Читать онлайн Садовый вишнь бесплатно
Иллюстратор Мария Фомальгаут
© Мария Фомальгаут, 2023
© Мария Фомальгаут, иллюстрации, 2023
ISBN 978-5-0060-6424-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Тридцать первое ноября висовисокосного года
…Осень вздохнула и оглянулась – вздох получился какой-то тяжелый, ну еще бы, осень была уже не молодая, если не сказать больше, её ноябрь уже подходил к концу. Осень еще раз посмотрела на календарь – он показывал вечер тридцатого ноября, уже начал порхать мелкий снежок, готовый перейти в такую же мелкую метель, даже не метель – метельку, метелюшку, метеленка.
Осень накрыла на стол, заварила красно-багровый октябрь, нарезала на тарелке солнечные сентябрьские дни, вынула из духовки запеченные ноябрьские утра, когда так приятно посидеть дома. Сегодня будут гости, сказала себе осень, сегодня все будут провожать её на пен… нет, конечно, не на пенсию, но осени было приятнее думать, что на пенсию, так спокойнее, так не так тревожно, не так страшно, вообще, что тут страшного…
Осени подарили кофейный сервиз, и кадиллак, и шикарный особняк с тремя спальнями, – и не потому, что купались в деньгах, а потому, что осень завтра все равно исчезнет, так пусть на один вечер у неё всё это будет. Поднимали тосты, желали здоровья и долго… стоп, какого долголетия, завтра же осени уже не станет. Благодарили осень, кто за что, кто-то встретил настоящую любовь, кто-то воплотил мечту, которая казалась нереальной, кто-то перевернул свою жизнь на сто восемьдесят градусов, у кого-то ничего не получилось, а то и вовсе случилось что-нибудь страшное – осень извинялась, кто-то смущенно мотал головой, ну что вы, вы тут не при чем, это я сам виноват… или вообще никто…
Осень вдохнула свой собственный холодок: ей хотелось поговорить с другими осенями о том, как бывает, когда последний день, что в таких случаях делать, о чем думать, что говорить. Но других осеней не было, никого не было, да откуда бы им было взяться, другим осеням…
Осень вспоминала себя, как она была еще легкомысленным сентябрем, прыгала по теплым солнечным денькам, как она была юным октябрем, кружилась в вихре багряных листьев, как была уставшим почтенным ноябрем, гуляла по опустевшим аллеям, подернутым жухлой листвой. В сентябре осень еще не понимала, что она хочет делать, чем будет заниматься, и в октябре тоже, и в ноябре, и… и все, и все как-то пролетело слишком быстро, вроде бы сделала все, что хотела, и вроде бы все прошло, как надо, и все равно чувство такое, что что-то не то…
Осени снова неимоверно захотелось поговорить с другими осенями, постоять на балконе в тумане самой себя, услышать от кого-то, что у неё не хуже, чем у других, или даже лучше, или пусть даже хуже, но получилось хоть что-то, хоть как-то – нет, ничего, говорить было не с кем, в году бывает только одна осень, одна-одинешенька… Осень даже позавидовала зиме, их-то в году бывает две, хотя им тоже не удается поговорить, они не встречаются…
Осень подняла голову – последний день надо было встречать с поднятой головой – поблагодарила гостей, за все, за все, спасибо, что пришли, особенно школьники, уж кто-кто, а они-то не любят осень, а ведь пришли, осень извинилась перед ними за первое сентября, зажгла для них тыквенные фонарики на Самайн, насыпала им горсти конфет…
Гости разошлись, разлетелись, разбежались, хлопая крыльями, – осень осталась одна, оглядела шикарный особняк, поднялась по винтовой лестнице в огромную спальню с зеркалом на потолке, устроилась на широченной постели. Осень боялась, что не уснет в эту ночь, будет тревожно смотреть на часы, когда стрелки коснутся полуночи – что-то тогда произойдет? К своему немалому удивлению, осень довольно быстро уснула, даже не поняла, как именно.
…когда осень открыла глаза, в окно бил яркий белый свет. Так вот она, смерть, подумала осень, вот оно как бывает, оказывается, есть что-то после того, как все кончится…
Осень закуталась в халатик и подошла к окну – восторженно ахнула: весь мир был белым-белым, до самого горизонта, которого больше не было. Осень посмотрела на восхитительный контраст черных деревьев и белого… и догадалась, что видит снег…
…снег…
Но почему же она в таком случае все еще живая?
– Доброе… утро…
Кто-то смущенно кашлянул за спиной, осень так и подскочила – изумленно посмотрела на вошедшего с подносом, на котором дымились две чашки кофе.
– Вы… вы… – осень не выдержала, – вы кто?
– Я ваш день.
– Вы… но все мои дни уже кончились…
– Но я-то еще есть!
– Вы… да кто вы?
– Тридцать первое ноября.
– Но такого не бывает!
– Ну как не бывает, я же есть!
– Вы… но вас… не должно быть!
– Ну как не должно, когда я есть!
Окончательно сбитая с толку осень покорно взяла чашку с кофе, уселась на кресло у кровати.
– Приготовить вам завтрак?
– А… да… нет… да… пожалуй…
– …и все-таки…
Осень уронила вилку, взметнулась, бросилась перебирать календари, наконец, кинула их пеструю охапку в лицо тридцать первому числу:
– Посмотрите… посмотрите сами… да вы на календари посмотрите, где вы здесь видите тридцать первое число? Все кончается тридцатым… Кто вы? Откуда?
– Я… ну уважаемая осень, почему не может быть какого-нибудь висовисокосного года, в котором будет тридцать первое число?
– Да потому, что таких годов не было, и нет! А вы…
Осень не успела договорить, когда внизу щелкнул замок. Это было тем более странно, что дом принадлежал осени, и ключи от него были… да у кого угодно они могли быть, потому что осень кончилась, и дом был уже не её…
Осень заметалась по комнате в поисках одежды, наконец, махнула рукой, спустилась по лестнице в халате, – в лицо ей ударил запах мандаринов, имбирных пряников и хвои, и еще чего-то неуловимо-праздничного. Осень посмотрела на вошедшую зиму, которую вел под руку первый день декабря…
– Э-э-э… Здрассьте, – зима оторопело уставилась на осень, дохнула холодом, – вы…
– Да я как-то… это все он… – осень смущенно покосилась на тридцать первое ноября.
– Это еще кто?
– Тридцать первое…
– Уважаемая осень, вы что-то попутали, такого числа не бывает!
– Вот и я тоже говорю, что не бывает, а он не слушает!
– В таком случае… – зима грозно надвинулась на тридцать первое число, обдавая его холодом, – не изволите ли объясниться?
– Сейчас… сейчас… сию минуту… я все объясню… я…
– …значит, есть миры, где существует тридцать первое ноября? – спросила осень.
– Верно.
– И вы решили…
– Вы понимаете, я не хотел умирать, – признался день.
– …и поэтому пришли сюда…
– Верно…
Это «верно» прозвучало как-то странно, в нем послышались настороженные нотки, которые никому не понравились.
– И сколько миров вы уже так миновали? – спросила зима.
– Э-э-э… гхм…
– Не помните?
– Правда… не помню…
– Ну, хотя бы примерно? Неделю? Месяц? Год?
Тридцать первое число покраснело до кончиков ушей.
– Боюсь… счет идет на тысячи лет…
– Вы, наверное, видели немало миров? – спросила осень.
– Да… немало… даже кое-какие технологии оттуда могу подсказать, только пока не знаю, что у вас есть, чего нет…
Осень заторопилась, захлопотала, – наконец-то ей нашлось дело, надо было столько всего узнать…
– …Скажите, – осторожно начала осень, – а вы были в мирах, где… где нет осени?
– Не был, ведь как бы я туда попал? Если нет осени, то откуда возьмется её последний день?
– Но вообще… где-то есть миры, где нет осени?
– Я думаю, да. И немало.
– Уважаемый день… а вы не думали, что однажды кончатся все миры без тридцать первого числа, и вам, так сказать, некуда будет вклиниться?
– Знаете, я думал об этом… хочется верить, что число миров бесконечно, но все-таки… Иногда мне кажется, что они могут и кончиться…
– И что вы будете делать тогда?
День промолчал, – ему не хотелось думать об этом, он уже напрочь забыл об этом за века и века, и вечер был для него просто вечером, и ночь была просто ночью, – моментом, когда нужно было подыскать себе очередной мир и поселиться в нем. Он попытался представить себе, что чувствуют дни, которые исчезают в полночь – и тут же отогнал от себя эту мысль.
– А я знаю, что вы будете делать, – задумчиво сказала осень.
– И что же?
– Вам нужна осень.
– Осень?
– Да, обыкновенная такая осень с дождями и листопадами…
– Дорогая осень… вы имеете в виду себя?
– Ну… например. Вы покажете, как переходить из мира в мир?
– Да, дорогая осень, это очень просто…
День задумался, а стоит ли ему дружить с осенью, может, миров без осени меньше, чем миров без тридцать первого ноября, ну да и ладно, потом их пути могут разойтись…
Осень тоже задумалась, – она еще не привыкла к этому странному ощущению бессмертия. Она так старательно приучала себя к тому, что не будет никакого «завтра», что все сделано, отжито, отчувствовано, отплакано, отсмеяно, отмечтано, от… много еще чего – от, а теперь появилось какое-то «завтра», да такое неопределенное и странное, что от этого «завтра» хотелось бежать со всех ног, даром, что без «Завтра» ничего не будет…
– …уважаемая осень…
Осень настороженно посмотрела на Зиму, уже предвидя скандал, ну а что еще могло здесь быть.
– Да?
– Я, собственно, по поводу тридцать первого ноября…
Осень уже перебирала в уме ответы, что это не она, это тридцать первое число – но решила не нагнетать конфликт, спросила как можно проще:
– И… что с ним?
– Дорогая осень, вы же в курсе, что каждый день длится двадцать четыре часа?
– Разумеется… и он еще не кончился.
– …а вы не обратили внимания на то, что этот ваш день… он длится двадцать три часа и сорок две минуты?
– И…
– Ну, вы понимаете, что так не бывает? Это вам не листья на дереве, которые все разные, и не яблоки на ветке, тоже все разные, и не облака в небе – а дни, дни! Они не могут быть меньше двадцати четырех часов…
– Вы хотите сказать…
Зима задумалась, она еще сама не знала, что она хочет сказать.
– Это… это не день. Уважаемая осень, вас обманули, вам подсунули что-то не то…
Осень хотела спросить – а что не то – но не смогла, все слишком перепуталось, все было слишком непонятно…
– …а ведь вы не день, – не выдержала осень за полчаса до полуночи.
– Ну отчего же, я…
– …не день. Сколько вы длитесь?
– Ну… как все?
– Что-то я не видела дни, которые длились двадцать три с половиной часа…
– Ну… кто-то больше, кто-то меньше…
– Так что-то я не видела дни, которые длятся меньше!
– Ну, если не видели, это не значит, что их не…
– …не существует. И даже не пытайтесь соврать, что в других мирах все иначе… Так кто вы? Кто вы?
– Вы все равно не поверите.
– Поверю… думаю, мне больше ничего не остается…
– Я… вселенная.
– Вселенная?
– Да. Вы же понимаете, что вселенные могут быть самые разные… какие-то из них существуют миллиарды веков, каким-то повезло меньше…
– …двадцать три часа и сорок две минуты?
– Да, и это еще отличный результат…
– Но почему вы оказались в нашем мире?
– Потому что моего мира больше нет…
– И вы вклинились в нашу вселенную…
– …совершенно верно.
– Но это… – осень недоверчиво насторожилась, – это не повредит нашей вселенной?
– Ну… как сказать… – день чуть отвернулся.
– Что вы имеете в виду? – вспыхнула осень.
– Ну… мы же все равно не собираемся оставаться в этом мире, верно?
– Вы хотите сказать, что мир…
– …я сожалею…
Осень молчала, стиснув зубы, она даже сама не могла понять, о чем думала…
– Поторопитесь, дорогая осень…
– Что такое?
– Поторопитесь… уже половина двенадцатого… нам пора уходить…
– Никуда я не пойду, – отрезала осень.
– Вы…
– …никуда не пойду.
– Но тогда вы…
– Идите, – отмахнулась осень, – идите, идите…
Она отвернулась, чтобы не слышать голос тридцать первого числа, осени еще нужно было сделать так много, чтобы спасти мир – а она даже не знала, с чего начать…
Прошлое с чужого плеча
…а прошлого нет – Инга еще раз оглядывается назад, где за ней должно тянуться прошлое, длиннющее, тяжелое, – а прошлого нет. Нет, и все, первый раз в первый класс, когда Инга в белом платье была, и откуда этот камень на дороге взялся, да не было никакого камня, ничего не было, это первое сентября подножку подставило, и лужа впереди, грязная, черная, и —ы-ы-ы-ы-ы! и – все дети, как дети, а ты… И первой любви не было, и выпускного не было, и первого бокала чего-то не пойми чего, и того, что потом, с Кириллом… или Артемом… Инга не хочет вспоминать, этого не было, не было, не было – а ведь теперь действительно не было, и взрослых этих проклятущих не было, которые – ах вот у Верочки пятерочка, а ты… А ведь не было этого, ничего не было, даже вчера скандала на кассе, да какого черта вы мне за сто пробиваете, если у вас на ценнике восемьдесят, да плевать мне, кто у вас там за залом смотрит, не смотрит, да… И этого тоже не было, ничего не было, одно сиротливое сегодня, денек какой-то не то пасмурный, не то распогодится, вроде выходной, только непонятно, суббота или воскресенье.
А прошлого нет.
Инга хочет объявление написать куда-нибудь в никуда, пропало прошлое, особые приметы… да какие приметы, не напишешь же про платье заляпанное или про позорище на выпускном, и вообще… И вообще, пальцем у виска покрутят, ты что, из ума выжила, какое прошлое, прошлое не теряют…
…Инга почти проходит мимо, не замечает – тут же спохватывается, оглядывается, так и есть, видит свое прошлое на какой-то про… ну ладно, пусть будет на прохожей, не прошмандовкой же её в самом деле называть, хотя прошмандовка она и есть, какого черта в самом-то деле…
Инга впивается в свое прошлое, даже не боится порвать, тянет на себя, срывается на крик, отдай, отдай, отдай, стаскивает с про… с прохожей…
– Вы… женщина, вы что?
– Что, что, прошлое мое отдала быстро!
– Да ну вас… – про… кутается в прошлое, как будто ей холодно, – ну вам что, жалко, что ли? Слушайте, вам это прошлое ваше позорное сильно надо? У вас хоть какое-то прошлое есть, у меня вообще никакого нет, понимаете?
– И вы…
– И я… ну вам жалко, что ли?
Инга теряется, и вроде и правда не жалко, что там жалеть, школу эту, что ли, окаянную, или выпускной, или… и все-таки…
Инга присматривается, замечает на пальце про… чье-то настоящее, так-так…
– А это чье?
– Да какая вам разница, ну не ваше же!
– Да что мое, не мое, нет ну ладно еще без прошлого оставить, но чтобы без настоящего…
– …да нормально у неё все без настоящего… даже лучше стало… Так что не переживайте вы, моя хорошая, честное слово, вам же все равно такое не надо, а у меня хоть такое будет! – убегает куда-то никуда в лабиринты улиц, охваченная воспоминаниями про первый день весны, а как в школе отопление прорвало, и не у-у-чимся, и можно домой бежать, а там тетя Света приехала, и все вместе в кино пошли…
Инга сжимает зубы, чер-р-рт…
Смотрит на настоящее на пальце про… пытается разобрать имя, да тут даже адрес есть…
Инга поднимается по ступенькам по обшарпанной лестнице куда-то в никуда, нажимает кнопку звонка, ждет, сама не знает, чего. На пороге возникает женщина средних лет в чем-то, похожем на халат, настороженно смотрит.
– Что? Затопила все-таки?
– Кого… куда затопили? – не понимает Инга.
– Вас там… вы от Забелиных?
– Да не-ет… настоящее ваше…
– Что мое настоящее?
– Его… его нет…
– Да как нет, что вы несете… черт, правда нет… а где?
– Это эта… – Инга теряется, думает, кто эта, не может объяснить, ну эта, эта же самая, которая… которая что… которая все… – у неё… короче, у неё ваше настоящее… вы её ищите, там у вас может работа хорошая, семья там… а тут…
Женщина в подобии халата приглядывается к Инге:
– А что у вас мое будущее делает?
– К-какое… ваше будущее?
– Какое-какое, обыкновенное, это мои дворцы должны были по всем столицам стоять!
– Вы королева, что ли?
– Какая королева, архитектор я, сами вы королева… Так какого черта в самом-то деле?
Инга хватается за голову, где у неё должно быть будущее, и правда, почему два будущих, её, и не её…
– Это… это она всё.
– Какая еще она?
– Ну, эта самая…
– Какая эта самая?
– Которая в моем прошлом ходит, напялила, и ходит! И настоящее ваше у неё, а будущее ваше она на мне спрятала…
– Вот тварь…
– Да не говорите… но вы не волнуйтесь, я же знаю, как она выглядит, я вм её покажу, мы её вместе найдем, к стенке припрем…
– Найдем?
– Ну, конечно… пойдемте…
– Инга пропускает перед собой ту, без настоящего, толкает в распахнутое окно в головокружительный провал двора…
– Вы… вы что?
– А что я?
– Вы же… вы же её убили!
– Никого я не убивала!
– Да как же… эту женщину…
– Какую женщину? Нет никакой женщины, женщина где бывает?
– Ну… дома, на улице, на работе…
– Да не про это я… женщина бывает в настоящем! А если в настоящем её нет, её вообще нет, понимаете?
– Пожалуй… вы правы.
– Вот то-то же. Ну, все, я побежала.
– К-куда?
– Да на самолет же опоздаю, мне в Марсель, на выставке чертежи свои показать…
– А эта…
– Какая эта?
– Ну, эта, которая…
– Да нету никакой этой-которой, что вы, в самом-то деле…
Инга бежит, придерживает два будущих, свое и не свое, свое оставила на всякий случай, даром, что не знает, что там…
Просто дверь
…обычно стараюсь не задерживаться в одной и той же спальне больше чем на одну ночь – хотя бывает и исключения, порой появляюсь все там же несколько ночей подряд, – о таком доме начинают ходить легенды, слухи, люди или в страхе сбегают оттуда, или наоборот, стараются купить этот дом подороже. Иногда прихожу осторожно – в момент, когда человек еще не проснулся, но уже не спит – иногда появляюсь в момент пробуждения, но не утром, а среди ночи, где-нибудь часа в три. Чтобы человек зажег ночник, и в тусклом свете ночника увидел меня.
Иногда я играю с людьми, что поделать, все мы не без греха – если кто-то тянется ко мне и хочет узнать обо мне побольше, я исчезаю – и появляюсь только тогда, когда человек уже забыл про меня, и снова исчезаю, оставляя только сон о себе. А если кто-то меня боится, я наоборот появляюсь намного чаще, нет, не до такой степени, чтобы лишить покоя и сна, но все-таки чтобы растревожить.
Если честно, я не понимаю, чего именно они боятся, ведь если разобраться, во мне нет ничего такого – я просто дверь в стене, ничего больше, чего тут можно бояться, – а ведь пугаются же, в страхе выбегают из комнаты, боятся спать там, где я появляюсь, заколачивают двери в спальню, как будто можно заколотить меня.
Летом я часто перебираюсь из комнаты в комнату, из дома в дом, осенью ближе к зиме наоборот выбираю какой-нибудь особняк, чтобы поселиться там. Люди даже вешают на двери и окна обереги, чтобы отпугнуть меня. Когда я вижу такой дом, то стараюсь миновать его – чтобы не потревожить хозяев. Хотя иногда люди наоборот оставляют какие-то амулеты, должные меня приманить. Я не могу понять, чем отличаются одни амулеты от других – поэтому извините, если вы меня звали, а я не пришла, или наоборот, хотели меня прогнать, а потом просыпаетесь среди ночи – а я в стене…
И извините, если не угадала с вашими ожиданиями, бывает, вы ждали красивую кованую дверь, а появилась деревянная и обшарпанная, или вы ждали уютную маленькую дверцу, а перед вами что-то такое официальное, как в офисе…
Иногда подыгрываю тем, кто особо внимателен ко мне – пускаю из-под щели лучик света, или даже мелькание теней, как будто там чьи-то шаги. Пару раз даже подбрасывала голоса, говорящие на неведомом языке.
Многие пытались открыть меня, но еще никому это не удавалось: ко мне нет ни одного ключа, а случаи, когда у меня были замки, можно пересчитать по пальцам. Люди ищут какие-то способы меня открыть, и не понимают, что я просто дверь, дверь в стене, и ничего больше, и я никуда не веду…
Ржавый сон
…этот сон дал мне бесконечно мало, и в то же время бесконечно много – как впрочем и всегда дают сны, мало и много одновременно, и сиди, гадай, что это было, удача или неудача, или опять же и то и другое вместе, а у снов иначе не бывает.
…рельсы спереди тоже были ржавые (во сне, во сне, да), и в общем-то мало отличалось то, что впереди, и то, что сзади, – но каким-то образом знали, что состав нужно двигать вперед, и поторапливаться, пока не настигла ржавчина. Даже здесь, где проходил состав, ржавчина настигала повсюду, на рельсах, на самом составе, на остатках городов по сторонам дороги – я все думал, куда там делись люди, и были ли они вообще – сон не отвечал. Сны вообще никогда не отвечают на вопросы, а может, это просто мы до сих пор не научились их задавать.
Мне досталась комната в самом дальнем конце состава, – чтобы можно было видеть ржавчину бесконечно далеко, как она взметается рыжей пылью, маленькими вихрями, пожирающими стены домов.
Останавливались на неведомо кем поставленных остановках, выходили в то, что можно было считать городами, смотрели на полуразрушенные дома, в которых окна почему-то зарастали кирпичами. Мне нельзя было выходить, потому что… ну потому что, то ли во сне мне еще было слишком мало лет, то ли женщинам было нельзя, хотя нет, женщины там были, уходили вместе с мужчинами к заброшенным городам. Или у меня была какая-то не та национальность, потому что сон был английский/немецкий/французский/китайский/нужное подчеркнуть, а я ничего из вышеперечисленного. Или там надо было что-то уметь, чего я не умею, или…
В общем, мне пришлось найти какую-то вещь, которая делает человека невидимым – сон даже толком не объяснил, что это за вещь, – и тайно пойти со всеми в полуобвалившиеся дома и окна, заросшие кирпичами. Нужно было что-то собирать, что-то ценное, сон не сказал, что именно, мы подсвечивали коридоры и комнаты фонариками, в углу одной из комнат пряталось что-то страшное, а сон даже не дал мне толком испугаться…
Нужно было собирать что-то, сон даже не показал, что именно – и я покорно иду по коридорам, дергаю за ручки, дорогие, изящные, они отваливаются, падают мне в ладони, – золотые, украшенные драгоценными камнями. Я заглядываю в комнаты, – там ничего нет, или лежит какой-то хлам, я собираю блестящие изогнутые ручки, одну, две, миллион.
Состав уезжает, бросая нас в заброшенном городе, уже наполовину обглоданном ржавчиной, – так было задумано, нет, не теми, кто уехал в составе, а самим сном. Ржавая буря надвигалась, все ближе, ближе, мы сами начали рассыпаться в прах, пора было выбираться из сна…
– …что вы видели?
– Город… ржавчину… поезд уходит… окна заросли кирпичом… – нет сил даже говорить.
– Да… а еще?
– Ржавчина наступает… люди бегут… поезд уходит…
– Это у вас что?
Все еще сжимаю ручки.
– Золото… рубины… надо было собирать… ручки…
– И это все, что вы принесли?
– А… а что?
– А то… Там же люди были, люди, вы понимаете?
– Ну люди, и…
– …и вы не забрали оттуда ни одного человека?
– Но… они же…
– Вы видели, что они погибнут?
– Но… да… но… у нас с ними отношения как-то не…
– …хороши же вы, ничего не скажешь…
– Но…
– …всего хорошего. Вы нам не подходите.
– Но я…
– Всего. Хорошего, – повторяет он с нажимом.
Выхожу на улицу, где дождь то ли только что кончился, то ли собирается начаться, оглядываю громадину Управления, ну-ну, я вам еще устрою…
…открываю ладони.
Выпускаю крохотный ржавый смерчик, случайно затерявшийся за рукавом.
Ну-ну, говорю я себе, ну-ну…
Ухожу, пока есть куда уходить…
…вздрагиваю от звонка.
– Слушаю…
– …вы… вы что за ручки принесли в самом-то деле?
– А… а что?
– Вы ими ничего не открывали?
– Нет, а…
– Ну вы даете… это же самое главное…
– Что главное?
– Ручки… вот, посмотрите… вешаю на дверь, поворачиваю… а за дверью берег океана…
Холодок по спине.
– Во сне это так не работало.
– Ну то во сне… а то наяву… так что давайте-ка назад скорее, первый раз такое видим…
А дальше все, как во сне, и надо бежать скорее назад, и не бежится, смотрю на смерчики, которые все больше разбегаются от площади, вгрызаются в Управление, – понимаю, что надо про них сказать, и уже не успею…
А здесь было…
– …а раньше все было не так, говорят они.
Мы молчим, мы уже даже не сжимаем зубы, которых у нас нет, и даже не закатываем глаза, которых у нас тоже нет. Это раньше закатывали глаза, бормотали что-то, да сколько можно болтать одно и то же – а сейчас нет, просто стоим и смотрим, как будто мы умеем стоять и умеем смотреть.
Они приходят, оглядывают город, кивают:
– А раньше все было не так.
Идут по высохшему руслу, кивают:
– Вот здесь раньше была река… вот здесь был мост… – показывают на обломки камней.
Мы молчим.
– Вот здесь раньше был парк… – показывают на пустырь.
Ищут какие-то проулки, чтобы сказать:
– Здесь раньше было кафе… и гостиница…
– А вот тут, – говорят они в запыленных залах, – подавали кофе с круассанами.
– А здесь ездили экипажи, – говорят они, гуляя по пустой улице.
Мы молчим. Потому что нас нет. Их тоже нет, но они не молчат.
– …а здесь были стекла, – говорят они, показывая на провалы в стенах.
Мы молчим.
– А здесь были стены… – говорят они через двести лет.
Мы даже начинаем сочувственно кивать, свыклись с ними за века.
– А вот здесь был дворец, – говорят они, показывая на руины.
– А здесь был лес, – показывают они на мертвую пустошь.
Он приходит, когда его никто не ждет, здесь никто никого не ждет – оглядывает то, про что говорят «здесь был город», идет по тому, про что говорят «здесь была улица», останавливается на неприметном углу:
– Здесь будет дом.
Нам кажется, что мы ослышались:
– Простите…?
– Здесь будет дом.
– Да?
– Да.
Он идет дальше, замирает.
– Здесь будет кафе.
– А здесь будет лес.
– Когда? Как?
– Я не знаю… но будет…
Он останавливается на том, что когда-то было перекрестком, кивает:
– А здесь будет фонарь…
Гостиница для последних дней лета
…Мне повезло, или не повезло, это уж как посмотреть – дело в том, что я унаследовал у кого-то из родственников гостиницу для лета. Нет, не те гостиницы, в которые люди заселяются на все лето, чтобы хорошо провести время, – а гостиницу для самого лета. Нет-нет, не надо мне сейчас возражать, что у лета нет времени ни на какие гостиницы и отдыхи, я и сам это прекрасно знаю, что лето все в делах. Тем не менее, от посетителей нет отбоя, потому что…
…видите ли, каждое уважающее себя лето в свой самый последний день позволяет себе расслабиться – еще бы, оно уже все сделало, вырастило все листья и цветы, собрало урожай, – а остальное будет собирать осень – согрело землю, кого-то с кем-то свело, кого-то с кем-то рассорило, кого-то куда-то свозило, кого-то куда-то нет – и теперь может позволить себе как следует отдохнуть в свой последний день, ничего не делать, сидеть в кресле, неторопливо потягивать август из бокала, а то и – ближе к вечеру – горячий сентябрь из чашки.
Надо ли говорить, что гостиница пользовалась немалой популярностью. – от посетителей не было отбоя. Впрочем, иногда сюда заглядывали не только последние дни лета, но и те, кто хотел бы провести время среди последних дней лета, – очень редко, но это случалось, поэтому я не удивился, когда увидел на пороге человека.
– Э-э-э… у нас гостиница для последних дней лета, – осторожно заметил я.
– А что… людям нельзя?
– Да нет, отчего же, можно, просто… гхм… ну, чтобы для вас это не было шоком…
– Что вы, обожаю последние дни лета… есть в них какая-то… особая прелесть…
Я насторожился, спросил себя, зачем, собственно, человек пробирается в гостиницу для последних дней лета, не замышляет ли чего дурного – хотя что может быть дурного в том, что человек хочет познакомиться с последним днем лета, может, у них завяжется роман, куронтрый, конечно, ну а какой еще может быть роман с последним днем лета.
– А неплохое у вас местечко… – критично заметил он.
– Да уж… стараемся…
– Ремонт новый… фонтан…
Меня покоробило в неприятном предчувствии.
– И даже не думайте, что я продам вам отель!
– И даже не думаю. Просто хочу предложить вам выгодное дельце.
Я с трудом подавил в себе желание выставить его за дверь, и осторожно спросил:
– И… что же вы хотите?
– Понимаете… как бы это сказать…
Я молчал.
– …Вы уверены, что к вам приходят лета, которые уже все сделали, и ни о чем не жалеют?
– Ну… а как же иначе?
– Вы думаете, что лета никогда не ошибаются, всегда все успевают и ни о чем не жалеют?
– М-м-м… – я понял, что никогда не задумывался об этом, мне было совершенно безразлично, жалеют о чем-то последние летние дни или нет.
– И что вы предлагаете? Групповую психотерапию для летних дней?
– Не совсем так… Я предлагаю им лето…
– Лето?
– Да… как насчет того, чтобы пристроить к вашей гостинице лето?
– Лето?
– Ну да, лето, с июнем, июлем, августом, одуванчиками, васильками, первыми, еще не зрелыми вишнями, первой черешней, первыми грозами, нестерпимой жарой, бегущими по небу облаками… Чтобы каждый мог снова прожить нужные моменты, что-то исправить, что-то успеть…
– И вы…
– …и мы предлагаем вам уникальную услугу – восстановление лета по последнему дню! Дорого, с гарантией!
– Ну что же… – я нехотя покосился на незваного гостя, – давайте… попробуем…
– …вы уверены, что это именно то, что им нужно? – я недоверчиво посмотрел на гостя, уже успевшего стать едва ли не хозяином.
– А что, разве нет? – он вызывающе посмотрел на меня, – вы посмотрите, что теперь творится в на… вашей гостинице, от посетителей просто нет отбоя, к вам записываются на месяцы… да что на месяцы, на годы вперед, а я только и успеваю пристраивать лета!
– Лета… вот именно, лета… только… как вы думаете, летние дни стали от этого счастливы?
– Вы думаете… – он посмотрел на последний день, который вышел из своего лета, в отчаянии хлопнув дверью, бормоча – все не то, не то, не то, – и снова ринулся за дверь, пытаясь все исправить.
– Да, я думаю, – многозначительно начал я.
– …что им не хватает счастья?
– Да, я думаю именно так.
– Что же, вы подкинули мне просто замечательную идею!
– И… и о чем же вы говорите?
– …что же, я думаю, мы найдем местечко, чтобы построить еще больше комнат со счастьем…
– А, да, конечно, – кивнул я, – без меня, пожалуйста.
– Простите?
– …без меня. Всего вам хорошего.
– Постойте… куда вы? Что вы?
Я не ответил, выходя в закат последнего дня лета, мне еще нужно было найти крошечную гостиницу, подойдет даже маленький домик, где можно отдыхать на веранде в последний день лета…
– …как… как вы это делаете? – он недоуменно посмотрел на меня.
– Что делаю?
– Почему… почему они все толпами идут к вам?
– Да… я как-то сам не знаю… – ответил я и тут же задумался, что надо бы получше следить за домиком, а то вчера утром увидел пуки соломы возле стен, как бы чего не вышло…
Прощание Таймбурга
…я не узнал его сначала, и потом тоже не узнал – еще бы, сколько веков прошло, он бы и сам себя не узнал, если бы увидел, древний город Таймбург, который сейчас сидел в маленьком кафе на моей окраине и пил кофе. Это было поистине удивительное зрелище – город, который я не видел без малого две тысячи лет, теперь сидел в кафе на моей окраине и пил кофе. Какой-то отстраненный, отрешенный, – я помнил его совсем не таким, – ярким, яростным, атакующим мои крепостные стены, готовым биться не на жизнь, а на смерть. Я смотрел на Таймбург – сначала мне показалось, что от него осталось совсем мало – но почти сразу же я понял, что что город был точно таким же, как и всегда, – та же крепость, тот же собор, те же улочки – просто то, что виделось мне огромным тысячу лет назад, оказалось совсем крохотным.
– Ну, привет, – неуверенно сказал Таймбург.
– Привет, – ответил я, и подумал, а не взять ли из музея бесконечно древнюю катапульту, чтобы сделать вид, что я атакую город, защищаю свои крепостные стены, от кторых сейчас остались одни руины. Таймбург опередил меня, он начал забрасывать на стены кошки – веревки с якорьками, и сделал вид, что карабкается на руины, чтобы покорить меня.
– Ты… ты пришел сюда за этим? – не выдержал я, и у меня перехватило дыхание: я в жизни бы не подумал, что через столько веков бесконечно рдевний город снова придет сюда, чтобы довершить начатое – а ведь история даже не сохранила правды, кто из нас победил тогда, от кого остались руины, или от обоих, или…
– Ну что ты, – Таймбург, кажется, обиделся, немного помолчал и добавил, – ты что… не рад мне?
– Ну, отчего же… очень рад… – я хотел предложить ему кофе, но вспомнил, что Таймбург уже сидит в кафе и пьет кофе. Не выпуская из рук чашечку, он зашагал по мне, оглядывая мои улицы и что-то вспоминая, бормоча себе под нос – вот здесь была ратуша… а вот и она, да, а здесь была часовая мастерская… надо же, до сих пор существует, а тут был трактир, неужели больше нет, это же надо было погубить такой… а нет, все на месте, отлично… ну ты вообще молодец, старый добрый Букбург, остался почти таким же… если не считать этих панелек на окраине, снеси их, немедленно, они только вид портят…
Что-то поразило меня в облике Таймбурга, – нет, не крепость и собор, ставшие такими маленькими, и не парочка высоток, насчет которых я тоже хотел пропустить какую-нибудь колкость – а… какая-то странная, неестественная пустота городка, какой не бывает даже воскресным утром, когда еще все нежатся в своих постелях, и только одинокий молочник… да нет, какие сейчас молочники, сейчас ничего такого и не сыщешь…
– Можно… можно я присяду? – спросил Таймбург, и, не дожидаясь моего разрешения, устроился на скамейке. Я так опешил, что даже не успел предупредить, что скамейка покрашена, впрочем, это не волновало городок, который ухитрился не только присесть, но и разлечься на скамье. Я еще раз присмотрелся к Таймбургу – с ним было что-то поразительно не так, но я не мог понять, что именно…
– …а помнишь, как мы… – начал было он, и мечтательно замолчал.
– Да, – кивнул я, и тоже мечтательно замолчал.
– Пятьсот лет назад, – снова заговорил Таймбург.
– …ну что ты, тогда мы были в разных странах, мы не могли видеться.
– Да…? – Таймбург насторожился, – как летит время… Сколько веков мы переходили от одного государства к другому… А ведь когда-то я был столицей… и вы были столицей…
Мне стало смешно при одной мысли, что маленькие городишки когда-то были столицами не менее маленьких княжеств, слава о которых гремела по всем окрестностям. Городишки, про которые почти никто уже не помнит…
…и все-таки мне не давал покоя вопрос, что же случилось с Таймбургом, почему он кажется… неестественно, жутко пустым, почему…
– Таймбург-град! – не выдержал я.
– Да?
– Сколько… сколько человек у тебя проживает?
– Один.
Он сказал это так просто, так обыденно, как будто так и должно быть, чтобы в городе жил один-единственный человек, а что такого…
– Кажется, его зовут как-то на Эм… или на Эл. Я не помню, – признался Таймбург.
– И… и давно ты… вот… вот так? – я спросил, и тут же сам устыдился бестактности своего вопроса, это же надо было такое ляпнуть. Сколько городков вот так исчезает бесследно, еще пару лет назад про них было что-то слышно, и все, и теперь просто пустые улицы, а еще лет через десять заросшие молодым леском руины – и все-таки… то были другие городки, но не Таймбург, никак не Таймбург, который когда-то казался непобедимой столицей уже не существующего государства…
– Да… уже и не помню. Кажется, он собирается уезжать.
Мне стало совсем не по себе, я почувствовал, что старинный городок пришел ко мне за помощью, и я должен что-то сделать, чтобы его спасти, понять бы еще, что именно, может…
– Давай я покажу тебя туристам, – спохватился я, – они…
– А-а, спасибо, – как-то рассеянно ответил Таймбург. Он говорил так, как будто ему все равно, будут у него туристы, или не будут, и будет ли он сам…
Мне стало не по себе от этого спокойствия, я даже на всякий случай убрал старинные реликвии, а то мало ли, может, коварный Таймбург пришел именно за тем, что не смог отвоевать тысячи лет назад, кто его знает…
– …а помнишь, как мы сражались за священный Грааль? – спросил Таймбург.
– Помню… – меня покоробило, – и ведь мы правда верили, что вот эта золотая чаша и есть Грааль!
– Кто знает…
На всякий случай я прибрал золотую чашу и другие свои сокровища, а также проверил пожарные депо, а то мало ли, может, Таймбург пришел, чтобы в отместку спалить меня дотла.
– …помнишь, как ты пытался сжечь меня, чтобы стать столицей? – спросил Таймбург.
Мне стало окончательно не по себе.
– Э… ну… ну зачем… вспоминать… я… Ну чего ты ждешь от меня, что я скажу, мне очень жаль, или скажу, что времена были такие, или…
– Да нет… я так… просто…
Вечерело, в домах зажигались огни, я начал подыскивать для Таймбурга гостиницу, хотя как можно разместить целый город в гостинице, хотя если город состоит из одного человека, то почему бы и нет. Надо ли говорить, что я всю ночь не сомкнул глаз, ворочаясь с боку на бок и прислушиваясь к каждому шороху, думая, что мог замыслить этот коварный Таймбург. Однако, наутро я все-таки заснул, да так крепко, что даже не услышал, что…
…в общем, когда я проснулся около одиннадцати, Таймбурга уже не было. На стойке в гостинице лежало несколько банкнот и благодарность за теплый прием, и все такое. Я начал лихорадочно провеять самого себя, что мог унести этот странный город, пока меня не было – но все было на своих местах, и все-таки чем дальше, тем больше мне казалось, что мне это только кажется…
…когда через пару дней я услышал в трубке незнакомый голос, то первым делом сказал:
– Вы ошиблись номером…
И только потом спохватился, когда разобрал через щелчки и потрескивания:
– Букбург?
– Да, к вашим услугам, город Букбург, – «город» я проищнес особенно важно.
– Вы приедете на похороны?
– На похо… э-э-э… простите, связь не ловит… на что?
– На похороны.
– А… а кто…
– …Таймбург.
У меня все так и перевернулось внутри.
– Но… но как… но…
– …позавчера оттуда уехал последний человек.
– Вот черт…
– Так вы приедете?
– А… боюсь, что…
– ..не сможете? Я так и думал, у всех дела, причем, неотложные, а что умер старинный город, никому нет дела! А ведь Таймбург говорил про вас, очень хотел, чтобы вы приехали…
– …но я не могу приехать… правда не могу… дело в том…
– …мне нет дела, почему…
– …в том, что меня не существует.
– Простите?
– Вы что-нибудь слышали про Букбург?
– Ну… да.
– А видели?
– Ну… не бывал… но видел на фото какие-то развалины…
– А вы знаете, что они построены пятьдесят лет назад?
– Да?
– Именно! Город Букбург – не более, чем легенда, которую кто-то решил воплотить в реальность, так сказать, подзаработать на туристах…
– Так вот оно что… Но Таймбург…
– Сколько веков существует Таймбург? Сколько архивов сменилось с тех пор? Сколько раз он восстанавливал свою память почти что с нуля? А вы говорите… Вот так в его легендах и архивах и появился Букбург, древний город, полный несметных сокровищ, город, который Таймбург атаковал год за годом! Так что извините… меня не будет… потому что меня нет…
– О-о-о… в таком случае, простите за беспокойство.
– Ничего страшного… бывает…
…мне немало польстило, что Таймбург придумал меня. Но еще больше польстило, что в свои последние дни он приехал ко мне попрощаться…
Как велосипед изобрел велосипед
Сегодня утром велосипед изобрел велосипед. Он был довольно уверен в себе, поэтом его не смущали возмущенные возгласы – а-а-а, да что вы де-е-е-лаете-е, велосипед давно изобрели-и-и, не занимайтесь ерундо-о-ой – да и возгласов-то не было, возглашать было некому. И велосипед еще не изобрели, и, похоже, даже не собирались это делать.
Вот велосипед и изобрел сам себя – конечно, это было сложновато, но у него получилось, не зря он был такой целеустремленный и уверенный в себе велосипед.
И поехал велосипед по белу свету, по безымянной земле под безымянным солнцем, и встретил он…
…да никого он не встретил, никого там не было, это же было на безжизненной планете, где никого и ничего нет. Недаром же велосипеду надоело ждать, пока его изобретут, и он сделал это сам.
Так что если когда-нибудь окажетесь на безымянной планете под безымянной звездой и увидите одиноко едущий велосипед, не удивляйтесь. Кстати, проверьте, смог он себя изобрести, или так и ездит неизобретенный – а то не поленитесь, помогите ему изобрестись…
…или вы тоже не умеете изобретать велосипеды?
Хромофон
– …позвольте… позвольте мне сказать…
Мы опешили, ошарашенные такой неслыханной дерзостью, – где это видано, в самом деле, чтобы хромофон вот так вмешивался в разговоры людей и что-то там говорил. Нет, он, конечно, может говорить, но не сам, а только через голос человека, а не так вот, врываясь в нашу беседу…
Мы смерили хромофон многозначительными взглядами, но он как будто не заметил этого и невозмутимо продолжал:
– Дело в том, что господин Дрим на самом деле совершенно не доказал свою невиновность.
– Уважаемый хромофон, но именно это и сделал господин Дрим, если вы не заметили.
– Сделал… но каким образом? Он признался вам, что в девять вечера говорил с самим собой по Хромофону, и у знал о завещании тетушки в тот день, когда его вскрыли…
– Именно так! – вскричал Дрим, – я спрашивал самого себя из будущего, я не вскрывал завещание до срока! Как видите, я не нарушал закон… Все сходится…
– …все, да не все, – снова заговорил хромофон, – взгляните на меня, господа…
– Простите, нам некогда разглядывать хромофоны, – не выдержал я.
– И все-таки, прошу прощения, что отнимаю время… так взгляните на меня, кто я?
– Хромофон.
– Прибор, который…
– …хромает?
Хромофон рассмеялся сухим шелестящим смехом.
– Что же, похоже, мне придется и правда смириться с прозвищем хромающего прибора…
– Постойте, – спохватился я, – это… это связано с цветом? Хром – цвет?
– Большое спасибо за еще одно прозвище в мою копилку имен.
– Так кто же вы… стоп, стоп, хром, хром…
– …атомный номер двадцать четыре, – фыркнул хромофон, – и снова мимо.
– Но кто же вы… хром, хром… постойте, постойте, что-то вспоминается… нет, никак?
– Никак?
Я уже готов был сдаться, когда часы на камине пробили половину десятого.
– Ну, конечно! – хлопнул я себя по лбу, – время! Хронос… Верно, вы изначально были хронофоном, а потом кто-то записал вас с ошибкой… Вы… прибор для разговоров во времени!
– Совершенно верно. А когда я был изобретен?
– М-м-м…
– …так и быть, можете подсмотреть в словаре.
– Сейчас… минутку… да… в тысяча девятьсот десятом году.
– А сейчас какой у нас год?
– Тысяча восемьсот девяносто… м-м-м… э-э-э…
– …неважно, – оборвал меня хромофон, – я думаю, этого достаточно, чтобы понять…
– …что вас еще не…
– …не существует. А это значит, что господин Дрим никак не мог позвонить через меня самому себе. А это значит, что в тот вечер именно он пробрался в имение тетушки и подделал завещание…
– …наглая ложь! – почти закричал Дрим.
– И в чем же, по-вашему, я солгал?
– Вы… вы мне за это… ответите… вы… вы… вы…
Нам ничего не оставалось кроме как защелкнуть наручники на запястьях Дрима, у которого даже не было сил сопротивляться.
– Вы… вы мне за это… – только и шипел он, наконец, повернулся к хромофону, – я… да я вас… да я вас… да я вас никогда не изобрету!
Хромофон побледнел, как свежевыстиранное полотенце, – мне показалось, сейчас он хлопнется в обморок. Я хотел дать ему воды, но вовремя спохватился, что хромофон может испортиться от воды.
– А он… а он ведь и правда так сделает, – прошептал хромофон, когда дверь за Дримом захлопнулась, – он слов на ветер не бросает.
– И вы…
– …и я никогда не появлюсь.
– Уважаемый хромофон… я… я сделаю все, чтобы вы появились. Я… я изобрету вас.
– Вы…?
– Вы не смотрите, что я кроме изящной поэзии в жизни ничем не занимался… я… я придумаю что-нибудь… обязательно…
Я говорил, и не верил сам себе…
Соноход сонолова
– …Китти!
Китти бежит за мной, как она не понимает, что бежать надо быстрее, еще быстрее, и что что устала, здесь невозможно устать, потому что ничего этого нет, и её самой нет, поэтому:
– Китти!
Китти бежит за мной, продолжает что-то болтать, глупая, глупая Китти, я же её не вытащу, если она не поторопится, да я её в любом случае не вытащу, потому что как я себе это представляю вообще…
…еще один поворот, заросшие мхом ступени, уводящие вниз, на улицу, – вниз, на улицу, значит, вот он, выход, осталось сделать несколько шагов. Дверь передо мной начинает медленно закрываться, ничего, успею проскочить, только бы Китти успела проскочить в другую дверь, которая закрывается за моей спиной перед лицом Китти…
– Китти!
Китти замирает, не понимает – дверь с легким стуком захлопывается. Уже понимаю, что ловить нечего, что там, за дверью, ничего нет, или есть, но не то, не то, не то – все-таки распахиваю дверь, пока она еще есть, все-таки смотрю на комнату за дверью, какого черта это та же самая комната, похожая на магазин с витринами со всякой всячиной, можно даже присмотреться и увидеть, что за всячина, и что за всякая. И главное – какого черта здесь стоит Китти, как ни в чем не бывало, смотрит на меня, как-то странно смотрит…
– Здравствуйте, – любезно улыбается, – что-то конкретное выбираете?
– А… э…
Сжимается сердце – понимаю, что случилось, вот ведь черт, черт, черт, сон отдал мне Китти, первый раз в жизни сон отдал что-то, что уже совсем было собрался отнять – но черт возьми, это не та Китти, вернее, та, какой она была до встречи со мной минуту назад или миллион вечностей назад, здесь это одно и то же…
Понимаю, что здесь ничего не сделать, некогда и нечего объяснять, она не поймет, я бы тоже не понял, если бы на работе ко мне кто-нибудь подошел, и начал впаривать, да вы не понимаете, вы во сне, мы с вами только что из сна убегали, вы…
…бросаюсь в уже готовую закрыться дверь, спотыкаюсь на ступеньках, понимаю, что сейчас упаду, вернее, упал бы, если бы не сон, здесь я могу только парить, лететь, выше, выше, выше…
– …ты… ты какого черта творишь вообще?
Слышу голос сонохода, через какие-то доли секунды вижу его самого.
– Ты… ты чего там?
– Китти…
– Ты просыпайся давай!
– Китти, Китти…
– Да хватит про свою Китти, выбрался, и хорошо…
– Да нет, Китти… она… вы понимаете, что это первый раз такое было, чтобы человек во сне мне помогал из сна выбраться? Она… она как будто поняла, что такое сон, что такое явь, что мне нужно выбраться…
– …вы идиот.
Молчу. Уже настолько привыкаю к этому «идиоту», что даже не обращаю внимание.
– …идиот вы.
Еле сдерживаюсь, чтобы не отрезать – да слышу, слышу.
– Слышите?
Меня передергивает, это совсем уже…
– Слышу.
– Что слышите?
– Что я идиот.
А почему?
Сжимаю пальцы, чтобы не схватить что-нибудь, не грохнуть сонохода по макушке.
– Потому что вы всегда меня так называете.
– Да не-ет… тут другое… вот теперь-то вы по-настоящему идиот.
– Да кто бы спорил.
Нет, вы не понимаете… вы не понимаете… вы хоть понимаете, что сон сделал?
– Да ничего он не…
– …ага, конечно, не… вот сон и сделал… это же сон Кэтти эту вам подкинул или как её…
– Китти.
– Вот-вот, Китти… совсем хорошо…
– Да что такое?
– Да то такое… сначала они просто нас запутывали, чтобы мы из сна выбраться не могли, а теперь…
…а теперь?
– А теперь они заманивать научились… да как ловко… это тебе не витрины со всякой хренью, на которую дураки ведутся, и не город мечты…
– А…
– …надо же, как сон ловко выдумал, какую многоходовочку устроил, якобы спасительницу вам подкинул…
Так значит, она…
Ну а вы как думали, по-настоящему что ли какая-то морока из сна осознала себя и захотела в явь выбраться?
Мир переворачивается где-то внутри.
Ну ничего, ничего, повезло вам, что выбрались… вы там поосторожнее…
– …чаю, кофе?
Отчаянно пытюась понять, сон это или явь…
– Или… покрепче чего?
– Э… нет, нет, спсибо, – понимаю, что это может быть сон, а во сне ничего не едят, не пьют, примета плохая, даром, что там невозможно есть-пить…
Обрюзгший старик с красными глазами придвигается ко мне через стол, хрипиит:
– Вы Китти мою видели…
Вздрагиваю, ага, Китти, оказывается, не только меня вытащить пыталась…
– А… да… – хочу добавить, где именно я её видел, не добавляю, потому что во сне невозможно указать – где…
И все-таки, черт возьми, где я сейчас, что это, сон или явь…
– Так видели?
Киваю:
– Видел.
– Значит, живая…
Меня передергивает, наконец, начинаю понимать, что произошло:
– Она… она там потерялась… да?
– Ну а то… думали, прибрал её сон… говорил я ей, глубоко во сне не шариться, сны-то, они те еще… а вам, молодым, что в лоб, что по лбу…
Вскидываюсь, хочу ответить, что с детства во сне как рыба в воде, зря, что ли, на сонохода учился…
– Так значит, живая она…
Киваю:
– Да, с ней в порядке все, в магазине каком-то работает…
– И что, даже назад не хочет?
– Хочет, еще как хочет, она мне выбратсья помогала, она бы и сама выбралась, но тут дверь захлопнулась, а когда открылась, Китти опять за дверью была, только не помнила ничего…
– А ты, значит… в снах, как рыба в воде…
– Ну, не жалуюсь.
– Это хорошо… и сколько берешь?
Не понимаю:
– Что беру?
– Ну… за хождение… в сны…
– Да как-то…
– …ты мне Китти мою найдешь.
– А я…
– …найдешь, – говорит так, что я понимаю, возражения не принимаются, найду, и все тут.
– …триста тыщ на первое время хватит?
Давлюсь собственным голосом, даже не говорю, что во сне деньги не нужны, а впрочем, дают, бери…
…бежать.
Это я точно знаю, если во сне к тебе кто-то идет – бежать, бежать со всех ног, спотыкаясь и падая. И еще одно знаю точо, если во сне бежать, ноги точно прирастут к полу, не оторвешь…
Он подходит ко мне, я не вижу его лица, во сне не полагается видеть лица. Он – охранник то ли в магазине, то ли в тюрьме, или во сне это и то и другое одновременно.
– …в-в-в-в-аа-а-у-у-у-ы-ы-ы-ы… м-м-м-м-н-не-е-е-е-а-а-а-а… Па! Н-н-н-е-м-м-м-мы-ы-ы-ыа-а-а-а…
Обращаются ко мне, но не как обычно во сне, тут что-то другое, черт пойми…
– …в-в-вы-а-а-аы-ы-ы… м-м-м-и-и – и-и… н-на-а-а-а… па-а-а-а-а-а… ни… м-мм-а-а-а… ы-ы-ы-ы…
Догадываюсь:
– Понимаю.
Он вздрагивает, как будто сам не ожидал, что я пойму и отвечу.
– А-а-а… Вы-ы-ы-ы…
Охранник… черт, какой охранник, только сейчас понимаю, что со мной говорит сам сон. Думаю предложить ему написать на ллисточке, только во сне невозможно читать и писать, это я знаю, и в зеркала еще не смотреть, и… и много еще всяких и…
Осторожно чеканю слова:
– Что. Вы. Хотели. Вы. Меня. Понимаете?
Сон задумывается, сон пытается одновременнно достучаться до меня и до самого себя, не может…
– …Ки… ти…
Напоминаю:
– …вы обещали вернуть Китти.
– Мы много кого обещали вернуть, – отвечает человек без лица, – только вот в обмен на что…
– И что же вы хотите взамен?
– …уходите.
– Простите?
– Уходите. Все. Все из снов уходите.
– Но…
– …как вам объяснить… – другой человек без лица задумывается, я прямо-таки вижу, как вертятся его мысли, как этому плотному, материальному, объяснить что-то, безмозглый же, не поймет ни черта… – вот вы мировой океан себе представлсете?
– Ну… смутно.
– Ну вот, представьте, так сказать, на заре цивилизации сколько в мире было людей?
– Ой, я в истории как гусь в апельсинах… как свинья в товарищах… ну, вы меня поняли…
– Но мало да?
– Да уж, не густо.
– Ну так вот, и оттого, что там две-три лодочки в океан выйдут, ничего особо не изменится…
– Верно.
– А сейчас что?
Спохватываюсь:
– Хотите сказать, пока нас немного было, мы снам не особо мешали, а теперь сны загрязняем, так, что ли?
– Вы… – он оживляется, – вы поняли… поняли…
– И что предлагаете? Сны очищать? Субботник устроить?
– Да нет… вы… уходите…
– Хотите сказать, мы одним своим присуствитем…
– Да… да.
– Ну а ничего, что человек без сна жить не может?
Человек без лица многозначительно смотрит на меня, это у него здорово получается, смотреть без лица.
– Ну вы же хотите вернуть Китти… и остальных…
У меня перехватывает дыхание, вот черт…
– …х-хотите сказать… остальные тоже… которые погибли во сне…
– Ну, не все… но многие… очень многие…
– …а если послать их далеко и надолго? – обрюзгший человек недоверчиво косится на меня, – что теперь, не спать, что ли?
– Китти…
– Что Китти, что Китти, людям без сна тоже нельзя…
– Так вы понимаете, если мы оставим все, как есть… сны восстанавливаться не успевают… после нас… Это как вода, как земля, невозможно брать оттуда бесконечно, не давая им отдохнуть… Рано или поздно от снов вообще ничего не останется, понимаете? Вообще ничего. Следующие поколения будут жить без сна… то есть, не будут жить, потому что без сна не живут…
– И что предлагаете? Спать по чуть-чуть, по капельке?
– Не поможет…
– Вот что… – обрюзгший треговабельно смотрит на меня, – никому не слова, понял?
– …п-понял…
Вот и отличненько… Трехстоку свою получишь, не волнуйся даже… а если бы ты мою Китти вернул, я бы не поскупился…
…сон получается какой-то корявый, нелепый – нет, так-то все сны корявые и нелепые, но этот сон как-то не по-сонному нелепый, а по нелепому нелепыц, нужно в какой-то город идти, там кого-то спасать, – нет, слишком правильно, добавляю абсурда, все равно получается что-то не то…
И все-таки…
…и все-таки это сон, неуклюжий, нескладный – но сон…
– …это… это еще что? – сонолов смотрит на меня, потом на сон, снова на меня – так, что я уже понимаю, добром это не кончится.
– Сон…
– Какой, к черту, сон, где вы такие сны видели?
– Ну… какой получился…
– Вы совсем с катушек съехали или как? Н-да-а, конец света не за горами…
– Так вот то-то и оно, что не за горами, надо ненастоящие сны делать!
– И-ии, не вздумай даже, еще чего выдумал! Кощунство какое…
Понимаю, что они все скорее умрут от бессонницы, чем будут смотреть ненастоящие сны, и что скоро я останусь один в мире, где все перебили друг друга в битвах за остатки снов – останусь наедине со своими самодельными снами, чтобы их смотреть…
Башня спешит…
…башня спешит, башня торопится, башня спотыкается на ходу, чуть не падает, вот черт, сейчас растянулась бы во весь рост, хороша бы была башня, хороша… Башня хочет посмотреть на часы, которые на ней самой, не может, как башня посмотрит на саму себя? Наконец, догадывается взять зеркало, глянуть на часы, – ничего не понимает, часы-то отраженные, башня и так по стрелкам плохо знает, как время понимать, а тут еще и в зеркале…
Дрязг – зеркало разлетается на осколки, вот чер-р-т…
Башня бежит, спотыкается, па… нет, не падает, хватается за дерево, уф, удержалась, а то бы сейчас грохнулась, – хотя вроде бывают такие башни, которые падают, и все никак не могут упасть. Башня ощупывает стрелки – они совсем рядом, полночь – последним прыжком бросается на площадь, ровнехонько посередине, где ей и положено быть. Сторож набрасывает на башню уздечку, тпр-ру, стоять, – тащит на площадь, стреноживает. Башня презрительно фыркает, она бы и сама дошла, ишь, какой…
Полночь.
Башня замирает на площади.
…в сквере у фонтана сражаются тигрыцари, как сражались они тысячу лет назад. В парке у ратуши сражаются игрыцари, как сражались пятьсот лет назад. На площади, где башня, сражаются литаврыцари, как сражались двести лет назад, и даже в реке ведут бой жабрыцари, как миллионы лет назад.
Туристы восхищаются, вот здорово сделали голограммы, как настоящие, а смотрите, я насквозь прошел, да отвали ты, дай сфотать…
Сторож доволен, сторож хорошо делает свою работу, – у него все на месте, и башни, и изящные ограды, и старинные дома, и скверы, и статуи, и фонтаны, и ратуши, и крепости, и замки, и дворцы, и башня на пло… стоп, а была ли вообще башня на площади? А была ли вообще площадь? А был ли вообще сторож, а? А город? Сторож пытается вспомнить, что вообще было, и было ли – ничего не вспоминается. Сторож пытается что-то записывать, через тысячу лет находит подхваченные ветром записи, пытается прочитать, понимает, что не помнит язык тысячелетней давности… И все-таки не может успокоиться, не может ответить на вопрос, – а была ли башня, и почему такое чувство, что не было на площади никакой башни, и самой площади…
…ты слышишь меня, замок?
Я называю тебя замком, хотя ни черта ты не замок, ты сам знаешь, что ты и близко не замок, ну так и быть, назову тебя замком, да хоть дворцом, хоть твердыней твердынь… Слышь ты, Лувр, Версаль, Нойшванштайн, какие еще бывают, не знаю… И даже не притворяйся, что не слышишь меня – можешь сколько угодно изгибать лестницы, насылать свои наваждения, запутывать себя в бесконечный лабиринт, пытаться меня уничтожить – имей в виду, дом, пока я здесь, пока я с тобой, они там снаружи ничего с тобой не сделают, понимаешь? Как только ты уничтожишь меня, их там уже ничего не остановит… ты слышишь, дом? Ты слышишь рев бульдозеров и шум машин? Ты слышишь, дом?
…я не хочу…
Я говорю себе – я не хочу – но что это даст, что это изменит, как будто кто-то хочет, как будто кто-то не знает, что я не хочу, как будто кого-то вообще волнует, хочу я или не хочу.
И все-таки я не хочу – я смотрю на нацеленную на меня стрелу, и понимаю, что не хочу, я смотрю на Белую Королеву, стоящую напротив меня, и понимаю, что сейчас свершится неминуемое. Зачем я оглядываю остатки своего войска, зачем они отводят глаза, кто-то даже презрительно вздергивает нос, сама виновата, себя подставила, и нас подставила, и кто ты теперь…
Но я не хочу…
Я не хочу…
…кричу – безмолвно, беззвучно, вслух нельзя – не-хо-чу…
Вздрагивает тетива.
Стрела несется мне навстречу, рассекает шахматные клетки, ближе, ближе…
Не…
Хо…
…делаю шаг назад – честное слово, я не думаю, куда именно отступаю назад, я спохватываюсь, когда уже оступаюсь и…
…падаю…
…падаю…
…падаю…
…с доски.
…кувыркаюсь на что-то твердое, я и не знала, что тут тоже что-то есть под ногами, доска, почему-то не расчерченная, нет, расчерченная, но все клетки белые – с трудом поднимаюсь на но… нет, нет у меня никаких ног, просто, поднимаюсь, бегу – что-то подсказывает, бежать, бежать, бежать, пока не поймали, пока не убили, пока не – миллионы всяких пока не, так что – бежать, бежать, бежать, смотреть на часы, откуда они у меня, должно быть, от Белого Кролика. Надо успеть до полуночи, говорю я себе, где она, эта площадь, найти бы её ещё в лабиринте улиц…
Голограммы, говорят власти.
Голограммы, говорит сторож.
Голограммы, говорят туристы.
Смотрят на призрачные силуэты игрыцарей, тигрыцарей, жабрыцарей, литаврыцарей, говорят – голограмма.
Кто-то хочет спросить, где прибор, передающий голограмму, кто-то одергивает сам себя, не спрашивает.
Смотрят на игрыцарей, которые не отображаются на фото…
Башня осторожно оглядывается, не заметил ли кто… что? Просто, не заметил ли кто. Присматривается к домам на площади, ей все-таки с ними жить, надо перекинуться парой слов…
Башня присматривается, башня не хочет замечать очертания ладьи в доме напротив и черты коня в конном памятнике, и очертания слона в старом замке…
Молчат.
Стараются не замечать.
…пешка торопливо примеряет на себя черепичную крышу и ступени крыльца, узкие окна и балкончики, – так никто не заметит. Сейчас бы заткнуть уши, только нет у пешки никаких ушей, что бы заткнуть, чтоб не слышать этого, который мечется по лабиринтам лестниц, залов, коридоров, пытается уйти от собственных воспоминаний, не может, – потому что его уже нет, он сам воспоминание, он перестал быть пятьсот лет назад…
…ревущие бульдозеры видят бледный силуэт в окне, замирают, отступают, надвигаются на соседний дом в форме шахматной ладьи…
Я не хочу.
Я говорю себе – я не хочу, как будто игрыцарь имеет права сказать – не хочу, как будто игрыцарь имеет право не хотеть.
Взмывает меч в моей руке, готовый пронзить противника.
Замираю.
Я…
…не…
…взмахивает надо мной тяжелая палица —
Я…
…не…
…хо…
…опрометью бросаюсь прочь, как будто игрыцари могут бросаться прочь, распахиваю дверь ближайшего дома, как будто игрыцари могут распахивать двери ближайших домов, захлопываю дверь, как будто…
…как будто игрыцари могут пить чай…
Бульдозеры с ревом и грохотом отступают прочь…
…башня оглядывается, ощупывает стрелки – без пяти полночь, почти-почти, полночь.
Башня делает шаг, устремляется вдаль по проспекту.
Конный памятник делает три шага вперед, один вбок…
400 000 000 000
…схватить живым или мертвым…
…лучше мертвым…
Пытаюсь не слушать, пытаюсь выкинуть из головы, не могу…
…государственный преступник…
…обвиняется в самом страшном преступлении…
…бежать, бежать через гулкую чащу ночи, ночи в конце лета разрастаются густо, не пролезешь, не пройдешь, – ветви хватают за руки, ну что вам надо, что надо-то, я спрашиваю… Срыываю с неба звезду, чтобы освещала дорогу, тут же отпускаю обратно, еще не хватало, чтобы по этому свету меня вычислили…
…обвиняется в преступлении…
Замираю, прислушиваюсь, нет ли погони, да как нет, вот она, родимая, интересно, сколько их там, кажется, что все, и не только из нашего маленького городка на краю света, а отовсюду, отовсюду, со всего мира. Интересно, сколько назначили за мою голову…
…а вот…
…миллион золотых…
Беззвучно присвистываю, вот это да, прямо хоть беги к стражникам, где мой миллион золотых, вот моя голова…
…нет, все-таки не пробраться, не продраться через чащу, – протягиваю руку, пытаюсь схватить еще одну звездочку, нет, высоко, не достану…
…в самом страшном преступлении…
…громом среди ясного неба —
Смотрел на звезды!
Это «смотрел» говорится не обыденным тоном, не как обычно говорят – ну смотрел, и смотрел – а особо, с нажимом – с-м-о-т-р-е-л, чтобы всем понятно было, что не просто смотрел, а с-м-о-т-р-е-л… Хотя кто из них вообще знает, что такое – с-м-о-т-р-е-л, они знают только, что с-м-о-т-р-е-т-ь нельзя, а кто смотрит, тех… тех… а что тех, я не знаю, никто не знает, потому что никто еще не с-м-о-т-р-е-л, они даже не знают, как с-м-о…
…а я знаю…
Бежать, бежать, продираясь сквозь ночь, темную, густую, колючую, добраться до поляны, где она, эта поляна, может, уже нет никакой поляны, может, они сделали так, что никакой поляны и нет, и вообще ничего нет…
…сорок шесть с половиной, говорю я себе.
Чтобы не забыть.
Со-рок шесть с по-
– ловиной…
(задыхаюсь от бега)
Све-
– то-вых…
…лет.
Че-
– ты-
– рес-
– та…
Мил-
– ли-
– ар-
– дов…
Окончательно выдыхаюсь, все-таки проговариваю пр себя:
Звезд.
…взять живым или мертвым…
…миллион золотых…
Почему не сорок шесть миллиардов, думаю я, почему не четыреста миллиардов – по одному на каждую звезду…
Почему нам нельзя знать, спрашиваю кого-то никого где-то нигде, знаю, что мне не ответят.
Почему нам нельзя знать…
Память…
…бережно прячу в памяти побуревшие от времени страницы, готовые рассыпаться в прах – наша галактика представляет собой одну из множества галактик…
…миллион золотых…
И тут же, как будто в ответ на мои мысли —
…четыреста миллиардов золотых…
Посмеиваюсь, где вы возьмете столько…
Бежать, спотыкаясь о ночь, которая кидается по ноги, воет, мяучит, царапает, бежать, когда ноги не слушаются, а легкие рвутся в кровь, бежать, преодолевая световые года, на которые растянулся лес…
…взять живым или мертвым…
…поляна вываливается из темноты ночи навстречу мне, сталкиваемся лбами, падаем. Выбираюсь на поляне, на четвереньках доползаю до шара, сейчас, главное, чиркнуть спичкой, вытаскиваю из коробка, тэ-экс, совсем хорошо, без серы, а это вообще щепка какая-то, а на этой серы кот наплакал… Ну наконец-то, спичка, спичечка родимая, чирк…
Пых-х-х-х, – вспыхивает пламя, разгоняя темноту ночи – кажется, весь мир бросается ко мне, ату его, ату, за четыреста миллиардов, за то, что с-м-о-т-р-е-л…
Шар над костром взмывает в небо, корзина отчаянно раскачивается, хватаюсь за края, а-а-а-а, чер-р-р-рт, и не думал, что это все будет так…
…земля остается далеко внизу, я буквально врываюсь в звезды, они окружают меня с всех сторон, крохотные парящие шарики…
Мой шар кренится, земля и небо кувыркаются туда-сюда, падаю не то вверх, не то вниз, вокруг уже трещат крыльями ловцы, вонзаются в тонкую обшивку шара…
– …ваше? – ловец показывает мне готовые рассыпаться страницы.
– Это… я нашел… случайно… – проклинаю сам себя за трусость, сколько раз в мыслях представлял себе эту сцену, как смело говорю – мое, а сейчас все мысли только о том, чтобы выкрутиться, как будто это возможно – выкрутиться…
– Это… случайно…
– …вселенная… сорок шесть с половиной световых лет… интересно…
Язык прилипает к гортани.
– …а вам повезло.
– Да?
– Повезло… – ловец смотрит из окна башни – здесь на уровне окна видны звезды, мерцающие, парят, сталкиваются друг с другом, то почти гаснут, то вспыхивают снова…
– Повезло… друг мой, вы нашли удивительную, волшебную сказку…
– А…?
– …сказку о безграничном звездном небе… Это же надо же какая фантазия, темная материя… световые года… га-лак-ти-ки… Здорово… Мы очень вам благодарны… это надо в печать… срочно…
…представляем вашему вниманию удивительную книгу, фантазия авторов которой не знает границ…
– …значит… значит, я могу продолжать с-м-о-т-р-е-т-ь на небо?
– К сожалению… не можете.
Обреченно смотрю на телескоп.
– Но…
– …не можете.
– Но поче…
– Мне очень жаль. Вы разбились…
Смотрю на свои призрачные руки, понимаю все.
Я уже никогда не посмотрю в телескоп на звезды, вернее, на то, что считается звездами. Я уже никогда не узнаю, как ловцы ловили звезды, трепеща стальными крыльями, как высасывали звезды одну за другой, оставляя черную беззвездную пустоту, как усеивали небо сияющими шариками, я уже не узнаю всего этого…
…призрак Смотрящего на Звезды – безвредный, является звездными ночами, показывает потемневшие от времени рукописи старинной сказки, пытается втолковать, что это правда…
А что, если…
А что если сделать маленький спутник возле самой планеты?
А что если сделать в звездной системе побольше планет?
А что если сократить расстояние между звездами, поместить звезду в окружение множества звезд?
А что если сделать залежи железной руды чуть поближе к поверхности?
А что если добавить планете спутников?
А что если сделать между ближайшими звездами общую планетную систему?
Нет?
Они все равно не смотрят на звезды?
Ладно, положите в бракованные миры, там посмотрим… Да погодите вы в утилизатор, успеете еще…
Пе-ре-ход-но-е зве-но
– …что еще… думай, думай давай…
– …члено… члено…
– Чего-о-о?
– Чле-но-раз-дель-на-я-речь…
– А у те-бя е-ё нет по-хо-ду…
– А-га, ты поп-ро-буй-так-по-бе-гай…
– Так че-го с речь-ю?
– Да-вай… Эй! Вы слы… слы-ши-те нас? Мы… мы мо-жем-го-во-рить!
– Пох-рен им…
– По-хо-же на то… нет, я не мо-гу-бе-жать…
– Сдох-нуть хо-чешь? Бе-ги да-вай а то уб-ьют…
– Да-вай ду-мать…
– Не-ког-да…
– Че-го не-ког-да, до-ка-жем им… о-ни… от… от… ста… о-о-о-х…
– А… вот… шах… шах…
– А-га, нуж-ны им тво-и шах-ма-ты… ну да-вай поп-ро-буй, рас-ставь им ко-ни-ков-сло-ни-ков…
– А ес-ли… му… зы… ка…
– На скри… поч… ке… им… сыг…
– Не… у… ме…
– И я то…
– Чер-р-р-т…
– А ес-ли…
– Че-го… ты че…
– …ну, он остановился как дурак, и на землю сел, я думал, он упал, а он такой на землю сел, и давай рисовать что-то, я и не знал, что у него талантище… А эти, которые гнались за нами, охота у них там или что, они его тут же и прихлопнули… И сами исчезли. Да не знаю я, что было-то, я только догадываться могу… что это… эти… они наши потомки, короче… они себя людьми считают, а мы для них так, переходное звено какое-то между обезьяной и человеком… не знаю я… как вообще жив остался…
Анна и аннА
– …Анна… что ты видишь?
По-хорошему, я должна была спросить Анну – «когда ты видишь», Анна терпеть не могла, когда про её видение говорили не «что», а «когда», но сейчас было некогда думать о таких тонкостях, и должно быть Анна это понимала. Поразительнее всего было, что Анна даже не заметила, как я назвала её с ударением на первый слог, – первый раз ей было не до таких тонкостей, и от этого мне стало совсем не по себе – значит, ситуация с Эс была совсем серьезной…
– …на полчаса назад… не больше…
– Ты видишь Эс?
– Нет… он еще не пришел…
Я готова была рвать и метать в бессильной ярости, ведь я видела здесь, в комнате через полчаса лежащие на ковре мертвые тела – мое и Анны, пронзенные чем-то острым…
– Ты видишь где-нибудь нож? – закричала я.
– Да… на кухонном столе…
Я не стала спрашивать, где стол, я надеялась, что он стоит там же, где и час спустя, я бросилась к столу – но мои пальцы нащупали пустоту. Видимо, нож уже был в руках Эс, который кружил за нами по комнате, из-за чего нам приходилось метаться туда-сюда. Пару раз я даже налетела на кого-то, но вроде бы этим кем-то была Анна, а не Эс. К своему немалому ужасу, когда я посмотрела на ковер, то увидела, что тел уже нет, остались только темно-красные пятна – значит, мой взор переместился на несколько часов, а то и дней вперед, когда тела уже унесли.
– Анна! – выкрикнула я, – сосредоточься, милая, мы должны увидеть, что делается сейчас!
– Ты так говоришь, как будто это зависит от меня! – почти провизжала Анна, – я… я не могу! Я уже вижу, как строят этот проклятый дом!
От её слов мне стало совсем не по себе – это значило, что взор Анны удалился лет на двести назад, не меньше. Я и сама видела, как все больше ветшают стены и рушатся потолки, это значило, что мы видим времена, отстоящие от нынешних уже лет на триста, если не больше. Я бросилась было в пролом, но неловко впечаталась в стену, потому что в настоящем никакого пролома в стене еще не было. Я понимала, что нужно бежать вниз по лестнице, но не могла заставить себя даже подойти к тому, что осталось от лестницы – когда же я, наконец, пересилила свой страх и бросилась к ступенькам, их уже не было, как и всего второго этажа, – мы метались по воздуху, натыкаясь на стены и уворачиваясь от Эс, который был где-то рядом. Анна стала визжать, что боится высоты, мне захотелось пристукнуть её чем-нибудь, и я бы наверное сделала это, если бы не знала, что с этим и без меня прекрасно справится Эс.
– Анна! – выкрикнула я, – умоляю! Сосредоточься!
Несмотря ни на что, я упорно верила, что Анна может каким-то непостижимым образом влиять на то, что мы видим, и если она захочет, по-настоящему захочет, мы увидим нынешний день и нынешний час. Я проклинала Анну, что она не хочет видеть, что она потащила меня в этот дом, а главное, что её угораздило прийти на берег и увидеть, как Эс десять лет назад утопил свою жену, а еще… мне было за что проклинать Анну, а что мне еще оставалось делать в наши последние минуты жизни. В какой-то момент я увидела, как на месте леса вокруг вырос причудливый город, и тут же рассыпался руинами – я поняла, что вижу бесконечно далекое будущее, а Анна, должно быть, видит времена, когда здешние земли еще не знали человека.
– Анна! – крикнула мне Анна, – я вижу две луны! Я вижу вторую луну!
Меня просто перекосило от ярости, – мало того, что Анна как всегда отвлекалась на какую-то ерунду, так она еще и выдала себя – впрочем, судя по всему, тут же ловко увернулась от Эс.
– Где? – послышался голос Эс, – как она выглядит?
Мне оказалось достаточно одного этого возгласа, чтобы понять, что Эс стоит возле перил, – я бросилась к нему, рискуя напороться на нож, и что есть силы толкнула нашего врага – мы услышали короткий всркик, стук падающего тела, я зажмурилась, бросилась вниз по лестнице, которую не видела, нащупывая по пути хоть что-нибудь, чем можно обороняться – но как назло ничего не попадалось. Я понимала, что нужно бежать прочь из холла на улицу, но не могла бросить Анну – плохо осознавая, что я делаю, я подобралась к середине холла, куда должен был упасть Эс – моя нога ступила во что-то липкое, чавкающее, я отдернулась, уже понимая, что наш противник мертв.
Страх отступил, вместе с ним отступили жуткие видения чужих времен, – мало-помалу возвращались очертания дома и человека, лежащего… нет, никто не лежал посреди залы, на паркете краснела лужица клубничного варенья. Эс сидел в кресле у камина, увидев, что мой взгляд сфокусировался на нем, он капитулирующе поднял руки:
– Браво, браво, дамы, вы превзошли сами себя… Для начала я хотел бы извиниться… и познакомить вас со своей сестрой, несравненной Элен, которая сыграла роль моей якобы убитой супруги…
– Якобы убитой… да что вы такое мелете? – выкрикнула Анна, спускаясь по лестнице.
– Только то, что на самом деле я никого не убивал, и не собирался убивать вас…
– Тогда какого черта все это…
– …наблюдая за вами, дорогие дамы, я заметил, что когда вы волнуетесь, вы начинаете видеть времена, все больше отстоящие от нынешнего. И я решил воспользоваться этим, чтобы хоть немного узнать о былых и грядущих временах… и надо сказать, вы блестяще справились…
– Вы… да как вы смеете… – выдохнула я.
– Думаю, что мы и дальше отлично поладим, не так ли?
Все буквально перевернулось внутри, я призвала на помощь всю силу воли, чтобы вымученно улыбнуться:
– Да… разумеется… в интересах науки мы согласны терпеть… гхм… некоторые неудобства…
Я заставила себя видеть его, здесь, сейчас, сидящего передо мной, и нож, отброшенный на столик у камина, – и я все еще была спокойна, как камень, когда вонзила лезвие ему в грудь, а потом все завертелось перед глазами, время умчалось куда-то бесконечно далеко вперед, я видела перед собой мертвую землю и ослепительно вспыхнувшее солнце, а потом все померкло…
– Анна? Анна?
Я слышала голос сестры, но все еще не могла разлепить глаза. Наконец, я заставила себя оглядеть комнату, которая то уносилась на несколько дней вперед, то возвращалась хоть не в сейчас, но в несколько часов после сейчас.
– Анна, – выдохнула я, – Эс… он…
– …он мертв. Ты… ты убила его.
– Он…
– …он собирался заточить нас в подвале… страшно подумать, что бы он с нами делал, чтобы вызвать наш страх… заставить видеть бесконечно далекое прошлое и будущее…
– Его сестра…
– …он врал про сестру, он и правда убил свою жену много лет назад… – Анна обняла меня, казалось, она сейчас расплачется, – ох, Анна, Анна…
– Успокойся… дорогая, успокойся, все позади…
Я пообещала себе никогда не злиться на Анну, никогда-никогда-никогда – впрочем, я обещала себе это уже тысячи раз. От волнения я снова увидела будущее – кажется, через несколько лет, уя увидела сложенную пополам газету с нашими фотографиями на первой полосе, но все это было так размыто, так расплывчато, что я решила пока ничего не говорить Анне…
Чашка, которая не говорит
…в доме напротив жила старая чашка с отбитым краешком – она ничего мне не рассказала, потому что чашки не умеют говорить, потому что где вы вообще такое видели, чтобы чашки говорили, в самом-то деле. В соседнем доме жили древние часы, которые тоже мне ничего не сказали по той же самой причине: часы не умели говорить. В доме через дорогу я нашел дряхлое кресло-качалку, которое тоже ничего не сказало мне. В большом доме на перекрестке я увидел уютный очаг в гостиной – но он был нем, как могила, потому что…
– …да постойте-постойте, так я вообще никогда не раскрою дело!
– Ну а что вы хотите, если в городе исчезли все люди, остались только вещи!
– И как мне прикажете с этими вещами поступать, если они молчат? Уважаемый автор, ну вы хоть сделайте тогда, чтобы вещи говорили!
– Боюсь, это будет не так-то просто… Это придется переписать всю историю мира, научить людей создавать вещи, наделенные глазами, голосом, разумом… это придется вдохнуть разум в мертвую глину, из которой гончар лепит чашку, в прутья, из которых плетут кресло, в мертвый камень, из которого сложен очаг, в огонь в очаге…
– Что же, извольте потрудиться и переделать мир, иначе я ничего здесь не узнаю!
– Хорошо… я попробую…
…в доме напротив жила старая чашка, которая рассказала мне, что видела в окно – но я её не услышал, потому что меня не было. в соседнем доме жили древние часы, которые тоже поведали мне все – но я не услышал их, меня не было. В доме через дорогу я нашел дряхлое кресло-качалку, которому было известно больше всех – но я не узнал, что именно было ему известно, потому что меня не было. В большом доме на перекрестке…
– …да что это такое, в самом-то деле, я как должен расследовать, если меня нет?
Ну а что вы хотели… в мире, где глина и сухой тростник могут мыслить, они сами сотворят себя такими, какими могли бы сотворить их люди… Здесь нет людей…
– Тогда я не смогу раскрыть дело?
– Мне очень жаль… не сможете…
– …или нет, постойте-постойте, я понял, куда пропали люди!
– И… и куда же?
– Так вы сами создали мир без людей, вот люди и исчезли! Получается, я раскрыл дело?
– И да… и нет.
Я понял, что сам того не желая, стал детективом, одновременно существующим и несуществующим, который одновременно раскрыл и не раскрыл дело, – но это было только началом моих странных злоключений, потому что…
(…дальше детектив говорить не может, потому что его нет…)
Краденая деревня
1
Стремительно темнеет, как-то до неприличного стремительно, ночь, подожди, тпру, стой, да это я не тебе, Ночка, ты-то давай, поторапливайся…
– …далеко еще? – не выдерживает Ночка.
Еле сдерживаюсь, чтобы не отрезать, что если так плестись будет, то вообще никогда не доберемся…
– Сейчас, сейчас… здесь деревенька должна быть…
Вглядываюсь в темноту ночи, хоть убей, ничего не вижу, как будто никакой деревеньки не было, и нет…
– И что? Опять в поле заночуем? – недовольно фыркает Ночка.
Сжимаю зубы, быстро же я её разбаловал, что ей теперь гостиницы подавай с пуховыми перинами…
Да погоди ты со своим полем… куда деревенька-то подевалась? Вот и поворот налево, тут должна быть… Видишь хоть что-нибудь?
Спрашиваю, хотя мог бы и не спрашивать, и так вижу, что ничего нет, только чистое поле, уже подернутое первыми шагами осени…
3
– …кем вы работаете?
– Учителем…
– Вот как… выворачивайте карманы.
– Что… я… да ни за что!
– Обыскать его! Так-так… ну-ка, что у вас в кармане… А вот и потерянная деревенька огоньками светится! Признавайтесь, где вы её взяли?
– Я…
– …украли? И не стыдно? А еще учитель, учитель во всем примером должен быть… Зачем деревню-то украли?
– Я… я не могу об этом говорить. Не имею права…
– О своих правах в темнице рассуждать будете, право он имеет…
– Нельзя так, учитель все-таки… отпустить придется…
– Вот черт… ну что поделать… Ступайте… Стража! Деревню конфискованную на место вернуть, ясно? И караул поставить, чтобы без глупостей, ишь, выдумал, деревни воровать…
– …а что вообще учитель делает?
– Да черт его знает…
– Нет, ну лекарь лечит, пекарь печет, а учитель?
Да черт его знает… учитель и учитель… не все ли равно… наше дело почет и уважение ему оказывать, пока он деревни не ворует… выдумал тоже…
2
– …а вы нас домой вернете?
– А здесь вам чем не нравится?
– Ну… так…
– Ну а раз так, давайте, слушайте… и смотрите в оба… вот, эти три черточки, это буква А, пишите себе… да, вот на этом белом, вот палочками этими пишите… А…
4
…доводим до вашего сведения, что вынуждены ликвидировать ваш мир в связи с переизбытком информации и нарушением закона «О предотвращении переизбытка информации»…
Карта карты
…вот сейчас и узнаю, что к чему, вот сейчас, когда этот валет, король, или кто он там – отсюда не вижу – или убьет меня одним ударом своего клинка, или я убью его. Тогда можно будет прикинуть, какие здесь правила, или любой самый захудалый королишка прихлопнет меня, как муху, или у меня здесь есть какие-то права, как будто у червонной девятки могут быть какие-то права, а ведь могут быть. Кто-то замирает передо мной, я упорно не могу понять, что это…
– Вы… – не выдерживаю, – что вы за карта?
Он отвечает, первый раз слышу такое имя, а вот ведь черт, сколько живу, столько не перестаю удивляться, это что-то новенькое…
Жду удара, удара нет, понимаю, что это я должен бить карту. Целюсь в упор…
– …вы… вы что? Что я вам сделала?
Не верю своим ушам, это что-то новенькое, раньше никто не пытался договариваться, умолять, просить пощады…
Стреляю. Карта падает замертво, обагряя стол своей кровью, еще не верю себе, что все получилось так легко. Пытаюсь вспомнить, что это была за карта, – два каких-то причудливых очертания не пойми чего на голубом фоне, почему-то расчерченном линиями вдоль и поперек…
– …вы… да вы сами не понимаете, что вы наделали!
Первый раз вижу бубновую девятку в таком гневе, а я-то думал, посидим как всегда за чашечкой чая или чего покрепче, поговорим по душам…
– Вы… вы сами не понимаете…
Не успеваете договорить, испуганно смотрит, как земля за окном стремительно осыпается в никуда, в бездну, обагренная кровью…
Осколок августа
…перед боем прячу за пазуху кусочек августа – того августа, в котором была Алина, в котором был Дом, и крепкие хрустящие Яблоки, того августа, в котором было будущее, которое не сбылось, но было. Бережно прячу за пазухой – прежде чем крепко сжимаю кошкодер, бросаюсь в бой. Кошкодер называют кацбальгером, вот кому надо, те пусть и называют, для меня он старый верный кошкодер, еще хорошо сказано – кошачья свалка, когда схлестываешься с врагом, быстро, стремительно, одним ударом сносишь голо… чер-рт, еле успеваю отразить атаку, а он силен, сволота эдакая, даже слишком силен, хотя, казалось бы, откуда взяться силе в этом полуистлевшем скелете, который непонятно как не рассыпается в прах…
Замечаю на его груди за пазухой что-то бережно спрятанное, по пожелтевшим кленам узнаю – август, какой-то особенный, дорогой ему август, наполненный какими-то мечтами, какими-то устрем… чер-р-рт, снова отражаю атаку, его кошкодер вонзается мне в плечо, приказываю себе не чувствовать боль, как будто это можно приказать…
Мой враг замирает, кажется, смотрит на август, спрятанный у меня на груди, – кошкодер у меня в руках рассекает воздух, с хрустом разрубает потемневший от времени позвоночник врага, не удерживаюсь, падаю, еще не верю себе, что, черт возьми, получилось…
Поднимаюсь, смотрю на то, что осталось от моего кошкодера, понимаю, что придется забрать себе меч поверженного противника. Уже хочу покинуть руины некогда величественного зала, приглядываюсь к кусочку августа в груде костей – что-то сжимается в сердце, бережно подбираю август, прячу к своему августу, тут же хлопаю себя по лбу, не надо было этого делать, сам не знаю, почему. Что-то происходит, заставляя меня сжаться от страха – кусочки августа срастаются, не сразу понимаю, что это был один и тот же август.
Осторожно спускаюсь по обломкам лестницы, граф уже спешит ко мне, не верит, что я жив…
– …вы… как вам удалось… невероятно… немыслимо… что… что вы просите в награду… что угодно…
Меня как будто молнией прошибает, когда вижу припрятанный в его медальоне кусочек августа…
– Это…
– Медальон? Да, сию минуту, только выложу…
– …нет. Это.
– Но это невозмож…
…не договаривает, падает, разрубленный пополам моим новым кошкодером, брызги крови застилают мне глаза. Осторожно вынимаю еще один кусочек августа, который уже тянется к остальным, и я понимаю, что должен найти их все…
…возрожденный август торжествующе оглядывается, ищет хоть кого-нибудь, еще не понимает, почему вокруг никого нет, только он один, почему все мертвы, только он окутывает опустевший мир, случайно натыкается на осколок ноября, в котором я и мой враг замираем, глядя на припрятанные друг у другом за пазухой кусочки августа…
Конец концов света
…тот, кто расселял гостей, видимо, плохо понимал нас – да мы и сами себя плохо понимали, честно говоря. Организатор (будем называть его так) решил, что лучше поселить вместе концы света из одного и того же мира: так в нашем крыле жил конец света, видевший остывающую магму земли, конец света, погубивший первые бактерии, конец света, погребавший старые, неуклюжие формы жизни, конец света, закрывший глаза последнему человеку, конец света, чья ржавчина обгладывала последние серверы, конец света, который грелся в лучах взорвавшегося солнца. Так получилось, что нам не о чем было говорить, и мы старались держаться себе подобных – я искал общества тех, кто видел гибель разумной жизни, и даже обрадовался, когда смерть какой-то далекой звезды предложила мне поменяться комнатами – там-то в её бывшей комнате я и обнаружил странный предмет, страшную находку, которая вскрыла жуткие тайны, и повлекла за собой смерти множества смертей…
Замок! Замок? Замок…
Два километра.
Шорох шин.
Замок.
Пять лет.
Замок! Замок!
Полтора километра.
Замок.
Пятнадцать лет.
Замок? За-а-амок.
Километр.
Замок.
Двадцать лет.
Замок? Гхм, Замок…
Пятьсот метров.
Замок.
Двадцать пять лет.
Наследство.
Сестра.
Авария.
Замок.
Двести метров.
Замок.
Племянник.
Обрыв.
Падение.
Замок.
Сто метров.
Замок?
Замок?
Взгляд с обрыва.
Замок…
Ночь, которой не может быть
Постулат первый: ночь все меняет.
Постулат второй: если ночь меняет все, то она меняет и саму себя тоже.
Постулат третий: если ночь меняет саму себя, то она перестает быть ночью.
Постулат четвертый: если ночь перестает быть ночью, она не может ничего поменять.
Постулат пятый: но тогда ночь не может изменить саму себя, и остается по-прежнему ночью.
Что возвращает нас к первому постулату…
…может быть, именно этот парадокс позволял ночи превращать безжизненные руины в шумящие города, а истлевшие остовы в спешащих прохожих. Мы не могли проверить этого – никто из нас никогда не видел ночи, планета навсегда повернула останки городов к палящему солнцу, а темной половине остался только безжизненный замерзший океан…
Ю и Сар
…рядом сидит мэнгу, надо убить мэнгу, и нельзя убивать мэнгу – он, тот, не велит, а кто он, кто тот – Йи так и не понимает: то ли сам великий Будда, то ли еще кто, перед кем сам великий Будда кажтся не более чем песчинкой на лапке муравья. Йи и мэнгу делят поровну нехитрый ужин, устраиваются на ночлег – завтра снова в путь в чужие земли. Медленно поднимаются две ю, две луны, мэнгу говорит – сар, какой сар, когда ю, ладно, пусть будет одна ю, вторая сар. Йи пытается понять, почему была одна луна, а теперь две – тот, великий, говорил что-то, что это другое небо, другая земля и другие луны, но почему все-таки две…
…мне досталась не самая плохая война – но явно недостаточная для того, чтобы оживить безжизненную планету, населить её городами. А что я хотел купить за те ничтожные крупицы, которые у меня были – я не мог позволит себе даже приличную войну с паровыми двигателями, не говоря уже о войнах, в которых было ядерное оружие, – на что я вообще рассчитывал, когда потащился с мечами и копьями оживлять планету, хотя, если посмотреть, смогли же они построить великую стену когда-то бесконечно давно…
– …этот-то? Про этого забудьте, нет его больше.
– Доигрался со своими щитами-стрелами на чужой земле? Правильно, чужие земли слабаков не любят…
– Да не в этом дело… чудовище-то надо на цепи держать, с которым на чужую землю идешь, а он не удержал…
– …первый раз слышу, чтобы чудовища на хозяев своих нападали!
– Да не так… тут другое…
…Йи больше не может сдерживать себя, вонзает клинок в грудь мэнгу, слышит, как бросаются к нему другие мэнгу, еще успевает увидеть две луны на залитом кровью небе…
…я слишком поздно понял, что не только не смогу остановить чудовище, которое по привычке набросилось само на себя – я даже не смогу вырваться от него, отделиться от него, разорвать связующую нас цепь, и чудовище, бесконечно убивающее само себя, уничтожит и меня тоже. Кто вообще придумал вызывать из небытия, из бесконечно далекого прошлого безумных тварей, бесконечно убивающих самих себя, и…
…он поднимается на три тонкие лапы, расправляет перепончатое крыло, смотрит в розоватое небо, на котором виднеется круг, окруженный мириадами мелких осколков. Он зовет свою подругу, чтобы показать ей долину по ту сторону холма, где они смогут пустить корни и вырастить продолжение себя самих. Он видит подругу – но что это, почему он должен убить её, почему мэнгу, мэнгу, мэнгу, не дать им перебраться через стену…
– …почему вы не даете нам быть?
Они снова приходят ко мне, мои пленители, их много, несть им числа, – миры, миры, миры. Какие-то трехногие в полупрозрачных мантиях, какие-то ползущие на кореньях, какие-то полупарящие-полуползущие в остроконечных серебристых колпаках.
– Почему вы не даете нам быть?
Я молчу, я не могу им объяснить, – они уходят ни с чем, они не видят мое чудовище у меня на цепи, или я у него на цепи, и никогда не увидят, и не поймут, почему я никому не позволю быть под розовым небом с луной и обломками луны, на веки вечные останусь здесь со своим чудовищем…
То, что…
…10
…то, что вызывает тревогу:
…когда входишь в сознание своего врага, чтобы сделать (зачеркнуто несколько раз, невозможно прочитать), и понимаешь, что ничего не сможешь, просто потому, что в мозгу твоего врага нет и не намека на те знания, которые тебе нужны.
…когда прогоняешь врага из своего разума, но вместо восторга победы тебя терзает невыразимая тоска от чего-то потерянного, что было в твоем разуме… вернее, даже не так – чего в твоем разуме никогда не было, но ты понимаешь, что это могло быть.
…когда твой враг бросает тебя в глубины подземелья, и проклинаешь все на свете, как вообще угораздило так нелепо попасться…
…когда твой враг после долгой, невыносимо долгой паузы обращается к тебе – все еще не догадываетесь, зачем я пригласил вас сюда? – и у тебя еще есть силы иронично усмехнуться над «пригласил»…
…когда твой враг хочет проникнуть в твое сознание, и ты понимаешь, что скорее умрешь, чем позволишь это…
…когда твой враг врет, как дышит, что ему ничего от тебя не надо, только уметь то, что умеешь ты…
…когда твой враг разрушает свое сознание, чтобы не пустить тебя в свой разум…
…когда остаешься наедине с осенью…
…11
…то, что вселяет неясную надежду…
Арги
Вы приходите в себя в полной темноте, которая постепенно начинает рассеиваться, выпуская из самой себя тусклые свечи, очертания темного подвала из грубо отесанных камней, расходящиеся в темноту коридоры. Вы натыкаетесь на груду золота, лежащую в углу темного зала, вы подбираете монету, другую, третью, пытаетесь определить дату, эпоху, страну, ничего не определяется, еще бы, вы хорошо если узнаете собственную валюту…
Вы пробуете вспомнить, как сюда попали, на экскурсии на какой-то, что ли, или пошли сами смотреть какие-то подземелья, или присмотрели золотишко, решили разжиться, только странно, не взяли ни пакета, ни чего другого. Вы пробуете вспомнить… и тут вас будто током прошибает, вы понимаете, что не помните не только, как здесь очутились, но и кто вы вообще. И чем больше пытаетесь выцарапать из памяти хоть что-нибудь, тем больше понимаете, что… вы не помните… вы… вы… вы просто… просто не знаете. Как будто до сегодняшнего момента вас не было вовсе.
Вы оглядываете коридоры, пытаетесь прикинуть, как отсюда выбраться, вам кажется, что коридор со ступеньками, уводящими вверх, может вывести вас наружу, может быть.
Вы делаете несколько шагов… это еще что за черт, почему вы не можете отойти от тускло освещенной залы, почему словно бы какая-то неведомая сила не пускает вас дальше, по ступеням, тянет и тянет назад. Вы пытаетесь проверить, не тянется ли впереди какая-нибудь прозрачная пленка или сетка – нет, ничего подобного, вы пытаетесь проверить, не привязано ли что-нибудь к вам сзади – тоже ничего подобного, вы…
…и только сейчас вы смотрите на свои руки, вернее, на то, что от них осталось – истлевший остов, кости, непонятно как держащиеся друг на друге. Вы ощупываете позвонки, пытаясь найти хоть намек на живую плоть, – нет, ничего.
На всякий случай вы пытаетесь проснуться – хотя уже понимаете, что это и близко не сон. Снова отчаянно оглядываете залу в поисках ну хотя бы воды не говоря уже о чем-нибудь съедобном – ничего нет, только груда золота в монетах непонятного достоинства…
…чш…
…нет, не показалось… и правда, в коридоре шаги, там, где ступени поднимаются вверх, кто-то идет, вы видите даже отблески света на стенах. Вы бросаетесь туда, насколько это позволяет вам невидимый барьер, не пускающий вас дальше, вы пытаетесь разглядеть идущего к вам. Вздрагиваете, когда видите рыцаря в доспехах, похоже, здесь шоу какое-то, не иначе…
– Простите, вы не подскажете, где здесь вы…
…вы не договариваете, удар меча сносит вам голову, мир катится кувырком, меркнет…
…мир возвращается, снова проступают из темноты уже знакомые предметы. Вы неуклюже подниметесь с груды золота, получается только со второй попытки. Пытаетесь вспомнить, что здесь было, что вообще происходит, и кто вы, черт возьми, такой. Ничего не вспоминается, и тут вы замечаете еще одно, чего не видели раньше – стоит вам о чем-то подумать, как перед вами появляются белые причудливые знаки. Что это за язык, на латниуцу не похож, на кириллицу тоже, а если…
Вам не дают додумать, вы снова слышите стук шагов, на этот раз пытаетесь спрятаться за грудой золота, но что-то не пускавшее вас раньше в коридор теперь удерживает вас на месте, подставляет под удар – взмахивает меч, мир катится кувырком, вы умираете.
…вы приходите в се… нет, не так, вы оживаете, думаете, как такое возможно, вы же были мертвый, да вы и сейчас мертвый, истлевшие скелеты не ходят и не думают. Снова появляются белые знаки в воздухе, вы снова пытаетесь прочитать, – и тут понимание приходит само собой, вы хлопаете себя по лбу, ба, а ведь все так просто, слова появляются в зеркальном отражении, иинежарто моньлакрез в ястюялвяоп аволс…
Вы снова слышите шаги на лестнице, вы уже понимаете, что будет дальше, вы пытаетесь кричать что-то – постой, поговорим, что я тебе сделал-то, не убивай меня, не убивай, мелкьают слова -,йавибу ен, янем йавибу ен – он замирает на какие-то доли секунды, взмахивает мечом…
…мир меркнет, но в сумерках меркнущего мира вы еще успеваете заметить за спиной рыцаря что-то вроде окна, за которым виднеется… нет, вы не успеваете увидеть…
…вы оживаете. На этот раз вы ставите себе четкую задачу – во что бы то ни стало увидеть, что скрывается там, за спиной рыцаря, по ту сторону окна. Вы слышите шаги, они неумолимо приближаются, вы делаете шаг вперед, навстречу смерти, рыцарь показывается в тусклом сиянии, льющемся словно из ниоткуда, взмахивает меч…
…вы не понимаете, как это так, что происходит, вернее, почему ничего не происходит, почему вы стоите живой, почему мир замирает вокруг, как будто ждет от вас чего-то, но чего, чего…
Все происходит само собой, так же естественно, как дышать, как жить, – вы вонзаете клыки в горло рыцаря, сквозь доспехи, что-то происходит, рыцарь бездыханный падает к вашим ногам.
Вы поднимаете голову, видите мерцающий прямоугольник, по ту сторону которого на вас смотрит ваше собственное лицо…
Прямоугольник исчезает, вы остаетесь в подземелье наедине с собой и грудой золота…
…вы уже готовитесь вонзить клыки в горло рыцаря, неимоверным усилием воли замираете, шепчете своему противнику:
– Падай…
Хотите добавить – «притворись мертвым», понимаете, что ваши слова увидят, поэтому показываете знаками-знаками, намеками-намеками, – противник понимает, падает будто бы замертво, замирает. Вы видите перед собой перевернутую надпись – ьтремс, прямоугольник тускнеет, гаснет, исчезает.
– Ты… – вы говорите, сами пугаетесь своего голоса, свистящего, хрипящего, как ветер осенью, – ты… можешь рассказать, что здесь происходит вообще?
Поверженный отрицательно мотает головой. Вы снова приближаете к нему клыки.
– Объясняй. Кто ты?
– Я рыцарь.
– Это я и так вижу, зовут тебя как?
– Рыцарь… просто рыцарь.
– Нет, так не бывает… должно же что-то быть, имя, где ты родился, кто твои родители?
– Не… не знаю…
– А разве так бывает?
Рыцарь изумленно смотрит на меня, будто спрашивает – а разве бывает как-то иначе?
– Ты… что ты помнишь?
– То есть?
– Ну что ты помнишь… самое первое?
– Я еду на лошади по лесной дороге…
– А до этого?
– Что до этого?
– Ну… как ты сел на лошадь, откуда ты выехал?
– Э-э-э…
Перед вами вспыхивают буквы, вы уже умеете читать их наоборот:
.тидохсиорп отч, ясьтарбозар: ачадаз яавоН
– Ты видел сияющий прямоугольник за твоей спиной?
– А…? – он оборачивается.
– Да не сейчас… когда ты шел сюда.
– А… нет…
– А если я отпущу тебя… ты попробуешь посмотреть?
– А мне бы… золото…
– Бери, бери… только договорились, смотришь на прямоугольник, что там такое…