Читать онлайн Солнце встает над ними бесплатно

Mors certa, vita incerta1

Глава

1

Ассалому алейкум2 дорогой Алишер ака.3 Всегда с нетерпением ждем весточки от вас, драгоценный брат. В нашем доме всегда праздник, когда получаем ваши письма. Как вы живете? Почему так долго не пишите нам, брат? В этом месяце мы вам почти каждый третий день пишем. Наша буви4 умирает. Ругает нас слезно, чтобы мы не смели сообщать вам, дорогой брат, что она тяжелобольная, говорит, беда большая будет, если вы приедете домой. Даже взяла с нас обещание о молчании. Сердце разрывается на части – не могу вам не написать об этом. Вы старший внук, вы должны знать. Пишу вам, а сама дрожу от страха, что нарушила клятву, данную нашей буви. Я помню, как вы говорили мне, что я должна становиться независимой и ничего не бояться. Но боюсь, когда вы получите мое письмо, ее уже не будет на этом свете. Аллохга шукур5, до девяноста восьми лет дожила. Прошу вас, Алишер ака, не приезжайте. Вы же знаете силу нашей бабушки. Не забывайте читать молитву. Послушайте ее.

Ваша невестка, Мунира.

                                          29/1/1966

Стоя в проеме входной двери коммунальной квартиры и утирая скупую слезу рукавом клетчатой рубахи, Алишер бережно свернул вдвое разлинованный в косую линейку тетрадный листок с письмом, написанный аккуратным, чистым ученическим почерком, минуту назад врученный ему милой почтальоншей, и убрал его обратно в конверт с изображением Ташкентского оперного театра.

– Наверно опять Асанали помогал писать. Совсем большой стал, – чуть слышно сказал он, представив шустрого племянника.

Было ясно, что их любимой бабушки больше нет, так как минуло почти три месяца, с момента, когда было написано письмо. Вероятно, задержка на почте. После слов «Буви умирает», Алишер не придав никакого значения просьбе невестки и не замечая суматоху соседей в коридоре, словно тень прошел в свою комнату.

В подмосковной коммунальной квартире Алишер с молодой женой Аллой поселились недавно. Они познакомились на машиностроительном заводе, куда он устроился после института, и сразу же полюбили друг друга. Она – заточник (непростая для молодой и хрупкой девушки профессия), он – слесарь-наладчик. Мастер вскоре выхлопотал ударникам-молодоженам отдельное жилье.

Алишер, дожидаясь прихода жены стоял у окна с открытой форточкой; в одной руке держа конверт, а другой нервно отбивая пальцами ритм по облупившемуся от белой краски подоконнику, думая, как он скажет ей, о том, что должен поехать домой. Ведь умирает его буви, заменившая им с младшим братом отца и мать. Как знать, а может уже умерла. Но он гнал от себя эту мысль. Гнал эту мысль и клял себя, что утаил от семьи свою женитьбу на русской девушке.

– Нет, не утаил, а не успел сказать, – утешая себя, говорил Алишер.

Он был уверен, что бабушка поймет и не осудит его выбор, но древние устои, традиции и феодально-байские обычаи, тянувшиеся на протяжении многих столетий, не оставляли в покое и в советское время.

Сейчас Алишер с тоской смотрел на холодный, еще местами заснеженный серыми лоскутами, апрельский подмосковный двор, но в его голове всплывал совсем иной пейзаж, от которого ощущалось необъяснимое притяжение. Воспоминания уводили его из шумной, обклеенной старыми пожелтевшими газетами стенами и вечно пахнущей сыростью от развешанного в коридоре коммунальной квартиры мокрого белья в родные сердцу Чимганские горы. В жаркий, добела раскаленный полдень с терпким запахом сожженной солнцем земли. В необъятные глазу хлопковые поля. Он вспоминал о спокойной и задумчивой бабушке, всю жизнь, не снимавшей со своей головы белого шелкового платка, он и не помнил ее без него; вот она укрылась от палящего солнца под сенью векового платана, раскинувшего свои могучие ветви во дворе дома, в листве которых то и дело заливисто щебетали перепелки. Представил тихую, безропотную, стройную как кипарис невестку в цветастых одеяниях без устали хлопотавшую по хозяйству с раннего утра и до позднего вечера. Вспомнил озорную соседскую детвору в крохотных, расшитых разноцветных тюбетеечках бойко играющую в ашички6. А также вспомнил гневно брошенные напоследок слова уважаемого в кишлаке господина, готовившего свою единственную красавицу-дочь Назиру в жены ему – оставившему свой дом свободолюбивому Алишеру: «Добра тебе вовек не будет». Настоящее мешалось с прошлым, и это было похоже на сон.

– Сколько говорено было, не стой на сквозняке, – громко хлопнув дверью, заботливо ворчала вернувшаяся домой Алла, еле удерживая в руках сетку с продуктами и два больших, упакованных серой бумагой, свертка. – Продует.

Гулкий стук упавших на пол свертков вынул Алишера из небытия. Тут же обернувшись, он увидел стоявшую у двери в легкой растерянности Аллу. Погруженный в раздумья он и не заметил, как она вернулась домой. Алишер, не выдав волнения, молча прикрыл форточку, задернул тюль и, приняв мудрый вид, что присущ восточным мужчинам, кинулся на помощь к жене, бросив конверт на застеленный домотканой скатеркой стол. На столе в стакане с водой стояла веточка, принесенная им с улицы. Он смутно надеялся, что почки на ветке набухнут, и проклюнется зелень.

– Что там у тебя? – оценив тяжесть взятых в руки свертков, с любопытством спросил Алишер.

– Книги. Людмила Кондратьевна, бригадир наша, просила в очереди отстоять и на ее долю книг набрать. За каким они ей нужны…? У нас на заводе чудный киоск. Да я и для тебя кое-что прихватила, – вешая пальто на гвоздь, торчавший в двери и служивший вешалкой, рассуждая, отвечала Алла. – Ты же любишь читать. Правда не знаю, понравятся ли.

– На трамвае через весь город, вдобавок с грузом. В твоем ли положении тяжести носить? – тихо возмутившись, продолжал говорить Алишер, заинтересованно смотря на свертки.

– Ничего, я привыкшая. Привыкшая, как и ваши женщины, – снимая с головы платок, из-под которого выбивались крупные блондинистые кудри, насмешливо отвечала Алла.

Алишер промолчал. Он иногда позволял себе иметь некоторую слабость перед женой.

– Послушай, Алла, – выбрав момент пока она ни о чем не думая взялась распаковывать книги, начал Алишер. – Я сегодня получил письмо из дома.

– Хорошие новости, а ты понапрасну волновался, что вестей нет, – ласковым голосом сказала Алла, перебив мужа. – Теперь не хуже соседа академика будем, – энергично выкладывая книги на стол, поправляя скатерку, приговаривала она.

– Я должен ехать туда, – ни на секунду не сомневаясь, сказал он, глядя на нее.

– Что стряслось? – чутко посмотрев на него, спросила Алла.

– Буви умерла, – уверенно сказал Алишер, подав жене конверт с письмом. Алла неохотно раскрыла конверт.

– С чего это ты взял? – бесшумно шевеля губами, беглым взглядом пробежав по письму, заключила она.

После заявления мужа: «Я должен ехать», ее настроение заметно омрачилось, и она также упустила из виду предупреждение бабушки.

– Гляди! – с легким узбекским акцентом вскричал Алишер, ткнув пальцем на дату.

– Алик, не горячись! – силясь успокоиться сама и успокоить мужа, воскликнула Алла, увидев месяц и число. – Это еще ни о чем не говорит. Письмо датировано январем, я убеждена, что бабушка поправилась и новое письмо об ее выздоровлении, как и это, может статься, просто-напросто затерялось в пути. А если бы она присмерти была действительно, то телеграмма бы пришла. И потом, она не одна, брат Бахтиёр позаботится о ней, – прерывающимся от волнения голосом сказала она, умоляюще дотронувшись рукой до его предплечья.

Алишер вспыхнул от недоверия жены.

– Бабушка твоя долгожительница, она еще всех нас переживет, – шутила Алла.

– Всевышний и вправду дал Буви долгую жизнь, за все то добро, что она сделала людям, – мягко сказал Алишер. – Но я поеду. Это не обсуждается, – вновь бережно свернув письмо, отрезал он.

Глава 2

Алишер не спал всю ночь, вслушиваясь в мерное тиканье секундной стрелки часов. Отвернувшись к стене, притворяясь спящей, не спала и Алла. Он то вслушивался, то ворочался в душной темной комнате с боку на бок, переживая муки совести.

В сорок первом году отца Алишера, уже немолодого геолога, призвали на фронт. Бабушка забрала из Ташкента к себе в далекий глухой горный кишлак невестку с маленькими внуками: годовалого Бахтиёра и трехлетнего Алишера. Спустя полгода мать получила разнесчастное треугольное письмо о гибели мужа, а вскоре, обессилев от этого известия, тихо ушла из жизни, оставив маленьких сыновей на волю судьбы. Узбеки говорят: «Верблюд познается в поле, человек в горе», но в кишлаке царили свои законы и порядки…

Маленькому Алишеру нравилось играть, перебирая те немногие книги, рукописи и необычные вещицы из экспедиций, что остались от отца. Достигнув зрелого возраста, он, одаренный пытливостью ума, получив благословение бабушки, покинул родной кишлак, отправившись на поиски знаний, напоминая о себе лишь редкими письмами.

Пролежав до рассвета с открытыми глазами, остановив за минуту намеревавшийся раздаться звонком будильник, боясь разбудить жену, неслышно, наощупь в полутьме Алишер собирался на завод.

– Что надумал? – разрезав тишину, спросила Алла.

Алишер молчал.

– Если тебе вздумается отгулы просить, учти, тебя как нечего делать выкинут из очереди на квартиру, а у нас уже вот-вот ребенок ро́дится, не забывай, – выдала Алла, бессонницей накопившиеся раздумья. – А должности инженера тебе тогда и вовсе не видать. Да Петрушин тебя со́ свету сживет, и экзамены в жизни потом не сдашь, – едва не захлебываясь продолжала она.

Сдерживая себя, он по-прежнему не издал ни звука.

– Что же ты, уедешь и меня одну здесь оставишь? – исчерпав все доводы, успокаиваясь, спросила она.

Увидев в полутьме блеснувшие большие глаза мужа, она поняла, что он не оставил свою затею и настроен решительно.

Глава 3

Снег сошел на нет, залив водой пожухлую прошлогоднюю траву во дворе. Средина апреля.

Через неделю получив на заводе отгулы по семейным обстоятельствам, Алишер собирался в дорогу, целый день расхаживая по комнате в белой майке и в черных широких брюках из угла в угол.

Устав спорить с мужем, Алла, смирившись с его решением, нехотя помогала укладывать вещи.

– Когда едешь куда-нибудь, самое трудное угадать, какие вещи взять с собой, какая будет погода, – между делом сказала Алла, наблюдая, как Алишер собирает вещи. – Возьми с собой шерстяной вязаный свитер.

– Там, куда я еду теплые вещи ни к чему, – сухо ответил он.

– Ну и пусть, все равно возьми. Я тебе на дно чемодана конверты надписанные положила – будешь писать мне каждый день, – наказывала она.

Он тяжело посмотрел на нее.

– Писать то буду, да вот придет то письмо когда? Туго с почтой там, знаешь ведь, – говорил Алишер.

Пристроившись на углу застеленной пледом тахты, она, опустив голову, крепко прижимала к своей груди его только что выглаженную белую рубашку, словно предчувствуя неладное. Всю неделю она не могла найти себе места с того самого момента как взяла в руки письмо. Она в буквальном смысле была раздираема негодованием, но изменить непоколебимое решение мужа было не в ее силах. Если бы он только мог себе представить, какие страхи и тревоги гложут ее сердце…

Стараясь не замечать недовольства жены, избегая, таким образом, ссоры, Алишер предвкушая скорую встречу с родными, надеясь на лучшее, в приподнятом настроении снимал с самодельной книжной полочки книги, увлеченно выбирая, какую возьмет с собой в подарок подросшему племяннику.

– Поеду с тобой, до поезда провожу, – раскачиваясь на месте с закрытыми от боли предстоящей разлуки глазами, будто в пустоту говорила Алла.

– Два Капитана!7 Ну конечно! – с восторгом сказал он.

Заслышав доносящееся из-за двери шуршание, Алишер сунул книгу в лежавший на столе, словно разинувший пасть чемодан и поспешил узнать, что случилось. От соседских глаз ничего не скроешь. Такой тишины от соседей не слышалось давно. Казалось, будто вся коммунальная квартира превратилась в один большой слух. В открывшуюся дверь, бесцеремонно, с юркими от любопытства глазами ввалилась соседка, любительница сплетен и по совместительству напарница Аллы – Таня.

– Алка, возвращаю тебе банки! – воскликнула она, найдя повод зайти.

Алла не подняла глаз.

– Не сейчас, Татьяна, не сейчас – выпроваживая соседку, шепотом говорил Алишер, заметив настроение жены и наконец, решившись с ней поговорить.

Выпроводив соседку, Алишер скрипнув тахтой, сел рядом с Аллой погладив рукой ее живот, а потом нежно обнял, прислонив к себе.

В очередной раз из-за двери донеслись звуки и шевеление. На робкий стук Алишер скривив лицо, открыл дверь. Это была настойчивая соседка Таня, с завернутым в вафельное полотенце свертком.

– Пирожки с капустой и с повидлом, сама пекла. На дорожку. Угощайтесь, – бегая взглядом по комнате, на одном дыхании сказала она, протянув ему сверток.

Алишер приняв угощение и поблагодарив соседку, снова вернулся к Алле. Просидев в обнимку недолгое время, Алла, кажется, догадавшись о причине его недельной бессонницы, молчаливости и решении о поспешном отъезде многозначительно вздохнув вдруг произнесла:

– Значит, она обо мне так и не узнала ничего.

Алишер вскочил с места как ужаленный.

– А если узнает, проклянет. Так, стало быть? – продолжила Алла после минутной паузы, приходя в себя.

Алишер не находил что ответить. Он понимал, что в ее словах есть доля правды.

– Послушай, Алла, – начал он, уводя разговор в сторону от назревавшего скандала. Ты и оглянуться не успеешь, как я снова буду стоять здесь, на этом месте, – в шутку топнув ногой и очертив комнату рукой, впервые за все время улыбнувшись, сказал он. Но не очень-то веселой получалась эта улыбка, и как ни храбрился он, а голос звучал уныло.

– Тревожно мне, – подойдя к столу, упавшим голосом сказала Алла, скомкав рубашку и кинув ее в чемодан.

– Ты накручиваешь себя. Я же не насовсем уезжаю. Туда-обратно, – убедительно сказал он, разведя руки в стороны, чтобы обнять жену.

Алла поддалась.

Глава 4

Двое суток до Ташкента, а затем на перекладных до кишлака, – прикидывал в уме маршрут Алишер, стоя в тамбуре поезда. До отбытия оставались считанные минуты. Он всматривался в мокрые от слез (а может и от дождя) глаза провожающих на перроне людей, и думал, как правильно сделал, что не позволил жене проводить его до поезда. – Не хватало еще простудиться. Довольно с нее.

Наконец с Казанского вокзала тронулся вечерний поезд навстречу многочисленным железнодорожным путям, оставляя позади себя город и зажегшиеся белым светом фонари станции, отражающиеся дрожащими бликами в лужах на асфальте от недавно прошедшего дождя.

Пассажиры разбрелись по купе. В самый последний момент, в отбывающий поезд, споткнувшись о ступеньку, запрыгнула худенькая, угрюмая светловолосая девушка лет шестнадцати с красной тряпичной самодельной сумкой на плече, вымокшей от дождя. Наскоро высвободив содержимое сумки, она примостилась на место знакомой ей проводницы, отправившейся собирать билеты.

– Вечерняя Москва есть? – подойдя к ней проявив сочувствие, спросил Алишер, все это время наблюдавший за девушкой.

– Имеется! – отдышавшись, ответила девушка, и лицо её вмиг озарилось улыбкой.

Купив у девушки слегка намокшую газету и набор сувенирных открыток с видами столицы, Алишер направился к своему купе, попутно надевая на себя просохшую коричневую кожаную куртку.

– Уважаемый! Можете заходить, мы уже переоделись, – хихикая, сказали две молоденькие девчушки, стоило ему подойти.

Алишеру, отчего то подумалось, что его попутчицы – студентки. Познакомившись поближе, выяснилось, что попутчицы его – корреспондентки, и что держат они путь в Узбекистан, а дальше в Киргизию писать статьи о Средней Азии. Та, что была моложе, ехала с мужем. Молодожены.

Девушки обрадовались, в ходе беседы узнав от своего попутчика, что он родом из тех мест, завалив его вопросами, но они не знали, что попутчик их по природе своей немногословен, поэтому выяснить им толком ничего не удалось. Хоть Алишер и был молчалив, все же умел и выслушать собеседника, но ведь ко всякому общению надо быть расположенным и иметь как минимум подходящее настроение. А в дороге, кого только не подкинет тебе судьба.

Пассажирами поезда овладела ночная тяга к пению. Запевалу из соседнего купе с песней «Стенька Разин» поддержал ряд соседствующих купе.

Вдоволь наговорившись друг с другом, девушки уснули от усталости. Всю дорогу от скуки дремал и молодой муж. В купе стало тихо. Смолкли звонкие, веселые девичьи голоса, не смолкал лишь дробный перестук колес. Весь поезд давно был объят сном, но Алишера не покидала бессонница. Вместе с бессонницей не покидали его и думы. Он знал, что уже далеко за полночь, но ничего не мог с собой поделать. Мысли шли чередой, как верблюжий караван в пустыне и не видать им было конца. Ссутулившись, он, опершись локтями на столик, пристально всматривался в ночную пустынную картину за окном и обыгрывал в уме предстоящую беседу с бабушкой. Он воображал, как она будет рада, когда он придет к ней и скажет, что скоро у нее родится долгожданная внучка…

Потихоньку отодвинув дверцу купе, Алишер вышел в тускло освещаемый тамбур. Бросив взгляд на место проводника, он неожиданно для себя увидел ту самую девушку, что продавала газеты, застав ее за вязанием. Она быстро посмотрела на него. Тонкими пальчиками, она ловко перебрасывала спицами петлю за петлей. На мгновение он скрылся в купе. Вернувшись в тамбур со свертком в руках, Алишер облокачиваясь на перила, пошатываясь, шел к девушке.

– Угощайтесь, – протянув раскрытый сверток с пирожками, сказал он.

– А с чем они? – голодными глазами смотря на пирожки, спросила девушка не переставая вязать.

– С капустой, кажется, – откусив пирожок, равнодушно ответил он. Она, отложив в сторону белую пряжу и бойко вытерев о себя руки, принялась есть.

– Не спится? – успевая один за другим запихивать в рот пирожки, также равнодушно спросила она с набитым ртом.

Он ничего не отвечал, только удивленно смотрел, с каким завидным аппетитом она ест.

– Спасибо, было вкусно. Я вам совсем ничего не оставила, – виновато произнесла девушка.

Он умиленно махнул рукой.

– У тебя родители есть? – спросил он.

– Есть.

Алишер внимательно смотрел на нее, точно ожидая продолжения истории.

– Тетка у меня на разъезде живет, стрелочница. Одинокая она совсем. В выходные я ей помогаю, заодно и подработать получается.

Не говоря ни слова, он продолжал пытливо смотреть на нее. Девушка будто читая вопрос в глазах незнакомца, рассказывала сама.

– Проводницы добрые, отзывчивые. Они меня «за так» пускают прокатиться.

Девушка продолжала рассказывать. Алишер слушал ее, но думал о чем-то своем, временами хватаясь за свою густую черную бороду.

– Вид у вас помятый, – взявшись за пряжу, заметила она, устав от его любознательности и желая скорее избавиться от назойливого собеседника. – Впереди разъезд. Шли бы вы, товарищ, отдохнуть.

Еще немного постояв в тамбуре, он, послушавшись совета девушки, побрел к своему купе. Поезд постепенно начал сбавлять ход. Переполненному мыслями Алишеру, удалось ненадолго прикорнуть.

Над по-весеннему зеленеющей степью расстилался предрассветный туман. Вдалеке маленькими точками маячили огоньки из окон мазанок, что врассыпную стояли на разъезде. Мал был разъезд. Мал и невзрачен. На запасных путях виднелись заброшенные, отслужившие свое, поржавевшие вагоны и цистерны.

Поезд, издавая шипящий звук, наконец, остановился. От непривыкшей слуху тишины Алишер открыл глаза. Подняв со стола тяжелую ото сна голову и протерев глаза, он с трудом превозмог тупое нытье в надбровьях и устало посмотрел в окно на разъезд. Прищурившись, он силился разглядеть в едва проницаемой мгле силуэты беспорядочно двигающихся людей. Поглаживая бороду, он внимательно следил за действиями двух мужчин. Да, то определенно были мужчины, потому как они с легкостью переносили из вагона поезда в редкие кусты неглубокого овражка деревянные ящики. Первый был толстомордый и лысый, второй – худощавый и волосатый. Вдруг мелькнувшая в тумане, словно искра, красная тряпичная сумка на плече девушки привлекла его внимание. Спустившись с поезда, поеживаясь от утренней колючей прохлады и пытаясь укутаться легкой кофтенкой, новая знакомая Алишера взволнованно озиралась по сторонам.

Солнце только-только обозначило горизонт розовой полосой. Светало. Кончив разгрузку, один из мужчин по виду старше и крепче второго, заметив девушку, стоявшую на шухере, подошел к ней. С недовольным лицом и паром изо рта от холода он что-то объяснял ей, размахивая руками, на что девушка стыдливо опустила голову вниз. Следом, затушив о засохшую от грязи подошву своего сапога окурок, (видимо здесь тоже прошел хороший дождь), к ним неспешно подошел его худощавый напарник. Долго разговаривая о чем-то, они оба выказывали девушке жестами свое недовольство.

– Ах ты, что ты будешь делать, бедолага какая, – с состраданием воскликнул Алишер. Он быстро оглянул соседей, вспомнив, что он не один в купе и убедиться, не разбудил ли кого своим возгласом. Пассажиры спали крепким сном. Алишер не без некоторого трепета продолжал наблюдать за происходящим за окном.

Попытавшуюся сбежать от обидчиков, запрыгнувшую на подножку поезда девушку силой дернули за руку и вытянули обратно. У нее с трудом получалось сопротивляться двум мужчинам, что были вчетверо сильнее ее. По руке девушки на землю скатилась полупустая красная сумка, подобно сигналу к действию. Алишер не выдержал. Подпрыгнув с места и ударившись затылком о верхнюю полку, он поспешил к ней на помощь, захватив с собой куртку. Одеваясь на ходу, он шел быстрым шагом по тамбуру, зовя на подмогу проводницу, но той как обычно не было на месте.

– Куда же ты запропастилась, – зло крикнул он. Никто из пассажиров не откликнулся на зов.

Не найдя проводницы, он, запыхавшись высунулся из двери и остановился на подножке вагона. После душного купе его лицо обдало приятной свежестью.

– Отпустите девушку, – немедля сказал Алишер.

– О, киргиз. Знакомый твой? – враждебно зыркнув на Алишера, спросил девушку старший.

– Нет. Мужик какой-то, – заикаясь от страха и холода, отвечала девушка.

Старший, нарочно провоцируя Алишера на драку, толкнул девушку, и та, взвизгнув от боли, упала на землю. Алишер поиграв желваками, незамедлительно спрыгнул с поезда и ринулся к нему, но тяжелый, стремительный удар камнем об голову сбоку от худощавого напарника вырвал у него из-под ног землю. Это произошло мгновенно. Все замерли на минуту. Девушка, опешив от случившегося, по еще непросохшей от дождя земле подползала к Алишеру.

– Подох? – просипел старший.

Грязной, дрожащей рукой она дотянулась до его виска проверить, жив ли незнакомец и, задев в волосах пальцами рану с темной густой кровью, начинающей медленно стекать по его щеке – от испуга начала кричать.

– Заткни глотку, дура, – схватив девушку и резко подняв ее с земли, сквозь зубы скомандовал старший.

Не до конца понимая, что произошло, тут же выпустив из рук девушку, он с неописуемой яростью набросился на напарника, взяв его за грудки.

– Ты что паскуда натворил? – оскалив желтые со щербиной зубы, прорычал старший.

– Командир, падлой буду, рефлекс, – оправдывался перепуганный напарник, у которого от страха увеличились зрачки.

– Сволочь, – рычал старший, двинув ему прямо в челюсть. Он почувствовал, как у напарника от удара треснули зубы.

– Не суетись, – осматриваясь по сторонам изучая местность, сказал старший, тряся напарника. – Тащи его к оврагу, да карманы проверь, – хладнокровно приказал он.

Напарник недоуменно смотрел на него.

– Живее, – прикрикнул он. – В каком купе он ехал? – быстро обратился он к девушке, которая остолбенев, стояла на месте.

– Там, – неуверенно показав рукой вдоль поезда, скорбно вздохнув, сказала она.

– Неси сюда его вещи, да гляди в оба, не всполоши никого, – продолжая раздавать команды, сказал он.

Девушка, ничего не соображая стояла на месте.

– Живо! – вынув из кармана нож, поторопил он ее.

Оглядываясь назад, она несмело поднялась в поезд. И девушка, и напарник беспрекословно делали то, что им приказывали.

Дверца купе, в которой ехал незнакомец, была открыта. Неслышно нырнув в купе, подкравшись на цыпочках, она без разбора схватила первый попавшийся потертый желтый чемодан, что стоял у столика, и также неслышно покинула купе. Из соседнего купе доносился грубоватый смех проводницы. Девушка с замиранием сердца остановилась. Как только голоса стихли, она прибавила шагу. Страх заставлял ее постоянно оглядываться. Зареванная, в вымазанных на коленях колготах и с дрожащими руками она выбежала из поезда. Всхлипывая, она смотрела, как напарник волочит по земле за куртку грузное тело незнакомца, поминая разом то бога, то черта.

– Чего рот раззявила? На замке держи. Скажешь тетке, пусть ищет тебе замену, – помахав перед лицом девушки ножом, говорил старший, вырвав у нее из рук чемодан и раскрутив его с такой силой, что сам оступился, зашвырнул в овражек.

– Закопать бы надо, – нерешительно сказал напарник, подбирая разлетевшиеся вещи из открывшегося в полете чемодана.

– Никто сюда не попрется, ветками закидай, на обратном пути порешаем.

– Алишер Рахимов, – вертя в руках паспорт, прочитал напарник, выбравшись из овражка.

– Дай сюда, – отрезал старший, спрятав паспорт во внутренний карман своей грязной куртки.

Он лежал в открытом всем ветрам овражке. Длинное тело его наполовину прикрывали зацветшие ветки степного миндаля. На его лице не было и следа страха и смятения. Его черные мохнатые брови были насуплены, а меж ними будто стрелой проскользнув, запечатлелась длинная глубокая морщина. Морщина гнева и достоинства. На его молодом лице отражалась решимость. Уже вдали шумел поезд, а по небу, что весной вовсе не редкое явление, словно небо листая, проплывал журавлиный клин. Неподалеку от грубоватой ладони его, лежало перо белого ворона…

Глава 5

Тоскуя по мужу, возвращаясь каждый вечер с работы домой, Алла запирала дверь комнаты, и выходила из нее только на утро следующего дня чтобы вновь отправиться на завод. Она с нетерпением ждала его возвращения. Оставалось пару дней как, отгостив в родных краях Алишер должен возвратиться домой. Никогда раньше Алла не замечала, какой день длинный. С утра до вечера смену отстоять, а после смены начиналась тоска. После неосторожно сказанных слов соседки Татьяны, о том, что Алишер сбежал от нее к себе на родину, Алла перестала появляться на глазах у любопытных соседей. Она держалась стойко, но в душе ее царило беспокойство.

Ранним утром вторника двадцать шестого апреля Алла проснулась от звона пустого железного таза вылетевшего из рук Татьяны на плиточный пол и от ее оглушительного крика.

– Алла, Алка, открывай! – неугомонно тарабаня в дверь Аллы, кричала соседка, поставив на уши весь дом.

Накинув на худые плечи шаль, зевая, Алла босиком торопилась открыть дверь. Не успела Алла произнести и слова, как соседка схватила ее за руку своими ледяными от стирки ладонями и силком потащила на кухню, по пути раздвигая локтем сохнувшие, развешанные по всему коридору простыни.

В прокуренной кухне у окна на табурете сидел сосед Самуил, безразлично уставившись в точку на синей стене, закурив папироску. На подоконнике сидел кот, намывая лапкой мордочку.

– Дядь Сёма, просила ведь, да не курите же вы в кухне, – прикрывая шалью Аллы свой нос, ворчала Татьяна.

– Что стряслось? Зачем ты меня притащила сюда? – спросила Алла, подперев руками поясницу.

– Да подожди ты с вопросами. Слушай вон, – подведя Аллу к подоконнику, на котором вещало радио, сказала Татьяна, открывая форточку.

– Ты двери чуток не выломала, чтобы я музыку послушала? – начав выходить из себя, сказала Алла.

– Что? Какую еще музыку? – не понимая иронии Аллы, спросила Татьяна, сдувая со лба лезущую в глаза челку.

– Бах кажется, – отвечала Алла, глядя в упор на соседку.

– Какой к черту Бах! Узбеков тряхануло8, – не сдержавшись, выпалила Татьяна. – Дядь Сёма, ну вы хоть скажите.

На шум в кухне начали подтягиваться соседи. Дядя Сёма молчал.

– В пять утра. По радио сказали. Алка, не вру нисколько, – приложив ладонь к груди, говорила Татьяна. – Какие-то толчки вертикальные, город рушится, передали, что жертвы есть.

Алла побледнела. Сердце застучало так сильно, что с каждым его ударом у нее рябило в глазах. Подоспевшие на помощь соседки-старушки усадили ее на стул. Татьяна продолжала рассказывать, но Алла уже не слушала ее. Совершенно обессиленная, она, молча и горестно заплакала, точно смирившись со своей участью, ведь именно этим утром двадцать шестого апреля Алишер должен был выехать из кишлака в Ташкент, а из Ташкента в Москву. Дядя Сёма, одной рукой забрав с подоконника свою «Спидолу»9, другой подцепив свой табурет, не спеша, шаркая тапками, ушел в свою комнату.

Проходило время. От Алишера не было ни слуху, ни духу. Алла тщетно писала письма на родину мужа. Ответов не приходило. Стоя у станка, она думала только об одном, что он жив и что скоро вернется домой. «А если,… но, сколько страха в этом «если»! Нет, надо ждать, работать до изнеможения и ни о чем не думать».

Ей было немногим больше двадцати, когда она покрыла голову черным платком и захлопнула перед собой двери радости. Внезапное явление природы, стихия, унесла ее мужа. Соседи убеждали ее в этом, коллеги же убеждали ее в том, что на родине у него три таких Аллы, и он просто сбежал…

– Нельзя тебе Алка одной сейчас оставаться, – сопереживая убитой горем соседке, говорила Татьяна. – Прости ты меня дуру, ляпнула ведь не подумав. У меня у самой мужик…– махнув в сторону рукой и ненадолго умолкнув, сказала она. – А слезами горю не поможешь, о ребеночке думать надо.

– Не знаю, как я теперь буду. Поеду я сама туда, – говорила Алла слабым голосом, лежа на расстеленной тахте и смотря в потолок.

– Куда-туда? – спрашивала заполошная соседка.

– В кишлак к ним, – отвечала Алла, и глаза ее снова наполнились слезами.

– Поедешь, поедешь. Как родишь, так и поедешь, – утешала ее Татьяна, смахивая с глаз крошечные, как бисер слезинки.

Глава 6

Все тяжелее и тяжелее давалась Алле ее работа. У некогда задорной, порывистой и расторопной девушки опускались руки. – И откуда только силы берутся? – шушукались женщины между собой, крутясь около рабочего места Аллы.

– Не обращай внимания на них, – говорила Татьяна, периодически подходя проведать подругу.

– Осуждают они меня, – вздыхала Алла, поправляя черную гипюровую косынку.

– За что же людям осуждать тебя? Ты что, разве преступление какое совершила? Ну да на каждый роток не накинешь платок, пусть шепчутся себе на здоровье, нам-то что? – подбадривала Татьяна.

– Вон, гляди, пальцем тычут, – сказала Алла.

– Так, то от зависти. Ты же с восьмого марта уже второй месяц на доске почета как лучшая работница висишь. А кому первой премию дали? – пояснила Татьяна.

Аллу невозможно было не заметить. Совершенство ее женских линий, профиль, осанка, не оставляли равнодушным ни одного мужчину на заводе. Все ее обаяние, вся затаенная красота ее вспыхивала и проявлялась в ее грациозных движениях при затачивании деталей. На проходившую мимо станков молодую, белокурую красавицу Аллу оборачивались все рабочие завода, но она отдала свое предпочтение высокому красавцу узбеку. Все с удивлением отмечали, как они вдвоем энергично шагают по жизни, как продвигаются по работе, никогда не отстают от событий; как Алишеру удается прочитывать много книг, в то время как у других работников не всегда получается толком просмотреть газеты; как горячо они участвуют в общественной жизни завода. Вместе они составляли идеальную пару…

Резкий гудок сирены возвестил об обеде. Работники гурьбой повалили из цеха, только Алла оставалась стоять у станка. В последнее время она не дотягивала до плана.

– Обедать, девчонки. Кончай работу ребята. Алка, догоняй! – замахали косынками женщины.

Выбрав подходящий момент, затаившись за зелеными станками, поджидая когда бригада уйдет в столовую, выглядывал старший инженер средних лет Петрушин, наблюдая за недававшей ему покоя Аллой. Цех опустел.

– Ч-что-то ты, Алла, хмурая, с-сосредоточенная, даже с-словом не обмолвишься лишним, – нервничая, промокнув платком пот на лбу начал разговор Петрушин, подобравшись к соседнему от Аллы станку.

Из-за шума работающего станка и неотступных мыслей об Алишере она не расслышала его слов.

Пуще разнервничавшись, он подошел к ней вплотную, повторив свой вопрос.

– Тьфу-ты, выпугал до смерти. Работы много, – сдержанно отвечала Алла.

– Такие жертвы н-никому не н-нужны, – говорил Петрушин, убрав платок в карман брюк.

– Как это не нужны? Сам с меня сто один процент взял, а теперь не нужны? – возмутилась Алла, выключила станок и повернулась к нему. Голос ее раздался эхом по цеху.

– Я взял, я и от-тменю. Я все м-могу, но при одном условии, что мы будем в-видеться с т-тобой два раза в н-неделю, – сказал он, лукаво посмотрев на нее.

Алла, поняв намек, промолчала. Она отвернулась от него и включила станок, возобновив работу. Непокорность Аллы шибко задевала его самолюбие. Еще ни одна работница не смогла отказать ему, главному инженеру. Оглядевшись по сторонам, он перешел к активным действиям, обхватив Аллу руками и прижавшись к ней всем своим туловищем.

– Не будь упрямой, – торопливо заговорил он.

Раздавленная, с онемевшей от боли душой она схватила первую-попавшуюся ей на глаза железяку и разъярено произнесла:

– Убери свои руки, пока я тебе башку не проломила.

Петрушин отскочил. Он был вне себя от ее отказа.

– По узбеку своему сохнешь, дрянь? С узбеком м-можно, а со мной значит п-противно? П-помни, благодаря кому т-ты все еще м-можешь работать здесь.

– Закрой свой поганый рот, – замахнувшись железякой на главного инженера, сказала она.

Дерзкие слова и движения Аллы, еще больше возбуждали в нем гнев и желание обладать этой неприступной женщиной. С перекошенным от злости и обиды лицом, перехватив из ее руки в свою железяку и откинув ее подальше, он рванулся с места прямиком на Аллу, пытаясь взять с нее согласие силой.

– Ты на кого руку подняла, подстилка узбекская? – повторял он, срывая с нее синий рабочий халат.

Беспокоясь о состоянии подруги, Татьяна, сама наскоро отобедав, несла из столовой для Аллы горячий обед к станку. На доносящийся эхом из цеха крик, она ускорила шаг. Сквозь матовые стекла входной двери, она разглядела среди станков непонятную возню. Почуяв неладное, держа в руках поднос, она ввалилась в цех, толкнув бедром маятниковые двери. Она застала Аллу, пытавшуюся вырваться из объятий инженера Петрушина. Обезумев от злобы, он успокоил Аллу пощечиной. Алла тихо звала о помощи, а Татьяна стояла на месте как вкопанная с подносом в руках, то ли от страха, то ли от ревности боясь пошевелиться. Женщины недоуменно смотрели друг на друга. Уверенный в своей безнаказанности, он, словно не замечая вошедшую в цех работницу, повалил рыдающую Аллу на пол и со всей силы пнул ногой в большой живот, наказав за отказ. Алла заскулила от боли. Татьяна содрогнулась и с громом выронила из рук поднос.

– Алка! – ахнула Татьяна, побежав к корчившейся от боли подруге.

– П-подтверждай все, что я б-буду говорить, – засуетившись, сказал Татьяне Петрушин, обратив внимание на мелькавшую за дверьми цеха бригадиршу. Татьяна невольно склонила голову.

– Что же ты за зверь такой, – прошептала себе под нос Татьяна, крутясь около Аллы, не зная, чем помочь несчастной подруге.

Петрушин судорожно рылся в кармане брюк, ища платок.

– Итит твою мать! Вы что здесь устроили? – эхом пробасила вошедшая в цех пышнотелая, с проседью в волосах бригадирша.

– Кондратьевна, не смотришь с-совсем за своими работницами. Голодом м-моришь, а они у тебя в обморок п-падают, – промокнув пот на лбу, оправдывался побаивающийся бригадиршу инженер.

– Я тебя давно предупреждала, – рявкнув на инженера, сказала она. – Алла, встать можешь? – присев рядом с ней на корточки, спросила бригадирша. – Быкова, мигом беги за врачом.

– Может по ПГС вызвать? – неуверенно предложила Татьяна.

– Всех оповестить хочешь? Беги, давай, – настаивала бригадирша, неободрительно поднимая брови.

Татьяна бросилась за помощью врача, расталкивая толпу работников, возвращавшихся с обеда к своим рабочим местам. Увидев лежащую на полу у станка Аллу и по-дьявольски бегающие глаза Петрушина, бабы переполошились, еще больше зашумели. Со всех сторон посыпалась ругань, угрожающие выкрики на главного инженера. Никто особенно не удивился произошедшему.

– Никак подняться не может… Что будет, что будет? – доносилось из толпы.

– Да можно ли вынести такое? Сколько терпеть можно его рукоприкладство? Бедная девка… – заколыхались работницы.

– Товарищи, с-спокойствие! Ну и кадры пошли, – практически не заикаясь, сказал Петрушин.

– Ша, бабы! – гаркнула бригадирша. А ну помогай!

Окинув рабочих безумным взглядом, стараясь быть незамеченным, он обошел толпу, чтобы покинуть цех. На выходе, перед остановившимися глазами его, стояла Татьяна с врачом. Легкая краска выступила на его щеках. Поторопившись, он скрылся в темных коридорах завода.

Бригадирша с двумя крепкими женщинами подняли Аллу и не успели они погрузить ее на носилки, как Алла издала истошный вой.

– Мать честная! Да у нее во́ды отошли! – заключила местный врач. – Здесь рожать будем! Не дотянет.

Рабочие охали.

– Как не дотянет? Надо дотянуть! – уговаривала Татьяна.

– До ближайшей больницы километров пятнадцать, не довезем. Слаба она очень, нельзя транспортировать сейчас, – убеждала местный врач, проверяя её пульс.

Бригадирша возмущенно смотрела на двери цеха, в которых от Петрушина уже и след простыл.

Быстро сориентировавшись, бригадирша разогнала из цеха всех рабочих, оставив в помощниках только Татьяну и врача.

– Держите ключи от медпункта, принесите всё необходимое, и ножницы прихватите, – давала распоряжение врач. – Еще воды вскипятите, раздобудьте таз и чистых тряпок.

Татьяна суетилась, не зная за что ей хвататься в первую очередь.

– Вызвать бы бригаду скорой надо, пока доедут, у нас все готово будет, – продолжала врач, задрав подол платья Аллы.

– Не надо пока скорую, сами разберемся, – сказала бригадирша, выпучив глаза на гематому на обнаженном животе Аллы.

Врач одобрительно кивнула головой.

– Эх, некстати ей сейчас ребенок. Пропадёт без мужика. Молодая совсем, – вздыхая, говорила бригадирша.

– Ничего, – протяжно сказала врач, снимая стетоскоп. – И не в таких условиях детей вынашивали и рожали. На войне и вовсе в окопах приходилось роды принимать, с бомбежками, с близостью фронта. А то, что семимесячный… так и такие выживают.

Алла с трудом улавливала общий смысл того, что говорили женщины и врач. Сердце у нее билось тревожно и громко, всё заглушая. Она пронзительно вскрикивала от нестерпимой боли.

– Потерпи, Алка, – кричала Татьяна на крик Аллы, бегая по цеху с поручениями врача.

– А я уже умирала один раз, мне не страшно, – отвечала Алла, заливаясь слезами и криком.

Алла родила мальчика.

– Эх, некстати, – повторяла бригадирша.

Глава 7

Четырехлетний Петька сидел хмурной на стульчике в самом углу кухни, болтая ножками и крутя в ручонках фантик от конфеты. Он любил тетю Аллу, любил оставаться с ней, когда мама Таня срочно уходила по своим делам.

– Жизнь человечья – игрушка в руках судьбы, – говорил дядя Сёма, опустошив рюмку.

– И не говори, – поддакивали соседки, гремя ложками сидя за поминальным столом.

Каждый вспоминал Аллу по-своему.

– У нее что же, и родных никаких нет? – наклонившись к уху Татьяны, спросила соседка из соседней квартиры, сидевшая на скамье рядом с ней.

– Никаких, – коротко ответила Татьяна, опершись головой на обе руки. – Мать старая совсем. Алка у нее младшая была. Куда ей было ребенка? – будто задавая самой себе вопрос, виновато говорила она.

Выйдя из-за стола, Татьяна, отстраненно пройдя мимо Петьки, с печалью на лице направилась в комнату подруги. Ум никак не мог осмыслить происшедшего. Отперев ключом хлипкий замок, она вошла в комнату. В ящике письменного стола, тщательно связанные лежали письма теперь покойных Алишера и Аллы. Теперь чьи-то чужие, равнодушные руки разрывали шнурочки, ворошили шуршащие листки. Чьи-то чужие глаза бегали по строчкам. Татьяна лишь шептала: «Прости».

В письме родным Алишера, Татьяна вкратце рассказала, как его жена умерла при родах. Родила хоть и недоношенного, но все же здоровенького мальчика. Указала адрес дома малютки, в котором мальчик находится как она думала уже год. Умоляла их объявиться и забрать ребенка. Ответом было долгое молчание.

У Анны Леонидовны, директрисы одного из подмосковного дома малютки с мужем не было детей. Женатые десятилетним браком, так и не ставшие родителями и отчаявшись ими стать, они обсуждали возможность стать приемными родителями. «Сапожник без сапог» подтрунивали над парой друзья и родные.

В одну из летних ночей, не желая идти с работы домой, так как накануне у них с мужем произошла крупная ссора тридцатисемилетняя Анна Леонидовна осталась в доме малютки на ночное дежурство. Удобно пристроившись на диванчике на ночевку в своем кабинете, накинув на ноги свой серый пиджак, она, немного поерзав, задремала. На вид она была строгая, властная женщина, полная, невысокого роста с зачесанными назад рыжими волосами и лицом, сплошь усыпанным веснушками.

Услышав сквозь дрему громыхавшей тяжелой цепью лай собаки, Анна встала с дивана и пошла к окну. Было ветрено. Деревья как пленники толпились за решетчатыми загородками. Жалобно скрипели, раскачиваясь, стволы, шумели черные, голые ветки, пронизанные металлическим, холодным лунным светом. Собака не унималась. Ее дикий лай вынудил Анну Леонидовну выйти на крыльцо, проверить, все ли в порядке. Странно, что сторож не слышит неистового собачьего лая, подумала она, проходя мимо вахты, не став никого будить. Выйдя на крыльцо, Анна Леонидовна впала в ступор. На ступенях стояло эмалированное двенадцатилитровое ведро с ручкой. Собака, не уставая, едва не срывалась с цепи. Анна Леонидовна медленно спустилась по ступенькам вниз. Не решаясь подойти близко, медленно вытягивая свою короткую шею вперед, без страха, но с любопытством прищурив глаза, заглядывала в ведро. Увидев лежащий в ведре завернутый кулек, она решилась подойти ближе. Затронув рукой кулек, содержимое ведра начало шевелиться и плакать. У Анны душа ушла в пятки.

– Младенец! – взяв в луки ребенка и скоро высвобождая его из тряпок, тихо произнесла она.

Всматриваясь по сторонам в темноту, она подошла к воротам. Никого. Она задавалась вопросом, кто мог подбросить им младенца. На ее памяти это был первый подобный случай в этом доме малютки. Разное повидала она за свою жизнь, но, чтобы младенца и в ведре… И радость, и смятение охватили ее. Вот он – знак! Цыкнув на собаку, чтобы та прекратила лай, она словно вор прокралась с ведром мимо сторожа в свой кабинет.

Уложив ребенка на диван, укутав его своей кофтой, висевшей в шкафу с весны, Анна стала думать, что ей делать дальше. Младенец спокойно лежал, не мешая принимать верное решение своей спасительнице. Дождавшись утренней пересменки нянечек, смены, в которой дежурила ее близкая подруга, Анна Леонидовна срочно вызвала ее к себе.

– В мамочку решила поиграть? – с порога спросила Анну подруга, увидев у нее на руках младенца. – Тебе идет.

– Закрывай дверь, садись, – указав глазами на диван, сказала Анна, тряся на руках младенца. – Садись и слушай меня внимательно. Этого младенца я сегодня ночью обнаружила в ведре.

– Что ты такое говоришь? В каком еще ведре? – перебив директрису, взволнованно спрашивала нянечка, думая, что ее хотят за что-то наказать.

– Ты подумай, – продолжала Анна, – раньше на войну все списывали, а сейчас ведь в мирное время живем, а такое делается.

– Да что делается то? – не понимала нянечка.

– Ведро, в котором этот кулек лежал, я на крыльце нашла сегодня ночью.

– На каком крыльце?

– На нашем.

– А что ты ночью делала на нашем крыльце? – еще больше запутывалась нянечка.

– Дежурила. Мне помощь твоя нужна. Так, чтобы об этом не прознал никто. Я заберу его себе.

– Не шути так, Анна Леонидовна. Это тебе не игрушка. Его обследовать надо для начала, – встав с дивана, сказала нянечка. – Да не тряси ты его так! Ну что, кто у нас тут? – забрав из рук Анны ребенка, спросила нянечка.

– А я не знаю, – ответила растерявшаяся Анна.

Распеленав ребенка, нянечка насторожилась. Аккуратно вытянув из тряпок, в которые был укутан младенец белое перо, она произнесла:

– Мальчик!

Анна Леонидовна глубоко вздохнула. Младенец на удивление не плакал.

– Ему сутки от роду. Надо заявить, – сказала нянечка.

–А? – не сразу ответила задумавшаяся Анна.

– Сообщить нужно, говорю.

– Не будем никуда сообщать. Никто не должен об этом узнать.

– Зачем тебе эти заморочки? Ребенок слабенький, недоношенный. Возьми себе любого другого, если так хочется. Оформи правильно, – подойдя к умывальнику, смотрясь в небольшое зеркало, висевшее над раковиной, холодно сказала нянечка. – А что Валера на это скажет?

Анна Леонидовна, надевая серый пиджак от своего юбочного костюма, резко одернув полы, решительно двинулась к ребенку, взяв его на руки и крепко сдавив, прижала к себе.

– Он будет моим сыном. Валерий правовед, он все сделает как надо.

– Делать тебе нечего, – стряхивая воду с ладоней в раковину, сказала нянечка, закрутив кран.

– Это нормально, что ребенок не плачет? – спросила Анна.

– Странно это все конечно. А откуда такое перо у него? Я таких перьев не видела никогда.

– И я не видела. На воронье похоже…

Больницы узник, пациент тюрьмы

Жермен Нуво

Глава 1

– А ведь я говорил, что мы с вами еще обязательно встретимся, – крутя левой рукой механизм дешевой кислотного цвета зажигалки и самодовольно ухмыляясь, сказал молодой следователь старший лейтенант юстиции Яковлев, когда к нему в кабинет доставили задержанную после звонка из дежурки.

Пожалуй, единственный честный и порядочный следователь на все отделение, как знать, а может и на всю Московскую область.

– Браслеты сними, Яковлев. Прояви гостеприимство, – вытянув перед собой закованные в наручники руки, устало, почти отрешенно проговорила задержанная.

Дав дежурному отмашку, чтобы тот мог идти, Яковлев дернул за ручку пустого верхнего ящика рабочего стола, в котором бряцали ключи от наручников и пара таких же зажигалок.

– Не успел соскучиться даже, – вставая с места, язвительно говорил он, подходя к задержанной.

Яковлев испытывал к ней крайнюю неприязнь, и к таким как она.

– Садитесь, – он одним резким движением передвинул ближе к столу стул от окна, в котором отражался тусклый свет от настольной лампы.

Это была далеко не единственная его бессонная ночь. Служба заменяла ему семью, а кабинет был его родным домом.

Девушка, поочередно растирая сдавленные железом запястья села на стул.

– Что на этот раз? Нарушение общественного порядка? Пьяная драка в клубе? Вождение в нетрезвом виде? – вальяжно подойдя к шкафу с документами чтобы взять папку-регистратор рассуждал Яковлев, в воспитательных целях, не обращая внимания на задержанную.

– Почему ваши опера безмозглые взяли меня, а им всем дали уйти, когда я сама же вызвала этот чертов наряд? – с искренним недоумением спрашивала девушка, острый язык и надменность которой в общении с представителем закона сменились спокойным тоном.

Яковлев оторвался от просмотра бумаг. Удивленный непривычным поведением девушки он поставил папку на место и снял трубку телефона, стоявшего на соседнем столе коллеги-следователя. Он настолько был рад услышать об очередном ее задержании, что у него даже из головы вылетело спросить у дежурного о самой причине задержания. Работала его теория: «Сколько мажора не отмазывай, рано ли поздно он за решетку угодит». В эти золотые для него мгновения, пока начальство не прочуяло о пребывании дочери судьи в стенах отделения милиции, он хотел сполна насладиться своим величием над «разбойницей».

– Это Яковлев. Кто задержанную привез? – переложив к другому уху трубку, он выслушал ответ дежурного, не сводя глаз с девушки, все время смотревшей перед собой в пол. – ЧЕГО? – от его вскрика девушка резко подняла голову и посмотрела на следователя. Он положил трубку.

Безмолвно вернувшись за свой стол, Яковлев достал из кармана кителя, висевшего на стуле, сигарету, пытаясь прикурить ее зажигалкой, которая вечно ломалась. В кабинете запахло газом.

Нервно отбросив зажигалку в сторону и вынув изо рта сигарету, он убрал ее обратно в карман. Яковлев похоронил в себе неплохого драматического актера.

– Вот, – спокойно сказал он после минутной паузы, положив перед ней чистый лист бумаги и ручку.

Девушка недоумевающе смотрела на следователя черными от местами размазанной туши глазами.

– Пишите, – велел он.

– Что писать? – машинально взяв ручку, спросила она.

– Я, Маркова Кристина Олеговна, восемьдесят третьего года рождения, сегодня ночью, с тринадцатого на четырнадцатое декабря две тысячи восьмого года убила человека. Допрыгались? Шутки кончились, гражданка Маркова, – победно говорил он, однако внутренний голос подсказывал ему обратное.

Ее манера поведения никак не соответствовала ее милым, по настоящему детским чертам лица.

– Убили, значит. Нелюди, – опустив голову, смиренно сказала Кристина.

Будто не слыша ее слов, Яковлев продолжал:

– Пишите, пишите, больше отмазаться не получится. Отца бы пожалели!

– Я не буду этого писать, – медленно положив ручку на листок, тихо сказала девушка. – Я никого не убивала.

Внезапно раздался телефонный звонок. Кристина настороженно взглянула на перемотанный синей изолентой аппарат.

– Яковлев, – ответил следователь. – Лично приехал? Хорошо, сопроводите ко мне, – сказал он, бросив трубку, спешно застегивая верхнюю пуговичку на рубашке.

Кристина поняла сразу, что за ней по темному, со скрипучими от постоянной сырости полами коридору идет отец.

– Яковлев, миленький, ты должен мне помочь! – торопясь заговорила девушка, заправив за ухо прядь длинных платиново-белых волос.

– Спрячь меня куда-нибудь, не отдавай отцу, прошу. Ты не представляешь, что это за человек. Я все тебе расскажу, только умоляю, помоги.

Следователь, было, открыл рот, чтобы объяснить девушке о порядке задержания и ее правах, как дверь кабинета распахнулась под доносящийся рев путан, сидевших в обезьяннике. Кристина вздрогнула, увидев на пороге взвинченного отца. Дверь захлопнулась, в кабинете воцарилась тишина. Следователь подпрыгнул с места.

– Марков Олег Валерьевич, – представился судья, смотря на дочь. – Видимо произошла ошибка, – с ходу заговорил он. – Сейчас вы отдадите девушке ее вещи, и она пойдет со мной.

Яковлев впервые увидел легендарного судью, одного из подмосковных городов. Яковлев давно мечтал с ним познакомиться. Он свято верил, что дочь позорит закрепленный за ее отцом образ кристально чистого и справедливого человека, живого воплощения доблести и чести. Он не раз слышал от коллег, о непростых отношениях судьи с дочерью, о том, как отец жаловался на дочь, тем самым вызывая сочувствие окружающих. Ему даже не нужно было личного вмешательства, надолго дочь в отделении не задерживалась. А бывало, отец не прочь был проучить ее как следует, дескать, пускай посидит, подумает. Но сегодня явно что-то пошло не так. Яковлеву сделалось не по себе от одного его взгляда. В слабоосвещенном углу стоял невысокий, полный светловолосый мужчина средних лет в сером пальто. Его впалые, тяжелые мутно-серые глаза словно смотрели напрямик в душу, точно он сошел с портрета из фильма «Прикосновение».10

– Это невозможно. Гражданка Маркова задержана по подозрению в убийстве, – оправдывался следователь, он сам не понял, как попал под его мистическое обаяние.

– Я, кажется, ясно сказал, произошла ошибка, – продолжал отец. – Девушка должна пойти со мной.

Яковлев мельком глянул на худенькую, перепуганную девушку. Ему вдруг почему-то стало жалко ее.

– Я жду, – настаивал отец.

– Повторяю, это невозможно, – сказал следователь.

Казалось, у отца заканчивалось терпение. Неприятно скрипнув мокрыми ботинками по линолеуму, он тронулся с места, чтобы подойти к дочери. Девушка, обеими руками вцепившись за сидение, на котором сидела, и медленно крутя головой шептала:

– Не подходи!

– Покиньте кабинет! – осмелев, потребовал следователь.

– Завтра же вы пожалеете о том, что не отпустили девушку сейчас со мной, – сказал отец, не отрывая взгляда от дочери. Он ушел, оставив за собой открытую дверь.

По коридору раздавался гул. Следователь какое-то время озадаченно смотрел ему в след.

– Смело, – подметила Кристина. – Может, все-таки закроешь дверь, Яковлев? – сказала она, неторопливо снимая с себя куртку, не вставая со стула.

Яковлев закрыл дверь и вернулся за стол, вновь достав из кармана сигарету.

– Он что, за патрульной машиной бежал? – сказала изумленная быстрым появлением отца девушка.

Безуспешно пытаясь прикурить, он занервничал.

– Угощайся, – протянув следователю, огонь дорогой зажигалки, сказала Кристина. – Спасибо тебе, не часто за меня так отважно заступаются.

Яковлев прикурил.

– Дарю, – положив зажигалку на стол, сказала она.

Девушка скинула грязные ботинки и задрала ноги на стул, крепко обхватив руками колени.

– У вас времени до утра, если не считать, что уже утро, – выдохнув дым и откинувшись на спинку стула, сказал следователь.

***

– Это конец. Ты прав, у меня действительно нет времени. Бежать мне некуда. Он везде меня достанет, – будто разговаривая сама с собой, отрывками говорила Кристина.

– Кто он? – спросил следователь.

– Думаешь, я боюсь? Нет. – шмыгнув мокрым носом, сказала Кристина, игнорируя его вопрос.

– Я ничего не думаю.

– Испытывал-ли ты когда-нибудь ощущение ненужности? Оно по сути своей схоже с одиночеством. Только когда ты одинок, никто не будет делать вид, что нуждается в тебе. Одиночество благородное чувство.

– Философствовать будете или по делу рассказывать?

– Я уже давно живу с этим ощущением, – продолжала Кристина, спустив ноги вниз, закинув одну на другую.

– Говорите по существу – слегка смутившись, сказал Яковлев.

Конечно же, он не понаслышке был знаком с этим ощущением. Ему было немногим за тридцать. Редкие, с пробивающейся сединой черные косматые, давно не стриженные волосы и трехдневная щетина заметно прибавляли пару лет к его возрасту. Результатом его неряшливости был холостяцкий образ жизни. Может поэтому сейчас он так проникся состраданием к ненавистной ему девушке?

– Я ведь могу и официально допрос провести, – сказал Яковлев, понимая свою беспомощность в этом деле, но ему было страшно интересно узнать, что сегодня произошло на самом деле.

– Так проводи. Ты же знаешь, что тебе все равно не дадут этого сделать, – в отчаянии сказала она.

Размазывая по переполненной пепельнице окурок, Яковлев задал вопрос:

– Что вы делали вчера вечером с полуночи до двух часов на заброшенном машиностроительном заводе?

Сделав жест, которым курильщики просят сигарету, Кристина, закурив и поправив растрепанные волосы сказала:

– Я расскажу тебе все с самого начала.

      Следователь, скрестив на столе ладони, принялся внимательно ее слушать.

– Что за дрянь ты куришь? – закашлявшись, спросила она. – Неужели, правда, настолько зарплата у российского следователя маленькая, что нельзя позволить купить на нее нормального курева?

Прокашлявшись и стряхнув пепел на листок с ручкой, Кристина начала свой рассказ.

– Мы с нашей компанией как обычно зависали в клубе, владелец которого мой крестный, кстати, ваш бывший начальник… Поэтому в этом клубе у меня вездеход пожизненный. Каждая ночь как праздник: алкогольные реки, любые разновидности порошка, громкая музыка, в общем, все, что душе тусовщика угодно.

От услышанного, следователь кашлянул.

– И так каждый день. – продолжала она. – Поначалу мне это все ужасно нравилось. А недавно мне начало казаться, что не появись я в клубе хоть на одну ночь, никто и не заметит моего отсутствия. Я обложилась фальшивыми друзьями. Да, им нужны были только мои деньги. И я оказалась права. Мне становилось невыносимо скучно. Понимаешь? Поганое чувство, когда не знаешь куда деться. Пьешь, чтобы заглушить несуществующую тоску. Однажды я так сильно накидалась, а друзья мои и не попытались остановить меня, чтобы я за руль не садилась. Представляешь? – невозмутимым голосом продолжала Кристина. – Ну, это тот случай, когда я бомжа сбила, помнишь? – сморщив лоб, сказала она, напомнив следователю и себе. – Я ждала хоть каких-нибудь перемен, хоть чего-то. Мне хотелось сбежать от этого бессмысленного образа жизни …

– Давайте ближе к делу, – заскучав, сказал Яковлев, прервав ее рассказ.

Затушив бычок и протяжно вздохнув Кристина сказала:

– И тут появился он…, да ты не стесняйся, записывай, – сказала она, увидев робкие попытки следователя взяться за бумагу. – Только тебе все равно это ничего не даст.

Яковлев сложил руки в прежнее положение.

…Она была единственной дочерью. О загадочном исчезновении жены судьи подмосковного города П., на протяжении целого года пестрели заголовки всех новостных изданий. Девочка упрекала отца в бездействии, на что он, крепко прижимая дочь к своей груди и, гладя ее по белокурой головке, просиживая сутки напролет за делами дома в кабинете говорил: – «Твоя мама просто нас бросила», потом брал бумажник, доставал оттуда пару красных купюр и возвращался к работе. После потери матери, шестнадцатилетняя Кристина отбилась от рук, попав, как это часто случается в плохую компанию, но, к счастью, быстро одумалась. Бросив школу и поступив в музыкальный колледж, Кристина перебралась жить в общежитие подальше от отца и его новой жизни, часто слыша от соседок: «Вот дура, у папашки говорят домина огромный, денег куры не клюют, а она в общаге околачивается». Отец не интересовался жизнью дочери, попросту откупаясь от нее. Она отвечала ему взаимностью. Горевал он не долго, в доме быстро появилась молодая секретарь судьи – Жанна. Не делая никаких успехов на музыкальном поприще, будучи абсолютно бесталанной особой, но очень старательной и усердной, девушка дала себе обещание в память о матери, во что бы то ни стало пойти по ее музыкальным стопам. И добилась своего. Окончив колледж по специальности фортепиано, Кристина вернулась домой. Отец хоть и был против ее выбора, но безумно гордился упорством дочери. «Все-таки наша порода, Марковская. До конца пошла» – говорил он. Но живя под одной крышей, отношения отца с дочерью с каждым днем накалялись все больше и больше, настолько, что казалось, пролети между их взглядами, обращенными друг к другу букарашка какая, моментально воспламениться и сгорит.

Вскоре, по рекомендации бывших сокурсников, Кристину пригласили играть в коллектив народной музыки исключительно из-за ее платежеспособности. Остро нуждаясь в спонсоре, коллектив внушил отзывчивой девчонке о ее недюжинном таланте и незаменимости, составив нехилую смету в качестве входного билета. Кристина согласилась не раздумывая. И тут пошло-поехало: шабашки, гулянки, и так по кругу…

За месяц до случившегося

В Москву зима наступать не спешила. Уже вовсю голые деревья стояли в ожидании своего белого одеяния. В тысячный раз не найдя общего языка со своей молодой мачехой так что стены дрожали, Кристина одеваясь на ходу, выскакивала из дома садясь в свой желтый миникупер, который был подарен отцом на окончание учебы и мчалась куда глаза глядят.

– Ну что ребят, сегодня играем? – окрыленная, в надежде заниматься музыкой, приехав поздним вечером на штаб-квартиру, спрашивала Кристина.

– Крис, сорри, сегодня без клавиш, – отвечал балалаечник Макс, плюхаясь на красное татами с балалайкой в руках. – Давай посидим, выпьем, расслабимся, подумаем над новым репертуаром.

– Ну, хорошо, – сказала она, устроившись рядом в позе лотоса.

– Крис, ты сегодня на колесах? – спросила девушка Макса, вокалистка Алиса, держа в руках банку пива.

– Как обычно, – ответила Кристина.

– Гуд, – сказала Алиса, ухмылкой переглянувшись с Максом. – Забуримся в клуб сегодня?

– Ребят, мы играть будем? – отчетливо понимая, чего от нее хотят друзья, дерзко спросила Кристина.

– Успеем и поиграть. Алиса дело говорит, может реально в клуб? – говорил Макс, чуть слышно щипая струны.

– Не хочу. Надоело, – отрезала Кристина.

– Крис, ты в последнее время закипаешь. С тобой все норм?

– Норм, – понуро отвечала она.

– Так если норм, то давай тусить, – услышав кусочек разговора, потирая руки зайдя в квартиру, сказали парни, баянист и бас-гитарист.

– Серьезно, у Макса днюха сегодня, какая репа может быть? Не обламывай.

– Мои поздравления. Ну, хорошо. Поедем, – согласившись под натиском неформального лидера басиста Дани, сказала она…

Кристина вновь закурила. Она быстрыми движениями рук терла слипавшиеся ко сну глаза еще больше размазывая тушь.

– Да понятно с вами все. И дальше что было? – спросил скучающий Яковлев.

– И мы поехали в клуб, попутно собрав еще с пяток каких-то Алискиных друзей, – продолжила рассказ Кристина. – У меня ни малейшего желания не было, ой как я не хотела, – с сожалением говорила она. – Я, отстранившись, сидела в углу, потягивая через трубочку алкогольный коктейль. Алиска разрывала танцпол, парни наши слюни пускали на нее. И не только наши. Потом какой-то паренек нерусский активно начал танцевать возле Алиски, а Алиска начала тереться своими выдающимися формами о того паренька и Макс прилично накидавшись, устроил драку за честь своей девушки. У того кровь вскипела и он, паренек тот, друзей созвал своих и короче замес начался. Алиска ко мне подбегает, зрачки как блюдца, мол, разними их. А я что? Встала, схватила свою сумку, и направилась в сторону коридора. Без объяснений. Это стало последней каплей. Я давно собиралась уйти от них, начать жизнь заново. Я отдаленно, но понимала, что живу неправильно. Мне опротивело это бесцельное прожигание жизни. Я осознавала в тот момент, что, если что и случится со мной сейчас в этой потасовке, они меня точно не защитят. Ну и в коридоре на меня с пистолетом один из друзей того паренька накинулся с предъявой: «куда это я сматываюсь». Ну а я, с какого переляку отвечать за этих придурков должна? И тут появляется он.

– Так, – выдохнул следователь. Кто он?

– Официант.

– Официант?

– Да. Я его раньше не видела у нас. Как потом окажется, он незадолго до этого вечера устроился к нам по заданию.

– По какому такому заданию?

– Ты слушать будешь, нет? – вспыхнула девушка.

– Продолжайте.

– Убери, говорит, баран от девушки оружие. Да еще вежливо так говорит. Тот на официанта попер с пистолетом. Я ничего понять не успела, как официант своим жестяным подносом вырубил парня. У меня шок. Вижу, как в коридор из кухни выбежали еще двое. Официант откинул поднос, схватил меня за руку, и мы побежали на выход, слыша позади выстрелы.

– Что за кино вы мне здесь крутите? – щелкнув чайник, стоявший на подоконнике, сказал Яковлев.

– Не кино. Ты не веришь мне? – с отчаянием в глазах спросила Кристина.

– Выбежали из клуба. Бросили друзей. Что было дальше? – продолжал следователь, заваривая чай.

– Не друзья они мне. Я бежала со всех ног к машине, официант зачем-то бежал за мной следом. Мы оба от страха запрыгнули в машину, я втопила на газ, и мы поехали. Отъехав от клуба пару кэмэ, я дала по тормозам. «Ты кто такой», спрашиваю его, а он мне, «я – Градимир». Представляешь? Градимир. Меня на смех пробило. Что за имя такое чудаковатое спрашиваю его. Он молчит. Поблагодарила его за спасение, а он мне в ответ что-то типа: «спасибо в карман не положишь». Подари мне одно свидание, и тогда я откроюсь тебе чуть больше, в том числе и о своем имени. Чушь какая, подумала я тогда.

Следователь подставил девушке коробку с крекерами и кружку с чаем.

– Да, припоминаю. Опера рассказывали. Там, кажется, на месте все разрешилось, – сказал Яковлев, хлебнув кипятка и развалившись на стуле.

– Спасибо тебе, – сказала Кристина следователю, посмотрев на него детским взглядом, обхватив ладонями кружку.

Глава 2

– В ту ночь я еще до дома не доехала, а отцу уже сообщили. Отец… он повсюду. Вот мы сейчас сидим с тобой чаек попиваем, ты думаешь, что отправил его восвояси, и он спокойно ушел. Если ты действительно так думаешь, то крупно ошибаешься. Не знаю, что он придумает, на сей раз, но сейчас я буквально ощущаю, как он своими щупальцами обхватил здание ОВД и держит нас в тисках. Мне уже не выйти отсюда, – немного придя в себя, говорила девушка.

– Никто вас не тронет здесь. Вам нечего бояться, – начиная верить во всемогущество ее отца, успокаивал Яковлев.

Кристина замолкла, ожидая пока следователь ответит на телефонный звонок.

– Личность установили? – нервно спрашивал он дежурного. – Нет? Какого черта?

Кристина, почти расслабившись от горячего чая, вдруг дернулась.

– Давайте по делу, – будто очнувшись после разговора с дежурным, сказал Яковлев.

Кристина смотрела на следователя, стараясь зацепиться хоть за краешек надежды на спасение.

– Одного задержанного, парня, по сегодняшнему происшествию, не довезли… – одновременно расстроенно и удивленно сказал он.

Кристина засмеялась.

– Не понял до сих пор? Никакого дела не будет. Это моя исповедь тебе если хочешь. Слушай дальше.

Яковлев, вернувшись к столу снова закурил.

– Ехав по трассе до дома той ночью, я была точно не в себе. Не считай меня за сумасшедшую, но я слышала голоса. Как только я заехала во двор дома, отец забрал у меня ключи от машины и запер в комнате на несколько суток, даже словом со мной не обмолвившись. Несколько суток в заточении наедине с самим собой. Голоса в моей голове усиливались все больше, заглушая тишину. Надо было как-то вырываться из этой одиночной камеры.

Яковлев задумался, а потом спросил:

– Как часто вы слышите голоса?

Кристина немало удивилась неожиданному вопросу со стороны следователя.

– Уже больше полугода. Слушай дальше, – продолжила она. – Уговорив Жанну за небольшое вознаграждение вытащить из машины мою сумку и принести ее ко мне, я судорожно искала клочок бумаги с номером. Тот официант всучил мне бумажку с номером своего сотового. Он снял трубку с первого гудка. Я продиктовала ему свой адрес, и через два часа он стоял у ворот моего дома. Отца дома не было, и Жанна впустила Градимира. «Если он один раз защитил меня, то он не причинит мне зла», думала я. Знаешь, я была заинтригована им. Мне нужен был кто-то, кто сможет перебить эти чертовы голоса.

– Что вы делали сегодня ночью на заброшенном заводе? – повторил свой вопрос следователь.

– Приносили человека в жертву какому-то славянскому Богу, – прямо ответила она.

Следователь, слегка уронив челюсть, схватился за ручку.

– За эти полгода отец редко дома появлялся. А если и появлялся, то пропадал все время в своем кабинете за бумагами. Знаешь, он с виду был похож на какого-то безумного ученого, который носится с чертежами, разными вычислениями в попытках изобрести машину времени. Последний месяц мы и вовсе с ним не пересекались, будто он и забыл, как собственноручно посадил меня под домашний арест, – продолжала рассказ Кристина. – С Градимиром, настоящего имени которого мне так и не удалось узнать, мы начали тесно общаться.

Яковлев кашлянул.

– В тот вечер я особо его не разглядела, но потом при встрече, он оказался достаточно взрослым мужчиной, лет сорока. Меня это не отпугнуло. Может я увидела в нем отца? Не знаю… Я рассказывала ему о своей жизни, он внимательно все впитывал, не задавая лишних вопросов. Особого утешения, какого мне так хотелось от общения с ним, я не испытывала.

– Итак, настоящего имени вашего подел…,– следователь опомнившись прервал речь на слове «подельник», – вашего знакомого вы так и не узнали? – спросил он. – Что вам известно об этом человеке?

– Да ничего такого, – полминуты подумав, ответила девушка. – Он постоянно молчал и слушал. Вот как ты сейчас.

– Ясно, продолжайте, – сказал следователь.

– Правда, недавно он попросил меня одолжить ему рубаху-косоворотку. Я рассказывала ему, что ушла из коллектива народной музыки, и у меня остались новые костюмы, поскольку на мои деньги они были заказаны, и были сшиты уже после моего ухода из группы. Разумеется, я поначалу удивилась, решила расспросить подробнее о его увлечениях. Как выяснилось, собственно, не сложно было догадаться по его довольно экстравагантному имени, он увлекался славянской культурой.

Следователь открыл хлипкую дверку сейфа и достал оттуда папку-скоросшиватель.

– Я буду показывать вам фотороботы, а вы внимательно присмотритесь, нет ли среди этих портретов, портрета вашего знакомого, – пытаясь своими толстыми пальцами развязать узелок на папке, говорил следователь.

Это были его личные наработки. Кристина небрежно откидывала портрет за портретом, пока на столе не остался лежать один единственный фоторобот.

– Похож. Только тут он намного моложе выглядит, и волосы у него не такие длинные как сейчас, – сказала девушка. Яковлев, перевернув листок с фотороботом, дописал карандашом еще одно предполагаемое имя изображенного человека.

– Дальше, – буркнул следователь.

Девушка продолжила.

– Пригласил меня на встречу, указал адрес, где я должна быть в указанное время, а сам пропал на неделю с лишним. Местом встречи оказался тот самый заброшенный машиностроительный завод. Таксисты наотрез отказывались ехать в ту сторону. Попутка довезла меня вчера до места чуть позже назначенного времени. Представь, полночь. Прожектор на соседнем здании, мало-мало освещал стены завода. Я запаниковала, когда поняла, что кругом нет ни души. К слову сказать, я хорошо ориентировалась на территории, как никак все детство там проторчали с друзьями. Пробравшись в здание сквозь лаз, прикрытый ржавыми листами металла, я оказалась в главном корпусе. Все оборудование с тех времен стояло на месте, картинка из детства, представляешь? – воодушевленно сказала она. – Было тихо и очень холодно. Я замерла на месте. С крыши по носу мне ударила капля воды. Я, когда голову то подняла, увидела лестницу, ведущую на верх. Я поднималась по грязной от пепла, было нереально много пепла разбросано, полуразрушенной лестнице к бывшему актовому залу. Дверь была закрыта, но я слышала, как из-за нее доносился бубнеж. Я, конечно, могла поддаться панике и убежать с этого навевающего ужас и страх места, но, я все равно пыталась открыть ее. Потом пнула со всей дури ногой по двери, и она открылась.

Кристина замолчала. Столь разительный переход в настроении девушки немало озадачил Яковлева.

– Вам нехорошо? – мягко спросил следователь.

– Да, черт возьми, мне не хорошо. Только сейчас начинаю понимать, что я была как будто под его гипнозом.

– Он был сегодня ночью на заводе? – уточнил следователь.

– Да, – опустив голову и истерично засмеявшись сказала Кристина. – После увиденного у меня волосы на голове дыбом встали. У двери зала стоял молодой парень, что-то наподобие охранника. В зале шло заседание. На сцене за трибуной скандировал лозунги за «чистую Родину» бородатый, длинноволосый мужчина, одетый в славянскую серую рубаху с красной полосой. Я постояла, послушала. Бред. Там по залу всюду были развешаны плакаты со славянской символикой. Можешь себе представить? – постоянно спрашивала она. – Это страшно. До меня начало доходить что вообще там происходит. Я искала глазами Градимира, но все присутствующие сливались в один большой одинаковый сгусток. Парень на входе спросил новенькая ли я, и указал на место, где я могу сесть и присоединиться к слушанию. Да, ты не ослышался, он сказал «к слушанию».

Кристина вновь умолкла.

– Несколько женщин и около двух десятков бородатых мужчин, разодетых в одинаковые белые рубахи с узорами, вышитыми красными нитками на серьезных щах выносили приговор молодому парнишке азиатской внешности, привязанному к столбу как во времена святой инквизиции. Меня бросило в жар. Они читали какие-то неразборчивые молитвы славянскому Богу. Сильное эхо разносило их рев по залу. Со стороны это выглядело так, будто они вызывают Ктулху. Честное слово! После этой дикой молитвы они единогласно решили сжечь его. Прикинь, Яковлев! Сжечь! – возбужденно рассказывала девушка.

– Пока охранник принимал участие в голосовании, я попыталась выбраться, найти выход из тускло освещаемого помещения, в котором проходила, Господи, как это назвать? Церемония? – схватившись за голову, говорила она. – Кто они? Сатанисты? – спросила она следователя будто окончательно разуверившись в людях.

– Есть такая тема. Они называют себя «освободителями Руси», – сказал следователь. – Этакие Родноверы. Их поймать не могут уже очень давно. Когда я пришел на службу, организация их уже была в разработке долгое время. Но теперь мы приблизительно знаем, где они базируются, – потирая руки сказал он, встав из-за стола, мысленно вешая себе звезду на погон. – Вы дадите мне показания официально, и мы наконец прекратим их деятельность. Почти сотня пропавших людей на моем районе за последние четыре года. И все граждане ближнего зарубежья. А ваш знакомый, возможно, является главарем их «освободительного движения».

Кристина опять лихорадочно засмеялась, чем смутила следователя.

– Да вам их никогда не поймать, – сказала Кристина.

– Это еще почему? – спросил Яковлев.

– Я испугано бежала по лестнице, вызывая милицию, роняя телефон, но все же дозвонилась. Прошу тебя Яковлев, поверь сейчас в то, что я тебе скажу.

– Слушаю внимательно.

Помолчав, она продолжала.

– Я набрела на коридор, ведущий к бывшим кабинетам, и там услышала перепалку двух мужчин. Они разговаривали друг с другом на таких повышенных тонах… Я стала прислушиваться. Голос Градимира я разобрала, но вот второго мужчину я почему-то по голосу узнала не сразу, видимо все-таки недостаточно он со мной разговаривал. Яковлев… там был мой отец.

У следователя от лица отлила кровь.

– Быть может вам показалось? – неуверенно переспросил следователь.

– Хоть мы и не часто проводили с ним время вместе, но неужто я отца своего не узнала бы? Почему наряд доставил сюда меня? Где все эти нелюди? … Одни вопросы. Знаешь, что? С такой крышей вам никогда не поймать их, Яковлев. Все кончено, – сказала девушка встав со стула и протянула руки к следователю чтобы тот надел на нее наручники.

В кабинете повисло молчание. Растерянный следователь не мог поверить рассказу девушки, хотя в его голове все вставало на свои места. Очередная байка? – думал он. С виду девушка была абсолютно трезвая.

Утром, как Кристина и предсказывала пришел отец с подполковником, начальником отделения и как ни в чем не бывало заставил следователя вернуть девушке ее вещи и отпустить ее.

– Понимаешь Яковлев, – заговорил начальник тягучим голосом. – Девушку нужно отпустить. Никакого убийства на заброшенном заводе не произошло. Девушке показалось. Она все это выдумывает, чтобы хоть как-то внимание отца привлечь. Отец ручается за дочь и сам займется ее лечением, – говорил он выводя Яковлева из кабинета в коридор. – Девушка эта, не здорова психически плюс наверняка употребляет. Ты пойми, отец не хочет придавать огласке ситуацию со своей больной дочкой, все-таки судья, – сказал он, тыча пальцем вверх. – Она из дома убегает, водится с плохой компанией, отца не слушается, в общем неуправляемая дочь у него. Трудный подросток, росла без матери… – уговаривал следователя начальник отделения, неповоротливый седовласый мужчина, открывая частые, будто росшие друг на друге зубы.

Яковлев задумался.

– Действительно она вела себя не совсем адекватно, – с сомнением проговорил следователь.

– Так и я о чем говорю. Правильно заметил. Нам разборки с судьей ни к чему. Пусть сам со своей дочкой нянчится, – настаивал начальник. – Отпускай.

Яковлев приоткрыл дверь кабинета и увидел, как Кристина шарахалась от отца, державшего в руках ее куртку.

– Ну почему опять в мою смену? – буркнул следователь, тряся поджилками.

Он вошел в кабинет сообщить девушке о том, что она свободна, но как только он начал говорить, Кристина все поняла по его лицу и истерично завопила:

– Ты же обещал Яковлев! Ты же обещал, что поверишь мне.

Отец, не проронив ни слова уверенно и торопливо вывел дочь из кабинета. Девушка дурниной кричала на все отделение.

– Убийца! Яковлев, допроси оперов, они все видели, – кричала она.

Сотрудники что были в отделении повылезали из своих кабинетов.

– Я напишу маме, и она приедет за мной! Слышишь? – обращалась она к отцу. Но он делал вид что не слышит ее.

Яковлев смотрел в окно своего кабинета и видел, как девушка вырывалась из рук судьи. Отец влепил дочери пощечину, бросил ей куртку, быстро усадил в машину и увез в неизвестном направлении.

Яковлев содрогнулся от загудевшего факса, по которому пришла ориентировка на некоего пропавшего гражданина Таджикистана. Эта была уже шестая ориентировка за последние полгода.

Глава 3

– Жанна! – раздавался подхриповатый голос судьи, влетевшего в дом на всех парах. Жанна! – кричал он, с корнем вырывая ящики комода, стоявшего в прихожей. Жанна спустилась вниз.

– Глаз с нее не спускай, – рявкнул он жене, не посмотрев на дочь, подавляя раздражение.

Найдя в одном из ящиков записную книжку и сняв с базовой станции трубку телефона, он заперся в своем кабинете.

За прошедшие сутки Кристина изменилась до неузнаваемости. Внезапные приступы истеричного смеха, резко сменяющиеся истеричным плачем. Голоса в ее голове усиленно нарастали с каждым новым днем. Она сама того не понимала, как теряла над собой контроль…

Недели шли за неделями. О регулярно попадавшей в передряги дочке судьи ничего не было слышно. Ее больше не доставляли пьяную в отделение, она больше не дебоширила в общественных местах. Как сквозь землю провалилась. На Яковлева навалились угрызения совести о том, что он обещал задержанной девушке поверить ее откровению и не поверил. Кристина не шла у него из головы. Он думал о ней и денно, и нощно. Яковлев отправился к операм, что доставили в отделение дочь судьи Маркова в ту злополучную ночь. Решив выяснить о подробностях задержания, Яковлев узнал от коллег что оба оперативника пару месяцев назад были скоропостижно переведены в другое отделение в один из районов города Москвы. Заподозрив в этом деле неладное, он начал пробивать информацию об их новом месте службы, но опера всячески избегали встречи с Яковлевым. Тело обгоревшего мужчины с завода, которое по сообщению дежурного везли в морг будто испарилось. Не было никаких данных, никто ничего не видел или не помнил. Это еще больше раззадорило, разозлило и подстегнуло его докопаться до правды. Кристина не отвечала на телефон. Следователь вышел на ребят из народного музыкального коллектива, в котором Кристина играла, но они отрицали ее участие в группе.

Заброшенный завод выглядел в точности так, как рассказывала Кристина, но побывав там, он не нашел ничего схожего с описываемыми девушкой событиями.

Выбрав день и время, когда судьи точно не окажется дома, Яковлев, доехав на патрульной машине до коттеджного поселка, впопыхах выскочил из машины не закрыв дверь. Он едва не поскользнулся на мокром снегу спеша догнать единственного в округе прохожего.

– Дык, кто ж не знает то Марковский особняк? Заверни влево и ступай прямо, не ошибешься, – указала направление местная прохожая старушка.

Яковлев, поблагодарив прохожую за помощь, отправился по адресу, надеясь на встречу с дочерью судьи. Дом выглядел действительно приметным на фоне остальных покосившихся строений. Ворота забора и гаража были открыты настежь. Свежий снег запорошил утренние следы. Яковлев свободно вошел во двор, а его следы также заметались крупным мокрым мартовским снежком. После настойчивого и безуспешного звонка в дверь, он втянул носом холодный воздух, повернулся спиной к двери и оперся на нее. Он стоял и уставши смотрел, как из труб соседних домов валит дымок. Пнув напоследок пяткой по двери, он, не обернувшись надевал перчатки спускаясь по лестнице вниз, как вдруг услышал за спиной женский голос:

– Что хотели?

Яковлев выронил из-под мышки папку.

– Доброе утро, здесь проживает Марков Олег Валерьевич? Я следователь Яковлев, – сказал он щурясь от летевшего в глаза крупного снега.

– Проходите, – сказала Жанна.

Яковлев быстро подобрал папку, и обтопав на пороге ноги от налипшего на подошвы снега вошел в дом. Обсматривая богатое убранство дома, он не забывал посматривать и на его хозяйку.

– Олега Валерьевича дома нет. В данный момент у него слушание, – быстрым темпом, сухо, через губу сказала Жанна.

Яковлев таращился на хозяйку дома. Да, это была хозяйка, а не прислуга: высокая, по сравнению со своим мужем, стройная с вытянутым узким лицом и отчетливым треугольным подбородком, черноволосая как смоль женщина лет тридцати. Он смотрел на нее и силился вспомнить, где мог ее видеть.

– Желаете что-нибудь передать? – спросила Жанна, видя, как гость не сводит с нее глаз.

Она привыкла к таким взглядам, муж при удобном и неудобном случае говорил ей, что визитеры приходят в их дом только чтобы поглазеть на красавицу Жанну.

– Да-а, – опомнившись протянул следователь, снимая промокшую куртку. – Я хотел бы побеседовать с Кристиной Олеговной, если есть такая возможность.

– Она здесь больше не проживает, – грубо ответила Жанна, обратив внимание на лейтенантские погоны.

– И где же она сейчас проживает? – переспросил Яковлев.

– Я не обязана отвечать на ваши вопросы, – засуетившись ответила Жанна, увидев, как в зрачках у гостя зажегся хищный блеск.

– И все же, как я могу увидеть Кристину? – настаивал он.

– Сейчас она на лечении в санатории в Карловых Варах. Ваше любопытство удовлетворено? – раздраженно спросила Жанна.

– Не удовлетворено. Ну, да ладно. Всего доброго, – сказал Яковлев еще раз окинув взглядом дом и быстро засобиравшись на выход.

Здесь, вдалеке от центра зима не выглядела столь серой и унылой, какой она была в главной городской черте. Сугробы не казались кучами бесформенного серого тряпья – обносками зимней природы. Они до конца, до полного таяния, хранили полную белейшую пухлость.

Снегопад утих. Яковлев вышел на трассу по направлению к автобусной остановке. Постояв часок другой на пустой остановке и ловя на себя грязь из-под колес пролетавших мимо машин, он начал понимать, что уехать отсюда будет не так-то просто. Ни маршруток, ни автобусов мимо не проходило.

– Пешком бы уже давно в городе был – кряхтел Яковлев, пиная лужи.

Стоило ему отойти от остановки, как сзади к нему подкралась выехавшая из поселка машина. Медленно, так чтобы не обрызгать человека машина шла вровень с Яковлевым. Как только он обратил на машину внимание, тонированное стекло тут же опустилось.

– Давно ждете? – поинтересовался водитель, зная, как редко ходит до города общественный транспорт.

– Давно, – в пол улыбки ответил Яковлев.

– Садитесь, подвезу до города. Вы ведь в город собрались? – убавляя громкость радио, говорил он.

– Можно, – с недоверием согласился Яковлев.

– К нам если кто и приезжает, так то на электричке. Дачники в основном. А Вы? Какими судьбами к нам? Москвич? – включив для продрогшего пассажира печку и широко улыбнувшись спросил водитель.

– Эм-м, нет. Я с Сибири. Приехал к дядьке, да его дома не оказалось, – ответил Яковлев, пристегнувшись ремнем.

От долгих и непродуктивных раздумий, у него начала развиваться паранойя. Видя во всем заговор и подвох, он сел в из неоткуда появившийся автомобиль и представился разговорчивому водителю не своим именем.

– И кто у нас дядька? Я коренной, всех здесь знаю, – любопытствовал водитель.

– Марковы мы, – поняв, что водитель так просто не отстанет со своими вопросами, Яковлев отвечал, сочиняя на ходу.

– О-о-о, – протянул водитель. – Так ты племянник Олежки? Так он ж однокашник мой. А ты, небось по стопам пошел? – с облегчением сказал водитель и сразу перешел на ты.

– Да, – коротко ответил Яковлев. – Закурю?

– Кури конечно.

Яковлев достал из папки зажигалку, что была подарена ему Кристиной, долго смотрел на нее, прикурил, а потом и совсем загрустил. Водитель приоткрыл окно. Шум от ветра и слякотной дороги просачивался в салон.

– Ну дела! – добродушно удивлялся водитель. – Где остановился? Гляжу, Жанке ты не слишком по душе пришелся. Вот Иринка была, то Ангел во плоти. А эта… ай, – сказал водитель отмахнувшись.

Яковлев молча выкуривал свою сигарету. Водитель замолчал, выразительно посмотрел на попутчика, будто ожидая какой-то особой реакции, подтверждения своим словам. Яковлев, заметив на себе пристальный взгляд водителя кивнул головой.

– Значит ты тоже в органах?

Яковлев снова кивнул в ответ.

– Хорошо это, – сказал водитель, закрывая окно. – Валерий Алексаныч, дед твой, грамотным сыщиком был. Уж сколько нет его, а многие по сей день добрым словом поминают.

– Мне бы с сестрой повидаться, – жаловался Яковлев. – Звонил, не отвечает.

– Кристинка что ль?

– Она.

– Хороша девка. Машина в гараже стоит. Сейчас мимо проезжал, ворота нараспахень, дома должна быть.

Яковлев задумался. Но не подал вида. Его подмывало расспросить о жене судьи, подмывало рассказать о подробностях разговора с ней, но он остановил себя: зачем? И этот будет переживать за Кристину. Он ехал и все думал, где мог видеть Жанну.

Машина завернула на заправку.

– Кажется мы застрянем здесь, – говорил водитель, выкручивая руль. – Резервуары заполняют.

Припарковавшись на стоянке, водитель сделал радио погромче, а сам вышел узнать у заправщика, как долго им придется ждать чтобы заправиться. Яковлев, пригревшись, заснул. За окном слышался неразборчивый бубнеж. Яковлев очнулся. Он не понимал сколько времени проспал, а в мокрое от капель стекло стучал знакомый патрульный. Яковлев, выключив радио и отстегнув ремень безопасности вращал головой, чтобы размять мышцы шеи.

– Не кури, дурак что ли, – сказал ппсник, вышедшему из авто Яковлеву с сигаретой в зубах.

– Время сколько? – спрашивал он патрульного.

– Шестой час.

Яковлев оббегал глазами заправку, но водителя нигде не было. Машины свободно заправлялись.

– Подкинешь? – спросил следователь.

– Садись.

Яковлев забрал из машины папку и пересел к патрульным.

На следующий день до Яковлева дошел слух, что машина, в которой его застали патрульные – машина прокурорского следователя, который был найден мертвым тем же днем в туалете заправки.

Глава 4

Милиция стала полицией, отделение превратилось в отдел, а Яковлеву дали капитана за выслугу. Уже не только в Подмосковье пропадали граждане ближнего зарубежья, но и в самой Москве участились случаи пропажи.

– А, капитан, заходи, – грозно сказал начальник отдела увидев Яковлева в гражданской одежде. – Почему опять в гражданке? Приказ был, всем получить новую форму.

Начальник помолчал, собираясь с мыслями и припоминая, зачем же вызывал Яковлева.

– Впрочем, сегодня она тебе не понадобится.

Яковлев выдохнул.

Порядком разочаровавшись в службе, он принципиально не надевал новую форму полиции, искренне считая, что реформа не принесет никаких перемен.

– Парень ты надежный, проверенный. Не в службу, а в дружбу, покатайся сегодня с операми нашими, узнай, какие настроения гуляют в отделении… ах ты дьявол…в отделе. Кто чем дышит…, – подойдя вплотную к капитану говорил начальник. – Мне нужен свой человек, понимаешь? Их нач новый, без году неделя, а уже порядки свои наводит.

– Недопонял, – возмущенно сказал Яковлев.

– Но, чего набычился, – зыкнул начальник.

От напряжения у Яковлева на переносице выступила глубокая вертикальная морщина. Прежде чем дать начальнику ответ, он стоял и вспоминал как тот два года тому назад отдал следователю приказ, чтобы все принятые им заявления от родственников о пропаже передавались лично начальнику. Тема о пропаже лиц азиатской национальности в отделе была под запретом. Отдел задыхался, пачками получая ориентировки и заявления о пропаже людей, в основном это были молодые мужчины от двадцати до сорока лет. Яковлев был возмущен бездействием и равнодушием коллег. Всякий раз заикаясь об этом на планерке, начальник пресекал домыслы следователя, говоря, что этим делом занимаются наверху. Куратором специально созданной группы о серии пропаж граждан ближнего зарубежья был следователь прокуратуры, тот самый следователь, который подобрал Яковлева на дороге.