Читать онлайн Письма моей маме. Как пережить утрату близкого? бесплатно
Предисловие
Знаете, многие недооценивают масштаб горя.
Когда я узнала о новости, что один из любимых моих актеров покончил жизнь самоубийством после смерти своего отца, я заплакала. Плакала от грусти и от ощущения ужаса, что такие заголовки в СМИ вполне могли быть обо мне.
Когда ушла моя мама, я начала жить с ощущением пустоты в груди.
Каждую ночь после ее смерти я засыпала со слезами. А потом слезы закончились. Началось кое-что хуже: меня как в болото затягивали очень навязчивые и очень темные мысли.
Я начала употреблять алкоголь перед сном. Купила двухлитровую водку в местном магазинчике, смешивала с соком и закидывала пару стаканчиков, чтобы ко мне не приходили мысли пойти вслед за мамой. Я не знала, что это тоже стадия алкоголизма, потому что держала все под контролем – и свои мысли, и количество алкоголя, и свое горе.
А потом я ударилась в работу. Я вообще девушка очень мечтательная. С самого детства мечтала иметь настолько классную зарплату, чтобы в заведениях я не смотрела в меню на цены и заказывала все, что захочу. Я быстро добилась повышения, моя мечта стала явью, а в ответ – пустота.
А потом я подумала, что, наверное, слишком мелочная была мечта. Решила поставить перед собой цель стать директором своего отдела. Стала. Снова пустота.
Я подумала: может, мне стало тесно в офисной работе? Я начала мечтать о свободном графике и большой выручке с проектов. Покинув должность директора, я быстро воплотила и эту мечту.
И снова пустота.
Думала: может, дело не в карьере, а в отношениях? Я очень хотела найти мужчину мечты и построить с ним самые классные отношения. Нашла. В ответ – пустота.
Вкус к деньгам, к мужчинам, к мечтам потерялся. Вкус к жизни стал очень горький.
В то время я часто посещала высотные здания, чтобы смотреть с крыши и ощущать вкус жизни "перед прыжком".
Я как будто билась кулаками в кровь в желание жить, лишь бы оно пробилось, пробудилось, вернулось ко мне.
Об этих мыслях я почти никому не рассказывала. Тихо писала письма маме и уговаривала ее вернуться и помочь.
Я, честно, не ожидала, что меня настолько выбьет уход мамы. Я думала, что буду сильнее.
В год потери мамы я общалась со многими людьми, которые потеряли своих родителей или никогда их не имели. Мне хотелось разгадать эту загадку: КАК люди живут дальше? ЧТО они делают, чтобы заткнуть дыру? ПОЧЕМУ они проживают как будто все легче, чем я?
Я заметила такую картину, что и те, у кого были теплые родители, и те, кто ненавидел свою семью, и те, кто пережил насилие от рук собственной семьи – сексуальное, физическое, эмоциональное, и те, кто родился без родителей или чьи родители их бросили, все испытывают чувство пустоты.
Я наблюдала много за другими людьми. Я поняла, что с пустотой сталкиваются не только те, кто потерял родителя. Я заметила, что мои ощущения могут понять те, кто терял любовь, лучшего друга, карьеру, ценный проект, любимого питомца, место жительства, статус, самого себя – они все сталкиваются с чувством потери и пустоты.
Сейчас понимаю, что мы все люди, и мы не умеем справляться с потерей – особенно дорогих людей. Затыкаем эту дыру чем угодно, лишь бы ее не ощущать. А вместе с этим случайно теряем вкус к самой жизни.
За все эти годы я искала ответ на вопрос, как проживать горе. Я нашла его в самих людях. Когда с тобой кто-то проживает похожий опыт, позволяет высказать всю темноту, в которой ты живешь, разделяет это ощущение вместе с тобой и не пытается отвезти твой взгляд от возникшей дыры – вот, что действительно облегчает.
Но мы все гордые, сильные, самостоятельные. Особенно эта мнимая самостоятельность заостряется тогда, когда мы сильно нуждаемся в помощи.
Поэтому я написала книгу "Письма моей маме", чтобы вы смогли мысленно разделить свою огромную боль со мной, допрожить моменты потери, о которых забыл ваш мозг, но не забыло ваше подсознание, чтобы вы не чувствовали себя одинокими в самых темных временах. Вы не одни.
Письмо 1: письмо моему читателю
Прошла четвертая годовщина со смерти моей мамы.
Четыре года я бежала от простого факта:
Мою маму никем не заменить.
Это случилось третьего сентября на групповой терапии. Все началось с невинной фразы. Одна из участниц сказала: “У меня хорошие отношения с мамой, меня они устраивают, но мне интереснее со сверстницами”.
В этот момент я начала плакать. Никто не понял меня. Да и я сама себя не поняла. Нос красный-красный, смотрю на свое отражение в Скайпе и вижу, что не могу скрыть слезы.
Психолог спросила:
– Нурай, почему ты плачешь?
Я не знала, хочу ли я поделиться и “испортить” всем настроение фактом о смерти моей мамы. Опыт подсказывал, что никто не любит обсуждать смерть, горе, кончину человека. Это же тяжело и неловко.
Но моя внутренняя маленькая Нурай была громче:
– Знаешь, – обратилась я к своей одногруппнице по групповой терапии, – я бы тоже предпочла иметь такие отношения с мамой, когда у вас все хорошо между собой, но тебе интереснее со сверстницами. Я со своей мамулей была слишком близка. Мне неинтересно ни с кем – ни с подругами, ни с мужчинами. Она умерла 4 года назад. Я хочУ сказать, что все круто, время лечит, да и маман не ангел, много травм нанесла. Но внутри маленькая я всегда истошно вопит: мне никто кроме мамы не нужен, никто с ней ней сравнится, верни мне ее, она мне нужна, такая, какая была. Ничего не меняйте, просто верните. Мне тяжело без нее, неинтересно. Мне никто ее не заменит.
От последней фразы мой голос сорвался от слез. Сделав глубокий вдох, я вдруг поняла, что впервые сказала это вслух.
– Я только сейчас, пожалуй, осознаю, что все 4 года я пыталась заменить ее деньгами, погоней за целями, должностью, мужчинами, интрижками, драмой с друзьями. Но у меня не получилось. Ничего не помогает. Мне что, получается, жить с тем, что ее не заменить?
Я задала вопрос в пустоту, зная, что не получу ответа. По глазам одногруппников вижу, что эта боль им не совсем понятна.
Через некоторое время раздались радостные похлопывания моего психолога – Яны:
– Нурай, я не ожидала, что ты будешь настолько смелой, чтобы рассказать о маме на первой встрече. Так держать! Я знаю, какая это важная и тяжелая для тебя тема.
Знаешь, дорогой читатель, после слов моего психолога я расплакалась еще больше. Мне не нужны были советы, как это прожить, не нужно было средство для заглушения этой боли. Меня просто так тронуло, что мою боль не оставили незамеченной.
Я хочу тебе сказать, что от горя нет лекарства. Есть болеутоляющие, есть методы отвлечения, но нет того, что избавит от твоей боли навсегда.
Одним вечером я сидела с подругой моей мамы – Зейнурой. В книге ты обязательно узнаешь, как я с ней познакомилась. Стоит подчеркнуть, что начала с ней дружить тоже спустя 4 года со смерти мамы.
Мы часто с ней болтаем о маме. Пожалуй, это была большая отдушина – найти того, с кем можно было свободно говорить о ней как о человеке, который прожил жизнь, а не только как об усопшем святом духе.
На одном из вечеров с Зейнурой мы сидели на диване-раскладушке в уютной арендованной квартирке. Она сказала, что моя самая сильная сторона кроется в моей самой большой боли.
– Моя боль – это потеря мамы. Когда я начала говорить о маме в инстаграме, мне стало немного легче. Наверное, еще лет 5 эта тема будет самой актуальной, а потом посмотрим.
Зейнур усмехнулась. Я вздернула бровь и не поняла, что смешного сказала.
– Ты себе палку не суй в виде дедлайнов. А что будет через 5 лет? Забудешь о ней? Нурай, прекрати стесняться говорить о маме. Это боль, которая с тобой навсегда. Это то, о чем можешь раскрыть именно ты лучше всех. И эта тема потери близкого всегда будет актуальной. Жизнь полна потерь. И мир нуждается в твоей силе.
Я тогда не поняла, о какой силе конкретно идет речь, но ощущала, что Зейнур нащупала во мне что-то правильное.
Никогда не ставила до этого “боль” и “силу” в одном предложении.
Приближалась четвертая годовщина. Думая о том, как я провела 4 года своей жизни без мамы, я вдруг поняла, что помню это время туманно.
Я постоянно находилась в страданиях, меня не отпускала боль. Я была обижена на весь мир. Как младший ребенок, я ощущала себя резко отнятой от груди и словно оказалась без пропитания.
Мне было тяжело каждую годовщину, потому что этот день напоминал мне о факте, что мамы больше нет. А я ведь все 4 года бежала от этой правды – в работу, в цели, в отношения. Писала маме письма – так, словно она их читает. Ходила к психологу прорабатывать травмы – говорила о ней бесконечно, и редко в прошлом времени.
Я сильно обижалась на маму за ее уход. Мне казалось, что меня предали, предали мои мечты, наши планы, что она точно выдаст меня замуж и доживет, как минимум, до рождения моих детей.
Знаешь, дорогой читатель, каждый наверняка считает свою маму особенной: либо особенно хорошей, либо наоборот. Моя мама была для меня особенно близкой.
Каждое утро, каждое! – я просыпалась с ее нежными поцелуями, что мне пора в школу. Магнетизированная запахом с кухни, я с утренними танцульками шла вместе с мамой на вкуснейший завтрак. Мы могли пить чай и болтать безостановочно по 4-5 часов.
Моя мама никогда не заставляла меня убираться или готовить еду. Вместо этого она всегда говорила: “А пойдем поболтаешь со мной, пока я буду резать картошку?”. И я невольно сама хотела присоединиться к ее готовке.
Каждый уход в школу, в университет, на работу меня провожали так, словно я ухожу в последний раз. А когда у меня началась бурная социальная жизнь, отношения, крутая работа, и я возвращалась домой все позднее и позднее и реже пересекалась с мамой, я всегда чувствовала, как ей без меня грустно. Это был такой человек, который всегда помнит о твоем существовании, окутывает тебя теплым чувством оттого, что тебя видят и считают особенной, скажет пару волшебных слов (ох, как она умела подбирать слова), и буря в твоем сердце сразу улаживается.
Вот таким человеком она была. Не было дня, когда бы, вспоминая теплые моменты с мамой, я горько не плакала по ее уходу.
Я вдруг поняла, что буду плакать о ней всегда. Это не плохо и не хорошо, это факт.
На четвертую годовщину я впервые захотела другого.
Я хотела отпраздновать ее жизнь.
От горечи ее потери, количества обид, страдальческих ночей я так устала и выдохлась, что у меня появилось место для чего-то значимого – посвящение этих чувств в память о ней.
6 сентября 2023 года мы организовали с подругой мамы (и нашей драгоценной командой) мероприятие “Просранство” – людям, которым необходимо место для выражения своей боли. Когда я высказала на этом мероприятии свою боль, я вдруг поняла, чего хочу.
Я хочу написать книгу о маме.
Моя мама редко говорила о своей боли. Ее сердца не хватило на долгую жизнь.
Я хочу, чтобы люди не умирали просто так – потому что их тело уже не выдерживает такого количества страданий.
Я хочу, чтобы люди говорили о своей боли вслух.
Я хочу говорить о своей маме.
Вот, о чем данная книга. О темных временах с жесткими подробностями проживания моего горя, когда я ни с кем не могла поделиться, через что проходит человек, чье солнце в один день просто погасло.
О боли, которая пронизывала каждое письмо, адресованное моей маме.
О нелинейной жизни, которая в итоге повернулась в сторону отпускания, светлой памяти и празднования жизни моего самого особенного человека.
И о маме – самой доброй, близкой, любимой, плаксивой, светлой, мягкой, прекрасной. О такой неидеальной женщине и идеальной маме именно для меня.
Надеюсь, эта книга станет для тебя местом, где можно выместить свою боль без цензуры и обрести свободу от тех вещей, о которых ты молчишь.
А также разделить со мной свою собственную боль. Особенно если ты кого-то потерял(а).
Приятного чтения!
Письмо 2: смерть моими глазами
3 сентября, 2019 год
Это была страшная калкаманская больница. Она пахла смертью. Когда маму забрали на карете скорой помощи, уже стемнело – и я даже не обратила внимание, какой страшной была больница. А сегодня, пока я шагала в сторону советского темного старого здания при свете дня, я думала о том, что в такой больнице болеть, наверное, страшно.
А, может, такими и должны быть больницы – зачем делать их привлекательными? Пациенты, просто глядя на здание, очень захотят выздороветь и всеми силами ускорят процесс выписки. Хорошо же.
Надеюсь, это сработает на маме…
Я поднялась на третий этаж, в мамину палату. В коридоре пускали посетителей поочередно. Мол, тяжелое состояние, профилактика от инфекций и так далее.
Мне было немного плевать, главное – не заходить в палату вместе с тетями. Сестры мамы. В такой тяжелый момент жизни не могла вынести их плачущих лиц без дикой злобы.
Ладно, я звучу очень злобно. Я не всегда злилась на них. Даже больше – я обожала своих теть.
Взять старшую сестру мамы – тетя Гульмариям. В Караганде, когда она приезжала к маме, моя любимая тетушка всегда спала со мной – и мы всю ночь проводили в откровенных разговорах. Она рассказывала о своем погибшем муже – с теплотой и любовью. О своих талантливых дочерях. О том, какая из мамы вышла прекрасная сестренка. А я жаловалась ей на своих старших – мол, они закрывают мне рот и нос и заставляют дышать ушами. Тетя Гульмариям так смеялась над моими рассказами о старших, что я иногда выдумывала некоторые из них, просто чтобы ее развеселить. А еще эта тетя была лучшей советчицей по личной жизни – я смаковала с ней обсуждения моих маленьких романов в 4-м классе. Обожала, как она литературно подбирала слова, чтобы описать мои любовные чувства. Она работала учителем русского языка и позже сменила профессию на юриста. Долгое время я считала ее самой крутой из всех сестер и мечтала разговаривать так же грамотно, чисто и красиво, как моя любимая тетя.
Сегодня я стою перед кроватью мамы, радуюсь, что тетю Гульмариям не впустили со мной. Потому что мне было так тяжело выдержать ее рыдания. Я хотела ей влепить пощечину и сказать: “Хватит хоронить мою мамулю раньше времени!”.
Признаться, я расстроилась из-за ее реакции – мне было обидно, что она сдалась раньше времени. Но я верила: мама – борец. Она не сдастся без боя. Мы ведь уже восстанавливались после микроинсульта – мама быстро научилась разговаривать, писать и ходить. Здесь будет так же. Я уверена. Может занять немного больше времени – ну и что? Я – опора моей любимой мамы. Я ее не брошу. Уволюсь с работы, буду готовить ей вкусные ужины, проводить уроки русского и казахского, может, наконец-то выучим английский. Она всегда хотела выучить английский.
Ах, да, я еще не рассказывала вам о микроинсульте. Это длинная история. И мне нужен взгляд Карины, чтобы у вас была полная картина событий. Подождите немного, ладно? Я обязательно познакомлю вас с моей семьей и с нашей маленькой историей.
Карина перевернула маму набок, чтобы вытереть ее тело мокрыми полотенцами. Мама лежала на кровати, удивленно хлопая глазами. Как будто она взглядом спрашивала: “Что я тут делаю?”.
Я и сама сквозь пелену смотрела на нее. Честно, я не ожидала, что картина будет настолько печальной. После микроинсульта она тоже с большой тяжестью двигала половиной тела. Но она хотя бы могла пошевелиться, разговаривала, слабо-слабо, но продолжала держаться.
В этот раз я сразу подумала: дело плохо. Нас не пускали к маме первые дни, и в голове я нарисовала такую же картину, как при микроинсульте. А тут, столкнувшись с реальностью, я моментально отвернулась – на глаза навернулись слезы. Я не хотела, чтобы мама видела, как я плачу. Я не хотела, как тетя Гульмариям, хоронить ее раньше времени.
Но она так бледно еще никогда не выглядела. И половина тела как будто отмерла. Я отругала себя за такие мысли, но не могла перестать разглядывать ее. Мое солнышко, любимая мамуля, почему ты так плохо выглядишь?
Перед инсультом мама успела сделать лазерную шлифовку лица. Выглядела шикарно. А сейчас, после инсульта, половина ее лица сглажена, а половина сильно постарела – как будто за один день она выросла с 50 до 80 лет. Я смотрела на нее и видела в ней бабушку, которая умерла в этом году (2019).
Было больно увидеть в ней Балжан ажеку – маму мамы. Ведь она как будто была совсем молодой вчера, и я проморгала 30 лет ее жизни за пару дней.
Снова туман в голове. Помню, что я крепко взяла ее за руку, которая еще двигалась. Помню, как ей дали ручку и бумажку. Она написала корявым почерком “хочу домой”. Помню, как проглотила огромный комок рыданий, увидев эту бумажку.
Сестра оказалась покрепче меня. Шутливо сказала: “Раз хочешь домой – выздоравливай, чтоб тебя побыстрее выписали”.
Половина ее тела снова активно задвигалась. Она пыталась снять с себя катетер, попозла к краю кровати. Ее младшая сестра – тетя Жангуль, – и Карина быстро среагировали и положили ее обратно.
Я не выдержала. Отвернулась всем телом, отвела глаза в пол. У меня не переставали течь слезы. Моя сильная мамочка, солнце моей жизни – она борец! Она борцом осталась! Вот только сейчас я не могу быть ее героем. Эта картина, как мама начала половиной тела рваться домой, окончательно разбила мне сердце. Я почувствовала себя впервые за долгое время маленькой-маленькой доченькой, которая застала мамулю в слезах и замерла.
Когда ребенок впервые видит, что его родители не всесильные и впервые застает момент уязвимости взрослых, такой момент разбивает сердце. К сожалению, это обязательный этап взросления, рано или поздно, мы все понимаем, что наши родители не идеальны – и я понимала.
Вспомнилось, как я впервые увидела мамулю в слезах. Помню, что плакала она из-за очередной ссоры с сестрами. Моя сильная, строгая мамочка вдруг стала в моих глазах такой маленькой. Я, 12-летний ребенок, в ту ночь не могла сдвинуться с места, стояла в дверях кухни и чувствовала себя беспомощной – мой самый любимый и важный человек в жизни плачет. Я думала мама не пробиваемая, а она тут сидит с красным опухшим лицом и льет слезы. Она так сильно плакала, что, даже увидев меня, не могла остановиться. Она навзрыд рыдала, и я просто стояла, плакала и смотрела на нее, чувствуя себя дурой за мысль, что мама непоколебимая и сильная. С тех пор я решительно поставила перед собой задачу стать героем мамы и успешно справлялась со своей ролью до сегодняшнего дня.
3 сентября в ее палате я снова стала 12-летней Айнуркой, которая почувствовала себя настолько маленькой и беспомощной, что не могла подойти к ней снова.
На следующий день я заболела. Словно тело не выдержало этого пиздеца и само сопротивлялось, чтобы не возвращаться в больницу. Картина беспомощной мамы и потеря надежды оказались сильнее меня.
Я лежала и плакала на кровати. Снова туман.
Так незаметно пролетели 3 дня. Я проболела все дни, но из-за напряжения дома не могла спокойно лежать на кровати. Убиралась, готовила, принимала гостей, которые приехали навестить маму. Все на автомате. Не чувствовала ни усталости, ни утомления. По ночам ревела как не в себя.
Гостей было больше, чем в год ее инфаркта. Дурной знак. Они думают, что мама не выживет. Я злилась на каждого приезжавшего с дальних городов родственника – как будто с их приездом приближался день смерти мамочки.
Папа не разрешил посетить маму, пока полностью не выздоровлю. На второй день лежания дома я уже начала уговаривать отпустить меня в больницу. Нельзя.
6 сентября 2019
6 сентября мне стало лучше, и папа наконец-то разрешил навестить мамочку! С утра уже пошли навещать папа, сестра и сестренка мамы (Жангуль) – я проводила их и начала собираться сама. В часы посещения пускали до трех людей в палату, так как мама считалась еще в тяжелом состоянии. Поэтому мы делились на небольшие группы и посещали ее посменно.
Я убралась в спальнях, застелила кровати, ждала, когда папа позвонит и скажет выходить из дома. Он обещал забрать меня в обед.
Но вот 12 дня стукуло, час дня, два… Я уже успела снять выходную одежду и переодеться в домашнюю. Странно: мой отец Кайрат всегда был до абсурда актуален и сдерживал все обещания. Таков мой папа – немногословный, упертый, но никогда не бросает слова на ветер. Может быть, в больнице задержали? В сердце поселилась неясная тревога.
Дома еще была тетя Гульмариям, которая с кем-то обсуждала по телефону сложившуюся ситуацию, и мои племянники. Помню некоторые фразы по типу: “Ты не понимаешь, она плохо выглядит”, “Ну я надеюсь, что она восстановится”, “Ты думаешь, Кайрат будет за ней ухаживать? Она же останется инвалидом!”. Ее слова заставили меня тревожиться еще больше.
Мне было неспокойно. Не могла усидеть на месте. Я взяла племянника в руки и спустилась в подвал – там у нас была большая гостиная комната с игрушками. К нам присоединились дети моего брата.
Они игрались сами по себе – тихо-тихо, без ссор и криков. Как будто тоже понимали – всем неспокойно, лучше лишний раз не нервировать взрослых. Я была им благодарна. Я сидела на полу и молилась богу. Пожелала, чтобы маме стало легче. Перебирала каждый кусочек с того момента с ее палаты.
Я видела по ее глазам, как ей было невыносимо больно находиться в беспомощном состоянии. Моя мама была эмоциональной, часто плакала, часто просила у меня советов, как решить ссоры с сестрами или проблему с отцом. Однако она никогда не была беспомощной. После каждой слезливой ночи она просыпалась на утро полная сил. После инфаркта она вернулась домой и была в боевом настроении – хотела поскорее восстановиться. Не любила, когда ей вызывались помогать дойти до туалета или заставляли долго лежать в кровати. После микроинсульта она хромала, разговаривала на уровне младшеклассника, много чего забыла – но была бодрой и жизнерадостной. Она повторяла, что справится со всем. Что ей рано уходить. Что она не выдала меня замуж. Я пишу это и плачу так же сильно, как в 2019.
Мама была кем угодно, но не слабым человеком. Она смогла в каждом своем ребенке поселить столько любви, сколько хватило бы на век. Она окутала каждую свою сестру и каждого брата силой заботы. Она страшно любила папу и восхищалась им – вы бы видели, какая высокая самооценка у моего отца. Мама была эмоциональной, искренней, часто полагалась на меня, ссорилась с близкими тоже часто, но никогда, ни на каких отношениях, ни на одном близком человеке она не сдавалась.
Но 3 сентября в палате я увидела в ее глазах слабость и беспомощность. Мне хотелось закричать, чтобы она осталась с нами, чтобы боролась, но я боялась разбить ей сердце этим криком. Спустя 4 года после ее смерти я жалею, что не попросила ее остаться. Может быть, возможно, кто знает, был малюсенький шанс возродить в ней желание бороться, и она осталась бы жива. Хотя бы на чуточку больше.
Вернемся к 6 сентябрю.
Дети все так же тихо игрались. Слышала их перепалки между собой, как они шепотом пытались решить конфликт. Я смотрела на них и думала: надо же, как маленькие люди все чувствуют. Им не пришлось долго объяснять, что дома настали тяжелые времена. Я не говорила им вести себя тише, ничего не рассказывала об их ажеке – моей маме. Но они все понимали сами.
И тут нашу идиллию порезал резкий крик.
Это был вопль.
Я сначала подумала, что это крик животного. После вопиющего “АААААА!!!” начались всхлипы и рыдания. Потом снова истошный крик.
С верхнего этажа раздался режущий голос. Я поняла, что это тетя Гульмариям. Она кричала: “МОЯ АЙКАААААААА!!!!!!!”.
По ее крикам, в первую же минуту, я все поняла.
Все поняла.
Сердце как будто перестало стучать. Младший племянник от испуга заорал вместе с тетей. С моих глаз потекли слезы, и я их даже не заметила. Они были такие горячие, что обжигали мое лицо. Я бесконечно вытирала их, не хотела, чтобы дети видели меня плачущей. Но не могла остановить. Есть выражение “слезы ручьем” – только в этот день я поняла на себе полное значение. Они текли, текли, текли. Тетя Гульмариям рыдала наверху, и ее рыдания были слышны везде. Дети моего брата испуганно спрашивали у меня, что случилось, почему тетя плачет. Младший племянник продолжал истерить.
Я каким-то неживым твердым голосом отвечала им:
– Все нормально, тетя Гульмариям просто ударилась, сейчас она успокоится.
Дети моего брата жалостливо смотрели на меня, сминались с ноги на ногу, им было явно дискомфортно. У них тоже внезапно настал момент, когда взрослые люди все в один день перестали быть крутыми, всесильными и предстали перед ними в самом уязвимом состоянии. Скорее всего, старшая дочка брата – Ансара, – понимала это лучше остальных. Младшие были слишком растеряны.
Они переглянулись друг на друга, их старшая подошла ко мне и тихо спросила:
– С Айжан ажекой все хорошо?
Айжан. Так звали мою маму. Я только поняла, что все это время не говорила вам ее имя. Сестры называли ее “Айка”, папа – “жаным” или тоже “Айка”, я называла ее “маматай”. Я привыкла всю жизнь называть ее просто мамой, но мне нравилось казахское обращение к родителям – анашым-акетай. Особенно акетай – в этом слове так ласково звучала приставка “-тай”, как будто обращение к любимому ребенку. От этой приставки у меня в голове возникала мысль, что наши родители не могут быть взрослыми опекунами вечно. Настанет день – и они будут нуждаться в нас точно так же, как мы в них.
Правда, для маматай этот день настал немного раньше, чем я думала.
Ансара тревожно спросила у меня во второй раз,
– С Айжан ажекой все хорошо?
Я посмотрела ей в глаза, помотала головой и сказала:
– Прости, жаным. Скорее всего, нет.
Письмо 3: первое письмо маме
Первое письмо маме
7 сентября 2019 г.
Утро
Мам, сегодня тебя первый день нет с нами. Осознание первого дня дается тяжелее, чем вчерашняя новость.
Вчера тебя не стало.
Это предложение как будто не про тебя, мам. Как будто про какого-то другого человека, незнакомого мне. А не про тебя, мой маленький комочек тепла и уюта, моя любовь, моя лучшая подруга.
Я не была в шоке, узнав о твоей смерти. Потому что я попросила у Бога, чтобы тебе стало легче. А раз тебе легче именно так, далеко от нас, то будь по-божьему.