходом Горбачева стало прибавляться, и это, очевидно, не заслуга его ума, а заслуга его неспособности управлять страной тщательно и кропотливо, вникая во все детали жизни огромной страны, что все равно внушало надежду на лучшие изменения в не очень отдалённом будущем. На долю Горбачева выпало предписание с неба, и он в силу своего ума и характера не мог не исполнить этого предписания, иногда вопреки своим партийным установкам. Как можно утверждать, что нет Бога после появления в Советском Союзе такого сомневающегося во всем и не очень решительного правителя? Видимо, все крупные страны ждёт приход подобных правителей, чтобы раздробить их и сделать управление мелких образований более продуктивным. Настолько советский эксперимент был оторван от природы человека, что самый неумелый правитель, ничего не делая, неизбежно бы улучшил жизнь после падения коммунизма. Бурцев не мог знать этого верно в силу молодости, но предчувствовал что-то неладное с теорией коммунизма, фальшь которой он чувствовал в повседневной жизни.

Перейдя площадь, Валерий оказался на территории центрального рынка, где разнообразие продуктов ошеломляло, наравне с ценами на эти самые продукты. Бурцев потратил больше часа, набирая фрукты, овощи, зелень, ветчину, домашнюю колбасу в натуральной оболочке, парную нежирную свинину и тёплый свежий хлеб. Там же на рынке в ярко-синем киоске разливного красного вина он уговорил продавца грузина в огромной фуражке с чёрной щетиной на пухлых щеках найти ему две бутылки коньяка. Валерий почти не занимался закупками продуктов, и это был один из редких случаев. Ему приходилось только в кафе покупать зажаренных цыплят табака навынос для закуски с друзьями после ночной смены перед уходом на выходные. Все покупки для дома за него проделывала мать, которая умудрялась, экономя его деньги, всегда где-нибудь накупить, несмотря на очереди, разных продуктов, никогда не заходя на дорогой рынок. С руками занятыми всевозможными пакетами и тюком со спальным мешком Бурцев опять вышел на площадь.

– Друг, до Колюшево за пятёрку довезёшь?

– Садись, – не задумываясь, ответил таксист. Валерий умышленно попросился к незнакомому водителю, хотя это было не очень сложно: машин из его парка на стоянке не оказалось.

Подъезжая к отцовскому деревенскому дому, Бурцев невольно ощутил тревогу, но беспокоиться не стоило. К дому никто не подходил и никто от него не отходил. Песочная дорожка перед воротами и вчерашние следы его машины были смыты ночным дождиком, а свежие отпечатки колес или обуви отсутствовали. Бурцев отпустил такси и подошёл к железным воротам. В конце единственной улицы в деревне он увидел согбенную старушку, которая переходила дорогу в сопровождении рыже-серо-белой кошки с поднятым трубой хвостом. Валерий прислушался, но кругом было тихо, и только верхушки высоких деревьев вдоль улицы шумели ещё зелёной листвой. «Вдруг за забором меня уже ждёт милицейская засада?.. У меня даже нет оружия. Если милиции нет, то впредь мне обязательно нужно носить с собой пистолет, несмотря на то, что он старенький и может самопроизвольно выстрелить… Необходимо его носить с собой, а обойму с патронами вынимать и хранить отдельно в другом кармане…» – подумал Бурцев, но заметил, что невзирая на то, что был совершенно уверен в отсутствии всякой засады, в рассуждениях использовал слово «если». Самоуверенность всегда опасна – это он знал по лагерному опыту. Суеверие – это всё-таки признание, что кто-то определяет нашу судьбу свыше, и Валерий часто в неволе находил этому подтверждение. Вера и неверие постоянно чередовались в рассуждениях Бурцева.

Валерий положил пакеты и спальный мешок сбоку у ворот на траву и подошёл к дверям, врезанным в большие железные двустворчатые ворота. Он начал вставлять длинный ключ в скважину и почувствовал, что рука его трясётся, как вчера, и он не может попасть в маленькое отверстие для ключа, в которое прежде попадал легко. Его руки тряслись, как в лихорадке, словно у старого алкоголика утром с глубокого похмелья перед тем, как взять спасительный стакан водки. Немного постояв, Бурцев услышал, что его сердце в груди бьётся гулко и сильно, словно заводской кузнечный молот. «Это и страх, и моё нетерпение, и огромное желание распоряжаться этой ещё желанной и рабски послушной бабой… В большей мере поэтому я оделся в лучшую одежду… Мне хотелось понравиться ей, а значит, подавлять её своим внешним видом… Я боюсь её убивать, поэтому неосознанно хочу попытаться вызвать симпатию к себе и, возможно, понравиться, чтобы исключить её обращение в милицию. Я определённо трус… Хотя не менее важно, что мой безупречный вид даёт ей надежду… что я нормальный человек и не пойду на крайние меры. Это позволит мне в случае необходимости пристрелить её в любой удобный для меня момент без истерики…» – невольно вспомнил Валерий всё в подробностях, как именно овладел пленницей вчера. Взяв ключ таким образом, что его конец вместе с указательным пальцем правой руки оказались на одном уровне, Бурцев нащупал отверстие, затем вместо пальца вставил точно в замочную скважину ключ. Всё это время Валерий старался боковым зрением определить, появился ли кто-нибудь ещё из соседей на улице. «Возможно, из дома напротив кто-то видит, что я приехал с пакетами… Спокойно! В этом нет ничего необычного…» – утешал себя Бурцев. После двух оборотов ключа дверь подалась внутрь двора, и тут сердце у Бурцева замерло… В центре площадки перед домом лежала чёрная женская сумка. Валерий быстро взял с травы пакеты, вошёл внутрь и закрыл дверь на засов. Положив пакеты на цементный пол двора, он подошёл к лежащей сумке. «Эта сумка её!.. Как я мог этого не заметить, когда закрывал пассажирскую дверь и уезжал из дома вчера?.. Видимо, когда я вытаскивал из машины эту бабу, то сумка лежала у неё на коленях… Вытащив пассажирку на руках, я не заметил в спешке, что сумка упала рядом с машиной. Когда я уезжал, то наступили уже сумерки. Я помню, что захлопнул пассажирскую дверь и немедленно поехал. Да, я не увидел, что сумка лежала рядом с машиной… В каждом деле неизбежны промахи и неожиданности, а мне теперь нужно это исключить. А возможно ли это?..» – с сожалением Бурцев понял, что не уверен в полном отсутствии ошибок в будущем.

ГЛАВА 8

Бурцев расстегнул сумку и увидел небольшую «косметичку» в виде конверта с замком по периметру, а в ней: раскладное зеркальце с пудреницей, портмоне, ключи, духи (те слащавые, из-за которых все началось), новые нанизанные на картонку разноцветные заколки для волос. В боковом карманчике сумки лежала записная книжка и пропуск. Первым делом Валерий открыл пропуск с фотографией и прочитал: Областной комитет профессиональных союзов (ВЦСПС), Кругликова Зоя Федоровна, начальник отдела охраны труда. «Господи! Эту даму будут пытаться найти… Лишь бы не прибегли к помощи местного телевидения… – подумал Бурцев и почувствовал, что начинает нервничать. – Надо сделать вид, что я ничего не находил. Тем самым дать жертве понять, что кто-то может найти её сумку и сдать в бюро находок… Спросит ли пленница про свою сумку?.. Если не спросит, то у неё определённо имеется огромное желание изобличить меня во что бы то ни стало. А тогда неминуемо снова на многие и долгие годы каша сечка и „Васёк, покурим!“. Получается, что у неё только единственная дорога…» – продолжал рассуждать в лёгкой панике Валерий. Открыв портмоне, он нашёл две купюры по двадцать пять рублей и две – по три рубля, а в отдельном отсеке сумки лежал билет члена КПСС. Прочитав в билете, что партийный стаж у его пленницы насчитывает девять лет, а самой ей от роду – тридцать девять, Бурцев подумал, что эта партийная дамочка проявила характер сразу, когда он вчера остановился для неё. Валерию вспомнилось, как она неторопливо и с достоинством шла к такси. Сложив все обратно в сумку, Бурцев пошёл в дровяник и положил находку за поленницу.

«Какая дикость! Как я сейчас буду смотреть ей в глаза?.. За неосторожную фразу она оказалась у меня в подполье, и я вознамерился её убить, чтобы она не заявила на меня в милицию…» – в очередной раз подумал Бурцев, несмотря на то, что дал себе слово больше не возвращаться к этой теме. Ему не давала покоя абсурдность ситуации и мнимая безвыходность его положения, кроме лишения жизни несчастной женщины. Его разум нормального человека, воспитанного в семье добрых и законопослушных людей, отказывался верить, что только через убийство он может сохранить свою жизнь.

Валерий открыл сени, затем дверь в дом и вошёл внутрь. Прежде чем идти дальше, он остановился и прислушался. Закрытая в подполье женщина не издавала никаких звуков. Бурцев открыл запертый на засов полуподвал и подошёл к подполью. Замок на крышке подполья оказался перевёрнутым – скважина для ключа смотрела вниз. «Не может быть!» – с тревогой и с замиранием сердца подумал Валерий. Еле уловимо послышались шевеления, и Бурцев открыл крышку. Зоя стояла и поправляла волосы, не решаясь посмотреть на самый верх подполья. Пока Бурцев устанавливал лестницу, он обратил внимание, что трёхлитровые банки с солёными огурцами, маринованными помидорами и яблочными компотами стояли в ином порядке, чем прежде. Теперь огурцы и помидоры стояли ближе к центру подполья, а компоты у стены, хотя до пленницы в погребе было все наоборот. «По всей видимости, она ставила по несколько банок одна на другую и пыталась таким образом сделать высокую горку и дотянуться до крышки подполья, чтобы попытаться открыть её. Видимо, пленница даже ударяла банкой по крышке подполья, раз замок в перевёрнутом положении. Как я не подумал, что женщина от отчаянья может использовать банки вместо ступеней?» – подумал Бурцев, но не подал вида, что разгадал ночное поведение жертвы.

– Вылезай, – скомандовал тихим голосом Валерий и стал дожидаться, когда Зоя поднимется наверх. Пленница не торопясь начала взбираться по спущенной лестнице. Когда показалась голова из подполья, то женщина немедленно опустила взгляд вниз, на лестницу, словно опасаясь оступиться. На самом деле, она чувствовала, что лицо её за ночь опухло ещё сильнее и, наверное, смотрится страшным. Бурцев решительно подхватил Зою за подмышки и легко поставил на пол. Лицо женщины было покрыто сплошным синяком. Один из ударов ногой, которыми Валерий в бешенстве вчера осыпал лежащую на полу пленницу, пришёлся ей между бровей, в переносицу, и потому очень большой синяк в пол-лица образовался вокруг глаз женщины. Смотреть на несчастную заключённую Бурцеву становилось невыносимо. Сексуальное желание, которое он испытывал, открывая дрожащей рукой дверь в воротах на улице, теперь улетучилось и казалось не только неуместным и неестественным, но и неприятным. Изуродованная женщина, кроме жалости, никаких чувств сейчас у него не вызывала. Неожиданно Бурцеву вспомнилась опять подстреленная им собачонка. Тот же знакомый испуг охватил его в эту минуту. Только теперь он не мог трусливо сбежать и тем самым уклониться от ответственности. Теперь решение ему виделось только в устранении несчастной пассажирки. Зоя, увидев минутную растерянность в глазах Бурцева, поняла, что с её лицом что-то неописуемое. От жалости к себе женщина присела на стоящий рядом стул и горько заплакала, склонившись к своим голым коленям и опять плотно прижимая ладони к глазам, как вчера, когда Бурцев безжалостно изнасиловал её. Валерий стоял рядом и молчал. Он боялся в данный момент только одного, чтобы плачущая женщина не стала в истерике вырываться из дома. Бурцев вдруг почувствовал, что из-за вины не сможет больше силой удерживать её. Это состояние продолжалось недолго, пока Зоя плакала. Потом Бурцев осознал, что не может так просто из-за минутной слабости потерять собственную жизнь. Для оправдания он вновь вспомнил вчерашнее поведение в такси плачущей перед ним сейчас женщины, и самообладание вернулось к нему.

– Я сейчас затоплю баню, а ты пока поешь, если хочешь… Вот здесь я привёз продукты и кое-что из нижнего белья… Не плачь! Я обещаю тебе, что как только сойдут синяки – отвезу тебя домой. Больше в подполье ты спать не будешь… Я купил тебе спальный мешок… Так что теперь спать будет теплее.

– Меня потеряла дочь… Она будет в панике искать меня везде… – всхлипывая, произнесла Зоя, продолжая безостановочно плакать и вздрагивать всем телом.

– Сколько ей лет?

– Девятнадцать… Она студентка и не станет ходить в университет, пока не узнает, что со мной…

– Есть номер её телефона, куда я завтра могу позвонить? – спросил Бурцев и тотчас пожалел, что спросил о телефоне. «Вдруг она поймёт, что я никуда не собираюсь звонить… Ведь это для меня опасно… Если она догадается, что я намеренно обманываю её, то это её насторожит…» – подумал Валерий.

– Да…

– А художник объелся груш? – спросил Бурцев, пытаясь разрядить обстановку.

– Какой художник?.. – не понимая, спросила Зоя, на секунду перестав плакать.

– Тот, который нарисовал тебе дочь. Муж есть у тебя?!

– Нет. Мы разошлись давно…

– А твои родители?

– Они тоже будут переживать…

Зоя стала плакать тише, а уже через две минуты совсем затихла. Эта взрослая и гордая совсем недавно женщина своей беспомощностью напоминала сейчас девочку ребёнка. Бурцев вышел из полуподвала, закрыл за собой дверь на засов и направился к дровянику. «Я дал ей обещание так искренне, что сам поверил в сказанное… – подумал он. – Я должен верить в своё обещание, чтобы быть убедительным… Не ведающие своей судьбы люди у нацистов в концлагерях послушно стояли в длинной, медленно двигающейся очереди в газовые камеры… Я боялся её слез, которые могли спровоцировать истерику и отчаянные действия, поэтому эта женщина действительно должна верить в моё вероломное обещание вернуть её домой. Но почему мне приятно, что она поверила в обещание? Как сладостна власть над пленным человеком, а над привлекательной женщиной – сладостна вдвойне… Ты можешь её обманывать, унижать, заставлять исполнять любое твоё желание… Её круглые голые колени всё-таки хороши, несмотря на то, что она старше меня и побита. Зачем я спросил её о родственниках? Это только будет вселять в меня неуверенность и жалость к ней. Как мне неожиданно пришла в голову мысль сказать ей, что спальный мешок я купил ей, чтобы спать в тепле? В этой зловещей фразе нет обмана…» Валерий, набирая в охапку поленья для бани, забыл, что на нем новый плащ. Опомнившись, он осмотрел поленья и, не найдя на них смолы, успокоился. Бурцев вспомнил о сумке. Подумав немного, он решил взять её с собой и вернуть. «Эта чёртова баба не спросила о сумке. Как я и ожидал… Надо вернуть ей её сейчас же, давая понять, что она может быть спокойна за своё будущее и что перед ней нормальный человек…» – решил Бурцев, опять испытывая удовлетворение от своего коварства. «Почему я испытываю наслаждение от своего изощрённого обмана? Может быть, она не враг мне, и её можно постепенно убедить в том, что заявлять на меня в милицию не стоит?.. Но где мне взять столько времени?.. Вдруг что-нибудь пойдёт не по задуманному, и она со своей обидой на меня убежит, или по моей оплошности каким-то образом даст знать соседям, что я её здесь удерживаю силой…»

ГЛАВА 9

Бурцев вернулся в полуподвал с дровами и сумкой. Он тут же за собой закрыл дверь на ключ, чтобы пленница ненароком не смогла выскочить из дома. Зои не было видно. «Она в туалете, – безошибочно предположил Бурцев. – Я сойду с ума, ожидая внезапного побега этой бабы…» – промелькнуло у него в голове.

Валерий с помощью наструганных лучин быстро затопил баню, проверил наличие воды в котле, а также в двух деревянных кадушках. Воды было достаточно. Приятный запах от веников и липовых досок, что покрывали внутренние стены предбанника и самой бани, настраивал на спокойствие и умиротворение.

– Мне нужно переодеться. Потом я пойду в огород и вскопаю землю на зиму. Через час баня прогреется… и ты сможешь пойти помыться. Там есть шампунь, мочалки, два больших полотенца и три чистых халата. Есть там и веники, если захочешь попариться. Продукты разбери и что нужно – положи в холодильник. Я сейчас его включил. Вот принёс тебе сверху электрический чайник и посуду… – Зоя молча кивала согласием на распоряжения Бурцева. Она украдкой смотрела на него, продолжая естественно стесняться своего лица и измятой юбки перед этим высоким, сильным и молодым мужчиной. – Вот твоя сумка. Я нашёл её во дворе… – Зоя спешно открыла её, достала портмоне и первым делом убедилась, что именно партийный билет на месте, а не деньги. «Господи, наивная простота!.. Как она сейчас может думать о партийном билете, хотя потеря его, возможно, равна исключению из партии? Я пошёл копать ей могилу, а она переживает о членстве в партии… Любой человек слеп… Впрочем, я не исключение… Всё-таки она почему-то убеждена, что я не способен на убийство. Что такое во мне ей даёт уверенность, что я не могу думать об её убийстве? Как сильно она заблуждается! Как непростительно человек может ошибаться…» – подумал Бурцев и вышел. Он опять запер на засов полуподвал снаружи и поднялся в жилые комнаты дома. Найдя в старом шифоньере в прихожей свои заношенные, но постиранные штаны, рубаху и майку, Валерий переоделся.

В огороде Бурцев стал думать, где именно выкопать яму для могилы. Каждое место ему чем-то не нравилось. То это казалось близко с домом, то очень близко с забором. Его копку могли услышать соседи и поинтересоваться, что он задумал. «Как я потом буду здесь жить, зная, что где-то закопана убитая мной женщина?.. Продать этот дом тоже будет невозможно, потому что новые хозяева, вероятно, захотят ещё что-нибудь построить и решат копать землю под фундамент. Увезти труп в лес и закопать – рискованно. Во-первых, для этого нет личной машины, а такси для этого не годится, так как нет гарантии, что не останется от трупа какой-нибудь след. Во-вторых, в лесу меня может увидеть какой-нибудь случайный свидетель», – рассуждал Бурцев, стоя посреди огорода. Наконец Валерий определился и пошёл в конец участка, где забор не граничил с соседскими огородами, но примыкал к неогороженному участку для посадки картошки. Этот участок не был оформлен в собственность, но если заняться, то этого можно добиться, потому что отец с матерью всегда там высаживали картошку, и никто из соседей не мог претендовать на эту землю. Все соседи тоже имели такие же «прихваченные» и примыкающие к основной земле с домом участки для картошки. Как решил Бурцев, главное – никто не услышит и не заметит, что он выкопал яму рядом с забором в черте своей законной и огороженной земли. Одно только смущало Валерия: у забора с интервалом в пять метров росли яблони, которые через год приносили мелкие, но сладкие плоды. Бурцев решил копать, несмотря на то, что мог повредить корни деревьев. Зоя по его предположению имела рост – метр шестьдесят или чуть больший. Валерий пошёл в дровяник, взял лопату и прорубил дёрн на участке размером два метра на метр. Сняв небольшими квадратами дернину, Бурцев отложил куски с чёрной землёй и травой в сторону, чтобы потом вернуть их на место. За час Бурцев выкопал земли на три штыка. Солёный пот заливал и щипал ему глаза. Отложив лопату, Валерий засунул ладонь под майку на животе, нагнулся и вытер лицо. «Нужно сходить и посмотреть, что она делает», – подумал Бурцев. Зайдя в полуподвал, он опять не увидел пленницу. Было слышно, что она моется в бане. Попив воды из-под крана, Бурцев спустился в подполье и достал спальные принадлежности, что давал Зое на прошедшую ночь, а затем вновь ушёл копать землю. Чем больше он углублялся, тем невероятнее казалась ему его затея убить несчастную женщину. Он вдруг поразился своей нацеленности на убийство и на те приготовления, что были необходимы для его успешного совершения. Валерий копал могилу, а сам продолжал надеяться, что она не пригодится. «Как я смогу потом оставаться нормальным человеком?.. Человек, совершивший убийство, превращается в изгоя по собственной воле. Я вряд ли смогу жениться и иметь детей. Как мои дети будут бегать в этом саду, в котором будет лежать убитая мной жертва? Как я смогу полюбить какую-нибудь женщину, уже являясь убийцей другой? Чем моя жизнь будет лучше, если я убью и все сложится так, что я не сяду в тюрьму? Я буду свободен в пространстве… Я не буду вынужден питаться тошнотворной баландой. Я не буду ходить строем на работу. Меня не будут ночью в четыре утра будить, ударяя рукой по моей шконке при ночном пересчёте заключённых. Я не буду круглосуточно думать о бабе и останавливаться, как поражённый, если вдруг увижу учительницу, идущую в лагерную общеобразовательную школу в сопровождении солдата „срочника“ внутренних войск. Я не буду видеть потерянных и опустившихся людей, которые от безысходности идут на зиму в тюрьму, совершая мелкую кражу. Я также не буду видеть тех из них, кому по несчастью выпала доля выходить на свободу зимой. Когда они не ведают, куда им идти. Эти несчастные люди просят оставить их в лагере, хотя бы до весны, но их вышвыривают за ворота, потому что у них нет приговора, а значит и скудного законного довольствия. Я не буду обязан снимать шапку зимой, приветствуя служащего колонии в погонах. Я не буду стоять покорно, когда мою одежду ежедневно обыскивают при выходе с предприятия на зоне. Я не буду ждать полгода, чтобы увидеть близких людей и пожить с ними в одной комнате двое или трое суток. Я не буду носить чёрную одежду с нашивкой, указывающую мою фамилию и номер моего отряда, как заключенный концлагеря. Я не буду ездить в „Столыпинских“ вагонах для заключённых, как скот, на который с остервенением лают при посадке и высадке злые сторожевые псы. Этих огромных людоедов удерживают на звенящих металлом поводках солдаты с автоматами, и почти все эти солдаты – выходцы из среднеазиатских республик, потому что они искренне не любят тебя и не пойдут на возможный контакт с тобой, человеком другой веры, культуры и даже чуть более тёмным, чем у тебя цветом кожи. Я не буду смотреть на одуванчик в запретной зоне, как на проявление инопланетной жизни. Я не буду вынужден подчиняться и подобострастно улыбаться тем людям, которые мне неприятны и омерзительны. Я не знаю, какова будет моя жизнь, если я совершу убийство, но не окажусь в тюрьме… Может быть, это существование станет приносить такие сильные душевные страдания, которые превысят физические страдания от длительной тюремной и лагерной жизни. Мне известно из рассказов убийц, что если человек совершит одно убийство, то не сможет потом остановиться. Жизнь другого человека для него теряет святость… Может, мне стоит сделать предложение этой бабе и жениться на ней? Она не замужем… Вот только она старая уже и родить мне, наверное, не сможет. Это для матери будет неприятная партия. Опасно то, что эта баба может дать лживое согласие, а потом все же посадит меня, когда выберется отсюда… Сегодняшний вечер должен дать мне понять, какой она человек. А могила должна быть готова на всякий случай…» – рассудил Бурцев, стоя уже по пояс в могиле. Через час он стоял на штык ниже поверхности. «Как я отсюда выберусь?» – подумал неожиданно с лёгким испугом Бурцев, чувствуя холод от близости могильной земли вокруг себя, но тотчас его осенила догадка, что нужно воспользоваться лопатой. Он положил черенок поперек ямы и как на перекладине подтянулся на нем, затем закинул колено правой ноги на край могилы. С трудом он выкарабкался, насыпав обратно вниз немного выкопанного грунта.

ГЛАВА 10

«Хочется есть…», – подумал Бурцев, возвращаясь окончательно в полуподвал, напугавшись холода могилы и непонятно почему представив, насколько страшно быть закопанным в такой сырой и безжизненной земле, оставаясь живым. За столом в комнате отдыха при бане Зоя сидела в ярком свете и в тепле. На ней был жёлтый махровый халат, и она, разомлевшая от жара парилки, пила чай. На голове она повязала полотенце в виде турецкой чалмы. Теперь Зоя выглядела не так пугающе, как при выходе из подполья. Сейчас лицо её немного блестело от крема, и запах от этого крема распространялся повсюду. В её сумке имелись и духи, но сейчас пленница ими не воспользовалась, памятуя, видимо, причину ссоры в такси. Главное, что удивило Бурцева, – это её губы. Они были слегка подкрашены помадой. Невероятно, но после бани синяк у Зои вокруг глаз чуть уменьшился и не казался очень тёмным. «Несомненно, что этот синяк и за неделю не сойдёт, но если каждый вечер принимать горячую баню и париться, то он исчезнет значительно раньше… – подумал Валерий. – Но губы! Губы! Почему она их накрасила? Или это неосознанная женская привычка, или это для меня?.. Это, несомненно, для меня, ведь других мужчин здесь нет. Я же на её симпатию выкопал холодное и страшное ложе для неё… Я, безусловно, чудовище!» – говорил себе Бурцев и не хотел верить перемене в лучшую сторону к себе пленницы.

– С лёгким паром, – не смея улыбнуться, тихо сказал Валерий, продолжая оставаться какое-то время поражённым от контраста между холодной сырой могилой и тем теплом и светом, что окружали в данную минуту чистую и раскрасневшуюся невольницу.

– Спасибо, – смутившись ответила Зоя. Она поставила чашку на стол и непроизвольно натянула халат на голые колени, потом неосознанно начала поправлять полотенце на голове. Зоя явно волновалась и словно не знала, куда пристроить руки, несмотря на то, что была значительно старше Бурцева, а в жизни всегда уверенной в себе женщиной. Ей стало вдруг неловко из-за того, что она быстро освоилась в доме у чужого мужчины, который только вчера избил её и изнасиловал. Она чувствовала себя бесправной добычей в руках этого безжалостного мужчины и поэтому рассудительно смирилась со своей участью. Её жизнь до этого плена казалась ей уже нереальной, где она могла грубо и властно говорить с подчинёнными на работе мужчинами. Она прожила почти сорок лет и как дитя не предполагала, что могут существовать такие дикие, жестокие и непредсказуемые люди, подобно её похитителю. Зоя догадывалась, что существуют где-то страшные преступники, но что в жизни сама пересечётся с одним из таких – никогда не ожидала.

«Интересно, надела ли она после бани на себя привезённые мной трусы или голая под халатом?» – подумал Бурцев и спросил:

– Ты поела?

– Да…

– Вода холодная в бане ещё осталась?

– Одна бочка ещё полная, – ответила тихо Зоя.

– Я сейчас пойду и помоюсь, а ты сделай мне бутерброды с ветчиной и с помидорами.

– Хорошо, – сказала послушно Зоя и, ожидая, когда Бурцев уйдёт мыться, села подобно школьнице, положив ладони на плотно сдвинутые вместе колени. Бурцев направился к двери, ведущей из полуподвала на улицу, и демонстративно закрыл её ключом на два оборота внутреннего замка. В предбаннике Валерий разделся, потом зашёл в парилку и забрался на полок. Ему показалось, что недостаточно жарко, и он плеснул два мелких ковшика из бака горячей воды на камни, что лежали поверх печки вокруг дымовой трубы. Тотчас обжигающий уши жар разошёлся сначала по потолку, потом стал оседать ниже, и Бурцев почувствовал, что его лицо опять заливает пот, как совсем недавно в саду, а спустя пять минут пот заструился и по телу. «Если бы она прожила здесь пару недель, то следы побоев, несомненно, исчезли бы… и тогда пусть она обращается в милицию. Как она сможет доказать, что я привёз её к себе силой, избил и изнасиловал? Я могу возразить, на её заявление тем, что мы познакомились в моем такси, и она приехала ко мне по собственной воле… и что она осталась у меня по собственному желанию… Она попросилась пожить у меня… и я не мог ей отказать. Мы решили пожениться. Да, мы занимались любовью, но по обоюдному влечению и желанию… Зачем мне привозить её против воли и насиловать здесь? Она не молодая девушка, а женщина, и на много старше меня, которую нет нужды мне насиловать… Нет! Моё прошлое перечеркнёт все мои доводы. Я бывший насильник и этим все сказано. Она же – нормальный человек. Она член партии девять лет, а значит, человек с безупречной репутацией для правоохранительных органов. Все дело в том, что если она будет уверять меня, что не обратится в милицию, то я все равно не могу поверить ей на слово. Вернее, я не могу ставить свою жизнь в зависимость от её обещания», – опять рассудил Бурцев, почувствовав, что стало нестерпимо жарко. Он спустился сверху на нижнюю ступеньку, набрал в эмалированный таз холодной воды и окатился. Затем Валерий намылился шампунем с головы до ног и дважды облился тёплой водой. В другое время он бы несколько раз зашёл в парилку, а сейчас при Зое не мог себе этого позволить. Выйдя в прохладный предбанник, Бурцев накинул на плечи широкое махровое полотенце, сел на деревянную лавочку, опёршись локтями на колени, и прислушался. В комнате отдыха Зоя чем-то стучала по столу. «Господи, я дал ей возможность пользоваться кухонным ножом! Вдруг она захочет его применить против меня и, угрожая, выскочит на улицу…» – с лёгкой паникой предположил Бурцев и невольно оглянулся, отыскивая какой-нибудь предмет для возможной обороны. Надев длинный банный халат и повязав пояс, Валерий взял в углу половую щётку на длинной палке, затем, подхватив рабочую одежду, вышел в комнату отдыха. Зоя резала на разделочной доске помидоры. На какое-то мгновение она подняла глаза в обрамлении синяка и с удивлением посмотрела на Бурцева, стараясь понять, зачем ему щётка. Бурцев сел в старенькое ободранное сзади кошачьими когтями кресло чуть поодаль от стола и поставил щётку у стены, а одежду положил на пол.

– С лёгким паром, – впервые чуть робко улыбнувшись, сказала Зоя.

– Спасибо, – ответил Бурцев и посмотрел на тарелку с уложенными красиво бутербродами. – Я где-то привёз коньяк, ты не видела?

– Я поставила обе бутылки вон там, – и Зоя указала на стенку у кровати. Бурцев поднялся и подошёл к бутылкам. Зоя уже закончила делать бутерброды и положила нож на столе рядом с тарелкой. Боковым зрением Валерий не переставал следить за движениями пленницы. Он подошёл и быстро взял нож, чтобы открыть бутылку. «Теперь я его не оставлю без присмотра, но я по забывчивости принёс и вилки. Нужно ли потом все острое и колющее унести наверх?.. Нет! Эта баба не способна махать ножом… поэтому мне её опять хочется», – сказал себе Бурцев и приступил к откупориванию бутылки с коньяком.

– Подай, пожалуйста, те маленькие стаканчики. – Зоя поставила на стол один стаканчик и села на стул у стола. – Ещё один подай, – сказал тихо, но настойчиво Бурцев, глядя на Зою с серьёзным лицом.

– Я не пью крепкие напитки, – постаралась воспротивиться Зоя, но Бурцев, не меняя серьёзного выражения, сказал:

– Я тоже не пью, но сегодня выпью… – Зоя поставила к стаканчику Бурцева ещё один. Валерий наполнил оба и подал один пленнице. Она взяла. – Предлагаю выпить за то, чтобы наше тяжёлое знакомство как можно скорее полегчало… – сказал Бурцев и прикоснулся к стопке Зои. Он выпил залпом и стал закусывать бутербродом. Зоя сделала маленький глоток и поставила стаканчик обратно на стол. – Выпей до конца. Здесь никто тебя нетрезвой не увидит. Больше заставлять не буду… – пообещал Бурцев, используя обычный мужской обман. Зоя взяла свою стопку и выпила весь коньяк. Морщась, она быстро взяла с тарелки большую грушу и медленно надкусила её, ощущая приятную сладость сочного плода.

– Ты там живёшь, где я тебя вчера подобрал на такси? – спросил Бурцев.

– Нет… Я перепутала маршрут автобуса и уехала в другую сторону… У нас на работе заболела одна пожилая сотрудница, и я решила к ней съездить… Уже два раза обещала… На этот раз собралась, но номер маршрута перепутала. Мне нужно было на Комсомольскую площадь на тридцать четвёртом автобусе, а я села на сорок четвёртый. Вот и оказалась не там, где надо… Пока разобралась – уехала далеко. – Бурцев заметил, что лицо Зои раскраснелось. Она явно немного тотчас захмелела и стала словоохотливее. Бурцев радовался, что там, где он её подобрал вчера, никто её не знает. Это значит, что никто не обратил внимания на то обстоятельство, что никому незнакомая женщина села в его машину.

– А где ты живёшь?

– В третьем микрорайоне.

– Почему ты решила ехать домой, а не продолжила путь к сотруднице?

– Я намучилась в этих полных автобусах и решила плюнуть на все и ехать домой на такси.

– Подойди сюда… – сказал Бурцев, доев бутерброд. Ему немедленно захотелось близости с этой женщиной. Он словно почувствовал, что всевышний передал жизнь этой женщины в его распоряжение. Зоя медленно сняла полотенце с головы, встряхнула её и, зачёсывая растопыренными пальцами обеих рук волосы назад, подошла к сидящему в кресле Бурцеву. Он, не вставая, положил свои ладони ей на ягодицы, потом медленно стал перемещать руки вниз до непокрытых халатом ног. Обратным движением задирая халат пленницы, Бурцев почувствовал, что тело Зои голое. Зоя не смотрела вниз на Валерия, а руки положила ему на плечи. Бурцев ни разу за время пребывания жертвы здесь не мог пристально посмотреть ей в глаза. Синяки, видимо, смущали её, и она то и дело отворачивалась, когда видела, что он смотрит на неё.

– Колготки и трусы, что я привёз, твоего размера? – спросил Валерий.

– Моего… – едва заметно улыбнувшись, тихо ответила Зоя. Её ответ мгновенно возбудил его. Не надев трусы, она тем самым была загодя готова к близости с ним и, возможно, хотела его. Бурцев встал, обхватил опять Зою за ягодицы, легко приподнял над полом, затем донёс её до застеленной железной кровати и положил на спину. Не изощряясь он пальцами руки проник в неё и со злостью от безудержного желания быть внутри этой женщины, начал привычное дело. Бурцев воспринимал теперь Зою, как бесправную рабыню и свою собственность, с которой он может делать, что пожелает. Это возбуждало так сильно, что Бурцев не смог припомнить за всю жизнь ничего подобного. Бурцев не жалел жертву. Правую руку Валерий просунул Зое под колено поднятой левой ноги и загнул её ещё выше. Теперь Валерий видел, что колено Зои почти на уровне её плеча. Опять послышались оглушительные шлепки тела о тело, и Зоя начала стонать. Бурцев быстро почувствовал, что вот-вот всё закончится. Прежде чем Бурцев осознал, что наступил приятный момент, он услышал истомный и зычный возглас Зои. Почти одновременно они достигли разрядки, и Бурцев ощутил мелкую судорожную дрожь, прошедшую несколькими волнами по поднятым высоко ногам женщины. Зоя явно в течение нескольких секунд прибывала в неописуемом состоянии, не видя и не слыша ничего вокруг. Она лежала с закрытыми глазами и вздрагивала, а её щеки покрыл румянец. Через некоторое время Бурцев поднялся, и Зоя смогла только повернуться набок, продолжая лежать с закрытыми глазами в забытьи. Спустя некоторое время, к ней вернулась способность двигаться, и она почувствовала, что из неё сейчас польётся все то, что пришло от него. Зоя, все ещё не открывая глаз, нащупала рукой позади себя полу халата, закрыла ею тело, а остатки махровой ткани просунула между ног. Бурцев ушёл в баню, где обмыл плоть тёплой водой с шампунем. Когда он вернулся, Зоя уже сидела на диване, как потерянная, опираясь на правую руку, не касаясь ногами пола. Бурцеву вновь захотелось есть, и он начал жадно доедать оставшиеся большие бутерброды на столе. К нему вновь вернулся аппетит голодного человека.

ГЛАВА 11

– Надо ещё что-нибудь приготовить поесть, – сказал Бурцев.

– Я могу сварить мясо, оно ещё не замёрзло окончательно в морозилке, – предложила как-то поспешно и охотно Зоя. Бурцев кивнул, не имея возможности что-либо сказать из-за полного рта. Валерий жевал и думал, что женщина, получающая удовольствие от близости с мужчиной, не может причинить ему зла. Бурцев, как заворожённый смотрел в одну точку, чувствуя, что Зоя смотрит на то, как он ест. Она скрытно разглядывала его и о чем-то думала. Женщина часто пристально и с внимательностью разглядывает лицо мужчины, который ей нравится. Она по своей природе иногда пытается невольно представить с удовольствием по лицу мужчины, какое потомство могло бы быть у неё от него. Но Бурцев этого не понимал.