Читать онлайн Звонок на экзамен бесплатно

В настоящее время

Обычный завершающий штрих рабочего дня – спускаюсь в учебный отдел, чтобы поставить на полку журнал группы, в которой только что закончилась пара. Ставлю журнал и вдруг слышу голос начальницы учебного отдела:

– Вероника Антоновна, вам надо зайти к Алине Леонидовне.

Зайти к завучу мне, простому преподавателю – один этот факт уже не придает уверенности.

– А когда к ней можно? – осторожно спрашиваю я.

– Да прямо сейчас зайдите.

Поворачиваюсь на каблуках, чтобы выйти, и перехватываю взгляд секретарши Лидочки, полный сочувствия и страха. И от этого теряю последние остатки своего сегодняшнего оптимизма. Примерно понимаю, что это может быть: опять кто-то настучал, ведь сессия на подходе, студенты мечутся как ненормальные, особенно любители прогуливать и ничего не делать. И как же часто они пытаются свалить на преподавателя вину за свои двойки или недочеты!

Стучусь в кабинет Лобановой.

– Алина Леонидовна, можно?

– Можно. Проходите. Садитесь, – как всегда, она говорит отрывисто. Но на этот раз голос и взгляд ее не обещают ничего хорошего, и вообще весь ее вид мрачный и предельно серьезный.

– Разговор у нас будет неприятный, – продолжает она, – дело в том, что завтра в наш колледж приедет мама одной студентки. Фамилию называть не буду, но она позвонила куратору двадцать первой группы и сообщила, что вы берете со студентов деньги за зачеты и экзамены, и эти деньги они переводят вам на ваш банковский счет…

О это резкое дуновение раскаленного ужаса – как будто в один момент ты оказалась прямо у дышащей огнем мартеновской печи, и одновременно тебя ударило током, а потом весь этот жар прошел по всему телу и спустился куда-то вниз. Наверно, именно от этого ощущения родилась крылатая фраза «душа ушла в пятки». Потому что такие ощущения очень трудно описать словами, проще вспомнить подходящую поговорку. Именно по этой причине я никогда не катаюсь на канатных дорогах или на машине с высокой скоростью – адреналина мне регулярно хватает на своем рабочем месте.

– Господи, как мне это все надоело! – вырывается у меня. – Как я хочу уволиться! Началась! Сессия!

Замечаю, как в лице Лобановой промелькнуло выражение растерянности и страха, – ведь она прекрасно понимает, к чему приведет увольнение посреди учебного года преподавателя дисциплин по специальности.

Сбавляет тон.

– Я правильно поняла, что вы это отрицаете?

– Конечно, отрицаю, – твердо говорю я, – и даже могу принести вам выписку из банка, могу даже за несколько лет принести все выписки, – там нет ни одного перевода от студентов! Вы вообще за кого меня принимаете, чтобы ко мне на счет текли такие переводы?

Алина Леонидовна заметно смущается, но все же неуверенно продолжает говорить:

– Тогда почему о вас такое говорят? И почему такое не говорят о других преподавателях?

– Да почему именно «говорят»? Всего один раз сказали, и уже прямо говорят? Правда, был подобный случай несколько лет назад. Две студентки весь семестр не ходили на пары, от слова совсем не ходили. А когда подошла сессия, написали рапорт, якобы я от них требую денег. Только вот рапорт их никто больше не подписал, все остальные студенты встали на мою защиту. А я сообщила в учебный отдел число прогулов этих двух девочек. Вскоре их отчислили за невыполнение учебного плана, то есть они прогуливали не только мои пары, и двойки у них были по многим предметам, не только по моим. Теперь вы понимаете, кто примерно может такое говорить?

– Понимаю, – соглашается Лобанова, – но и обойти вниманием такой сигнал я тоже не могу, вы уж меня поймите. – Она вздыхает, – а вот как сказать об этом Инессе Ивановне, даже не представляю. Я так боюсь ее гнева!

Если уж Лобанова боится, то что обо мне говорить?

– Ну так и не говорите, разве это обязательно?

– Она все равно узнает.

– Я вам пришлю фотографию бумаги, где есть росписи студентов этой группы. После случая с тем рапортом я у всех студентов беру расписки о том, что никаких денег и подарков за экзамены и зачеты они мне не давали.

Лобанова нахмурилась:

– И зачем вы берете эти расписки? Да еще у студентов, у несовершеннолетних?

– Они далеко не все несовершеннолетние. И лучшего способа защитить себя я пока что не придумала. Студенты много чего говорят, не всегда их надо слушать. А когда они под такими словами расписываются, желание оговорить преподавателя у них пропадает.

Лобанова молчит, испытующе глядя мне в глаза.

– Завтра приедет мама студентки, – говорит наконец она, – я вам позвоню, вы сюда придете, и мы окончательно проясним ситуацию.

– Без проблем, – соглашаюсь я и выхожу из кабинета.

На полусогнутых бегу к себе в кабинет, закрываюсь на ключ изнутри. Первый шок прошел, теперь руки трясутся, сердце колотится как ненормальное.

Трясущимися руками я набираю сообщение старшине двадцать первой группы. Ответ приходит быстро: «Вероника Антоновна, это Исаенко, это она позвонила сегодня своей маме».

Исаенко? Эта ботаничка, примерная ученица, которая ходит на все пары, все заучивает, сдает и отвечает на все вопросы?

Прошу в ответном сообщении скинуть мне номер Исаенко.

И тут слышу попытку открыть дверь и громкий требовательный стук. Телефон чуть не падает у меня из рук.

Осторожно, на цыпочках, подхожу к двери и слышу удаляющиеся шаги. Шаги стремительные, похоже на Говенко, нашего заведующего отделением. Через какое-то время опять слышу эти неугомонные шаги – и опять стук в дверь. Ну точно Говенко!

Короче, надо валить отсюда!

Фотографирую такие ценные сейчас расписки студентов: «никаких денег, никаких подарков мы Веронике Антоновне не давали, а все экзамены сдавали с помощью лекций и учебников». Сам оригинал трясущимися руками складываю и запихиваю в сумку. Сейчас декабрь, надо надеть пуховик, обуться в сапоги и многое другое, на улице холод. Но я собираюсь в ускоренном темпе, тихо подбираюсь к двери и прислушиваюсь. Вроде никого. Господи, только бы никого по пути не встретить, только никого не встретить!

Решительно открываю дверь, выхожу, в коридоре никого нет. Закрываю дверь и бегом к лестнице. Бегу вниз по лестнице со всех ног, по тем самым ступеням, которые за десять лет работы в этом колледже, знаю чуть ли не наизусть, бегу и не знаю, вернусь я еще сюда когда-нибудь или нет.

По улице я тоже чуть ли не бегу и останавливаюсь только уйдя на километр от колледжа. Перевожу дыхание, достаю телефон и отправляю Лобановой фотографию расписок. Она прочитывает и пишет в ответ: «Инесса Ивановна уже знает. Она вас ждет завтра к 9 часам».

Но я еще не знаю, приду ли когда-нибудь вообще в этот колледж!

Господи, что мне делать? Будь все так просто, я давно бы уже уволилась. Но куда мне идти, если опыт работы только в образовании, а посреди учебного года вряд ли куда-то устроишься? Куда мне идти, если Денис еще не получил диплом? И самое главное, как я могу уйти на такой ноте, ведь тогда точно все сочтут, что я виновата?

Звоню Ларисе.

– Лариса, нам надо встретиться, прямо сейчас. У нас проблемы.

– Вероника Антоновна, что случилось?

– Да это ужас, нас кто-то сдал, старшина говорит, что Исаенко позвонила маме и все ей рассказала. Меня уже вызывали к Лобановой. Короче, где мы встретимся?

– Ну я сейчас в Саванна-сити, приезжайте.

Вызываю такси и через десять минут оказываюсь в просторном вестибюле Саванна-сити.

– Лариса, где здесь пиво продается?

Я выпиваю бутылку пива. Лариса не пьет, молодец девчонка, держится, хотя очевидно, что и она напугана и расстроена.

Идем с ней на улицу покурить. Я курю только когда выпью, а Лариса курит постоянно. Я смотрю на нее с невольным сочувствием: худенькая девочка, которая так меня любит, стала жертвой чьих-то интриг…

– Пока вы ехали, я позвонила девочкам из двадцать первой группы. Они говорят, что сегодня к ним на пару пришел Говенко и велел всем расписаться на листе бумаги.

– На каком листе бумаги, что там было написано?

– А ничего, просто чистый лист бумаги. Скорее всего, он потом на этом листе напишет, что якобы мы, такие-то, давали деньги за зачет.

– Вот он урод, конечно.

– Потом он схватил в коридоре старшину, сказал, что отчислит ее, характеристику плохую напишет, короче, запугал до полусмерти, и она все ему рассказала.

– Что именно?

– Ну всю схему – что она называла мне фамилии и передавала деньги, а я их передавала вам.

– Офигеть!

Звоню Кате, описываю ситуацию, прошу совета. Катя в прошлом году выпустилась и передала свои полномочия Ларисе, поэтому она в курсе всего.

– Катя, вы же сейчас в банке работаете, как думаете, могут они как-то меня вычислить? Возможно ли найти прямые доказательства?

Катя слегка понижает голос:

– Вероника Антоновна, деньги приходили на карту Михаила?

– Да.

– Тогда никаких доказательств нет. Не переживайте, моя дорогая, банк ничего им предоставлять не будет по этому поводу.

Сколько мы с Ларисой уничтожили сигарет за это время, не пересчитать.

– Получается, если старшина им все слила, вас тоже могут вызвать, – стараюсь я объяснить Ларисе, хотя она и сама прекрасно все понимает. Бедная девчонка, тут доучиться-то осталось до конца этого учебного года. А тут такое. И, хоть я и не одна в этом виновата, мне жутко неудобно перед ней.

Большинство наших студентов готовы платить за свою лень и нежелание учиться. Они не хотят потратить свое время на то, чтобы написать реферат по всем правилам, а не просто скопировать из интернета, не хотят сесть и решить задачи по своему варианту, не хотят участвовать в опросах и тестировании. Многие не хотят даже элементарно посещать пары. И такие всегда ищут пути как договориться с преподавателем, иными словами – хотят, чтобы вместо них все написали и решили за вознаграждение. Но от таких студентов проблем не бывает, тут все по-честному.

По-честному с нашей точки зрения. Но не с точки зрения закона. По закону преподаватель не может быть репетитором у своих же студентов, не может писать за них работы и решать задачи. Преподаватель должен заставить студентов учиться самостоятельно. Не получается заставить – значит, надо поднимать вопрос об отчислении.

Есть и другая категория студентов – те, которые иногда ходят на пары, однако, так же точно не решают задачи, не пишут рефераты, просто просиживают на этих парах свои штаны. И при этом они всерьез считают, что им поставят хорошую оценку только за то, что они пришли на несколько пар в конце семестра. Вот такие и подставляют преподавателей, им же обидно, что они сподобились несколько раз прийти на пары и что-то изобразить.

– Лариса, если они вас вызовут, то будут говорить, типа, сдайте нам всю схему, дайте все показания, и вас мы не тронем. Но вы не верьте ни в коем случае. Не верьте ни одному слову. Когда они все узнают, они все это используют против вас, и вас обязательно отчислят.

– Да я уж понимаю, – Лариса криво усмехается, – если я все расскажу, значит, виновата.

– Естественно, даже не вздумайте признаваться.

Вызываю от Саванна-сити такси и еду к Мише на автостоянку.

Тем временем на улице уже темно, время позднее. Мне начинает названивать Денис: «Ты где, ты почему еще не дома?».

Беру по пути еще две бутылки пива и взлетаю по лестнице к вагончику, где сегодня дежурит Миша.

– Миш, беда! – кричу вместо приветствия.

– Что стряслось?

На улице зима, большая часть работы на улице, поэтому Миша сидит в вагончике в зимней тужурке и даже в шапке.

Рассказываю ему в общих чертах что сегодня произошло.

– Миша, я тебя умоляю, я тебе еще раз говорю – если тебя куда-нибудь вызовут и спросят, скажи, что ты эту карту потерял, потерял и все, и не знаешь, где она и кто ей пользуется!

– Ну ты насочиняешь! – Миша говорит то же, что и всегда на такую тему. – Если им надо будет все узнать, они узнают! Легко! Да даже по звонкам можно вычислить, что мы с тобой знакомы и общаемся.

– Так я и не буду отрицать то, что мы знакомы. Я просто скажу, что я эту карту увидела у тебя дома и украла. А ты про это знать не знаешь.

– Ну здрасти! Значит, я завел карту, она у меня пропала, а я даже никуда об этом не заявил?

– А почему нет? Завел карту на всякий случай, положил в ящичек. Время шло, а карта так и не понадобилась. Однажды полез за какими-то документами, случайно обнаружил, что карты нет. Ну нет и нет, а куда-то заявлять ты не обязан.

– Да что ты кипишуешь, еще неизвестно как все обернется, может, никто ничего выяснять не будет.

Миша стягивает шапку и машинально приглаживает рыжие волнистые волосы. И я в который раз с восхищением констатирую, что у него по сей день ни одного седого волоса. Вот как ему это удается? У меня уже половина седых волос, краситься приходится регулярно, немалые деньги относить в салон красоты, а он лишь изредка пойдет пострижется у знакомой парикмахерши за шоколадку, и все.

– Миша, я в этой ситуации больше за тебя переживаю, чем за себя, понимаешь? Со мной хотя бы все понятно, а ты за что должен отвечать?

Хотя нам обоим понятно, за что, просто не говорим об этом вслух. Миша регулярно получает от меня процент за свою карту, как впрочем, и Лариса, и Катя.

Денис опять звонит, требует ехать домой немедленно.

– Поедешь? – Миша встает проводить меня до калитки.

На улице холодный вечерний зимний ветер свирепствует в синей тьме. Миша поднимает воротник, и, не удержавшись, повторяет то, что уже говорил когда-то:

– Если бы мы не расстались, какая прекрасная могла быть жизнь!

Вваливаюсь домой, гремя бутылками, не выпуская сигарету изо рта, в смятенном состоянии.

– Да позвони ты этой девочке, как ее там, Исаенко! – настаивает Денис.

Звоним Исаенко и слышим ее взволнованный до предела голос:

– Вероника Антоновна, моя мама сидит дома в Михайловке и не собирается никуда ехать! Моя мама никуда не звонила! Меня подставили! Я слышала историю про мальчика с такой фамилией, вот его мама звонила, но он с другого отделения!

Оказывается, вся общага уже знает об этом скандале, на Исаенко наехали другие девочки, она уже устала оправдываться. Студенты готовят бумагу в мою защиту, и завтра утром мне ее отдадут с многочисленными подписями.

Мы с Денисом облегченно переводим дух.

И тут звонит Говенко.

– Слушай, завтра придешь к директрисе, и сразу же, первым же делом пиши заявление на увольнение, поняла! Иначе материалы передадут в первый отдел, а там быстро во всем разберутся!

– Вам вообще зачем это нужно? Зачем вы сфабриковали это дело? Хорош заведующий отделением, своих же преподавателей топит!

– Да ты пойми, ко мне пришла их куратор Суходнищева, просила помощи, от тебя житья нет ее подопечным!

– Всего вам доброго, – говорю я и скидываю.

Он опять звонит, но теперь Денис берет трубку и в ответ на просьбу позвать меня, отвечает спокойно, но твердо:

– Она не хочет с вами разговаривать.

И вдруг меня осеняет.

Я сажусь и пишу ребятам из моей группы сообщения, везде один и тот же текст: «Как вы сдавали экзамен Говенко?»

Ответы тоже приходят почти одинаковые:

«Я заплатил ему две тысячи».

«Мне повезло договориться за полторы тысячи».

«Я ему отдал три тысячи»…

Лишь одно сообщение выходит из аналогичного ряда. Один из моих мальчишек написал буквально следующее: «Вероника Антоновна, я просто знаком с девочкой из другой группы, и она мне рассказала, как Говенко потребовал за экзамен залезть под его стол. С его стороны это унижение студентки, поэтому сами понимаете». Ничего не понимаю, но не переспрашиваю.

Сохраняю эти сообщения в избранном и ложусь спать.

Миша – это мой бывший муж, с которым мы прожили двенадцать лет, а потом остались друзьями. Мы регулярно общаемся, помогаем друг другу, несмотря на наличие у обоих новых спутников жизни. Он старше меня всего на год, но не умеет и не хочет пользоваться интернетом и гаджетами, постоянно твердит, что раньше жизнь была лучше, наш район был прекрасен, люди вокруг другие – одним словом, не хочет идти в ногу со временем.

Но мы прекрасно относимся друг к другу, и я помогаю ему во всем – выбрать новую стиральную машину, например, и частично оплатить ее, найти в интернете информацию об отключении горячей воды, воспользоваться сервисами на госуслугах.

Денис – мой нынешний сожитель, он моложе меня на двадцать лет, и ему я тоже неплохо помогаю в финансовом плане. Если выразиться проще, бывшего я содержу частично, а нынешнего полностью.

Еще я помогаю своей тете-пенсионерке. Про девочек-посредников я уже говорила. Я так хочу, чтобы всем моим близким было хорошо!

И разве после всего этого можно меня назвать непорядочным человеком, чуть ли не воровкой и едва ли не взяточницей?

В далеком прошлом

Детство свое я помню отрывками, зато яркими и для меня особенными.

Самый первый и самый главный такой отрывок – мама смотрит в окно, и берет меня на руки, чтобы я могла увидеть улицу. Справа, за железнодорожной станцией, виднеется синее искрящееся море. Если посмотреть прямо, то можно увидеть дорогу проспекта Победы, по которой непрерывно передвигаются нарядные сверкающие машины. А вдалеке, где-то высоко, гордо возвышается решетчатая башня, это телевышка нашего города.

– Посмотри, папа идет, – говорит мне счастливая мама.

Окно наше на третьем этаже, я смотрю вниз и вижу, что по тропинке, ведущей к дому, идет красивый стройный молодой человек с густыми темными волосами. Он тоже нас видит, у него невероятно добрые глаза и приятная улыбка. И я понимаю, что все счастье мира, все самое прекрасное, что может быть в этой жизни, заключается для меня именно в этом человеке. Придя домой, он берет маму на руки и кружит по комнате, а меня катает на руках лучше, чем на любой карусели.

Эта любовь, заложенная с самого рождения, осталась со мной на всю жизнь. Папа же тоже был проблемным, как и все мужчины, все было – и передряги, и вытрезвители, и военные переподготовки, и длительные командировки, и проблемы с законом, и даже недолгое тюремное заключение. Но мы с мамой всегда оставались на его стороне, всегда старались помочь ему – и по мере своих сил, и даже добиваясь невозможного, – выйти достойно из любых неприятностей.

В те годы мы обитали то на Болдинской у папиных родных, то на Карманова – у маминых, то на Рыночной – в служебной квартире, которую маме выделили от предприятия.

На Болдинской хорошо помню свою бабушку – учительницу. Это была энергичная, авторитарная женщина, всегда в красивом платье и модной обуви, всегда с прической и умеренным макияжем, с неподражаемыми брошками и бусами. Как ни странно, свой парадный облик она умудрялась сохранять везде, и в школе, и на улице, и даже дома. Ни разу люди не видели ее в халате или непричесанную.

На улице с ней неизменно здоровались на каждом шагу, обращаясь только по имени-отчеству. Все знали и уважали Людмилу Тарасовну, и люди помнят ее, кстати, до сих пор. Все она старалась держать под своим контролем, до всего ей было дело, ничто и никогда не оставляло ее равнодушной.

Уже в преклонном возрасте она мне однажды сказала:

– Не бери ты с них денег, не бери, – и откуда прознала? – просто рисуй тройки, и все, не связывайся.

Я, конечно, пробовала возразить:

– Бабушка, не забывай, твои ученики делали домашние задания, на уроках решали все упражнения, за одно это можно «тройки» поставить. А у меня студенты прямо и высокомерно заявляют, что не хотят этим заниматься, у них есть дела поважнее. Ты бы поставила «тройку» ученику, который даже не соизволит тетрадь купить, а на занятии просто сидит и смотрит на тебя, как будто в цирк явился? Неужели я должна за него решить задачи просто так? К тому же у тебя был муж, который отдавал всю зарплату. А у меня ситуация противоположная.

Хотя я знаю много своих коллег, у которых есть мужья, отдающие им зарплаты, но при этом они только и смотрят, где бы подработать и на чем бы нагреть руки. Ведь в наше время учительская зарплата несопоставима с реальными ценами. А во времена бабушки у всех была средняя зарплата, и коммунальные услуги стоили недорого.

Да, был дефицит в магазинах, и требовалось не только заплатить за вещь, но сначала достать ее. Но я вот сейчас сижу и вспоминаю, какие во времена детского сада у меня имелись замечательные вещи. Помню чудесное красное платьице, нежную белую блузку с розовым рисунком, а к ней розовые брючки, красные туфельки с маленькими бантиками, осеннее пальтишко в черную и рыжую клетку, зимнюю нарядную шубку, да и много чего другого.

Однажды, теплым летним вечером, мы с мамой возвращались из детского сада в наш дом на улице Карманова.

А может, не из детского сада, а из гостей. Тогда можно было идти домой и запросто взять и зайти к кому-то без предупреждения, домофонов же не было, и сотовых не было. Стационарные-то телефоны были далеко не у каждого. Просто деревянные двери в подъезд, – заходи кто хочет, – деревянные двери в квартиры.

Одной нашей знакомой очень неплохо удавалось экономить свои деньги именно на хождении в гости. Люди были радушные, обязательно предлагали чаю, поесть, радовались даже частым и припозднившимся визитерам. И вот она идет с работы, заходит в гости, если не наелась, то еще зайдет в другие гости. Глядишь, к лету набрала приличную сумму и на запад отдыхать поехала.

Так вот, возвращаемся мы с мамой домой, поднимаемся по лестнице и вдруг видим на площадке у окна такой железный обруч. Я уже знала к тому времени, что это спортивный снаряд, который крутят вокруг талии. В садике у нас были подобные, только те были пластмассовые и цветные, а этот просто железный. Некоторые их называли хула-хупами.

– Ой, мама, смотри, кто-то обруч забыл, – защебетала я, – наверно, большие девочки с нашего двора.

Мама молча взяла обруч, внимательно его осмотрела и занесла в нашу квартиру.

– Мама, а как мы найдем этих девочек, чтобы отдать? – не унималась я. – Будем во дворе у всех спрашивать, да?

– Да не будем мы его отдавать, – последовал ответ.

– Как это?

– Мы его себе оставим, и сами будем крутить.

– А разве можно?

– Конечно, можно, ведь это мы его нашли.

До сих пор не знаю, почему мама так поступила. Может, просто хотела меня позлить, видя, как я негодую.

– Но ведь люди сейчас плачут, они же потеряли свою вещь, – пыталась я возразить.

– Не будут терять в следующий раз. И запомни: делай свои дела, а не чьи-то, и только так, как тебе удобно.

– А если людям от этого будет плохо? А если они будут меня ругать?

– Да и пусть ругают, а ты все равно делай все только для себя. Иначе тобой будут пользоваться.

Я не спала почти всю ночь, ужасающие картины вставали перед глазами: сейчас в дверь позвонят, зайдет дядя-милиционер, он нас накажет. Он скажет, что обруч украденный. А вдруг маму уведут, и что тогда будет со мной?

Откуда я, ребенок, знала про милицию, про то, что могут наказать, арестовать? Может, в садике рассказывали, а может где-то по телевизору увидела, не знаю.

Я вспоминала лица больших девочек с нашего двора, все они были хорошие и добрые. И меня мучил стыд перед ними.

Оставалась одна надежда, что каким-то образом мы обруч все же отдадим его законным хозяевам, и тогда всем станет хорошо.

Но обруч остался стоять у нас в зале за креслом на долгие годы. Мама им не пользовалась вообще, я немного покрутила в подростковые годы. Потом, когда я переехала, он стоял у меня в новой квартире, то за шкафом, то за креслом, то за тумбочкой. А когда я затеяла грандиозный ремонт, один из работников нечаянно его сломал. Было жаль, но пришлось выбросить.

Как ни странно, была еще одна поучительная история с обручем, но она произошла гораздо позже, когда я училась в седьмом классе.

Мы с моими подружками уже вовсю интересовались мальчиками, поэтому старались следить за своей внешностью, ходили на аэробику, пользовались косметикой и бижутерией, не обходили вниманием модные тенденции.

Фигуре придавали огромное значение, все казалось, что мы недостаточно стройные, аж смешно вспомнить. Находили в журналах специальные упражнения для исправления недостатков фигуры и занимались ими дома. А для занятий аэробикой с тренером ходили по вечерам в спорткомплекс на Рыночной. Тогда все утверждали, что во время занятий категорически нельзя пить воду, сейчас утверждают с точностью до наоборот.

Что поделаешь, в разное время разные утверждения. Мои старшие знакомые рассказывали, что когда-то было научно доказанным фактом, что пиво чрезвычайно полезно для почек. Сейчас мы знаем, что это не так. Но все же было дело, когда я пошла делать УЗИ почек, выпив накануне два литра пива. Врач спросил, чем я так хорошо промыла почки, что они совершенно чистые.

– Наверно, лекарства какие-то пили?

– А какие для этого нужны лекарства? – удивилась я.

Ну так вот, в седьмом классе интерес к мальчикам у нас был чисто теоретический и романтически-возвышенный. Мы даже не понимали, кого из них можно считать симпатичным, а кто так, ничего. Моя подружка Верка Колесова очень ценила внешность одного десятиклассника, утверждая, что он просто копия популярного певца Алексея Глызина. Я ее взглядов не разделяла лишь потому что у меня были проблемы со зрением, и я не могла разглядеть как следует лицо того мальчика. Были бы тогда очки таким модным и красивым аксессуаром, как сейчас, другой разговор. Но из-за детских комплексов я стесняюсь носить очки по сей день.

Я начала испытывать симпатию к другому мальчику после того, как он подошел ко мне достаточно близко, и я смогла его разглядеть. Он подошел о чем-то спросить и внимательно посмотрел мне в глаза. В тот момент из окна падали солнечные лучи прямо на его лицо, и эти ярко-голубые глаза моментально осветили мои подростковые чувства и фантазии.

В ходе не привлекающих внимания расспросов среди знакомых, нам с подружками удалось выяснить, что объект моего внимания – это Сеня, известный бандит, который раньше учился в нашей школе, а потом за хулиганство сел в колонию, но вскоре вышел и теперь бесцельно болтается по округе.

Я тогда любила сочинять стихи на мотивы иностранных песен, и благодаря Сене появились такие строки:

Повзрослевший очень рано

От карающей руки,

Посмотрел ты как-то странно

Без улыбки, без тоски.

И вот, в один из теплых весенних дней, шли мы с Веркой Колесовой вдоль улицы Болдинской в нашем районе.

Вдруг Верка мне говорит:

– Смотри, обруч висит!

– Где?

– Ну вот же, привязан к перилам балкона на втором этаже!

Я разглядела обруч.

– И что? – спросила я у Верки.

– Мне нужен такой для моих физических упражнений. Знаешь, как он помогает для похудения! Короче, давай сорвем его с балкона и убежим.

– И как мы его сорвем, он же привязан, – недоумевала я.

– Я сама его сорву, вот только найду какую-нибудь палку, а ты мне помоги.

– Ну уж нет! – возмутилась я. – Мне, знаешь, как-то неохота в милицию попадать. А вдруг эти люди дома, и поднимут шум? Или кто-нибудь увидит?

– Ну помоги, пожалуйста, ну очень надо!

Вот уж физические упражнения! А в школе на физкультуру никто из нас не ходил. Наш физрук Горыныч требовал надевать спортивный купальник, а мы, почти уже сформировавшиеся девочки, стеснялись в таком виде перед мальчиками. До сих пор помню, как физрук бегал за нами по школе, хватал за шею, вытряхивал на пол содержимое наших портфелей.

Я все же решила помочь подруге, но только предельно честным способом. Я видела, что Верка настроена крайне решительно, и если я откажусь ей помочь, она в одиночку примется за выполнение своего безумного плана.

– Слушай, – сказала я тогда, – давай зайдем в эту квартиру и попросим обруч у хозяев.

– Ага, так они и отдали!

– Могут и отдать, вряд ли он им нужен, раз висит за балконом.

– А что ты будешь им говорить? И как мы вычислим эту квартиру?

Вычислить квартиру по балкону совсем не составляло труда, ведь все дома были типовые, примерно понятно, что где находится. Зайти в подъезд, как уже говорилось, проблемы тоже никакой, домофонов и консьержек ни у кого не было.

Мы спокойно вошли в подъезд и поднялись на второй этаж.

– Только ты сама с ними разговаривай, – прошипела подруга.

На наш звонок дверь открыла пожилая приветливая женщина. Да-да, и двери тогда открывали незнакомым людям, правда предварительно смотрели в глазок и спрашивали, кто там.

По себе помню, что каждый звонок в дверь являлся великой радостью, особенно вечером, когда все дома и скучно. По телевизору шло всего два канала, тогда это называлось первая программа и вторая программа, по первой показывали центральное телевидение, а по второй местные передачи. Интернета не было, соцсетей и мессенджеров тоже. Сидишь скучаешь, и вдруг звонок в дверь. Целое событие! Бежишь открывать, и даже мысли нет, что кто-то притащился невовремя, кого там принесло, и почему не предупредили.

Мы вежливо поздоровались, и я начала:

– У вас на балконе висит обруч, мы с улицы увидели. Вот решили спросить, может, он вам не нужен, и мы бы с удовольствием его забрали?

– Это нашей внучки обруч, но она им совсем не пользуется, у нас хранит, – ответила женщина и крикнула в глубину квартиры: – Дед, иди сюда, помоги обруч с балкона забрать!

Такой же приятный и добродушный пожилой мужчина вынес обруч с балкона, замотал его изолентой, поскольку обруч оказался с трещиной, и вручил его моей счастливой подруге.

Веркина мама каждый день перед прогулкой давала нам с собой шоколадные конфеты в красивых обертках. И сейчас я вытащила из своих карманов все конфеты, которые там были, и отдала их этим замечательным людям. Конфет было много, они были хорошие и дорогие, и нам запомнилось, как женщина обрадовалась:

– Ой, спасибо, девочки, мы сейчас с дедом чаю попьем!

Чрезвычайно довольные собой, мы вышли из подъезда, и я сказала своей подружке:

– Ну вот, а ты украсть хотела.

Потом она регулярно пользовалась этим обручем, и он так и стоит у нее дома.

И разве можно после всего этого сказать или подумать, что я непорядочный, лживый или того хуже, коррумпированный человек?

В настоящее время

Просыпаться с бодуна всегда отвратительно, особенно если ты не выспалась, да еще и надо торопиться на работу. И уж тем более если ты знаешь, что с самого утра идти на ковер к начальству, и примерно понимаешь, до какой степени разговор предстоит неприятный. А если еще ты знаешь, что из себя представляет это начальство – ну тогда пиши пропало!

Инесса Ивановна со дня появления на посту нашей директрисы настроила против себя весь коллектив, без исключения весь.

Ведь раньше как было, все шло по накатанной примитивной дорожке: директором всегда был какой-нибудь мужчина, а вся администрация при нем состояла исключительно из женщин. И вот его замы-женщины, как и свойственно женщинам, скурпулезно подсчитывают, старательно разгребают, придираются к каждой запятой. То есть выполняют день за днем всю работу. А директор-барин, сидя в мягком кресле добродушно подписывает приказы и другие бумажки своим паркеровским пером стоимостью как зарплата преподавателя. И разумеется, весь он такой хороший, добрый, и все от него в восторге…

И тут приходит на место директора баба, типичная баба, которой самой надо во все дыры свой нос засунуть, самой до всего докопаться, а еще виновных наказать, исполнения и подчинения беспрекословного потребовать. Мало кто смог под нее подстроиться. За годы ее правления у нас несколько раз поменялась вся администрация в полном составе. Кого-то она просто уволила, кого-то вынудила уволиться, кто-то сбежал сам, не дожидаясь инсульта или инфаркта на рабочем месте. Что касается простых преподавателей, на них Инесса Ивановна не обращала никакого внимания. Относилась как к пустому месту. Когда ей задавали вопросы о зарплате, о часах, о стимулирующих надбавках, она просто отворачивалась и уходила, даже во время педсовета.

Я за свою карьеру немало мест работы сменила, и везде замечала одно и то же: директор на предприятии – это директор в жизни, у такого человека всегда крыша, которая его сюда и поставила, деньги, влияние, и ему всегда по барабану как там живут эти нищие простые работники. Они для него – рабочий скот, не сумевший добиться чего-то большего.

Постепенно Инесса Ивановна ввела дистанционный формат педсовета, вопросы стало задавать неудобно, и преподаватели от нее отстали. Некоторые пытались писать на нее жалобы во все инстанции, но никакого ответа на эти жалобы не последовало. А почему? Потому что я повторюсь – директор на предприятии сто процентов директор в жизни. Мажор, олигарх, знакомый олигарха, неважно, – простого человека хоть с улицы, хоть с этого же предприятия, на такую серьезную должность никто не поставит.

Если говорить начистоту, от этой новой метлы был все же результат – в корпусах стали делать ремонт, чистота и порядок в колледже повысились, а в общаге даже началась борьба с дедовщиной.

Все работает как часы – ровно в девять мне позвонила секретарша:

– Инесса Ивановна вас ждет.

Я прижала к сердцу бумагу, которую мне рано утром принесла Ксюша, старшина четвертого курса. В этом рапорте говорилось о том, какой я замечательный преподаватель, как студенты хотят и дальше продолжать со мной работать. Никаких взяток и подарков сроду не было, все сдавали лишь благодаря моим лекциям и учебной литературе, все до единого получали необходимые знания, все понимают, как это необходимо знать и уметь для дальнейшей профессиональной деятельности.

И около ста подписей.

Да, ради таких моментов стоит работать и бороться за свое рабочее место. Если и есть какие-то недовольные, то их единицы. Также как в повседневной жизни – всегда найдется капля дегтя на каждую бочку меда, ну не бывает по-другому! Были и есть комары, клопы, прочая нечисть. Даже один-единственный залетевший комар не даст уснуть, в этом и заключается их гнусность. Однако никому из живущих на свете не придет в голову уйти из жизни из-за одного паршивого комара! Ведь весь окружающий мир со своей красотой и величием стоит того, чтобы жить в нем и каждый день видеть и узнавать что-то новое.

Вхожу в кабинет директрисы, сажусь напротив нее на стул.

Холеная обеспеченная женщина смотрит на меня свысока и с легким высокомерием:

– Вероника Антоновна, надеюсь, вы помните, что произошло между нами год назад? Так вот, теперь вам это вернулось.

Что? У меня брови сами собой поползли вверх. Она что, хочет сказать, что отомстила мне? И вся эта история со взяточничеством разыграна как по нотам?

Конечно, я помню ту мерзкую позорную историю, которая произошла год назад. Я выгнала с пары двух детишек, обнимавшихся за партой. Такое часто случается, многие преподаватели, видя такое, бурно реагируют, ругаются, выгоняют. Но до того момента, как на подобное развязное поведение отреагировала я, у нас были заведующими отделением люди, ранее работавшие капитанами на судах в море, и они всегда вставали на сторону старшего по должности, в данном случае, преподавателя.

А мне не повезло – к тому времени нормальные начальники уже уволились, назначить на должность заведующего судоводительским отделением было некого, и назначили кого попало – Говенко, который до этого никогда руководителем не был. Он был простым преподавателем, и то хреновым, – методичек не составлял, на парах раздавал учебники и уходил курить, за дипломные работы не брался.

И он проникся страданиями «обиженных» детишек. Встал на их сторону, говорил им про меня гадости, устраивал совещания с разбором полетов. В итоге донес это все дерьмо до директрисы, при этом выставив меня как неадекватную умалишенную тетку.

Тогда Инесса Ивановна тоже вызвала меня к себе и предложила уволиться. Подвинула ко мне лист бумаги и сказала:

– Пишите-пишите.

– Я не буду ничего писать, – ответила я ей тогда.

– В таком случае я уволю вас по статье, ибо вы нарушили закон об образовании, выгнав студентов с пары.

– Увольняйте, только прошу вас, укажите номер статьи обязательно, и в приказе, и в трудовой книжке.

– Вы что же, в суд пойдете?

– Конечно, я пойду в суд, и любой суд меня восстановит на рабочем месте. А вас обяжет заплатить за все дни вынужденного простоя.

– Вы уверены?

– Уверена. Хотя бы потому что любой судья человек образованный и тоже когда-то учился, поэтому уважает преподавателей.

Я говорила так уверенно не просто так, меня этому научил один студент-заочник с юридическим образованием. Не будь я основательно подкована по этой части, не знаю, что бы я тогда говорила.

Исчерпав свой запас красноречия, Инесса Ивановна не нашла ничего лучшего, чем отчаянно выкрикнуть:

– Уйдите красиво!

Я аж расхохоталась:

– А разве это красиво – уйти со скандалом? И когда тебя попросили?

– Куда вы пошли, я вас не отпускала!

Секретарша Лидочка тогда звонила мне каждый день – «Зайдите к Инессе Ивановне», но я не шла или просто не брала трубку.

В конце концов, директриса отправила ко мне тяжелую артиллерию – своего зама по воспитательной работе, Евгения Владимировича, строго-настрого наказав ему уговорить меня уволиться.

Мы с Евгением Владимировичем проговорили весь день после пар у меня в кабинете, а вечером он мне позвонил и сказал:

– Вероника Антоновна, мне удалось убедить директрису вас не трогать. Мне это было очень тяжело. Поэтому я вас прошу – не косячить больше!

И вот теперь она мне говорит – вам вернулось за события прошлого года.

В ответ на мои приподнятые брови Инесса Ивановна поясняет:

– Вы понимаете, что ваши материалы пойдут в первый отдел? И ваша вина будет доказана?

– Знаете, – спокойно говорю я, – я уже готова уволиться, вы ведь этого хотите?

Вдруг Инесса Ивановна машет руками:

– Нет-нет, я вовсе не хочу, чтобы вы уволились!

– Так вот, – продолжаю я, – если вы передадите в первый отдел сведения про меня, они раскопают все, и не только про меня. Ведь как они будут копать, первым делом они начнут расспрашивать наших студентов, верно? А наши студенты ничего такого не скрывают, отнюдь, они говорят всем и все, не стесняясь. Они расскажут, как они сдавали Говенко, как они сдавали другие экзамены, и тогда полетят со своих мест многие…

Я смотрю на нее, а она на меня, и в моем выразительном взгляде Инесса Ивановна отчетливо читает продолжение моей фразы: «А главное, вы слетите со своего мягкого насиженного кресла!».

Я протягиваю ей телефон с избранными сообщениями.

– Вот, читайте.

Читает она долго, потому что не просто читает. Времени подумать у нее достаточно. Отдавая мне телефон, она говорит:

– Ну я много раз слышала, что преподаватели берут деньги за свои зачеты и экзамены. А скажите, есть хоть кто-нибудь в нашем колледже, кто не берет?

– Есть, – твердо и уверенно говорю я, – Ольга Олеговна по истории не берет, ей только знания нужны. И она добивается своего.

Умолчим о том, как дорого это обходится Ольге Олеговне. Как к ней приходят недовольные студенты-неудачники, иногда в компании с мамами, чуть ли не с кулаками набрасываются: «Ребенок не может столько выучить! У него с памятью проблемы!»

– Только она, и все? – сколько же в голосе директрисы растерянности и подавленности.

– И все, – подтверждаю я.

– И как с этим бороться?

Я пожимаю плечами.

– Платить нормальную зарплату, разрешать проводить платные консультации, не нагружать так сильно после занятий.

– А скажите, – осторожно спрашивает Инесса Ивановна, – осталось у современных преподавателей такое понятие как призвание?

– Некоторые на всех углах говорят, что у них призвание. Но при этом они и про свои доходы не забывают.

– А вы сами по призванию здесь работаете?

– Нет, – пожимаю я плечами, – я честно говорю, что работаю исключительно из-за денег.

К концу разговора я подвинула к ней рапорт от студентов.

– А это что у вас, опять рапорт от студентов? Мне это не надо. Я и так знаю, что студенты вас любят, оставьте эту бумагу себе на память.

Ну что ж, как пришла с этой бумагой за пазухой, так и уйду. Положу ее в свою особенную копилку, там у меня уже есть подобные рапорты, стихи с дифирамбами, кружки с моими портретами и трогательными надписями, сердечки с узорами, фотографии…

– Можете идти, – говорит Инесса Ивановна. – Идите и работайте. Когда приедет недовольная мама, вам позвонит Лобанова, будете разбираться в ее кабинете.

– Спасибо, – неловко бормочу я и иду к себе.

По пути в свой кабинет меня угораздило встретить Суходнищеву, куратора двадцать первой группы. Маленькая худощавая женщина процокала каблучками буквально в метре от меня.

Больше всего мне хотелось сделать вид, что я ее не заметила, и я ускорила шаг. Но она сама демонстративно поздоровалась, и мне пришлось поздороваться в ответ.

До самого вечера я не уходила с работы, хоть и пары давно закончились. Все ждала, когда позвонит Лобанова и пригласит в свой кабинет. Представляла эту маму, представляла, что она может мне предъявить.

Что я скажу ей в ответ? Наверно, стоит сказать следующее:

– А все ли вы знаете о своей дочери, может быть, стоит присмотреться к ней повнимательнее? Не может быть такого, что деньги она просит на самом деле на сигареты или нечто подобное, запретное, а вам говорит, что это преподаватель взятку требует? Как думаете? Такие случаи происходят сплошь и рядом…

Но ни в этот день, ни в последующие дни никакая мама не приехала, и в кабинет Лобановой меня так и не пригласили.

В далеком прошлом

В нашей квартире на Карманова одно окно выходило на юг, на море и город, а остальные четыре окна – на запад.

Внизу была двухполосная дорога, по которой ездил автобус и немногочисленные в то время автомобили. Настолько немногочисленные, что папа оставлял там свой «КАМАЗ» и спокойно шел домой заниматься своими делами. Представляю, что случится сейчас, поставь там кто-нибудь такую огромную машину – встанет все движение, на всю улицу не переставая будут гудеть возмущенные сирены, водители с ругательствами выскочат из своих автомобилей.

Через дорогу стояли жилые дома, и в одном из дворов находилась футбольная коробка, которая на зиму превращалась в хоккейную. Иногда туда привозили гигантских размеров экран, и мы из своих окон могли смотреть мультики. Интернета тогда не было, люди общались, и у меня было полно друзей и знакомых как со своего дома, так и из этих домов напротив.

Сразу за этими домами располагался военный инфекционный госпиталь. Это были одноэтажные здания, построенные в годы сталинских репрессий для пересыльной тюрьмы. Людей привозили сюда из Москвы в железнодорожных вагонах, а затем, дождавшись подходящего судна, морем отправляли отбывать наказание на Колыму. Многие из тех людей пытались хитростью избежать отправки на верную гибель и притворялись сумасшедшими. Мнимых сумасшедших было так много, что пришлось построить отдельное большое здание с не менее большой территорией – так называемый дурдом. Но во времена моего детства этого дурдома уже не было, его снесли.

И за всеми этими постройками, на сопке, возвышалось вроде бы ничем не примечательное серое здание. Но для меня оно было волшебным – это была школа! И не просто школа, а моя школа, в которую я скоро начну ходить. Иногда во время прогулок я оказывалась рядом с этой школой, видела там замечательных девочек и мальчиков в школьной форме, даже слышала их разговоры, смех, какие-то особенные школьные песни. Сколько во всем этом было бодрости, позитива, как я мечтала поскорее оказаться там, в их рядах!

И вот уже прошел выпускной в детском саду, почти через месяц долгожданное первое сентября, уже куплена замечательная форма с белым и черным фартуком, красивый желтый ранец, новые прописи, тетрадки, ручки, наборы букв и цифр. Я с упоением представляла интересную взрослую школьную жизнь, как я получу в библиотеке учебники, как буду получать одни пятерки. Дедушка приготовил свой выходной костюм, чтобы водить меня по утрам на занятия, и тут… очередная насмешка судьбы.

Кто-то сказал моей маме, что эта школа «с уголовно-хулиганским уклоном». А еще якобы дети ходят в эту школу мимо инфекционного госпиталя и регулярно заражаются всеми известными инфекциями. И на мою беду, мама поверила. И бросилась с мольбами ко всем возможным знакомым, чтобы меня приняли в другую школу. Куда-то она бегала относить подарки, с кем-то договаривалась, тогда ведь по закону ребенок мог пойти только в школу, закрепленную по месту его прописки.

Говорят же – бойся своих желаний. Наверняка мама впоследствии пожалела, что это ее желание сбылось. Путь в другую школу оказался намного длиннее, и все время в сопку, и все время морозный ветер в лицо.

Все классы были уже набраны и переполнены, поэтому меня определили в дополнительный маленький класс с литерой «д», туда угодили все умственно-отсталые и проблемные дети, оставшиеся на второй год. Штатных учителей на этот класс не хватило, и у нас вели занятия студентки-практикантки педучилища, они постоянно менялись. Помню, одна из них называла нас «сбродом» и «лодырями».

Конечно, инфекционного госпиталя по пути не было, зато в первые же школьные дни мы все подхватили вшей от одной девочки из неблагополучной семьи, до сих пор помню, как мама мыла мне голову каким-то специальным вонючим мылом.

Большинство детей были из неполных семей, папа был только у меня и еще у одной девочки. Некоторые из этих семей держались на плаву, а некоторые были откровенно неблагополучными. Помню, однажды один мальчик заплакал, когда учительница при всех сказала ему:

– Что, жалко тебе свою маму, да? Забыл небось когда видел ее без синяков на физиономии? А не будет пить и мужиков всяких водить!

Воровство было на каждом шагу, каждый день всех заставляли выворачивать карманы, чтобы найти пропажу у кого-то ручки или карандаша, или пенала.

Со мной за парту посадили мальчика, который ни с того ни с сего набрасывался на меня с кулаками. Тогда его пересадили к его сестре-близняшке. Сестра с виду была спокойная, но после окончания школы я узнала, что она осталась с братом одна в квартире, после смерти их спившейся матери, и прожила после этого недолго. Очевидцы рассказывали, что она шагнула с девятого этажа с именем брата на устах. Вот серьезно, произнесла «Андрей» и прыгнула. Вскоре этот Андрей женился, у него обнаружили СПИД, и каждый день соседи слышали как супруги выясняли, кто кого заразил.

Вот с такими детьми я училась в одном классе.

И с уголовно-хулиганским уклоном как раз оказалась эта школа, а не та, на которую наговаривали! Про Сеню с ярко-голубыми глазами я уже рассказывала, он из школы ушел в колонию и к учебе больше не приступил. Хотя я была бы не против его возвращения.

Была еще такая девочка, Оксана, которая била других девочек, а мою подругу Верку однажды поймала в туалете, наполнила шприц водой из унитаза и хотела ей вколоть. Чувствовала она себя вершителем судеб и не сомневалась в своей власти и безнаказанности. Но лично мне повезло, однажды она сказала при всех:

– Не бойся, тебя я не трону, ты в третьем классе помогла мне спрятать ручку, которую я украла у того пацана.

Было множество бандитов с громкими именами, которых знала и боялась вся школа: Салик, Дуля, Нестеренко. Много лет после окончания школы мне снились кошмары с их участием. В этих кошмарах я чувствовала полную незащищенность, жуткий страх, лихорадочные поиски выхода.

Но это только бандиты, а были обычные школьники, которые вели себя с агрессией. Например, когда выпадал снег, к школе невозможно было подойти: перед входом стоял строй пацанов, забрасывавших девчонок снежками. В классах постоянно стреляли из рогаток и других самодельных устройств, даже учителям иногда прилетало. Самыми агрессивными были дети из неблагополучных семей, с самого детства обиженные жизнью. У того родители слепые, а того отец избивает смертным боем. И такой озлобленный ребенок приходил в школу и набрасывался на тех, кто не мог ответить, мог подойти и ударить по лицу ни за что. А учители не вступались, они делали вид, что ничего не заметили. Для меня до сих пор загадка, почему учителя ничего не предпринимали. Сами их боялись, что ли?

Но апогей всего этого безобразия случился классе в восьмом. Тогда неожиданно учителей обязали дежурить в коридорах на переменах и в вестибюле после уроков. С чего вдруг? Вскоре выяснилось, что в актовом зале средь бела дня трое старшеклассников изнасиловали девочку-старшеклассницу. Директора после того случая сняли, но лучше не стало.

Все это привело к тому, что я практически не училась. На уроках сидеть невозможно, еще подстрелят из рогатки, подойти к школе невозможно, на каждом шагу недетская опасность, а учителям все равно.

Вместо школьных занятий мы с подружками, такими же бунтарками против школы, ходили в кино, ездили к кому-нибудь в гости, наведывались в педучилище к моей старшей подруге Лене Свиряевой, либо просто прогуливались по городу.

Я и сейчас, проходя мимо этой школы, смотрю на эти тоскливые стены из красного кирпича с одной лишь мыслью: поскорей унести отсюда ноги.

Но при этом та, другая школа, которая осталась для меня несбывшейся мечтой, всегда привлекала и звала меня. Мне всегда хотелось окунуться в настоящую хорошую школу, в которой посчастливилось учиться большинству нормальных людей. Мне всегда хотелось по-настоящему учить, быть своим ученикам если не другом, то опытным наставником, направляющим в большую чудесную жизнь.

Так и итоге и получилось. И я ни от кого не скрываю, что в школьном аттестате у меня, преподавателя, красуются сплошные «тройки», что все мои школьные подружки работают уборщицами, а меня саму меня ожидал нелегкий и непростой путь.

Меня спасли книги. В то время не так легко было добыть нужные знания, но были книги дома и у наших знакомых, несколько библиотек на районе и в городе. Любовь к книгам дала мне стопроцентную грамотность, умение мыслить, последовательно решать задачи и разбираться в потоке информации.

И как итог – помогли мне закончить сначала колледж, а потом и высшее учебное заведение.

Родители неожиданно оказались против моей учебы в колледже. Они сами были люди простые, папа водитель, мама бухгалтер. Правда, в то нелегкое время, в начале девяностых, они занимались предпринимательством, жизнь вынуждала зарабатывать деньги всеми доступными способами.

– Но я же уже поступила! – убеждала я их. – Я прошла по конкурсу, сдала все контрольные, мне теперь надо ехать сдавать сессию.

Поступила я, конечно, на заочное, так как с моей точки зрения, это был самый выгодный вариант. Никаких тебе колхозов, никакой физкультуры. Раз в год в течение месяца побегала, сдавая экзамены – и ты уже на следующем курсе. Легче все же, чем просиживать за неудобной партой годами. И работать можно между сессиями. Один минус – мало кто из работодателей соглашается отпускать на сессию. Зато студенту очень удобно, устал от работы, пошел поучился. Достала учеба – так вскоре она сменилась работой.

– А какие деньги придется тратить на поездки, на всякую канцелярию? – уточнял папа.

– Мама, но ты же сама училась когда-то в техникуме, как ты не понимаешь, что это необходимый этап? – обращалась я к маме.

– Я училась по вечерам, а днем работала, и так два года, – развела руками мама.

– Но мне на работе сказали выбирать, или сессия, или работа, меня уволят из «Комороса».

«Коморос» – это была южно-корейская фабрика по пошиву кожаных изделий, где я работала на пару с одной из своих подруг.

– Вот и подумай, – сказал папа, – на фабрике ты деньги будешь получать, а на своей учебе наоборот деньги тратить.

– Ну вы же все равно так или иначе деньги на меня тратите, – совсем уже отчаялась я, – вы покупаете еду, одежду, платите за коммунальные услуги, телевизор вон японский купили с видиком, на машину какие деньги уходят. Не покупайте мне тогда никакую одежду, ограничьте в еде! Я согласна, пусть у меня не будет печенья, конфет, чем-то же можно компенсировать расходы на дорогу!

Да, многие из моих студентов не поняли бы такого рвения к учебе! Многие из них не хотят учиться, отсюда и все проблемы. Таких сразу видно – на парах сидят со скучающим видом, часто прогуливают, задачи и практические не выполняют, чуть что грубят старшим. Спрашиваю такого студента:

– Зачем ты сюда тогда ходишь? Займись более интересным делом.

Ответ всегда один и тот же:

– Мама и бабушка хотят, чтобы я учился.

Было несколько случаев, когда мама привозила такого недоросля к колледжу на своей машине, а он, дождавшись, пока автомобиль скроется из виду, шел куда-нибудь в другую сторону, подальше от колледжа.

Подавляющее большинство таких студентов не доходят до диплома. Вроде все понимают, и маму жалко, а смысла в такой учебе все равно нет. Я пытаюсь таким мамам объяснять:

– Прислушайтесь к своему ребенку, поймите, ему нужно что-то другое, свое, не заставляйте учиться из-под палки!

Есть еще одна категория студентов, которые так и не заканчивают курс обучения – это молодые родители, и неважно, мальчик это или девочка. Оказывается, совместить родительство и учебу молодым людям не под силу, и я ни разу не видела, чтобы студент с ребенком доучился. Даже на заочное потом не возвращаются.

Моя учеба в колледже напоминала стихийное бедствие, ледовое побоище, шквал и ураган одновременно.

В шесть утра я уже сидела в холодном автобусе (сессия традиционно приходилась на январь месяц, самый холодный в году), ноги замерзали напрочь, никакая зимняя одежда и обувь не помогали. Два часа езды, и я успеваю на первую пару. В перерывах между парами беготня по библиотекам, кабинетам, по делам. Пара полтора часа длилась так долго! А после занятий ближайший автобус был только на шестнадцать часов. Поэтому домой я приходила ближе к вечеру. И почти сразу садилась за всякие чертежи, задачи, рефераты, разные другие задания. Просиживала до двенадцати ночи, а утром опять вставала в пять утра, чтобы успеть на первый автобус. И так полтора месяца.

Каждый экзамен я называла «самый ответственный день в моей жизни». И неизменно получала хорошие оценки, «четверки» и «пятерки». И я каждый раз по окончании сессии чувствовала себя таким профессионалом, такой информированной и успешной, так была уверена в своих силах. Но, конечно, на работу после каждой сессии приходилось устраиваться заново. Никто ведь не хотел отпускать работника на очередную сессию, а уже тем более ее оплачивать.

Сколько я за время учебы сменила мест работы, сейчас даже не все могу вспомнить. Может, оно и к лучшему, насмотрелась всякого, получила громадный опыт.

Самое главное, что я поняла – не так важен твой уровень знаний, сколько требуется умение ладить с людьми. А это самое трудное, хоть в женском коллективе, хоть в мужском, хоть в смешанном.

Самое невероятное открытие для меня заключалось в том, как же много вокруг недоброжелательных людей, которым новый и молодой сотрудник буквально поперек горла. И даже, заручившись поддержкой людей хороших, победить зло трудно, а иногда невозможно. И что один и тот же человек (из числа злых) дома и на работе – это разные люди. Дома он такой добрый, компанейский, свой, и улыбается, и ямочки у него на щеках, а на работе тот же самый человек – это коллега-интриган, начальник-деспот, завистник, подлец и предатель.

Если это мужчины, то они стараются завязать с тобой интрижку. Совершенно не осознавая, что мне, молодой привлекательной девушке, никак не сдался старый сивый мерин, хоть он простой рабочий, хоть при должности. Ты думаешь, что человек хорошо общается исходя из рабочих интересов, а потом вдруг оказывается, что он преследует похабные цели.

Это я так в жилищной конторе работала. Все слесаря возрастные, семейные, а туда же.

– Ой, я наверно сегодня к тебе в гости зайду!

– Тогда я тоже к тебе зайду, – отвечала я таким, – с твоей женой чаю попить.

Или смотришь, весь седой, старый, и заявляет тебе:

– А я может жить с тобой буду.

Или:

– А может мы с тобой детей в садик водить будем.

Или ничего такого не говорит, а норовит приблизиться, схватить, обнять, поцеловать.

Я в таких случаях не скрывала своего отвращения, отталкивала, с брезгливостью напоминала нахалам про их возраст. А потом попросила Мишу прийти ко мне на работу и дать понять, что мы вообще-то пара. После этого поползновения прекратились.

На заводе работала, и там так себя вели начальники. Когда я их послала, мне организовали сокращение штатов.

Я, конечно, понимала, что мне все равно скоро на сессию, и не особо расстраивалась.

В женских коллективах не лучше. Самое первое, с чем сталкиваешься – это ничем не прикрытая зависть. Иногда вроде и завидовать нечему, а несчастные женщины все равно завидуют.

Вообще адекватных женщин я видела в коллективах крайне редко, женщины часто эмоциональны, обижаются по пустякам, склонны видеть проблемы там, где их нет, любят дружить против кого-то, а нормально будут с тобой общаться только если вам нечего делить.

Устроилась в одно место, и нечаянно намекнула на возраст непосредственной начальницы. Она рассказывала про своего сына, а я удивилась, что он такой молодой.

– Так он такой молодой у вас, всего двадцать лет?

– Так ведь и мне всего сорок, – с обидой сказала она, – а я что, выгляжу не на сорок?

Там я даже до сессии не доработала, эта женщина приложила все усилия, чтобы меня уволить.

В другом месте я даже не поняла, чем обидела, помню только вопли:

– За что вы меня так обидели?

Еще в одном месте начальница обиделась на то, что я на праздник восьмое марта решила сказать тост и пожелание всем женщинам:

– Желаю всем вам, чтобы ваши дети вас только радовали!..

После этих моих слов вдруг установилась напряженная зловещая тишина, и все резко замолчали.

Я не могла понять, что я не так сказала. А вскоре случайно услышала из разговоров, что у начальницы сын не в первый раз сидит в тюрьме за наркотики. То есть мою фразу восприняли как обидную насмешку.

Надо ли говорить, что и оттуда меня вскоре попросили? И никто не сделал скидку на то, что я просто-напросто не знала о проблемном сыне начальницы.

Был еще один курьезный случай в детском саду, где я работала заместителем заведующей. Однажды в кабинет заведующей, где мы обсуждали текущее положение дел, зашла заведующая из другого садика.

– Это ваш заместитель? – сказала она, взглянув на меня. – Я думаю, она скоро сама станет заведующей, очень уж презентабельно выглядит.

После этого начались придирки, бесконечные дурацкие приказы, заведующая ставила меня в неловкое положение, даже произносила мое имя-отчество неправильно. Ожидаемая в общем реакция.

Довелось мне поработать даже в двух кинотеатрах нашего огорода, билетным кассиром.

В одном кинотеатре меня выгнали после первой же смены. Был поздний вечер, и вдруг объявили, что зал заминирован, просьба всем покинуть здание. Ну я и вышла вместе со всеми остальными людьми. А здание кинотеатра оцепили омоновцы, и назад меня уже не пустили, так и ушла домой. А наутро на меня наорала начальница:

– Ты испугалась, вот признайся честно, что ты испугалась и убежала на улицу! А должна была оставаться на своем рабочем месте и охранять деньги! Все, больше не приходи!

Через много лет в нашем городе произошел пожар в здании банка, и несколько сотрудниц погибли. Вполне возможно, что они не вышли вовремя, потому что охраняли чьи-то деньги. Там ведь тоже был женский коллектив и такие звероподобные начальницы.

В другом кинотеатре мне удалось проработать полгода. Там у меня был удобный график работы, два дня через два, и много свободного времени. В перерывах между сеансами я увлеченно занималась своими контрольными.

И женщины оказались хорошими, научили меня, как делать «шару». Точнее, они не учили, я просто поняла, как они это делают, и стала делать так же. Пишешь в отчете, что продала, скажем, десять билетов на утренний сеанс стоимостью тридцать рублей. А потом берешь эти десять билетов, стираешь цену, и вместо тридцати рублей шлепаешь цифру девяносто рублей, и продаешь эти билеты во время вечернего сеанса. Разница шестьдесят рублей с каждого билета идет тебе в карман.

Работала в табачном киоске и не могла ничего заработать, ползарплаты уходило на покрытие недостачи. Сменщицы опытные, ушлые, переворачивали все в свою пользу. Сейчас я иногда захожу в продуктовый магазин, где работает одна из тех сменщиц. Наверно, по-прежнему обсчитывает покупателей и доверчивых новеньких сотрудников. Только я давно уже преподаватель, а она даже администратором магазина не стала.

Кстати, был в табачном киоске один показательный случай, после которого я поняла, что надо всегда оставаться собой.

Однажды к киоску приблизился страшненький косой мальчик. И начал канючить:

– А покажите карточку.

Я сидела злая и нагрубила ему:

– Я тебе что тут, клоун? Покажите, расскажите…

Он так смутился, что аж отпрянул от окошка. Но быстро пришел в себя и опять заныл, да так жалобно:

– Ну пожалуйста, ну покажите.

Тогда продавались такие карточки для звонков по сотовому телефону, достаточно дорогие.

– Они на витрине висят, через стекло все можно рассмотреть.

– Ну мне надо серию посмотреть, – не отставал он.

– Все, разговор закончен, – и я захлопнула окошко.

До самого вечера ругала себя. Какая же я злая, обидела ребенка, еще и косого.

А вечером приехала администратор и рассказала такую вещь:

– Вы знаете, будьте осторожны, тут по нашим киоскам бегает такой мальчик странный, косенький, просит показать карточку. Так вот во всех киосках, где он появлялся, продавцы протягивали ему карточку, а он ее хватал и убегал.

Вот так моя грубость и злость меня оберегли. И я тогда поняла, как важно быть самой собой.

В смешанных коллективах свои погремушки. Там обычно женщины побойчее прибирают мужчин-начальников к своим рукам, стараются других женщин выставить в невыгодном свете, суетятся облить тебя грязью, и когда ты пытаешься подойти к начальнику со своим вопросом, то по его виду легко замечаешь, что его уже обработали и смысла разговаривать никакого нет.

Мой папа всегда говорил:

– Я не признаю людей, которые подолгу на одном месте работают.

И предпочитал не вспоминать всю эту грязь.

А я, наоборот, люблю вспоминать все эти моменты, хотя бы для того, чтобы проанализировать и попытаться уберечь себя от подобных ошибок в будущем. И своим студентам я всегда говорю: не бойтесь менять много мест работы, для начала карьеры это нормально, приобретете опыт, и в конце концов, найдете работу, подходящую именно вам.

Учебу в колледже я благополучно закончила. Родители со временем приняли мой выбор, деньги на проезд, конечно, давали. Иногда даже возили меня на учебу на нашей машине.

И день, когда состоялся наконец выпускной, стал одним из самых счастливых дней в моей жизни.

Это как на заказ был день моего рождения, мне исполнялось двадцать лет. И в дипломе стояла именно эта дата.

В самый разгар нашего веселья, когда мы со всей группой пели, танцевали, выпивали и закусывали, в зал вошла моя мама.

– Мамочка, ты приехала? – радостно удивилась я. – А у нас выпускной. Мама, вот мой диплом с одними «пятерками» и «четверками»!

– Мы вместе с папой приехали, купили сегодня новый микроавтобус. И решили на нем прокатиться, за тобой съездить, да заодно проверить машину на дальнем расстоянии.

Все наши девчонки и преподаватели кинулись к моей маме поздравлять ее с моим днем рождения и с покупкой машины. Мы все были такие счастливые в тот день! Со многими моими однокурсниками мы долго потом общались и дружили после выпуска, помогая друг другу по жизни и словом и делом. Мы все вместе прошли такое испытание с этой учебой, мы вместе сдавали экзамены, защищали диплом, часто вместе добирались на учебу и обратно, и главное, благополучно добились своей цели, пришли к такому желанному финишу!

Мы с мамой тогда долго задерживаться не стали, в машине нас ждал папа, поэтому мы сели и поехали, на прощание с благодарностью помахав моей альма-матер.

И так приятно было ехать не в общественном транспорте, а в собственном автомобиле. И так радостно было от того, что все трудности позади, и я так надолго не буду уезжать из дома.

На наш звонок дверь открыл Миша с букетом цветов – моих любимых пионов, с подарками, веселый, красивый, влюбленный! Это был заключительный прекрасный аккорд того счастливого дня.

И разве можно после этого назвать меня непорядочным человеком или непорядочным преподавателем? Ведь я так хорошо понимаю своих подопечных, которые, как и я когда-то, учатся в колледже, преодолевают те же трудности, испытывают тот же страх и смущение, надеются по мою помощь и понимание, ждут своего счастливого дня защиты диплома.

В настоящее время

Есть у меня одно правило, которое я довожу до студентов в первый же учебный день.

– Никогда не беспокоить преподавателя во время перемены, – четко объясняю я, – полтора часа занятий выматывают настолько, что эти драгоценные пятнадцать минут на перемене хочется именно потратить на отдых. Давайте так, я на перемене не трогаю вас, а вы не трогаете меня, все вопросы решаем во время пары.

Но, как известно, у любого правила есть исключения, которые лишь подтверждают правило.

Поэтому, когда я после очередной пары увидела взволнованную Ксюшу, – это еще одна моя замечательная девочка, старшина четвертого курса, – я не стала ей напоминать о том, что вообще-то сейчас перемена.

Я попросила остальных студентов выйти, и когда мы с Ксюшей остались одни, закрыла дверь на ключ. И даже с закрытой наглухо дверью мы старались разговаривать потише.

– Вероника Антоновна, я вам сейчас кое-что расскажу, а вы постарайтесь не волноваться, хорошо?

– Хорошо, – улыбнулась я, чувствуя, как заколотилось сердце и затряслись руки. Вид у Ксюши был такой взволнованный и тревожный, что я поняла – новости будут не из приятных.

– Вчера я ждала Сан Саныча в его кабинете, чтобы передать ему заполненные ведомости, – начала Ксюша, – и вдруг с другого входа в его каморку зашли Потопова и эта, как ее, Суходнищева. Я думала, они сейчас зайдут в кабинет, но они остались в каморке и меня не видели. Сначала я, конечно, хотела уйти, ведь подслушивать чужие разговоры нехорошо, но потом подумала, что мне тяжело будет после пар стоять в коридоре, и я осталась. Тем более, что я там такого подслушаю?

– Да конечно, – поддержала я, – они наверняка просто пришли попить чаю, какие там могут быть секреты?

– Сначала да, они доставали еду из холодильника, что-то там еще делали. А потом вдруг заговорили, да с такой злобой! Слышу, Потопова такая говорит: «Почему ее не уволили, я не понимаю? Уж за такое точно должны были уволить! Она на взятке попалась!»

– Это они про меня говорили?

– Скорее всего! – подтвердила Ксюша. – Потопова продолжает возмущаться: «Да кто ее крышует, интересно? Мы же были уверены, что она после такого сама побежит увольняться, и Говенко так говорил, что дело решенное. А у нее, скорее всего, какой-то покровитель есть?»

Я не удержалась от нервного смеха:

– Да, конечно, у меня тут и крыша, и покровитель, сама даже не знала о себе такого. А что Суходнищева, тоже ругалась?

– А она Потоповой говорит: «Ну вы же знаете, я сделала все от меня зависящее, как мы и договаривались, я и с девочками из своей группы поговорила, и попросила, чтобы они мамам своим рассказали, и у старшины всю информацию узнала, ну я все сделала! Я тоже так надеялась на результат, и вот на тебе, облом полный!»

– Я вспомнила! Ксюша, вот если теперь сопоставить, то, получается, что это точно Суходнищева организовала. Я тогда не обратила внимания на эту деталь, а теперь все понятно становится. Сейчас расскажу, и вы поймете.

В тот день, аккурат перед тем, как меня вызвали на неприятный разговор к завучу, ко мне явилась Суходнищева. И с вызовом начала выговаривать:

– Вероника Антоновна, вот вы некоторым девочкам из моей группы ставите «тройки», могу даже перечислить фамилии.

– И что? – удивилась я.

– А то, что у этих девочек «тройки» только по вашему предмету! Вы понимаете, что портите мне показатели по моей группе? Вы понимаете, что портите девочкам всю картину успеваемости?

Тон был возмутительным. Я тоже бегаю насчет своих мальчишек, но я разговариваю с преподавателями совсем по-другому. Я умоляю, расшаркиваюсь, стараюсь задобрить, приношу подарки. Ведь понятно же, что плохие оценки не просто так. И преподавателя нельзя злить. И уж тем более нельзя разговаривать в таком тоне. Выбери Суходнищева тон попроще, может, и разговор бы получился иным.

– А вы понимаете, что это предмет по инженерно-технической специальности? – ответила я. – Такие предметы не каждый поймет и осилит, тут особый склад ума надо иметь, ну на худой конец старательность! А вы зря так надрываетесь ради своих девочек, они не оценят!

– Так вы не исправите им «тройки»?

– Конечно, нет, – я пожала плечами.

– Ну хорошо, Вероника Антоновна, я больше с вами разговаривать не буду! Я по-другому буду действовать!

И она ушла, как потом выяснилось, навсегда. Больше я ее в свой кабинет не пускала. Она пыталась пару раз зайти по делам своей группы, но дальше порога я ей пройти не разрешила.

– …Значит, после этого разговора она и пошла к Говенко рассказывать про мифическую маму, – говорю я Ксюше.

– Но почему он, заведующий отделением, пошел на это, почему послушал ее?

– А он привык ее слушаться. Суходнищева была начальником учебного отдела, пока ее не сняли за косяки. А еще, как выясняется, Потопова хочет, чтобы меня уволили. Скорее всего, они вместе и надавили на Говенко.

Ксюша задумчиво слушает и произносит:

– А вы знаете, я ведь много раз видела, как Потопова заходила в кабинет к Суходнищевой. Вот наверно они там свой план и обсуждали. Я только не пойму, Потоповой-то это зачем? Чья бы корова мычала, а ей бы вообще помалкивать, она сама с нас за свою курсовую берет. Кто ходил на пары, те платят поменьше, кто не ходил – побольше.

– А я еще, кстати, вспомнила такой момент. Я в тот день написала Потоповой сообщение с просьбой скинуть электронный адрес внешнего эксперта. Я ведь в этом году подала заявление на высшую категорию, и мне нужен внешний эксперт из другого колледжа. Мы сто раз с ней об этом говорили, она обещала скинуть мне эти данные. И вот, в тот же самый день, я ей написала, а она – не ответила. То есть прочитала сообщение, а отвечать не стала. Хотя обычно всегда отвечает. Я вот теперь думаю, что она неспроста мне не ответила. Она, видимо, знала, что мне это теперь не понадобится. Она была уверена, что меня уволят.

– Какая же она тварь, – восклицает Ксюша.

– Привыкайте, Ксюша, таких людей много, к сожалению. Всегда начеку надо быть. У меня есть одно такое предположение, почему Потопова могла захотеть меня уволить, но я не совсем уверена, верно мое подозрение или я ошибаюсь…

В общем, пару недель назад я встретила в вестибюле сестренку Потоповой, Олю. Было заметно, что девушка очень расстроена.

– Представляете, только вышла из декрета, всего три месяца отработала, и директриса меня попросила, – рассказала она мне.

– Как попросила? – ахнула я.

– Да как, потребовала уволиться. Я надеялась, что сработаюсь с ней, но нет, не получилось. А мне увольняться никак нельзя, мы же с семьей в общежитии колледжа живем, на свои деньги в комнате ремонт сделали, мебель купили.

– Так может тогда хоть преподавателем здесь остаться? Вы же психолог по образованию?

– Да я и психолог, и по вашей специальности у меня диплом есть. У нас же тетя всю семью выучила, и меня, и мою сестру…

Так, может, Потопова решила сестренку на мое место пристроить? В общем-то ее можно понять, своя рубашка к телу ближе, ведь то коллега, а то родная сестра.

– Вот это вполне возможно, – согласилась Ксюша, – скорее всего, так и есть. И вы знаете, что еще Потопова сказала? Она сказала: «Ну ничего, до мая мы ее отсюда уберем. Подловим на чем-нибудь и уберем».

– До мая? – переспросила я. – Странно, почему именно до мая? Наверно, это с чем-то связано, все становится понятным после тщательного анализа.

Перемена уже заканчивается, скоро студенты начнут выламывать дверь, и мы с Ксюшей решаем расходиться. Она, как обычно, просит меня держаться, а я благодарю ее за поддержку.

Выхожу вечером из кабинета, собираясь идти домой. И вдруг сталкиваюсь с неприятной теткой огромных размеров. Это и есть Потопова. Она совершенно без комплексов, своими размерами очень гордится:

– У меня есть на что посмотреть, – хвастливо говорит говорит она при случае.

Из-под короткой, как всегда, юбки выглядывают слоновьи ноги. А еще она любит надеть обтягивающие ее массивную пятую точку джинсы или платье. При этом грязные волосы, висящие как сосульки, абсолютное отсутствие косметики, пронзительный неприятный голос. А если внимательно посмотреть ей в глаза, то можно с ужасом осознать, что перед вами находится психически неуравновешенная личность. Сначала я думала, что это профессия сломала ей психику, но потом поняла, что нет, нет и нет. Ведь в нашей профессии работает множество адекватных людей.

Прости меня, Господи, конечно, за критику внешности. Человек может и не виноват и не в состоянии справиться с недостатками внешности, да и у любого найдутся такие недостатки.

Но у Потоповой полное отсутствие комплексов проявляется не только во внешности. Она отличается вызывающим, неподобающим, отвратительным поведением. Например, если студент опоздал, заставляет его танцевать. Если сама опаздывает, а это случается часто, тогда сама танцует перед студентами. Представляете танцующего слона?

Ко всем без разбору обращается на «ты», будь это человек намного старше или студент. Когда звонит родителям своих студентов, позволяет себе высказывания вроде:

– Понятно – какие дети неадекватные, такие и родители.

– Чтоб вы понимали, у меня зарплата маленькая, поэтому я не буду заниматься лишней работой.

– Понаехали тут из деревень.

На паре может встать к студентам задом, согнуться, похлопать себя по заднице и сказать:

– Вот вы где у меня все будете!

Ее безобразные крики с угрозами студенты постоянно записывали на диктофон, присылали мне или кому-то еще из старших, но… Дарья Степановна стабильно на хорошем счету у начальства, ее хвалят на всех педсоветах, к ней обращаются с важными вопросами. Почему так происходит? Потому что она типичный представитель смешанного коллектива, из тех женщин, кто пошустрее и способен прибрать к рукам мужчин-начальников. Тот же Говенко ее прикрывает постоянно, и все эти выкрутасы просто не могут дойти до ушей нашей директрисы.

На первых же парах она дает понять студентам, что жаловаться на нее бесполезно.

– Пытались тут на меня жаловаться, но я никому не по зубам.

А как же, ведь кроме Говенко, Потопову всегда защитит и методист отделения, ее лучшая подружка Полуянова. Да и сама Дарья Степановна прекрасно за себя постоит.

Умеет, как говорится, себя преподнести. В разговоре с начальством всегда уточняет, что она здесь работает уже двадцать лет, завышает, как может, свою значимость, часто не брезгуя принизить заслуги других.

Ну и вот, столкнувшись после пар с Потоповой, я вижу на ее лице испуг, сменившийся маской радушия и приветливости.

– Ой, здравствуй, моя дорогая, – произносит она, – а я же так и не отправила тебе адрес эксперта, представляешь, забыла, вся замоталась, забегалась и забыла!

В ответ я широко улыбаюсь и говорю:

– Здравствуй, Дашенька! Я так тебя понимаю, у тебя столько дел, столько забот! Ну ничего страшного, сегодня пришлешь, я подожду.

И мы расходимся в тесном коридоре.

Дома Денис говорит:

– Да подставь ты их уже, как они тебя подставляли. Подсунь им наркотики в сумки, пусть докажут, что это не их. Пока будут доказывать, их за это точно уволят.

Мысль неплохая, но я не решаюсь ее воплотить в жизнь. А что, если меня саму поймают, когда я буду нести наркотики на работу? Вот закон подлости сработает, и все, попадется по пути патруль с собакой, еще и уедешь в места не столь отдаленные.

Зачетная неделя закончилась, и наступило самое страшное время – как для студентов, так и для преподавателей, – сессия.

Подготовишь билеты с вопросами, отправляешь на подпись – а методист говорит, нет, в этом году новые бланки билетов, переделывайте. Переделаешь и методист подпишет, но тут в позу встает завуч – нет, вопросы слишком простые, надо посложнее придумать. И сидишь весь вечер переделываешь, потому что экзамен уже завтра, и подписать билеты надо завтра утром в режиме аврала.

Некоторые преподаватели составляют билеты только для проформы, потому что так положено. Например, та же Потопова во время экзамена проводит тестирование на компьютерах. Программа автоматически определяет процент правильных ответов и сама ставит оценку. У Говенко в билетах два вопроса, а оценку он выставляет произвольно, на свое усмотрение.

Я делаю по-другому, давно уже изобрела эту систему и постоянно ею пользуюсь. Система пяти вопросов: студенту предлагается ровно пять вопросов, на сколько правильно ответил, такая и оценка. Это на мой взгляд самый справедливый метод. Если я буду за мелкие недочеты ставить не «пятерку», а «четверку» или за серьезные недочеты и вовсе «тройку», то обязательно начнутся ненужные споры. Студент будет доказывать, что он же ответил правильно в общем и целом, а то, что упустил несколько важных моментов, так это ерунда.

Я не люблю кому-то что-то доказывать, тратить на это время и нервы, поэтому у меня все прозрачно: первый вопрос – это определение какого-либо понятия, второй – решить задачу, третий – начертить деталь или схему, четвертый – раскрыть тему и пятый – ответить кратко на вопрос.

Наступает день первого экзамена. Приходят ребята четвертого курса, все торжественно одетые, собранные, слегка взволнованные. Я и сама на взводе, наблюдаю, как они рассаживаются, занимая свои привычные места. Билеты разложены на первой парте, там же черновики для ответов. Ведомость лежит у меня на столе, а сама я стою лицом к аудитории.

– Ну что, настроение приподнятое? – говорю я приветливо. – Сегодня вы заканчиваете курс сервисной деятельности на транспорте, который изучали несколько лет.

– Так этого предмета у нас больше не будет? – с удивлением спрашивает кто-то.

– Не будет, – подтверждаю я, – оценка, которую вы сегодня получите, пойдет в ваш диплом. Поэтому я вам советую максимально ответственно подойти к ответам на вопросы, ну а я со своей стороны постараюсь проявить максимальную лояльность к вашим ответам. Я уже знаю, что вы большие молодцы, отлично усваивали материал на занятиях…

И тут дверь открывается, и заходит целая толпа. Весь учебный отдел, а их человек шесть, во главе с начальником учебного отдела, и замыкает странное шествие Говенко.

Растеряна я, в шоке студенты – таких проверок мы еще не видели!

Вместо слова «здравствуйте» начальник учебного отдела Кученко начинает орать на студентов:

– Пересаживайтесь! По одному человеку за парту! Это экзамен!

– Так они тогда все не поместятся, – пытаюсь я возразить.

– Кому места не хватит, пусть ждут в коридоре! Одно место освободилось, один человек из коридора зашел!

Мне так неудобно перед студентами! Получается, показали отношение ко мне, а хуже сделали ни в чем не повинным ребятам.

И тут подает голос Говенко:

– Вероника Антоновна, предъявите нам ведомости на экзамен!

– Да пожалуйста, – я протягиваю ведомости.

Он надевает очки и добавляет:

– Нам надо убедиться, что ведомости пустые, а не заполненные.

– Что? – у меня брови удивленно ползут вверх.

Сотрудники учебного отдела рассаживаются по разным местам в кабинете, внимательно следят за действиями студентов и за моими. Говенко так и вовсе уселся за первую парту, на которой лежат билеты.

– Послушайте, Вера Васильевна, – обращаюсь я к Кученко. – Тут и так обстановка нервная, все-таки экзамен, студенты и так волнуются. А тут столько посторонних людей, я боюсь, они забудут все, что учили, от страха. И будут стесняться отвечать.

– Ничего они не стесняются, – обрубает Говенко.

А Кученко уже помягче добавляет:

– Мы все равно ничего в вашей специальности не понимаем, так что пусть особо не волнуются.

Студентам выделяется на подготовку полчаса времени, и мне удается потихоньку отвести Кученко в сторону поговорить.

– Что случилось? – напрямую спрашиваю у нее.

Она вздыхает:

– До нас дошла информация, что студенты к вам на пары не ходят.

– Как не ходят?

– Ну как, платят вам деньги до экзамена, и вы сразу ставите оценки в зачетки и в ведомость.

Наверно я меняюсь в лице, потому что Кученко быстро проговаривает:

– Я вам не скажу, кто об этом донес, можете не спрашивать.

– Поэтому меня и попросили показать ведомость, – догадываюсь я.

– Конечно. И, честно говоря, мы удивились, что вся группа пришла. Нам сказали, что студенты не придут, потому что у них давно все куплено.

Тут уже меня начинает разбирать смех, но я сдерживаюсь, и Кученко возвращается на свое место.

Изредка сотрудники учебного отдела менялись, одни уходили отдохнуть, на их место приходили другие. Но весь этот надзор продолжался до самого конца экзамена.

Говенко не уходил с первой парты, внимательно слушал ответы студентов, иногда говорил:

– Он так мало рассказал, а вы ему «четверку» поставили.

Я в ответ молчала, мне было уже все равно.

Одна из сотрудниц учебного отдела громко сказала, обращаясь ко мне:

– А вот этот студент списывал, я точно видела.

– Да? – удивленно-радостно произнесла я. – А вот я этого не видела! Кто-нибудь еще видел?

Но все промолчали.

И этот студент тоже получил высокую оценку, как, впрочем, и все остальные.

Как только этот цирк закончился, и все вымелись из моего кабинета, я устало опустилась на свой стул и перевела дух.

Не спеша достала из ящика стола ту, другую ведомость, которая была заполнена раньше, и сверила оценки, которые поставила сегодня во время экзамена. Конечно, совпадало не все, не могу же я помнить тридцать с лишним оценок. Взять новую ведомость? Нет, сегодняшние оценки же уже стоят в зачетках. Да ладно, и так сойдет, сплошь «четверки» и «пятерки», и все довольны.

Тут дверь тихонько открылась, и в кабинет неслышно, как говорится, на кошачьих лапах, вошла Ксюша.

– Ксюша! – подпрыгнула я. – Как же вы все меня сегодня удивили! Вы такие молодцы, я аплодирую стоя вашей группе! Передайте им мою великую благодарность, я их обязательно отблагодарю при возможности! Скажите, а как так получилось, что они прекрасно ответили на вопросы?

– Вероника Антоновна, ну я же ходила на ваши пары.

– Да, вы с вашими девочками такие молодцы, всегда ходили.

– Ну и вот, когда началась эта котовасия, я вышла с другими в коридор, ждать своей очереди. У меня в телефоне были все вопросы и ответы на них, и я их скинула в группу в мессенджере. Вот так каждый студент получил возможность легко списать и сдать экзамен.

– Боже, Ксюшечка, спасибо вам огромное, дай Бог вам здоровья, хорошего жениха и всех благ! А как так получилось, что вся группа пришла на экзамен в полном составе?

– Ну мы же видели, что происходит, слышали, в чем вас обвинили, поэтому посоветовались с ребятами и решили подстраховаться. Нам ведь тоже не хотелось потом пересдавать экзамен.

– Вы абсолютно правильно поступили. Конечно, если бы сегодня они пришли, а группы не было, то это все, назначили бы другой день экзамена и другого преподавателя.

Мы еще долго обсуждали прошедшие события, анализировали, решали, как быть дальше.

– Я думаю, вам надо бежать отсюда, Вероника Антоновна, – твердо сказала Ксюша, – они ведь не отстанут. Да и вам зачем находиться в состоянии стресса?

– Может, вы и правы, – задумчиво отвечала я, – когда ситуация так складывается, это всегда означает, что где-то впереди ждет лучшее. Но меня останавливают два таких момента, знаете ли. Первый – если ты бежишь, значит признаешь вину и боишься разоблачения.

– С этим я соглашусь, лучше уйти когда все будет спокойно, а еще лучше – посреди учебного года, чтобы они остались без преподавателя и не смогли закрыть столько предметов.

– Я тоже уже об этом думала, подставить их посреди учебного года, сами прибегут с извинениями.

– А вторая причина?

– А вторая – вы представляете как обрадуются Говенко и Потопова? Я не хочу доставлять им такую радость.

– А я думаю, вы им этим только хуже сделаете. Ну порадуются они дней несколько, а потом поймут, что им не на ком теперь отрываться, нет громоотвода такого. И тогда они начнут сжирать друг друга, да-да. Так что подумайте, Вероника Антоновна.

В далеком прошлом

Колледж – это хорошо, а высшее образование еще лучше. А самое лучшее – это когда есть и то, и другое. Я своим студентам всегда советую – не поступайте сразу после колледжа на высшее, лучше сначала поработайте, желательно в разных направлениях. Посмотрите, где вам больше нравится, заметьте, где вы добиваетесь успехов, познакомьтесь поглубже со спецификой, узнайте все плюсы и минусы, а потом уже идите в ВУЗ и учитесь заочно. Тогда к получению диплома у вас будет драгоценный опыт, без которого трудно куда-то устроиться, и высшее образование, без которого не продвинешься в карьере.

Не у всех так получается, я знаю много людей, и своих выпускников в том числе, которые поняли слишком поздно, что специальность, по которой они учились столько лет, никак не соответствует их идеалам.

Я и сама много ошибок в своей карьере допустила, и первая из них как раз в том, что я никогда не работала по выбранной специальности, а только преподавала.

Несколько моих хороших знакомых работали и учились в Морском университете, поэтому я решила податься именно туда для получения вожделенного высшего образования. Да, именно это учебное заведение меня приняло, в его стенах я получила диплом, и проработала там в общей сложности целых двенадцать лет. Не уверена, что так повезло бы в других ВУЗах, если учесть, как мне до этого не везло с работами и коллективами.

Правда, выбирать специальность особенно не приходилось. Большинство специальностей там были для мальчиков – судоводители, судомеханики, электромеханики. Была специальность чисто для девочек – психология, но по ней учились только очно. И только одна специальность нашлась, которая подходила как мальчикам, так и девочкам, и на которой можно было учиться заочно – инженер водного транспорта. На нее я и подала документы.

Помню, как собиралась на вступительный экзамен по математике и думала: «Ну какая же это наглость с моей стороны – идти сдавать математику, совершенно к ней не подготовившись!». Школьные знания не назовешь знаниями, сплошные «тройки» в аттестате были нарисованными, а в колледже точным наукам отводилось немного времени. Но ничего, в Морском университете потом всему научили.

А когда отгремели всеобщие восторги и празднования моего поступления, вплотную встал вопрос об оплате обучения. Середина девяностых, все заочное отделение платное, ни одного бюджетного места. И выходы были, целых два. Во-первых, можно было устроиться на высокооплачиваемую работу и две зарплаты отдавать за учебу. А можно было устроиться на работу в этот самый Морской университет и не платить вовсе, поскольку свои сотрудники учились бесплатно.

– Какую высокооплачиваемую работу ты найдешь? – посмеялась мама. – Крупье в казино, как Ленка с пятого подъезда? Так там курсы надо проходить, и не факт, что после курсов возьмут. Или в частную компанию, где вообще потом не заплатят?

Были тогда такие случаи в частных компаниях, увольняли и зарплату не выплачивали. Придешь раз, другой, тебе скажут, что денег пока нет, придешь в третий раз, выйдет амбал-охранник и скажет больше не приходить, иначе убьют.

– И там у тебя ни стажа не будет, ни отпуска, ни больничного.

– А если к вам на рынок?

– Ну торгуют у нас девчонки на наших точках, а ты видела, сколько тулупов они зимой надевают? И водку пьют весь день, чтобы ноги не отвалились от холода. И каждому прохожему кричат «купите ради Бога!». Ты так сможешь?

– А если в моря пойти заработать?

– Чтобы в море работать, надо спать с капитаном или старпомом, иначе ты там не работаешь. А сколько сейчас рассказывают случаев, что моряк пришел в родной порт, а его тут «встретили»? То есть подошли и отобрали все деньги.

– Да, я тоже слышала про такое.

Короче, устроилась я в техническую библиотеку Морского университета. Зарплата мизерная, утром добираться на электричке и на автобусе – целое приключение, а выпивки и там хватало. Тогда все пили и курили, начиная от вышестоящих лиц и заканчивая простым библиотекарем. Время такое было.

Приходишь утром на работу, а на обеденном столе уже красуется бутылка водки. Начальница приготовила.

– С утра болит желудок, а чем лечиться, только этим, – объясняла она.

Ну, мне это было знакомо, мой папа тоже, как начинался у него приступ радикулита, начинал пить водку, называя это «внутренним втиранием».

Частенько мы устраивали коллективные посиделки в конце рабочего дня. И домой я приезжала глубоким вечером, когда было темно, не помня себя, заваливалась спать, а утром с тяжелейшего бодуна отправлялась на работу. Помню, как по пути темнело в глазах, я едва не теряла сознание.

– Да ты вся синяя, – всплескивал руками кто-нибудь из коллег, – иди в подвале поспи на диванчике.

Вскоре мне уже стали говорить во время наших посиделок:

– Ты завтра на работу не приезжай, лучше отоспись дома.

Работа мне понравилась, мне нравилось работать и в фонде, расставляя по местам сданные накануне книги, и с картотекой, расставляя по алфавиту карточки вновь записавшихся, и с индикатором, находя по шестизначному номеру формуляр книги, и даже на обслуживании, выдавая читателям книги. Приходилось работать и в читальном зале, и на абонементе.

Но и в читальном зале, и на абонементе не обошлось без так называемой «шары». Недаром говорят, что где наличные деньги, там и воровство.

В читальном зале, например, была такая платная услуга как «ночной абонемент», то есть возможность взять редкую книгу на вынос, вечером взял, утром вернул. А кто там считает, сколько именно книг таким образом было выдано? Может, вообще нисколько. Зачем я буду обогащать бухгалтерию, которая и без того мизерную зарплату задерживает, если могу положить эти деньги себе в карман?

А, освоившись на абонементе, я на чем только не зарабатывала! Например, было правило, что книга выдается на полгода, если вернул позже, то за каждый день просрочки начисляется пеня. Поэтому, принимая книгу, я внимательно следила, каким числом она была выдана, и как только видела, что полгода прошли, со вздохом говорила:

– Платите штраф!

– Но я был на практике, в море…

– Это не считается, все равно платите.

Ни один студент ни разу не отказался заплатить, доставал из кармана наличку и протягивал мне. Разумеется, после практики в море деньги у них водились.

Я доставала ведомость, записывала туда фамилию и сумму, и читатель расписывался. Таких заполненных ведомостей было множество, но в бухгалтерию я их, конечно, не сдавала. Была и настоящая ведомость, которую я сдавала, – для отвода глаз, но записей там было совсем немного. А что, читатели у нас воспитанные, сдают вовремя.

– А если придерутся, скажут, не может такого быть, чтобы все читатели сдавали вовремя? – спрашивал посвященный в мои тайны Миша.

– Скажу, что многие отказываются платить. Ну расплакался человек, что у него денег нет… Никого за это преследовать не будут, – отмахивалась я.

Забегая вперед, скажу, что ни разу никто ничего не заподозрил, ни мое начальство, ни сами студенты.

А моя мама, глядя на это, говорила:

– Они вам должны нормальную зарплату платить, чтобы не хотелось такое проворачивать.

– Что ты, у нас хорошие деньги получают бабушки. Которые сорок лет печати на книжки шлепают.

Другая частая ситуация: человеку обходной подписывать, без которого диплом не отдадут, а у него книги утеряны, как на первом курсе в кубрике украли, так и все. Это была самая жирная «шара», ведь утерянные книги оплачиваются в десятикратном размере.

Было несколько случаев, когда приходил человек и слезно просил продать ему определенные книги.

– Понимаете, устроился на работу в порт, а многих нюансов работы не знаю. Нужны обучающие книги как воздух.

– Но как бы это запрещено, – строго говорила я.

– Девушка, да я любые деньги готов заплатить!

Я ничего не откладывала, тратила деньги сразу. В те времена откладывать было невозможно, цены менялись буквально каждый день, сегодня эта коробка печенья стоит две тысячи, а завтра уже четыре. Лучше сегодня купить эту коробку, чем копить непонятно на что.

Тратила на конфеты, на пиво, на косметику и парфюмерию, на одежду. А зарплата была настолько маленькая, что расходилась за два дня. Да и приходила она редко, случалось, по полгода не платили. Наши зарплаты где-то крутились в банках, прежде чем дойти до нашей бухгалтерии. Ректор университета регулярно ездил в Москву требовать наши деньги, но толку было мало.

Незаметно наступила зима, дело подбиралось к первой сессии.

И тут выяснилось, что сотрудники с этого года тоже должны оплачивать сессию – в связи с тяжелой экономической ситуацией. Правда, есть шанс получить скидку, но для этого надо идти на прием к ректору, и если он разрешит, то можно получить скидку пятьдесят процентов.

Я записалась на прием и подготовилась к важному разговору. Ректор наш тогда баллотировался на должность мэра, и в его программе был пункт о «доступности образования» или что-то в этом роде. Взяла с собой эту программку.

И тут меня приятно удивили мои коллеги. Наши женщины из библиотеки написали рапорт, в котором они перечисляли свои заслуги перед университетом и просили предоставить мне скидку на оплату учебы. Под этим рапортом стояли восемь подписей. Господи, я не знала, как их отблагодарить, я до сих пор волнуюсь, вспоминая про этот их жест, и до сих пор храню этот рапорт как доказательство того, что на свете есть добрые, хорошие люди.

Помню в подробностях сам прием, там кроме ректора сидели его проректоры и советники, целая комиссия. Но они приняли меня очень благосклонно, поговорили со мной очень доброжелательно, и в итоге ректор подписал мне скидку не на пятьдесят, а на восемьдесят процентов.

Счастью моему и всех, кто меня поддерживал, просто не было предела! Теперь я просто обязана была хорошо учиться и получить свой диплом.

Первые два курса пролетели незаметно, а на третьем начались предметы по специальности. Были и трудности, и много радостных открытий.

Оказалось, это так интересно – с помощью методички решать задачи и даже целые курсовые работы. Я попросила перевести меня работать в фонд, где времени было побольше свободного, и с увлечением шаг за шагом разгадывала эти совершенно новые для меня ребусы. На первый взгляд казалось, что это решить невозможно. Но я погружалась в методичку полностью. Я вчитывалась в текст, рассматривала формулы, рисовала у себя в тетрадке, чтобы лучше понять, как это решается. И вот этот момент, когда до тебя начинает доходить и получается решение – ни с чем не сравнимое удовольствие.

Я и студентам своим сегодняшним про это говорю: начните решать, и не оторветесь, это же так интересно. Однако, подавляющее большинство категорически не соглашаются и предпочитают покупать готовые работы.

В фонде под рукой у меня были все возможные книги, я их все перечитывала и начинала понимать, какое практическое значение имеет та или иная задача. То есть из непонятного набора слов текст постепенно превращался в живую картинку с причалами, перегрузочными машинами, рабочими, судном, которое стоит под погрузкой.

Даже, приходя домой, просила Мишу не подходить ко мне и не мешать, пока я не закончу свои занятия.

Мои однокурсники тем временем все, как один, договаривались с преподавателями за деньги.

– Мне проще заработать и заплатить, – рассказывал мне один из них, – чем сидеть, как ты, над книжками.

Может, так действительно проще. Может, не той я дорогой пошла. Может, надо было не валять дурака в библиотеке, а идти туда, где реально можно заработать. Как я потом, через много лет, жалела, что сидела над книжками, вместо того, чтобы лишний раз пообщаться с родителями, с Мишей.

За всю учебу мне пришлось платить преподавателям только два раза, в совсем уж редких, исключительных случаях.

Был такой предмет «Математические методы и модели в управлении транспортом», одно название чего стоит, это выше любой высшей математики. Вся наша группа заплатила преподавателю по три тысячи, в то время как у меня зарплата была пятьсот рублей. И я нашла студента-очника, который решил мне курсовую за пятьдесят рублей, а экзамен сдала сама.

И был случай, когда преподаватель прямо потребовал деньги. Это произошло на пятом курсе, предмет назывался «Управление работой флота». Его вел странного вида дядечка, который ходил всегда как пьяный. Мы так и думали, что он вечно пьяный, но потом нам объяснили, что у него такой вид из-за сахарного диабета.

Я пришла на экзамен с выполненной курсовой работой, подготовившись накануне по вопросам. Подошла к кабинету, а наших никого почти не было, только две девчонки стояли, ждали кого-то.

– А где все? – спросила я.

– Они уже все сдали и ушли.

– А вы тоже сдали?

– Да, мы ему все заплатили по восемьсот рублей. Принесли ему от группы бутылку коньяка, а он отказался, говорит, оставьте себе, мне только деньги нужны.

Я вошла в кабинет. Протянула преподавателю курсовик, но он резко вскинул руку:

– Мне это не надо!

– А билет можно взять?

– Нет, мне нужны деньги.

У меня было немного денег, но дома ждал Миша, мы очень хотели отпраздновать сдачу экзамена.

Я сунула ему в руку двести рублей. Он перебрал купюры пальцами и протянул недовольно:

– Мало!

– Извините, нету больше, зарплата маленькая.

– Ладно, давайте зачетку.

И он поставил мне «тройку». «Тройку» – когда я сделала курсовик и ответив на вопросы, вполне могла получить «четверку».

После окончания учебы меня пригласили работать на кафедру управления транспортом. Предлагали даже поступать в аспирантуру и начинать преподавать, но я отказалась, мне надо было отдохнуть от учебы, а преподавание на мой взгляд – это такая ответственность, тем более в стенах такого престижного учебного заведения.

И я стала работать заместителем заведующего кафедрой по воспитательной работе.

А еще через пару лет мне все же пришлось начать преподавательскую деятельность, без всякой аспирантуры. Преподавателей катастрофически не хватало. Во время хаоса и ужаса девяностых настоящие, интеллигентные, талантливые преподаватели разбежались кто куда. В основном они уходили в бизнес, либо создавали логистические фирмы, либо шли по найму.

Были курьезные случаи. Сергей Иванович Буйко писал диссертацию три года. Но написать не главное, главное организовать защиту. И вот его руководитель бегает по ученым советам нашего города и соседнего, договаривается, рискует, платит собственные деньги за банкет. А Сергей Иванович буквально за день до защиты пишет заявление на увольнение и прощается с научной карьерой. Потому что понимает, что останься он на кафедре, пусть и с ученой степенью, защитив диссертацию, он пропадет с голоду.

Постепенно состав преподавателей изменился капитально. В основной состав вошли обычные домохозяйки с профильным образованием. Таких устраивало провести три пары в неделю, а все оставшееся время водить детей в секции, заниматься семьей, опять же, они рассчитывали выучить детей в нашем ВУЗе.

При мне однажды произошел такой разговор.

Пришел на кафедру молодой человек, долго сидел, ждал заведующего. Наконец Геннадий Алексеевич его принял.

– Я хочу работать преподавателем, – сказал парень, – я хорошо учился и хочу передавать знания новым поколениям, у меня призвание, у меня желание.

Я думала, что все захлопают и примут его.

Но Геннадий Алексеевич снял очки, положил их на стол перед собой и внимательно вгляделся в человека, сидящего перед ним.

– Вас есть кому содержать?

– Это вы о чем? – растерялся парень.

– О том, что у нас очень маленькие зарплаты, вам будет не хватать на жизнь.

– Почему? У вас же есть общежитие, квартиру не надо снимать.

– За общежитие тоже надо платить. А лет через несколько вы захотите семью и детей, а содержать их вам будет не на что.

Геннадий Алексеевич развел руками, а молодой человек ушел и больше не вернулся.

Я размышляла над словами профессора. Неужели он думает, что человек, действительно хорошо обеспеченный, пойдет преподавать? У таких людей широкий выбор, и они, как правило, занимаются такими вещами, которые принесут деньги, известность, они будут стремиться попасть в кино, на сцену, будут называть себя музыкантами, общественными деятелями, блоггерами, художниками, телеведущими. А профессия преподавателя неблагодарная, никакой славы и влияния на ней не заработаешь. Да еще во времена всеобщей педоистерии, когда в угоду детишкам о преподавателя вытирают ноги все, кому не лень.

Был еще случай, которому я оказалась свидетелем. Приехала как-то девушка-мажорка.

– Да мне неважно, что зарплата маленькая, мне лишь бы на людях быть и дома не сидеть, – уверяла она.

Но когда ей озвучили реальный размер зарплаты, она воскликнула:

– Да вы что, это же два раза мой джип заправить! Нет-нет, моя мама такую работу не потянет, это же ее расходы на меня увеличатся: на бензин дай, на обед дай. А еще я по дому не буду успевать, ни убраться, ни приготовить, потому что дорога в одну сторону два часа занимает.

К своей первой паре я готовилась три дня, сидела за письменным столом, детально разбирала задачу, которую мне предстояло решать со студентами, освежала свои знания, листала учебники, искала информацию в интернете. И, конечно, переживала, получится у меня или нет. Я ведь совсем не имела опыта выступать перед аудиторией, – в школе толком не училась, в университете была заочницей.

Утром того дня дождалась девяти часов и хотела уже отправиться на занятие, но опытные коллеги сказали:

– Подождите минут десять, пусть все соберутся, студенты часто опаздывают.

Тогда я побежала покурить и встретила на нашей лоджии профессора Мельникова. Это был представительный мужчина с белой копной волос, всегда в идеально выглаженном костюме с галстуком. Взгляд у него был слегка скептический, как будто в ожидании подвоха, но невероятно добрый. Он происходил из знаменитой династии нашего учебного заведения, его отец когда-то был начальником факультета. Помню, когда я слушала его лекции, то неизменно восхищалась. Он не просто пересказывал материал, он приводил примеры из жизни, из общественных событий, приводил цитаты известных поэтов и философов.

– Доброе утро, – поздоровалась я.

– Доброе утро, – приветливо ответил он.

– А у меня вот сегодня первая пара.

– Ты что, решила преподавать? – он невольно схватился за голову и посмотрел на меня с ужасом и сочувствием одновременно.

– А что не так, я очень рада, что мне доверили.

– Ты такая добродушная, такая бесхитростная! Я столько лет преподаю, и знаешь, сколько раз мне хотелось развернуться и пойти отсюда куда глаза глядят! Вот вроде бы все хорошо, но попадется на всю аудиторию один какой-нибудь умник, и все испоганит! Буквально вчера – все объяснил, все поняли, а одна девица сидит и повторяет: «А теперь мне отдельно объясните, ну я не понимаю!». Или прочтут в интернете какую-нибудь чушь и начинают спорить, почему вы так сказали, а там по-другому сказано…

И вот я впервые вошла в аудиторию, вся в смятении – а вдруг я буду стесняться, а вдруг у меня голос будет дрожать…

И тут, при моем появлении, все студенты, как по команде, встали!

И у меня как будто камень свалился с плеч. Я моментально успокоилась. Я почувствовала себя, как рыба в воде. И вдруг поняла, что мне с ними – хорошо. И это ощущение не пропало со временем, на всех последующих парах оно так и оставалось со мной.

С молодежью приятно общаться, они в подавляющем большинстве добрые и отзывчивые, не натерпелись еще насмешек от жизни и человечества, ни в чем особо не разочаровались. У них еще далеко идущие планы, оптимистичный взгляд. В их глазах светится уверенность, что они всего добьются, покорят весь мир, заработают много денег, осуществят самые смелые мечты.

Ну а я, со своей стороны, помогаю им адаптироваться в этом сложном мире чисел и формул, понимая, как нелегко прийти в первый раз на занятия.

В настоящее время

Суходнищева увольняется!

Эта новость прозвучала как гром среди ясного неба.

Первыми мне об этом сообщили студенты, и я просто не могла поверить. Она столько лет здесь проработала, сидела начальником учебного отдела, а когда ее оттуда прогнали за утерю учебно-методических комплексов, перешла на преподавание. Другими словами, держалась руками и ногами за эту работу.

На следующую пару пришла другая группа, и ребята мне рассказали то же самое.

– Потопова сегодня такая расстроенная ходит, говорит «сожрали нашу дорогую Светлану Ивановну!»

Я, не удержавшись, фыркнула.

– И кто же ее, интересно, сожрал?

– Да это все из-за ее группы. Помните, в прошлом году из-за ковида мы все сидели дома?

Еще бы такое не помнить! Целый месяц все сидели дома, выходить на улицу было не рекомендовано, однако, я все же ходила каждый день на прогулки, но работы так не хватало!

– Тогда еще общагу закрыли, всем велели уезжать домой.

– Да, помню, – сказала я.

– Так вот, всех выгнали неожиданно, времени на сборы было в обрез, и никто из проживающих не написал заявление на выселение. Поэтому оплату за общежитие бухгалтерия продолжала начислять. Причем туда автоматически включили и время каникул, и сумма в итоге серьезная получилась.

– А почему так сделали? Чисто из-за формальности, потому что не было заявления на выселение?

– Ну да. Как-то несправедливо получается.

– А почему нельзя заявления написать задним числом и пересчитать оплату?

– Потому что деньги уже оприходованы. Многие студенты возмущались, и писали, и звонили куда только возможно, а толку нет. Ну а Светлана Ивановна же очень любит своих девочек, она начала права качать, бегать в вышестоящие инстанции, жаловаться где только можно.

– Удалось чего-то добиться?

– Нет, студентам все равно говорят платить. А Суходнишеву обвинили в коррупции и попросили уволиться.

– Странно, почему она так легко согласилась? Может, мы чего-то не знаем? – задумчиво проговорила я.

Ох, говорила я ей, не оценят ваши девочки вашей доброты! Рыла яму мне, а угодила в нее сама.

На перемене я пошла в преподавательскую – послушать, что люди говорят.

Конечно, все только и говорили про увольнение Суходнищевой. Она и сама была здесь.

– Тридцать три года проработала без единого замечания, – рассказывала она, – а теперь мне замечание объявили с занесением в личное дело. Я так подумала, сейчас замечание, потом они мне объявят выговор, а на третий раз, по закону – увольнение. Оно мне надо? Я лучше сама уволюсь.

– Я так расстроена, – чуть ли не со слезами сокрушалась математичка Анна Александровна. – Ну почему, почему меня лишили вашего общества? Я так люблю наши обеды, наши беседы!

– Я тоже всех вас люблю, дорогие коллеги, – уверяла Суходнищева, – я всех вас благодарю за совместную многолетнюю работу, я буду по вам скучать. Но я не могу стерпеть такого унизительного обвинения – в коррупции и превышении полномочий.

Со всех сторон на нее посыпались горестные прощальные слова.

– Только благодаря вашей помощи я научилась составлять методички, – говорила молодая преподавательница физики.

– Спасибо вам за все от всей нашей семьи, – это уже были слова англичанки Надежды Олеговны.

Судомеханик Глазырин напутствовал Суходнищеву словами:

– Ты молодец, отстояла свою точку зрения, не сдалась, так держать!

– Удачи вам и всего наилучшего в дальнейшей жизни, – сказала экономист Нелли Павловна.

Тут же послышались самые лучшие пожелания, напутствия, но никто, никто не сказал чего-то вроде «оставайтесь, Светлана Ивановна, мы вас поддержим и еще повоюем». Хотя, наверно, это было бесполезно.

У меня тоже промелькнула мысль сказать Суходнищевой на прощание что-нибудь оптимистичное, но сколько я ни думала, а никаких хороших слов у меня для нее не нашлось.

Наконец стали спрашивать, что же она теперь будет делать, куда пойдет.

– Может, дома буду сидеть, меня муж обеспечивает.

Я чуть не расхохоталась. Про мужей можете мне не рассказывать, – все, что они зарабатывают, уходит на них самих и на детей. А если муж прямо миллиардер, то что она вообще забыла в этом колледже на целых тридцать три года?

– А может, репетиторством буду заниматься, – продолжала Суходнищева, – не знаю пока еще точно.

Через пару месяцев дошли слухи, что она устроилась в какой-то лицей и преподает там математику. Ругает тамошних студентов, якобы они в разы хуже тех, с которыми она сталкивалась в нашем колледже, в коллектив влиться не может, все вокруг чужие, много молодых, неопытных.

А ее любимые девочки забыли о ней в тот же день. Ни разу не слышала от них ни единого слова о бывшем кураторе.

На выходе из преподавательской сталкиваюсь с Евгением Владимировичем.

– В вашей группе все оформили Пушкинскую карту? – спрашивает он после обычных приветствий.

Евгений Владимирович мне очень симпатичен, это блондин средних лет, бывший военный, очень доброжелательный человек. Это же он однажды заступился за меня перед директрисой.

– Да, конечно, – отвечаю я на ходу, – скоро принесу отчет.

На самом деле в моей группе всего двое человек оформили эту карту, наших студентов не заставишь ходить в театры и на выставки.

Сообщение от Гоши: «Дедушка опять напился». За этими сухими словами стоит просто вопль отчаяния. Бедный мой сынок и мама опять вынуждены нянчиться с папой.

Папа напивается примерно раз в два месяца, вроде не так уж часто, но каждый раз это целая драматическая эпопея. Сначала он носится в магазин за бутылками. Пьет он исключительно водку, никакие легкие напитки не признает, хотя я уже много раз ему говорила, что то же самое пиво гораздо легче переносится. Пытался одно время таскать домой собутыльников, но я быстро объяснила, чего стоят такие люди, рассказав протрезвевшему папе, как они внаглую опустошали его кошелек, пока он спал, и собутыльники исчезли. Пьет с тех пор один, но очень много. На второй день силы его начинают покидать, и тогда он изводит окружающих, чтобы сбегали ему за бутылкой. Произносит одни и те же фразы: «Ты в магазин пойдешь?» или совсем уж бессмысленное: «Военно-морской флот! Гуляет». На третий день он начинает валяться на полу и еле слышно произносить, что ему плохо. К ночи давление поднимается настолько, что приходится вызывать «скорую». Наутро он выздоравливает и клянется, что «больше никогда и ни за что». Однако, через пару месяцев повторяется то же самое.

Попадаю во двор на улице Карманова.

И вдруг сама собой в ушах начинает звенеть музыка из песни Эдиты Пьехи «Где этот город, которого нет».

Двор моего детства.

Вот здесь стоял стол и лавочки вокруг него. Как сейчас помню, в тени густых деревьев на этих лавочках сидели мужчины среднего и пожилого возраста, азартно играли в «домино», обсуждали разные темы, курили. И мой дедушка там постоянно сидел, хотя и не играл никогда.

Кажется, вот сейчас сосед дядя Петя крикнет своей жене, которая развешивает белье на балконе: «Рыбочка, сбрось двадцать копеек, я за хлебом схожу» и подмигнет приветливо прохожим. Их семью так и прозвали «рыбочками», можно было услышать, например – «рыбочки на дачу поехали, а их сын девчонку привел, музыку включили». Никто ведь про политику тогда не говорил, интересы были вполне мирные и благополучные.

Или выйдет тетя Надя со второго этажа и угостит бесподобно вкусными пирожками, поговорит с нами, детьми. Ее внук Андрей был старше нас, уже учился в техникуме.

На этой лавочке у подъезда часто сидел старик в кителе, увешанном орденами и медалями. Он был весь седой, разговаривал редко. Его внуки дружили с моим Мишей, и однажды они натворили что-то, видимо, серьезное, потому что Миша не хотел возвращаться домой, опасаясь, что отец его убьет.

Тогда Григорий Иванович (так звали деда) поинтересовался у Миши:

– А что, он такой злой, бьет тебя?

– Ну да, – признался паренек, – он хватает провод от чайника и начинает избивать. Я бегу на балкон, прыгаю со второго этажа, и весь в крови, убегаю к друзьям на несколько дней.

– Сейчас я пойду с ним поговорю, – поднялся с лавочки старый орденоносец.

Вернувшись, сказал:

– Иди домой, больше он тебя никогда не тронет.

Миша так и не узнал, что же именно Григорий Иванович сказал тогда его отцу, но факт остается фактом – больше отец никогда не поднимал руку на своего сына. Словами ругал, а бить не пытался. По сей день Миша и его друзья – внуки Григория Ивановича – строят предположения и догадки, что же такого в тот вечер было сказано суровому папаше.

В то время было еще много живых настоящих участников Великой Отечественной Войны. У меня самой дедушка первые дни войны провел в окопах, но вскоре был переведен личным водителем полковника СМЕРШа. Его младший брат погиб в боях за Ленинград, совсем молодой парень был. У бабушки тоже брат погиб, а сама она всю войну проработала на санитарном поезде.

Такие люди не могли не измениться в суровых реалиях тех дней. Конечно, они научились и стрелять, и убивать, и даже быть жестокими к врагам, а иначе войну бы не выиграли. Поэтому не удивлюсь, если на самом деле Григорий Иванович сказал Мишиному отцу что-то вроде «Еще раз пацана тронешь, я тебя найду и убью».

Дом тот же, двор тот же, но все же теперь здесь совсем не так. Лавочки давно все убрали, чтобы было куда машины ставить. На улице никто ни с кем не разговаривает. Ни одного знакомого по пути не встретилось.

Поднимаюсь на третий этаж, захожу в квартиру. Как просторно здесь казалось в детстве!

Папа сидит на диване, должно быть, только проснулся. Волосы взъерошенные, лицо опухшее, взгляд мутный. Как же уродует человека эта огненная вода! Папа, такой красивый и энергичный, несмотря на немолодой возраст, сейчас выглядит просто отвратительно. И седина заметнее, и морщины резче очерчены. И этот безумный взгляд, способный взбесить кого угодно.

Мне часто снится один и тот же сон. Будто мои родители развелись, и я живу с мамой, а папа переехал на другую квартиру. Живет в кирпичном доме, ранним утром выходит прогревать машину во двор, небо затянуто серо-голубой дымкой. Вдалеке видны металлические столбы линии электропередач. Сидя на своем водительском сиденье, он достает телефон, а там… ни одного пропущенного звонка. В это самое время я говорю маме: «Слушай, мы так давно ему не звонили, а вдруг он умер, а мы даже не знаем!». И я начинаю набирать его номер, а в трубке слышу до крайности обиженный голос: «Чего тебе? Как это ты вдруг додумалась позвонить?»…

И я примерно догадываюсь, почему мне такое снится. В реальной жизни я действительно папе никогда не звоню, и знаю, что он обижается на это.

– Вот ты обижаешься, что я тебе не звоню, – говорю без всякой надежды быть услышанной, – а я боюсь позвонить и услышать твой пьяный голос!

Мутный взгляд с трудом фокусируется на мне.

– Доча, ты пришла? – улыбается папа. – А я тебя так люблю!

– Перестань, – отмахиваюсь я.

– А ты знаешь, мне так неудобно перед тобой, – он говорит медленно, – я же тебе в жизни ничего не дал, кроме красоты!

И с таким отчаянием звучат эти слова, что я невольно смягчаюсь:

– Ты же мне дал образование, вспомни, сколько ты заплатил за учебу. Без твоих денег я бы не закончила университет.

Мои родители в девяностых не стали цепляться за разваливающиеся предприятия, как многие другие, а рванули в бизнес.

Сначала работали на хозяина, продавали продукты с машины. Потом открыли свою точку на Универсаме. У мамы нашлись связи с криминальными авторитетами, из числа одноклассников, и место ей выделили самое проходное, на входе в рынок. Оборот был бешеный, через день ездили за новым товаром.

В то же самое время мамина сестра и ее семья в соседнем городке загибались от нищеты, на заводе годами не получали зарплату, и занять было не у кого, весь поселок работал на этом заводе. Тетя Таня позволяла себе поплакать на улице, пока белье развешивала, а потом шла домой к детям с обычным сияющим видом.

Мы тогда часто к ним ездили в гости, привозили продуктов и денег. Но когда мои родители предложили им переехать к нам в город и работать на рынке, тетя Таня и ее семья категорически отказались.

– Что вы, у нас здесь больница, профсоюз, каждый год путевки в санаторий, стаж идет к пенсии, а на рынке что?

Потом мама открыла небольшой продуктовый магазин в подвале жилого дома, а папа купил пассажирский автобус и поставил его на маршрут.

Все вокруг считали нас богачами, завидовали, пытались от зависти делать гадости. Но зачем, если даже на примере тети Тани понятно, кому что было выгоднее. Кто-то надрывался на рынке, а кому-то удобнее было сидеть на привычном месте и не двигаться.

Лично я в своей жизни испытала чувство зависти всего один раз и в тот же момент поняла, как это глупо. Однажды мы с мамой пошли в гости, и там была девочка младше меня, глупая и некрасивая. Но у нее была такая красивая мама, с длинными локонами, в шифоновом платье с рюшами по моде того времени. И да, я позавидовала, что у нее такая красивая мама. Но следом за этим я поняла, что эта девочка пойдет сейчас куда-то с чужими родителями, в чужой дом, а я-то хочу пойти с моими родителями и в мой дом. После этого я никогда и никому не завидовала. И не понимаю таких людей, которые завидуют чужой жизни. Зачем, если ты не потянешь эту чужую жизнь, ты для нее просто не приспособлен?

Например, женщина, которая не любит заниматься хозяйством и готовить, завидует подруге, у которой есть муж. Ну так вперед, забери у нее мужа, только спроси у себя, а сможешь ли ты стоять у раскаленной плиты после работы и чистить морковку в то время, как этот муж будет валяться на диване и ждать, когда ему подадут ужин?

…Захожу в Гошину комнату. Когда-то здесь была комната моих дедушки и бабушки, а потом я устроила здесь свою гостиную для приема лрузей. Гоша, кудрявый рыжеволосый парень с голубыми глазами (весь в Мишу), как обычно, сидит за компьютером.

– Много пустых бутылок вчера вынес?

– Штук пять, – оборачивается парень и мы горестно смотрим друг на друга.

– Тебе надо что-нибудь? – спрашиваю я.

– Пока ничего не надо, все есть.

В далеком прошлом

Несколько лет я преподавала в Морском университете, как вдруг наш заведующий кафедрой скончался, и на его место пришла неприятная молодая девка Игнатова, которая тупо купила себе эту должность.

Молодая, не больше тридцати лет, уже успевшая выйти замуж за пожилого преуспевающего бизнесмена и даже стать его вдовой. Покойный бизнесмен когда-то работал преподавателем на нашей кафедре, а когда в образовании стало нечего делать, он подался в бизнес и сделал головокружительную карьеру. Бросил жену-ровесницу (от нее-то мы и узнали все подробности), женился на молоденькой. А после его смерти все богатство каким-то образом оказалось в руках этой молоденькой. Единственное исключение – младшему сыну перепала однокомнатная квартира в хрущевке, а так, ни бывшей жене, ни остальным детям – вообще ничего.

Оставшись богатой вдовой, Игнатова нацелилась на роль хозяйки нашей кафедры. Зачем ей это понадобилось, понять трудно. Как говорится, у богатых свои причуды.

И она пошла к одному из проректоров, который возглавлял ученый совет.

– На должность заведующего кафедрой все могут подавать свою кандидатуру? – спросила у него Игнатова. – Я, допустим, могу?

– Все могут, – ответил тот, – но пройдет по конкурсу тот, кто больше заплатит.

Вопрос был решен.

Многие под нее подстроились, ведь, как известно «новая метла чисто метет, а сломается и под лавкой валяется». И люди справедливо полагали, что это не навсегда, надо просто переждать.

А я ждать не люблю, и раз уж начались неприятности, значит, пришло время для открытия новых горизонтов.

Тем более, что я давно уже мечтала работать где-нибудь рядом с домом. В нашем районе высших учебных заведений никогда не было, зато колледжей и лицеев хоть отбавляй. И в какой из них я ни звонила, везде меня готовы были принять с распростертыми объятиями, еще бы, ведь у меня был такой опыт работы в образовании.

В конце концов я выбрала морской колледж, в котором были похожие специальности, и мне предложили те же самые учебные дисциплины, которые я хорошо знала и успешно вела в университете.

Но если дисциплины были практически те же самые, то во всем остальном разница оказалась просто огромной.

В университете моей задачей было пройти со студентами тему, и на этом все, если они усвоили, их можно отпускать на перемену. За это даже поощряли:

– Какие молодцы, все уже закончили, и идут отдыхать!

Тем более, что отдохнуть там было где. Было студенческое кафе, в котором можно было недорого перекусить, а можно просто посидеть пообщаться с друзьями. Были многочисленные лавочки и во дворе, и во внутренних помещениях. Имелось несколько просторных читальных залов, где можно было и отвлечься за интересной книгой или журналом, а при желании подготовиться к следующим парам. В конце концов, в центр города сходить погулять, благо, он там в шаговой доступности.

А в колледже – звонок на урок и звонок на перемену, и, пока звонок не прозвенит, студентов отпускать нельзя. Даже если тему закончили. Хоть вообще без дела сидите.

В один из первых дней я допустила такую глупость – отпустила группу раньше на пятнадцать минут, так они выбежали из аудитории и принялись в пустынном коридоре скакать и орать так, что выбежали преподаватели из других кабинетов, наорали на них, а мне сказали больше так не делать.

Да, контингент был абсолютно другой, если в университете учились ребята из областных, пусть небольших, но городов, то в колледж почти все приезжали из глухих деревень. Я раньше и названий таких не слышала: Соловьевка и Кашаровка под Алюминиевкой, Керуново и Гурулево под Лазовкой, Низовка и Дрыновка под Новоцерковкой. Была даже девочка из деревни, расположенной посреди тайги, и добраться туда можно было только на вертолете. Такие ребята очень долго адаптировались к условиям жизни в городе. Они привыкли к чистому деревенскому воздуху, а тут смог, вонь от машин, толпы людей на улицах.

– По-хорошему студенты не понимают! – отчеканила в первые же дни Потопова. – Они твою доброту примут за слабость, и на шею сядут.

Если в университете никогда никто из администрации не приходил на пары, то здесь – чуть ли не каждый день кто-нибудь припрется из учебного отдела и сидит, и сидит до самого звонка, а мне ни в туалет не выйти, никуда. А после пары остаются и объясняют мне, что я не так сделала, что не так сказала. Причем эти люди из учебного отдела сами за всю жизнь ни одной пары не провели.

Потом уже мне объяснили, что людям из учебного отдела надо иногда приносить конфеты и шампанское, тогда они быстро отстанут.

В университете мне говорили, что надо начинать пару минут на пятнадцать позже, чтобы все успели приехать по утренним пробкам. А в колледже основную часть студентов воспитатели по утрам будили в общаге и пригоняли на пару аккурат к звонку. И попробуй только я опоздать! Студенты будут орать под дверью, как стадо бизонов, так что услышит весь колледж с первого по пятый этаж. Мне начнут звонить из учебного отдела, потом сделают замечание, и не просто устное, а с занесением в личное дело.

Тут еще дело в том, что в университете учебные кабинеты были всегда открыты, студенты приходили и сразу же располагались, чтобы спокойно ждать начала лекции. А здесь каждый кабинет закреплен за преподавателем, строго после занятий закрывается на ключ, ключ выдают на вахте только преподавателю, и пока он не откроет, студенты, естественно, будут толпиться в коридоре. И в коридоре ни одной лавочки, ни одного стула, просто стены с дверями, и все.