Читать онлайн Ехали медведи… бесплатно

1

Борис проснулся от истошного визга утренней сирены, который должен был немедленно выбросить всех бойцов из их жёстких кроватей. В казармах было прохладно, но это был уже не тот холод, который хозяйничал здесь всю зиму и изматывал всех больше, чем походы и марш-броски. Зимний холод был диким, злым, и, казалось, что он никогда не закончится, что он проник в каждый предмет, в каждый уголок барака, и даже робкое весеннее солнце не сможет заставить его уйти. Но, несмотря на все старания зимы, природа потихоньку брала своё. Борис был особенно рад этой весне. Проведя несколько месяцев в военном госпитале после тяжёлого ранения, он чувствовал себя абсолютно опустошённым и лишённым сил. Сейчас спина болела уже не так сильно, но тоска никак не хотела уходить, что очень раздражало его и порой даже немного пугало. К счастью, чем смелее светило солнце, чем длиннее и теплее становились дни, тем легче ему было дышать, служить, ходить и просто жить так, как он привык с детства.

Пока остальные бойцы резво натягивали форму и бежали на утренние водные процедуры, Борис мог не торопиться. Для него сегодня был особенный день, и армейские порядки можно было нарушить. Он заправил кровать и стал неспешно одеваться, удивляясь тому, как непривычно смотрятся на нём обычные чёрные брюки, чёрная футболка и лёгкая курточка на подкладке из жёсткого синтепона. Всё это было подарком от министерства обороны и полагалось каждому солдату, увольняющемуся в запас. Остальная одежда была аккуратно уложена в армейский вещмешок вместе с нехитрым скарбом, который ему удалось нажить за пятнадцать лет службы. Сейчас нужно было получить необходимые документы, сухпаёк на остаток дня и отрапортовать командованию. Борис почувствовал, как что-то приятное зашевелилось у него внутри, и улыбнулся, возможно, в первый раз за несколько месяцев. Ему всё ещё не верилось, что этот день настал – день, который он так ждал, но, в то же самое время, которого так боялся. С того самого момента, как он открыл глаза от утренней побудки, его не покидало чувство, что он уже стал чужим в этих казармах, и ему было очень неловко перед остальными сослуживцами и особенно перед командованием за то, что он бросает их в такой ответственный для государства момент. Словно в ответ на эти мысли дверь барака открылась, впустив порыв прохладного ветра, а вместе с ним – полковника Петренко, который, как всегда, выглядел очень бодрым и немного озабоченным. Борис вскочил с кровати и вытянулся по струнке. Петренко кивнул, взглянул на него исподлобья и небрежно махнул рукой.

– Вольно! – привычно скомандовал он и, крякнув, уселся на прикроватный стул. – Готов, старший сержант?

– Так точно! Старший сержант Арсеньев к увольнению в запас готов!

– Не передумал?

– Виноват, товарищ полковник, но вы же сами приказ подписали, меня не спрашивали.

– Да шучу я. Так не передумал?

– Никак нет!

– Ну добро, – Петренко на секунду задумался и почесал подбородок, – Только это… Я ведь тебя, Арсеньев, уже сколько лет знаю? Пятнадцать, не меньше. Вот таким воробьём ты к нам пришёл, – он сложил ладонь в горсть, демонстрируя размер воробья, которому, по его словам, соответствовал Борис в пятнадцать лет, – Маленький, тощий, ну дрищ дрищом. Помнишь, как я тебя воспитывал?

– Так точно, товарищ полковник! – Борис попытался вспомнить свои первые годы в армии, и почему-то ему стало грустно.

– То-то же. Так вот что я тебе скажу, Арсеньев. Тыл – это тебе не увеселительная прогулка. Там, может, ещё страшнее, чем на фронте. Там и вирусы, и бомбы, и террористы, а у тебя даже оружия не будет. Там другая жизнь, Арсеньев, там и меня-то не будет, чтоб приказы тебе отдавать и учить уму-разуму, понимаешь?

– Так точно, товарищ полковник!

– Ну раз понимаешь, то хорошо. Жить будешь в своей старой квартире. После того как ты попал в Центр патриотического воспитания, в твой бывший дом, как и полагается, новых жильцов вселили. Но сейчас мы их проинформировали, что ты вернулся, чтоб они, значит, тебе комнату освободили. Усёк?

– Так точно. Спасибо, товарищ полковник. Слышал, что сейчас демобилизованным бойцам жильё редко дают, тем более в столице.

– Да, тут я постарался. Старые связи, туда-сюда. В общем, ты теперь завидный жених, Арсеньев. Только с этим самым не спеши, сначала на ноги встань, а бабу найти всегда успеешь.

– Я учиться хотел. Графический дизайн, создание голограмм, программирование.

– Рисовать любишь?

– Всегда любил. В Центре патриотического воспитания у нас, конечно, рисования не было. И ни ручек, ни карандашей, ни бумаги, ничего такого с тех пор, как чтение и письмо отменили. Вот я пальцем водил по земле, или по снегу, или просто в воздухе и как будто рисовал, что мне в голову взбредёт. Но меня за это ругали. Говорили, вот террористы на нас нападут, а ты что? Рисунок им свой покажешь? А сейчас много курсов разных есть, можно пару сертификатов получить и начать работать. Хоть обои на окна, хоть голограммы, даже целые трансляции можно на заказ делать, да что угодно, с голоду не помру.

– Рисовать… – Петренко задумался, – Рисовать – это хорошо, это правильно. Кажется, что это так, игрушки: увидит человек голограмму или трансляцию, да и забудет о ней через пять минут. Но дело-то не в этом. Что ты нарисуешь, что вложишь в своё творение, то и останется у людей в душе, в памяти. Рисуй, Арсеньев, чего уж теперь. Родные-то есть в столице?

– Никак нет. Я сирота. С шести лет воспитывался в ЦПВ.

– Ну мать-отца-то хоть помнишь?

– Никак нет. Я же тогда мелкий совсем был. Родителей и сестру убили террористы. А меня спасли. Больше ничего не помню.

– Уверен?

– Так точно!

– Ну и ладно. Значит, рисовать… Ну езжай, рисуй. Придётся мне тебя отпустить, – Петренко встал со стула и поправил фуражку, – Равняйсь! Смирно! Слушай мою команду! Старший Сержант Арсеньев согласно постановлению 94-11Ч от 21 апреля 2060 года в запас отправлен!

– Есть, товарищ полковник!

– Вольно!

Полковник опять опустился на стул, а Борис, решив, что уже можно, тоже сел на кровать.

– Так, ну с этим мы разобрались, – Петренко, кажется, тоже немного расслабился, – Теперь можно и подарок тебе подарить.

Борис занервничал. Сколько он себя помнил, ему никогда ничего не дарили, даже на день рождения, дату которого он до сих пор не забыл только потому, что её приходилось часто указывать в официальных рапортах. Заметив его смущение, полковник усмехнулся.

– Нет, ну это не совсем подарок, конечно, – успокоил он Бориса, – Это вроде как моя обязанность. Но всё равно…

Он полез за пазуху и вытащил оттуда небольшую чёрную коробочку, которая легко умещалась на его ладони.

– Видел когда-нибудь такое? – спросил он.

– Это гражданский транслятор? – догадался Борис.

– Он самый. Теперь будет твой. Каждому гражданину Республики Грисея, когда ему исполняется пятнадцать, вместе с внутренним номером выдаётся личный транслятор. Тебе-то он был без надобности, ты же сразу в армию пошёл. Но в тылу без транслятора нельзя. Запрещено, то есть. Держи. И поаккуратнее с ним. Если, не дай Бог, сломаешь или потеряешь – придётся отчитываться в министерство социальных коммуникаций, платить штраф и ждать замены несколько недель. Я понятно выражаюсь?

– Понятно, товарищ полковник. Буду поаккуратнее.

– Молодец. Транслятор должен быть всегда заряжен и подключен к Суверенной информационной сети, иначе – тоже штраф. Вообще, можно иметь один активный транслятор на всю семью, если её члены проживают совместно, но ты пока что один, так что у тебя выбора нет. Выходишь из дома – транслятор берёшь с собой, патруль может остановить для проверки и, если не обнаружит – штраф. Или самоизоляция, тут уж как повезёт. Тут специальный ремешок сбоку вытягивается и вокруг запястья защёлкивается для удобства. Как ремешок застегнёшь, он перейдёт в мобильный режим, а дома опять вернётся в стационарный.

– Ясно.

– Ясно ему… Думаешь, всё так просто? Его ещё надо зарегистрировать на тебя. Сюда нажимай.

Борис нажал на боковую кнопку транслятора, и тот моментально замигал единственным светодиодом и механическим голосом объявил: «Устройство готово к регистрации. Пожалуйста, предоставьте биометрические данные».

– Ему нужно просканировать твои отпечатки пальцев, – пояснил полковник, – Приложи каждый палец к датчику, вот сюда.

Борис приложил. После каждого пальца транслятор мигал красным огоньком и подтверждал загрузку отпечатка всё тем же механическим голосом.

– Теперь радужная оболочка, – продолжил Петренко, когда все отпечатки были сохранены в памяти устройства, – Да чего ты глаза-то так выкатил? Закати обратно и просто смотри прямо, он сам всё сделает.

–Радужная оболочка глаза зарегистрирована, – сообщил транслятор, – Введите имя и внутренний номер.

– Борис Арсеньев, внутренний номер 152-АН1021, – отрапортовал Борис.

–Устройство зарегистрировано на имя… Борис… Арсеньев… внутренний номер… 152-АН1021, – подтвердил транслятор, – Устройство будет готово к использованию после получения подтверждения от министерства социальных коммуникаций и министерства передвижения. Подтверждение может занять до двадцати четырёх часов. Желаем вам хорошего дня.

– Ну вот и ладушки, – потёр руки Петренко, – Он может немного тормозить поначалу, пока не привыкнет к твоему голосу, ты не обращай внимания. Теперь, когда приедешь в город, он подключится к Суверенной информационной сети и загрузит Катюшу. Это голосовой помощник, она будет делать всё, что скажешь. Если захочешь отправить кому-то сообщение, тебе для этого понадобится его имя и обязательно внутренний номер. Сохраняешь их в памяти транслятора – и можешь в отведённое время отправить ему весточку.

– Товарищ полковник, у меня нет никого из знакомых в тылу. Можно я ваш номер сохраню? – Борису моментально стало неловко от того, что он так бесцеремонно вторгся в личное пространство старшего по званию.

– Ну сохрани, – полковник почему-то нахмурился.

– А потом, как в город приеду, я вам сообщу.

– Можно. Только вот я, скорее всего буду… – Петренко замялся, – Буду… слишком занят. Так что на ответ не надейся особо, понял?

– Понял, товарищ полковник.

– Короче, мой номер 031-ВВЛ1984.

– Сохранить в память номер 031-ВВЛ1984, полковник Геннадий Петренко! – скомандовал Борис.

– Номер сохранён, – ответил транслятор.

– Так, что-то ещё хотел… А, вспомнил. Вот в этом окошке – Петренко ткнул пальцем в небольшой экран, располагавшийся сверху устройства, – будут появляться голографические трансляции. Есть три канала, по которым передают программы Национальной вещательной сети. Некоторые передачи по Первому вещательному каналу будут показывать принудительно, их просмотр обязателен для каждого гражданина. Остальные можно не смотреть, но лучше, конечно, много не пропускать. В перерывах можно полазить по СИСу – Суверенной информационной сети. Там будет всё, что нужно – и эти твои обучающие курсы, и развлечения, и покупки, и знакомства, короче, не соскучишься. И последнее: микропропуск.

Полковник вынул из кармана маленькую карточку, чуть больше полутора сантиметров, и протянул её Борису.

– Это твой ключ от помещений, куда тебе разрешён вход. Твой маршрутный лист я сюда уже загрузил, будешь предъявлять пропуск, где попросят, иначе самоизоляция и штраф. Положи так, чтобы не потерять, но далеко не убирай, чтоб не лазить постоянно. Теоретически, в него встроен спутниковый маячок, так что, если потеряешь, можно отследить по транслятору, но леший его знает, как оно работает, так что лучше не рисковать.

Борис невольно замотал головой от такого количества информации, что было моментально замечено полковником.

– Отставить панику! – скомандовал он, – Ты карточки испугался что ли, боец? Приедешь на место – во всём разберёшься, невелика наука. И давай там без выкрутасов, понял? Чтоб мне за тебя не краснеть. Всё-таки пятнадцать лет… Эх, Арсеньев, устал я. Не поверишь – чисто по-человечески устал. Вот вы все думаете, сидим мы себе в своём штабе, ничего не делаем, бумажки перебираем. А мы, между прочим, за вас отвечаем. В этих бумажках – ваши жизни, и не дай Бог мы где-то просчитаемся, не дай Бог что-то упустим – вы же первые и поляжете. Нам, конечно, сказано, что такое хорошо и что такое плохо, Республика нас не оставляет, можно сказать, ни на секунду. Да только, Арсеньев, свою голову на плечах тоже иметь надо. Инструкции инструкциями, но жизнь-то она разная бывает и не всегда она по этим самым инструкциям идёт. Вот мы и сидим, репу чешем, а вы там – на передовой сражаетесь, и все мы делаем одно большое дело, во благо Республики, естественно. А что такое хорошо и что такое плохо – время покажет. Время – оно такое, от него ничего не утаишь. Оно и про меня покажет, и про тебя, и про… всех остальных тоже. Понял?

– Понял, товарищ полковник!

– Да ни черта ты не понял, Арсеньев. Иди уже, не мозоль мне глаза.

– Есть!

– Семью точно не помнишь?

– Никак нет!

– Ладно. Удачи, старший сержант. Я для тебя всё, что мог, сделал. Мог бы больше, наверное. Или нет? А, неважно. Сухпаёк не забудь взять, тебе сутки ехать ещё.

Через сорок минут Борис уже стоял на КПП и прикладывал свой микропропуск к считывающему устройству. «Проход гражданину Борису Арсеньеву, внутренний номер 152-АН1021, разрешён. Дверь будет разблокирована на десять секунд. Напоминаем, что в соответствии с требованием Комитета по контролю за перемещением граждан, любые попытки неавторизованного доступа в помещение или выхода из него будут немедленно пресечены. Предусмотренное наказание за нарушение требования – ликвидация. Начинаю обратный отсчёт. Девять…», – сообщило устройство, и красный индикатор, горящий над ним, сменился зелёным. Борис зачем-то подтянул штаны, провёл ладонью по коротко стриженному затылку и сделал шаг вперёд. Новая жизнь встретила его прохладным ветерком и искрящимся безоблачным небом.

Дорога до станции была ему знакома, но он впервые шёл по ней не как старший сержант Арсеньев, а в качестве простого гражданина Республики Грисея. Снег уже почти растаял, и его жалкие остатки образовывали на тропинке противные тягучие лужи, которые моментально испачкали суровые армейские ботинки Бориса и оставили неаккуратные разводы на некогда чёрных штанах. Но ему было всё равно. Он так спешил на поезд, что не обращал внимания ни на лужи, ни на состояние своей одежды – он просто шёл вперёд, вцепившись в лямки рюкзака, как будто боялся, что тот улетит, как парашют. Воинская часть Бориса находилась примерно в семидесяти километрах от передовой и в трёхстах километрах от столицы. В ней были сосредоточены в основном инженерные и технические подразделения, и настоящих боевых действий тут не проводилось. Большинство бойцов было заняты проверкой и наладкой оборудования, перехватом и расшифровкой вражеских переговоров, размещением глушилок радиосигналов, обновлением базы данных оружия, а иногда их привлекали к восстановлению разрушенных объектов и разминированию освобождённых территорий. Служить здесь было не то, чтобы очень легко, но смертность в таких подразделениях была гораздо ниже, чем в любых других войсках, и Борису крупно повезло, что он попал именно сюда. Большинство выпускников Центра патриотического воспитания шли прямиком на передовую, и судьба из была не завидной. Пятнадцатилетние парнишки без серьёзной военной подготовки и какого-либо боевого опыта чаще всего пропадали без вести, по крайней мере Борису не удалось найти информацию ни об одном из своих бывших одноклассников в базе данных военнослужащих. Другие, более удачливые, отправлялись в тыл патрулировать городские улицы, что немного продлевало им жизнь, но тоже было небезопасным. Города в тылу находились под постоянными атаками террористов и тайных агентов, которые только и норовили разложить повсюду мины или капсулы со смертельным ядом. Жителям приходилось скрываться в своих квартирах за заблокированными дверями и с маскировкой на окнах в постоянном страхе нового прилёта вражеских ракет. Как раз в такой город, в столицу, в самое сердце Республики Грисея, Борис сейчас и направлялся. Но несмотря на все ужасы, которые он слышал про жизнь в тылу, он был счастлив. Он чувствовал, что ему, как воздух, необходима эта перемена, и ни террористы, ни тайные агенты не страшили его. Когда-то давно он обещал себе, что обязательно станет кем-то особенным, возможно, художником, возможно, учёным, но обязательно достойным уважения даже в это непростое время. И сейчас ему предоставился шанс, который он никак не мог упустить. Солнце робко выглянуло из-за весенних облаков, и Борис с удовольствием подставил ему своё обветрившееся за зиму лицо.

Через некоторое время дорога стала более ровной, и это означало, что станция уже близко. Всё чаще на пути появлялись стойки саморегистрации, к каждой из которых нужно было приложить микропропуск и сказать своё имя и внутренний номер. Примерно в полутора километрах от станции Борису встретился человеческий патруль, состоящий из молоденького лейтенанта и сержанта постарше, примерно борисовского возраста. Они внимательно изучили его биометрические данные, несколько раз проверили микропропуск, задали пару дежурных вопросов и, наконец, нехотя отпустили его, всем своим видом показывая, что они всё равно до конца не поверили в его увольнение. Борис прибавил шаг. Междугородний поезд уходил каждые 24 часа, и если опоздать на него, то придётся возвращаться в часть и просить заново зарегистрировать его маршрутный лист и повторно активировать микропропуск. Это отняло бы ещё как минимум 72 часа, потому что маршрутные листы одобрялись в порядке живой очереди, и никто не мог заранее сказать, когда эта очередь дойдёт до Бориса. От этих мыслей он поёжился и перешёл на бег.

Несмотря на все его опасения, на станцию Борис прибежал даже с запасом времени. Стойка саморегистрации никак не хотела пускать его на платформу, даже когда он остервенело прикладывал микропропуск и сообщал ей свой внутренний номер. «Ваш поезд отправляется через… пятьдесят семь минут. Просьба покинуть станцию. Доступ будет открыт через… сорок две… минуты… тридцать девять… секунд», – бубнил механический голос. Борис некоторое время постоял в раздумьях, а потом, игнорируя отчаянный писк автомата, решительно прошёл на перрон и уселся прямо на мокрый потрескавшийся асфальт. Мобильный патруль не заставил себя долго ждать. Ровно через 5 минут 00 секунд приехал самоизолятор (Борис отметил про себя, что это модель 185-СБ004, оснащённая гипнолучами и парализующим газом) и вежливо попросил его в очередной раз предоставить биометрические данные и сообщить свой внутренний номер. После прохождения всех формальностей самоизолятор радушно распахнул свои двери и сообщил, что: «Предупреждение о необходимости покинуть помещение общего пользования было выдано гражданину Борису Арсеньеву, внутренний код 152-АН1021, в тринадцать часов… ноль две минуты. Требование Комитета правительства по контролю за перемещением граждан выполнено не было. Данное нарушение подразумевает штраф в размере трехсот тысяч ГКБ, либо обездвиживание на срок до двадцати четырёх часов». Выбор был очевиден. Обездвиживаться Борису было нельзя – до поезда оставалось чуть больше получаса. Да и деньги у него были: за всё время службы он не потратил ничего из того, что полагалось ему в качестве ежемесячной оплаты за службу и, к тому же, за ранение в бою ему выдали неплохую компенсацию. Борис приложил палец к устройству приёма средств от населения и, дождавшись подтверждения списания средств, покинул перрон, чтобы вернуться ровно через 15 минут.

Попасть в столицу было непросто. Каждые тридцать километров поезд тормозил на блокпостах, где все пассажиры должны были покидать свои места для прохождения биометрического контроля и подтверждения микропропусков. В середине пути, поздним вечером, их совершенно неожиданно попросили освободить вагоны и заставили несколько часов стоять на тёмной станции какого-то заброшенного провинциального городка и дожидаться нового состава. Наконец, почти через сутки после выхода из воинской части, Борис, голодный и измождённый, вошёл в двери столичной Станции номер два по приёму и распределению населения. В зале было пусто, только несколько человек в чёрной одежде, с чёрными рюкзаками и в чёрных масках стояли возле пунктов самонаправления и что-то нажимали на экранах. Несмотря на отсутствие толпы, Бориса распределили только в пятый поток на выход, предварительно выдав средства самомаскировки – чёрную шапку, чёрную маску и чёрные перчатки. Его первым желанием было запихнуть их поглубже в рюкзак, но, вспомнив, что повторное нарушение правил Комитета по контролю за передвижением граждан карается обездвиживанием на неделю, он решил не рисковать. В конце концов, за все эти годы он привык носить униформу и не считал её чем-то неудобным.

Через город проходило три маршрута общественного транспорта, но только один из них направлялся в нужный Борису район. Трамвая пришлось ждать около сорока минут возле ржавого столба с покорёженной табличкой, но это можно было назвать везением, ведь, судя по расписанию, интервалы движения могли составлять до полутора часов. Сам трамвай представлял собой железную колымагу без окон и с грохочущими дверями, внутри которой было неуютно и ужасно душно. Сидений тоже не было, и Борис, чувствуя, что его колени трясутся от голода и долгой ходьбы, сел на пол в хвосте вагона, опершись своей больной спиной о пыльный армейский рюкзак. Через пару минут он понял, что выбрал неудачное место, потому что прямо над его головой располагался громкоговоритель, с равными интервалами издающий какие-то хрипы, в которых было почти невозможно различить названия остановок. Трамвай медленно полз по рельсам, раскачиваясь из стороны в сторону, механический скрип наполнял душный и тёмный вагон чем-то сюрреалистическим и одновременно убаюкивающим, и Борис внезапно понял, что начинает проваливаться в сон. Все пассажиры, севшие вместе с ним на станции, уже успели выйти, и трамвай был абсолютно пустым, что было совсем некстати. Проспать свою остановку сейчас, когда до дома рукой подать, было бы глупо и несправедливо. Борис пытался удержать ускользающее сознание и ни в коем случае не закрыть глаза, проговаривая про себя какие-то стихи и обрывки песен, которые помнил наизусть.

«Вместе весело шагать… Громов – наш великий вождь… Опасность родине грозит… И кровь отцов… Нам не страшны… Победа, знамя боевое.... Горжусь тобой, моя страна…»

Это немного помогло, по крайней мере, на душе стало как-то легче и не так страшно. Борис пытался сообразить, где он едет и сколько ему осталось, но окон в трамвае не было, а двери не открывались, если к ним не приложить микропропуск для входа или выхода, и ориентация в пространстве представлялась совершенно невозможной. Можно было бы включить навигатор, но Борис побоялся, что он разрядится раньше времени, и решил не рисковать.

Наконец громкоговоритель прошипел: «Следщщщщ… оссс…ка… Пятый… пшшшш… Единения… Для выхххх… жжжите микропропуск к шшшшшсссс… Внимание! С….шшшласно требованию Комитета по контролю за перемещением граждан …. шшшшш нарушение… шшшш…. ссссс… вплоть до ликвидации». Из всего потока звуков Борис понял, что следующая остановка – Пятый квартал Единения, как раз та, которая была ему нужна, но если он нарушит что-то и попытается выйти в неположенном месте, то его арестуют и возможно даже убьют. Он вскочил и на затёкших ногах поковылял к дверям, чуть не забыв свой рюкзак.

Трамвайная остановка находилась примерно в километре от дома, и остаток пути надо было пройти пешком. Навигатор барахлил и никак не хотел выстраивать правильный маршрут, из-за чего Борису пришлось долго плутать по незнакомым улицам. Почти на каждой из них ему встречался мобильный или стационарный саморегистратор, и к каждому надо было приложить микропропуск, и каждый раз его предупреждали об отклонении от маршрута более чем на десять процентов. Воспитание в штабе, а потом и на фронте приучило Бориса к постоянному контролю и беспрекословному выполнению любых приказов, но никогда в жизни это не казалось ему таким сложным и бессмысленным. Одно дело слушать команды живых людей и совсем другое – подчиняться бездушным машинам, ведущим себя как-то уж слишком нагло и агрессивно, как будто они все сговорились против него.

В городе, как и ожидалось, было больше войны, чем на фронте. Сцепившиеся друг с другом дома плакали выцветшей штукатуркой, а на покорёженных разломленным асфальтом дорогах то и дело проглядывали чёрные рты трещин, поймавшие незатейливый городской мусор. Тишина затаившихся улиц врезалась в уши, свербела, выворачивала наизнанку барабанные перепонки сильнее, чем разрывающиеся на войне снаряды. В городе ломалось всё – приборы, люди, явления – всё было неправильным, необъяснимым, чужим. Время впиталось в рыхлые влажные стены, застряло в незакрытых подвалах и узких подворотнях, запуталось в оборванных проводах, свисавших с ржавых столбов, – и остановилось. Было невозможно определить, плутает ли он по этим улицам несколько часов или несколько дней и чем закончатся его блуждания, если закончатся вообще. И только небо, опасливо выглядывающее из-за железных крыш, подозрительно гладкое и не к месту голубое, напоминало, о том, что в мире ещё остались краски, кроме светло- и темно-серой. Город пах гнилым кирпичом и так и не наступившей весной.

С каждым шагом, с каждым неверным поворотом тревога Бориса усиливалась, и его единственным желанием было добраться до дома, лечь спать и проспать до тех пор, пока этот кошмар последних суток не забудется. Он то хаотично оглядывался по сторонам, то тряс свой навигатор, чтобы тот хоть немного пришёл в себя, то останавливался, чтобы прогнать нарастающую панику и отчаяние. Во время одной из таких остановок его взгляд зацепился за что-то, что показалось ему если не знакомым, то не таким чужим, как всё остальное вокруг. Прямо напротив него, через дорогу, виделся небольшой холмик, полностью покрытый сухой прошлогодней травой и пестревший разноцветным мусором. Неужели это оно? Да, сомнений быть не могло. Именно здесь они с кем-то, может быть с дедом, в той, другой, жизни, зимой катались с горки, а летом, кажется, отсюда хорошо было видно облака и пролетающих сквозь них ласточек, и можно было сидеть прямо на земле, вдыхать запах свежей травы, есть чипсы, купленные в киоске неподалеку, читать комиксы или смотреть веселые мультики на старом телефоне с треснутым экраном.

Борис всеми силами пытался отогнать от себя это воспоминание, но оно упорно лезло ему в голову, как танк, сносящий все на своем пути.

Вот они сидят и болтают обо всём на свете, и дед вдруг спрашивает серьёзно, заглядывая ему прямо в глаза:

– Ты вот, Борька, как вырастешь, кем станешь? Решил уже?

– Я, деда, сначала буду учёным, потом рабочим, а как мне надоест, стану художником.

– Художником? – дедушка вскидывает брови в притворном удивлении, – И что же ты будешь рисовать?

– Слона!

– Слона? – опять переспрашивает дед, – С хоботом?

– Конечно! С двумя! Нет, со стоимя хоботами, – хохочет Боря. Дед замечает, что передний Борькин зуб уже выпал и оставил на своём месте огромную щель, от которой его улыбка стала ещё более трогательной и беззащитной.

– С сотней, Боря, правильно говорить, с сотней хоботов, – назидательно произносит дед.

– А помнишь, мы зимой здесь с горки катались? – Боре не нравится, когда его поправляют, и он меняет тему разговора, – А мы ещё пойдём?

– А как же! И Настю с собой возьмём.

Боря хмурит лоб.

– Не, деда, Настю не надо. Она плачет всё время и капризничает. Только мы с тобой, ладно?

– Ну не надо так не надо. Вдвоём пойдём, как настоящие мужчины. Борис и дед – наша маленькая команда.

– А зима скоро?

– Не, Борь, не скоро. Вот сейчас весна закончится, потом лето, осень, а потом уж зима. Ты потерпи немножко. Хочешь, я тебе велосипед куплю? Будешь на нём кататься летом.

– Лучше, деда, слона. Я на слоне кататься буду, – и Боря опять заливается задорным безмятежным смехом, – А помнишь, деда: «Я – большой и сильный слон, вот моё вам мнение: я безумно разозлён наглым поведением»? А потом на него звезда с неба упала, да? А звезда правда может упасть? А если на меня упадёт?

– Не упадёт, Борь, это просто так писатель придумал, чтоб смешнее было. Знаешь, когда-то давно, когда я был маленьким, мы с моим братом, дедом Степаном, помнишь, они к нам с бабой Лидой в прошлом году приезжали?

– Ага.

– Так вот, мы с дедом Степаном и нашей мамой, твоей прабабушкой, получается…

– Деда, а ты, когда маленький был, динозавров видел?

– А как же! Видел одного. Огромного, с воооот такими зубами!

Дед соединяет ладони и растопыривает пальцы, изображая пасть динозавра, который так и норовит укусить Борю. Боря заливисто смеётся и падает на спину, на мягкую весеннюю травку, а дед продолжает легонько щекотать его и смеяться в ответ.

– Слушай, Борь, а давай теперь вместе читать будем? – говорит он, когда игра заканчивается, – Страничку ты, страничку – я, по очереди. А то тебе же в школу через два года, а мама с тобой как-то маловато занимается.

– Не, читать скучно, я лучше рисовать буду. Всё, что можно сказать или прочитать, можно нарисовать, и будет ещё лучше. Вот ты старый вырастешь, забудешь, как мы с тобой с горки катались, а я приду к тебе и нарисую, и ты вспомнишь. И скажешь, я хороший художник или нет. Я думаю, я буду хорошим художником, у меня всё получается, даже кенгуру, представляешь! А снег-то как нарисовать? Просто белым? Так он же не белый, он… как это…? Пелрамудровый, вот!

– Приходи, Борис. Что бы ни случилось, со мной или с тобой, запомни наш разговор и рисуй. Нарисуй и снег, и слона, и кенгуру, и нас с тобой на горке. А потом приходи ко мне. Обязательно приходи ко мне, обещаешь?

– Обещаю тебе, старая крыса, что я больше никогда к тебе не приду! Я забыл тебя, выкинул тебя из головы, но ты никак не хочешь оставить меня в покое! Ты продолжаешь появляться в моих ночных кошмарах, ты постоянно выскакиваешь, как чёрт из табакерки и хочешь от меня чего-то, как будто тебе недостаточно того, что ты и так отнял у меня всё. Предатель! Грязный трус! Я точно знаю, что стану отличным художником, и даже твоя гнилая кровь, текущая сейчас во мне, не сможет остановить меня. И я не просто не приду, я вычеркну тебя из своей памяти навсегда, как будто никакого деда у меня и не было никогда. А если ты ещё хоть раз посмеешь вломиться в мою жизнь, я обещаю, что убью тебя. Я убью тебя ещё раз своими же собственными руками, гнида ты коллаборационистская!

– Э, парень, ты в порядке?

Голос определённо принадлежал, человеку, а не патрульному дрону или саморегистратору и не на шутку напугал Бориса. Он обернулся и обнаружил, что за его спиной стоит молодой человек лет двадцати пяти, одетый в длинный плащ болотного цвета и огромные резиновые сапоги. Как и полагалось, на нём были все средства самомаскировки, но чёрная маска съехала набок, обнажая небритый подбородок, а шапка была ему явно мала и едва закрывала затылок. Человек смотрел на него довольно дружелюбно и даже с некоторым любопытством.

– Я? – Борис даже не знал, что ответить, – Да, да, я в порядке. Просто задумался…

– Ты местный? Что-то я тебя здесь раньше не видел.

– Местный.

– А, ну ладно. Я тоже местный. Слышь, я бы на твоём месте тут долго не ошивался. В этом мусоре радиации больше, чем звёзд на небе. Я Иосиф, кстати, а ты?

– Иосиф? – Борис подумал, что парень шутит, таким необычным было его имя.

– Ну да, мои предки были странными. Рассказывали мне, что откопали это в какой-то книге. Ну, книги, которые читают, слышал о таких?

– Не-а, не слышал. А ты разве не должен сидеть дома, как все остальные?

– Я-то? Не, мне можно. Я рабочий.

– Кто?

– Ты чё, глухой? Или, может, с луны свалился? Работаю в центре сортировки, обеспечиваю вас продуктами, одеждой, всякой прочей хренью. Понял теперь?

– Теперь понял. И вам можно просто ходить по улицам без маршрутного листа?

– Не, ну без маршрутного листа, наверное, даже сам Громов не ходит. Нас привозят и увозят на автобусах. Специальных, для рабочих, естественно. Каждый раз новым маршрутом, чтоб террористы не догадались. Мне, вообще-то сейчас домой идти надо, но сегодня у меня дельце небольшое здесь, вот я и задержался. А, ты, как я вижу, домашний? Чем занимаешься?

– Я художник.

– Ну да, как я сразу-то не догадался? Вы все домашние – художники, программисты, копирайтеры. Бездельники, короче. Хотя, стоп. Какой-то ты слишком резвый для бездельника. Они обычно, типа, рыхленькие такие. Ну ты понял. От сидения дома сил особо не прибавляется. А ты, я погляжу, качаешься что ли?

– Бывает иногда

– Ну вот, я же говорю! Слушай, есть идея. Хочешь со мной на сортировочном центре работать? Не, парень, я серьёзно, могу устроить. Поговорю кое с кем. Тебя как звать-то?

– Борис.

– Имя для победителя. Нут так решай, Борис, пойдёшь со мной мешки таскать?

– Нет, наверное, спасибо. Мне и так хорошо.

– Ну как знаешь. Моё дело предложить. Слушай, ты только не говори никому, что видел меня здесь, ладно? У меня тут кое-что… В общем, чужим лучше об этом не знать.

Борис оглянулся по сторонам в поисках патруля или саморегистратора – чего угодно, на случай если придётся всё-таки сообщить о правонарушении. Как назло, улица была пуста.

– Так что, Борис, не скажешь? – было заметно, что Иосиф немного нервничал.

– Не скажу.

– Супер. Я знал, что ты крутой чел. И ты даже не спросишь, что это?

– Ты же, вроде, сказал, что это тайна…

– Да ладно, тебе я покажу. Только никому, помнишь, ты обещал.

Парень расстегнул верхнюю пуговицу своего пальто, и внезапно оттуда выглянула пушистая мордочка, и два зелёных звериных глаза лениво зажмурились на свету.

– Что это? – Борис пригляделся, – Это же… как там было… «Все сюда, смотрите! – крикнул серый кот, – Я, пожалуй, с ними задом наперёд!»

– Ага. Шерстяной засранец, так кажется, их раньше называли. Этот мелкий совсем, в подвале сидел, я его ещё неделю назад заприметил, а сегодня он сам ко мне вышел. Странно, я думал, их всех сожрали крысы.

– Ты что, собираешься его домой забрать? Это вообще легально?

– Легально или нет – не знаю. Я же говорю, я кроме грызунов здесь никого не видел, даже голуби куда-то пропали. Заберу, конечно, тут ему всё равно не выжить. Чем его кормить-то, интересно? Мышами? У нас на складе их полно, хоть по сто штук буду ему таскать. Как тебе идейка?

– Не знаю. Хочешь – забирай, мне-то что. Слушай, Иосиф, мне пора. Ты сам говорил, тут токсины и всё такое… – Борису уже хотелось побыстрее закончить этот странный разговор, тем более что он уже более или менее понимал, как добраться до дома.

– И то верно. Мне и самому уже надо идти, через полчаса процедура самоидентификации и доставка еды. Сваграню себе ужин и залипну в транслятор на пару часов. Так ты не передумал насчёт работы?

– Нет, Иосиф, спасибо.

– Ну тогда бывай. Увидимся, парень. Когда-нибудь. Наверное.

Борис махнул рукой и несколько секунд смотрел, как его новый знакомый с котом за пазухой удаляется в сторону виднеющегося неподалёку жилого массива. Потом он ещё раз сверился с навигатором, который, наконец, заработал, и пошёл в противоположном направлении, по пути проговаривая про себя маршрут. Так, холмик, где он гулял в детстве, остался слева, значит, дом должен быть на северо-востоке. Вот здесь дорога, которую они с мамой и сестрёнкой переходили, держась за руки, потому что движение в то время было довольно оживлённым. А здесь, где сейчас возвышалась груда ржавого металлолома, стоял киоск, в котором продавались невиданные и запретные для него и сестры сокровища – игрушки, мыльные пузыри, карточки с героями детского телеканала «Веснушка» и даже разноцветные фломастеры – такая вожделенная и недостижимая мечта маленького Бори. На эти безделушки у матери никогда не было денег, и она ещё крепче хватала детей за руки и тащила их к дому, который отсюда было уже хорошо видно.

Да, точно, это здесь, прямо за углом. Борис перебежал через дорогу, не обращая внимания на недовольно пищащий саморегистратор, перепрыгнул помойную яму, пнул крысу, путавшуюся под ногами, и тут же наступил в какую-то вонючую коричнево-зелёную жижу и окончательно испачкал свои ботинки. Но всё это не имело никакого значения, ведь впереди дом и новая жизнь, в которой он обязательно станет отличным художником и нарисует слона со стоимя хоботами на пелрамудровом снегу.

2

В доме был единственный подъезд, дверь в который не закрывалась и криво висела на одной петле, готовая отвалиться в любой момент. Лифт, разумеется, не работал, точнее, его вообще не было, и только пугающая шахта зияла посреди лестничной клетки, как пищевод какого-то гигантского животного. Борис покосился на неё и попытался вспомнить, был ли здесь лифт раньше, в его детстве. С большой долей вероятности был, и ему даже показалось, что он слышит лязганье кабины между этажами. Внезапно волна холодного пота накрыла его с головы до пяток, а колени подогнулись. «Беги! Прячься! Беги! Прячься», – грохотал несуществующий лифт в его ушах. И Борис побежал. Вверх по лестнице, отсчитывая пролёты, задыхаясь от страха, прямо на пятый этаж. Через минуту он уже стоял в межквартирном холле и боязливо озирался по сторонам. Вокруг царил полумрак, тут и там разрываемый на части тревожным светом красных диодов, установленных над каждой дверью. Этот свет означал, что дверь заблокирована, и открыть её можно только после одобрения соответствующего заявления и записи в маршрутном листе. Борис в сотый раз полез во внутренний карман и достал свой микропропуск, который он к этому времени уже успел возненавидеть. Ещё одна точка контроля. Последнее препятствие перед долгожданным возвращением домой. Зелёная миля, отделяющая прошлую жизнь и туманное, но такое манящее будущее. Билет в рай.

«Микропропуск активирован. Пожалуйста, приложите палец для биометрической идентификации личности», – равнодушно прозудела контрольная панель. Борис приложил. «Предоставленный микропропуск не предназначен для прохода в данное помещение. Пожалуйста, используйте другой. Осталось две попытки».

Борис почему-то даже не удивился. «Две попытки, а потом что? – мрачно подумал он, – Штраф? Обездвиживание? Самоликвидация?» Он вспомнил слова полковника Петренко про жизнь в тылу и его место в ней. Вдруг ему действительно здесь не рады? Вдруг этот непривычный и враждебный мир никогда не примет своего блудного сына, двадцать четыре года назад покинувшего отчий дом? Что, если он так и останется стоять здесь, возле наглухо закрытой двери, дожидаясь, пока за ним не пришлют самоизолятор, который обездвижит его навсегда? Борис зачем-то поправил маску, натянул поглубже шапку и приложил микропропуск ещё раз.

«Микропропуск активирован. Пожалуйста, приложите палец… – Борис не дал машине договорить и ткнул большим пальцем в считывающее устройство, – Проход гражданину Арсеньеву Борису, внутренний номер 152-АН1021, разрешён, – неожиданно сообщил контроллер, и светодиод замигал зелёным, – Дверь будет разблокирована на десять секунд. Напоминаем, что в соответствии с требованием Комитета по контролю за перемещением граждан, любые попытки неавторизованного доступа в помещение или выхода из него будут немедленно пресечены. Предусмотренное наказание за нарушение требования – ликвидация. Начинаю обратный отсчёт. Девять…» Борис не стал дожидаться восьми и пулей влетел в свою новую старую квартиру.

Оказалось, что его возня с микропропуском привлекла внимание остальных жильцов. Из двери одной из комнат высунулась голова старушки в цветастом платке, а чуть дальше по коридору стоял старичок в чёрных дырявых брюках и неожиданно белой рубашке, застёгнутой через одну пуговицу. Оба, не моргая, смотрели на него. Повисла неловкая пауза. Борис не был готов к такому радушному приёму и, смутившись, выпалил то, что первым пришло ему в голову:

– Старший сержант в запасе Борис Арсеньев на место постоянного проживания прибыл!

Старик приосанился и неспешно подошёл к нему.

– Арсеньев, значит, – задумчиво проговорил он, как будто у него ещё оставались сомнения, – Я Егор Семёнович Михайлов, к вашим услугам, так сказать. А вон супруга моя, Юлиана Павловна, тоже, значит, Михайлова. Добро пожаловать домой, гражданин Арсеньев. Самодезинфекцию прошёл?

Не дожидаясь его ответа, Юлиана Павловна подлетела к Борису с дезинфекционной лампой и бутылкой какой-то прозрачной жидкости, подозрительно напоминающей простую воду, но, безусловно, обладающей уникальными целебными свойствами. Совершив несколько хаотичных движений лампой и окропив Бориса обеззараживающим раствором, старушка отступила, боязливо поглядывая на нового жильца.

– Это… Куда мне пройти? – неловко переминаясь с ноги на ногу, осведомился Борис.

– А ты что ли не помнишь? – удивлённо взглянул на него Егор Семёныч, – Ты же, вроде как, местный, ну, тутошный?

– Не, не помню… Я же мелкий был, – ещё более неловко ответил Борис.

– Сынок, налево дверь, – старушка Юлиана Павловна вдруг подала голос с другого конца коридора, – Мы там тебе мебель кое-какую оставили: кровать, стол, шкаф – на первое время хватит. Покушать только нету, извини. Нам-то продуктовые наборы уже доставили, а тебе свой заказать нужно. Завтра всё покажу и расскажу, что к чему, а то ещё сутки голодным просидишь.

Борис почему-то продолжал чувствовать себя очень неудобно, как если бы он не вернулся в свой дом, а пришёл в гости к малознакомым родственникам. К тому же он вдруг заметил странный взгляд старушки, направленный куда-то вниз, и, проследив его, обнаружил, что вся уличная грязь уже успела стечь с его ботинок и образовала на полу две неаккуратные скверно пахнущие лужицы. Смутившись ещё больше, он пробормотал «Так…», стукнул одной ногой о другую и как был, в одежде и обуви, прошёл в свою комнату, где, к собственной несказанной радости, был встречен старым продавленным диваном, оставленным сердобольными соседями. Он кинул на пол свой армейский рюкзак, который, казалось, устал не меньше хозяина, и повалился на это неудобное лежбище, не замечая жёсткие пружины, острыми зубами вонзающиеся в рёбра. Спать теперь можно было сколько угодно, и никакие утренние сигналы больше не разбудят его. Борис моментально отключился, абсолютно опустошённый, словно новая жизнь уже успела высосать из него всю энергию. В квартире вновь стало тихо, и лишь красный диод над входной дверью ритмично мигал своим единственным глазом, подтверждая, что всё хорошо и спокойно, и никому даже в голову не могло прийти, что может быть по-другому. Соседи немного постояли в коридоре и, поняв, что представление на сегодня окончено, исчезли в своей комнате и прибавили громкость транслятора. «Партия – это не просто группа людей, руководящая страной, – донеслось из него, – Партия – это мы с вами, это сила, это залог нашего светлого будущего. Партия не оставит нас в трудную минуту и не позволит врагам топтать наши вековые ценности. Партия – это Громов – тот, кого вы из года в год избираете своим президентом, это та власть, которую вы заслужили, и это лучшая власть из всех возможных на этой земле. Шагайте в ногу, граждане, шагайте по протоптанной тропе, только вместе, только вперёд, только к Великому Освобождению, которое мы уже совсем скоро будем отмечать всей нашей великой страной. А сейчас настало время для вашего голоса. Наша зрительница из города Семипальцево Нижнепоморского района Оксана Котова прислала нам сообщение о том, как ей удалось вычислить и вывести на чистую воду коллаборациониста, поклонявшегося грязным идеям Чёрной Чумы и маскировавшегося под простого рабочего местной шахты…»

Борис, как и собирался, проспал не меньше пятнадцати часов и спал бы ещё, если бы его не разбудила дичайшая боль в спине. Ранение чутко отреагировало на долгую дорогу и сон в неудобной позе, и ему пришлось несколько минут неподвижно лежать, уставившись в потолок, прежде чем он смог заставить себя пошевелиться. Следующим после боли чувством был голод. Борис даже не помнил, когда доел сухпаёк, который захватил с собой из штаба, скорее всего, это произошло ещё до приезда в город. Ясно было одно: надо срочно найти еду. Он, пошатываясь, встал с дивана и потянулся. Ранение выдало очередную порцию боли и на этом успокоилось – небольшая передышка перед следующей атакой. Наконец Борис смог осмотреть своё новое жилище при дневном свете. По сравнению с помещениями Центра патриотического воспитания и просторными военными казармами комната казалось совсем крохотной. Всего пять шагов отделяло одну стену от другой, но даже эти шаги было сложно сделать из-за неумело расставленной в ней ветхой мебели: уже знакомого дивана с протёршейся грязно-жёлтой обивкой, неустойчивого стола из непонятного материала, стула с кривыми ножками и скрипучим сиденьем и перекошенного шкафа без одной дверцы. Но Борис был рад и этому. В конце концов, нынешние обитатели квартиры могли бы вообще ничего ему не оставлять, и некоторое время пришлось бы спать на полу, покрытом неожиданно ровными квадратиками линолеума.

В квартире стоял запах заспанного белья и немытых полов. Странно, но Борис совсем не узнавал свой бывший дом. Он лишь смутно припоминал, что в большой комнате, принадлежащей сейчас соседям, приходилось ютиться им вчетвером – родителям, Борису и его сестре, а в той, куда поселили его сейчас, жил дед. Но память на этом пробуксовывала и давала сбой, и ему никак не удавалось нащупать хоть какую-то зацепку, с помощью которой можно было бы начать раскручивать клубок воспоминаний. В чём Борис был уверен, так это в том, что в комнату деда его никогда не пускали: она была постоянно заперта, и детям нельзя было даже приближаться к её дверям. И ещё он помнил, что в дедовской комнате, слева от двери, тоже стоял диван, похожий на тот, который был там сейчас, не такой убитый, конечно, но почему-то он казался очень зловещим. Борису даже показалось, что в какой-то момент своей ранней жизни он играл с кем-то в прятки и залез под этот диван, откуда можно было наблюдать за происходящим вокруг и при этом оставаться незамеченным. Но, кажется, ничего хорошего из этого тогда не вышло – наверное, его нашли и отругали за что-то.

За едой логично было идти на кухню, но сначала Борис завернул в санузел, где убедился, что воду ещё не дали и спуск не работает. Немного сконфуженный, он как мог убрал за собой и, стараясь сильно не шуметь, направился на поиски пропитания. Огромное эркерное окно кухни, почти во всю стену, было замаскировано дешевыми анимированными обоями, которые показывали три незатейливых унылых пейзажа. Изображение зимнего леса сменялось горной речкой, а потом деревенским садом с яблонями, и так по кругу. Борис задумчиво разглядывал обои, пытаясь сообразить, нравятся они ему или нет, когда в кухню вошла Юлиана Павловна.

– Уже проснулся, сынок? – по-матерински поприветствовала его она, – Вот и хорошо, видно, что отдохнул, посвежел, – от её вчерашней робости, казалось, не осталось и следа, – Ты насчёт туалета не волнуйся, мы редко смываем, воду сейчас только на два часа дают два раза в день. Но своё-то не пахнет, правильно, сынок? – и она рассмеялась уютным старушечьим смехом.

– Спасибо, – почему-то ответил Борис, – Юлиан Пална, а как тут поесть найти?

Старушка удивилась и сразу даже не нашлась, что ответить.

– Где обычно, в ежедневной доставке. Ты что, продукты ни разу не заказывал?

– Я.… понимаете, я на гражданке-то и не жил почти. Я сирота, воспитывался в специальном учреждении. А после него сразу в армию пошёл, там еду доставляли на грузовых дронах, а дежурные её готовили. Я готовить не очень любил, но раз в неделю приходилось. Я и сейчас могу приготовить, вы только скажите, где взять.

– Так вот оно что! – снова рассмеялась соседка, – Ну давай, слушай, расскажу тебе, откуда что берётся. Ты как раз вовремя: заказ надо сделать до десяти утра, чтоб к вечерней доставке успеть. У каждого квартала свой график, но раз в год его меняют, чтоб террористы не догадались. У нашего, получается, в пять часов, к этому времени все должны быть дома для идентификации личности. Без неё продуктов не получишь. Получается, в шесть поужинаешь, на следующий день позавтракаешь и пообедаешь остатками, а потом и новый набор доставят. Так, ну давай посмотрим, что тут у нас…

Юлиана Павловна подвела его к квадратной дверце в стене, сбоку от которой находился небольшой экранчик.

– Это наша точка самообеспечения. Каждый день утром выбираешь набор продуктов, а вечером его доставляют, прямо через это окошко, – деловито рассказывала она, – Есть наборы номер один, два и три. Мы с Егор Семёнычем раз в неделю второй заказываем, а в другие дни третий, пенсионные-то небольшие, сам понимаешь, не до роскоши сейчас.

– Так, значит, третий самый дешёвый? – уточнил Борис.

– Верно, но там и есть-то нечего, – старушка нажала на экран, – Вот, посмотри картинки, тут всё нарисовано.

Перед его глазами возникли изображения продуктов, при нажатии на которые уже знакомый механический голос зачитывал их описание. Юлиана Павловна со вкусом комментировала каждую картинку, как будто это были её старые знакомые или близкие родственники.

– Продуктовый набор номер три, – объявил голос из-за экрана, – Меню на 23 апреля 2060 года. Состав: хлеб категории «стандарт», сто граммов…

– Три куска, – пояснила соседка, – раньше он назывался «третьего сорта», а теперь, значит, «стандарт». Нормальный хлеб, вроде как, из шелухи, но, говорят, это даже полезно. Потом у нас масло, вот, нажимай.

– Продукт масляный, жиросодержащий, – подтвердил экран, – Со сливочным вкусом.

– Ну, насчёт вкуса это я не знаю, – смутилась старушка, – но с хлебушком хорошо пойдёт. Иногда бывает кисловатое, а иногда чуть горчит, но ты его проглотишь быстренько – и не заметишь! Так, дальше обязательно крупы, это твои углеводы. Посмотрим, что у них в этот раз… Батюшки, перловка. Ну как же так-то? Не повезло тебе, сынок, и Егор Семёныч, поди, расстроится. Она обычно сырая какая-то и плесенью пахнет, да и варится долго. Я сама-то больше рис люблю. Гречка тоже ничего, но рис, да с маслом – красота! Соли бы ещё, но её всегда мало кладут и только в начале недели. Ну да ладно, перловка так перловка, супчик сварим, мясной. Да, мясо обязательно надо кушать, в нём вся сила. Эти, кто наборы составляют, тоже не дураки, у них всё продумано.

– Фарш из мяса механической обвалки, – согласился с ней механический голос, – категории «стандарт». 250 граммов

– Мясо всегда одинаковое, из него можно котлетки слепить, но Егор Семёныч больше супчик уважает. Это сразу и первое, говорит, и второе, и на следующий день останется. Только смотри с перьями поаккуратнее, они иногда прям большие, а иногда мелкие попадаются, сразу-то и не разглядишь. Хотя, чего это я говорю? Ты ж молодой, глазастый. Ну и попить тут сегодня напиток чайный, 500 миллилитров, на вкус, как вода, но чистый, вроде как даже сладкий, можно подогреть, можно холодным пить. И обязательно фрукты сушёные, там витамины. Говорят, это меню составляет специальная комиссия, у них всё просчитано – сколько чего надо, чтоб мы здоровыми были. Ты только сразу их не ешь, в них грязи много, иногда червячки встречаются. Но это ничего, замочишь – и они все всплывают. Егор Семёныч говорит, это нам белок дополнительный. Я, бывает, из этих фруктов компотик варю, если сахарозаменитель есть. Сейчас его редко кладут, но у меня ещё старые запасы остались, я тебе дам, если хочешь.

«Фрукты сушёные, 80 граммов. Состав: яблоки – 40 граммов, сливы – 10 граммов, прочее – 30 граммов», – гордо объявил голос из экрана, демонстрируя аппетитную картинку спелых яблок в окружении слив, груш, винограда и «прочего».

Юлиана Павловна немного полюбовалась фруктами и с некоторым сожалением смахнула картинку в сторону.

– Так, ну тут ещё консервы «Здоровый день», – продолжала она, – И закуска «Наше лето», это будет на обед. Ну и завтрак, само собой. Там всё сушёное или в порошке, так что не испортится. Раньше-то у нас холодильники были, а потом как пошли перебои с электричеством, они и не нужны стали, всё равно в них продукты долго не хранились. Так, и что это у нас там на завтрак? Яичный порошок для омлета, хлеб, сушёная свёкла, белковый напиток с молочнокислыми бактериями и… неужели!? Печенье! Нет, ты только глянь, печенье из первого набора! Целых сто граммов! Оно, конечно, просроченное будет и может даже сыроватое, вряд ли они положат нам свежее в третий, но и на том спасибо, мы ж не баре какие, правда?

Борис не знал, сильно ли радоваться ему неожиданному подарку в виде прогорклого печенья, но на всякий случай одобрительно закивал.

– Ну и напоследок витаминный порошок и капсула с рыбьем жиром, всё примешь утром. Да, сынок, не забудь: газ на плите включают на 4 часа в день – с 8 до 10 утра и с 5 до 7 вечера. Опоздаешь – останешься без еды. Ну обед, понятное дело, не в счёт, его разогревать не надо. Тут две конфорки. На одной я буду готовить, на другой – ты. И контейнеры от еды не выбрасывай, их нужно раз в неделю сдавать, а то деньги спишут. «Да ты не бойся! – она заметила его смущение и ласково улыбнулась, – Научу тебя, не переживай!» Всё, свои наборы я заказала, а ты посмотри ещё, понажимай. Я пока тут порядок наведу, воду вот, кажется, дали, слышишь, в трубах шумит?

Борис ещё несколько минут потыкал в картинки на экране, но так ничего и не понял, кроме того, что всё ещё ужасно голоден и внутренне готов смириться даже с масляным жиросодержащим продуктом и червями в сухофруктах. В конце концов, он решил сильно не шиковать и заказал набор номер три. Экран подтвердил списание средств с его лицевого счёта, и он с тоской отметил про себя, что доставят еду только через шесть с половиной часов. Надо было чем-то занять себя на это время, желательно чем-то полезным, и Борис даже подумал, что неплохо было бы предложить соседке помощь в уборке кухни, тем более что воду могли отключить в любой момент.

Его раздумья прервал голос Егора Семёныча, прогремевший на всю квартиру: «Бабка! Ну-ка быстро шурши сюда! Громов выступает!» Юлиана Павловна заохала, бросила тряпку, которой вытирала что-то со стола, и суетливо пошаркала в свою комнату. Борис тоже хотел послушать речь президента и пошёл к себе.

Его транслятор уже подключился к Национальной вещательной сети, и из окошка передавалась голограмма от Первого вещательного канала – изображение Дворца Народного Благосостояния на фоне белоснежного флага Республики Грисея. Заиграла знакомая торжественная мелодия гимна, и картинка сменилась. За огромным деревянным столом, на фоне золотого герба, сидел плечистый человек в строгом костюме и тёмно-синем галстуке. Его лицо было серьёзным и грубоватым, но в то же самое время странно располагающим к себе и моментально вызывающим безусловное доверие.

– Внимание! Выступает Президент Республики Грисея Георгий Гаврилович Громов! – объявил диктор за кадром. После небольшой паузы президент начал свою речь. Каждое слово он произносил чётко и с небольшим нажимом, подчёркивая его значимость и весомость, а лицо его при этом оставалось практически неподвижным, разрезаемое на две части острой линией тонких губ.

«Уважаемые сограждане! Дорогие друзья! Наша страна готовится к самому важному празднику для каждого из нас – Дню Великого Освобождения. Совсем скоро все мы в очередной раз пожелаем друг другу добра, счастья и процветания, а самое главное – мирного неба над головой. Знаю, что вам нелегко приходится в это неспокойное время, когда угроза с запада и востока не даёт нам жить, работать и воспитывать детей. Но, прошу вас, не волнуйтесь. Каждый день наши доблестные бойцы задерживают сотни тайных агентов, пытающихся прорваться в мирные города и уничтожить их изнутри. Каждую ночь наша техника обезвреживает десятки высокотехнологичных бомбардировщиков-камикадзе, готовых сбросить снаряды и капсулы с ядом на наши с вами дома, больницы, заводы. И каждый день вы, простые граждане, сами того не замечая, боретесь с этими выродками, с этими садистами, которых даже назвать людьми-то нельзя. Да, вам приходится обеспечивать себя маскировкой, ваши двери постоянно закрыты для врага, вы иногда недоедаете, и не всегда в ваших жилищах есть тепло и вода. Но, дорогие друзья, в этом и есть смысл Великого Освобождения – потерпеть немного, чтобы в итоге наша великая Республика смогла побороть всех тех, кто посягает на нашу честь и достоинство, чтобы она положила конец их зверствам и навсегда стёрла их с лица земли.

Этот великий день отмечается уже не одно десятилетие, и наше государство крепчает с каждым годом, проведённым в боях. Наша миссия, наше великое предназначение – оградить весь мир от зла, залегающего в землях наших ближайших географических соседей. Если бы не мы, оно бы уже давно сожрало всю планету и даже не подавилось бы ей. Но что ещё ужаснее – это вселенское зло пытается укорениться и в умах наших сограждан – тех, кто слишком слаб, чтобы сопротивляться ему. Да, дорогие друзья, среди ваших знакомых, родных и близких есть несознательные и, откровенно говоря, недалёкие индивидуумы, которые позволили себе усомниться в правоте государственной доктрины, в правоте, которая выстояла не одну войну, которая спасла и продолжает спасать миллионы жизней. Наш долг – не позволить никому дискредитировать великие подвиги наших сограждан, наших отцов, дедов, прадедов. Ни одна живая душа не смеет очернить тех, кто отдал и продолжает отдавать свои жизни во имя Великого Освобождения всех народов нашей Республики. Мы все будем беспощадными к врагу, который, в свою очередь, беспощаден к вам. И, разумеется, вы сами ни при каких обстоятельствах не должны сомневаться в нашей победе – в победе правды над ложью, добра над злом, порядка над вселенским хаосом. От вас потребуется колоссальное количество сил и терпения, но вы всегда можете обратиться за поддержкой к вашим родным близким, а также ко мне лично. Мой пресс-секретарь ежедневно передаёт мне сотни ваших обращений, и я отвечаю на каждое из них, даже если я занят государственными делами. Потому что для меня нет ничего важнее моего народа, граждан моей страны. Все мои ответы будут оглашены в рамках ежегодной пресс-конференции, приуроченной ко Дню Всеобщего Голосования

А сейчас я хочу объявить вам о принятых мной недавно решениях: во-первых, в этот День Великого Освобождения, как и в прошлые годы, двери ваших квартир будут разблокированы, и вы сможете лично поздравить своих родных и близких с нашим общим праздником. График выхода и прихода будет доступен на Государственном информационном портале за семьдесят два часа до праздника. Во-вторых, я распорядился накануне этого великого дня выдать каждому из вас дополнительный продуктовый набор номер два. Проведите вечер за семейным столом, вспоминая наших предков, для которых такая еда была непозволительной роскошью. Спасибо вам, дорогие сограждане! Помните: освобождение – это дело каждого из нас, только вместе мы сможем выстоять и сохранить наше государство для следующих поколений».

Опять заиграл гимн, и вместе с ним послышался голос Юлианы Павловны из соседней комнаты: «Спаситель! Кормилец! Молодец!» «Отлично. Гениально. Просто замечательно», – вторил ей Егор Семёнович. Борис только сейчас заметил, что всё это время по привычке простоял по стойке смирно – именно так он привык слушать речи президента все эти годы, и не только потому, что того требовал армейский устав. Громов был для него не просто безликим воплощением власти, а старшим братом и товарищем, можно даже сказать, близким другом, готовым в любой момент, в любой самой сложной ситуации прийти ему на выручку. В Центре патриотического воспитания, куда он попал примерно через год после Великих Выборов 2035, на которых народ в первый раз единогласно проголосовал за Громова, всем детям нужно было обязательно изучить биографию президента, постоянно обрастающую новыми деталями и подробностями. Первые пару лет он провёл в подготовительных в классах, где уроков как таковых не было, и дети должны были лишь обучаться общественно полезному труду, а в остальное время сидеть тихо и не мешаться под ногами у старших. Но всё равно каждый вечер воспитатели рассаживали своих подопечных на маленькие скрипучие стульчики (Боре всегда доставался самый маленький и самый скрипучий) и демонстрировали им картинки с историями из жизни президента, сопровождая это поучительными комментариями.

«Когда нашему президенту было 7 лет, – вкрадчивым голосом начинала Наталья Евгеньевна, – он увидел, как хулиганы пытаются отнять у малыша его любимую игрушку (Миша, вытащи палец из носа). Георгий Громов не смог пройти мимо этой несправедливости и несмотря на то, что хулиганов было больше и они были старше него, храбро бросился на них и побил их всех (Захар, я разве разрешала вставать? Ну-ка быстро на место!). Будущий президент знал, что добром можно победить любое зло, и хулиганы при виде его бесстрашия трусливо отступили. Вот так и сейчас отступают тайные агенты и террористы, когда видят, что им не будет пощады от Георгия Громова (Боря, перестань качаться на стуле, ты нам всю мебель переломаешь, а платить за неё кто будет? – Наталья Егвеньена, а почему Громов не может прийти и починить нам стулья? Он что, не умеет? – Да как у тебя язык поворачивается говорить такое! Это же твой президент! Почему? Потому что потому! Как будто ему больше нечем заняться, только всяким отбросам вроде тебя стулья чинить. Рот закрыл, ровно сел, руки на колени, живо!). И вы, дети, должны понимать, в какое счастливое время и в какой замечательной стране вы живёте. Когда по всему миру разрываются снаряды и гибнут миллионы детишек, таких же, как вы, и их родителей, мы все находимся под надёжной защитой нашего всемогущего президента (Наталья Евгеньевна, а Саша за обедом мне в компот плюнул! А Громов его за это тоже побьет?)

На этом патриотическое воспитание не заканчивалось. Когда детям исполнялось 11 лет и они переходили на среднюю ступень образования, каждый был обязан вступить в ряды Единой Молодёжной Организации. В то время эта процедура была достаточно новой и не опробованной, но одно было понятно точно – роль в ней не гарантировалась автоматически. Каждому кандидату нужно было пройти испытание и по его результатам, а также в соответствии с предыдущими личными достижениями, получить повязку, которую требовалось постоянно носить на правой руке. Белые повязки выдавались лучшим ученикам – отличникам в учёбе, демонстрирующим преданное и безоговорочное следование идеалам Партии Национального Единства. Голубые повязки предназначались для детей со средними умственными способностями, про которых можно было сказать только то, что они пока не в полной мере соответствуют требованиям, предъявляемым к молодому поколению. И, наконец, коричневые повязки были для неудачников и «неблагонадёжных» – тех, кто не мог или не хотел чётко следовать правилам и беспрекословно выполнять приказы старших. Коричневая повязка была не просто твоим позором. Все знали, что во взрослом возрасте она могла доставить очень серьёзные неприятности своему владельцу, хотя никто и не уточнял, какие именно. Боря очень боялся, что ему по какому-то недоразумению достанется именно коричневый цвет, и за пару месяцев до процедуры вступления старался как можно лучше отвечать на уроках и как можно меньше попадаться на глаза воспитателям в свободное время.

7 октября, ровно в шестую годовщину Великих Выборов, всех одиннадцатилеток, а их в ЦПВ было не меньше тридцати, собрали в актовом зале перед экзаменационной комиссией, состоявшей из пяти преподавателей и пары муниципальных депутатов. Детей вызывали на сцену по одному, начиная с лучших и заканчивая кандидатами на коричневую повязку. Борис рассчитал, что его пригласят где-то в середине, потому что в этом учебном году он уже успел нахватать троек по обществоведению и ввязаться в пару неприятных драк, но при этом несколько пятёрок у него тоже было, даже по политической истории, которая ценилась выше всех остальных предметов. Пока отличники с гордостью несли свои белые повязки, он решил немного подготовиться и стал повторять в уме все даты и события, о которых его могли спросить на тесте по политической информации. Но минут через двадцать ему надоело, и он принялся рассматривать лампочки на потолке, половина из которых не горела из соображений экономии электричества, и рисовать в уме очередную картинку, где придуманный им лично герой Генерал Мухожук сражается с армией злобного Дерьмодеда – старого карлика с огромными стеклянными глазами и руками-клешнями. Когда, наконец, председатель комиссии выкрикнул: «Арсеньев Борис!», у Бори подкосились колени. Он вскочил с места и с надеждой взглянул на закрытую дверь, словно собираясь сбежать. Он был уверен, что сейчас все начнут пялиться на его мятые брюки и ботинки, которые он заляпал кашей на завтраке и так и не удосужился оттереть.

Всё началось с теста по государственной символике Республики Грисея. Для начала Борис торжественно опустился на одно колено перед бело-голубым флагом, потом, поднявшись, подошёл к висящему на стене гербу, твёрдой рукой показал, где на нём находятся лучи солнца и назвал значение каждого из них (первый – народ, второй – партия, третий – президент, четвёртый – природные ресурсы). Следующим заданием было спеть первый куплет государственного гимна, и Боря, окрылённый предыдущим успехом, был уверен, что его он тоже не завалит. Гимн играли каждое утро во время процедуры водружения государственного флага и каждый вечер перед отбоем, и эти слова уже намертво въелись в мозг каждого воспитанника.

– Страна добра! Страна свободы! Страна невиданных высот! – заголосил Борис, даже не дождавшись, когда заиграет музыка.

– Стоп-стоп-стоп! – перебил его учитель по эстетическому воспитанию, – Я знаю, что пение – это сложное мастерство, и не всем оно даётся. Возможно даже тебе медведь на ухо наступил в детстве и не просто наступил, а конкретно так потоптался на нём (Зал взорвался хохотом, а Боря покраснел). Но, может быть, ты хотя бы постараешься попадать в какие-нибудь ноты, всё равно, в какие, просто чтобы не было такой какофонии? Это же гимн, молодой человек, гимн страны, которая тебя кормит, поит и защищает! Неужели нельзя проявить к нему хоть немного уважения? Неуд!

Борис повесил голову. Следующим шёл ненавистный тест по политинформации, который, к тому же, принимал самый отвратительный учитель в ЦПВ – историк. Мало того, что у него был мерзкий визгливый голос, так ещё и не хватало одного глаза, и ты никогда не мог понять, смотрит ли он на тебя или на твоего соседа по парте. Поговаривали, что дома его хорошенько поколачивала его собственная жена – такая же мерзкая и визгливая, но, возможно, это были лишь байки обиженных им учеников.

– Так-с, – процедил сквозь зубы историк, – быстро называем три главных богатства Республики Грисея.

– Нефть, газ и уголь! – выкрикнул Борис, радуясь, что первый вопрос оказался таким простым.

– Да ты с ума сошёл, сопливец! – учитель сдвинул на нос очки и посмотрел куда-то вдаль, возможно, на Бориса, – Думай давай! Вторая попытка.

– Леса, реки и поля?

– Не, ну оно определённо издевается! Это неблагодарное создание! – Следующий вопрос: предпосылки Великого Противостояния 1950–1960 годов?

– Нууу… – Борис, вроде, знал ответ, но боялся, что он опять окажется неверным, – Это… угрозы безопасности, целостности и нерушимости наших границ, кажется.

– Ииии? Ответ неполный.

– Формирование… как его… оппозиционного фронта, кажется…

– Из тебя всё клещами надо тянуть? Формирование где?

– В соседних недружественных государствах?

– Ладно, это ты сдал. Последний вопрос: что гарантировал Георгий Громов гражданам Республики в своей предвыборной программе на Великих Выборах 2035?

– Свободу слова, свободу совести, свободу средств массовой информации, права́ собственности, – Борис хорошо помнил этот текст, потому что когда-то получил по нему двойку и был вынужден потом в течение недели рассказывать его перед началом урока.

– И что объединяет эти понятия? – не унимался историк.

– А разве это был не последний вопрос? – всхлипнул Боря.

– Молчать! – взвизгнул учитель и ударил кулаком по столу, – Что объединяет эти понятия, необразованная ты скотина?

– Это… как его… они являются… основополагающими элементами цивилизованного общества, – пропищал Борис, ожидая нового удара по столу. Он не знал, что такое «основополагающие элементы» и не имел никакого представления о «цивилизованном обществе» и его отличиях от «нецивилизованного», но, к счастью, от воспитанников не требовалось вдумываться в смысл того, что им внушалось. Надо было лишь запоминать и воспроизводить нужную информации в нужный момент, но как раз с этим у Бори были проблемы. С самого детства память подводила его – то полностью вычёркивая события, которые когда-то происходили с ним, то, наоборот, рисуя картины, которых никогда не было в реальности, что порядком бесило его, особенно когда ему доставалось за это от учителей.

– Как-то так, – историк немного успокоился, – Кажется, твой мозг больше ни на что не способен. Удовлетворительно! Иди готовься к тесту на физ. пригодность.

Боря быстро скинул рубашку, под которой оказалась футболка, изначально белая, но сейчас скорее грязно-серая. Под брюки он предусмотрительно надел синие шорты, и через пару минут уже стоял перед комиссией, сверкая тощими коленями.

– Тридцать приседаний, тридцать скручиваний, тридцать отжиманий, десять минут, время пошло! – скомандовал физрук.

Борис закончил даже раньше.

– Хороший парень. Хорошая форма. Будет отличным солдатом, – похвалил его физрук, – Так, подожди, а чего это у тебя все руки и ноги в синяках? Вот эти два совсем свежие. Драться любишь?

– Нет, не люблю, – Боря немного запыхался, – Это просто так… Я случайно…

– Евгений Петрович, голубчик, – простонал историк, – У нас их ещё осталось штук пятнадцать, а времени шестой час. Комендантский час, между прочим, ещё никто не отменял. Нам всем, как бы, не хочется ночевать в этой богадельне, поверьте. Давайте закончим с ним, если у вас нет вопросов по существу. Этот, как там тебя, Арсеньев. Иди получай свою синюю повязку и поживее!

Борис ринулся к секретарю комиссии, выдававшему повязки, от радости забыв натянуть штаны и рубашку, за что немедленно получил очередную порцию замечаний.

– Говори клятву, недоумок, – прикрикнул историк, который, видимо, считал себя главным режиссёром всего этого действа.

– Я, Борис Арсеньев, честный и преданный гражданин Республики Грисея, истинный патриот и приверженец идеям Партии, получая этот символ государства перед своими наставниками и товарищами, торжественно клянусь. Оставить свои личные цели и эти, как их… эм… ам… амбиции… Жить… не, не так… Действовать лишь во благо своей страны и её граждан, всеми силами стремиться к её благосостоянию и процветанию. Жить в соответствии с указаниями Партии Национального Единства, брать пример с народных героев и неизменно повторять их подвиги на пути к будущему… как там… а, к светлому будущему для себя и для своей родины! Во имя добра и справедливости!

– Во имя добра и справедливости! – одобрительно закивала комиссия.

– Во имя добра и справедливости! – откликнулся зал десятками детских голосов.

Борис гордился собой. Пусть он и не получил белую повязку, но синяя ему нравилась не меньше. Первые несколько месяцев после вступления в Организацию он каждый вечер аккуратно вешал её на стул рядом со своей кроватью, предварительно отряхнув и разгладив, а утром повязывал поверх рукава рубашки, стараясь, чтобы узел был ровным, как им показывали на занятиях по политинформации. Но потом повязка испачкалась кровью в очередной драке, а после и вовсе порвалась и стала похожей на половую тряпку. Новую должны были выдать только в следующем учебном году, и всё оставшееся время Боря ежедневно получал нагоняй за «неуважительное отношение к государственному символу» и был лишён то обеда, то ужина, то прогулки.

Но вступление в Единую Молодёжную Организацию было лишь началом его мучений. От каждого гражданина Республики требовалось досконально знать историю своей страны, включая «Догромовский» и «Громовский» периоды. И если с Громовским периодом, начавшимся в 2035 году, всё было более или менее ясно, то история до его прихода к власти была какой-то вялой и несвязанной, как будто бабушка, забыв начало сказки, рассказывала её с середины, лишь вкратце упомянув события, предшествующие основной сюжетной линии. Республика Грисея, как утверждалось в учебниках, всегда была страной, где вся власть принадлежала народу. Правители, стоявшие у руля в разные моменты истории, лишь помогали простым людям достигать благих целей, коими были, как водится, мир, добро и справедливость для всех и для каждого. У этих правителей не было имён, а лишь эпитеты: Мудрый Лидер, Истребитель Врагов, Крепкий Хозяйственник, Авторитетный Политик – все они были то ли одним человеком, то ли разными, но это было неважно, потому что на первом месте всегда стояли простые граждане. Народ во главе с Истребителем Врагов одержал победу в Великом Противостоянии. Мудрый Лидер возглавил общественное движение по искоренению чуждых ценностей в Республике. Вместе с Крепким Хозяйственником люди вывели экономику страны в пятёрку мировых лидеров. Однако Борис помнил, что в самом начале пребывания в ЦПВ им рассказывали ещё и о Дестабилизаторе – враге президента Громова и всей Республики. В какой-то момент, ещё до Великих Выборов, этот персонаж, чьё настоящее имя также нигде не упоминалось, захватил власть в стране и начал планомерное уничтожение её экономики, культуры и тех граждан, которые пытались ему противостоять. Для укрепления собственной власти Дестабилизатор заключил союз с несколькими государствами – историческими врагами Республики, которые всегда были не прочь поживиться её богатыми природными ресурсами. Они растащили всё, что ещё не было присвоено президентом-предателем, и в обмен на эту вседозволенность всячески содействовали преступным властям в подавлении любых попыток сопротивления. Этот период был мрачным и жестоким, и никто не был уверен в собственном будущем, и именно поэтому позже историки назвали его Временем Нестабильности. Через пару лет после захвата Дестабилизатором власти на политической сцене появился новый молодой лидер – Георгий Громов, готовый бороться за свободу и справедливость. Дестабилизатор занервничал. Он заключил ещё несколько нелепейших сделок с недружественными странами, пригрозил всем, кто последует за Громовым, смертной казнью, произнёс воинственную речь на Совете по защите границ и в конце концов попытался скрыться в своей резиденции на юге страны. Его, конечно, поймали и отдали под трибунал как раз накануне Великих Выборов, на которых все сто процентов населения проголосовали за Громова. Дестабилизатор, понимая, что правосудия ему не избежать, начал юлить, отрицать все свои преступления, клясться в верности Республике Грисея и был даже готов отдать всё награбленное за годы своего правления. История умалчивала о том, что случилось с ним после избрания Громова. Вероятнее всего, его расстреляли, а его имя, вернее, прозвище, ещё несколько лет использовалось в качестве примера того, что может случиться, если кто-то попытается пойти против воли народа. А потом и прозвище забылось, как будто никакого Дестабилизатора и не было никогда. Враги стали более безликими: террористы, которые иногда именовались «неосадистами» – армия недружественных государств, подступившая вплотную к границам страны, и тайные агенты – сотрудники иностранных спецслужб, которые занимались диверсиями и саботажем на территории Республики. Также в разряд врагов непременно включали и внутреннюю угрозу, а именно, предателей и коллаборационистов – граждан, которые позволили себе усомниться в государственной доктрине и высказывали абсурдные идеи, противоречащие здравому смыслу и логичным речам президента Громова. Первые два вида врагов именовались «Чёрная чума», а третий в простонародье был известен как «поганые демокрасты», но независимо от названия любой сознательный грисеец был обязан идентифицировать угрозу и испытывать праведный гнев по отношению к ней. Этот гнев был личным долгом каждого преданного отечеству патриота, его обязанностью, его тенью. Эту ненависть надо было постоянно носить в своём сердце, надевать утром вместе с нижним бельём и одеждой, взращивать, культивировать, кормить правильными трансляциями и демонстрировать её своим согражданам, чтобы они, не приведи Господь, не заподозрили тебя в коллаборационизме и поддержке либерастической брехни. И если ты всё делал правильно, если ненавидел в соответствии со специально утверждённым госстандартом и едиными государственными нормами, то ты непременно получал заслуженное вознаграждение в виде всепоглощающего единения с теми, кто испытывал те же самые чувства.

Когда воспитанникам исполнялось пятнадцать лет, их срок пребывания в ЦПВ заканчивался, и каждому необходимо было сдать выпускной экзамен по новейшей политической истории Республики Грисея с 2000 по 2040 год. Экзамен состоял из двух частей. Для первой было достаточно зазубрить около тридцати важнейших дат и событий, связанных с ними, и Борис, зная об особенностях своей памяти, начал готовиться к нему заранее, каждый вечер бормоча себе под нос: «22 мая 2000 года – самопровозглашение Северного Ниама, 13 января 2001 года – начало действий по восстановлению границ, 14 октября 2005 года – первый съезд Партии Народного Единства…» Во второй части экзамена, которая сдавалась перед комиссией из Комитета по народному образованию и просвещению, нужно было подробно пересказать биографию президента Громова, привести не менее десяти цитат из его работ и ответить на произвольные вопросы о политике Партии Народного Единства, которую он представлял. Борис честно пытался уложить у себя в голове эту кучу информации, и ему даже удалось запомнить почти все события ранних лет жизни президента (родился в 1990 году в семье рабочих, в 14 лет ушёл на фронт (Борис так и не понял, на какой, потому что в то время, вроде, никакой войны не было, судя по заученным им датам), убил 56 вражеских солдат, спас 30 сослуживцев, был ранен, взят в плен, где подвергался нечеловеческим пыткам, бежал, убив всех своих мучителей, взял на себя командование каким-то там батальоном, трижды награждён Орденом Мужества, и так далее и тому подобное). Но потом, после возвращения с войны, Громов начал совершать подвиги с такой частотой, что они просто не могли удержаться в памяти среднестатистического подростка. Его речь, посвящённая победе на Великих Выборах, изобиловала цитатами, каждую из которых необходимо было знать и уметь интерпретировать в свете политических событий того времени. «Патриотизм – неизменная составляющая жизни в Республике Грисея. Это то, что позволяет народу проявлять его высшие человеческие качества». «Богатейшее культурное наследие нашей страны возвышает душу каждого её гражданина и вдохновляет его на свершение новых подвигов и открытий». «Окружённое со всех сторон врагами, наше государство не только не подчинилось им, оно добилось колоссального прогресса во всех областях человеческой жизни». Эти цитаты воспитанники повторяли по сотне раз каждый день на каждом уроке политинформации, хором, потому что чтение и письмо давно исключили из расписания, и единственным способом выучить материал была механическая зубрёжка. Но Борис всё равно забывал то одно слово, то другое, то вообще смешивал две цитаты в одну, получая, что-то вроде «Патриотизм возвышает душу каждого гражданина Республики и вдохновляет его на свершение подвигов и открытий во всех областях человеческой жизни». Новые цитаты, как ни странно, звучали вполне осмысленно и частенько поучали одобрение одноглазого историка.

Ближе к выпуску из ЦПВ Борис загрустил. Несданный экзамен вполне мог охарактеризовать его как «неблагонадёжного гражданина», «коллаборациониста» или даже «грязного демокраста», и тогда о любой более или менее ответственной работе можно было забыть на долгие годы, а то и навсегда. Он в отчаянии пытался найти какой-то способ выучить хотя бы половину материала, потому что вторую половину можно было и сымпровизировать, но каждый раз, проснувшись утром, он обнаруживал, что всё выученное накануне вечером благополучно смешалось в кашу, приправленную разрозненными выкриками «родина», «народ», «благосостояние» и «приверженность». Борис уже был готов сдаться, как внезапно ему в голову пришла одна идея. Что если Громов – не просто лицо с портретов в классных комнатах, а близкий ему человек, скажем, родственник, скажем даже, дедушка. И он, Борис, сидя с ним в каком-нибудь уютном месте, скажем, на их любимом холмике, слушает его героические рассказы.

«А как тебе это, Борь? Знаешь, в 2033 году я был очень занят. У меня были большие планы на освобождение нашей страны, но мне нужна была помощь в их осуществлении. И я встречался с разными людьми, пытался убедить их встать на нашу сторону, поддержать наше стремление к освобождению. И был один очень важный человек, чьё содействие могло бы в корне переломить ситуацию, и поэтому мне надо было приложить немало усилий, чтобы переговоры с ним прошли успешно. Я долго готовился к ним, Борис, и я всё думал, как мне убедить его, как заставить поверить в то, что мои намерения серьёзны. И я кое-что придумал.

«Что, дедушка?»

«А вот послушай. Я пришёл на встречу не с пустыми руками. Я взял с собой одну вещь. Маленькую, но очень важную.

«И что это? Что это было, деда?»

«Гость нашей земли. Нашей родной земли, на которой рождались и умирали наши предки. Рождались свободными, до тех пор, пока кое-кто не покусился на их свободу. Я хотел, чтобы этот важный человек посмотрел, какой хрупкой и уязвимой, но в то же самое время прекрасной и неповторимой может быть наша страна. И знаешь, что я сказал ему?»

«Нет. Что?»

«Я сказал ему, что Республика Грисея – это не просто земля. Это отдельная культура, это мультиэтническая цивилизация, где каждый впитывает в себя частичку всего общества, соединяясь с ним в одно целое! Ну как? Запомнил?»

«Соединяясь с ним… в одно… целое…», – повторял Борис, радуясь тому, что ему удалось воспроизвести цитату без ошибок. Теперь каждая история о Громове приобрела для него оттенок личной вовлечённости, и он даже додумал несколько деталей, которые показались ему уместными, но не были включены в каноничное жизнеописание президента. В итоге Борис сдал экзамен на 56 баллов из ста, и комиссия была вполне довольна этим результатом. Конечно, как только он вышел из аудитории, он забыл и биографию, и свои маленькие дополнения к ней, но, справедливости ради, они ему так больше и не пригодились. В армии, куда он попал сразу после выпуска, у него не спросили ни одной цитаты или даты, а вместо этого сразу выдали пассатижи, отвезли на ближайшую РЛС и велели «осуществить плановые технические работы в течение отведённого регламентом времени». Что касается Громова, то президент с тех пор приобрёл для Бориса лицо – лицо силы, лицо власти и совсем немного – лицо его деда. И эта предпраздничная речь, которую он слушал в своём собственном доме, в 2060 году, успокоила его и в очередной раз убедила в том, что его жизнь под контролем, ведь за ней по-прежнему наблюдают всевидящие и по-отечески строгие глаза.

До прилёта дронов с продовольствием оставалась ещё уйма времени, и Борис решил заняться изучением новой обстановки. Транслятор уже подгрузил голосового помощника Катюшу – навигатора на просторах Суверенной информационной сети, готовую по его требованию найти и отобразить любые данные. В армии тоже было своё информационное пространство, которое называлось Зоркий и предназначалось исключительно для военных. По утрам, после завтрака, солдат, не задействованных в военных операциях, собирали в штабе, в обязательном порядке проводили процедуру биометрического контроля и включали новостную трансляцию, в которой в первую очередь в ней сообщалось о вражеских потерях, дислокации войск и ожидаемых погодных условиях на линии соприкосновения. Потом шёл мотивационный блок, рассказывающий о важности продолжения военных действий, о мужестве и отваге боевых командиров и армии в целом, а также о том, что победа не за горами и враг уже бежит с поля боя. В политическом блоке до солдат доводились последние известия и их аналитика, а в самом конце трансляции играл гимн, на фоне которого показывались кадры с бескрайними пейзажами и счастливыми людьми свободной Республики Грисея. Вечером, перед отбоем, процедура повторялась, за исключением того, что последним шёл художественный фильм минут на сорок, чаще комедийного характера, высмеивающий тупость и трусость врага.

В СИС всё было примерно так же – новостные трансляции Национальной вещательной сети шли за развлекательными, чередуясь с аналитическими программами, а если передача была тебе не интересна и не являлась обязательной к просмотру, можно было запросить показ обучающих материалов, советов на все случаи жизни, от маскировки квартир до правильного питания, а также совершить покупки в Национальном гипермаркете. Частью СИС был Государственный информационный портал, в котором каждый гражданин мог найти сведения о своих штрафах, начислениях и балансе на личном лицевом счёте, график подачи воды и работы обогревательных установок и текущие ограничения в своём районе. Подключившись к порталу, Борис первым делом запросил информацию о входящих денежных поступлениях.

– Так, Катюша, сообщи мне сумму всех переводов на мой лицевой счёт за последние пятнадцать лет, – скомандовал он.

– Проверяю. Пожалуйста, подождите… Найдено одно входящее поступление, – сообщил голосовой помощник.

– Одно? За все пятнадцать лет службы? – удивился Борис. Он был уверен, что каждый год ему, как и всем бойцам на фронте, производились выплаты от министерства обороны, о которых не раз говорили на собраниях отряда. Или он что-то перепутал?

– Одно входящее поступление от частного лица, – уточнила Катюша.

– Проверь переводы от министерства обороны, – настаивал Борис.

– Переводы от министерства обороны не найдены.

Борис оторопел. Как же так? Ему ведь ясно сказали, что за службу на фронте полагалась ежегодная компенсация в размере не менее десяти миллионов ГКБ. Должно быть, здесь какая-то ошибка. Могло быть такое, что средства ещё не успели прийти из-за проблем со связью? Ведь как-то он оплатил штраф на станции и заказал еду в пункте самообеспечения, а это значит, что деньги у него были. Система вполне могла сбоить и отображать неверную информацию, надо было лишь дождаться, пока её починят, и деньги поступят на счёт. Не может же случиться так, что его оставят здесь совсем одного без средств к существованию. Но в глубине души Борис догадывался, что, возможно, никакой компенсации не будет, и все его доводы были лишь самоуспокоением. Оглушенный и беспомощный, он откинулся на спинку стула, и ранение в очередной раз пронзило болью его позвоночник.

– Катюша, сообщи данные входящего поступления от частного лица, – попросил он, немного придя в себя.

– Найдено одно входящее поступление. Дата: 21 апреля 2060 года. Отправитель: Полковник Геннадий Петренко, внутренний номер скрыт. Сумма: восемь миллионов ГКБ. Комментарий: «Учись рисовать, Борис». Дальнейшая информация не найдена.

Борис не поверил своим ушам. Полковник Петренко? Неужели он только что получил восемь миллионов от совершенно чужого человека? Восемь миллионов от того, кто, вероятнее всего, знал, что военная компенсация так и не дойдёт до адресата? Почему же он не сказал об этом, когда отправлял его в запас? Ведь это немалые деньги. Откуда они у полковника? Он что, откладывал их для себя, но в последний момент передумал и решит отдать всё простому сержанту, коих в его роте было не менее тридцати? Или он чувствовал себя виноватым в его ранении и решил таким образом компенсировать это? Вопросов было больше, чем ответов, но было понятно одно: полученной суммы на первое время хватит с лихвой.

Борис хотел немедленно отправить полковнику сообщение с благодарностью, но, как назло, разрешенное для этого время закончилось, а следующего надо было ждать ещё три часа. Интервалы для общения были регулярными, но нечастыми, и в остальное время Правила социального взаимодействия позволяли гражданам пользоваться лишь ИДИОб – Интерактивными досками идеологического обмена, где каждый желающий мог разместить вопрос, мнение или пожелание и после его одобрения цензурой получить ответы от других пользователей. Борис решил разобраться с досками позже, а пока заняться более важным делом – выбором и покупкой вычислительного устройства для работы с графическими объектами.

– Так, Катюша, открой Национальный гипермаркет!

– Национальный гипермаркет загружен. Пожалуйста, выберите нужный раздел.

– Покажи всё, что есть.

– Предварительный просмотр товаров загружен.

Борис в первый раз видел такой огромный выбор. В гипермаркете было абсолютно всё, что могло понадобиться среднестатистическому гражданину: средства гигиены, мебель, спортивное снаряжение, игрушки и, конечно, электроника – как раз то, что ему было нужно прямо сейчас. Помимо вычислительных машин в продаже были и другие устройства – мобильные передатчики, которые выглядели совсем как телефоны из его детства, но, безусловно, имели более продвинутые характеристики, наручные таймеры со встроенным навигатором и будильником, трансляторы для тех, кому по какой-то причине захочется поменять стандартный, выданный государством. Была и масса других вещей с непонятными названиями и ещё более неясным предназначением. Борис подумал, что, наверное, для того, чтобы купить хоть что-то из этого, ему нужно будет лет пять работать не покладая рук, но эта мысль его не пугала. Он был готов к подвигам, пусть в тылу, пусть не с оружием в руках, он всё равно будет полезен своей стране, потому что так его воспитали, и служение родине было его главным священным долгом.

– Открой раздел с вычислительными машинами, авторизованными для работы с голограммами, – наконец приказал он Катюше.

– Открыто.

К выбору вычислительной машины надо было подойти со всей ответственностью, ведь это недешёвое устройство должно было прослужить Борису десять, а то и пятнадцать лет. Он начал с простых требований: процессор не ниже пятого поколения, экран с разрешением не ниже стандартного, электронное перо с функцией подбора цвета и растушёвки. Но постепенно он всё больше углублялся в детали, сравнивал характеристики и технические параметры, бомбардируя Катюшу всё новыми запросами и заставляя её по нескольку раз перечитывать описания и загружать новые изображения. В конце концов Борис понял, что окончательно запутался и был практически готов плюнуть на всё и вернуться к выбору позже, но в то же самое время понимал, что откладывать покупку было нельзя – чем быстрее он начнёт зарабатывать, тем быстрее сможет вернуть долг полковнику и начать откладывать деньги на собственные нужды. Примерно через час он наконец смог определиться с устройством, больше полагаясь на собственную интуицию, чем на теоретические знания, и сделал заказ, отметив про себя, что машина обошлась ему более чем в четыре миллиона ГКБ. Доставка на следующий день стоила дополнительные двадцать пять тысяч, но ждать обычной в течение недели он тоже не мог – каждый день был на счету, каждый заказ продовольственного набора казался ему непомерной тратой и, пока у него не было постоянного источника дохода от продажи голограмм, сердце его было не на месте.

Когда заказ вычислительной машины был подтверждён, Борис почувствовал невероятное облегчение и прикинул в уме оставшиеся средства. С учётом заплаченного на станции штрафа и четырёх миллионов, потраченных на устройство, у него должно было оставаться порядка трёх с половиной миллионов, что было не так уж и плохо. Еда, обучающие курсы основ графического дизайна, немного новой одежды и, в принципе, больше трат не планировалось. Борис пообещал себе завтра же подать заявку на открытие трудового листа и пробежаться по разделу предложений работы, чтобы понять, что сейчас происходит на рынке. Решив пока что немного отдохнуть от постоянного мельтешения картинок, он отвёл взгляд от транслятора и посмотрел в окно. Обои равнодушно перебирали те же самые три картинки, что и на кухне, и в этот раз они показались ему даже ещё более тусклыми. «Если долго смотреть на это, можно свихнуться», – подумал он и решил, что как только получит первую зарплату, обязательно поменяет их и докупит кое-что из мебели. Но если с мебелью всё было более или менее понятно, то смена маскировки на окнах была задачей не из лёгких. Каждый гражданин был обязан обеспечить защиту своего жилища от гражданского шпионажа, а именно, установить на окна непрозрачные шторы, которые показывали заранее загруженные картинки так, как если бы ты по-настоящему смотрел на улицу. Открывать окна запрещалось в связи с тем, что в воздухе мог содержаться распылённый террористами яд, а проветривание помещений производилось посредством системы кондиционирования, которая автоматически включалась через регулярные промежутки времени. Чтобы поменять обои, требовалось получить соответствующее разрешение на Государственном информационном портале и в назначенное время совершить все необходимые манипуляции в присутствии комиссии наблюдателей, а затем утилизировать старые обои по протоколу. Наличие маскировки проверялось патрулирующими дронами два раза в день, и наказание за её отсутствие было максимально суровым.

Борис ещё раз осмотрел комнату и задумался. Почему-то ему постоянно казалось, что он должен здесь что-то сделать, выполнить обещание, данное кому-то в детстве. Он был почти уверен, что это дело касалось то ли подоконника, то ли радиатора, но в чём конкретно оно заключалось, не помнил. Радиатор был совершенно обычным – с датчиком температуры в помещении и автоматическим выключением при превышении 22 градусов, такие стали устанавливать после Большого локдауна в 2042 году. Борис достал из рюкзака армейскую отвёртку и поскрёб ей шов, соединяющий радиатор и стену. Шов оказался достаточно прочным и был наглухо замазан цементом, а поверх него неаккуратно покрашен белой краской, пожелтевшей от времени. Борис на всякий случай поковырялся отвёрткой сначала под подоконником, а потом под плинтусом, но получил в своё распоряжение лишь противный кусок грязи, которая копилась там, вероятно, со времён его деда. Решив, что раскопок на сегодня хватит, он убрал отвёртку обратно в рюкзак, плюхнулся на раздолбанный диван и велел Катюше включить Первый вещательный канал.

Через пару секунд из транслятора появилась голограмма ведущего аналитической программы «Мы или они» – невысокого человека в белой рубашке и синем жилете, который смотрел прямо на Бориса и что-то оживлённо говорил. Его голос и интонации были странными – он начинал предложение почти шёпотом, а главные слова выкрикивал так, как будто его кололи иголкой в спину. Темой программы была Черная Чума, и ведущий произносил эти два слова, стиснув зубы, с таким пренебрежением, что они звучали почти как «Щщщёрная Щщщума». После его выразительной речи обо всех зверствах, которые мы потерпели от этих «выродков», начался репортаж из лагеря для военнопленных, где пойманные террористы содержались в просторных камерах со всеми удобствами. От ведущего остался только голос, комментирующий всё происходящее на экране.

«Вы видите, дорогие зрители, в каких условиях содержит наш президент этих дегенератов? Вы только посмотрите, какие большие помещения он выделил им, какие удобные кровати предоставил, какую красивую одежду выдал. А что у них сегодня на обед? Мясо! (выкрикнуто) Овощи! (выкрикнуто) Свежий хлеб! И вы думаете, что после всего этого они раскаялись? Перешли на сторону добра? Поменяли свои богомерзкие убеждения? Давайте послушаем, что говорят эти безумцы».

Мужчина во вражеской военной форме, как по команде, встал с аккуратно заправленной кровати, сделал несколько шагов вперёд и показал неприличный жест оператору.

«Я – Черная Чума! – гаркнул он в камеру, – Моя единственная цель – убивать грисейцев, уничтожить как можно больше вашего народа! Это – не только моя личная обязанность, но и призвание моих предков, моё завещание потомкам, и мы никогда не остановимся! Мы сделаем вашу жизнь кошмаром, задавим вашу нацию своей силой, заставим вас полностью и безоговорочно капитулировать, и подчиниться нам!»

«Что же я могу сказать на это? – ведущий издал театрально-трагичный вздох и на пару секунд замолчал, – Есть ли у меня хоть одно приличное слово для этого мусора? Должен ли я простить его? Сжалиться над ним? Проявить сочувствие? Нет, нет и нет, мои дорогие друзья. Единственное, чего он заслуживает – это вечные муки ада, где будет гореть его пропитанное смердящей ненавистью тело вместе с его ничтожной трусливой душонкой. У вас ещё остались сомнения? Тогда смотрите дальше. Нет, вы только взгляните, что у него в руке! Какой подарок он приготовил своим освободителям!»

Мужчина в форме разжал ладонь и ткнул ей в оператора. Камера показала её крупным планом, сфокусировавшись на маленьком пакетике с белым порошком.

«Что же мы видим? – прошептал ведущий, – Что же это может быть? Вы не знаете? А я скажу вам, дорогие зрители. Это наркотики. Вещества, которые этот имбецил принимает, даже будучи в тюрьме. Вам это нравится? С какой стороны это характеризует нашего врага? Что вы чувствуете по отношению к нему? Что вы почувствуете, когда эта мразь захочет подсадить на свою дурь ваших близких? (выкрикнуто) Ваших детей? (выкрикнуто)».

Картинка сменилась, и теперь фигура ведущего заняла почти всю площадку трансляции. Он смотрел прямо в камеру, и его лицо выглядело бледным и очень серьёзным на зловещем красноватом фоне. Он долго молчал, то сжимая, то разжимая губы, словно собираясь с мыслями, и наконец заговорил, заговорил своим обычным шёпотом, мягким, интимным, доверительным.

«Вы всё видели сами. Я думаю, все выводы вами уже давно сделаны, и уверен, что эти выводы – правильные. Ведь любой здравомыслящий человек понимает, что происходит сейчас вокруг нас. Если бы не Громов со своей твёрдой рукой, нашу страну давно бы стёрли с лица земли. Это так просто: есть Громов – есть Грисея, нет Громова – нет Грисеи. Вам это понятно? Хорошо. Теперь я хочу, чтобы вы все, каждый из вас, сказал самому себе эти важные слова. Я хочу, чтобы все мы, как единое целое, произнесли то, что первое приходит на ум после всего того, что вы увидели. Как нам поступить с теми, кто представляет постоянную угрозу для нас и для всего цивилизованного мира? Что лично вы сможете сделать для того, чтобы зло, наконец, отступило и освободило место правильным общечеловеческим ценностям, имя которым – свобода, добро и справедливость. Постарайтесь сосредоточиться на ваших чувствах и не стесняйтесь в выражениях. Я хочу услышать вас, дорогие граждане Республики Грисея. Говорите! Кричите! – ведущий тоже перешёл на визг, – Будьте смелее, пусть все услышат ваш голос. Да! Хорошо! Мы все – одно целое, мы часть борьбы! Мы уничтожители Щщщёрной Щщщумы! С нами правда! Дерзай! Бушуй!»

Борис отлично понимал, о каких чувствах говорил этот человек. Всем жителям Республики было так отвратительно осознавать, что из-за шайки безмозглых кретинов с компотом из ненависти, упрямства и безрассудства в головах они должны были страдать и терпеть лишения на своей же земле – на земле, которую им день за днём приходилось отвоёвывать у своих бесчисленных врагов. Если бы не Громов, если бы не сильный и бескомпромиссный президент, готовый отдать свою жизнь за каждого гражданина, вся необъятная территория Грисеи уже давно лежала бы в руинах, а выжившие люди были бы рабами этих неосадистов. И ведущий – он знал, что чувствует сейчас каждый житель страны, и он облекал их общие чувства в слова, такие правильные и такие нужные для всех. Странно, что враг не понимает эти простые истины. Зло обречено на поражение, справедливость во что бы то ни стало восторжествует, и победа будет за нами. Об этом говорили все вокруг, а все никогда не ошибаются, и поэтому это было, вне всяких сомнений, единственной правдой, которая только может существовать на этой земле.

После аналитической программы Катюша, наконец, объявила перерыв для общения.

«Внимание! Время для отправки и получения сообщений. Вы можете отправить до десяти сообщений гражданам Республики в течение следующих тридцати минут, но не более одного сообщения на один внутренний номер. Сообщения, отправленные вне отведённого периода, а также содержащие не прошедшую цензуру информацию, будут уничтожены».

– Катюша, найди в памяти внутренний номер Геннадия Петренко!

– Найдена одна запись.

– Отправь сообщение на этот внутренний номер. Начало записи: Уважаемый товарищ полковник! Старший сержант Борис Арсеньев на место постоянной дислокации прибыл. Благодарю вас за отправленный денежный перевод и обязуюсь вернуть всю сумму при первой же возможности. Остаюсь всегда доступным для связи. Преданный гражданин Республики Грисея, Борис Арсеньев. Конец сообщения.

Борис подумал, что его послание может показаться полковнику слишком сухим, а уж тем более учитывая ту огромную сумму, которую он перевёл ему, но переписывать было уже лень, и он решил послать всё как есть. Он даже представил себе, как Петренко вечером после тяжелого дня садится к транслятору и усмехается себе в усы, прослушивая сообщение от своего бывшего подопечного. Борис тоже улыбнулся, но ему вдруг стало как-то грустно. Кто бы мог подумать, что он так быстро соскучится и по армейской рутине, и по сослуживцам, и по своему командиру. Но это чувство было даже приятным – они были там, он – здесь, и каждый был на своём месте, в соответствии с заведённым порядком и по инструкциям от вышестоящих органов.

– Загрузка сообщения… – ответила Катюша, – Проверка цензурой займёт шестьдесят секунд. Начинаю обратный отсчёт. Пятьдесят девять…

Слушая обратный отсчёт Катюши, Борис вдруг почувствовал какое-то внутреннее тепло, как будто жизнь неожиданно погладила его по голове невидимой, но уверенной рукой. «Наверное, это и называется «дом», – подумал он. И стены его комнаты, и незатейливая старомодная мебель, и невзрачные обои на окнах, и полковник Петренко, и Юлиана Павловна, и даже ставшая такой родной Катюша… Сознание Бориса уже начало освобождать где-то в своей глубине небольшой уголок для всех этих вещей и людей. Он слегка улыбнулся этому неожиданному, но такому уютному чувству и услышал где-то за границей своих мыслей голос из другой реальности:

– Отправка сообщения невозможна. Адресат не найден. Проверьте внутренний номер и попробуйте снова в следующий интервал.

3

Было около пяти часов вечера, когда Катюша, получив сигнал от приближающихся дронов с продуктовыми наборами, радостно объявила:

«Внимание! Осуществляется доставка продуктов. Всем зарегистрированным в помещении необходимо в течение шестидесяти секунд подойти к точке самообеспечения для получения наборов. Напоминаем о необходимости предварительного прохождения процедуры идентификации личности. Доводим до вашего сведения, что за пропуск процедуры более одного дня предусмотрено наказание вплоть до физического воздействия. Желаем вам приятного аппетита. Пожалуйста, не забывайте о правилах личной гигиены».

Бориса не надо было просить дважды. Он мигом вскочил с дивана, где почти задремал под очередную трансляцию Первого вещательного канала, и резво метнулся на кухню. Соседи каким-то образом опередили его и уже стояли перед окном в утверждённой позе для прохождения идентификации личности – ладони наружу, глаза открыты, ноги на ширине плеч. Через пару минут из-за оконных обоев послышалось деловитое жужжание моторчиков и писк сирены, означающий, что процедура идентификации началась. Борис внезапно подумал, что, если дроны способны считывать биометрические данные сквозь маскировку, то почему вражеское оборудование не может сделать то же самое? «От кого мы прячемся?» – удивился он, но быстро отогнал от себя эту мысль, как не имеющую к данной ситуации никакого отношения.

В качестве вознаграждения за примерное поведение во время идентификации, в окошко самообеспечения вместе с глотком свежего воздуха с улицы пролезли три довольно увесистых пластиковых пакета зелёного цвета.

– Зелёные – это третий, – объяснила Юлиана Павловна, – Вторые наборы идут в жёлтых пакетах, первые – в синих. Вот доставят громовский бесплатный набор ко Дню Освобождения – увидишь. Но ты всё-таки как-нибудь себе первый закажи, там и конфетки, и фруктовый напиток, и салатики бывают. Ты ж молодой, тебе витамины нужны, это мы, старики, скрипим на чём попало. Знаешь, покушать мы с Егор Семёнычем всегда любили. Раньше, в молодости, бывало, и рыбку себе покупали, и колбаску к праздникам. В 33-м, помнится, на его юбилей, такой стол был, ой, мамочки! Я два дня готовила, а потом неделю ещё доедали. Ты такого, наверное, и не видал. Ладно, что это я тут расчувствовалась, открывай пакет, готовить будем. И аккуратнее, помнишь, и пакет, и всю тару сдать потом надо, так что не порви.

Юлиана Павловна быстро включила плиту и стала по-хозяйски греметь старыми, плохо вымытыми кастрюлями. Борис осторожно и не без благоговения надорвал упаковочный скотч и начал выкладывать содержимое набора на стол. В пакете оказалось в точности то, что было в описании на экране: две банки с консервами, хлеб, мешочек с перловкой, пластмассовая бутылочка с бледно-коричневым мутноватым чайным напитком, завёрнутое в прозрачную плёнку серо-розовое месиво, из которого кое-где торчали острые остюги перьев, и небольшой прозрачный кулёк с сушёными фруктами, рассматривать который Борис не стал, боясь увидеть там червей. Завтрак был упакован отдельно вместе с витаминами, а на самом дне пакета лежала пластиковая коробочка с желтоватым жиром. «Так вот ты какой – масляный продукт!» – догадался Борис и подумал, что из всего набора он выглядит наиболее прилично. Он неуверенно взял одну из кастрюль, предложенных ему Юлианой Павловной, и стал задумчиво крутить её в руках. Соседка сочувственно посмотрела на него, а потом забрала кастрюлю, мягко оттеснила его от плиты и принялась объяснять технологию приготовления всех этих кажущихся несъедобными продуктов. Через час еда была готова, и Борис отметил, что с помощью старушки у него получился вполне сносный ужин.

На запах супа из комнаты вышел Егор Семёнович, сменивший свою торжественную белую рубашку на более скромную, клетчатую, с разноцветными заплатками на локтях. Юлиана Павловна суетилась, резала постоянно крошащийся хлеб третьего сорта и раскладывала погнутые алюминиевые ложки возле глубоких тарелок со сколами по краям и нарисованными на бортиках цветочками и петушками.

Ели молча, каждый сосредоточившись на своих мыслях. Старушка то и дело поглядывала на Бориса, тщательно пережёвывая мясной продукт механической обвалки, и наконец решилась заговорить.

– Как на Васеньку-то нашего похож, – всхлипнула она, аккуратно отложив ложку на бортик тарелки, – Год уж скоро будет…

Борис насторожился.

– Васеньку?

– Сынок наш, умер в начале осени ещё. Сорок лет только исполнилось, – пояснила Юлиана Павловна, сгребая со стола морщинистыми пальцами серые крошки хлеба.

– Проклятые террористы, – тихо, но с надрывом проговорил Егор Семёнович.

– Как… как же это произошло? Убили?

– Хуже. Отравили. Капсулой с ядом, – доверительно сообщила Юлиана Павловна, – Заходим мы к нему в комнату, ну в ту, где ты сейчас живёшь, а он лежит, еле дышит, на диване своём («Где я сплю», – мрачно подумал Борис).

– Мы искусственное дыхание стали делать, – продолжил за жену Егор Семёнович, – Да какое там, он уж посинел весь. Бабка сразу к транслятору, самопомощь вызывать, но они так и сказали: «Это яд террористов. По такому не выезжаем. Тело через три дня заберём, как заявку на открытие двери зарегистрируем».

– Вот и всё, и нету у нас больше сыночка, – скорбно закончила историю Юлиана Павловна, – Забрали, утилизировали, всё как положено… А потом сообщение нам пришло, что скоро в его комнату новых жильцов поселят. Уберите, говорят, все вещи и подготовьте помещение. А у меня прям сердце сжимается, не могу я его вещи выбросить. И так, и сяк крутила, одежду всю собрала и в ящичек сложила. Я же каждую футболочку помню, каждую рубашечку, как покупала, подшивала, гладила. Так и лежат до сих пор. Мебель тоже оставили, говорю, если захотят – сами утилизируют, пропуск выпишут себе и вынесут на свалку. А люди те так и не приехали. Мы всё ждали и ждали, думали, может, ошибка какая вышла. А потом новое сообщение пришло от министерства обороны, мол, скоро сюда заселится бывший жилец этой квартиры. А мы и знать не знаем, что за жилец, но, думаем, военный, раз министерство так беспокоится. А раз военный, значит, мужчина, а раз мужчина… Может, думаем, он будет на Васеньку похож.

Егор Семёнович сидел, нахмурившись, и сжимал в руке погнутую алюминиевую ложку, как оружие против «проклятых террористов», убивших его сына. Повисла неловкая пауза.

– Ну что это мы всё о грустном и о грустном, – вдруг оживилась Юлиана Павловна, – Вы лучше скажите, как вам супчик. Перловка-то хоть разварилась?

Все молчали.

– Сынок, – продолжила она, так не дождавшись ответа, наигранно весело, как будто чувствовала себя виноватой в неожиданно накрывшей всех тоске, – А твои-то где? Семья, родственники?

Борис понял, что его рассказ сейчас будет совсем некстати и неопределённо махнул рукой.

– Ну, это… У меня мать, отец, сестра… была. Они… в общем, не знаю, где. Мы жили в большой комнате, все вчетвером. О, там ещё пианино стояло, – неожиданно вспомнил он, – Мать иногда на нём играла, но очень редко, она и не умела толком. Отец всё грозился его выкинуть, а дед не разрешал.

– Дед? – оживился Егор Семёнович, – У тебя ещё и дед был? Тоже, небось, военный? Служил?

– Дед-то? – Борис задумался, – Нет, не служил. Дед был тайным агентом. Коллаборационистом. Распространял запрещённые материалы. Продавал государственные ресурсы. И ещё он убил всю нашу семью: и мать, и отца, и сестрёнку. А я убежал. Я знаете, как бегаю, Егор Семёныч? Никто не догонит! Вот и он не догнал, а потом за ним пришли Вооружённые Силы Республики и отправили его в ад для предателей. Я знаю, мне это в Центре патриотического воспитания сказали. Говорили каждый день, пока били в туалете и на заднем дворе во время прогулок. Знаете, сколько у меня шрамов с тех времён? Да у вас пальцев не хватит, чтобы их сосчитать. И всё из-за него. Всё потому, что мой дед предал родину, по его приказу были сожжены заживо тысячи людей в концлагерях, тысячи мирных жителей были растерзаны врагами Республики. Я каждый день это слышал: «Внук коллаборациониста. Преступное отродье». И каждый день воспитатели стояли рядом, пока дети возили меня по полу и плевали мне в лицо. Стояли рядом и одобрительно кивали. И ещё там была одна нянечка, Людмила Ивановна, она тоже стояла, но не кивала, она чуть-чуть плакала иногда, чтобы никто не видел. А я всё видел. А потом она заклеивала мне раны пластырем, который в те времена был в дефиците, и говорила, что, может быть, всё не так, как им кажется, и дед мой не был преступником, и вышла какая-то ошибка. Она всё твердила какую-то ерунду про то, что ни политические взгляды человека, ни страна его рождения ничего не говорят о том, хороший он или плохой. И что нормальному государству нужны разные люди – добрые и злые, умные и глупые, сильные и слабые, согласные и несогласные, и каждый должен иметь возможность найти в нём своё место и стать тем, кем хочет, не оглядываясь на остальных и без страха быть осуждённым за свои убеждения. Иначе, говорила она, это государство будет не настоящим, а лишь сказочным королевством за большой стеной, как в моей детской книге. Но я ей не верил. С чего это мне верить какой-то глупой нянечке? Я ненавидел деда, я проклинал его, я бил кулаками твёрдую, как камень, подушку и представлял себе, что это его лицо, и, если бы его не расстреляли, я бы сам, своими руками, душил его, пока он не перестал бы дёргаться. Как-то раз, кажется, это был мой день рождения, Людмила Ивановна спросила у меня, чего бы я хотел больше всего, и я ответил, что хотел бы только одного – самому убить своего деда. Она ничего не сказала, а взяла книгу – единственную вещь, которая у меня осталась из дома – и стала читать. И я постепенно успокоился. Нет, деда я не простил. Просто стал жить с этим, как с бородавкой на носу. Да, я преступное отродье, внук убийцы, но я не трус и не предатель, и я был готов сделать всё, чтобы доказать это. А потом Людмила Ивановна стала учить меня читать самому. В ЦПВ у нас сначала было чтение, но через пару лет его отменили, и я стал забывать буквы. Каждую ночь, когда все спали и камеры можно было отключить, мы читали одну и ту же книгу, пока я не вспомнил, как складывать буквы в слова, слова – в предложения, предложения – в мысли. Для неё это почему-то было очень важно. И у меня в голове тоже стали появляться мысли. И рисунки. А однажды Людмила Ивановна исчезла. Просто не пришла на работу, и воспитатели сделали вид, что её никогда и не было. Новая нянечка не заклеивала мне раны, но я уже сам научился это делать и научился давать сдачи. Бить быстро, сильно, точно и добивать, не давая подняться. Моя ненависть к деду была теперь в моих кулаках. Знаете, Егор Семёныч, я побил всех моих обидчиков, даже старших, и когда они корчились на скользком от крови и соплей полу в туалете, я плюнул им в лицо тем, что накопилось у меня за все эти годы. А потом я вырос, и меня забрали на войну…

Конечно, ничего из этого Борис не сказал. У него уже был готовый ответ:

– Не знаю я… Не помню уже, я ж мелкий совсем был.

Старики понимающе закивали.

– Всё хорошо, сынок, – Юлиана Павловна погладила его руку кончиками своих сухих, как наждачка, пальцев, – У тебя ещё вся жизнь впереди. Вот увидишь, ты обязательно встретишь лучших людей на этом свете.

На этом ужин закончился. Борис сполоснул свою тарелку и ложку и пошёл к себе.

«Электроснабжение будет отключено через 45 минут, ровно в 22:00. Всем гражданам необходимо убедиться в безопасности своих жилых помещений. Через 15 минут начнётся трансляция последнего выпуска новостей. Трансляция обязательна к просмотру. Желаем вам приятного отдыха».

Борис уже был готов лечь на ставший вдруг неуютным и страшным диван и выполнить свой гражданский долг по просмотру новостей, как вдруг послышался робкий стук в дверь.

– Арсеньев? Ты не спишь ещё?

– Нет, Егор Семёныч, заходите.

Егор Семёнович неуверенно прошагал в комнату, чуть согнувшись и по-стариковски опустив плечи. Борис, приподнявшись на одном локте, вопросительно посмотрел на него.

– Я тут вот что… – немного запинаясь начал старик, – Так, сидел-сидел и вдруг подумал… Вашим там на фронте, кажется, наливают иногда… Ну, для храбрости, верно?

– Бывает, – Борис моментально раскусил намерения соседа, и ему почему-то стало весело.

– Ну хорошо. Так вот… Может у тебя есть чего? С собой, то есть… Я ведь его-то уже лет пять не пил. Так-то, вроде, и не надо, а хочется иногда. Ну, сам понимаешь, живём в тепле, еда, вода есть, квартира хорошая… А порой как накатит тоска, прям сил нет, – он опасливо покосился на дверь, а потом на окно, как будто там прятались тайные агенты, готовые в любой момент рассказать всему миру, как плохо живётся Егор Семёнычу в Республике Грисея, – Не поделишься со стариком, ну, вроде как, за знакомство?

У Бориса было то, за чем пришёл сосед. Как раз перед его ранением всем бойцам выдали по литру спирта, который, разбавляя водой, можно было растянуть месяцев на семь-восемь. Потом произошло само ранение, отправившее его на месяц в больницу, и, наконец, долгожданное возвращение в казармы, где он обнаружил, что его рота временно перебазировалась в другую точку, а на смену ей прибыли младшие бойцы, которым в силу возраста спирт ещё не полагался. Выпить было не с кем, и он запрятал бутылку поглубже в рюкзак, где она лежала всё это время, терпеливо дожидаясь прихода Егора Семёновича.

– А как же обязательные к просмотру новости? – хитро поинтересовался он у соседа.

– Да ничего не будет, мы ж около транслятора находимся. Ты только звук убавь чуток, но совсем не убирай, а то запищит и доложит куда следует – деловито ответил старик.

– Ладно. Стакан-то есть?

– А как же! И не один. Бабка-то улеглась уже, а я сейчас, я быстро… Посидим с тобой по-соседски, Васеньку заодно помянем.

Они посидели, краем уха слушая обязательный выпуск новостей про задержание очередной группы диверсантов, помянули Васеньку и Борисовских боевых товарищей, выпили за Громова и за День Великого Освобождения, а потом за что-то ещё, не менее важное. Закуски не было, поэтому приходилось через силу давиться горькой обжигающей жидкостью, на глазок разбавленной водой, предназначенной для утренних туалетных процедур. Спустя некоторое время Егор Семёнович повеселел и обмяк. Борис решил, что старику уже хватит, взял со стола бутылку и под пристальным взглядом соседа убрал её обратно в рюкзак. Сообразив, что больше ему не нальют, Егор Семёнович неуверенно встал со стула и, чуть пошатываясь, пошёл к двери.

–Сиди здесь, боец, никуда не уходи, – медленно и нетрезво проговорил он и криво махнул рукой, – Я тут это… вспомнил кой-чего.

Минут через десять сосед вернулся, пряча что-то за спиной.

– Ты только, если что, не обижайся. Дай я тебе расскажу сначала, что и к чему, а ты пока послушай. Слушаешь? Так вот, лет десять назад, значит, радиатор в Васиной комнате протекать стал. Ну я туда-сюда, думал, сам починю, но провозился полдня, озверел и вызвал этого, как его? Ну, который трубы меняет?

– Сантехника, – машинально подсказал Борис. Безумно хотелось спать.

– Да, его, лешего. Ну так вот, ждали мы его дня три, он пришёл, значит, стал старый радиатор крутить, говорит, менять надо, не по стандартам он у вас, все уже новые поставили. Штраф, говорит, платите. Не, ну ишь чего удумали! Кукиш им, а не штраф за радиатор. В общем, вот. Выписал, значит, всё-таки штраф, сказал, сейчас старый снимет, а новый через недельку поставит. Ну, так-то мы в итоге месяц сидели без отопления, но это уж ладно. Снял, значит, он его, а там, между радиатором и стеной, прилеплено что-то. Так незаметно, в уголку, на скотче. Достал. Ваше, спрашивает. Не, говорю, у нас отродясь такого не было. Так, грит, утилизируйте, а то штраф за посторонние предметы в общедомовом оборудовании ещё выпишу и доложу куда следует. Ну а я что, собрался утилизировать, как положено, а тут бабка грит, может это от прошлых жильцов, ты, грит, сохрани. Может, грит, вернётся кто. Ну я и сохранил. Да и забыл совсем. А тут ты вернулся, и я вспомнил. В общем, вот, смотри.

Старик, наконец, замолчал и протянул Борису свёрток, от которого исходил стойкий запах старого тряпья. Борис в недоумении уставился на него, а Егор Семёнович одобрительно закивал и практически впихнул странный предмет прямо ему в руки.

– Давай, солдат, открывай, я ж не террорист какой, бомбу тебе не подсуну!

Борис надорвал пакет, и оттуда немедленно высунулось серое плюшевое ухо. За ним на свет появился и его обладатель – маленький игрушечный слоник, вернувшийся целым и невредимым из его детства. Слоник был старым, и его плюшевая шёрстка выцвела и покрылась седым налётом, но в глазах Бориса он был по-прежнему новым, любимым и самым дорогим, а шрамы и потёртости были доказательством его нелёгкого пути обратно в руки хозяина и придавали игрушке ещё больше ценности.

– Твой? – подмигнул Егор Семёнович.

– Мой… Кажется… Я ведь думал, что его забрали в ЦПВ. Неужели…? Как вы сказали он к вам попал?

– Неважно, солдат, уже не важно. Раз твой, значит, не зря я его хранил. Я пошёл тогда, ладно? Поздно уже, ты это, спать ложись. Бабке ни слова.

– Спасибо, – совершенно искренне сказал Борис.

– Да чего уж там!

Как только дверь за Егором Семёновичем закрылась, Борис приступил к изучению игрушки. Осторожно, чтобы не повредить износившуюся за долгие годы ткань, он ощупал слоника и внимательно рассмотрел его со всех сторон. Видимых дыр и повреждений нигде не было, и можно было даже сказать, что вещь была в очень хорошем для её возраста состоянии. Единственным, что смущало Бориса, было то, что там, где хобот прикреплялся к голове, прощупывался неровный шов, по виду отличавшийся от остальных. «Наверное, я оторвал в детстве, а мать пришила, – подумал он, – Хотя, она, скорее всего, сделала бы это поаккуратнее». Один глаз игрушки тоже держался не очень плотно, и Борис чуть нажал на него, пытаясь вдавить поглубже, чтобы он окончательно не отвалился. Внезапно под пальцами он ощутил что-то твёрдое, находящееся внутри головы, прямо между ушами. Он попытался ощупать странный предмет, чтобы понять его предназначение, но делать это надо было очень аккуратно, чтобы не повредить хлипкую ткань. Возможно, это было что-то вроде механизма, при нажатии на который слон начал бы дёргаться или петь весёлую песенку – кажется, раньше игрушки умели это делать, надо было лишь вовремя менять батарейки, отсек для которых, вместе с динамиком, должен был находиться в теле, под застёжкой-молнией. Но на месте застёжки был такой же неровный шов, как и у хобота, и Борис догадался, что это было сделано специально. Вероятно, слон выбесил всех домочадцев своим пением, и отец в конце концов расчленил его и вырвал ему все внутренности. В любом случае, даже без пения, игрушка всегда радовала Бориса и продолжала радовать сейчас, поэтому он положил её под подушку и лёг спать, тем более что электричество уже отключили, и в комнате вместе с полумраком воцарилась долгожданная тишина, которую, впрочем, очень быстро прервал храп нетрезвого соседа, доносящийся из-за стены. Борису было не привыкать, ведь все эти годы он умудрялся засыпать при любом шуме и в любых условиях, и не всегда в горизонтальном положении.

В середине ночи явился покойный Васенька. Борис, конечно, никак не мог знать, как выглядел бывший жилец его комнаты, но почему-то сразу понял, кто это. Василий стоял у его кровати, весь синий, с выпученными глазами и неестественно вывернутой левой ногой, и пытался просунуть руку под подушку – туда, куда Борис спрятал свою книгу про злобного богомола, которую он бережно хранил с первого дня в ЦПВ, и вновь обретённого слоника. Васенька хрипел, сопел и махал руками, как будто хотел указать ему на что-то очень важное. Вдруг его лицо стало раздуваться, и из того места, где у привидения был нос, начали вырастать отвратительные скользкие хоботы. Один, два, три… – они всё появлялись и появлялись, и Борис в оцепенении зачем-то пытался их сосчитать. «Сто…», – внезапно прохрипел Василий, выхватил из-под подушки слона и слишком резким для покойника движением оторвал ему голову. На месте отрыва стали выступать алые капельки крови. «Эта кровь – их кровь…» – прошептал один из хоботов. Васенькины синие пальцы сжимали остатки игрушки, которая на глазах Бориса стала усыхать и превращаться в пепел, рассыпающийся по ровным холодным квадратикам линолеума. Вскоре пепел начал приобретать очертания человека, распластанного на полу, и эти очертания показались Борису пугающе знакомыми. Василий пристально посмотрел ему в глаза, не переставая при этом булькать что-то нечленораздельное своими многочисленными хоботами. Борис зажмурился и вжался в кровать пытаясь найти в ней хоть какую-то защиту. «Уходи! Пожалуйста, уходи», – совсем по-детски простонал он и, почувствовав, как под подушкой что-то зашевелилось, в ужасе проснулся. В комнате было темно, и темнота заговорился с ним.

«Бедный маленький мальчик. Ну что ты, не бойся так, это всего лишь твоё прошлое, которое пытается догнать и поглотить тебя. Не нужно бежать от него, ведь оно уже засело в тебе очень, очень глубоко. Но есть и хорошие новости, малыш. Если ты будешь вести себя хорошо и не станешь сильно сопротивляться, мы отлично повеселимся, обещаю тебе. Так что сделай это, Борис. Сделай это сейчас!»

Борис сидел на кровати и тёр глаза, пытаясь прийти в себя после увиденного. Никакого Васеньки, конечно же, не было, да и быть не могло – его тело увезли почти год назад и похоронили в какой-то братской могиле, а может быть, даже не стали сильно себя утруждать и закопали рядом с домом, хотя бы на том холмике, где они раньше сидели с дедом. Не было и пепла на полу, и этого странного голоса, который показался ему знакомым, всё было как обычно, и слоник с книжкой мирно лежали у него под подушкой – там, где им было самое место. Борис подумал, что не видел кошмаров с того самого времени, как выпустился из ЦПВ, и сегодняшний был настолько комичным и абсурдным, что даже толком не напугал его. Было около трёх часов ночи, и если он ляжет прямо сейчас, то спокойно проспит до шести, когда дадут электричество и можно будет заняться чем-нибудь полезным. Позавтракать, например. Борис немного взбил подушку, стараясь не думать, спал ли на ней когда-то Васенька, и внезапно игрушечный слоник выскользнул из-под неё и упал на пол, прямо туда, где в его кошмаре лежало чьё-то испепелённое тело.

– Помни Боря, пожалуйста запомни очень важную вещь! Всё начинается в голове у слона.

– Кто это сказал? – прошептал Борис в темноту.

– Ты знаешь, кто, – ответила она.

Борис сжал игрушку в ладони и внезапно, в каком-то необъяснимом порыве, аккуратно надорвал шов у хобота и залез в мягкую голову, осторожно раздвигая пальцами искусственный наполнитель. Копнув чуть глубже, он нащупал что-то твёрдое и прямоугольное, подцепил и выудил наружу. Хобот не выдержал такого издевательства и оторвался, оставляя вместо себя торчащие желтоватые клочья ваты.

В руках Бориса был странный предмет. Он осмотрел его со всех сторон и вдруг вспомнил, что раньше на таких хранили информацию. Туда можно было записать всё что угодно: от изображений (тогда они были двухмерными и назывались фотографиями) до трансляций (кажется, они тоже назывались по-другому), и чтобы получить доступ к содержимому карточки, надо было всего лишь вставить её в вычислительную машину. Там вполне могло оказаться что-то связанное с его семьёй, что-то, что поможет ему вспомнить их: и мать, и отца, и сестру. Да пусть это будет даже подборка мультфильмов с «Веснушки» или картинки с комиксами, он будет только рад снова окунуться в детство и посмотреть их ещё раз. Но, с другой стороны, эта карта вполне могла принадлежать и деду, который использовал её для своих коллаборационистских целей и специально зашил её в слоника, чтобы Национальная гвардия её не нашла. Борис подумал, что, как бы то ни было, возможно, он смог бы подключить свою неожиданную находку к устройству, заказанному у Катюши для работы, которое должны были доставить со дня на день. Аккуратно, чтобы не повредить контакты, он убрал карточку в специальное отделение в рюкзаке и, наконец успокоившийся после ночного кошмара, лёг в кровать, надеясь, что Василий тоже угомонился и больше не удостоит его своим вниманием.

Разумеется, на следующий день вычислительную машину не доставили. Равно как и через два, и через три дня, несмотря на то что деньги за ускоренную доставку были успешно списаны. Борис каждое утро запрашивал у Катюши информацию о своём заказе, и она спокойно и со свойственным ей механическим достоинством отвечала: «Отгрузка задерживается из-за угрозы террористических атак. Мы ценим ваше терпение». Борис уже был готов сам, собственными голыми руками поубивать всех террористов, чтобы получить необходимый для работы инструмент, потому что ему было невероятно противно сидеть без дела и смотреть, как его счёт с каждым днём неумолимо уменьшается. Третьи продуктовые наборы уже успели ему надоесть, а на вторые или, тем более, на первые, он так и не заработал. Он зачем-то с завидной регулярностью заходил на Национальный информационный портал и проверял там вакансии, список которых, к его счастью, был довольно обширным и разнообразным.

«Генератор контента (образовательного и развлекательного). Требования: грамотная речь, умение определить потребности целевой аудитории, творческое мышление. Безупречное знание географии, современной истории и государственной геополитики. Портфолио должно содержать не менее двадцати работ различной тематики, в том числе, политические обозрения и анализ текущей ситуации, гражданская оборона и личная безопасность, социальное взаимодействие, правильное питание и здоровый образ жизни. Необходимое оборудование: вычислительная машина не старше 3 поколения, наушники и микрофон, помещение с отсутствием посторонних шумов. Умение читать, писать и считать не требуется, но приветствуется. Оплата в соответствии с утверждённым госстандартом».

«Композитор-песенник (текст песен предоставляется). Требования: продвинутый пользователь программ генерации мелодий (Тоника Макс, Аккорд Мастер, Бета-ритмика), необходим сертификат о прохождении не менее 72-х часов образовательных трансляций по одной из программ. Отличные знания нотной грамоты и теории музыки, подтверждённые квалификационным экзаменом. Портфолио должно содержать не менее пятидесяти работ, в том числе, этюды, прелюдии, песни, сонаты, вариации. Необходимое оборудование: вычислительная машина не старше 3 поколения, а также музыкальный синтезатор, соответствующий минимальному федеральному стандарту музыкального оборудования, утвержденному министерством культуры и природопользования Республики. Умение читать, писать и считать не требуется. Оплата в соответствии с утверждённым госстандартом».

«Фронтенд разработчик (трансляторы и мобильные устройства). Требования: знания как минимум двух языков программирования (Нива-код, 2 ПН, Динамикс 3.1), необходим сертификат о прохождении не менее 120 часов образовательных трансляций по обоим языкам. Умение точно и в срок выполнять работу в соответствии с техническим заданием (подразумевается обязательное прохождение тестового задания). Требуются базовые навыки счёта, чтения и письма. Оплата высокая, в соответствии с утверждённым госстандартом».

На отдельной странице были объявления о разовых работах.

«Срочно! Текст для трансляции о глобальных экологических проблемах. Вся дополнительная информация по запросу».

«Модель для голограммы. Пол: мужской. Возраст: 20–40 лет. Телосложение: спортивное. Съёмка в павильоне».

«Дизайн и анимация трансляции на тему безопасного поведения дома и на улице. Исходники предоставляются. Возможность долгосрочного контракта в случае успешного выполнения задания».

Из любопытства Борис решил запросить информацию о ручной работе.

– Найдено четыре раздела, – отозвалась Катюша, – Открыть?

– Да.

– Раздел один. Уборка внешних объектов. Раздел два. Сортировка. Раздел три. Техническое обслуживание помещений. Раздел четыре. Дезинфекция.

– Открой раздел один.

– Пусто.

– Раздел два?

– Пусто.

Остальные тоже были пустыми. Борис вспомнил странного парня с котом и пожалел, что на всякий случай не взял его внутренний номер. Кто знает, как повернётся жизнь, а полезные контакты никогда не бывают лишними.

Чтобы совсем не облениться и не потерять уже имеющиеся навыки, Борис решил не ждать прихода вычислительной машины и начать проходить курсы, требующиеся для получения квалификации графического иллюстратора, прямо сейчас. Первым делом он составил для себя план просмотра утверждённых госстандартом обучающих трансляций по графическому дизайну, анимации и основам фронтенд программирования, многие из которых были, к его сожалению, платными. Он выбрал самые недорогие, заплатил и первые несколько дней исправно смотрел их по утрам и после обеда, каждый раз чувствуя себя окрылённым и готовым к настоящей работе. Однако, на третий день он проснулся с головной болью, по всей видимости, спровоцированной неудобной подушкой, и разрешил себе поваляться в постели до полудня, пропустив утренние занятия. Борис надеялся, что на следующий день почувствует себя лучше, но после долгого лежания на жестком диване у него начала нестерпимо ныть спина в месте ранения, и эта боль отвлекала его от обучения, не давая сосредоточиться и запомнить просмотренный материал. Борис подумал, что несколько дней погоды не сделают, и пропустил их тоже. И так, со временем, занятия стали нерегулярными и скорее для галочки, но он всё равно гордился собой за то, что окончательно их не забросил и даже выполнил пару тестов на проходной балл.

Иногда он доставал из-под подушки свою детскую книгу и смотрел картинки или читал, частично по памяти, частично по-настоящему, заново разбирая буквы и слова, просто потому что ему было нечем больше заняться. Игрушечный слоник прилежно сидел у него не коленях и внимательно слушал хозяина, уставившись в пустоту своими блестящими глазками-бусинками. Его хобот был аккуратно прикреплён на место универсальным средством для склеивания, которое Борис выменял у соседа на 50 граммов перловки из своего третьего набора. Егор Семёнович, кажется, был бы не против отдать средство просто так, помня о том вечере и остатке спирта в заначке, но Борис решил, что нехорошо пользоваться не совсем честно завоёванным расположением старика и для приличия всучил ему перловку, которая всё равно вызывала у него изжогу.

Новая жизнь, поначалу так напугавшая Бориса и показавшаяся ему странной и даже немного загадочной, довольно скоро стала вполне обыденной: транслятор передавал одинаковые новости, одинаковые дроны в одинаковое время доставляли одинаковые продукты, обои показывали те же самые три картинки, каждую деталь на которых Борис уже знал наизусть. Юлиана Павловна как могла поддерживала чистоту в их теперь уже общей квартире, а Егор Семёнович сидел в кресле, смотрел трансляции, предложенные Катюшей, и со знанием дела и особенной, стариковской, мудростью комментировал увиденное. Мир, по его мнению, был прост и понятен. Государство – хорошее, террористы – плохие, тайные агенты – выродки, Черная Чума – зло во плоти, Громов – молодец, солдаты национальной армии – герои, и он сам, Егор Семёнович, тоже герой и молодец, потому что не поддался на провокации коллаборационистов и остаётся верным стране и президенту на веки вечные. Каждый день он садился смотреть этот спектакль с одними и теми же актёрами, играющими одни и те же роли, но каждый раз каким-то чудом умудрялся найти в нём что-то новое, достойное его комментариев. Комментарии эти носили исключительно одобрительный характер и были напрочь лишены какой-либо критики или анализа ситуации. Действительно, зачем было делать выводы из увиденного, если эти выводы были уже сделаны за тебя компетентными и беспристрастными аналитиками? Юлиане Павловне же, в свою очередь, удавалось даже к врагам государства относиться со свойственной её материнской заботой и теплом. «Ой, батюшки ну что же это делается-то, а? – сокрушалась она, посмотрев очередную трансляцию с фронта, – Ну что ж они, как дети малые, всё лезут и лезут? Сидели бы у себя в стране, работали бы, учились. Мы же в их дела не вмешиваемся. Да, завидуют они, это понятно, тому, что у нас сильный президент, огромная и богатая страна, тому, что наша нация всегда превосходила их и всегда побеждала. Но тут уж так сложилось, и никто не виноват. Пусть бы лучше своими делами занимались, а мы бы им помогли. Попросили бы нормально, мол, так и так, не можем мы без вас, сами не справляемся. Неужели Громов отказал бы?» И казалось, что если прямо сейчас, во время новостной трансляции, в квартиру каким-то образом приникнет вооружённый террорист, Юлиана Павловна назовёт его сынком, усадит за накрытый стол, накормит своим супчиком с мясным продуктом, напоит компотиком из сухофруктов, и враг разомлеет, немедленно сложит оружие и прямо за этим столом присягнёт на верность президенту Громову, а заодно и Егору Семёновичу как его законному представителю.

Жизнь была спокойной, размеренной и даже местами скучной, и единственным, что скрашивало их незатейливые будни, была игра в карты в комнате Егора Семёновича и Юлианы Павловны. Около трёх часов дня, когда транслятор заканчивал передавать ежедневную аналитическую программу «Мы или они», можно было выбрать одно из трёх досугово-развлекательных мероприятий, предложенных Катюшей. Домино было скучным, шашки – постоянно недоступными, и Борис как-то сам предложил попробовать сыграть в переводного дурака. Каждый игрок брал свой транслятор, который показывал выпавшие ему карты и рубашки карт других игроков. Чтобы сделать ход, нужно было провести по карте, а результат автоматически записывался в итоговую таблицу, которая демонстрировалась в конце кона. Игра была невероятно увлекательной, особенно для Бориса, потому что Егор Семёнович часто проигрывал и смешно злился из-за этого на своих соперников. Услышав в очередной раз Катюшино «Игра окончена. Игрок номер три выиграл. Игрок номер один – второе место, игрок номер два – третье место», он в сердцах бил ладонью по столу и бормотал: «Чтоб тебя, бабка, террористы сожрали с потрохами! Тоже мне нашли дурачка, у самих-то все козыри в рукавах, небось. Нет, вы попляшете у меня сейчас. Сдавай ещё!» Борис веселился и приказывал Катюше начать новую игру. Так проходило сорок пять минут до следующего выпуска новостей. Борис смотрел его вместе с соседями, в их комнате, и это тоже стало частью их ежедневного ритуала – одним из камушков, прыгая по которым можно было безопасно перебраться на берег следующего дня. Они внимательно прослушивали информацию о количестве убитых террористов и уничтоженных единицах техники, сменяющуюся трансляцией о достижениях государственных служб по обеспечению питания, передвижения и безопасности населения. Потом обычно показывали репортаж с какого-нибудь завода или угольной шахты, где простые граждане Республики трудились не покладая рук во благо своей страны. «Сегодня, – радостно сообщал транслятор, – миллионы рабочих по всей стране, с востока до запада, с севера до юга, ровно в полдень прервали все свои дела, остановили станки и машины и в едином порыве встали по стойке смирно, держа в руках флаги Республики Грисея. Таким образом они хотели продемонстрировать свою верность стране, Партии Народного Единства и лично президенту Георгию Громову – победителю Чёрной Чумы! – играла трогательная, в меру торжественная музыка, и транслятор показывал сменяющие друг друга картинки счастливых улыбающихся людей в рабочей униформе и с подозрительно одинаковыми лицами, – Эти граждане – простые трудящиеся, которые всю свою жизнь проработали на благо нашей великой Республики, во имя добра и справедливости. Они видели многое, и хорошее, и плохое, и они точно знают, кому можно доверять, а кто лишь делает вид, что служит народу. И поэтому сегодня они все, хором, произносят лишь одно имя – Георгий Громов. Ни в одной другой стране мира граждане не демонстрируют такое единство и такую преданность власти, как в нашей Республике Грисея. Ни один другой народ не способен так сплотиться, проявить такую солидарность, как жители нашей славной земли. Наоборот, во всём мире бушуют войны, свирепствует голод и эпидемии, а люди, забывшие про традиционные ценности, убивают, грабят и насилуют друг друга. Доказательство тому – очередной конфликт, разразившийся на западной части континента. Предлагаем посмотреть трансляцию с места событий. Предупреждение: содержит сцены реального насилия. Ограничение по возрасту – двенадцать плюс».

Несмотря на довольно часто встречающиеся «сцены реального насилия», новости были успокаивающими, потому что от них веяло уверенностью в завтрашнем дне, и даже Егор Семёнович забывал о своём проигрыше и, просветлённый, шёл на кухню пить свой чайный напиток, который на вкус действительно был как вода.

Борису нравилось, как всё складывается для него – квартира была вполне приличной, соседи – душки, хотя разница в возрасте между ними иногда удручала его, и он думал, что было бы неплохо пообщаться с кем-то со схожими интересами. Порывшись в СИСе в поиске сообществ бывших военных и обнаружив, что таковых не было, он решил действовать самостоятельно. В один из интервалов для коммуникации он записал обращение в раздел «Разное» Интерактивных досок идеологического обмена, интересуясь, есть ли здесь кто-то, кто хочет пообщаться на тему создания голограмм и, возможно, дать несколько советов начинающему художнику. Сообщение прошло цензуру со второго раза: как выяснилось, идеологический обмен подразумевает использование таких слов как «патриотический», «верный», «идеалы государства» и так далее, и Борису пришлось переписать его в соответствии со стандартом. В следующий интервал оно было опубликовано на одной из досок, где провисело три дня. Не получив ни одного ответа, Борис обиделся то ли на остальных граждан, то ли на Катюшу, и сгоряча отправил послание в архив.

Он продолжал обижаться, пока, буквально через пару дней, не получил запрос от Государственного информационного портала на публикацию своих данных в базе одиноких граждан, чтобы найти спутницу жизни. Эта процедура была обязательной для всех грисейцев и вступала в силу, как только им исполнялось восемнадцать лет. Борис в то время был в армии и поэтому проскочил её, а сейчас настало время наверстать упущенное. Он поначалу опешил, помня о своём обещании полковнику Петренко не бросаться с головой в семейную жизнь, но потом подумал немного и решил, что это будет отличным шансом познакомиться с кем-то, кто в дальнейшем скрасит его унылое существование в комнате с призраком предыдущего жильца. К тому же он где-то краем уха слышал о процедуре принудительного подселения по достижении 33-х лет, которая разрешала соответствующим органам без согласия гражданина направлять к нему для совместного проживания человека противоположного пола, также числящегося одиноким. Безусловно, это делалось с целью повышения рождаемости и преодоления демографического кризиса, да и то не для всех, а только если тебя посчитали достойным для продолжения рода. Борис решил, что будет слишком опрометчивым доверять своё будущее государственным надзорным органам и велел Катюше начать регистрацию.

Процедура размещения информации в базе одиноких граждан на первый взгляд казалась довольно простой: нужно было всего лишь загрузить своё голографическое изображение, точнее, три: портрет, по пояс и в полный рост, сопроводив их коротким аудиосообщением с автобиографией. Но уже на первом этапе возникли непредвиденные сложности, а именно – Борису было нечего надеть для сканирования. Из армии он привёз с собой две чёрные футболки и одну синюю, а также две пары брюк довольно приличного вида, предназначавшиеся для торжественных мероприятий, если таковые будут, и треники, которые он носил каждый день дома. Все эти вещи не отличались чистотой и свежестью, потому что если Борис и ненавидел что-то в этой жизни больше всего, то это была стрика. Сколько он себя помнил, он всегда носил почти одну и ту же одежду, которую ему любезно предоставляло государство. В Центре патриотического воспитания всем детям выдавали тёмно-синие футболки, летом с коротким, а зимой – с длинным рукавом, и тёмно-синие брюки. Вещи, которые дети носили на прогулке, были общими, то есть, ты мог выйти в двадцатиградусный мороз как в тёплом пальто с меховым воротником, так и в курточке без пуговиц на два размера меньше твоего – всё зависело от быстроты реакции и умения надавать по щам тем, кто пытался влезть перед тобой. К форме нужно было относиться бережно, потому что меняли её нечасто, а если ходить в грязных лохмотьях, то можно было нарваться на замечание от директора, которое грозило какими-то очередными лишениями на неопределённый период времени. С шести лет воспитанники сами стирали свою одежду раз в две недели, а трусы и носки – каждые три-пять дней, а с десяти лет они делали это и для малышей. Первый постирочный день в Центре запомнился Борису надолго. Это было в самом начале его пребывания в казённом учреждении, и он постоянно плакал, ныл и просился к маме. Неожиданно, прямо перед сном, когда он уже собирался затянуть очередную песнь про «хочу домооооой… не хочууууу здесь… маааамаааа…», воспитательница содрала его с постели и поволокла в душевую, где уже собрались остальные дети. Всех поделили на группы из пяти человек, велели раздеться догола и выдали каждой группе тазик с ледяной водой (дело было в декабре), а каждому воспитаннику – по обмылку, который пах настолько отвратительно, что Боря поначалу принял его за кусок тухлого мяса. Все дети быстро принялись за дело, а Борис так и стоял с куском мыла, открыв рот и забыв о том, что только что собирался плакать и звать маму. Через пару минут он, наконец, сообразил, что от него требуется, и стал неуверенно возить обмылком по совершенно сухим штанам. Все разом притихли и обратили свои взоры на новенького, а откуда-то из задних рядов донеслось приглушённое хихиканье. «Одежду намочи, тупорылый!», – выкрикнул один из старших, и все засмеялись в голос. Боря покорно погрузил свои вещи в холодную воду, и мыло упало туда же, моментально став скользким и ещё более вонючим. Душевая наполнилась гоготом и выкриками «Ру-ко-жоп! Ру-ко-жоп! Ру-ко-жоп!», на которые спустя некоторое время прибежала разъярённая дежурная воспитательница. Она уже налила себе чашку чая и собиралась было провести следующие полчаса, пока эти дегенераты возятся с одеждой, за просмотром развлекательной передачи, но детский ор заставил её поменять свои планы.

– Так, ну-ка быстро заткнулись, твари! Что тут у вас? Арсеньев, ты опять за своё, гнида? – слова вылетали из её рта вместе с капельками слюны и крошками печенья, которое она не успела прожевать, – Убожище криворукое! Скотина безродная! Чего рыдаешь, падла? Это я должна рыдать от вас всех, бездельники! Живут тут на всём готовом, их, видите ли, обхаживают, кормят, воспитывают, а они даже трусы свои обосранные постирать нормально не могут. Все, кто смеялся, завтра без прогулки и игрового часа. Арсеньев – без завтрака и обеда. Разошлись и занялись делом, считаю до одного!

Боря ещё немного повозил брюки и кофту в мыльной воде, надеясь на то, что, когда они высохнут, вся грязь магическим образом испарится. Разумеется, этого не случилось, и до следующей стирки он каждый день получал нагоняй от воспитателей за «недобросовестное отношение к казённому имуществу» и даже пару раз был лишён разбавленного компота – единственного десерта, полагавшегося воспитанникам. Кажется, именно тогда Боря начал ненавидеть стирку, и даже научившись управляться со скользким обмылком, он старался закончить эту процедуру как можно быстрее, а заскорузлые пятна навострился отскребать ногтем так виртуозно, что, если пристально не всматриваться, разглядеть их было практически невозможно. Иногда, правда, он находил постиранную одежду утром у изголовья своей кровати и подозревал, что это был своеобразный подарок от Людмилы Ивановны, которой он частенько жаловался на скользкое мыло и ледяную воду. Действительно, после того как Людмила Ивановна исчезла, эти подарки перестали появляться, и Борис остался наедине со своими, как ему тогда казалось, неразрешимыми проблемами.

В армии с одеждой стало гораздо проще. В подсобке стояло некое подобие стиральной машины, которая включалась завхозом с помощью специального ключа по мере накопления грязной одежды. Однако нижнее бельё по-прежнему нужно было стирать вручную, но никто не проверял, как часто ты это делал, и Борис обычно носил его неделями, до тех пор, пока запах не становился нестерпимым. В своём новом доме он придерживался той же самой тактики, но однажды Юлиана Павловна вручила ему подозрительно знакомый обмылок и вкрадчиво прошептала на ухо, что своё-то, конечно, не пахнет, но иногда помыться и постирать будет не лишним.

Как бы то ни было, ни футболки, ни штаны, оставшиеся у Бориса после армии, не подходили для сканирования, потому что выглядели настолько ущербно, что вряд ли были способны привлечь какую-нибудь мало-мальски нормальную девушку. Можно было, конечно, заказать одежду в национальном гипермаркете, но, учитывая, что он так и не нашёл работу и продолжал жить за счёт Петренковских денег, лишние траты были совершенно неуместны. Борис почесал затылок и пошёл на поклон к Егору Семёновичу, помня о его торжественной белой рубашке с висящими на соплях пуговицами. Старик, узнав о цели его визита, загадочно заулыбался и начал активно подмигивать, а потом вдруг посерьёзнел.

– Жить-то где будете? Ну, с женой своей будущей, то есть?

– Егор Семёныч, я пока не знаю. Я ещё даже свою информацию не загрузил, вот сканироваться только собираюсь.

– Да понял я, понял. Но оно ведь как, сейчас-то у молодых это быстро… Познакомился, значит, маршрутный лист получил, чтоб ходить друг к другу, туда-сюда, то есть – и того, зарегистрировался. Пару месяцев, считай, и ты под каблуком. Мы-то с бабкой долго встречались, месяцев семь, а то и девять. Тогда никаких маршрутных листов тебе, никакой Катюши… Видишь бабу, подходишь, и – «Добрый вечер, приятно познакомиться. Потанцуем?» Вот оно как было, значит… Бабы-то, они любят это дело. Танцевать, то есть. Тогда и музыка другая была, не то, что сейчас эти ваши «звёздочки-иголочки, ягодки-клубнички». Бабка моя молодая была, красивая, да и я тоже ничего себе фрукт – так и поженились. А на свадьбе мы как танцевали – прям загляденье! Вот представь себе: она – в платьишке кружевном, я – в костюме, с цветком в петлице, все гости разом слезу-то и пустили, мол, какая красивая пара. Любовь у нас была, значит, слышал о таком?

Борис не слышал. То есть, слово-то, конечно, было ему знакомым, но его смысл всегда сводился к любви к Республике Грисея, президенту Громову лично и его политике в целом. Егор Семёнович задумался, потёр лоб и почему-то погрустнел.

– Васенька-то тоже в этой базе регистрировался, – зачем-то сообщил он Борису, – Помнится, на свиданки даже бегал, была у него какая-то то ли Машка, то ли Галя, сейчас уж забыл, как звали. А бабка всё переживала, мол не обидел бы его кто там, говорила, чтоб был поаккуратнее с незнакомыми. Но он так и не женился. Дома ему как-то спокойнее было что ли… Да и нам тоже. Страшные тогда времена были, как раз первая волна вируса прошла, локдаун объявили, террористы отовсюду повылазили. Громов с ними уж и так, и эдак боролся, всех, кто помоложе был, на учения забрали, родину, то есть, защищать…

– И Васеньку? – поинтересовался Борис.

– Не, Васенька, он это… – замялся старик, – Ну… дома, стало быть, остался.

– Уклонист?

– Да ты что!? Такие слова говоришь! Уклонист… Тоже мне удумал! По здоровью у него там что-то было, запамятовал. То ли сердце, то ли почки. В общем, нельзя ему было служить, понял, солдат?

– Аааа, ну тогда ясно, – Борис примирительно кивнул, отметив для себя подозрительно бегающие глазки соседа. Но это было не его дело, да и Васеньки-то уже давно не было в живых, так что доносить на предполагаемое уклонение от обязательных военных учений, наверное, не имело особого смысла.

Белую рубашку Егор Семёнович, конечно, дал, подмигнув ещё раз напоследок и напомнив ему, что «бабы они такие…» Какие были бабы, Борис так и не понял, потому что, кроме воспитательниц и нянечек в ЦПВ, за всю сознательную жизнь он так толком и не встретил ни одну из них. Кое-как накинув рубашку поверх чёрной футболки, он ещё раз отсканировал себя и, наконец, остался доволен изображением. Борис сопроводил его краткой биографией (Родился 7 января 2029 года, рос в Центре патриотического воспитания для мальчиков, затем 15 лет отслужил на фронте и был уволен в запас по состоянию здоровья. В данный момент постоянно пребывает в столице в собственной комнате (спутниковые координаты прилагаются) и хочет познакомиться с женщиной своего возраста, проживающей неподалёку. К серьёзным отношениям готов). Борис загрузил всё в транслятор, дождался окончания проверки цензурой, и в следующий интервал для общения обнаружил, что ему стали доступны данные других граждан, которые, так же, как и он, хотели завести знакомства. Он быстро пробежался по нескольким изображениям, прослушал описания, но так и не послал никому сообщения, решив, что лучше подождёт, пока какая-нибудь, выражаясь языком Егор Семёныча, «баба» не свяжется с ним первой.

4

Прошёл День Великого Освобождения, в который Борису не разрешили выйти на улицу, потому что он лишь недавно прибыл в столицу и не успел продемонстрировать свою законопослушность, и наконец, спустя почти три недели ожидания, Катюша радостно объявила, что посылка с его вычислительной машиной готова к отправке и будет передана во время вечерней продуктовой доставки. Борис весь день ходил как на иголках и даже пропустил традиционную игру в карты, чем немного расстроил соседа, который именно сегодня собирался отыграться за вчерашнее поражение. Уже с пяти часов вечера он начал ждать сообщение о прилёте дронов и очень волновался, потому что террористы в последнее время совсем озверели и вполне могли атаковать доставщиков и отбить у них особо ценный груз. Но опасения его были напрасными. Как обычно, в районе половины шестого пришло оповещение о необходимости получить продовольственные наборы, и после того, как все прошли процедуру идентификации личности, в окошко самообеспечения просунулись уже не три, а четыре пакета, один из которых был значительно больше остальных. Борис схватил предназначавшуюся ему упаковку с устройством, бросил на стол свой продуктовый набор и помчался в комнату, оставляя за собой недоумевающую Юлиану Павловну с застывшей в воздухе ржавой кастрюлей, которую она собиралась поставить на огонь.

Разодрав пакет, он убедился, что устройство действительно было там, но оно несколько отличалось от заявленного в гипермаркете как минимум внешним видом. Основной блок был потёртый и местами с царапинами, как будто им уже успели попользоваться, монитор – маленьким и с толстыми рамками, а к перу прилагалась только одна насадка, хотя в описании заявлялось пять. Борис не то чтобы расстроился, но немного приуныл. Оставалось надеяться лишь на то, что технические характеристики устройства хотя бы приблизительно соответствуют заказанным. Медленно и методично он начал раскладывать содержимое упаковки на столе. Сборка не представляла для него никаких сложностей, ведь в армии ему приходилось возиться с машинами куда посерьёзнее. Все провода, как ни странно, были на месте и в нужном количестве, и Борис улыбнулся про себя и потёр руки. Сейчас он запустит это чудо техники и сделает свою первую голограмму. А потом и вторую, и третью, и так далее, и все они будут воплощением его мечты, и вся его жизнь наполнится смыслом, который он так долго искал и так и не смог найти ни в приюте, ни в армии. Сейчас всё случится, но для начала надо было разобраться с настройками и в первую очередь подключить устройство к электричеству. Борис достал из упаковки самый толстый провод, воткнул его в корпус и застыл. Свободных розеток поблизости не было. Были две под окном, но они обеспечивали питание кондиционера и обоев. На противоположной стене – ещё одна, к которой был подключён транслятор, находящийся в стационарном режиме – и это было всё. Борис задумался. Конечно, ничего страшного не случилось, и в крайнем случае он закажет в гипермаркете тройник и воткнёт его в розетку под окном. Но доставка тройника тоже могла затянуться на недели, а работать хотелось прямо сейчас. Он машинально крутил в руках провод и пытался сообразить, что делать дальше, как вдруг память подсунула ему очередную картинку из прошлого, на этот раз не такую уж и бесполезную.

Вот он в комнате деда, то есть, в той, где он находится сейчас, и воздух в ней обжигающе горячий, а раскалённое солнце светит в окно, ещё не закрытое обоями. Дед сидит на стуле перед своим столом в одних трусах и майке, и вид у него то ли обескураженный, то ли виноватый, то ли совсем разомлевший от жары.

– Деда, а ты давно пришёл? Мама волновалась. Она плакала, и Настя плакала, а я не плакал, потому что я мужчина. А мама сказала, что ты старый дебил и убьёшь нас всех. Деда, а ты меня не убьёшь?

– Господи, Боря, она пошутила. Ты почему без тапочек?

– А старый дебил – это хорошее слово?

– Ну такое… Не очень. Но мама, наверное, сильно злилась, поэтому назвала меня так. Не бойся, никто никого не убьёт, понял?

– Понял. А только плохих убивают?

– Только плохих.

– А я хороший, и ты хороший, значит, нас не убьют, правильно?

– Боря, хватит.

– Ладно. А у тебя что и ружьё есть? Ну, чтобы убивать? А мне дашь пострелять?

– Так, я сейчас ругаться буду, если ты не перестанешь! Никакого ружья у меня нет! Пока что…

– Понятно. А что ты делаешь?

– Да я тут вот… Вожусь с компьютером. Не трогай только ничего! Там очень важные… Короче, не трогай. Сядь сюда, не мельтеши.

Точно, компьютер! Во время того разговора у деда на столе стоял древний ноутбук, так, кажется, они тогда назывались, и он определённо был включен в розетку. Стол, находился примерно там же, где и сейчас, потому что комната была слишком маленькой для каких-либо экспериментов с мебелью. Борис выудил из рюкзака свою армейскую отвёртку, крякнул, встал на четвереньки и полез ощупывать стену. Ранение было запротестовало, одарив его уже привычным разрядом, но сейчас было совершенно не до этого, и Борис лишь махнул рукой, прогоняя боль, как назойливого комара. Стена была замазана штукатуркой и выкрашена в несколько слоёв дешёвой серо-зелёной краской. Под этими слоями, прямо между ножками стола прощупывался небольшой выступ. Борис сковырнул слой краски, потом слой штукатурки – и, естественно, она была там. Прекрасная двойная розетка, как раз и для самого устройства, и для монитора – оставалось только протереть её и продуть от пыли. Борис по-детски рассмеялся и похвалил себя за находчивость. Наконец-то память начала работать на него вместо того, чтобы издеваться и путать ему карты.

Примерно через полчаса все проводки были подключены, и машина замигала зелёным огоньком, а монитор показал загрузочный экран. Оборудование было немедленно замечено Катюшей, которая, прервав трансляцию вечерней развлекательной программы, сообщила: «Обнаружено новое дополнительное устройство ввода, обработки и хранения информации. Модель В-3007. Ревизия У-001. Содержимое отсутствует. Производится передача данных об устройстве на сервер контроля безопасности. Проверка займёт до 72 часов. Напоминаем, что запрещается использовать устройство до завершения проверки».

Конечно, это было логично, и Борис даже подозревал что-то в этом роде. Все персональные машины, трансляторы, дроны и регистраторы находились в одном информационном поле, и именно поэтому любое новое оборудование проходило тщательную многоуровневую проверку на специальном сервере. Но тем не менее ещё одна задержка на 72 часа была совершенно некстати, и он, немного загрустив, приказал Катюше включить образовательную трансляцию, не досмотренную им ещё несколько дней назад.

Проверка действительно заняла ровно 72 часа, и Борис получил соответствующее уведомление ближе к вечеру, когда уже совершенно его не ждал. До отключения электричества оставалось ещё около трёх часов, и этого времени должно было с головой хватить на то, чтобы заставить машину работать. У Бориса приятно зачесались ладони. Он любил технику почти так же, как рисование, но никогда ещё у него не было своего устройства, в котором он мог бы вдоволь поковыряться. Он прекрасно помнил, как на фронте переключал провода, взламывал защитные сети противника, перехватывал сигналы и отправлял важные сведения на передовую. Это было его работой и в то же самое время тем, в чём он пытался найти смысл своего существования, ради чего он просыпался утром под оглушающий визг сирены, надевал неудобные сапоги, которые почему-то всегда были на размер меньше, и шёл туда, куда ему прикажут в надежде на то, что этот день принесёт что-то интересное.

Во время одной из таких операций Борис случайно подключился к какой-то неизвестной станции, по всем признакам – вражеской. Он решил поставить переговоры на запись, чтобы потом показать её в штабе и приступить к работе по расшифровке. Странная кодировка, не совпадавшая ни с одной из известных Борису ранее, не на шутку взволновала его, и он уже предвкушал несколько бессонных ночей, которые проведёт за подбором ключа. Дождавшись окончания переговоров, Борис сунул прослушивающий аппарат в рюкзак и побежал в штаб, где первым делом рассказал о случившемся командиру взвода. Командир выслушал информацию без особого интереса, но всё-таки пообещал доложить об этом инциденте полковнику Петренко на утреннем собрании батальона. Борис был уверен, что запись заинтересует полковника хотя бы потому, что новый шифр означал какие-то изменения в тактике противника, и он был прав. На следующее утро, вскоре после собрания, Петренко вошёл в казарму, озабоченно озираясь, и торопливо поинтересовался, куда старший сержант Арсеньев подевал аппарат с записью.

– Товарищ полковник, запись вражеских переговоров в данный момент находится в моём рюкзаке, под личным паролем третьего уровня безопасности.

– Расшифровать удалось? – ещё более озабоченно спросил Петренко.

– Никак нет. Прикажете приступить?

Полковник, кажется, немного успокоился.

– Отставить! – неожиданно грубо скомандовал он.

Борис ничего не понял. Он был уверен, что рано или поздно сможет подобрать нужный код и добыть важную для Республики информацию, и решение командира казалось ему совершенно необоснованным. Но Петренко был неумолим. Он немедленно конфисковал рюкзак со всем оборудованием и потребовал сообщить ему основной и резервный пароль.

– Информация, полученная в ходе операции, классифицируется как государственная тайна и разглашению не подлежит, – уточнил он напоследок, – Приступить к выполнению непосредственных обязанностей! Вольно!

– Есть…

Непосредственные обязанности Бориса в тот день заключались в проверке и приведении в рабочее состояние нескольких теодолитов, которые использовались для измерения расстояний при расстановке вышек связи. Приборы находились в штабе, в двухстах метрах от казарм. Борис отдал честь полковнику, накинул бушлат и бегом направился к выходу. Возле штаба его взгляд зацепился за двоих не знакомых ему бойцов, которые при виде его как-то неестественно напряглись. Немного занервничав, сам не понимая, почему, Борис поприветствовал их и сбавил шаг, но не успел он пройти и нескольких метров, как сокрушительная волна нестерпимой боли накрыла его с головой и затопила миллионами осколков, врезающихся в каждый нерв ставшего вдруг чужим тела. Борис не помнил, как упал на перламутровый снег и моментально испачкал его красным, как двое сослуживцев, к счастью оказавшихся поблизости, волокли его в медсанчасть и как наблюдал за ними полковник Петренко, сокрушённо качая головой. Очнулся Борис только в изоляторе, прикованный к постели ранением, которое теперь навсегда засело в глубине его позвоночника. О записи он больше не слышал, и каждый раз, когда хотел заговорить о ней с полковником, что-то мешало ему. Это чувство было знакомо Борису с детства – оно часто останавливало его, когда он собирался задать неподходящий вопрос или коснуться темы, которая могла быть воспринята как скользкая. А сразу же после выписки из лазарета его отправили в увольнение, и теперь запись осталась далеко в прошлом, равно как и его любимые приборы, инструменты и проводки.

Катюша попрощалась ровно в десять. К этому времени Борис уже почти настроил вычислительную машину и в нетерпении лёг спать, представляя себе, как уже следующим утром будет создавать свои собственные голограммы. Привычно нащупав под подушкой два дорогих ему предмета, он вдруг вспомнил о карте памяти, извлечённой из головы слона, и подумал, что, может быть, завтра ему удастся разгадать её тайну. Эта мысль заставила его ждать нового дня ещё сильнее. Ночью Борису, как обычно, ничего не снилось, а ровно в шесть утра его разбудил бодрый голос из транслятора: «Приветствуем всех граждан Республики Грисея! Сегодня 18 мая 2060 года, и вся страна отмечает День верности отечеству. Местное время – 6:00. Передаём утреннюю трансляцию последних новостей. Трансляция обязательна к просмотру».

Под рассказ о том, что сегодня ночью войскам Республики удалось продвинуться на десять километров по направлению к Тухте и занять несколько стратегически важных позиций, Борис встал, допил вчерашний чайный напиток, заедая его сушёными фруктами с песком и червями, на которых ему теперь было совершенно наплевать. Покончив со скудным завтраком, он включил вычислительное устройство и запустил мастера установки программ. Операционную систему Звезда он уже поставил вчера, и сейчас поверх неё надо было водрузить графический интерфейс Победа. Всё это шло бесплатно вместе с вычислительной машиной, но на этом подарки заканчивались. Редактор голограмм Иллюзия 3.0 последней версии стоил без малого триста тысяч, но, к счастью, продавец предоставлял возможность разделить платежи на четыре месяца за небольшую комиссию в пятьдесят тысяч ГКБ. Борису нелегко далась эта покупка, но он немного успокоил себя тем, что бонусом к редактору шёл дополнительный пакет программ: очень удобный менеджер для просмотра файлов из внутренней памяти, среда для элементарного программирования и самая свежая версия компилятора. В любом случае, надо было как можно скорее приступать к работе, иначе не голограммы будут кормить его, а он их.

После пары часов, убедившись, наконец, что всё подключено как надо, Борис взял перо и, подумав немного, начертил в воздухе овал. Экран послушно повторил его движение. «Неужели работает?» – Борис не поверил, что всё получилось с первого раза так легко – и вдруг застыл. Надо было немедленно что-то нарисовать – что-то, что он носил в голове все эти годы, что-то, что, вырвавшись наружу и обретя форму, пригладило бы его мысли и освободило бы его от бесконечных назойливых образов из прошлого и будущего, которые ему никогда не удавалось выразить словами. Что-то необычное, яркое, свежее, например… хотя бы… как это… Идей, как ни странно, не было.

Посидев немного с пером в руке и осознав, насколько глупо он выглядит, Борис решил сделать перерыв и заняться картой памяти. Он бережно вытащил её из носка, в котором она хранилась всё это время, на всякий случай зачистил контакты от ржавчины и уже был готов подключить её к устройству, как вдруг почему-то вспомнил глаза своего деда. Холодные стеклянные глаза предателя, убийцы, тайного агента. От такого можно было ждать чего угодно. Вдруг он засунул в карту кучу вирусов, чтобы сломать вычислительную машину, которую Борис купил на последние деньги и практически выцарапал из лап террористов? Вдруг всё это было частью его коварного тайноагентского плана превращения внука в коллаборациониста? Но откуда деду было знать, что и Борис тоже не лыком шит? Что все эти годы он только и делал, что ловил и обезвреживал вредоносные коды и повидал на своём веку миллионы вирусов и шпионских программ, а порой даже сам писал их для взлома вражеских устройств? И естественно, старая крыса была не в курсе, что в Республике Грисея самая продвинутая и надёжная защита от киберугроз. Борис ухмыльнулся.

– Катюша, проверь встроенный антивирус.

– Проверяю… Найдена антивирусная программа Стальная Крепость. Проверяю обновления… Обновления не найдены. Установлена последняя версия программы. Программа функционирует штатно. Угрозы не обнаружены.

«Слышь, ты, урод! Программа функционирует штатно, понял? Ты думал, на дурачка напал? Думал, что самый умный тут, да? Так вот, у тебя опять ничего не получилось, старый ты козёл! У тебя никогда ничего не получается, и не получится, потому что ты… ты… грязная демокрастская свинья, вот ты кто!»

Кажется, последние слова Борис произнёс вслух и слишком громко, потому что в эту же секунду послышался приглушённый стук в дверь. Он быстро запихнул карту обратно в носок и схватил перо, до этого момента без дела лежавшее на столе. Юлиана Павловна робко вошла в комнату с небольшой чашечкой в руках. Борису вдруг показалось, что на чашке нарисован маленький смешной слоник, пускающий в небо фонтанчик из брызг, но это, конечно же, было лишь клочком одного неприятного воспоминания из детства, и чашка была совершенно обычной, с какими-то то ли цветочками, то ли рыбками, полинявшими от многочисленных моек всё тем же хозяйственным мылом.

–Сынок, я тут компотик сварила из сушеных фруктов, помнишь, вчера давали? Кисловатый, конечно, получился, я сахарозаменитель нынче берегу, его не знаю когда теперь дадут. Но может ты попробуешь? Егор Семёнычу нравится…

Вдруг взгляд её упал на новый аппарат, который Борис расположил прямо посередине бывшего Васенькиного стола.

– Батюшки, это ж какая у тебя машина интересная! – с непритворным удивлением воскликнула старушка, – Это чтоб от террористов защищаться?

– Не, Юлиан Пална, это чтоб картинки рисовать, – гордо ответил Борис.

– Картинки? Прямо как в трансляторе?

– Ага. Я с детства мечтал научиться рисовать. У меня столько картинок в голове, я даже не знаю, с чего начать! А хотите… хотите, я вам что-нибудь нарисую?

– Это ж сколько денег, наверное, стоит… – задумчиво произнесла Юлиана Павловна.

– Стоит, – согласился Борис, – Но это ведь не для развлечения. Это мне для работы, чтоб эти самые деньги и зарабатывать.

– Ааааа, ну тогда понятно. Это хорошо. Молодец, сынок, работай, это ведь всё на благо, за всё нам воздастся по делам нашим. Вот Васенька, например…

Борис сжал зубы, чтобы не зевнуть.

– Так что вам нарисовать, Юлиан Пална? – прервал он болтовню соседки.

– Да ну что ты, что ты! Чего меня, старую, спрашивать? Ты сам, сынок, смотри, что умеешь, то и нарисуй.

– Да нет, вы скажите. Мне приятно будет, честно!

– А это бесплатно? – старушка с подозрением покосилась на монитор.

– Бесплатно, конечно! – рассмеялся Борис.

– Ну хорошо. Что нарисовать, спрашиваешь? Ох, я прям даже не знаю… Слушай, а можешь… Васеньку. Да, это глупо как-то, но я подумала… Можно я тебе расскажу кое-что? Я не долго, буквально пять минуточек.

– А я пока перо откалибрую, – кивнул Борис, – Садитесь на диван.

Старушка села, продолжая держать в руках чашку с компотом и несколько секунд просто молча смотрела на неё.

– Знаешь, сынок, откуда у нас взялась эта чашка? Ей ведь уже больше двадцати лет, между прочим, а она всё как новая. Ну может картинки поистёрлись немного, но не битая же! Слушай, раньше зимой был большой праздник для всех – Новый год назывался. Его где-то до 2040-го отмечали, так что ты, может, и застал ещё. Так вот, это был год тридцать третий – тридцать четвёртый, в общем, точно не помню, но где-то в конце Эпохи Нестабильности. Мы тогда прямо накануне праздника в магазин пошли, за продуктами, как и полагалось – традиция такая была – в Новый год садиться за стол, и чтоб на нём столько еды было, что и за три дня не съесть. Васенька сначала собирался отмечать в своей компании в соседнем городе, но что-то у них там сорвалось в последний момент, и он дома остался. А мне-то и хорошо: любила я, когда вся семья в сборе. И тут он мне говорит: «Давай, – говорит, – мать, я с тобой пойду в магазин, а то ты вечно сумки тяжеленные нагрузишь и еле идёшь потом». Ну да, я такая была. Мне не трудно, а им приятно будет покушать вкусненького. А магазины, сынок, раньше какие были! Ой, даже и не знаю, как описать. Там тебе и мясо, и сыры, и фрукты, и даже эти, как их называют-то… Слово из головы вылетело. А, оливки! Всё было, и люди там ходили целыми семьями, и никто никаких вирусов не боялся, а террористов и в помине не было. Войны тоже не было, то есть, что-то такое происходило с этим Северным Ниамом, но мы, простые смертные, об этом и знать не знали. Так вот, накупили мы всего вкусного, дорого оказалось, конечно, но на праздник можно, Егор Семёныч тогда хорошо зарабатывал на своём заводе, это ещё до того было, как их в тридцать восьмом закрыли как убыточный. В общем, набрали полную тележку, идём на кассу. И тут Васенька мне и говорит: «Мать, всё, конечно, хорошо, но это нужно из красивых тарелок есть, а не из наших, расколотых». Ну я подумала – и правда, посуда новая никогда не помешает. Взяли мы ещё три тарелки красивые, голубые, с цветочками, три блюдца и три чашечки, вот эти.

Она покрутила чашку в руках, чтобы Борис мог получше её рассмотреть. Он кивнул.

– Мы хорошо тогда посидели – Егор Семёныч, Васенька, я, и наш пёс Трезор, конечно. Он всегда со стола что-нибудь клянчил, а Егор Семёныч не разрешал, говорил, вредно собаке человеческое есть. Я-то, бывало, тайком то косточку ему кину, то колбаски кусочек, а он на меня посмотрит так недоверчиво, будто знает, что нельзя, а я даю зачем-то, а потом возьмёт и хвостом тихонько вильнёт, мол, спасибо тебе, хозяйка. Трезор, знаешь, умер во время нашего первого переселения, не сберегли мы его. Мы ведь раньше-то на севере жили, там и я родилась, и Егор Семёныч, и Васенька. А как террористы в тридцать восьмом начали наступать, всех стали в центр свозить. Зима была. Мы в поезде ехали, долго, сутки примерно. Вагон плацкартный был, все друг у друга на головах сидели, ну да ничего, раз государство сказало, значит надо потерпеть, это ведь всё для нашего же блага. Вот едем мы, значит, в вагоне, а пёс вещи в тамбуре сторожит. С животными вообще в вагон не пускали, но Егор Семёныч денежку дал сопровождающему бойцу, тот и разрешил на свой страх и риск его в тамбуре провезти. Васенька поутру пошёл проверить нашего Трезорку, а он всё – замёрз. Егор Семёныч закопал его на станции, хорошо, лопата с собой в вещах была, присыпал снежком, мы постояли, погоревали, да делать нечего. Вот и тарелочки красивые не доехали – побились. То ли в первый переезд, то ли во второй, сейчас кто ж упомнит. А чашку Васенька хранил. Я всё думала, вот наладится жизнь, и будем, как раньше отмечать и Новый год, и дни рождения, и все праздники, которые были, и собаку новую заведём. А оно вишь, как получилось. Ни праздников тебе, ни собаки.

Борис кивнул. Он не любил ни собак, ни котов, ни прочих бесполезных домашних животных. Вот слоны – другое дело. Любой слон пережил бы переезд, да что пережил, он бы на своей спине тащил и хозяев, и их вещи, и даже самого Трезора, если бы это понадобилось. Он внезапно подумал, что это стоит нарисовать – огромный добрый слон везёт на себе всё семейство Михайловых к новой счастливой жизни в столице – и собрался было предложить этот сюжет Юлиане Павловне, как она вновь заговорила.

– Вот я, сынок, и вспомнила тот Новый год, и подумала, может, нарисуешь меня и Васеньку рядом. И чтоб зима была, и снег такой мягкий-мягкий… Знаешь, перламутровый. Сможешь, сынок?

Конечно, Борис мог. Он уже представлял будущую картину в своём воображении, и нужно было лишь перенести её на экран. В порыве долгожданного вдохновения он схватил перо и набросал небольшой заснеженный холмик. Потом, подумав немного, вывел на холмике очертания мужчины, чуть полноватого, одетого в мешковатую куртку и резиновые сапоги, а рядом с ним – силуэт Юлианы Павловны в сером старушечьем пальто. Они стояли рядом, держались за руки и смотрели друг на друга, словно беседуя о чём-то пустяковом, вроде чашечек к новогоднему столу. А снег, окружавший их, сверкал миллионами искр, которые, сливаясь друг с другом, придавали ему особый – перламутровый – оттенок. Борис почти чувствовал эту морозную тишину, а снежные искры как будто приглашали его немедленно прокатиться по ним на старых детских санках, или на пластиковой ледянке со стёртым дном, или, в конце концов, прямо на попе, подгоняемым чьими-то криками: «Хорошо пошёл, Борька, смотри на ветку не напорись!» И везде, куда ни глянь, была лишь эта уютная белизна. Не было ни террористов, ни вирусов, не было войны, не было разбитых тарелок и замёрзшего пса – не было и самой смерти, потому что она просто не могла прорваться сквозь серебристую морозную дымку, которая с каждым новым взмахом пера сверкала всё ярче и переливалась всё новыми оттенками перламутрового. Борис отложил перо. Юлиана Павловна сидела на продавленном диване и тайком утирала слёзы краешком застиранной хозяйственным мылом кофточки. Сейчас рисунок можно было перенести в трёхмерный формат голограммы и посмотреть, как он будет выглядеть на трансляторе, но соседка замотала головой.

– Спасибо, сынок, но ты удали его, пожалуйста, пока Егор Семёныч не увидел. Он, знаешь, страсть как не любит эти сантименты. И компотик допивай, а то остынет, будет совсем кисло.

Когда она ушла, Борис вернулся к карте памяти, которую ему не терпелось проверить. После нескольких попыток ему наконец удалось кое-как пропихнуть её в универсальный слот, предварительно убрав лишний пластик, потому что её габариты были чуть больше, чем современные. Секунд десять ничего не происходило, а затем экран высветил какую-то синюю полосу, и транслятор объявил: «Обнаружено дополнительное устройство ввода, обработки и хранения информации. Модель: не найдена. Ревизия: не найдена. Содержимое: отсутствует. Производится передача данных об устройстве на сервер контроля безопасности. Проверка займёт… Устройство отключено».

Борис для приличия подождал несколько минут, но ничего так и не произошло. «Вот старый чёрт! – пробормотал он про себя, – А я-то думал… Картинки… фотографии… мультфильмы с канала «Веснушка». Думал, может мать-отца увижу, хоть вспомню, как они выглядят. Ага, щас, разбежался. Этот предатель, как всегда, в своём репертуаре. Засунул зачем-то пустую карточку в мою детскую игрушку и радуется в своём террористическом аду, что провёл собственного внука. Ладно, допустим, в этот раз я купился. Но больше я не поддамся на твои провокации, вонючка. Карточку себе на память оставлю…»

Борис поддел ногтем карту памяти, чтобы вынуть её из универсального разъёма, но та вместо того, чтобы вылезти, засела ещё глубже. Он попытался ещё раз, всё так же безрезультатно, что было довольно странно, и ему даже показалось, что внутри карточки был магнит, с помощью которого она намертво присосалась к внутренностям вычислительной машины. Разъярённый, Борис достал свою армейскую отвёртку и стал ковырять ей в отверстии, и в какой-то момент карта, вроде, начала поддаваться, но буквально через секунду послышался хруст, и от разъёма отвалился маленький кусочек пластика. «Доковыряюсь сейчас», – испугался Борис, отложил отвёртку и выключил вычислительную машину. Он пообещал себе, что обязательно вернётся к карте чуть позже и с чувством выполненного долга пошёл варить остатки вчерашней перловки. По пути на кухню он подумал, что неплохо было бы всё-таки завести спутницу жизни, потому что самому готовить обед ему не нравилось, а одним компотиком от Юлианы Павловны сыт не будешь.

1

Зима 2061 года была исключительно холодной и переменчивой. По словам Катюши, температура в центральном регионе опускалась до минус двадцати, потом резко взлетала до минус пяти и сразу же снова падала до минус тридцати. Борис остро чувствовал эти колебания, потому что на каждое из них его ранение реагировало тупой ноющей болью, которая могла не проходить в течение нескольких суток. Отопление в квартире включали на три часа утром, с шести до девяти, и на три часа вечером, тоже с шести до девяти. В остальное время было довольно прохладно, и Борис всё-таки согласился взять шерстяной свитер Васеньки, который, по уверениям Юлианы Павловны, был тёплым и уютным, как шуба. Впрочем, ему было не привыкать. В армии в казармах всегда было холодно, а в ЦПВ каждая зима представляла собой настоящее испытание. В здании была своя котельная, но дрова выделялись нерегулярно, и их жёстко экономили. Температура в спальне воспитанников, по ощущениям, редко поднималась выше пятнадцати градусов, а в особо холодные времена могла быть и ещё ниже, и поэтому все спали в одежде и в носках. По утрам, если классные комнаты не удавалось прогреть хотя бы частично, воспитанников собирали на кухне по очереди – сначала малышей, потом с первого по пятый класс, и в самом конце – старшеклассников, и разрешали им провести минут сорок у огромных плит, где горел настоящий уютный огонь.

Борису всегда нравились эти утренние посиделки. Не было уроков, не было проверок внешнего вида, не было даже вечных драк и взаимных оскорблений. На кухне все были равны, и все сидели тихо, связанные теплом от плиты и желанием сохранить его как можно дольше. Частенько Боря, сидя на своём низеньком стуле, впадал в полудрёму, и его мускулы расслаблялись, заставляя тело сползать всё ниже и ниже, пока он не просыпался в самый последний перед падением на пол момент. Это была одна из немногих ситуаций, когда жизнь в приюте ощущалась по-другому. В кухне стоял полумрак, газ на плите горел таинственным голубым светом, и тепло, исходящее от него, было таким родным и домашним, что в нём даже слышалась давно забытая песенка: «Потолок ледяной… дверь скрипучая… за хрустальной стеной тьма колючая…». А за окнами, ещё не закрытыми маскировочными обоями, пушистые снежные хлопья складывались в непролазные сугробы, которые никто, разумеется, не собирался расчищать.

Но однажды ночью на кухне случился пожар – совсем небольшой, такой, что даже никого не пришлось эвакуировать, но информация об этом каким-то образом дошла до районного отделения по работе с несовершеннолетними гражданами, и оно строго-настрого запретило пускать детей в помещения, не предназначенные для пребывания посторонних. Воспитанникам объявили об этом на общем собрании по пожарной безопасности на следующий день после получения уведомления. В этот раз всех согнали в актовый зал, который не успел промёрзнуть за ночь, потому что в нём только недавно установили новые окна, хоть и закрытые обоями, но зато не продуваемые. Боря выслушал новость спокойно, и, хотя она, безусловно, расстроила его, он прекрасно понимал, что спорить здесь бесполезно. Однако, взглянув на сидящего рядом с ним Фёдора, он понял, что сейчас начнётся. Фёдор был кем-то вроде его друга, по крайней мере они держались вместе, потому что оба считались отщепенцами и дегенератами и были за это нещадно биты всеми, кому не лень. Но если Борю, к которому уже успело приклеиться прозвище «преступное отродье», колотили от души и даже с какой-то изощрённой жестокостью, то Фёдору доставалось постольку-поскольку, больше для профилактики, чем из каких-либо практических соображений. Федя поступил в ЦПВ в девять лет, в отличие от большинства воспитанников, которые находились там с младенчества. О своём прошлом он неохотно рассказал, что он жил у бабки с дедом («интеллигенты недорезанные» – прокомментировала воспитательница), и всё бы было ничего, но однажды комитет по защите прав детей прознал, что в свои девять лет юноша ни разу не посещал школу и, более того, не был приписан ни к одной из них. Помимо этого, опекуны пытались обучать его самостоятельно и далеко не тем предметам, которые были включены в обязательную образовательную программу. В результате, недорезанные интеллигенты отправились прямиком в лагеря, а их внук, абсолютно не социализированный и лишённый каких-либо навыков коллективного общежития – в приют.

Про Федю можно было сказать, что он обладал феноменальной способностью выбесить любого, не прикладывая к этому абсолютно никаких усилий. Он с чего-то решил, что ему дозволено иметь собственное мнение по каждому вопросу, и, более того, высказывать его таким тоном, словно оно было единственно верным. Вот и сейчас, когда все молча приняли новость о закрытии кухни, один Фёдор неспешно поднялся со стула и чуть небрежно, с достоинством льва, пожирающего свежепойманную антилопу, произнёс:

– Ну и где здесь справедливость?

Воспитательница сначала хотела сделать вид, что не слышала вопроса, но, как назло, в зале стояла гробовая тишина, и все стриженные головы моментально развернулись к Феде.

– Справедливость? Мальчик, ты о чём? – воспитательница попыталась вложить в свой голос столько презрения, что хватило бы на сотню таких федь.

– Фёдор Гуревич, 6 «Б», – представился наглец так, словно это волновало кого-то ещё, кроме него.

– И? Дальше что? Что ты знаешь о справедливости в свои… Сколько тебе? Одиннадцать?

– Почти двенадцать.

– В свои одиннадцать лет?

– Много чего. Например, то, что можно было установить систему автоматического пожаротушения на кухне. Можно было починить детекторы дыма, можно было, в конце концов, поменять плиты, которым уже сто лет в обед. Но вместо этого вы просто берёте и закрываете кухню для всех! Вам известно, что оптимальная температура для растущего организма – 21–23 градуса по Цельсию в холодное время и 23–25 градусов в тёплое? У нас здесь нет и пятнадцати, судя по моим ощущениям.

Воспитательница открыла рот, но не нашла, что возразить, поэтому она снова его закрыла и простояла так несколько секунд. Фёдор смотрел на неё прямо и совершенно без страха, и было понятно, что без ответа он не уйдёт.